Но здесь с ним встретившись, я с радости чуть-чуть
Не вспрыгнула; с него я не сводила глаза,
Как плаватель с земли, как путник с пальм оаза,
Где может он на миг в пустыне отдохнуть.
Явился тут, среди неведомого света,
Как будто человек мне близкий он и свой,
И опрометчиво, не ждав его привета,
Я первая ему кивнула головой.
Пренебрежительным ответил он поклоном
И далее прошел. Я вспомнила тогда,
Что несогласен был с общественным законом
Поступок этот мой, и, вспыхнув от стыда,
Склонила голову, не смея бросить взгляда
Ни на кого; мне грудь наполнила досада,
Несноснейшая нам всех жизненных досад,--
Досада на себя! взял страх меня бедовый,
Что с каждым действием я дам лишь промах новый,
Что, как я ни ступи, всё будет невпопад.
Вполне мучение испытывая это,
Я встала с матерью; прошли мы до буфета:
Там более всего толпились, как всегда;
И я увидела, что плотная еда
Допущена в кругу отличнейшего тона.
Стакан оршада взяв, глаза я подняла:
Стоял в толпе мужчин, смеяся у стола,
Виновник моего нелепого поклона;
Глядел он мне в лицо: мне пить не стало сил;
Благоуханный франт, с ним тут стоявший рядом,
Нагнулся несколько, с довольно дерзким взглядом,
И про меня его он, видимо, спросил.
Услышала чрез стол я слово: институтка,
И фраза на ухо дополнила ответ;
Франт снова зашептал. Мне становилось жутко,
Я колебалася: уйти ли мне, иль нет.
К буфетному столу оборотясь спиною,
Я в шумной тесноте, с досадою немой,
Отыскивала мать: хотелось мне домой;
Вдруг, в нескольких шагах, явился предо мною,
С другим мужчиною, опять знакомец мой,
Которому была уж вовсе я не рада.
(Не буду называть я никаких имен.)
Пробравшись до меня, превежливо мне он
Представил своего товарища как надо.
Тот полушепотом стал ангажировать
Застенчиво меня на следующий танец,
И на чертах его болезненный румянец
Вдруг вспыхнул между тем, и вдруг пропал опять.
Приемы светского имел он человека,
Но что-то странное высказывалось в нем;
Был сходен с английской картинкой из кипсека
Он и осанкою, и пасмурным лицом.
Не чужд он как-то мне казался, и недаром:
Я тут же вспомнила, что, проходя бульваром,
Мы встретились тому недели две назад;
Да что и вслед за мной он повернул проворно,
И что заметила я даже, как упорно
В меня уставился его смущенный взгляд.
Был, видимо, со мной он здесь сойтися рад,
И, улыбнувшися слегка мне благодарно,
Взял руку он мою, и, на оркестра звук,
Я возвратилася с ним в залу, где попарно
Смыкался широко мазурки пестрый круг.
Уселись рядом мы у пьедестала вазы;
Молчал он, да и я, не поднимая глаз,
Уместной ни одной не находила фразы;
И танца очередь дошла меж тем до нас.
И он повел меня кругом по светлой зале,
И мимо зрителей вдвоем со мной скользя,
Мне крепко руку сжал. Смутилась я: на бале,
Посереди толпы, ведь вырваться нельзя.
Весьма взволнована, я донеслась обратно
До места своего и села, покраснев.
Он молвил шепотом: "Я возбудил ваш гнев?
Не правда ли? моя вам дерзость непонятна?
Ваш пол известен мне: вам веселей всего
Виновницами быть мучения немого,
И если мы дерзнем вам высказать его,
Вы бровь нахмурите и взглянете сурово;
Вас тешит скрытная, душевная борьба
И разума, и сил лишенного раба!
И как вы знаете, что мне страдать нет мочи?
Что сам уж на себя я вовсе не похож?
Мои бессонные, мучительные ночи --
Кто вам про них сказал? Не верьте, это ложь.
Зачем мне вас любить? Затем ли, что я с вами
Случайно встретился? Что мимоходом вы
Взглянули на меня холодными глазами,
Не повернув ко мне спесивой головы?!
Да, тайну тяжкую вам объявлю я прямо:
Ну да, я вас люблю; зачем? не знаю сам;
Люблю вас горестно, безумно и упрямо,
И, вопреки всему, принадлежу я вам".
Свое волнение напрасно унимая,
Склонивши голову, с пылающим лицом,
Я неподвижная сидела и немая,
Услышав эту речь; но, признаюся в том,
Меня весь жар ее не ужаснул нимало:
Уж я проснувшимся инстинктом понимала,
Что в женские свои вступала я права,
Что, в бедном фартучке и в царственной порфире,
Едва ль не для того мы существуем в мире,
Чтоб услыхать хоть раз подобные слова...
И между гордых лиц, в богатом их салоне,
Я будто стала вмиг со всеми наравне;
Мне показалося, что, как на Сандрильоне,
Нарядно сделалось вдруг платьице на мне.
И как пришлося нам опять рука с рукою
Вдоль стульев пронестись танцовщиц молодых,
Я обежала круг уж поступью иною,
Им не завидуя и не бояся их.
И начал вновь шептать мне на ухо он страстно,
Как с первой встречи той до нынешнего дня
Лишь только обо мне он думал ежечасно,
И как могла бы жизнь со мною быть прекрасна,
Как стал бы окружать он роскошью меня;
И что недаром нам пришлось сойтися ближе,
Что быть должна ему я божеством земным,
Что я его спасу, соединившись с ним;
Что стали бы мы жить в Италии, в Париже,
Что покорился б он всем прихотям моим...
Я слушала. И все вы знаете ведь сами,
Как нежной лести хмель опасен в первый раз,
Что увереньями такими и мольбами,
Всей этой пошлостью стереотипных фраз
И не в семнадцать лет смутимся мы подчас.
Я жадно слушала: он говорил так живо,
Восторженный порыв так был ему к лицу,
Густые волосы лежали так красиво
Вдоль бледных щек его! -- Мазурка шла к концу.
Взглянул он на меня с улыбкою печальной;
И я, пока свой рев удвоили смычки,
Чуть внятным шепотом, сквозь гул музыки бальной,
Позволила ему просить моей руки.
Да, признаюсь, оно хоть неправдоподобно,
Но правда, -- сдерживать вам не к чему свой смех!
Он очень кстати здесь, и менее вас всех
Такой поступок я понять теперь способна;
Но показалося тогда всё это мне
Событием весьма естественным и лестным.
Нежданным женихом, мне вовсе неизвестным,
Да и самой собой довольная вполне,
Пошла я к матери: она на том же стуле,
В конце огромного покоя, у дверей,
Стесненная толпой, близ прочих матерей
Сидела, как они, на тщетном карауле
И проводила ночь, с княжною говоря
О коронации покойного царя.
Заметив, что мою прическу, жаром бала
Полуразвитую, поправить надлежало,
Княжна в уборную пошла со мной вдвоем,
И там субретки две, за дело взявшись дружно,
В порядок привели мне голову наружно.
Но бог весть, как внутри была она вверх дном,
И сколько в ней сует и дум в одной минуте
Теснились той порой: как удивится мать,
И тетушка, и все! Что скажут в институте?
Как будут с завистью об этом толковать!
Так вдруг! На первых днях -- всего теперь двадцатый,
Что выезжаю в свет, -- уж и жених мне есть!
Как Софью Вельскую рассердит эта весть!
Он, по его речам, быть должен пребогатый!
Вступлю с вельможами я, может быть, в родство.
Как бы об этом всем узнать мне стороною? --
С такими думами шла я назад с княжною
В салоны, и вдали увидела его:
Стоял он пасмурный, глаз не сводя с паркета,
Как будто в ум ему запала мысль одна,
Мысль неотвязная. "Скажите мне, княжна,--
Шепнула трепетным я голосом, -- кто это,
Близ этажерки, там, налево, у окна,
Стоит, нахмуря бровь, задумчиво и гордо,
И видом так похож на английского лорда?"
-- "Кто? -- отвечала мне вполголоса она,
Глазами зоркими салон окинув шумный.--
Тот худощавый-то? бедняк! он полоумный,
Ему был опекун хозяина отец;
Потехой служит он, взят в дом из состраданья;
Всем барышням твердит любовные признанья
И просит каждую идти с ним под венец".
По счастию, с княжной заговорил тут кто-то;
Я отвернулася, чуть на ногах стоя.
Так вот чем тронулась, чем возгордилась я?
Вскружило голову вранье мне идиота!
И все заметили, смотрели все на нас;
Собою тешила весь круг я целый час!..
Мысль эта мучила меня невыносимо;
Сгорая со стыда, прижалась я к стене...
Вблизи послышался вдруг резкий голос мне:
Моей подруги брат шел по салону мимо,
С ним щеголь молодой -- бездушное лицо,
Жеманно-пошлое, как маски льют из воска;
Мне эта помнилась искусная прическа,
И эти усики, завитые в кольцо:
Я в ту же самую спесивую фигуру
Через буфетный стол всмотрелась в первый раз.
Они шли в двух шагах, болтая и смеясь.
Франт говорил: "Ну что? ведь поддалася сдуру;
Я выиграл! ей-ей, болвана чепуха
Сентиментальную пленила институтку;
Поверь, она в него влюбилась не на шутку
И завтра будет ждать приезда жениха.
Смотри же, закажи обед нам не дешевый!
Пойдем, я расскажу про это Ильичевой".
Он, усмехался, прошел. -- Минуты три
Я не могла дохнуть; глаза мои глядели
Сквозь слезы на толпу, без помысла, без цели...
Я понимала, -- да, он выиграл пари.
Они потешиться девчонкой захотели:
Ведь было некому вступиться за меня!
Тут оскорбление их не вело к дуэли,
Тут не пугали их ни связи, ни родня!
Я не была знатна, я не имела веса, --
Зачем бы надо мной не подшутил повеса?
Не знаю, как прошли в соседний мы салон;
Я только помнила, как сквозь тяжелый сои,
Что смотрят па меня, что посреди я бала,
Что надо устоять во что бы то ни стало.
Гудели, будто звон глухих колоколов,
В тупых моих ушах жужжанье разговоров,
Волненье пестрых групп, бряцание приборов:
Сбирались ужинать вкруг небольших столов.
Уселись за одним две дамы с адъютантом;
Самодовольно он, играя аксельбантом,
Пред ними щеголял мундиром и умом.
Я робко подошла: болтанье их живое
Внезапно прервалось, и встали с мест все трое;
Осталась я одна перед пустым столом...
С тех пор со мной беды случалися и хуже;
Изведала я жизнь в теченье лет шести;
Но не взялась бы я минуту вынесть ту же
И так же, как тогда, чрез комнату пройти.
С трудом нашла я мать. -- Мы вышли. Длились сборы;
Разъезд шумел; сменялися кареты без конца.
Соседок на себе я чувствовала взоры,
Не смея повернуть горячего лица.
Мне мочи не было. Средь этого народа
Хоть бы подверглась я беде какой-нибудь!
Хоть тут бы на меня свалился камень свода,
Хоть бы злодея нож меня ударил в грудь!
Хоть бы какое-то неслыханное дело
Теперь, у них в глазах, свершилось надо мной!..
Не так бы на меня их общество глядело,
И перестала б я быть для него смешной.--
Пронесся сверху шум: с ступень сходила, прямо
Насупротив меня, в беспечной болтовне
С тремя мужчинами, блистательная дама,
Уже известная по разным слухам мне.
На балах гостьею была она не редкой,
Жизнь буйно тратила, и хуже, чем кокеткой,
Звала ее давно всеобщая молва;
Но свету мстить она умела фразой едкой,
И он же колкие ее хвалил слова.
Шла медленно она, с улыбкой торжества;
Чернела смоль косы под золотою сеткой,
Повертывалася спесиво голова;
Средь мрака соболя белела тонкой шеи
Краса змеиная, сверкал лукавый взор.
К ней наклонялся, младые чичисбеи
Шептали на ухо ей свой привычный вздор.
Был у нее в руке букет фиалок пармских;
Прошла она легко и гордо мимо всех,
Им дерзко напоказ неся свой знатный грех,
И сквозь возню карет и лошадей жандармских
Звучал еще вдали ее веселый смех.
Я ей глядела вслед с печальною догадкой:
Никто б ей не дерзнул обиды нанести,
Никто бы тешиться не смел аристократкой,
Она, бесчестная, была у них в чести!
И вот как с первого я возвратилась бала!
И долго плакала, и горько я роптала,
И не шутя себе поставила я целью --
Отречься от всего и запереться в келыо.
И не являлася я в свете целый год.
И поздно лишь дошла до мудрого позиапьи,
Что все мучения, беды, негодованья --
Всё перемелется! как говорит народ.
-----
И Ольга, кончив свой рассказ,
С осанкой вольной и спокойной
Прижала руки к талье стройной
И в мягких креслах улеглась.
Нагнулось личико живое,
Светлее разгорелся взгляд:
Она глядела им в былое,
На тяжких дней унылый ряд...
Молчанье прервала Надина,
В раздумьи опершись слегка
На медь блестящего камина
Подошвой узкой башмачка:
"Да, те салонные напасти
И я изведала отчасти;
И я, созрев душой пытливой,
Дошла до мысли справедливой,
Что быть лишь можно, в свете том,
Иль наковальней терпеливой,
Иль беспощадным молотком".
Она минуту промолчала,
Потом прибавила смеясь:
"Затем-то и нужна для нас
Вся твердость прочного закала;
Затем-то мы, решась удало
На роль опасную свою,
Должны, как рыцари в бою,
Не поднимать с лица забрала,
Не дать из рук упасть копью,
Не оплошать, во что б ни стало,
Не предаваться забытью,
Не охмелеть от мадригала
И, жизнь поняв уже с начала,
В ней зачеркнуть любви статью".
-- "Так, кто, с мечтами сердца сладя,
Их подчинил суду ума,
Тот счастлив. Но скажи мне, Надя,
К тому способна ль ты сама?
Возьмешься ль ты, боясь развязки,
Не выслушать волшебной сказки?
Всегда рассудка быть рабой?
Отвергнуть строго жизни ласки?
Ни разу, утомясь борьбой,
С лица не сбросить душной маски
И не пожертвовать собой?"
-- "К чему?"
-- "И я с вопросом Нади
К вам обращусь, Полина; да,
К чему? Кого, скажите, ради?
И кто поймет хоть нас тогда?
Одна мечта нам всем врожденна,
Один удел и вам, и мне,
Бывало, грезился во сне:
Любить коленопреклоненно,
Вверяться идолу вполне.
Сладка была, в моей пустыне,
Мне мысль об этом властелине
Всей будущей судьбы моей.
Кому ж нести восторг свой ныне
И чувства лучших наших дней?
Не тем салонным ли героям,
Которые, влюбясь слегка,
Пленяют смелым нас покроем
Жилета или сюртука?
Не тем ли вычурным Ловласам,
Которые встречают нас
Всем приторным своим запасом
Плохих острот и пошлых фраз?
И вялых чувств своих остатки
Сберечь стараясь, как наряд,
Лишь ценят наши недостатки
И добродетели бранят?
Кому, в той куче бестолковой,
Лишенной всех страстей и сил,
Которой гибеллин суровый
В свой ад кичливый не впустил?"
-- "Так что же, если правда это,
Сегодня снова, как вчера,
Нас манит, Лиза, в вихорь света?
И об эффекте туалета
Зачем мы думали с утра?
С кем ждем теперь привычной встречи?
С кем время проведем опять?
Чью примем лесть? Чьи будем речи
Своей улыбкой подстрекать?
Зачем, их всех презрев душевно,
Разыгрываем ежедневно
Постыдную мы с ними роль?
И, общество браня так гневно,
Куда мы едем? Не в пего ль?
Не каждому ли волоките
Наш дом доступен? -- Так не их
Вы осуждайте и вините:
Вините вы себя самих!
Вините вскормленного с детства
В нас самолюбья тайный грех;
Потребность суетных утех;
Вините жалкое кокетство,
Нас унижающее всех.
Обрекшись на мужчин ловушки,
Себя ж мы ставим ни во что!
Зачем им нас не брать в игрушки,
Когда согласны мы на то?
Мы бредим об ином уделе;
А если встретим, в самом деле,
Высокое мы существо,--
Не оценив его привета,
Не разгадав в нем ничего,
Сумеем только мы его
Поставить против пистолета..."
Она умолкла, и глаза
Рукой покрыла в думе странной:
В ней верх брала, в тот миг нежданный,
Над гордой волей чувств гроза.
И снова руку опустила
Она с бровей: "Пора на бал.--
Но влажный взор сиял уныло,
И грустно голос прозвучал.--
Нет, подождем. Не правда ль, Оля,
Что не пора?"
-- "Конечно нет;
Какая нам спешить неволя?
Мы попадем лишь в ряд карет.
Успеем вынесть давку бала!
За вами ведь теперь рассказ,
Полина; чем-нибудь от нас
Отделайтесь".
Она молчала.
Быть может, в сердце заперта,
Давно уж грусть лежала та,
Неведома и молчалива;
Быть может, никогда уста
Ее не высказали взрыва.
Она жила, тех дум страшась,
Не смея с них тюднять покрова...
И захотелось в этот час
Хоть раз назвать то имя снова,
Тоской насытиться хоть раз;
И упрекающий, и сладкой,
И незабвенный призрак свой,
Хоть как-нибудь, полуукрадкой,
Из тени вызвать гробовой.
Они безмолвно все сидели:
И, грез очнувшихся полна,
Сквозь пенье тяжкое метели
Заговорила вдруг она.
РАССКАЗ ГРАФИНИ
Тому давно... Тогда была я
Шалунья, резвая, живая;
Больным балована отцом,
Затей и прихотей немало
Придумывала с каждым днем,
И им препятствий я не знала.
Мне минуло осьмнадцать лет;
Отец мой не вставал уж с кресел,
Но дом наш был довольно весел,
И с теткой ездила я в свет.
Вокруг меня, мне угождая,
Поклонников вертелась стая,
Как вкруг богатых всех невест;
И я приобрела науку
В награду обращать иль в муку
Свой каждый взгляд и каждый жест.
Мой дядя, старый князь Арсений,
В то время летом и зимой
Жил, предаваясь сельской лени,
В своей деревне под Москвой;
Там вздумал, дочери в угоду,
Дать праздник к новому он голу,
И общая была туда
В санях учреждена езда.
Село от города лежало
В шестнадцати верстах, и нам
Ночлег гостеприимно там
Был приготовлен после бала;
Друзья же дома и родня
Сбирались ехать накануне.
Бал этот занимал меня
Чрезмерно; отдыха два дня
Своей я не давала Дуне,
Приготовляя мой наряд.
Веселый собрался отряд.
Привычной следуя программе,
Был избран спутник каждой даме,
Саней расположился ряд,
И понеслися мы попарно.
Луна сияла лучезарно
На белый беспредельный снег,
На дальней рощи сон глубокой;
Как призрак, средь степи широкой
Скользил коней неслышный бег.
Приличьям повинуясь светским,
В санях сидела с братом я
Двоюродным, Вадимом Чецким,
Как приказала мне семья.
Вадим был человек престранный!
За всякий вздор бранил меня,
И я хулы его нежданной
Всегда боялась как огня.
Меня ж двенадцатью годами
Он старше был. В тот вечер он,
В раздумье молча погружен,
Глядел сердитыми глазами
В пустую даль степи ночной.
Вполне освещены луной,
Его черты виднелись; многим
Мог очерк их казаться груб,
Но дивно шло к бровям тем строгим
Противоречье кротких губ.
(В лице отличного портрета
Веласкеса есть прелесть эта.)
Он, неприветлив, недвижим,
Сидел и не давал ответа
Словам задорливым моим.
Мне было весело не в меру:
Готовилась на бале том
Гвардейскому я офицеру
Поставить голову вверх дном.
Хотелось этой мне победы!
Он женщин занимал беседы!
Собой прекрасен, горд и смел,
Он приключение имел
С одною римской герцогиней.
И я, в надежде удалой,
Неслася по полю стрелой.
Блестел на соснах белый иной,
Перемежаясь с темной мглой;
Шумел в них ветр; мы мчались мимо,
Вперед, вперед, во весь опор.
Я исподлобья на Вадима
Порой бросала быстрый взор:
Храня всё тот же вид суровый,
Сидел как каменный он гость.
Уж дом за рощею сосновой
Мелькал: мной овладела злость,
Мне мочи нет досадно стало!
И как мы въехали в село,
Сама себе я обещала
Быть первою кокеткой бала
И всех пленить, ему назло.
И час потом -- уже сидели
Мы все у чайного стола.
Стараяся достигнуть цели,
Себе поставленной, была
Я чрезвычайно весела,
И даже слишком, и с натяжкой:
Я празднословила с трудом,
И в смехе ветреном моем
Звучало эхо мысли тяжкой,
Гвардейца не было; о нем
Кузина, уж со мной в беседу
Вступив, шепнула мне тайком.
Что будет завтра он к обеду.
Один лишь гость мне незнаком
Средь молодежи нашей светской
Тут был: какой-то граф немецкой,
Как я услышала потом.
Меня, шутя с кузиной Дашей,
Он непонятно возмущал:
Иной внезапной мысли нашей
Разумных нет в душе начал.
Известно (и возможность факта
Я поняла, хоть странен он),
Что, посещая Трианон,
Нечаянно сошелся как-то,
В уединении аллей,
С Мариею-Антуанеттой
Из будущих ее судей
Один, и страшно стало ей
При мимоходной встрече этой,
Хоть он прошел лишь стороной,
И был мужчина недурной
Лицом и хорошо одетый.
Бог весть зачем, на ум пришел
Рассказ мне этот в то мгновенье!
Впадала я в недоуменье,
Смотря на немца через стол:
Сидел он смирный, белокурый
С своею чашкой у окна;
Но всё казалось -- с той фигурой
Угроза мне сопряжена.
И становилось отчего-то
Мне вообще не по себе:
Грудь странная гнела забота,
Порой боязнь переворота
Какого-то в моей судьбе;
И ропот тайного упрека
Мне в сердце слышался тогда.
Поверьте, горе и беда
К нам близятся не без намека;
Не понимаем, почему
На нас находит беспокойство:
Названье нервного расстройства
Даем беспечно мы ему.
На следующий день я встала
Опять спокойна и бодра,
Не мысля уж о том нимало,
Что мучило меня вчера,
И никакой мечтою грозной
Не возмутившися во сне.
Всё весело казалось мне,
Как этот блеск зари морозной
На небосклоне голубом
И дол, покрытый серебром.
Причуды сердца молодого
Очнулись, резвые, опять,
И я опять была готова
Привольной жнзиию играть.
Занявшись утренним нарядом,
Мы с Дашей поспешили вниз;
Хотелось мне проведать взглядом,
Прошел ли Чецкого каприз?
Не первый, впрочем: то и дело
Я в ссоре находилась с ним,
И наперед сказать умела,
Когда нахмурится Вадим.
Среди веселых развлечений
Слышна как будто мне была,
Сквозь хор похвал и одобрений,
Его безмолвная хула.
Был иногда, насчет безделки,
До нетерпимости он строг,
И с совестью возможной сделки
Он никогда понять не мог;
Словами гневного презренья
Клеймил общественную ложь;
И удивительно хорош
Он в эти делался мгновенья!
Всегдашний враг пустой мечты --
Был и Онегин он, и Ленский:
Ум ясный, с мягкостию женской,
Дух строгий, полный теплоты.
Досадно было мне и больно,
Когда на действия мои
Смотрел он с резкостью судьи;
Но подчинялась я невольно
Его влиянию; хотя
В лицо мне говорил он прямо,
Что я бессмысленно-упряма
И малодушна, как дитя.
Его сердил уже с начала
Весь этот праздник: пробуждал
Тоску и сплин в нем грохот бала
И пошлый говор модных зал.
Я принимала чувство это
За неестественную блажь;
И не любить я не могла ж
В осьмнадцать лет приманок света.--
Гостями полон был салон,
Когда с кузиною вошла я.
Сидел один поодаль он
И чрез минуту, чашку чая
Допивши, встал и вышел вон.
Я села, гнев свой чуть скрывая;
Обида тут была прямая:
Не простирались до того
Права двоюродного брата,
Когда бы я и виновата
Была, по мнению его!
Еще со мною так сурово
Не поступал он никогда.
Ждала я от него хоть слова:
Тяжка мне с ним была вражда!
Но отвергал он примиренье,
Он сам возобновлял раздор...
Исчезло дум моих сомненье,
И смолкнул совести укор.
Одно, чуть видное, движенье,
Улыбка, может, или взор --
Всё изменили б в то мгновенье:
Я, может, отказалась бы
От мести глупой и упорной...
И этот миг досады вздорной
Перетянул весы судьбы.
Явился лишь перед обедом
Он вновь. Прибывший той порой
Гость жданный, бальных зал герой,
Был уже с час моим соседом.
Болтала весело я с ним,
И, прислоняясь к стенке стула,
С небрежной ленью, не взглянула,
Когда в покой вошел Вадим.
Пошли к столу. С гвардейцем села
Насупротив его я смело,
Улыбку вызвав на лицо,
И принялась, спокойна с виду,
Влагать для Чецкого обиду
Во всякое свое словцо.
В душе инстинкт проснулся лютый,
Сначала, может, скрытый в ней;
И с каждой делалась минутой
Я беспощадней и умней.
С холодным взглядом слушал Чецкий,
Как тешилась я в злобе детской,
Его бессовестно дразня.
С ним о бок сидя, граф немецкой
Глядел порою на меня
С усмешкою своей несносной.
Привыкнуть к мине этой постной
Решительно я не могла:
Боязнь неведомого зла,
Как накануне, грудь мне снова
Так сжала, что была готова
Я тут же встать из-за стола.
Шло время. Близкого я бала
Нетерпеливо ожидала,
Решившись с помощью его
Свое дополнить торжество,
Кокетничать неумолимо
И позабавиться весьма,
Сводя гвардейца и Вадима
Различным образом с ума.
Когда отрывистым аккордом
Оркестра прогремел сигнал,
Я в том же упоеньи гордом
Явилася на этот бал,
В каком на роковую драму
Шел к пирамидам иль к Ваграму
Бессмертный маленький капрал.
Меня гвардеец ждал у входа,
И мы, средь модного народа,
Помчались первою четой.
Завидела в толпе густой
Я Чецкого в беседе с дамой.
Я вновь взглянула, -- да, с топ самой,
С которой два года тому
Он познакомился в Крыму;
Она давно, с заботой лестной,
Старалась нравиться ему
И женщиной преинтересной
Слыла, не знаю почему.
В неистовом своем кружеиьи
Надменно мимо пронеслась
Я, задыхаясь и смеясь,
В каком-то нервном раздраженьи.
Танцующих блестящий рой
Широкую наполнил залу;
Взгремел на хорах вальс второй
Я увлекалася помалу
Своей опасною игрой;
Гвардеец гордый и прекрасный,
Предмет приманки не одной
И не одной мечты напрасной,
Был явно занят только мной.
Уединясь в покое людном,
Мы с ним, в кокетстве обоюдном,
Весь вечер проводили; он
Был и не глуп, и не умен;
Но светским просвещеньем пестрым
Умел небрежно щеголять,
И замечательным и острым
Казаться мог часов он пять;
Знал фразы власть над мыслью женском,
Уместно говорил с огнем,
И был мундир Преображенский
Особенно красив на нем.
Минуту отдохнуть желая,
Перед мазуркою ушла я
Из залы в Дашин кабинет;
И тотчас же, за мною вслед,
Вступил в него поспешно Чецкий:
Последний миг вдвоем я с ним
Тут провела! -- Когда Вадим
Вошел, я на софе турецкой
Сидела, голову склонив;
Гремел вальс, помню, на мотив
Из "Крестоносцев" Майербера.
Он подошел угрюм и строг:
"Возьми другого кавалера
К мазурке, выдумай предлог,
Не будь упорнее дитяти".
-- "Позвольте возразить, что вам
Моим быть дядькой здесь некстати",--
Сказала я, спеша к дверям.
Сердито произнес он слово
Невнятное и, смолкнув снова,
Рванул перчатку пополам.
Прошла с улыбкою притворной
Вновь в залу я, где длился бал;
Там с нетерпением искал
Меня уж витязь мой придворный.
Мазурка раздалася с хор,
И сели, первой парой круга,
И завели мы разговор,
Стараяся увлечь друг друга
Тем состязаньем хитрых фраз,
Тем фехтованием словесным,
Нам с юных лет уж всем известным
И столь заманчивым для нас,--
Той легкомысленно-лукавой
Привычной бальною забавой,
Где можно промах дать как раз,
Где позволяет ложь улыбки
Из слова тайный смысл извлечь,
И где порой так кстати скрипки
Иную заглушают речь.
Я стычку продолжала храбро,
Тем больше что мой беглый взор
Вадима замечал надзор:
У входа, возле канделябра,
Стоял он неподвижен, с нас
Сердитых не спуская глаз.
"Смотрите, как глядит на танец
Ваш разъяренный пуританец",--
Сказал гвардеец мне, смеясь.
К дверям мой взгляд скользнул украдкой;
Я знала: гневных дум борьба
Высказывалась этой складкой,
Чуть видной в середине лба.
Но я решила, что не буду,
Что не хочу быть так слаба,
Чтоб беспрестанно и повсюду
Себе в закон его причуду
Смиренно ставить, как раба.
И, новой хвастая победой,
Живее занялась беседой
Я в наказание ему,
Бог весть за что и почему.
Меж тем, вдаваясь понемногу
В ту безотчетную тревогу,
Которую вливает в ум
И магнетизм живого взора,
И прелесть топкого разбора
Сердечных чувств и тайных дум,--
Дошла с своим я кавалером
До точки, где, забыв игру,
Вдруг представляешься, в жару,
Таким усердным лицемером,
Что начинаешь верить сам
Своим придуманным словам.
Склонясь к прекрасному соседу,
Раздумья странного полна,
Ему внимала я. "Княжна,--
Сказал он вдруг, -- я завтра еду;
Жестокий долг зовет меня;
Как знать, свидания другого
Дождусь ли и такого дня? --
Он смолк, вздохнул, и молвил снова: --
Тяжел последний этот час!
Я еду рано, на рассвете;
Я отправляюсь на Кавказ:
Умру в бою иль лазарете.
Мечту о блеске ваших глаз,
О дивных звуках вашей речи
Рассеет, может, свист картечи;
Но дайте мне, молю я вас,
Еще упиться сладким ядом,
Отрадным словом, милым взглядом
В последний насладиться раз!
Миг подарите мне единый:
Придите с вашею кузиной
В сад на заре, пока весь дом
Спать еще будет; с ней о том
Я говорил. Там есть беседка,
Придите, -- и, сражен войной,
Умру хоть с верой я одной,
Что вы не жалкая кокетка,
Что вы не забавлялись мной".
Он, в ожидании ответа,
Допрашивал мой робкий взор;
Я грусть читала и укор
В его чертах. Минута эта
Была одна из тех минут,
Где, вопреки условьям света,
В нас увлеченья верх берут.
На гневное лицо Вадима
Невольно поглядела я,
И стало вдруг мне нестерпимо.
"Молчите вы? вы не согласны?
Мои моления напрасны? --
Сказал гвардеец. -- Что ж могло
Вас испугать? и где же зло?
Кто встретит вас перед зарею?
На краткий миг прийти с сестрою
Боитесь разве? да чего ж?
Ужель и в вас все чувства -- ложь?
Ужель всем прочим вы подобны?
Княжна! ужели не способны
К великодушию и вы? .."
Не колебалася я боле:
С строптивой мыслью заодно
Твердило чувство, что грешно
Тут светской уступать неволе;
Сомненье стихло, страх умолк,
И шаг мне этот сумасбродный
Предстал как подвиг благородный,
Как жертва смелая и долг.
Занявшися цветком в букете,
Я прошептала: "Да, в саду,
В павилионе, на рассвете...
Вот слово вам мое, приду!"
В покой, где ужин ждал готовый,
Мазурку кончив, мы пошли.
Увидела я, в дверь столовой
Вступая, Чецкого вдали;
Стоял с ним граф, мне столь противный,
Два франта и старик майор,
Предмет привычный и наивный
Насмешек наших с давних пор
За то, что подходил он к ручке.
Послышался вдруг в этой кучке
Вадима голос громче всех
В ответ на чей-то легкий смех.
Обрадована этим взрывом,
Я в упоеньи горделивом,
С улыбкою садясь за стол,
Подумала: ага! он зол.
И продолжала, тешась мщеньем,
Я до конца, с безумным рвеньем,
Разгорячившись, как в бою,
Роль малодушную свою.
Мне становились бесполезны
Понятия добра и зла:
Неистово я к цели шла,
Как слепо мчится к скату бездны
Конь, закусивши удила.
Еще два раза на мгновенье
В толпе, как грустное виденье,
Мелькнул Вадим передо мной...
Да, он страдал средь блеска бала,
И больше, чем я полагала,
Увы! и мыслию иной!
Когда гостей шумливых стая
Угомонилась, засыпая,
И смолкнул понемногу дом,
Отправилася в спальню Даши
Я с ней, и долго толки наши
Там продолжалися тайком.
И этим rendez-vous 1 в беседке
Опять занявшись и опять,
Я наконец, часов уж в пять,
Расположилась на кушетке,
Сказав: "Попробуем поспать".
1 Свидание (франц.).-- Ред.
Но не спалось. Неотразимо
Передо мной носился мимо
Ряд бесконечный пестрых дум.
Мне вид нахмуренный Вадима
Невольно приходил на ум;
Как ни владел красавец светской,
В своей отваге молодецкой
Мечтой причудливой моей,--
Сердит, задумчив, бледен, Чецкий
Упорно представлялся ей.
Порой, всё взвешивая снова
Сама с собой наедине,
Я уж почти была готова
Нейти, -- но не исполнить слова
Казалось низостию мне.
Мне снились вкрадчивые речи
И зажигали жар в крови;
Меня прельщала новость встречи,
Манила эта тень любви.
Признаться, тут была отчасти
Нелепость мне моя видна:
Не слишком верила я страсти
Блистательного шалуна!
Но доказать себе хотела
Свою я волю и права,
И что на всё иду я смело,
Как скоро обратить мне в дело
Свои приходится слова;
Что суд других мне не преграда,
Что в силах я себя, где надо,
Уволить от привычных уз,
Спросив у совести совета;
Что и бессмысленного света,
И Чецкого я не боюсь.
Всеобщей, может быть, ошибки
Несчастный тут являлся плод:
Желание хоть тайной сшибки
С тем, что вседневно нас гнетет.
Мешала рассуждать мне здраво
И лести вечная отрава,
И дум взлелеянная блажь,
И бестолковость женской роли --
Смесь своеволья и неволи,
Почти всегдашний жребий наш.
Какие, впрочем, мы влиянья
Могли б решительно винить?
Где в лабиринте воспитанья
Руководительная нить? --
Но я решилась.
Мгла редела;
На горизонт восточный бело
Легла рассвета полоса.
Мы встали и чрез полчаса,
С мгновенною отвагой трусов
И в складки теплые бурнусов
Закутавшися до лица,
Сбежали с заднего крыльца,
Вдоль окон длинного фасада
Мелькнули и, уже смелей,
Достигнув середины сада,
Помчались по снегу аллеи
И в сильной донеслись тревоге
До павильона: на пороге
Ждал мой поклонник, ввел нас в дверь,
И начал бред души мятежной,
И тягость жизни безнадежной,
И горе внутренних потерь,
И боль безумного порыва
Он излагать красноречиво.
Но грустные его слова
Мне как-то холодно звучали:
Сама теперь уже была ли,
Победой опьянев сперва,
Я вновь душой почти трезва?
К излитию его печали
Благоприятствовал ли бал
И шла ли света обстановка?
Обоим было нам неловко.
Мне снова говорить он стал
О смерти от черкесской пули,
Которой он подставит грудь;
И оба, захотев вздохнуть,
Украдкой мы слегка зевнули.
Всё как-то тут не шло на лад.
Он уже этому свиданью
Был, вероятно, сам не рад.
Прибегнув наконец к молчанью,
Мы сели. На него была
И на себя я тайно зла;
Моя мгновенная причуда
Казалась мне теперь смешна.
Вдруг Даша с кресел у окна
Вскочила:
"Идут!"
-- "Кто?.. Откуда?" --
Вскричала я, шагнув вперед.
Сияньем ранним небосклона
Блестел пруда прозрачный лед
Напротив окон павильона.
Скользя сквозь ив прибрежных ряд,
В единый миг мой быстрый взгляд
По снежному пронесся парку:
Шел медленно, покрыт плащом,
С другим мужчиною вдвоем
Немецкий граф, куря сигарку;
На дали, блещущей зарей,
Темнел их стана очерк резкий.
Граф, точно, и моряк одесский,
С ним дружный. Этою порой?
Зачем им?.. Скрыты занавеской,
Глядели в страхе мы с сестрой.
Остановившись у площадки
Поодаль, граф взглянул вокруг,--
И содрогнулася я вдруг
От грозной мысли, от догадки
Внезапной... Этот спор в углу
С Вадимом, как вчера к столу
Я мимо шла из залы бальной...
Он ждет здесь... Боже мой!.. Ужель?..
Виднелся -плащ в аллее дальной
И офицерская шинель.
Навстречу граф ступил удало
Два, три шага... я понимала,
Я громко вскрикнула: "Дуэль!.."
В сопровождении майора
Поспешно Чецкий шел туда,
Где молча ждали те, и скоро
Среди площадки, у пруда,
Все четверо сошлись, готовы,
Угрюмы. -- Бросилась я в дверь,
Забыв про всё. "Куда вы? что вы?
К чему идти вам к ним теперь! --
Сказал, меня остановляя,
Гвардеец.-- Ваша цель какая?
Помочь тут, верьте, средства нет.
Нельзя вам выйти здесь чем свет.
Добра не сделавши нисколько,
Себя погубите вы только
И больше причините бед".
Меня и Даша не пускала.
Я, взоры приковав к пруду,
Старалась вспомнить всё сначала,
Понять нежданную вражду,--
И растекались, как в бреду,
Все мысли, сумрачны и зыбки.
В уме испуганном моем
Мелькнули колкие улыбки
И взгляды немца за столом,
Возможность сказанного слова,
Насмешки, замечанья злого...
Кровь стыла в жилах!.. Мне свой вздор
Здесь нес, как чопорный актер,
Герой салонный. В складной речи,
Болтал он здесь мне наизусть
Про неразгаданную грусть,
И про любовь, и гибель в сечи,
С трудом лишь, в продолженьи дня,
Свой жар поддельный сохраня, --
А там Вадим ждал смертной встречи,
Вступаясь, может, за меня!
В окно я, словно против воли,
Глядела, и от резкой боли
Дрожащая сжималась грудь;
Глядела я, не в силах взгляда
Спустить с безвестного обряда,
Не в силах тронуться, дохнуть.
Казалось мне, что о дуэли
Тут речь идет не в самом деле;
Что помешает кто-нибудь,
Что помирят их, что раздора
Меж ними важного ведь нет! --
Вот разошлись. В руках майора
Я увидала пистолет.
Он ровным шагом чрез площадку
Прошел. Вадим снимал перчатку...
Теперь, через тринадцать лет,
Еще стоит передо мною
Он, как тогда, у старых ив,
Отбросив плащ, готовый к бою,
Недвижный, губу закусив,
Поставлен тут моей виною!
А я -- я не могла помочь,
Я не могла сдержать их мщенья
И от ужасного виденья
Не смела отвернуться прочь!
Облиты ярким уже светом,
Друг в друга целя пистолетом,
Ступая тихо, шаг за шаг,
Они сходились на равнине:
Меж них блистали, в середине,
Эфесы двух воткнутых шпаг.
И я глядела, недвижима,
Безумным взором на Вадима,
В то время слыша, как во сне,
Что говорил тут кто-то мне,
Что я ни в чем не виновата,
Что даром я боюсь за брата,
Что попадает он в туза...
Глядела я во все глаза,
Всей волей мысли, всей душою.
Граф выстрелил.
Разнесся дым.
Шатаясь, левою рукою
Держал свой пистолет Вадим;
Движеньем быстрого отказа
Свидетелей отсторонил
И, с графа не спуская глаза,
С последним напряженьем сил,
Неловко целя, сдвинув брови,
Минуту простоял одну,
И капли яркой, алой крови
Пятнали снега белизну.
Стоял он, бледный призрак гроба,
Мертвец грозящий и немой...
И выстрел прогремел.
И оба
Свалились в снег передо мной.--
Я кинулась... я уж стояла,
Дрожа всем телом, перед ним
И бессознательно шептала
Одно: "Вадим!.. Вадим!.. Вадим!.."
Какие-то я помню тени
Вокруг себя и голоса.
Он двинулся; я на колени
Упала; и приподнялся
Он медленно, с улыбкой странной;
Ложилась на его черты
Печать какой-то несказанной,
Какой-то смертной красоты.
Он сжал мне руку; взгляд туманный
Бледнеющих, бессильных глаз
В меня еще вперился раз --
Не укорительно, не строго...
Стеснялось в раненой груди
Дыханье; погодя немного,
Он так вымолвил: "Поди!"
Тупым я поглядела взором
И, поведенная майором,
Пошла, не ведая куда.
Мой проводник молчал уныло.
Отшедши дальше от пруда,
Я шепотом его спросила:
"Он за меня стрелялся?" -- "Да,--
Сказал он, -- эти господа
Вас оскорбили колким словом.
Проведал Чецкий. Как? Бог весть!"
Опять в молчании суровом
Старик прошел шагов пять-шесть;
И вдруг, не в силах горе снесть,
Промолвил, обернувшись к ивам,
Где стоптан был кровавый снег:
"Сударыня, господь прости вам!
Он был хороший человек!"
Она замолкла; думы жало
Впилось глубоко в сердце ей.
В камине пламя догорало,
Порой взвиваясь из углей.
И озаряла вспышка эта
Мгновенно бронзу кабинета,
Часы богатые в углу,
Ковра цветные арабески
И у дверей, сквозь полумглу,
Отливы алой занавески.
А в зеркале был отражен
Покой безвестный и далекой,
Где при лампаде одинокой
Мерцал в тени оклад икон,
Где с уст, веселых в свете строгом,
Срывался вопль в ночной тиши,
Где изливались перед богом
Все боли тайные души.
Графиня судорожно встала,
Рукой дрожащей опахало
Схватила быстро и букет:
"Пора, поедем! я готова".
Все поднялись, раздумья злого
Стряхая неуместный след.
Пронесся легкий шум; и снова
Смолк опустелый кабинет.
Лишь с мраморного пьедестала,
Как неземной и вещий глас,
Раздался резко звон металла
И прогудел двенадцать раз.
Между 1843 и 1859
ПРИМЕЧАНИЯ
Кадриль. Впервые полностью -- "Русский вестник", 1859, январь, кн. 1, стр. 181--196; кн. 2, стр. 337--349; февраль, кн. 1, стр. 501--514 и кн. 2, стр. 691--708. До появления в "Русском вестнике" печаталась отрывками. Впервые -- отрывок из "Кадрили" появился в М, 1844, ч. 1, No 2, стр. 330--333. Он представлял начало поэмы и имел очень существенные отличия от текста "Русского вестника". Фрагмент от ст.: "Встает с богатого дивана" до ст.: "Зачем, качая головою", начинался после строки: "Как рати мавров мертвый Сид". В этом отрывке, опубликованном в М, были строки, отсутствующие в "Русском вестнике". После ст. "Она прекрасна и бела":
Стояла чудною картиной,
Как древние их мастера
Писали на цветах ковра...
Как шел к той шее лебединой
Снег лебединого пера.
После ст. "К Надине яркое жонкиль!" в M были две строки, отсутствующие в "Русском вестнике":
Таких костюмов будет мало!
Lise, эти бирюзы твои ль?
После ст. "Четыре сели красоты" были 6 строк, исключенных в тексте "Русского вестника":
Четыре рыцарские жены
С густыми кудрями до плеч;
Надменны, как германки, оны,
Пред коими, вернувшись с сеч,
Склоняли грозные бароны
Многопрославленный свой меч.
Второй отрывок из "Кадрили" -- "Рассказ Лизы" -- был напечатан в кн. "Раут. Литературный сборник в пользу Александрийского детского приюта". Издание Н. В. Сушкова, кн. 1. М., 1851, стр. 313--327, в котором были стихи, исключенные из текста "Русского вестника". После ст. 19 этой главы шли следующие строки:
Незавидно жизнь мою меж тем
Проводила я. В иное время
В голову мне помысл приходил,
Что навьючить можно только бремя
На вола, поскольку в нем есть сил,
Что нельзя жить лошади без холи
И что лишь единый человек
Может всё нести, и весь свой век,
И не пасть от всеминутной боли! ..
Как пересказать, да и к чему...
После ст. "И что я надменна и упорна" была строка:
"Как сам враг людского и не сносна".
После ст. 344 были строки:
Как задержанное возданье
За напасть, за злобное терзанье;
Как наем недобровольный свой,
Заслуженный каждою минутой
Горькой жизни, кабалой лютой,
Мукой двадцатигодовой.
После ст. 449 были следующие, завершающие отрывок строки:
Девять лет с тех пор прошло недаром:
Я уже теперь не так горда,
Как бывало; с безрассудным жаром
Справилося время; иногда
Мне на ум приходит, что едва ли
Мы вполне друг друга понимали,
Разойдясь так скоро, навсегда.
Может быть, искал он и предлога,
Каялся, ошибся, как и я;
Может быть, любить не должно строго,
Может быть, вина была моя!..
Совершенно очевидно, что отмеченные сокращения в тексте поэмы принадлежали самой Павловой, Образовавшиеся в результате этого отдельные нерифмующиеся строки не дают оснований восстанавливать изъятые из поэмы места (как это сделано в изд. 1939 г.), поскольку случаи отсутствия рифмы в некоторых стихах вообще характерны для "Кадрили". В рецензии на "Раут", появившейся в С (1851, No 5), "Рассказ Лизы" был осмеян за погрешности в языке и пародирован в стихотворении Н. А. Некрасова "Мое разочарование". Рецензия эта принадлежала И. И. Панаеву и без достаточных оснований приписывалась Некрасову (см. Полн. собр. соч., т. 9. M., 1950, стр. 222--236). На "Рассказ Лизы" появилась сочувственная рецензия в M (1851, No 5), на которую враждебно откликнулся Панаев в С (1851, No 7). Публикуя в "Русском вестнике" полный текст поэмы, Павлова учла некоторые замечания своих критиков -- внесла в него ряд исправлений. Так, она, например, внесла изменения в следующие строки текста "Раута":
. . .Я счастье это
Заплатила б всем богатством света,
Радостями жизни, кровью жил.
Публикация целой поэмы в "Русском вестнике" вызвала лишь одну отрицательную рецензию в "Искре" (1859, No 24).
<Вступление> ("Для маскарада уж одета..."). Я кладу на гроб певца. Е. А. Баратынский умер в 1844 г. Жонкиль -- декоративные цветы, вид нарцисса. Призрак Певца-богатыря. Имеется в виду Пушкин. Десница -- правая рука. Сид -- см. стр. 568.
Рассказ Надины. Манфред и Лара -- персонажи одноименных произведений Байрона, разочарованные и мрачные герои. Карльсбад, Веймар, Баден -- города в Германии, часто навещавшиеся иностранцами. Епанча -- широкий безрукавый плащ. Сбогар -- герой романа "Жан Сбогар" (1818) французского писателя Шарля Нодье. Роб-Рой -- герой одноименного романа (1818) Вальтера Скотта.
Рассказ Лизы. Эгида (греч. миф.) -- щит Зевса; в переносном смысле -- покровительство, защита. Мясоед -- период (осенью и зимой), когда, по уставу православной церкви, верующим разрешалось есть мясо. Слушала речь Мавра Дездемона. Имеется в виду эпизод из трагедии Шекспира "Отелло", где Отелло рассказывает Дездемоне о перенесенных им испытаниях. Лакедемонское дитя. Имеется в виду легенда о мальчике из Лакедемона (Спарты), который скрывал под своей одеждой пойманных им лисят, в то время как они грызли его живот.
Рассказ Ольги. Приход Николы на Грязи -- название одной из московских церквей. Оршад -- прохладительный напиток. Кипсек -- иллюстрированный альбом. Сандрильон -- бедная, добродетельная и красивая девушка, героиня известной сказки французского писателя Шарля Перро. Субретки -- амплуа проворной и ловкой служанки, поверенной своей госпожи в европейском театре XVIII--XIX вв., здесь -- служанки. Аксельбанты -- наплечные шнуры с металлическими наконечниками; принадлежность формы некоторых военных чинов. Чичисбей -- постоянный кавалер, спутник дамы. Ловлас -- герой романа английского писателя Ричардсона "Кларисса Гарлоу, или История молодой леди" (1747--1748), имя которого стало нарицательным для обозначения соблазнителя, губителя женских сердец. Гибеллин суровый -- итальянский поэт Данте Алигьери (1265--1321), автор "Божественной комедии". Данте принимал участие в политической борьбе Флоренции на стороне партии гибеллинов.
Рассказ графини. Веласкес Диего де Сильва (1599--1660) -- испанский живописец. Как каменный он гость. Каменный гость --статуя командора в трагедии Пушкина "Каменный гость". Трианон --см. стр. 561, Мария-Антуанетта (1775--1793) -- французская королева, казненная по приговору Революционного трибунала. Шел к пирамидам иль к Ваграму Бессмертный маленький капрал -- Наполеон I, который свою военную карьеру начал с чина капрала; здесь имеется в виду поход Наполеона в Египет (1797) и битва при Ваграме (1809), где ему удалось одержать победу над австрийской армией. "Крестоносцы" Майербера -- опера итальянского композитора Джакомо Мейербера "Гугеноты", поставленная в 1836 г. Пуританец -- здесь в значении: строгий блюститель нравственности.