Петров Василий Петрович
О сочинениях Петрова
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Петров Василий Петрович
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1813
Обновлено: 19/12/2017. 45k.
Статистика.
Статья
:
Критика
О творчестве автора
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
О сочиненіяхъ Петрова.
Въ Изящной словесности каждаго народа содержится мѣра его просвѣщенія, гражданскаго могущества, благосостоянія. Народъ, неосвободившійся отъ оковъ первобытнаго невѣжества, близокъ къ дикости безсловесныхъ тварей: весьма ограниченныя, немногія нужды, едва примѣтныя отношенія, самый малый кругъ поздній стѣсняютъ языкъ его въ предѣлахъ бѣдности. Народъ угнѣтенный чуждымъ господствомъ, слабый по своей малочисленности, незнакомый съ высокими чувствами своего достоинства и любви къ отечеству, потовымъ трудомъ едва приобрѣтающій немногія потребности для своего существованія, незнающій выгодъ промышленности и торговли, неспособенъ произвести краснорѣчивыхъ витій и поетовъ, наполняющихъ души согражданъ своихъ восторгомъ и доставляющихъ имъ неизъяснимыя наслажденія. Успѣхи просвѣщенія зрѣютъ очень медленно; Римляне семьсотъ лѣтъ дожидались Цицероновъ своихъ и Гораціевъ, которые явились между ними не тогда какъ первые цари ихъ сражались съ близкими народами за бытіе своего малаго государства, но уже въ то время когда Проконсулы Римскіе въ трехъ частяхъ свѣта начальствовали надъ областями.
Говоря объ изящной словесности, надобно имѣть въ виду точнаго измѣрителя оной -- я разумѣю вкусъ истинной, основанной на твердыхъ началахъ, общій всѣмъ вѣкамъ и всѣмъ народамъ. Онъ показывалъ разность между первыми Опытами и превосходными твореніями зрѣлаго и образованнаго таланта; и въ симъ-то именно твореніямъ судить надобно о степени просвѣщенія лучшей части гражданъ и благосостояній всего гражданскаго общества.
Въ славной вѣкъ Екатерины Россіяне наслаждались уже разнообразными выгодами народа могущественнаго, изобилующаго всѣми пособіями, великаго и счастливаго. Удивительно ли, что при сей Государынѣ, въ ея царствованіе, приготовленное безсмертными подвигами Петра и материнскою попечительностію Елисаветы, явились Пѣснопѣвцы, достойные самыхъ блистательнѣйшихъ временъ Греціи и Рима? Можетъ быть найдутся люди, которымъ покажется мнѣніе наше слишкомъ увеличеннымъ; въ такомъ случаѣ мы просимъ ихъ о дарованіяхъ писателя судить не по слабымъ его сочиненіямъ. Но по тѣмъ, которыя въ полной мѣрѣ заслуживаютъ одобреніе всѣхъ истинныхъ любителей изящества, и которыя даютъ неотъемлемое право на знаменитость.
Петровъ
стяжалъ себѣ сіе безцѣнное право. Въ числѣ его стихотвореній {
Сочиненія Василія Петрова.
3 Ч. въ 8 д. С. Петербургъ, къ Медицинской типографіи, 1811 года.} находятся нѣкоторыя образцовыя составляющія наилучшее украшеніе Россійской словесности. Талантъ его извѣстенъ былъ Екатеринѣ, которая, уважай истинное просвѣщеніе, не только неоскорблялась употребленіемъ Славянскихъ словъ въ его одахъ, но удостоивала Сочинителя снисходительною своею бесѣдою. Петровъ былъ любимъ первыми особами въ Государствѣ. Онъ хвалилъ въ одахъ своихъ и посланіяхъ Потемкина, Румянцева, Орловыхъ; но хвалилъ не изъ подлой лести, не по тому единственно что они были знатныя особы; а какъ мудрецъ, какъ вѣрный сынъ Россіи, съ восторгомъ разсуждающій о полезныхъ для Отечества подвигахъ друзей своихъ и согражданъ знаменитыхъ.
Нашъ стихотворецъ учителей, какъ Ломоносовъ, Расинъ, Мильтонъ, Попъ, Клопштокъ и прочіе славнѣйшіе въ свѣтѣ Стихотворцы, то есть онъ сперва знакомился съ древними языками, а потомъ уже занимался языками новыми и употребительными, въ которыхъ успѣлъ весьма не трудно тому, что положилъ хорошее основаніе своей наукѣ, и которые у насъ только, по милости смѣтливыхъ иностранцовъ, почитаются нѣкоторыми за важнѣйшій предметъ ученія и за совершенство образованности. Василій Петровичъ Петрровъ, сынъ одного изъ Московскихъ священнослужителей, былъ нѣсколько времени учителемъ Піитики, Риторики и Греческаго языка въ здѣшней духовной Академій, въ которой и самъ онъ прежде обучался. Покровительству Потемкина обязанъ онъ благодарностію за счастливую судьбу свою; по одобренію сего Мецената онъ 1768 года опредѣленъ былъ въ штатѣ Придворной библіотеки; скоро потомъ его отправили въ Англію, гдѣ въ теченіе пяти лѣтъ онъ научился языкамъ Англійскому, Нѣмецкому и Французскому. Петровъ считался уже при Кабинетѣ переводчикомъ, когда изданъ въ свѣтѣ (1772)
Опытъ Историческаго словаря о Россійскихъ Писателяхъ,
въ которомъ по исчисленіи напечатанныхъ одѣ его, епистолѣ, надписей, случайныхъ стиховъ,
"нѣкоторыми много похваляемыхъ",
и перевода первой пѣсни Виргиліевой Енеиды, написано: "Вообще о сочиненіяхъ его сказать можно, что онъ напрягается итти по слѣдамъ Россійскаго Лирика; и хотя нѣкоторые и, называютъ уже его вторымъ Ломоносовымъ; но для сего сравненія надлежитъ ожидать важнаго какого-нибудь сочиненія, и послѣ того заключительно сказать, будетъ ли онъ вторый Ломоносовъ,-- или останется только Петровымъ и будетъ имѣть честь слыть подражателемъ Ломоносова." Натурально; что Петрову неприятно было читать о себѣ приговорѣ столь строгой и притомъ въ словарѣ, гдѣ вовсе не слѣдовало бы произносить о живомъ писателѣ мнѣній, ни на какихъ доводахъ неоснованнаго. Онъ въ самомъ дѣлѣ разсердился; и негодованіе свое изъявилъ въ письмѣ изъ Лондона къ ... {Часть III, стр. 105--119.}. Чтобы опровергнуть статью Словаря, онъ хотѣлъ всю книгу сдѣлать смѣтною. Вотъ Забавной отрывокъ изъ упомянутаго посланія, по которому однакожъ было бы не Справедливо судишь о достоинствѣ таланта, славнѣе оказавшаго себя въ одахъ и письмахъ важнаго содержанія:
"...Я шлюсь на Словаря,
Въ немъ имя ты мое найдешь безъ фонаря;
Смотритко тамо я какъ солнышко блистаю,
На самой маковкѣ Парнасса превитаю!
То правда, косна желвь тамъ сдѣлана орломъ,
Кокущка лебедемъ, ворона соколомъ;
Тамъ монастырскіе запечны лежебоки
Пожалованы всѣ въ искусники глубоки;
Коль вѣришь словарю, то сколько есть дворовъ,
Столь много на Руси великихъ авторовъ;
Тамъ подлой на ряду съ писцомъ стоитъ алырщикъ,
Игуменѣ тутъ съ клюкой, тутъ съ мацами батырщикъ;
Здѣсь дьяконъ съ ладономъ, тамъ понамарь съ кутьей?
Съ баклагой збитеньщикъ и водоливъ съ бадьей?
А все то авторы, все мужи имениты,
Да были до сихъ поръ оплошностью забыты:
Теперь свѣтѣ умному обязанъ молодцу,
Что полну ихъ именъ составилъ памятцу,
Въ дни древни, въ старину жилъ, былъ, де царь Вашуто,
Онъ былъ, да жилъ да былъ, и сказка то вся туто.
Такой-то въ едакомъ писатель жилъ году,
Ни строчки на своемъ не издалъ онѣ роду;
При всемъ томъ слогъ имѣлъ, повѣрьте, молодецкой;
Зналъ Греческой языкѣ, Китайской и Турецкой,
Тотъ умныхъ столько-то наткалъ проповѣдей:
Да ихъ въ печати нѣтъ. О! былъ онъ грамотѣй;
Въ семъ годѣ цвѣлъ Фома, а въ едакомъ Ерема:
Какая же по немъ осталася поэма?
Слогъ пылокъ у сего и разумъ такъ летучъ
Какъ молнія въ еѳиръ сверкающа изъ тучь.
Сей первой издалъ въ свѣтѣ шутливую піесу,
По точномъ правиламъ и хохота по вѣсу.
Сей надпись начерталъ, а етотъ патерикъ;
Въ томъ разума былъ пудъ, а въ етомъ четверикъ.
Тотъ истину хранилъ, чтилъ сердцемъ добродѣтель,
Друзьямъ былъ вѣрный другъ и бѣднымъ благодѣтель
Въ великомъ тѣлѣ духѣ великой же имѣлъ,
И видя смерть въ глазахъ былъ мужественъ, и смѣлъ.
Словарикъ знаетъ все, въ комъ умъ глубокъ въ комъ мѣлокъ.
Кто съ нимъ ватажился, былъ другъ ему и братъ,
Во святцахъ тотъ его неменьше какъ Сократъ.
И други, что своимъ дивитеся работамъ,
Сію вы памятцу читайте по субботамъ!
Кагда жъ возлюбленный всеросскій нашъ словарь
Плохъ разумомъ судья, плохъ нашихъ хвалъ звонарь:
Кто жъ будетъ цѣновщикъ сложеній стихотворныхъ,
Кто силенъ различить хорошія отъ вздорныхъ?"
При изданіи Словаря были уже напечатаны разныя стихотворенія Петрова
,
высокимъ изяществомъ наполненныя. Не понимаю, какъ можно было незамѣтить въ Одѣ
на побѣду Россійскаго флота надъ Турецкимъ
(1770) неподражаемыхъ строфъ, въ которыхъ вѣрными чертами и яркими красками стихотворчески изображено величественное и ужасное зрѣлище морскаго сраженія!
Полночны Тифисы, защитники Россіи,
Летятъ среди валовъ! Гремящи въ облакахъ
Перуны въ ихъ рукахъ;
Послушны имъ стихіи!
Преходятъ морь стези, гдѣ кроется ихъ врагъ;
Очами ищутъ, гдѣ Турецкой вѣетъ флагъ.
Нашли, обрадуясь пустились, полетѣли!
Всѣхъ руки на ударъ простерты, взнесены,
Всѣ гнѣвомъ разжены!
Постигли; загремѣли!
Я зрю плывущихъ Етнъ побѣдоносный строй,
Какъ ихъ ведетъ морямъ незнаемый Герой!
Ихъ парусы крылѣ; ихъ мачты лѣсъ дремучій!
Вдругъ ступятъ, вдругъ блеснутъ вновь грянутъ, вновь грозятъ!
И идутъ и разятъ
Какъ громомъ тяжки тучи!
Іануарій птамъ и Святославъ летитъ,
И вихремъ за собой и хлябь и дымъ крутитъ!
И (*) горнихъ именемъ поборниковъ зовомый,
(*) Корабль Трехъ Святителей.
Ростиславъ, и съ нимъ Европа межь валовъ
Пускаютъ на враговъ
Безперерывны громы!
Евстафій весь въ огнѣ, бросаетъ огнь и смерть,
Крутится, движется колеблетъ понтъ и твердь!
Тамъ (*) страшная гора привязанна цѣпями,
(*) Корабль Трехъ Іерарховъ, гдѣ находился флота Предводитель.
Какъ разродившійся Везувій, воздухъ рветъ,
Не престая реветъ
И борется съ горами!
Не молкнетъ трескъ снастей, желѣзныхъ свистъ шаровъ;
Густится думъ столбомъ всходя до облаковъ,
Стисненны межь громадъ въ громады волны плещутъ!
И вѣтрилъ бѣизна и дневныхъ свѣтъ лучей
Сокрылись отъ очей,
Одни перуны блещутъ!
О опытъ тягостной нетрепетныхъ сердецъ!
Ужасенъ взору бой, ужаснѣе конецъ.
Тамъ двѣ, крылатыя, двѣ грозные махины
Какъ Етна съ Геклою, одна съ другой слетясь,
Всей тяжестью сразясь,
Вспылали средь пучины!
Ихъ звукомъ, понтъ, брега и воздухъ потрясенъ
И Грекъ и Туркъ вдали содрогся ужасенъ;
Недвижимъ Россъ стоитъ и смертью смерть встрѣчаетъ!
Таковъ талантъ Петрова и такова кисть его! Онъ изображаетъ не для глазъ только, но даже и для слуха,
и если въ душѣ читателя неотзываются страшные звуки сего морскаго сраженія, то конечно уже не талантъ, стихотворца тому причиною. При нынѣшнихъ обстоятельствахъ любопытно знать, что въ царствованіе Екатерины Турція два раза начинала, воевать противъ Россіи по наущенію Французскаго Кабинета, которой тайно помогалъ Европѣ въ ея дѣйствіяхъ. Петровъ указываетъ на сіе важное обстоятельство тогдашней политики:
Что тако озаренъ средь темной ночи понтъ!
Не Фебъ ли ускорилъ взлетѣть на горизонтъ?
Нѣтъ, вижду, мстятъ врагамъ разгнѣванные Россы!
Ихъ ето, ихъ горятъ торжественны огни!
Секвана! встань, взгляни,
Какъ гибнутѣ чалмоносцы!
И въ другомъ мѣстѣ той же оды:
Крѣпи, и громомъ ихъ (*), сколь можешь, Галлъ, снабжай;
Себѣ и своему студъ роду умножай!
Прапрадѣды твои въ непросвѣщенны лѣта
Въ слѣдъ (**) Римлянина шли въ далекій юга край;
Ты днесь воюешь втай
На Россовъ за Махмета!
(*) Турковъ.
(**) За Юлемъ Цесаремъ въ Александрію.
Мы видѣли картины піитическаго воображенія. Посмотримъ теперь на правила философа, въ похвальныхъ стихахъ Вельможѣ, разсуждающаго о дѣйствіяхъ нравственнаго міра, и въ то же время почти непримѣтно дающаго полезныя совѣты. Въ началѣ одной своей оды онъ обращается къ Графу Григорію Григорьевичу Орлову, котораго называетъ защитникомъ строгаго Зинонова ученія и стоикомъ посреди великолѣпій трона; потомъ продолжаетъ:
Не розы, не луга, не красныя дубровы,
Я истины суровы
Днесь свѣту возвѣщу.
Богатство, пышность, власть, все съ нами умираетъ,
Преходитъ все какъ сонъ все вѣчность пожираетъ;
Рожденье смертныхъ есть ко смерти первой шагъ;
Едина тлѣнію доброта не причастна
,
Едина неподвластна
Мгновенныхъ року благъ.
Уже Римѣ древній палъ, подобно слабой трости,
Уже Катоновы во прахъ истлѣли кости,
Сократовъ пеплъ давно въ ничто преобращенъ;
Но добродѣтель ихъ понынѣ процвѣтаетъ,
Какъ солнце къ намъ блистаетъ
Изъ мрачности временъ.
Многія письма Петрова къ Императрицѣ Екатеринѣ, ко Князю Потемкину, къ Графу Орлову, къ Графу Румянцову наполнены философическими разсужденіями, показывающими умъ зрѣлой, образованной основательнымъ ученіемъ.
Потемкинъ былъ другомъ и покровителемъ Петрова до самой своей кончины, Получивъ увольненіе отъ придворной службы въ 1780 году съ Чиномъ Статскаго Совѣтника и съ пенсіею, Піить нашъ, кажется, большую часть времени своего провелъ при Свѣтлѣйшемъ Князѣ, коего кончину оплакалъ въ прекрасномъ и трогательномъ стихотвореніи:
Увы! почто сей свѣтѣ толь рано ты оставилъ,
И тысячи тобой терзатися заставилъ?
Твой мужественный видѣ не то друзьямъ вѣщалъ,
И исполинскій станъ, иное обѣщалъ;
Цвѣлъ разумѣ, во плещахъ являлась сила многа,
Величественъ былъ взоръ и образѣ полубога;
Вѣнчала сѣдина не всѣ еще власы:
Куда геройскія дѣвалися красы?
Увы! померкли всѣ; все стало смерти жертва;
Достойна долго жить о! како видимъ мертва?
Рыдайте Музы днесь изъ глубины сердецъ:
Осиротели вы; во гробѣ вашъ отецъ!
Что мило вамъ теперь среди земнаго круга,
Лишившимся сего защитника и друга?
Проклятая война! кто выдумалъ тебя?
Природы гнусный врагъ, врагъ обществъ и себя,
Ты, ты естественна рушительница чина,
Толь тяжкаго для насъ урона ты причина!
Въ сердечной горести мы ищемъ средствъ облегчить ее, и кажется намъ иногда, будто находимъ ихъ, когда жалуемся на причину нашего сѣтованія, но горесть наша неуменьшается, и мы чувствуемъ, что жалобы наши несправедливы. Таковъ ходъ движеній сердца человѣческаго. Петровъ недавно обвинялъ войну; теперь онъ перемѣняетъ свои мысли и чувства.
Но ахъ! не брань сего атланта утомила;
Не тягость ратныхъ дѣлъ въ немъ силы преломила,
Со славой брань его сдержали рамена:
Въ миръ рушилась сія Россійскихъ странъ стѣна,
Тогда насъ рокѣ потрясъ, какъ бури перестали;
Тогда ударилъ громъ, какъ бури миновали.
Все показываетъ истинную, а непритворную скорбь Сочинителя. И можно ли по разсчету и съ намѣреніемъ предаваться печальнымъ вспоминаніямъ, которыя въ горести особенно приятны нашему сердцу, ибо питаютъ его какою-то сладостною отрадою? Послушаемъ:
О сколь обманчивы, сколь тщетны судъ надежды!
Чѣмъ мы на свѣтъ семъ ласкаемся, невѣжды!
Высока Промысла незнающи стезей,
Во упованіи спимъ полномъ на князей.
Я первый, я примѣръ, сколь смертные суть слѣпы;
Колико о вещахъ мечтанья ихъ нелѣпы.
Бывъ смертною въ одрѣ не разъ объятъ грозой,
Я мнилъ, что ты, Герой, почтишь мой гробъ слезой;
Что прежде я умру: то мнѣ казали лѣта.
Я скорбенъ былъ; ты здравъ, ты крѣпокъ, полонъ цвѣта;
Судьба, казалось, съ тѣмъ въ живыхъ меня блюла,
Чтобъ было пѣть кому твои, Герой, дѣла:
Какъ ее, впреки моимъ и мыслямъ и желанью,
Я долженъ чтить тебя, чтить слезъ не пѣсней данью;
Преживъ тебя, болѣзнь по смерть въ душѣ питать,
И утѣшенія нигдѣ необрѣтать!
Наемный ласкателъ надулъ бы стихи свой высокопарною и холодною ложью, къ которой и безъ-того уже всѣ слишкомъ много прислушались. Петровъ оплакивая своего благодѣтеля и друга, небоится говорить о его слабостяхъ.
Я зрѣлъ, (повѣдаютъ уста мои не ложь)
Вѣнчанныхъ щастіемъ и славою вельможѣ;
Но зрѣлъ сквозь вѣку тѣнь,
иль облакъ издалека!
Ты мнѣ единь въ тебѣ даль видѣть человѣка
Со слабостями; но въ немъ блистательныхъ отликъ
И превосходствъ какій созерцавался ликъ!
Среди разнообразныхъ и многотрудныхъ дѣлѣ службы государственной Князь Потемкинъ неупускалъ случай въ свободные часы питать душу свою высокими разсужденіями о предметахъ, которые составили славу знаменитѣйшихъ философовъ. Вотъ доказательство;
Вообразя бесѣдъ уединенныхъ сладость,
И проливанну мнѣ отъ отчихъ взоровъ радость,
Источники утѣхъ, которымъ дружба мать,
Что долженъ въ сиромъ днесь я сердцѣ ощущать!
Ты пренья велъ со мной о Промыслѣ и рокѣ,
О смерти, бытіи, и цѣломъ міра токѣ;
Премудрая глава! мой днесь вопросъ рѣши:
Какому должно быть той жребію души,
Что съ лучшею себя разставшись половиной;
Живетъ и движется печалію единой
И утѣшенія ту только имать тѣнь,
Что зритъ въ гаданіи коль свѣтелъ твой тамъ день?
Есть особаго рода стихи, которые въ хорошихъ поэмахъ, какъ луна между звѣздами, отличаются необыкновенною красотою. Въ немногихъ счастливо выраженныхъ словахъ заключается иногда мысль обширная, для изъясненія которой надлежало бы въ другомъ случаѣ употребить цѣлой періодъ, но которая отъ того потеряла бы свою силу, подобно спирту вылитому въ большой сосудъ, водой наполненный. Стихотворецъ даетъ разумѣть, что не только свой, но и чуждые народы оплакиваютъ смерть Потемкина, и потомъ говоритъ:
Изъ варварскихъ очей Россійски слёзы льются.
Память Петрова должна быть любезною для всякаго Русскаго сердца. Онъ пророческимъ гласомъ предрекъ {Въ
Одѣ
на всевожделѣнное рожденіе Великаго Князя АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА 1777 года. Ч. I, стр. 144--147.} славу Bеликаго нашего САМОДЕРЖЦА:
Герой, Герой изыдетъ въ свѣтъ;
Онъ силой свыше облечется;
Поборникъ правды прослыветъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сквозь нѣжную во зракѣ младость
Коль бодрый въ немъ сверкаетъ духъ!
Во очесахъ ліющихъ радость
Написано: Онъ смертнымъ другъ!
Плещьми Героя образуетъ!
Вождя движеньми показуетъ!
Уже изъемлясь изъ пеленъ,
Достигнуть хочетъ въ полубоги;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вражда отъ насъ навѣкъ исчезни,
Союзъ будь крѣпче утвержденъ,
Забуди Рождшая болѣзни:
Утѣшься, АЛЕКСАНДРЪ рождена;
Ему поклонятся языки,
Его почтутъ земны Владыки.
Коль мощный, зри, сердецъ Онъ Царь!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Онъ Росской славы звукъ умножитъ,
Жаръ новый пѣснопѣвцамъ вложитъ:
Я сказалъ выше, что талантъ Петрова извѣстенъ былъ Екатеринѣ; прибавлю, что сія Великая Государыня животворнымъ ободреніемъ своимъ принимала участіе въ переводѣ Виригиліевой Енеиды, и даже сообщала Петрову свои замѣчанія о слогѣ. Мы видимъ это въ письмѣ къ Императрицѣ отъ Переводчика, поднесшаго Ей окончанную Виргиліеву поему на Русскомъ языкѣ. Оно принадлежитъ въ исторіи Екатеринина вѣка, ибо показываетъ благое дѣятельныя склонности и упражненія безсмертной Просвѣтительницы своего народа. Каждой питомецъ Музъ возрадуется духомъ, когда узнаетъ, съ какою благородною смѣлостію пролагатель Енеиды, и единственно по праву своего таланта, изъясняется передъ Обладательницею милліоновъ!
Къ Тебѣ, какъ къ Лучшему Наукѣ священныхъ другу,
Исполненъ радости, Монархини, лечу,
Да мой успѣхѣ Тебѣ всѣхъ прежде сообщу.
Бодрившая меня въ теченіи Минерва