Писарев Дмитрий Иванович
Статья-прокламация против Шедо-Ферроти

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.61*9  Ваша оценка:

Д. И. Писарев

Статья-прокламация против Шедо-Ферроти

   Д. И. Писарев. Литературно-критические статьи. Избранные
   Вступительная статья, комментарии, примечания и редакция Н. Ф. Бельчикова
   Государственное издательство "Художественная литература", М., 1940
  
   Глупая книжонка Шедо-Ферроти сама по себе вовсе не заслуживает внимания, но из-за Шедо-Ферроти видна та рука, которая щедрою платою поддерживает в нем и патриотический жар, и литературный талант. Брошюра Шедо-Ферроти любопытна, как маневр нашего правительства. Конечно, члены нашего правительства не умнее самого Шедо-Ферроти, но что делать, мы покуда от них зависим, мы с ними боремся, стало быть, надо же взглянуть в глаза нашим естественным притеснителям и врагам.
   Обскурантов теперь, как известно, не существует. Нет того квартального надзирателя, нет того цензора, нет того академика, нет даже того великого князя, который не считал бы себя умеренным либералом и сторонником мирного прогресса. Считая себя либералом, как-то неловко сажать людей под арест или высылать их в дальние губернии за печатно выраженное мнение или за произнесенное слово. Правительство наше, которое все наголо состоит из либералов, начинает это чувствовать. Александру Николаевичу совестно ссылать Михайлова и Павлова; сослать-то он их сослал, но, боже мой, что это стоило чувствительному сердцу! Студенту Лебедеву проломили голову, но правительству тут же сделалось так прискорбно, что оно напечатало в газетах объяснения: так и так, дескать, это случилось по нечаянности, ножнами жандармской сабли. Словом, наше либеральное правительство уважает общественное мнение и для своих мирно прогрессивных целей пускает в ход благородные средства, как то: печатную гласность. Валуев и Никитенко сооружают газету с либеральным направлением, а при этом и продолжают все-таки преследовать честную журналистику доносами и цензурными тисками. Публицист III Отделения, барон Фиркс, Шедо-Ферроти тож, по поручению русского правительства, пишет и печатает в Берлине брошюры без цензуры; великодушное правительство смотрит сквозь пальцы на ввоз этого заказанного, но официально запрещенного товара; его продают открыто в книжных лавках; не давая своего официального разрешения, правительство упрочивает за книжкою заманчивость запретного плода; допуская и поощряя из-под руки продажу книжки, правительство обнаруживает свое великодушие. О, как все это тонко, остроумно и политично! А между тем журналам не позволяют разбирать книжонку; Шедо-Ферроти, как прошлую осень Борис Чичерин, объявляются личностями священными и неприкосновенными1. Горбатого одна могила исправит; наши умеренные либералы ни при каких условиях не сумеют быть честными людьми, наше правительство никогда не отучится от николаевских замашек. У него есть особенный талант оподлять всякую идею, как бы ни была эта идея сама по! себе благородна и чиста. Например, все порядочные люди имеют привычку на печатное обвинение отвечать также печатно и защищаться, таким образом, тем же оружием, каким вооружен противник. Наше правительство захотело доказать, что оно тоже порядочный человек. Находя, что Герцен несправедливо обвинил его, наше правительство высылает своего рыцаря. Кажется, очень хорошо и благородно. Но посмотрите поближе. Произведение Шедо-Ферроти впущено в Россию, а сочинения Герцена остаются запрещенными. Публика видит, что Герцена отделывают, а того она не видит, за что его отделывают. Конечно, и "Полярная звезда", и "Колокол", и "Голоса из России", и грозное "Под суд!" известны нашей публике, но ведь все эти вещи провозятся и читаются вопреки воле правительства; стало быть, если оценивать только намерения правительства, то надо будет убедиться в том, что оно хочет чернить Герцена, не давая ему возможности оправдываться и обвинять, в свою очередь. Чернить человека, которого сочинения строжайше запрещены! Подло, глупо и бесполезно! Заказывая своему наемному памфлетисту брошюру о Герцене, правительство, очевидно, хочет продиктовать обществу мнения на будущее время. Это видно по тому, что мнения, противоположные мысленкам Шедо-Ферроти, не допускаются в печати. Правительство сражается двумя оружиями: печатного пропагандою и грубым насилием, а у общества отнимается и то единственное средство, которым оно могло и хотело бы воспользоваться... Обществу остается или либеральничать с разрешения цензуры, или итти путем тайной пропаганды, тем путем, который повел на каторгу Михайлова и Обручева. Хорошо, мы и на это согласны; это все отзовется в день суда, того суда, который, вероятно, случится гораздо пораньше второго пришествия Христова.
   Из чтения брошюры Шедо-Ферроти мы вынесли самое отрадное впечатление. Нас. порадовало то, что при всей своей щедрости правительство наше принуждено пробавляться такими плоскими посредственностями. Приятно видеть, что правительство не умеет выбирать себе умных палачей, сыщиков, доносчиков и клеветников; еще приятнее думать, что правительству не из чего выбирать, потому что в рядах его приверженцев остались только подонки общества, то, что пошло и подло, то, что не способно по-человечески мыслить и чувствовать.
   Брошюра Шедо-Ферроти имеет две цели: 1) доказать, что петербургское правительство не имеет ни надобности, ни желания убить Герцена, 2) осмеять и обругать при сем удобном случае Герцена, как пустого самохвала и как загордившегося выскочку.
   Чтобы доказать первое положение, Шедо-Ферроти утверждает, что Герцен вовсе не опасен для русского правительства и что, следовательно, даже III Отделение не решится убить его. Процесс доказательств идет так: убивают только таких людей, от смерти которых может перемениться весь существующий порядок вещей в одном или в нескольких государствах; если Герцен, получая подметные письма о намерениях русского правительства, верит этим письмам, тогда он считает себя особою европейской важности и, следовательно, обнаруживает глупое тщеславие; если же он, не веря этим письмам, поднимает гвалт, тогда он пустой и вздорный крикун. Весь этот процесс доказательств рассыпается, как карточный домик. Во-первых, правительства ежегодно убивают несколько таких людей, которые могли бы оставаться в живых, вовсе не нарушая существующего порядка. Дезертир, которого запарывают шпицрутенами, вовсе не особа европейской важности. Бакунин, которого захватили обманом2, Михайлов, Обручев, поручик Александров3 вовсе не особы европейской важности, а между тем правительство заживо хоронит их в рудниках и в крепостях. Правительство вовсе не так дорожит жизнью отдельного человека, чтобы казнить и миловать со строгим разбором. Ведь турецкий султан и персидский шах вешают зря, как вздумается, а кажется, в наше время только учебники географии проводят различие между деспотическим правлением и правлением монархическим, неограниченным. На основании какого закона повешено пять декабристов? А если правительство казнит по своему произволу, то отчего же оно не может, по тому же произволу, подослать убийц? Где разница между казнью без суда и убийством из-за угла? В наше время каждый неограниченный монарх поставлен в такое положение, что он может держаться только непрерывным рядом преступлений. Чтобы подданные его не знали о своих естественных человеческих правах надо держать их в-- невежестве -- вот вам преступление против человеческих мыслей; чтобы случайно просветившиеся подданные не нарушали субординации, надо действовать насилием -- вот еще преступление; чтоб иметь в руках орудие власти -- войско, надо систематически уродовать и забивать несколько тысяч молодых, сильных, способных людей -- опять преступление. Идя по этой дороге преступлений, нельзя отступать от убийства. Посмотрите на Александра II; в его личном характере нет ни подлости, ни злости, а сколько подлостей и злодеяний лежит уже на его совести! Кровь поляков, кровь мученика Антона Петрова, загубленная жизнь Михайлова, Обручева и других, нелепое решение крестьянского вопроса, история со студентами4 -- на что ни погляди, везде или грубое преступление или жалкая трусость. Слабые люди, поставленные высоко, легко делаются злодеями. Преступление, на которое никогда не решился бы Александр II, как частный человек, будет непременно совершено им, как самодержцем всея России. Тут место портит человека, а не человек место. Если бы наше правительство потихоньку отправило Герцена на тот свет, то, вероятно, в этом не нашли бы ничего удивительного те люди, которые знают, что делалось в Варшаве5 и Казанской губернии6. Но допустим даже, что наше правительство не намеревалось убить Герцена; из этого еще вовсе не следует, чтобы III Отделение не могло написать к нему несколько писем, наполненных глупыми угрозами и площадной бранью; судя по себе, Бруты и Кассии нашей тайной полиции могли надеяться, что Герцена можно запугать; чтобы разом покончить все эти нелепые проделки, Герцен написал и напечатал письмо к представителю русского правительства. Этим письмом он заявил публично, что если бы за угрозами последовали действия, то вся тяжесть подозрения упали бы на Александра II. Агенты, подсылавшие к Герцену письма, должны были увидеть, что Герцен их угроз не боится. Следовательно, им осталось или действовать, или замолчать. Действовать они не решились -- духу нехватило; замолчать тоже не хотелось: ведь они думают, что прав тот, кто сказал последнее слово; вот они и выдумали пустить против Герцена книжонку Шедо-Ферроти: родственное сходство между Шедо-Ферроти и сочинителями подметных писем не подлежит сомнению; недаром же Шедо-Ферроти на двух языках отстаивает перед Россией и перед Европою нравственную -- чистоту III Отделения. Свой своему поневоле друг.
   Шедо-Ферроти плохо защитил правительство: он ничем не доказал, что оно не могло иметь намерения извести Герцена, или, по крайней мере, запугать его угрозами. Усилия его оклеветать и оплевать Герцена еще более неудачны. Шедо-Ферроти, этот умственный пигмей, этот продажный памфлетист, силится доказать, что Герцен сам деспот, что он равняет себя с коронованными особами, что он только из личного властолюбия враждует с теперешним русским правительством. Доказательства очень забавны. Герцен деспот потому, что не согласился напечатать в "Колоколе" ответ Шедо-Ферроти на письмо Герцена к русскому послу в Лондоне. Да какой же порядочный редактор журнала пустит к себе Шедо-Ферроти с его остроумием, с его казенным либерализмом и его пристрастием к III Отделению? Герцен не думает запрещать писать кому бы то ни было, но и не думает также открывать в "Колоколе" богадельню для нравственных уродов и умственных паралитиков, подобных Шедо-Ферроти. Панегирист III Отделения требует, чтобы его статьям было отведено место в "Колоколе"; в случае отказа он грозит Герцену, что будет издавать свои произведения отдельно с надписью: "запрещено цензурою "Колокола". Вот испугал-то! Да все статьи Булгарина, Аскоченского, Рафаила Зотова, Скарятина, Модеста Корфа и многих других достойных представителей русской вицмундирной мысли запрещены цензурою здравого смысла. Приступая к изданию своего журнала, Герцен вовсе не хотел сделать из него клоаку всяких нечистот и нелепостей. Эпиграфом к "Полярной звезде" он взял стих Пушкина: "Да здравствует разум!" Этот эпиграф прямо и решительно отвергает всякое ханжество, всякое раболепство мысли, всякое преклонение перед грубым насилием и перед нелепым фактом. "Да здравствует разум", и да падут во имя разума дряхлый деспотизм, дряхлая религия, дряхлые стропила современной официальной нравственности! Всякие попытки мирить разум с нелепостью, всякое требование уступок со стороны разума (нравственности) противоречит основной идее деятельности Герцена. Если бы даже Шедо-Ферроти был просто честный простачок, верующий в возможность помирить стремления к лучшему с существованием нашего средневекового правительства, то и тогда Герцен, как человек, искренно и честно служащий своей идее, не мог бы поместить в "Колоколе" его старушечью болтовню. Но теперь, когда все знают, что он наемный агент III Отделения, теперь его претензии печатать свои литературные доносы в "Колоколе" кажутся нам в то же время смешными и возмутительными по своей беспримерной наглости.
   Шедо-Ферроти упрекает Герцена в том, что тот будто бы сравнивает себя с коронованными особами. В этом упреке выражается как нравственная низость, так и умственная малость Шедо-Ферроти. Какая же разница между простым человеком и помазанником божиим? И какая же охота честному деятелю мысли сравнивать себя с царственными лежебоками, которые, пользуясь доверчивостью простого народа, поедают вместе со своими придворными деньги, благосостояние и рабочие силы этого народа? Если бы кто-нибудь вздумал провести параллель между Александром Ивановичем Герценом и Александром Николаевичем Романовым, то, вероятно, первый серьезно обиделся бы такому сравнению. Но посмотрим, на чем же Шедо-Ферроти основывает свое обвинение? "Вы убеждены, -- пишет он Герцену, -- что вы не только либерал, но и социалист-республиканец, враг монархическому началу, а поминутно у вас выскакивают выражения, обнаруживающие несчастное расположение сравнивать себя с царствующими особами. В письме к барону Бруннову, сказав, что вы не допускаете мысли, чтобы император Александр II вооружил вас против спадасинов, вы присовокупляете: "я бы не сделал этого ни в каком случае", В том же письме, говоря об убийцах, разосланных за моря и горы den Dolch im Gewinde, {С кинжалом под плащом. Ред.} и цитируя стихи Шиллера, вы опять сравниваете себя с царствующим лицом, с Дионисием Сиракузским. Наконец, само оглавление (заглавие) статей "Колокола", извещающих всю Европу о грозящей вам опасности: "Бруты и Кассии III Отделения", содержит сравнение с одним из колоссальнейших исторических лиц, Брут и Кассий были убийцами Юлия Кесаря".
   Шедо-Ферроти, как умственный пигмей и как сыщик III Отделения, вполне выражается в этой тираде. Он не может, не умеет опровергать Герцена в его идеях; поэтому он придирается к случайным выражениям и выводит из них невероятные по своей нелепости заключения; эта придирчивость к словам составляет постоянное свойство мелких умов; кроме того, она замечается особенно часто в полицейских чиновниках, допрашивающих подозрительные личности и желающих из усердия к начальству сбить допрашиваемую особу с толку и запутать ее в мелких недоговорках и противоречиях. Вступая в полемику с Герценом, Шедо-Ферроти не мог и не умел отстать от своих полицейских замашек. Адвокат III Отделения остался верен как интересам, так и преданиям своего клиента.
   Вся остальная часть брошюры состоит из голословных сравнений между Шедо-Ферроти и Герценом. Шедо-Ферроти считает себя истинным либералом, разумным прогрессистом, а Герцена признает вредным демагогом, сбивающим с толку русское юношество и желающим возбудить в России восстание для того, чтобы возвратиться самому в Россию и сделаться диктатором. Шедо-Ферроти, как адвокат III Отделения, старается уверить почтенную публику, что наше правительство исполнено благими намерениями и что от него должны исходить для Великой, Малой и Белой России всевозможные блага, материальные и духовные, вещественные и невещественные. Шедо-Ферроти, конечно, не предвидит возможности переворота или, по крайней мере, старается уверить всех, что, во-первых, такой переворот невозможен и что, во-вторых, он во всяком случае повергнет Россию в бездну несчастия. Одной этой мысли Шедо-Ферроти достаточно, чтобы внушить всем порядочным людям отвращение и презрение к его личности и деятельности. Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляют единственную цель и надежду всех честных граждан. Чтобы при теперешнем положении дел не желать революции, надо быть или совершенно ограниченным, или совершенно подкупленным в пользу царствующего зла.
   Посмотрите, русские люди, что делается вокруг нас, и подумайте, можем ли мы дольше терпеть насилие, прикрывающееся устарелою формою божественного права. Посмотрите, где наша литература, где народное образование, где все добрые начинания общества и молодежи. Придравшись к двум-трем случайным пожарам7, правительство все поглотило; оно будет глотать все: деньги, идеи, людей, будет глотать до тех пор, пока масса проглоченного не разорвет это безобразное чудовище. Воскресные школы закрыты, народные читальни закрыты, два журнала закрыты8, тюрьмы набиты честными юношами, любящими народ и идею. Петербург поставлен на военное положение, правительство намерено действовать с нами, как с непримиримыми врагами. Оно не ошибается: примирения нет. На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит все, что молодо и свежо, все, что способно мыслить и действовать.
   Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть. Их не спасут ни министры, подобные Валуеву, ни литераторы, подобные Шедо-Ферроти.
   То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу. Нам остается только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы.
  

КОММЕНТАРИИ И ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Статья написана в июне 1862 г. и предназначалась для тайной, так называемой "карманной" типографии, организованной Баллодом.
   Брошюра Шедо-Ферроти была направлена против Герцена. Имя Герцена, со времени его эмиграции, было запрещено упоминать в легальной русской печати. Однако цензурные рогатки, как известно, не смогли приостановить ни огромного влияния Герцена, ни широкого проникновения в Россию издававшегося им за границей "Колокола". В 60-х годах правительственные круги, борясь с оппозиционными и революционными влияниями, решили противопоставить влиянию Герцена не только репрессивные мероприятия, но и мероприятия идеологического порядка. Агенту русского министерства финансов барону Ф. П. Фирксу было поручено написать ряд брошюр против Герцена. Чтобы придать этим писаниям вид голоса независимого общественного мнения, они были изданы за границей на французском языке; но в то же время они были разрешены к свободной продаже в России. Фиркс же, чтобы скрыть свое авторство, подписал брошюры псевдонимом Шедо-Ферроти. Брошюрки Шедо-Ферроти вызвали всеобщее возмущение в левом лагере русской публицистики. У Писарева, развивавшегося под сильным влиянием работ Герцена, брошюрки эти вызвали негодование. Против одной из них -- "Lettre de mr Herzen a l'amoassadeur de Kussie a hondrts avec une replique et quelques observations de D. K. Schedo-Ferroti" ("Письмо А. И. Герцена к русскому послу в Лондоне с ответом и некоторыми примечаниями"), напечатанной в ответ на открытое письмо Герцена к русскому послу в Лондоне Бруннову "Бруты и Кассии III Отделения", -- Писарев и выступил с этой статьей.
   По признанию самого Писарева в показании 11 августа 1862 г. во время заключения в Петропавловской крепости статья о Шедо-Ферроти была написана под влиянием следующих обстоятельств: "Впечатления эти были: закрытие воскресных школ и читален, закрытие шахматного клуба (последний был больше литературным клубом, где собирались оппозиционно настроенные деятели литературы и журналистики -- Н. Б.), приостановление журналов "Современник" и "Русское слово", упразднение II отделения Литературного фонда. Все это волновало меня и отражалось на моей статье. Поэтому она написана резко, заносчиво и доходит до таких крайностей, которые я в спокойном расположении не одобряю" (взято из книги М. К. Лемке "Политические процессы в России 1860-х годов". Гиз., изд. 2-е, 1923, стр. 562). Статью эту Писарев, однако, не успел напечатать. Типография Баллода провалилась, а Баллод и Писарев были арестованы, Писарев поплатился за нее заточением в Петропавловскую крепость. Напечатана была эта статья впервые в 1-м издании книги М. К. Лемке "Политические процессы 60-х годов" (1907 г.) с цензурными сокращениями, которые были восстановлены во 2-м издании книги.
   Для данного издания берем текст из 2-го издания книги М. К. Лемке. В деле о Писареве в архиве III Отделения нам не удалось найти подлинник и сверить с ним имеющийся печатный текст. В деле Правительственного сената (5 департамент, 1 отделение) "о студенте Баллоде, Рымаренко и др." 1863 года, No 7, т. IV (лл. 275-296), хранящемся в "Архиве революции и внешней политики" в Москве, имеется канцелярской рукой снятая копия с текста этой статьи Писарева, включенная в обвинительный акт, -- с этой копией мы и сверили печатный текст. Существенных различий между текстами не оказалось.
  
   1 Писарев здесь намекает на то, что 1 января 1862 года министром народного просвещения предписано было цензуре не пропускать в печати никаких резкостей и оскорблений по адресу Чичерина, в то время публициста "Нашего времени".
   2 "Захватили обманом" Бакунина в 1851 году в Саксонии за революционную деятельность на Западе и выдали русскому самодержавию.
   3 Подвиг капитана Александрова состоял в том, как сообщается в прокламации, что Александров, получив приказ царя по телеграфу по поводу предполагавшейся демонстрации в Варшаве -- "разгонять холодным оружием, а если нужно, то употреблять картечь", передал губернатору Лидерсу иначе: что приказано действовать увещаниями. За это Александров был приговорен к расстрелу, но затем вместо этого сослан на вечную каторгу (подр. см. М. К. Лемке, стр. 550-551). По мнению Б. П. Козьмина (см. "Каторга и ссылка", 1935, No 1, стр. 139), весь этот эпизод и "герой" капитан Александров являются революционной легендой, удачно использованной в одной прокламации того времени ("подвиг капитана Александрова"). Возможно, Писарев почерпнул свои сведения о подвиге Александрова из этой же прокламации.
   4 История со студентами -- студенческие волнения и демонстрации конца 1861 года, когда студенты Петербургского университета отстаивали общедемократические требования. Правительство ответило на это движение жестокими мерами. По словам историка Н. И. Костомарова, студентов "арестовывали и уводили в крепость, что делалось чуть ли не каждый день, а 12 октября громадная толпа студентов, человек более трехсот, у здания университета была окружена войском и отправлена в казематы, причем двум студентам нанесены были жестокие удары в голову". ("Автобиография Н. И. Костомарова", изд. "Задруга", 1922, стр. 292, ср. Воспоминания Б. Н. Чичерина "Московский университет". М. 1929, стр. 18-20.)
   5 В Варшаве в 1861-1862 годах происходили волнения, которые правительство ликвидировало военной силой.
   6 В Казанской губ. в связи с объявлением манифеста об освобождении крестьян произошли волнения в ряде сел, вылившиеся в восстание и закончившиеся расстрелом крестьян.
   7 Пожары в Петербурге в мае-июне 1862 года -- одна из провокаций правительства, направленная против революционеров, которых правительство клеветнически обвиняло.
   8 "Два журнала закрыты": это "Современник" Некрасова и "Русское слово", где сотрудничал Писарев; оба журнала были приостановлены на 8 месяцев в июне 1862 года.
  
Оценка: 7.61*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru