Пильняк Борис Андреевич
Над оврагом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

БOP. ПИЛЬНЯКЪ

БЫЛЬЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО "БИБЛІОФИЛЪ"
РЕВЕЛЬ / 1922

   

НАДЪ ОВРАГОМЪ.

I.

   Оврагъ былъ глубокъ и глухъ.
   Его суглинковые и желтые скаты, поросшіе красностволыми соснами, шли крутыми обрывами, а по самому дну протекалъ ключъ. Надъ оврагомъ, направо и налѣво, стоялъ сосновый лѣсъ, -- глухой, старый, затянутый мхами и заросшій ольшаникомъ. А наверху было тяжелое, сѣрое, низко спустившееся небо.
   Тутъ рѣдко бывалъ человѣкъ.
   Грозами, водою, временемъ корчевались деревья, падали тутъ-же, застилая землю, гнили, и отъ нихъ шелъ густой, сладковатый запахъ тлѣющей сосны. Чертополохи, цикоріи, рябинки, полыни не срывались годами и колючей щетиной поросли землю. На днѣ оврага была медвѣжья берлога, въ лѣсу было много волковъ.
   На крутомъ, грязновато-желтомъ скатѣ оборвалась сосна, перекинулась и повисла на много лѣтъ корнями кверху. Корни ея, походившіе на застывшаго осьминога, задравшіеся вверхъ, обросли уже кукушечьимъ мхомъ и можжевельникомъ.
   И въ этихъ корняхъ свили гнѣздо себѣ двѣ большія, сѣрыя птицы, самка и самецъ.
   Птицы были большими, тяжелыми, съ сѣроватожелтыми и коричневыми перьями, густо растущими. Крылья ихъ были коротки, широки и сильны; лапы, съ большими когтями, заросли чернымъ пухомъ. На короткихъ, толстыхъ шеяхъ сидѣли большія, квадратныя головы съ клювами, хищно изогнутыми и желтыми, и съ круглыми, суровыми, тяжело глядящими глазами.
   Самка была меньше самца. Ея ноги казались тоньше и красивѣе, и была тяжелая какая-то и грубая граціозность въ изгибахъ ея щей. А самецъ былъ суровъ, угловатъ, и одно крыло его, лѣвое, не складывалось, какъ слѣдуетъ: такъ отвисало оно съ тѣхъ поръ, когда онъ дрался съ другими самцами за самку.
   Гнѣздо располагалось между корней. Подъ нимъ съ трехъ сторонъ падалъ отвѣсъ. Надъ нимъ стлалось небо и протягивалось нѣсколько изломанныхъ древесинъ корней. Кругомъ и внизу лежали кости, уже омытыя дождями и бѣлыя. А само гнѣздо было уложено камнями и глиной и устлано пухомъ.
   Самка всегда сидѣла въ гнѣздѣ.
   Самецъ же гомозился на лапѣ корня, надъ обрывомъ, одинокій, видящій своимъ тяжелымъ взглядомъ далеко кругомъ и внизу, сидѣлъ, втянувъ въ плечи голову и тяжело свѣсивъ крылья.
   

II.

   Встрѣтились онѣ, эти двѣ большія птицы, здѣсь же, недалеко отъ оврага
   Уже нарождалась весна, по откосамъ таялъ снѣгъ, а въ лѣсу и лощинахъ онъ сталъ сѣрымъ и рыхлымъ, тяжелымъ запахомъ курились сосны, на днѣ оврага проснулся ключъ. Днемъ пригрѣвало солнце. Сумерки были зеленоватыми, долгими и настороженно гулкими. Волки ходили стаями, и самцы грызлись за самокъ.
   Онѣ встрѣтились на полянѣ въ лѣсу въ сумерки.
   Эта весна, солнце, мягкій вѣтерокъ вложили въ тѣло самца невѣдомую тяготу. Раньше онъ леталъ или сидѣлъ, ухалъ или молчалъ, летѣлъ быстро или медленно, потому что кругомъ и внутри него были причины: когда онъ чуялъ голодъ, онъ летѣлъ, чтобы найти зайца, убить его и съѣсть, когда сильно слѣпило солнце или рѣзокъ былъ вѣтеръ, онъ скрывался отъ нихъ, когда видѣлъ крадущагося волка, отлеталъ поспѣшно отъ него.
   Теперь было не такъ.
   Уже не ощущенія голода и самосохраненія заставляли его летать, сидѣть, кричать или молчать. Что-то, внѣ его и его ощущеній лежащее, владѣло имъ.
   Когда наступали сумерки, онъ какъ въ туманѣ, не вѣдая зачѣмъ, снимался съ своего мѣста и летѣлъ отъ поляны къ полянѣ, отъ откоса къ откосу, безшумно двигая большими своими крыльями и зорко вглядываясь въ зеленую, насторожившуюся мглу.
   И когда однажды онъ увидалъ на одной изъ полянъ себѣ подобныхъ и самку среди нихъ, онъ, не зная, почему такъ должно быть, бросился туда, почувствовалъ чрезмѣрную силу въ себѣ и великую ненависть къ тѣмъ остальнымъ самцамъ.
   Онъ ходилъ около самки медленно, сильно оттаптывая, распустивъ крылья и задравъ голову и косо поглядывая на самцовъ. Одинъ изъ нихъ, тотъ, который до него былъ побѣдителемъ, старался мѣшать ему, а потомъ бросился на него съ приготовленнымъ для удара клювомъ, и у нихъ завязалась драка, долгая, молчаливая и жестокая, они налетали другъ на друга, бились клювами, грудями, когтями, крыльями, глухо всклекотывая и разрывая другъ другу тѣло.
   Его противникъ оказался слабѣе и отсталъ, а онъ бросился снова къ самкѣ и ходилъ вокругъ нея, немного прихрамывая и волоча по землѣ окровавленное свое лѣвое крыло.
   Сосны обстали поляну, земля была вся засыпана хвоей, синѣло ночное небо.
   Самка была безразлична и къ нему, и ко всѣмъ, она ходила спокойно по полянѣ, рыхлила землю, поймала мышь, съѣла ее покойно. На самцовъ она, казалось, не обращала вниманія.
   Такъ было всю ночь.
   Но когда ночь стала блѣднѣть, а у востока легла зеленовато-лиловая черта восхода, она подошла къ нему, побѣдившему всѣхъ, прислонилась къ его груди, потрогала нѣжно клювомъ его больное крыло, точно обнюхивая и исцѣляя, и, медленно отдѣляясь отъ земли, полетѣла къ оврагу.
   И онъ, тяжело двигая больнымъ крыломъ, но не замѣчая этого, пьяно всклекотывая, полетѣлъ за нею.
   Она опустилась какъ разъ у корней той сосны, гдѣ потомъ стало ихъ гнѣздо. Самецъ сѣлъ рядомъ. Нерѣшительнымъ и точно смущеннымъ былъ онъ.
   Самка обошла нѣсколько разъ вокругъ самца, обнюхала снова его. Потомъ, прижимая грудь къ землѣ, разставивъ ноги и поднявъ хвостъ, сожмуривъ глаза, -- замерла въ этомъ положеніи. Самецъ бросился къ ней, хватая клювомъ ея перья, хлопая по землѣ тяжелыми своими крыльями, -- и въ его жилахъ потекла такая прекрасная мука, такая крѣпкая радость, что онъ ослѣпъ, ничего не чуялъ, кромѣ этой муки сладкой, тяжело ухалъ, нарождая въ оврагѣ глухое эхо и всколыхивая предъ-утро.
   Самка была покорной.
   На востокѣ уже ложилась красная лента восхода, и снѣга въ лощинахъ стали лиловыми.
   

III.

   Зимою сосны стояли неподвижными, и стволы ихъ бурѣли. Снѣгъ лежалъ глубокій, сметенный въ большія горы, хмуро склонившіяся къ оврагу, небо стлалось сѣро, дни были коротки, и изъ нихъ не уходили окончательно сумерки. А ночью отъ мороза трещали стволы и лопались вѣтки. Свѣтила въ безмолвіи блѣдная луна и казалось, что отъ нея морозь становится еще крѣпче, Ночи были мучительны -- морозомъ и этимъ фосфорическимъ свѣтомъ луны. Птицы сидѣли, сбившись въ гнѣздѣ, прижимаясь другъ къ другу, чтобы согрѣться, но все же морозъ пробирался подъ перья, шарилъ по тѣлу, захолаживалъ ноги, около клюва и спину. А блуждающій свѣтъ луны тревожилъ, напоминалъ, будто вся земля состоитъ изъ одного огромнаго волчьяго глаза и поэтому свѣтится такъ страшно.
   И птицы не спали.
   Онѣ тяжело ворочались въ гнѣздѣ, мѣняли мѣста, и большіе глаза ихъ были кругло открыты, свѣтясь въ свою очередь зеленовато. Навѣрное, если бы онѣ умѣли думать, онѣ больше всего хотѣли бы утра.
   Еще за часъ до разсвѣта, когда уходила луна и едва-едва подходилъ свѣтъ, птицы начинали уже чувствовать голодъ: во рту былъ непріятный, желчноватый привкусъ, и отъ времени до времени больно сжимался зобъ.
   И когда утро уже окончательно сѣрѣло, самецъ улеталъ за добычей, летѣлъ медленно, раскинувъ широко крылья и рѣдко взмахивая ими, зорко вглядываясь въ землю передъ собою. Охотился онъ обыкновенно за зайцами. Иногда добычи не встрѣчалось долго, онъ леталъ надъ оврагомъ, залеталъ очень далеко отъ гнѣзда, на десятокъ верстъ, вылеталъ изъ оврага къ широкому, бѣлому пространству, гдѣ лѣтомъ была Кама. Когда зайцевъ не было, онъ бросался и на молодыхъ лисицъ, и на сорокъ, хотя мясо ихъ и было невкусно. Лисицы защищались долго и упорно, сильно кусаясь, и на нихъ нападать надо было осторожно и умѣло: надо было сразу ударить клювомъ въ шею, около головы, и сейчасъ же, вцѣпившись когтями въ спину, взлетѣть на воздухъ -- въ воздухѣ лисица уже не сопротивлялась.
   Съ добычей самецъ летѣлъ къ себѣ въ оврагъ, въ гнѣздо, и здѣсь съ самкой они съѣдали все сразу. Ѣли они одинъ разъ въ день, и наѣдались такъ, что было тяжело двигаться и зобъ тянуло внизъ. Подъѣдали даже снѣгъ, замоченный кровью. А оставшіяся кости самка сбрасывала подъ обрывъ.
   Самецъ садился на лапу корня, ежился и хохлился, чтобы было удобнѣе, и чувствовалъ, какъ тепло, послѣ ѣды, бѣгаетъ въ немъ кровь, переливается нѣчто въ кишкамъ, доставляя наслажденіе.
   Самка сидѣла въ гнѣздѣ.
   Передъ вечеромъ самецъ, неизвѣстно почему, ухалъ:
   -- У-гу-у!-- кричалъ онъ гортаннымъ голосомъ, такъ, будто звукъ въ горлѣ его проходитъ черезъ воду.
   Иногда его, одиноко сидящаго наверху, замѣчали волки, и какой-нибудь изголодавшійся волкъ начиналъ карабкаться по отвѣсу вверхъ.
   Самка волновалась и испуганно всклекотывала, а самецъ спокойно глядѣлъ внизъ своими широкими, подслѣповатыми глазами, слѣдилъ за волкомъ, -- какъ волкъ, медленно карабкаясь, срывался и стремительно летѣлъ внизъ, сметая собой комья снѣга, кувыркаясь и повизгивая отъ боли.
   Подползали сумерки.
   

IV.

   Въ мартѣ, когда выростали дни, начинало грѣть солнце, бурѣлъ и таялъ снѣгъ, долго зеленѣли сумерки и ходили стаями волки, добычи было больше, потому что всѣ лѣсные жители чуяли уже тревогу предвесны, томящую и зачаровывающую, бродили полянами, откосами и лѣсомъ, не смѣя не бродить, безвольные во власти предвесенней томы; и ихъ легко было ловить.
   Всю добычу самецъ приносилъ самкѣ, -- самъ онъ ѣлъ мало: только то, что оставляла ему самка, -- обыкновенно это были внутренности, мясо грудныхъ мышцъ, шкура и голова, хотя у головы самка всегда съѣдала глаза, какъ самое вкусное.
   Днемъ Самецъ Сидѣлъ на лапѣ корня.
   Свѣтило солнце. Слабый и мягкій шелъ вѣтерокъ. На днѣ оврага шумѣлъ сильно черный и поспѣшный теперь ключъ, рѣзко вычерченный бѣлыми берегами снѣга.
   Было голодно. Самецъ сидѣлъ съ закрытыми глазами, втянувъ голову въ шею. И въ его наружности было много покорности, истомнаго ожиданія и смѣшной какой то виновности, такъ не вяжущейся съ его суровостью.
   Въ сумерки онъ оживлялся. Въ него входила тревога. Онъ поднимался на ногахъ, вытягивалъ голову, широко раскрывъ круглые свои глаза, раскидывалъ крылья и снова складывалъ ихъ, билъ ими воздухъ. Потомъ, снова сжимаясь въ комокъ, втягивая полову, жмурясь ухалъ:
   -- У-гу-гу-у!-- кричалъ онъ жутко, пугая лѣсныхъ жителей.
   И эхо въ оврагѣ отвѣчало:
   -- У-у...
   Были зелено-синіе сумерки. Небо вымащивалось крупными, будто новыми, звѣздами.
   Шелъ маслянистый запахъ сосенъ. Въ оврагѣ стихалъ на ночь, въ морозѣ, ручей. Гдѣ-то на токахъ кричали птицы. Но все же было настороженно-тихо.
   Когда темнѣло окончательно и ночь становилась синей, самецъ, крадучись, виновато, осторожно разставляя большія свои, не умѣющія ходить по землѣ, ноги, шелъ въ гнѣздо къ самкѣ. Его тянула къ ней большая, прекрасная страсть.
   Онъ садился рядомъ съ самкой, гладилъ клювомъ ея перья; и все по прежнему была въ немъ смѣшная немного и нелѣпая для него виновность.
   Самка была довѣрчива къ его ласкамъ, казалась слабой и мягкой очень; но за этой мягкостью чуялась большая ея сила и власть надъ самцомъ; быть можетъ, даже въ этой мягкости чуялась она.
   На своемъ языкѣ, языкѣ инстинкта, Самка Говорила самцу:
   -- Да. Можно.
   И самецъ бросался къ ней, весь изнемогая въ страсти. И она отдавалась ему.
   

V.

   Такъ было съ недѣлю, съ полторы.
   Потомъ же, когда ночью приходилъ къ ней самецъ, она говорила:
   -- Нѣтъ. Довольно.
   Говорила она, инстинктомъ своимъ чувствуя, что довольно, ибо пришла другая пора -- пора рожденія дѣтей.
   И самецъ, смущенный, будто виноватый тѣмъ, что не предугадалъ велѣнія самки, велѣнія инстинкта, вложеннаго въ самку, уходилъ ютъ нея, чтобы притти черезъ годъ.
   

VI.

   И съ весны все лѣто до сентября они, самецъ и самка, были поглощены большимъ, прекраснымъ и необходимымъ дѣломъ рожденія, -- до сентября, когда улетали птенцы.
   Многоцвѣтнымъ ковромъ развертывались весна и лѣто. Горячими огнями горѣли они. Сосны украсились свѣчками и маслянисто пахли. Полыни пахли. Цвѣли и отцвѣтали: свирбNoа, цикоріи, колокольчики, лютики, рябинки, иван-да-марья; чертополохи колючились.
   Въ маѣ ночи были синими.
   Въ іюнѣ -- зеленовато-бѣлыми.
   Алымъ пламенемъ пожара горѣли зори, а отъ ночи по дну оврага бѣлыми, серебряными пластами, стирая очертанія сосенъ, шли туманы.
   Сначала въ гнѣздѣ было пять сѣрыхъ, съ зелеными крапинками яицъ. Потомъ появились птенцы: большеголовые, съ чрезмѣрно большими и желтыми ртами, покрытые сѣрымъ пухомъ. Они жалобно пищали, вытягивая длинныя шеи изъ гнѣзда, и много очень ѣли.
   Въ іюнѣ они уже летали, все еще головастые, пикающіе, нелѣпо дергая неумѣлыми крыльями.
   Самка была все время съ ними, заботливая, нахохленная и сварливая.
   Самецъ не умѣлъ думать и едва ли чувствовалъ это, но чувствовалось въ немъ, что онъ гордъ, у своего прямого дѣла, которое вершитъ съ великой радостью. И вся жизнь его была заполнена инстинктомъ, переносящимъ всю волю его и жизнеощущеніе на птенцовъ.
   Онъ рыскалъ за добычей.
   Надо было ея очень много добывать, потому что и птенцы, и самка были прожорливы. Приходилось летать далеко, иногда на Каму, чтобы тамъ ловить чаекъ, всегда роящихся около необыкновенно большихъ, бѣлыхъ, невѣдомыхъ и многоглазыхъ звѣрей, идущихъ по водѣ, странно шумящихъ и пахнущихъ такъ же, какъ лѣсные пожары,-- около пароходовъ.
   Онъ самъ кормилъ птенцовъ. Разрывалъ куски мяса и давалъ имъ. И наблюдалъ внимательно своими круглыми глазами, какъ птенцы хватали эти куски цѣликомъ, широко раскрывая клювы, давились ими и, тараща глаза, покачиваясь отъ напряженія, глотали.
   Иногда кто-нибудь изъ птенцовъ, по глупости, вываливался изъ гнѣзда подъ откосъ. Тогда самецъ поспѣшно и заботливо летѣлъ внизъ за нимъ, хлопотливо клекоталъ, будто ворчалъ; бралъ его осторожно и неумѣло когтями и приносилъ, испуганнаго и недоумѣващаго, обратно въ гнѣздо. А въ гнѣздѣ долго гладилъ его перья своимъ большимъ клювомъ, ходилъ вокругъ него, изъ осторожности высоко поднимая ноги, и не переставалъ клекотать озабоченно.
   Ночами онъ не спалъ.
   Онъ сидѣлъ на лапѣ корня, зорко вглядываясь во мглу ночи, остерегая своихъ птенцовъ и мать отъ опасности.
   Надъ нимъ были звѣзды.
   И онъ иногда, чуя полноту жизни, красоту ея, -- казалось такъ, -- грозно и жутко ухалъ, встряхивая эхо.
   -- У-гу-гу-гу-у!-- кричалъ онъ, пугая ночь.
   

VII.

   Онъ жилъ зимы, чтобы жить. Весны и лѣто онъ жилъ, чтобы родить. Онъ не умѣлъ думать. Онъ дѣлалъ это потому, что такъ велѣлъ Богъ, такъ велѣлъ тотъ инстинктъ, который правилъ имъ.
   Зимами онъ жилъ, чтобы ѣсть, чтобы не умереть. Зимы были холодны и страшны.
   Веснами же -- онъ родилъ.
   И тогда по жиламъ его текла горячая кровь, было тихо, свѣтило солнце и горѣли звѣзды, и ему все время хотѣлось потянуться, закрыть глаза, бить крыльями воздухъ и ухать безпричинно-радостно.
   

VIII.

   Осенью улетали птенцы. Старики съ молодыми прощались навсегда, и прощались уже безразлично.
   Осенью шли дожди, волоклись туманы, низко спускалось небо. Ночи были тоскливы, мокры, черны. Старики сидѣли въ мокромъ гнѣздѣ, двое, трудно засыпая, мерзнувъ, тяжело ворочаясь. И глаза ихъ свѣтились зеленовато-желтыми огоньками.
   Самецъ уже не ухалъ.
   

IX.

   Такъ было тринадцать лѣтъ ихъ жизни.
   

X.

   Потомъ самецъ умеръ.
   Въ молодости у него было испорчено крыло, съ тѣхъ поръ какъ онъ дрался за самку. Съ годами ему все труднѣе и труднѣе было охотиться за добычей, все дальше и дальше леталъ онъ за ней, а ночами не могъ уснуть, чуя большую, нудную боль во всемъ крылѣ, было страшно очень, ибо раньше онъ не чувствовалъ своего крыла, а теперь оно стало странно-важнымъ и мучительнымъ.
   Ночами онъ не спалъ, свѣшивалъ крыло, будто отталкивалъ отъ себя. А утрами, едва владѣя имъ, онъ улеталъ за добычей.
   И самка бросила его.
   Предъ-весной, въ сумерки она улетѣла изъ гнѣзда.
   Самецъ искалъ ее всю ночь и на зарѣ лишь нашелъ, -- она была съ другимъ самцомъ, молодымъ и сильнымъ, нѣжно всклекотывающимъ около нея. И тогда старикъ почувствовалъ, что все, данное ему въ жизни, конченъ. Онъ бросился драться съ молодымъ, но дрался неувѣренно и слабо. А молодой кинулся къ нему сильно и страстно, рвалъ его тѣло и грозно клекоталъ. Самка же, какъ много лѣтъ на задъ, безразлично слѣдила за схваткой.
   Старикъ былъ побѣжденъ.
   Окровавленный, изорванный, съ вытекшимъ глазомъ, онъ улетѣлъ къ себѣ въ гнѣздо, тихо опустился на свою лапу корня. И чуялось въ немъ, что съ жизнью счеты его кончены. Онъ жилъ, чтобы ѣсть, чтобы родить. Теперь ему оставалось -- умереть. Вѣрно, онъ чувствовалъ это инстинктомъ, ибо два дня сидѣлъ тихо и неподвижно на обрывѣ, втянувъ голову въ шею.
   А потомъ, спокойно и незамѣтно для себя, умеръ. Упалъ подъ обрывъ и лежалъ тамъ съ ногами скрюченными и поднятыми вверхъ.
   Это было ночью. Новыми были звѣзды. Кричали въ лѣсахъ, на токахъ птицы. Гдѣ-то ухали филины.
   Самецъ пролежалъ пять дней на днѣ оврага. Онъ уже началъ разлагаться, и горьковато, скверно пахнулъ.
   Его нашелъ волкъ и съѣлъ.
   
   Августъ 1915.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru