Пассек Татьяна Петровна
Приезд в Бахчисарай. Увеселения и обычаи Татарок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Татьяна Пассек

Приезд в Бахчисарай. Увеселения и обычаи Татарок.

    

I.

   Солнце закатывалось, когда перед нами открылся Бахчисарай. Он расположен в узкой лощине между двух высоких, утесистых гор. Дома, сады, минареты, христианские храмы, мечети, разбросанные по косогорам, и среди всего раины или пирамидальные тополи -- придают Бахчисараю вид странный и приятный. С высокой горы мы спустились в город и медленно приближались к Ханскому Дворцу по тесной, длинной улице. На ней сохранились триумфальные ворота, сделанные для приезда Государыни Екатерины Алексеевны. Из трещин камней выросла трава и вьется по остаткам украшений. По обеим сторонам улицы расположены лавки: одни из них уже закрывались, Караимы сбирались в свой Чуфут-Кале; в других лавках еще сидели Татары, курили трубки, занимались ремеслами и торговли, одни шили терлики {Разноцветные сапожки.}, полировали стальные вещи, точили на станках; другие продавали черешню, медь, зелень; на некоторых прилавках стояли кувшины и стаканы с цветами. В лавках пестрели разноцветные мечеты{Мечеты -- башмаки цветные.}, блестели кинжалы, трубки, разные украшения; тут же рядом висела баранина, стручковатый перец, свечи, стояли головы сахара, табак... На улицах встречались пешеходы, тянулись скрипучие арбы и маджары. Когда мы достигли Дворца, было уже темно -- едва можно было рассмотреть обширный двор, обсаженный кустами и деревьями, и множество зданий с оградами, за которыми журчали фонтаны. В Бахчисарае ожидали Графа В... Почти все комнаты были назначены для его свиты. Почтенный смотритель дворца, желая доставить нам более спокойствия, пригласил нас провести несколько времени в его отделении.
   Приветны показались мне комнаты после не долгого, но утомительного переезда в жаркий день. В раскрытые окна, затененные цветами и южными растениями, навевало прохладой и запахом роз; под окнами струился фонтан. В комнатах широкие турецкие диваны манили отдохнуть.
   Поутру мы увидели из окон громаду зданий в восточном вкусе, с неправильными фасадами, легкими кровлями, которые поднимаются одна над другой, с разноцветными стеклами, решетками, башнями, террасами, и все это облитое светом солнца казалось еще пестрее и разнообразнее. Налево открывался памятник Дильара или Марии -- восьмиугольное здание с круглым куполом: говорят, здесь Крым-Гирей плакал над прахом христианки.
   Пойдемте смотреть единственный памятник ханского величия, последний остаток самобытности. Не бойтесь! Вас не будет беспокоить солнце: сады тенисты, вода прохладна, двор обсажен густыми шелковицами, тополями и кустами или, лучше сказать, деревьями розанов, осыпанных таким множеством белых и красных цветов, что сквозь них едва видна зелень. С трех сторон его окружают здания; с четвертой по горе, в три уступа, возвышаются террасы: здесь были некогда великолепные фруктовые сады, теперь же по них разбросаны остатки одичавших груши яблонь; кой-где рдеют вишни и вьется виноград; за верхней террасой видны отвесные горы; на них разбросаны Татарские домики. Против дворца возвышается с минаретами ханская мечеть, в два света, с цветными стеклами, колоннами, лестницами и надписями. Мы взошли на хоры, где некогда Хан присутствовал при молитве. Перед нами открылась вся внутренность мечети, отделанная просто, с резною кафедрою для муллы и с небольшим углублением вместо алтаря, пред которым горели желтые и зеленые восковые свечи. В некоторых местах стены покрыты надписями из Корана. Народ входил в мечеть, оставляя в сенях верхнюю обувь, становился на колена или садился, поджимая ноги; некоторые расстилали под себя ковры или верхнюю одежду, и все молились, не обращая никакого внимания на приходящих, не отводя взоров от места, где лежал Коран. После некоторых молитв, прочитанных Муллою, все восклицали: "Амин, Аллах! Амин, амин, Аллах".
   Подле мечети, за каменной стеной, стоят два восьмиугольные здания со свинцовыми куполами, осененные луною; в них покоится прах ханов и немногих из их родственников. Некоторые гробницы обиты черным бархатом, другие высечены из мрамора. На средине стоит скамейка, на ней неугасаемо горит в шандале восковая свеча; подле лежит алкоран, и Дервиш, сидя на маленьком ковре или стоя на коленях -- почти беспрерывно молится и читает. Вокруг часовен, среди деревьев, цветов и огородных растений, разбросаны памятники знаменитых мусульман; при самом входе в ограду вы видите налево -- белый мраморный памятник Крым-Гирея; далее за деревьями, вроде сквозной ротонды, развалины памятника Менгли-Гирея. Среди кладбища журчит фонтан, на нем поставлена хрустальная кружка и висит полотенце, для желающих утолить жажду и сделать омовение. Многие памятники разрушены, заросли густой травою; между ними тянутся гряды с крымскими огурцами, горохом и капуцинами; их ветки, осыпанные желтыми и лиловыми цветами, вьются по разрушенному величию, на которое взбираются порой дети, чтоб нарвать сладких ягод склоненной над мрамором шелковицы.
   "Где скрылись Ханы?.. Кругом все тихо, все уныло, все изменилось... но не тем в то время сердце полно было: "дыханье роз, фонтанов шум" влекли в сад, в ханский Дворец... и вот перед нами торжественный вход с колоннами, надписями, резными разноцветными украшениями и с железною дверью, в которую некогда входили Ханы. Над этим входом раскинул свои крылья двуглавый орел. Войдя в сени, выложенные камнем, видите направо широкое крыльцо, которое ведет в верхние комнаты; прямо перед нами фонтан, украшенный разными изображениями цветов и фруктов. Рассказывают, что Каплан-Гирей, сделавший этот фонтан, отказался от престола, вынуждаемый Турецким Султаном к жестокости. "Я лучше сойду с престола, -- отвечал он, как говорит об этом предание, -- но не сделаю несправедливости и не буду жестоким противу детей моих". Налево виден фонтан слез. Из него вода катится в белые мраморные чаши и, разбегаясь струями, скрывается под пол, чтобы брызнуть дождем и разлиться потоком из других водометов; прохладить душные комнаты, окропить цветы, блеснуть живой струей перед зеленью садов и снова скрыться под землю. Рассказывают, что одна молодая девушка, посетившая Бахчисарай, посвятила в дар этому фонтану сочинение его певца -- "Бахчисарайский фонтан" в богатом переплете и, положивши его подле фонтана, изъявила желание, чтобы он остался здесь навсегда; но один посетитель, прельстившись красивым переплетом, лишил грустный памятник его единственного достояния.
   За фонтаном слез огромная комната была при Ханах Судилищем или Государственным Советом. Она устроена в два света; в верхнем ряду цельные окна убраны кругом разноцветными стеклами; нижний ряд окон заменяет двери, которые тремя ступенями выводят в цветник; стены украшены живописью: чашами и кувшинами, с цветами и фруктами. Против входа видна терраса, заделанная мелкой решеткой. Она не освещена ни одним окном, ход в нее идет из внутренних покоев дворца. Здесь-то Хан невидимо присутствовал при суде и решении дел его сановниками. Подле дивана, как будто для отдыха от дел, устроена фонтанная комната, окруженная цветником. Свет с трех сторон радужно освещает ее, проходя сквозь разноцветные стекла, за ними по зеленым колоннам вьется виноград; роскошные кусты розанов прижимаются к стеклам, и если поднимете окно -- они пышными ветками врываются в комнату, трепетно склоняясь на пунцовые подушки широких диванов. Когда в жаркий полдень раскалены горы Бахчисарая, здесь прохладно и свежо: посреди комнаты струится и плещет чистая, холодная вода и разбегается по мраморному помосту; около стен идут диваны, покрытые пунцовою материей, с золотой бахромою; стены украшены живописью; на малиновом потолке с золотой решеткой висит люстра, спускаясь к водомету; в ее хрустальной чаше, наполненной водою, порой плавают золотые константинопольские рыбки. Цветник богат розами, ландышами и виноградом, который вьется кругом стен и по легкой террасе. Посреди цветника сделана мраморная купальня, затененная ветвями цветов и винограда. В верхнем этаже дворца множество комнат: везде в них позолота, резьба, мрамор и несколько видов Константинополя, сделанных альфреско и без перспективы. Пол в некоторых комнатах устлан тростниковыми рогожками; зеркала и ткани более новые, привезенные из Стамбула в последний приезд Царской Фамилии в столицу Крыма. Мебели много Европейской; среди нее хранится кровать Государыни Екатерины Алексеевны. Небольшая спальня ханов и Золотая комната остались без перемены; до них не коснулись переделки ни в новейшее время, ни при перестройке дворца лет за пятнадцать, ни даже в торжественный приезд сюда Екатерины II. В некоторых окнах Золотой комнаты стекла разноцветные; кругом стен видны начертания, как говорили нам, из Персидских поэтов; над камином несколько видов Константинополя.
   Из Ханской спальни виден Гарем. Он некогда соединялся с дворцом переходами. Огромная решетчатая терраса при входе и четыре или пять отдельных комнат, в два света -- вот Гарем. Нет признака роскоши; сохранились только простые крашеные шкафы, вделанные в стенах: в них лежали наряды ханских жен.
   Высокая каменная ограда окружает Гарем и принадлежащий к нему небольшой сад. В нем осталось немного деревьев, но я нигде не видала раины выше и величественнее той, которая поднялась над гаремом. Посреди сада в небольшом павильоне льется фонтан, описанный так роскошно нашим поэтом и так бедный в настоящее время.
   Теперь здесь самое уединенное место, и безмолвие прерывается только ропотом водомета, шелестом густых яворов и приходом путешественника.
   Ко дворцу присоединяется несколько двориков, цветников и садов: там зеленеют шелковицы, деревья грецких орехов, вишни, тополи; везде шумит и льется вода; даже дикая коза скачет по двору, щиплет розаны и забирается иногда в сады. Здесь вы на Востоке: самый воздух навевает на вас негой и располагает к сладкому бездействию.
   В Бахчисарае мы провели почти месяц лучшего времени года, и взяли от него все удовольствия, какие он мог доставить. В небольшом кругу Христиан, живущих здесь, мы нашли людей образованных: они оставили по себе приятные воспоминания. Хорошо нам было в Крыму; кажется, там сама судьба лелеяла нас.
   Увижу ль я когда-нибудь тебя, Таврида? Твои моря, твои долины, твои заоблачные горы? Увижу ли тебя, покинутый Дворец Бахчисарая... Часто я задумывалась под шум твоих водометов, часто бродили мы по твоим обширным залам, где еще так недавно все кипело жизнью и страстями. Иногда входили при нас во дворец старый Эфенди и ученый Осман снимать надписи, которыми украшены стены. Как теперь вижу их: одного в белой чалме, а другого в черной, высокой шапке; как они в 30 градусов жара, закутанные в пунцовые бархатные шубы сидят неподвижно и с каким-то благоговением срисовывают мудреные начертания. Я любила в это время оставаться в той же комнате, читать книгу или, ничего не делая, рассматривать пестрые узорчатые стены. Мой неразлучный товарищ, малютка сын, часто под эту тишину засыпал у меня на коленях. Окончивши свое занятие, оба ученые обращались к нам с благодарною улыбкой за безмолвное уважение к их святому занятию, и каждый раз награждали моего малютку спрятанным у них под шубою букетом цветов или огурцом. Добрые старики, для вас дворец Бахчисарая сохранил все свое величие. Полные трепета вы вступаете в него, и не догадываетесь, что, списывая эти начертания, исполняете дело потомства и срисовываете развалины.

II.

   Желая ближе познакомиться с образом жизни Татарок, я пригласила к себе жену Османа. На другой день поутру сказали мне, что чрез сад идут ко мне гости. Я вышла на террасу, думая встретить одну или двух женщин, и с удивлением увидела целую толпу закутанных в покрывала Татарок, разряженных Татар, детей и за ними множество оборванной прислуги. Я только тогда поверила, что это мои гости, когда они еще издали приветствовали меня поклонами и шумной толпой поднялись на террасу. Изумленная, я пригласила их в свои комнаты и послала за Караимом-переводчиком. Все они, оставивши у дверей туфли, расположились на диванах, а дети и прислуга уселись на полу, на тростниковых рогожках. Пришедший Караим объяснил мне, что если приглашают в гости Татарку, то она приходит с мужем, детьми, близкими родственниками и со всею прислугой. Тут я поняла, что значит Татарский набег. Все женщины оставались в покрывалах, из-под которых блестели черные глаза. Я просила их раскрыться, но они молча качали головами. Караим велел принести большие ширмы и разделил ими комнату надвое. В одной половине поместились Татары и закурили трубки; в другой женщины, сбросивши фэрэджэ и покрывала, смеясь, сели в кружок на полу, и мы несколько времени безмолвно рассматривали друг друга. Разговор через переводчика был очень затруднителен: он сидел за ширмами, и каждый мой вопрос мог передавать женщине только через ее мужа, также как и я получала от нее ответ мужа и переводчика. Я велела подать моим гостям густого черного кофе, несколько тарелок варенья, грецких орехов и фрукты. За десертом женщины разговорились между собою и часто знаками делали мне вопросы, которые я скоро понимала и довольно удачно отвечала на них также знаками. С одной Татаркой мы разменялись, на время, платьями, и ей очень понравилась наша легкая свободная блуза. Татары ахнули, когда я вышла к ним без покрывала: каждый с испугом всматривался -- не его ли жена сделала такое преступление; но, узнавши меня, остались очень довольны моим переодеванием. Их одежда показалась мне тесна и неудобна. С удивлением смотрела я на молодого, высокого Татарина, который свободно входил к нам за ширмы и разговаривал с непокрытыми женщинами. На вопрос мой Караим отвечал, что это нянька, и рассказал, что у Татар, по большой части, смотрят за детьми и нянчат их молодые люди, которые иногда вступают в родственные отношения с семействами, где были прислугою.
   Через два дня после этого посещения я была приглашена утром на кофе к одной из Татарских Княгинь. Сын ее был помолвлен на Княжне Ширинской, знаменитые предки которой вступали в родственные связи с Ханами и были блюстителями прав народа. Дочь ее выходила замуж за какого-то богатого Мурзу. Княгиня предложила мне посмотреть подарки жениха и невесты. Принесли два большие, окованные железом сундука и раскрыли прежде с подарками Княжны Ширинской. Большая часть из них состояла из работ невесты: множество платков и полотенец, вышитых золотом и шелками; разноцветные кушаки из серпянки и шелковые, вышитые золотом и серебром; константинопольские, сырцовые сорочки, обшитые шелковым кружевом, кисеты для табака, чехлы для мундштуков, шитые кисейные шали и богатые халаты. В другом сундуке хранились подарки от молодого мурзы: парчовые и шелковые энтэри, бархат для салта марка, дукаты, нашитые на узком черном бархате, которые необходимо должен каждый жених дарить своей невесте. Тут же были шитые золотом тэрлики, шелковые платки и сафьянный ящичек с богатыми серьгами, браслетами и запонкой лучшей петербургской работы.
   После обеда меня пригласила к себе Татарская Княгиня К...
   Узнавши, что я желаю видеть образ жизни и обычаи Татарок, она сделала для меня вечер и праздник. В назначенное время, по принятому обычаю, взявши с собою детей и нянек, я отправилась к Княгине пешком, вместе с одной из Бахчисарайских дам, которая хорошо знала татарский язык и предложила быть переводчицей.
   Когда я вошла к Княгине во двор, окруженный высокими стенами, то увидела до пятидесяти татарских женщин и девушек в богатых и блестящих нарядах: одни из них стояли, а другие ходили по террасе, обнесенной перилами и легкими деревянными колонками. Дочь Княгини, девушка лет семнадцати, узнавши о моем приходе, встретила меня на крыльце. На ней было энтэри из константинопольской шелковой материи, застегнутое на талии круглыми золотыми пуговками; узкие рукава перехватывались браслетами из золотых цепочек, с дорогими негранеными камнями. Сверх энтэри была надета черная бархатная салтамарка, с короткими рукавами, вышитая в узор по всем краям золотым шнурком. На груди была видна планшевая рубашка из тонкой сырцовой материи, вроде наших русских, со сборками и полуоткрытым воротом, застегнутая изумрудною запонкою. На шее висели дукаты из константинопольских золотых монет, нашитых в несколько рядов на черную узкую бархатку. Широкий пояс, спущенный довольно низко, застегивался по энтэри двумя огромными золотыми бляхами рельефной работы. Длинные черные волосы Княжны, заплетенные в множество мелких кос, висели по плечам; в них было вплетено несколько золотых талисманов, привезенных каким-то Дервишем из Мекки. На голове была надета маленькая, круглая шапочка из пунцового бархата с большою золотой кистью. В серьгах висели длинные жемчужные подвески. В легких сафьянных терликах, вышитых серебром, ножкам Княжны было очень свободно. Широкие шелковые шалвары густыми сборками были обвязаны над терликами.
   Одежда других девушек отличалась только цветом или драгоценностью украшений; у некоторых шапочки были обшиты золотою бахромой или привесками из червонцев. Женщины были повязаны шелковыми платками, с золотым шнурком и бахромками. Как скоро я поднялась на террасу, некоторые из Татарок поклонились мне, приложивши руку ко лбу. Княжна сказала, через переводчицу, несколько приветствий в восточном вкусе и пригласила в комнату. Вместе с нею мы вошли в обширные сени; за нами следовала вся толпа Татарок. В дверях встретила меня Княгиня, женщина лет около пятидесяти, довольно полная. Одежда ее отличалась простотою: на ней было из легкой, шелковой материи энтэри, застегнутое одною пуговицей; грудь едва прикрывалась константинопольскою рубашкой, в которой блестела драгоценная запонка; на голове слегка был повязан темный, шелковый платок, в ушах были одни золотые колечки. Встретивши меня, она остановилась и сказала, через переводчицу: "что радуется моему посещению, желает, чтобы дни мои были ясны, чтоб я утешалась детьми моими, чтоб мои сыновья росли и укреплялись как тополи, а дочери расцветали бы как розы, и чтоб я дождалась детей детей моих". Еще многое говорила Княгиня, и спрашивала о здоровье моего мужа, отца и матери... Я онемела пред таким потоком красноречия; вокруг все в безмолвии ожидали моего ответа, вероятно, самого пышного.
   -- Сделайте одолжение, -- сказала я переводчице, -- пожелайте от меня Княгине всякого благополучия и, по обычаю, приветствуйте ее как можно великолепнее.
   В неведомых мне выражениях переводчица что-то долго объясняла Княгине, которая обратилась ко мне с благосклонною улыбкой и пригласила в гарем. За нами вступили все Татарки. Это была большая комната, разделенная тонкими деревянными колоннами на две неровные части. Первая, небольшая половина была без всяких украшений; во второй, за колоннами, пол был несколько возвышен и устлан коврами, вокруг стен стояли низкие, широкие диваны, покрытые пестрым ситцем. Прямо, против входа, два окна с разноцветными стеклами были заделаны пестрою деревянною решеткою; за ними возвышалась стена, из-за которой зеленели деревья. Направо одно окно открывалось на террасу, а другое в небольшую комнату с диванами, где приготовляли для нас чай и десерт.
   Княгиня пригласила сесть на диван меня, детей моих с няньками и переводчицу; подле меня на полу, на подушке, поместилась Княжна; в стороне, на диване сидела пожилая женщина в ситцевом энтэри. Это была кормилица Княжны и ее старшего брата. Сама Княгиня, поджавши ноги, расположилась у окна, раскрытого на террасу. Я никак не решалась принять подобного положения. Все остальные Татарки почтительно стояли за колоннами; у дверей, при входе в комнату, видно было несколько служанок. Одна из них принесла трубку с длинным черешневым чубуком, украшенную богатым янтарем и, по знаку Княгини, безмолвно предложила мне. Я несколько смутилась, не желая огорчить отказом и не зная, что делать с этим угощением.
   -- Скажите, можно ли, не оскорбивши Княгини, отказаться от трубки? -- спросила я у переводчицы.
   Она обратилась к Княгине и сказала, что я благодарю за сделанную мне честь, но что по нашему обыкновению женщины не курят. Княгиня взяла трубку, что-то сказала уходящей служанке и начала курить.
   Через минуту раздалась под окнами музыка из нескольких скрипок, дудочек и бубнов: играли татарскую плясовую песню. Княгиня молча подала знак, и две девушки подошли к ней, наклонились, приложили ее руку ко лбу и поцеловали. Тоже самое сделали они перед Княжной и передо мною. Я было не хотела дать им руки, но мне отвечали, что они оскорбятся отказом. Исполнивши обряд, девушки, потупивши глаза, стали посреди комнаты одна против другой; левой рукой подперлись, правую скруглили над головою, переплели ноги, поднялись на пальчики -- и в этом положении мерно качались несколько времени. Потом, медленно и стройно переступая с ноги на ногу, расходились в разные стороны, переменялись местами и беспрестанно делали движение кистью поднятой руки. Вдруг музыка заиграла веселее, пляска оживилась; взоры танцовщиц одушевились; движения сделались быстры... Кончивши пляску, они, как прежде, подошли к руке и молча стали на свое место. Их заменила другая пара, с теми же церемониями, и, таким образом, одни сменяли других. С некоторыми Татарками Княгиня разговаривала и позволила сесть на коврах, и даже диванах. В это время я заметила, что у многих из женщин волосы, брови и ресницы были почти красного цвета. Мне сказали, что Татарки имеют обыкновение красить волосы оранжевою краской, называемою кна. У некоторых были того же цвета ногти на руках и даже на ногах.
   Почти все женщины и девушки были сильно набелены и нарумянены; у многих насурмленые брови соединялись в одну черту. Но Татарки знатного рода никогда не прибегают к подобным украшениям.
   По большей части Татарки черноволосые или темно-русые; глаза у них большие, карие или черные; очерк лица редко правильный в выражении заметна наклонность к забавам и удовольствиям; во всех их формах много изнеженного и мало свежести. Одна девушка, лет четырнадцати, привлекла мое внимание своим миловидным лицом: ее большие, черные глаза были осенены густыми ресницами; невысокие брови были тонки, как шнурок; в нежных чертах лица выражалось много благородного и приятного; длинные, черные косы, переплетенные с талисманами, упадали почти до колен; пунцовая шапочка очень шла к ее детскому личику, на котором уже начинала развиваться красота девушки. Это была Сиадэ -- единственная дочь богатого Кадия. Узнавши, что она мне понравилась, Княгиня велела ей в продолжение всего празднества сидеть на ковре у моих ног. Улыбаясь и краснея, девушка исполнила приказание. Сиадэ часто оглядывалась и приветно смотрела в окошко, раскрытое в небольшую комнату, где готовилось угощение. Желая знать, что привлекало ее внимание, я также оглянулась и увидела под окном пожилую женщину, доброго приятного вида: она с любовью смотрела на Сиадэ. В ее взоре я прочла знакомое мне чувство -- чувство матери: оно нас сблизило.
   -- Это мое единственное дитя! -- сказала она мне через переводчицу, указывая на Сиадэ.
   Я стала хвалить Сиадэ. На лице матери выразилась признательность и на глазах навернулись слезы.
   Между тем, пляска продолжалась, музыка гремела, в комнате сделалось душно. Раскрыли из-за решеток окна, за ними брызнул и заструился фонтан; в комнату вошли служанки с большими серебряными подносами, на которых стояли хрустальные графины с чистою холодною водою, стаканы и множество серебряных и золотых блюдечек с разными вареньями и фруктами. Тут были: розы в сахаре, сохранившие свой цвет и запах, недозрелые грецкие орехи, вареные в меду; вишни, кизил, айва, земляника и прославленное варенье из белых лилий. Взявши его одну ложку, я не могла согласиться с восточным вкусом и поторопилась выпить стакан воды: в нем было так много корицы и разных пряностей, что не оставалось и признака вкуса и запаха лилий. Когда обнесли ими гостей без исключения, то весь поднос поставили передо мною, на круглой низенькой скамеечке или татарском столе.
   Княгиня желала знать, зачем мы приехали в Крым, долго ли пробудем, и сказавши, что дочь ее выходит замуж, а сын, служащий в гвардии, женится, пригласила меня на обе свадьбы, которые должны были совершиться осенью. Я отвечала, что мы в это время будем за тысячу верст -- и в самом деле пожалела, что не могла воспользоваться приглашением. Пока мы разговаривали, пляски изменились. Татарки, взявшись за руки, составили полукруг и танцевали известный здесь Греческий танец. Две первые держались за концы платка, поднявши его над головами, делали разные фигуры и вели за собою всю вереницу; потом все проходили под платок и заплетались плетнем {У нас в России также водят хоровод под известную песню: "Заплетися плетень, заплетися". И весь хоровод девушек, проходя под платок, заплетается плетнем.}. Пройдя снова под платок, они расплелись и составили круг. В это время музыканты заиграли французскую кадриль: девушки пробовали что-то танцевать, потом с громким смехом перемешались, столпились, и вдруг несколько чистых, приятных голосов запели татарскую песню; музыка умолкла, им вторила одна скрипка. Пропевши первый куплет, они умолкли. Им отвечали из-за окна музыканты всем хором со звуками бубнов и флейт. Куплет пропели, и в комнате снова раздались женские голоса...
   Я задумалась... Вдруг кто-то чистым русским языком спросил меня: хотите чаю? Это была Княжна: она все еще сидела подле меня на подушке.
   -- Вы говорите по-русски? -- спросила я ее.
   -- Нет, не умею! -- отвечала она.
   -- Да разве это не по-русски? -- Княжна засмеялась.
   -- Где научилась Княжна по-русски? -- спросила я переводчицу. Она мне сказала, что Салтанета выучилась, часто бывая у нее в гостях, и даже со своим женихом говорила по-русски.
   -- Как, Княжна, -- сказала я, -- вы виделись с вашим женихом до свадьбы?
   Она закрыла лицо руками и наклонила голову в колени.
   -- Княжна находит необходимым, -- отвечала переводчица, -- узнать жениха до свадьбы.
   -- Вы не верьте ей, -- сказала Салтанета, поднявши голову, -- она вас обманывает.
   В это время нам подали в фарфоровых чашках прекрасный чай. В серебряном молочнике были густые, варенья сливки, а на хрустальном блюдечке нарезанный лимон; на другом подносе сухари и белый хлеб.
   -- Вы умеете читать? -- спросила я ее.
   -- Да, я читаю и пишу, и сочиняю стихи. -- Тут она обратилась к переводчице и сказала по-татарски, что пришлет мне завтра свои стихи. Я поблагодарила и отвечала, что попрошу перевести ее стихи и буду хранить на память нашего знакомства. Они и теперь у меня, написанные рукою Салтанеты.
   После чаю, музыка замолкла, и Татарки начали забавляться разными играми и какими-то мимическими представлениями. То разделяясь на две вереницы и взявшись за руки, с пением сходились и расходились; то составляли круг, разрывали его и ловили друг друга. Потом сделали из подушки куклу, перебрасывали ее из рук в руки, и одна из девушек плясала с нею посреди комнаты. Княжна не участвовала ни в их плясках, ни в играх; но когда все это перешло в шалость, то она, будто нечаянно, вмешалась в их ряды, с одними вертелась, других толкала и дергала за платье. Даже сама Княгиня, мимоходом, удостоила некоторых порядочными толчками.
   Наступали сумерки, в комнатах становилось темно, и Княгиня приказала позвать музыкантов на террасу, так чтоб они не могли видеть внутренности комнат. Музыканты заиграли, загремели в бубны, и хором начали воспевать славные подвиги Ханов, знаменитых родом, их героев, воспели и Княгиню, ее детей, Княжну Салтанету и ее жениха. А Салтанета сидела в это время на диване, облокотясь рукою на низенький столик, обделанный перламутром, на котором горели в серебряных подсвечниках две свечи. Задумчиво она склонила голову, и длинные косы ее спустились почти до земли. В этом положении и в своем наряде она была как-то странно хороша. За колоннами Татарки надевали на себя белые, шерстяные фереджэ; некоторые уже завязывали нижнюю часть лица полотняными и миткалевыми платками и накидывали на себя кисейные маграма или покрывала. Когда музыканты перестали прославлять татарские знаменитости, Княгиня спросила, не желаю ли я, чтоб они чтоб они что-нибудь еще пропели. Я часто слышала любимую простонародьем песню "Чипеим", где дело идет о красавице: "Я назвал бы тебя розой, говорит поэт, но роза не вечна. Когда я несу тебе конфеты, то и сам их не ем, зная, что слова твои слаще конфект". Голос этой песни живой и приятный. Я всегда слушала ее с удовольствием и теперь попросила спеть "Чипеим". При этих словах на лице Княгини выразилось неудовольствие, она замялась; все Татарки переглянулись, и я заметила, что сделала какую-то неловкость, пришла в смущение и просила переводчицу объяснить мне, что это значит? Она со смехом отвечала, что известная красавица Чипеим не славилась скромностью жизни, и недавно, получивши разводную, выехала из Бахчисарая. А потому избегают говорить о ней, особенно в таком почетном доме. Я просила объяснить Княгине, что мне неизвестны многие происшествия в их столице. Переводчица долго говорила с нею, и лицо ее Сиятельства просветлело; она улыбнулась и громко сказала в окно музыкантам: "Чипеим!" В мгновение комната огласилась веселою живою песнею; Татарки пересмеивались; Княгиня несколько раз невольно улыбалась. Когда песня кончилась, я стала прощаться. Княгиня извинилась, что не приготовила ужинать, потому что рано утром должна ехать в Качинскую долину, а по возвращении оттуда будет у меня и надеется, что я приду к ней обедать и ужинать. После долгих взаимных приветствий мы расстались. Я, не выходя из комнаты, надела шляпку и манто; няньки взяли на руки полусонных детей, и мы пошли домой. Княгиня приветливо проводила нас до дверей, а Княжна в сени. Перед нами и за нами мелькали группы закутанных Татарок. Было довольно темно; накрапывал крупный дождь; осторожно ступая по мокрым камням неровной мостовой, мы пробирались во дворец. По улице мимо нас пронеслась, на татарских лошадях, кавалькада путешественников, одетых в бурки, и дам, завернутых в манто. Когда мы пришли во дворец, -- по двору вываживали лошадей; множество дам, мужчин и детей сидели на террасе и пили чай. Промокнув и продрогнув, мы пробрались в свое  отделение, где нас давно ожидали за чайным столом и засыпали вопросами. Самовар кипел; душистый чай разливался в чашки; разговор оживился. Приютно и тепло, и светло показалось мне в комнате.
   Скоро ветер разогнал облака. В синеве глубоко загорелся месяц... все осветилось.
   Хороши твои ночи, Таврида!
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru