Пильняк Борис Андреевич
Проселки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

БOP. ПИЛЬНЯКЪ

БЫЛЬЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО "БИБЛІОФИЛЪ"
РЕВЕЛЬ / 1922

   

ПРОСЕЛКИ.

   Лѣсъ, перелѣски, болота, поля, тихое небо, -- проселки. Небо иной разъ хмуро, въ сизыхъ тучахъ. Лѣсъ иной разъ гогочетъ и стонетъ, иными лѣтами горитъ. Топятъ болотныя топи. Ползутъ -- вьются проселки кривою нитью, безъ конца, безъ начала. Иному тоскливо идти, хочетъ пройти попрямѣе, -- свернетъ, проплутаетъ, вернется на прежнее мѣсто!.. Двѣ колеи, подорожники, тропка, а кругомъ, кромѣ неба, или ржи, или снѣгъ, или лѣсъ, -- проселокъ безъ конца, безъ начала, безъ края. А идутъ по проселку съ негромкими пѣснями: -- иному тѣ пѣсни -- тоска, какъ проселокъ, -- Россія родилась въ нихъ, съ ними, отъ нихъ.
   Наши пути -- по проселкамъ, были и есть. Вся Россія въ проселкахъ, въ поляхъ, перелѣскахъ, болотахъ, лѣсахъ.
   Но были и эти иные, кои стосковались идти по болотнымъ тропамъ, коимъ вздумалось вздернуть Русь на дыбы, пройти по болотамъ, шляхи поставить линейкой, оковаться гранитомъ и сталью, позабывъ про избяную Русь, -- и пошли.
   Иной разъ проселки сходятся въ шляхъ. И съ проселковъ на шляхъ пришелъ, -- пошелъ по шляху, давно народомъ возславленный, -- Бунтъ, народная вольница, чтобы смести ненужное и снова исчезнуть въ проселкахъ.
   Около шляха пролегла чугунка. Если свернуть отъ шляха, проѣхать полемъ, перебраться вбродъ черезъ рѣку, пробраться сначала черезъ черный осиновый лѣсъ, затѣмъ черезъ красный сосновый, обогнуть овраги, пересѣчь село, потомиться въ суходолахъ, снова лѣсомъ по карягамъ трястись до болота, -- то пріѣдешь въ деревню Починки {Слово Починки было нѣкогда нарицательнымъ, подобно "пустоши", "перелогу" и др. такимъ-же.}.
   Кругомъ лѣсъ. Въ деревнѣ три избы. Избы стали задами къ лѣсу, смотрятъ изъ подъ сосенъ корявыми своими мордами хмуро, тусклые оконца-глаза -- глядятъ по-волчьи, слезятся. Сѣрыя бревна легли, какъ морщины. Рыжая солома -- волосы въ скобку -- упала до земли. За избами лѣсъ, передъ избами -- пахота, перелѣски, опять лѣсъ, и небо. Проселокъ за околицей свернулся кольцомъ, подобрался къ лѣсу. Во всѣхъ трехъ избахъ живутъ Кононовы. И не родня -- но Кононовы, и не родня -- но сжились крѣпче родного. Старшій въ Починкахъ -- дѣдъ Кононовъ Іоновъ-Кривой, и онъ уже не помнитъ, какъ звали его дѣда, но старобытныя времена -- знаетъ, помнитъ, какъ жили прадѣды и пращуры, и какъ надо жить. Съ весны и по осень работали изо всѣхъ жилъ, отъ зори до зори, отъ стара до мала, обгорая отъ солнца и пота, какъ варъ. Работали и съ осени до весны, сѣрѣя отъ дыма, какъ куриныя избы, мерзнувъ, недоѣдая. Кононовы Іонова-Кривого, кромѣ пахоты, гнали деготь, самъ Іоновъ-Кривой бортничалъ въ лѣсу. Кононовы-Сивцовы драли лыко, плели лапти. Жили трудно, сурово -- и любили свою жизнь крѣпко, съ ея дымомъ, холодами, зноемъ, немоготою. Жили съ лѣсомъ, съ полемъ, съ небомъ, -- "жить надо было въ дружбѣ съ ними, но и бороться упорно. Помнить надо было зори, ночи и пометы, поглядывать въ гнилой уголъ, слѣдить за сиверкой, слушать шумъ лѣсной и гоготъ.
   Январь -- году начало, зимѣ середка. Трещи-трещи, минули водокрещи. Дуй не дуй -- не къ Рождеству, а къ Великодню. А все же: Афанасій да Кирилла забираютъ за рыло. Аксинья: полузимница-полухлѣбница, какова Аксинья, такова и весна. Февраль -- бокогрѣй, на Срѣтеніе зима съ лѣтомъ встрѣтилась. Въ апрѣлѣ земля прѣетъ, тепломъ вѣетъ, апрѣль дуетъ, бабамъ тепло сулитъ, а мужикъ глядитъ, что будетъ. Весенняя пора -- поѣлъ да со двора. Прилетѣлъ куликъ изъ заморья, принесъ весну изъ неволья. Ай, май-мѣсяцъ, май! Въ маѣ дождь -- будетъ рожь, май холодный -- годъ хлѣбородный... Вечерняя заря позорилась ало -- къ вѣтрамъ. На Алену сѣй ленъ, Аленѣ -- льны, Константину -- огурцы.
   Работать надо было упорно, сурово, одному съ землей, -- одинъ-на-одинъ съ лѣсомъ, съ топоромъ, сохой, косой. Научились смотрѣть въ оба, -- каждому пришлось помѣриться и съ лѣшимъ, и съ гоготомъ, и съ голодомъ, и съ топями, -- научились по птицамъ, по небу, по вѣтру, по звѣздамъ узнавать мать свою сыру-землю, -- какъ тѣ, о которыхъ разсказывалъ Іоновъ-Кривой, кои шли еще къ чувашамъ и муромѣ. Скроены Кононовы были всѣ одинаково: нескладно, но крѣпко: -- ноги были коротки со ступнями вродѣ можжевеловыхъ корневищъ, съ низкимъ задомъ, съ длинной спиной, руки шли до колѣнъ, ключицы выпирали, точно способлены были для хомутья, глаза -- мшистые, зеленые -- смотрѣли медленно и упорно, носы смахивали на глиняную свистульку.
   Жили съ рожью, -- съ лошадью, съ коровой, съ овцами, -- съ лѣсомъ и травами. Знали: какъ рожь, упавъ сѣменемъ въ землю, родитъ новыя сѣмена и многія, такъ и скотина, и птица родитъ, и рождаясь снова родитъ, чтобы въ рожденіи умереть, -- знали, -- что таковъ же удѣлъ и людской: родить и въ рожденіи смерть утолить, какъ рожь, какъ волчатникъ, какъ лошадь, какъ свиньи, -- всѣ одинаково. Ульянкѣ пошелъ семнадцатый, Ивану дошло оснаднать -- поклонились вѣтрамъ, сходили къ попу. Іоновъ-Кривой объяснялъ:
   Дѣвкою полна улица -- женою полна печь. Женскій товаръ -- подросъ да и на базаръ. Мимо гороху да мимо дѣвки такъ не пройдешь. Дѣвкой меньше -- бабой больше. Жена не лапоть. Мужъ съ женой корится да подъ одну шубу ложится. Четки не спасутъ, а жена рая не лишитъ.
   И въ Починкахъ знали, что Иванъ засѣитъ Ульянку, какъ по веснѣ будетъ сѣять яровые. И когда Кононовъ Иванъ пошелъ на войну, онъ не думалъ о смерти, ибо -- гдѣ же смерть, когда черезъ смерть -- рожденіе. Лѣтомъ были грозы, жара и сухостой. Зимами заметали метелицы. Веснами полошилась земля. Жили одни.
   И на войну Кононовъ Иванъ пошелъ безъ смысла, ибо Починокъ война не касалась. Ивана Кононова таскали по городамъ, томили въ захарканныхъ казармахъ и отправили на Карпаты. Кононовъ Иванъ очень тосковалъ. Онъ стрѣлялъ, ходилъ въ рукопашную, бѣгалъ, отступая, по сорокъ верстъ въ сутки, отдыхая въ лѣсахъ, пѣлъ съ солдатами мужицкія свои пѣсни -- тосковалъ о Починкахъ. Въ солдатчинѣ узналъ Иванъ, что весь народъ говоритъ такъ же, какъ и дѣдъ Іоновъ-Кривой, -- о народномъ Бунтѣ, о землѣ и о старобытныхъ порядкахъ. Къ Бунту Иванъ ѣхалъ на побывку въ Починки, бунтъ встрѣтилъ дома и за бунтомъ никуда не пошелъ.
   Бунтъ пришелъ благодатною вѣстью, какъ холодь зари, какъ майскій дождь (май холодный -- годъ хлѣбородный, въ маѣ дождь -- будетъ рожь). Раньше были господа, что опекали, чудя, -- были урядникъ и земскій, -- были оборы, поборы, наборы. Іоновъ-Кривой теперь шамкалъ:
   -- Таперя мы шами. Та-перя мы -- ша-мы! Шваемъ манеромъ. Шваемъ міромъ! Жемля теперь -- наша! Таперя мы шами -- ха-зя-на!... Бунтъ, жначитъ.
   Зимой -- метельна, морозна, темна была зима -- всѣ Починки перехворали сыномъ:-- искупали сыномъ бунтъ. Вымерло полъ деревни -- возили на погостъ на дровняхъ: за умершихъ отмолились по веснѣ, звали попа, обходили деревню крестнымъ ходомъ, осыпали золою околицы...
   Зимой набѣгали немалыя волчьи стаи. На Срѣтеніи, какъ зима съ лѣтомъ встрѣтилась, кончился хлѣбъ: -- ѣздили на станцію. Но и станція стала новымъ манеромъ, толпился новый народъ, иные драли глотки, иные шмыгали съ мѣшками. Муки на станціи не было. Вернулись ни съ чѣмъ, сѣли на картошку. По веснѣ повезли было на станцію деготь и лапти, -- собирались купить лемешей, зубьевъ, косъ, серповъ, сыромятныхъ ремней. До станціи не доѣхали, вѣрный повстрѣчался мужикъ, говорилъ:
   -- На станціи-де нѣтъ ничего, городскіе-де сами бѣгутъ, какъ мыши, -- поѣзжайте-де на Порѣчье, у кузнеца у Сильвестра закажете-де на деготь лемеши, а коли нѣтъ, сдѣлаетъ Сильвестръ соху, -- манухфактура, товаръ: сѣйте-де сами ленъ (на Алену), -- города-де издыхаютъ, бывшатся, потому, народный бунтъ, жить-де надо по старому: не было городовъ, и не надо.
   Повернули обратно. Встрѣтили вѣрнаго этого мужика въ полѣ, поля лиловѣли передъ закатомъ, мужикъ, ьь полушубкѣ, въ лаптяхъ, смотрѣлъ изъ-подъ шапки серьезно, покойно.
   Въ Порѣчьи -- за деготь -- Селивестръ соху сдѣлалъ.
   Дѣдъ Іоновъ-Кривой поля обходилъ, шамкалъ:
   -- Сѣйте, братчи, засѣвайте болѣ. Жить намъ шамимъ. Теперя мы -- шами хажава! Одни! Тыкъ -- во-от. Бунтъ, жначитъ.
   И сѣяли. Работали изо всѣхъ жилъ, отъ зори до зори, затягивали гашники покрѣпче, чтобы не томилъ голодъ. Лѣто шло знойное, въ грозахъ, въ зарницахъ. Въ грозы, ночами, лѣсъ гоготалъ. Къ осени лѣсъ зашумѣлъ, въ полой листвѣ, въ дождяхъ. Стащили въ овины и риги -- и рожь, и овесъ, и просо, и гречу, поля полегли, какъ ограбленныя. Въ избахъ сѣрымъ дымомъ задымили печи. Дѣдъ ІоновъКривой на печь полѣзъ, къ ребятишкамъ, къ сказкамъ, къ покою. Къ осени подросла еще пара -- оженили, поклонились вѣтрамъ: о прошлую зиму умерло полъ деревни, надо родить. Жили въ избахъ вмѣстѣ съ телятами, овцами, свиньями. Жгли лучину, огонь высѣкали кремнемъ. Хлѣба народилось -- хватитъ до новей съ улишкомъ. Осенью ночи были черны, сыры, лѣсъ шумѣлъ, волки нашли изъ Зарѣчья.
   Часто ночами стали стучать въ оконца: приходили изъ городовъ голодающіе, тащили съ собой деньги, одежду, обужу, бездѣлки, забавки, все, что можно утащить изъ городовъ, на обмѣнъ, на муку, -- стучали въ оконца ночами, по воровски. Бабы Кононовы, всѣ три семьи, сѣли за пряжу, мужики пошли въ лѣсъ промышлять. И опять трудились упорно, сурово, одни, одинъ-на-одинъ съ ночью, съ лѣсомъ, съ морозомъ. На станцію проселокъ заглохнулъ, проложили проселки -- къ Порѣчью, къ Семибратскому, къ Пустошамъ. Жили сурово. Смотрѣли на міръ исподлобья, -- какъ избы ихъ -- изъ-подъ сосенъ, и -- радостно жили, какъ надо. Знали:
   Бунтъ. Въ Бунтѣ пяди назадъ не отступятъ, пяди не спятятъ.
   Новой зимой поѣхалъ Иванъ въ степь съ дегтемъ за солью. Семенъ же направилъ на Нижній въ Асташковъ -- за серпами, за косами.
   Лѣсъ, перелѣски, поля, тихое небо, -- проселки. Иной разъ проселки сходятся въ шляхъ. Около шляха прошла чугунка. Чугунка пошла въ города, и въ городахъ жили тѣ -- иные, -- кои стомились идти по проселкамъ, кои линейками ставили шляхи, забиваясь въ гранитъ и желѣзо. И въ города народный проселочный бунтъ принесъ -- смерть....
   Въ городѣ, въ тоскѣ объ ушедшемъ,-- въ страхѣ отъ бунта народнаго, -- всѣ служили и писали бумаги:-- всѣ до одного въ городѣ служили, чтобы обслужить самихъ себя, и всѣ до одного въ городѣ писали бумаги, чтобы запутаться въ нихъ, -- въ бумагахъ, бумажкахъ, карточкахъ, картахъ, плакатахъ, словахъ. Въ городѣ изчезнулъ хлѣбъ. Въ городѣ потухнулъ свѣтъ. Въ городѣ изсякла вода. Въ городѣ не было дровъ. Въ городѣ пропали даже собаки, кошки и мыши, -- и даже крапива на городскихъ окраинахъ изчезла, которую порвали ребятенки для щей. Въ харчевняхъ, гдѣ не было ложекъ, толпились старики въ котелкахъ и старухи въ шляпкахъ, костлявыми пальцами судорожно хватавшіе съ тарелокъ объѣдки. На перекресткахъ, у церквей, у святынь негодяи продавали за безумныя деньги гнилой хлѣбъ и гнилую картошку, -- у церквей, куда сотнями стаскивали мертвецовъ, которыхъ не успѣвали похоронить, закабаляя похороны въ бумаги. По городу шли голодъ, сифилисъ и смерть. По проспектамъ обезумѣвшіе метались автомобили, томясь въ предсмертной мукѣ. Люди дичали, мечтая о хлѣбѣ и картошкѣ, люди голодали, люди сидѣли безъ свѣта и мерзнули, -- люди растаскивали заборы, деревянныя стройки, чтобы согрѣть умирающій камень и писцовыя конторы. Красная, кровяная жизнь ушла изъ городовъ (какъ и не была здѣсь, въ сущности), пришла бѣлая, бумажная
   -- Жизнь -- смерть. Тамъ, гдѣ смерть есть рожденіе,
   -- Нѣтъ смерти. Городъ умиралъ безъ рожденія, -- и жутко было весной, когда на улицахъ, какъ ладанъ на похоронахъ, тлѣли дымные костры, сжигая падаль, кутая городъ смерднымъ удушьемъ, тлѣннымъ удушьемъ, -- на улицахъ -- разграбленныхъ, растащенныхъ, захарканныхъ, съ побитыми окнами, съ заколоченными домами, съ ободранными фронтонами. А люди, разъѣзжавшіе раньше съ кокотками по ресторанамъ, любившіе женъ безъ дѣтей, имѣвшіе руки безъ мозолей и къ сорока годамъ табесъ, мечтавшіе о Монако, съ идеалами Поля-де-Кока, съ выучкою нѣмцевъ, -- хотѣли еще и еще ободрать, обокрасть городъ, мертвеца, чтобы увезти украденное въ деревню, смѣнять на хлѣбъ, добытый мозолями, не умереть сегодня, отодвинувъ смерть на мѣсяцъ, -- чтобы опять писать свои бумаги, любить (теперь уже по праву) безъ дѣтей и вожделѣнно ждать прогнившее старое, -- не смѣя понять, что имъ осталось одно -- смердить смертью, умереть, -- и что вожделѣнное старое и есть путь къ смерти.
   ... Лѣсъ, перелѣски, поля, тихое небо...
   Въ городѣ жили многіе, и одинъ изъ нихъ -- нѣкій -- былъ такимъ же, какъ всѣ. У него не было хлѣба, но у него былъ граммофонъ, и онъ поѣхалъ въ деревню смѣнять граммофонъ на хлѣбъ. Онъ досталъ всевозможныхъ бумагъ, бумажекъ и карточекъ, -- но, -- потому что чугунка шла отъ городовъ, -- и чугунка умирала, разлагаясь смрадно, какъ всякая послѣдняя смердная смерть. На станціи было тысячи людей съ бумажками, которые тоже ползли за хлѣбомъ. И потому-что было тысячи людей съ бумажками, ѣхали тѣ, у кого не было никакихъ бумажекъ. Нашъ нѣкій уцѣпился за нижнюю подножку и проѣхалъ такъ сорокъ верстъ -- подъ мѣшками, свѣсившимися съ крыши. Затѣмъ его, съ его граммофономъ, согнали съ подножки и онъ шелъ тридцать верстъ пѣшкомъ, первый разъ въ жизни потрудившись здѣсь подъ тяжестью граммофона, -- съ тѣмъ, чтобы на новой станціи влѣзть на крышу и еще проѣхать сто верстъ.
   Тамъ его опять сбросили. Но тамъ около чугунки проходилъ шляхъ. А если свернуть отъ шляха, пройти полемъ, перебраться черезъ рѣку, пробраться лѣсами, обогнуть овраги, потомиться въ суходолахъ, зайти на болота,-- то придешь на деревню Починки. Путникъ нашъ съ граммофономъ пришелъ туда къ закату, -- красное солнце отражалось въ оконцахъ, бабы доили коровъ. Была уже осень и меркнуло быстро. Человѣкъ съ граммофономъ постучалъ въ окно, ставню поднялъ Кононовъ Иванъ.
   -- Вотъ, на мучицу, товарищъ, смѣнять, граммофонъ, музыкальный инструментъ, пластинки...
   Кононовъ Иванъ, плечи раскинувъ, сгорбясь, стоялъ у окна, исподлобья взглянулъ на закатъ, на поля, на музыкальный инструментъ, подумалъ, сказалъ неспѣша.
   -- Не надоть. Ступай, коли-что, на Порѣчье, -- и ставня упала.
   Вечеръ надвинулся быстро.
   Лѣсъ, перелѣски, болота, поля, черное небо въ осеннихъ свѣтилахъ, -- проселокъ: двѣ колеи, подорожники, тропка -- безъ конца, безъ начала, безъ края, ползетъ, вьется змѣею. Иному тоскливо итти, хочетъ пройти попрямѣе:
   свернетъ, проплутаетъ, вернется на прежнее мѣсто!
   
   Іюль, 1919 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru