Писарев Дмитрий Иванович
"Намеки природы". Перевод с английского А. Славцевой.

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Д. И. Писарев

"Намеки природы"
Перевод с английского А. Славцевой.
Выпуск первый. 1861

   Приступая к разбору какой-нибудь книги, нужно прежде всего решить вопрос: для кого она написана? Как изложение, так и свойство самых идей должны изменяться, соразмеряясь со степенью умственного развития той публики, для которой предназначается книга. У нас в России этот вопрос имеет особенную важность: девять десятых грамотных людей рискуют не понять того, что будет читать без малейшего затруднения остальная десятая. Книги для народа составляют насущную потребность, а в этих необходимых книгах ясное, привлекательное и легкое изложение составляет необходимое условие. Специальный ученый трактат, написанный тяжелым языком, испугает только дилетантов и, в сущности, не потеряет своего значения; книга для народа или для детей окажется вещью совершенно бесполезною, если она написана неясно, непопулярно и незанимательно; никакие внутренние достоинства, никакая оригинальность идей не выкупит недостатков формы, и книга, составленная с добрым намереньем, плод обширных и добросовестно приобретенных данных, останется лишним бременем в области книжной торговли. Люди глубоко образованные не раскроют ее, не надеясь найти в ней ничего нового; масса публики, для которой она написана, не прочтет ее, потому что испугается трудностей и неясности языка. Не привыкши бороться с формою ради достоинства содержания и не желая привыкать к такому утомительному и часто неблагодарному труду, читатель остановится на первых страницах и положит книгу в сторону, быть может, с грустью приписывая своей неразвитости то, что следует отнести к вине автора; окажется, что книга, написанная с добрым намерением, не только останется бесполезною, но принесет даже положительный вред; вместо того чтобы ободрить человека, желающего кое-чему поучиться, она обескуражит его и внушит ему несправедливое недоверие к собственным силам или столь же несправедливое отвращение к популярным сочинениям вообще. Но не один язык должен обусловливаться требованиями публики, для которой написана книга; мало рассказать популярно, надо еще выбрать предмет рассказа так, чтобы он был способен заинтересовать читателя и подвинуть его вперед. Пусть ваша книга разрешает такие вопросы, которые неясно и неосознанно представлялись уму читателя, пусть ваша книга соответствует тем потребностям, которые уже ощущал в себе читатель, но которых он не умел и не мог себе выяснить, и тогда, конечно, она прочтется с увлечением и произведет прочное впечатление. Если книга относится к области технических знаний, пусть она излагает те открытия и научные результаты, которые могут иметь непосредственное отношение к быту читателей, пусть она дает советы удобоприменимые и могущие быть проверены на опыте; если она относится к области гуманных наук, пусть она разрешает такие вопросы, которые находятся на очереди, в которых заинтересована не одна отвлеченная любознательность читающей публики. Для нас, конечно, любопытнее то сочинение, которое, кроме вечного достоинства истины, обладает еще временным интересом живой современности взгляда; очень естественно, что я дорожу такою книгою, которая, кроме запаса сведений, дает мне жизненные убеждения; если книга уясняет мне те законы нравственности, которые мне приходится применять в жизни, те положения, над которыми мне самому приходится задумываться, чтобы поступать справедливо и благоразумно, то она, конечно, будет для меня драгоценным прибретением и принесет мне тем больше пользы, чем настоятельнее проявлялась во мне потребность разрешить себе те вопросы, которые в ней разработаны. Соответствие между потребностями публики и деятельностью писателя необходимо как для публики, так и для писателя, но в наше время одни упускают это необходимое условие из виду, другие понимают его чисто внешним образом и, следовательно, понимают превратно. Одни пишут как-то бессознательно, не соображаясь с потребностями публики, и потому переводят, например, разные понравившиеся им бесцветные и часто вредные безделушки, которые даже никого не интересуют и вряд ли кому-нибудь могут понравиться. Другие понимают, что необходимо нравиться публике и поступают так: не вдумываясь в общее направление, по которому движутся умы, не вглядываясь в то, какие идеи занимают общество и какие общие, отвлеченные вопросы носятся в воздухе эпохи, они прислушиваются только к толкам и разговорам и спешат сообщить возможно полные сведения о тех предметах, которые случайно или не случайно возбудили собою минутное, но тем более живое любопытство общества. Англия воюет с Китаем; публика заинтересована газетными известиями, и немедленно является статья о Китае; это очень хорошо, и читатель, вовремя удовлетворивший своей любознательности, будет от души благодарен внимательному журналисту. Но дурно то, что, гоняясь за внешнею современностью, такого рода писатели и издатели часто ставят своей деятельности слишком узкие рамки. Современны должны быть идеи и воззрения; они должны стоять в уровень с потребностями общества или, по крайней мере, быть ему доступны; но высказать эти идеи и воззрения я могу по поводу предмета, который сам по себе не обращал на себя всеобщего внимания. Многие не разделяют этого мнения, и потому, напр(имер), некоторые из наших журналов не решились бы напечатать на своих страницах статью по классической древности, которую, конечно, трудно привести в непосредственную и внешнюю связь с современною действительностью. Впрочем, первый недостаток, т.е. упущение из виду современных потребностей всего общества или той его части, для которой пишется книга, встречается чаще; оттого возникает такое множество сочинений, которые не годятся ни специалисту, ни просто образованному человеку, ни публике, ни народу, ни взрослому, ни ребенку. Когда пишут для народа или для детей, тогда необходима особенно тщательная разборчивость и во внешнем изложении, и в проводимых идеях, и даже в выборе того предмета, по поводу которого эти идеи высказываются. Надо помнить, что детей и грамотных простолюдинов следует заинтересовать к чтению; внешние понудительные средства, наказания и поощрения признаны и бесполезными и безнравственными, стало быть, они должны быть заменены внутреннею привлекательностью того предмета, на который мы желаем обратить внимание наших малолетних или малоразвитых читателей. А чтобы придать своей книге эту привлекательность, которая в книге для народа или для детей есть даже не достоинство, а безусловно необходимое свойство, нужно знать хорошо и предмет, о котором пишешь, и читателей, для которых пишешь. Умышленно подделываться под их язык и под склад мысли -- незачем; надо только знать, что их интересует, а между тем большинство народных и детских писателей даже не задают себе этого вопроса, и потому если и попадают иногда в цель, то попадают случайно, и то не вполне.
   Для кого и зачем перевела г-жа Славцева книгу "Намеки природы", носящую такое заманчивое заглавие и пущенную в продажу по заманчиво дешевой цене (20 к. сер.). Если это книга для детей, то мы редко встречались с таким поразительным незнанием детских потребностей и способностей. Книга состоит из ряда аллегорий, которые для детей будут совершенно непонятны; дети не отыщут сами нравоучения и тайного смысла, а если учитель объяснит им, в чем дело, то им будет очень трудно, а может быть, и невозможно вместить ту отвлеченную идею, которую автор старается как можно искуснее замаскировать в своей аллегории.
   Так, напр<имер>, в рассказе "Урок веры" гусеница, уверовавшая в то, что она будет бабочкою, изображает собою материалиста-скептика, обращенного на путь истины и уверовавшего в бессмертие души; жаворонок, возлетавший к поднебесью и принесший оттуда радостную весть, представляет собою вдохновенного проповедника, растрогавшего своими поучениями загрубелое сердце и преклонившего упорный ум. Согласитесь, что для детей это нравоучение, во-первых, чрезвычайно замысловато, а во-вторых, совершенно бесполезно; ведь ни одному ребенку не придет в голову сомневаться в бессмертии души уже по той простой причине, что он об этом предмете очень мало думает.
   А, напр(имер), VI рассказ, "Ожидание лучшего", обличает в авторе желание провести историко-философскую мысль. Сверчки находились в бедственном положении в то время, когда люди еще не строили домов; целые поколения сверчков жили и умирали в несвойственной им среде, но между тем, веря словам одного мудрого крота, они надеялись на будущее; надежды оправдались, люди выстроили дома, сверчки водворились за печками и запели "веселую песенку", понятную для того, "кто любит вслушиваться в стройные созвучия природы" и для кого "нет тайны в ее намеках". Эта аллегория довольно темна и допускает различные толкования, до которых дети, вероятно, не доберутся. Может быть, автор хотел выразить, что свежий и молодой народ верит в свое будущее и что верования его оправдываются в жизни; а может быть, он просто хотел представить, что надежда на промысел -- добродетель и что она, как добродетель, всегда получает свою награду. Первой мысли дети не поймут, а к последней они останутся очень равнодушны.
   Некоторых аллегорий я положительно не понимаю; напр<имер>, рассказ V, "Свет истины", состоит в следующем: над болотом бродит блуждающий огонек; некоторые путники идут на него, принимая его за свет человеческого жилья, и гибнут в болоте; другие, более опытные, идут прочь от него и благополучно доезжают или доходят до своих жилищ; блуждающий огонек грустит над гибелью первых и радуется благоразумию вторых. В образе этого огонька автор, очевидно, хотел представить то нечто, что предостерегает от порока или ошибки и что между тем бывает неверно понимаемо и привлекает неопытных людей к тому предмету, от которого оно должно было бы отталкивать. Но что это за нечто и существует ли оно в физическом или нравственном мире -- не знаю. Писать подобные аллегории для детей невозможно; их не разберет и взрослый. Аллегория и басня сами по себе не поэзия; это или подделка поэзии, или стремление к поэзии в молодом и незрелом народе, у которого еще не отделилась философия от искусства. Эту мысль нечего и доказывать; ее доказал мимоходом Белинский; ее подтверждает блестящим образом то обстоятельство, что басня исчезла из нашей литературы, как только развились эпос и драма. Когда средневековые живописцы желали выразить то, что их фигуры говорят друг другу, то они изо рта их проводили белые ленты, на которых были написаны их слова. Эта наивная ухватка находится в таком же отношении к живописи, в каком басня (она же и аллегория) находится к области чистой поэзии. У художника не хватает творческой силы и смелости, чтобы создать образ, в котором природа оставалась бы природою и в то же время выражала его идею в естественных сочетаниях линий и красок, фигур и положений; он тогда насилует природу, вводит белые ленты в картину или заставляет говорить и чувствовать по-человечески зверей и неодушевленные предметы. Взрослым теперь уже не пишут аллегорий, а с детьми церемонятся гораздо меньше. Это было бы бессовестно, если бы это не делалось по неведению. Бедных детей морят скукой, им портят эстетический вкус, им дают фальшивое или бесцветное понятие о природе -- и все это делается ради того тощего нравоученьица, которое будет выведено в конце аллегории. А почему это так? А потому, что аллегорию написать не трудно; кто владеет хорошо языком, у кого есть способность мыслить, тот может их писать по десяти за один присест, а художественное произведение напишет только художник. Мы привыкли, желая большего, довольствоваться тем, что у нас в наличности, и на этом основании даем детям такие книги, над которыми заснул
   бы и взрослый, привыкший к труду и к скуке. Для детей пишут плохие книжки, и их раскупают не вследствие ложного убеждения, а как-то помимо всякого убеждения, силою инерции, рассуждая, что надо же детям что-нибудь читать! Как покупают книги, так их и пишут, на авось, случайно, задавая себе только одну цель, сказать детям поучение, а именно этого-то и не следует делать. В книге г-жи Славцевой только стремление к поучительности и крупная печать напоминают детскую книжку; проводимые мысли и самый язык для детей совершенно недоступны. Напр<имер>, такая тирада:
   "Законы природы, поставленные волею Создателя, ведут в этом случае, как и во всех прочих, к благой цели; и как высший дар, как наслаждение дано нам стремление к открытию существования этих законов" (82).
   Оно поучительно, но зато так мудрено, что и взрослому над этим придется задумываться.
   Или, например:
   "Тот, кто изучает природу, кто вникает в такое множество таинственных начал, в такое множество благодатных предначертаний, тот навсегда сохранит в сердце покорность и веру младенца, и там, где ум не в силах постигать, сердце находит счастье в верованиях" (стр. 83).
   Должно быть, меня обманула внешность. Должно быть, книга написана для взрослых. Взгляну на нее с этой точки зрения, определю общее направление ее идей, но сначала оговорюсь, почему я пишу так много по поводу такой незначительной, по-видимому, книжки. Во-первых, книжка написана в английском подлиннике очень талантливо, а переведена на русский язык очень исправно, чистым и прекрасным языком; она читается легко, стало быть, может понравиться, читателю, только, конечно, не ребенку. Влияние же приведенных идей, по моему крайнему разумению, будет положительно вредно. У г-жи Славцевой есть талант и знания, необходимые для того, чтобы хорошо переводить, а на вышедшей книжке написано "выпуск первый". Неужели же будет продолжение? Неужели г-жа переводчица будет тратить труд и время на такую работу, которая может или не произвести никакого влияния, или же заронить в ум читателя несколько ретроградных мыслей. Мне было бы приятно, если бы моя рецензия убедила ее в том, что она выбрала себе неблагодарную работу.
   Если бы "Намеки природы" были просто глупая книжка, составленная для спекуляции, тогда об ней не стоило бы много говорить; но дело в том, что в этой книге проведены убеждения и что все шесть аллегорий клонятся к одной определенной цели. С разных сторон они нападают на свободу мысли и заступаются за авторитеты; вера во все то, что приходится слышать от жаворонка, или от старой пчелы, или от мудрого крота, представляется величайшею добродетелью и всегда получает свою награду; пытливый ум является греховными возмущением, причиною человеческой гордости и неминуемого падения. В первом рассказе гусеница верит и боится верить рассказам жаворонка, которые, конечно, должны казаться ей неправдоподобными. Автор сильно не сочувствует деятельности здравого смысла, проявляющейся в гусенице; положим, гусеница ошибается и ее логические заключения расходятся с действительностью, но ведь если мы, боясь ошибки, откажемся мыслить, то нам придется, подобно гусенице, верить жаворонку, а ведь жаворонки разные бывают, и следствия слепой веры могут быть предосудительны как для отдельных личностей, так и для целых человеческих обществ.
   Вторая аллегория очень замысловата. Пчела-работница наслышалась от людей, что она "бедняжка", потому что трудится для матки и. трутней, а "все те, кто трудится для других, а не для себя, несчастный народ". Она прилетела в свой улей с очень дурным чувством к пчеле-матке и к трутням; ее рассуждения взволновали улей, и пчелы-работницы решились выселиться и учредить систему самоуправления. Выселение это оказалось нелепостью; оно не удалось, пчелы возвратились в свой улей, и рассказ кончается так: старая пчела говорит молодой нововводительнице:
   "Видишь ли, -- шепнула ей на ухо тетушка, -- даже матки не равны между собою и во главе всех непременно должен стоять один.
   И юная пчелка почтительно прожужжала да".
   Может быть, юная пчелка имела свои причины согласиться с своею старушкою тетушкою, но мне кажется, что поучение басни выйдет совсем не то, какого желал автор. Во-первых, страдания и тревоги пчел произошли от того, что они увлеклись идеями людей; стало быть, что пригодно людям, то не годится пчелам, и наоборот; стало быть, людям незачем подражать пчелам или учиться у них, а надо устраивать свой быт по своему благоусмотрению по возможности удобно, т.е. сообразно с собственными потребностями и наклонностями; подражание людям довело пчел до нелепости, стало быть, подражание пчелам доведет людей до неутешительных результатов. Во-вторых, волнение пчел кончилось само собою, потому что причиною его была не внутренняя потребность, а мнение, навеянное со стороны и воспринятое случайно и поверхностно. Стало быть, из притчи следует, между прочим, и тот вывод, что никакое движение не должно быть останавливаемо насильственно, потому что пустая демонстрация всегда замрет сама собою, а сильное и осмысленное волнение, имеющее свои корни в действительности, прорвет самую крепкую и высокую плотину. Я говорю это не для того, чтобы спорить против идеи старой пчелы, а для того, чтобы показать, к каким неожиданным результатам может повести софистическое и не вполне добросовестное защищение какой бы то ни было идеи. Софистическим и недобросовестным защищением я называю защищение путем аллегорий и аналогий. Всякие аллегории, аналогии и сравнения могут быть приняты за доказательство только людьми, не превыкшими мыслить. Comparaison n'est pas raison, это общее правило; что же касается до нашего рассказа, то в нем даже тот предмет, с которым должно быть сближаемо человеческое общество, произвольно извращен по воле аргументатора. Такое извращение почти неизбежно в аллегории, из чего следует заключение, что аллегория не только не художественна, но даже и поучительна только для тех людей, которых можно запугать словами, отуманить звучною фразою.
   Третий рассказ отстаивает искусственное воспитание и подавление или, по крайней мере, стеснение воли в воспитываемых субъектах. Если расширить масштаб, то то же нравоучение может быть применено и к обществу. Четвертый -- сходен по мысли с первым, он тоже во имя веры гонит деятельность мысли и доказывает гибельные следствия критики и сомнений. Пятый и шестой уже рассказаны выше.
   По этому обзору содержания можно довольно основательно заключить, что "Намеки природы" просто полемическое сочинение какого-нибудь умного обскуранта, сочинение, умышленно или неумышленно маскирующееся под самою наивною и безобидною формою и, следовательно, тем более опасное и предосудительное. У нас идеи английского автора должны встретить себе самый резкий отпор. Все стороны нашего быта испорчены рутиною и ленивым доверием к авторитету прошедшего. Трехпольное хозяйство вместо плодопеременного, отсутствие земледельческих машин и порядочных полевых орудий и вследствие этого плохие урожаи -- вот что породила рутина в сельском быту. Суеверие и безнравственное ханжество -- вот что породила она в народном миросозерцании. Бесправность личности и произвол личности -- вот следствия этой рутины в юридической и гражданской жизни. Пора, давно пора подвергнуть беспощадному анализу мысли все существующие отношения и понятия. Посмотрим, многие ли устоят перед этим испытанием и не окажутся призраками. В наше время стремиться к младенческой вере и прислоняться к авторитету -- значит лениво отказываться от своей доли работы и ложиться спать, когда порядочные люди берутся за сохи и лопаты. Кто хочет верить в совершенство всего существующего и в существование всего воображаемого и кто между тем боится притронуться к своим сокровищам, чтобы они не рассыпались как египетские мумии от прикосновения свежего воздуха, тот добровольно отказывается от жизни, которая, как известно, состоит в необходимой и вечной смене ощущений, мыслей и воззрений; кто отказывается от жизни, тот поступит последовательно, если откажется от претензии иметь влияние на живых людей. Такой человек не от мира сего; он, может быть, стоит выше всего существующего и движущегося, но ни мы его не поймем и не услышим, ни он с нами не примирится. С ним не нужно и спорить. Пройдем мимо и скоро потеряем друг друга из виду.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru