H. С. Гумилев: pro et contra / Сост. и прим. Ю. В. Зобнина. -- СПб.: РХГИ, 2000.-- (Русский путь).
"Муза Дальних Странствий" -- десятая Муза -- кстати сказать, крестница Гумилева, завела его под крышу "Чужого неба"1,и нужен был поистине буревой ветер для того, чтобы вывести поэта на волю, под собственное свое небо. Такой благосклонной бурей для Гумилева явилась война --
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы,
И побежал, куда бежали люди2.
Правда, "огнезарный бой", "рокочущая труба побед", "гудящие грозно бомбы", шрапнели, которые "жужжат", "словно пчелы, собирая ярко-красный мед"3, оказались маловдохновительными для Гумилева как для стихотворца, и стихи, посвященные войне, значительно ниже других стихов сборника, среди которых есть превосходные (так, например: "Восьмистишие", "Об Адонисе с лунной красотой", "Падуанский собор", "Я не прожил, я протомился"); недаром, говоря о войне, недавний пленник "Чужого неба" называет ее "прекраснейшей" и добавляет: "которой кланяюсь я земно"4.
Для того, чтобы человек, сказавший о себе:
А я, как некими гигантами,
Торжественными фолиантами
От вольной жизни заперт в нишу,
Ее не вижу и не слышу5,
смог бы побежать "куда бежали люди", нужно случиться чуду преображения. В целом ряде стихов то размышляя, то попросту радуясь, Гумилев дивится этому чуду и пытается утвердить свершение его. Но очевидно, что творческий момент в данном случае одновременен с процессом этого чуда, что художник "кору снимает за корой" с материала еще не подготовленного для творческой руки: поэт, так сказать, еще не пришел в себя, не успел собрать своей воли, поэтому слова обнажены, чувства не облечены образами и зачастую кажутся поэтически-бессильными, рассудочными и прозаическими. Особенно явственно это в тех стихах, в которых Гумилев пытается философски формулировать свое волнение. Весьма знаменательно в этом смысле наивное, до трогательности наивное, такое странное в устах Гумилева, такое искренне-лирическое "ах", вспорхнувшее в формулу:
Солнце духа, ах, беззакатно,
Не земле его побороть6.
Так же явственна та беспомощность в приеме усиления мысли путем повторения ее:
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть7.
Но справился ли и справится ли человек, а следовательно и художник, со внезапным озарением своим. "Солнце духа", действительно, "благостно и грозно" уже встает над его жизнию. Поэт озирает пройденный путь и видит:
Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной8.
. . . . . . . . . . . .
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять9.
Но то же солнце бросает луч и в грядущее, и там:
Есть на море пустынный монастырь
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарен немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь...
В тот золотой и белый монастырь!10
Если в поэзии Гумилева и мало "символа величия" -- того, "высокого косноязычия", которое "как всякий благостный завет" даруется поэту, несомненно все же, что в многих строфах "Колчана" Гумилев точно начинает "чувствовать к простым словам вниманье, милость и благоволенье", а всякое истинное чувство заразительно11.
Комментарии
Андрей Полянин
Н. Гумилев. Колчан
Печ. по: Северные записки (Пг). 1916. Июнь. С. 218--219.
Под псевдонимом "Андрей Полянин" выступала Софья Яковлевна Парнок (1885--1933) -- поэтесса, переводчица, адресат цветаевского цикла стихов "Подруга". Ранее С. Я. Парнок уже выделяла "Абиссинские песни" Гумилева как "искусно сделанные и примечательные по простоте, которой проникнута их пряность" (Всеобщий журнал. 1911. No 12. С. 104).
1 Имеется в виду образ из поэмы "Открытие Америки", вошедшей в ЧН.
2 Из поэмы Гумилева "Пятистопные ямбы".
3 Из ст-ния Гумилева "Ода Д'Аннунцио".
4 Использованы фрагменты из ст-ний Гумилева "Солнце Духа", "Война".
5 Из ст-ния Гумилева "Отъезжающему".
6 Из ст-ния Гумилева "Снова море".
7 Из ст-ния Гумилева "Наступление".
8 Из ст-ния Гумилева "Я не прожил, я протомился..."
9 Из ст-ния Гумилева "Восьмистишие".
10Из поэмы Гумилева "Пятистопные ямбы".
11 Использованы фрагменты из ст-ния Гумилева "Восьмистишие" и поэмы "Пятистопные ямбы".