Павленко Петр Андреевич
Яков Свердлов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сценарий.

   Петр Павленко
   Собрание сочинений в шести томах. Том четвертый
   

Яков Свердлов
Сценарий

   Чистое голубое небо. Облака. На фоне облаков надпись:

ЮНОСТЬ СВЕРДЛОВА. НИЖНИЙ-НОВГОРОД

   Сверкает на солнце двуглавый золотой орел на вышке царского павильона. На площади перед часовней шпалерами расставлены командированные на ярмарку нижние чины сводного батальона.
   Сверкают на солнце хоругви, богатые ризы, мундиры, звезды, ленты губернской знати, пестрые наряды... Внизу у часовни, на паперти, устланной красным сукном, губернатор и архиерей в полном облачении.
   Губернатор торжественно возглашает:
   -- Господа, мы находимся в самом сердце России, на Нижегородской ярмарке!..
   Взвиваются два флага на флагштоках. Грянул оркестр...
   И понеслись, блестя золотом букв, вывески: "Циндель", "Савва Морозов", "Жирардов" и другие.
   На трехколесной дрезине восседает важный полицейский чин. Он козыряет направо и налево, как бы принимая парад. Вежливо раскланивается с полицейским чином солидный человек с мечтательными глазами. Котелок, клетчатый жилет, раздвоенная бородка делают его похожим на разорившегося помещика. Это Казимир Петрович. Он, видимо, ищет кого-то: расталкивая народ локтями, ловко проскальзывая между суетливыми покупателями, рыскает он по ярмарке.
   Визжит гармонь. Вертится карусель. На толстых свиньях, на пятнистых лошадях, на тиграх, леопардах восседают дамы в огромных шляпах, пышных платьях. Среди всадников -- подвыпившие бородатые купцы в котелках набекрень. В бешеном кручении карусели разлетаются юбки. Смех, визг, крики... Крутится карусель...
   Крутит педали своей дрезины полицейский чин, объезжающий ярмарку.
   В толпе ползают калеки-нищие, поют Лазаря.
   Прямо на земле расположились гончары с горшками, мисками, кувшинами. Гончары бьют палочками по посуде и зазывают покупателей, подпевая глиняной мелодии.
   Из трубы граммофона несется:
   
   Наш уголок я убрала цветами...
   
   Казимир Петрович подходит к балагану, на котором красуется портрет огромной толстой девицы. Под портретом надпись: "Нина Бексен. 16 лет. Весит 8 пудов. Родители нормальные". На эстраде балагана ярмарочные певицы исполняют кек-уок.
   Казимир Петрович проталкивается дальше.
   Перед сараем, в котором выставлен автомобиль образца 1902 года, столпился народ. Иностранец солидной наружности, сидя за рулем, декламирует на ломаном русском языке:
   -- Люди несчастны -- они медленно передвигаются по нашей планете. Автомобиль осчастливит человечество. В двадцатом веке уже не будет скучающих пессимистов! Смысл жизни в путешествии! Мир прекрасен! Это говорю вам я, Герберт Смайльс, гражданин вселенной и представитель фирмы "Джорд и компания"!
   Оглушительно шумит мотор, окутывая густыми клубами белого дыма толпу, обступившую автомобиль. Среди зрителей -- двое крестьян.
   -- Жрет-то он чего? -- спрашивает один.
   Другой, посмеиваясь, отвечает:
   -- Хрен его знает! Должно, на постном масле работает...
   
   На окраине ярмарки на берегу Волги стоит гладкий столб. Столб окружен шумящей, галдящей толпой. На верхушке столба висит пара сапог.
   По столбу вверх лезет крестьянин, он почти уже у цели. Толпа следит за ним, затаив дыхание.
   Крестьянин уже вот-вот коснется сапог, как вдруг срывается вниз. В толпе крик. Толпа сгрудилась над упавшим. Сбегаются любопытные.
   Мужчина с кожаной сумкой через плечо выкрикивает:
   -- Кто следующий? А ну! Кто следующий?
   К нему подходит молодой паренек:
   -- Давай я попробую.
   Хозяин отстегивает сумку:
   -- Давай полтинник! Достанешь -- твои сапоги...
   Люди отхлынули от упавшего крестьянина и снова окружили столб.
   Парень отдает хозяину тщательно завернутый полтинник, снимает опорки, крестится и лезет вверх.
   Крестьянин лежит на земле. Он покрыт рогожей, из-под которой торчат лишь босые ноги. Около него мечется гимназист с возбужденным лицом:
   -- Это безобразие! Это издевательство над человеком!
   Никто не обращает на него внимания.
   Какой-то пожилой человек с презрением оглядывает гимназиста с головы до ног.
   -- Ишь, разоряется! А сам, небось, в сапогах щеголяет!
   Гимназист горячится:
   -- Я говорю о человеке... о личности!
   Хозяин подходит и говорит внушительно:
   -- Только народ баламутишь! Уходи, пока личность цела!
   Гимназист прячется в толпу.
   В стороне от толпы в долгополой шляпе, покуривая и опираясь на палку, стоит Горький. Гимназист бросается к нему:
   -- Алексей Максимович!..
   -- Ага! -- весело говорит Казимир Петрович и, вынув книжечку, что-то записывает.
   Горький напряженно следит за парнем, лезущим по столбу. Парень почти у цели. Вот он коснулся пальцами сапог. В народе сдержанный шум:
   -- Ей-богу, возьмет...
   -- Да... бабушка надвое сказала...
   Но сапоги зашатались... и парень стремительно скользит вниз.
   У Горького вырывается:
   -- Экая досада!
   В народе негодование:
   -- Отдать! Дотронулся!
   Хозяин запальчиво возражает:
   -- Дотронулся -- не факт!
   Раздаются голоса:
   -- Ты сыми их!
   -- Отдать!
   -- Дотронулся!
   Хозяин расталкивает обступивший его народ:
   -- Снял бы -- взял бы! Кто следующий?
   Энергично расталкивая всех, к столбу вырывается нервный, подвижной юноша, с припухловатыми губами, в тужурке и сапогах. Он еще издали бросает хозяину полтинник. Подбегает к столбу и начинает ловко на него взбираться.
   Народ затих. Все смотрят наверх.
   Юноша быстро добирается до самой вершины, снимает с крюка сапоги и накидывает их себе на шею.
   В толпе крики одобрения.
   -- Вот это молодец! -- замечает Горький.
   Казимир Петрович, подняв голову, следит за юношей, радуется:
   -- Вот удача-то!
   Его спрашивают:
   -- Твой парень, что ли?
   -- А? Мой, мой! -- рассеянно отвечает Казимир Петрович, не спуская глаз с юноши...
   Юноша, держась ногами за столб, с улыбкой победителя на мгновение поворачивается лицом к народу.
   -- Да это же Яша... Свердлов! -- вскрикивает гимназист и бросается к столбу, с трудом протискиваясь сквозь толпу.
   Свердлов уже на земле, протягивает парию сапоги. Тот даже растерялся. Свердлов убеждает его:
   -- Твои! Ты дотронулся.
   Парень берет сапоги, еще не совсем уверенный, что это не подвох. Толпа одобрительно шумит.
   Свердлов хочет скрыться, но его не выпускает довольная толпа. Казимира Петровича, пытающегося пробраться к столбу, крутит людской водоворот.
   Сквозь толпу пробирается гимназист и хватает Свердлова за рукав:
   -- Яша... Яша... Свердлов.
   Свердлов оглядывается:
   -- Здравствуй, Миронов.
   Гимназист обиженно:
   -- Ты что? Не рад мне? Скоро ведь год, как не виделись... Где ты теперь?
   Свердлов досадливо морщится. Миронов напускает на себя невероятную таинственность:
   -- Понял... Понял...
   Парень с любовью оглядывает сапоги. Каждому из толпы лестно посмотреть и потрогать подарок. Кто-то замечает, постучав по подошве:
   -- Картонные!
   Сапоги идут по рукам; кто-то слегка надорвал подошву:
   -- А ведь верно: картонные!
   Парень выхватывает сапоги, смотрит: действительно, подошва картонная. Он свирепеет, замахивается сапогами, ищет глазами хозяина.
   Парень встречается глазами со Свердловым. Как к своему защитнику, он обращается к нему:
   -- Картонные! Обманул подлец!
   Миронов возмущен:
   -- Это так нельзя оставить... Я об этом напишу в газету... Как ваша фамилия?.. -- он решительно достает блокнот и карандаш.
   Парень подозрительно оглядывает Миронова и перекидывает сапоги через плечо.
   -- Тебе еще и фамилию скажи... -- фыркает он и уходит.
   Свердлов не без труда выбирается на свободное место. С ним Миронов.
   Свердлов смеется:
   -- Эх, ты! Разве так спрашивают? А еще газетчик!
   Миронов ухмыляется:
   -- Ну... какой я газетчик...
   Свердлов насмешливо:
   -- А стихи бросил?..
   Миронов отвечает, явно скрывая правду:
   -- Бросил...
   Свердлов убежденно:
   -- Врешь! Наверно, пописываешь!.. -- И, неожиданно став в позу, декламирует:
   
   Собираются тучи. Быть грозе.
   Молнии блещут. Быть грозе.
   
   Миронов улыбается:
   -- Смотри-ка, помнишь!
   Свердлов комически вздыхает:
   -- Ах! Мое несчастье! Всякая дрянь, которая раз влезла мне в голову, остается уже там навеки!
   И Свердлов рассмеялся, будто все обращая в шутку.
   Миронов нахохлился:
   -- Вот ты всегда так... Я от всей души...
   Свердлов заразительно смеется:
   -- Да и я от всей души!
   И Миронов не знает, сердиться ему или смеяться. Но Свердлов уже серьезен. Он берет под руку Миронова и говорит:
   -- Послушай, Костя, надо обязательно достать двести рублей. Попроси у отца.
   Миронов мнется:
   -- В последний раз он очень не хотел давать. А для чего, Яша?
   Свердлов воодушевляется, у него блестят глаза:
   -- Ты понимаешь, Костя, я здесь, на ярмарке, разыскал такую замечательную штуку! Ну, сто, можно сто, а остальные я попробую достать через Алексея Максимовича.
   -- Ладно, постараюсь. А я только что видел Алексея Максимовича.
   Свердлов сразу загорается:
   -- Где? Где?..
   Казимир Петрович хватает сзади парня за сапоги:
   -- Где же он?
   Парень зло отвечает:
   -- Сам его ищу, ирода!
   Казимир Петрович безнадежно машет рукой.
   
   Горький уводит Свердлова подальше от толпы.
   -- Как же это вы так, Яков, на нелегальном положении, а что выкомариваете? Смотреть невозможно!
   Свердлов отвечает ему по-ребячьи:
   -- Уж очень захотелось сапоги выиграть! Недаром я аптекарским учеником был.
   Яков достает из кармана кусок канифоли и показывает Горькому:
   -- Ноги и руки натер канифолью, вот и не скользили! На верное дело шел!
   Горький смеется. Свердлов просит:
   -- Алексей Максимович, дело есть... Зайдемте вместе поглядеть...
   -- А где это?
   -- Да здесь, близко -- за углом.
   
   Горький и Свердлов идут.
   Горький внимательно смотрит на Свердлова:
   -- Вы что-то осунулись, Яша?
   -- Трудно работать стало... Седьмую квартиру меняю... Вот и тут за мной ходят...
   Горький встревоженно:
   -- Замечаете? А ведь вы близорукий. Да, трудненько вам!
   Издали видна приближающаяся фигура Казимира Петровича. Свердлов взглянул в его сторону и заторопился.
   -- Нюх на шпика выработался. Нам сюда.
   Он исчезает в дверях подвального магазинчика. Горький сгибается и быстро идет за Яковом Михайловичем.
   Хозяин, увидав Свердлова:
   -- Деньги принес?
   -- Денег еще нет, а вот покупатель солидный. Покажи еще раз.
   -- За показ тоже деньги платят.
   Хозяин, однако, полез под лавку и выволок ящик.
   -- Последний раз тебе показываю. Станочек заграничный, набор наш.
   Свердлов жадно рассматривает ручной печатный станок, не в первый, видно, раз спрашивает:
   -- Окончательная цена, хозяин?
   -- Выкладывай двести и забирай. Больше показывать не буду.
   Он бесцеремонно берет из рук Горького шрифт, который тот любовно перекладывает из ладони в ладонь и, захлопнув крышку ящика, сует под лавку свой нелегальный товар.
   Алексей Максимович улыбается:
   -- Понятно теперь, что вы тут на ярмарке делаете, Яков. Только все-таки я бы на вашем месте на столбы не лазил. Идемте.
   -- Алексей Максимович?!
   -- Согласен! Обсудим. Вы вечером сможете? В театре. В артистической уборной! Удобно?
   Свердлов немного озадачен:
   -- Не выгонят?
   Горький улыбается:
   -- Я уж постараюсь.
   Они выходят на улицу. Им навстречу спешит совсем запыхавшийся Казимир Петрович.
   -- Вот и мой. До вечера, Алексей Максимович!
   Яков махнул фуражкой и исчез.
   Казимир Петрович, задыхаясь от бега, наскакивает на Горького. Оторопев, смотрит на него, растерянно оглядывается, потом бормочет в отчаянии:
   -- Ну, не чорт ли?
   
   И действительно возникает чорт. Настоящий чорт в красном плаще. Он кончает арию.
   Гром аплодисментов, крики: "браво! бис!" Актер в гриме Мефистофеля раскланивается.
   Зрители толпятся у рампы. В ложах богатая публика стоя аплодирует. С галлереи, перевешиваясь через перила, кричит и аплодирует преимущественно студенческая и рабочая молодежь. На сцену летят букеты цветов.
   Занавес опускается. Мефистофель идет за кулисы. Его провожают аплодисментами персонажи "Фауста". Аплодирует толстая Марта. Аплодирует жиденький тенор -- Фауст. Аплодируют работники сцены.
   Мефистофель входит к себе в уборную. В кресле сидит Горький:
   -- Здорово поешь, Федор. До слез довел...
   Мефистофель наливает себе бокал шампанского и усмехается:
   -- Вот пел я вчера у купца Арсентьева... Ростовщик, плут! А плакал дитей малым... Потом р-рраз! Три "катеньки" на стол...
   Горький улыбается:
   -- Вот, кстати, дай-ка мне из них половину.
   -- Ты что, всех социалистов России кормишь?
   -- Всех не всех, а хорошим действительно помогаю.
   Мефистофель берет со стола бумажник, достает две кредитки, протягивает Горькому:
   -- На, чорт с тобой! Помяните меня во царствии своем.
   По лабиринтам кулис быстро проходит, не оглядываясь, Свердлов. За ним торопится Казимир Петрович. Его останавливают, требуют пропуск. Свердлов завернул за угол.
   Казимир Петрович показывает свой пропуск и бежит догонять Свердлова. Но как только он заворачивает за угол и видит Свердлова, ему наперерез несут декорацию "рая" и прижимают его к стене.
   Декорацию проносят, и открывается пустой коридор. Свердлов исчез.
   
   В уборной перед зеркалом стоит артист, поправляя грим:
   -- А Спиноза-то твой придет или нет? Хоть бы поглядеть, кому даю.
   Дверь открывается, в дверях Свердлов. Первое, что ему бросается в глаза: во весь рост из зеркала смотрит на него Мефистофель.
   Артист поворачивается к Свердлову.
   Яков выглядит очень усталым, он говорит подошедшему к нему Горькому:
   -- Простите, что опоздал. Еле удрал от филера.
   Горький успокоительно хлопает Свердлова по плечу и обращается к певцу, легонько подталкивая Свердлова:
   -- Познакомься, тоже бас! -- говорит он с лукавой улыбкой.
   -- Бас! Где у него может быть бас?
   Свердлов смущен, но старается это скрыть; он говорит с добродушной иронией:
   -- Я-то сам пою охотно, а вот окружающие этого терпеть не могут!
   Певец расхохотался:
   -- Так я и знал! Все выдумки Горького!
   Расправляя могучие плечи, он говорит с довольным видом:
   -- Бас фигуры требует!
   -- Не скромничай, Яков, -- с улыбкой подмигивает Горький, -- покажи голос.
   Неожиданно Свердлов запевает:
   
   Сатана там правит бал...
   
   За кулисами Казимир Петрович слышит голос Свердлова и начинает метаться.
   Певец в уборной даже вскакивает с кресла. Он с бесконечным удивлением оглядывает Свердлова.
   -- А ведь верно, бас! -- говорит он, качая головой. -- Таким басом рыбу глушить можно!
   Свердлов усмехается:
   -- А мне и невдомек. Не знал, что с ним делать. Теперь сяду на берегу да на одну "Дубинушку" пуда два рыбы выловлю...
   Горький смеется. Ему вторит певец. Потом он внимательно оглядывает Свердлова и с сожалением качает головой:
   -- С таким голосом да в революцию! Жалковато.
   Горький встает:
   -- Ну, нам бы поговорить малость!
   Певец показывает им на зеркало:
   -- Там дверь... Заходите туда... Низвергатели!.. Все ваши Марксы и Энгельсы ничего не стоят против одного Ницше.
   Горький приостанавливается и говорит иронически:
   -- Берегитесь, Яков, спорить с человеком, который за всю жизнь прочел только одну книгу, да и то не помнит какую...
   Певец говорит им вслед с явной бравадой:
   -- С моим голосом я и без книг проживу.
   Певец садится в кресло. За спинкой кресла дверь, которая видна в зеркале. Певец берет яйцо, ловко проделывает дырочку и выпивает, закинув голову, содержимое. Вдруг рука с яйцом застыла, певец смотрит в зеркало...
   В зеркале отражается дверь, которая медленно приоткрывается, и в щель просовывается сначала голова, а потом и вся фигура Казимира Петровича.
   За высокой спинкой кресла Казимир Петрович не замечает певца. Он оглядывается, видит себя в зеркале, от неожиданности пугается и делает быстрое движение назад, но, поняв, что это зеркало, он снова крадется к небольшой двери, ведущей в гардеробную, и припадает к замочной скважине.
   Актер не выдерживает и громким басом восклицает:
   -- Что это за фигура?
   Испуганный Казимир Петрович озирается по сторонам. Перед ним во весь свой могучий рост вырастает Мефистофель. Он грозно спрашивает:
   -- Вам что?
   Казимир Петрович в невероятном затруднении:
   -- Мне бы... видите... я, собственно, хотел бы... предложить купить жеребца!
   Певец серьезно интересуется:
   -- Вот как, жеребца?
   Казимир Петрович решает, что "клюнуло", и более уверенно продолжает:
   -- Английской крови... Знаете, нынче овес подорожал... Держать дорого.
   Певец догадывается, кто перед ним.
   -- Так, так... -- повторяет он, что-то соображая, потом говорит с большой сердечностью: -- Скажите, а вы никогда не пробовали петь? Тембр голоса у вас прекрасный! А? Вот бы и себя и жеребца прокормили...
   Казимир Петрович опять теряет почву под ногами:
   -- Вы шутите.
   Но тот очень искренне и задушевно говорит ему:
   -- Ну, какие там шутки! Признайтесь, голубчик, небось дома упражняетесь!
   Казимир Петрович польщен:
   -- Иногда действительно: под гитару...
   Слышен звонок к началу действия.
   Певец уговаривает:
   -- Спойте, голубчик! Если есть данные, в хор обещаю зачислить...
   Казимир Петрович растаял от ласкового обращения.
   -- Чтобы такое спеть? -- задумывается он.
   -- Все равно что... Только сейчас действие уже началось, и чтобы не услышали... пройдите, голубчик, сюда.
   Певец отодвигает задвижку на двери в гардеробную и, впустив туда Казимира Петровича, прикрывает дверь и тихонько задвигает задвижку.
   -- Пойте как можно громче! -- кричит он, а сам подходит к двери за зеркалом и делает знаки Свердлову и Горькому.
   Все трое, давясь от смеха, на цыпочках идут к выходу.
   Певец кричит:
   -- Пойте, чорт возьми!
   В гардеробной за дверью надрывается шпик:
   
   Если красавица в любви клянется...
   
   Певец говорит у двери капельдинеру:
   -- Как кончит петь, выпусти этого болвана! Да смотри, чтобы чего-нибудь не украл...
   Певец, Горький и Свердлов уходят.
   В гардеробной шпик перестает петь. Прислушивается. Далекая ария Мефистофеля.
   Дверь гардеробной трещит под ударами Казимира Петровича.
   
   Нижний-Новгород. Аллея бульвара над Волгой. Вдоль аллеи навешаны лампионы на изогнутых резных арочках, перекинутых над дорожкой, плотно усыпанной желтым песком, по бокам благоухают распустившиеся к ночи цветы белого табака.
   В глубине аллеи раковина оркестра. Доносятся плавные звуки модного вальса. Взад и вперед прогуливается публика.
   По аллее идет Миронов. С ним миловидная девушка, с обожанием глядящая на него.
   Миронов говорит взволнованно:
   -- После сегодняшнего разговора со Свердловым все решилось. Я в университет не пойду... Нельзя итти в университет, когда кругом гнет, произвол... когда твой народ в цепях!
   Девушка робко возражает:
   -- Но ведь ты, Костя, мечтал об университете... Мы хотели вместе поехать в Петербург...
   -- Свердлов мне тоже говорил, что можно работать и в университете. Но я задал ему вопрос: почему же он бросил гимназию? Почему он ушел в революцию?
   Они проходят мимо скамейки, на которой сидит уже знакомый нам шпик Казимир Петрович. При упоминании имени Свердлова он вскакивает и осторожно идет за Мироновым и девушкой.
   Миронов страстно декламирует:
   -- Нет, Зина, лучше тюрьма, каторга, но только не мещанская благополучная жизнь.
   Зина вздыхает:
   -- А я бы хотела стать врачом, поехать в деревню лечить людей...
   Миронов иронически улыбается:
   -- Эх! Зина, Зина, прежде чем лечить, их надо накормить! Бери пример с Якова. Ведь он тоже мог бы быть доктором, юристом...
   Миронов с Зиной свернули в боковую аллейку. Казимир Петрович за ними.
   
   Обрыв над самой Волгой. Живописная беседка, вся обвитая повиликой в цвету, будто смотрится сверху в зеркало Волги. По реке мелькают разноцветные фонарики лодок.
   К беседке подходят Зина и Миронов.
   Миронов, картинно протянув руку в сторону Волги, говорит:
   -- Он и сейчас, в ночи, одинокий, преследуемый, гонимый, пробирается на ту сторону реки с новым печатным станком.
   Казимир Петрович быстро исчезает.
   -- Он выбрал тяжелый, но благородный путь... И мой долг, и твой долг, Зина, отдать свою жизнь народу!
   Зина, не спуская с него влюбленных глаз, соглашается:
   -- Ты прав, Костя... И я пойду с тобой...
   Костя обнимает одной рукой Зину, подняв другую к вечернему небу, и декламирует:
   -- Так поклянемся же, Зина, всю жизнь служить революции! И что бы ни случилось, какие бы ни встретились муки на нашем пути, -- не отступать!
   Зина, как клятву, повторяет вместе с ним:
   -- Не отступать!
   Миронов прижимает Зину к себе, говорит тихо:
   -- Теперь помолчим. Вот так!
   Миронов уводит Зину в беседку.
   Обнявшись, они садятся на скамеечку. За ними гипсовая фигура Амура. Тетива его лука натянута, стрела готова пронзить сердца влюбленных. Миронов и Зина смотрят друг другу в глаза. Он наклоняется к ней и целует ее в губы.
   
   По аллее бульвара среди гуляющих быстро идет Казимир Петрович. Он кого-то ищет. Наконец заметил Карнаухова -- высокого военного в форме жандармского ротмистра.
   Казимир Петрович подходит, галантно кашлянув, приподнимает шляпу:
   -- Разрешите на минуточку?
   Карнаухов, извинившись перед дамами, отходит с Казимиром Петровичем в сторону:
   -- Ну?
   Казимир Петрович тихо докладывает:
   -- Ваше высокоблагородие, тот убег, а вот -- очень интересная фигура... Молодой человек, Костя Миронов...
   Казимир Петрович конфиденциально шепчет Карнаухову на ухо. Тот грубо прерывает его:
   -- Он тебе след дает, а ты его сажать! Болтунов беречь надо.
   Казимир Петрович почтительно:
   -- Слушаюсь...
   Карнаухов приказывает:
   -- Валяй по следу.
   Казимира Петровича как будто ветром сдуло.
   
   Высокий берег Волги.
   Крутой, запутавшейся в кустарнике тропинкой спускается к воде Свердлов, у него за спиной тяжелый мешок.
   У самой воды, возле лодки -- парень, тот, кому Свердлов достал сапоги. Он прощается с девушкой, она вырывается из его объятий и убегает.
   Свердлов подходит к нему и опускает бережно мешок:
   -- Здорово!
   Парень равнодушно отвечает;
   -- Здорово.
   Свердлов шутя:
   -- Ну, как сапожки?
   Парень вглядывается, узнает Свердлова, дружески хлопает его по плечу и радостно сообщает:
   -- Загнал! И арендатору морду набил.
   Яков достает себе папироску и протягивает другую парню:
   -- Все в порядке! Я так и знал, что набьешь!
   Они закуривают.
   У причала тихо покачивается лодка. Свердлов спрашивает у парня:
   -- Твоя?
   Парень доволен, что может чем-либо услужить Свердлову:
   -- Покатать, что ли?
   Свердлов:
   -- Хорошо бы! -- Оглянулся, посмотрел вокруг. -- И как можно скорей...
   И, не дожидаясь парня, погрузил мешок и сам прыгнул в лодку. Несколько сильных взмахов весел, и лодка уже далеко от берега. Свердлов устроился на корме поудобней и запел вполголоса:
   
   Как негаданно встал
   Из крутых берегов...
   Воевода-капрал
   Емельян Пугачев.
   Загуляли донцы...
   Засверка...
   
   Слушает парень, лениво перебирая веслами, затем тоже начинает подпевать. Поют Свердлов и парень:
   
   ...ли ножи.
   В Жигулях молодцы...
   
   Медленно проплывают мимо живописные берега Волги.
   Поет Свердлов:
   
   Завели кутежи.
   
   Свердлов замолк, задумался.
   Парень хитро подмигивает:
   -- И атаман, значит, у вас есть?
   Свердлов, находясь под очарованием песни и окружающей природы, односложно отвечает;
   -- А как же!
   Парень, принимая Свердлова за человека сомнительной профессии, снова многозначительно и понимающе подмигивает:
   -- Не сеем, не жнем... а мешки с добром везем.
   Свердлов заразительно хохочет.
   Слегка ему завидуя, парень вздыхает с сожалением:
   -- Опасная работа, зато гуляй вволю...
   Свердлов садится, смотрит на парня и без улыбки спрашивает:
   -- Ты о социалистах когда-нибудь слыхал?
   
   ...В небольшой легкой лодке на руле Казимир Петрович, на веслах -- два полицейских. Рядом быстро идут еще две лодки с полицейскими.
   
   Парень опустил весла. Лодку течением тихонько относит назад. Парень напряженно слушает. Свердлов серьезно глядит на него:
   -- Ну вот, понял? А доставлю я этот станок в сохранности сормовским рабочим, будут печатные листки вылетать, быстрые, белые, как птицы, красивые. Жизнь!
   Парень вздыхает, говорит с восхищением:
   -- Вот ты какой! А я думал, ты другой специальности.
   Свердлов берет весла и запевает вполголоса. Парень глубоко задумывается, потом с восхищением говорит:
   -- Не то важно, что картонные, а то важно, что достал!
   Свердлов улыбается парню (Трофимову) и сильным взмахом весел толкает лодку вперед.
   
   Казимир Петрович командует:
   -- Окружить лодку!
   Свердлов и Трофимов замечают преследующие их лодки.
   Изо всех сил налегают на весла полицейские.
   Трофимов измеряет взглядом расстояние между ними и полицией.
   -- Пусти на весла!
   Он пересаживается на весла и гонит лодку. Потом снова меряет расстояние глазом опытного лодочника:
   -- Нет, не уйти. Вплавь можешь?
   -- А мешок?
   С быстро приближающейся лодки полицейские кричат:
   -- Стой!
   Казимир Петрович свистит.
   Свердлов озабочен:
   -- Трофимов, не уйти?
   -- Никак не уйти.
   Свердлов решительно хватает мешок и перекидывает его через борт. Трофимов испуганно:
   -- Да ты что?
   -- Не отдавать же им?! Загороди меня, я спущу незаметно.
   -- Эх, не везет!
   Свердлов осторожно и тихо опускает мешок в воду, тяжело вздыхает. Трофимов смотрит на расходящиеся круги воды и ласково усмехается Свердлову.
   -- Квиты будем! Ты наверх умеешь лазить, а я вниз. Достану.
   Свердлов протягивает руку Трофимову:
   -- Спасибо!
   Потом он достает из кармана несколько бумажек, зажигает спички и при свете колеблющегося огненного язычка выбирает две бумажки и, низко нагнувшись к воде, зажигает их. Пламя отражается в спокойной темной реке.
   Совсем близко, за спиной Якова Михайловича, раздается свисток Казимира Петровича и команда:
   -- Окружай!
   Заколебалась, зарябила вода; заколебался и зарябил двойным пламенем отраженный огонь в темной воде.
   
   Свердлов в Екатеринбурге.
   Среди множества людей в зале сидит пожилой крестьянин Аким. Он озирается вокруг. За столом президиума стоит человек и объявляет:
   -- Объединенное собрание социалистических партий считаю открытым. Выберем, господа, президиум.
   Из толпы раздаются голоса:
   -- Петрусенко... Котова... Ильяшевича... Андрея!
   Свердлов сидит с группой рабочих.
   Кричит Трофимов:
   -- Товарища Андрея!
   Из другого конца зала кричит немолодой рабочий Сухов:
   -- Андрея!
   С разных сторон дружно подхватывают:
   -- Андрея! Андрея!
   Члены президиума занимают места. Опережая всех, на место председателя садится Свердлов -- "товарищ Андрей". Он уверенно берется за колокольчик.
   Остальные члены президиума недоумевают. Тот, кто объявлял заседание открытым, нагибаясь к Свердлову, злобно шепчет:
   -- Мы организовали собрание, и во всяком случае не вам здесь председательствовать, товарищ Андрей!
   Яков Михайлович, не обращая никакого внимания, подвигает бумагу; вооружившись карандашом, предлагает:
   -- Прошу записываться желающих высказаться.
   Сидящий рядом человек эсеровского типа вскакивает и кричит:
   -- Позвольте, как это так?
   Свердлов строго останавливает его:
   -- Позволю в порядке очереди. Вы слышали? Меня сюда народ выбрал. Не мешайте вести собрание!
   Крестьянин кричит:
   -- Так их!.. Елки-моталки! Порядка не знают!..
   Яков Михайлович громко объявляет:
   -- Слово имеет рабочий Трофимов.
   Трофимов поднимается на трибуну, он явно волнуется. Свердлов одобрительно кивает ему:
   -- Начинайте, товарищ!..
   Трофимов берет себя в руки и начинает твердо:
   -- Товарищи, нас не звали, но мы не гордые, сами пришли...
   Трофимов, переждав шум, уже спокойней продолжает:
   -- Мы везде пойдем говорить правду...
   Голос с места:
   -- Здесь вашу правду знают!
   Свердлов предупреждает:
   -- Прошу не сбивать оратора.
   Голос с места:
   -- Чего его сбивать? Он сам собьется.
   Свердлов звонит, водворяет тишину и дает возможность Трофимову продолжать. Тот волнуется и продолжает говорить весь в поту:
   -- А правда наша такая -- рабочей кровью добытая правда! Не верьте царю! Не было и нет такого царя, который добровольно давал бы народу манифесты...
   Кто-то издевательски кричит с места:
   -- Один всего!
   Не было и нет такого царя, который добровольно давал бы народу свободу... -- упрямо продолжает Трофимов.
   -- Царских свобод много дано! -- опять издевается тот же голос.
   -- Плохо, товарищ Андрей, натаскали парня! -- кричит из зала другой.
   -- Ничего! -- отвечает Свердлов. -- Я доскажу то, что товарищ не сумел довести до вашего просвещенного сознания. Продолжай, товарищ!
   -- Но мы, народ, не дадимся в обман...
   Из последних сил держится Трофимов. Он берет в руки стакан, стоящий около него па трибуне, и держит его, не зная, что с ним делать.
   -- Налейте в него воды и напейтесь! -- кричит кто-то.
   Трофимов, зло стукнув стаканом, поставил его на пульт.
   -- А ну вас всех к...
   Он не досказал и ушел с трибуны.
   Свердлов встал:
   -- Я объясню почтенному собранию, что хотел сказать товарищ. У царя, конечно, бумаги хватает, но он экономный человек и все свои свободы вместил в один манифест. Мы еще экономнее и заявляем, что не стоило портить царю и этой единственной бумажки. Народ не дурак, как думает о нем царь. Народ умнее царя и прекрасно чувствует ту правду, о которой вы не дали сказать товарищу, но которую я заставлю вас все-таки выслушать. Коротко, товарищи: царский манифест, вырванный у самодержца восстанием народа, есть ложь и обман...
   Объявлявший о собрании хватает колокольчик со стола, неистово звонит, заглушая Свердлова, и кричит охрипшим голосом:
   -- Закрываю собрание...
   
   Подъезд другого здания в Екатеринбурге.
   Свердлов с группой рабочих поднимается по ступенькам на крыльцо здания с пузатыми колонками. Дорогу им загораживает пристав:
   -- Господа, господа, здесь собрание. Покорнейше прошу не мешать!
   -- А мы и пришли на собрание, -- говорит Свердлов. Пристав пытается не пускать:
   -- Здесь собрание союза... так сказать, собрание за царя.
   -- Так и мы за царя, -- смеется Свердлов.
   -- Ну, конечно, за царя! -- подтверждает Миронов.
   Он одет не по-рабочему, и его интеллигентный вид, очевидно, убеждает пристава, и он обращается к нему:
   -- Пожалуйте... только прошу пропускать своих.
   -- Своих, конечно, -- соглашается Миронов.
   -- Иди по одному, -- командует пристав.
   Все идут один за другим.
   Первым прошел Свердлов.
   Миронов говорит приставу:
   -- Свой!
   Второй -- Трофимов.
   -- Свой! -- говорит Миронов.
   -- Свой!
   -- Свой!
   Удивление пристава растет вместе с тревогой.
   Миронов пропускает весь народ, человек пятьдесят.
   Пристав беспокойно просит:
   -- Без скандалу. Обещайте, господин, без скандалу.
   -- Никакого скандала не будет, -- утешает Миронов и проходит сам.
   
   Свердлов говорит Миронову:
   -- Здесь выступишь ты и, как условились, за учредительное собрание.
   Потом достает из кармана листок с текстом, передает Миронову:
   -- Попробуй провести и этот текст телеграммы.
   
   Свердлов с товарищами входят в зал собрания.
   На возвышении стол. За столом президиум. На стене, за их спиной, во весь рост портрет царя во всем "царском великолепии". В президиуме тузы города: купцы, заводчики, директор гимназии, попечитель округа и гимназический поп.
   На трибуну поднимается Миронов.
   Председатель собрания, тучный старик с одышкой, звонит в колокольчик, угрожающе жестикулирует и всячески протестует против вторжения новых людей.
   В зале шум.
   Со скамейки, где устроились рабочие, несутся крики:
   -- Дайте высказаться приезжему из столицы!
   Трофимов встал, кричит:
   -- Он за царя!
   Из задних рядов, где разместилась публика попроще и победнее, раздаются голоса:
   -- Правильно, правильно!
   В передних рядах благообразные юноши, студенты-белоподкладочники, дамы и купцы.
   Свердлов гудит басом:
   -- Просим! Просим! Говорите! Тихо!
   Миронов начинает говорить:
   -- Господа! Царь-батюшка всемилостивейше дал нам свободу: свободу личности, слова и собраний! Но чем мы ответили на манифест государя? Мы пользуемся вот уже второй день величайшим благом свободы, а тому, кто даровал нам это счастье, мы даже не послали благодарности. Это разве достойно любящих сынов? Ведь манифест государя -- это первый шаг, мы должны доказать государю, что мы его понимаем и хотим помочь ему всеми нашими силами. Не так ли, господа? И углубить и продолжить его мудрое начинание.
   Зал аплодирует.
   Свердлов подмигивает одному из рабочих; тот вскакивает, кричит:
   -- Всеподданнейшую телеграмму!
   Миронов вынимает бумажку, которую передал ему Свердлов у входа.
   И потому, господа, предлагаю послать государю сегодня же, сейчас же следующую телеграмму: "Государь, повергая к вашим стопам нашу верноподданнейшую благодарность за дарованные нам свободы, мы требуем для закрепления этих свобод немедленного созыва учредительного собрания из народных избранников".
   Публика аплодирует.
   Крестьянин, который был на собрании у эсеров, неистово аплодирует в задних рядах.
   Древняя дама-патронесса вертится во все стороны, спрашивает:
   -- Что он говорит?
   Председатель сбит с толку, он в отчаянии:
   -- Господа, не то он говорит!.. Не то!.. Тезис не тот!..
   Аплодировавший крестьянин кричит, обращаясь к президиуму:
   Елки-моталки! Что вы нас путаете? Оратор-то чей? Ваш?
   Трофимов и его группа кричат изо всех сил:
   -- Наш! Наш!
   Публика, сбитая с толку, тоже кричит:
   -- Наш!
   Свердлов, довольный, оглядывается, смеется путанице в зале:
   -- Надо голосовать!
   Миронов подхватывает:
   -- Поднимите руки, господа, все, кто любит государя и кто согласен с моим предложением!
   Большинство из присутствующих на собрании подняли руки.
   Трофимов и его группа уговаривают поднять руки колеблющихся.
   Председатель кричит охрипшим голосом:
   -- Протестую...
   Свердлов со своими друзьями уже у двери. Они быстро уходят.
   Председатель устало вытирает лоб платком, хрипит:
   -- Чертовщина какая-то!
   Весь президиум покинул его.
   Свердлов со своими товарищами идут по темной улице. Они веселы, возбуждены. Рабочий Сухов говорит с восторгом:
   -- Были у черносотенцев, а резолюцию провели свою!
   Басит, ухмыляясь, Свердлов:
   -- А как же!
   Все возбуждены, веселы, шумливы. Один Трофимов мрачен. Рядом с ним идет Миронов.
   -- Надо побольше читать, Трофимов! -- говорит ему Миронов. -- Культуры набираться, знаний... Так ты далеко не уйдешь... Я тебе уже предлагал заниматься со мной...
   Трофимов еще ниже поник головой:
   -- Я сам понимаю, что туговато у меня идет наука!..
   Свердлов замечает, что Трофимов совсем упал духом, берет его за локоть. Ласково и серьезно говорит:
   -- Жизнь -- сложная штука, и не легко найти человеку свое место в ней, потому так много и разочарований. Нужна изрядная энергия, чтобы отыскать это место. Но это не должно тебя пугать, Трофимов!
   Трофимов поднимает голову, взволнованно и благодарно смотрит на Якова Михайловича.
   Их догоняет крестьянин. Он с восхищением смотрит на Свердлова:
   -- Как от заутрени вышел, почитай, на шести собраниях побывал... и всюду вы, сынки!
   Все рассмеялись.
   -- А к какой же партии, сынки, окончательно приткнемся? -- спрашивает он.
   -- Может, свою организуем? -- лукаво предлагает Свердлов.
   -- Не подымем... Елки-моталки... Маловато... Позвать бы еще кого...
   -- Позовем, -- улыбается Свердлов.
   -- А он у нас за организатора будет? -- уже повеселев, лукаво поддразнивает Трофимов.
   Свердлов улыбается Трофимову:
   -- А что ты думаешь? Все может быть.
   
   Паровозное депо. Много рабочих, подростков, женщин.
   Крестьянин говорит Трофимову, одобрительно оглядывая толпу:
   -- Теперь подымем, елки-моталки!
   Овацией встречают рабочие Свердлова, поднимающегося на импровизированную трибуну.
   Свердлов горячо говорит:
   -- Надо понять, товарищи, что свобода нужна только нам! О какой свободе могут мечтать капиталисты, когда всё в их руках, всё, вплоть до наших жизней, которыми они распоряжаются, как хотят. Мы же та армия, которую без счета кладут на полях маньчжурских за свои доходы капиталисты, но мы должны стать той армией, которая теперь повернет свои штыки и скажет им: "Довольно, хватит!" Но армия без оружия -- не армия, а толпа, которую они расстреляют. И армия без нашего рабочего командования -- это тоже не армия народа, поэтому, товарищи, к оружию!
   
   И как бы в ответ на призыв Свердлова -- ряд поднятых на прицел револьверов.
   Команда:
   -- Пли!
   Щелкнули курки.
   Полянка в бору; группа в десять человек молодых рабочих-дружинников учится стрелять залпами. Среди них в строю -- Свердлов.
   Другая шеренга обучается военной ходьбе, третья -- ружейным приемам. В стороне индивидуальная стрельба по мишени.
   Командир первой шеренги скомандовал:
   -- Отделение!
   Все снова подняли револьверы на прицел.
   -- Пли!
   Они спустили курки. Командир недоволен:
   -- Нет, это не залп, ребятки. Залп должен быть как один. Притом не забывать о прицеле. Еще раз. Прицел по елочке! -- командует он. -- Зря не спускать курок у оружия -- это пусть солдаты в царской армии делают, а революционеру-боевику без цели стрелять не годится. Отделение!
   Шеренга, целясь, поднимает револьверы.
   -- Пли!
   Во второй шеренге, где дружинники обучаются маршировке, слышна команда:
   -- Смирно! Направо! Ряды сдвой! Шагом марш!
   Шеренги четко выполняют все команды.
   К первому десятку подбегает посыльный, что-то по-военному докладывает командиру. Командир отдает честь. Шеренга стоит "смирно".
   Командир вызывает:
   -- Дружинник товарищ Андрей, к взводному командиру на индивидуальную стрельбу.
   Яков Михайлович делает два шага вперед из строя, поворачивается налево и идет к мишеням.
   Миронов стреляет по мишени подряд два раза.
   Трофимов укоризненно качает головой.
   Смущенный Миронов неловко оправдывается:
   -- Рука дрожит...
   -- Рука должна быть твердой, в этом все искусство стрельбы! -- говорит поучительно Трофимов.
   Миронов просит:
   -- Разреши еще раз?
   Он долго целится. Трофимов поправляет ему руку. Миронов стреляет и, как мальчишка, бежит к мишени.
   По-военному подходит Свердлов и отдает рапорт Трофимову:
   -- Товарищ командир, дружинник Андрей прибыл по вашему вызову.
   -- Вольно! -- серьезно отвечает Трофимов, а затем уже неофициальным тоном: -- Давайте постреляем, Михалыч!
   Издали, победоносно помахивая бумажной мишенью, бежит Миронов.
   -- Прямо в яблочко! Смотри, Трофимов!
   Трофимов горделиво:
   -- Видишь, Михалыч, какие успехи у меня Миронов делает.
   Миронов доволен похвалой учителя:
   -- Спасибо, Трофимов, за науку. Когда-нибудь вместе будем сражаться в одном ряду. Моя пуля, командир, тебя не обманет. Руку!
   И они сердечно пожимают друг другу руки.
   -- Ну, Михалыч, посмотрим, как твои успехи, -- говорит Миронов.
   Свердлов аккуратно целится и, не торопясь, спускает курок. Выстрел.
   Трофимов вглядывается и говорит с довольной улыбкой:
   -- При его зрении... неплохо...
   
   Перрон вокзала в Екатеринбурге. Идет проливной дождь. Вокзал переполнен полицией. Здесь сам начальник местной охранки Самойленко. С ним рядом -- Казимир Петрович. Он держит себя "столичным гостем".
   -- Неуловимый человек, говорите? С января не можете за ним угнаться? А я могу вам, господин начальник, совершенно точно доложить: едет он в Екатеринбург из Перми почтовым поездом номер четыре, который прибудет в два часа дня. Хе! Хе! Я-то его обязательно узнаю. Лично знаком. Глаза, голос, руки -- приметы особые... Мы его здесь же на перроне и задержим...
   
   Убогая лачуга на пустыре на краю города. Идет проливной дождь.
   В лачуге на лавке лежит больной рабочий Сухов, которого мы видели в группе Свердлова. Возле него сын девяти-десяти лет -- Ленька, сидит и читает отцу вслух "Мертвые души".
   Жена Сухова, Анисья, худая женщина, потерявшая в горе и нужде возраст, раздувает самовар, убирает посуду, расшвыривает в злости вещи.
   В подслеповатые окна барабанит дождь.
   Ленька читает:
   "У меня не так. У меня когда свининка -- всю свинью давай на стол, баранина -- всего барана тащи, гусь -- всего гуся!.."
   Анисья останавливается возле мужа, не глядя на него, через плечо бросает:
   -- И этот придет?
   Сухов будто не понимает ее, желая избежать ссоры:
   -- Кто?
   Анисья всем корпусом поворачивается к мужу, почти кричит на него:
   -- Ты знаешь кто! Черный...
   Сухов приподнимается на локте:
   -- Михалыч?
   Она его перебивает:
   -- Не знаю, как его звать, и знать не хочу...
   Потом, с трудом проглотив слюну, говорит странно спокойным голосом:
   -- Послушай, Алексей, собрание в последний раз... А увижу этого... кипятком обварю... Ты меня знаешь. Вот крест...
   Сухов отвернулся:
   -- Читай дальше, сынок.
   Анисья лихорадочно одевается, ее руки трясутся. Она почти невменяема:
   -- Ты запомни, Алексей, сядешь в тюрьму, собственными руками зарежу Танюшку и Лидку... сама повешусь. Чем с голоду сдыхать, по миру итти -- лучше сразу...
   Сухов зябко поеживается, хочет приподняться, но больная нога мешает ему.
   Острая жалость к близкому человеку сразу охлаждает гнев Анисьи. Она поправляет сползшее одеяло, тихо спрашивает мужа:
   -- Тебе что? Холодно?
   Сухов качает головой:
   -- Нет, жарко...
   Анисья ворчит, чтобы скрыть беспокойство:
   -- Жарко, а бледный. Помри еще у меня!
   -- От ноги-то?.. Товарищи придут, я денег попрошу в долг... купим поесть... Может, и на доктора хватит...
   Анисья набрасывает платок и безнадежно машет рукой.
   -- Ты попросишь! Ленька, если девчонки проснутся, -- посмотришь!
   Анисья уходит. Ленька встает, подходит к занавеске, смотрит, возвращается, садится возле отца и степенно говорит:
   -- Обе спят.
   Берет книгу, читает:
   -- "...За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки..."
   Сухов лежит и, видимо, не слушает Леньку. Вздохнув, тихо говорит:
   -- Лёнь! Плохи, брат, дела наши с тобой!
   Ленька озабоченно сдвигает брови и опускает книгу. Сухов поворачивается к сыну:
   -- Если со мной что случится, ты из дому уходи. Матери не справиться с тремя... В приют какой просись, к людям просись.
   Тяжело вздыхает Ленька. Сухов сосредоточенно следит за своей мыслью:
   -- А когда вырастешь, вспомни, что отец твой жизнь отдал за людей...
   Ленька часто заморгал, вздохнул, стал ерзать на стуле...
   Заметив огорчение Леньки, Сухов, ободряя, хлопает его по спине:
   -- Ну, ну... может, еще все обойдется. Это я тебе на всякий случай. Я тебе, как товарищу своему, сказал. А плакать -- это уж последнее, брат, дело... Давай читай дальше... как там Собакевич обедал.
   Ленька находит пальцем строчку:
   -- "Этим обед и кончился..."
   В комнату входят Миронов, Зина и Вотинов. Здороваются с Суховым.
   Зина подходит к кровати, ласково гладит Леньку по голове. Она дает ему книжку.
   -- Это тебе, а это сестренкам.
   Во втором свертке, который Ленька с лихорадочным любопытством развертывает, две маленькие куклы. Сухов благодарно улыбается Зине:
   -- Спасибо, Зинаида Васильевна, балуете вы их...
   -- Пустяки, Алексей Петрович... А как здоровье?
   Сухов мрачнеет:
   -- Здоровье наплевать! А вот заводская администрация считает, что я по собственной вине повредил ногу, и не платит пособия.
   Миронов подходит к Зине и спрашивает у Сухова:
   -- А доктор был?
   -- Заводской обещал, да все не идет. Жена вот опять пошла... -- Он умолкает, а потом говорит с мукой: -- А собрание здесь, сказала, последний раз чтобы...
   -- Последний... последний... -- подтверждает Миронов. -- Пора вообще свертывать работу! Пора подумать об уцелевших людях! Ты как считаешь, Вотинов?
   Вотинов поспешно откликается:
   -- Мое дело маленькое. Прикажет комитет свернуться -- я сдам свой арсенал, прикажет хранить оружие -- буду хранить до последнего.
   Входит Трофимов, он запыхался, очень весел:
   -- Михалыча еще нет?
   Миронов посмотрел на часы:
   -- Мы его ждем. Поезд уже должен был придти.
   
   По путям идет пассажирский состав, его тащит старинный паровоз начала двадцатого века. У водонапорной будки поезд сильно замедляет ход.
   С подножки переднего вагона соскакивает железнодорожник:
   -- Товарищ Андрей, сходите!
   Из вагона весело прыгает Яков Михайлович. Он в хорошем костюме, при галстуке. За ним неловко соскакивает прилично одетый человек с чемоданчиком. Это доктор Лейбсон. Он открывает большой зонт.
   Машинист, увидев, что пассажиры сошли, приветливо машет Свердлову, дает свисток и полным ходом ведет состав к станции.
   К приехавшим подходит пикет из двух железнодорожников. Их ведут через запасные пути до следующего пикета. А там уже к какой-то проходной будке...
   Через пролом в заборе выходят на улицу Яков Михайлович и доктор.
   Яков Михайлович, смеясь, говорит доктору:
   -- Вот, Миша, как надо подъезжать к знакомому городу, где тебя ждут, как самого желанного гостя!
   Они садятся в подъехавшую извозчичью пролетку с поднятым верхом.
   Извозчик из-под клеенчатого мокрого плаща осклабился хитрой улыбкой и лихо подхватил вожжи:
   -- Пожалуйте, барин!
   Яков Михайлович пристально глядит на извозчика, потом со смехом протягивает ему руку, и тот ее неловко пожимает.
   Извозчиком оказывается тот крестьянин, который ходил со Свердловым по митингам.
   -- Давно в извозчиках, Аким? -- спрашивает Яков Михайлович.
   Извозчик смеется:
   -- Впервой в жизни, елки-моталки, обрядили, а уж для тебя, сынок, хоть сам впрягусь! -- Он тронул вожжами лошадь: -- Эх, милая, н-но! Давай, не выдавай!
   Извозчик трясется рысцой по ухабам екатеринбургской улицы. В пролетке Яков Михайлович лукаво улыбается:
   -- Как это говорится в народе: "Коготок увяз -- всей птичке пропасть".
   Аким повернулся на козлах, хитро подмигнул Якову Михайловичу и в тон ему отвечает:
   -- Может, пропасть, а может, и нет! Как это у нас в народе говорится: "Бабушка надвое сказала".
   Яков Михайлович доволен:
   -- Вот-вот, елки-моталки, не всяко слово в строку пишется, да и птицы разные бывают!
   Оба заливаются веселым смехом, к ним присоединяется и доктор. Лошадка по лужам рысцой везет их дальше.
   
   В квартире Сухова в сборе весь комитет партии. Миронов с жаром продолжает какой-то спор:
   -- Нет, товарищи, нет никакого позора в том, что сейчас мы должны временно забыть о вооруженном восстании по всей России. Мы не исключение. Рабочая организация разбита. Ее лучшие представители посажены в тюрьму, сосланы в ссылку, ранены и убиты. Схватка с царизмом проиграна революцией. Надо уметь смотреть правде в глаза.
   Миронова перебивает голос Свердлова:
   -- Правильно, большевики должны уметь смотреть правде в глаза, товарищ Миронов.
   Все оглянулись.
   На пороге стоят Свердлов и доктор.
   Свердлов раздраженно продолжает:
   -- Подпольные собрания, на которые собираются большевики, надо тоже уметь организовывать. А то приходят два человека и спокойно стоят в сенях и слушают весь разговор. У дома нет наблюдателя! Прямо ловушка какая-то!
   Свердлов оглядел комнату. В углу, возле большого самовара, возится, раздувая его, Ленька.
   Свердлов подходит к нему и конфиденциально отзывает к печке:
   -- Есть поручение: выйди на дорогу, подальше, заляг в канаву и, если увидишь полицейских, по канаве кубарем сюда. Понял?
   Мальчик понятливо мотнул головой, хочет итти. Свердлов остановил его:
   -- Стой! Я тебе, что ли, обещал... шоколадку... или другому какому Леньке?
   Ленька расплывается в улыбке:
   -- Мне, Михалыч!
   Свердлов делает очень удивленные глаза:
   -- Разве я Михалыч?
   Ленька задорно:
   -- Бороду наклеил -- думаешь, я не узнаю?
   Яков Михайлович смеется, треплет его по щеке и дает тоненькую шоколадку:
   -- Держи, чтобы тебе в канаве не скучать! Только следи, Леня, в оба: дело очень серьезное.
   Ленька, очень довольный поручением, стремглав выбегает из дому.
   Свердлов возвращается к столу, в его голосе звучит неутихшее раздражение:
   Если бы я не был уверен, что шпики и жандармы сейчас ждут меня на вокзале, то я бы в эту западню ни за что не вошел.
   
   Через перрон вокзала проходит последний пассажир, приехавший почтовым поездом.
   Вдоль поезда мечутся шпики и жандармы, невзирая на проливной дождь.
   Раздается третий звонок: железнодорожник, высадивший у водокачки Свердлова, пронзительно свистит и, лихо вскочив на подножку, козыряет совершенно запарившемуся Казимиру Петровичу.
   Самойленко держится уже сейчас как неприступное "начальство".
   Казимир Петрович униженно козыряет ему:
   -- Не обнаружен, ваше высокоблагородие!
   -- Для этого не к чему было специально посылать вас из Петербурга, -- пренебрежительно цедит Самойленко.
   Казимир Петрович заискивающе лепечет:
   -- Но... может быть... со следующим поездом?
   Самойленко только удивленно поднял бровь:
   -- Через десять часов? -- Саркастически усмехнулся. -- Извольте дежурить, не уходя с вокзала. Если сможете обнаружить, немедленно доложите.
   Казимир Петрович виновато утирает вспотевшую лысину...
   
   В квартире Сухова посередине комнаты стоит возбужденный Свердлов.
   Трофимов с восхищением смотрит на Якова Михайловича, и его губы шевелятся, будто он повторяет про себя слова Свердлова.
   Зина помогает доктору, осматривающему больную ногу Сухова. Доктор молчалив и серьезен.
   Свердлов говорит:
   -- И вот Миронов предлагает нам смотреть правде в глаза, но он при этом забывает, что на правду фактов можно смотреть глазами революционера или глазами обывателя. Миронов смотрит, как обыватель! Я же предлагал смотреть на каждый пройденный нами шаг по-ленински! По-ленински -- это значит, изучая ошибки, укреплять опыт и устремляться только вперед, только к победе революции, и тогда наше славное декабрьское восстание научит нас не отступать, а еще серьезней готовиться к вооруженному восстанию, еще организованней готовить пролетариат к бою. Так, а не иначе, товарищ Миронов. Так, если мы большевики и ленинцы!
   Он крепко ударяет стулом об пол, как бы ставя точку. Потом он продолжает уже спокойнее:
   -- А сейчас, как уполномоченный ЦК, я это совещание отменяю. В этой мышеловке мы не должны больше оставаться ни минуты.
   
   На пустыре, в канаве, укрывшись от дождя под мостиком, Ленька с удовольствием облизывает пальцы, запачканные шоколадом. От времени до времени он с видом заправского "следопыта" вглядывается в сумеречную даль.
   Яков Михайлович обращается к Вотинову:
   -- Вотинов, склад оружия цел?
   Вотинов спокойно:
   -- Перевел.
   Свердлов встревожился:
   -- Почему? Куда?
   Улыбается Вотинов:
   -- Все в порядке, товарищ Андрей. Перевел в более безопасное место. Я храню оружие в квартире самого начальника охранки Самойленко. Хотел к губернатору устроить, но решил, что у начальника охранки будет лучше. Губернатора-то могут обыскать, а уж этого никто и никогда.
   Свердлов смеется:
   -- Восхитительно! Великолепно! Чорт! Откуда у тебя столько находчивости?
   В это время доктор подошел к столу. Он тихо обращается к Свердлову:
   -- Яков, с больным плохо. Необходимо срочно везти в больницу. Ногу, вероятно, придется отнять.
   Яков быстро:
   -- Товарищи, беги кто-нибудь за нашим извозчиком!.. Быстро, быстро! -- И подойдя к Сухову: -- Алексей, ты не волнуйся. Доктор говорит, надо в больницу. Где твоя жена?
   Сухов виновато смотрит на Якова:
   -- Придет скоро... Ты ей, Михалыч, на глаза не показывайся... Грозилась кипятком обварить... Я ее боюсь, -- может, в самом деле...
   Врывается Ленька. Приглушенным голосом он кричит:
   -- Идут...
   Свердлов быстро вынимает из кармана револьвер, оглядывается и протягивает его Леньке:
   -- Держи! Спрячь! Ничего не нажимай! Когда полиция уйдет, зароешь подальше.
   Ленька, гордый доверием Свердлова, скрывается за занавеску, бережно прижимая револьвер к груди.
   Свердлов оглядывает всех:
   -- Ну, бежать некуда. Этакая глупость! Додуматься надо. Дом на пустыре и удрать некуда.
   Трофимов сжимает кулаки.
   -- Есть выход, Михалыч, забаррикадируем все окна, двери и будем отстреливаться. У кого, товарищи, есть оружие?
   Свердлов строго останавливает Трофимова:
   -- Не горячись, Трофимов, и не делай глупостей. Одного-двух полицейских подстрелишь -- всех нас подо что подведешь?
   Трофимов в бессильном бешенстве кричит:
   -- А так самим фараонам в руки даться?!
   Свердлов все так же строго:
   -- Надо бы раньше об этом думать!
   Миронов прижимает к себе Зину, говорит дрожащим от волнения голосом:
   -- Яков, может быть есть возможность хоть кому-нибудь спастись, ведь нельзя же всем...
   Зина тихонько освобождается из объятий Миронова, и неожиданно для всех раздастся ее спокойный голос:
   -- Товарищи, во что бы то ни стало надо спасти Якова Михайловича -- это самое главное.
   С трудом приподнявшись на постели, говорит Сухов:
   -- Правильно, Зинаида Васильевна. И пристав у нас новый, он Михалыча еще не знает...
   Дверь с силой рванули, и в комнату врывается полиция.
   До сих пор молчавший доктор быстро и услужливо подает свое пальто Свердлову.
   Зина поняла в чем дело, берет со стола чемоданчик и быстро протягивает его Свердлову.
   Пристав кричит:
   -- Руки вверх!
   Все подняли руки, только Яков Михайлович спокойно застегивает пальто, берет в руку чемоданчик.
   Пристав грубо:
   -- Ну, а ты что?
   Свердлов подчеркнуто спокойно:
   -- Не понимаю, почему "ты", и не понимаю, почему "руки вверх". Нас сейчас будут грабить? Тогда не понимаю, почему полиция?
   Городовой шепчет на ухо приставу:
   -- Ваше благородие, это же доктор, доктор... я вам докладывал...
   Яков достает паспорт из внутреннего кармана пальто:
   -- Вот мой паспорт. Я хирург Михаил Федорович Лейбсон.
   Пристав меняет тон:
   -- Прошу вас, доктор, маленько в сторону... -- Опять по-хамски: -- Который здесь Яков Свердлов, по кличке "товарищ Андрей"? Ну-с, признавайся...
   Все молчат. Пристав впился глазами в доктора:
   -- Ты?
   Доктор спокойно отвечает:
   -- Не знаю.
   Пристав выходит из себя, орет:
   -- Вот как, сам себя не знаешь? Дома разберемся! Забирай всех, Курептев!
   Пристав самодовольно закручивает ус:
   -- Богатый денек!
   Курептев, старший городовой, осклабившись, говорит ему на ухо:
   -- Так что, ваше высокоблагородие, жандармам нос утрем. Что значит иметь своего человека!
   Городовой и понятые подхватывают под руки Сухова, он, не выдержав, стонет от боли. Яков Михайлович бросается к нему:
   -- Подождите, разве можно так больного тащить? Вы с ума сошли. Господин околоточный надзиратель, больного необходимо немедленно доставить в больницу.
   Пристав козырнул:
   -- Я пристав.
   -- По обращению этого не вижу, -- возразил Свердлов.
   Вотинов и Трофимов поднимают Сухова, выносят его.
   Пристав благосклонно:
   -- Если понадобится больница, будет больница. Не извольте беспокоиться. Повесим, как здоровенького! Честь имею!
   Доктор подходит к Якову, крепко жмет ему руку, говорит многозначительно:
   -- Спасибо, доктор, позвольте проститься с вами и сказать: мы друг перед другом в долгу не останемся. От всей души желаю вам счастья...
   Пристав прикрикнул на Лейбсона:
   -- Довольно! Пошли!
   Зина бросается к Миронову, они горячо целуются.
   Арестованные уходят, вслед за ними -- пристав.
   Яков Михайлович остается один, он отходит к окну, стоит к нему спиной.
   Ленька выползает из-за занавески, оглядывается, нет ли кого... подходит к Якову.
   -- Револьвер спрятал... А девчонки спят, ничего и не слыхали!
   Яков положил руку на белобрысую голову Леньки. Ленька понимающе глядит на него снизу вверх и говорит с дрожью в голосе:
   -- Папка сказал: плакать -- это последнее дело... -- Подождал минутку, потом заговорил просительно: -- Михалыч, подари мне насовсем пистолет. А? -- Погрозил кулаком в сторону ушедшего пристава. -- Я его ухлопаю, как сукиного сына...
   -- Когда ты вырастешь, Леня, я тебе куплю три револьвера, сделаю тебя самым главным судьей над врагами, и будем их тогда судить за папу, за маму, за всех... -- ответил Свердлов.
   Ленька удовлетворен:
   -- Давай, Михалыч, чай пить.
   Он подводит Свердлова к столу.
   -- Хочешь папкину чашку? Во какая огромадная!
   Ленька любовно держит в руках огромную цветистую чашку с золотой надписью "На добрую память". Потом, нахмурившись, ставит чашку и испытующе смотрит на Свердлова:
   -- А ты, Михалыч, не обманешь? Ты где тогда будешь жить, когда я вырасту?
   Вдруг у Леньки со звоном падает ложка из рук. Яков оборачивается.
   В дверях стоит Анисья. Она, будто ничего не замечая, не снимая мокрого платка, идет к занавеске. Взглянув на детей, она обращает почти безумные глаза на Якова.
   -- Спасибо тебе. Садись чай пить... Посоветуемся, как жить будем... Мужа в тюрьму спровадил...
   Свердлов пытается вывести ее из страшного состояния:
   -- Анисья Никифоровна, голубушка...
   Анисья приказывает:
   -- Молчи! Кипяток хочешь? Ты не стесняйся, твое хозяйство здесь теперь. Все здесь теперь твое...
   Она ставит под самовар большую чашку мужа. Струйка кипятка медленно льется из крана. Ленька пронзительно визжит:
   -- Михалыч, она обварит тебя кипятком...
   Яков все так же ласково:
   -- Анисья Никифоровна, если у вас есть сердце, поймите сердцем, что...
   Анисья не выдерживает. Она истерически кричит:
   -- Уйди! Твоих рук дело! Уйди, кипятком шваркну...
   Ленька цепляется за ее руку:
   -- Мамка, дура...
   Слепая в своем гневе, Анисья с силой встряхивает Леньку, и он откатывается к двери.
   Яков упрямо:
   -- Когда-нибудь, Анисья Никифоровна, вы поймете...
   Анисья грохается на колени:
   -- Господи, боже мой, что же я должна делать? Научи! Научи же! -- И бьется головой об пол.
   
   Большая тюремная камера с холодными осклизлыми стенами. В камеру доносится далекое церковное пение из тюремной церкви. На полу лежит больной Сухов.
   Яков Михайлович сидит с тетрадкой в руках и что-то внимательно пишет.
   Доктор считает пульс у больного, качает головой и подходит к Свердлову, заглядывая через плечо в тетрадь. Увидел аккуратно разграфленную страницу. В клетки Свердлов проставляет цифры, проценты.
   Доктор удивлен:
   -- Что это ты делаешь, Яков?
   Яков Михайлович поворачивается к доктору и оживленно ему объясняет:
   -- Понимаешь, Миша, меня очень интересует государственный бюджет России за последние годы. Подумай только: русский государственный долг в несколько раз превышает ежегодный доход государства, а долг был сделан почти исключительно на покрытие военных расходов или на уплату занятых на эти расходы денег...
   Доктор любовно:
   -- Золотая у тебя голова, Яков. Вместо того чтобы гноить тебя в тюрьме, я бы на "их" месте предложил тебе портфель министра.
   Свердлов смеется:
   -- "Им" тогда действительно придется поменяться с тобой местами...
   Сухов в бреду громко кричит:
   -- Анисья... Анисья...
   Свердлов и доктор бросаются к больному. Сухов открывает глаза и виновато улыбается.
   -- Все жена снится...
   Яков Михайлович осторожно и заботливо сменяет мокрый платок на голове у Сухова, и Сухов снова впадает в забытье.
   Яков Михайлович и доктор прислушиваются к тяжелому дыханию больного.
   В камеру громче стало доноситься церковное пение.
   Невдалеке лежит, тоже на полу, закинув руки за голову, в полной прострации Миронов. Он, не поворачивая головы, говорит с каким-то злобным отчаянием:
   -- Что они молятся?! Они рассчитывают, что бог им поможет!
   Свердлов поднимает голову, смотрит в сторону Миронова и спокойно отвечает ему:
   -- Нет, Костя, они просто пользуются церковной службой, чтобы выйти на полчаса из этой зловонной ямы, глотнуть немного воздуха и развлечься.
   -- Ничего не поможет, -- бормочет Миронов.
   Свердлов встает, подходит к нему и присаживается возле:
   -- Послушай, Миронов, нельзя вот так, как ты, считать, что если тебе сейчас плохо, то все в жизни ничего не стоит. Только мизантроп, только пессимист не хочет, да, да, именно не хочет видеть ничего хорошего...
   Миронов делает нетерпеливый жест.
   Свердлов продолжает:
   -- Погоди, погоди, я не утверждаю, что нет ничего плохого. Много, очень много еще есть плохого, чего не должно быть. Но пойми, процесс развития жизни как раз и идет в сторону преобладания хорошего. Может быть, этот процесс немного длительный -- ничего, пусть! Важно, Костя, выработать в себе, ну, как это сказать... важно выработать слиянность, -- Свердлов обрадовался, что нашел убедительное слово, -- именно слиянность с тем новым, над созданием которого многообразно работали и работают массы.
   Он прошелся взад и вперед, снова остановился перед Мироновым. Тот все так же безучастен.
   -- Разве борьба людей между собой или с внешними условиями за господство новых начал жизни не полна захватывающего интереса? Миронов, бороться, побеждать -- это огромное наслаждение, чорт возьми! Как ты этого не чувствуешь, что жизнь сама по себе прекрасная штука!
   Дверь раскрывается, и в камеру входят ее обитатели: уголовные и с ними Трофимов, Вотинов и еще несколько политических.
   Трофимов весел, глаза у него блестят.
   -- Послушайте, товарищи, а небо сегодня какое-то особенное, право слово, прозрачное, голубое, такое голубое, как вода в Волге...
   Миронов поворачивает голову:
   -- Где это ты такое небо увидел?
   Трофимов смеется:
   -- Да я в церкви поближе к "святым" стал, а около попа окошко было открыто...
   Дверь с шумом распахивается, и в камеру влетает надзиратель Малинин:
   -- Эй, вы! Вставай все! Сюда идет начальник тюрьмы с прокурором. Прокурор новый, будет претензии опрашивать... -- Потом, понизив голос, говорит с угрозой: -- Так чтоб никаких претензий!.. -- И вдруг испуганно командует: -- Встать!
   Все встают. Входят начальник тюрьмы и прокурор.
   Начальник, увидев лежащего Сухова:
   -- Поднять!
   Малинин кидается к Сухову. Доктор с возмущением останавливает Малинина:
   -- Тяжелобольной...
   -- Больной? -- переспрашивает прокурор. -- Оставьте его, пусть лежит!
   -- Докладывайте претензии, на что жалуетесь?
   Начальник тюрьмы объявляет:
   -- Один кто-нибудь выходи и говори смело.
   Вышел доктор:
   -- Дозвольте мне. Я как врач категорически настаиваю: больному Сухову нужна немедленно больница и операция. Во-вторых, нас два месяца не водили в баню. Нас не выводят больше и на прогулки. Нам нужны хоть какие-нибудь матрацы. Мы просили...
   Прокурор перебивает его:
   -- В баню сводить, если починят котел. Прогулки давать ежедневно на десять минут, когда будет свободен двор. Матрацы сделать... если будет солома. О больном подумаем. Все.
   Он повернулся к выходу, но дверь загородил Яков Михайлович.
   -- Нет, не все еще! О больном думать некогда, его сейчас же должны отвезти в городскую больницу; не имеете права держать тяжелобольного в камере. Книги отнимать тоже не имеете права! Лишать нас прогулок не имеете права. Издеваться над нами не имеете права. В баню водить нас обязаны. Там котел сломан -- его должны починить. А также не имеете права избивать арестованных и лишать нас свиданий с родными...
   -- Вы, очевидно, Свердлов, насколько я догадываюсь, -- перебил прокурор.
   -- Кто я -- это неважно! Я говорю не от себя, -- ответил Яков Михайлович. -- Наши требования настолько же малы, насколько и законны. И вы обязаны их удовлетворить... Иначе...
   -- Продолжайте, арестованный! Я хочу знать, чем нам грозит неудовлетворение "требований".
   Прокурор явно издевался, но Яков Михайлович твердо закончил:
   -- Иначе мы объявим голодовку, в которой будет участвовать вся тюрьма. Ответом на нее явятся протесты рабочих, забастовки и, возможно, вооруженные выступления пролетариата. И вы сможете получить второй девятьсот пятый год... но с худшими последствиями.
   -- Так-с! Понятно. В баню не водить! Прогулок не давать! Можете на меня жаловаться...
   Прокурор поворачивается и выходит. За ним остальные. Захлопывается дверь камеры.
   Яков Михайлович снимает пенсне, протирает стекла, снова надевает и, повернувшись к арестованным, говорит:
   -- Товарищи, у нас нет выбора средств борьбы. Осталось одно-едииственное средство -- голодовка. Постараемся организовать голодовку так, чтобы нас поддержала вся тюрьма. Я прошу коротко высказаться политических товарищей. Вотинов?
   -- Мне думать нечего. Я всегда за тобой. Как ты скажешь, так и будет.
   -- Доктор?
   -- Там, где кончается борьба за товарищей, начинается предательство, поэтому я с тобой, Яков.
   Снова Малинин открыл дверь. Входит новый арестант: наглый, здоровый парень.
   Арестант останавливается на пороге:
   -- В этом ретираде мое помещение?
   Малинин, который его привел, не понял слова и с опаской покрикивает:
   -- Иди... иди...
   Арестант все так же спокойно:
   -- Мне это зало не нравится.
   Малинин рассердился:
   -- Иди... а то стукну.
   Арестант чуть поворачивается. Малинин предусмотрительно делает шаг назад. Арестант громко говорит:
   -- Считай, что я не слыхал, а то я так стукну...
   Он медленно переступает порог камеры. Малинин пользуется этим и быстро запирает дверь.
   Арестант указывает пальцем на арестованных:
   -- А это -- мое общество? Политические? -- Ловко сплюнул сквозь зубы. -- А ну подходи, который тут товарищ Андрей!
   Доктор и Свердлов переглянулись. Свердлов подошел к уголовному:
   -- Я "товарищ Андрей". Что вам надо?
   Арестант нагло разглядывает Свердлова:
   -- Говорят, ты герой. Эка пуговица!
   Свердлов спокойно переспрашивает:
   -- Если есть дело, говорите, если нет, то мы здесь сейчас очень заняты!
   Арестант отводит Свердлова в угол и не спеша докладывает шопотом:
   -- В полиции, когда дожидался, писарь в очках, усы ежиком...
   Яков Михайлович настораживается:
   -- Знаю...
   Арестант продолжает:
   -- У вас Вотинов есть?
   Яков Михайлович утвердительно кивнул головой, взглянул в сторону Вотинова.
   Вотинов дает пить больному Сухову.
   Яков Михайлович делает знак говорить тише.
   Арестант становится серьезным:
   -- Писарь велел тебе передать: провокатор он, кличка в охранке Комар. У нас предателей... -- он делает выразительный жест по горлу. Этим он будто хочет оправдать свое неожиданное сообщение. Потом, повернувшись к уголовным, снова ведет себя нагло: -- Здрасте, девочки! Я сюда года на два. За неудачное ограбление ювелирного магазина. Вижу знакомые личики... -- он подходит к группе уголовных...
   Свердлов делает незаметно знак доктору, чтобы тот подошел к нему:
   -- Миша, Вотинов -- провокатор...
   Доктор быстро повернулся к Свердлову, хочет что-то сказать.
   Свердлов кладет ему руку на плечо:
   -- Спокойно, Миша! Я сам не могу этому поверить. Но надо... немедленно узнать... Кличка в охранке Комар.
   Доктор с трудом справляется с волнением:
   -- Как же это проверить?
   Свердлов задумчиво отвечает:
   -- Не знаю. Подумай!
   В это время Вотинов громко чихает, и, когда он собирается чихнуть во второй раз, около него уже стоит Свердлов и тихо, прямо в лицо говорит:
   -- Будь здоров... Комар!
   На одну долю секунды Вотинов вздрагивает, кружка с водой неловко выскальзывает из его рук. Он быстро наклоняется, чтобы ее поднять, но Свердлов удерживает его и, глядя ему в глаза, спрашивает:
   -- Значит, это правда -- ты Комар? Значит, оружие, которое ты хранишь у начальника охранки, ты прямо ему и сдаешь?.. Ловко придумано!.. Можешь уже ничего не говорить -- ты выдал себя...
   Все окружили их.
   Вотинов дрожит, потом грохается в ноги Свердлову, страшный, тяжелый:
   -- Я не виноват... меня заставили...
   Трофимов долго не может ничего понять, потом весь наливается гневом, подскакивает к Вотинову и со всего размаху ударяет его по лицу:
   -- Гадина! Провокатор!
   Свердлов отворачивается, отходит. Он опускается на каменный пол рядом с Мироновым. Горестная складка ложится у его рта. Он говорит тихо:
   -- Это очень страшно, Костя... предательство... Каждый раз, когда я сталкиваюсь с этим в жизни, меня охватывает чувство боли такое острое, такое глубокое, что я ощущаю его физически... Я не могу понять психологию предателя... Ты никогда не задумывался над этим, Костя?.. -- И, не получив от Миронова ответа, он продолжает диалог с самим собой: -- Вотинов! Что его толкнуло на это? И как ловко, как умело он обманывал нас!.. Вотинов! Час тому назад я, ты, да и мы все относились к нему, как к лучшему товарищу, а он просто шел, продавал нас за грош. Нет, он продавал не только нас, маленькую группу людей, но продавал больше -- продавал идею, продавал революцию... До какой душевной опустошенности надо дойти, до какого цинизма, дьявольского себялюбия, чтоб... Омерзительно!
   Свердлов вздрагивает, как от прикосновения к чему-то гадливому.
   Хлопает дверь тюремной камеры. Входит надзиратель.
   -- Сухов Алексей! С вещами...
   Сухов не отвечает.
   Вскакивает Свердлов и подбегает к Сухову, наклоняется к нему. Доктор берет руку Сухова, ищет пульс, потом бережно кладет руку вдоль неподвижного тела. Очень медленно поднимается Свердлов. Он говорит, превозмогая волнение:
   -- Передай, Малинин, прокурору и начальнику, что они свое дело сделали! Заодно передай и прокурору и начальнику, что политические объявляют голодовку...
   Все склоняются над Суховым.
   В наступившей тишине Свердлов говорит тихо и взволнованно:
   -- В память о тебе, товарищ Сухов, мы воспитаем в себе волю к жизни, такую могучую, такую непобедимую, чтобы она преодолела все и вся!
   Малинин и тюремщик выносят тело Сухова.
   Все -- и политические и уголовные -- тяжело молчат.
   Дверь хлопнула, звякнул ключ в замке. Свердлов поднимает голову:
   -- Товарищи, теперь нужны выдержка и спокойствие. Никаких больше разговоров, никаких споров, только лежать.
   Свердлов перевязывает себе живот полотенцем и ложится. Политические делают то же. Уголовные с ужасом смотрят на политических.
   Говорит Свердлов:
   -- А теперь, товарищи, я вам буду читать, у меня в памяти хранится целый клад замечательных стихов.
   Читает стихи Гейне.
   

СВЕРДЛОВ В СИБИРСКОЙ ССЫЛКЕ

   Дремучая северная тайга. Вековые деревья густой зеленой стеной стоят у самого берега Енисея.
   Тишина. Лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, рисуют причудливый узор на зеленой траве лужайки.
   Под деревом лежит Свердлов, закинув за голову руки. Рядом с ним дремлет огромный пес.
   Прислушавшись к какому-то шуму, Яков Михайлович вскакивает. Собака заворчала, но Яков Михайлович ее успокаивает:
   -- Тихо, Ванька, свой! -- и пробирается сквозь густые заросли кустарника к реке.
   На воде у берега в легкой лодке -- Сталин. Он ловко выпрыгивает на берег и крепко, по-дружески, жмет руку Свердлову:
   -- Здравствуй, Яков! Ну, Яков, принимай гостя!
   Яков Михайлович гостеприимно приглашает Сталина под свое дерево.
   Ярко горит костер, ключом кипит в котелке уха. На бумаге лежит кусок хлеба, соль и несколько кусков сахару.
   Свердлов шутливо:
   -- Кушать подано! Уха готова!
   Яков Михайлович подбрасывает сухие ветки, и костер загорается еще ярче.
   Сталин подсаживается к костру:
   -- Как это, Яков, у тебя все ловко получается! Ты вот уже и стряпать научился.
   Яков Михайлович махнул рукой:
   -- Не велика наука... Здесь, в Монастырском, научился. Все-таки в ссылке посвободней, чем в тюрьме... -- Яков Михайлович достает ложку из кармана, пробует уху, солит, достает другую ложку и передает ее Сталину, потом снимает котелок, ставит его между собой и Сталиным, шутя объявляет:
   -- Суп "сюпрем"!
   -- Попробуем, Яков, спасибо... Вкусно.
   -- А вот посолю, будет еще вкуснее!
   Они с аппетитом, обжигаясь, едят уху. Пес тихонько просит -- скулит.
   Яков Михайлович укоризненно качает головой:
   -- Стыдно, Ваня!
   Умный пес отходит и садится спиной к костру.
   Сталин. Ну, какие новости, Яков? Как с побегом?
   Свердлов. Очевидно, опять провал! Мой надзиратель буквально по пятам ходит. Я удивляюсь, как он сюда еще не пожаловал...
   Сталин откладывает ложку:
   -- Ты слыхал важную новость?
   -- Нет. Какую, Коба?
   -- Царское правительство хочет призвать политических ссыльных в армию.
   Свердлов усмехается:
   -- А армия и без того -- пороховой склад.
   Сталин лукаво спрашивает:
   -- А если бросить туда такую искру... как ты?
   Яков Михайлович вскочил.
   -- Согласен, Коба, согласен! Хоть на войну, к чорту на рога, но быть ближе, ближе к армии, к Петрограду, к Москве... Ведь мы на этом чортовом клочке земли, окруженные дремучим лесом, оторванные от всего живого, от России на тысячи верст...
   Сталин. Успокойся, Яков. Знаешь, говорят, мухи перед смертью, осенью, особенно больно жалят. Война должна, ты понимаешь, война должна скоро кончиться... И она кончится крахом Российской империи. А ты читал в "Русских ведомостях" статью Кропоткина?
   Свердлов. Старый дурак!
   Сталин. А статейка Плеханова? Вот неисправимая болтунья-баба! Бить их некому!
   Сталин кончил есть, достает трубку, берет из костра тлеющую веточку, прикуривает и передает веточку Свердлову:
   -- Скорее бы до нас дошла газета из Женевы! Владимир Ильич им там баню устроит!
   Вьется дымок. Солнце клонится к западу. У костра задумались Сталин и Свердлов.
   Первым прервал молчание Свердлов.
   -- Ты давно не писал Владимиру Ильичу? Давай-ка напишем вместе!
   -- Очень хорошо.
   -- Кстати, я завтра смогу отправить, у меня есть оказия. Вот есть и бумага. Куда бы только пристроиться?
   И, быстрый в решениях, он уже вырвал листок из записной книжки, пристроился к пеньку и пишет. Сталин подбрасывает ветки в затухающий костер.
   Яков Михайлович ставит точку и перечитывает письмо:
   "Здравствуйте, дорогой Владимир Ильич. Сейчас Сталин у меня гостит, и захотелось послать вам наш привет. Как живете? Что поделываете? Каково настроение? Напишите, жаждем живого слова".
   Сталин говорит задумчиво:
   "Человек должен иметь сердце из стали, тогда у него может быть кольчуга из дерева, и он не испугается в бою..." Я эти слова всегда вспоминаю, когда я думаю об Ильиче...
   Он берет карандаш из рук Якова Михайловича и присаживается писать письмо.
   Солнце садится в широкие и спокойные воды Енисея. Вспыхивает ярким пламенем догорающий костер. Свердлов подходит к краю обрыва над рекой, задумчиво говорит:
   -- Человек должен иметь сердце из стали, тогда он может иметь кольчугу из дерева, и он не испугается в бою. Хорошо!
   Сталин читает свое письмо Ленину:
   "Мой привет вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Как живете, как здоровье? Как ваши дела-делишки? Мы живем скучновато, да ничего не поделаешь. У вас, должно быть, веселее. Я живу, как раньше, хлеб жую, доживаю большую часть срока..."
   И он пишет дальше.
   Говорит Свердлов:
   -- Подумай, Коба, еще столько же прожить здесь...
   Енисей... Закат... В синей дымке бескрайные леса...
   Сталин подходит и обнимает Свердлова за плечи:
   -- Не грусти, Яков, есть на свете дружба, есть цель в жизни, есть будущее, и очень скоро настанет наша весна...
   
   Звучит героическая мелодия. Летний пейзаж сменяется зимним.
   Река закована в лед. Но вот на льду появилась трещина... Трещины на льду образуют полынью. Начинается ледоход.
   Несутся льдины, сбиваются и громоздятся у быков моста.
   

ВЕСНА 1917 ГОДА

   Огромная демонстрация движется по Троицкому мосту. Люди несут зажженные факелы.
   Через мост, окруженный тысячной толпой, идет броневик. На броневике Ленин.
   Народ вокруг броневика грохочет, как весенний шумный лед.
   Идет Трофимов с делегацией солдат, несущих транспаранты: "Да здравствует Ленин!", "Окопная правда", "Да здравствует Совет солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!"
   Движется вооруженный народ, охраняя броневик. На броневике -- Ленин. Факелы освещают фигуру вождя. Кажется, что народ несет его на своих плечах.
   Солдаты, матросы, женщины, рабочие.
   Над толпой плакаты: "Привет родному Ленину!", "Свободы, мира и хлеба!", "Да здравствуют большевики!", "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
   На парапете моста, ухватившись за фонарь, появляется фигура рослого молодого солдата в форме автомобильной роты. Он возвышается над толпой, его зычный голос покрывает шум и пение толпы:
   
   Нам,
   поселянам Земли,
   каждый Земли
   Поселянин родной.
   Все
   по станкам,
   по конторам,
   по шахтам братья.
   Мы все
   на земле
   солдаты одной,
   жизнь созидающей рати.
   
   Молодой Маяковский читает свой гимн Революции:
   
   Не трусость вопит под шинелью серой,
   не крики тех, кому есть нечего;
   это народа огромного громовое;
   -- Верую
   величию сердца человечьего!
   Это над взбитой битвами пылью,
   над всеми, кто грызся, в любви изверясь,
   днесь
   небывалой сбывается былью
   социалистов великая ересь!
   Дверь. На двери -- дощечка с надписью:

Председатель ВЦИК

Я. М. СВЕРДЛОВ

   Номер гостиницы "Метрополь", где помещался в 1918 году кабинет Свердлова.
   В кабинете за длинным столом комиссия, составляющая Конституцию.
   Стол завален толстыми фолиантами свода законов.
   Яков Михайлович стоит у окна и продолжает горячий спор:
   -- Мы не утописты. Мы не мечтатели в том смысле, чтобы обойтись без всякого управления, без всякого подчинения. Эти анархистские мечты, основанные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды марксизму и на деле служат лишь оттягиванию социалистической революции до тех пор, пока люди станут иными. Так учит Ленин.
   Комиссия молчит, а один из ее членов, с которым, очевидно, спорит Свердлов, недовольно пожимает плечами.
   Свердлов оглядывает всех:
   -- Итак, товарищи юристы, эту одиннадцатую главу Конституции о Советах Депутатов можно считать отредактированной? Великолепно. Переходим к следующей, двенадцатой главе "Об организации Советской власти на местах". Эта глава должна быть кончена не позже завтрашнего дня.
   Один из заседающих протестует:
   -- Простите, Яков Михайлович, завтра день неприсутственный... Воскресенье...
   -- Ах ты, батюшки, а ведь Конституция нам очень нужна. Василий Григорьевич, давайте условимся: завтрашний день мы будем считать сразу понедельником, зато ближайшую субботу мы будем считать воскресеньем, и, таким образом, мы будем жить по-евангельски. Так в евангелии и сказано: не человек для субботы, а суббота для человека. Возразить нечего?
   Члены комиссии смеются.
   В кабинет вошел наш старый знакомый Аким. Он подходит к Якову Михайловичу, передает ему список:
   -- Ну, Яков Михайлович, сегодня работы недели на две. И насчет валенок, и насчет учебников, и насчет соли... И чорт знает что за народ... со всякой мелочью во ВЦИК лезут!
   Свердлов улыбается:
   -- Ну, это, брат, очень здорово. Старый ты чорт -- не понимаешь!
   Аким оправдывается с достоинством:
   -- Да мы же не железные. Что ж, разве мы обязаны за всех мозгами ворочать? Елки-моталки!
   Яков Михайлович с улыбкой отвечает ему:
   -- На то и власть брали. Наша власть. Нам верят -- к нам идут. Хуже было б, если б не шли. Зови, Аким.
   
   Приемная ВЦИК набита народом. Люди все прибывают, усаживаются, как могут. К Акиму подходят, объясняют свои нужды. Два красноармейца -- поближе к двери -- очень горячо спорят.
   Между ожидающим народом ходит матрос с парабеллумом на поясе. Он зубоскалит, посмеивается, вмешивается в разговоры. Он подходит к красноармейцам, но они от него отмахиваются.
   Внимание матроса переключается на совсем юного парня, который пробирается к двери, ведущей в кабинет Якова Михайловича. У него в руках странный сверток, который он бережно охраняет от толчков.
   Матрос нахально хлопает его по плечу.
   -- Эй, ты, полегче! -- рассердился парень.
   Потом, увидев Акима, паренек обращается к нему:
   -- Как мне, дяденька, к Якову Михайловичу пройти?
   Аким удивляется, иронизирует:
   -- Ишь, племянничек выискался! А зачем тебе к Якову Михайловичу?
   Парень помялся немного, потом говорит:
   -- Я издалека... из Сибири... на военном заводе работал... технику знаю... моторы...
   Аким начинает злиться:
   -- Я тебя, дурачок, не об этом спрашиваю... Ты мне отвечай: к Якову Михайловичу зачем явился?
   Парень улыбается:
   -- А это... секрет. Понимаешь, секрет. Я его знакомый.
   
   В кабинете Яков Михайлович беседует с железнодорожником.
   -- Яков Михайлович, вы меня извините, что прямо к вам... Меня прислали товарищи из депо станции Бологое, -- говорит железнодорожник.
   -- Хорошо. Вы коммунист?
   -- Да, я в партии с прошлого года.
   -- Так.
   -- Если бы вы знали, какое безобразие творится у нас на железной дороге! Ведь полная неразбериха, а начальство внимания не обращает. А ведь тут мастерские, депо, паровозные бригады...
   -- Все знаю, дорогой, все знаю. Я вас где-то видел, хочу вспомнить вашу фамилию...
   -- Моя фамилия...
   -- Погодите... погодите... погодите... погодите... не называйте кто, не называйте, одну минуточку... так... Вот как раз вы мне и нужны по этому самому делу.
   Свердлов выходит из-за стола и подходит к железнодорожнику, наклоняется дружески к нему:
   -- Вы будете комиссаром.
   -- Как же, Яков...
   -- Не спорьте, не спорьте, пожалуйста. Мы вводим комиссаров в Красную Армию. Железные дороги для нас не менее важный военный участок работы, и мы попробуем, начав с вас, этот институт комиссаров на железных дорогах привить. Попробуем, товарищ Измайлов.
   Железнодорожник изумлен:
   -- Как же вы запомнили мою фамилию?
   -- А я не забываю людей, которые выступают на собраниях с дельными, умными и практическими предложениями.
   -- Это было... -- подсказывает железнодорожник.
   -- Это было в декабре тысяча девятьсот семнадцатого года за Невской заставой, на Вагоноремонтном... -- продолжает за него Свердлов.
   
   В приемной Аким, очень рассерженный, стоит перед дверью, расставив руки.
   Парень пытается пройти.
   -- Ты фамилию свою назови...
   Парень уныло вздыхает:
   -- Ох! Секрет. Понимаешь, секрет! А когда к Михалычу пройду, тогда и секрета не останется.
   Матрос поддразнивает:
   -- Какие тут могут быть секреты? Разворачивай мешок -- и весь разговор. -- Матрос хватает сверток.
   Парень увертывается и сердито отталкивает матроса:
   -- Тебе смотреть нечего! Не своевольничай!
   Матрос возмущается, он ищет сочувствия у окружающих:
   -- Ха! Он сюда из деревни меня учить приехал!
   Оба они с Акимом теснят парня от двери.
   В это время из кабинета выходит железнодорожник, и парень только было добирается до двери, как матрос, опередив его, проходит и захлопывает дверь перед его носом.
   
   В кабинет входит матрос. Он развязно подходит к столу Якова Михайловича:
   -- Пролетарский привет! Приехал в Москву за литературой. Дай, думаю, зайду во ВЦИК, посмотрю, как вы живете, расскажу, как мы живем. Хорошо сделал?
   Говоря это, он шумно усаживается и закуривает.
   -- Я бы сказал -- гениально сделал, -- замечает Яков Михайлович.
   Матрос любуется собой:
   -- М-м-м.
   Свердлов продолжает:
   -- А то у нас скучно, ни одной колоритной фигуры. Ну, слушаю вас.
   -- Ну, значит, живем мы, что надо... Я председатель партии Ореховской волости...
   Свердлов смотрит на него и с трудом прячет улыбку.
   -- Справляетесь?
   Матрос хвастает:
   -- Да мне хоть губернию дай -- я справлюсь. У меня там, брат, все по звонку живут... Дисциплина... план, кому что надо, составлен.
   Свердлов спрашивает:
   -- И терпят?
   -- Чего это? -- не понимает матрос.
   -- Терпят? -- переспрашивает Свердлов.
   -- А как же? У нас по всему Нижнему такой курс. А результат в-во! Спроси у Миронова, в губкоме.
   Свердлов что-то отмечает в блокноте:
   -- Ах, у Миронова? Да вы меня так заинтересовали, что, кажется, придется приехать посмотреть, что у вас там...
   Матрос встает, говорит покровительственно:
   -- В гости -- милости просим! Только власть на местах не рушьте... Пропадете.
   Свердлов усмехается:
   -- Я ведь и в гостях -- председатель ВЦИК.
   
   В приемной Аким и парень сцепились -- не могут договориться. Парень сует ему под нос сверток:
   -- Да понимаешь ты, тут подарок. Секретный подарок привез. Понимаешь?
   Кипит Аким:
   -- Ну, брат, теперь я с тобой разговаривать больше не стану. Сейчас в пикет сведу. Фамилию не называет! Секрет в мешке держит! Разворачивай мешок! -- грозно приказывает он.
   -- На! -- показывает парень кукиш. -- Я про тебя Михалычу все расскажу... За своевольство получишь...
   От ярости у Акима дух перехватило:
   -- Да... кого ты учишь, елки-моталки?!
   -- Эх ты, организатор, а по старинке ругаешься!
   Неожиданно на плечо Акима ложится рука. Он оглядывается:
   -- Трофимов! Сынок! Какими судьбами?
   Перед Акимом стоит Трофимов. Он с дороги, в военной форме. Они обнимаются.
   -- Я из Нижнего... -- сразу мрачнеет Трофимов. Он с беспокойством отводит Акима в сторону. -- Ты не знаешь... что Михалыч... чем-нибудь недоволен? Говорил обо мне?
   Удивленно мотает головой Аким:
   -- Не-е... Да ты чего сентябрем смотришь?
   -- Понимаешь, приказ мне лично явиться. Вот боюсь, что на проборку... А?
   Парень попытался, воспользовавшись разговором двух друзей, бесшумно открыть дверь кабинета, но это заметил Аким и схватил его за ворот.
   -- Стой! Мне уж невмоготу... Ради бога, Трофимов, я его подержу, а ты позвони, прошу тебя, в комендатуру...
   Парень быстро оборачивается:
   -- Трофимов, товарищ Трофимов, я вам скажу, зачем я к Михалычу...
   Трофимов удивлен:
   -- Позволь... позволь... паренек, а меня откуда знаешь?
   Паренек увлекает его в сторону и что-то, жестикулируя, ему горячо рассказывает.
   Дверь из кабинета открывается, и выходит мрачный матрос. Дверь прикрывает собой Трофимова и парня; а когда она захлопывается, матрос видит улыбающегося Трофимова, который дружески похлопывает парня по плечу.
   Матрос делает движение к Трофимову, но потом раздумал и быстро скрывается среди заполнивших приемную ожидающих.
   Трофимов с парнем подходят к Акиму.
   -- Аким, я за парня перед тобой ручаюсь. Пусть вместе со мной пройдет к Михалычу.
   -- Проходи.
   Парень кидается сразу к двери.
   Трофимов спохватывается:
   -- Погоди, погоди, я тоже подарок Михалычу привез, хотя и не секретный.
   И он поднимает со скамейки мешок с сушками. Аким улыбается.
   
   Трофимов с парнем входят в кабинет. Яков Михайлович стоит возле юриста и внимательно перечитывает какую-то бумагу, делает пометки.
   Трофимов несмело окликает:
   -- Яков Михайлович... явился в ваше распоряжение.
   Яков Михайлович увидел Трофимова. Глаза засияли неподдельной радостью:
   -- Трофимов, Николай!
   И он идет навстречу Трофимову, крепко обнимает его. Он оглядывает Трофимова и остается доволен им:
   -- Послушай, Николай! Сталин собирает старых ленинцев в Красную Армию. Я тебя направляю на Украину.
   -- Ну, слава богу, Михалыч! Гора с плеч! -- произнес облегченно Трофимов.
   Свердлов удивленно глядит на него. Трофимов немного сконфужен:
   -- Я думал, ты меня, Михалыч, крыть вызвал.
   -- Это за что? Ну, признавайся, чего натворил?
   -- Ох, Михалыч, я в Нижнем с Мироновым сцепился! Ух, крепко! -- замотал головой Трофимов.
   -- Рассказывай! -- серьезно приказывает Свердлов, садясь в кресло.
   -- Правду сказать, Михалыч, он себя владетельным князем там чувствует, никто ему не смей ничего сказать. Распоряжается, будто это его республика... -- Воспоминание о споре с Мироновым снова распалило гнев Трофимова. -- Ну, пришлось в областном комитете выступить. Ему, конечно, по партийной линии выговор и впаяли! А ты же помнишь, какой он всегда себялюбивый был! Его теперь от одного моего имени в жар бросает, даром что друзьями считались...
   Усмехается Свердлов, любуется Трофимовым, своим воспитанником.
   -- Удивляюсь...
   -- Чему?
   -- Удивляюсь, какой ты оратор стал.
   Трофимов смущается от похвалы Свердлова:
   -- Это потому, Михалыч, что я все время помню твои слова: нужна огромная энергия, чтобы найти свое место в жизни. А с тобой, Михалыч, у меня этой самой энергии еще на десять человек хватит.
   Свердлов протягивает руку Трофимову:
   -- Спасибо, друг. А почему же ты пришел и не поздоровался со мной?
   -- То есть как?
   -- А вот так... Здравствуй, Николай.
   -- Здравствуй, Михалыч.
   
   Ленька так и остался, как пригвожденный, стоять у двери, не спуская глаз со Свердлова, а Трофимов позабыл о нем. Свердлов внезапно обернулся к нему.
   -- Молодой человек, вы ко мне? -- обращается он к парню.
   Тот смущен:
   -- Вы не обращайте на меня внимания, я успею. Кончайте свои дела.
   Свердлов и Трофимов весело переглядываются.
   -- К вашему сведению, я их никогда не кончу!
   Трофимов весело командует:
   -- Ставь сундук, разворачивай мешок!
   -- Это твой знакомый, Трофимов? -- удивляется Свердлов.
   Трофимов хитро смеется:
   -- И твой, Михалыч...
   Свердлов присаживается на край стола, он заинтересован:
   -- Погоди... Погоди... -- Что-то знакомое чудится ему в лице парня. -- Погоди! Не говори кто...
   Трофимов, смеясь, машет рукой:
   -- Теперь заело... и надолго! Дело чести твоей памяти!
   Свердлов вздыхает:
   -- Нет. Голову на отсечение -- с этим парнем никогда не встречался.
   Парень в восторге, он торопливо разворачивает секретный сверток и достает огромную цветистую чашку с надписью золотом "На добрую память".
   Парень протягивает Свердлову чашку. Свердлов быстро подходит к парню и взволнованно, крепко обнимает его.
   -- Ленька! Ленька Сухов! Сразу вспомнил чашку.
   Ленька взволнован встречей с Михалычем. Он выпаливает одним духом:
   -- Это мать прислала чашку в подарок, просила простить ее, просила кланяться тебе, Михалыч, и в гости просила приезжать!
   Свердлов растроган:
   -- Да! Это подарок, Николай, со смыслом. Та самая чашка, из которой меня хотели кипятком обварить. Жива, значит, мама?
   -- Мать жива и девчонки обе живы.
   Свердлов задумался:
   -- Да, Екатеринбург... Пермь... тюрьма... смерть Сухова... ссылка... Сибирь... Какое недавнее и какое далекое прошлое...
   Ленька торопится, он осторожно перебивает Свердлова:
   -- Михалыч, а ты обещание свое помнишь?
   Свердлов смеется:
   -- Еще бы! Три пистолета и пост главного начальника. -- Ленька очень доволен. -- Ладно, Леня, едем со мной в Нижний порядок наводить или вот с Трофимовым в армию -- на Украину?
   -- Нет, с тобой, Михалыч, в Нижний! -- твердо решает Ленька.
   -- Ну, быть по-твоему, в Нижний так в Нижний! -- с веселой торжественностью говорит Свердлов.
   

ПРИЕЗД СВЕРДЛОВА В НИЖНИЙ-НОВГОРОД

   Кулисы театра. На переднем плане -- часовой-матрос. Из зала доносятся шум и говор.
   Из глубины кулис к часовому идут Свердлов, Ленька и небольшая группа рабочих.
   Матрос задерживает их.
   -- Куда? Куда?
   -- А что такое? -- удивляется Свердлов.
   -- Не велено! -- отрезает матрос.
   -- Не велено?
   -- Товарищ Миронов приказал никого не пущать.
   Свердлов лукаво оглянулся на товарищей.
   -- Ну, а как же нам быть? Нас сюда приглашал сам председатель ВЦИК товарищ Свердлов.
   Матрос грубо винтовкой отталкивает людей:
   -- Это пущай он в Москве у себя приглашает, а тут Миронов хозяин...
   Свердлов возмущен:
   -- Ах, вот как! Ну, а вот мы к самому твоему хозяину и приехали в гости.
   -- Чего? -- изумлен матрос.
   -- Ну да, да! -- Отстраняя его, Свердлов и его спутники проходят в зал.
   Матрос, обвешанный бомбами и патронами, не знает, что ему делать: то ли бежать за вошедшими, то ли оставаться охранять вход.
   В зале идет объединенное заседание губкома партии, президиума губисполкома и президиума горисполкома. Среди присутствующих Миронов и Зина.
   Выступает матрос, который был у Свердлова во ВЦИК. Он говорит "на надрыве", жестикулирует, и иногда кажется, что разорвет свою тельняшку.
   -- Что же это такое получается, хочу я знать?..
   В зал входят Свердлов, Ленька и сопровождающая их группа людей.
   Матрос кричит:
   -- Приезжает наш товарищ в центр -- из него веревки вьют?! -- Матрос распинается: -- И то не так и это не так. Что же это, опять на нас ездить хочут? А? Когда мы шли на приступ и голыми руками хватали за горло дракона, их не видно было...
   Свердлов откуда-то из рядов спокойно басит:
   -- Где?
   Мгновенная пауза. Все оглядываются, ищут спросившего. Но матрос быстро находит прежний тон:
   -- Всюду мы шли на приступ. Всюду проливали свою кровь...
   Громко поддразнивает матроса Свердлов:
   -- Когда? С кем?
   Матрос растерялся, оглянулся на Миронова.
   Голос:
   -- Товарищ, не мешай оратору.
   Матрос продолжает, но менее уверенно:
   -- Я же говорю, с драконом. Со старым режимом, душа из него вон! Веры нету нижегородскому пролетариату!
   Свердлов встает и во весь голос кричит:
   -- Чорт знает что за ерунда такая!
   Матрос неистовствует:
   -- Нам еще рот затыкать. А мы есть советская власть на местах! И хочем -- верим центру, хочем -- не верим!!
   Свердлов идет по проходу между стульями к президиуму.
   Миронов узнал Свердлова. Узнала его и сидящая в президиуме Зина. Матрос тоже узнал и исчез с эстрады.
   В зале шум, все головы поворачиваются к Свердлову. То там, то здесь вспыхивает:
   -- Свердлов... Свердлов...
   Некоторые встают, чтобы лучше видеть. Кое-где раздаются аплодисменты.
   Миронов звонит в колокольчик.
   К столу президиума подходит Свердлов. Миронов теснится и дает ему место рядом с собой.
   -- Очень рад... Очень рад. Сейчас я торжественно объявлю. Товарищи!..
   Свердлов морщится, тянет Миронова за руку, усаживает на стул.
   -- Не надо, не надо, веди деловое собрание! -- указывает на пустое место, откуда говорил матрос. -- Твоя работа?!
   Миронов готов резко ответить, но сдерживается:
   -- Голос масс... -- говорит он уклончиво.
   -- Дай мне слово! -- говорит Свердлов.
   -- Товарищи, слово имеет председатель ВЦИКа Яков Михайлович Свердлов, -- объявляет Миронов.
   Гремят аплодисменты.
   -- Подождите, подождите, товарищи, хлопать, -- начинает Свердлов. -- Может, то, что я скажу, вам совсем не понравится. Товарищи, с местничеством надо кончить. Мы никому не позволим на местах своевольничать! У нас есть Конституция, у нас есть законы, и извольте им подчиняться...
   Свердлов продолжает:
   -- Вот тут кто-то выступал от нижегородских пролетариев...
   Матрос вскакивает с места и, хлопая себя по ляжке, где висит наган, вызывающе кричит:
   -- Я выступал от нижегородских пролетариев!
   Матрос стоит и красуется. Ленька незаметно пробирается и садится позади матроса на стул.
   Свердлов повелительно приказывает матросу:
   -- Сядьте!
   Матрос моментально садится, но... место занято. Он оглядывается, видит сидящего Леньку, хочет поднять шум, но у Леньки и окружающих такой угрожающий вид, что он, пригибаясь, молча уходит в задние ряды.
   Ленька торжествует.
   Миронов раздраженно стучит по стакану.
   Свердлов так же спокойно продолжает:
   -- И зря выступали! Никакой вы не нижегородец и не пролетарий. Я нижегородцев знаю. К сожалению, здесь их мало вижу. А насчет пролетариев, насколько мне память не изменяет, вы сами каялись у меня в кабинете, что на съезде вы были среди левых эсеров? И моряком вы тогда не были. Да на вашем жаргоне ни один уважающий себя моряк говорить не станет -- фальшивка. Не моряк вы, не нижегородец и не пролетарий, так какого же чорта вы беретесь тут выступать от имени нашей партии?
   Шум возмущения. Аплодисменты. Матрос украдкой выбирается из зала.
   -- Товарищи, Владимир Ильич Ленин учит нас так: "...все своеобразие переживаемого момента, вся трудность состоит в том, чтобы понять особенности перехода от главной задачи убеждения народа и военного подавления эксплуататоров к главной задаче управления... И это -- самая благодарная задача, ибо лишь после ее решения... можно будет сказать, что Россия стала не только советской, но и социалистической республикой". Так мыслит Ленин. А ваш губком, во главе с Мироновым, мыслит давно уже не по-ленински. Вот почему вся политика управления в его руках является чуждой линии партии, чуждой советской Конституции, чуждой советскому закону, а поэтому мы здесь будем ставить вопрос о снятии Миронова и всего бюро губкома.
   Шум в зале.
   Миронов бледнеет. Рука, державшая карандаш, дрожит и мелкой дробью бьет карандашом по стакану. Зина, нахмурившись, быстро отодвигает стакан. Миронов, не в силах сдержать себя, поднимается и выходит. За ним выходит Зина.
   Ленька не спускает глаз со Свердлова.
   Свердлов заканчивает:
   -- И я уверен, товарищи, что мои земляки-нижегородцы достойны лучшего руководства, что они это руководство сумеют выделить из собственных своих рядов, а я здесь для того, чтобы помочь вам эту операцию проделать безболезненно и быстро.
   Аплодисменты. Возгласы:
   -- Да здравствует товарищ Ленин!
   
   Пустынный бульвар на берегу Волги. Ветер. Лужи. Обветшалые арки с лампочками.
   Миронов, подняв воротник, быстро идет по бульвару; его сопровождают отголоски овации и аплодисментов.
   Зина догоняет Миронова. Некоторое время они молча идут рядом. Наконец она мягко берет его под руку. Он не оборачивается, лишь машинально хлопает ее по руке.
   Они молчат. Зина пробует заговорить:
   -- Костя... Я понимаю, что тебе сейчас очень тяжело... Слишком резко Яков выступил сегодня.
   Миронов раздраженно перебивает ее:
   -- Яков -- бурбон! Да, да, бурбон, самодур! Видите, он желает управлять... Возомнил себя государственным деятелем.
   Зина гладит руку Миронова, она ищет слова, которые бы его не задели.
   -- Предположим, что Яков неправ, но... но, Костя, милый, прав ли ты, ты подумай.
   Миронов резко выдергивает руку:
   -- Оставь свои дурацкие вопросы, Зина... -- Он идет и бормочет почти про себя: -- Нет... теперь только в армию. В армии мы поговорим по-другому...
   Зина тихо возражает:
   -- Но тебя могут не пустить в армию...
   Миронов яростно отвечает:
   -- Пусть попробуют! Меня потребует Троцкий... Поеду на Украину, там будет иной стиль работы...
   Они опять идут молча. Миронов продолжает бормотать:
   -- Интересно все же, кто это наябедничал на меня Якову? Неужели Трофимов?.. А я, дурак, столько времени потратил, чтобы обтесать этого хама...
   Зина не выдержала:
   -- Как не стыдно, Костя! При чем тут Трофимов?.. Трофимов преданный большевик...
   Миронов опять перебивает ее:
   -- Преданный холуй! Я знаю, он был у Якова перед отъездом в армию... Он, наверное, шпионит за нами...
   Зина вздрогнула.
   -- За нами? За кем это -- за нами?
   Миронов со сдержанной досадой:
   -- А ты не старайся понять все сразу, Зина. Когда придет время, я тебе сам все объясню. -- Он даже берет ее под руку.
   -- Хорошо, Костя, ты требуешь от меня подчинения, я подчиняюсь тебе... Я хочу верить тебе... Но мне кажется за последнее время, что я вдруг оглохла, ослепла. Мне кажется, что ты о многом умалчиваешь, Костя.
   Миронов закуривает папиросу и, то ли случайно, то ли нарочно, ничего не отвечает Зине. Они подходят к беседке, знакомой нам по ярмарочному гулянью. Переплет ее поломан, вместо скамьи торчат полусгнившие остатки, а от статуэтки амура осталось лишь некое облупленное подобие...
   Миронов останавливается у обшарпанной колонны, он чиркает одну за другой спички, стараясь прикурить на ветру.
   Зина входит в беседку. Перед ней волжский пейзаж, величественный даже в эту серую погоду.
   Она говорит задумчиво:
   -- А помнишь, Костя, как много лет тому назад вот здесь, на этом самом месте, мы поклялись в верности друг другу... -- Зина подходит к Миронову, -- и в верности революции!
   Миронов желчно ее обрывает:
   -- Перестань юродствовать, Зина! Как глубоко еще сидит в тебе эта интеллигентская гниль... Вечное самокопание!..
   Не говоря ни слова, Зина резко поворачивается и уходит вниз по дорожке, ведущей к Волге. Миронов сначала делает движение ей вслед, а потом досадливо тушит недокуренную папиросу о сломанную статуэтку безносого амура.
   
   Рассвет. Легкий туман. Талый снег. На краю обрыва стоят трое. Среди них Трофимов. Он без гимнастерки, без шинели. Напротив стоят Миронов, представители воинских частей. Среди них нижегородский "матрос", Зина.
   "Матрос" читает "приговор":
   "Руководствуясь революционной совестью, комиссара Николая Трофимова, комиссара Литвиненко и политрука Дрезина -- первого за подрыв авторитета военспецов и попытку покинуть свою часть под видом командировки в Москву, то есть за дезертирство, а второго и третьего за агитацию против штабного руководства и попытку укрыть дезертира -- расстрелять. Приговор привести в исполнение немедленно".
   "Матрос" командует приговоренным:
   -- Разувайтесь!
   Трофимов не спешит выполнить приказ. Он смотрит на Миронова.
   -- Скидывай сапоги, говорят, ну! -- кричит "матрос".
   -- Теперь я тебя до конца всего понял, -- не торопясь, говорит Трофимов, -- значит, предатель революции ты! Ну что же, Миронов, твоя пуля меня не обманет. Одно мне до горла больно, не узнает про тебя правду Михалыч.
   Залп.
   -- Да здравствует Ленин! -- успевает еще крикнуть Трофимов и падает мертвый...
   
   И как бы в ответ на последние слова Трофимова мы слышим шопот Леньки, сидящего с Зиной в столовой квартиры Свердлова.
   -- В том-то и дело, Зинаида Васильевна, что он ничего не знает! И вы, пожалуйста, ему про Трофимова ничего не говорите, он же любил его, уважал. Знаете, какой человек был Трофимов! А поправится Яков Михалыч, сам про все узнает, а сейчас ему об этом говорить нельзя, ни-ни, у него сегодня температура на градуснике сорок была...
   -- Хорошо, Леня, -- отвечает Зина и идет к двери, тихо приоткрывает ее и проходит в комнату, где лежит больной Свердлов.
   Ленька прикрывает дверь, отходит на цыпочках к телефону и снимает трубку:
   -- Комендатура! Доктор Лейбсон еще не приходил? Оставьте ему, пожалуйста, пропуск к Якову Михайловичу. Вот, вот, спасибо!
   Он тихо кладет трубку.
   В комнате Свердлова опущены шторы. Яков Михайлович сидит в кресле. Он лихорадочно оживлен. Изредка прикладывает пузырь со льдом к воспаленному лбу.
   Зина сидит рядом. Она привстает, хочет уйти.
   -- Ну, я пойду, Яков.
   Яков Михайлович быстро останавливает ее:
   -- Нет, нет, Зинушка, я тебя никуда не пущу. Мне совсем не трудно говорить. Пожалуйста, ты мне все сейчас о себе расскажешь, мы ведь так долго не виделись.
   Зина опять опускается на стул:
   -- Ну, что же рассказывать, Яков... -- Она на мгновенье умолкает. -- С Мироновым я разошлась... -- И, отвечая на вопросительный взгляд Свердлова, продолжает: -- Ты понимаешь, Яков, последнее время мы с ним жили совершенно, как чужие... У него была своя жизнь, у меня -- своя... Раньше нас связывала работа, партия, а теперь у меня такое чувство, будто мы с ним даже не в одной партии... у него появились новые друзья... Они закрываются... у него в комнате шушукаются... совещаются... При мне молчат... Ну и, наконец, наконец эта история с Трофимовым...
   Ленька, тихонько вошедший в комнату с питьем, делает за спиной Свердлова умоляющие, предостерегающие жесты.
   Зина осеклась, умолкла, уткнулась в носовой платок. Яков Михайлович ничего не заметил, он ласково треплет Зину по руке, сильно закашлялся. Отдохнул. Сказал:
   -- Ничего, ничего, Зинуша. Все пройдет. Все пройдет. А Трофимов действительно раньше нас всех раскусил Миронова. Замечательный Николай человек, замечательный! -- Яков Михайлович оживился. -- Зинушка, Зинушка! Ты помнишь Нижний?.. И Николай, этот озорной, полуграмотный парень, как он на наших глазах вырос в настоящего большевика, настоящего ленинца... Недаром Миронов и иже с ним так его ненавидят... Сейчас же, как только кончится съезд, я его вызываю с Украины. У меня приготовлено для него очень интересное, очень ответственное дело.
   Его перебивает Ленька:
   -- Вот что, Михалыч! Тебе в кровать лечь надо!..
   -- Ох, Ленька, уйди, пожалуйста, сделай милость, уйди. Не могу я сразу три дела делать: и с Зинушей разговаривать, и тебя ругать, и съездом заниматься.
   Дверь открывается, и в комнату быстро входит доктор Лейбсон.
   Свердлов, увидев доктора, хочет встать к нему навстречу:
   -- Миша, доктор мой золотой, Мишенька!
   Доктор взволнован. Он мягко, но решительно удерживает Свердлова в кресле:
   -- Тише, тише, Яков, я к тебе сначала как к больному...
   -- К больному? -- возмущается Свердлов.
   -- Здравствуй, Зинуша, -- приветствует Лейбсон Зину.
   -- Мишенька, Мишенька, ты свинья. Быть в городе и не приходить! О мой дорогой, мой сердечный, скромный друг!
   Доктор профессиональным жестом проверяет пульс, качает головой:
   -- Яков, моментально в постель.
   Яков Михайлович отрицательно качает головой. Он показывает на материалы к съезду.
   -- Ну, Яков, ты хочешь мне испортить всю радость встречи с тобой!
   Яков Михайлович уступает:
   -- Миша, Мишенька, даю тебе слово, что буду делать все, что ты мне прикажешь. Но пойми, пожалуйста, пойми, я не могу не быть на съезде партии. Съезд через два дня.
   -- Дорогой, ты очень болен, тебе нужен полный покой. У тебя ведь очень высокая температура...
   Зина, не отрывая глаз от Якова Михайловича, тихонько и незаметно уходит.
   Свердлов, улыбаясь, смотрит на доктора.
   -- Да, да, я очень много болтаю?.. Я сейчас замолчу, сейчас, Мишенька, замолчу. Да, вспомнил, вспомнил, Михаил, вот что: мы сейчас организуем всерьез, очень всерьез, -- потому что в длительность передышки, которую мы получили от врага, мы плохо верим... Мы организуем оборону отечества, -- вот как это звучит. Я тебя направляю на организацию всего санитарного дела в новой, Красной Армии...
   Лейбсон кладет руку на руку Свердлова:
   -- Яков...
   -- Я знаю, Мишенька, я знаю, что ты не умеешь... Вот и я тоже не умею быть председателем ВЦИК'а. Это между нами, я никому этого не говорю, и ты тоже никому не говори, что не умеешь. Надо уметь, и все.
   -- Яков, -- молит его врач, -- дорогой, через два дня мы поговорим, обсудим.
   -- Нет, нет, нет, плохой я был бы председатель ВЦИК'а, если бы все дела откладывал на два дня.
   
   В комнату входит Ленин. Никем не замеченный, он приближается к креслу больного.
   -- Яков, -- взывает врач.
   -- Я не могу без телефона, -- тянется Свердлов к трубке.
   -- Яков Михайлович, доктора надо слушать, и телефон немедленно убрать! И лежать спокойно! -- решительно требует Ленин.
   Ленька быстро убирает телефон. Свердлов провожает телефон жадными глазами.
   Ленин садится около постели Свердлова. Яков Михайлович просит:
   -- Владимир Ильич, не надо так близко, вы заразитесь...
   -- Пустяки, Яков Михайлович. Доктор хочет вас выслушать.
   Доктор склоняется к нему, выслушивает сердце. Затем медленно поднимается от изголовья Свердлова.
   Яков Михайлович ослабел, лежит с закрытыми глазами.
   -- Этот доктор, Владимир Ильич, мой самый хороший друг... Этот доктор может душу отдать за друга... Владимир Ильич, дайте вашу руку... Человек должен иметь сердце из стали... тогда у него может быть кольчуга из дерева, и он... не испугается в бою... Я не брежу, Владимир Ильич.
   Профессиональная выдержка покидает доктора, он беспомощно смотрит на Владимира Ильича и отходит в сторону, чтобы скрыть свое горе.
   -- Эти слова, -- продолжает Свердлов, -- мы с Кобой писали вам из ссылки.
   Доктор передает Леньке пустой пузырь для льда. Ленька берет пузырь и чашку, огромную цветистую чашку с надписью золотом "На добрую память", и тихонько, на цыпочках, идет к двери. Свердлов впадает в беспамятство:
   -- Владимир Ильич, здесь резолюции, все материалы к съезду.
   Свердлов закашлялся.
   Ленин, обняв его за плечи, прислонил его голову к своей груди. Свердлов затих.
   

16 МАРТА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯТНАДЦАТОГО...

   Ранняя весна. Тают подмерзшие за ночь сосульки льда.
   Легкий туман над еще заснеженной Москвой.
   Залит солнцем угол Кремлевского дворца, где помещается квартира Свердлова.
   Слышатся громкие, постепенно стихающие звуки рояля. Играют "Похороны" Листа.
   Солнечный луч прорывается сквозь окно в небольшую комнату -- столовую, задевает стоящую на подоконнике миску, наполненную льдом, и ложится на ручку двери, ведущей в соседнюю комнату.
   Звуки рояля замирают. Кружатся пылинки в солнечном луче. Тишина.
   Дверь приоткрывается, и на цыпочках входит Ленька. У него слегка растерянный и очень озабоченный вид.
   Ленька старательно прикрывает за собой дверь и идет к миске со льдом, стоящей на подоконнике.
   Осторожно, стараясь не шуметь, крошит он кусок льда, наполняет им пузырь, а оставшиеся кусочки собирает в чашку. Он поднимает голову, и солнце слепит его...
   За окном -- кремлевская стена, идет лед на Москве-реке, темнеют ветви деревьев, приближается весна...
   Ленька приоткрывает форточку. В комнату врывается далекий шум улицы и задорное чириканье воробьев.
   Ленька блаженно жмурит глаза, глубоко вдыхая весенний воздух.
   В комнату входит Аким в меховой ушанке и валенках.
   Аким на цыпочках подходит к двери, но, заметив Леньку, окликает его шопотом.
   Ленька вздрагивает, оборачивается, захлопывает форточку и устремляется к двери, вспомнив про пузырь со льдом.
   Аким хватает его по дороге за рукав и шипит:
   -- Как же это так, елки-моталки... Не уберег, значит... А?
   Ленька так же шопотом смущенно оправдывается:
   -- Так, понимаешь ли, дядя Аким, он еще в Харькове после съезда усталый был, а тут, понимаешь, на каждой станции народ требовал Якова Михайловича, и он на каждой станции выходил и речи говорил.
   -- Так. А ты чего глядел, ты чего глядел? -- сокрушается Аким.
   -- Как чего глядел? А в Орел приехали, там опять митинг в мастерских, он речь сказал. Но речь, дядя Аким, речь сказал замечательную, так народ, знаешь, на руках его в вагон внес. Ну, а там жарко было, ну он вспотел, а на улицу вышел, он куртку расстегнул, ну тут его, видать, и прохватило.
   -- А ты где был, говори, а ты где был? -- продолжает корить Леньку Аким.
   -- Я говорил: Яков Михайлович, иди в вагон. Так разве он послушает? Ты же знаешь? А когда в вагон вошел, и жар почувствовал...
   Ленька оборачивается на звук отворившейся двери и умолкает.
   Из комнаты Свердлова выходит доктор Лейбсон. Ленька и Аким бросаются к нему, но не смеют спросить... Доктор, как бы не замечая их присутствия, машинально берет протянутое Ленькой полотенце и вытирает сухие руки...
   Из той же двери так же тихо выходит Ленин. Он подходит к доктору, спрашивает шопотом:
   -- Ну как, доктор?
   Доктор вздрагивает:
   -- Все зависит от сердца...
   Ленька и Аким тревожно переглядываются.
   Доктор поворачивается к Владимиру Ильичу и говорит осипшим вдруг, глухим голосом:
   -- Ему осталось жить несколько часов.
   Цветистая узорная чашка с надписью "На добрую память" выпадает из рук оторопевшего Леньки.
   Кажется, что падает она очень медленно.
   ...И когда чашка коснулась пола и разбилась на мелкие куски, то не звон разбитого стекла услышали мы, а далекий тяжелый удар кремлевских часов.
   Бьют четыре удара часы над Спасскими воротами, и с последним ударом наплывает на циферблат часов...
   ...Портрет Я. М. Свердлова в траурной рамке.
   Руки кладут кипу газет с портретом Я. М. Свердлова на всю страницу газеты в траурной рамке.
   
   У входа в вестибюль здания, в котором заседает VIII съезд РКП (б), на столе лежит кипа только что отпечатанных экземпляров "Правды". Над лестницей протянуто полотнище:
   "ДА ЗДРАВСТВУЕТ VIII СЪЕЗД РОССИЙСКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ (большевиков)"
   Поднимаются по лестнице делегаты съезда, молча берут газеты. Входит чуть запыхавшаяся Зина. Задержалась около газет. Взяла газету, взглянула на Леньку.
   Ленька стоит на часах; рядом с ним кипа газет с траурным портретом Якова Михайловича. Зина отвернулась и пошла.
   Среди делегатов идет Миронов. Он берет газету, останавливается.
   К нему подходит товарищ Дзержинский:
   -- Вы очень хорошо сделали, что приехали сами, Миронов!
   -- Я не мог не приехать. Вместе с Яковом ушла лучшая часть моей молодости.
   -- Не лгите! -- возмущен Дзержинский. -- И не смейте оскорблять память человека, которого вы... Дайте оружие!
   Миронов озирается и делает попытку уйти, но его окружают часовые. Дзержинский отбирает у Миронова оружие.
   -- Уведите! -- приказывает он.
   Часовые уводят Миронова.
   На трибуну съезда взошел Ленин.
   В президиуме партийного съезда Сталин, Молотов, Ворошилов, Дзержинский, Калинин.
   Над президиумом в траурной рамке большой портрет Свердлова.
   Ленька -- в почетном карауле съезда.
   В зале среди делегатов -- Аким, доктор, Зина.
   С трудом сдерживая волнение, говорит Ленин:
   -- Товарищи! Всем, кому приходилось, как приходилось мне, работать изо дня в день с тов. Свердловым, тем особенно ясно было, что только исключительный организаторский талант этого человека обеспечил нам то, чем мы до сих пор гордились и гордились с полным правом. Он обеспечивал нам полностью возможность дружной, целесообразной, действительно организованной работы, такой работы, которая бы была достойна организованных пролетарских масс и отвечала потребностям пролетарской революции, -- той сплоченной организованной работы, без которой у нас не могло бы быть ни одного успеха, без которой мы не преодолели бы ни одной из тех неисчислимых трудностей, ни одного из тех тяжелых испытаний, через которые мы проходили до сих пор и через которые мы вынуждены проходить теперь...
   Память о тов. Я. М. Свердлове будет служить не только вечным символом преданности революционера своему делу, будет служить не только образцом сочетания практической трезвости и практической умелости, полной связи с массами, с умением их направлять, -- но будет служить и залогом того, что все более и более широкие массы пролетариев, руководясь этими примерами, пойдут вперед и вперед к полной победе всемирной коммунистической революции.
   Встают делегаты съезда.
   Встают члены президиума.
   Вытягивается стоящий на часах Ленька.
   И сквозь траурную тишину под купол круглого Кремлевского зала, который с тех пор зовется Свердловским, доносится бой кремлевских часов.
   
   1939
   

Примечания

   Сценарий написан П. А. Павленко совместно с В. М. Левиным, погибшим во время войны с белофиннами (1940).
   Жизнь и деятельность первого, председателя ВЦИК РСФСР, Якова Михайловича Свердлова, давно и глубоко волновала Павленко. Об этом говорят многочисленные статьи и очерки, написанные им о Свердлове в годы, предшествовавшие появлению фильма. В своих статьях Павленко особенно подчеркивал оптимизм Свердлова, его жизнелюбие, его способность переводить "политические требования Ленина и всего ЦК на меру людей, на язык конкретных имен в конкретной обстановке" ("Правда" от 19 марта 1934).
   В архиве П. А. Павленко сохранилась запись "Товарищу" (т. 6, настоящего издания), посвященная Борису Левину, из которой можно установить, что сценарий "Яков Свердлов" вчерне был закончен весной 1939 года. "Он был несколько другим, чем тот, что лег в основу фильма, я этим не хочу сказать, что он был обязательно лучше, но он был другим, более пространным в одних частях, более кратким -- в других, он еще "не улегся", еще бродил, еще жил в нашем воображении, и каждому из нас хотелось то заново все переделать, то -- наоборот -- больше не трогать в нем ни одной запятой..."
   Фильм "Яков Свердлов" вышел на экран 12 декабря 1940 года и был горячо встречен советским зрителем и печатью.
   "Новый фильм из серии "Жизнь замечательных большевиков" -- "Яков Свердлов", писал Емельян Ярославский ("Правда" от 5 декабря 1940 года) -- показывает во весь рост этого талантливейшего организатора большевистской партии, пользовавшегося глубокой любовью не только хорошо знавших его большевиков, но и самых широких трудовых масс... Миллионы людей нашей Советской страны и во всем мире с огромным интересом будут смотреть этот фильм, переживая героическую эпоху, в обстановке которой росла, крепла и закалялась великая партия большевиков, давшая миру железных рыцарей, героев пролетарской революции, среди которых Якову Михайловичу Свердлову принадлежит почетное место".
   В 1947 году исправленный писателем машинописный экземпляр сценария "Яков Свердлов" был передан Госкиноиздату. Установить тождество опубликованного Госкиноиздатом сценария (1949 и 1952 гг.) с авторским пока не представилось возможным.
   Сценарий "Яков Свердлов" переведен на китайский язык и в 1951 году издан в Шанхае, а в 1953 переведен на румынский язык и издан в Бухаресте.
   Печатается по тексту Госкиноиздата (1952).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru