Подкольский Вячеслав Викторович
Гастрономы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Вячеслав Викторович Подкольский

Гастрономы

   Терентий Яковлевич Колесов проснулся, по обыкновению, едва забрезжил рассвет. Так рано поднимала старика давнишняя, прочно укоренившаяся привычка, приобретённая им в деревне, где Колесов провёл почти всю свою тридцатипятилетнюю службу в должности помощника акцизного надзирателя на разных винокуренных заводах. Не больше, как три года тому назад, вместе с преобразованием акцизной системы, начальство, обратив внимание на столь долголетнюю службу Терентия Яковлевича в одной и той же должности, назначило, наконец, его окружным надзирателем и перевело из глуши в губернский город, к которому, однако, страстный рыболов, охотник и любитель природы, Колесов до сих пор не мог привыкнуть и старался устроить свою жизнь по-деревенски. Квартиру для себя и канцелярии округа он нанял на окраине города, с садом и обширным двором. Запущенный сад он привёл в образцовый порядок, разбил в нём клумбы с цветами и выстроил изящную беседку; заднюю часть сада обратил в огород, где выращивал всевозможные овощи редких сортов и ягоды; на дворе, заросшем сочной, густой травой, завёл множество кур и индюшек, которые откармливались особенным способом, и был очень доволен, что это, хотя отчасти, напоминало ему прежнюю деревенскую жизнь.
   Терентий Яковлевич ещё долго нежился в тёплой постели, ворочался, позёвывал, кашлял и курил толстую, ароматичную папиросу, которая часто тухла, так что каждую минуту он должен был брать спички и закуривать её. Наконец, Терентий Яковлевич поднялся с постели и, всунув ноги в мягкие, вышитые золотыми блёстками татарские ичиги, стоявшие у кровати на коврике, направился к умывальнику. Туалет занял очень продолжительное время, так как старик не любил делать что-нибудь спешно. Каждый пустяк он исполнял с каким-то особенным смаком, "с чувством, с толком и с расстановкой" [А. С. Грибоедов "Горе от ума" - прим. ред.], словно священнодействовал. Тщательно вычистив зубы и выполоскав рот -- издавая при этом какие-то необычайные горловые рулады, оглашавшие всю квартиру, -- Терентий Яковлевич принялся умываться, фыркая от удовольствия и шумно расплёскивая воду. Причесавшись и помолившись Богу, он отправился на кухню, где спал богатырским сном канцелярский рассыльный и, вместе с тем, единственный слуга Колесова, вывезенный им откуда-то из заводской глуши. Огромный, несуразный, лет двадцати, Гаврюша был очень работящий, трудолюбивый парень и добросовестно исполнял всевозможные поручения по канцелярии и хозяйству, сохраняя всегда полную молчаливость и одно и то же безучастное, деревянное выражение лица, словно это было не лицо, а маска, не отражавшая на себе ни малейшего душевного движения. Терентий Яковлевич был очень привязан к своему исполнительному, безответному слуге и всеми силами старался избавить Гаврюшу от единственного его недостатка -- потливости, распространявшей специфический запах всюду, где бы Гаврюша ни появлялся хоть на одну минуту. Каждую субботу старик выдавал своему слуге пятак и приказывал идти в баню, но это помогало немного. Терентий Яковлевич приходил в отчаяние, брюзжал на Гаврюшу и окуривал комнаты душистыми свечками.
   Не без труда разбудив слугу, который, не очнувшись хорошенько, бормотал какую-то чушь, Колесов приказал ему поставить самовар и дать поскорее корму птице, а сам прошёл в кабинет и стал заниматься полученными накануне вечером бумагами. Утро Терентий Яковлевич считал самым удобным временем для своих служебных занятий. Со свежей после сна головой, в тишине, не спеша прихлёбывая чай, он энергично писал свои резолюции на подлежащих к исполнению бумагах и составлял различные донесения управляющему. Время до девяти часов, когда сначала являлись в канцелярию писцы, а потом чиновники, проходило незаметно. Несколько утомлённый, Терентий Яковлевич оканчивал свою служебную миссию и с сознанием исполненного долга считал себя в полном праве отдаться личной хозяйственной жизни, появляясь в канцелярии только в случае экстренной необходимости или прихода постороннего лица, которое имело надобность видеть непременно самого надзирателя.
   -- Ну, Гаврюша, пора за провизией идти, -- заявил Терентий Яковлевич, входя в гостиную, где слуга тщательно вытирал пыль с мебели.
   Он отодвинул уже вытертое кресло, грузно уселся в него и озабоченно задал вопрос:
   -- Что бы такое нам придумать сегодня? Ну, на завтрак, положим, бифштекс зажарим... Возьмёшь, значит, вырезки. Мясник знает от какого места дать, я его выучил!.. Соус хорошо бы сделать из грибной сои... У нас, ведь, она осталась, кажется?
   -- Две бутылочки есть... А сколько же вырезки взять? -- осведомился Гаврюша.
   -- Да сколько? Возьми два фунта, -- подойдут чиновники... Редиску подашь... Сыр, масло есть... Анчоусов коробку вчера только откупорили... И довольно! А вот теперь к обеду что? -- глубокомысленно нахмурил брови Терентий Яковлевич, но скоро кушанье было придумано, и лицо старика прояснилось.
   -- Эврика! Рассольника давно не было... -- оживился он и заранее начал смаковать. -- Рассольник, понимаешь ли ты, с томатом, с почками, остренький такой!.. Остатки вчерашней утки ты, Гаврюша, непременно положи в него для навара, а капорцев и томату я сам положу по своему вкусу... На второе, для разнообразия, рыбки взять разве? Можно и рыбки. Тогда ты, Гаврюша, зайди к Балашову и возьми осетрины... Там у них есть приказчик, рябоватый такой... Так ты ему скажи, что от меня послан, от акцизного, мол, господина Колесова: он тебе самой свежей даст... Да не забудь: не донской, а уральской осетрины-то! Уральская, по моему, гораздо нежнее... А соус к ней мы сделаем...
   -- Какой, какой, Терентий Яковлевич?! -- как буря ворвавшись в гостиную, с искренним интересом воскликнул юркий, небольшого роста молодой человек в форменной тужурке, делопроизводитель округа, Петунин, и тотчас же посоветовал. -- К осетрине, по моему, самое лучшее -- соус пикан!
   -- Конечно, хорошо и пикан, но ведь надо принять во внимание, -- серьёзно возразил, здороваясь с вошедшим, надзиратель, -- что на первое блюдо предполагается рассольник с томатом и капорцами, то есть, с той же приправой, какая кладётся и в пикан... Это будет однообразно. Э-эх, вы, верхогляды! Вот то-то, вы, молодёжь, всегда так: не разберёте в чём дело, не вдумаетесь, да и брякнете!.. По моему, под белым соусом сделать, -- это так!
   -- Совершенно верно! -- сконфузился делопроизводитель и постарался оправдаться. -- Ведь, я не знал, что у вас на первое будет!
   -- Ну, так ты иди, Гаврюша. Соус я перед обедом сам сделаю... -- приказал Терентий Яковлевич и, пристально взглянув в лицо Петунина, выразительно подмигнул глазом. -- Видно, опять было дело под Полтавой? [И. Е. Молчанов "Было дело под Полтавой...". -- Прим. ред.]
   -- А? Что? -- густо покраснев, переспросил молодой человек, как будто не расслышал заданного вопроса, и тотчас же выдал себя. -- Нет, честное слово, ничего не было, весь вечер дома просидел!
   -- Так это, значит, не вас певички-то на острове оставили?
   -- А вы почему знаете?! -- побледнел и вытаращил глаза легкомысленный Петунин.
   -- Да уж знаю! -- с хитрой улыбкой уклончиво ответил надзиратель.
   -- Скажите, Терентий Яковлевич, кто это вам насплетничал? -- плаксиво стал приставать молодой человек.
   -- Ваш же приятель выдал! -- смилостивился, наконец, Колесов и весь затрясся от смеха. -- Сижу вчера я поздно вечером на балконе, -- не спалось что-то, -- гляжу: кто-то мимо на извозчике проезжает и кланяется... Присмотрелся хорошенько, податной инспектор. А где же, спрашиваю, мой-то? То есть, про вас, значит. Ведь, вы с ним неразлучны! На острове, говорит, остался. Как на острове? Зачем? Почему? Какое-то, говорит, акцизное злоупотребление раскрыл и попросил нас оставить его одного с двумя понятыми... из певичек!.. Но те, говорит, когда наша лодка стала отчаливать, сбежали от него и успели прыгнуть к нам. Он, говорит, страшно обиделся и сколько мы его ни уговаривали, возвратиться в город с нами вместе не пожелал. Всё-таки, говорит, мы ему полбутылки коньяку оставили, чтобы не прозяб!
   После рассказа Терентий Яковлевич долго ещё колыхался от смеха и в заключение укоризненно покачал головой.
   -- Удивительные языки! Чихнёшь -- на другой день по всему городу известно! -- возмущённо воскликнул Петунин.
   -- Ну, ладно, ладно, идите с Богом в канцелярию! -- успокоительно махнул надзиратель рукой и подумал: "Так, значит, рассольник и разварная осетрина. А что же на третье? На третье можно дыню или арбуз купить. Это я потом пошлю!" -- решил он и, заслышав в канцелярии новый голос, направился туда.
   При появлении начальства писцы поднялись с мест и отвесили поклоны. Колесов поздоровался с каждым за руку и обратился к только что явившемуся и протиравшему очки своему старшему помощнику, Рябинину, угрюмому, коренастому брюнету:
   -- А вы, Матвей Ильич, исполнили ту бумажку, что я вам третьего дня вручил? Уж очень мне надоедают с ней из губернского акцизного управления!..
   -- Испо-олнил! -- раздался резкий, как у чревовещателя, теноровый голос Рябинина, причём он, доставая из портфеля нужную бумагу, вытащил вместе с нею какой-то фотографический снимок.
   -- Это вы что сняли? -- подхватив фотографию, спросил делопроизводитель.
   -- Это "Мавритания" с задней стороны, а вон и вы выглядываете, -- пошутил надзиратель, заглядывая на карточку через плечо Петунина.
   -- Уж вы скажете, Терентий Яковлевич! -- покраснел молодой человек. -- У вас непременно, где ресторан, там и я должен быть... Даже обидно, право!
   -- Да что вы, господа, какой ресторан? -- серьёзно возразил помощник надзирателя. -- Это то самое помещение в селе Смоленском, которое предназначено для открываемой казённой винной лавки... Здесь гораздо лучше видно, чем на плане... Сейчас вы смотрите общий вид помещения снаружи, а вот вам внутреннее расположение... -- с этими словами Рябинин начал вынимать из портфеля карточки, одна за другой, поясняя. -- Это вот -- самая лавка; это -- квартира для продавца; вот дворовые постройки... Жаль только -- кладовая у меня не совсем ясно вышла!
   Среди снимков нанятого помещения оказалась масса всевозможных других, которые, передаваясь из рук в руки, долго рассматривались с критическими замечаниями всей канцелярией.
   Матвей Ильич был упорный фотограф-любитель. Он брал с собой аппарат, когда ездил даже в уезд на ревизии, снимая преимущественно не пейзажи, встречавшиеся по дороге, и не близких, знакомых, или чем-нибудь интересных людей, а, вообще, всё, что относилось к его специальности, как-то: винокуренные заводы, склады, казённые винные лавки и т. п.
   -- Ну, фотографии! Заводы да склады... Очень интересно! -- со смехом сказал Петунин. -- Постойте-ка, господа, я поищу у него в портфеле: нет ли там чего-нибудь попикантнее!
   Рябинин, услыхав эти слова, обиделся.
   -- Ничего тут смешного нет! Певиц, извините, из "Мавритании" не снимаю, а только то, что может быть полезным для службы! -- резко заявил он и стал вырывать у всех разошедшиеся по рукам снимки.
   Взглянув на делопроизводителя, надзиратель нахмурил брови и укоризненно покачал головой, а Петунин, по обыкновению, покраснел и, для вида, сосредоточенно углубился в бумаги.
   Чтобы замять неловкость, Терентий Яковлевич поднялся со стула и заявил:
   -- Не единым делом жив человек, но и всякою пищею... А потому -- надо позаботиться о завтраке!
   В эту минуту в дверях канцелярии показался веснушчатый молодой человек с непокорно торчащими волосами и рыженькими бачками около ушей, в форменном сюртуке, с шашкой через плечо и с оттопырившимся от множества бумаг портфелем. Это был контролёр Щуровский, гроза всех владельцев винных погребов, трактиров, портерных и табачных лавок, всегда неожиданно являвшийся там, где его не ждали, и непременно открывавший какое-нибудь нарушение акцизного устава, кончавшееся составлением протокола и привлечением виновного к судебной ответственности. Совсем ещё юный, -- Щуровский имел не больше двадцати двух лет, -- он уже был виртуозом своего дела; казалось, что он так и родился со знанием акцизных уставов, всевозможных инструкций и циркуляров.
   Вытянувшись по военному и придерживая левой рукой мотавшуюся шашку, Щуровский неслышной походкой направился к надзирателю.
   Заметив на лице контролёра, прозванного в управлении Лекоком, особенное довольство и сияние, один из писцов не без зависти шепнул своему соседу:
   -- Ну, наш Лекок опять кого-нибудь запротоколил!
   -- Имею честь кланяться и донести... -- как всегда, торжественно-официальным тоном начал Щуровский, расшаркиваясь и изгибаясь перед начальством.
   Но Терентий Яковлевич, испугавшись раздутого портфеля с бумагами и считая завтрак более существенным для себя делом, торопливо пожал руку контролёра и сразу охладил его:
   -- Хорошо, хорошо, потом, теперь мне некогда!
   -- Что, Пётр Петрович, опять какое-нибудь злодеяние раскрыли? -- с явной шуточкой обратился к контролёру делопроизводитель по уходе надзирателя.
   Но, влюблённый в свою службу и всецело преданный ей, Щуровский никогда не замечал насмешек. Искренно считая составление протоколов за нарушение акцизного устава высшим назначением человека, он не допускал мысли, чтобы кто-нибудь, особенно из своих же "акцизных", мог относиться в этому скептически, а потому всегда принимал всё за чистую монету и на этот раз также серьёзно ответил Петунину:
   -- Да, батенька, дело очень значительное!
   -- Кого же, Пётр Петрович, накрыли-то? -- заискивающе-робко поинтересовался писец, назвавший контролёра Лекоком.
   Но Щуровский не счёл нужным распространяться и, усевшись за свободным столом, начал сосредоточенно и важно разбирать принесённые с собой бумаги.
   Между тем, Терентий Яковлевич прошёл в квартиру и, кликнув Гаврюшу, спросил его:
   -- Ты растопил плиту?
   -- Нет ещё, я сейчас только вернулся, -- ответил слуга.
   -- Ну, так вот что: ты её и не растапливай; бифштекс мы на керосинке изжарим, а для обеда русскую печку затопи: рассольнику, что щам и борщу, попреть надо в русской печке, он вкуснее бывает, чем на плите... Ты поди пока, накачай воздух в горелке, а я сейчас приду.
   Через несколько минут большая газо-керосиновая кухня усовершенствованной конструкции зашумела и запыхтела на всю квартиру. Терентий Яковлевич пришёл в кухню и, тщательно осмотрев купленную провизию, заметил Гаврюше:
   -- Смотри хорошенько, чтобы мясо не пережарилось, а когда будет готово, полей грибной соей... Ну, да ты знаешь. Кроме того, что я приказывал, достань из погреба и подай маринованных огурчиков.
   Когда стол в столовой был накрыт и уставлен яствами с питьями, старик, просунув голову в дверь канцелярии, произнёс:
   -- Прошу, господа, закусить со мной чем Бог послал! А-а, и Стефан Сигизмундович здесь! Ну, как ваше здоровье? Поправились ли? -- воскликнул он подходившему с поклоном контролёру Каткевичу, маленькому, в высшей степени чистенькому господину с белыми усиками и стриженой головой, напоминавшей своим лёгким, желтоватым пушком только что вылупившегося из яйца цыплёнка.
   Стефан Сигизмундович, несмотря на свой инженерский значок, говорил по-русски очень плохо, так как родился и воспитывался в остзейском крае, кончив курс в Рижском политехникуме. Прежде, чем что-нибудь сказать, Каткевич несколько секунд откашливался, видимо, подбирая в это время соответствующие слова, и, решив, что они подобраны правильно, произносил сначала слово так, делая на нём ударение, а потом уже всю остальную фразу.
   -- Гм, гм, так! Здоровье, слава Богу, лучше, -- ответил он на вопрос надзирателя.
   Щуровский, завидев Колесова, давно уже вскочил со стула и, с нетерпением дождавшись ответа Каткевича, снова обратился к начальству с прежней просьбой.
   -- Терентий Яковлевич, соблаговолите выслушать мой доклад.
   -- Почему такая экстренность? После завтрака успеем, -- самый адмиральский час! -- улыбнулся Терентий Яковлевич.
   Щуровский недоумевающе пожал плечами и волей-неволей последовал за коллегами в столовую, захватив с собой портфель из боязни, чтобы кто-нибудь в его отсутствие не осмелился посмотреть бумаги.
   Час завтрака был самым оживлённым и любимым временем для чиновников округа. Изящно расставленные самим хозяином закуски и вина приятно возбуждали аппетит, приводя чиновников в хорошее настроение духа, вследствие чего смех и остроты не прекращались ни на минуту. Сам жизнерадостный, весёлый Терентий Яковлевич, несравненный рассказчик всевозможных случаев, особенно из охотничьей жизни, всегда бывал душой компании. На этот раз он особенно был в ударе и смешил всех до упаду. Один только Щуровский, насильно заставив себя съесть две редиски, нетерпеливо ёрзал на стуле, поправляя шашку, и как-то криво усмехался. Он всецело был занят своим протоколом и ожиданием предстоявшего доклада надзирателю.
   В самый разгар завтрака в столовую как бомба влетел только что вернувшийся из уезда с ревизии другой помощник Колесова, толстый, небольшого роста, по фамилии Коркин, отчаянный враль и передатчик всевозможных сплетен, особенно из своего акцизного мирка. Благодаря богатой фантазии и краснобайству, рассказы и сплетни, передаваемые им, слушались охотно, но иногда, после выпивки, Коркин договаривался до таких небылиц, что сам, ужаснувшись сказанного, вытаращивал удивлённо глаза и круто обрывал речи: "Ну, остальное само собой понятно!"
   -- А-а, с приездом! -- весело встретили его сослуживцы.
   -- О-ох, умора! -- сразу закатился неудержимым заразительным смехом Коркин, здороваясь с компанией. -- Дайте прежде рюмку водки выпить, а потом расскажу, какая история со мной приключилась! Прямо что-то невероятное, фантастическое, достойное пера какого-нибудь Габорио или Понсон дю Террайля! Можете ли себе представить?! Открыл тайный винокуренный завод... под свиньёй! Честное слово!
   Товарищи, предвкушая нечто интересное, именно в духе Коркина, старались наперебой услужить ему, придвигая закуски, рюмку и водку.
   -- После ревизии пяти-шести винных лавок... -- начал Коркин, пережёвывая бутерброд с анчоусом. -- A propos: какая хорошенькая канашка сидит в лавке N 43, в селе Загумном, -- пальчики оближешь!.. Приезжаю я в Родионовку... Есть там один мужичок, содержатель постоялого двора... Давно он мне казался сомнительным, но всегда как-то не было никакого повода ни к чему придраться: во всём образцовый порядок! А тут, как нарочно, подозрения мои относительно этого мужика усилил дорогой ямщик своей болтовнёй. Ну, думаю, уж сегодня он мне попадётся, не ускользнёт! Так оно и вышло. Въезжаю в Родионовку и прямо, минуя казённую лавку, заворачиваю к нему. Шалишь, теперь тебя никто не успеет предупредить из благоприятелей! Вхожу; сейчас же послал за старостой и понятыми... Обшарил все углы, все закоулки, все мышиные норки, -- н-ничего! Вдруг бросился мне в глаза хлевушок... Невзрачный такой, стоит в отдалении... "Это что?" -- спрашиваю хозяина. -- "Так, -- говорит, -- хлев свиной". И в глазах у него вдруг что-то промелькнуло, этакое что-то... -- при этом рассказчик сделал неопределённый жест рукой. -- "Веди нас туда!" -- "Да помилуйте, вашескородие, гоже ли вам посещать такое грязное животное?!" А сам как будто замешался... "Веди, веди, нечего разговаривать, не твоё дело!" Приближаемся к хлеву, отворяем дверь, -- стоит ог-гр-ромнейшая свинья! Ну, честное слово, больше коровы! Я таких и не видывал! Стала она всех обнюхивать и только что подошла ко мне, как вдруг ощетинилась, захрюкала и, круто повернувшись, улеглась на самой середине хлева. Тут, думаю, дело неспроста! Свинья-то, очевидно, учёная! "Уберите-ка с этого места свинью-то!" -- приказываю. Это стоило огромнейших усилий. Но, когда, наконец, удалось выгнать свинью из хлева на двор, и когда навоз с пола был убран, на том самом месте, где улеглась было свинья, оказался... -- рассказчик на мгновенье умолк, притаив дыхание, и, обведя слушателей вытаращенными глазами, добавил таинственным шёпотом. -- Оказался... люк! Все обмерли. -- Ну, тут я, конечно, -- быстро докончил Коркин, -- потребовал огня, лестницу... Спустились вниз... Ну, а остальное само собою понятно!
   Он выпил залпом рюмку водки и начал сосредоточенно резать сыр. Слушатели -- кто смеялся, кто серьёзно обсуждал событие. Контролёр Щуровский, вежливо привстав, взволнованным голосом обратился с вопросом к рассказчику, полный глубокого уважения и зависти к его геройству:
   -- Осмелюсь спросить вас, какие именно предметы, указывавшие на тайное винокурение, были найдены и конфискованы вами?
   -- Предметы?! -- искренно изумился Коркин. -- Какие предметы? Там уж ничего не было, всё убрано, а лет десять тому назад, я могу поручиться, наверно был тайный завод!
   Компания разразилась дружным, гомерическим хохотом. Щуровский же обидчиво улыбнулся.
   -- Господа, перейдёмте в кабинет, здесь убирать станут! -- предложил хозяин.
   Коркин живо подскочил к делопроизводителю Петунину и, взяв его под руку, повёл в канцелярию, нашёптывая ему что-то на ухо.
   Отчаявшийся в своём докладе Щуровский безнадёжно посмотрел вслед удалявшемуся в кабинет надзирателю и, захватив заветный портфель, со вздохом поплёлся в канцелярию, с целью упросить делопроизводителя напомнить о своём важном деле Терентию Яковлевичу.
   Вошедшие вместе с последним в кабинет Рябинин и безмолвный Каткевич, зная всегдашнюю привычку своего начальника вздремнуть после завтрака, посидели минуту-другую и затем тоже вышли в канцелярию. Терентий Яковлевич, приказав предварительно делопроизводителю подать для просмотра текущие дневные бумаги, две-три из них подписал и, откинувшись на спинку кресла, мгновенно сладко заснул с потухшей папиросой в руке.
   Прошло не более десяти минут, как Терентий Яковлевич сквозь сон услышал в канцелярии шум, крик и смех. Не успел он сообразить, кто бы мог это быть, как дверь вдруг распахнулась и на пороге показался мужчина средних лет, с заметной проседью в чёрных, курчавых волосах, с красивыми, правильными чертами лица, на котором особенно выделялись из-под густых бровей чёрные, живые глаза, блестевшие каким-то молодым задором. Одет он был по-русски -- в чёрного сукна поддёвку, под которой виднелась шёлковая, малинового цвета, косоворотка и в высокие лакированные сапоги "гармонией". Звали его Владимиром Сергеевичем Чемодуровым. Это был общий в городе любимец и кум, застольный оратор, весельчак и собутыльник, всем и каждому с первого знакомства говоривший "ты". С Терентием Яковлевичем Чемодуров сошёлся на почве гастрономии, тем более, что оба были холосты. И сейчас в руках, вместе с не подходившей к костюму фуражкой интендантского ведомства, Чемодуров нёс с собой кулёк. Положив его и фуражку на окно, он троекратно поцеловался с хозяином, задав ему в то же время вопрос:
   -- А что у тебя сегодня на обед?
   Отвечая на поцелуй, Терентий Яковлевич сообщил гостю меню обеда.
   -- Жаркого, значит, нет? Ну, и отлично. Я, брат, привёз тебе цыплят... Утром вернулся от Полозова из имения, он тебе кланяется, зовёт к себе и прочая, прочая!.. Давай их зажарим, да не так, как обыкновенно жарят цыплят, а особенным способом: в папильотках, с грибочками... Это, брат, что-то божественное, умопомрачительное! Я буквально объелся ими у Полозова, потом пошёл на кухню к повару, выспросил всё досконально и захватил семь штук для тебя... Грибки-то маринованные есть? Пойдём-ка на кухню!
   -- Ах, ты, шут гороховый! Ну, идём, идём! -- весело согласился любивший покушать старик и заинтересованно спросил. -- А из грибов-то соус, что ли, делать?
   -- Цыплят начинять ими будем: соус отдельно варится... -- докторально ответил гость и добавил. -- Плита, конечно, топится? Ну, идём! Цыплята у меня совсем готовые: выпотрошенные, вычищенные, только начинить да жарить!
   Терентий Яковлевич поднялся с кресла и направился за гостем, но в эту минуту в противоположную дверь вошёл из канцелярии делопроизводитель и сказал:
   -- Терентий Яковлевич, у Щуровского какой-то важный протокол, вы бы посмотрели, он очень просит.
   -- Ах, ты, Господи! Ну, уж пускай войдёт, делать нечего! -- вздохнул надзиратель и крикнул вдогонку гостю. -- Я сейчас приду, ты начинай пока без меня!
   Петунин позвал Щуровского, и тот неслышно предстал перед начальством с неизменным портфелем, предварительно плотно затворив за собою дверь. Торопливо доставая нужную бумагу, контролёр заговорил, волнуясь:
   -- Мной обнаружена беспатентная продажа вина в бакалейной лавке купца Мякотина, на Солдатской улице, в слободке... Явившись сегодня в восемь с половиной часов утра в означенную лавку...
   -- Вы дайте мне протокол-то, я и прочту в нём, как всё произошло! -- нетерпеливо перебил надзиратель смутившегося молодого человека.
   -- Извольте-с! -- с почтительным поклоном передал он начальству заветный протокол.
   Терентий Яковлевич начал про себя читать его, покачивая по временам головой и делая вслух свои замечания, вроде: "ловко!", "ах, мошенник!", "вот бестия!" и т. п.
   Щуровский стоял, вытянувшись и впившись глазами в надзирателя, стараясь по выражению лица его узнать о производимом протоколом впечатлении. Но не успел всегда неторопливый, обстоятельный Терентий Яковлевич дочитать бумагу и до половины, как был прерван стремглав прибежавшим из кухни красавцем Чемодуровым, успевшим снять с себя поддёвку и засучить по локоть рукава малиновой рубахи.
   -- Да брось ты к чёрту донесения, не к спеху ведь, я думаю! Иди лучше посмотри, да поучись, как это кушанье приготовляется, я сейчас начинять грибками стану! -- властно приказал он, схватив приятеля под руку и увлекая на кухню.
   -- Вы подождите, я сейчас вернусь, -- успокоил надзиратель контролёра и, не выпуская из рук протокола, исчез из кабинета.
   С таким усилием добившийся у начальства аудиенции, Щуровский как-то весь осел и, грустно опустив голову, безнадёжно побрёл обратно в канцелярию.
   В кухне, между тем, царило необыкновенное оживление. Рябинин, Коркин и Каткевич были уже здесь и, окружив Чемодурова, хохотали над каким-то анекдотом. Гаврюша добросовестно перемывал в тазу цыплят.
   -- Ну, у тебя готово? -- дослушав рассказ, обратился к слуге Чемодуров. -- Давай теперь грибы, а ты, Терентий Яковлевич, смотри внимательнее!
   Колесов, действительно, последовал совету приятеля, но, тотчас же заметив, что начинка цыплят производится не совсем умело, положил бывший у него в руках протокол на подоконник и, засучив рукава форменной тужурки, принялся помогать приятелю.
   -- Ну, вот и отлично! -- обрадовался тот. -- Ты шпигуй, а я буду завёртывать цыплят в бумагу... Дай-ка мне, Гаврюша, ниток, да на сковородку положи сливочного масла!
   За разговором Терентий Яковлевич живо начинил искусной рукой цыплят и подсмеялся над Чемодуровым:
   -- Э-эх, ты, профессор гастрономии! Тоже учить берётся, а сам возится сколько времени!
   -- Ах, у тебя уж готово? -- удивился приятель. -- Ну, так ты жарь пока этих, которые завёрнуты, мне только двух осталось завернуть!
   Колесов отошёл к плите и стал укладывать на сковороду завёрнутых в промасленную бумагу цыплят.
   Чемодуров торопливо завёртывал остальных, но на последнего цыплёнка бумаги у него не хватило. Он крикнул Гаврюше:
   -- Принеси-ка, братец, ещё лист! -- и тотчас же спохватился. -- Нет, впрочем, не надо, тут есть!
   Он взял с подоконника положенный Колесовым, чистой стороной вверх, протокол контролёра Щуровского и, оторвав от него половину, за поспешностью не обратив внимания, что и на этой половине было написано несколько строк сверху, намазал её маслом и завернул в неё последнего цыплёнка.
   -- Готово! -- воскликнул Чемодуров. -- Присовокупи и этих на сковороду, а я буду подливку делать... Который час?
   Рябинин, вынув часы, посмотрел и сказал:
   -- Без четверти четыре. Нам пора и по домам! -- обратился он к своему коллеге Коркину.
   -- Нет, нет, господа, прошу отобедать вместе с нами! -- запротестовал Терентий Яковлевич.
   -- Это будет свинство, господа, если вы не останетесь: все вместе готовили, -- вместе должны и есть! -- присоединился Чемодуров.
   Помощники должны были согласиться.
   -- Накрывай скорее на стол, Гаврюша! -- приказал хозяин.
   Выйдя из кухни, он подошёл к дверям канцелярии и, поманив в себе делопроизводителя, сказал:
   -- Пора, пора, кончайте! Отпустите писцов, а сами оставайтесь пробовать цыплят в папильотках.
   Заметив на себе взгляд Щуровского, полный упрёка и нетерпения, Терентий Яковлевич почувствовал некоторое угрызение совести и постарался успокоить молодого человека:
   -- Вы, Пётр Петрович, останьтесь пообедать а потом, после обеда, мы и займёмся с вами... На свободе-то оно лучше!..
   Контролёр почтительно поклонился и повиновался.
   Через полчаса вся компания сидела за обеденным столом.
   Чемодуров торопился есть и уговаривал каждого не налегать особенно на первые два блюда, чтобы вполне оценить новооткрытое им кушанье. Съев наскоро кусочек осетрины, он встал из-за стола и побежал на кухню, с целью посмотреть, сумеет ли Гаврюша уложить цыплят на блюдо соответствующим образом.
   Когда слуга понёс кушанье на стол, Чемодуров предшествовал ему и заботливо растворял перед ним двери.
   -- Ну, господа, внимание! -- торжественно произнёс он, первый взяв цыплёнка и, словно священнодействуя, медленно начал развёртывать его из бумаги.
   Остальные все также взяли себе по цыплёнку и внимательно следили за Чемодуровым, как он будет поступать с ним. Вскоре оказалось, что, кроме, как развернуть цыплёнка из бумаги и, полив соусом, есть его, ничего особенного не требовалось. Тогда все принялись за это знакомое дело и стали хвалить новатора.
   Вдруг Щуровский поднялся со стула и, держа в руках снятую с цыплёнка бумагу, истерически вскрикнул:
   -- Терентий Яковлевич! Что же это такое?! Что же это такое?!
   -- Что с вами, Пётр Петрович?! -- испугался Колесов.
   -- В моём протоколе цыплят жарили?!
   -- Что вы говорите?! -- побледнел надзиратель и дрожавшими от волнения руками схватил промасленную, зарумянившуюся от жара бумагу, на которой, однако, можно было разобрать заключительные слова протокола, а также подписи контролёра и понятых.
   Терентий Яковлевич сконфузился и, беспомощно разведя руками, кинулся на кухню, бормоча:
   -- Да, да, я его, действительно, в кухне забыл!
   Щуровский последовал за ним.
   -- Как же это, господа, могло случиться? -- таинственным шёпотом задал вопрос Коркин.
   -- Это, должно быть, я устроил! -- чистосердечно сознался Чемодуров. -- Там на подоконнике лежала какая-то бумага, я и оторвал от неё пол-листа... Никак не думал, что в кухне казённые бумаги хранятся!
   -- Гм, гм, так! -- мог только произнести контролёр Каткевич.
   -- В этом же роде произошёл случай на Петровском винокуренном заводе в бытность мою контролёром... -- начал было своё обычное враньё Коркин.
   Но в эту минуту Колесов с Щуровским вернулись в столовую, неся остатки злополучного протокола.
   -- Простите, хороший мой, ей-Богу, нечаянно! -- обратился Чемодуров к Щуровскому. -- Много я изорвал-то? -- Можно поправить дело, или нет?
   -- Как его поправить?! -- глухим, упавшим голосом отозвался контролёр, вытирая со лба холодный пот. -- Самое главное уничтожено: подписи понятых, которые были приглашены присутствовать в качестве свидетелей.
   -- А кто были понятыми?
   -- Дворник дома купца Малинина, Сафронов, потом отставной фейерверкер...
   -- Какого купца, вы сказали? Малинина? Фёдора Степаныча? На Солдатской улице? -- встрепенувшись, переспросил Чемодуров. -- О, так мы это дело поправим! Малинин -- закадычный мой друг-приятель и кум! А второй кто? Отставной фейерверкер? Где он живёт?
   -- В том же доме Малинина.
   -- Великолепно! Фейерверкера я за три рубля куплю! -- уверенно заявил Чемодуров и, весело рассмеявшись, добавил. -- Вы сейчас же садитесь, голубчик, и переписывайте протокол заново, а потом мы отправимся с вами к Малинину и при его содействии привлечём понятых ко вторичной подписи. За это я вам головой ручаюсь!
   -- Да, уж ты постарайся, пожалуйста, а то меня ужасно расстроила эта история!.. -- попросил в свою очередь приятеля Терентий Яковлевич.
   -- Хорошо, хорошо, не беспокойся: не я буду, если не устрою! -- А теперь, господа, предлагаю докончить моё кушанье!
   Все принялись за прерванный обед. Один только Щуровский не только не прикоснулся к цыплёнку, но даже не мог без ужаса взглянуть на него, как на виновника своего несчастья. Извинившись, он отправился в канцелярию переписывать протокол.
  
  
   Источник текста: Подкольский В. В. Вечером. -- СПб.: Типография "Труд", 1903. -- С. 177.
   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, сентябрь 2011 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru