Lib.ru/Классика: Павловский Исаак Яковлевич. Красная звезда

КРАСНАЯ ЗВѢЗДА.

(Повѣсть).

"11-е ноября. Около трехъ часовъ ночи.-- Протомился весь вечеръ одинъ. Заснуть нечего и думать. И вотъ въ этотъ часъ, когда весь городъ спитъ и тишина такая, что слышенъ собственный звонъ въ ушахъ, въ этотъ часъ, когда сумракъ въ комнатѣ сдѣлался какъ будто гуще и лампа горитъ особенно неподвижнымъ пламенемъ, когда чувство обострилось до того, что тиканіе часовъ кажется рѣзкимъ стукомъ,-- я подошелъ къ зеркалу, посмотрѣлъ нечаянно на себя и подумалъ: то, что я вижу теперь, существо страдающее, разъѣдающее себя отъ собственнаго безсилія,-- когда-нибудь, послѣ еще болѣе острыхъ страданій, успокоится, исчезнетъ и ничего не останется отъ него. Эта мысль, которая способна была вызвать холодный потъ на тѣлѣ, когда мнѣ было 15 лѣтъ, теперь показалась мнѣ утѣшительной!!

"Не во мнѣ дѣло. Раньше, позже,-- не все-ли равно! Но когда я посмотрю на себя какъ сейчасъ въ зеркалѣ, какъ на постороннее лицо, просто какъ на живое существо, созданное изъ крови и нервовъ, становится досадно. Почему эти нервы воспринимаютъ больше всего то, что непріятно? Пессимисты говорятъ, что это -- жизнь. Нѣтъ! Тѣ же самые нервы могли-бы доставлять намъ только удовольствіе. Организмъ нисколько этому не противится. Напротивъ, онъ жаждетъ радости, а не боли; все что поддерживаетъ жизнь на землѣ, т. е. пріятное -- полезно организму. Почему же выходитъ иначе? Всего вѣроятнѣе причина лежитъ въ томъ, что мы, обитатели крохотной планеты, еще слишкомъ молоды, невѣжественны. Можетъ быть со временемъ черезъ тысячи, сотни тысячъ лѣтъ все излечитъ наука. Эта мысль, что всѣ страданія происходятъ отъ невѣжества, отъ того, что мы, люди -- еще дѣти, мнѣ приходила въ голову уже не разъ и еще недавно въ театрѣ.

"Я сидѣлъ въ оперѣ съ Ольгой и Владиміромъ Андреевичемъ; шла новая опера С. Санса и мнѣ съ большимъ трудомъ удалось достать билетъ. Зрѣлище было очень красивое. Внизу -- сплошная масса фраковъ, черно-матовый фонъ которыхъ рѣзко оттѣнялъ бѣлоснѣжныя груди манишекъ и смутныя пятна физіономій; въ партерѣ, въ нижней галлереѣ, въ малиновой оправѣ ложъ съ золотыми кистями -- рой хорошенькихъ женскихъ головокъ: пепельныхъ, бѣлокурыхъ, черныхъ какъ вороно крыло, голыхъ плечъ, дождь брилліантовъ, шелестъ вѣеровъ, кремовыя, розовыя, блѣдно-голубыя ткани плотно охватывающихъ таліи платьевъ. И все это залито золотистымъ свѣтомъ эдиссоновскихъ лампъ, мягкимъ, нѣжущимъ глазъ! Я долго не могъ оторваться отъ бинокля, смотрѣлъ и слушалъ восходящую нѣжную жалобу оркестра. Ольга была въ этотъ вечеръ очень красива, умиленно-трогательна. Владиміръ Андреевичъ сидѣлъ позади насъ и не видѣлъ, какъ иногда она порывисто взглядывала на меня, точно желая удостовѣриться, что ничего не достаетъ для ея счастья, потомъ она давила мнѣ ноги до боли или судорожно сжимала мою руку. Но я былъ какъ въ туманѣ. Вмѣстѣ съ дрожащей волною мелодіи душой моей овладѣвала мало-по-малу и проникала все мое существо глубокая нѣжная жалость. Черезъ 50 лѣтъ отъ этой блестящей взволнованной толпы ничего не останется, кромѣ можетъ быть немногихъ, жалкихъ развалинъ. Красота Ольги исчезнетъ, изъѣденная червями, а это сердце, которое гонитъ по ея тѣлу такую свѣжую красную кровь, истлѣетъ, не оставивъ слѣда. А развѣ она счастлива? Она изнываетъ отъ угрызенія совѣсти, мучается отъ сознанія, что обманываетъ такого хорошаго человѣка, какъ Владиміръ Андреевичъ, что ея жертва не вознаграждена даже взаимностью. А мало-ли такихъ, какъ Ольга? Вонъ та -- герцогиня X.; вся сила страсти ея сосредоточена была на желаніи получить громкій титулъ. Теперь мужъ, живущій на ея счетъ, презираетъ ее, афишируя связь со старой кокоткой. Ее презираетъ общество, въ которое она втерлась, благодаря своимъ червонцамъ; около нея вьется рой покорныхъ холоповъ, которые воспѣваютъ ея умъ и таланты въ ожиданіи подачки. Она знаетъ и видитъ все. Можетъ-ли она быть счастлива? Сколько разъ я убѣждался, что люди, которыхъ считаютъ счастливыми, несутъ на себѣ или внутри себя большое несчастье, которое разъѣдаетъ ихъ, не оставляя ни на одну минуту. А вонъ знаменитый романистъ; онъ пожелтѣлъ отъ того, что вліятельный фельетонистъ обругалъ его послѣднее произведеніе. Вонъ хорошенькая дѣвушка въ четвертомъ ярусѣ, которая въ антрактѣ смотрѣла таками нехорошими глазами на платья и дорогіе камни своихъ сосѣдокъ въ фойе.

"Ахъ, право, никто изъ нихъ не счастливъ! Всякій несчастливъ по своему. У всякаго есть цѣль, всегда болѣе или менѣе призрачная, которой онъ не достигаетъ... Потомъ я вспомнилъ, что въ каждую данную минуту есть дѣти, умирающія отъ менингита и крупа, а около нихъ матери какъ статуи отчаянія. Я вспомнилъ, что именно теперь въ Японіи люди мрутъ, какъ мухи отъ холеры, что въ больницахъ люди изнываютъ отъ рака, отъ ранъ, отъ тифа.

"Жизнь такъ коротка, а нервы даютъ такъ мало наслажденія. Вѣдь это очевидная несправедливость. Не отъ насъ, не отъ "порядка вещей" это зависитъ, а отъ того, что человѣчество слишкомъ молодо. Черезъ десять, сто тысячъ лѣтъ несомнѣнно меньше будетъ страданій, а черезъ 200 тысячъ еще меньше. Это очевидно, потому что избранные изъ насъ уже теперь понимаютъ, какъ можно было-бы устранить множество несчастій. Каждое столѣтіе богато открытіями, которыя способны сдѣлать нашу жизнь пріятнѣе. Счастье тамъ далеко, далеко впереди и задернуто черной мглой.

"О, если-бъ проникнуть сквозь эту тяжелую завѣсу будущаго, украсть священный огонь, который скрывается за нею!"...

-----

Сластовниковъ, т. е. человѣкъ, писавшій эти строки,-- положилъ перо, зажегъ у лампы папиросу и, слѣдя за ея синимъ дымкомъ, задумался. Мысли, отъ которыхъ онъ бѣгалъ постоянно и которыя мучили его, опять цѣлымъ роемъ завертѣлись у него въ головѣ. Онъ думалъ теперь не о страданіяхъ и несовершенствахъ человѣчества, а о своей собственной нелѣпой жизни. Вся она прошла въ шатаньяхъ и исканіяхъ себѣ настоящаго мѣста, и въ тридцать два года онъ очутился въ Парижѣ на положеніи богатаго иностранца, занимаясь для провожденія времени читательствомъ и недозволенными амурами съ чужой женой. Въ сущности, говорилъ онъ себѣ, я ничто иное, какъ курица, разъѣдаемая честолюбивымъ желаніемъ летать за орлами. Въ сотый разъ вспомнилъ онъ фразу, которая всегда вызывала въ немъ краску стыда. "Нѣтъ человѣка, передъ которымъ можно было-бы преклониться"! Эту фразу сказалъ онъ пріятелю въ сентиментальномъ порывѣ, возвращаясь однажды бѣлой ночью со студенческой пирушки. Ему было тогда 19 лѣтъ. "Весь мой характеръ въ этой фразѣ". Она вырвалась тогда у него изъ глубины души.-- Зачѣмъ тебѣ преклоняться? Дѣлай дѣло, которое любишь и баста, отвѣтилъ пріятель, пожавъ плечами.

"Дѣлай дѣло!"... Чего онъ ни дѣлалъ, за что. онъ ни брался, мучимый желаніемъ быть полезнымъ человѣкомъ, "оставить слѣды на пескѣ времени", выражаясь словами Лонгфелло!

Безбородымъ юношей въ медицинской академіи онъ бросился въ омутъ недозволенной пропаганды, занимался ариѳметикой съ рабочими, мечталъ о насильственныхъ переворотахъ, и о "завтрашнемъ днѣ", когда медовыя рѣки польются въ кисельныхъ берегахъ. Потомъ вдругъ онъ извѣрился въ эту дѣятельность и ушелъ на воину. Почему? По тому что "русскій человѣкъ тамъ борется и умираетъ". Онъ переходилъ черезъ Балканы, бралъ Плевну, терпѣливо переносилъ такія лишенія, которыхъ не выдерживалъ даже всевыносящій русскій мужикъ. Онъ вернулся домой героемъ, съ солдатскимъ Георгіемъ на груди и съ гнетущей, ничѣмъ несокрушимой тоской въ сердцѣ. Страшныя картины страданія и смерти, которыя онъ видѣлъ, утомили и надорвали его душу. За что-бы онъ ни взялся теперь, онъ спрашивалъ себя -- зачѣмъ? не видя пользы, не вѣруя въ успѣхъ.

Въ это время умеръ его отецъ, оставивши его единственнымъ наслѣдникомъ большого состоянія. Не зная, что дѣлать, Сластовниковъ уѣхалъ въ имѣніе и сталъ возиться съ мужиками, желая во что бы-то ни стало ихъ облагодѣтельствовать. Но случилось такъ, что мужики предпочли злодѣянія цѣловальника Рожкова благодѣяніямъ и нововведеніямъ печальнаго барина. И тутъ, оказалось, ему нечего было дѣлать. Тогда онъ взялъ заграничный паспортъ, уѣхалъ въ Парижъ, это убѣжище всѣхъ скучающихъ иностранцевъ.

Въ первое время ему показалось здѣсь прекрасно. Сильно бьющійся пульсъ мірового города очаровалъ и увлекъ его. Онъ бѣгалъ на сходки и выставки, посѣщалъ первыя представленія, перезнакомился со всей русской колоніей лѣваго и праваго берега, сдѣлался завсегдатаемъ двухъ политическихъ салоновъ, былъ представленъ Виктору Гюго -- у котораго даже разъ обѣдалъ -- и особенно близко сошелся съ литературной молодежью. Возбужденный лихорадочной атмосферой, окружавшей его, онъ и самъ рѣшилъ взяться за дѣло. У него явился планъ большого сочиненія по психологіи русскаго народа въ связи съ его исторіей и литературой. Для этого понадобилась огромная подготовка, но это его не остановило. Онъ выписалъ изъ Россіи огромное количество книгъ и рѣдкихъ изданій, поступилъ ученикомъ въ антропологическую лабораторію Брока, слушалъ лекціи у Катрфажа, рылся по цѣлымъ днямъ въ библіотекахъ. Матеріалы накоплялись съ неестественной быстротой, а вмѣстѣ съ тѣмъ первоначальный планъ все разростался и разростался. Сластовниковъ теперь ясно видѣлъ, что проектируемый трудъ потребуетъ всей его жизни. Это обстоятельство только радовало его; квартира его наполнилась чертежниками и рисовальщиками, у него появилось нѣсколько секретарей и переводчиковъ, которые дѣлали для него выписки въ національной библіотекѣ и переводили ихъ на русскій языкъ. Онъ дѣлалъ все на большую ногу, не жалѣя денегъ, которыхъ у него было много. Но когда онъ захотѣлъ приступить къ приведенію въ порядокъ собраннаго матеріала, это оказалось гораздо труднѣе, чѣмъ онъ думалъ первоначально. Въ грудахъ документовъ, лежавшихъ передъ Сластовниковымъ, находились въ одинаковыхъ количествахъ доказательства и въ пользу его теорій, и противъ нихъ; а онъ былъ человѣкъ слишкомъ добросовѣстный, чтобы брать факты только одного характера. Чтобы разрѣшить свои недоумѣнія ему приходилось обращаться къ ученымъ знатокамъ и спеціалистамъ; тогда оказывалось, что факты, интересовавшіе молодого автора, наукой еще не разрѣшены. Для разрѣшенія ихъ необходимо было заняться прежде скромнымъ трудомъ ученаго чернорабочаго.

Это сильно охладило пылъ Сластовникова; а затѣмъ опять явился проклятый вѣчно преслѣдовавшій его вопросъ -- зачѣмъ? Кому какая польза отъ моей психологіи, кого она насытитъ, чьи слезы утретъ? И руки Сластовникова безпомощно опускались. Каждое утро, когда онъ просматривалъ написанныя наканунѣ страницы, онъ испытывалъ къ нимъ враждебное чувство.

Мало-по-малу ученый трудъ сталъ отходить на задній планъ. Собранный матеріалъ покрывался пылью, заброшенный и забытый. Сластовниковъ не зналъ, что съ собою дѣлать. Онъ въ урочное время ѣлъ и пилъ, гулялъ, посѣщалъ театры, ходилъ къ знакомымъ, и принималъ у себя. Но все это онъ продѣлывалъ только по привычкѣ. Жизнь не радовала его, а была ему въ тягость.

-----

Вдругъ случилось нѣчто такое, чего Сластовниковъ никакъ не ждалъ, но что сразу измѣнило его апатичное настроеніе и подняло его духъ.

Это нѣчто -- была любовь.

За десять мѣсяцевъ до начала этого разсказа пріѣхалъ въ Парижъ и разыскалъ Сластовникова его старый другъ, полковникъ Владиміръ Андреевичъ Корецкій. Они были знакомы еще со времени послѣдней турецкой кампаніи, которую Сластовниковъ продѣлалъ въ качествѣ добровольца подъ начальствомъ Корецкаго. Въ походѣ они быстро сблизились, несмотря на разницу въ лѣтахъ. Сластовниковъ былъ тогда еще безбородымъ юношей, между тѣмъ какъ Корецкій былъ уже капитаномъ и человѣкомъ на виду, благодаря своей храбрости и выдающимся военнымъ способностямъ. Загорѣлый, рослый и статный, съ большими усами и проницательными глазами на выкатѣ онъ былъ очень красивъ, когда, точно приросши къ коню, спокойно и властно командовалъ подъ градомъ пуль. Его очень любили и солдаты, и офицеры, и высшее начальство за рѣдкую честность и необыкновенное добродушіе. Онъ былъ, кромѣ того, человѣкомъ довольно образованнымъ, зналъ иностранные языки, читалъ наши толстые журналы и любилъ стихи. Хотя Сластовниковъ стиховъ не любилъ, и даже часто спорилъ съ Корецкимъ о ненужности Пушкина и Лермонтова, но это не помѣшало ему сердечно привязаться къ молодому капитану.

Они разстались также случайно какъ встрѣтились, и съ тѣхъ поръ, до пріѣзда Корецкаго въ Парижъ, ни разу не видались. Сластовниковъ зналъ, что по окончаніи войны Владиміръ Андреевичъ женился и перевелся куда-то на Кавказъ, на персидскую границу.

Они встрѣтились теперь какъ старые друзья, точно разстались вчера. Оба нашли другъ друга постарѣвшими и измѣнившимися дотого, что въ первыя минуты казались другъ другу чужими. Сластовниковъ возмужалъ и обросъ жидкой бородкой. Глаза его приняли еще болѣе меланхолическое выраженіе, чѣмъ раньше. Корецкій раздобрѣлъ, лобъ его порядкомъ оголился, въ черный усъ пробивалась густая сѣдина, и вся фигура утратила прежній воинственный и строгій видъ. Онъ съ первыхъ словъ объяснилъ, что пріѣхалъ въ Парижъ съ женою, здоровье которой въ послѣднее время начинало сильно безпокоить его. Что съ нею дѣлается -- онъ самъ хорошенько не знаетъ, да и доктора на этотъ счетъ расходятся во мнѣніяхъ. Онъ видитъ одно, что ему точно подмѣнили его бѣдную Ольгу: изъ прежней доброй и уравновѣшенной женщины она сдѣлалась раздражительной, безпокойной; не ѣстъ, не пьетъ, по цѣлымъ ночамъ бродитъ какъ призракъ по квартирѣ, и часто жалуется, что ей нечѣмъ дышать. Доктора пичкали ее всевозможными лекарствами, предписывали самыя противоположныя діэты, -- и все безъ результата. Одна петербургская знаменитость предлагала даже сдѣлать какую-то модную операцію. Но на это онъ, Владиміръ Андреевичъ, не хотѣлъ согласиться...

Слушая эти жалобы, Сластовниковъ представилъ себѣ жену Корецкаго въ видѣ желтой, изможденной и сварливой полковой дамы. Онъ былъ очень удивленъ, когда въ тотъ-же день увидѣлъ передъ собою очень изящную бѣлокурую женщину съ синими глазами, съ пріятной улыбкой и красивыми зубами. Она была немного блѣдна, но ея овальное и полное лицо не обнаруживало ровно никакихъ признаковъ болѣзненности. Ольга приняла Сластовникова очень радушно. Какъ ни мало наблюдателенъ онъ былъ, онъ увидѣлъ сейчасъ, что произвелъ на хозяйку пріятное впечатлѣніе. Четверть часа спустя, они ужи разговаривали какъ старые знакомые. Въ тотъ-же вечеръ всѣ втроемъ они отправились въ "Folies dramatiques", и съ этого дня стали неразлучны. А двѣ недѣли спустя, возвращаясь съ Сластовниковымъ вечеромъ изъ Bon marché въ каретѣ, Ольга, сама не помня какимъ образомъ, очутилась въ его объятіяхъ...

II.

Ольга любила въ первый разъ въ жизни. Эта любовь зажгла все ея существо, помутила ей голову. Она находилась въ постоянной лихорадкѣ. Всѣ помыслы, всѣ желанія, вся страсть ея были сосредоточены на Сластовниковѣ. Внѣ его она ничего не видѣла. Она была неистощима въ придумываніи средствъ, чтобы постоянно имѣть его около себя. Онъ долженъ былъ приходить съ утра, чтобы послѣ завтрака сопровождать ее въ магазины, на выставки, осматривать Парижъ. Она приглашала его обѣдать, чтобы затѣмъ отправиться всѣмъ втроемъ въ театръ. Онъ долженъ былъ ходить съ нею по баламъ, показывать ей по вечерамъ оригинальные кафе и трущобы. Наконецъ, онъ долженъ былъ и просто сидѣть у нея, "проводить вечера", пить чай далеко за полночь.

У Владиміра Андреевича часто глаза слипались отъ усталости. А когда Сластовниковъ, замѣтивъ это, собирался уходить, она раздражалась на мужа.

-- Пусть идетъ спать, если хочетъ. Я спать не хочу. Владиміръ Андреевичъ вѣчно спитъ.

Случалось, что Сластовниковъ, пообѣдавъ съ Корецкими, не смотря на настоянія Ольги, уходилъ, отговорившись, что ему нужно работать. Тогда, наединѣ съ мужемъ, Ольга оставалась надолго неподвижной въ креслѣ, точно въ столбнякѣ, устремивъ передъ собою расширенные глаза, отвѣчая односложно и не въ попадъ. Потомъ вдругъ она вскакивала, схватывала шляпку и нервно начинала завязывать ленты передъ зеркаломъ.

-- Куда ты?-- спрашивалъ Владиміръ Андреевичъ съ добродушнымъ удивленіемъ.

-- Сейчасъ вернусь.

-- Одиннадцатый часъ, помилуй!

-- Ахъ оставь, пожалуйста!-- отвѣчала она съ нетерпѣніемъ,-- мнѣ нужно къ портнихѣ.

-- Такъ я тебя провожу.

-- Это въ двухъ шагахъ, ненужно. Пока еще ты одѣнешься...

Она вихремъ вылетала изъ комнаты и, взявши фіакръ, ѣхала къ Сластовникову. Ей нужно было удостовѣриться, что онъ дѣйствительно вернулся домой, какъ говорилъ уходя. Узнавъ отъ консьержа, что онъ дома, она успокаивалась и ѣхала назадъ. Но если его дома не оказывалось, она всю ночь не могла сомкнуть глазъ, самыя черныя мысли лѣзли ей въ голову, она ненавидѣла Парижъ и его развлеченія, и больше всего своего мужа. Тогда малѣйшее замѣчаніе Владиміра Андреевича,-- даже если онъ громко чихнетъ, закуритъ сигару, заскрипитъ туфлями, ходя по комнатѣ, или перомъ по бумагѣ, сочиняя свой учебникъ для военныхъ командъ, -- вызывали бурю. А на другой день сыпались упреки на Сластовникова.

-- Со мною не хотѣлъ сидѣть, а въ кафе навѣрно просидѣлъ до двухъ часовъ ночи!.. Тебѣ скучно со мною? Да, скажи, скучно?

Она знала, что ревнуетъ Сластовникова къ призраку, безпричинно, но не могла совладать съ собою и мучила и себя и его.

-- Почему ты такой?-- спрашивала она иногда, замѣчая, что онъ печаленъ или задумывался, хмуря брови.

-- Какой?

-- Ну, ужъ я знаю, пожалуйста!.. Ты не любишь меня? Ты не радъ мнѣ?!-- спрашивала она, съ тоскою заглядывая ему въ глаза. И обливаясь слезами, она добавляла, ласкаясь: -- Не будь такой, милый! Ты дѣлаешь мнѣ больно.

Чутьемъ влюбленной женщины понимая, что она не наполняетъ жизни Сластовникова, что его внутренній міръ ей чуждъ, она дѣлала надъ собой насиліе, притворяясь, что интересуется его работой, разспрашивала его о ней, и слушала его объясненія. Но эта работа казалась ей сухой, недостойной Сластовникова.

-- Ты-бы лучше писалъ романъ. Ты навѣрно имѣлъ-бы успѣхъ.

-- У меня нѣтъ таланта, -- отвѣчалъ онъ серьезно, съ нѣкоторой грустью.

-- Не можетъ быть, ты попробуй.

-- Пробовалъ, ничего не выходитъ.

"Нѣтъ,-- думала Ольга, лежа въ постели въ безсонныя ночи,-- "его нужно увезти отсюда. У него слишкомъ много честолюбія, онъ хочетъ дѣлать невозможное. Парижъ, съ его лихорадочной жизнью, для него вреденъ". Тогда она мечтала о жизни съ Сластовниковымъ гдѣ-нибудь въ захолустьѣ, на берегу моря, подъ вѣчно синимъ и праздничнымъ небомъ юга. Воображеніе рисовало ей картины тихаго счастья, съ прогулками въ лодкѣ или пѣшкомъ, при лунномъ свѣтѣ, подъ шумъ морского прибоя. О, тогда онъ будетъ ей принадлежать весь, цѣликомъ, душой и тѣломъ!..

Наступило лѣто. Ольга съ мужемъ, по совѣту доктора, уѣхала на морскія купанія въ Нормандію. Въ послѣднее время здоровье Ольги серьезно начало безпокоить и Сластовникова и Владиміра Андреевича. Она очень поблѣднѣла, лицо ея осунулось, синіе глаза потемнѣли и углубились; они пріобрѣли какое-то новое выраженіе, смѣшанное изъ трагической грусти и кроткой доброты. Ольга часто плакала безъ всякой причины. Сластовникову стоило большого труда уговорить ее покориться совѣту врача. Она согласилась только тогда, когда Сластовниковъ далъ слово скоро пріѣхать туда-же.

Но купанья только ухудшили положеніе больной. Выходя однажды изъ воды, она упала въ обморокъ. Призванный новый врачъ, осмотрѣвъ ее, пожалъ плечами: -- это сумасшествіе, въ ея положеніи брать холодныя купанья. Она беременна!

Владиміра Андреевича обдало счастіемъ при этомъ извѣстіи. Наконецъ-то послѣ десяти лѣтъ женитьбы онъ будетъ отцомъ!.. И Ольга также внезапно ожила: теперь она знала, что связь ея съ Сластовниковымъ неразрывна, что онъ будетъ принадлежать ей навсегда.

Только Сластовниковъ не радовался. Первое чувство, которое онъ испыталъ при неожиданномъ сообщеніи, было чувство испуга передъ тяжелой отвѣственностью, упавшей на него. Но онъ скрылъ это отъ Ольги. А затѣмъ онъ окружилъ ее такой нѣжной предупредительностью, такой робкой лаской, исполняя малѣйшее ея желаніе, всегда находясь при ней, что она въ душѣ радовалась своей окончательной побѣдѣ. Когда Сластовниковъ видѣлъ ее съ утомленнымъ лицомъ, со впавшими глазами, медленно переходящей комнату, она казалась ему такой заслуживающей любви и сожалѣнія, онъ чувствовалъ себя такъ виноватымъ передъ нею, что сердце его сжималось отъ боли.

Владиміръ Андреевичъ, всегда добрый, ненаблюдательный и трудолюбивый, теперь находился въ особенно сентиментальномъ настроеніи. Онъ чувствовалъ безконечную благодарность къ своему другу за услуги, оказываемыя его женѣ. Часто онъ молча, со слезами на глазахъ, крѣпко, до боли пожималъ ему руку тайкомъ отъ Ольги.

Когда по переѣздѣ въ Парижъ, Ольга однажды мелькомъ замѣтила, что намѣрена провести зиму на югѣ Франціи, Владиміръ Андреевичъ съ радостью ухватился за эту мысль.

-- Еще-бы, голубушка, не въ Парижѣ тебѣ жить теперь. Непремѣнно поѣдемъ на югъ; и даже не въ Ниццу, а куда-нибудь подальше. Тамъ столько русскихъ!

-- А вы, Николай Ивановичъ, не послѣдуете нашему примѣру?-- спросила Ольга, обращаясь къ Сластовникову.

-- Отчего-же, съ удовольствіемъ. Я и самъ хочу немножко отдохнуть отъ парижской сутолоки..

Дѣло было рѣшено и въ одинъ ноябрьскій вечеръ они всѣ втроемъ укатили съ экстреннымъ поѣздомъ въ Антибъ.

Обстоятельства такъ сложились, что имъ пришлось здѣсь и остаться. Ольга Николаевна горько пожалѣла объ этомъ впослѣдствіи.

-----

Въ Антибѣ они застали подругу Ольги по институту, баронессу Мей, которая лечилась отъ чахотки. Она не знала своего положенія и уговаривала Ольгу остаться съ ней, увѣряя, что онѣ очень весело проведутъ время. По ея словамъ, она "совершенно поправилась, чувствуетъ себя легко, и даже кашляетъ рѣдко. Но современемъ и это пройдетъ". Ольга осталась изъ жалости.

Корецкіе наняли свободный флигель въ виллѣ баронессы. Сластовниковъ поселился вмѣстѣ съ ними.

Вилла эта находилась на горѣ; баронесса жила въ ней съ матерью, дѣтьми, мамкою и горничной, вывезенной изъ Россіи, и съ французской кухаркой. Вилла была обширна, съ широкой верандой, откуда открывался видъ на весь ниццкій заливъ и куда сбѣгали террасами сады и строенія. Единственное неудобство этой виллы было то, что узенькая дорога, которая вела къ ней, не была удобна для ѣзды.

Это, впрочемъ было кстати. Обѣ женщины должны были избѣгать продолжительныхъ прогулокъ. Онѣ проводили цѣлые дни на верандѣ, за шитьемъ по канвѣ, слушая романы, которые читали имъ Владиміръ Андреевичъ или Сластовниковъ. Нерѣдко къ нимъ заглядывали соотечественники, большею частью пожилые люди, степенные и разсудительные, сообщавшіе всѣ сплетни Ниццы и окрестностей. Заходили и молодые люди въ часы досуга отъ рулетки и экскурсій. Баронесса кокетничала съ ними и играла въ любовь,-- ея догоравшая жизнь имѣла неожиданныя вспышки и капризы. Она любила секретничать съ Ольгой по поводу своихъ побѣдъ, и въ душѣ была очень довольна, когда ей шутя намекали на нихъ. Даже ея старая мамаша понимала это; она плутовато поддерживала шутки Владиміра Андреевича; а выйдя въ другую комнату, нерѣдко возвращалась съ заплаканными глазами. Больная впрочемъ была очень эгоистична, и по мѣрѣ того, какъ болѣзнь ея ухудшалась, ни о комъ не думала, кромѣ себя, своего здоровья, цвѣта своего лица. Она любила подробно разсказывать о томъ, какъ спала, какъ ѣла, переходила легко отъ самыхъ мрачныхъ мыслей къ самымъ веселымъ -- вообще она прислушивалась только къ самой себѣ.

"Вотъ видишь,-- замѣчала она,-- гляди на часы,-- уже 6, а у меня лихорадки нѣтъ. Напрасно я волновалась и безпокоила себя. Вѣдь я въ самомъ дѣлѣ думала, что у меня чахотка!.."

Однимъ изъ постоянныхъ посѣтителей баронессы былъ неряшливый, небольшого роста, старичокъ Пеларъ. Онъ проводилъ тутъ цѣлые дни. Когда онъ являлся -- трудно было-бы сказать. Въ 6--7 часовъ утра, когда весь домъ еще спалъ, его можно было видѣть въ саду, на скамеечкѣ одного или разсѣянно разговаривающаго съ мамкой, щуря глаза на солнце. За чаемъ онъ появлялся на верандѣ незванный-непрошенный, неизмѣнно цѣловалъ дамамъ ручки, услуживалъ имъ за столомъ, дѣланно улыбался и мало говорилъ. Въ его услужливости было что-то кошачье и жадное. Больная третировала его съ презрѣніемъ, но обходиться безъ него не могла; онъ служилъ ей вмѣстѣ и приживальщикомъ и шутомъ. Онъ никогда не обижался, и всѣ приказанія исполнялъ покорно. Онъ даже какъ будто не понималъ, что съ нимъ дурно обращаются.

-- M-lle Марсъ, сбѣгайте, скажите мамкѣ, чтобы она не ходила съ ребенкомъ на солнцѣ!

-- Oui, madame!-- И онъ быстро спускался по лѣстницѣ, исполнялъ порученіе и возвращался на свое мѣсто, слегка запыхавшись.

Мать баронессы заставляла его часто держать мотки нитокъ, которыя она механически и быстро наматывала на вырѣзанные кусочки картона, разговаривая съ окружающими. И М-r Пеларъ просиживалъ по цѣлымъ часамъ, разставя руки, скосивъ на сторону свои длинныя и тонкія губы, склонивъ голову на бокъ; только его сѣрые глазки съ огонькомъ на днѣ зрачковъ хищно бѣгали по комнатѣ. Пеларъ имѣлъ очень высокій лобъ, немного облысѣвшій, лоснившійся и красный, съ крупными выпуклостями на вискахъ; волосы его, сѣрые съ просѣдью, съ проборомъ на боку, довольно густые, ерошились на лбу, образуя большой хохолъ, который придавалъ Пелару странное подобіе сердитаго пѣтуха.

-- Откуда вы выкопали его?-- спросилъ разъ Сластовниковъ баронессу, глядя на лобъ Пелара, который вдругъ его заинтересовалъ: выпуклости на вискахъ -- говорятъ, признакъ энергіи. На что-же уходитъ она у этого человѣка? Да и есть-ли она у него?

-- М-r Смирновъ притащилъ какъ-то, онъ и остался, -- отвѣтила Мей.-- Знаете, есть такія паршивенькія собаченки, увяжутся за вами и потомъ ни за что не отстанутъ. Онъ впрочемъ довольно милый, только немного того... Она прикоснулась пальцемъ къ головѣ.

-- М-r Пеларъ?

-- Madame?

-- А какъ поживаетъ m-lle Марсъ?

У Пелара при этомъ вопросѣ слегка нахмурились и дрогнули брови.

-- Я никакой m-lle Марсъ не знаю. Это выдумка г. Смирнова.

-- Однако всѣ говорятъ...

-- Всѣ, madame, говорятъ глупости, потому что невѣжды...

Потомъ Пеларъ самъ испугался вспышки своей самостоятельности, и старался ее загладить; но это было излишне. Баронесса принадлежала къ тому типу неблаговоспитанныхъ русскихъ дамъ, которыхъ непремѣнно нужно отъ времени до времени обрѣзать, иначе онѣ способны сѣсть друзьямъ своимъ на голову. Онѣ впрочемъ не особенно обижаются, если ихъ проучатъ, и даже послѣ того дѣлаются ласковѣе.

Когда у баронессы бывали гости, Пеларъ всегда находился тутъ-же. Онъ не упускалъ случая втираться въ милость къ ея знакомымъ русскимъ. Пріѣдетъ бывало русская семья, разъ побываетъ у Мей, смотришь -- Пеларъ уже имѣетъ отъ нея порученія, водитъ дѣтей показывать окрестности, старается услужить, нанимаетъ дачу, дѣлаетъ покупки. Никогда ни отъ кого онъ не принималъ никакихъ благодарностей, или подарковъ. Онъ впрочемъ велъ себя такимъ образомъ, что ему совѣстно было даже ихъ предлагать. На каждый потраченный франкъ, онъ неизмѣнно представлялъ "note", написанную твердымъ, стариннымъ почеркомъ. Русскіе, которые привыкли сорить деньгами, смотрѣли на это какъ на манію и мелочность. Надъ Пеларомъ смѣялись, но онъ настойчиво требовалъ, чтобы провѣряли его "note". Ему нельзя было доставить большаго удовольствія, казалось, какъ вступить въ серьезныя пренія по этому поводу и затѣмъ заявить, что онъ правъ, что все сдѣлано очень хорошо, практично, и что ему очень благодарны. Счеты его однако, какъ и всѣ его услуги, были менѣе всего практичны. Его могли надуть первый встрѣчный лавочникъ, первая кухарка. Трогательно было видѣть его волненіе, когда, составляя "note", онъ не находилъ нѣсколькихъ су. Старикъ потиралъ свои дрожавшія тогда руки, вскакивалъ, лихорадочно ощупывалъ пальцами карманы, опять садился, подпиралъ лобъ рукою или потиралъ его, устремивши глаза на бумажку. Баронесса увѣряла иногда нарочно, что счетъ невѣренъ, только-бы позабавиться волненіемъ Пелара. Онъ впрочемъ скоро бросалъ своихъ новыхъ знакомыхъ, оставаясь вѣрнымъ только семейству Мей. Имъ такъ мало интересовались, что никто не задавалъ себѣ вопроса, почему онъ такъ дѣлаетъ. Сластовниковъ -- не больше другихъ. У него почему-то составилось мнѣніе, что Пеларъ какой-нибудь отставной учитель, живущій маленькой пенсіей, приверженецъ Орлеановъ, которому пріятно тереться около русскихъ "принцевъ". Онъ считалъ его однимъ изъ тѣхъ прихлебателей, каковые имѣются у каждой богатой русской семьи, проживающей заграницей. Сластовниковъ слышалъ однажды мелькомъ, стоя на балконѣ, какъ Пеларъ, желая похвалить одну общую знакомую сказалъ: -- C'est une famille très bien, très bien, elle а 100,000 livres de rente!" Этого было довольно, чтобы вовсе унизить въ его мнѣніи француза, котораго всѣ считали однако и очень умнымъ и очень образованнымъ.

-----

У баронессы бывалъ иногда нѣкто Столѣтовъ. Онъ являлся или вѣрнѣе вносился вихремъ, просиживалъ битыхъ пять часовъ, и также вихремъ улеталъ, одурманивши всѣхъ своей болтовней. Дамы называли его между собой "langbeinigen Spinnen vergleichbar", фразой взятой изъ одного стихотворенія Гете. И Столѣтовъ дѣйствительно напоминалъ своей фигурой паука. Онъ былъ сухъ и сутуловатъ, имѣлъ длинныя ноги, длинныя руки, длинное костлявое лицо съ рыжей бородой, висѣвшей клочьями, и два большихъ тусклыхъ и сѣрыхъ глаза, смотрѣвшихъ съ удивленіемъ. Онъ былъ врачъ, но спеціальность его была химія. Онъ занимался впрочемъ еще соціологіей, фехтованіемъ, антропологіей, пописывалъ въ журналахъ рецензіи объ ученыхъ книжкахъ, а въ газетныхъ корреспонденціяхъ разносилъ въ пухъ и прахъ своихъ друзей, отдавая "долгъ справедливости" врагамъ. Въ консервативныхъ кружкахъ его считали либераломъ и безбожникомъ, а либералы не упускали случая пробрать его за реакціонерство. Натура неуравновѣшенная, самолюбивая, шумная, онъ въ теченіе 25 лѣтъ держалъ экзамены и получалъ дипломы, -- и въ результатѣ получилъ большое уваженіе къ своей собственной особѣ и полное презрѣніе ко всему и всѣмъ прочимъ. На всякое данное мнѣніе онъ могъ представить возраженіе, такъ что, смотря по тому, которую сторону держалъ его собесѣдникъ, онъ или защищалъ или опровергалъ одну и ту же мысль. Онъ положительно страдалъ недугомъ противорѣчія. И такъ какъ онъ дѣлалъ это рѣзко, легко увлекаясь, то безъ труда договаривался до нелѣпостей, потому что уступать не желалъ изъ самолюбія. Былъ онъ человѣкъ въ сущности добрый, но не только никто, онъ и самъ себя таковымъ не считалъ. Сдѣлавъ кому-нибудь одолженіе, онъ не могъ въ то же время не выказать ему презрѣнія, чтобы тотъ не зазнавался. На помощь скромную онъ рѣшительно не былъ способенъ; ему нужны были шумъ, благодарность облагодѣтельствованнаго лица, и нужно было показать свое къ нему презрѣніе.

Вотъ съ этимъ-то Столѣтовымъ у Сластовникова при каждой встрѣчѣ выходили очень жестокіе, споры. Эта обозленность богатаго и ученаго человѣка противъ всего и всѣхъ на свѣтѣ, его высокомѣрный скептицизмъ и самоувѣренность -- мутили Сластовникова. Ему, который пересталъ любить, казалось, что Столѣтовъ никогда и никого не любилъ, и что все, даже свои ученыя работы, онъ дѣлалъ изъ мелочныхъ побужденій. Спорили они рѣшительно обо всемъ, потому что Столѣтовъ обладалъ способностью выводить изъ себя Сластовникова пустѣйшимъ и даже самымъ добродушнымъ своимъ замѣчаніемъ.

-- Тиндаль! Ну, помилуйте, какой-же это ученый! Или: -- Толстой! Какой это романистъ, помилуйте.

Однажды, разговаривая съ дамами, Столѣтовъ мелькомъ бросилъ, замѣчаніе:

-- Охъ, это глупое, синее небо, терпѣть его не могу!

-- Toujours des paradoxes!-- замѣтила баронесса улыбнувшись.

-- Oh, oui, c'en est un, et bien gros!-- подтвердилъ Сластовниковъ.

Столѣтову показалось или можетъ быть такъ и было въ самомъ дѣлѣ, что въ тонѣ его собесѣдника звучала язвительность, -- онъ вскочилъ, замахалъ руками и захлебываясь сталъ доказывать, что южное небо никогда ничего не создавало, кромѣ лѣнтяевъ: южане-де извѣстны своею созерцательностью, и началъ утверждать даже, что работа мозга совершается только -- подъ сѣрымъ небомъ. Онъ ссылался на Германію, на Англію, Голландію и сыпалъ, сыпалъ фактами.

Пеларъ нѣсколько разъ пытался возразить своимъ спокойнымъ педантическимъ тономъ.

-- Je crois cependant que... Mais permettez moi de vous remarquer...

Но когда Столѣтовъ закусывалъ удила, его трудно было переспорить или вѣрнѣе перекричать. Онъ слушалъ самого себя, обращался ко всѣмъ и ни къ кому особенно, острилъ, иронизировалъ, отвѣчая на мнимыя возраженія, и кричалъ до сипоты.

Наконецъ старикъ разсердился:

-- Eh, comme vous y allez, когда вы хотите доказать что-нибудь!-- замѣтилъ онъ, пожавъ плечами и отворачиваясь съ на супленными бровями.

Столѣтовъ остановился въ недоумѣніи.

-- Mais oui, mais oui, -- продолжалъ старикъ.-- Во-первыхъ искусство и главное (онъ поднялъ къ верху указательный палецъ) наука родились не подъ сѣрымъ, а подъ южнымъ, синимъ небомъ...

-- Parfaitement,-- съ горячностью подхватилъ Сластовниковъ,-- античная цивилизація...

-- Non,-- осадилъ его Пеларъ, -- je dis que... величайшая изъ наукъ -- астрологія (онъ остановился, шевеля въ воздухѣ указательнымъ пальцемъ и скосивши на сторону свои тонкія губы)...

-- Подите съ вашей астрологіей!..-- засмѣялся Столѣтовъ и досадливо повелъ плечомъ.-- Вы всегда на нее сведете. М-r Пеларъ стоитъ за цивилизацію сверху... которая со звѣздъ сыплется. Съ планеты Марсъ, не правда-ли?-- продолжалъ онъ.

-- И вы меня считаете, конечно, сумасшедшимъ по прежнему?

-- Mon Dien, oui! C'est une folie. При вашихъ способностяхъ вы могли бы кое-что сдѣлать, если бы не ушли цѣликомъ въ эту сумасбродную мысль.

-- Eh, bien! М-r Столѣтовъ, permettez moi de vous dire, чтъ-Бы вы о себѣ ни думали вы не философъ. Vous ne l'êtes pas. Non, -- повторилъ онъ, глядя ему въ глаза и шамкая губами.-- Изгоните изъ науки смѣлый полетъ воображенія, фантазію, если вы предпочитаете это слово, и она будетъ такъ-же безсильна, такая же куцая, какъ ваша позитивная философія. Когда ни во что не вѣрятъ, кромѣ того что находится подъ носомъ, ничего не создаютъ.

-- Что же вы такое создали?

-- А вы?!

Столѣтовъ не потерялся.

-- Вы въ моей области ничего не знаете, а я въ вашей кое-что смыслю. И вотъ что я вамъ скажу: вы гоняетесь за химерой, которая граничитъ съ помѣшательствомъ, и мнѣ васъ жалко.

Потомъ повернувшись на каблукахъ къ дамамъ, онъ сказалъ порусски.

-- Вотъ какъ вы его видите, онъ съѣлъ два милліона на свои безсмысленныя астрономическія наблюденія. Онъ теперь подъ опекой, и даже сидѣлъ въ съумасшедшемъ домѣ.

-- Ахъ, Господи, да онъ опасный. Ну его совсѣмъ.

Столѣтовъ отрицательно покачалъ головою:

-- Нѣтъ у него есть только одна нелѣпая мысль: онъ воображаетъ найти между русскими милліонера, который дастъ ему деньги на его обсерваторію. Оттого онъ и толчется между ними.

-- Какъ? У него есть обсерваторія... М-r Пеларъ почему вы намъ ничего не сказали объ вашей обсерваторіи? Нельзя-ли посмотрѣть ее?-- обратилась къ старику Ольга.

-- Non, madame! она не въ порядкѣ,-- отвѣтилъ тотъ нехотя.-- Кромѣ того обсерваторія г. Бишофсгейма гораздо интереснѣе моей. О, да. Она богата, хорошо обставлена... Только ничего не дѣлаетъ... О деньги! деньги!

III.

Сластовниковъ слышалъ что-то и раньше о маніи Пелара. Его это однако нисколько не заинтересовало. Въ Парижѣ, этомъ городѣ прожектеровъ и изобрѣтателей онъ часто натыкался на подобные типы. Онъ зналъ, этихъ реформаторовъ, которымъ недостаетъ всего нѣсколькихъ тысячъ франковъ, чтобы не только прославиться, но и облагодѣтельствовать родъ людской. У одного въ портфелѣ совсѣмъ готовый проектъ соціальной реформы, имѣющей осчастливить общество, у другого изобрѣтена машина для устраненія подлоговъ при выборахъ, третій имѣетъ въ виду не больше не меньше какъ устранить голодъ и обогатить казну съ помощью открытаго имъ удобренія. Онъ знавалъ также такихъ, которые потратили цѣлыя состоянія на свои выдумки. Но онъ рѣдко встрѣчалъ между ними оригинальныхъ людей; въ большинствѣ случаевъ это были слабоумные, полупомѣшанные или просто выжиги. Взглядъ Сластовникова скользнулъ по Пелару и онъ забылъ о немъ. Другія болѣе важныя вещи занимали его.

Жизнь его въ Антибѣ становилась несносной. Цѣлые дни приходилось проводить въ обществѣ больной Мей, ея матери и Ольги. Владиміръ Андреевичъ работалъ большею частью въ своемъ кабинетѣ, читалъ газеты или бѣгалъ по библіотекамъ и книжнымъ лавкамъ въ Ниццѣ. Онъ былъ очень добродушно настроенъ и веселъ. Иногда онъ появлялся на балконѣ, шутилъ съ дамами, а въ заключеніе усаживался играть въ шахматы со старухой или съ Сластовниковымъ. Послѣднему не оставалось минуты свободной ни почитать, ни поработать, ни даже просто побродить куда глаза глядятъ, предаваясь своимъ меланхолическимъ или инымъ мыслямъ. Если онъ засиживался утромъ слишкомъ долго у себя, баронесса лукаво выговаривала ему:

-- Méchant! Онъ не торопится, точно не знаетъ, что здѣсь изнываютъ по немъ! и она бросала нѣжный взглядъ на Ольгу.

Ольга, зная, что это непріятно Сластовникову, потупляла или отворачивала глаза и заговаривала о чемъ-нибудь другомъ...

Сколько Ольга ни сопротивлялась, она въ концѣ концовъ не устояла, и поддаваясь необходимости излить свое сердце, разсказала подругѣ о своихъ отношеніяхъ къ молодому человѣку. Баронесса, впрочемъ, сама догадалась о нихъ и настойчиво требовала "des confidences". Ей хотѣлось знать все, всѣ подробности, знать "какъ это произошло". Независимо отъ простого любопытства, эти разсказы щекотали ея воображеніе. Въ интимныхъ разговорахъ, которые велись шепотомъ между обѣими подругами, она задавала часто такіе вопросы, отъ которыхъ Ольга краснѣла. А та смѣялась, притягивала ее къ себѣ и цѣловала. Баронессѣ непремѣнно хотѣлось покровительствовать влюбленнымъ, хотя къ тому и не представлялось никакой надобности. Она называла ихъ "mes enfants"' и каждаго по очереди исповѣдывала:

-- Vous l'aimez bien, Сластовниковъ?.. Aimez-la, любите ее, она вполнѣ заслуживаетъ, бѣдненькая!-- говорила она шепотомъ, грустно закатывая глаза.-- Она для васъ всѣмъ пожертвовала.

Сластовниковъ старался отшучиваться, но въ сущности его чрезвычайно коробило это вмѣшательство въ его жизнь. Это вмѣшательство баронессы заходило иногда очень далеко. Она такъ входила въ положеніе Ольги, что думала за нее.

-- Чѣмъ-же, ты думаешь, это можетъ кончиться? Ахъ, мой другъ, мнѣ страшно за тебя! Во-первыхъ Владиміръ Андреевичъ рано или поздно узнаетъ все. Добрые люди, какъ онѣ ужасны въ подобныхъ случаяхъ. Онъ тебя такъ любитъ, такъ довѣряетъ. Наивенъ какъ дитя! И потомъ, согласись, Сластовниковъ можетъ разлюбить. Вѣдь онъ свободенъ, онъ можетъ жениться когда нибудь. Ты не первая, не послѣдняя. Охъ мужчины! Повѣрь, je sais quelque chose sur ce chapitre!

Такими разговорами баронесса сильно разстраивала свою подругу, тѣмъ болѣе, что та сама имѣла такія же опасенія. Сластовниковъ часто заставалъ ее въ слезахъ, или угрюмою, убитою горемъ, съ осунувшимся лицомъ.

-- Что съ тобою?-- спрашивалъ онъ, беря ее за руку. Но Ольга отдергивала ее, отворачивалась и не отвѣчала.

-- Неужели опять эта... дура тебя разстроила? Зачѣмъ ты ее слушаешь?! Вѣдь ты понимаешь, что она говоритъ вздоръ.

-- Почему? Почему?-- вспыхивала вдругъ Ольга?-- Я сама это думаю. Она только напоминаетъ, потому что она любитъ меня. Она правду говоритъ. И потомъ... развѣ... развѣ я виню тебя!.. Я не стою тебя. Но я безъ тебя не могу жить... Я не выдержу!..

И Ольга рыдала, прижавшись къ его плечу. И опять начинались въ сотый разъ увѣренія въ любви, и длилось это долго, и надоѣдало Сластовникову. Онъ начиналъ буквально ненавидѣть баронессу, ея участіе, ея болѣзнь, даже самое ея имя и ея домъ.

Ольгѣ немного нужно было теперь, чтобы разстроиться. Однажды она стояла съ Сластовниковымъ у окна и тихо разговаривала, опершись на его плечо. Баронесса, закутанная въ шубку, лежала, вытянувшись на кушеткѣ и какъ будто дремала. Внизу въ окно виднѣлась гладкая поверхность залива, освѣщенная замирающимъ свѣтомъ послѣднихъ солнечныхъ лучей. Маленькія лодки вдали напоминали черныхъ жучковъ или чаекъ съ перебитымъ крыломъ. Край неба съ сѣверо-запада принималъ нѣжные тоны перламутровой раковины, освѣщенной снутри, и постепенно блѣднѣя къ югу, переходилъ въ густой фіолетовый цвѣтъ на востокѣ, который уже началъ окутываться вечернимъ туманомъ. Потомъ, точно передъ смертью, западъ вдругъ оживился; на небѣ вспыхнулъ темно-розовый свѣтъ, переходившій въ серединѣ въ оранжевый, внизу въ фіолетовый. Вершины горъ озарились этимъ розово-фіолетовымъ свѣтомъ и вся комната наполнилась его сіяніемъ. Поверхность моря, на западѣ, по той же линіи, представляла точно расплавленную массу червоннаго золота, которое расплывалось въ фіолетовый, а дальше въ сиреневый цвѣтъ. Маякъ зажегъ свой фонарь и засверкалъ алмазомъ.

Въ то время, какъ западъ блѣднѣлъ и меркнулъ, на юго-востокѣ показались неопредѣленныя очертанія огненнаго шара луны, который казался огромнымъ. Она поднималась быстро на небѣ, ея цвѣтъ дѣлался серебристымъ, подъ нею на водѣ виднѣлось ея отраженіе, круглое и очень широкое, а отъ него тянулся длинный свѣтлый столбъ.

Комната погрузилась въ мракъ. Ольга растроганная припала къ Сластовникову и начала его страстно и крѣпко цѣловать, въ губы, въ щеки, въ глаза, куда попало. Въ это время внесли лампу, Ольга отошла и замѣтила на себѣ большіе искрящіеся глаза баронессы.

-- Иди сюда, -- сказала она, поманивъ ее къ себѣ.

-- Что?!-- отвѣтила Ольга, смущенно, поправляя свои волосы.

-- Иди, иди, не бойся!

Ольга подошла и присѣла; ей было неловко и въ тоже время досадно.

-- Полно, милая моя грѣшница, не конфузься. Не я брошу въ тебя камень, -- сказала баронесса, ласкаясь къ ней.

-- Мнѣ кажется, милая моя, что и не за что... Ты знаешь... Я тебѣ все разсказала...

Она остановилась. Ее точно что-то толкнуло сзади. Она закрыла лицо руками и вышла поспѣшно изъ комнаты.

-- Ольга... Ольга!.. Сластовниковъ, что съ нею? Qu'est ce qu'elle a?

-- Вы напрасно, баронесса, разстраиваете ее, -- отвѣтилъ тотъ, съ трудомъ сдерживая раздраженіе.-- Въ ея положеніи, вы понимаете, это не хорошо.

-- Что-же я такое сдѣлала, Господи-Боже мой! Я напротивъ... Я...

-- Ахъ, развѣ это въ первый разъ! Намедни тоже самое вышло... Ее нужно беречь, не нужно намекать ей на нѣкоторыя вещи...

-- Merci sa урокъ.. Ха-ха! За мою преданность, за участіе... вотъ! Ха-ха-ха? Я люблю ее больше maman. Съ самого дѣтства, а Смольный... душа въ душу... А теперь!..

Баронесса поблѣднѣла, потомъ принялась хохотать. Предвидя припадокъ истерики, Сластовниковъ старался ее успокоить. но какъ всегда въ этихъ случаяхъ добился противнаго. Баронесса вдругъ заголосила на весь домъ.

Вбѣжала ея мать и прислуга, побѣжали за докторомъ. Взволнованный не меньше прочихъ Сластовниковъ схватилъ шляпу и выбѣжалъ на улицу, хлопнувъ желѣзной калиткой.

IV.

Передъ нимъ, освѣщенная высокимъ мѣсяцемъ, бѣлѣла дорога, извиваясь между темными каштанами. Тамъ и сямъ сверкали и переливались, подобно алмазамъ, осколки стекла и фаянса, невѣсть какимъ образомъ попадающіе на дороги. Сластовниковъ шелъ поспѣшно, почти бѣгомъ, стремясь въ городъ, ничего не видя передъ собой. Дойдя до перекрестка, гдѣ дорога раздѣлялась, онъ свернулъ направо. Тутъ было еще свѣтлѣе. Густые каштаны окаймляли дорогу только съ одной стороны,-- справа; налѣво же она тянулась вдоль обрыва, слегка поднимаясь вверхъ, гдѣ-то очень далеко сворачивала полукругомъ въ сторону, и. тамъ терялась. Отсюда открывалась морская даль, которая слегка зыблилась серебромъ, а вдали по обѣимъ сторонамъ виднѣлись бѣлыя груды городковъ, да тусклый, красноватый свѣтъ газовыхъ фонарей. Тишина прерывалась только ровнымъ шумомъ морского прибоя, да мелодичнымъ скрежетомъ прибрежныхъ валуновъ.

Сластовниковъ шелъ очень быстро, начиная немного успокаиваться. Въ душѣ его все еще оставался непріятный осадокъ недавней сцены; онъ чувствовалъ себя виноватымъ, но по-прежнему питалъ непріязненное чувство къ баронессѣ. Въ то же время онъ думалъ о своемъ ложномъ положеніи относительно Ольги и Владиміра Андреевича, подумывалъ объ отъѣздѣ подъ какимъ-нибудь предлогомъ и чувствовалъ жалость къ бѣдной влюбленной женщинѣ, которая сосредоточила на немъ всю свою жизнь, и терзалъ себя за то, что не можетъ любить. Все это совершалось въ немъ въ одно время отрывочно и безсвязно. А на самомъ днѣ его души ныло, отравляя всѣ прочія, чувство усталости и безцѣльности жизни.

-- Monsieur Slastovnikoff! окликнулъ его, вдругъ, чей-то голосъ.

Онъ обернулся. На другой сторонѣ дороги, спиной къ лунѣ, надъ обрывомъ, на полукруглой каменной скамьѣ, огороженной балюстрадой, сидѣлъ, сгорбившись между двумя большими пакетами какой-то человѣкъ съ обнаженной головой и жевалъ хлѣбную корку. То былъ Пеларъ.

-- Куда вы такъ стремительно мчитесь?-- спросилъ онъ.

-- Я гуляю. Мнѣ скверно и душно и хотѣлось-бы плакать, еслибъ я могъ.

Старикъ пристально поглядѣлъ на него.

-- Нѣтъ цѣли въ жизни! Нѣтъ цѣли въ жизни...-- съ укоромъ проговорилъ онъ, покачавъ головой.

-- Можетъ быть.

-- Вы, славяне, странная раса -- меланхолики, мистики. Вы какъ юноша въ критическій періодъ, который еще не нашелъ того, чего ищетъ. Вы умны, и даровиты, но безъ энергіи и безъ иниціативы. Вы скоро обезкураживаетесь и многого желаете сразу. Кромѣ того вы слишкомъ отдаетесь женщинамъ. У насъ женщина -- времяпровожденіе, у васъ -- цѣль. Вы не знаете середины, потому вы такъ скоро и опускаетесь. C'est dommage, c'est dommage,-- повторилъ онъ съ отеческимъ участіемъ,-- потому что міръ принадлежитъ вамъ. Галльская кровь изсякла, ея геній обветшалъ и истрепался, вы -- наши наслѣдники. Вы обновите міръ, принеся ему новые идеалы. За вами буДущее, потому что вы одни, славяне, имѣете идеалы и обладаете способностью s'apitoyer sur le sortdu monde. А это великая вещь.

-- Почему же вы думаете, что женщина играетъ въ нашей жизни такую большую роль? Я этого не нахожу,-- спросилъ присаживаясь заинтересованный Сластовниковъ.

Они оба повернулись лицемъ къ морю.

-- О, я васъ знаю! Сорокъ лѣтъ слѣжу я за вашей расой. Каждый русскій,ci ce n'est pas une brute, непремѣнно связанъ цѣпями съ какой-нибудь женщиной; и на это уходятъ лучшія силы, энергія, молодость.

-- Знаете, это немножко похоже на то, будто мы лакомимся сальными свѣчами.

-- Нисколько! Извините! Да вотъ вы! Вы молоды, умны, образованны, кажется состоятельны...

-- Я даже богатъ, если вамъ угодно.

-- И что же! Вы тратите свое время около замужней женщины. Вы ничего не дѣлаете, поглощенный любовью... О, позвольте! Если вы думаете, что это можно скрыть!.. Только мужъ ничего не знаетъ. Но рано или поздно...

-- Нѣтъ, нѣтъ, monsieur Пеларъ. Вы ошибаетесь. Я ничего не дѣлаю, потому что мнѣ скучно жить, я не нахожу себѣ дѣла, мнѣ все надоѣло.

Ему не стыдно было говорить это старику, да онъ и не хотѣлъ лукавить, онъ чувствовалъ, что это излишне. Ему нужно было говорить, старикъ пробудилъ въ немъ струну, которую онъ давно считалъ въ себѣ надорванною...

-- А, эта любовь, -- продолжалъ онъ.-- Да, она существуетъ. Она ничему бы не помѣшала, если бы во мнѣ была радость жизни. Но ея нѣтъ... Я не знаю, зачѣмъ живу, зачѣмъ дѣлаю несчастною эту женщину...

-- Eh bien, vous avez tort! Это нужно съ себя сбросить. Посмотрите,-- сказалъ онъ, протянувъ руку къ сіяющей дали моря.-- Посмотрите, какъ міръ красивъ и какъ онъ манитъ къ жизни. Мнѣ 75 лѣтъ. Много бурь прошло надъ моей головой, а я стою и хочу жить. Я страстно хочу жить. Тамъ, за гробомъ, -- ничто или неизвѣстность. А здѣсь... О, молодой человѣкъ, сколько здѣсь работы и наслажденій! Горе тому только, кто имѣя цѣль въ жизни, чей мозгъ жжетъ великая идея и онъ не можетъ для нея работать... Я вамъ говорю, я много страдалъ. Но знаете какое было величайшее несчастіе моей жизни?.. Я знаю, я понялъ, когда Столѣтовъ вамъ сообщилъ, что я сидѣлъ въ сумасшедшемъ домѣ. Но это было не тогда, нѣтъ! Я зналъ, что выйду и буду свободенъ. И я вышелъ. Однажды здѣсь, въ Ниццѣ, я познакомился съ однимъ вашимъ соотечественникомъ. Ему было 40 лѣтъ, онъ обладалъ милліономъ, какъ степная лошадь былъ дикъ и грубъ, почти сумасшедшій. Онъ продалъ все, что имѣлъ въ Россіи и рѣшилъ распорядиться съ своимъ капиталомъ такъ: половину прокутить, другую отдать на какое-нибудь полезное для человѣчества дѣло и потомъ застрѣлиться. Онъ увѣрялъ, что на совѣсти его лежитъ какое-то ужасное преступленіе. Эти деньги должны были поступить въ мое владѣніе, не мнѣ, а на мои наблюденія. Онъ былъ въ восторгѣ отъ моей мысли и бредилъ ею, когда былъ пьянъ и трезвъ.

-- Въ чемъ она заключается, ваша мысль? Я слышалъ кое-что, но не понимаю...

-- Послѣ... Я объясню вамъ... Полгода день и ночь я неотлучно состоялъ при немъ. Я исполнялъ все, что онъ отъ меня требовалъ. Я пилъ водку, танцовалъ въ присядку, сопровождалъ его въ веселые дома... Я поддерживалъ его, когда онъ не могъ держаться на ногахъ. Я все дѣлалъ, потому что моя мысль выше всего, нѣтъ для нея ничего безнравственнаго!.. Наконецъ деньги, т. е. первая половина, стали приходить къ концу. Я напомнилъ ему обѣщаніе.-- Не сомнѣвайся, Пеларъ, я тебя осчастливлю,.-- отвѣтилъ онъ, -- ты получишь больше, чѣмъ ожидалъ...-- Знаете, чѣмъ кончилось? Однажды онъ собралъ свои послѣднія деньги и, чтобы оставить мнѣ больше, вѣроятно, въ нѣсколько часовъ проигралъ въ Монако все до нитки. Все!-- трагически добавилъ старикъ.

-- И что же, онъ хоть застрѣлился?

-- Нисколько!-- отвѣтилъ старикъ съ негодованіемъ.-- C'était un farceur. Онъ уѣхалъ въ Россію и поступилъ на службу...

Старикъ немного помолчалъ, погрузившись въ свои воспоминанія, потомъ прибавилъ:

-- Да, вотъ что было величайшимъ несчастіемъ моей жизни. Послѣ столькихъ затрудненій, столькихъ неудачъ я, наконецъ, достигъ главной цѣли -- я былъ увѣренъ, что у меня были деньги. Я могъ продолжать... И вдругъ все рушилось сразу... Но я найду средства... Невозможно, чтобы я не нашелъ, потому что судьбы человѣчества отъ этого зависятъ.

-- Почему вы не обратитесь къ правительству?

-- Я обращался ко всѣмъ правительствамъ на свѣтѣ... Но что подѣлаете! Меня считаютъ сумасшедшимъ... Въ средніе вѣка меня-бы навѣрное сожгли. Нѣтъ, нѣтъ, милостивый государь, на это нужны частные люди, которые не боялись-бы ни презрѣнія, ни насмѣшекъ, ни преслѣдованій, люди, готовые на мученичество, на полное самоотверженіе...

-- Признаюсь, не понимаю,-- замѣтилъ Сластовниковъ. Онъ понялъ къ чему ведетъ рѣчь Пеларъ и его это стало забавлять.

-- А-а, вы не понимаете! Я думаю!..-- Онъ пошамкалъ губами.-- Скажите, въ такую ясную лунную ночь, -- онъ широкимъ жестомъ повелъ вокругъ лѣвой рукой, указывая на небо,-- смотрѣли вы когда-нибудь въ телескопъ на звѣзды?

-- Никогда!

-- Ah, voilà!-- проговорилъ старикъ съ сожалѣніемъ.-- Это большой пробѣлъ въ вашемъ образованіи, потому что это прежде всего самое прекрасное и торжественное зрѣлище въ мірѣ...

-- Я это могу понять. Когда я былъ студентомъ, помню другое зрѣлище, которое глубоко меня взволновало: это когда я въ первый разъ увидалъ подъ микроскопомъ кровообращеніе въ ланкѣ лягушки. Я пришелъ въ нѣкій священный ужасъ, что подсмотрѣлъ великую тайну природы.

-- Да... Но это другое дѣло; небесный міръ чудеснѣе какой-нибудь лягушечьей лапки. Онъ не волнуетъ, а повергаетъ въ экстазъ и потрясаетъ всякого, кто умѣетъ понимать видѣнное. Глядя на него, вы убѣдились-бы, что маленькая планетка, которую мы обитаемъ, не единственный живой міръ, что ихъ много и что онѣ разнообразнѣе, сложнѣе и совершеннѣе нашего. Не земля и солнце, а множество земель и множество солнцъ существуетъ...

-- И вы думаете, что эти земли обитаемы?

-- О, это многіе думаютъ... Почему въ дѣтскомъ ослѣпленіи предполагать, что міръ построенъ исключительно для насъ, что солнце сдѣлано для того, чтобы насъ согрѣвать, а звѣзды повѣшены на небѣ, чтобы уменьшать ночную темноту!

-- Я, конечно, этого не думаю... но, признаюсь, простое разсужденіе, какъ-бы логически оно ни было построено, нисколько меня не убѣждаетъ. Мы можемъ невѣрно разсуждать, не знать фактовъ, а потому дѣлать совершеннно фантастическіе выводы. Я долженъ видѣть этихъ людей или по крайней мѣрѣ имѣть доказательства, что они существуютъ, тогда я повѣрю.

-- А если онѣ существуютъ?!-- вдохновенно сказалъ старикъ, повернувшись къ нему лицомъ и устремивъ въ его глаза свои, въ которыхъ горѣли золотистыя искры.-- Вы повѣрите тогда? Ха-ха-ха! Я думаю... Я думаю. Eh bien, oui! Доказательства существуютъ. Они ясны и убѣдительны, потому что очевидны. Я хочу сказать, что ихъ можно увидѣть глазами.

Старикъ опять упорно посмотрѣлъ на Сластовникова.

-- То есть, другими словами, вы мнѣ покажете людей на Марсѣ?

-- Не людей, нѣтъ, но слѣды ихъ пребыванія.

-- Позвольте, если эти слѣды такъ очевидны, почему другіе не видятъ ихъ, какъ вы?

-- Вы мнѣ сейчасъ говорили о лягушечьей лапкѣ подъ микроскопомъ. Какъ вы полагаете, человѣкъ, который никогда не держалъ микроскопа въ рукахъ, который ничего не знаетъ ни о кровообращеніи, ни объ устройствѣ сосудовъ, ни о кровяныхъ шарикахъ, пойметъ онъ что нибудь въ томъ зрѣлищѣ, которое, по вашимъ словамъ, такъ васъ взволновало?

-- Я не о томъ говорю. Я не думаю, что стоитъ мнѣ посмотрѣть въ трубку телескопа, чтобы увидать то, что видите вы, астрономы. Нѣтъ. Но почему не всѣ астрономы видятъ слѣды, о которыхъ вы говорите?

-- А почему другіе астрономы преслѣдовали когда-то Галилея? Почему всѣ великіе изобрѣтатели и открыватели считались сумасшедшими? Это старая исторія. Надо имѣть смѣлость искать новые пути и не заботиться о томъ, что скажутъ другіе... Надо быть маньякомъ... Да... да, маньякомъ. Иначе ничего сдѣлать нельзя. Есть и другіе изслѣдователи, которые думаютъ какъ я, но у нихъ не хватаетъ настойчивости, чтобы искать въ одномъ направленіи, а главное у нихъ нѣтъ страсти, у нихъ нѣтъ идеи, которая меня сводитъ съ ума, которая довела меня до того жалкого состоянія, въ которомъ вы меня видите.

-- О!.. хотѣлъ было протестовать Сластовниковъ. Но старикъ продолжалъ съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, потирая лобъ, точно этимъ жестомъ желая усмирить бурю, которая происходила подъ его черепомъ.

-- Видите-ли, если-бы нужно было совершить одно изъ тѣхъ страшныхъ преступленій, которыя повергаютъ въ трепетъ человѣчество, пролить потоки человѣческой крови, какъ Наполеонъ, или наполнить землю чадомъ костровъ, какъ Торквемада, я-бы сдѣлалъ это съ легкимъ сердцемъ и съ улыбкой на устахъ, лишь-бы это было полезно для осуществленія мысли, которая жжетъ мои мозгъ... О, грандіозная мысль, я люблю ее больше дочери, больше всѣхъ, больше человѣчества!..

Горѣвшіе глаза Пелара, точно увеличились; смертельная блѣдность покрыла его лицо; онъ придвинулся къ Сластовникову, взялъ его за пуговицу и, понизивъ голосъ, продолжалъ:

-- Марсъ на милліонъ лѣтъ старше нашей планеты. Люди, которые обитаютъ ее, такъ чудовищно далеко ушли впередъ насъ, что они сравнительно съ нами -- боги.. Если-бы намъ удалось установить съ ними сношенія, они могли-бы насъ научить счастію. Да, счастію. Потому что матеріальное благосостояніе, къ которому мы стремимся, -- одно изъ первыхъ ступеней въ развитіи человѣчества. Жители Марса навѣрно давно прошли ее, какъ и мы далеко ушли въ этомъ направленіи сравнительно съ папуасами и эскимосами. Они, тѣ, -- онъ указалъ жестомъ на небо, -- давно должны знать и какъ продлить человѣческую жизнь, и какъ покорить себѣ силы природы. Это все слишкомъ элементарно. Но они должны знать больше, они должны знать психологическое счастье. Вступивши съ ними въ сношенія, мы, какъ древній Израиль, получили-бы отъ нихъ скрижали завѣта... О, конечно, паши мозги еще слишкомъ зачаточны, чтобы понять все, что знаютъ эти люди! Но какой рычагъ для прогресса! Какъ легко и быстро совершилось-бы развитіе нашего бѣднаго человѣчества! Жители Марса должны быть 4 метра роста. Подумайте какой мозгъ!..

Пеларъ замолчалъ въ экстазѣ, устремивъ взоръ на ярко мерцавшую красную звѣзду. А Сластовниковъ, взволнованный, какъ при чтеніи чудной фантастической поэмы, хотѣлъ-бы слушать и слушать безъ конца. Его воображеніе работало и онъ испытывалъ теперь такое ощущеніе, какъ если-бы вдругъ прервали это чтеніе на самомъ интересномъ мѣстѣ.

V.

Сластовниковъ учился въ классической гимназіи (и хорошо учился: онъ кончилъ курсъ съ золотой медалью), и потому объ астрономіи не имѣлъ никакого понятія. Передъ выходнымъ экзаменомъ учитель математики вспомнилъ вдругъ, что по программѣ полагается знаніе космографіи. Но предметовъ было такъ много, что на этотъ не хватало времени. Рѣшено было послѣдніе восемь уроковъ употребить на ознакомленіе съ наукой, недостающей для полнаго образованія юношей. Учитель принесъ съ собою маленькій учебникъ Малинина и Буренина и сталъ его читать. Онъ читалъ, а ученики перешептывались между собою. Наконецъ учителю это надоѣло. Въ нѣсколько уроковъ все равно съ наукой не ознакомишься! И онъ пришелъ къ заключенію, что проще всего поручить ученикамъ самимъ прочитать книжку, въ промежутокъ, который давали ученикамъ на приготовленіе къ экзамену по географіи и космографіи. Потомъ, будучи уже студентомъ, Сластовниковъ почувствовалъ пробѣлъ въ своемъ образованіи и досталъ было какую-то нѣмецкую книжку по астрономіи. Но для пониманія ея нужно было хоть немножко знать математику. Сластовниковъ-же всегда былъ плохимъ математикомъ, а послѣ гимназіи вскорѣ забылъ и то немногое, что зналъ. Къ тому-же тогда среди молодежи были въ модѣ только книги соціологическаго содержанія: "Положеніе рабочаго класса", "Капиталъ", и пр. Рѣчь Пелара произвела на него впечатлѣніе чего-то необыкновенно новаго и поразительнаго. Конечно, онъ не вѣрилъ его фантазіямъ. Но убѣжденное и страстное краснорѣчіе Пелара поневолѣ заставило посмотрѣть на него другими глазами. Простая мысль, которую Сластовниковъ слышалъ много разъ до того, мысль о многочисленности міровъ, почему-то теперь чрезвычайно его обрадовала, словно проливъ свѣтъ на вопросы о началѣ и цѣли вещей, которые въ послѣднее время безпокоили его. Это чувство было въ родѣ того, которое испытываетъ идущій ночью одинъ по густому лѣсу, и вдругъ узнаетъ, что онъ не одинъ. Другая мысль мелькнула у Сластовникова: Пеларъ можетъ быть правъ, обращаясь за разрѣшеніемъ нашихъ здѣшнихъ вопросовъ къ звѣздамъ. Это ново и оригинально. И онъ чувствовалъ симпатію къ этому старику, котораго не понималъ до сихъ поръ и въ которомъ открылъ столько идейной страстности. Сумасшедшій онъ или нѣтъ? спросилъ онъ себя нѣсколько разъ и рѣшилъ, что нѣтъ, что самое большое, если онъ отъ долгаго углубленія одной мысли сдѣлался маніакомъ, какъ Ньютонъ, какъ Кантъ и др. Затѣмъ у него вдругъ пробѣжалъ по кожѣ легкій морозъ, когда вспомнилъ, что эти отдаленныя звѣзды можно разсматривать въ телескопъ вблизи, какъ всякое другое тѣло и видѣть, что эта поэтическая луна есть ничто иное, какъ скалы и пропасти, состоящія изъ извести и разныхъ другихъ минераловъ. Ему это показалось даже невѣроятнымъ, и вдругъ захотѣлось убѣдится собственными глазами, что все это не выдумано, а настоящая правда.

-- М-r Пеларъ, сказалъ онъ,-- вы меня чрезвычайно заинтересовали вашими разсказами. Умоляю васъ, дайте мнѣ нѣсколько практическихъ уроковъ по астрономіи. Мнѣ стыдно, что я такъ глубоко невѣжественъ... Да, можно?

Пеларъ успѣлъ уже остыть; можетъ быть ему стало стыдно теперь своего неожиданнаго порыва увлеченія и онъ пожалѣлъ объ этомъ. Онъ вынулъ изъ кармана своего сюртука корку хлѣба и грызъ ее, двигая челюстями во всѣ стороны. Затѣмъ отвѣтилъ безразличнымъ тономъ и немного свысока:

-- Пожалуй, если хотите.-- И потомъ онъ прибавилъ:-- я голоденъ, не обѣдалъ сегодня... Но все-таки я доволенъ нынѣшнимъ днемъ... Ну, пора въ путь!

Онъ всталъ; за нимъ всталъ и Сластовниковъ, взявъ въ руки одинъ изъ его свертковъ. Онъ былъ очень тяжелъ, очевидно въ немъ было что-то металическое.

-- Я понесу, вѣдь я съ вами.

-- Какъ, сегодня же?

-- Развѣ нельзя?

Старикъ почесалъ високъ.-- Eli bien!-- сказалъ онъ и протянулъ руки за сверткомъ.

-- Дайте я понесу....Вамъ свертокъ очень тяжелъ. А я моложе и здоровѣе васъ.

-- Non, non... Вы еще разобьете.

Но Сластовниковъ настоялъ и старикъ уступилъ ему одинъ изъ своихъ пакетовъ. Они тихо стали подниматься по сѣрой дорогѣ. Пеларъ согнувшись, усердно жевалъ корку, и весь ушелъ въ это занятіе. Его потертый цилиндръ, сдвинутый на затылокъ, по старомодному, черезъ-чуръ высокій, съ непомѣрно широкими полями, придавалъ ему очень комическій видъ. Длинная тѣнь падала отъ него наискось справа, переламывалась объ утесъ, въ которомъ вырублена была дорога, и колыхалась въ видѣ высокой трубы, забѣгая впередъ, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Теперь было уже значительно темнѣе. Луна подернулась точно газовой пеленой и казалась мѣднымъ шаромъ, который спускался къ горизонту; очертанія ея были уже не такъ ясны, какъ раньше. Легкій вѣтеръ поднялся съ моря и въ воздухѣ запахло сыростью. Но Сластовникову было жарко подъ тяжестью ноши. Онъ смотрѣлъ на согнутую спину своего спутника, который бодро подвигался впередъ, и этотъ человѣкъ, столь долго презираемый имъ, какъ будто выросъ въ его глазахъ. Къ уваженію, которое онъ питалъ къ нему теперь, примѣшивалась нѣкоторая доля таинственности и даже страха.

-- Далеко еще?-- спросилъ онъ.

-- Нѣтъ, вонъ виднѣется.

И Сластовниковъ дѣйствительно замѣтилъ на разстояніи километровъ двухъ сѣроватую груду деревеньки, которую непривычный глазъ могъ принять за кучу камней, оторвавшихся отъ скалы.

-- Вы не успѣете увидѣть сегодня Марса,-- озабоченнымъ тономъ сказалъ Пеларъ,-- видите какъ онъ поблѣднѣлъ, спустившись къ горизонту. Слишкомъ поздно уже... Но все равно я покажу вамъ луну. Видали вы ее когда-нибудь?

-- Никогда.

Они приблизились къ деревнѣ, которая казалась оставленною жителями. Ни огонька въ окнѣ, ни лая собаки; въ улицѣ, въ которую они вошли, вдругъ стало совсѣмъ темно, какъ въ погребѣ, и только откуда-то слышалось журчаніе падавшей воды фонтана. Осторожно шагая, чтобы не споткнуться, Сластовниковъ слѣдовалъ за Пеларомъ. Улица спускалась внизъ, они прошли ее, повернули въ другую, взяли направо и опять стали подниматься. Топотъ шаговъ ихъ звучалъ металлически въ ночной тишинѣ на четыреугольныхъ камняхъ мостовой. Теперь они опять вышли изъ деревни. Стало свѣтлѣе.

-- Вотъ мое гнѣздо, заявилъ Пеларъ, указавъ на стѣну двора, прилегавшаго къ дорогѣ. Верхушки двухъ каштановъ съ темными листьями колыхались надъ стѣной съ легкимъ шелестомъ. Другой стороной домъ, очевидно, прилегалъ къ самой пропасти. Но съ улицы ничего не было видно, кромѣ верхушки ея длинной крыши да нахлобученный куполъ обсерваціонной башни.

Пеларъ вынулъ ключъ и вложилъ его въ скважину низенькой темной калитки. Напирая на ключъ, который непріятно скрипѣлъ, онъ сказалъ:

-- Знаете, г. Сластовниковъ, ужъ очень давно я не имѣлъ гостей... Проходите.

Длинный флигель находился противъ самыхъ воротъ (башня прилегала къ нему слѣва); сквозь растворенную дверь и окно, занавѣшенное кисейной занавѣской, лился желтый свѣтъ небольшой лампы. Прямо противъ Сластовникова виднѣлся столъ съ наваленными фоліантами, бумагами и книгами, а на порогѣ на табуретѣ, противъ свѣта дремала, опустивъ голову на грудь, темная человѣческая фигура.

-- Поди спать, Пьеро, va mon bon!-- ласково сказалъ Пеларъ.

Фигура медленно подняла свое сморщенное обезьянье лицо, пошамкала ртомъ и, уставивъ съ безсмысленнымъ удивленіемъ мутные глаза на незнакомца, промолвила:

-- On rentre tard ici, monsieur, trop tard!

-- Ладно, Пьеро, или спать,-- отвѣтилъ Пеларъ, жестомъ приглашая Сластовникова войти.

Сластовниковъ былъ удивленъ убранствомъ кабинета Пелара. Онъ воображалъ попасть въ берлогу чудака-алхимика, а между тѣмъ комната, гдѣ онъ теперь находился, скорѣй напоминала бюро или канцелярію дѣлового человѣка, чѣмъ что-нибудь другое. За обширнымъ бюро изъ акажу, которое онъ увидалъ со двора, стояло кожанное кресло, направо у стѣны -- очень высокіе картоны со множествомъ зеленыхъ ящиковъ съ бѣлыми этикетами. На столѣ -- налѣво висѣла этажерка съ книгами, на письменномъ столѣ вмѣстѣ съ большой фаянсовой чернильницей, бумагами и книгами, было набросано въ безпорядкѣ множество фотографическихъ оттисковъ, гладкихъ и свернутыхъ въ трубочку. Кромѣ того у письменнаго стола былъ другой столикъ поменьше съ ворохомъ отчетовъ парижской академіи наукъ. Еще маленькій столикъ изъ бѣлаго дерева стоялъ у окна, и на немъ -- большой листъ александрійской бумаги съ недоконченнымъ чертежемъ, рейсфедеромъ, циркулями и линейками.

Все это пахло слишкомъ здоровымъ и усидчивымъ трудомъ, чтобы могло быть жилищемъ сумасшедшаго. Вдобавокъ хозяинъ дома въ черной ермолкѣ и туфляхъ, былъ такъ ласковъ и гостепріименъ. Онъ придвинулъ гостю стулъ, взялъ его шляпу и палку и даже попросилъ его курить. Здѣсь у себя дома онъ былъ другой человѣкъ; въ его предупредительности не было того заискиванія, которое отталкивало, а виднѣлось что-то отеческое.

-- Здѣсь съ моими книгами и телескопомъ мнѣ хорошо, я никогда-бы не разстался съ ними, если-бы необходимость не заставила,-- сказалъ онъ, развалившись въ своемъ креслѣ.

-- Обѣдали-ли вы, по крайней мѣрѣ?-- спросилъ появляясь изъ темноты, Пьеро.

-- Мнѣ не хочется ѣсть.

-- Какъ угодно; но вы знаете вашъ обѣдъ въ мастерской, на столикѣ въ углу.

-- Спасибо, мой другъ, не сердись и или спать. Я буду работать.

-- Какъ вамъ угодно.

И старый слуга опять исчезъ въ темнотѣ. Пеларъ проводилъ его глазами, подмигнувъ Сластовникову. "Чудаковатый, молъ, парень".

Потомъ онъ вдругъ всталъ и предложилъ идти въ обсерваторію.

-- Не будемъ терять времени, иначе мы и луну потеряемъ сегодня.

Отворивъ дверь, они очутились въ большой и темной сводчатой комнатѣ съ продольной щелью въ куполѣ, сквозь которую синѣло звѣздное небо. Огромный телескопъ на прочной подставкѣ перерѣзывалъ комнату, поднимаясь къ щели, точно пушка, съ угрозой направившая свое дуло къ небу. Желтый огонекъ горѣлъ сбоку на маленькомъ столикѣ, и при слабомъ свѣтѣ его Сластовниковъ замѣтилъ въ сторонѣ лѣсенку, которая точно повисла въ воздухѣ. Она опиралась подставками на колесахъ на полукруглый рельсъ и могла легко двигаться направо и налѣво. Пеларъ подошелъ къ стержню телескопа, къ которому въ стеклянномъ ящикѣ былъ придѣланъ какой-то механизмъ. Онъ повозился, что-то отворилъ, завелъ, и механизмъ тихо и правильно защелкалъ своими шестернями. Тогда Пеларъ объяснилъ, что это часовой механизмъ, что онъ двигаетъ инструментъ въ сторону, противоположную той, въ которую двигается земной шаръ и что это дѣлается для того, чтобы наблюдаемая точка оставалась неподвижной. Эта предусмотрительность очень понравилась Сластовникову. Онъ, который никогда не испытывалъ никакихъ неудобствъ отъ движенія земли и никогда даже особенно не думалъ, чтобы это могло случиться, почувствовалъ благоговѣніе къ ученымъ за ихъ остроумную выдумку. И это его настроеніе, увеличиваемое темнотою и новизною положенія, переходило въ умиленіе, почти въ экстазъ. Въ эту минуту новое чувство, никогда не испытанное имъ до того времени, наполнило его существо -- чувство гордости за то, что онъ цивилизованный человѣкъ конца XIX столѣтія, а не дикарь и не обезьяна. Онъ всегда считалъ астрономію наукой теоретической, и втайнѣ -- ненужной. И вотъ теперь передъ нимъ былъ человѣкъ, который болѣе всего въ мірѣ интересовался состояніемъ другихъ міровъ, и онъ самъ, Сластовниковъ, въ глубокую ночь, когда всѣ люди спятъ, не подозрѣвая о существованіи этихъ міровъ, пришелъ посмотрѣть, что на нихъ дѣлается.

Между тѣмъ Пеларъ просто и увѣренно приготовлялъ инструментъ для предстоящаго наблюденія. Онъ подошелъ къ стѣнѣ и сталъ вертѣть желѣзную ручку, какъ дѣлаютъ гарсоны кафе, чтобы поднять или опустить занавѣсъ надъ террасой, -- и куполъ задвигался, приводя въ щель новыя созвѣздія. Вотъ показался краешекъ луны, еще и еще и наконецъ почти весь ея мѣдно-красный шаръ, какъ будто насильно приведенный Пеларомъ. Потомъ Пеларъ направилъ трубку телескопа къ щели, затѣмъ легкимъ движеніемъ подвинулъ въ ту же сторону лѣстницу, взобрался на нее и усѣлся. Телескопъ послушно поддался движенію его руки, и освѣтилъ лице его желтымъ свѣтомъ. Сластовниковъ благоговѣйно слѣдилъ за каждымъ его движеніемъ; маленькая фигура старика показалась ему теперь величественно-строгой и прекрасной. Пеларъ приложилъ глазъ къ окуляру, откинувши немного голову назадъ, и потомъ покачалъ ею съ досадой.

-- Невидно?-- спросилъ Сластовниковъ съ тревогой.

-- Видно не такъ какъ слѣдуетъ... Впрочемъ, смотрите, -- сказалъ онъ. уступая ему мѣсто.

На совершенно черномъ полѣ зрѣнія сверкалъ отрѣзокъ круга, усѣянный зернами и правильными круглыми углубленіями, какія оставляютъ на смолѣ и мягкомъ гипсѣ треснувшіе пузыри. Поверхность имѣла видъ очень ярко освѣщеннаго мѣла и была такъ же шероховата какъ онъ. Безъ всякаго усилія воображенія Сластовниковъ убѣдился, что передъ нимъ именно освѣщенное, а не свѣтящееся тѣло, какимъ онъ, какъ всѣ мы привыкли представлять себѣ луну. Легкій морозъ пробѣжалъ по его затылку и по спинѣ, когда онъ вдругъ понялъ, что передъ нимъ колоссальная глыба земли, повисшая въ пространствѣ, и что онъ видитъ ее только потому, что на ней въ настоящее время день. Рѣшительно никогда онъ не воображалъ, что это такъ реально и убѣдительно. И онъ смотрѣлъ, упиваясь, съ наивнымъ счастьемъ, на мѣловую поверхность, стараясь думать, что это обманъ глазъ, и съ радостью убѣждаясь, что это дѣйствительность, доступная ребенку. Онъ сталъ смотрѣть на край луны въ томъ мѣстѣ, гдѣ она рѣзко ограничивалась черной полосой, и замѣтилъ, что и этотъ край шероховатый, почти щербатый, и что луна только относительный шаръ, а не математически правильный, какимъ кажется простому глазу. Одна вещь интриговала его: на мѣловой поверхности онъ замѣтилъ сѣрыя, неправильно очерченныя массы, рѣзко отличавшіяся отъ углубленіи и зеренъ, замѣченныхъ имъ раньше, и онъ спросилъ Пелара, что это?

-- Это высохшія, лунныя моря, -- отвѣтилъ тотъ.

-- Какъ это поразительно!-- восторженно воскликнулъ Сластовниковъ.-- Это настоящая мѣловая масса... Въ моемъ имѣніи около Славянска я ужъ это видалъ. Какъ она близка, кажется протянулъ бы руку и почувствовалъ бы ея шероховатость.

-- Но это очень высокія горы. Зерна, которыя вы замѣчаете, это -- вершины какихъ-нибудь лунныхъ Монблановъ.

-- Да, да правда... О, какъ я вамъ благодаренъ.

-- Вы это видите въ первый разъ?

-- Въ первый!.. Никогда не воображалъ, что это такъ. Меня удивляютъ эти треснувшіе пузыри, какъ ихъ углубленія правильны!

-- Это кажется, потому что они очень далеко. На самомъ дѣлѣ это глубокія долины.

Сластовниковъ опять принялся жадно смотрѣть въ телескопъ. А Пеларъ стоялъ внизу, заложивши руки за спину и серьезно сжавъ губы, имѣя видъ хозяина, показывающаго свои владѣнія.

-- Странное дѣло,-- замѣтилъ Сластовниковъ, не отрывая глазъ.-- Я замѣчаю какое-то движеніе въ полѣ зрѣнія. Точно теченіе многочисленныхъ струй. Тающій сахаръ въ водѣ производитъ въ ней такое точно движеніе.

-- Да, это земная атмосфера. Вы видите, какъ луна приняла густой золотистый цвѣтъ; это потому, что она спустилась къ горизонту. Чтобы разсматривать ее, приходится направлять трубку телескопа сквозь густой слой атмосферы, нагрѣтой и смѣшанной съ парами. Вы это и видите.

Сластовниковъ съ сожалѣніемъ оставилъ трубку и спустился внизъ. Пеларъ долго молча ходилъ по темной комнатѣ, потомъ вдругъ сказалъ:

-- И какъ подумаешь, что эта огромная земля безплодна и необитаема. При ея близости отъ насъ, при нашихъ средствахъ наблюденія, мы могли-бы ее изучить какъ какую-нибудь Африку, могли-бы видѣть даже сооруженія на ней, города, каналы и пр.

-- Но развѣ это доказано, что она безплодна?

-- Это несомнѣнно, потому что на ней нѣтъ атмосферы. Развѣ вы не замѣчаете, что на ней нѣтъ переходовъ свѣта, полутѣней? На ней все или освѣщено, или темно.

-- Но развѣ нельзя себѣ представить существъ, которыя могутъ жить безъ воздуха?

-- Представить себѣ все можно. Но еслибъ даже такія существа были, они на столько разнились-бы отъ нашей органической жизни, что мы не были-бы въ состояніи понять ихъ. Воздухъ нуженъ для дыханія, для зрѣнія, для слуха, для кровообращенія, для всего рѣшительно; если существуютъ живыя комбинаціи, которыя обходятся безъ воздуха, стало быть у нихъ есть такіе органы, такой способъ воспріятія, которыхъ мы не понимаемъ и никогда не будемъ въ состояніи понять... Впрочемъ, что фантазировать! Вотъ я вамъ покажу планету, на которой есть атмосфера, и вы увидите на сколько она разнится отъ луны.

Онъ подошелъ къ стѣнѣ и опять сталъ вертѣть ручку, передвигая куполъ. Луна исчезла. Пеларъ установилъ лѣстницу и телескопъ.

На черномъ полѣ зрѣнія виднѣлась теперь маленькая луна, величиною съ горошину, и въ неправильномъ разстояніи отъ нея были разбросаны четыре яркія точки. Но эта луна была матовая, точно видима была черезъ очень тонкую пелену тумана. Сластовниковъ съ жадностью смотрѣлъ въ трубку, но зрѣлище было ужъ не такъ интересно какъ предъидущее. Ему только понравился красивый темноголубой свѣтъ, переходившій въ черный, и который исходилъ какъ будто въ видѣ сіянія отъ незнакомой звѣзды.

-- Что это?-- спросилъ Сластовниковъ.

-- Это планета Юпитеръ.

-- Я вижу на ней какой-то темноватый поясъ, съ неправильными очертаніями, охватывающій экваторъ. Что это?

-- Облака. Ихъ вы никогда не увидите на лунѣ; а этотъ отсвѣтъ, который вы видите, тоже возможенъ только въ атмосферѣ.

И Пеларъ ясно и просто, какъ объясняютъ школьнику, прочелъ Сластовникову лекцію по физикѣ, о законахъ свѣта и отраженіи, о значеніи спектральнаго анализа для изученія физическаго строенія звѣздъ. Сластовниковъ вспоминалъ клочки плохо знакомой ему науки, поддакивалъ и развивалъ его мысли, очень довольный, что способенъ понимать такія сложныя и интересныя вещи. Глядя на луну онъ убѣдился теперь практически, что она состоитъ изъ такихъ-же тѣлъ, какъ земля; Юпитеръ убѣдилъ его въ существованіи атмосферы, мысль Пелара объ обитаемости міровъ перестала казаться ему теперь маніей. Онъ слушалъ съ пожирающимъ вниманіемъ, то вскакивая, то опять усаживаясь, чудесные разсказы Пелара. Теперь онъ описывалъ ему Марсъ. Онъ говорилъ, что на этой планетѣ есть сезоны, хорошая и дурная погода, и что для наблюденія ея, нужно, чтобы не только у насъ было ясное небо, но и на Марсѣ. Онъ говорилъ о снѣжныхъ полянахъ, которыя увеличиваются зимою и таютъ лѣтомъ, называлъ моря, заливы, проливы и материки, словно дѣло шло о материкѣ на землѣ. Потомъ онъ перешелъ къ описанію поверхности. Растительность на Марсѣ -- оранжевая, какъ у насъ она зеленая. Наша земля, разсматриваемая съ Марса, должна казаться зеленоватой звѣздой. Онъ описывалъ климатъ, болѣе знойный и влажный, и лунную ночь планеты, освѣщаемой четырьмя лунами, маленькими но размѣрамъ, но которые должны казаться огромными, потому что отстоятъ всего на 6000 верстъ отъ Марса. Существованіе этихъ планетъ еще не признано учеными, хотя онъ, Пеларъ, открылъ ихъ двадцать лѣтъ тому назадъ и описалъ. Мемуаръ его, представленный Парижской Академіи, былъ отвергнутъ, какъ она отвергаетъ все, что онъ представляетъ ей. Но это не важно. Американскій астрономъ Горнъ писалъ ему, что въ настоящее противостояніе онъ обратитъ особенное вниманіе на эти спутники, такъ какъ имѣетъ въ своемъ распоряженіи инструментъ необычайной силы... О, эта академія!.. Она отвергаетъ все, чего не понимаетъ. Скіапарелли -- не первый встрѣчный, а между тѣмъ подтвердилъ же онъ открытые имъ, Пеларомъ, раньше каналы на Марсѣ. Эти каналы усажены съ обѣихъ сторонъ деревьями и представляютъ правильную сѣть. Большая часть ученыхъ допускаетъ уже, что эти каналы искусственные. Но ученые все-таки черезчуръ трусливы. Для него, Пелара, нѣтъ сомнѣнія, что жители Марса, эти гиганты съ полпудовымъ мозгомъ, давно дѣлаютъ сигналы намъ, но мы не понимаемъ ихъ. Нѣтъ сомнѣнія, что они и не то еще сдѣлаютъ. Но нужно откликнуться, нужно, чтобы они поняли, что мы уже не ничтожные дикари, а владѣемъ сильными способами изслѣдованія, способны отвѣтить на ихъ сигналы. Счастье обитателей земли зависитъ отъ этого, и величайшее открытіе будущихъ вѣковъ, высшее чѣмъ открытіе Америки, будетъ открытіе сообщеній между мірами. Ахъ, это считаютъ нелѣпостью, маніей, бредомъ сумасшедшаго. Но развѣ Колумба не считали сумасшедшимъ? Да что Колумбъ! Въ наше время, когда Лессепсъ предложилъ прорыть Суэцкій перешеекъ, развѣ не говорили ученые, что когда каналъ будетъ готовъ, для наполненія его потребуется десять лѣтъ, а въ это время вода испарится, и что такимъ образомъ, каналъ останется вѣчно гніющимъ болотомъ? А Лессенсъ взялъ воду за шиворотъ и втолкнулъ ее въ свой каналъ. Тоже нужно сдѣлать съ Марсомъ. Люди такъ сотворены, что вѣрятъ только факту.

Сластовниковъ давно собирался уйти, чтобы оставить отдохнуть старика, но разсказы увлекали его, заставляя забывать время. Онъ просилъ у Пелара указаній на учебники и пособія, которые могли служить ему для ознакомленія съ астрономіей.

Они перешли въ другую комнату. Пеларъ диктовалъ Сластовникову названія, рылся въ библіотекѣ, довольный, что нашелъ такаго ученика. Онъ самъ предложилъ ему приходить на обсерваторію, когда угодно, весь готовый къ его услугамъ. Одного онъ требовалъ: соблюденія полнѣйшей тайны относительно знакомыхъ, и даже Ольги. По этому поводу онъ изложилъ свой французскій взглядъ на женщину. Она-де, существо ниспіее, не способное на увлеченіе большой идеей, которую всегда принижаетъ до своего уровня, оцѣниваетъ все не головой, а чувствомъ. Сластовниковъ не былъ согласенъ съ такимъ воззрѣніемъ, но обѣщалъ, все обѣщалъ. Потомъ онъ посмотрѣлъ на часы и испугался: было около двухъ часовъ ночи.

-- Я отнялъ у васъ всю ночь,-- замѣтилъ онъ сконфуженный,-- вамъ некогда будетъ даже выспаться.

-- О, я вотъ уже около сорока лѣтъ сплю не больше 4-хъ часовъ въ сутки, и хуже себя оттого не чувствую. Предубѣжденіе думать, что необходимо спать ночь. Все -- одна привычка.

Пеларъ пошелъ проводить Сластовникова до воротъ.

-- До свиданія, mon cher m-r Пеларъ, и извините...

-- До свиданія, мой другъ, -- отвѣтилъ старикъ и крѣпко пожалъ его руку своей горячей рукой.

Дверь захлопнулась.

Очутившись на улицѣ, Сластовниковъ первымъ дѣломъ поднялъ голову вверхъ и посмотрѣлъ съ любовью на новый міръ, который открылся передъ нимъ. Безлунное небо было теперь очень темно -- звѣзды рѣяли на немъ гораздо жарче и свѣтъ ихъ былъ ярче, а многія изъ нихъ казались даже больше. Сластовниковъ смотрѣлъ теперь на небо другими глазами. Теперь послѣ этой странной ночи ему казалось, что "завѣса будущаго", за которую ему иногда хотѣлось такъ страстно взглянуть, теперь раскрылась передъ нимъ, и что человѣкъ, который это сдѣлалъ, былъ Пеларъ. Ему казалось теперь страшнымъ, что многіе люди, какъ онъ самъ, и образованные и умные, въ то же время такъ жалко близоруки въ своемъ скептицизмѣ! Какъ муравьи, они имѣютъ глаза постоянно обращенными къ землѣ, и потому считаютъ себя большими и центромъ вселенной, они рѣшаютъ величайшіе вопросы о Богѣ, о смерти и счастьи, уставясь въ землю лбомъ, не вводя въ кругъ своихъ мыслей необходимаго понятія о многочисленности міровъ. Ему казалась теперь жалкой теорія матеріалистовъ, воображающихъ себя всезнающими, и онъ повѣрилъ теперь въ чудо, въ Бога, въ исключеніе. Самая мысль о смерти имѣла для него теперь утѣшеніе въ новомъ сознаніи, что многое изъ того, чего мы не можетъ понять, понято другими, высшими существами болѣе совершенной планеты, и можетъ быть когда нибудь объяснено и намъ. "Міръ и жизнь вѣчны" повторялъ онъ себѣ, и эта фраза пріобрѣтала для него огромное, радостное значеніе. "Если даже земная звѣздочка погаснетъ -- зажгутся новыя и новая жизнь зародится въ міровомъ пространствѣ". Изъ чистой выси, откуда онъ теперь вернулся, въ душѣ его осталось дыханіе чистоты и добра.

Онъ смотрѣлъ на людей словно съ недосягаемой высоты, какъ смотритъ взрослый человѣкъ на младенца и чувство сожалѣнія къ ихъ слабостямъ наполняло его. Владиміръ Андреевичъ, Ольга, чахоточная баронесса, Столѣтовъ, который никогда никого не любилъ и ни во что не вѣрилъ, казались ему несчастными, какъ и всѣ тѣ, кто заботится о деньгахъ, о тщеславіи, не зная, что жизнь вѣчна, и что мы не одиноки, а вмѣстѣ со многими другими мірами совершаемъ волю Верховнаго Творца. Онъ, Сластовниковъ, невѣрующій, въ эту ночь почувствовалъ Бога. И онъ шелъ бодро и весело, какъ человѣкъ, узнавшій раньше другихъ великую тайну.

VI.

Когда Сластовниковъ отворилъ калитку, на встрѣчу ему донесся издали шепотъ: "это вы, Сластовниковъ?" и тяжелые шаги Владиміра Андреича захрустѣли по дорожкѣ сада.

-- Какъ я васъ ждалъ, Николай Петровичъ!-- произнесъ онъ голосомъ, въ которомъ слышалось глубокое волненіе, -- Богъ знаетъ, что у насъ тутъ дѣлается!.. Дернула-же насъ нелегкая остаться здѣсь!..

-- Что случилось?

-- Да я ужъ и не знаю, право!-- отвѣтилъ тотъ, затянувшись сигарой. Красное пламя освѣтило его носъ и усъ, нервно вздрагивавшіе.-- Съ баронессой почему-то сдѣлалась истерика, потомъ кровь хлынула горломъ. Олю потребовала и вотъ держитъ ее всю ночь. Плачетъ, прощается со всѣми, однимъ словомъ собралась помирать. Оля крайне разстроена... Въ ея положеніи, подумайте, что изъ этого можетъ выйти.

-- Ее нужно увести оттуда.

-- Я пробовалъ, умолялъ, просилъ; но что подѣлаешь, она не слушается меня... Милый мой, голубчикъ, вызовите ее, она васъ послушаетъ... Она васъ такъ уважаетъ...

-- Какже это сдѣлать?.. Это я былъ невольной причиной всей этой исторіи.

-- Знаю, знаю... Ея мать очень вами недовольна.

-- То-то. Какъ-бы баронессѣ не сдѣлалось хуже, когда она увидитъ меня.

-- О, нѣтъ, напротивъ. Она васъ давно ожидаетъ. За что-то прощенія просить хочетъ. Пойдите, ради Бога!..

Баронесса, блѣдная какъ полотно, съ заострившимся носомъ, съ ввалившимися глазами, лежала на кровати неподвижно, слегка склонивши на бокъ голову. Ольга, заплаканная, сидѣла у изголовья. При входѣ Сластовникова, она бросила на него многозначительный взглядъ, который означалъ: скоро конецъ. Баронесса полуоткрыла глаза и постаралась улыбнуться. Эта улыбка была жалостная, въ ней чувствовалась что-то пришибленное: и наивная жалоба на несправедливость страданій и смерти читалась въ ней. Баронесса точно хотѣла сказать: я была такая добрая, веселая, такая милая дѣвочка, никому я не сдѣлала зла; а эта скверная болѣзнь все-таки обрушилась на меня, -- развѣ это справедливо?!..

Молчаніе было гробовое и торжественное; въ комнатѣ было душно и пахло разслабляющимъ, мускуснымъ запахомъ крови. Мысли Сластовникова были перепутаны и пестры, но образы, при всей ихъ калейдоскопичности, какъ-то странно гармонировали съ настроеніемъ его души. Ему вспомнился рыжій солдатикъ, товарищъ по ротѣ, нечистоплотный, глупый и со скверными манерами, за которыя Сластовниковъ его ненавидѣлъ. Чтобы отмстить ему, Сластовниковъ, дѣлясь братски съ прочими товарищами папиросами или водкой, всегда обходилъ его. И тотъ жадными глазами засматривалъ въ ротъ, слѣдя за каждымъ глоткомъ, за каждой затяжкой и терпѣливо собиралъ окурки. Потомъ въ первой стычкѣ животный страхъ обуялъ имъ и трясъ его съ головы до ногъ. Глядя на него, Сластовниковъ думалъ съ раздраженіемъ: почему онъ такъ боится смерти? Что онъ оставляетъ въ этомъ мірѣ: щи съ саломъ, оплеванные окурки! Пули ровнымъ жужжаніемъ прорѣзывали воздухъ. Вдругъ что-то шлепнуло. Солдатикъ выпучилъ большіе удивленные глаза, схватился за шею, откуда хлынула красная кровь на его пальцы; онъ странно, съ несвойственной ему ловкостью повернулся на каблукахъ, и грохнулся носомъ о земь. Тогда Сластовниковъ вдругъ понялъ, почему тотъ боялся, и жгучее раскаяніе за свою несправедливость защемило ему сердце. Онъ видѣлъ потомъ сцены болѣе ужасныя, на Шипкѣ, подъ Плевной, на Зеленой горѣ. Но тамъ падали герои, самоотверженные люди, и Сластовниковъ уважалъ ихъ, но не жалѣлъ, и не чувствовалъ своей виновности передъ ними. А рыжій солдатикъ казался ему жертвой, и съ его образомъ неизмѣнно возникали въ Сластовниковѣ жалость и упреки совѣсти, -- мучительное чувство невозможности поправить сдѣланную ошибку.

Это-же чувство онъ испытывалъ по отношенію къ баронессѣ. Въ то-же время онъ думалъ объ опытахъ гаважа доктора Дебова и о томъ, что такія болѣзни уже не существуютъ у жителей Марса. Мысль, что онъ теперь убѣжденъ въ томъ, что есть высшія существа въ мірѣ и что съ ними можно войти въ сношеніе -- обдала его радостью. Онъ рѣшилъ непремѣнно завтра-же пойти къ Пелару и увидѣть Красную звѣзду...

Вдругъ тихій-тихій и ровный шопотъ, исходившій какъ будто изъ глубокой пропасти, обратилъ его вниманіе. Все также неподвижная, съ закрытыми глазами, баронесса говорила, точно про себя:

-- Вотъ и смерть! Въ 26 лѣтъ въ могилу!.. Ужасно!.. Вмѣсто синяго неба -- сырая земля. Ни цвѣтовъ, ни музыки, ни баловъ -- ничего!.. Ты знаешь мое кремовое платье отъ Ворта? Какъ я его любила! Бѣдненькое, уже не надѣвать мнѣ его...

-- Голубушка, замолчи... Тебѣ нельзя говорить... И что за мысли!-- отвѣчала Ольга.

-- Ахъ, не утѣшай меня! Я вѣдь знаю, что помру, знаю! А ты будешь жить и любить!.. Только за что-же я именно должна умереть?!

Сластовниковъ и Ольга боялись, чтобы съ больной опять не сдѣлалось припадка, но она вдругъ лукаво улыбнулась и вѣки ея зашевелились.

-- Только знаешь, что меня утѣшаетъ? Меня утѣшаетъ, что и вы помрете, и всѣ, всѣ... Какъ у Лермонтова, помнишь? "А вѣчно любить невозможно..." Когда я была молоденькой, я думала, что никогда не помру... Какъ странно!

Баронесса опять улыбнулась и смолкла. Прошло нѣсколько минутъ, Сластовниковъ нагнулся къ ней; она заснула.

VII.

Ольга была очень удивлена, когда на другой день, пославъ звать Сластовникова къ чаю, узнала, что онъ рано утромъ ушелъ изъ дому, ничего не сказавъ. Ждали его къ завтраку, но онъ не явился... Тогда, зная его нервность, она подумала, что онъ ушелъ, чтобы не присутствовать при агоніи баронессы; а такъ какъ баронессѣ въ это утро было гораздо лучше, то Ольга почувствовала даже на нее досаду. И безъ того уже нѣтъ возможности остаться съ нимъ десяти минутъ наединѣ, такъ какъ больная деспотически требовала ихъ постояннаго присутствія при ней, а тутъ она еще совсѣмъ стала отдалять его отъ дома. Человѣкъ работящій, занятой, тутъ гдѣ работать! Къ тому-же и удовольствія никакого нѣтъ вѣчно сидѣть около больной. Ѣхали для своего удовольствія и вотъ!..

Ольга была какъ на иголкахъ. Она заходила къ баронессѣ, чтобы какъ-нибудь убить время. Но оставаться при ней долго она не могла. Помимо ея воли, и тѣмъ сильнѣе, чѣмъ дольше шло время и Сластовниковъ не являлся, она становилась все мрачнѣе, а назойливые вопросы больной объ ея другѣ раздражали ее. Она выходила на террасу, взглядывала на дорогу, или спускалась въ садъ и шла безцѣльно по песчанымъ дорожкамъ. Съ обѣдомъ его ждали очень долго. Ольга стала безпокоиться, настаивая, чтобы Владиміръ Андреевичъ пошелъ его розыскивать. Къ концу обѣда Сластовниковъ явился озабоченный, разсѣянный. Ольга искала его взгляда, но онъ повидимому нарочно избѣгалъ его. Оказалось, что онъ уже обѣдалъ, но гдѣ -- не сказалъ. Бѣдная женщина была огорчена. Она старалась хитростью выпытать, гдѣ онъ провелъ день, что дѣлалъ, но онъ отвѣчалъ уклончиво, и даже злился, когда она настаивала. Тогда она въ свою очередь обидѣлась, отодвинула свой стулъ въ темный уголъ комнаты и умолкла.

Владиміръ Андреевичъ, не терявшій аппетита, ѣлъ сочную грушудюшесъ, набивши ею полонъ ротъ, и высказывалъ свои соображенія о политической злобѣ дня, одобряя французовъ и порицая Бисмарка. Но его никто не слушалъ. Сластовниковъ, при всей своей озабоченности, замѣтилъ насупленный видъ Ольги и это его покоробило. Онъ вдругъ всталъ, какъ разъ въ серединѣ очень остроумнаго предсказанія Владиміра Андреевича на счетъ будущихъ судебъ Франціи, и заторопился: оказалось, что ему еще нужно сегодня кое-куда сбѣгать, и къ чаю онъ не поспѣетъ.

-- До завтра.

-- Экія у васъ вдругъ таинственныя дѣла появились, молодой человѣкъ,-- добродушно лукаво замѣтилъ Владиміръ Андреевичъ, протягивая руку; потомъ, погрозивши пальцемъ, прибавилъ: -- смотрите!

У Ольги вдругъ дрогнуло сердце. "А что если это правда?!" -- подумала она.-- "И даже навѣрно правда! Почему-бы ему и не дѣлать, что вздумается! Онъ свободенъ... А я, въ теперешнемъ положеніи, съ этимъ чемоданомъ, съ этой отвисшей и потемнѣвшей кожей щекъ, которыя кажутся немытыми, не очень привлекательна!.."

Раньше она всегда радовалась, что беременна. Зная любовь Сластовникова къ дѣтямъ, она думала, что теперь онъ будетъ ей принадлежать навсегда. И не то, чтобы она считала Сластовникова способнымъ измѣнить или покинуть ее, -- нѣтъ!-- но она считала себя недостойной любви такого человѣка, какъ онъ, считала себя ниже его. Въ наивномъ эгоизмѣ она смотрѣла на ребенка, какъ на своего защитника. Но въ настоящую минуту Ольга ненавидѣла свою беременность, дѣлавшую ее некрасивой.

А Сластовниковъ, вперивъ глаза въ пространство, быстро шагалъ по дорогѣ къ Пелару. Въ темной, сводчатой комнатѣ, которая перерѣзывалась желѣзной трубой телескопа, онъ оставилъ вчера часть своей души и эта комната манила его теперь къ себѣ. Утромъ, когда онъ проснулся, сердце его облилось радостью, при воспоминаніи о вчерашней ночи. "Такъ это, стало быть, правда! Луна -- вовсе не луна, а міръ, по которому можно ходить, строить, вырывать скалы. Что на ней нѣтъ атмосферы, это ничего не доказываетъ. Нѣтъ -- такъ будетъ со временемъ. Это недоконченный міръ, только всего. Будущія поколѣнія будутъ современемъ присутствовать при зарожденіи на ней жизни, и можетъ быть научатъ обитателей нашему прогрессу. Есть болѣе старые и болѣе новые міры, вотъ что важно... Ахъ, какъ хорошо жить и думать!.."

Небо было лунное, но усѣянное частыми, бѣлоснѣжными облаками, съ темно-голубыми промежутками. И эти облака казались не легкими, какъ чистая вата, а производили впечатлѣніе тяжелыхъ грудъ бѣлой извести. Это обстоятельство безпокоило Сластовникова. Онъ боялся, что Марса и въ эту ночь ему не увидѣть. И онъ искалъ его на небѣ въ томъ мѣстѣ, гдѣ ему указалъ его вчера Пеларъ. Но потому-ли, что онъ въ самомъ дѣлѣ былъ закрытъ, или потому что Сластовниковъ не умѣлъ оріентироваться, Красной звѣзды онъ не находилъ. Онъ удивился, когда вдругъ очутился передъ домомъ Пелара.

Онъ постучалъ и сталъ ждать. Отвѣта не было. Онъ вновь постучалъ, сильнѣе. Опять ничего не было слышно. Между тѣмъ, приложивши глазъ къ замочной скважинѣ, Сластовниковъ увидѣлъ знакомый огонекъ въ окнѣ. "Что-бы это значило? думалъ онъ.-- Неужели Пеларъ раскаивается, что довѣрился мнѣ? Или онъ можетъ быть на обсерваторіи и такъ углубленъ въ занятія, что не слышитъ меня?" Сластовниковъ изо всей мочи сталъ колотить въ калитку.

Послышалось шлепанье сабо, заскрипѣлъ замокъ, и искаженное отъ негодованія лицо Пьеро, хрипя и шамкая беззубымъ ртомъ, бросилось къ нему.

-- Eh bien, quoi?... Чего вамъ надо? Зачѣмъ барабаните? Идите своей дорогой! Здѣсь не комедію играютъ, здѣсь работаютъ, allez, allez!

И Пьеро хотѣлъ захлопнуть калитку. Но Сластовниковъ, хотя и ошарашенный такимъ пріемомъ, не допустилъ его сдѣлать это.

-- Mais, mon cher monsieur,-- возразилъ онъ,-- я прихожу по приглашенію г. Пелара. Я его другъ, русскій... Un russe!

-- Encore un! Connu!.. Assez! Смѣяться пришли... Журналисты!.. Описывать колдуновъ. Нѣтъ здѣсь колдуновъ...

-- Напротивъ я прихожу по очень важному дѣлу... Г. Пеларъ не могъ вамъ дать такихъ строгихъ приказаній на мой счетъ, онъ меня ждетъ.

И говоря это, Сластовниковъ вошелъ во дворъ.

-- Успокойтесь, увидите, онъ будетъ мнѣ очень радъ.

-- Eh bien tant pis, tant pis!-- шамкалъ Пьеро, отнимая руки отъ настежъ отворенной калитки, удивленный дерзостью молодого человѣка.

Сластовниковъ вошелъ въ переднюю комнату. Тамъ никого не было. Онъ повернулъ налѣво, отворилъ маленькую дверь въ обсерваторію и остановился на порогѣ. Въ темнотѣ, на высокой лѣстницѣ передъ телескопомъ сидѣлъ, опершись о бѣлую подушку, Пеларъ. Сбоку, какъ вчера, на маленькомъ столикѣ стояла небольшая керосиновая лампа, бросавшая желтый свѣтъ на его профиль. Голова его была обвязана краснымъ платкомъ, кончики котораго торчали на лбу въ видѣ рожковъ. Пеларъ не замѣтилъ прихода Сластовникова и не отвѣтилъ на его привѣтствіе. Его правый глазъ точно приросъ къ трубкѣ и составлялъ съ ней одно цѣлое. Лицо его, какъ и вся фигура, точно окаменѣло.

-- Я вамъ не буду мѣшать,-- тихо сказалъ Сластовниковъ, приближаясь на ципочкахъ къ старику.

-- Подождите,-- сухо отвѣтилъ тотъ.

Сластовниковъ сталъ ждать, затаивъ дыханіе. Пеларъ долго смотрѣлъ, точно рядомъ съ нимъ никого не было. Вдругъ онъ сказалъ отрывистымъ, повелительнымъ тономъ, не отрываясь отъ трубки:-- Подержите мнѣ лампу... Выше... Такъ!-- И взявъ позади себя съ подушки листокъ толстой бумаги и длинный карандашъ, то глядя въ инструментъ, то на бумагу, онъ сталъ осторожно рисовать какія-то линіи. Потомъ онъ попросилъ подать ему со стола картонку, въ которой находились рисунки и фотографіи, развязалъ ее, вынулъ одинъ листокъ и сталъ его сравнивать съ рисункомъ, только что сдѣланнымъ.

-- Кажется, у меня не двоится въ глазахъ, -- сказалъ онъ, -- а между тѣмъ вотъ уже второй разъ я вижу удивительныя перемѣны на Марсѣ... Смотрите сюда. Обратите вниманіе на эти линіи, онѣ теперь носятъ названіе каналовъ Скіапарелли. Вы видите, онѣ не выдуманы. Фотографическій аппаратъ обозначаетъ ихъ очень точно. И вотъ второй день какъ эти линіи раздваиваются, правильно и параллельно... У меня голова кругомъ идетъ... Ничего не понимаю...

Пеларъ закрылъ глаза ладонью, откинулся на подушку и вдругъ замолчалъ, какъ будто заснулъ.

-- Вы больны?-- съ участіемъ спросилъ Сластовниковъ.

-- Я очень страдаю сегодня... У меня сильное головокруженіе... И какъ подумаешь, что какой-нибудь разрывъ сосуда затемнитъ мозгъ и остановитъ сердце! И сорокъ лѣтъ работы пропадутъ даромъ, и великая истина, которую я долженъ повѣдать міру, застынетъ на устахъ... Развѣ это не ужасно, мой другъ?!

Повернувъ лицо къ Сластовникову, онъ грустно посмотрѣлъ ему въ глаза. Двѣ крупныя слезы тихо катились по его старческимъ щекамъ.

-- Вы просто устали... Вамъ нужно отдохнуть...

-- О, нѣтъ! Я не усталъ!.. И если надо умереть, я умру передъ этой трубкой... Я не боюсь смерти, но я ненавижу ее, потому что она помѣшаетъ мнѣ найти сообщеніе съ Марсомъ... О, если-бъ я не былъ глупъ, не увлекался въ молодости химерами, на которыя у меня ушло столько силъ и денегъ! Милліонъ, замѣтьте, цѣлый милліонъ я потратилъ на фаланстеры Кабе въ Америкѣ! Я думалъ тогда, что благодѣтельствую человѣчество! Съ глупцами, съ узкими и плоскими мозгами я хотѣлъ показать примѣръ возможности счастья на землѣ! Я не понималъ, что даже нашъ успѣхъ былъ-бы губителенъ для цивилизаціи, потому что это была-бы побѣда брюха надъ мозгомъ, тиранія посредственности съ крѣпкими мускулами надъ тонкимъ, хрупкимъ и впечатлительнымъ существомъ, у котораго сложныя извилины и много сѣраго вещества... О, если-бъ не это унизительное увлеченіе, я не сидѣлъ-бы безпомощно передъ трубкой, безъ возможности откликнуться на зовъ высшихъ существъ Марса!..

Сластовниковъ старался слушать внимательно, но жгучее нетерпѣніе разбирало его посмотрѣть поскорѣе на красный міръ, которымъ его такъ заинтересовалъ старикъ.

-- Марсъ, стало быть, видѣнъ сегодня хорошо?

-- О, да! Онъ прекрасенъ. На немъ почти вездѣ чудная погода. У полюсовъ много снѣга и особенно южный сверкаетъ бѣлизною.

-- Можно посмотрѣть?..

Теперь Сластовниковъ увидѣлъ, наконецъ, Марса. Это былъ оранжевый шаръ, величиною съ небольшой апельсинъ, сверкавшій на густомъ черномъ фонѣ. Поверхность его была усѣяна пятнами, то темными, точно чернила, то болѣе свѣтлыми и расплывчатыми; ближе къ полюсамъ эти пятна казались почти бѣлыми и искрились, точно поверхность полированнаго шара на солнцѣ.

-- Видите снѣгъ?-- спросилъ Пеларъ.

-- Вижу, вижу!

-- Замѣтьте особенность: на сѣверномъ полюсѣ (вы его видите внизу) ледяной поясъ уже, чѣмъ на южномъ,-- совсѣмъ какъ у насъ... Мы видимъ отсюда образованіе на Марсѣ полярныхъ льдовъ, паденіе и таяніе снѣговъ, облака, дожди и бури и возвращеніе хорошей погоды. Мы уже настолько хорошо знаемъ метеорологію этой планеты, что напередъ знаемъ форму, величину и положеніе полярныхъ снѣговъ, а также съ приблизительной точностью можемъ предсказать состояніе атмосферы, ясное или облачное. Мы знаемъ съ точностью полусекунды, величину дня и ночи на Марсѣ и продолжительность сезоновъ. Сутки тамъ длятся, напр., 24 часа 37 минутъ и 23 секунды; годъ имѣетъ 686 нашихъ и 688 мартовскихъ дней. Мы взвѣсили его тяжесть, изучили его географію, мѣстами лучше чѣмъ нашу собственную. Вотъ смотрите,-- прибавилъ Пеларъ, протягивая Сластовникову карту,-- это земля Гюггенса, это -- Галилея, вотъ океанъ Ньютона, вотъ континентъ Коперника. Но обратите вниманіе насколько удобнѣе распредѣлены на этой планетѣ вода и суша. Земной шаръ покрытъ водою на три четверти всей своей поверхности. Наши материки ничто иное, какъ огромные острова. На Марсѣ наоборотъ; тамъ больше суши, чѣмъ воды. Тамошнія моря настоящія средиземныя -- это внутреннія озера, соединенныя между собой проливами, которые наполняютъ Ламаншъ или Красное море. Такая географическая сѣть лучше нашей; тамъ не приходилось открывать Америки, потому что сообщенія просты и удобны.

И все болѣе и болѣе увлекаясь, Пеларъ продолжалъ:

-- Марсъ вѣситъ въ десять съ половиною разъ меньше земли. Онъ и меньше ея и состоитъ изъ матеріаловъ, которые легче нашихъ... Смотрите, что изъ этого слѣдуетъ! Когда житель Марса поднимаетъ 1,000 килограммовъ, мы у себя при одинаковой силѣ поднимемъ только 370! Представьте же себѣ насколько легче имъ ворочать глыбы, совершать работы, двигаться, чѣмъ намъ. Житель Марса при массѣ въ 70 килогр. чувствуетъ тяжесть только въ 27! Все это факты!.. Вы видите, что Марсъ не инертная, каменная масса, а живой міръ. И мы должны, мы обязаны искать на немъ людей и войти съ ними въ сношенія... О, эти люди! Все заставляетъ думать, что это высшія существа, колоссы, которые могутъ имѣть даже новые органы воспріятія, которые намъ неизвѣстны, но о которыхъ мы можемъ догадываться. Развѣ мы не знаемъ, что нѣкоторые слѣпые воспринимаютъ цвѣтовыя ощущенія? Вы навѣрно слышали о слѣпорожденномъ, который говорилъ, что звукъ барабана даетъ ему понятіе о красномъ цвѣтѣ! Вы знаете также, что при нѣкоторыхъ нервныхъ болѣзняхъ получаются новыя способности, напр., умѣніе читать въ темнотѣ или съ завязанными глазами, узнавать чужія мысли, отгадывать будущее!.. Отчего же не допустить, что при высшемъ развитіи такія способности могутъ существовать какъ нормальное явленіе? Что касается меня, я въ этомъ убѣжденъ.

Эти фантастическія мечтанія обнаружили въ Пеларѣ образъ мыслей отставного комуниста школы Фурье. Слушая его, Сластовниковъ вспомнилъ студенческіе споры и мечтанія на первомъ курсѣ академіи, въ маленькой и накуренной комнатѣ, за самоваромъ, споры, длившіеся всю ночь, гдѣ недостатокъ знанія замѣщался избыткомъ молодого воображенія, и гдѣ положительные люди клеймились кличкою "филистеровъ". Онъ вспомнилъ, какъ накинулись они разъна ученаго студента (онъ дѣлалъ уже самостоятельныя клиническія работы и былъ матеріалистъ неисправимый), когда онъ въ отвѣтъ на утвержденія, что при сумасшествіи происходятъ измѣненія въ клѣточкахъ сѣраго вещества, сказалъ:

-- Да ты поймай мнѣ эту клѣточку за хвостъ (ихъ кстати нѣсколько въ этихъ клѣточкахъ) да покажи подъ микроскопомъ!..

Тогда нужно было вѣрить, -- все равно -- въ науку, въ совершенствованіе человѣческаго рода, въ близкое счастье, въ возможность сразу перемѣнить людей, въ "на другой день, послѣ"... Было время, когда Сластовниковъ смѣялся надъ этимъ молодымъ задоромъ, но чѣмъ дольше онъ жилъ, чѣмъ больше время это отступало назадъ, оно покрывалось дымкой поэзіи, и ему пріятно было услышать откликъ его въ словахъ Пелара...

Теперь Сластовникову хотѣлось знать подробности о томъ, какимъ образомъ можно сдѣлать опытъ сообщенія съ обитателями Красной звѣзды, "допустивши мысль, что они не только существуютъ, но еще созданы такимъ образомъ, что могутъ понять наши сигналы". Въ глубинѣ души Сластовниковъ былъ уже убѣжденъ, что это такъ и иначе даже быть не можетъ, но теперь больше чѣмъ когда-нибудь ему хотѣлось дѣйствовать разсудочно, безъ увлеченій и главное послѣдовательно, чтобы впослѣдствіи не укорять себя въ легкомысліи, не быть смѣшнымъ, а тѣмъ паче не пріобрѣсти репутацію сумасшедшаго.

Тогда Пеларъ принялся развивать свой планъ:

-- Я выхожу изъ той мысли,-- началъ онъ,-- что обитателямъ Марса наша планета должна быть лучше знакома, чѣмъ ихняя намъ. Зная, что они старше насъ, я предполагаю, что ихъ инструменты болѣе совершенны, и наблюденія постоянны. Они во время "оппозиціи" должны быть цѣликомъ сосредоточены на насъ. Стало быть, всякая большая перемѣна на нашей планетѣ должна ихъ особенно поразить. Но, замѣтьте... и это очень важно!-- какъ бы ни были совершенны ихъ инструменты, они не въ силахъ бороться противъ одного фатальнаго препятствія. Я вамъ объясню это вотъ какъ: даже подъ микроскопомъ мы не въ состояніи разсмотрѣть строеніе непрозрачнаго тѣла, если не проектируемъ на него большую массу свѣта. Мы дѣлаемъ это съ помощью вогнутаго зеркальца, неправда-ли?

-- Совершенно вѣрно, я разсматривалъ при этихъ условіяхъ минералы.

-- Ну, вотъ видите! Вы помните, стало быть, какъ, бросивъ сильный свѣтъ на поверхность едва замѣтной крупинки мѣла или другого минерала, мы вдругъ видимъ раковины или кристаллы, которые подъ микроскопомъ принимаютъ причудливыя формы башень, домовъ, развалинъ и т. п. Теперь... Жители Марса не могутъ направить на насъ нужную массу свѣта, которая освѣтила бы насъ больше чѣмъ самое солнце. Этому мѣшаетъ и разстояніе и физическая невозможность... Нужно было бы зажечь не только весь Марсъ, но нѣсколько Марсовъ... Но дѣло мѣняется, если мы сами интенсивно освѣтили бы извѣстный участокъ нашей планеты. Мы сыграли бы роль вогнутаго зеркала, и наблюдатель на Марсѣ съ помощью усовершенствованнаго инструмента вдругъ замѣтилъ бы то, чего безъ этого свѣта онъ видѣть не можетъ, или видитъ очень смутно... Вы поняли теперь мою мысль?

-- Вы склоняетесь къ системѣ зеркалъ... Это понятно... Но вотъ чего я не понимаю: земля видима съ Марса, когда на ней день... Вы, стало быть, хотите соперничать съ солнцемъ... Какой же силы должно быть это освѣщеніе?

По лицу Пелара мелькнула тонкая улыбка. Онъ, какъ учитель, радовался возраженіямъ своего ученика, свидѣтельствовавшимъ объ его понятливости; онъ поощрительно кивалъ головою, давая ему подробно изложить свои сомнѣнія, чтобы тѣмъ сильнѣе поразить его своими аргументами.

-- Неправда-ли?.. Eli bien! Да, я хочу соперничать съ солнцемъ, или вѣрнѣе, я заставлю его служить моимъ цѣлямъ... Слѣдите хорошенько за ходомъ моихъ мыслей.

Пеларъ громко высморкался въ клѣтчатый фуляръ, откинулся опять на подушку, потомъ педантическимъ жестомъ отставилъ впередъ указательный палецъ и устремилъ свой взглядъ въ глаза молодого человѣка.

-- Въ этомъ вопросѣ -- двѣ стороны: можно освѣтить извѣстный участокъ земли, какой-нибудь городъ, напр. Парижъ, съ тѣмъ, чтобы жители Марса могли насъ лучше изучить и увидѣть, что мы живемъ большими скопищами, т. е. обществами. Можно ограничиться болѣе простой вещью, но и болѣе практической, это: послать имъ сигналъ, дать имъ замѣтить на земной планетѣ что-нибудь необычайное и тѣмъ привлечь ихъ особенное вниманіе на насъ. Суть оказывается въ томъ и другомъ случаѣ тожественна; разница въ размѣрахъ, только въ размѣрахъ. Гдѣ источникъ свѣта наиболѣе сильный и дешевый? Конечно солнце... Вы знаете изъ учебниковъ, что съ помощью зеркала мы можемъ сосредоточить въ десять разъ больше солнечныхъ лучей, чѣмъ ихъ обыкновенно падаетъ на данную точку. Представьте себѣ теперь, что мы увеличиваемъ діаметръ зеркала -- количество лучей будетъ больше. Но представьте себѣ, что вмѣсто одного -- мы употребимъ сто, съ такимъ же діаметромъ. Такимъ образомъ данный участокъ земли (положимъ въ нѣсколько тысячъ метровъ) можетъ послать въ сто разъ больше свѣта, немного меньше... Это очевидно?.. Вы можетъ быть спросите, какъ мы ихъ пошлемъ? Съ помощью простого зеркала, конечно!

-- Вы, стало быть, будете оперировать днемъ?-- воскликнулъ Сластовниковъ, вдругъ понявъ въ чемъ дѣло. Онъ почему-то вбилъ себѣ въ голову, что нужно непремѣнно дѣйствовать ночью.

-- Какъ же иначе? Не только днемъ, но именно въ яркіе солнечные дни... Вотъ вамъ одинъ способъ дѣлать сигналъ. Затѣмъ выжидается время, когда и у насъ, и на Марсѣ ночь, и мы другъ друга видѣть не можемъ; мы съ помощью сильныхъ динамо-электрическихъ машинъ и системы зеркалъ можемъ послать на Марсъ пучекъ свѣта сильнѣе солнечнаго въ тысячу, двѣ, три тысячи разъ. Можно, стало быть, добиться того, что насъ могутъ видѣть съ Марса, когда у насъ ночь... Когда они отвѣтятъ на нашъ сигналъ, это, надѣюсь, произведетъ впечатлѣніе, ей? Тогда правительства всего земного шара дадутъ средства на продолженіе сигналовъ. Тогда-то можно будетъ и освѣтить съ нужной интенсивностью наши города и комбинировать сигналы такимъ образомъ, чтобы превратить ихъ въ настоящій свѣтовой телеграфъ... Инструменты у жителей Марса должны быть совершеннѣе нашихъ... А между тѣмъ и у насъ уже строится инструментъ, посредствомъ котораго мы увидимъ Марсъ, какъ если бы онъ отстоялъ всего на 90 километровъ. Девяносто километровъ, вы понимаете, это -- ничто! Отсюда, изъ Антиба, мы въ нѣкоторые дни видимъ Корсику, а она отстоитъ отъ насъ на 400 километровъ!.. Если бы представить себѣ, что жители Марса сдѣлали бы для освѣщенія своей планеты то, что я предлагаю для нашей, мы точно также съумѣли бы отличить ихъ города и постройки... Наконецъ замѣтьте еще слѣдующее. Обитателямъ Марса гораздо легче манипулировать колоссальные инструменты, чѣмъ намъ. Я уже вамъ объяснилъ, почему.

Сластовниковъ былъ увлеченъ. Слушая эти простые, почти азбучные разсчеты, у него вдругъ проснулась сумасбродная, легкомысленная рѣшимость.

-- М-r Пеларъ,-- сказалъ онъ,-- я даю деньги на опыты...

Пелара при этомъ точно ударило дубиной по головѣ. Онъ отшатнулся назадъ, съ раскрытымъ ртомъ и безсмысленнымъ взглядомъ, и только могъ проговорить: Eh?

-- Да, я даю деньги на эти зеркала... Пусть... А тамъ... тамъ дальше увидимъ... Можетъ быть и машины... динамо-электрическія машины... Однимъ словомъ, я рѣшился... Я вѣрю въ васъ...

Пеларъ слушалъ, стараясь отдать себѣ отчетъ въ этихъ словахъ. Лицо его вдругъ стало краснѣть, слезы быстро-быстро закапали изъ глазъ, затѣмъ лицо покривилось, нижняя губа отвисла и челюсть непослушно, истерически заходила.

-- Mo... mon... bon... mon... grand slave!..

Онъ вскочилъ, халатъ его распахнулся, обнаживъ бѣлье, рожки платка, съѣхавшаго на затылокъ, точно увеличились и навострились; трясясь всѣмъ тѣломъ, дрожащими руками онъ нащупалъ руку Сластовникова и сталъ тыкать въ нее носомъ, стараясь ее поцѣловать.

-- Я зналъ это всегда... Будущее принадлежитъ славянину... Nous sommes pourris, nous autres, nous sommes pourris!..

Пеларъ стоялъ противъ Сластовникова, сгорбленный, съ отвисшей челюстью, съ отставленными дрожащими руками, въ которыхъ онъ держалъ носовой платокъ и какъ будто вдругъ постарѣлъ и раскисъ.

Сластовникову, глядя на него, казалось, что онъ съ большой высоты вдругъ грохнулся о земь. Онъ думалъ, что Пеларъ гораздо сильнѣе и потому къ его чувству усталости послѣ внутренней борьбы съ принятымъ рѣшеніемъ примѣшивались досада и даже разочарованіе.

-- Отдохните, соберемся съ мыслями, -- сказалъ онъ, взявъ старика за плечо, -- а завтра на свѣжую голову. обсудимъ, что намъ дѣлать. Дѣла теперь будетъ много!

-- Oh, oui! Oh, oui!-- плаксиво отвѣтилъ старикъ, расправляя платокъ, чтобы въ него высморкаться.

VIII.

На другой день, проснувшись и лежа въ постели, Сластовниковъ протиралъ глаза съ ожесточеніемъ.

-- Что за нелѣпость,-- думалъ онъ, -- вотъ я очутился bailleur de fonds для междупланетныхъ сообщеній! Связался со старикомъ, который по всѣмъ видимостямъ -- маньякъ, и далъ себя обойти! Хорошъ я гусь, нечего сказать!..

То обстоятельство, что онъ согласился дать деньги, его не безпокоило. Не денегъ ему было жалко. Онъ даже не зналъ хорошенько, сколько ихъ понадобится. "Ну, что-жъ, думалъ онъ, потрачу сто, двѣсти тысячъ рублей. Мнѣ еще довольно останется, и намой вѣкъ хватитъ!" Ему именно было досадно, что онъ повѣрилъ въ химеру, и теперь ему было ясно, что это химера, какъ вчера было ясно, что это простая и геніальная мысль.

Въ дверь постучали; горничная пришла отъ имени Ольги просить его къ чаю и освѣдомиться, здоровъ-ли онъ, потому что было уже около 11 часовъ, а онъ обыкновенно вставалъ рано.

"Ну, еще эта!.." -- подумалъ онъ съ раздраженіемъ. И онъ отвѣтилъ, что выйти не можетъ, что ему нужно писать письма, но что онъ здоровъ, и благодаритъ madame sa ея заботливость. А чай пусть принесутъ ему сюда.

"Однако, -- продолжалъ онъ думать, натягивая панталоны,-- не фокусъ же я видѣлъ въ телескопѣ. Не для меня же Пеларъ устроилъ все это. Я видѣлъ собственными глазами и моря, и материки, и проливы, и поляны, покрытыя снѣгомъ,-- передъ нимъ сверкнулъ оранжевый материкъ Марса, и онъ прибавилъ мысленно:-- и все это дѣйствительно необычно, но прекрасно. Наконецъ видѣлъ я и эти искусственные каналы, видѣлъ облака!.. Положимъ, что обитаемость этой планеты -- гипотеза,-- но гипотеза законная, и даже ничего въ ней нѣтъ смѣшного и дикаго, а напротивъ, все въ ней естественно и вѣроятно. Опять сигналы -- можетъ быть это и чепуха, а можетъ быть и нѣтъ... Только что все это необычно, ново и кажется мнѣ дико, какъ когда-то казалась дикой музыка Вагнера... Нужно свыкнуться... Только не Пелару это сдѣлать! Ишь вѣдь какъ раскисъ старикашка, хоть въ гробъ клади... Не дамъ я ему денегъ, чортъ его возьми!.. Постараюсь его отвадить отъ дома и баста!"

Въ то же время ему представилось, какъ это онъ будетъ отваживать старика, и ему стало его жалко. Въ это время Сластовниковъ чесался передъ зеркаломъ и обратилъ вниманіе на свое лицо. Оно было злое и непріятное.-- "Что за харя, Господи!" -- Онъ наскоро одѣлся и вышелъ. Въ корридорѣ онъ встрѣтилъ горничную, которая несла на большомъ подносѣ чайникъ, сахарницу, молоко, хлѣбъ, салфетки.

-- Несите назадъ, я раздумалъ, -- приказалъ онъ.

Ольга, при входѣ его, бросила на него испытующій взглядъ, но въ пожатіи его руки она почувствовала большую сердечность. Онъ повеселѣлъ при видѣ ея, радуясь, что отвлечетъ вниманіе отъ непріятныхъ размышленій. Владиміръ Андреевичъ тоже ему очень обрадовался. Какъ человѣкъ деликатный онъ не сталъ его разспрашивать, гдѣ онъ былъ, но тотъ самъ вызвался на объясненіе. Онъ сказалъ, что увлекся однимъ научнымъ вопросомъ, ѣздилъ въ Ниццу заказывать книги, и тамъ встрѣтился съ однимъ знакомымъ, который пригласилъ его къ себѣ провести вечеръ. Какъ разъ въ это утро дѣйствительно были получены книги на имя Сластовникова, такъ что ему повѣрили.

Сластовниковъ былъ очень оживленъ, но это оживленіе было искусственное. Во время разговора онъ постоянно вспоминалъ данное слово Пелару и старался совершенно напрасно отогнать непріятное воспоминаніе. Такъ какъ въ головѣ его неотвязно вертѣлась мысль, или, вѣрнѣе, боязнь, что вчерашнее увлеченіе его было послѣдствіемъ безхарактерности, то онъ нашелъ возможность свести разговоръ на безхарактерность вообще и свою въ частности, и разсказалъ по этому поводу нѣсколько анекдотовъ изъ своей гимназической жизни, доказывавшихъ, что онъ всегда поддавался чужому вліянію. Разсказывалъ онъ въ комическомъ тонѣ и Ольга много смѣялась. Владиміру Андреевичу это подало поводъ изложить свои взгляды на воспитаніе, и онъ съ видимымъ удовольствіемъ повторялъ, что "когда у него будутъ дѣти" онъ и такъ и этакъ сдѣлаетъ.

-- Чтобы дѣти не могли быть увлечены въ развратъ, -- говорилъ онъ,-- главное, чтобы отецъ ихъ былъ другомъ, которому дѣти довѣрялись бы безгранично, все бы ему разсказывали откровенно!..

Сластовниковъ поддакивалъ, дополнялъ и развивалъ мысль Зла диміра Андреевича, а въ головѣ его гудѣлъ, какъ натянутая струна, стихъ Гамлета:

Я голубь мужествомъ, во мнѣ нѣтъ страсти...

И мнѣ обида не горька...

Бесѣда была очень сердечная. Ольга принесла работу -- крохотныя дѣтскія рубашенки, которыхъ она готовила уже шестую дюжину. Владиміръ Андреевичъ продолжалъ изглагать свои педагогическія теоріи, разворачивалъ рубашенку и разглядывалъ ее на свѣтъ, ухмыляясь въ усъ:

-- Не коротки-ли?-- замѣтилъ онъ.

-- Ну, что ты знаешь?!

-- Ну... Ну...

Отъ долгаго обманыванія мужа дѣло это перешло у Ольги въ привычку и ничего уже ей не стоило. Она обходилась съ Владиміромъ Андреевичемъ ласково, заботилась о немъ какъ и прежде, точно онъ былъ-бы ея близкій родственникъ или отецъ. Она давала себя цѣловать, позволяла видѣть себя въ такомъ откровенномъ неглиже, въ какомъ никогда бы не рѣшилась предстать передъ Сластовниковымъ, но всегда оставалась вѣрна только Сластовникову и только онъ могъ пробуждать въ ней страсть. Она и теперь, отвѣчая такъ добродушно Владиміру Андреевичу, сгорала отъ нетерпѣнія остаться съ Сластовниковымъ наединѣ и крѣпко жала ему ногу подъ столомъ. Нагнувшись надъ работой и быстро дѣлая швы своими тонкими пальцами, она украдкой бросала на Сластовникова нѣжные взгляды, и омъ казался ей такимъ прекраснымъ и благороднымъ!

Они сидѣли такъ втроемъ очень долго. Солнце бросало косые лучи на бѣлую скатерть, играло на мѣди самовара, на желтой соломѣ рабочей корзины, на которой красной шерстью были вышиты литеры "Antibes", зажигало искры на хрустальныхъ стаканахъ съ темно-оранжевой жидкостью; а синій воздухъ, слегка подернутый прозрачной золотой пылью, былъ свѣжъ и торжественъ. Въ саду верхушки деревьевъ не шелохнулись, выставляя на солнце свою яркую зелень. Сластовниковъ нервно болталъ ложечкой въ стаканѣ, часто мѣняя положеніе. Глядя на него, Владиміръ Андреевичъ незамѣтно перешелъ на свою любимую тему,-- на вопросъ о женитьбѣ Сластовникова. Онъ сердечно любилъ молодого человѣка, и его нервность, его частые переходы отъ оживленія къ тоскѣ и апатіи объяснялъ его одиночествомъ, неимѣніемъ семьи. Онъ былъ убѣжденъ, что изъ Сластовникова вышелъ бы отличный мужъ, превосходный отецъ.

-- Есть возрастъ, -- говорилъ онъ, -- когда человѣкъ не можетъ оставаться одинъ безъ ущерба для своего характера, работы, прямо скажу -- для своего здоровья. Да, здоровья! И замѣтьте, я не имѣю въ виду физіологической стороны вопроса. Господи, въ вашъ возрастъ, я понимаю очень хорошо, вы не можете обойтись безъ подруги или безъ подругъ -- это все равно! Но вернуться домой ночью и не чувствовать, что тамъ за дверью есть существо, которое васъ любитъ, бѣгать изъ дому, чтобы не оставаться одному, быть разстроеннымъ и не получать утѣшенія въ ласкѣ любимой женщины, -- право, à la longue, я бы съума сошелъ!.. Что касается меня, повѣрьте, я полюбилъ жизнь только съ тѣхъ поръ, какъ женатъ, и даже именно съ тѣхъ поръ, какъ жизнь наша утопталась, такъ сказать, потому что въ началѣ брака и у насъ были ссоры и неудовольствія и оба мы были неправы. Ну, а потомъ все вошло въ колею, сдѣлали уступки другъ другу, сжились и свыклись. Вы не смотрите, что Ольга такая спокойная и добрая, вѣдь она -- ухъ, баба, ежели что не по ней!..

Онъ добродушно посмотрѣлъ на Ольгу. Закусивъ губы и угрюмо опустивъ глаза, она быстро-быстро дѣлала шовъ.

-- Что-же ты молчишь? Ай неправду говорю?

-- Ну что-жъ правда, правда! Что изъ этого?!

Она вколола иголку въ работу и вдругъ встала:

-- Пойти посмотрѣть, что у Вари дѣлается.

Сластовниковъ въ сотый разъ повторялъ свои доводы противъ брака.

Владиміръ Андреевичъ, по его мнѣнію, ошибался. Онъ человѣкъ черезчуръ непостоянный, черезчуръ поддается первому впечатлѣнію, чтобы примириться съ тихой и покойной жизнью. И потомъ, Господи,-- нельзя же жениться только потому, что надо жениться! Дѣло черезчуръ серьезное.

Но Владиміръ Андреевичъ повторялъ свое. Потому онъ и нервенъ, что не женатъ. И онъ ничего не дѣлаетъ, чтобы поближе сойтись съ хорошей женщиной. Порядочныхъ женщинъ больше чѣмъ кажется... Чаще, всего сами мужчины виноваты... Нѣтъ, право, неужели онъ связанъ уже съ какой-нибудь женщиной?..

Въ другой разъ этотъ разговоръ пробудилъ бы въ Сластовниковѣ упреки совѣсти. Но теперь ему было не до того. Рядомъ съ мыслями, вызванными этой бесѣдой, въ головѣ его продолжалась прежняя работа.

"Во-первыхъ, человѣкъ, открывшій четыре спутника Марса, фотографирующій звѣдное небо и разсуждающій такъ математически правильно, -- сумасшедшимъ быть не можетъ. Скорѣе мы всѣ, и я первый, узколобые резонеры à la М. Thiers. Гипотеза его нисколько не нова, но чрезвычайно грандіозна. Только человѣкъ, воспитанный на идеѣ любви къ человѣчеству, можетъ такъ бравировать мнѣніями окружающихъ и сорокъ лѣтъ преслѣдовать одну и ту же мысль. Вотъ онъ танцовалъ для потѣхи пьянаго купчишки, прослылъ сумасшедшимъ и ему это все равно. А кто изъ насъ согласенъ на униженіе ради убѣжденія?! Мнѣніе свѣта для насъ дороже человѣства. Капитанъ Рудэръ, желавшій превратить песчаную Сахару въ глубокое море, тоже считался долгое время оригиналомъ. Однако-же силой воли и настойчивости онъ добился наконецъ того, что мысль его признана была вѣрной и даже должны были начаться работы. Правда, Рудэръ не выдержалъ и умеръ отъ чахотки. Но мысль Пелара еще геніальнѣе".

У Сластовникова мелькнуло въ головѣ соображеніе, что когда работы по прорытію перешейка были-бы сдѣланы и Сахара наполнилась-бы водою, астрономы Марса замѣтили-бы можетъ быть такое точно явленіе, какое замѣтилъ Пеларъ относительно раздваиванія нѣкоторыхъ каналовъ Скіапарелли. Вотъ когда интересно было бы наблюдать Марсъ и вотъ сигналы дѣйствительно! Если къ нимъ присоединить еще систему сигналовъ Пелара, то вопросъ о сообщеніи съ Марсомъ былъ бы окончательно рѣшенъ. Эта выдумка очень понравилась Сластовникову и онъ рѣшился непремѣнно сообщить ее Пелару, чтобы узнать его мнѣніе на этотъ счетъ.

Зайдя потомъ къ баронессѣ, онъ былъ уже совсѣмъ спокоенъ и имѣлъ очень довольный видъ. Баронесса, все еще слабая, успѣла оправиться отъ своего испуга и была очень мила. Она сидѣла полулежа въ постели, точно послѣ родовъ, въ чепчикѣ съ красивымъ бордюромъ изъ валансьенскаго кружева и въ очень изящной ночной кофточкѣ. При видѣ Сластовникова, она съ улыбкой протянула ему руку:

-- Здравствуйте, противный! Два дня не хотѣлъ меня видѣть!..

IX.

Наканунѣ, разставаясь съ Пеларамъ, Сластовниковъ обѣщалъ написать своему банкиру въ Петербургъ о переводѣ своего вклада въ Парижъ. На другой день онъ долженъ былъ встрѣтиться со старикомъ, чтобы переговорить относительно заказовъ въ Парижѣ зеркалъ для предстоящихъ работъ. Если бы фирма, къ которой они имѣли намѣреніе обратиться, не могла въ скоромъ времени доставить всего количества зеркалъ, Сластовниковъ хотѣлъ обратиться къ другимъ. Нужно было сразу занять нѣсколько фирмъ, чтобы начать работы возможно скорѣе, такъ какъ благопріятное противостояніе Марса уже началось и длится оно всего нѣсколько мѣсяцевъ.

У Сластовникова было 450 тысячъ рублей совершенно свободныхъ, т. е. оставшихся послѣ смерти его отца въ процентныхъ бумагахъ, кромѣ имѣній, дававшихъ безъ всякихъ усилій со стороны Сластовникова, больше 30 тысячъ годового дохода. Деньги эти явились Сластовникову слишкомъ поздно, т. е. когда его привычки и вкусы уже вполнѣ сформировались, и при его скромной, по принципу, жизни онъ не зналъ, что съ ними дѣлать. Управляющій его Моська, бывшій товарищъ по гимназіи, зная его манію "быть полезнымъ", заводилъ школы и больницы, чтобы быть ему пріятнымъ, но въ качествѣ технолога и предпріимчиваго человѣка, строилъ мельницы, покупалъ и эксплуатировалъ шахты, и наживался, не забывая увеличивать доходы своего патрона.

Такимъ образомъ Сластовникову не стоило большой жертвы употребить свои деньги на астрономическія сообщенія, коль-скоро ему это нравилось; онъ могъ быть увѣренъ, что даже потерявъ всѣ свои запасныя деньги, онъ все-таки останется богачемъ, и что "на его вѣкъ хватитъ". Но когда онъ хотѣлъ взяться за перо, руки его опустились. На него опять напали сомнѣнія и апатія. "Нѣтъ, думалъ онъ,-- эта роль выше меня". Въ эти минуты онъ положительно ненавидѣлъ свои богатства. Раньше, когда онъ былъ въ ссорѣ съ отцомъ и бѣдствовалъ, онъ часто говорилъ, что съ такими капиталами можно сдѣлать много добра. Онъ мечталъ объ изданіи газеты, толстаго журнала, о профессіональнымъ школахъ и даже объ ученыхъ экспедиціяхъ. Но получивъ наслѣдство, онъ ничего этого не сдѣлалъ, находя, что все это пустяки и напрасно потраченный трудъ. Въ первый разъ, подъ вліяніемъ Пелара, онъ съ гордостью подумалъ о своемъ богатствѣ, но теперь онъ опять пасовалъ. Онъ пасовалъ именно сдѣлать послѣдній шагъ, хотя уже зналъ, что сдѣлаетъ его, что это неизбѣжно и даже очень хорошо.

Подъ предлогомъ работы, Сластовниковъ заперся въ комнатѣ, ходилъ взадъ и впередъ, останавливаясь передъ окномъ, скручивалъ одну папиросу за другой, и мечталъ. То ему представлялось, что огромное человѣческое существо, стоя на улицѣ, заглядывало съ любопытствомъ въ окно шестого этажа, наполнивъ весь прорѣзъ окна своей мощной головой. И это существо былъ житель Марса. Онъ обладалъ обоняніемъ и слухомъ самой лучшей охотничьей собаки, зрѣніемъ кошки и еще какимъ-то неизвѣстнымъ чувствомъ воспріятія, которое давало ему возможность узнавать мысли крохотныхъ обитателей земли, разсказывать что дѣлается въ данное время на другомъ полушаріи, зналъ исторію самой отдаленной, геологической эпохи и, услышавъ новый языкъ, могъ говорить на немъ тотчасъ, только немного подумавши,-- потому что онъ зналъ такіе законы природы, о которыхъ люди не имѣли еще никакого представленія. Съ помощью обыкновенныхъ всѣмъ извѣстныхъ матеріаловъ онъ умѣлъ приготовлять удивительные инструменты, открывавшіе людямъ новыя тайны природы, дѣлалъ телескопы точно игрушки, приближавшіе къ намъ Марса на такое разстояніе какъ будто онъ былъ передъ нашими глазами, и очень забавлялся нашимъ удивленіемъ. Иногда онъ изъ любопытства хваталъ прохожихъ на улицѣ, распластывалъ ихъ на ладони, сдиралъ платье и разсматривалъ точно насѣкомыхъ, къ великому скандалу публики, потомъ отпускалъ на всѣ четыре стороны, не сдѣлавъ зла... То вдругъ Сластовниковъ представлялъ себѣ съ замираніемъ сердца ту минуту, когда на сигналъ Пелара отвѣтятъ сигналомъ съ Марса и человѣчество вдругъ признаетъ Пелара величайшимъ геніемъ и воздвигнетъ ему памятникъ, которому подобнаго еще не было.

Во время этихъ разнузданныхъ мечтаній Сластовникова, въ дверь робко постучали и на порогѣ показался Пеларъ. Онъ былъ блѣднѣе обыкновеннаго, но совсѣмъ бодръ; во взглядѣ, который онъ бросилъ на Сластовникова, свѣтилась безграничная признательность и любовь. Еще въ корридорѣ онъ снялъ свой потертый, широкополый цилиндръ и держалъ его въ одной рукѣ, тогда какъ другою прижималъ подъ мышкой тетрадку послѣдняго выпуска римской академіи наукъ.

-- Bonjour, mon bon! Вы здоровы?-- и онъ заботниво заглянулъ Сластовникову въ глаза. Потомъ онъ методически поставилъ на стулъ свой цилиндръ, положилъ на бюро тетрадку и, подойдя къ Сластовникову, положилъ руку на его плечо. Тотъ былъ гораздо выше его.

-- Des bonnes nouvelles, mon ami!-- проговорилъ Пеларъ съ искрящимися отъ веселья глазами.-- Каждый день приноситъ мнѣ новыя подтвержденія того, что я правъ, что я хорошо знаю моего Марса и что моя идея научна...

И торжественно, произнося по французски на ю и on, онъ сталъ читать итальянскій мемуаръ Скіапарели, тотъ самый мемуаръ, который произвелъ настоящую революцію въ нашихъ знаніяхъ относительно красной планеты. Въ его манерѣ читать, въ объясненіяхъ, которыми онъ прерывалъ чтеніе, въ тонѣ голоса и въ блескѣ глазъ, свѣтилась та радость глубокаго счастья, которую долженъ испытывать отецъ-провинціалъ, когда въ первый разъ узнаетъ изъ газетъ объ оглушительномъ успѣхѣ своего сына-писателя или народнаго трибуна. О, да! Пеларъ гордился тѣмъ, что Марсъ ведетъ себя такъ хорошо, что не одному ему, а всѣмъ онъ начинаетъ показывать свои сокровенныя тайны, а именно -- что на его красныхъ полянахъ кипитъ жизнь и идетъ человѣческая работа, видоизмѣняются и совершенствуются его формы, потому что въ своемъ мемуарѣ Скіапарелли (не сумасшедшій, eh? а самый заправскій, всѣми признаваемый ученый!) указываетъ именно на тѣ постоянно раздваивающіяся линіи каналовъ, которыя онъ, Пеларъ, замѣтилъ раньше.

-- Правильное раздваиваніе, mon cher, Сластовниковъ, въ этомъ видѣнъ планъ разума, видна идея и воля, неправда-ли?!

Сластовниковъ въ свою очередь изложилъ собственное мнѣніе о Сахарскомъ морѣ, о томъ огромномъ измѣненіи, которое оно можетъ сдѣлать въ формѣ нашей планеты, и высказалъ предположеніе, что раздваивающіяся линіи -- ничто иное какъ искусственные каналы, которые строятся на Марсѣ, и можетъ быть именно теперь и нарочно, чтобы мы замѣтили, наполняются водой,-- что, наконецъ, когда будетъ прорытъ Панамскій перешеекъ, это произведетъ на Марсѣ такое же впечатлѣніе какъ эти раздваивающіяся линіи.

Пеларъ былъ пораженъ остроуміемъ этого объясненія. Занятый исключительно одной идеей, онъ упустилъ изъ виду эти обстоятельства. А это такъ, между тѣмъ...

-- Ну, вотъ видите, мой дорогой Сластовниковъ! Видите, какъ все содѣйствуетъ нашему плану, какъ все идетъ къ тому.

Они долго бесѣдовали на эту тему. Вдругъ Пеларъ неожиданно, въ упоръ, спросилъ:

-- Что-же, мой другъ, написали банкиру?-- И замѣтивъ замѣшательство на лицѣ Сластовникова, -- онъ добавилъ, но уже просительно, съ нѣкоторымъ даже униженіемъ:-- Надо спѣшить, мой другъ, каждый день дорогъ, каждая минута. Если мы пропустимъ это противостояніе, придется ждать слишкомъ два года!

О, что касается этого, то Сластовниковъ, напишетъ сегодня-же, даже сейчасъ. И письмо они снесутъ сами на почту. Такъ-то вѣрнѣе будетъ, неправда-ли?

X.

Ольга была поражена неожиданной перемѣной, происшедшей съ этого дня въ Сластовниковѣ. Онъ весь былъ въ горячкѣ. Онъ уходилъ, приходилъ, работалъ у себя по цѣлымъ ночамъ или вовсе не ночевалъ дома, не обращая никакого вниманія ни на нее, ни на кого изъ окружающихъ. Пеларъ прибѣгалъ къ нему ежедневно и въ самое неурочное время вызывалъ его изъ-за стола, и тотъ бросалъ все; оба уходили, или запирались въ комнатѣ Сластовникова. Владиміръ Андреевичъ попробовалъ подшутить надъ Пеларомъ, но къ удивленію, Сластовниковъ разсердился и очень ѣдко отвѣтилъ:

-- Когда мы чего не понимаемъ, то всегда, для собственнаго утѣшенія, подшучиваемъ.

Сластовниковъ часто бѣгалъ на телеграфъ, ночью часто раздавались звонки у воротъ, и ему приносили телеграммы. Онъ сталъ вдругъ вести большую корреспонденцію, получать книги и брошюры изъ разныхъ государствъ. Относительно всего этого онъ хранилъ глубочайшую тайну. Владиміръ Андреевичъ былъ обиженъ этой таинственностью. Въ рѣдкіе разы, когда Сластовниковъ оставался обѣдать или завтракать, онъ былъ такъ разсѣянъ, что не отвѣчалъ на вопросы. Владиміръ Андреевичъ тоже сидѣлъ не разжимая рта и часто бросалъ на Сластовникова косые взгляды. Ольгу все это очень волновало.

-- Что съ нимъ сдѣлалось?-- спрашивала она мужа.

-- Не могу понять, -- отвѣчалъ тотъ...-- не нравится мнѣ только его дружба съ этимъ сумасшедшимъ.

-- Да что-же они могутъ дѣлать вмѣстѣ? Еще недавно онъ его очень не любилъ.

Владиміръ Андреевичъ пожалъ плечами: -- Какое намъ дѣло до его поведенія?

Въ дѣйствительности однако онъ былъ очень заинтересованъ поведеніемъ Сластовникова, но какъ ни шевелилъ мозгами, ни до чего додуматься не могъ.

-- Знаешь, Оленька, вѣдь этотъ... Французъ-то... не даромъ фаланстеры строилъ... Какъ бы они еще не того... не затѣяли-бы какой-нибудь политической исторіи, не дай Богъ!.. Ты понимаешь, это можетъ насъ сильно скомпрометировать... А въ моемъ положеніи... ты понимаешь!

-- Ну, полно глупости говорить!-- замѣтила она съ досадой.-- Какія тамъ еще исторіи?! Сластовниковъ неспособенъ на такія вещи.

Она говорила это, а сама боялась за Сластовникова, видя, что теряетъ его. Сколько разъ въ минуты просвѣтлѣнія она говорила себѣ, что ея счастью предстоитъ конецъ, что оно не можетъ долго продолжаться. Она вспоминала тогда, что хотя Сластовниковъ повторялъ, что любилъ ее давно, но что не онъ, а она сдѣлала первый шагъ. До того онъ ни однимъ взглядомъ, ни однимъ пожатіемъ руки не далъ ей понять своихъ чувствъ. И холодный потъ прошибалъ ее, когда она думала, что навязала ему свою любовь, что онъ отвѣтилъ на нее. только изъ вѣжливости и по слабости характера, потому что ея высокое понятіе объ его благородствѣ и объ его высокихъ способностяхъ нисколько не мѣшали ей считать его человѣкомъ слабымъ (она говорила "слишкомъ добрымъ"), неумѣющимъ отказывать. Она находила даже, что Владиміръ Андреевичъ, за исключеніемъ своихъ отношеній къ ней, былъ гораздо тверже и рѣшительнѣе. Да, но за то онъ не имѣлъ всей прелести недосказанности ея возлюбленнаго. Чѣмъ болѣе она вглядывалась въ него, тѣмъ болѣе находила его глубокимъ, разностороннимъ и небудничнымъ. Владиміра Андреевича она знала всего цѣликомъ, видѣла его насквозь и заранѣе знала при какихъ условіяхъ, что онъ скажетъ, что сдѣлаетъ, и онъ не интересовалъ ее, какъ книга, которую знаешь наизусть. А въ Сластовниковѣ она находила всегда недочитанныя страницы. Онъ дополнялъ ея прозаическую натуру, вносилъ въ нее нотку поэзіи, заставлялъ дрожать въ ней новыя струны. Съ этимъ человѣкомъ никогда нельзя было знать куда идешь!.. Ахъ, право, развѣ можно его не любить?.. И какъ она его любила! Она мечтала, какъ всѣ очень влюбленныя женщины, о величайшихъ несчастьяхъ для своего возлюбленнаго, и все для того, чтобы доказать ему всю безграничность, все безкорыстіе своей къ нему преданности. Напр., Сластовниковъ въ одно прекрасное утро теряетъ все свое состояніе, дѣлается голымъ бѣднякомъ, обязаннымъ снискивать дневное пропитаніе. Всѣ друзья отворачиваются отъ него, боясь, чтобы онъ не обратился за ихъ помощью. Тогда она бросаетъ мужа, беретъ съ собою ребенка (это будетъ мальчикъ, и звать его будутъ Колей и будетъ онъ смуглый-смуглый, съ черными локонами); они уѣзжаютъ въ какой-то городъ, гдѣ нанимаютъ маленькій домикъ съ садомъ; Сластовниковъ работаетъ, а она сама стряпаетъ, моетъ бѣлье, вечеромъ они читаютъ вмѣстѣ, самоваръ шипитъ на столѣ, Коля нагнулся на плечо папѣ и заглядываетъ въ книгу, небольшая керосиновая лампа бросаетъ изъ-подъ картоннаго абажура золотистый свѣтъ на рабочій столъ съ бумагами и на кушетку, обитую яркимъ кретономъ, на которой лежитъ она, довольная и счастливая, а Сластовниковъ говоритъ ей съ благодарностью: -- "Ахъ, мой другъ, что-бы я дѣлалъ безъ тебя!" Или еще лучше: Сластовниковъ вдругъ слѣпнетъ, и она посвящаетъ ему всю свою жизнь, и скорбная, въ темномъ платьѣ, но любящая, преданная, ухаживаетъ за нимъ, читаетъ ему, пишетъ подъ его диктовку. И опять онъ говоритъ, лаская ее рукой: -- "Ахъ, мой другъ, что-бы я дѣлалъ безъ тебя!"

И часто во время такихъ размышленій въ кровати, слухъ ея поражался тихимъ похранываніемъ спавшаго въ той-же комнатѣ Владиміра Андреевича. И она невольно и съ негодованіемъ прислушивалась къ этому храпу, потомъ, выведенная изъ терпѣнія, сердито принималась будить мужа:

-- Владиміръ Андреичъ!.. Владиміръ Андреичъ!

-- Что?!.. Что такое?!.

-- Ну что вы расхрапѣлись!.. Просто несносно!..

-- Виноватъ, голубушка!

И онъ опять засыпалъ, откашлявшись и прочистивъ носъ.

Вся дрожа еще отъ внутренняго негодованія, Ольга думала: Онъ не храпѣлъ бы какъ этотъ. Когда онъ спитъ, онъ похожъ на статую -- и какъ онъ серьезенъ!

Сколько разъ она хотѣла пойти къ Сластовникову и, положивши руку на его плечо, сказать ему: -- "Милый мой, ты меня мучишь. Что съ тобою дѣлается? Почему ты скрываешь отъ меня свою внутреннюю жизнь? Еслибъ ты любилъ меня, ты бы такъ не дѣлалъ, потому что любовь выражается не въ тѣхъ рѣдкихъ минутахъ восторга, отъ которыхъ кружится голова, а въ постоянномъ ровномъ и тепломъ чувствѣ, которое грѣетъ жизнь и украшаетъ ее ежеминутно. Если у тебя есть горе на душѣ -- подѣли его со мною; если есть мысль, которая занимаетъ тебя и которую ты хочешь повѣдать міру -- разскажи мнѣ ее. Я хотя неученая, но, любя тебя, все пойму, и тебѣ легче станетъ, и работа пойдетъ легче и лучше".

Но когда она встрѣчала Сластовникова, его серьезное лицо и разсѣянный взглядъ убивали всѣ заранѣе заготовленныя, нѣжныя рѣчи, и противъ воли она дулась и отворачивала отъ него глаза. Тогда она старалась себя убѣдить, что она права и поступаетъ какъ слѣдуетъ. "Я не хочу навязываться; если любитъ -- пусть придетъ и скажетъ что съ нимъ".

Но, Боже мой! дни проходили за днями, а онъ ничего, ровно ничего не говорилъ. Онъ все меньше показывался дома, все чаще уходилъ съ Пеларомъ или къ Пелару. Онъ даже нарочно избѣгалъ ея взглядовъ, и имѣлъ смущенный видъ человѣка, у котораго нечиста совѣсть.

Владиміръ Андреевичъ въ одну изъ своихъ поѣздокъ въ Ниццу видѣлъ Сластовникова на террасѣ одного ресторана обѣдающимъ съ Пеларомъ; разговаривая очень горячо, Сластовниковъ перечитывалъ какія-то письма, показывалъ какіе-то документы, которые вынималъ изъ лежавшаго тутъ-же передъ нимъ бумажника.

Какъ ей ни претило, Ольга рѣшилась сдѣлать обыскъ въ комнатѣ своего возлюбленнаго. Она надѣялась, что случайно оброненное письмо, адресъ, бумажка, наведутъ ее на какое-нибудь объясненіе.

И она отправилась, оглядываясь, боясь, чтобы горничная не подглядѣла, чтобы Владиміръ Андреевичъ не замѣтилъ, или чтобы самъ Сластовниковъ не засталъ ее на мѣстѣ преступленія, вся дрожа какъ въ лихорадкѣ, чувствуя всю низость своего поступка.

На рабочемъ столѣ были навалены кучи новыхъ книгъ -- все по астрономіи и физикѣ, каталоги оптическихъ магазиновъ, и нѣсколько фотографій, представлявшихъ кружечки съ черными пятнами, зернами и линіями. Но не это занимало Ольгу. Ее поразило другое: все бѣлье Сластовникова было вынуто изъ плакара и разложено на кровати въ перемежку съ платьемъ. По срединѣ комнаты стоялъ раскрытый чемоданъ, наполовину наполненный; потомъ ей бросился въ глаза портфельсъ бумагами; она взяла его въ руки, но онъ былъ запертъ на ключъ...

Передъ этимъ явнымъ приготовленіемъ къ бѣгству сердце ея упало, и въ глазахъ потемнѣло. Она опустилась на кровать, безпомощно свѣсивъ руки и"а колѣна... Негодяй!.. Бросить ее въ такую минуту, ее, которая его такъ любитъ, которая пожертвовала для него честью, бросить мать своего ребенка, котораго она носитъ подъ своей грудью... И сдѣлать это такъ постыдно, такъ подло, не объяснившись даже, не предупредивши. "Crampon, crampon!" вертѣлось у нея въ головѣ. Вся ея гордость влюбленной женщины проснулась въ ней и кипѣла въ груди. Ахъ, вотъ онъ конецъ, котораго она такъ боялась! Все рухнуло сразу, неизвѣстно почему. Она повела кругомъ глазами, и этотъ раскрытый чемоданъ, разбросанныя въ безпорядкѣ вещи, и книги, клочки мелко разорванныхъ бумагъ, какъ ножомъ полоснули ее по сердцу. Ей вспомнился стихъ Некрасова:

Съ этимъ уходитъ счастливое прошлое!..

Съ этимъ уходитъ счастливое прошлое, да!.. Завтра, можетъ быть сегодня -- его не станетъ, комнату выметутъ, вычистятъ какъ послѣ мертвеца и останется одна большая пустота въ домѣ и въ ея сердцѣ. Владиміръ Андреевичъ и чахоточная Варенька, да еще великое, грызущее горе -- вотъ ея удѣлъ. Она поѣдетъ въ Парижъ, потомъ въ Петербургъ, -- но вездѣ, вездѣ будетъ пусто, нигдѣ она не найдетъ пріюта. И въ унисонъ съ этими мыслями рыдало все ея существо,-- все кромѣ лица. Оно было желтое и искривлено какъ будто въ усмѣшку, а глаза тупо блуждали по полу, по изодраннымъ клочкамъ бумаги, которыми была усѣяна комната. Но онъ не можетъ однако такъ уѣхать!.. Она не одна... Она скажетъ ему... И по мѣрѣ того, какъ она придумывала, что она ему скажетъ, -- душа ея размягчалась, слезы быстро-быстро закапали изъ ея глазъ, прорвавшись фонтаномъ... Нѣтъ, конечно, онъ не уѣдетъ. Онъ вовсе не злой, въ немъ много благороднаго чувства, чисто женской нѣжности. Вотъ, напр., въ этой самой комнатѣ, -- онъ бралъ ее за подбородокъ, заглядывалъ въ глаза и цѣловалъ ея шею часто-часто, маленькими поцѣлуями, и это, она видѣла, доставляло ему большое удовольствіе. У нея была очень красивая шея, круглая, бѣлая, безъ складокъ и она долго думала, что онъ не замѣчаетъ этого. Но тутъ онъ ей сказалъ, что эта шея ему дорога, что онъ часто исподтишка смотрѣлъ на нее и былъ счастливъ при мысли, что можетъ ее цѣловать. И онъ опять цѣловалъ ее. Ей было это очень пріятно, его усы щекотали ее, при этомъ и она хохотала. И онъ тоже тихо смѣялся, заглядывая ей въ глаза, и какой.добрый былъ его взглядъ!.. Нѣтъ, конечно, такой взглядъ не можетъ измѣнить, потому что -- это дѣло рѣшеное -- если онъ ее броситъ, у нея не станетъ силы жить. О, нѣтъ! Жизнь будетъ слишкомъ пуста...

Она хотѣла объясниться съ Сластовниковымъ честно, искренно, безъ фразъ, и все-все ему сказать, а главное -- какъ она жестоко страдаетъ. Но онъ не приходилъ; а ей не терпѣлось, ей непремѣнно хотѣлось побесѣдовать съ нимъ тотчасъ. На душѣ ея кипѣло столько добрыхъ, примирительныхъ словъ! Если она виновата, что-жъ? Она готова просить прощенія; если его отталкиваетъ въ ней какой-нибудь недостатокъ, она исправится. Чего она для него не сдѣлаетъ?!..

Ольга вернулась въ свою комнату и начала писать. Вначалѣ она писала очень быстро; наивно, въ безпорядкѣ, и проливая обильныя слезы, съ краснорѣчіемъ отчаянія она высказала все, что было у нея на душѣ. Но перечитавъ письмо, она осталась имъ недовольна. Она нашла его черезчуръ лирическимъ и чувствительнымъ. Не это нужно было. А главное -- одинъ аргументъ, почерпнутый въ ея-же собственномъ письмѣ, перемѣнилъ ея настроеніе. Она такъ подробно и убѣдительно говорила о ребенкѣ, что ей показалось гнусностью со стороны Сластовникова самому не додуматься до такихъ простыхъ вещей. Онъ, разумѣется, знаетъ это такъ-же хорошо, какъ она сама; если же онъ все-таки хочетъ переступить черезъ препятствіе, то у нея еще слишкомъ много гордости, чтобы не пускать въ ходъ насиліе, даже нравственное. И она разорвала письмо въ клочки, начала другое, опять порвала, принялась за третье. Ея бѣдная женская голова, взволнованная наплывомъ столь разнообразныхъ чувствъ, и непривычка излагать свои мысли, заставляли ее писать не то, что ей хотѣлось. Письмо выходило то черезчуръ рѣзкимъ, даже грубымъ, возмущая ея деликатность, то неопредѣленнымъ, расплывчатымъ или жалостнымъ...

Ночью; вернувшись домой, Сластовниковъ нашелъ на своемъ столѣ письмо Ольги, странное по своей сухости и по презрительному тону, въ которомъ было написано всего пять строкъ: "Я знаю, что вы уѣзжаете; даже изъ простой вѣжливости вы должны были-бы предупредить о томъ женщину, которая для васъ пожертвовала и честью и совѣстью. Вы этого не сдѣлали. Васъ не стали-бы удерживать, дѣло обошлось-бы безъ полиціи и даже безъ слезъ. Вы вѣдь такой мягкосердечный, что слезъ не можете видѣть". Потомъ было нѣсколько зачеркнутыхъ строкъ и письмо заканчивалось такъ: "Что же вы прикажете сдѣлать съ живымъ пакетомъ, который можетъ скоро появиться? Записать его на имя вашего интимнаго друга Владиміра Андреевича, не правда-ли? Будьте счастливы".

Сквозь эти злыя и ѣдкія строки Сластовниковъ понялъ глубокую боль писавшей ихъ женщины. Онъ вспомнилъ свое поведеніе съ Ольгой за послѣдніе дни и нашелъ его жестокимъ. Онъ, правда, былъ очень занятъ, увлеченъ грандіозной идеей, которая цѣликомъ наполняла его. Но, съ другой стороны, что-бы онъ могъ ей сказать? Что она пойметъ въ его увлеченіи? Пеларъ настойчиво требовалъ, чтобы онъ никому, даже Ольгѣ, не сообщалъ объ ихъ планѣ. Онъ обѣщалъ. Но, разумѣется, Ольгѣ онъ могъ-бы все сказать, если бы она только была въ состояніи понять, что это очень серьезное дѣло, а не пустое времяпровожденіе. Самъ онъ рѣшительно не вѣрилъ въ это. Другіе, очень ученые и образованные люди считаютъ-же мысль Пелара химерой, а ей и Богъ велѣлъ. И все-таки ему было жалко Ольгу, жалко, что она принимаетъ его за измѣнника и что она мучается.

Если бы Сластовниковъ посмотрѣлъ въ окно, онъ замѣтилъ-бы свѣтлый силуэтъ Ольги, бродившей по аллеѣ въ черной мглѣ деревьевъ. Какъ она сожалѣла теперь о своемъ письмѣ, и какъ проклинала свою неделикатность! Вѣдь если ничего нѣтъ, если ея догадки -- одинъ плодъ ревниваго воображенія, это письмо должно было возмутить Сластовникова. Кто знаетъ, если послѣ этого онъ даже съумѣетъ когда-нибудь забыть ея выходку, не ляжетъ-ли черная тѣнь на ихъ будущія отношенія?.. Она ждала Сластовникова. Услыхавъ его шаги, она вышла въ садъ, и въ освѣщенную раму окна, сквозь кисейныя занавѣски, увидѣла темный абрисъ его фигуры, быстро ходившей по комнатѣ. Иногда онъ останавливался у бюро и тогда длинная тѣнь его фигуры падала на свѣтлый четыреугольникъ окна. Онъ повидимому перечитывалъ ея письмо. Тогда невыразимый страхъ наполнялъ ее и сердце мучительно колотилось въ ея груди. "Что онъ думаетъ, что онъ думаетъ обо мнѣ?" -- спрашивала она себя. О, не лучше-ли было-бы, вмѣсто того, чтобы писать глупое письмо, дождаться его и, прямо глядя въ глаза, объясниться честно, откровенно, какъ было всегда до сихъ поръ во все продолженіе ихъ незапятнанной любви!

Она подошла къ окну и приложила къ нему лицо. Сластовниковъ, развалившись на диванѣ, курилъ папироску, пуская дымъ вверхъ, съ боку рта и неподвижно устремивъ глаза на пламя свѣчи. Она знала, -- это означало, что онъ очень взволнованъ. Какъ онъ измѣнился! Щеки его втянулись, лицо пожелтѣло, и весь онъ принялъ видъ аскета!.. И она этого не замѣтила раньше!..

-- Коля!-- шепнула она, и царапнула въ окно. Онъ тотчасъ подскочилъ и поднявъ кисейную занавѣску, сдѣлалъ ей знакъ, чтобы она вошла. Вслѣдъ за тѣмъ гардины задернулась и свѣтлый четырехугольникъ отъ окна на пескѣ исчезъ.

На порогѣ Сластовниковъ медленно обнялъ ее за талію, крѣпко прижалъ къ своей груди и нѣсколько разъ поцѣловалъ. Потомъ, все еще держа за талію, онъ подвелъ ее къ дивану. Она слабо упиралась, отворачивала голову отъ его поцѣлуевъ, но онъ цѣловалъ ея щеки, виски, глаза. И чѣмъ больше онъ ласкалъ ее, тѣмъ больше ей хотѣлось дуться, показать ему, что онъ ее обидѣлъ, пренебрегъ ею. Но она не могла; его ласки жгли ее, она таяла и отдавалась. Она опустила вдругъ голову на его плечо, стиснула руками его шею и жадно припала къ его губамъ.

-- Дорогой, милый!.. Любишь? Скажи, любишь?

-- Да, -- шепталъ онъ,-- всею душою!.. Хорошая ты, моя дѣвочка! и онъ ласкалъ рукою ея лобъ, нѣжно гладилъ ея волосы.

-- О, какъ я страдала!.. Какъ я измучилась!.. Ахъ, если бы ты зналъ!.. Что съ тобою сдѣлалось? Ты на меня даже смотрѣть не хотѣлъ!.. Скажи, что съ тобою?!

-- Да ничего... Я такой же, какъ былъ... Только...

-- Только что.

-- Какъ тебѣ сказать! Я напалъ на одну богатую... грандіозную мысль... Мысль, которая можетъ произвести настоящую революцію на всемъ земномъ шарѣ.

-- И ты поэтому собрался бѣжать отъ меня?!.. Я тебѣ мѣшаю?-- сказала она, быстро поднимая голову.

-- Нисколько... Вовсе нѣтъ... Мнѣ просто нужно съѣздить въ Парижъ на недѣлю, десять дней. По этому самому дѣлу.

-- Почему-же ты мнѣ не сказалъ ничего?.. Ты выбралъ своимъ, довѣреннымъ лицомъ этого... Пелара.

-- Напрасно ты относишься къ нему съ такимъ презрѣніемъ... Пеларъ... Пеларъ -- великій человѣкъ.

-- Вотъ что!-- иронически замѣтила Ольга, поправляя косынку на своихъ плечахъ.

-- Да. И эта мысль, которая меня такъ занимаетъ, принадлежитъ ему.

-- А-а!.. какая же эта мысль, позвольте узнать?

Она все еще хотѣла быть только иронической, но скверное предчувствіе уже обдало ее холодомъ.

-- Эта мысль очень проста, -- медленно началъ Сластовниковъ, стараясь имѣть очень спокойный видъ.

Но объяснять эту мысль Ольгѣ оказалось вовсе не такъ просто. Теперь онъ ясно видѣлъ, что она не пойметъ. Они сидѣли, отодвинувшись другъ отъ друга. Ольга прижалась въ уголъ дивана и приготовилась слушать.

-- Видишь-ли,-- продолжалъ онъ,-- до сихъ поръ обитатели земной планеты жили особнякомъ... Они добивались прогресса, т. е. хотѣли достигнуть счастья "своими собственными средствами", какъ говорится. Конечно, мы, въ этомъ отношеніи достигли очень многаго. Слава Богу мы далеки теперь отъ того состоянія, въ которомъ жили наши предки славяне, или хоть бы галлы, тевтоны: безъ путей сообщенія, безъ пара, безъ электричества, даже безъ постоянныхъ жилищъ. Однимъ словомъ безъ благодѣтельныхъ результатовъ современной науки... Но все это пустяки, въ сравненіи съ идеаломъ, котораго надо достигнуть. Прогрессъ идетъ слишкомъ на землѣ медленно. Разныя болѣзни губятъ людей постоянно, мы умираемъ прежде чѣмъ успѣваемъ набраться достаточно опыта и знаній... Въ то время какъ китъ, слонъ живутъ двѣсти и больше лѣтъ, мы въ семьдесятъ уже никуда не годны, за очень рѣдкими исключеніями, и все это потому, что мы, какъ животныя, имѣемъ, такъ сказать, всегда голову опущенной къ землѣ... До сихъ поръ можетъ быть иначе и нельзя было. Но теперь развитіе науки достигло такой степени, когда мы можемъ ускорить его новымъ и поразительнымъ путемъ... Прогрессъ, счастье, долголѣтіе, образцовый общественный порядокъ и миръ,-- все это мы должны искать не здѣсь, а на небѣ! Оттуда...-- продолжалъ онъ, увлекаясь, съ сверкающими глазами и поднявши руку къ потолку...

Ольга остолбенѣла, услышавъ этотъ странный выводъ.

-- На небѣ... на небѣ? Господи Боже мой, что же тамъ такое дѣлается, на небѣ?!-- спросила она, удерживая рыданія и обративъ на него испытующій взглядъ.

А онъ все болѣе увлекаясь, размахивая руками, не замѣчая эффекта своей рѣчи, продолжалъ говорить о снѣгѣ, который выпалъ вчера на Марсѣ, гдѣ все имѣетъ красный цвѣтъ, о людяхъ съ полпудовымъ мозгомъ, которые можетъ быть даже имѣютъ крылья, объ ихъ каналахъ, заливахъ и проливахъ...

Неожиданныя всхлипыванія прервали теченіе рѣчи Сластовникова.

Кончено! Теперь она все поняла. О, Господи, Господи!.. И спрятавъ голову въ согнутомъ локтѣ, опущенномъ на спинку дивана, она принялась тихо рыдать.

Сластовниковъ стоялъ съ раскрытымъ ртомъ, ничего не понимая.

-- Что съ тобою?-- сказалъ онъ, беря ее за подбородокъ и покрывая ея щеки холодными поцѣлуями.-- Вѣдь я люблю тебя.

-- Ахъ, знаю, знаю!..-- отвѣчала она, отворачивая лицо.

Не все-ли ей это равно было теперь, когда онъ потерялъ разсудокъ! Она предпочла бы, чтобы онъ не любилъ ее, чѣмъ видѣть его въ такомъ видѣ.

-- Ну, чего вы расплакались, скажите пожалуйста?.. На что это похоже!-- сказалъ онъ, выпрямляясь; въ черныхъ глазахъ его сверкнулъ гнѣвъ.

Она безпомощно тихо рыдала, вся отдавшись своему отчаянію.

На другой день Сластовниковъ уѣхалъ съ первымъ поѣздомъ, распростившись съ Владиміромъ Андреевичемъ. И долго еще, сидя въ вагонѣ, онъ чувствовалъ на себѣ испытующій взглядъ, съ которымъ проводилъ его этотъ добрякъ. Вся желчь поднималась въ немъ при этомъ воспоминаніи. Вдругъ онъ нервно застегнулъ пуговицы своего пальто, опустилъ окно вагона, и побѣлѣвшими губами явственно прошепталъ:

-- Дуракъ!

XI.

Черезъ день послѣ отъѣзда Сластовникова, передъ завтракомъ, нагрянулъ Столѣтовъ. Баронесса, которая въ послѣднее время очень скучала, чрезвычайно ему обрадовалась.

-- Ah, in-r Столѣтовъ, quel bon vent vous amène?-- сказала она, улыбаясь ему своимъ восковымъ лицомъ. Она была рада ему вообще, но главнымъ образомъ потому, что отъ него можно было узнать всѣ новости русской колоніи по всему прибрежью. Хотя Столѣтовъ афишировалъ большое презрѣніе къ своимъ соотечественникамъ, какъ и къ отечеству вообще (онъ хлопоталъ даже о своей натурализаціи во Франціи),-- тѣмъ не менѣе онъ постоянно вертѣлся среди нихъ и зналъ всѣ сплетни. Разумѣется, Столѣтовъ "попалъ въ эти края случайно, пріѣхавши въ Антибъ по дѣлу". Онъ ни къ кому не ѣздилъ попросту, а всегда оказывалось, что его дѣла находились по сосѣдству съ русскими. Это дѣлалось для того, чтобы они не зазнавались, и цѣнили-бы визитъ такого дѣльнаго и занятого человѣка, какъ онъ.

Баронесса не ошиблась. Не успѣлъ онъ усѣсться, какъ уже снова вскочилъ и вся его паукообразная фигура заходила, а изъ устъ посыпались, какъ изъ короба, цѣлыя кучи новостей. Разсказывалъ онъ, хотя съ явными преувеличеніями и зло, но очень забавно, копируя жесты и воспроизводя разговоры, характеризовавшіе почти всегда одно и то-же, именно: русскую глупость и подлость. Надо прибавить однако, что когда онъ говорилъ французамъ о французахъ, то выходило то-же самое. Поэтому мужчины, какой-бы національности они ни были, его терпѣть не могли, за то дамы всегда слушали его съ удовольствіемъ.

-- Et m-r Смирновъ?-- задала ему вопросъ баронесса.

-- Онъ еще не арестованъ.

-- Comment cela?-- вскрикнула баронесса съ комическимъ удивленіемъ. (Она считала Смирнова очень порядочнымъ человѣкомъ!)

-- Очень просто, c'est un grec, настоящій шуллеръ!..-- И Столѣтовъ разсказалъ по этому поводу исторію о томъ, какъ извѣстная имъ обоимъ барынька Дмитріева, проигравшись въ рулетку и горя желаніемъ продолжать игру, поручила Смирнову продать тайкомъ отъ мужа нѣсколько принадлежавшихъ ей нитокъ жемчуга. Смирновъ продать-продалъ, но денегъ не отдалъ.

-- Господи!.. Почему-же она не пожаловалась полиціи?

Столѣтовъ сдѣлалъ многозначительное лицо, преувеличенно спрятавъ голову между плечъ и разставивъ свои длинныя руки:

-- Вѣроятно имѣетъ основанія!-- потомъ онъ прибавилъ:

О томъ знаютъ только рожь высокая Да широкіе луга...

-- Скажите пожалуйста, какая исторія! Pauvre femme!.. Ну, а тотъ смѣшной старикъ съ подвязанными ушами... Чупровъ... Чепуринъ... какъ его?

-- Златопольскій? Во-первыхъ, какой-же онъ старикъ! А во-вторыхъ, онъ теперь при пиковомъ интересѣ. Богъ его наказалъ за его жадность.

Златопольскій былъ богатый помѣщикъ, очень скупой и набожный. Доктора послали его на югъ для излеченія отъ эмфиземы. Онъ ни о чемъ другомъ не говорилъ, какъ о плохомъ курсѣ и дороговизнѣ жизни. Изъ экономіи онъ никуда не ѣздилъ и ничего не осматривалъ. Но подъ Рождество ему захотѣлось съѣздить въ Ниццу, помолиться въ русской церкви. Златопольскій -- такъ разсказывалъ Столѣтовъ -- воспользовался этимъ, чтобы посѣтить Монако. Тамъ при видѣ грудъ золота, которое можно выиграть, глаза его такъ разгорѣлись, что онъ рѣшился попытать счастья. Полчаса спустя, онъ вышелъ изъ игорной залы, потерявъ 10,000 франковъ. Это такъ на него подѣйствовало, что онъ слегъ въ постель, отказавшись даже принимать пищу.

Баронесса хохотала, потому что въ разсказѣ Столѣтова это выходило очень смѣшно. Только Ольгу болтовня эта не занимала. Но она сидѣла, дѣлая видъ, что ее все это очень интересуетъ. Ей пришла въ голову мысль распросить Столѣтова относительно Марса и его обитателей. "Онъ такой ученый, думала она, что навѣрно съумѣетъ объяснить à quoi s'eu tenir". Потому что въ сущности, хоть это и казалось ей дикимъ, но мало-ли чего не бываетъ, -- какихъ странностей не придумываютъ ученые! Развѣ не помнитъ она исторію съ телефономъ, этимъ американскимъ изобрѣтеніемъ, надъ которымъ вначалѣ смѣялись, а вотъ теперь, благодаря ему, можно разговаривать на огромныхъ разстояніяхъ!.. Нѣсколько разъ она раскрывала ротъ, чтобы заговорить объ интересовавшемъ ее предметѣ, но ей было неловко, особенно-же -- стыдно за бѣднаго Сластовникова. Столѣтовъ самъ вывелъ ее изъ затрудненія.

-- А отъ m-r Сластовникова еще нѣтъ извѣстій?-- спросилъ онъ съ едва замѣтной улыбкой.

Баронесса сдѣлала при этомъ скорбное лицо, а Ольга отвѣчала:

-- Нѣтъ, ничего не знаемъ.

-- Эхъ-эхъ-хе!-- и Столѣтовъ помоталъ головою.

"Господи, онъ и это ужъ знаетъ!" -- подумала Ольга!

Еще-бы! Онъ даже затѣмъ и пріѣхалъ, чтобы узнать подробности относительно обстоятельствъ, сопровождавшихъ сошествіе съума Сластовникова, и посмотрѣть, какъ ведетъ себя Ольга, потому что объ ея связи съ Сластовниковымъ онъ зналъ еще въ Парижѣ.

-- Объясните намъ, пожалуйста, m-r Столѣтовъ, -- заговорила Ольга скороговоркой, съ плохо скрываемымъ волненіемъ, отъ котораго дрожалъ ея голосъ,-- какія это происшествія совершаются на небѣ?.. Какія-то существа... господинъ Сластовниковъ такъ волновался, говоря объ этомъ, что я ничего не поняла...

Столѣтовъ пожалъ плечами и оттопырилъ губы, что должно было изобразить сожалѣніе.

-- Очень просто, милая, я тебѣ уже говорила, этотъ Пеларъ навѣрно спиритъ и своей чертовщиной сбилъ его съ толку, противный!-- вмѣшалась баронесса.-- Это пройдетъ. М-r Сластовниковъ слишкомъ умный человѣкъ, чтобы вѣрить въ эти глупости, là!

Тогда Столѣтовъ изложилъ въ свою очередь свой позитивистскій взглядъ на дѣло. Люди на Марсѣ -- это будущее porpetuum-inobile, свихнувшее столько невѣжественныхъ мозговъ. Былъ уже одинъ чудакъ Куновскій, который еще въ 1822 году предложилъ развести въ пустыняхъ Сибири линіи огней, долженствующія изобразить пиѳагорову теорему, въ видѣ самаго понятнаго для жителей Марса сигнала... Доказательствъ, что на планетѣ есть живыя существа, нѣтъ никакихъ; врядъ-ли они когда-нибудь и будутъ. Но конечно это не мѣшаетъ фантазировать. Такъ, Кантъ въ прошломъ вѣкѣ пресерьезно разбиралъ вопросъ о нравственности (честное слово!), о нравственности обитателей разныхъ планетъ. Онъ утверждалъ, что обитатели низшихъ планетъ -- Меркурія и Венеры -- должны быть слишкомъ матеріалисты, чтобы обладать хорошо организованнымъ мозгомъ, и они даже неотвѣтственны за свои поступки; что-же касается насъ, то есть обитателей земли и Марса, то онъ ихъ ставилъ на золотой серединѣ, то есть считалъ ни абсолютно умными, ни абсолютно грубыми. И знаете почему? Потому что эти планеты помѣщаются въ срединѣ нашей планетной системы!.. Сидимъ въ срединѣ, значитъ и нравственность средняя. Очень просто!

Варинька засмѣялась и потомъ закашлялась. Ольга молчала, стиснувъ зубы, съ видомъ матери, у которой сынъ сумасшедшій, въ то время какъ мальчишки смѣются надъ нимъ.

-- Однако Кантъ былъ, кажется, очень знаменитый человѣкъ,-- осмѣлилась возразить Ольга.

-- Знаменитъ-то очень знаменитъ, но совершенный идіотъ. Этотъ старикашка ровно ничего не сдѣлалъ для науки, позволялъ себѣ фаи тазировать и строить теоріи по самымъ сложнымъ вопросамъ науки. За это нѣмцы сдѣлали изъ него великаго человѣка, какъ потомъ изъ извѣстнаго болтуна Гегеля, который тоже не мало попортилъ русскихъ мозговъ... А это. дѣло извѣстное,-- недисциплинированный мозгъ, незнакомый съ точными науками, потому что работать ему лѣнь -- больше всего любитъ философствовать...

"О, я философію всегда считала очень скучной",-- подумала баронесса и зѣвнула.

-- Это очень лестно, видите-ли!-- продолжалъ Столѣтовъ.-- Безъ всякой подготовки всѣ науки сразу узнать... "изъ своей головы", какъ мой маленькій племянникъ!..

Потомъ Столѣтовъ опять вернулся къ жителямъ Марса и настаивалъ на томъ, что занятіе такими праздными вопросами ведетъ къ manie lucide. По этому поводу онъ разсказалъ нѣсколько ему лично извѣстныхъ случаевъ такого рода помѣшательства...

Очень много и хорошо говорилъ Столѣтовъ; онъ смѣялся, размахивалъ руками, присѣдалъ и вскакивалъ, не замѣчая, что барыни только дѣлаютъ видъ, что слушаютъ его; на самомъ же дѣлѣ онѣ только хлопали глазами. Ольга поняла изъ всѣхъ его рѣчей только одно: что затѣя Сластовникова смѣшна и нелѣпа. Но у нея была одна надежда, которая ее очень утѣшала. Она думала, что вырвавшись изъ подъ непосредственнаго вліянія Пелара, попавъ въ шумъ и движеніе скептическаго Парижа, Сластовниковъ остынетъ и опомнится. Она съ нетерпѣніемъ ждала его письма, хоть бы одного слова, простой вѣсточки.

Но дни проходили за днями, а о Сластовниковѣ не было ни слуху, ни духу. Тогда ей стали мерещиться всевозможные ужасы: онъ боленъ, одинъ, безъ призора, мучится стыдомъ и раскаяніемъ. Мужчины такъ самолюбивы, -- разсуждала она, -- что готовы скорѣе на что угодно, чѣмъ сознаться въ ошибкѣ, особенно если она выставляетъ ихъ въ смѣшномъ видѣ. Конечно, она поступила очень опрометчиво, что разсказала объ его эксцентрическомъ увлеченіи. Но вѣдь и онъ самъ тоже разсказывалъ. Вотъ Столѣтовъ ужъ знаетъ. А онъ болтунъ большой!.. Ахъ, Господи, какъ выйти изъ этой мучительной неизвѣстности? Что дѣлать, что дѣлать?!-- спрашивала она себя, ломая руки.-- Что если Сластовниковъ на самомъ дѣлѣ сошелъ съ ума, и его свезли въ Asile S-te Anne? Она была разъ въ этомъ ужасномъ домѣ, чтобы провѣдать одну русскую дѣвушку, въ которой принимала участіе. Огромныя, каменныя стѣны, желѣзныя ворота, какъ въ тюрьмѣ, и надъ ними большой полинялый флагъ съ тремя цвѣтами. Передъ воротами торговки съ лотками, на которыхъ разложены груши, яблоки, виноградъ и пирожки. Ольгѣ казалось, что если бы она даже умирала съ голода, никогда бы она не рѣшилась ѣсть въ такомъ мѣстѣ. А между тѣмъ скорбныя фигуры въ черномъ покупали и проходили въ ворота съ бумажными мѣшечками. Ей вспомнились разной величины казенные сѣрые дома,-- такіе неуютные -- подстриженныя деревца, чистый дворъ, посыпанный пескомъ, озабоченныя фигуры сидѣлокъ въ бѣлыхъ чепцахъ, шмыгавшія во всѣ стороны, медленныя фигуры выздоравливающихъ больныхъ, въ казенномъ поношенномъ платьѣ, съ испитыми лицами и неподвижными, точно испуганными глазами. Потомъ она вспомнила, какъ позвонила у большой вылощенной двери, съ рѣшеткой, какъ ей открыла и опять за ней захлопнула дверь некрасивая служанка съ масляно-вѣжливымъ взглядомъ... Въ четырехугольной передней сидѣла на стульяхъ цѣлая семья, а въ серединѣ еще молодая женщина, растрепанная, съ обрюзглымъ лицомъ, горько оплакивая смерть матери, сидѣвшей противъ нея. Другая, старуха, сидѣла рядомъ со старикомъ, поднявъ въ экстазѣ глаза къ потолку, съ сложенными на груди руками, точно прислушиваясь къ какимъ-то невѣдомымъ рѣчамъ. Ольгу провели въ безконечный корридоръ, который освѣщался однимъ окномъ въ глубинѣ. И ей стало очень страшно. Противъ нея стояла дѣвушка тощая, какъ щепка, но съ краснымъ лицомъ и безсмысленными глазами. Она жадно ѣла грушу со шкуркой и косточками, и сокъ лился по краямъ ея губъ, а мать, сморщенная старушка въ траурѣ, оттопыривъ губу, плакала, роняя слезы въ свои морщины и вытирая дочери ротъ платочкомъ, точно ребенку. Потомъ еще, эта бѣдная русская дѣвушка!..

Неужели ей придется когда-нибудь дѣлать такіе визиты Сластовникову? У Ольги совсѣмъ закружилась голова при этой мысли. Быстробыстро она надѣла шубку поверхъ своей домашней блузы, приколола шляпку къ шиньону булавкой въ видѣ маленькаго испанскаго кинжала и, переваливаясь съ ноги на ногу, побѣжала на телеграфную станцію. "Ради Бога,-- писала она,-- сообщите, что съ вами. Очень мучаюсь, не имѣя извѣстій".

Она стала ждать отвѣта. Но ни вечеромъ, ни на другой день его не было. Тогда она отправила другую телеграмму Сластовникову, прося отвѣтить только, здоровъ-ли онъ. На это тоже отвѣта не послѣдовало.

XII.

Сластовниковъ ѣхалъ въ Парижъ съ твердымъ намѣреніемъ не видаться съ астрономами и не вступать съ ними ни въ какія словопренія. Онъ былъ увѣренъ, что присяжные ученые не могутъ отнестись къ его предпріятію иначе какъ съ насмѣшкой. "Доказали-же они, что Суэцкій каналъ никогда не наполнится водой!" -- говорилъ онъ себѣ. Но по мѣрѣ того какъ поѣздъ приближался къ Парижу, первоначальная рѣшимость покидала Сластовникова, онъ совсѣмъ сталъ падать духомъ.-- "Я далъ обѣщаніе Пелару,-- повторялъ онъ,-- и я его исполню. Но совсѣмъ безсмысленно было-бы хранить тайну нашего дѣла, какъ нѣчто преступное или позорное. Почему-бы не узнать мнѣніе на этотъ счетъ какихъ-нибудь ученыхъ? Можно не разсказывать нашихъ плановъ, но можно узнать, что астрономы о нихъ думаютъ. Я могу представиться какъ литераторъ, философъ -- мало-ли! И я съумѣю отличить предвзятую мысль отъ научной невозможности. Будутъ-ли они говорить за или противъ, у нихъ во всякомъ случаѣ есть серьезные аргументы. Мнѣ надо ихъ знать".

Вотъ почему, пріѣхавши въ Парижъ въ одиннадцать часовъ пополудни, Сластовниковъ два часа спустя сидѣлъ уже въ фіакрѣ, поднимаясь по бульвару С.-Мишель, по направленію къ парижской обсерваторіи. Онъ хотѣлъ повидаться съ братьями Локаръ. Онъ не былъ съ ними знакомъ, но слышалъ о нихъ много. Онъ зналъ, что они состоятъ казенными астрономами при обсерваторіи и пріобрѣли европейскую извѣстность своими работами и усовершенствованіями по части фотографированія звѣзднаго неба. Пеларъ же сообщилъ ему еще, что фабрикуемыя братьями Локаръ оптическія зеркала и стекла для телескоповъ считаются лучшими въ мірѣ.

Сластовниковъ считалъ свой поступокъ очень разумнымъ и естественнымъ. Тѣмъ не менѣе, когда изъ-за оголенныхъ каштановыхъ деревьевъ въ глубинѣ слѣпой аллеи мелькнули нахлобученные куполы обсерваціонныхъ башенъ, сердце его сильно забилось. А когда онъ вышелъ изъ фіакра и направился къ ложѣ консьержа, онъ былъ взволнованъ какъ школьникъ, идущій на экзаменъ.

-- Можно видѣть гг. Локаръ?

-- Ихъ нѣтъ,-- отвѣтилъ консьержъ,-- они здѣсь бываютъ только ночью; днемъ-же работаютъ у себя, на Монружѣ. Угодно вамъ адресъ?

-- Пожалуйста.

Сластовниковъ предполагалъ, что они живутъ гдѣ-нибудь въ двухъ шагахъ. Но фіакръ, взятый на часъ, тащился черепашьимъ шагомъ очень долго. Они ѣхали вначалѣ по бульвару, потомъ влеклись вдоль безконечной каменной стѣны кладбища, выѣхали за фортификаціи и опять долго ѣхали по аллеѣ. День былъ сѣрый и мокрый, дорога была усѣяна желтыми листьями. Наконецъ они повернули въ совсѣмъ пустынную и новоотстроенную улицу, по обѣимъ сторонамъ которой тянулись небольшіе бѣлые домики съ садами. У одного изъ такихъ домиковъ извощикъ остановился. Сластовниковъ позвонилъ. Вышла неряшливая старушка, добродушно отворила желѣзную рѣшетчатую калитку и попросила войти. Сластовниковъ подалъ ей свою карточку, но старуха не взяла ее.

-- Зачѣмъ! М-r Просперъ сейчасъ придетъ, входите, -- сказала она ласково, точно обрадовалась посѣтителю.

Сластовниковъ взобрался вслѣдъ за нею по каменнымъ ступенькамъ на крыльцо. Въ корридорѣ она отворила дверь налѣво, впустила его и ушла. Сластовниковъ оглядѣлся. Онъ былъ въ столовой, судя по убранству комнаты: круглый столъ, покрытый клеенкой, помѣщался по серединѣ; у стѣны дешевенькій буфетъ съ дешевой и малочисленной посудой, полдесятка соломенныхъ стульевъ,-- и затѣмъ голыя стѣны, неуютность и пустота. Комната была нетоплена, паръ изо рта Сластовникова выходилъ клубами.-- "Ѣда здѣсь не священнодѣйствіе,-- подумалъ Сластовниковъ,-- это хорошій признакъ. И хозяева навѣрно неженаты... Это тоже хорошо; значитъ, люди преданы своему дѣлу больше всего на свѣтѣ".

-- Bonjour, monsieur!-- раздалось позади него.

На порогѣ показался коренастый господинъ въ запачканной жакеткѣ, подъ которой виднѣлся вязанный шерстяной жилетъ. Ему было лѣтъ сорокъ, физіономію онъ имѣлъ красную съ бѣлокурыми усами, закрученными книзу. Въ немъ было что-то военное, и въ то же время онъ напоминалъ собою съ перваго взгляда маленькаго парижскаго коммерсанта. Въ немъ было много сердечной вѣжливости, переходившей почти въ робость; но глаза его сверкали умомъ и откровенной честностью. Это выраженіе глазъ заставило Сластовникова понять, что передъ нимъ одинъ изъ хозяевъ.

-- Садитесь, пожалуйста!

Сластовниковъ, очень смущенный, не зналъ съ чего начать. Онъ началъ съ извиненія за безпокойство.

-- Меня приводитъ къ вамъ дѣло, на которое вы, какъ ученый, можете посмотрѣть какъ на фантасмагорію.

-- О, помилуйте...

-- Да, да, оно очень странное. Но дѣлать нечего -- пришелъ -- надо объясниться.

-- Оно касается астрономіи?

-- Какъ нельзя больше!-- отвѣтилъ Сластовниковъ съ улыбкой.-- Дѣло идетъ о междупланетныхъ сообщеніяхъ...

-- Т. е. вы нашли средство установить это сообщеніе?-- спросилъ ученый съ тонкой улыбкой.

-- Не я, но это все равно. Я прихожу къ вамъ по этому поводу.

-- Это очень интересно, очень... И ничего въ этомъ нѣтъ удивительнаго... Рано или поздно наука должна къ этому придти. Я говорю объ опытахъ... Результаты -- другое дѣло. Тутъ столько гипотезъ, вы понимаете!..

-- И вы въ самомъ дѣлѣ находите, что не нужно быть сумасшедшимъ, чтобы этимъ заниматься?

-- Нѣтъ; мы еще на-дняхъ бесѣдовали объ этомъ съ братомъ...-- Здѣсь холодно, не хотите-ли къ намъ въ мастерскую? Кстати и братъ тамъ. Мы переговоримъ.

Онъ отворилъ дверь и пропустилъ Сластовникова впередъ. Они спустились съ крыльца и по мокрой дорожкѣ пошли но направленію къ низенькому сарайчику, который виднѣлся въ глубинѣ сада между оголенными деревьями.

-- У васъ тутъ очень хорошо лѣтомъ!

-- Да; мы недавно купили это. Здѣсь довольно удобно, въ сторонѣ, тряски нѣтъ... Вы сами астрономъ?

-- Нѣтъ, я, такъ сказать, дебютирующій любитель, т. е. полнѣйшій невѣжда -- оттого мнѣ такъ совѣстно безпокоить Васъ...

-- О, помилуйте... Берегитесь вѣтки!

Они вошли въ низенькую комнату, довольно свѣтлую, которая имѣла видъ кладовой. Вдоль стѣнъ на полкахъ были разложены разныхъ величинъ оптическія стекла; нѣкоторыя изъ нихъ были величиною въ большіе круги швейцарскаго сыра, и такой же толщины. Нѣсколько боченковъ, прикрѣпленныхъ къ полу, находилось посреди комнаты, на нихъ лежали еще не совсѣмъ отшлифованные круги стекла

съ наклеенными на нихъ листами бѣлой бумаги. Въ глубинѣ была другая комната, длинная и безъ оконъ. Стеариновый огарокъ, поставленный на табуретѣ, освѣщалъ ее желтоватымъ свѣтомъ. Изъ этой комнаты на встрѣчу вошедшимъ поднялся высокій молодой человѣкъ съ болѣзненнымъ лицомъ. Шея его была обмотана шарфомъ, а на головѣ былъ засаленный картузъ. Между братьями не было никакого сходства. Второй, младшій братъ, имѣлъ крючковатый носъ, на которомъ сидѣли большія очки съ толстыми стеклами. Лицо его, безкровное и безстрастное, было обрамлено черной бородкой. Онъ былъ неуклюжъ и неповоротливъ. Лобъ онъ имѣлъ небольшой съ выпуклостями надъ густыми бровями. Во всей его фигурѣ читалось терпѣніе и упорство. Онъ посмотрѣлъ на посѣтителя съ нѣкоторымъ удивленіемъ и молча пожалъ руку его своей широкой мозолистой рукой. Даже когда братъ объяснилъ цѣль визита Сластовникова, лицо его не измѣнило своего безстрастнаго выраженія.

-- Такъ вотъ, messieurs, въ чемъ дѣло,-- началъ Сластовниковъ, обращаясь къ старшему изъ братьевъ.-- Предполагая, что на Марсѣ есть жители и ученые насъ наблюдаютъ, мы желаемъ дать имъ сигналъ, показать имъ новую свѣтящуюся точку на землѣ... Возможно это?

-- Несомнѣнно, -- отвѣтилъ старшій Локаръ.-- Свѣтящаяся точка величиною съ площадь Согласія непремѣнно должна быть замѣтна на Марсѣ.

-- Мы надѣемся достигнуть этого съ помощью системы зеркалъ...

-- Плоскихъ зеркалъ,-- разумѣется. Вамъ нужно отразить свѣтъ только.

-- Отлично... Сколько бы стоило изготовить эти зеркала?

-- Если-бы вы обратились къ намъ?

-- Да -- Я вамъ сейчасъ скажу, -- отвѣтилъ Локаръ старшій, принимаясь чертить карандашемъ на бумагѣ, покрывавшей одинъ изъ круговъ стекла.-- Фунтъ стекла, необдѣланнаго, который намъ доставляется съ фабрики, стоитъ 20 франковъ...-- Онъ немного подумалъ, потомъ прибавилъ:-- Это бы стоило десять милліоновъ франковъ!

Сластовниковъ остолбенѣлъ. Онъ посмотрѣлъ но-очереди то на одного, то на другого изъ братьевъ.

-- Въ такомъ случаѣ это невозможно, -- сказалъ онъ, точно упавши съ неба.

-- Да развѣ это серьезно?-- съ удивленіемъ спросилъ старшій братъ.

-- Разумѣется, серьезно.

-- Я, признаться, думалъ, что вы -- писатель, романистъ.

-- Нисколько.

-- О, извините меня, пожалуйста.

Тогда астрономъ попросилъ Сластовникова изложить ему все дѣло сначала съ подробностями; оба брата слушали съ большимъ вниманіемъ.

-- Это другое дѣло!-- сказалъ старшій съ ласковой улыбкой.-- Но вамъ нѣтъ никакой надобности употреблять оптическія зеркала, жестяныя предостаточны. Да что жестяныя,-- бумажныя! Да, да!.. Вы не можете себѣ представить, насколько бѣлый цвѣтъ отражаетъ свѣтъ. Онъ отражаетъ на половину, даже больше того...

-- Какая же выгода показывать Марсу бѣлую точку? Тамъ могутъ принять ее за снѣжную поляну и только... Она не обратитъ на себя вниманія больше, чѣмъ снѣгъ на вершинахъ Монъ-Блана или на поляхъ въ сѣверной Европѣ или Сибири... Нужна свѣтящаяся и въ то же время живая точка... Это другое дѣло...

-- К-конечно!-- въ первый разъ рѣшился вставить свое слово младшій Локаръ; онъ слегка заикался...-- Мы на-дняхъ говорили объ этомъ, т. е. о сигналахъ. Только не для Марса, а для луны...

-- Но если на ней нѣтъ атмосферы?..

-- Это не доказано... Вѣроятно даже противное... Атмосфера тамъ должна быть, она рѣже нашей,-- вотъ и все. Воздухъ тамъ долженъ находиться въ складкахъ горъ между ними стало быть и живыя существа... Да, -- это гораздо проще. Я придумалъ вотъ что: на какомъ-нибудь озерѣ, на одномъ изъ озеръ въ Перинейскихъ горахъ, напр., разлить керосинъ и поджечь его 28 разъ. Это число представляющее фазисъ луны, должно быть извѣстно обитателямъ ея, если-бы они имѣлись.

-- Но вѣдь это можно сдѣлать и для Марса?..

-- Разумѣется, можно... Видите-ли, милостивый государь, дѣло, которое вы предпринимаете -- фантастическое дѣло, надо сказать прямо. Это такая фантасмагорія, что наука не можетъ слѣдовать за вами. Но, по чистой совѣсти, наука не имѣетъ никакого права препятствовать вамъ. Напротивъ, ея долгъ помочь вамъ. Вопросъ о сообщеніи между мірами стоитъ такъ, что раньше или позже обязательно придется взяться за практическое разрѣшеніе его. Ваша ошибка заключается, можетъ быть, только въ томъ, что вы слишкомъ рано беретесь за это. Наши познанія о Марсѣ черезчуръ еще элементарны. Но коль скоро вы жертвуете временемъ и средствами для этой попытки, старайтесь обставить дѣло по возможности научно... Мы имѣемъ теперь могущественное средство для изученія звѣзднаго неба. Это -- фотографія. Желатиновая пластинка чувствительнѣе всякаго глаза, самаго сильнаго телескопа. Она никогда не обманываетъ. Не забывайте этого. Дѣлая сигналы, фотографируйте въ то же время Марсъ и изучайте оттиски. Рѣшеніе можетъ придти оттуда. Если наши посылки вѣрны, мы обязательно съ помощью фотографіи должны открыть признаки присутствія человѣка на Марсѣ, напр., постройки, города. Разъ это будетъ найдено -- вопросъ рѣшенъ, все остальное -- деталь. Но вотъ вамъ опять подтвержденіе того, что я сейчасъ сказалъ: наши познанія о Марсѣ ничтожны, наши средства изслѣдованія еще дѣтски первобытны: серьезное фотографированіе неба началось, напр., всего нѣсколько лѣтъ назадъ...

Просперъ Локаръ говорилъ простымъ задумчивымъ тономъ, облокотившись обѣими руками на толстый стеклянный кругъ, лежавшій на опрокинутомъ боченкѣ. Его братъ стоялъ у стѣны, заложивши руки за спину, а Сластовниковъ -- передъ ними и слушалъ съ удовольствіемъ рѣчи оффиціальнаго астронома. Ни вражды, ни насмѣшки не было въ его словахъ; въ нихъ чувствовалось только большое сожалѣніе о томъ, что наука еще такъ бѣдна и молода, что незнаніе фактовъ обрѣзываетъ крылья ея работникамъ, мѣшаетъ полету воображенія.

-- Этотъ вопросъ, который повидимому васъ такъ волнуетъ,-- говорилъ Локаръ,-- занимаетъ и насъ въ минуты досуга. Когда небо облачно и работа стоитъ, мы также часто мечтаемъ о сообщеніи между мірами, и о томъ переворотѣ, который это произвело-бы въ нашей наукѣ. Тогда становится досадно, что мы живемъ въ такое время, когда наука такъ безпомощна и въ отвѣтъ на наши страстные вопросы только лепечетъ дѣтскими устами. Но мы утѣшаемся сознаніемъ, что въ скромной роли ученыхъ чернорабочихъ мы подготовляемъ почву для будущихъ великихъ открытій. Каждый фактъ, какъ-бы мелокъ онъ ни былъ,-- новый камень для зданія будущей науки. Сотрясеніе въ лапкѣ лягушки отъ соприкосновенія съ металлической проволокой -- самъ по себѣ фактъ незначительный, но разъ подмѣченный онъ повелъ къ постройкѣ могучихъ электромагнитныхъ машинъ, телефона, фонографа, телеграфа и еще, Богъ знаетъ, къ какимъ поведетъ открытіямъ. Точно также открытіе свойства выпуклаго стекла увеличивать предметы дало намъ возможность увеличивать міръ безконечно малыхъ организмовъ, что было причиной величайшей изъ когда-либо сдѣланныхъ въ медицинѣ революцій, и въ то же время показало безграничное количество небесныхъ міровъ и приблизило ихъ къ намъ до того, что мы отсюда присутствуемъ при образованіи и таяніи полярныхъ льдовъ на Марсѣ... Да, повѣрьте, наука движется впередъ работой маленькихъ людей.

-- Вы не хотите этимъ сказать, что отрицаете значеніе геніевъ для человѣчества?-- сказалъ Сластовниковъ.

-- Нисколько. Я хочу только сказать, что геніи строютъ изъ матеріала, который натаскивается и приготовляется усиліемъ многихъ поколѣній заурядныхъ работниковъ.

-- Но геній опережаетъ также много поколѣній.

-- Это больше кажется, чѣмъ есть на самомъ дѣлѣ. Сколько геніевъ ломаетъ себѣ шею въ этой бѣшеной скачкѣ впередъ! Въ наукѣ и въ искусствѣ, милостивый государь, не тотъ правъ, кто выдумалъ, а тотъ кто осуществилъ и доказалъ... Впрочемъ, я первый признаю пользу такого забѣганія впередъ. Это -- напоминаніе объ идеалѣ, безъ котораго наука, какъ и отдѣльный человѣкъ, не могутъ жить. Въ астрономіи всегда было много идеалистовъ. Въ нетерпѣніи оттого, что наука движется черепашьимъ шагомъ и завоевываетъ самые крохотные клочки положительныхъ знаній упорнымъ трудомъ и послѣ ряда жестокихъ ошибокъ,-- они строятъ блестящія теоріи... на пескѣ, рѣшаютъ самые сложные вопросы при помощи одной логики или воображенія. Они часто оказываются правыми. Но согласитесь, что если-бы наука принимала такія мечтанія безъ спора и безъ провѣрки, она всегда топталась-бы на одномъ мѣстѣ, превратилась-бы въ схоластику. Я знаю одного астронома, очень даровитаго. Онъ живъ до сихъ поръ. Еще въ сороковыхъ годахъ...

-- Въ годъ февральской революціи,-- замѣтилъ Локаръ младшій.

-- Да; въ 1848 г. онъ опубликовалъ брошюрку страннаго содержанія. Это было что-то вродѣ воззванія къ французскому народу. Авторъ доказывалъ, что никакіе политическіе перевороты не улучшаютъ положенія человѣчества, а составляютъ только самообманъ, напрасную трату силъ и средствъ. Счастье обитателей земного шара, говорилъ онъ, можетъ быть достигнуто только тогда, когда мы вступимъ въ сношенія съ обитателями болѣе совершенныхъ міровъ. Такой міръ онъ нашелъ совсѣмъ готовымъ: это былъ именно Марсъ. Авторъ предлагалъ поэтому прекратить всякаго рода политическія агитаціи и войны и устроить на деньги всѣхъ государствъ Европы международную обсерваторію, въ которой астрономы изучали-бы средства для того, чтобы вступить въ сношенія съ открытымъ имъ міромъ...

Сластовниковъ слушалъ съ затаеннымъ дыханіемъ, а Локаръ продолжалъ:

-- Вы понимаете, что эта брошюрка была встрѣчена какъ бредъ сумасшедшаго. Иначе и быть не могло, между тѣмъ въ ней, рядомъ съ фантазіями, были совершенно здравыя мысли. Результаты показали, что авторъ этой странной брошюрки, рѣшая такъ блестяще и съ истинно огромной эрудиціей вопросъ объ обитаемости міровъ въ положительномъ смыслѣ, было гораздо болѣе правъ, чѣмъ Огюстъ Контъ, отрицавшій возможность рѣшить когда бы то ни было этотъ вопросъ. Отецъ позитивизма утверждалъ, что это невозможно, потому что мы "никогда не будемъ въ состояніи химически анализировать солнца". А нѣсколько лѣтъ спустя, при жизни Конта, Кирхгофъ и Бунзенъ открыли спектральный анализъ, давшій возможность анализировать не только солнце, но и всѣ другія небесныя тѣла и также легко какъ если-бы они находились у насъ въ ретортѣ!

-- Я знаю автора, о которомъ вы говорите. Это Пеларъ, неправда-ли?-- спросилъ Сластовниковъ.

-- Да, это онъ,-- отвѣтилъ астрономъ;-- вы его знаете?

-- Это, кажется, не первый встрѣчный? Насколько мнѣ извѣстно, онъ открылъ луны Марса и его каналы.

-- Онъ утверждаетъ это, и это возможно. Онъ много работалъ. Но развѣ наука можетъ принимать въ серьезъ его открытія! Онъ излагаетъ ихъ не научно, не въ научныхъ мемуарахъ, а въ популярныхъ брошюрахъ, гдѣ одновременно вооружается противъ идеи реванша, бранитъ министровъ, разноситъ въ куски Бисмарка и описываетъ природу и дѣятельность обитателей Марса такъ, точно онъ только что оттуда вернулся!..

-- Вы, однако, не считаете его основную идею нелѣпой, бредомъ сумасшедшаго?

-- Повторяю,-- нѣтъ. Но -- другое дѣло, добьется-ли онъ какихъ-нибудь результатовъ... Это вы съ нимъ работаете?

-- Да, съ нимъ, -- просто отвѣтилъ Сластовниковъ.-- Я вѣрю въ него. Бо всякомъ случаѣ я считаю эти опыты полезными. Они открываютъ надеждамъ человѣчества новое и широкое поле. Такому дѣлу можно отдать свою жизнь, особенно, если она до сихъ поръ была такъ безполезна, какъ моя...

Сластовниковъ вышелъ отъ Локаровъ съ легкимъ сердцемъ, бодрый и веселый. Глядя на толпу, которая суетливо двигалась во всѣ стороны на бульварѣ С. Мишель, пѣшкомъ, въ фіакрахъ и въ тяжело нагруженныхъ конкахъ, онъ съ умиленіемъ думалъ: отнынѣ я не простой коптитель неба, а членъ большой семьи человѣческой, для счастья которой буду работать.

XIII.

Три недѣли спустя Сластовниковъ вернулся. Когда Ольга увидѣла его въ окно входящимъ въ ворота, съ чемоданчикомъ въ рукахъ, она чуть не упала въ обморокъ отъ радости. Владиміръ Андреевичъ былъ въ это время въ саду и пошелъ на встрѣчу Сластовникову. Она видѣла, какъ они остановились вмѣстѣ, и Сластовниковъ бодрый, высоко держа голову, отвѣчая на вопросы Владиміра Андреевича, громко расхохотался. Тогда она быстро раскрыла окно и показалась.

-- Здравствуйте, хорошо-ли съѣздили?-- крикнула она весело.

Сластовниковъ подошелъ очень развязно, еще издали снявши шляпу.

Эта вѣжливость ей не понравилась. Хотя онъ крѣпко пожалъ ея pÿny, она все-таки нашла его страннымъ; онъ точно старался провести между собою и ею черту, за которую переходить не желалъ. Въ былое время онъ, не смотря на присутствіе Владиміра Андреевича, чѣмъ-нибудь далъ бы понять свою радость видѣть ее вновь. Теперь же онъ велъ себя просто какъ старый знакомый. Кромѣ того, онъ даже наружно непріятно измѣнился. Борода его была коротко острижена, обнаруживая похудѣвшія щеки, волосы его, какъ будто порѣдѣвшіе, были тоже острижены подъ гребенку, и это придавало ему какой-то вульгарный видъ. Но особенно непріятно поразилъ Ольгу его лихорадочный взглядъ, смотрѣвшій на нее разсѣянно, точно черезъ плечо, и никогда раньше незамѣченный ею самоувѣренный, чуть что не высокомѣрный видъ.

На вопросъ, доволенъ-ли онъ своей поѣздкой, Сластовниковъ отвѣчалъ: "чрезвычайно!" Но ни сейчасъ, ни послѣ, за завтракомъ, онъ не вдавался ни въ какія подробности и намѣренно отклонялъ разговоръ отъ предмета, который,-- всѣ знали,-- интересовалъ его больше всего. Ни Ольга, ни Владиміръ Андреевичъ не настаивали. Она хотѣла во что бы то ни стало быть веселой, заботливо подкладывала ему на тарелку лучшіе куски, которые онъ съѣдалъ съ большимъ аппетитомъ. Такого аппетита она давно у него не замѣчала. Кромѣ того, онъ и пилъ изрядно. Владиміръ Андреевичъ разспрашивалъ про общихъ знакомыхъ. Ему,-- говорилъ онъ,-- давно надоѣло въ Антибѣ, гдѣ онъ никогда не чувствовалъ себя дома. Кромѣ того, его работы на югѣ были кончены, ему нужно было вернуться въ Парижъ. Если бы отъ него зависѣло, онъ давно бы уѣхалъ. Но это необходимо для здоровья беременной жены,-- ничего не подѣлаешь! Зато съ какой завистью разспрашивалъ онъ о своихъ парижскихъ знакомыхъ, о томъ, что слышно въ клубѣ, о выставкахъ, о первыхъ представленіяхъ, обо всемъ, что пахло парижской мостовой!

Сластовниковъ однако никого не видѣлъ, нигдѣ не былъ, и о парижскихъ новостяхъ зналъ меньше Владиміра Андреевича.

-- Кремницкаго? Нѣтъ, не встрѣчалъ... А вотъ того... какъ его? Профессора...

-- Серпуховскаго?

-- Ну да... Его я встрѣтилъ съ женою... Она даже вамъ (онъ обратился къ Ольгѣ) просила передать что-то... Только я позабылъ, совсѣмъ вылетѣло изъ головы!.. Я такъ былъ занятъ...

-- Какъ это мило!-- сказала Ольга. Она хотѣла проговорить это съ комическою церемонностью, чтобы возбудить смѣхъ, но въ то-же время ей самой стало очень грустно. Ей было теперь ясно, что Парижъ совсѣмъ не вылечилъ дури Сластовникова, и что мысль о Марсѣ, эта его manie lucide, еще больше овладѣла его головою. "Вотъ онъ почему разсѣянъ! Сумасшедшая мысль вытѣснила изъ его головы все".

А Сластовниковъ, допивши свой кофе, шумно отодвинулъ стулъ и всталъ.

-- Вы уходите?-- спросила Ольга, съ тоскою заглядывая ему въ глаза.

-- Да, спѣшу къ М-r Пелару; онъ меня ждетъ.

-- А къ Варинькѣ не зайдете?

Ольга спросила это съ задней мыслью. Она надѣялась, что тамъ они могутъ остаться наединѣ и она найдетъ возможность поговорить съ нимъ.

-- Нѣтъ, сейчасъ не могу; извините меня пожалуйста передъ нею.

Ольгѣ показалось, что онъ сказалъ это съ намѣреннымъ безучастіемъ, понявши ея хитрость. Но она хотѣла настоять.

-- О, нѣтъ, она очень обидится!-- возразила она, болѣзненно улыбнувшись.

-- Напрасно. Elle aura tort. Никакъ не могу.

Онъ раскланялся и вышелъ. И ни въ тотъ, ни на другой день Сластовниковъ не возвратился.

О, если-бъ онъ зналъ, какъ мучилась Ольга! Она даже не старалась скрывать это передъ мужемъ, даже не подумала о томъ, что ея горе можетъ показаться ему подозрительнымъ.

Но нѣтъ, ни разу дурная мысль о ней не приходила ему въ голову. Онъ ей такъ довѣрялъ! Онъ всегда думалъ, что взаимное довѣріе лучшее средство для семейнаго счастья. Нужно обладать большой низостью, чтобы обманывать такого человѣка, какъ онъ; Ольга не способна на это! Ея горе онъ объяснялъ простой привязанностью къ другу дома, которому грозитъ сумасшедшій домъ. Онъ и самъ жалѣлъ Сластовникова, -- но не такъ какъ Ольга, разумѣется: на то она и нервная женщина, да еще беременная. Тѣмъ не менѣе продолжительность этого горя въ глубинѣ души начинала его раздражать. "То баронесса, то этотъ. Не повезло имъ съ Ольгой нынѣшнюю зиму. Одно къ одному. И вѣдь должно же это было случиться какъ разъ въ то время, когда она беременна". Владиміръ Андреевичъ былъ не въ духѣ. Когда онъ думалъ, что всѣ эти внѣшнія обстоятельства могутъ дурно повліять на его ребенка, у него сжималось сердце. Точно бѣдная малютка виновата, что родители не умѣютъ выбирать своихъ знакомствъ!

-- Однако, Оленька, ты ужъ черезъ-чуръ близко принимаешь все къ сердцу,-- сказалъ однажды Владиміръ Андреевичъ женѣ; -- Сластовникова мнѣ искренно жалко; но, согласись, не въ первый разъ онъ дѣлаетъ эксцентричности. То съ тѣми связался, то безъ всякой надобности на войну ходилъ, а теперь ужъ и на небо взбирается. Пройдетъ и эта дурь и самъ же первый онъ будетъ потомъ надъ собою смѣяться... Этому человѣку дѣлать нечего, вотъ бѣда!.. Имѣй онъ силы, люби онъ искренно женщину, развѣ сталъ бы онъ выкидывать такія странности? Подумай, въ самомъ дѣлѣ! Человѣкъ богатый, умный, даровитый, онъ на всякомъ поприщѣ былъ бы полезенъ. Кой чортъ его дергалъ подставлять подъ пули свою голову? Ну, положимъ, патріотизмъ, любовь къ человѣчеству,-- все это прекрасно. Ни что ему не мѣшало поступить въ красный крестъ, устраивать больницы... мало-ли что?

-- А ты вѣдь ходилъ?

-- Это другое дѣло, я военный, это мое ремесло; я не бросаюсь сразу на двадцать дѣлъ и безъ хвастовства скажу, что не даромъ копчу небо. Я дѣлаю, что умѣю, и дѣло свое люблю.

Онъ говорилъ это, шагая изъ угла въ уголъ, и въ душѣ его кипѣло; но онъ умѣлъ себя сдерживать и ни одно слово укора не вылетѣло изъ его устъ. Его занималъ его будущій ребенокъ, котораго онъ уже любилъ, онъ не хотѣлъ причинять ему боли, дѣлая больно его матери. Потому онъ и не терпѣлъ теперь тѣхъ, которые это дѣлали.

Ольга слушала его разсѣянно черезъ пятое на десятое и слова его раздражали ее.

-- Ахъ, оставь, пожалуйста! Совсѣмъ не въ тебѣ дѣло. Передъ тобою другъ, который сходитъ съ ума, его нужно спасти, а ты о своихъ добродѣтеляхъ распространяешься. Ну, и отлично, если ты такой полезный человѣкъ!-- проговорила она съ злой ироніей.

Владиміръ Андреевичъ остановился, глубоко оскорбленный, и замѣтилъ съ холоднымъ достоинствомъ:

-- Я не о себѣ забочусь, Ольга, а о нашемъ будущемъ ребенкѣ.

Тогда Ольга вдругъ выпрямилась, въ синихъ глазахъ ея сверкнулъ зловѣщій огонекъ:

-- О ребенкѣ?!.. О ребенкѣ?!.

Она смѣрила его глазами съ головы до ногъ и нервно расхохоталась: -- Не заботьтесь, пожалуйста!-- добавила она, и отвернулась.-- Вамъ въ послѣднее время слова нельзя сказать: сейчасъ вспыхиваете точно порохъ, -- отвѣтилъ мужъ.

Въ эту минуту Ольга ненавидѣла его и презирала всѣмъ своимъ существомъ.-- Она любитъ подъ его носомъ, сгораетъ отъ любви и отъ тоски, а онъ ничего не видитъ, этотъ простофиля, и заботится о ребенкѣ, который ему не принадлежитъ!

А Владиміръ Андреевичъ, желая ее успокоить, продолжалъ:

-- Спасти! Чего-бы я ни сдѣлалъ, чтобы спасти его! но какъ это сдѣлать? Когда такой человѣкъ, какъ Сластовниковъ, одержимъ тѣмъ, что ты называешь manie lucide, онъ дѣлается скрытнымъ; и онъ гораздо хитрѣе здороваго, потому что всѣ его помыслы сосредоточены на одной мысли. Это несчастье, конечно, большое несчастье, потому что Сластовниковъ очень хорошій человѣкъ!..

XIV.

Дѣйствительно, Сластовниковъ былъ скрытенъ въ высшей степени. Теперь, когда Ольга знала въ чемъ дѣло, это уже нисколько не оскорбляло ее. Но съ каждымъ днемъ желаніе вернуть минувшее счастье жгло и мучило ее больше. Она испытывала то чувство, которое овладѣваетъ человѣкомъ при проводахъ дорогого существа, уѣзжающаго въ далекое плаваніе. Сходня снята, на палубѣ поднимается хлопотня, веселая суетня матросовъ, но долго еще кажется, что пароходъ какъ-бы приросъ къ пристани. И вдругъ замѣчаешь, что между тобою и близкимъ человѣкомъ появилась узкая полоска воды, она незамѣтно растетъ, расплывается, какъ масляное пятно, и глазъ не можетъ отъ него оторваться, а душа наполняется мало-по-малу широкой, гнетущей пустотой. Эта именно пустота давила теперь Ольгу. Любимый человѣкъ такъ близко, она чувствовала еще на своихъ губахъ его поцѣлуи, и нѣтъ возврата, не переступить черезъ эту узкую полоску воды!..

Но она должна его вернуть, она обязана его урезонить! Во всякомъ случаѣ она не можетъ, не должна допускать, чтобы разстояніе росло между ними. Теперь она поняла какъ вести себя съ нимъ. Она не будетъ ему противорѣчить; напротивъ, она заставитъ себя слушать его "элукубраціи", сдѣлаетъ видъ, что все понимаетъ и сочувствуетъ его начинаніямъ. И онъ вернется къ ней. Опыты его не удадутся, онъ пойметъ нелѣпость затѣи -- не совсѣмъ-же онъ сошелъ съума,-- и броситъ ее, вернется къ своей любви и къ своему ребенку... но какъ это сдѣлать? Сластовниковъ избѣгалъ оставаться съ нею наединѣ; онъ имѣлъ теперь видъ спокойно-увѣреннаго въ себѣ человѣка, которому все равно, что объ немъ думаютъ. За столомъ онъ даже теперь иногда шутилъ.

-- Я получилъ отъ Столѣтова письмо, -- сказалъ онъ однажды,-- онъ доказываетъ какъ дважды-два, что мнѣ ничего не остается, какъ добровольно отправиться въ сумасшедшій домъ.

Произошло неловкое молчаніе.

-- Да, онъ человѣкъ странный!-- неопредѣленно замѣтилъ Владиміръ Андреевичъ.-- Что-же вы ему отвѣтили?

-- Ничего не отвѣтилъ, пусть! Не все-ли равно, что онъ думаетъ!

Въ этотъ-же разъ Сластовниковъ мелькомъ замѣтилъ, что ввиду его занятій съ Пеларомъ, ему можетъ быть придется на время переѣхать къ нему жить. Владиміра Андреевича это заявленіе тайно порадовало, онъ сдѣлался разговорчивымъ. Очень добродушно онъ завелъ рѣчь объ астрономіи, спрашивая мнѣніе Сластовникова о кольцѣ Сатурна и о томъ, что думаютъ о немъ современные ученые, потому что въ его время...

-- "Это будетъ сегодня или никогда", -- сказала себѣ Ольга съ рѣшительностью.-- Николай Ивановичъ, -- произнесла она громко, вставая, -- я иду къ Варенькѣ, зайдите туда, пожалуйста, передъ уходомъ, у насъ есть къ вамъ маленькая просьба.-- Голосъ ея при этомъ слегка дрожалъ. Она боялась, чтобы онъ не отказался.

-- Зайду непремѣнно, -- просто сказалъ Сластовниковъ.

Она предупредила баронессу, что желаетъ остаться наединѣ съ Сластовниковымъ и та, горя желаніемъ доставить удовольствіе подругѣ, удалила мать и прислугу изъ дому. Но Ольга ждала Сластовникова очень долго. Въ окно она видѣла, что Владиміръ Андреевичъ давно работаетъ въ своемъ кабинетѣ. Сластовниковъ былъ очевидно въ своемъ. Она стала уже думать, что онъ забылъ обѣщаніе; она безпокойно перебрасывалась незначущими словами съ баронессой, и сердце ея ныло. Вдругъ въ корридорѣ послышались шаги. Сластовниковъ вошелъ въ шляпѣ, съ сложеннымъ пальто на плечѣ и съ маленькимъ сакъ-вояжемъ въ рукѣ, совсѣмъ готовый какъ будто къ отъѣзду.

-- Вы опять уѣзжаете?-- спросила баронесса съ наивнымъ удивленіемъ.

-- Въ Ниццу; два дня останусь.

-- А!-- замѣтила баронесса, разыскивая что-то въ рабочемъ столикѣ и не находя. Потомъ она добавила: -- извините, я сейчасъ.

И она вышла. По холодному и рѣшительному виду Сластовникова, Ольга поняла, что онъ не настроенъ на длинныя объясненія. Потому она прямо приступила къ дѣлу.

-- Николай Ивановичъ, -- сказала она блѣднѣя, -- за что вы меня презираете?!

-- Презираю?.. Я васъ нисколько не презираю, помилуйте!

Она сидѣла далеко отъ него на стулѣ, опустивъ руки на колѣни. Нѣсколько мгновеній она не находила что сказать.

-- Однако въ послѣднее время вы измѣнили обхожденіе со мною; вы не желаете ни оставаться со мною, ни даже смотрѣть на меня. Что я вамъ сдѣлала? Вы знаете, что я только вами живу, помимо васъ у меня нѣтъ радости.

Непрошенныя слезы стояли у нея въ горлѣ, но она пересилила ихъ и продолжала твердо, почти спокойно. Только лицо ея еще больше помертвѣло и губы были сухи.

-- Если вы недовольны мною за мою слабонервность при нашемъ послѣднемъ tête-à-tête, прошу васъ, извините меня. Я простая, неученая женщина... Для меня все это было такъ ново, неожиданно. На самомъ дѣлѣ я... я вѣрю въ васъ. У васъ такое благородное сердце, такой свѣтлый (она перевела мысленно lucide)... свѣтлый...

Она не могла докончить фразы, слезы душили ее; чтобы не заплакать, она стала кусать до боли пальцы лѣвой руки. Ее всю передергивало.

-- На откровенность я отвѣчу откровенностью. Я занятъ. Никогда и ничто (онъ подчеркнулъ это слово) въ жизни такъ не занимало меня, не проникало такъ насквозь, какъ мысль, надъ которой мы работаемъ съ Пеларомъ.

-- Знаю я, вѣрю... Это такъ понятно!.. Но развѣ это мѣшаетъ любить?.. Если бы вы только захотѣли... объяснить, подѣлиться со мною... Въ былое время вы мнѣ все говорили, излагали ваши планы. Самыя трудныя вещи въ вашемъ объясненіи...

Сластовниковъ не далъ ей кончить. Все тѣмъ-же спокойнымъ тономъ, въ которомъ звучала глубокая убѣжденность, онъ возразилъ.

-- Да, мѣшаетъ! И вотъ почему. Любви надо отдавать всю свою душу. Любовь нетерпѣлива, любовь ревнива, любовь не хочетъ и не можетъ допускать дѣленія. Посмотрите на большихъ, заправскихъ мастеровъ въ искусствѣ и литературѣ -- они или неженаты совсѣмъ, или дурно живутъ съ женами...

-- Вы меня не любите, стало быть?-- медленно проговорила она, поднимая голову.

-- Нѣтъ, я васъ люблю; я васъ очень люблю... Вы первая женщина, къ которой я глубоко привязанъ. Но -- вы замужемъ. Наши отношенія не могутъ не стать когда-нибудь извѣстными Владиміру Андреевичу. Онъ узнаетъ, произойдетъ исторія, которая меня оторветъ отъ дѣла. Я не могу... не имѣю права и не хочу, не хочу,-- горячо повторилъ онъ, -- жертвовать этимъ дѣломъ даже на одну минуту. Докажите вашу силу, если она у васъ есть, забудьте меня на время. Дайте мнѣ спокойно работать... Отъ этого, -- продолжалъ онъ страстнымъ шепотомъ, -- зависитъ судьба земного шара, вся благодать, вся масса счастья человѣчества. Иначе... я такъ настроенъ, что переступлю черезъ всякое препятствіе, какое-бы оно ни было.

При этихъ возмутительныхъ рѣчахъ, невольное бѣшенство закипѣло въ груди Ольги.-- Если даже онъ сумасшедшій,-- подумала она себѣ, -- но когда-нибудь любилъ меня, онъ не смѣетъ этого говорить.

-- А приходило вамъ когда-нибудь въ голову, -- спросила она вдругъ со страшнымъ спокойствіемъ, -- что всякому терпѣнію есть мѣра? Что женщина, потерявшая голову отъ отчаянія, гораздо опаснѣе любящей женщины?.. Не безпокойтесь, я вамъ не угрожаю. Но такъ какъ мы съ вами въ порывѣ откровенности, я вамъ скажу, я не отвѣчаю за себя, если вы меня бросите -- жизнь постыла для меня, этотъ ребенокъ (она приложила руку къ груди), котораго будетъ ласкать не его отецъ, будетъ мнѣ ненавистенъ. Я... я могу отравиться, броситься въ воду... Думали вы когда-нибудь объ этомъ?

Взволнованный тонъ этого серебристаго голоса, звучавшаго такой искренней тоскою, тронулъ Сластовникова. Онъ подошелъ къ ней и также искренно сказалъ, взявши ее за руку.

-- Ты не сдѣлаешь этого изъ любви ко мнѣ, и потому, что я все-таки люблю тебя. Но подумай. Если бы я согласовался только съ твоими желаніями, я бы не долженъ былъ ни отлучаться въ Парижъ, ни ходить къ Пелару, ни тѣмъ болѣе не оставаться тамъ по цѣлымъ днямъ и ночамъ, однимъ словомъ не дѣлать того, что я считаю нужнымъ, полезнымъ. Развѣ это справедливо? И развѣ я виноватъ, если любовь моя не идетъ такъ далеко, чтобы жертвовать для нея тѣмъ, что сдѣлалось теперь цѣлью моей жизни? Ахъ, если бы ты только была въ состояніи понять грандіозность этой идеи...

-- Чего же тутъ не понять! Вы ищете людей на звѣздахъ! Это очень просто.

-- Да, но людей, которые полубоги сравнительно съ нами, чьи предки три тысячи лѣтъ тому назадъ не знали еще употребленія желѣза, какъ звѣри бродили въ шкурахъ въ лѣсу, -- людей, которые знаютъ вещи, не снившіяся даже нашимъ геніямъ! Разъ будутъ установлены съ ними сигналы, прогрессу человѣчества не будетъ предѣла ни въ размѣрахъ, ни въ скорости. И послѣ этого ты не находишь, что передъ такимъ дѣломъ величайшая жертва чего нибудь стоитъ?!.

"Да, да! Это была manie lucide, о которой распространялся такъ подробно Сластовниковъ", -- подумала Ольга.

-- Они давно подаютъ намъ сигналы. Судя по работамъ, которыя они воздвигаютъ, для этого они должны обладать несомнѣнной геніальностью. Представь, каналы въ 130 верстъ шириною!.. Мы съ Пеларомъ каждую ночь наблюдаемъ какъ параллельные каналы наполняются теперь водою... А съ будущей недѣли мы приступимъ сами къ обширной системѣ сигналовъ. Пеларъ полагаетъ, что именно теперь телескопы астрономовъ Марса направлены на насъ, а потому сигналы наши они должны скоро замѣтить. Вопросъ только въ томъ, когда они будутъ въ состояніи отвѣтить. Во всякомъ случаѣ они богаче насъ средствами въ этомъ отношеніи... Воображаю, какая суматоха произойдетъ тогда среди ученыхъ!-- Онъ засмѣялся, лицо его приняло блаженный видъ, и онъ вопросительно посмотрѣлъ на Ольгу.

-- Да, да!-- отвѣтила она.-- Такъ вы уѣзжаете?

-- Всего на нѣсколько дней въ Ниццу, а затѣмъ... я переѣду къ Пелару. Мое присутствіе тамъ необходимо.

Ни на одну минуту у Сластовникова не мелькнула мысль, что то, что онъ говоритъ, оскорбительно для Ольги, что женщину, которая такъ страдаетъ, прежде всего надо утѣшить. Онъ былъ такъ наполненъ своей мыслью!..

Вдругъ онъ посмотрѣлъ на часы и засуетился. Онъ схватилъ свой сакъ и пальто, переложилъ сакъ въ лѣвую руку и подалъ Ольгѣ правую.

-- До свиданія! Будь мужественна!-- сказалъ онъ, и исчезъ.

Когда баронесса вошла въ комнату, она застала Ольгу на прежнемъ мѣстѣ и въ прежней позѣ. Она сидѣла, выпрямившись на стулѣ; руки ея были опущены на колѣни, а по лицу, которое она повернула къ окну, тихо катились крупныя слезы.

-- Ну, что, милая, что?-- сказала баронесса, опускаясь передъ нею на колѣна, ласково взявши ея руки.

Ольга молчала.

-- Скажи-же, милая, скажи, дорогая!

Тогда Ольга порывистымъ жестомъ выдернула лѣвую руку и, закрывая ею глаза, съ плачемъ отчаянія простонала:-- О Боже мой, онъ совсѣмъ, совсѣмъ, сошелъ съума!..

Баронесса своимъ тонкимъ женскимъ чутьемъ поняла, что здѣсь утѣшенія не у мѣста. Она оставила Ольгу выплакаться и только продолжала ласкать ея руки, талью, волосы. Ольга плакала вначалѣ судорожно, прижимая ко рту платокъ; потомъ рыданія ея стали ровнѣе и мало-по-малу утихли. Но долго еще одинокія слезы выступали изъ ея покраснѣвшихъ глазъ и катились по щекамъ. Наконецъ она тихо отстранила Вареньку, прошлась по комнатѣ и остановилась у окна. Отъ деревьевъ уже тянулись тѣни, освѣщенныя мѣста принимали золотисто-оранжевые тоны, предшествующіе закату. Въ саду чирикали воробьи, славя вѣчный праздникъ южной природы.

"Нѣтъ, -- думала Ольга,-- онъ по виноватъ. Онъ всегда искрененъ и отдается цѣликомъ. Если кого винить -- такъ это Пелара. Онъ своими фантазіями сбилъ съ толку эту добрую натуру... Ненавистный старикъ! Кто-бы могъ подумать, что онъ, этотъ блюдолизъ, такъ угодливо кланявшійся, станетъ причиной моего несчастья!.. Хитрая тварь! Что ему чужая жизнь, если съ ея помощью онъ можетъ обдѣлать свои подлыя дѣлишки"!

И опять слезы учащенно полились по щекамъ Ольги горячими струйками.

Вдругъ она повернулась и быстро вышла изъ комнаты.

XV.

Черезъ нѣсколько минутъ баронесса, стоя у окна, увидѣла, что Ольга въ шали, небрежно наброшенней на голову, съ бѣлымъ узелкомъ въ рукѣ, быстрой переваливающейся походкой выходила въ ворота.

-- Куда это она?-- подумала баронесса, но въ ту-же минуту вспомнила, что пора принимать пилюли, и позвала мать.

Ольга шла очень торопливо, спотыкаясь въ своихъ прюнелевыхъ башмакахъ о щебень, набросанный по дорогѣ. Она имѣла видъ женщины, которая торопится кого-то догнать. Она спустилась по дорожкѣ, сбѣгавшей отъ виллы, повернула направо на большую дорогу, которая тянется надъ моремъ, и изрѣдка поправляя волосы и шаль, сползавшую на плечи, шла не оглядываясь, ничего не видя передъ собою. На встрѣчу попалась ей многочисленная семья англичанъ, верхомъ на ослахъ, которыхъ проводники тянули за уздечки или подгоняли палками. Впереди всѣхъ ѣхалъ на маленькомъ осликѣ, почти волоча ноги по землѣ, англичанинъ, длинный какъ каланча, желтый съ впавшими щеками, обросшими желтоватой бородой, и съ намотаннымъ вокругъ шеи бѣлымъ, шелковымъ платкомъ. Онъ похаркивалъ отъ времени до времени въ кончикъ платка, свернутаго шарикомъ, и внимательно разглядывалъ затѣмъ результаты. Позади него тряслась тучная дама съ краснымъ лицомъ, очевидно мать, а затѣмъ слѣдовала цѣлая коллекція румяныхъ миссъ съ красными зонтиками и мальчиковъ-подростковъ въ шерстяныхъ чулкахъ, обхватывавшихъ твердыя икры.

Ольга даже не посмотрѣла на нихъ, только посторонилась, не замедляя шага. Она, запыхалась, ее кололо подъ сердцемъ, младенецъ неистово вертѣлся, толкая ее въ стѣнки живота, нисколько повидимому не довольный этой неожиданной прогулкой. А Ольга все шла, да шла. Мысли ея были въ разстройствѣ; смахивая ладонью капли пота и поправляя волосы, она иногда шевелила губами, точно съ кѣмъ-то разговаривая.

Но вотъ показалась и деревушка, въ которой жилъ Пеларъ. На встрѣчу шелъ крестьянинъ въ синей блузѣ. Ольга привела въ порядокъ свой костюмъ и, поравнявшись съ мужикомъ, остановила его.

-- Не знаете ли, гдѣ живетъ г. Пеларъ?

-- М-r Пеларъ? Bon Dien, М-r Пеларъ -- повторилъ онъ съ недоумѣніемъ, какъ бы стараясь припомнить, кто бы это могъ быть.

Она стала его наводить, описывая примѣты Пелара и добавила, что онъ астрономъ, "въ трубку смотритъ на небо..."

-- A la bonne heure!.. L'astrologue! C'est bien.

И онъ объяснилъ какъ его найти.

Вся усталость у нея разомъ прошла. Сердце ея вдругъ тревожно забилось и лицо поблѣднѣло. Ее даже стала пробирать дрожь. Но она шла рѣшительно, поворачивая изъ угла въ уголъ, спускаясь и поднимаясь, точно по знакомымъ мѣстамъ.

Ворота дома Пелара были растворены настежь. Двѣ огромныя телѣги, нагруженныя строевымъ лѣсомъ и досками, стояли посреди двора; самъ Пеларъ съ растрепаннымъ чубомъ, величественно стоялъ на порогѣ, наблюдая за выгрузкой.

Ольга подошла къ нему очень развязно и даже кокетливо прищурила глаза. Только лицо ея былъ очень блѣдно и губы запеклись. При видѣ ея Пеларъ сдѣлалъ удивлённый видъ, вопросительно глядя на Ольгу. Отъ нея не ускользнуло, что ея посѣщеніе было ему непріятно. Но она заговорила развязно, очень быстро и сбивчиво. Она пришла... Ей было интересно... И главное она проситъ извинить ее... Но дѣло очень важное... Она разсчитываетъ на его любезность...

-- Eh bien, madame, entrez!-- холодно сказалъ Пеларъ, все еще не опомнившись отъ удивленія.

Онъ пропустилъ ее впередъ и затворилъ за собою дверь. Потомъ онъ пробрался къ своему креслу у рабочаго стола и указалъ ей на стулъ. Она сѣла, но тотчасъ же придвинулась къ нему поближе вмѣстѣ со стуломъ, не выпуская изъ рукъ бѣлаго узелка.

-- М-r Пеларъ,-- сказала она,-- я прихожу къ вамъ по дѣлу... по поводу m-r Сластовникова. Онъ очень измѣнился въ послѣднее время...-- Она остановилась, ожидая, что Пеларъ скажетъ что нибудь; но онъ молчалъ, развалившись въ креслѣ и лицо его было безстрастно какъ маска.-- Онъ очень измѣнился, и я боюсь за него... Конечно, меня всякій имѣетъ право осудить... Но я люблю его... О, видите-ли, -- добавила она, приложивши руку ко лбу, -- я его такъ люблю! А теперь онъ избѣгаетъ меня, съ каждымъ днемъ я дѣлаюсь для него все болѣе чужой...

-- Я не вижу, madame, почему это должно меня интересовать,-- холодно, но съ замѣтнымъ нетерпѣніемъ замѣтилъ Пеларъ.

-- О, нѣтъ, не говорите этого! Вы очень хорошо знаете, что вы -- причина его внезапной перемѣны. До этого несчастнаго увлеченія онъ любилъ меня, онъ весь принадлежалъ мнѣ...

-- Если это вѣрно, мнѣ приходится только поздравить себя. Сластовниковъ еще человѣкъ молодой и можетъ употребить свою жизнь съ большей пользой, чѣмъ проводя ее у вашей юбки.

-- О, monsieur Пеларъ, что я вамъ сдѣлала?!-- спросила она съ отчаяніемъ, жалобно засматривая ему въ глаза.-- Развѣ я васъ когда-нибудь обидѣла?! Я напротивъ всегда (она хотѣла сказать: жалѣла)... уважала... васъ... Помните, Варя... дѣйствительно... Я съ нею спорила изъ-за васъ. Oh, monsieur, monsieur, отдайте мнѣ его! Вы его съ ума сводите вашими звѣздами!..

Ольга горько заплакала. Пеларъ вдругъ всталъ.

-- Безполезно, сударыня, продолжать на эту тему... И знайте, что я все сдѣлалъ и все сдѣлаю, что могу, чтобы оторвать его отъ этой... позорной, да, позорной страсти!

Пеларъ дрожалъ отъ негодованія. Но она схватила его за руку, и крѣпко стиснула ее въ локтѣ.

-- О, умоляю васъ, не уходите, выслушайте меня... Если ваши идеи справедливы,-- зашептала она,-- зачѣмъ дѣлить съ нимъ славу открытія... Я знаю, вамъ нужны деньги... Я богата... Я вамъ все отдамъ...

И быстро развязавъ узелъ платка, она дернула за конецъ и разсыпала передъ нимъ на столѣ свои брилліанты, жемчужныя ожерелья, кольца, часы, серьги, браслеты и пачки банковыхъ билетовъ.

-- Возьмите все, только отдайте мнѣ его!

Пеларъ остолбенѣлъ отъ негодованія. Маленькіе глаза его злобно сверкнули. Но она ничего не видѣла.

-- Не молчите... О, скажите, да,-- добавила она, бросаясь передъ нимъ на колѣни.-- Не все-ли вамъ равно?!

-- Madame, -- захрипѣлъ старикъ отъ бѣшенства, -- вы сошли съ ума...-- Онъ суетливо и съ брезгливостью сталъ укладывать ея украшенія назадъ въ платокъ, и сунувъ его ей въ руки, добавилъ съ угрозой: -- оставьте меня сейчасъ, иначе... иначе...

Онъ направился къ двери.

-- А-а, такъ вы вотъ какъ!-- вскричала Ольга съ пронзительнымъ истерическимъ визгомъ, полнымъ ненависти.-- Хороше-же!.. Я найду на васъ судъ... У меня есть связи... Я заставлю его отдать подъ опеку, и вы, m-r Пеларъ, вы кончите въ сумасшедшемъ домѣ, откуда васъ не должны были выпускать!

-- Вы потеряли голову, -- холодно сказалъ Пеларъ, отворивъ дверь, точно желая сказать: пожалуйте, васъ ждутъ.

Тогда она вдругъ встала, машинально, лихорадочнымъ движеніемъ, поправила растрепавшіеся волосы, накинула шаль на голову, и пошла вонъ. Во дворѣ она остановилась и, обернувшись къ Пелару, задыхающимся голосомъ сказала:

-- Подождите, вы узнаете, что такое месть женщины!

-- C'est bien!-- презрительно отвѣтилъ Пеларъ.

Ольга долго бѣжала, переваливаясь съ боку на бокъ, подгоняемая гнѣвомъ, который клокоталъ въ ея груди, и фантастическими, совсѣмъ нелѣпыми мыслями о мщеніи. Вначалѣ ей показалось все очень просто: она съѣздитъ туда-то, попроситъ того-то, и дѣло будетъ въ шляпѣ: Пеларъ будетъ наказанъ, Сластовниковъ будетъ отданъ подъ опеку, ему помѣшаютъ раззориться. Теперь ей даже казалось, что она хлопочетъ не за себя, а только за Сластовникова, такъ какъ нѣтъ никого на свѣтѣ, кто-бы позаботился о немъ. Но потомъ она вдругъ устала, ноги стали подкашиваться подъ нею, тѣломъ ея овладѣла сильная слабость, а подъ сердцемъ она чувствовала большую рѣжущую тяжесть, точно кто-то мощной рукой вырывалъ всѣ ея внутренности. И вмѣстѣ съ этимъ чувствомъ мысли ея начали принимать новое направленіе. Куда она пойдетъ? Какое право она имѣетъ вмѣшиваться въ чужую жизнь? Она не жена его, даже не родственница. Такъ, первая встрѣчная! И потомъ такъ нельзя: признать человѣка сумасшедшимъ только потому, что ей этого хочется! Вотъ взять револьверъ и выстрѣлить въ упоръ въ этого колдуна,-- это другое дѣло. Она рада была-бы видѣть его въ корчахъ у своихъ ногъ... Рада? Нѣтъ, что ей жизнь этой пресмыкающейся твари? Если-бы этимъ можно было вернуть его -- на что-бы она ни пошла! Но это невозможно. "Что было, то не будетъ вновь!"

Она присѣла отдохнуть на камень у края дороги. Солнечный шаръ, почти красный въ эту минуту, на половину уже погрузился въ море. Небо на горизонтѣ, на западѣ, имѣло тоже багровый, точно окровавленный видъ, съ краями, которые казались заржавленными. Самое море потемнѣло; издали на немъ виднѣлись вспѣненные гребни волнъ, и слышался сердитый вой волнъ, разбивавшихся внизу о берегъ. Съ востока, совсѣмъ чернаго, надвигались темно-свинцовыя тучи и вѣтеръ, сырой и свѣжій, проходилъ порывами по поблекшей травѣ, окаймлявшей надъ Ольгой откосъ дороги, и съ шелестомъ пригиналъ книзу ея стебельки. Ольга долго сидѣла, апатично глядя передъ собою; но сырость начала ее пробирать, зубы ея стали стучать, а голсьа горѣла. Только одно желаніе у нея было теперь, поскорѣе дойти до дома и лечь. Ей казалось, что когда она ляжетъ, то уже не встанетъ. Сквозь общую слабость, которая овладѣвала ею все больше и больше, эта мысль убаюкивала ее какъ пѣсня няни надъ колыбелью. Какъ въ чаду она встала и вяло поплелась по спуску дороги. Отъ времени до времени она останавливалась и, закрывая на мгновеніе глаза, подносила руку къ животу. Съ каждымъ шагомъ ей становилось теперь труднѣе идти...

Она вдругъ встрепенулась и большими глазами посмотрѣла на стоявшаго передъ ней мужа. Потомъ она безстрастно отвернула отъ него лицо. Она не замѣтила ни его блѣдности, ни его странно сверкавшихъ глазъ.

-- Куда ты ходила?-- спросилъ онъ сухимъ, почти строгимъ голосомъ.

Она молча продолжала идти, точно его передъ нею не было.

-- Я требую... слышите? Я требую, чтобы вы мнѣ сказали, гдѣ вы были!.. Это не можетъ такъ продолжаться...

И такъ какъ она все-таки не отвѣчала, онъ схватилъ ее за руку. Эта рука была теперь мягкая, какъ тѣсто. Не успѣлъ Владиміръ Андреевичъ коснуться ея, какъ пожалѣлъ о своей грубости. Его кольнуло въ сердце.

-- Оставьте меня!-- проговорила она глухо.

Нѣкоторое время Владиміръ Андреевичъ слѣдовалъ за нею.

-- Послушай, Ольга, -- сказалъ онъ наконецъ, -- ты не должна на меня сердиться. Но, согласись, твое поведеніе въ послѣднее время... болѣе чѣмъ странно. Я хочу объясниться съ тобою честно, какъ прилично супругамъ, которые прожили десять лѣтъ дружно, безъ всякихъ исторій. Теперь между нами пробѣжала черная кошка...

Слова его назойливо звучали въ ея ушахъ и раздражали. Онъ продолжалъ:

-- Я ни въ чемъ не могу себя винить... Я люблю тебя теперь еще больше, чѣмъ до нашей свадьбы. Тогда въ моемъ чувствѣ было много блеска, но не было той теплоты, того близкаго, родственнаго чувства, которое я питаю къ тебѣ теперь. Что-же, я съ тобою былъ счастливъ!.. И вотъ потому-то... потому что я дорожу этимъ счастьемъ, я хочу, я прошу тебя... объясниться... Въ послѣднее время, мнѣ кажется, ты слишкомъ начала интересоваться Сластовниковымъ. Когда онъ уѣзжаетъ, ты теряешь голову... Ты плачешь, горе твое слишкомъ очевидно... Мнѣ очень больно это... И потомъ... ты замужняя женщина, ты скоро будешь матерью... Я не хочу, чтобы этотъ человѣкъ становился между нами. Я ненавижу его... я требую...

-- Оставьте меня, -- тихо сказала она, останавливаясь и посмотрѣвши на него большими, неподвижно горѣвшими глазами,-- иначе...

-- Что?

-- Иначе быть несчастью!

-- О, я вижу, оно уже пришло, это несчастье. Ты любишь его?

-- Ха-ха-ха! Люблю?!.. Вы теперь только это замѣтили? Я съ ума схожу по немъ... Я его раба... его любовница. И этотъ ребенокъ не вашъ!.. И теперь это онъ, онъ меня бросилъ, и я не хочу жить безъ него!..

Оторопѣвши, съ побѣлѣвшимъ носомъ, переводя засверкавшіе глаза то на Ольгу, то кругомъ себя, онъ стоялъ, точно не понимая значенія ея словъ.

-- Ты врешь, подлая!-- крикнулъ онъ вдругъ, задыхаясь и стиснувши ея руку. Онъ крѣпко сталъ тормошить ее, будто желая раздавить.

-- Что-же, убейте, убейте меня!... Я говорю правду... Надо было раньше смотрѣть... Теперь поздно... А вы, благородный мужъ!.. Нѣтъ, Владиміръ Андреевичъ, если-бы вы любили меня, вы не допустили-бы этого...

И вся дрожа отъ негодованія, искренно считая его виноватымъ, она торопливо пошла по дорогѣ къ дому.

Владиміръ Андреевичъ остался одинъ. Онъ видѣлъ, какъ вѣтеръ теребилъ полы ея платья, ея платокъ на головѣ раздулся, какъ пузырь, и слетѣлъ на спину, она поправила его машинально, повернувшись на мгновеніе въ его сторону, и продолжала удаляться. Теперь Владиміръ Андреевичъ испытывалъ такое чувство, будто въ зимнюю ночь его вырвали изъ теплой постели и нагимъ выбросили на морозъ и вьюгу. Ничего у него теперь нѣтъ: ни семьи, ни ребенка, ни насиженнаго гнѣзда, устроеннаго съ такимъ трудомъ и терпѣніемъ! Все рухнуло сразу! И у него не было даже утѣшенія въ ненависти, потому что онъ не научился еще ее ненавидѣть.

XVII.

Владиміръ Андреевичъ стоялъ нѣкоторое время какъ въ туманѣ. Все перепуталось у него въ головѣ, и только изъ стѣсненной груди по немногу поднималось, росло и душило его жгучее чувство отчаянія. Онъ тихо плелся, не зная что дѣлать. Вдругъ бѣшеное негодованіе закипѣло въ немъ. Сколько подлой грязи въ этой синеглазой женщинѣ! Сколько лицемѣрной лжи въ этомъ благородномъ jeune premier! Четыреста, пятьсотъ дней безпрестаннаго вранья, притворства и издѣвательства! Теплыя рукопожатія, задушевные разговоры у пылающаго камина, дружеская заботливость, чтобы усыпить его бдительность! Зачѣмъ? когда у него никогда не было дурной мысли въ головѣ?! Обмануть его, который обоимъ вѣрилъ безгранично... А онъ зналъ между тѣмъ, какъ дорога ему эта женщина! Онъ зналъ, что дѣлаетъ!..

Передъ нимъ мелькнула въ головѣ Ольга въ объятіяхъ Сластовникова и почти полтора года позора, насмѣшекъ и можетъ быть сожалѣній со стороны его знакомыхъ. Навѣрно всѣ это знали, всѣ, кромѣ него! Можетъ быть даже горничная, кухарка... И онъ жадно съ горящими глазами, съ побѣлѣвшимъ лицомъ сталъ отыскивать, припоминать, когда это началось? Сластовниковъ всегда оставался тѣмъ-же любезнымъ и почтительнымъ. Онъ не искалъ ея сообщества, скорѣе даже избѣгалъ его....Но вѣдь когда-нибудь же это началось?!.. Когда-же, когда? Неужели оба такъ испорчены, что даже въ первое время могли скрывать?.. Не можетъ быть!.. И вдругъ онъ вспомнилъ одну интимную сцену, когда Ольга выказала къ нему брезгливость,-- такъ ему показалось тогда. Нонъ-же считалъ себя виноватымъ!

Надвинувъ шляпу на глаза, съ разгоряченной головой, задыхаясь, онъ теперь почти бѣжалъ. "О, я задушу его, подлеца! задушу"! шепталъ онъ, сжимая кулаки и скрипя зубами. А гнусный образъ Ольги, сладострастно прижавшійся къ груди Сластовникова, дразнилъ его и подгонялъ. "Такіе искренніе, синіе глаза"! И вглядываясь въ нихъ, онъ замѣчалъ, казалось ему, теперь на днѣ ихъ нахальство развратницы. И она смѣла еще третировать его свысока, требовать ухода, уваженія! Подлая, подлая женщина! Какъ онъ ненавидѣлъ теперь этотъ раздавшійся бюстъ ея и переваливающуюся походку,-- это свидѣтельство ея паденія и его позора!..

У воротъ онъ столкнулся съ горничной... Онъ ничего не сказалъ, только остановился и грозно посмотрѣлъ на нее. Горничная отвѣтила:

-- За докторомъ... М-me въ обморокѣ,-- и побѣжала стремглавъ внизъ по дорогѣ.

Владиміръ Андреевичъ ощупью пробрался по длинному корридору. Въ столовой изъ-подъ двери, которая вела въ комнату Ольги (она сообщалась съ его кабинетомъ), сочился свѣтъ; тамъ слышенъ былъ заглушенный шепотъ и осторожный скрипъ ботинокъ. Звякнула стклянка, и запахъ ароматическаго уксуса наполнилъ комнату. При топотѣ его грузной фигуры, дверь отворилась и выглянула голова матери баронессы.

-- Владиміръ Андреевичъ,-- шепнула она,-- доктора, доктора!

Онъ ничего не отвѣтилъ, даже не посмотрѣлъ въ ея сторону, и прошелъ къ себѣ, оставивъ ее съ открытымъ отъ удивленія ртомъ.

-- Этотъ обморокъ -- такое же лганье какъ все, что она дѣлаетъ и говоритъ!.. Ненавистная! Вонъ ее, вонъ, чтобы ни на минуту она не оставалась подъ одной съ нимъ крышей... А съ тѣмъ... съ тѣмъ онъ расправится! Онъ до боли сжалъ свою руку, точно почувствовалъ въ ней тощую шею Сластовникова. Ему даже стало гадко... "Презрѣнная тварь"!

Онъ бросился въ кресло. Густыя сумерки наполняли комнату; въ каминѣ вылъ вѣтеръ, дребезжа желѣзной пластинкой фартука, а со двора слышался скрипъ деревьевъ, шелестъ и свистъ разметываемой листвы, смѣшанный съ отдаленнымъ грохотомъ взбаломученнаго моря. Порывы вѣтра подымали песчинки съ дорожекъ аллей и мелкими, но звонкими и частыми ударами постукивали въ стекла оконъ. Неизвѣстно откуда взявшаяся приблудная собаченка то продолжительно жалобно выла, точно умоляя сжалиться надъ ея бѣднымъ, прозябшимъ тѣломъ, то вдругъ начинала быстро, сердито и отрывочно рычать. Потомъ вдругъ крупныя капли дождя забарабанили по стекламъ, то учащенными, то замедленными ударами. А вѣтеръ все тянулъ свою рыдающую жалобу, прерывая ее приступами дикаго отчаянія, отъ которыхъ тряслись стѣны и дребезжали окна.

Владиміръ Андреевичъ сидѣлъ съ горящей головой, въ которой лихорадочно кипѣли мысли о мщеніи. Онъ сдѣлаетъ и то и это. Онъ выгонитъ ее вонъ, эту лживую и позорную женщину... Онъ заставитъ ее публично сознаться въ своей гнусности, онъ убьетъ,-- о, это рѣшено! -- убьетъ ея соучастника, и не на дуэли, а какъ вредное животное!.. Онъ разведется съ нею! Пусть она весь свой вѣкъ останется съ угрызеніями совѣсти, она, разбившая такъ безжалостно его счастье. Да, да, онъ все это сдѣлаетъ! Сдѣлаетъ и останется одинъ! И будетъ его жизнь холодна, пуста и безцѣльна. За что, за что, Боже мой?! Часъ тому назадъ у него была жена, онъ думалъ о своемъ ребенкѣ, котораго уже любилъ. И вдругъ -- ничего! Все -- одинъ миражъ!.. Но этого быть не можетъ! Пусть она была его любовницей! Но ребенокъ не его, не его... Онъ отниметъ его... Онъ лихорадочно съ лучемъ надежды въ груди принялся разсчитывать его-ли ребенокъ или нѣтъ. И вдругъ онъ поймалъ себя на этомъ унизительномъ разсчетѣ и вскочилъ, схвативши голову обѣими руками. Ему было тѣсно и душно; онъ не зналъ, что дѣлать и куда дѣваться.

Долгое и какъ будто заглушаемое "о-о-о"! вызвало его вдругъ изъ оцѣпенѣнія. Онъ прислушался. Стонъ умолкъ. Только вѣтеръ жалостно ревѣлъ, смѣшанный съ громовыми раскатами моря. Черезъ нѣкоторое время другой стонъ, на этотъ разъ болѣе продолжительный и явственный, сопровождаемый зубовнымъ скрежетомъ и раздирающимъ крикомъ: Oh, que je sauffre!..

На мгновеніе у Владиміра Андреевича мелькнула мысль, что Ольга отравилась и умираетъ. Но вслѣдъ за тѣмъ онъ понялъ все безсиліе и ужасъ своего положенія и стремглавъ бросился вонъ изъ комнаты.

Безъ шапки, весь въ огнѣ, онъ шагалъ по мокрымъ дорожкамъ сада. Теперь на открытомъ воздухѣ и въ темнотѣ грохотъ бури былъ еще ощутительнѣе. Казалось сотни тысячъ гигантовъ и дикихъ звѣрей, гонимые энтузіазмомъ и бѣшенствомъ подъ грохотъ пушекъ и разрывающихся гранатъ, бросались на приступъ. Тѣ, которые были впереди, издавали угрожающіе, рычащіе, хриплые, воющіе и свистящіе крики тріумфа, и они подхватывались сзади все напирающими новыми легіонами, переходили въ одинъ нескончаемый крикъ торжества и ободренія. И весь воздухъ дрожалъ, наполненный этими криками. Дождь то унимался, то вновь зачащалъ. Подъ порывами вѣтра деревья вздрагивали и скрипѣли, и сцѣпившись верхушками, точно богатыри вступали въ единоборство, пригинаясь и мечась во всѣ стороны, обдавая Владиміра Андреевича цѣлыми потоками холодной воды. Промокши до костей, онъ все шагалъ, ничего не замѣчая; порою онъ останавливался, чтобы тяжело, полной грудью и ноздрями, вдохнуть или выпустить холодный воздухъ, и опять шагалъ и шагалъ.

И было ему всего мучительнѣе теперь страшное чувство безсилія, злобы и отчаянія!

А въ домѣ между тѣмъ крики становились все чаще. Комната слабо освѣщалась одной свѣчкой, поставленной на комодѣ. Ольга, какъ тѣнь, бродила по комнатѣ въ промежуткахъ между схватками. Потомъ она вдругъ подходила къ платяному шкафу, упиралась объ него локтемъ и спрятавши лицо нѣкоторое время слабо дышала, дѣлая нечеловѣческое усиліе, чтобы не кричать, чтобы не оскорбить своими криками своего несчастнаго мужа. Но силъ ея не хватало. Она схватывалась обѣими руками за животъ, закинувши назадъ голову, съ блуждающими глазами кричала неистово безъ слезъ въ ужасныхъ корчахъ. Холодный потъ выступалъ на ея лбу. Она опять начинала тяжело и часто дышать, какъ послѣ тяжелой работы и говорила какъ въ бреду:

-- О, Боже мой, это ужасно!.. Лучше умереть... Гдѣ онъ?

-- Кто?-- спрашивала мать баронессы, которая молча, съ стиснутыми зубами хлопотала у шкафа и кровати, приготовляя бѣлье; горничная помогала ей.

-- Владиміръ Андреевичъ,-- отвѣчала Ольга, переводя дыханіе съ трудомъ.

-- Его нѣтъ... Оставьте думать объ этомъ... Ходите больше, да кричите сколько есть мочи... Это очень хорошо... Не понимаю, почему monsieur Декрэ не является...

-- Охъ! охъ!-- стонала Ольга.-- Это не долго продолжится... Я чувствую, я умру... И благо-бы, кажется.

Мать баронессы не отвѣчала, всецѣло занятая своими приготовленіями. Теперь она вспомнила, что докторъ не знаетъ, зачѣмъ его звали, и она выглянула въ столовую, гдѣ толпились мамка, бонна и кухарка, прислушиваясь къ тому, что дѣлается у Ольги.

-- Пойдите, предупредите доктора, что у m-me начались потуги, пусть захватитъ инструменты... А вы всѣ убирайтесь по своимъ мѣстамъ... Нечего тутъ смотрѣть...

Баронесса, закутанная въ шубку и въ бѣломъ вязанномъ платкѣ сидѣла въ углу какъ статуя, не рѣшаясь произнести ни слова. Она была внѣ себя отъ страха. Ей казалось, вотъ-вотъ отворится дверь, влетитъ Владиміръ Андреевичъ и начнетъ стрѣлять направо и налѣво. Эта мысль положительно окаменяла ее.

-- Ну, что ты тутъ сидишь!-- набросилась на нее мать,-- ты совсѣмъ не нужна... Только мѣшаешь!

-- Mais, maman...

-- Уходи, уходи. Да закутайся хорошенько. Не доставало только, чтобы ты простудилась.

И съ этими словами она подошла къ нерѣшительно вставшей Варѣ и, укутавши ее, хотѣла вытолкать. Но прежде чѣмъ уйти, баронесса подошла къ Ольгѣ, пожала ей руку и приложилась холодными губами къ ея щекѣ:

-- Du courage, ma chère!-- проговорила она трагически.

Потомъ, растянувшись въ теплой постели и глядя на пылающіе языки, лизавшіе кочковатыя полѣна оливковыхъ дровъ въ каминѣ, она подумала:

-- Какой ужасъ! Слава Богу, что это случилось не со мною! Бѣдная Ольга, она такъ неосторожна!..

И Варинька принялась думать о предстоящемъ переѣздѣ въ Швейцарію и о томъ, что горный воздухъ окончательно укрѣпитъ ея выгнившія легкія.

XVII.

Было уже около полуночи, когда Владиміръ Андреевичъ, все еще бродившій по саду, услыхалъ желѣзный скрипъ отворяемой калитки и шлепанье нѣсколькихъ паръ ногъ по мокрому песку. Незнакомый мужской голосъ весело проговорилъ.-- Enfin, ma fille, lions у sommes! Quel vilain temps, nom d'un chien!

Это былъ докторъ -- всклоченный республиканецъ, нагонявшій ужасъ на больныхъ своимъ разбойничьимъ видомъ, съ грубоватой и шумной рѣчью. Въ душѣ однако онъ былъ кротокъ, какъ ягненокъ. Онъ отказался отъ выгодной карьеры въ Парижѣ и даже отъ женитьбы, чтобы только остаться съ своей матерью, которую боготворилъ, хотя для всѣхъ, кромѣ него, это была злая и сварливая старуха.

Когда онъ вошелъ, Ольга, уже раздѣтая, лежала въ постели, съ раскраснѣвшимся лицомъ, и металась во всѣ стороны, издавая ужасающіе крики, переходившіе въ визгъ. Декрэ немедленно велѣлъ развести огонь въ каминѣ и самъ зажегъ обѣ лампы; потомъ онъ перетащилъ кровать на середину комнаты, поближе къ камину, на который положилъ свой ящикъ и портфель съ наборомъ хирургическихъ инструментовъ. Выждавъ минуту, когда боли немного пріостановились, онъ снялъ сюртукъ, засучилъ рукава выше локтя и принялся изслѣдовать родильницу. Его перепутанныя, кудрявыя и густыя кудри, въ которыхъ уже пробивалась кое-гдѣ сѣдина, падали ему на лобъ и на глаза, мѣшая работать. Онъ приводилъ ихъ въ порядокъ свободной рукой, сгибая другую, повидимому дѣлая какое-то большое усиліе.

-- Nom de Dieu!-- сказалъ онъ наконецъ, остановившись и сомнительно покачнувъ головою.

Ольга въ это время опять стала кричать.

-- Замолчите,-- сказалъ онъ ей съ досадой,-- вы мнѣ мѣшаете!

Онъ опять сталъ возиться очень долго, и скрививши отъ усилія свое смуглое лицо, не обращая вниманія на неистовые крики Ольги. Потъ крупными каплями катился по его лицу и по лбу, еще молодому, но изборожденному морщинами. Наконецъ лицо его понемногу стало успокаиваться и принимать свой обычный веселый видъ. Онъ началъ осторожно высвобождать свою руку, и вдругъ всталъ.

-- А-а!-- сказалъ онъ, тряхнувъ головою, и подходя къ умывальному столу.

Мать баронессы взялась за кувшинъ, чтобы помочь ему.

-- Ce sera long!-- шепнулъ онъ спокойно, мыля руки.-- Мнѣ нужно мужчину или даже двухъ.

-- Не знаю, докторъ, ихъ нѣтъ...

-- Какъ нѣтъ?!.. Весь домъ безъ мужчинъ, sapristi!.. А мужъ?

-- Онъ очень разстроенъ...

-- A la bonne heure!.. Онъ разстроенъ! А я, вы думаете, не разстроенъ? Что за глупости! Позовите его.

-- Онъ не придетъ,-- многозначительно отвѣтила старуха.

Докторъ, вытеревши руки полотенцемъ, выпрямился, точно приготовляясь вступить въ бой и отвѣтилъ:

-- Это мы посмотримъ!.. Гдѣ онъ?

-- Онъ въ саду, кажется... Я не ручаюсь.

-- Oh, la-la!

Декрэ напялилъ сюртукъ, накинулъ себѣ въ столовой непромокаемый плащъ и вышелъ вонъ.

На крыльцѣ онъ остановился и, приложивъ руки ко рту въ видѣ трубы, крикнулъ:

-- Ohé! le mari!

Отвѣта не было. Докторъ прислушался. Сквозь грохотъ моря, буйный шелестъ листьевъ и скринъ деревьевъ ему показалось, что онъ слышитъ шлепанье шаговъ. Тогда онъ спустился, придерживая полы своего плаща, распахиваемыя вѣтромъ.

-- Несчастный, что вы тутъ дѣлаете?!-- крикнулъ онъ, столкнувшись въ темнотѣ съ Владиміромъ Андреевичемъ. И такъ какъ тотъ хотѣлъ посторониться, докторъ удержалъ его.

-- Вы мокры какъ курица! C'est bien, vous le mari? Oh! je le vois bien, allez!.. Они всѣ одинаковы, эти мужья. Это вашъ первый ребенокъ!.. Но полноте, перестаньте трусить!.. Все обойдется какъ слѣдуетъ. Такого молодца вамъ преподнесемъ, что просто чудо!

-- Laissez moi, docteur, прошу васъ, -- проговорилъ Владиміръ Андреевичъ глухимъ голосомъ, стараясь высвободить руку.

-- La-la!-- все также весело продолжалъ докторъ, думая его ободрить.-- Вы, кажется, совсѣмъ потеряли разсудокъ... Говорю же я вамъ, что все кончится благополучно... Малому такъ не терпѣлось появиться на свѣтъ, что онъ попробовалъ выступить ножкой... Но такъ не полагается. Порядочный человѣкъ, въ такое важное дѣло, какъ жизнь, долженъ бросаться головой внизъ. А посему я ему приказалъ вернуться назадъ и попробовать иначе... Но предупреждаю васъ, роды будутъ трудные... Ali, oui! М-me, я полагаю, ужъ лѣтъ 28 и она рожаетъ въ первый разъ... Кромѣ того, тазъ узкій... Безъ щипцовъ дѣло не обойдется...

-- Чего же вы отъ меня-то хотите?-- съ болью спросилъ Владиміръ Андреевичъ. -- При чемъ я тутъ?

-- При чемъ? При томъ, что вы мужъ... Мнѣ нуженъ помощникъ... Строго говоря, даже двое... Но вы, -- онъ пощупалъ его мускулы, -- кажется, человѣкъ крѣпкій, поэтому я обойдусь и съ однимъ...

-- Ну, такъ ищите его... Я не пойду... Слышите, я не хочу... не могу!-- крикнулъ онъ, повышая голосъ съ внезапно появившимся рѣзкимъ акцентомъ.

-- Vous êtes donc tous fous là-bas?! (Là-bas,-- это значило "въ Россіи"; докторъ Декрэ былъ очень дурного мнѣнія о нервахъ нашихъ соотечественниковъ, которыхъ онъ много знавалъ въ Антибѣ, въ Каннѣ и въ Ниццѣ).-- Я понимаю, что у васъ разстроены нервы, но до такой степени... Ah, mais non, sapristi! Вы пойдете!

-- Нѣтъ!-- рѣзко отвѣтилъ Владиміръ Андреевичъ, и высвободивши руку, быстро отошелъ.

Докторъ бросился за нимъ въ догонку. Вся южная кровь закипѣла въ немъ.

-- А-а, вотъ что!.. Въ такомъ случаѣ я васъ не прошу... Я требую (je vous somme) во имя человѣчества... Женщина корчится въ мукахъ, ребенокъ не можетъ выйти безъ помощи операціи, а вы такъ постыдно слабонервны, что не хотите помочь мнѣ изъ страха передъ кровью...

Изъ груди Владиміра Андреевича вырвался тяжелый вздохъ и это тронуло доктора.

-- Voyons, mon cher monsieur,-- ласково сказалъ онъ,-- развѣ вы можете желать, чтобы благодаря вамъ, продолжились страданія этой бѣдной женщины? Она и безъ того достаточно мучается. Прошу васъ, пойдемте...

И говоря это, докторъ тихо увлекалъ за собою Владиміра Андреевича. Тотъ шелъ не сопротивляясь, механически, какъ во снѣ. На днѣ души его все еще ныла грызущая боль, она подавляла его своей тяжестью, но уже не раздражала его. Ему было теперь все равно, воля его ослабла, и ему хотѣлось бы только умереть и успокоиться. Докторъ проводилъ Владиміра Андреевича въ его комнату, захвативъ кухонную лампадку въ столовой, приказалъ перемѣнить бѣлье и платье, и убѣжалъ къ Ольгѣ. Владиміръ Андреевичъ повиновался, какъ ребенокъ.

И въ то время, какъ онъ снималъ съ себя насквозь промокшее бѣлье, дрожа отъ холода, онъ прислушивался къ крику Ольги, не будучи въ силахъ отъ него оторваться. Этотъ неистовый крикъ безъ слезъ былъ правильный, точно заученная мелодія: онъ начинался сильнымъ и отрывистымъ "ай", который повторялся много разъ подрядъ, потомъ вдругъ переходилъ въ отчаянное и долго тянувшееся "а-а-а-ай..." и замиралъ хриплымъ клокотаніемъ; потомъ слѣдовалъ цѣлый рядъ правильно повторявшихся стоновъ: охъ, охъ, охъ!.. Казалось, бѣдная женщина попала въ руки какому-нибудь кровожадному разбойнику, который забавлялся ея мученіями. Онъ то наносилъ ей правильные и маленькіе удары ножомъ, то вдругъ сильнымъ ударомъ погружалъ свой ножъ глубоко въ тѣло и распарывалъ ей внутренности. Потомъ онъ отдыхалъ, а жертва, потрясенная послѣднимъ ударомъ, стонала долго и тише, затѣмъ послѣ маленькой передышки, опять начинались тѣ же пытки сначала.

Эти крики, при которыхъ Владиміръ Андреевичъ присутствовалъ въ первый разъ въ своей жизни, были ему противны. Въ нихъ, -- казалось ему,-- было чисто животное страданіе, очень эгоистическое и преувеличенное. Онъ нисколько ему не сочувствовалъ. Онъ даже подумалъ, что солдаты, получившіе пулю въ животъ, хотя тоже корчились и кричали, но не такъ сильно; они сдерживали себя. Впрочемъ, Владиміру Андреевичу это было все равно, ему только хотѣлось бы, чтобы этихъ криковъ не было, чтобы все погрузилось въ мракъ и молчаніе. Слишкомъ долго все это продолжалось.

Однако онъ переодѣлся, очень медленно, со всѣми обычными своими пріемами; застегнулъ гдѣ слѣдуетъ, надѣлъ галстухъ, надѣлъ теплый пиджакъ, вытеръ голову полотенцемъ и даже пригладилъ виски.

А Ольга все продолжала свое нескончаемое "ай-ай-ай".

-- Готовы?-- крикнулъ докторъ, распахивая дверь.-- Скорѣе, скорѣе!

Владиміръ Андреевичъ послѣдовалъ за нимъ. Декрэ отворилъ дверь къ Ольгѣ и пропустилъ его впередъ.

-- Какой у него похоронный видъ!-- добавилъ онъ съ добродушной улыбкой и похлопалъ его по плечу.

На порогѣ Владиміра Андреевича обдало непріятной теплотой; яркій свѣтъ лампъ безъ абажуровъ заставилъ его прищурить глаза. Онъ не узналъ спальни, въ которой все было теперь не на своемъ мѣстѣ, и ему казалось, что кто-то неизвѣстный черезъ его посредство вошелъ въ чью-то комнату, гдѣ собирались совершить подлость. Эта бѣлая женщина съ вздувшимся животомъ, по которому проходила судорога, женщина, безстыдно выставившая на показъ свои голыя ноги, и занятая только мыслью о своемъ физическомъ страданіи, -- была вовсе не его жена, не Ольга, которую онъ когда-то любилъ, а кто-то другая. Теперь существовали двѣ Ольги, -- одна, которой не стало, и эта, безобразная.

-- Eh bien, madame! Теперь мы заставимъ его показаться. Потерпите минутку. Сейчасъ все кончится. Черезъ четверть часа, самое большее, число присутствующихъ увеличится однимъ гражданиномъ. Вы хотите мальчика, небось?-- обратился онъ къ Владиміру Андреевичу, который мрачно стоялъ въ углу комнаты, около туалетнаго столика.

Говоря такимъ образомъ, докторъ привязывалъ тесемки своего фартука, вынималъ изъ ящика стклянку съ хлороформомъ и шопотомъ отдавалъ приказанія матери баронессы. Потомъ онъ подозвалъ жестомъ Владиміра Андреевича, и съ его помощью немного приподнялъ Ольгу. Старушка положила цѣлый ворохъ подушекъ на край кровати у изголовья; родильницу уложили наискось. Владиміру Андреевичу велѣно было обойти кругомъ и держать голову. Докторъ закрылъ Ольгѣ носъ и ротъ большой губкой и показалъ старухѣ, какъ нужно лить хлороформъ. Мать баронессы капала на губку, а Декрэ держалъ пульсъ.

Вначалѣ Ольга продолжала кричать, пыталась отворачивать голову съ отвращеніемъ. Декрэ движеніемъ подбородка указывалъ Владиміру Андреевичу, чтобы тотъ держалъ крѣпко, и затѣмъ подмигивалъ старухѣ, чтобы она продолжала свое дѣло.

Мало-по-малу крики утихали, и Ольга начинала дышать тяжело и рѣдко. Лицо ея поблѣднѣло. Изъ груди вырвался глубокій вздохъ.

-- Охъ, какъ вы меня душите!-- проговорила она.

Владиміръ Андреевичъ вздрогнулъ. Онъ думалъ, что она обращается къ нему и слегка отпустилъ руки, которыми сдавливалъ ея щеки и виски. Передъ нимъ лежало теперь почти мертвое тѣло Ольги.

-- Довольно!-- сказалъ докторъ, оставивши ея руку.

Онъ взялъ съ камина свои огромные выгнутые щипцы и сталъ ихъ тщательно вытирать; сѣрая сталь засверкала при свѣтѣ. Водя по ней замшевую кожу, онъ наткнулся на шероховатость, и началъ ее сцарапывать ногтемъ, нагнувшись къ лампѣ.

-- Держите хорошенько, -- сказалъ онъ Владиміру Андреевичу, подходя къ кровати со своимъ инструментомъ.-- А вы, если она начнетъ двигаться, можете налить еще нѣсколько капель, только не забывайте щупать пульсъ, -- добавилъ онъ, обращаясь къ старухѣ.

Владиміръ Андреевичъ отвернулъ голову... Вдругъ Ольга тихотихо запѣла. Вначалѣ мотивъ былъ медленный, неопредѣленный, въ немъ было что-то безсмысленное и жалкое. Но потомъ голосъ, хотя все еще слабый, какъ голосъ дѣвочки, сдѣлался тверже и темпъ быстрѣе. Ольга пѣла, выговаривая слова заплетающимся языкомъ, изъ "Cloches de Corneville":

Regardez par-ci,

Regardez par-là,

Regardez ceci,

Regardez cela,

Digue, digue, digue --

Digué, digue don etc.

Докторъ, согнувшись въ три погибели, съ перекошеннымъ отъ усилія лицомъ, тянулъ изо всей мочи; и не смотря на то, что минута была очень торжественна, онъ засмѣялся:

-- Вотъ вамъ женщины,-- сказалъ онъ, переводя дыханіе,-- онѣ или плачутъ, или поютъ...

Лицо Владиміра Андреевича сдѣлалось еще сумрачнѣе и сердце его ёкнуло. Это пьяное пѣніе возбуждало въ немъ отвращеніе и какую-то странную жалость. Онъ почувствовалъ непріязненное чувство и къ доктору, и къ старухѣ, которыхъ пѣніе это развеселило, и въ то же время подумалъ: -- И когда это она выучила эту мерзость.

У него кружилась голова. Эфирный запахъ хлороформа стоялъ у него въ носу и онъ невольно втягивалъ его. Его начинало тошнить, и ему стоило большихъ усилій, чтобы удержаться на ногахъ. Теперь въ комнатѣ опять все утихло. Ольга лежала неподвижно, очень блѣдная, ея слегка волнистые волосы разметались, щекотали руки Владиміра Андреевича, падали безпорядочнымъ каскадомъ на шею и на вздувшіяся груди. Отъ времени до времени Ольга вздыхала. Владиміръ Андреевичъ смотрѣлъ на это пышное, молодое тѣло, на красивый изгибъ плеча, на нѣжныя полукруглыя линіи, которыя сближались внизу, обрисовывая груди, и откуда то далеко въ немъ стало подниматься сожалѣніе о томъ, что ни эти губы, ни этотъ станъ, ни это пышное тѣло ему нельзя больше любить никогда. Оно опозорено. И теперь ему казалось очень страннымъ, что все это случилось такъ вдругъ. Потомъ его кольнула въ сердце другая мысль: эта женщина, которая прожила съ нимъ бокъ-о-бокъ десять лѣтъ, разставалась съ нимъ безъ муки, безъ сожалѣнія. Онъ вспомнилъ выраженіе ея глазъ, когда она сказала: "Люблю?! Я его раба, его любовница!.." Въ этомъ было столько ненависти и столько внезапно чужого. Точно она чувствовала наслажденіе сказать ему это и сдѣлать ему больно. Она опозорила его, отняла все, что можно было отнять, и не сознавала этого. И ему показалось, что даже ея роды, ея крики и теперешнее спокойствіе -- все она дѣлала только для себя, нисколько не думая о немъ. Пришла, убила его, и занялась другимъ, новой полосою своей жизни. Онъ удивлялся жестокости, которой никогда въ ней не подозрѣвалъ.

Онъ бросилъ взглядъ на мать баронессы. Она давно отставила стклянку съ хлороформомъ и держала пульсъ Ольги. На лицѣ ея не было никакого волненія, виднѣлась только какая-то озабоченность. Она можетъ быть думала о своей дочери и о лекарствѣ, которое забыла заказать, а можетъ быть и ни о чемъ не думала, а просто очень устала.

-- Ça y est!-- сказалъ вдругъ докторъ, съ тріумфомъ поднимая голову и вслѣдъ затѣмъ послышался слабый, скрипучій крикъ.-- Ah! sacré farceur, сколько работы задалъ!-- прибавилъ Декрэ, отбрасывая инструментъ въ сторону, и обернувшись къ новорожденному. Потомъ онъ опять поднялъ голову, и улыбаясь кивнулъ ею Владиміру Андреевичу, желая его обрадовать: -- Eh bien, heureux mortel, c'est un gros citoyen!

Тогда citoyen, точно желая оправдать рекомендацію доктора, повысилъ тонъ, и сталъ плакать сердито и часто, съ пискливыми переливами.

Владиміръ Андреевичъ ничего не отвѣтилъ. Онъ посмотрѣлъ помутившимся взглядомъ на доктора, повернулся и шатающейся походкой направился къ двери.

Докторъ въ свою очередь посмотрѣлъ на старуху, которая возилась у камина, складывая простыню, чтобы ее нагрѣть, перевелъ глаза на удалявшагося Владиміра Андреевича, и сдѣлавъ многозначительный видъ, принялся дѣлать петлю изъ скрученныхъ шелковинокъ. Онъ только теперь понялъ, при какой драмѣ присутствовалъ и съ этой минуты о Владимірѣ Андреевичѣ ничего не говорилъ.

А тотъ вошелъ въ свою комнату, бросился на диванъ и минуту спустя заснулъ тяжелымъ сномъ.

XVIII.

Изъ небытія, въ которое была погружена Ольга, сознаніе медленно и слабо стало возвращаться къ ней. Все ея существо было точно пригвождено къ постели. Она не могла пошевелить губами, ни даже поднять вѣкъ. Что касается ногъ и рукъ, онѣ были такъ необыкновенно тяжелы, какъ будто представляли собою цѣлыя горы.-- "Нѣтъ, думала она, это не горы, это -- флотъ, сѣвшій на мель. Никогда ихъ нельзя будетъ сдвинуть съ мѣста, эти колоссальныя желѣзныя глыбы". Она впрочемъ и не хотѣла ихъ двигать, она ничего не хотѣла теперь. Только представленіе о флотѣ вызвало въ ея головѣ гавань -- большую, грязную, на которую она смотрѣла издали, сквозь желтоватую мглу. Она чувствовала, что эта гавань очень большая, но она казалась ей маленькой, точно игрушка, и шумъ доносится изъ нея заглушенный и странный. Виднѣлся лѣсъ мачтъ съ паутиной снастей, черныя остовы кораблей, сѣрая набережная, изборожденная рельсами, по которымъ шмыгали вагоны, закрытые просмоленными полотнами; въ разныя стороны двигались телѣги, нагруженныя бочками. Все это было очень тяжело. Потомъ она видѣла дома, высокіе, запыленные, съ множествомъ оконъ. Люди величиною съ мизинецъ, но которые были настоящими людьми, суетились по сходнямъ, нагружая и выгружая корабли. Гдѣ-то колотили молотками по желѣзному котлу, и этотъ шумъ былъ ей непріятенъ, потому что котелъ былъ ея головой. Сквозь этотъ заглушенный шумъ слышался тоненькій какъ ниточка голосокъ, который забавлялъ ее, и она прислушивалась къ нему съ любопытствомъ. Этотъ голосокъ такъ занималъ ее, что корабли, дома, рельсы и бочки стали блѣднѣть въ ея сознаніи, прикованномъ къ голоску, который становился все яснѣе; къ нему сталъ примѣшиваться вдругъ густой басъ. И это было очень забавно.

Блѣдная, безъ всякаго движенія, Ольга лежала на спинѣ, и только вѣки ея слабо вздрагивали.

Между тѣмъ маленькаго человѣка вымыли, одѣли, и такъ какъ для него не было приготовлено кроватки, его уложили на подушкѣ, на креслѣ Владиміра Андреевича. Мордочка его и крохотныя ручки, выдѣляясь на бѣломъ фонѣ, были красны, точно онъ только что выпарился въ банѣ. И какъ только его уложили, онъ съ рычаніемъ сталъ вертѣть свою мордочку, поднося ко рту ручку и съ остервенѣніемъ принялся сосать ее.

Долгое путешествіе съ препятствіями, повидимому, только возбудило его аппетитъ. Когда ручка выскакивала изъ его рта, и маленькій человѣкъ не могъ ее найти, онъ послѣ нѣкоторыхъ поисковъ принимался сердито кричать.

Декрэ, справившись около матери, подошелъ къ ребенку и усѣлся передъ нимъ на корточки.

-- Oh, le gros poupon!-- сказалъ онъ съ умиленіемъ, нагибая надъ нимъ свою взъерошенную голову.-- Посмотрите, какъ онъ проголодался!

Но старуха, надо полагать, была недовольна несвоевременнымъ появленіемъ маленькаго человѣка, потому что въ отвѣтъ она только сжала губы. А Декрэ продолжалъ восторгаться. Онъ вообще любилъ дѣтей, въ особенности-же новорожденныхъ. Его, какъ натуралиста-философа, влекло къ нимъ любопытство, стремленіе разгадать тайну, благодаря которой кусокъ мяса, едва родившись, уже начинаетъ выражать желаніе, радость и неудовольствіе. Декрэ долго сидѣлъ, нагнувшись надъ младенцемъ, созерцая, съ какимъ аппетитомъ тотъ сосалъ свой кулачекъ. Потомъ онъ осторожно хотѣлъ отнять его, но маленькій человѣкъ повернулся въ его сторону и уцѣпился губами въ его палецъ.

-- Ah, le polisson!-- сказалъ докторъ, отнимая руку и засмѣявшись.-- Eh, mon gros, не будь нетерпѣливъ! Вотъ мама тебя покормитъ, подожди! А пока лежи смирно.

Но маленькій человѣкъ обидѣлся на эти рѣчи и опять заквакалъ.

Вѣтеръ все вылъ. Каминъ погасъ; въ комнатѣ стало холодно, ручки новорожденнаго оледенѣли. Докторъ, не желая тревожить прислугу, взялся самъ растопить каминъ; отъ времени до времени онъ обращалъ въ сторону ребенка голову и усовѣщевалъ его имѣть терпѣніе. Но тотъ все пищалъ.

-- Отчего онъ плачетъ, докторъ?-- слабо спросила вдругъ Ольга, точно сквозь сонъ.-- Вы должно быть повредили ему головку?

-- Ему?! Да онъ самъ всякому повредитъ, буянъ! Quel faiseur d'embarras, mon Dieu!

-- Это мальчикъ?

-- Разумѣется, -- это очень толстый гражданинъ, madame! Хотите познакомиться?

Ольга отрицательно покачала головою, все не раскрывая глазъ. Теперь она вполнѣ пришла въ себя. Глубокій холодъ охватилъ все ея существо, когда она вспомнила событія этого длиннаго дня. Зачѣмъ, зачѣмъ она проснулась? Зачѣмъ теперь ей жить, опозоренной, брошенной, нелюбимой! Ахъ, лучше не думать! Ольга тяжело вздохнула и раскрыла глаза. Докторъ, стоя на колѣняхъ передъ каминомъ, раздувалъ огонь, который не хотѣлъ разгораться. А маленькій человѣкъ все квакалъ жалостно-жалостно.-- Бросили какъ собаченку, несчастнаго, -- подумала Ольга, прислушиваясь къ модуляціямъ тоненькаго голоска, уставшаго отъ долгаго крика.

-- Докторъ!

-- Madame?

-- Отчего онъ все плачетъ?

-- Ему холодно, бѣдному! Никакъ не разведу огня, вѣтеръ задуваетъ.

-- Придвиньте его ко мнѣ.

Докторъ взялся за кресло и осторожно сталъ толкать его къ кровати. Ольга повернула голову въ его сторону и слѣдила глазами за его движеніями.-- Бѣдный человѣчикъ,-- подумала она,-- какъ нищій явился на свѣтъ, нежеланный, непрошенный. Никому-то ты ненуженъ!

Отъ движенія ребенокъ умолкъ. Теперь, перегнувши голову къ нему, Ольга увидѣла его гладенькую атласную мордочку, смотрѣвшую на свѣтъ черными и слегка еще мутными глазами. Какъ онъ былъ похожъ на нее! Это была она сама въ миніатюрѣ, очень серьезная, почти печальная. Ее очень тронула маленькая особенность въ формѣ носа малютки. Носъ Ольги прямой и правильный имѣлъ надъ ноздрями легкія, нѣжно очерченныя выпуклости, которыя придавали ея лицу необыкновенную грацію. Она знала это, да и Сластовниковъ часто говорилъ ей объ этомъ. И эти самыя выпуклости она замѣтила у новорожденнаго. Только волоса его, клокъ которыхъ выбился изъ-подъ кисейнаго чепчика, были не бѣлокурые, какъ у нея, а совсѣмъ черные и очень густые. Съ возростающимъ любопытствомъ она разсматривала своего маленькаго человѣка. Вдругъ онъ оттопырилъ нижнюю губу, точно обидѣвшись на что-то, сморщилъ брови и заплакалъ.

-- Онъ хочетъ, чтобы вы его взяли! Ему холодно... Возьмите, согрѣйте его!

И замѣтивши, что Ольга сама того желаетъ, докторъ взялъ ребенка вмѣстѣ съ подушкой и уложилъ его къ ней на кровать. Ольга немного отодвинулась, оперлась на локоть и замерла надъ наворожденнымъ въ позѣ задумчиваго любопытства. Щеки ея теперь раскраснѣлись, золотистые волосы, падая на грудь и на обнаженную руку, красиво оттѣняли ихъ чистую бѣлизну. Потомъ она взяла маленькую ручку, которая посинѣла отъ холода и поднесла ее къ губамъ. Въ теплотѣ ребенокъ успокоился; онъ то опускалъ, то поднималъ отяжелѣвшія вѣки, засыпая. И Ольгѣ казалось, что онъ раскрываетъ глаза, чтобы увѣриться, что она находится около него и никуда не отлучилась.-- "Нѣтъ, мальчикъ, нѣтъ, я никуда не уйду; я знаю, что нужна тебѣ и что тебя никто не любитъ"; подумала она. Крупная слеза задрожала на ея рѣсницѣ, и скатилась внизъ, затѣмъ еще и еще: Ольга не сознавала, что плакала, но докторъ, стоявшій у камина съ заложенными назадъ руками, видѣлъ это и былъ тронутъ.

-- Oh, vous ]'aimerez bien, allez?!-- замѣтилъ онъ тихо.

-- Смотрите, пожалуйста, -- сказала Ольга, какъ бы пораженная отъ удивленія, -- онъ спитъ, подложивши лѣвый кулачекъ подъ подбородокъ... Я всегда такъ сплю!

-- О, да, madame! Природа умѣетъ расположить все такъ, чтобы заинтересовать участью этихъ крохотныхъ созданій. Какъ ихъ не любить въ самомъ дѣлѣ, когда они такія маленькія, такія беззащитныя, и имѣютъ въ своемъ распоряженіи только одно орудіе протеста -- коротенькій, жалобный плачъ... У меня никогда не было дѣтей, но я представляю себѣ, что родители должны испытывать при видѣ своего перваго ребенка то же, что поэтъ при созерцаніи своей первой книги: чувство радости видѣть свое воплощеніе.

-- О, нѣтъ, докторъ! Увѣряю васъ, ничего подобнаго я не йенытываю... Мнѣ просто жалко его,-- вотъ какъ вы сейчасъ сказали,-- потому что онъ такой маленькій и такой беззащитный!

-- Разумѣется, это прежде всего.

-- Притомъ мнѣ кажется, что это могутъ испытывать только матери.

-- О, нѣтъ! Мужчины скрываютъ свое чувство, но они чувствуютъ тоже самое.

Ольга ничего не отвѣтила. Ей такъ хотѣлось вѣрить этому!.. Можетъ быть въ самомъ дѣлѣ, когда Сластовниковъ увидитъ своего маленькаго человѣка, въ жилахъ котораго течетъ его собственная кровь, сердце его дрогнетъ и онъ останется... Притомъ говорятъ-же, что когда ребенокъ похожъ лицомъ на мать, онъ характеромъ походитъ на отца... Какой у тебя характеръ, маленькій человѣкъ? Такой-же ты будешь, какъ твой отецъ, добрый, но взбаломошный и непостоянный? Или просто такой-же умница, а сердце будешь имѣть мое?

Она опять нагнулась къ ребенку и смотрѣла, какъ онъ ровно и тихо дышалъ.-- Онъ не можетъ насъ отвергнуть, хорошій мой!..

А докторъ все продолжалъ развивать свои теоріи о дѣтяхъ. По его мнѣнію, въ жизни нѣтъ ничего, что согрѣваетъ ее больше и даетъ ей смыслъ, какъ дѣти. Въ дѣтяхъ мы воскресаемъ, возрождаемся; то лучшее, что мы пріобрѣтаемъ путемъ труда и самоусовершенствованія, мы передаемъ имъ. Даже наши ошибки идутъ имъ на пользу, мы поправляемъ ихъ въ дѣтяхъ. Жизнь, потраченная на дѣтей -- самая полная, самая полезная для цивилизаціи...

У Ольги смыкались глаза отъ усталости. Но она нашла еще въ себѣ силу превозмочь ее. Она замѣтила:

-- Ахъ, докторъ, не всѣ, къ сожалѣнію, думаютъ такъ хорошо, какъ вы!..

Декрэ. протестовалъ. Бываютъ конечно исключенія, но они въ счетъ не идутъ. Даже дикари, животныя обладаютъ очень сильно выраженнымъ родительскимъ чувствомъ. О, природа съумѣла хорошо устроиться, чтобы поддержать родъ. Какіе примѣры случалось ему видѣть въ своей медицинской практикѣ! Одинъ особенно поразилъ его. Онъ зналъ въ Ниццѣ молодыхъ супруговъ, -- иностранцевъ, des Slaves, неимѣвшихъ дѣтей. Мужъ кутилъ, игралъ въ Монако, прожигалъ жизнь съ падшими женщинами. Вдругъ жена рожаетъ худенькаго, болѣзненнаго ребенка. И мужъ du jour au lendemain перемѣняетъ поведеніе, посвящаетъ себя цѣликомъ женѣ и дѣвочкѣ. И можетъ-ли быть что-нибудь прекраснѣе этой дружбы, заключенной надъ колыбелью младенца?

Но Ольга ничего не отвѣтила; она заснула, склонивши голову на подушку своего сына, которую обхватила руками. Она спала крѣпко, но во снѣ она помнила, что что-то хрупкое и нѣжное находится около нея, и она очень боялась его раздавить.

Тогда докторъ придвинулъ кресло къ пылавшему камину и развалился въ немъ. Отъ времени до времени онъ смотрѣлъ на красивую группу молодой матери и новорожденнаго, и въ душѣ его проснулось сожалѣніе о своей напрасно уходящей молодости.

XIX.

Владиміръ Андреевичъ вскочилъ какъ ужаленный и усѣлся на диванѣ. Онъ повелъ вокругъ пожелтѣвшими бѣлками, изрѣзанными красными жилками, и воспоминаніе о вчерашнемъ днѣ вдругъ болѣзненно кольнуло его въ сердце. Во снѣ ему показалось, что все случившееся -- сонъ, теперь онъ хотѣлъ оттолкнуть отъ себя это воспоминаніе, но не могъ: измѣна Ольги, Сластовникова, рожденіе ребенка -- все это отчетливо вырѣзалось у него въ головѣ. И теперь онъ думалъ обо всемъ этомъ съ гадливымъ отвращеніемъ; онъ не ненавидѣлъ, а глубоко презиралъ ихъ. Поскорѣй-бы только отдѣлаться и уйти изъ этого публичнаго дома! Онъ сдавилъ голову обѣими руками, облокотился на ручку дивана и закрылъ глаза. Больше всего его мутило и заставляло страдать -- сознаніе своего безсилія, невозможность принять немедленное рѣшеніе.

Тогда ему пришла мысль, которая въ первую минуту очень утѣшила его: однимъ ударомъ изъ револьвера можно прекратить всѣ страданія, разрубить Гордіевъ узелъ, успокоиться на вѣки. Но потомъ и эта мысль ему показалась противной, а больше всего театральной и слабохарактерной. Онъ всталъ, прошелся по комнатѣ и подошелъ къ окну. Крупныя капли все еще падали съ крышъ и деревьевъ на песокъ и мелкій щебень садовыхъ дорожекъ; мѣстами ручьи вчерашняго ливня смыли песокъ, обнаживши черную землю, кое-гдѣ стояли лужи, но солнце ярко свѣтило и небо было ослѣпительно-голубое. У окна лицо Владиміра Андреевича, по которому была разлита легкая желтизна, съ отдувшимися мѣшками подъ глазами казалось постарѣвшимъ; оно было угрюмо и помято; густые усы его вздернулись, одинъ конецъ ихъ поднялся кверху, другой лѣзъ въ ротъ. Владиміръ Андреевичъ смотрѣлъ передъ собою и щурилъ лихорадочные глаза. Воспоминанія вчерашняго дня до событія назойливо перемѣшивались въ его головѣ съ воспоминаніями послѣ него, и раздражали его своей неумѣстной яркостью. Вчера, въ это самое время, онъ, всегда встававшій очень рано, сидѣлъ за работой; отъ времени до времени онъ прислушивался къ тому, что дѣлалось въ комнатѣ Ольги. Она давно проснулась, вертѣлась на постели, которая скрипѣла подъ нею и, тяжело вздыхала. Ему жалко стало ее; онъ зналъ, что беременныя женщины часто имѣютъ черныя мысли, и ему хотѣлось утѣшить ее, приласкать. Но когда онъ вошелъ въ спальню, Ольга отвернулась къ стѣнѣ и представилась спящей.

-- Ты не спишь, Оля?-- спросилъ онъ съ нѣжнымъ участіемъ.

Она не отвѣтила. Онъ постоялъ нѣкоторое время, и грустно поплелся назадъ, шлепая туфлями. Ему было больно видѣть ея горе, онъ такъ сердечно любилъ ее, а она въ это самое время ненавидѣла его, презирала, и навѣрно придумывала средства, чтобы отъ него отдѣлаться! Да, она удивительно создана!.. Такая унизительная, кошачья привязанность къ человѣку, который ее знать не хочетъ, и полное презрѣніе къ нему, который жилъ и дышалъ ея любовью! Владиміру Андреевичу казалось теперь, что онъ въ первый разъ увидалъ Ольгу со стороны, какъ посторонній зритель, и она вдругъ все потеряла въ его глазахъ,-- не потому, что она обидѣла его лично, а потому, что у нея вовсе не было той гордости, которую онъ ей приписывалъ. Она казалась ему обыкновенной, жалкой и даже опустившейся женщиной. И ему казалось еще, что ему нечего жалѣть потери этой женщины, что въ концѣ-концовъ его жизнь еще впереди. Ему хотѣлось увѣрить себя въ этомъ, но голова его мутилась, и онъ сознавалъ, что онъ одинокій въ мірѣ, старый холостякъ, безъ цѣли въ жизни, безъ угла. Куда онъ пойдетъ? Что онъ будетъ дѣлать?..

За воротами, прислоненная къ рѣшеткѣ, стояла ручная телѣга. Ея два высокія колеса обратили теперь на себя вниманіе Владиміра Андреевича, хотя стояла она уже давно. Съ инстинктомъ, пріобрѣтаемымъ въ несчастьи, онъ сообразилъ вдругъ въ чемъ дѣло. Въ вискахъ его застучало; не помня себя, онъ бросился въ корридоръ.

Онъ распахнулъ дверь въ комнату Сластовникова и увидѣлъ его. Сластовниковъ стоялъ спиной къ двери и, упершись колѣномъ въ чемоданъ, съ усиліемъ затягивалъ ремни. При входѣ Владиміра Андреевича онъ повернулъ къ нему блѣдное лицо съ горящими глазами, и они измѣрили другъ друга взглядами.

-- Милостивый государь, вы... вы... низкій человѣкъ! Что вы намѣрены теперь дѣлать?.. Видѣли вы ее?..-- сказалъ Владиміръ Андреевичъ съ сдержанной ненавистью.

Сластовниковъ всталъ и выпрямился:

-- Нѣтъ, и не увижу!-- отвѣтилъ онъ тихимъ, нетвердымъ голосомъ.

Владиміръ Андреевичъ сдѣлалъ шагъ къ нему; въ его заостренномъ взглядѣ сверкнуло бѣшенство.

-- Вы негодяй... я васъ презираю... Я раздавилъ-бы васъ... еслибы... еслибъ,-- хрипло крикнулъ онъ, захлебываясь отъ своей ненависти.

-- Раздавите... Но я все-таки ея не увижу, и не желаю видѣть... Съ вашей точки зрѣнія, что бы вы ни сдѣлали со мною -- вы правы. Но у меня теперь есть цѣль, которой я отдалъ свою жизнь, она выше всѣхъ дрязгъ и даже всѣхъ отдѣльныхъ несчастій, которыя...

-- Комедіантъ!-- презрительно процѣдилъ сквозь зубы Владиміръ Андреевичъ.

-- Нѣтъ, я не комедіантъ, вы ошибаетесь. Я сожалѣю и всегда сожалѣлъ о томъ, что случилось... Но поищите въ своей жизни, вы найдете можетъ быть такія-же ошибки, невольно сдѣланныя, и такое-же позднее раскаяніе... Вы-бы поняли, еслибъ не были такъ ослѣплены собственнымъ несчастіемъ...

-- Вы ворвались въ чужую жизнь, одурачили, опозорили всѣхъ, а теперь вы нашли цѣль, которую бросите такъ же скоро, какъ бросали все до сихъ поръ...

-- Вы не знаете ничего, вы не судья... Я жилъ безъ цѣли, обманывалъ себя и жизнь была мнѣ въ тягость. Теперь она вновь загорѣлась во мнѣ, и я хочу жить. Я буду жить... Потому что я позналъ идею, которая спасетъ міръ, и я долженъ привести ее въ исполненіе. Я не могу, не хочу, не хочу связывать своей жизни ни съ чѣмъ, что можетъ мнѣ мѣшать... Наконецъ, я -- никого не люблю: ни вашу жену, ни ребенка, никого, никого! И я умоляю васъ, оставьте меня. Презирайте меня, говорите, что я подлый, сумасшедшій, что я разбилъ вашу жизнь, -- только оставьте меня, не мѣшайте дѣлу, отъ котораго зависитъ счастье нашей планеты.

Сластовниковъ дрожалъ отъ волненія, и тяжело дышалъ; онъ говорилъ въ упоръ Владиміру Андреевичу, нагнувши къ нему свое горѣвшее лицо съ желтыми огоньками въ глазахъ, въ которыхъ читалась унизительная льстивая мольба.

Владиміръ Андреевичъ отшатнулся; а тотъ продолжалъ, страстно повышая голосъ:

-- Ваше несчастіе ничтожно сравнительно съ великостью нашего открытія. Эта попытка грандіозна, даже если-бы не удалась... Но она удастся, она уже удалась!..-- добавилъ онъ съ глубокимъ убѣжденіемъ.-- Слушайте... Два дня тому назадъ мы сняли фотографію съ этой замѣчательной планеты; разглядывая ее въ увеличительное стекло, мы открыли городъ... А-а, вы думаете, что я брежу? Да, да, городъ съ дивными зданіями, которыя должны быть громадны какъ Монъ-Бланъ. Вы не вѣрите, пойдемте со мною, вы увидите! Я вамъ говорю, это поражающе прекрасно, это можетъ занять десять, сто жизней. Мы, мой великій учитель и я, отреклись отъ міра, отъ всего личнаго, мы, какъ монахи, умертвили въ себѣ всѣ привязанности, чтобы служить только дѣлу...

Весь гнѣвъ Владиміра Андреевича упалъ. Съ большими глазами онъ смотрѣлъ на этого возбужденнаго человѣка, все болѣе и болѣе убѣждаясь, что передъ нимъ сумасшедшій. Онъ вспомнилъ, что гдѣ-то. читалъ, что такого рода люди легко получаютъ огромное вліяніе на толпу и особенно на женщинъ. И ему показалось, что онъ понялъ тайну любви Ольги къ Сластовникову. Теперь онъ вспомнилъ фразу Ольги: "если-бы вы любили меня -- вы не допустили-бы до этого", и онъ съ ужасомъ подумалъ, что въ несчастій, которое обрушилось на него, онъ можетъ быть въ самомъ дѣлѣ виноватъ самъ. Онъ смотрѣлъ пытливо на кричавшаго въ своемъ увлеченіи Сластовникова, и страстно желалъ открыть, что тотъ притворяется.

-- Если вы не комедіантъ,-- произнесъ онъ медленно, пристально смотря ему въ глаза,-- вы дѣйствительно сошли съ ума, и въ этомъ ваше наказаніе!

-- Позвольте, позвольте, -- наивно возразилъ Сластовниковъ, приближаясь къ Владиміру Андреевичу, -- это легко сказать "сумасшедшій", "сошелъ съ ума". Но это ничего не объясняетъ. Вы думаете, что я помѣшался только потому, что предубѣждены, или просто оттого, что не способны понять сразу идею, которая такъ грандіозна, что дѣйствительно голова кружится отъ нея. Вы -- не одинъ. Всѣ такъ. Много такихъ, которые способны жертвовать жизнью за глупость, напр. драться на войнѣ и убивать людей; но отважно мыслящихъ всегда было мало, и ихъ всегда считаютъ оригиналами или помѣшанными...

Владиміръ Андреевичъ повернулся, чтобы уйти, но Сластовниковъ удержалъ его.

-- Владиміръ Андреевичъ, -- сказалъ онъ съ глубокой искренностью, -- мы никогда болѣе не увидимся; умоляю васъ, не уходите такъ, не презирайте меня... Простите, какъ Христосъ прощалъ, примите мое раскаяніе.

Владиміръ Андреевичъ поднялъ голову и вновь въ глазахъ его сверкнулъ сильный и властный гнѣвъ.

-- Не смѣйте богохульствовать, милостивый государь! Вы, невѣрующій, не имѣете права употреблять имя Того, примѣру Котораго никогда не слѣдовали...

-- Владиміръ Андреевичъ, я вѣрую!

-- Со вчерашняго дня, можетъ быть! Но простить васъ я никогда не прощу. Теперь вы раскаяваетесь, но теперь вы маніакъ. Вы не были имъ раньше, но вы всегда были презрѣнно фальшивы. Обманывая меня такъ низко, вы всегда умѣли притворяться и лгать. Вотъ за что я васъ презираю. Если бы вы любили, я бы могъ васъ простить. Но вы разбили чужое счастье отъ скуки. Вы были сквернымъ человѣкомъ, прежде чѣмъ сошли съ ума.

У растворенной двери показался Декрэ.

-- Messieurs, -- сказалъ онъ, -- вы безпокоите больную. Пожалуйста потише.

-- Мы кончили, докторъ, -- отвѣтилъ Владиміръ Андреевичъ; затѣмъ повернулся и вышелъ.

XX.

Сластовниковъ посмотрѣлъ на часы и заторопился. Кое-какъ собравши вещи въ одну кучу, онъ позвалъ за ними человѣка, а самъ пошелъ впередъ по дорогѣ къ деревнѣ, въ которой жилъ Пеларъ. Онъ радъ былъ, что отдѣлался такъ легко и что теперь онъ совершенно свободенъ. Ему было очень жарко, лицо его раскраснѣлось, потъ градомъ катился по его лбу. Онъ снялъ шляпу и быстро шелъ впередъ.

-- Никогда они не поймутъ, -- думалъ онъ, -- что мною двигаетъ не самолюбіе, не желаніе славы, а желаніе употребить съ пользой человѣческому роду лучшую, зрѣлую часть моей жизни. Кому это нужно, чтобы я убилъ на дуэли Владиміра Андреевича, или чтобы онъ убилъ меня? Что я сталъ бы дѣлать съ Ольгой и съ ея всепоглощающей любовью? Я не созданъ для сидѣнія въ тепломъ гнѣздѣ, я до сихъ поръ презиралъ себя за свою ненужность, я былъ развинченный и дряблый человѣкъ. Она не была бы счастлива со мною, а я съ нею... Тогда зачѣмъ связываться? Неужели только потому, что скажутъ... Противная, ходячая мораль!..

Онъ вспомнилъ, что хотя много имѣлъ исторій съ женщинами, но никогда, не любилъ ихъ. Онѣ первыя являлись, ухаживали за нимъ и объяснялись. Онъ виноватъ былъ только въ безхарактерности, въ томъ, что поддавался. Но что же ему было дѣлать? Онъ никого не любилъ, потому ему было все равно, съ той или съ другой. И онъ уступалъ той, которая его любила, считая себя въ нѣкоторомъ родѣ обязаннымъ сдѣлать это изъ снисхожденія. Не великое онъ сокровище, чтобы беречь себя для какой-то неизвѣстной, которую онъ якобы долженъ былъ полюбить когда-нибудь! Никогда онъ не въ состояніи будетъ полюбить, какъ другіе, всѣмъ нутромъ. И удивительно то, что въ жизни,-- насколько онъ знаетъ,-- большею частью не мужчины, а женщины дѣлаютъ первый шагъ. А между тѣмъ всегда виноватъ онъ! И ни одинъ романистъ не рѣшился еще построить романа на этомъ наблюденіи, перевернуть роли, показать ложность ходячихъ понятій на этотъ счетъ...

Отъ этихъ мыслей онъ перешелъ къ Пелару. Новая жизнь открывалась предъ нимъ, полная труда и преслѣдованія цѣли, такой большой, такой интересной!

-- Ну, и пусть себѣ говорятъ что угодно! Главнѣе всего -- быть чистымъ передъ своей собственной совѣстью!..

Онъ подходилъ къ дому Пелара, и сердце его забилось радостно, когда онъ увидѣлъ свое новое пристанище. Онъ подумалъ О сооруженіи, которое воздвигалось тамъ и, улыбнувшись, сказалъ про себя:

-- Изъ этого дома изойдетъ свѣтъ, который озаритъ міръ!

Со двора неслись ему на встрѣчу веселые удары плотницкихъ топоровъ. Дворъ былъ неузнаваемъ: онъ былъ загроможденъ высокою стѣною изъ стропилъ, досокъ и лѣса, распространявшихъ свѣжій, смолистый запахъ; по серединѣ рабочіе-итальянцы, напѣвая, стругали, пилили, долбили и колотили топорами; весь дворъ былъ усѣянъ кудрявыми стружками, опилками, большими и маленькими обрѣзками дерева. Самъ Пеларъ, заложивъ руки въ карманы своего куцаго вязаннаго пиджака, съ ермолкой на головѣ, расхаживалъ между рабочими и давалъ указанія. Увидѣвъ входящаго Сластовникова, глаза его прищурились, образовавши вокругъ цѣлую сѣть тоненькихъ морщинокъ, и затѣмъ сверкнули юморомъ и радостью.

-- Eh bien, mon bon?-- спросилъ онъ еще издали, вопросительно мотнувъ подбородкомъ.

-- Все идетъ отлично,-- отвѣтилъ Сластовниковъ, подавая руку.

-- Позволили?

-- О, да. Префектъ былъ очень любезенъ. Придется уплатить только небольшую сумму муниципальнымъ совѣтамъ С. Поля и Мольера, и весь обрывъ, хотя бы на километръ въ длину, въ нашемъ распоряженіи... Что-жъ, работы подвигаются?

-- Еще бы! Завтра можно приступить къ постановкѣ рамъ... Vous aviez une fameuse idée, mon ami, воспользоваться обрывомъ, какъ поверхностью, на которой мы помѣстимъ наши жестяныя зеркала. У насъ будетъ поверхность величиною въ площадь Согласія, какъ совѣтовали братья Локаръ. Скоро жители Марса увидятъ на земной звѣздочкѣ новую свѣтящуюся точку, которая повѣдаетъ имъ о нашемъ существованіи.

-- А какъ скоро, напримѣръ?

-- Черезъ 10--12 дней... Установка самихъ зеркалъ займетъ немного времени. Но вѣдь нужно ихъ сдѣлать подвижными, чтобы они вертѣлись на оси. Если погода будетъ хороша и здѣсь, и тамъ, черезъ двѣ недѣли,-- самое большее,-- мы начнемъ сигналы.

-- А машинъ все-таки не хотите?

-- Зачѣмъ, мой другъ, дѣлать такія большія траты, когда можно обойтить и безъ того? Дюжина человѣкъ можетъ привести въ движеніе зеркала. Веревки, привязанныя къ верхнимъ концамъ мачтъ, будутъ ихъ двигать, какъ рычаги, точка опора которыхъ посрединѣ. Два человѣка каждый вечеръ совершенно достаточны... И будетъ это стоить пустяки. Главное, что намъ теперь нужно, -- терпѣніе и настойчивость. Наc itur ad astra!..

Пеларъ поднялъ руку къ небу и маленькіе глазки его сверкнули вдохновеніемъ.

И. Павловскій.

"Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 3--5, 1893

Оставить комментарий Павловский Исаак Яковлевич (bmn@lib.ru) Год: 1893 Обновлено: 15/11/2022. 293k. Статистика. Повесть: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 3--5, 1893.

Павловский Исаак Яковлевич Красная звезда

КРАСНАЯ ЗВѢЗДА.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVII.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

Павловский Исаак Яковлевич
Красная звезда