Павленко Петр Андреевич
Падение Берлина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

0x01 graphic

   

П. Павленко, М. Чиаурели

ПАДЕНИЕ БЕРЛИНА

Фильм "Падение Берлина" в 1950 году удостоен Сталинской премии первой степени.

На V Международном кинофестивале в Чехословакии в 1950 году фильму "Падение Берлина" присуждена первая премия фестиваля -- "Хрустальный глобус".

   Цветущее поле.
   Отдаленно возникает детская песня:
   
   Хороший день, земля в цвету.
   Цветы растут и я расту,
   Цветок взойдет и опадет,
   А мне расти из года в год.
   
   Дети проходят, взявшись за руки, и поют:
   
   Земле цвести
   И нам расти.
   Весенним и прекрасным днем
   О счастье давай споем,
   О счастье, о весне
   В нашей солнечной стране...
   
   Среди ребят учительница Наташа Румянцева:
   -- Пошли, ребята, пошли. На завод опоздаем...
   Ребята берутся за руки и вместе с Наташей поют:
   
   Хороший день, земля в цвету.
   Цветы растут и я расту...
   
   Очертания гигантского завода и рядом с ним живописного заводского поселка выступают на фоне утреннего неба. Вот-вот рассветет. Даже птицы -- и те еще не проснулись как следует и только сонно отряхиваются в нежной весенней зелени деревьев.
   Но вот тишину раздвинул могучий низкий голос заводского гудка. Его октава величественно всколыхнула воздух, как хорал.
   Зачирикали птицы.
   Кудлатый пес, со стоном зевнув, нехотя вылез из своей будки и заспанными глазами огляделся.
   Где-то вдали зазвучало радио.
   День начался, хотя солнце еще не взошло.
   
   Мартеновский цех.
   Блеск расплавленного металла слепит глаза. Выпуск плавки. Огнедышащая струя металла льется в ковш.
   Едва различимые фигуры сталеваров в спецовках, рукавицах и синих очках движутся у пылающих печей.
   Молодой сталевар, сдвинув на лоб очки, присаживается и вытирает лицо.
   Свет пламени играет на его одежде. Кажется, что она сейчас вспыхнет.
   К сталевару подбегает редактор стенгазеты Зайченко со свежим экземпляром "Красного сталевара" в руках.
   -- Алеш, -- кричит он, но сквозь шум цеха его едва слышно. -- Сколько сегодня выдал за смену? -- и показывает номер многотиражки с портретом Алексея на первой полосе. -- Вот, в героях ходишь! Вчера дал девять тонн с квадратного метра. Сегодня не подкачал?
   -- Ступай ты к чорту, -- улыбаясь говорит Алексей, -- пиши -- одиннадцать тонн с квадратного метра.
   -- У-у-у... так це ж всесвитный рекорд, Алексей, -- радостно ахнул Зайченко и заторопился, чтобы не опоздать с этой новостью.
   Мы следуем за ним по мартеновскому цеху.
   Стайка школьников, окружившая девушку-учительницу, пугливо топчется в дальнем углу. Учительница рассказывает, и ребята внимательно слушают ее.
   -- Ребята, я вам уже рассказывала, что первые металлургические заводы в России были построены царем Петром, но они были маленькие... -- говорит учительница.
   -- Наталья Васильевна, а Стаханов тоже был при царе Петре? -- прерывает ее Ленька Гуров.
   Рассмеявшись, учительница отвечает:
   -- Что ты! Стаханов родился в наше, советское время. Таких людей, как он, раньше не могло быть.
   Учительница очень молода, лет двадцати, очень красива. Ее тоненькая, почти детская фигурка выражает большую волю, лицо открытое и смелое.
   Она, видно, приготовилась к долгой беседе, но подбежавший редактор "Красного сталевара" помешал ей.
   -- Это что такое? Это что такое? -- кричит он еще издали. -- Экскурсия? А печать ничего не знает... Как же так? Некрасиво, Наталья Васильевна! -- И он пожимает ей руку, в шутку притворяясь рассерженным. -- Однако дадим заметку и об экскурсии. -- Ловко развернув лист, он начинает быстро записывать на уголке: "Школьная экскурсия тов. Румянцевой".
   Ребята, подталкивая друг друга, разглядывают тем временем портрет Алексея Иванова, лучшего сталевара завода.
   -- Ну, я бегу, Наталья Васильевна! -- говорит Зайченко. -- Алешка Иванов сегодня одиннадцать тонн дал, красота! -- И, оставив экскурсию, мчится из цеха через широкий заводской двор в контору. -- Он бежит, размахивая газетой и крича встречным: -- Одиннадцать тонн с квадратного метра!.. Всесвитный рекорд! Можете себе представить?!
   
   Секретарь директора завода Лидия Николаевна, девушка в локонах, которые так красиво и замысловато уложены на ее голове, что напоминают шоколадный торт, говорит по телефону:
   -- Нет его... да, да. Что у вас, рентген с собой? Ну, занят, потому и нет...
   Звонит второй телефон. Не кладя первой трубки, она подносит к уху вторую.
   -- Алло! Нет директора. Что? -- ее лицо вдруг краснеет. Она вскакивает в сильнейшем волнении. -- В "Правде" прочитали? Честное комсомольское? -- И, бросив телефонную трубку, она приказывает вбежавшему Зайченко: -- Костя, милый, беги к комсоргу Томашевичу, возьми "Правду", нам всегда позже всех приносят. Скорей, скорей!
   Зайченко, не понимая срочности дела, говорит ей:
   -- Я хотел Хмельницкого повидать. Алешка Иванов сегодня одиннадцать тонн дал!
   -- Оставь, Хмельницкий занят. Беги, я тебе говорю, за "Правдой". Такое случилось...
   Зайченко, которому невольно передается волнение Лидии Николаевны, исчезает, бросив свою газету, а секретарша, поправив прическу, входит в кабинет, на двери которого значится: "Директор завода".
   Хмельницкий -- грузный, здоровый человек, из рабочих, с большими руками, в которых перо кажется былинкой, углублен в работу.
   -- Василий Васильевич, -- шепчет секретарша, -- Василий Васильевич!
   -- Скройся! -- мрачно отвечает он басом, не отрываясь от работы.
   -- Василий Васильевич!
   -- Скройся, говорю тебе!
   Не скроюсь... Орденом нас наградили!
   -- Что?
   -- Орденом Трудового Красного Знамени.
   Хмельницкий, подпрыгнув, выскакивает на середину комнаты. Секретарша пробует скрыться за дверь, но он, схватив ее за руку, возвращает в кабинет.
   -- Кто сказал?
   -- В "Правде" напечатано.
   -- Где "Правда"?
   -- Да вы же никогда не читаете ее здесь, я посылаю вам на квартиру, -- лепечет Лидия Николаевна, то и дело поправляя свои локоны, а Хмельницкий продолжает держать девушку за руку.
   В кабинет директора врывается группа рабочих с возгласами "ура!". Впереди заслуженный сталевар Ермилов и комсорг Томашевич.
   Е р м и л о в. Слыхал?
   Х м е л ь н и ц к и й. Давай газету!
   Т о м а ш е в и ч. Смотрите!
   Х м е л ь н и ц к и й (читает газету). "Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении..."
   Е р м и л о в (перебивает). Алеше Иванову -- орден Ленина, тебе, Васильич, тоже. А мне "Знак".
   Раздаются возгласы рабочих:
   -- Поздравляем!.. Поздравляем директора!
   Х м е л ь н и ц к и й. Ну, поздравляю.
   Раздаются радостные крики:
   -- Качать директора!
   -- Ура!
   Хмельницкого на руках с радостными возгласами выносят из кабинета.
   
   Алексей Иванов с товарищами выходит из цеха, к нему навстречу бежит группа рабочих. Его поздравляют, аплодируют, преподносят букет цветов.
   На заводском дворе собрались сталевары. Хмельницкий стоит среди массы ликующих рабочих мартеновского цеха.
   Х м е л ь н и ц к и й. Только теперь работать надо еще лучше. (Увидел старого рабочего, подходит к нему.) А, Николай Порфирьевич, поздравляю, очень рад за вас.
   Хмельницкого окружает группа ребят с Наташей Румянцевой.
   Р е б я т а (хором). Поздравляем вас, Василий Васильевич!
   Х м е л ь н и ц к и й. Это что же, экскурсия?
   Н а т а ш а. Да.
   Х м е л ь н и ц к и й. Молодец, молодец, учительница! Вот тебе еще нагрузка, Наталья Васильевна, приходи сегодня в клуб и будешь делать доклад о товарище Иванове.
   Н а т а ш а. Как же так, Василий Васильевич? А я же о нем ничего не знаю.
   Х м е л ь н и ц к и й. Ничего, ничего, зайди к его мамаше, она тебе многое расскажет.
   И не успела Наташа вымолвить слова, как Хмельницкий уже скрылся в толпе рабочих. Наташа стоит, устремив взгляд вперед.
   
   Живописный рабочий поселок. Тихие тенистые улицы. Маленькие домики с палисадниками.
   Наташа Румянцева идет, окруженная школьниками. Они поют хором.
   Из калитки выходит Иванов в светлом костюме и в шляпе, отлично выбритый.
   -- Вы не знаете, где дом Ивановых? -- спрашивает его Наташа.
   -- Вот этот самый, -- равнодушно отвечает молодой человек, не обращая никакого внимания на учительницу и удаляясь быстрыми шагами.
   Ребята удивлены:
   -- Да это ж и был Иванов, Наталья Васильевна. Не узнали?
   Наташа входит во двор. Ребята остаются ждать ее у калитки. Они вынимают из карманов бабки, и начинается игра. Лохматый черный пес Леньки Гурова принимает деятельное участие в игре мальчиков.
   Сени. Навстречу Наташе выходит пожилая женщина.
   -- Простите, здесь живет товарищ Алексей Иванов?
   -- Да, только что вышел. Разве не встретили?.. Алеша! -- зовет она. -- Алеша!
   Смущенная Наташа удерживает ее:
   -- Не нужно, не нужно! Мне удобнее, собственно говоря, с вами.
   Ребята глядят в щели забора на то, что происходит во дворе.
   Мать Иванова и Наташа сидят под цветущей черемухой, вестницей русской весны. Старуха рассказывает:
   -- Мы спокон веков сталевары: и муж покойный был сталеваром, и батюшка мой тем же делом всю жизнь занимался, и деды наши, и прадеды. Поначалу на Урале фамилия наша жила, а потом сюда перебрались, при Сталине, как бы сказать, приглашены были делу пример показать, потому как мы люди не простые, девушка. Мы люди знатные, себе цену всегда знали. Алешенька, конечно, всех дедов своих перегнал, в большой почет вышел. Про себя он мне иной раз говорит: -- "Я, -- говорит, -- мама, сталинец". И правда, сталинец, ничего не боится, ему препятствий нету. Строптивый такой парень получился, дай ему бог счастья. Любознательный был мальчонка, до всего тянулся. Часы приметит или там гармонь -- сейчас в руки загребет, давай разбирать.
   Ребята слушают, прильнув к забору. Бабки забыты. Все их внимание приковано к рассказу матери Иванова.
   Наташа говорит:
   -- Вы все мне чудесно рассказали, Антонина Ивановна, кроме одного: когда он родился?
   -- Ох, матушка ты моя, красавица, -- говорит Антонина Ивановна, -- забыла я. Ну, да он у меня государственного рождения человек. Двадцать пятого октября, по старому стилю, тысяча девятьсот семнадцатого года -- вот когда родился. Покойный мой муж, бывало, говорил: "Ты, мать, вроде как крейсер "Аврора" -- по старому режиму сыном вдарила". И то -- вдарила! Экий сын! Правда, что снаряд -- все на свете пробьет.
   Дети удивленно шепчутся у забора:
   -- Кто это "Аврора" -- она, что ли?
   -- Да не она, а вроде... это сравнение.
   -- Сам ты сравнение! Она же старуха, а не крейсер...
   -- Вот я как дам по уху, будешь знать, кто "Аврора"!
   И затевается шумная возня, быстро переходящая в потасовку. Кто-то стукнулся спиной о забор. Забор зашатался. Закричали в несколько голосов:
   -- Подначку нельзя! Я Наталью Васильевну позову... Наталья Васильевна, Ленька рогаткой бьется!.. Наталья Васильевна!
   Наташа Румянцева прощается у ворот с матерью Иванова.
   -- Приходите вечером в клуб, -- приглашает Наташа.
   -- Приду, приду, красавица, -- говорит старуха, -- послушаю твой рассказ.
   
   Большой клуб переполнен. В президиуме Хмельницкий, Ермилов, инженеры, среди рабочих в партере Иванов. Пот льет с него ручьем. Рядом с ним товарищи -- Костя Зайченко и Томашевич.
   Наташа стоит у трибуны. Она докладывает, волнуясь:
   -- Все наше -- и сталь, которую мы варим, и машины, которые строятся из этой стали. Я счастлива, что живу в такое замечательное время и что в первых рядах моего поколения идут люди, подобные Алексею Иванову.
   Аплодисменты.
   Иванов разглядывает Румянцеву. Ему не верится, что она может сказать что-нибудь толковое.
   Костя Зайченко, аплодируя, толкает Алексея в бок:
   -- Хорошего, Лешка, себе агитатора нашел.
   Тот смущенно откашливается:
   -- Чорт ее знает, чего несет...
   Слышен голос Наташи:
   -- На его глазах создавалась наша страна. Вместе с нею мужал и крепнул характер Иванова...
   И мы пробегаем глазами по залу, по лицам сидящих.
   Вот в первом ряду Антонина Ивановна, мать Иванова, рядом с ней другие матери и отцы, старики-сталевары с медалями и орденами на груди.
   А дальше безусая молодежь, юноши и девушки, тоже с медалями и значками отличников, и совсем юнцы, фабзавучники, будущие мастера стали.
   Все народ крепкий, сильный, веселый.
   Взгляд Иванова неотступно и восторженно следит за Наташей.
   Зайченко толкает Томашевича в бок, обращая его внимание на Иванова.
   И Томашевич шепчет Алексею на ухо:
   -- Ты где же с ней успел познакомиться?
   -- Да я даже и не знаком.
   -- Откуда она о тебе знает? И любознательный, и часы починил, и то, и се...
   -- Шут ее знает. Я не знаком.
   -- Не ври. А я думал, что мы одни с Костей Зайченко по ней страдаем; оказывается, и ты нашего полку, брат.
   -- Да отстань ты! -- морщится Иванов, но взгляд его не может оторваться от Румянцевой.
   Зайченко огорченно шепчет Томашевичу:
   -- Пропал наш с тобой концерт, Витя! Слыхал, как она о нем? И герой, и человек будущего...
   -- Погоди, Костя, вот как ты споешь, а я сыграю новую вещь, она и о нас так говорить станет. Ей-богу! А это ж она по обязанности, общественная нагрузка!
   Румянцева продолжает:
   -- Я очень волнуюсь, потому что никогда не произносила речей, и я думаю, что вы тоже за меня волнуетесь. Я сейчас закончу. Вот что я хочу сказать, товарищи... Кто привел нас к победам сегодняшнего дня? Кто открыл перед нами все возможности? Вы знаете, о ком я думаю. Но я сейчас вот что хочу сказать: для меня было бы величайшим счастьем увидать его и сказать ему, что я... но поскольку это невозможно... я просто скажу: да здравствует товарищ Сталин, породивший нас для великой и счастливой жизни!
   Зал поднимается рукоплеща. Возгласы: "Да здравствует товарищ Сталин!", "Сталину -- ура!"
   
   Вестибюль клуба. Здесь очень оживленно. Появление Наташи Румянцевой, Зайченко и Томашевича встречается аплодисментами. Наташа, взволнованная выступлением, аплодисментами, говорит своим спутникам, как бы оправдываясь:
   -- Как смогла, так и сказала...
   Навстречу выходит Алексей Иванов, его мать и Ермилов.
   Наташа шепчет Томашевичу:
   -- Это его мама...
   Мать Иванова подходит к Наташе и, обняв ее, говорит:
   -- Ну и соловей, ну и оратор. Уж так уважила, так уважила нашу фамилию. Алеша, ты бы хоть спасибо сказал Наташе...
   Алексей, пожимая руку Наташе, говорит:
   -- Разрешите поблагодарить от всего сердца. Своим докладом вы меня просто в краску вогнали.
   -- Ну, что вы... Это я должна вас поблагодарить за великолепный рекорд.
   Томашевич берет под руку Наташу:
   -- Разрешите в качестве подшефного музыканта проводить вас домой.
   Алеша, отстраняя Томашевича:
   -- Нет, брат, сегодня уж буду я провожать, так сказать, в качестве подшефного сталевара.
   Все кругом смеются. Иванов берет под руку Наташу и, уходя, говорит матери:
   -- Мама, иди домой, я скоро буду.
   
   Улица перед домом Наташи. Идут Наташа и Алексей. Наташа на ходу декламирует:
   
   Что в имени тебе моем?
   Оно умрет, как шум печальной
   Волны, плеснувшей в берег дальний,
   Как звук ночной в лесу глухом...
   
   и, остановившись, смеясь, спрашивает Алексея:
   -- Кто это написал?
   Алексей, смутившись и неловко переминаясь с ноги на ногу, только промолвил:
   -- Это?..
   Наташа смеется:
   -- Это Пушкин написал.
   -- Может быть, Пушкин.
   -- А вот это? -- и, взойдя на крыльцо, Наташа декламирует:
   
   Здесь встанут стройки стенами,
   Гудками, пар, сипи.
   Мы в сотню солнц мартенами
   Воспламеним Сибирь.
   
   -- Маяковский!
   -- Правильно, -- говорит Наташа, несколько удивившись.
   -- А это ваш дом, да? -- в замешательстве обняв водосточную трубу, спрашивает Алексей.
   -- Да... Может быть, зайдете к нам?
   -- Да нет, уже поздно, -- отвечает Алексей, посмотрев на часы. Они прощаются.
   -- Большое вам спасибо, -- говорит Алексей. -- До свиданья.
   Наташа входит в дом, подходит к окну и видит, что Иванов, забыв выход из палисадника, идет вдоль дома. Выглянув из окна, она, смеясь, окликает:
   -- Товарищ Иванов, а вы не туда пошли.
   -- А где выход? -- спрашивает Алексей, подойдя к окну.
   -- Там, -- указывает на калитку Наташа.
   Иванов, порывшись в карманах, достает два билета:
   -- Наталья Васильевна, пойдемте завтра на концерт. Вот у меня два билета, -- и протягивает ей билеты.
   -- Спасибо, -- говорит Наташа. -- Я с удовольствием пойду. Только вы заходите за мной.
   -- Да нет, уже вы сами приходите, я буду ждать, -- смущаясь, отвечает Алексей и, снова прощаясь, наконец уходит.
   
   На концерте Алексей сидит рядом с Наташей, но, как ни странно, ему скучно и неуютно. Музыка не понятна ему и, видимо, невероятно утомляет. Желание вздремнуть так сильно, что он едва сидит. Глаза против воли смыкаются.
   -- Ох, ей-богу, хуже, чем в ночной смене! -- наконец, произносит он вслух, и Наташа, зашикав на него, беззвучно смеется.
   Она вся поглощена музыкой и тем вниманием, которое оказывал ей со сцены Томашевич. Он ей одной улыбался и кланялся, и для нее одной играл.
   
   Закончилось первое отделение, и все направляются в фойе. Томашевич не отходит от Наташи, они с увлечением говорят о Чайковском, и Алексею не удается вставить ни слова в их разговор.
   В это время подбегает Костя Зайченко, разодетый, как жених, с цветком в петлице.
   -- Выпьем по кружке? -- предлагает ему Алексей.
   -- Что ты, что ты! -- машет Зайченко руками. -- Мне сейчас выступать.
   Оставив Алексея одного, он убегает не оглядываясь.
   Подходит Хмельницкий и, окинув взглядом обстановку, сразу определяет положение.
   -- Не светит твое дело? -- спрашивает он Алексея сочувственно. -- Ну, ну, не гляди быком, я к тебе с сердцем.
   Он берет Алексея под руку.
   -- Ты смотри... не снижай темпов наступления... всем фронтом, понятно?.. Сталь музыку всегда переспорит. Держись крепче.
   Алексей неприязненным взглядом окидывает Наташу и Томашевича.
   Раздается звонок, народ повалил в зал, и Томашевич, взяв Наташу под руку, увлекает ее вместе с другими, а Алексей, прячась за спинами людей, идет следом.
   Думая, очевидно, что Иванов сбежал, Томашевич садится рядом с Наташей, а Алексей, прислонившись к боковой колонне, наблюдает за Наташей.
   На сцене поет Зайченко. Его молодой красивый голос проникает в самое сердце.
   Слеза бежит по лицу Алексея. Он не замечает ее. Он стоит, прислонив голову к колонне, и, глядя на Зайченко, мучается.
   Не песня смутила Алексея, смутила его любовь к Наташе. К ней одной тянется его душа, и Алексей не знает, дотянется ли. Новый мир нежности и красоты открылся перед ним в ее лице. Но его ли этот мир и здесь ли проходит путь настоящей жизни, этого он еще не может понять. Полюбит ли она его? Сомнения одолевают Алексея, ему думается, что счастье быть любимым не для него. И он зол на все, что препятствует ему быть рядом с Наташей.
   Наташа, издали наблюдавшая за Алексеем, обеспокоена.
   Рабочие из бригады Иванова во главе с Ермиловым обратили внимание на странное состояние Алексея.
   Ермилов, подмигивая товарищам и указывая на Ивановна глазами, говорит:
   -- А наш-то, -- того, по всему видно, в любовь ударился.
   Все тихо засмеялись. Иванов увидел устремленные на него насмешливые взгляды товарищей.
   Он стоит, сжав кулаки, и если б не стыд перед людьми, -- он бы выдрал все вихры у этого Томашевича и надвое переломал бы "проклятого" Зайченко. Тяжело дыша, он оставляет клуб и один идет по темным улицам к реке; слезы бегут по его лицу.
   Сев на берегу, он запел. У него хороший баритон, и он любит петь, только стыдится. Но сейчас, в тишине весенней ночи, под дальнее пение первых соловьев, песня его льется свободно, как разговор с самим собой.
   
   Эх ты, Ваня, Ваня... --
   
   поет он, отирая слезы.
   Ему хорошо наедине со своей тоской.
   Постепенно песня успокоила и ободрила Алексея. Он находит утешение в ее звуках, и новые надежды шевелятся в его душе.
   
   Ночь. Комната Иванова. Он сидит за столом. Развернул том Пушкина и отбросил, заглянул в стихи Лермонтова и не прочел ни строки, а потом, сжав голову руками, погрузился в чтение Маяковского.
   Мать входит к нему и сразу догадывается о причине мрачного настроения.
   -- Отказала? -- спрашивает она.
   -- Не говорил еще, -- отвечает он.
   -- Ты -- как отец, тянешь, тянешь, пока всю душу не вымотаешь. Я, знаешь, когда отец покойный за мной ухаживал, ему аж два подметных письма послала: дескать, торопитесь, а то вашу даму могут увезти в добрый час...
   -- А он?
   -- Отец-то? Шальной был, вроде как ты -- прибег, аж двери затрещали. Довела я его тогда... А может, тебе стихи ей написать? -- спрашивает мать. -- Я одного знала, он все больше стихом завораживал, вычитает где-то, себе в бумажку спишет -- и ну привораживать. Вон их у тебя сколько! Спиши, которые красивее, и пошли...
   Он молчит.
   -- Девушка чистая, хорошая, ничего не скажешь, -- вслух думает мать, -- но только не для тебя она, Алеша: ты человек рабочий, а она... из ученой семьи. Ее родитель инженер, что ли, большой...
   Сын засыпает, опершись на руки. Мать подходит к столу и читает:
   
   Литературная шатия,
   Успокойте ваши нервы.
   Отойдите -- вы мешаете
   Мобилизации и маневрам...
   
   -- Да... не подходит к нашему делу... Ну, утро вечера мудренее, -- и выходит на цыпочках, стараясь не потревожить сына.
   
   Иванов стоит в кабинете у Хмельницкого.
   -- Василий Васильевич, дай ты мне какой-нибудь отпуск или учиться пошли куда-нибудь подальше, -- не могу я тут больше.
   Хмельницкий басит:
   -- Прописал бы я тебе отпуск по шее, да вашему брату везет. В Москву вызывают. Собирайся.
   -- Я готов хоть сейчас, хоть в Москву, хоть на полюс, -- говорит Иванов. -- А кто вызывает-то?
   -- Сталин, -- отвечает Хмельницкий.
   -- Не поеду, ни за что не поеду!.. Да как же я... -- взволнованно бормочет Алексей.
   -- Поговори у меня! -- грозит Хмельницкий. -- Вместе летим. Я тебя ни на шаг не отпущу...
   -- Не поеду, -- настаивает Иванов, -- боюсь, даже представить не могу, чего я говорить буду...
   -- Чудак человек, говорить ему надо... С тобой будут говорить, а ты знай себе слушай, ума набирайся... Такое человеку счастье, а он еще ерепенится!.. Пошли, милый, самолет ждет...
   
   Сад молодо зеленеет. Цветут деревья. Поют, заливаются жаворонки в небе. Сталин поднимает голову и прислушивается.
   В белой домашней куртке Сталин обминает ногой землю вокруг только что посаженного им деревца.
   Подходит дежурный, говорит:
   -- Товарищ Сталин, прибыл по вашему вызову сталевар Иванов.
   -- Просите Иванова сюда.
   
   Алексей идет по дорожке сада. Он очень взволнован.
   -- Ей-богу, я не могу, -- говорит Алексей дежурному, -- отпустите меня, ради бога... что я... рапортовать надо или как?.. Лучше Хмельницкого вызовите, а?
   Дежурный не успевает ответить -- Сталин сам идет навстречу гостю.
   Иванов, глубоко вздохнув, останавливается. Губы его дрогнули.
   -- Здравствуйте, Виссарион Иванович, -- вымолвил он через силу, -- то есть... простите ради бога...
   Сталин смеется.
   -- Это моего отца звали Виссарионом Ивановичем, а я -- Иосиф Виссарионович... Ничего, ничего... -- смеясь и повторял "Виссарион Иванович", он, обняв Иванова, ведет его в дом, где уже накрыт стол.
   
   За столом товарищи Сталин, Молотов, Калинин, Маленков. Берия, Ворошилов и Иванов. Все блюда стоят на столе. Подающих никого нет. Каждый берет сам, что ему надо.
   Иванов, чтобы не сделать какой-нибудь оплошности, ест один хлеб.
   Сталин говорит ему:
   -- Когда гость не ест, хозяину обидно. Попробуйте вот это, -- и кладет на тарелку Алексея рыбу, наливает вина в бокал.
   -- Спасибо. За ваше здоровье, товарищ Сталин, -- говорит Алексей.
   -- За мое здоровье часто пьют, -- отвечает Сталин. -- Давайте за вас выпьем, за ваши новые успехи.
   Все пьют. Берия снова наполняет бокалы и как бы вскользь замечает:
   -- Их завод только Ивановым и держится, а вообще неважно работает...
   -- Наш завод? -- Иванов не заметил шутки. Он взволнован и отвечает с достоинством: -- Наш завод сильный, народ у нас смелый, дерзкий, далеко вперед видит... Нет, не зря нас орденом наградили, товарищ Берия.
   -- Завод у них ничего, -- говорит Сталин, -- руководство только немного отстает... Верно?
   Иванов отрицательно мотнул головой.
   -- Нет! Таких директоров, как наш Хмельницкий, по всему Союзу поискать, -- произносит он уверенно, -- сталь мы даем хорошую, такую никто не дает. Так и называется у нас -- хмельницкая сталь.
   -- Сталь многие дают, но не все отдают себе отчет, для чего она и сколько ее нужно нам... У вас о войне народ что думает? -- спрашивает Молотов.
   -- Думают, что подходит она, подкатывается... -- отвечает Иванов.
   -- В будущей войне сталь будет решать все, -- говорит Сталин, -- ибо чем богаче оснащен воин, чем сильнее его техника, тем ему легче победить.
   -- Сталь-то у нас, товарищ Сталин, хорошая, а будет еще лучше, -- говорит Иванов. -- Я вот выдал первую плавку новой марки, а наш старик-сталевар Ермилов, гляди, меня через месяц-другой и перекроет. Получше плавку выдаст. А там еще кто откроется...
   -- А вы и сдадитесь? -- спрашивает Ворошилов.
   Сталин усмехается:
   -- Конечно, сдастся. Успокоится на достигнутом -- и все.
   -- Я -- на достигнутом?! -- восклицает Иванов. -- Я никогда не успокаивался на достигнутом. Да и никто из нашей молодежи не представляет себе, ну как это, например, можно без соревнования. Сталь варить -- это надо головой работать, -- заволновался он вдруг. -- Может, вам так сообщают, что, дескать, состав есть, технологический процесс указан -- точка, делай?
   -- А разве не так? -- улыбаясь, спрашивает Сталин.
   -- Не совсем так, -- отвечает Иванов, отодвигая от себя тарелки, нож, вилку, чтобы было свободнее рукам. -- Сталь -- она как живая, товарищ Сталин. Все обеспечено как будто и делаешь все по технологической инструкции, а глядишь -- брак. В чем дело?.. В том дело, я вам так скажу, чтобы сталь правильно, хорошо прокипела. Может, матери так детей не рожают, как я эту сталь. Вот как оно!.. Ходишь возле мартена, душа дрожит, все думки там, в печи, будто я сам в огне варюсь.
   Иванов останавливается.
   -- Рассказывайте, рассказывайте, -- говорит Сталин, придвигая к Иванову его тарелку, но тот, не замечая, отодвигает ее в порыве нахлынувшего красноречия.
   -- А когда плавка готова, гляну на металл и сразу вижу, удалась или нет. Тут отца-мать забудешь. А как пошла... такая радость берет, тогда все нипочем, петь тогда охота... Тут шум, грохот, а ты поешь себе, как соловей.
   Все выходят из-за стола. Подходят к Сталину и Иванову.
   -- Вы женаты, товарищ Иванов? -- спрашивает Молотов.
   -- Приближаюсь, -- туманно отвечает Алексей.
   -- К чему это вы приближаетесь? -- спрашивает Сталин.
   -- К тому... к женитьбе приближаюсь, а не выходит. Не моей, видать, марки сталь. Если можете, помогите, товарищ Сталин, -- вздохнув и смутившись, отвечает Алексей.
   Все смеются. Сталин разводит руками:
   -- Тяжелый случай! Но если что от меня зависит, конечно, помогу. А в чем дело, по существу?
   -- Красавица! -- говорит Алексей. -- И душа чистая! И умница! А вот стихами меня замучила... Вдруг, скажем, звонит по телефону: "Алло! Алексей, Алеша! "Кавказ подо мною, один в вышине...", продолжай!" Вы понимаете?
   Сталин, смеясь, останавливает его:
   -- Что же вы?
   -- Я, конечно, не поддаюсь, насколько могу, но кто же столько стихов помнить может?
   -- А стихи между тем хорошие, -- задумчиво произносит Сталин и, прищурив глаза, негромко читает наизусть:
   
   Стою над снегами у края стремнины:
   Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
   Парит неподвижно со мной наравне.
   Отселе я вижу потоков рожденье,
   И первое грозных обвалов движенье...
   
   Иванов замирает.
   -- Значит, тоже этим занимаетесь? -- удивляется он, и лицо его становится несчастным.
   -- Ничего, не пугайтесь стихов, -- смеясь, говорит Сталин, -- постарайтесь оказаться сильнее ее в деле. Остальное все придет.
   -- Да это я сколько угодно... -- робко улыбается Иванов, -- а только не светит мое дело. Вы уж извините меня, товарищ Сталин! Может, я чего не так сказал.
   Сталин кладет руку на плечо Иванова.
   -- Мы свои люди, мы все друг другу можем сказать... Передайте привет сталеварам. Наша просьба -- не успокаиваться, не почивать на лаврах, добиваться новых успехов... Это важно и в личной жизни.
   Иванов прощается.
   -- Нам, сталеварам, верьте, -- говорит он Сталину, -- не подведем, на сто очков всех этих заграничных обставим. Точно вам говорю. -- Он идет, но тотчас возвращается. -- Спасибо за все, товарищ Сталин. -- Пожимает руку. -- Спасибо! -- и быстро уходит из столовой.
   
   Рассвет. Степь, золотистая от созревших хлебов. Пшеница в рост человека, поблескивая росинками, невнятно шелестит на ветру.
   Жаворонки взвиваются к небу и исчезают в нем с песнями. Кажется, поет воздух.
   Алексей и Наташа, прижавшись друг к другу, молча идут по узкой тропинке между стенами хлеба. Вдали видны комбайны.
   -- Я так люблю тебя, Алеша... Алексей, что мне кажется... вся жизнь моя и всех людей стала втрое лучше и интересней с тех пор, как я полюбила тебя...
   -- А ты знаешь, я Сталину рассказал о том, как люблю тебя...
   -- Ты с ума сошел!.. А он что?
   -- Не бойтесь, говорит, стихов, любите ее, и она вас будет любить...
   -- Выдумываешь ты все... никогда не поверю.
   -- Ей-богу, если, говорит, она вас любить не будет, мне напишите...
   Обняв Алексея, Наташа спрашивает:
   -- Ну и что же, будешь писать?..
   Ничего не ответив, Алеша молча берет ее голову в руки и целует ее глаза, лицо.
   Она жмурится, как от яркого света, а потом крепко закрывает глаза.
   Алеша отходит в сторону, скрывается в густых хлебах и поет:
   
   Эх ты, Ваня...
   
   Наташа сначала даже растерялась. Она не сразу понимает, что происходит с Алексеем, а Алексей не может поверить в свое счастье.
   Он идет и поет, и в песне его такая сила, такой простор, который приходит раз в жизни, в час торжества души.
   Наташа следует за Алексеем, не нагоняя его, потом притаилась среди колосьев -- пусть-ка теперь поищет ее!..
   
   На горизонте заурчало что-то громоподобное. Глухие взрывы невидимой грозы потрясли землю, хотя небо безоблачно. Где-то высоко-высоко прошли самолеты.
   Наташа, закинув голову, оглядывает небо. От самолетов оторвались блестящие капельки... и понеслись вниз. Ей очень интересно и совсем не страшно. Вдруг подпрыгнула земля в ужасном грохоте, и жаркая волна ударила в хлеб и повалила его. Взметнулось пламя. Сухая пшеница затрещала тут и там. Низкий черный дым заволок поле.
   Вдруг еще удар, и еще.
   Загорелось во многих местах.
   Наташа бежит, ничего не понимая. Платье ее черно и в клочьях, волосы разметались. Она кричит:
   -- Алеша, милый, что это?..
   Но огонь с громким треском пожирает хлеб, и ее голоса не слышно.
   Алексей уже мчится к ней сквозь горящую стену хлеба.
   Он подхватывает ее на руки и несет...
   Над поселком и заводом стоит черная туча.
   Алексей несет Наташу по горящим улицам поселка. Повсюду раненые. Мечется, мыча, перепуганный скот. Деревья лежат поперек улиц. Дым и пламя вырываются из заводских корпусов.
   Силы Алексея иссякли. Он шатается. Несколько раз прислоняется к телеграфным столбам, чтобы не упасть. Собрав последние силы, Алексей бежит со своей ношей домой.
   Мать выглянула из двери, зовет его, -- и вдруг удар, Алексей падает, но глаза его успевают увидеть загоревшийся родной дом и лицо матери, полное отчаяния и боли.
   Он слышит ее зов:
   -- А-ле-ша!..
   
   По улицам горящего города мчатся немецкие мотоциклисты. За ними танки.
   
   Площадь заводского городка. Молчаливая толпа жителей. Среди них Наташа. Под балконом немецкий офицер, не торопясь, продолжает речь.
   Он говорит:
   -- Порьядок от германской армии ист очень гуманный. Руський народ -- народ славяньский, сам жить не может. Мы дадим новый порьядок.
   Кто-то негромко свистнул.
   Немец смотрит: перед ним стоит хмурая толпа. Он замечает в толпе мальчишку-ремесленника и обращается к нему с добродушной улыбкой:
   -- Кто сделал небольшенький свист? Ты, мальшик?
   -- Я, -- говорит Ленька, выступая вперед.
   -- Нехорошо. Я давал первый урок. Ты нарушил порьядок.
   -- Я братишку позвал, -- отвечает Ленька.
   -- Я понимай, -- говорит немец. -- Фюр эрсте раз будем сделать один показ.
   Офицер поднимает руку. С балкона спускают веревку с петлей. Офицер сам надевает мальчику петлю на шею. Тот не очень испуган и не ожидает больших неприятностей.
   Немец делает знак, веревка подымается. Мальчик хрипло вскрикивает.
   В толпе движение.
   Кричит Наташа:
   -- Что мы стоим? Товарищи, это звери!.. Убивайте их!
   Безоружные люди бросаются на немцев.
   
   Яблоко лежит на столике перед госпитальной койкой.
   Иванов открывает глаза, смотрит.
   Косая полоса осеннего солнца врывается в комнату, освещает столик и яблоко.
   -- Яблоко? -- удивленно шепчет Иванов.
   -- Алеша! -- слышит он шопот и узнает голос.
   -- Зайченко? Я где? -- спрашивает Иванов.
   -- В госпитале. Уж мы тебя искали, искали...
   -- Наташа где? -- перебивает Иванов.
   -- Про что ты спрашиваешь, Алеша? Нимець пид Москвой!
   Иванов закрывает глаза. Слеза катится по его щеке.
   -- Как под Москвой? А Сталин где?
   -- А Сталин в Москви, -- отвечает Зайченко. -- Тильки на него одного надежду держим. Як Сталин из Москвы, так всему конец!
   -- Как же немцы под Москвой? -- говорит Иванов, открывая глаза.
   -- Осень, Алеша. Три месяца ты пролежал...
   -- Наташа, -- опять спрашивает Иванов, -- Наташа где?
   -- Наши говорят -- Леньку Гурова немцы повесили. Тут Наташа на них бросилась... Увезли ее в Германию... пропала Наташа. Нам надо на завод пробиваться, производство налаживать в тылу.
   Иванов открывает глаза:
   -- Наташа в Германии, в плену? Ну, мое производство теперь -- мертвых фрицев делать! -- и Иванов, вскочив с койки, рванулся из палаты.
   -- Алеша, куда ты? Стой! -- кричит Зайченко вдогонку Алексею и бежит вслед за ним. -- Тебе на завод надо ехать... Стой!
   
   Ночь. Кремль. Бьют куранты.
   В кабинете товарища Сталина совещание. Присутствуют Сталин, Молотов, Василевский, Жуков.
   Жуков докладывает перед картой Подмосковья:
   -- Немцы накапливают силы. Разведка указывает -- к северо-западу от Москвы подтягиваются третья и четвертая танковые группы Готта и Хюпнера.
   С т а л и н. Да... хотят Москву взять в клещи. Молниеносный удар у них провалился, так теперь они хотят взять концентрическим наступлением... (Жукову.) Дальше.
   Ж у к о в. В центре 4-я немецкая армия тоже получает подкрепление. На юге, против Тулы, 2-я танковая армия Гудериана получает новую материальную часть. Всего, по данным разведки, под Москвой набирается до полусотни дивизий. Видимо, немцы готовятся к решающему удару. Судя по тому, что они сосредоточили на флангах мощные танковые группировки, удар будет нанесен одновременно с юга и с севера. Таков замысел противника.
   С т а л и н. Да... (Идет на середину комнаты.) А в распоряжении Гитлера ресурсы всего западноевропейского континента с населением свыше трехсот миллионов человек. Это не шутка... (Подходит к Жукову.) Надо продержаться, изматывая их силы, мы должны выиграть все то время, которое нам необходимо для подготовки контрнаступления.
   Ж у к о в. Понимаю, товарищ Сталин. У меня вот людей маловато и с техникой плохо. Нам бы сейчас танков -- штук полтораста.
   С т а л и н. Полтораста, говорите... возьмите пока что восемнадцать машин. И эти... бронебойки... отличное оружие.
   М о л о т о в. Прекрасное оружие...
   Ж у к о в. Тысячи три надо бы.
   С т а л и н. Три тысячи даже мало. Но пока что возьмите двести. Начнете наступать -- все дадим, ничего не пожалеем. Авантюрная стратегия Гитлера рассчитывает на панику и растерянность. Сохранить спокойствие -- это значит сорвать все их планы.
   Товарищ Сталин идет в глубь кабинета. Подходит к своему письменному столу, медленно набивает трубку.
   С т а л и н. С противотанковыми рвами не опоздаем?
   М о л о т о в. Щербаков четвертые сутки на работах -- говорит, успеем...
   С т а л и н. Берия не вернулся?
   М о л о т о в. На оборонительных рубежах.
   В а с и л е в с к и й. Товарищ Сталин, как быть с парадом?
   С т а л и н. Будет.
   В а с и л е в с к и й. Их авиация зверствует.
   С т а л и н. Завтра седьмое ноября. Всегда в этот день был парад, будет он и завтра.
   В а с и л е в с к и й. Разрешите сообщить об этом членам Политбюро?
   С т а л и н. Надо сообщить. Сообщите.
   Товарищ Сталин направляется к выходу.
   Все встают, собираясь выйти за ним.
   
   Пасмурное ноябрьское утро в Москве.
   На серой, ничем не украшенной Красной площади стоят войска. Стоит пехота в полном вооружении.
   В небе, за низкими серыми облаками, слышно гудение авиационных моторов и глухой треск пулеметных очередей.
   В небе, не прекращаясь, идет бой.
   Над площадью звонко проносится:
   -- Смирно!
   Все замирают.
   На мавзолее, как капитан на мостике корабля, появляется Сталин. Рядом с ним Молотов, Берия, Василевский, Буденный, генералы.
   -- Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники... -- начинает Сталин.
   
   И мы видим стрелковые окопы в подмосковных лесах.
   Радист поймал в эфире речь Сталина и переключает ее на рупор. Взрывом мин засыпает окопы. Бойцы ползком пробираются к рупору слушать Сталина. Их лица встревожены. Они не ожидают веселых известий. Пули взвизгивают над головами.
   -- ...рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда!.. -- слышится спокойный голос Сталина.
   И мы видим затемненные цехи прифронтового завода и измученных бессонницей людей у станков. Иные поднимаются с пола, на котором они спали, не выходя из завода.
   Станки жужжат, речь Сталина слышна сквозь гул станков.
   -- ...В тяжелых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны.
   Говорит Сталин:
   -- ...Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжелый урон...
   Под звуки Сталинского голоса идет рукопашный бой.
   -- ...Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины...
   Голос Сталина уверенно и твердо раздается над полем схватки:
   -- ...Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов.
   Летчик-истребитель включил радио и прислушивается, зорко озирая небо. И слышит вдруг:
   -- ...Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?
   Вопрос, неожиданно донесшийся с земли, застает летчика как бы врасплох.
   -- А кто сомневается, -- спрашивает он, точно вопрос обращен лично к нему. -- Побьем, факт! -- Глаза его уже ищут противника, и он ложится в крутом вираже, выходя в атаку.
   -- Николай, Сталина слышишь? -- кричит он, и голос четко отзывается:
   -- Слышу!
   А с земли доносится к ним:
   -- Сынки, Сталина слышите? Ну-ка, вместе с ним дайте фрицам!
   В воздухе перекличка голосов.
   
   По Красной площади проезжают стройными рядами автомашины. Проходят танки.
   
   Подмосковные окопы.
   Выезжают с Красной площади "катюши".
   Линия траншей. Строчит из пулемета солдат. Идет бой.
   -- ...Не так страшен чорт, как его малюют! -- слышат в окопах, и огромный, сильный солдат поднимается во весь рост. Это Иванов.
   -- А ну, браточки, -- оборачивается он к своим, -- не так страшен чорт, слышали?
   Рядом с Ивановым Зайченко.
   Над крылечком полуразрушенной деревенской избы репродуктор, покалеченный пулями. Он раскачивается на ветру, он едва держится, но голос из него льется спокойно:
   -- ...Кто может отрицать, что наша Красная Армия не раз обращала в паническое бегство хваленые немецкие войска?..
   
   В одной из комнат рейхсканцелярии, видимо, приемной Гитлера, несколько военных -- тут же Геринг -- стоят у радиоприемника и слушают речь Сталина. Кто-то шопотом переводит ее на немецкий язык.
   Внезапно рука Геринга заглушает передачу.
   Из открытых дверей комнаты виден роскошный зал, где собрались послы союзных Германии держав, папский нунций в кардинальской одежде, военные в парадной форме, корреспонденты. Здесь же приготовлен обильный завтрак.
   В момент, когда заглушили радио, Гитлер, высоко задрав голову, вбегает в зал, где, видимо, его ждали.
   Испанский генерал, щелкнув шпорами, склоняется в почтительном поклоне:
   -- Испания приветствует вас, мой фюрер! -- говорит он.
   Подходит турок, тоже военный:
   -- Президент господин Исмет Иненю поручил передать вам его искреннее восхищение победами вашего оружия!
   Японский военный:
   -- Сегодня Япония празднует вашу победу, мой фюрер.
   Кардинал обращается с приветствием к Гитлеру:
   -- Святой престол передает свое благословение немецким героям Москвы... -- Гитлер самодовольно отвечает коротким кивком головы. Кардинал продолжает: -- Святой престол давно связал свою судьбу с вашей, дорогой фюрер!
   Судя по лицу кардинала, он затеял длинную речь, но Гитлер, не любящий никого слушать, кроме самого себя, перебивает:
   -- Дорогой Арсениго, я жду папской энциклики против большевизма. Вообще, я с большим удовольствием приветствовал бы на престоле святого Петра именно вас. Вы истинный наци, Арсениго. Вам бы носить не рясу, а форму штурмовика. -- И, обращаясь к присутствующим, Гитлер торжественно изрекает: -- Господа, Москва у ног Германии. Ворота в Россию распахнуты настежь. Я перевожу часы истории на столетие вперед. С коммунизмом будет раз и навсегда покончено. Наградой за победу будут германские границы до Урала, хлеб и уголь Украины, нефть Кавказа, русские, украинские и белорусские рабы... Вот они!
   Гитлер распахивает окно и видно, как мимо рейхсканцелярии, под конвоем наглых эсэсовцев проходят русские пленные. Оборванные, избитые, крайне изнуренные, идут они, связанные друг с другом. Когда один из них падает, другие, не смея остановиться, должны тащить его за собой.
   В группе, в первых рядах, идет Наташа Румянцева. Это не та прелестная, тонкая, изящная девушка, которую мы знали до войны, а другая, ожесточенная, огрубевшая, постаревшая.
   -- Должно быть, это рейхстаг. Вот оно фашистское знамя, -- говорит Наташа.
   Массивные здания, войска, самодовольная толпа -- все вместе создает картину необычайной, помпезной торжественности.
   С ненавистью разглядывая вражескую столицу, проходят, шатаясь, советские пленные.
   -- Радуются, сволочи! Празднуют!.. Москву, говорят, взяли... -- произносит девушка, идущая рядом с Наташей.
   -- Неправда это! Не может этого быть! -- шепчет Наташа.
   Гитлер отворачивается от окна со словами:
   -- Эти рабы получат крепких немецких хозяев. Однако пора, господа, от комплиментов переходить к деловой помощи.
   Турок щелкает шпорами:
   -- Я жду решения Анкары не позже завтрашнего дня.
   Испанец щелкает шпорами:
   -- Я жду исторических директив генерала Франко сегодня вечером...
   Гитлер выходит в приемную. Дежурные вытягиваются перед ним.
   -- Иодль, какие вести с фронта? Неужели мои войска еще не вошли в Москву?
   -- Войска утомлены бесконечными боями. Перед последним ударом нужна передышка. Надо думать, русские дешево не отдадут Москвы, -- докладывает генерал Иодль.
   Гитлер перебивает его:
   -- Что? Вы говорите глупости. Русской армии нет, я ее уничтожил, кто может сопротивляться? Кучка сталинских фанатиков? Я приказал взять Москву седьмого ноября, то есть сегодня.
   Он нервно бегает по комнате.
   -- Поймайте Москву!
   Рука Геринга у приемника.
   Слышен спокойный голос Сталина:
   -- За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость!
   -- Что это? -- истерически-визгливо спрашивает Гитлер, брызгая в лица окружающих слюной, которую они не смеют стереть. -- Это что такое?
   -- Это Сталин, мой фюрер! Там, кажется, парад на Красной площади, -- растерянно отвечает Геринг.
   -- Каким образом парад? Москва при последнем издыхании, она уже в моих руках!.. Немедленно тысячу самолетов! Чорт бы вас всех побрал! Тысячу самолетов в воздух -- и на Москву!
   
   ...Взлетает в воздух множество самолетов. В небе толчея голосов:
   -- Форвертс!.. Хайль Гитлер!.. Нах Москау!.. Вася, бери второго!.. Сережка, нет патронов, иду на таран!.. Хох... Молодец, Сережка, молодец!.. Нах Москау... Иван Васильевич, заходи справа!.. Форвертс, форвертс!.. Жги, жги!.. Не жалей!..
   
   НИ ОДИН НЕМЕЦКИЙ САМОЛЕТ НЕ ПРОРВАЛСЯ К МОСКВЕ.
   
   На мавзолее Сталин спокойно заканчивает историческую речь:
   -- Под знаменем Ленина -- вперед, к победе! И войска с Красной площади идут на фронт.
   
   Снежные поля Подмосковья усеяны разгромленной немецкой техникой, трупами.
   
   НИ ОДИН НЕМЕЦКИЙ ЗАХВАТЧИК НЕ ПРОШЕЛ К МОСКВЕ.
   
   Кабинет Гитлера.
   Гитлер в темном эсэсовском мундире, плечи которого густо усыпаны перхотью, неистово кричит на Браухича:
   -- Ничтожество! Я сделал из вас фельдмаршала не для того, чтобы вы проиграли так отлично начатую войну...
   Вблизи огромного письменного стола стоят Геринг, Геббельс, Борман и военные: Браухич, Кейтель, Иодль, Рундштедт, фон Бок и начальник генерального штаба Гальдер.
   -- Мой фюрер, если мы вспомним вещие слова великого Фридриха, предостерегавшего от вторжения в Россию... -- спокойно говорит Браухич.
   -- Я не хочу вспоминать вашего Фридриха!
   -- Также и Бисмарк предостерегал не итти на Восток.
   -- Я не знаю, что завещал вам Бисмарк, я знаю, что начертал вам я! На моем знамени одно слово: "Вперед!" Вы не читали "Майн кампф"!
   Браухич, обменявшись быстрым взглядом с генералами, говорит:
   -- Мой фюрер, на Востоке наступило некоторое затишье, и я считал бы необходимым воспользоваться им...
   -- Да, да... воспользоваться непременно, это хорошо, -- соглашается Гитлер. -- Что предлагаете?
   -- Воспользоваться как можно скорее, мой фюрер, и оттянуть наши армии из России...
   -- Что?
   -- ...хотя бы на линию Березины, чтобы подготовиться к весеннему удару.
   -- Вы в своем уме, Браухич, или вас пора уже отправить в сумасшедший дом? Оттянуть армии из России? Стоило начинать войну!
   -- Война с Россией, мой фюрер, -- это такая война, которую знаешь, как начать, и не знаешь, как кончить, -- настаивает Браухич. -- Вы обещали нам, мой фюрер, политический распад Советского государства -- только это и вело нас в поля России. Но распада нет, мой фюрер, я сказал бы, -- наоборот... Воевать придется долго, и воевать надо серьезно.
   -- Браухич, замолчите! В моих руках вся индустрия Европы, все ее жизненные ресурсы. В Америке деловые круги поддерживают нас. Вы понимаете, кулак какой силы я занес над этой азиатской страной, уже потерявшей цвет своей армии? Что может устоять передо мной?.. Это зима задержала меня, а не русские. Зима! И вы, Браухич, маловер и трус...
   -- Не зима нас задержала, мой фюрер, а...
   Гитлер сжимает кулаки:
   -- Браухич, вы изменник!.. -- истерически кричит он. -- Дезертир!.. Победа мной указана и должна быть добыта!
   Гитлер, беснуясь, бегает у стола, внезапно останавливается, обращается к Рундштедту:
   -- Рундштедт, примите главное командование.
   Р у н д ш т е д т. Мой фюрер, я не могу принять вашего назначения... Воевать с Россией -- это безумие. Если мы не могли победить ее в 1914 году, когда она была отсталой и зависимой, то тем более мы не сможем добиться успеха сейчас.
   Г и т л е р. Это еще что?
   Р у н д ш т е д т. Стратегический план германского командования на Востоке потерпел крах.
   Г и т л е р. Ах, вот как! Заговор?.. Отлично... Я, я научу вас, как следует воевать... Я возглавлю армию... Кейтель!.. Будете со мной... Доктрина молниеносной войны изложена в моей книге, надо только уметь читать...
   После короткой паузы он продолжает:
   -- Коммунизм -- враг не только Германии... Мы -- авангард. Мы нужны и Англии и Америке. Неужели вы серьезно думаете, что Черчилль искренне держит сторону Сталина? Вы, господа генералы, травмированы Россией, хотя находитесь на русской земле. -- Сжимает кулаки. Лицо наливается кровью. -- Собрать все, что можно. Выжать Европу, как лимон. Итальянцев, румын, венгров -- всех в огонь. Кликнуть клич в Испании, во Франции, в Швеции, Турции... Крестовый поход! Я возглавлю... В Лондоне и Вашингтоне должны понять, что я делаю их дело. Вы слышите меня? Их дело!..
   Он шатается от кликушеского возбуждения. Геббельс подобострастно, соболезнующе обращается к Гитлеру:
   -- Вы устали, мой фюрер, вам следует отдохнуть.
   -- Да, конечно, мой фюрер, -- вторит Геринг.
   -- Да, да, -- Гитлер трет лоб. -- Я должен отдохнуть...
   
   Будуар Евы Браун.
   Золотистые волосы, убранные, как драгоценность, кукольно красивое лицо, не омрачаемое ни единой мыслью, изящные руки в кольцах...
   Такова Ева Браун.
   Гитлер устроился напротив нее, жуя пирожок, и его полный восторга взгляд не может оторваться от Евы.
   Большое удовольствие, которое он получает, наслаждаясь пирожками и разглядывая свою любовницу, мало-помалу успокаивает его. И все же он время от времени возвращается к мрачным мыслям.
   -- Успокойся, Адольф, -- мягко говорит Браун.
   Он улыбается, кладет голову на ее колени.
   -- Знаешь, Ева, я в конце концов разрушу Москву! Если бы не зима, я был бы уже в Москве, но я еще буду в ней. Я! -- произносит он страстным шопотом и продолжает жевать пирожок.
   -- Конечно, милый, ты все можешь, -- она стряхивает перхоть с его мундира и перебирает рукою волосы. -- Ты должен ежедневно мыть голову тем эликсиром, что я тебе дала. Покажи ногти! Ай-ай-ай! -- и, вынув из волос шпильку, начинает чистить ему грязные ногти.
   -- Я выгоню русских в леса Сибири! -- говорит Гитлер.
   -- Ну да, ну да, натюрлих. Только не волнуйся и будь всегда чистеньким, красивым, -- говорит Ева Браун и протягивает Гитлеру пирожок.
   -- Войну, Ева, я закончу в Сталинграде. Это будет символом -- покончить со Сталиным в Сталинграде. Ты не находишь?
   -- О, натюрлих, только ты один мог придумать такой ход!
   -- Да, я один, это верно, -- соглашается Гитлер. -- Это гениально -- покончить со Сталиным в Сталинграде...
   И он стремительно выходит из комнаты.
   
   Вбежав в свой кабинет, где его терпеливо ждут генералы, Гитлер подходит к огромной карте Советского Союза и, обхватив ее руками с севера и с юга, кричит:
   -- Я возьму Россию в гигантские клещи. Смотрите!.. Я разорву ее пополам на Волге... Я задушу Москву...
   К е й т е л ь. Колоссально!.. Это поистине замысел гения, мой фюрер!
   Р у н д ш т е д т. Мы не в состоянии, мой фюрер, нанести в этом году несколько одновременных ударов.
   Г и т л е р. Не говорите мне этого. Я нанесу один удар с юга, но он будет смертелен.
   Он обращается к Иодлю:
   -- Скажите, Иодль, сколько дивизий мы можем бросить к Волге?
   И о д л ь (угодливо). Всю группу Паулюса, всю группу Манштейна, всю группу Клейста.
   Г и т л е р. И румын, и итальянцев, и всех, всех... К станкам поставим пленных. Подготовьте приказ. Паулюса -- к Волге, Клейста -- на Кавказ. И вы увидите, чем это кончится. Я задушу Москву.
   Г е р и н г. Наши ресурсы, мой фюрер, на исходе... трудно подготовить большое наступление.
   Г и т л е р. За бензин отвечает "Фарбениндустри". А что думают эти ваши тупоголовые англичане, задерживая шведский вольфрам? Они думают, что я лью кровь немцев для их удовольствия? Пусть дадут хром и вольфрам, иначе я заключу сепаратный мир с большевиками и пущу их в Европу...
   Г е р и н г. Мой фюрер, я предусмотрительно вызвал Чарльза Бедстона, представителя английских фирм в Швеции. Он тесно связан с правящими кругами Англии.
   
   Замок Геринга. Дождливый день. Подъезжает закрытая машина, и пассажир в пальто с поднятым меховым воротником быстро, не желая быть узнанным, входит в вестибюль.
   Слуга встречает его молчаливым поклоном.
   Гостя ведут наверх. Он не снимает пальто, и мы пока не видим его лица.
   Лакей стучит в дверь. Она открывается изнутри, на пороге ее появляется Геринг. Его мясистое лицо расплывается в угодливой улыбке:
   -- Я чрезвычайно рад, что вы откликнулись на мое приглашение, -- и он радушно вводит гостя в роскошный кабинет, сам помогает ему снять пальто и усаживает в глубокое кресло у пылающего камина.
   Кабинет убран с королевской роскошью. Персидские и туркменские ковры, хрусталь и фарфор. На стенах картины русских и французских художников. Гость не без удивления разглядывает сокровища. Геринг самодовольно знакомит с ними гостя.
   -- Это из Киевского музея, -- говорит он. -- А это из Лувра... Это подарок Вены... Это Муссолини прислал из Венеции...
   Гость садится в кресло, говоря:
   -- Весь мир в вашем замке.
   -- Пока только Европа, -- смеясь, отвечает Геринг.
   Гость медленно набивает трубку и с удовольствием затягивается, грея ноги у огня.
   Геринг наливает ему рюмку коньяку.
   -- Французский, -- прибавляет он, -- подарок Петэна.
   Гость -- высокий, красивый англичанин лет сорока пяти.
   -- Признаться, -- сухо произносит он, -- я без особой охоты отправлялся из Лондона в это путешествие, третье по счету, как вы, вероятно, помните, дорогой Геринг.
   Геринг беспомощно разводит руками и придвигает гостю ящик с сигарами.
   -- Война на Востоке давно была бы закончена, приди Гитлер и англичане к соглашению в прошлом году, -- продолжает гость раздраженно и высокомерно. -- Надеюсь, вы меня вызвали не по этому вопросу? -- И добавляет: -- Сегодня события вне нашей воли. Хозяин положения -- Сталин, как вам должно быть понятно.
   -- Я хотел вас видеть, дорогой Бедстон, конечно, не только как старого друга. Мой интерес к вам несколько шире.
   Лакей вносит поднос с кофе.
   Когда лакей исчезает, Геринг вполголоса обращается к гостю:
   -- Я пригласил вас, дорогой Бедстон, чтобы в качестве старого друга Англии просить о личном одолжении.
   -- Уж не хотите ли вы прокатиться к нам, подобно Гессу? -- посмеивается англичанин.
   -- О, нет, нет, -- хохочет Геринг, -- еще не изобретен парашют, который был бы способен меня выдержать!
   Грохот зениток доносится до сидящих. Быстро входит лакей.
   -- Американцы. Большой налет, -- коротко сообщает он.
   Глядя на гостя, Геринг невольно прислушивается к тому, что происходит вне замка, и его только что улыбавшееся лицо выражает сейчас откровенное беспокойство и страх.
   -- Мы можем пройти вниз... -- учтиво предлагает Геринг, но гость спокойно отказывается:
   -- Эти американские дневные налеты, по-моему, одна реклама... Продолжайте, пожалуйста...
   -- Я прошу у вас личного одолжения... Моя сегодняшняя просьба заключается в следующем: Сталинград пожирает все наши резервы, все запасы. Для нового наступления нам дозарезу необходимы танки. Для легирования стали нужны, как вы знаете, хром и вольфрам. Турция дает недостаточно. Во имя спасения западной цивилизации от большевизма вы нам должны помочь, Бедстон. Мы ведь делаем не только германское дело.
   Гость задумывается:
   -- Плохо воюете, Геринг. Надо отстранить вашего сумасшедшего... Не забывайте, что перед вами Сталин -- великий полководец.
   -- Германия вложила такой огромный материальный пай в Гитлера, что менять его поздно... -- замечает Геринг, -- да, кроме того, он имеет влияние на обывателя.
   -- Скажите мне откровенно, Геринг, вы возьмете когда-нибудь Сталинград? -- спрашивает англичанин. -- Весы войны колеблются -- и не в вашу пользу, а мы сделали для вас все, что могли. Второго фронта ведь нет... И я не знаю, когда он будет... Цените это.
   -- Мы это ценим. Сталинград будет наш. Адольф заявил об этом публично... Потеря Днепра, Дона, Волги будет означать для Советского Союза то же, что означала бы для Германии потеря Рейна, Эльбы, Одера и Дуная. Никакая человеческая сила нас оттуда не выгонит. Поверьте мне, Сталинград будет взят.
   -- Когда?
   -- Как только получим от вас хром и вольфрам.
   -- Сколько?
   -- Двадцать тысяч тонн, Бедстон, и как можно скорее.
   -- Немыслимо...
   Геринг наполнил бокалы.
   -- Мы не должны торговаться, -- произносит Геринг уже не просительно, а строго. -- Не забывайте -- мы ваш форпост. Если мы не справимся сейчас с Россией, вам и Америке придется начинать все сначала.
   -- Не читайте мне нравоучений, Геринг.
   Г е р и н г. Где и как? Прошу учесть срочность дела!..
   Б е д с т о н. В Стокгольме. Представитель "Армстронг Виккерс" будет ждать представителя Круппа.
   Геринг поднимает свой бокал.
   -- За наш Сталинград! -- говорит он улыбаясь.
   -- За вас в Сталинграде! -- отвечает гость. -- Как говорится по-русски, -- ура!
   Оба молча пьют.
   
   -- Ура-а-а! Ура-а-а! -- слышится отовсюду.
   Идет ожесточенный бой.
   То и дело вспыхивающие ракеты освещают землю неровным светом. В небе шарят прожекторы. Взметая снег и землю, рвутся снаряды.
   Крутой берег Волги, изрезанный блиндажами, вздрагивает и осыпается. Идет дождь осколков. Противотанковые орудия ведут бешеный огонь по немецким танкам.
   
   ВЕЛИКАЯ СТАЛИНГРАДСКАЯ БИТВА, ЗНАМЕНУЯ НАЧАЛО НОВОГО ЭТАПА ВОЙНЫ, ПРИБЛИЖАЛАСЬ К КОНЦУ...
   
   Поле гигантского танкового сражения.
   Немецкий танк, переползая через развалины, идет прямо на Иванова.
   Иванов бросает связку гранат, но не попадает. Танк надвигается на него.
   Придя в ярость, Иванов решительным броском вскакивает на танк и стреляет из пистолета в одну из бойниц.
   Начинается жестокая, безумная схватка человека с машиной, напоминающая единоборство Мцыри с барсом.
   Танк поднимается на развалины и спускается с них, точно пытается стряхнуть с себя смельчака, а он упорно стреляет в бойницы.
   Вдруг Иванов вспомнил, что где-то у него еще осталась одна ручная граната. Он бросает ее в разбитую смотровую щель.
   Раздается взрыв внутри танка; он останавливается и, окутавшись дымом, загорается.
   Изможденный Иванов лежит на броне, дымится одежда на нем.
   -- Алексей, слезай! Взорвется! -- кричат Зайченко и Юсупов и, видя, что товарищ не двигается, стаскивают его.
   -- Десятый за одни сутки!.. -- кричит Юсупов на ухо Иванову и вместе с Зайченко ведет его к берегу.
   По лицу Иванова струится кровь, волосы и руки опалены, он едва идет.
   -- Пойдем к Волге, обмоешь кровь, -- говорит ему Зайченко.
   -- Куда? -- хрипит он. -- Не пойду... Давайте, ребята, назад. За Волгой мне делать нечего.
   -- Небольшой перевязка сделают, -- увещевает Юсупов. -- Хороший бой имели, Алеша. Говорят, Сталин здесь...
   Алексей Иванов останавливается:
   -- Если он здесь, чего же мы за реку идем? Сталина здесь оставим, а сами туда? Нет, брат, это не тот закон.
   И он, несмотря на протесты Зайченко и Юсупова, идет обратно.
   -- Командующий... Чуйков!.. -- вдруг шепнул Зайченко.
   Высокий, крепко сложенный генерал идет навстречу Иванову.
   -- Здравствуйте, товарищи! -- говорит генерал Чуйков.
   -- Здравствуйте, -- чеканно отвечают в один голос бойцы.
   -- Здорово дрались, ребята! Мы наблюдали за вами. Особенно вы, товарищ гвардии сержант. Ваш подвиг -- пример для всех.
   Иванов, набравшись смелости, обращается к генералу Чуйкову:
   -- Товарищ командующий, разрешите обратиться. Гвардии сержант Иванов.
   -- Пожалуйста...
   -- Слух есть, товарищ Сталин приехал, здесь находится.
   -- А было ли, товарищ Иванов, время, когда мы без Сталина находились? А? Да разве без него устояли бы? Здесь он, и всегда был с нами!.. Товарищ гвардии старший сержант!.. От имени Родины награждаю вас орденом Красного Знамени...
   Он оборачивается к сопровождающему его полковнику, берет из его рук орден и прикалывает на грудь Иванова.
   Грохот боя в это время замирает. Но где-то вдали слышно могучее "ура".
   -- А що це там за "ура" такое, товарищ командующий? -- спрашивает Зайченко.
   -- Помните слова Сталина: "Будет и на нашей улице праздник!"? Он наступил! Сегодня соединились Донской и Сталинградский фронты. Немцы взяты в гигантские клещи. Это -- великий перелом в войне. С победой, товарищи! Сдержали мы слово, данное товарищу Сталину, и отстояли Сталинград. Спасибо всем вам, спасибо!
   -- Служим Советскому Союзу! -- дружно отвечают бойцы.
   
   Кабинет Сталина. Вечер. Огонь не зажжен. Сталин, Молотов, Калинин, Маленков и Берия слушают радиопередачу.
   Отдаленно слышится знакомый голос диктора Левитана:
   Две отборные немецкие армии, шестая и четвертая танковая, насчитывавшие свыше трехсот тысяч, перестали существовать... Пленено две тысячи пятьсот офицеров и двадцать четыре генерала с генерал-фельдмаршалом Паулюсом во главе.
   С т а л и н. Молодцы сталинградцы! Окончательно провалились все эти мольтке, шлиффены, людендорфы, кейтели. За последние тридцать лет Германия дважды оказалась битой, и не случайно.
   М о л о т о в. В сорок первом году они валили все на мороз, теперь свалят на степи и бездорожье.
   С т а л и н. Еще бы!
   М о л о т о в. Навсегда дискредитирован дутый авторитет немецкой военной мысли...
   С т а л и н. А мы повторим удар, чтобы не зазнавались. Старик Кутузов был на десять голов выше немецких барабанных генералов. Он говорил: хорошо подготовленное контрнаступление -- очень интересный вид наступления. Это они у нас пробуют второй раз. В немецкой науке об этом ничего не сказано.
   Входят Антонов, Штеменко.
   С т а л и н. Как дела со сталью?
   Б е р и я. Отлично, товарищ Сталин.
   С т а л и н. Вот это хорошо. Конечно, они пока еще будут сопротивляться, но скоро наши войска очистят от них советскую землю и начнут громить фашистские орды на их собственной территории. Теперь одна задача -- вперед и вперед!
   
   Карта фронта, передвигаются флажки. Голос диктора Левитана:
   Попытка германской армии перейти в наступление на Курском направлении закончилась для нее плачевно. Красная Армия перешла в контрнаступление по всему фронту и освободила значительную часть временно захваченных немцами советских территорий.
   
   Иванов, Зайченко и Юсупов с автоматами в руках бегут по горящей, заваленной обломками зданий улице. Немцы стреляют по ним из укрытий, идет бой за разрушенный город, в котором до войны жили Иванов и Зайченко. Все вокруг сожжено, изуродовано.
   -- Вот это наш клуб, здесь я увидел ее в первый раз, -- говорит Алексей, останавливаясь у развалин. -- А там наша школа, наташина школа... одни развалины...
   Бойцы огибают угол здания и наскакивают на фашистского офицера, наблюдающего в бинокль за боем.
   Узбек подкатывается ему под ноги, а Иванов, схватив его, взваливает себе на плечи. Они бегут дворами и садиками.
   -- Хороший "язык" взяли, -- с удовольствием восклицает Юсупов, -- штабной "язык"! Дорогу не потерял?
   -- Я тут и слепой вывернусь. Свои места, -- говорит Иванов, задыхаясь под тяжелой ношей.
   Вдруг он останавливается.
   -- Ну-ка, Юсуп, посторожи его, -- глухо произносит он и в ужасе разглядывает пепелище, на котором они находятся.
   Тем временем Юсупов деловито обыскивает, обезоруживает и связывает пленного.
   Юсупов торопит Алексея:
   -- Пойдем, дорогой, пойдем.
   -- Юсуп, Костя, да это наш дом, -- растерянно шепчет Иванов. -- Тут наша комната была... -- показывает он на воронку, из которой торчат железные ножки исковерканной кровати. -- Я, брат, тут родился. Эх, мама родная, моя старушка, что с тобой стало? -- сквозь слезы шепчет Алексей и, опустившись на землю, щекой прислоняется к пеплу родного дома.
   Немец презрительно молчит.
   Узбек говорит ему:
   -- Это, слушай, не война... Что вы делаете? Детей убиваете, женщин убиваете -- такого нигде нету. Сволочь ты, это самый верный слово будет.
   -- Я не сволочь, я есть офицер. История, ферштейст? История имеет закон. Дейчланд идет форвертс, вперед. Совет идет назад... назад. Вы -- стара эпоха... Мы -- нова эпоха, жизнь...
   Алексей Иванов поднимает Лицо с земли, оно серо от пепла и слез.
   -- Это кто сказал?
   -- Адольф Гитлер, фюрер.
   -- Ага, он так сказал? Добре...
   Узбек, нервничая, срывает с плеча автомат и направляет его на офицера:
   -- Как свинья умирать будешь! Ей-богу, клятва даю: ни один живой фриц не оставлю!.. Сюда стать!
   Алексей останавливает Юсупова:
   -- Нет, милый, мы его не убьем... Мы ему такую казнь придумаем... Ты сам откуда? -- спрашивает он офицера.
   -- Берлин. Унтер ден Линден.
   -- Ага, добро!.. Вот я как приду на твой Унтер ден Линден, кисель из твоего дома сделаю. Понял?
   -- В наш Берлин ни-ког-да война не будет. Ни-ког-да!
   Юсупов хватает офицера.
   -- У-у, шайтан, шайтан, -- кричит он, норовя задушить офицера.
   -- Погоди, Юсуп. Ты слышал, немец, что я тебе сказал? Один прах от твоего Берлина оставлю, -- голос Иванова повышается до крика: -- И не кричи тогда, что я жестокий, слышишь? Я добрый, я никого не трогал. Я к тебе не лез. Я добрый, но теперь ты, скотина, молчи, слова не вымолви. Ступай вперед!
   Бойцы пробираются к своим. Иванов оглядывается:
   -- Прощай, родной дом!
   Юсупов качает головой:
   -- Я твой политика не согласен... Если каждый фриц будем оставлять, большой себе убыток сделаем.
   -- Я хочу, чтобы он своими руками выстроил мне мой дом. Я хочу дожить до того, Юсуп, когда вот такая сволочь, как этот немец, сам скажет: "Да будет проклят Гитлер, что породил меня, да буду проклят и я, что породил Гитлера"...
   Они идут по развалинам, среди пожаров. Уличный бой еще продолжается. Куда-то на руках волокут маленькую пушку, на перекрестке стреляет пулемет, но улицы уже заполняются народом.
   Женщины бросаются к советским бойцам, обнимают Иванова, Юсупова, Зайченко, плачут у них на груди.
   -- Алеша! -- раздается вдруг крик.
   Их обступают.
   -- Вернулся?.. Иванов Алеша вернулся... живой.
   -- Нет, я еще не вернулся... Я еще иду на запад...
   Он останавливается, чтобы спросить о Наташе.
   -- Мне ничего не скажете?
   Все молчат. Только одна старуха говорит:
   -- Мы тебя считали погибшим, Алешенька, а ты жив... Может, и с хозяйкой твоей так же получится... Дай тебе господь счастья!
   Иванов машет рукой и догоняет товарищей.
   В небе мощный рокот бомбардировщиков.
   Пленный фашист поднимает голову. Иванов говорит ему:
   -- Знаешь, куда летят? На твой Берлин, на Унтер ден Линден! Чувствуй... Мы люди не жадные -- что вы нам, то и мы вам. Получите сполна!
   Навстречу им движутся танки. Вся земля покрывается танками, орудиями, конницей, пехотой. В воздухе бомбардировщики, штурмовики, истребители. На экране наплывом появляется карта военных действий, на которой оживают стрелы, указывающие пути наступления советских войск, разрезающие фронт противника.
   Слышен голос диктора:
   Советские войска с двенадцатого января перешли в наступление на фронте от реки Неман до Карпат протяжением семьсот километров. Войска генерала Черняховского вели наступление на Кенигсберг. Войска маршала Рокоссовского, действуя по северному берегу Вислы, отрезали Восточную Пруссию от центральной Германии. Маршал Жуков двигался южнее реки Вислы на Познань. Маршал Конев -- на Ченстохов -- Бреслау. Генерал Петров преодолевал Карпаты. Генерал Толбухин вел бои в Венгрии. Генерал Малиновский -- в Словакии.
   
   Генерал Антонов докладывает у карты военных действий на исторической Крымской конференции.
   
   ШЛА ИСТОРИЧЕСКАЯ ЯЛТИНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ.
   
   Открывается весь зал Ливадийского дворца, где за большим круглым столом сидят товарищ Сталин, товарищ Молотов, Рузвельт, Черчилль, их советники и референты.
   Все внимательно слушают.
   -- Вследствие неблагоприятной погоды эту операцию предполагалось начать в конце января, -- говорит генерал Антонов, -- однако ввиду тревожного положения, создавшегося на Западном фронте в связи с наступлением немцев в Арденнах против наших союзников, Верховное Командование советских войск отдало приказ начать наступление не позднее середины января.
   Переводчики склонились за спинами Рузвельта и Черчилля.
   Рузвельт следит за докладом Антонова.
   Черчилль, беспокойно ерзая на стуле, обращается к референту:
   -- Выходит, они нас спасали?
   -- Да... -- отвечает референт.
   Антонов продолжает:
   -- Немцы сосредоточили на центральном участке фронта двадцать четыре танковые дивизии. Верховное Советское Командование путем вспомогательных операций на флангах растянуло основную ударную силу немцев, и цель, намеченная Верховным Командованием советских войск при наступлении, была достигнута. Советские войска за восемнадцать дней наступления продвинулись на пятьсот семьдесят километров и вышли на реку Одер, в районе Кюстрин, разгромив сорок пять дивизий немцев. Противник потерял свыше трехсот пятидесяти тысяч солдат и офицеров пленными и не менее восьмисот тысяч убитыми. В результате наступления советских войск переброшено с Запада на Восточный фронт шестнадцать дивизий, находится в пути пять дивизий и готовы к переброске тридцать дивизий. В самое ближайшее время можно подготовить операцию для окончательного разгрома противника.
   С т а л и н. Выходит, больше пятидесяти дивизий. Мы считаем, что союзники должны ударами авиации по коммуникациям противника препятствовать переброске войск с Западного фронта и из Италии на Восток и начать наступление в первой половине февраля.
   Союзные советники и эксперты удивлены.
   Американский военный советник, взглянув на Рузвельта, говорит безапелляционно.
   -- Генерал Эйзенхауэр считает в данный момент невозможной какую-либо решительную активизацию. Наши силы в хаотическом состоянии, снабжение войск испытывает невероятные трудности...
   Перебросив сигару из одного угла рта в другой, Черчилль произносит:
   -- Рано, рано говорить сейчас о подготовке разгрома, когда англо-американскими войсками еще не преодолена линия Зигфрида, когда перед нами Рейн, неразбитые немецкие армии... Наше положение весьма серьезно.
   -- Именно сейчас обстановка для вас весьма благоприятна, -- замечает Молотов, -- немцы потерпели крупное поражение на Советском фронте. Их наступление в Арденнах приостановлено. Силы немцев на вашем фронте ослаблены в связи с переброской войск на Восток.
   -- Не спорю, но на это нужно время... -- говорит Черчилль.
   -- Как воевать, -- замечает товарищ Сталин. -- Если вести, как некоторые, бесконечную войну патрулей, можно протоптаться на месте и пять лет.
   Черчилль дымит сигарой. Его голова окутана дымом.
   -- Протоптаться... -- повторяет он. -- Если б ваши специалисты ознакомили и нас с опытом преодоления водных рубежей, мы бы уже были за Рейном. А кроме того, ваш удар не сможет быть сильнее январского. Таков железный закон войны! Закон убывания сил...
   -- Он не характерен для советской стратегии, -- спокойно замечает товарищ Сталин.
   -- То обстоятельство, -- говорит Черчилль, -- что ваши войска стоят в семидесяти-восьмидесяти километрах от Берлина, не должно внушать вашему командованию радужных надежд, господин Сталин. Борьба будет итти на территории Германии в крайне затрудненных условиях -- каналы, озера, леса, города... Немцы были гораздо ближе к Москве... Однако... мы все знаем, чем это кончилось.
   -- Наши люди научились воевать лучше немцев, -- с тем же спокойствием отвечает товарищ Сталин.
   -- Ваше наступление рискованно, когда у вас в тылу, в Курляндии тридцать немецких дивизий -- полумиллионная армия, двадцать семь дивизий в Восточной Пруссии и еще до двадцати разбросано в разных котлах. Немцы нарочно оставляют у вас в мешках крупные группировки, чтобы не дать вам возможности двигаться вперед.
   -- Тем хуже для немцев, -- отвечает товарищ Сталин. -- Тем меньше будет у них сил защищать Берлин. А эти группировки уже блокированы и обречены на гибель.
   -- Вы многим рискуете, желая войти в Берлин первыми. Если мы войдем вместе, это будет прекрасно для идеи объединенных наций, -- делает последний ход Черчилль.
   С т а л и н. Если союзное командование обеспечит должную активность на Западе, то я считаю, что мы все...
   (Референты, куда-то шедшие с бумагами, останавливаются. Все замолкают, напряженно слушают.)
   С т а л и н. ...находимся накануне сражения за Берлин.
   Ч е р ч и л л ь. Господа! Мы не готовы к последней битве. Раньше, чем наносить решающий удар, следует договориться по основным вопросам.
   С т а л и н. Я считаю, что мы о многом уже договорились, и не только здесь, но и в Тегеране.
   Р у з в е л ь т. Мне кажется, у нас нет серьезных разногласий.
   М о л о т о в. Мы договорились об оккупации Германии и контроле над ней после поражения...
   Ч е р ч и л л ь. В основном, только в основном.
   М о л о т о в. Договорились и о размерах репараций...
   Ч е р ч и л л ь. Условно... условно...
   Р у з в е л ь т. Насколько я помню, это было безусловно, а не условно. Мы единогласно высказались за "вето" и уточнили нашу общую точку зрения на западную границу Польши...
   Ч е р ч и л л ь. Условно, условно...
   С т а л и н. Как так условно? В течение тридцати лет территория Польши дважды являлась воротами войны против Советского Союза. Мы должны закрыть эти ворота созданием сильной и дружественной нам Польши. Что же тут условного? Я не могу считать свою миссию выполненной, если не обеспечу народам Польши, народам Украины и Белоруссии завоеванного их героизмом спокойствия.
   Ч е р ч и л л ь. Я не люблю торопиться... больше того, не надо торопиться.
   С т а л и н. Народы хотят мира. Мы можем и должны дать его народам как можно скорее...
   Р у з в е л ь т. И на максимально долгий срок...
   Ч е р ч и л л ь. Господин Сталин, я не могу решать исхода войны, не думая о Японии...
   Р у з в е л ь т настороженно смотрит на Сталина.
   С т а л и н. Через три месяца после разгрома Гитлера -- это я вам сказал еще в Тегеране -- можете рассчитывать на помощь советских вооруженных сил против Японии.
   Ч е р ч и л л ь. Через три? Вы думаете?
   С т а л и н. Я повторяю: через три!
   Ч е р ч и л л ь. Значит, мы договорились.
   С т а л и н. Опять условно?
   Ч е р ч и л л ь. Нет, теперь уже безусловно.
   Проходит официант с подносом, на котором бокалы с вермутом.
   С т а л и н. Прошу вас!
   Все берут стаканы.
   Ч е р ч и л л ь. У меня к вам последняя, дружеская просьба, мой боевой соратник и друг. Я прошу вас выпить за здоровье английского короля!
   С т а л и н. Короля? Я против монархии, господин Черчилль, вы это знаете.
   Ч е р ч и л л ь. Я ваш гость, господин Сталин, и я вас очень прошу выпить за здоровье короля Великобритании...
   С т а л и н. Если вам это так нужно, я могу сделать вам приятное.
   Р у з в е л ь т. За чье здоровье?
   Ч е р ч и л л ь. Я предлагаю тост за короля!
   Р у з в е л ь т. А-а... я пью за здоровье Калинина!
   Все поднимают бокалы.
   
   Москва. Кремль. Рассвет.
   Машина влетает во двор Кремля. Из машины выходит маршал Жуков, сверяет свои часы с боем курантов на Спасской башне Три часа утра.
   Следом -- вторая машина. Это приехал маршал Конев.
   Из третьей выходит маршал Рокоссовский. Они идут, оживлен но переговариваясь.
   Ж у к о в. Что-то предвидится, я полагаю.
   К о н е в. Да, что-то будет, безусловно. Зря не вызвали бы.
   Р о к о с с о в с к и й. И всех троих, главное.
   Они входят в кабинет Сталина, где за длинным столом сидят члены Политбюро: товарищи Молотов, Калинин, Маленков, Берия, Ворошилов, Каганович, Булганин, Микоян и маршал Советского Союза Василевский.
   Входит Сталин. Все встают.
   -- Прошу.
   Все садятся.
   Товарищ Сталин спрашивает:
   -- Ну, так как же, кто будет брать Берлин -- мы или союзники?
   -- Мы, товарищ Сталин! -- отвечает Жуков.
   -- Вот что сообщает агентство Рейтер, -- говорит Сталин, -- "Союзные войска продвигаются вперед почти беспрепятственно. Единственной преградой являются воронки от бомб да разрушенные мосты. Не раздается ни одного выстрела..." А вот из лондонской газеты: "Вдоль дорог идут немцы и ищут, кому бы сдаться". Это важно помнить, потому что немцы могут без боя сдать Берлин англо-американцам. По слухам, до нас дошедшим, Монтгомери создает крупную группировку для захвата Берлина.
   М о л о т о в. Обстановка, безусловно, требует принятия самых срочных мер.
   Б у л г а н и н. Я бы сказал -- немедленных...
   С т а л и н. Как у нас со снабжением армии?
   М и к о я н. Наша армия обеспечена всем необходимым, товарищ Сталин.
   С т а л и н. А как с танками, с самолетами, с горючим?
   М о л о т о в. Сколько понадобится, столько и дадим.
   Б е р и я. Задержки ни в чем не будет, товарищ Сталин.
   С т а л и н. Без американской помощи?
   Б е р и я. Без.
   С т а л и н. Без "Стандарт-ойль"?
   Б е р и я. Без.
   Все смеются.
   С т а л и н (наклоняясь к Калинину). Очень хорошее дело -- социалистическая система. Вот теперь ее надо показать во всей силе. Мы решили последний удар по Германии подготовить к шестнадцатому апреля...
   Командующие вынимают из портфелей карты фронтов. Штеменко раскладывает карту перед товарищем Сталиным.
   С т а л и н. Первый Белорусский наносит удар непосредственно по Берлину. Первый Украинский наносит его слева, с выходом основных сил севернее Лейпцига и Дрездена, и должен быть готов к борьбе за Берлин, в случае необходимости. Второй Белорусский сменит правофланговые армии товарища Жукова и начнет наступление на Штеттин-Ростокском направлении, обеспечивая удар на Берлин с севера. Каковы ваши планы и предложения?
   Первым докладывает маршал Жуков. Он развернул карту своего фронта и склонился над ней:
   -- Мой фронт растянут до моря. Если товарищ Рокоссовский сменит войска моего правого фланга, чтобы я усилил центр, то я смогу быть готовым к шестнадцатому апреля.
   С т а л и н. Ни в чем не нуждаетесь?
   Ж у к о в. Хорошо бы, конечно, усилить меня артиллерией. Я считаю, что если бы удалось создать плотность артогня в двести двадцать стволов на километр фронта, это бы сильно помогло, товарищ Сталин.
   Товарищ Сталин неторопливо вынимает записную книжечку.
   С т а л и н. Не двести двадцать стволов вам нужно на километр, а по крайней мере двести восемьдесят. И танков берите как можно больше. Все равно скоро их будем на плуги перековывать. (Сталин подходит к Жукову, Коневу и Рокоссовскому.) Сейчас не сорок первый год, сейчас всего вдоволь. Хватит у нас и танков и орудий не только на Берлинскую операцию. Значит, если товарищ Рокоссовский сменит ваш правый фланг, к шестнадцатому успеете?
   Ж у к о в. Так точно, товарищ Сталин, буду готов.
   С т а л и н (Рокоссовскому). Догнали генерала Буша? А как гнал, аж пятки сверкали.
   М и к о я н. Надо сказать, что здоровую нахлобучку устроили они фашистам.
   Б у л г а н и н. Блестяще было выполнено задание товарища Сталина.
   С т а л и н (Рокоссовскому). Как у вас дела?
   Р о к о с с о в с к и й. Войска моего фронта, товарищ Сталин, перегруппировываются у Данцига. Значит, мне предстоит все свои силы перебросить на Одер.
   С т а л и н. Главное -- уложиться в сроки, которые нам дает обстановка.
   Р о к о с с о в с к и й. Сделаю все, чтобы быть готовым к шестнадцатому апреля.
   С т а л и н (Жукову). А какими армиями собираетесь нанести главный удар?
   Ж у к о в. Армиями Берзарина, Кузнецова, Чуйкова, танками Катукова и Богданова.
   С т а л и н. Да, эти хорошо сражаются, они справятся. (Коневу.) А как у вас дела?
   К о н е в. Я только что закончил Оппельнскую операцию, товарищ Сталин. У меня третья танковая армия понесла потери, укомплектовывается, и вообще мои основные силы на левом фланге. Мне предстоит их перегруппировать вправо. Одного боюсь, что раньше двадцать пятого апреля не буду готов.
   С т а л и н. Это поздно. Уплотните свои сроки. Может быть, вам подбросить из Балтики две-три армии.
   К о н е в. Не успеют подойти, товарищ Сталин. Придется действовать наличными силами.
   С т а л и н. Учтите, что вам придется впоследствии работать и в Пражском направлении.
   К о н е в. Понимаю, товарищ Сталин.
   С т а л и н. Итак, к шестнадцатому? Готовьтесь, товарищи, к последнему сражению. Пора кончать войну, пора!
   Командующие прощаются и уходят.
   С т а л и н (Антонову). Подготовьте директивы: товарищу Жукову -- провести наступательную операцию с целью овладеть столицей Германии городом Берлином и не позднее двенадцатого-пятнадцатого дня операции выйти на реку Эльба. Товарищу Коневу -- выйти к Дрездену и Лейпцигу. Рокоссовскому пошлем директиву позже.
   
   На фоне вечернего неба -- силуэты самоходок.
   Бойцы Иванов, Зайченко, Юсупов, Кантария и Егоров в окопах. Зайченко, смеясь, продолжает рассказывать:
   -- И вы знаете, хлопцы, який у мене голос был, а? Свежий, чистый, мене ж с завода в консерваторию учиться посылали. Не эта б война проклята, так я, может, в Большом театре выступав.
   Все бойцы смеются, Егоров говорит:
   -- Слыхал, Юсуп?
   -- Алеша, Алеша, ну скажи им, ну чего они смеются! -- обращается за поддержкой Зайченко.
   -- Чего мы стоим? Шли, шли и вот стали у Одера, -- подходя к брустверу и, глядя на запад, с горечью говорит Иванов.
   -- Вперед спешит, Наташа у него в плену, в Германии, -- объясняет Зайченко товарищам и, обращаясь к Алеше, продолжает: -- Алеша, может, она еще жива.
   -- Если бы Наташа жива была... -- вздыхает Иванов.
   -- А знаете, хлопцы, с чего у меня голос пропал? -- продолжает Зайченко. -- На нервной почве...
   Все кругом смеются. Иванов вопросительно произносит:
   -- Чего стоим?
   -- А вы не смейтесь, хлопцы. Вы это зря смеетесь. Вот мы в Берлин придем, там у меня голос прорежется. Я вам всем там на рейхстаге заспиваю. Алеша, помнишь? -- И Зайченко начинает петь:
   
   Отчего я люблю тебя.
   Тихая ночь? Так...
   
   Его песня постепенно переходит в симфоническую музыку.
   
   Стоят самоходки, "катюши", танки, гаубицы с надписями на стволах: "За Сталина!", "По Берлину!", "За Родину!". Стоит мотопехота. Все застыло. Все готово и ждет сигнала.
   Из блиндажа появляется капитан Неустроев, за ним два бойца со знаменем.
   Грохот неслыханной силы оглушает землю. Девушка, сдернув чехол с прожектора, направляет сильный луч вперед, в сторону немцев. Небо вспыхнуло, точно загорелось от края до края. Юсупов углем пишет на каске: "Сталинград -- Берлин".
   Свет прожекторов, сияющий полет снарядов "катюш", взрывы у горизонта -- все смешалось в урагане огня. Распустив крылья и беспомощно щебеча, птицы побежали по земле, прижимаясь к людям.
   Захрипели, забили копытами кони. Загромыхали танки. Двинулись самоходки.
   
   НАЧАЛОСЬ ВЕЛИЧАЙШЕЕ СРАЖЕНИЕ В ИСТОРИИ ВСЕХ ВОЙН, СОВЕТСКИЕ АРМИИ НАЧАЛИ ШТУРМ БЕРЛИНА-СТОЛИЦЫ ФАШИЗМА.
   
   В этот час более четырех тысяч танков, двадцать две тысячи артиллерийских и минометных стволов, пять тысяч самолетов и сотни тысяч людей двинулись на штурм Берлина.
   Юсупов что-то прокричал на ухо Иванову, тот жестом показал, что ничего не слышит. Тогда Юсупов тоже жестом показал, что, должно быть, сейчас начнем наступать, и азартно заплясал в окопе, разбрызгивая вокруг себя воду. Невдалеке лежат Кантария и Егоров.
   Раздается команда:
   -- Егоров, Кантария, Юсупов, Иванов, Зайченко, к знамени!
   Гвардейское знамя сталинградцев с черно-оранжевыми ленточками ордена Славы выносят к бойцам.
   Кантария, Егоров, Иванов развертывают его. Портрет великого Ленина, освещаемый вспышками орудийных выстрелов, колеблемый легким ветерком, обращается к западу.
   Знамя проносят по узким окопам.
   Гвардейцы преклоняют колени и благоговейно целуют знамя.
   Вдруг стихло.
   Иванов и его товарищи уже готовы к атаке. Они вылезли из окопа и лежат на бруствере.
   ...В эфире тихо. Чей-то голос произносит:
   -- Вперед!
   И, точно эхо, это слово подхватили и на разные лады стали повторять и варьировать в воздухе:
   -- Вперед, пехота! Вася, давай!.. Истребители, в воздух! Есть в воздух!.. Вперед, на Берлин!.. До встречи в Берлине!. Который час, Зина?.. Семь... Чего семь -- вечера, утра?.. Утра, конечно... Солнце взошло... А у нас, Зина, никакого солнца не видать, такой дым.
   Иванов поднялся, крикнул:
   -- Вперед! -- и пошел с гранатой в руке.
   Восторженные крики бойцов перекрыли грохот снарядов.
   -- Ура-а-а! -- разносится по равнине.
   Теперь уже немного рассвело. Иванов оглядывается и не узнает ничего. Деревья, еще ночью покрытые розовым цветом, стоят голые, с обломанными ветвями. Сбитые воздушными волнами лепестки цветов розовым снегом устилают землю. Исчезли и поля озимых. Там, где еще вчера изумрудно зеленели пашни, сегодня чернеет вздыбленная, перепаханная снарядами, взбитая вихрями земля.
   Перегоняя пехоту, несутся орудия, танки. Не желая уступать дорогу танкам, карьером летят тачанки с пулеметами. На броне танков мелькают надписи: "За Родину!", "За великого Сталина!", "Суворов", "Кутузов", "Учительница Румянцева", "Сталевар Иванов".
   Иванов, читая надписи, хватается за грудь, кричит что-то, но танки с адским грохотом скрываются вдали. На белых стенах придорожных домов виднеются свежие надписи углем.
   Иванов подскочил, начертил штыком: "Иду напролом" и побежал вперед.
   Промчался танк с надписью на броне: "Заправился до самого Берлина!"
   Промчался другой: "Заправился до полной победы!"
   Пехотинцы провожают их завистливым смехом.
   Немецкую землю покрыли танки, пушки, минометы, "катюши" и тысячи, тысячи людей. Весь этот грозный поток несется по дорогам и полям. С самолета кажется, что бежит сама земля.
   
   Кабинет Гитлера в рейхсканцелярии. Здесь Гитлер, Геббельс, Борман, Геринг и Кребс. Настроение растерянное, подавленное. Поминутно звонят телефоны.
   Гитлер нервно шагает по кабинету. Геббельс, Борман и Кребс склонились над картой берлинского оборонительного района.
   Геринг, вытянув ноги, полулежит в кресле, тупо уставившись в одну точку, как бы ничем не интересуясь.
   Адъютанты поминутно входят в кабинет и что-то докладывают Кребсу.
   Гитлер останавливается, вопросительно смотрит на Кребса.
   К р е б с. Русские прорвались на правом фланге сто первого армейского корпуса, на участке дивизии "Берлин". Потери велики.
   Г и т л е р. Фольксштурм на защиту Берлина! Всех под ружье! Германия в опасности. Сейчас победят только те, кто беспредельно предан мне, те, кто верит в победу! Геббельс, вам в тяжелые дни хочу вручить судьбу Германии и поручаю высокую миссию: быть имперским комиссаром обороны Берлина.
   Г е б б е л ь с. Мой фюрер, я не пожалею жизни, чтобы оправдать ваше доверие.
   Входит Линге и передает бумаги Кребсу. Тот передает их Гитлеру и говорит:
   -- Русские прорвались на участке триста третьей пехотной дивизии. Но у Зееловских высот девятой армии удалось удержать натиск русских. Наши просят подкреплений и боеприпасов.
   Гитлер подходит к карте, смотрит, затем приказывает:
   -- Введите в бой мотодивизию "Курмарк".
   К р е б с. Последний резерв, мой фюрер!
   Г и т л е р. Да, да, "Курмарк".
   Кребс отдает распоряжение адъютанту.
   Адъютант выходит, но тотчас вернувшись, докладывает:
   -- Русские прорвались на стыке между одиннадцатым танковым и пятьдесят шестым танковым корпусами. Наши просят подкреплений. Тяжелые потери. Положение тревожное.
   -- Удержать русских во что бы то ни стало! -- кричит Гитлер.
   Г е р и н г (вставая с кресла). Введите в бой восемнадцатую мотодивизию.
   К р е б с (адъютанту). Ввести в бой восемнадцатую мотодивизию!
   Адъютант уходит, входит Линге.
   Л и н г е. Одиннадцатый танковый и пятьдесят шестой танковый корпуса отходят к Берлину.
   Г и т л е р (в бешенстве). Немедленно расстрелять командующего. Отдайте приказ не отступать ни на шаг, даже если американские танки будут у них за спиной. Бросьте на закрытие прорыва дивизию "Нордланд".
   Линге уходит. Навстречу ему -- Геббельс.
   Г е б б е л ь с. Хайль! Мой фюрер, отличные новости. Между Черчиллем и Эйзенхауэром разногласия в вопросе направления главного удара их сил. Конфликт! Американцы отказываются наступать на Берлин вследствие расстройства тыла. Ваш гений это предвидел!
   Г и т л е р. Я их всех столкну лбами. Они перегрызутся у меня на глазах. Я натравлю англичан на американцев, а их обоих -- на русских. Верьте мне -- мы выиграем войну. Победа где-то рядом.
   Г е б б е л ь с. И вторая новость, мой фюрер. Девятая армия контратаковала русских. Русские задержаны на Зееловских высотах.
   Г и т л е р. Русские никогда не возьмут Берлина. Я сам буду его защищать. Оттяните к Берлину войска, сражающиеся на Эльбе. Поторопите американцев. Пусть они мне остановят русских. Армия Венка пусть идет на защиту Берлина. Немедленно! Я вам говорю -- русские не будут в Берлине!
   
   Черчилль в кулуарах палаты общин. Из зала заседаний доносится гул голосов. Несколько парламентеров и журналистов окружают премьер-министра Великобритании. Здесь же Бедстон, возвратившийся из поездки к Герингу.
   Черчилль дает интервью:
   -- Русские не возьмут Берлина. Они понесли огромные потери, господа. Это надо понять. Русские армии, великолепно сочетая военную силу и мастерство, менее чем за три недели продвинулись от Вислы до Одера, гоня перед собой немцев... Их мощь иссякла -- это естественно.
   Ж у р н а л и с т (отходя). Из сегодняшней беседы я извлек лишь один интересный прогноз, что русские не возьмут Берлина.
   
   -- Даешь Берлин! -- слышится голос Иванова.
   Бой на Зееловских высотах.
   Длинная гряда крутых, почти отвесных высот, утыканная надолбами, переплетенная колючей проволокой, усеянная минными полями, поднимается впереди. "Тигры" и "Фердинанды" сотнями вкопаны в землю.
   -- Сталинградцы, вперед! -- зовет Иванов.
   Шинель горит на нем. Он сам, как пламя.
   Юсупов и Зайченко ползут на животах, разряжая минные поля. Стоит нестерпимый грохот. Танк "Учительница Румянцева" идет, стреляя, сминая все на своем пути.
   -- Даешь Берлин! -- кричит Иванов, бросая гранату в немецкий окоп.
   За ним торопятся Юсупов и Зайченко.
   Груды горящих немецких танков. Исковерканные орудия. Горы вражеских трупов.
   По трупам громыхают наши танки. По трупам врагов солдаты на руках тащат орудия. Все истомлены напряжением.
   -- Вперед, вперед! -- кричит Иванов.
   И вдруг на горизонте новая волна немецких танков. За первой -- вторая.
   -- Окончательный смерть! -- хрипит Юсупов, работая лопатой. -- Алексей, залезай под земля!.. Один спасений -- земля!
   Кто-то ползет назад.
   -- Не сметь! Не сметь! Вперед! На Берлин! -- кричит Иванов и упрямо ползет вперед, сопровождаемый друзьями.
   Они проползают между горящими немецкими танками.
   -- Алеша, стой! -- говорит Юсупов. -- Сегодня дело не пойдет!
   -- Пойдет! -- упрямо твердит Алексей. -- Назад повернешь -- убью.
   -- Зачем! Пойдем вперед! -- отвечает Юсупов.
   Из-за дымящегося немецкого танка неожиданно выскакивает немецкий унтер-офицер. Кулак Иванова сбивает его с ног. Юсупов наваливается на офицера. Зайченко скручивает ему руки.
   -- У-у, гад! -- Иванов поднимает кулак. -- Сколько танков, говори! -- хрипит Иванов.
   -- Мольшать! -- кричит фашист. -- Ты есть пленный. Рус, сдавайся!..
   -- Я? Ах ты, чижик, сукин сын!.. У Берлина стою и сдаваться буду?
   -- Кто Берлин? Ты?.. Никогда!.. Только с поднятый рука!.. Мы будем драться, пока не придут американцы... Тогда... Хайль Гитлер!
   -- Ах, ты!.. Американцев захотели? Юсуп, веди его.
   Юсупов ведет пленного:
   -- Пойдем, пойдем! Хороший "язык", Алеша, будет -- эсэсовец, танкист. Пойдем, пойдем!
   -- Ах ты, бисова душа, -- произносит Зайченко.
   -- Очень интересный "язык"! Очень! Руки вверх! -- приказывает Юсупов пленному.
   А волна немецких танков уже накатывается от горизонта.
   
   На наблюдательном пункте командующего Первым Белорусским фронтом, в узкой щели на высоте, затянутой зеленой сетью, у стереотрубы стоит Жуков.
   В окуляр далеко видно. Бойцы залегают то тут, то там. Волны немецких танков катятся одна за другой, сдерживая напор наших бойцов и заставляя их зарываться в землю.
   Адъютант докладывает:
   -- На правом фланге остановились...
   -- Прикажите командиру ввести в бой второй эшелон.
   Звонит телефон.
   Штабной офицер, выслушав донесение, докладывает:
   -- Товарищ командующий!.. В центре -- заминка.
   Лицо Жукова покрывают мелкие капли пота. Он сдвигает фуражку на затылок, распахивает шинель.
   -- Как у соседей? -- спрашивает он коротко.
   Штабной офицер так же коротко отвечает:
   -- Первый Украинский фронт продвигается согласно плану. Второй Белорусский начинает форсирование Одера.
   Жуков вынимает часы, глядит на них, точно изучая:
   -- Заминка уже на добрый час... Пошлите танковый полк в центр прорыва... Срочно!.. Приказываю возобновить атаки! Пленные что говорят?
   А д ъ ю т а н т. Только что взяли в плен унтер-офицера танкиста Ганса Андерер... Говорит, Гитлер приказал обороняться до последнего, даже если американские танки будут у них за спиной...
   Ж у к о в. Вот оно как!.. Американцев поджидают? Ага... Прикажите возобновить атаки на всем участке прорыва. А показания этого пленного немедленно сообщить Ставке.
   Жуков снова приникает к окуляру стереотрубы.
   
   Сталин в маршальском кителе у себя в кабинете перед огромной оперативной картой. Карандашом обведены линии Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов.
   Антонов издали, стоя около телефона, говорит:
   -- Это Зееловские высоты, товарищ Сталин. Получено сообщение от Жукова... Военнопленный унтер-офицер Ганс Андерер сообщает, что у них получен приказ Гитлера удерживать Одер при всех обстоятельствах, сражаясь до последнего. Мы, говорит он, должны не пускать русских в Берлин, даже когда американские танки будут у нас за спиной.
   С т а л и н. Кто сообщает? Унтер-офицер? Нашли тоже авторитетный источник! Трудности наступления Первого Белорусского фронта нам и без того понятны. Сообщите Жукову -- не придавать значения показаниям пленного унтер-офицера. Гитлер плетет паутину в районе Берлина, чтобы вызвать разногласия между союзниками. Эту паутину надо разрубить путем взятия Берлина советскими войсками. Мы это можем сделать, и мы это должны сделать. (Рассматривает карту). Сообщите Рокоссовскому: не позднее двадцать четвертого апреля главными силами развивать наступление на юго-запад, нанося удар в обход Берлина с севера с целью прикрытия войск Жукова с северо-запада. Соедините меня с Коневым.
   Антонов уходит. Звонок телефона.
   Сталин берет трубку:
   -- Товарищ Конев? Здравствуйте. У Жукова дело идет туго. Поверните танковые армии Рыбалко и Лелюшенко на Целендорф, в обход Берлина с юга, как было договорено в Ставке. Ваши войска должны соединиться с войсками Жукова в районе Потсдама и создать кольцо окружения вокруг Берлина. Всего наилучшего.
   Сталин кладет телефонную трубку, закуривает, думает, решительно говорит:
   -- С Берлином скоро будет покончено.
   
   Берлин горит. Горят целые кварталы. Горят парки. Горит и лагерь для военнопленных, расположенный вокруг большого завода. Во дворе жмутся под охраной эсэсовцев пленные. Среди них Наташа, американец Смит в пилотке, англичанин Джонсон в берете, француз, чех...
   Звук сирены разносится по заводскому двору.
   На заводе бьют тревогу.
   Немцы в панике.
   С м и т. Это, должно быть, летят русские. Наши никогда не бомбили этот завод.
   Д ж о н с о н. Наши тоже.
   Н а т а ш а. Господин Жижка... Товарищ Пашич... Наши!.. Слышу по звуку... Смотрите, смотрите... Заходят... Пусть бомбят! Пусть ничего не останется от этого проклятого лагеря! Ура!..
   Эсэсовский офицер выскакивает во двор к телефону:
   -- Алло! Не успели эвакуировать. Загнать всех пленных обратно в лагерь и уничтожить? Хайль!..
   Эсэсовские офицеры и охрана, избивая пленных прикладами, кнутами, загоняют их обратно в лагерь. Крики заключенных, лай собак, вопли раненых, автоматные очереди. Падают расстрелянные. Все меньше и меньше остается живых.
   Наташа, выступив вперед, кричит:
   -- Друзья мои! Друзья мои! Настал час! Не будем ждать смерти. Идем на них!
   Призыв Наташи подхватывают заключенные. Один из них, бросаясь на немцев, кричит:
   -- Вперед! Итальянец Эмилио, за мной!
   -- Вперед!
   -- Не стрелять! Я американец! Вы с ума сошли. Я американец! -- в исступлении кричит пожилой человек в форме американской армии и, обращаясь к человеку в берете, говорит: -- Джонсон, скажите им.
   -- Я не умею разговаривать со зверями.
   Крики расстреливаемых, очереди автоматов, лай собак.
   Между тем советские танки с всем идут вперед. Вместе с танками бегут советские бойцы. Группа бойцов подбегает к лагерным воротам.
   Со сторожевой вышки эсэсовец открывает стрельбу. Падают бойцы.
   Один из бойцов дает очередь из автомата по охраннику и подбегает к лагерным воротам. Это Иванов.
   Алексей слышит крики, автоматные очереди за стеной. Ему показалось, что он слышит голос Наташи. Схватившись за решетку, он хочет сломать ее.
   -- Наташа! Наташа! По-моему, там Наташа! -- кричит он в исступлении Юсупову и Зайченко.
   Кто-то кричит:
   -- Наши танки!
   Танк врезается в лагерные ворота и прорывается внутрь лагеря. Бойцы бегут за ним.
   Разбегаются немецкие охранники. Оставшиеся в живых заключенные бросаются с радостными криками к советским бойцам. Плача от радости, они обнимают их и целуют.
   Русская девушка Катя, плача, кричит:
   -- Наши танки! Наташа! Наташа!
   И Наташа, обессилевшая от напряженной борьбы, падает без сознания на руки Кати.
   Измученные люди, ожидавшие смерти, обнимают и целуют наших бойцов.
   Болгарин запевает:
   
   Шуми, Марица, окровавлена...
   
   Чех громко запел свой гимн. Итальянец распахнул куртку и заплясал от радости.
   Звуки гарибальдийского гимна влились в общий напев, в котором слышатся "Интернационал", "Марсельеза", Гимн Советского Союза.
   Обнимают Иванова, качают Юсупова, целуют Зайченко.
   Наташа почти рядом с Алексеем, но в общей сутолоке не видит его. Схватив ломы и железные прутья, пленные рука об руку с освободившими их бойцами выходят на горящую улицу, в огонь и грохот рукопашной схватки.
   Гимн Советского Союза вобрал в себя все напевы и победоносно гремит, все ширясь, все усиливаясь.
   Возникает песня:
   
   Услышал Сталин стон своих детей,
   Своих солдат послал за нами.
   И, жизни не щадя своей,
   Они прошли сквозь пламя.
   Братья, спасители, камрады,
   Друже, товарищи солдаты!
   Никогда не забудем мы вас,
   Тех, кто нас и всю землю спас.
   Товарищ Сталин нас от смерти спас.
   Пришли товарищи родные.
   Мы не забудем этот час
   И подвиги России.
   
   А Иванов ищет Наташу. Он осматривает убитых, раненых.
   К нему подходят Зайченко и Юсупов.
   -- Нет, нет. И нигде ее нет. Ни среди мертвых, ни среди живых нет.
   
   Горит Берлин. Огонь, дым, взрывы.
   Мы видим Геббельса перед микрофоном, он исступленно произносит речь:
   -- На сегодня Берлин стоит. Стоит для всего западноевропейского мира. Стоит для Германии. К нам на помощь идут новые силы. Большевистское наступление должно быть разбито и будет разбито в Берлине!
   Гитлер стоит в огромном кабинете. Гиммлер и Борман -- позади. Руки Гитлера дрожат, голова сильно склонилась влево, глаза неестественно блестят, точно стеклянные.
   На совещании присутствуют военные, Геринг, Геббельс. Генерал Кребс развернул на письменном столе карту военных действий.
   -- Мой фюрер, положение угрожающее: русские прорвали нашу оборону на Зееловских высотах, -- говорит он без предисловий, -- необходимо принятие экстраординарных мер...
   -- Вы, я вижу, полагаете, что война уже закончена? -- иронически спрашивает его Гитлер. -- Вы близоруки, Кребс. Никогда еще за всю войну обстановка не складывалась для нас столь благоприятно... -- произносит он, глядя поверх голов.
   Оглушительный грохот прерывает его. Задрожала люстра, с чернильницы свалилась крышка.
   Наступило молчание.
   
   Стопятидесятимиллиметровое орудие заряжено. Два артиллериста, его обслуживающие, падают ранеными.
   Подбегают Иванов, Зайченко и Юсупов. Иванов дергает шнур. Выстрел.
   
   Сильный удар потрясает здание рейхстага, и с потолка кабинета сыплется штукатурка.
   Г е б б е л ь с. Пройдемте в бомбоубежище, мой фюрер!
   Это не самое глубокое из подземных помещений. Оно обставлено весьма комфортабельно и красиво, освещено лампами, скрытыми в стенах.
   Кребс снова раскладывает свою карту и начинает:
   -- Берлину угрожает окружение...
   Но Гитлер пренебрежительно отмахивается от него. Он не намерен заглядывать в карту.
   -- Господа! -- говорит он, глядя вверх. -- Берлину не угрожает опасность! Сделанные мной распоряжения и новое оружие меняют обстановку...
   
   Стоит брошенное своим орудийным расчетом немецкое орудие. Ствол его направлен на север. Иванов, Юсупов, Зайченко подползают к орудию, поворачивают ствол на юг, заряжают.
   Иванов дергает шнур.
   Выстрел.
   
   Глухой обвал опять доносится до слуха присутствующих в бомбоубежище. Замигал и погас свет.
   В темноте раздается голос Геббельса:
   -- Придется пройти в ваш бункер, фюрер...
   -- Горячие дни! Но ничего, ничего. У меня есть кое-что в запасе, -- говорит Гитлер.
   Толкаясь, тяжело отдуваясь, Гитлер, Геббельс и сопровождающие их генералы спускаются вниз.
   Комнаты маленькие, тесные. Узел связи. Электростанция. Овчарка со щенятами в какой-то буфетной. Ящики с винами и всевозможной провизией в коридора.
   -- А-а, Блонди! -- ласково зовет Гитлер собаку и треплет ее по шее.
   Кабинет. Рядом маленькая, скупо обставленная спальня. Ева Браун сидит на диване, подобрав под себя ноги. Гитлер как бы невзначай спрашивает Бормана:
   -- Ну, а здесь спокойно, по крайней мере? Где мы находимся?
   Он делает вид, что понятия не имеет о своем личном бункере.
   Борман вынимает карандаш и на чистом листке бумаги чертит расположение бункера.
   -- Над нами восемь метров железобетона, -- хвастливо докладывает он, -- чудесная вентиляция, связь с фронтами. Здесь, мой фюрер, вы не услышите ни одного звука...
   -- Ни одного звука жизни, -- на ухо говорит Кребс Кейтелю, и тот пугливо отстраняется от неосторожного.
   Кребс в третий раз раскладывает карту.
   -- Положение угрожающее... -- решительно говорит он. -- В Берлине будет решаться судьба Германии...
   Но Гитлер опять останавливает его:
   -- Как только речь заходит о русских, вас начинает знобить. Это травма сорок первого года!.. Я принял сейчас окончательное решение, господа. Кейтель и Иодль улетают к Деницу, Геринг займется подготовкой Альпийского плацдарма, Гиммлер берет на себя западные области. Берлин буду оборонять я. Геббельс и Борман остаются со мной. В Берлине я столкну Сталина с его союзниками и выиграю войну. -- Он кричит и брызжет слюной в лицо Кребса: -- Вы увидите, что значит быть твердым, уверенным в своей силе!..
   Кребс закрывает глаза.
   -- Уговорите его оставить город, -- тихо говорит Кребс Иодлю, -- тогда Берлин будет спокоен. Вы же знаете, он приносит только несчастье.
   -- О чем вы говорите? Уже поздно что-либо предпринимать... Поздно... -- беспомощно разводит руками Иодль.
   
   Штаб Кребса. Адъютант Кребса у телефона:
   -- А? Пропустить, Август!
   Он спешит к двери, в которую двое немцев вводят раненого.
   Р а н е н ы й. Русские танки прорвались в Люненвальде.
   А д ъ ю т а н т. Что?
   Р а н е н ы й. Русские танки прорвались в Люненвальде.
   Появляется Кребс. Слышит последние слова раненого.
   К р е б с. Не может быть! Не может быть!
   Раненого уводят.
   Кребс у телефона:
   -- Говорит Кребс, русские танки стремительно прорвались с юга на Берлин, окружают его, берут в клещи. Сообщите как-нибудь об этом фюреру. -- Кребс кладет трубку. -- Это конец!
   
   Геринг, без мундира, в подтяжках, толстый, неповоротливый, руководит упаковкой фарфора, золота, картин...
   Комната напоминает разгромленный комиссионный магазин. Из приемника доносится голос Геббельса:
   -- Берлин был и останется немецким. Фюрер не покинет Берлина. Советские танки будут остановлены новым оружием, которое еще не вступало в действие. Это оружие непобедимо. Фюрер бережет его для последнего удара.
   Г е р и н г. Фюрер наш только и ждет, когда бы удрать на юг, в Баварию. Новое оружие!.. Этот Геббельс думает, что его язык такое уж новое оружие... Но этим оружием даже меня не остановишь, не только русских. (Собирает какие-то бумаги в ящичек с драгоценными камнями, говорит своему камердинеру.) А это храните на Курфюрстенштрассе, у Мюллера. Он связан с американцами, и все будет в целости.
   Звонок. Геринг нехотя берет трубку.
   Приемная Гитлера. Адъютант говорит в телефон:
   -- Господин Геринг?
   -- Я, -- отвечает Геринг.
   А д ъ ю т а н т. Вы не уехали, как предполагали?
   Г е р и н г. Нет еще. Тысячи ответственных дел.
   А д ъ ю т а н т. Фюрер просит вас к себе.
   Г е р и н г. Буду. Сейчас.
   Положив трубку, Геринг задумывается.
   -- Подать парадный костюм? -- спрашивает камердинер.
   Геринг испуганно машет руками:
   -- В наши дни в парадных костюмах только в гроб ложатся... Интересно, вручат ли они ему мой ультиматум или скроют от него?
   
   Еле волоча ноги, Гитлер бесцельно бродит по бункеру, держа в дрожащих руках засаленную, измятую карту Берлина. Затем, расстелив карту на столе, он начинает лихорадочно расставлять на ней пуговицы, которые срывает со своего пиджака. Вот он присел возле Евы Браун, которая полирует ногти. Она проводит рукой по его волосам.
   В комнату влетает Геббельс.
   -- Негодяй! -- кричит он.
   Гитлер растерянно спрашивает:
   -- Кто?
   -- Геринг, мой фюрер. Произошло то, чего мы все ожидали. Геринг изменил, -- и он подает Гитлеру телеграмму.
   Глазами загнанного волка оглядывает Гитлер свой бункер и не берет, а вырывает телеграмму из рук Геббельса. Лицо его дергается в нервном тике. Он хохочет.
   -- Геринг дает мне отставку! -- кричит он Еве, хотя та сидит рядом. -- Ты только послушай: если я сегодня до двадцати двух часов не передам ему верховной власти, он возьмет ее сам. Свинья!.. Фальшивомонетчик! Ему -- верховную власть!.. Чтобы этот вонючий боров руководил Германией?! Я прикажу публично расстрелять его!..
   -- Все твои генералы -- свиньи, Адольф, -- жестко произносит Браун, рассматривая свои ногти. -- Все тебя бросили, предали.
   -- Да, кажется, мне пора уйти... Завещание, скорей завещание! Христианс, -- зовет он секретаршу.
   -- Но прежде я должна стать твоей женой, Адольф. Пошло уходить на тот свет любовницей, -- говорит Ева, маня рукой секретаршу Христианс с пишущей машинкой.
   -- Ах, да, да! Мы повенчаемся, Геббельс! Мы повенчаемся!
   Секретарша, присев на корточки, ждет приказаний.
   Гитлер бормочет:
   -- Скорей зовите американцев... ах... Сталин! Всех поставил на колени. Но еще, может быть, не все кончено. Я не поддамся! Да, надежда есть...
   -- Фюрер, все это писать? -- спрашивает Христианс.
   Гитлер безнадежно машет рукой:
   -- Что писать? Поздно... Меня, друг мой, скоро будут показывать в паноптикуме, возить по деревням с ручными медведями... Я -- жертва, мне суждена голгофа.
   Он замолкает, погаснув. Последний луч сознания покидает его лицо, и губы бормочут что-то неясное.
   -- Что, фюрер? -- переспрашивает секретарша.
   -- Когда я венчаюсь, вы не знаете?
   -- О какой свадьбе вы говорите, фюрер? Русские в тысяче метрах от нас. Бои идут в метро.
   -- Пустите в метро воды Шпрее, затопите метро!
   -- Фюрер, там наши раненые. Их тысячи.
   -- Это не имеет значения. Сейчас ничто не имеет значения, кроме моей жизни!
   Секретарша бросается перед Гитлером на колени:
   -- Мой фюрер, там десятки тысяч честных немцев, там мои братья...
   Г и т л е р. Пустите в метро воды Шпрее... Затопите метро!
   С е к р е т а р ш а. Майн гот, майн гот, майн гот!..
   
   В узкие и темные тоннели берлинского метро вливаются потоки Шпрее. Визжа, бегут стаями крысы и прыгают на раненых, тысячами лежащих на рельсах, на перроне, на лестницах. Люди ковыляют на костылях, ползут на руках, стреляются или в ужасе закрывают лица.
   -- Что такое?.. Что это? -- кричат они, захлебываясь.
   Кто-то вбегает сверху.
   -- Кругом вода!.. Будь ты проклят, Гитлер!
   -- Гитлер? Почему Гитлер?..
   -- Только что наши саперы взорвали плотину... Говорят -- приказ фюрера.
   -- Будь проклят!.. Сумасшедшая собака!
   -- Будь проклят!.. Будь трижды проклят!
   Крики сливаются в сплошной вой.
   Крысы осатанело прыгают на стены, прыгают и падают в воду, прыгают и падают в воду.
   
   На пороге бункера генерал Кребс. Он входит запросто, без доклада, не вынимая изо рта сигары, чего не посмел бы сделать еще неделю назад, и без приглашения садится в кресло, ногой оттолкнув в сторону Блонди, любимую собаку Гитлера.
   Г и т л е р. Ага! Кребс сейчас расскажет все новости. Где, наконец, армия этого проклятого Венка? Чего он медлит? Вы сообщили ему мои директивы?
   К р е б с (не вставая с места). Сообщил.
   Г и т л е р. Ну?
   К р е б с. Ответа нет.
   Г и т л е р. Ну, ясно. Его армия на марше. А вы не находите, что ему пора бы уж включиться в дело?
   По тону ответов Кребса все чувствуют, что Кребс о чем-то умалчивает, что-то обходит, но они еще ни о чем не догадываются.
   Между тем Гитлер сосредоточенно глядит на карту и начинает передвигать по ней пуговицы, изредка бросая отрывистые замечания:
   -- Мешок!.. Петля!.. Через два дня я затяну петлю на шее русских! Где эти проклятые американцы? Кребс, помогайте им всеми силами скорее добраться до Берлина!.. Мы их тут всех столкнем лбами. Я вырву у русских их успех руками американцев. Поняли? Я заставлю их грызться на моих глазах... Слышите?
   В это время в комнату врывается Борман. Весь вид его говорит о крайнем волнении и возмущении.
   -- Мой фюрер! Ужасное известие! Мы перехватили американское радио, они сообщают, что Гиммлер предлагает им мир на любых условиях. В то время, как вы героически защищаете Берлин, Гиммлер ведет переговоры, изменник!
   Гитлер остолбенел. Лицо его наливается кровью, голова трясется, он тяжело дышит, потом выкрикивает сквозь слезы:
   -- Ультиматум? Мне?.. От Гиммлера, от этого недоноска, которого я сделал человеком?.. Ничто меня не миновало, нет таких измен, которые бы не коснулись меня. Это конец!
   
   С автоматами в руках показались на улице Иванов, Зайченко и Юсупов.
   Иванов кричит:
   -- Костя! Какая это улица?
   -- Унтер ден Линден! -- отвечает Зайченко, увидев надпись на стене.
   -- Эй, мать!.. -- Иванов поднимает немку с земли. -- Тут тебе не место... домой надо... Нах хаузе... ферштейн?
   -- Нет у меня ничего -- ни дома нет, ни сына нет, ничего нет... -- Она встает, вздымая вверх руки: -- Будь ты проклят, шут несчастный! Верни мне мою Германию, отдай мне моих сыновей!. Отдай мне моего Ганса! Будь ты проклят, Гитлер!
   Берлин горит. В тоннелях подземки захлебываются люди.
   
   ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО АПРЕЛЯ ВОЙСКА I БЕЛОРУССКОГО ФРОНТА СОЕДИНИЛИСЬ ЗАПАДНЕЕ ПОТСДАМА С ВОЙСКАМИ I УКРАИНСКОГО ФРОНТА И ТАКИМ ОБРАЗОМ ЗАВЕРШИЛИ ПОЛНОЕ ОКРУЖЕНИЕ БЕРЛИНА.
   
   В подземном кабинете Гитлера накрыт стол. Вино, цветы, фрукты. Из комнаты Евы Браун слышно бормотание пастора, а в кабинете, у стола, развалившись в креслах, сидят генералы Кребс и Вейдлинг.
   К р е б с (прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате). Сейчас бракосочетание закончится, и они выйдут. Я вас представлю, и вы скажете ему все, что вам взбредет в голову.
   В е й д л и н г. Я восьмой комендант Берлина за последние трое суток. Это кабак! Слышите, Ганс? Я говорю -- это кабак!
   В это время в панике врывается в комнату солдат:
   -- Русские в двухстах метрах от рейхсканцелярии!!
   К р е б с. Уходите. Сейчас не до этого -- фюрер венчается.
   С о л д а т. Что делает, простите?
   К р е б с. Венчается.
   У солдата расширяются глаза, и он начинает дико хохотать.
   -- Тихо, вы, идиот, -- шепчет Кребс и выталкивает его за дверь. Кребс и Вейдлинг дремлют, вытянув ноги в запыленных сапогах, будто находятся в деревенской пивной.
   В это время дверь из комнаты Евы Браун открывается, и она выходит под руку с Гитлером; оба со свечами в руках. За ними, чинно шествуют Борман и Геббельс.
   Генералы дремлют.
   Гитлер осторожно переступает через ноги Кребса и Вейдлинга. Ева Браун сердито ударяет генералов перчатками по плечам.
   Вскочив, они поздравляют новобрачных. Садятся за стол.
   Гитлер сразу заговорил:
   -- Я принял решение покинуть вас. В данный момент Германия должна иметь руки свободными. -- И Гитлер поднимает бокал.
   -- За здоровье новобрачных! -- провозглашает Геббельс.
   Затем наступает молчание. Гитлер погас. Он безучастно глядит перед собой пустыми глазами и машинально крутит шарики из хлеба. Иной раз рука его безотчетно пытается расставить их на тарелке в виде треугольников и ромбов.
   Ева Браун обращается к адъютанту:
   -- Мой дорогой Линге, я не вижу нашего доктора...
   Линге показывает жестом, что тот покинул бункер.
   -- Он ничего не оставил для нас?
   -- Оставил, фрау Ева, -- отвечает Линге и подает ей коробочку.
   Ева осторожно раскрывает ее. Там шесть ампул.
   -- Это надежно? -- спрашивает она.
   Линге пожимает плечами. Тогда Браун закатывает ампулу в бутерброд и дает Блонди. Собака тотчас падает мертвой.
   -- Хорошо, это надежное средство, -- говорит Браун.
   Все молча соглашаются. Они сидят, жуют и не глядят друг на друга. На их лицах безнадежность.
   Бункер вздрагивает, свет медленно гаснет.
   
   Перед полковником Зинченко в подвале дома на Королевской площади стоят сержант Егоров, младший сержант Кантария и старший сержант Иванов.
   Полковник Зинченко держит в руках большое красное знамя, он взволнован.
   -- Дорогие товарищи! -- говорит он, запинаясь от волнения. -- Нам доверена великая честь -- водрузить по приказу товарища Сталина знамя Победы над Берлином. От имени Родины я поручаю это знамя вам.
   Кусок стены в это время треснул от немецкого снаряда и обвалился, осколки кирпичей разлетаются по комнате, и все трое бросаются к знамени.
   -- Идите, сынки... И... чтоб все в порядке... -- говорит полковник.
   Егоров принимает знамя. Полковник обнимает и целует всех троих. Все подходят к знамени, целуют край его. Кантария и Егоров, поцеловав знамя, сворачивают его, покрывают чехлом.
   -- Сердце мое с вами, -- говорит Зинченко и кивает на рейхстаг. -- Там увидимся.
   Стрелки пулей вылетают из дома и, пригибаясь, бегут к площади.
   
   Генерал-полковник Чуйков вздремнул, сидя за своим рабочим столом в пустом, полуразбитом доме. Накинутая на плечи шинель свалилась на пол, в разбитое окно дует ветер.
   На закусочном столике дребезжат стаканы и чашки, будто комната на колесах и ее то и дело бросает по ухабам.
   Адъютант подходит к командарму на цыпочках, набрасывает на его плечи шинель. Звонит телефон.
   Еще как следует не проснувшись, Чуйков берет трубку и, не раскрывая глаз, произносит:
   -- У аппарата Чуйков. -- И тотчас откашлялся и протер глаза. -- Помалу двигаемся. Ясно, к празднику хорошо бы. Есть. Нажмем. Есть, есть... будет сделано.
   Задребезжал второй телефон.
   Чуйков берет вторую трубку:
   -- Чуйков слушает. -- Потом прикладывает обе трубки к ушам и сразу лицо его веселеет и оживляется. -- Парламентеров прислали, -- говорит он в первую трубку, -- начальник генштаба генерал Кребс с важным сообщением. Так. Жду вас, товарищ генерал армии. -- Положив обе трубки на место, говорит адъютанту: -- Сейчас будет генерал армии Соколовский. Тогда зови парламентеров.
   -- Переводчик нужен? -- спрашивает адъютант.
   -- Им такое скажут, что и переводить незачем, -- отвечает Чуйков.
   Входит генерал Кребс, в сером мундире, при всех орденах, с моноклем в правом глазу. Подполковник фон Дувинг и переводчик-майор следуют за ним. Но они не так нарядны, как их начальник.
   Кребс сдержанно кланяется и, следуя молчаливому приглашению генерала армии Соколовского, садится в кресло у стола.
   Переводчик Кребса говорит, испуганно вытаращив глаза:
   -- Начальник генерального штаба сухопутных сил Германии генерал пехоты Кребс уполномочен передать вождю советского народа заявление решающей важности.
   -- Я уполномочен выслушать вас, -- отвечает Соколовский.
   
   Кабинет товарища Сталина. В кабинете товарищи Сталин, Молотов, Калинин, Маленков, Берия, Ворошилов, Булганин, Каганович, Микоян. Генерал Антонов принимает по телефону важное сообщение и вслух передает его:
   -- Генерал Кребс передал письмо Геббельса и Бормана... "Сообщаю вождю советского народа, как первому из не-немцев, что сегодня, тридцатого апреля, в пятнадцать пятьдесят Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством".
   Сталин встает и делает несколько медленных шагов.
   -- Как гангстер, как проигравшийся игрок, скрылся от суда народов, -- говорит Сталин. -- Причины самоубийства?
   -- Военное поражение, -- отвечает генерал Антонов.
   -- Окончательное банкротство, значит... Еще что?
   -- Власть передана Деницу, Геббельс -- имперский канцлер... Хотят установить непосредственный контакт с вождем советского народа.
   -- Безоговорочная капитуляция! Только на этих условиях мы можем с ними разговаривать, -- говорит Сталин. -- Обеспечить доставку Деница к нам. А если будут колебаться, -- поторопите их.
   
   Соколовский говорит:
   -- Полная, безоговорочная капитуляция!
   Кребс, вскочив, удрученно прижимает руки к груди:
   -- Катастрофа, полная катастрофа, -- бормочет он. -- Главное -- прекратить эту войну. Но я не уполномочен это решать. Господин генерал, я предлагаю паузу боя. Прошу вас.
   -- Слушайте, капитулируйте, а то ведь всех к чертям перебьем, -- говорит Чуйков. Он встает, подходит к окну и поднимает штору. -- Что за чорт, рассветает!
   За окном движется самоходное орудие, украшенное цветами.
   -- Первое мая... -- горько улыбается Кребс. -- У вас в Москве большой праздник...
   -- Ничего, он у нас и в Берлине неплохо получится, -- отвечает Чуйков.
   Кребс в отчаянии выходит.
   
   Бой за рейхстаг разгорается. То и дело падают раненые. Стоит такой грохот, что не слышно ни стонов, ни команд. Егоров, Кантария и Иванов подбегают к левой балюстраде лестницы. В здание еще нельзя пробиться.
   Иванов бросает гранату в дубовую, окованную медью дверь, следом за ней вторую и третью -- дверь разлетается; перед тем как вскочить в пробоину, он на мгновенье оборачивается. За ним справа и слева бегут и ползут люди, полные боевого самозабвения. Они кричат, машут руками. Они бегут, истекая кровью и не обращая внимания на свои раны. Они отмахиваются от санитаров.
   Посредине лестницы Зайченко падает, схватившись за грудь, и рука его становится красной.
   -- Беда!.. -- кричит он. -- Беда!.. Не дойду!..
   -- Что с тобой? -- подбегает к нему Юсупов.
   Зайченко отвечает, глядя на рейхстаг:
   -- Вот вин, проклятый, здесь вин, но всей жизни нехватит, щоб до нього дойти. -- Слабеющей рукой он вынимает носовой платок и, смочив его своей кровью, протягивает Юсупову: -- Брат, дотянись до рейхстага, водрузи мой флаг там. За меня водрузи!.. Мертвый, а все равно там хочу быть.
   Юсупов берет окровавленный платок и, сжав зубы, мчится вперед.
   Егоров и Кантария вбегают со знаменем внутрь здания. Сверху что-то грузное свалилось им под ноги. Они поднимают головы.
   Из окон второго и третьего этажей, завернувшись в тюфяки и матрацы, прыгают вниз обезумевшие немцы.
   Бросив несколько гранат, Иванов уже вломился в двустворчатый круглый вестибюль второго этажа. С верхних балконов немцы бьют чем попало, стреляют из автоматов, бросают тяжелые обломки стен, швыряют гранаты. Только вбежал Иванов, как от потолка оторвалась громадная люстра и, ударившись, ахнула, как разорвавшийся снаряд. Вестибюль тряхнуло. Иванов оглянулся -- у входа Егоров и Кантария со знаменем в руках.
   -- В обход! В обход! Идите дальше! Прикрою! -- кричит Иванов и отползает в угол, в нишу, под защиту статуи какого-то германского императора. -- Ну-ка, фриц, прикрой на минутку! -- хлопнул он по статуе и, прислонясь к ней, метнул гранату.
   Немцы, что были вблизи, отхлынули. Егоров и Кантария промчались дальше.
   Узкими темными лестницами поднимаются Кантария и Егоров наверх. Всюду дерутся. Сгребая ворох бумаг, немцы поджигают их, дым понесся по узким коридорам, валя с ног. На какой-то узкой лестничной клетке Егоров и Кантария останавливаются, чтобы передохнуть и определить обстановку.
   Над ними дерутся, опрокидывая шкафы, бросая мебель. Под ними дерутся, поджигают бумагу и солому.
   -- Вперед? -- спрашивает Егоров товарища.
   -- Обязательно вперед! -- отвечает Кантария.
   И они продолжают взбираться наверх.
   А Иванов тем временем прижался к стене, зажав в руке гранату, и слышит, как за углом, в двух шагах от него, притаился и тяжело дышит немец.
   Оба выжидают, как охотники. Вдруг Иванов ринулся плашмя наземь, немецкая граната разорвалась позади, а он метнул свою точно и ползет дальше, не глядя, что осталось от немца.
   Тем временем Егоров и Кантария взобрались на крышу здания, к бронзовым коням. Они бегут, едва дыша, пригибаясь от осколков. Рядом с бронзовыми конями лежит, раскинув руки, Юсупов. Маленький окровавленный платок Зайченко торчит на спине бронзового коня.
   Егоров и Кантария водружают знамя в пробоину в бронзовом коне, рядом с флажком Зайченко, и глядят с крыши на площадь.
   Подбегает Иванов и, увидя лежащего Юсупова, бросается к нему, поднимает на руки:
   -- Юсуп, милый, что ты! Смотри -- Берлин наш! Смотри, где мы!
   Юсупов не отзывается. Иванов бережно кладет его тело и смотрит вниз, на площадь.
   -- Ура! -- разносится по всей Королевской площади и Тиргартену, от Шпрее до Бранденбургских ворот.
   Тысячи бойцов издалека увидели алое знамя Победы над рейхстагом. Иванов утирает слезу.
   
   В большом зале рейхстага еще что-то горит, клубится дым, ползут и стонут раненые, но уже сотни советских бойцов заполняют зал, пишут свои имена на стенах и с интересом оглядывают последнее поле сражения за Берлин.
   Молодая певица из фронтового ансамбля, сбросив ватник и шинель и оказавшись в длинном концертном платье, поднялась на поверженную мраморную фигуру и запела "Песнь о Сталине". Сотни голосов подхватили песню, и грозно взвилась она среди огня и дыма только что закончившегося боя.
   А на площади перед рейхстагом уже пляшут. Солдат-туркмен вынул из сумки заветный, давно припасенный халат и, накинув его поверх гимнастерки, пустился в пляс. Кантария перехватил его танец лезгинкой, и площадь захлопала в ладоши. На касках и котелках бойцов пестрят надписи: "Владивосток -- Берлин", "Тбилиси -- Берлин", "Сталинград -- Берлин".
   -- Вот черти! Поесть как следует не дадут, -- с усмешкой произносит русский солдат, отставляя банку консервов, и вступает в плясовой круг:
   -- Я из Сталинграда! Победа!
   За ним вбегает другой, третий, четвертый... десятый...
   -- Я из Орла! Победа!
   -- Я с Урала!
   -- Я из Еревана! Победа!
   -- Я из Москвы!
   -- Я из Ленинграда!
   -- Я из Баку! Победа!
   -- Я из Киева!
   Среди ликующей толпы круглолицый боец:
   -- А мы рязанские!
   В круг вбегает освобожденная из плена девушка, за ней другая.
   В то время как площадь поет и танцует, десятки людей взбираются на стены рейхстага и пишут мелом или выцарапывают ножами надписи. Боец, взобравшись на плечи товарища, пишет то, что ему диктуют, -- это, очевидно, очень смешно, все хохочут, подсказывают...
   В стороне запели украинцы. Запел и Алексей. Он стоит на широкой гранитной, нисходящей к площади, лестнице рейхстага и видит перед собой тысячи родных лиц. Глаза Алексея в слезах. Он думает о Наташе, и радость великой победы подернута печалью. Наташи нет, и может быть, никогда уже он не увидит ее.
   А она стоит тут же, на огромной площади перед рейхстагом, среди тысяч и тысяч советских людей, и из ее глаз льются слезы счастья. В эту минуту она тоже думает об Алексее, и был момент, когда ей показалось, что где-то рядом звучит его голос и даже послышалась его любимая песня "Эх ты, Ваня!" Она начинает искать его, но найти кого-нибудь в этой толпе невозможно.
   
   Под сенью Бранденбургских ворот стоят в это время два генерала, два Василия Ивановича -- Кузнецов, командарм третьей ударной, и Чуйков, командарм восьмой гвардейской.
   -- С рейхстагом тебя, Василий Иванович, -- говорит Чуйков.
   -- С рейхсканцелярией тебя, Василий Иванович, -- говорит Кузнецов.
   Они стоят, смотрят на танец бойцов и слушают разноголосый хор песни.
   Вся Унтер ден Линден и ближайшая часть Шарлоттенбургского шоссе вплотную заставлены танками, пушками, обозами, самоходками, "катюшами". Даже сталинградский верблюд здесь, он лениво жует что-то, удивленно озираясь на шум и музыку.
   Люди все прибывают и прибывают. На мотоциклах, велосипедах, грузовиках, тачанках, верхом советские бойцы подъезжают к рейхстагу со знаменами и флагами и, едва отыскав свободное местечко в стене, втыкают их.
   -- Здорово молодежь наша танцует, -- радостно, но с ноткой зависти в голосе говорит Кузнецов.
   -- А что им не танцевать? -- говорит Чуйков. -- Войну закончили, по домам поедут... А вот мы с тобой, Василий Иванович, безработные, -- произносит он улыбаясь.
   -- Да, похоже на то, -- отвечает Кузнецов.
   И, взглянув друг на друга, они весело смеются. Им радостно, что война кончилась.
   
   Самолет делает круг над горящим Берлином. Из тысяч уст вырывается одно слово: Сталин. Вереницы машин, толпы солдат и освобожденных из плена стремятся к месту посадки самолета, приветствуя с земли того, с кем связана их судьба, их счастье. Тут русские и чехи, французы и поляки, англичане и американцы. Все с нашитыми флагами своих стран. Несется песня:
   
   Сталину слава! Навеки он верен
   Той клятве, которую Ленину дал.
   Наш друг и учитель в народе уверен,
   Он вместе с народом всегда побеждал.
   Великий вождь! Желаем вам
   Здоровья, сил на много лет.
   За вами к светлым временам
   Идем путем побед.
   Сталину слава! Сквозь пламя сражений
   Бесстрашно провел он советский народ.
   Прошли мы, как буря, как ветер весенний.
   Берлинской победой закончив поход.
   Великий вождь! Желаем вам
   Здоровья, сил на много лет.
   За вами к светлым временам
   Идем путем побед.
   Сталину слава! Советским знаменам
   И ленинской партии нашей хвала.
   Идем к коммунизму путем непреклонным,
   И вождь нас ведет на большие дела.
   
   Алексей Иванов в числе первых, пробравшихся к аэродрому. Нервы его напряжены до крайности.
   Наташа идет в компании с русскими девушками.
   На аэродроме народ стоит плечом к плечу и глядит в небо: должен появиться самолет Сталина. Наконец, огромная стальная птица с яркокрасными крыльями проносится низко над головами. Все бросаются за ней, обгоняя друг друга. Каждый хочет увидеть Сталина первым.
   Алексей в двух шагах от Наташи, но она в этот момент и не думает о нем.
   Все мысли ее сейчас о Сталине. Увидеть и услышать Сталина -- значит почувствовать собственную победу, осознать собственную силу и пережить огромное счастье, которое, может быть, случается раз в жизни.
   Она бежит, расталкивая своими худыми и слабыми руками всех, кто впереди, и слезы выступают у нее на глазах, когда более ловкие оттирают ее в сторону.
   Между тем Сталин уже вышел из кабины и, окруженный народом, улыбается и аплодирует победителям. Народ расступается, образуя узкий проход.
   Увидев Рокоссовского, Конева и Чуйкова, Сталин подходит к ним:
   -- Здравствуйте, товарищ Чуйков! Здравствуйте, товарищ Конев! Здравствуйте, товарищ Рокоссовский! Примите мою благодарность за замечательно проведенную операцию по окружению Берлина.
   Возникает мощное "ура". Бежит ликующий народ.
   Алексей и Наташа, приближаясь к Сталину, очутились почти рядом.
   Сталин обращается к народу:
   -- Товарищи! Сегодня мы празднуем великую победу над германским фашизмом. Дорогой ценой приобретена эта победа. Не забывайте принесенных вами жертв. Отныне история открывает перед народами, любящими свободу, широкий путь. Каждый народ должен бороться за мир во всем мире, за счастье простых людей всех стран, всех народов. И только тогда можно будет сказать, что наши жертвы не пропали даром, что каждый из нас сможет твердо смотреть в свое будущее.
   Мощное "ура". Алексей и Наташа рукоплещут, никого не видя, кроме любимого и родного лица Сталина.
   Но радость не любит быть одинокой. Она хочет переливаться из сердца в сердце, и Наташа оглядывается на того, кто стоит с ней рядом, чтобы поделиться своим восторгом. Она оглядывается мельком, сначала не обратив внимания на соседа, но затем взглянула еще раз и, забыв обо всем, бросилась на шею Алексею.
   Он не сразу понял, в чем дело. Последние дни его обнимали и целовали сотни освобожденных девушек, и сейчас это даже показалось ему неуместным. Но вот до его слуха доносится ее, Наташин, незабываемо милый голос. Алексей отпрянул и потом, ничего уже не соображая, схватил ее своими черными, обожженными солнцем и войной руками и прижал к себе.
   Сталин в нескольких шагах от них, он останавливается, ласково глядя на встречу двух душ, потерявших друг друга в водовороте войны. Он смотрит и отечески улыбается, точно скрепляет своим присутствием и благословляет своей улыбкой их жизнь.
   Наташа подходит к нему и, смело взглянув в глаза, говорит:
   -- Можно мне вас поцеловать, товарищ Сталин, за все, за все, что вы сделали для нашего народа, для нас!
   Сталин, несколько смущенный неожиданным вопросом, разводит руками. Наташа подходит к нему и прижимается губами к его плечу.
   Возникает мощное "ура". Иностранцы, каждый на своем языке, приветствуют Сталина.
   -- Да здравствует Сталин!
   -- Пусть живет вечно наш Сталин!
   -- Слава Советской Армии!
   -- Слава великому Сталину! -- несется на всех языках мира.
   Возникает песня:
   
   Великий вождь! Желаем вам
   Здоровья, сил на много лет.
   За вами к светлым временам
   Идем путем побед.
   
   Сталин вновь обращается к народу -- все замолкают.
   -- Будем же беречь мир во имя будущего! Мира и счастья всем вам, друзья мои.
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru