Рейсер С. А.
Л. Ф. Пантелеев

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

С. А. Рейсер

Л. Ф. Пантелеев

   Книга Л. Ф. Пантелеева "Из ранних воспоминаний", два тома "Из воспоминаний прошлого" и статьи мемуарного характера, включенные в настоящее издание, -- важные источники для изучения русской жизни второй половины XIX века.
   Пантелеев принимал участие в революционном движении 60-х годов, был членом "Земли и воли", затем был арестован по подозрению в причастности к восстанию 1863 года в Польше, отбыл долголетнюю ссылку в Сибири, а под конец жизни поделился с читателями богатым запасом виденного и слышанного. Его воспоминания -- весьма достоверный в своей фактической части документ, хотя и в 60-х годах и позднее, в XX веке, сам Пантелеев далеко не всегда мог подняться до обобщенного понимания идейного, исторического смысла общественного движения своего времени.
   Характерным для эпохи 60-х годов является революционный подъем, вера в близость революционного взрыва. Значительные успехи естествознания, способствовавшие популяризации материалистической философии, студенческие волнения в России, восстание в Польше -- важные звенья той же цепи. В главах о Петербургском университете, о Литературном фонде, о Шахматном клубе, о петербургских пожарах 1862 года хорошо передана атмосфера эпохи 60-х годов.
   Воспоминания Пантелеева -- один из немногочисленных мемуарных документов по истории "Земли и воли".
   Много важного и интересного содержится и в воспоминаниях о польском восстании 1863 года, хотя некоторые поправки к отдельным местам были уже внесены в нашей и зарубежной литературе 1 [С. Н. Драницын, Польское восстание 1863 г. и его классовая сущность, Соцэкгиз, Л. 1937 (ср. рецензию Н. М. Дружинина в журнале "Историк-марксист", 1937, No 5-6, стр. 213-216); Юзеф Ковальский, Русская революционная демократия и январское восстание 1863 года в Польше. Пер., с польского. Изд-во иностр. лит-ры, М. 1953; J. Witkowski, Powstanie 1863 roku i rosijiski ruch rewolucyiny poczatku 1860-ch lat. Minsk, 1931 и др.].
   Главы, посвященные Сибири, важны и интересны для историка русской культуры и живо характеризуют быт этой "окраины" царской России, каким он был почти сто лет назад.
   В качестве активного участника студенческой жизни, служащего золотопромышленных фирм в Сибири, издателя, общественного деятеля и публициста Пантелееву приходилось встречаться с огромным множеством самых разных людей. Главы, посвященные отдельным лицам, -- одни из самых интересных. Они обнаруживают в авторе качества незаурядного портретиста. Пантелеев в последние годы жизни был -- в качестве доброго знакомого -- близок к Салтыкову; его воспоминания содержат интересный материал о жизни великого сатирика. Исследователи и биографы П. А. Ровинского, П. П. Маевского, М. А. Антоновича, П. Л. Лаврова и особенно Н. Г. Чернышевского давно пользуются данными, которые сообщает Пантелеев.
   Лонгин Федорович Пантелеев родился 6 октября 1840 года в Сольвычегодске. Его отец, кантонист, отслужив на военной службе двадцать с лишним лет, попал в вологодский гарнизон, но вскоре перешел в Сольвычегодск начальником инвалидной команды. Вскоре он заболел и уехал лечиться в Вологду, а командой в это время стала заведовать... его жена Анна Ивановна, энергичная и бойкая женщина из разорившейся купеческой семьи.
   Когда отец умер, сыну еще не было полугода; в доме в момент смерти Федора Савельича было три копейки. Семья возвратилась в Вологду, где вынуждена была жить на нищенскую пенсию (28 рублей в год).
   В книге "Из ранних воспоминаний" дана выразительная характеристика быта русской провинции середины XIX века; в особенности ярко и живо переданы впечатления о вологодских чиновниках, мещанах и обедневших и опустившихся дворянах, едва ли не единственная мечта которых -- быть сытыми. Духовные интересы их ограничивались пересудами и городскими сплетнями; порою доходили слухи о каких-то полутаинственных черкесах, которые где-то воюют с русскими, о немцах, которые делились на "амбурских, свейских и аглицких". С большим опозданием и в чудовищно искаженном виде в провинцию доходили слухи о революции 1848 года на Западе: в Петербурге "смятение умов... колебание веры и престола... все это от вольнодумства". Из книг признавались только часослов и псалтырь; имя Ломоносова было известно очень немногим, да и те знали лишь то, что этому архангельскому крестьянину "за его ученость от царя жалованье шло".
   В соседнем женском монастыре за два рубля серебром Пантелеева обучили грамоте. Жестокая нужда заставила мать отдать дочь в семью бездетных вологодских помещиков Одинцовых -- там же с 1848 года стал проводить часть года и Пантелеев.
   В 1850 году мальчик был принят в гимназию, где вскоре и стал "казеннокоштным": содержать его дома мать не имела средств. Трудовая жизнь Пантелеева началась рано. Гимназистом пятого класса он едет на вакации к соседнему помещику Пеганину обучать за полпуда муки его детей.
   В середине 1858 года, после окончания гимназии, при поддержке председателя местной казенной палаты Ф. С. Политковского Пантелеев уезжает в Петербург и поступает в университет.
   Молодой провинциал со всей энергией окунулся в общественную жизнь Петербурга конца 50-х -- начала 60-х годов. Оживление, охватившее Россию в эпоху падения крепостного права, после крымского поражения и смерти Николая I, напряженная умственная жизнь в университете без остатка захватили его. Не прошло и трех лет, как Пантелеев занял заметное место в общественной жизни университета: мы видим его среди распорядителей студенческой кассы, в совете студенческой библиотеки, непременным участником сходок и пр. Когда в 1861 году начались студенческие волнения (они отражали общий демократический подъем в стране), Пантелеев принял в них самое активное участие. 28 сентября он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. 7 декабря вместе с другими студентами он был освобожден и тотчас же стал членом комитета по организации лекций в здании городской думы, которые должны были заменить временно закрытый правительством университет; тогда же он вошел и в состав так называемого второго отделения Литературного фонда, имевшего целью помочь учащимся, в частности пострадавшим во время студенческих беспорядков студентам.
   В начале 60-х годов в России стала оформляться подпольная революционная организация "Земля и воля". Она объединила воедино ряд существовавших уже в это время разрозненных столичных и провинциальных кружков (Петербурга, Москвы, Казани, Саратова, Твери, Нижнего Новгорода, Перми, Вологды, Вятки и т. д.). История этой организации, ее программно-тактические и организационные принципы еще недостаточно изучены и мало освещены в исторической литературе1 [См. "Литературное наследство" No 61, 1953, стр. 459-523; "Вопросы истории", 1954, No 3, 1955, No 5, 1957, No 9; Б. П. Козьмин. Русская секция Первого Интернационала, М. 1957, стр. 34-39 и т. д. Особо следует назвать недавно появившуюся статью М. В. Нечкиной "Земля и воля" 1860-х годов (по следственным материалам)" ("История СССР", 1957, No 1, стр. 105-134)]. Однако известно, что основной целью "Земли и воли", готовившей вооруженное восстание, были освобождение России от "императорского самодержавия" и "торжество народных интересов", то есть прежде всего полная ликвидация крепостнического землевладения, созыв бессословного земского собора. Одним из лозунгов "Земли и воли" было также освобождение Польши. В 1863 году, когда истекал срок "временнообязанных состояний" по "Положению" 19 февраля 1861 года, предполагалось открытое революционное выступление "Земли и воли".
   Руководство этой тайной революционной организацией осуществлялось, с одной стороны, петербургскими революционерами (по-видимому, во главе с Чернышевским), с другой -- в некоторой степени восходило к Герцену и Огареву в Лондоне. В состав центра входили, как можно думать, сопоставляя различные материалы, -- Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи, Н. Н. Обручев, А. А. Слепцов, В. С. Курочкин, может быть, П. В. Пушторский и М. С. Гулевич, а потом вместо двух первых -- Н. И. Утин и Г. Е. Благосветлов. В Лондоне в феврале 1863 года в качестве совещательного органа был создан совет общества, -- состав его, кроме имен Герцена и Огарева, неизвестен 2 [См. соображения Б. П. Козьмина в "Литературном наследстве", No 63, 1956, стр. 150-152]. Во главе двух самых значительных областных отделений "Земли и воли", московского и казанского, стояли саратовские ученики Чернышевского: М. Мосолов, И. Шатилов и И. Умнов.
   Известно, что имелись такие не дошедшие до нас документы, как программа организации и инструкция, которая знакомила с основными задачами общества и указывала правила приема. Программа распространялась в рукописном виде, с печатью. Землевольцы выпустили No 1 журнала "Земля и воля", NoNo 1 и 2 листовки "Свобода" и несколько прокламаций.
   У Центрального комитета имелись денежные средства, употреблявшиеся для организации и работы тайных типографий, организации побега революционеров, для революционеров, сосланных на каторжные работы, и т. д. В Лондоне при "Колоколе" существовала особая "открытая касса", которая принимала пожертвования для "Земли и воли". Для сбора внутри России Центральный комитет снабжал своих "агентов" особыми квитанциями.
   "Земля и воля" имела своих "агентов" в военном министерстве, среди жандармерии в III Отделении, следственных и судебных органах.
   "Правда, -- писал в 1901 году В. И. Ленин, -- на наш современный взгляд кажется странным говорить о революционной "партии" и ее натиске в начале 60-х годов. Сорокалетний исторический опыт сильно повысил нашу требовательность насчет того, что можно назвать революционным движением и революционным натиском"1 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 26. В этой статье Ленин между прочим ссылается на некоторые очень интересные факты "о революционном возбуждении 1861-1862 гг. и полицейской реакции...", сгруппированные в статье Пантелеева о петербургских пожарах]. "Земля и воля" была партией всесословной, интеллигентской по своему составу. Наряду с небольшой группой подлинных революционеров, всю жизнь боровшихся с самодержавием, в нее входила молодежь, захваченная мощным движением 60-х годов за подготовку буржуазно-демократической революции в России.
   В первой половине 1862 года один из создателей "Земли и воли" -- А. А. Слепцов -- привлек Пантелеева к участию в "пятерке" Н. И: Утина2 [В нее входили еще М. С. Гулевич, А. А. Жук и В. В. Лобанов -- все они впоследствии отошли от революционного движения].
   Пантелеев, как видно из его воспоминаний, в свою очередь привлек не менее двадцати человек; кроме того, он помогал в организации подпольных типографий, писании и распространении листовок, сборе средств и т. д. Имя Пантелеева, как одного из видных участников и деятелей "Земли и воли", было известно Герцену и Огареву. В письме к последнему Н. И. Утин 9 июля (н. ст.) 1864 года называет Пантелеева "наиболее близким соучастником моим в делах". При этом имя его даже в заграничной переписке обозначалось шифром3 ["Литературное наследство", No 62, 1955, стр. 662 и 665.]. Через семь дней после ареста Пантелеева Герцен уже был об этом осведомлен: 30 декабря 1864 года он извещал об этом Огарева4 ["Литературное наследство", No 61, 1953, стр. 393] и Н. А. Тучкову-Огареву 5 [А. И. Герцен, Полное собр. соч. и писем, 1922, т. 17, стр. 431].
   В середине марта 1862 года состоялось знакомство Пантелеева с Чернышевским. Пантелеев сообщает в воспоминаниях, что бывал у Чернышевского до его ареста несколько раз весною 1862 года в связи с организацией публичных лекций для студентов. Чернышевский обратил внимание на начинающего литератора (к этому времени Пантелеев начал печататься) 1 [Я. П. Исарлов, конечно, ошибается, называя Пантелеева сотрудником "Современника" и заставляя его встречаться у Чернышевского с умершим уже Добролюбовым (см. Г. М. Туманов, Характеристики и воспоминания, изд. 2, кн. 1, Тифлис, 1913, стр. 232).]. Он был, вероятно, осведомлен, что Пантелеев -- член "Земли и воли". Трудно предположить, что Чернышевский не знал членов "пятерки" Н. И. Утина: в момент, когда арестованного Чернышевского увозили в крепость, он просил передать Н. И. Утину, чтобы он не беспокоился; 2 [Сб. "Шестидесятые годы". М. А. Антонович, Воспоминания; Г. З. Елисеев, Воспоминания, Academia, M.-Л. 1933, стр. 130] это означало, по-видимому, что компрометирующих Утина материалов при обыске не взято.
   11 декабря 1864 года Пантелеев был арестован "за принадлежность к С.-Петербургской революционной организации, с целью возбуждения и поддержания польского мятежа..." Дело было передано в Виленскую комиссию М. Н. Муравьева. 30 декабря 1865 года Пантелееву был объявлен приговор: "По военно-судному делу, произведенному при управлении Виленского губернского воинского начальника <?...> осужденных по полевому уголовному уложению, по лишении чинов, орденов, если имеют, дворянского достоинства и всех прав состояния, сослать <...> в каторжную работу на заводах <...> на 6 лет; имущество же <...> какое <...> окажется в северо-западном и юго-западном краях и пределах Царства Польского или будет принадлежать по наследству от родителей -- конфисковать в казну" 3 ["Голос", 1866, 5 октября, No 275.].
   По разным поводам, в течение нескольких лет, было арестовано довольно значительное число лиц, им предъявлялись обвинения в принадлежности к "преступной" организации; например, основным выводом следственной комиссии по делу Андрущенко была констатация существования тайной революционной организации "Земля и воля". Но сама организация в целом не была разгромлена; она прекратила свою деятельность в конце 1863 года4 [Эту дату указывает Н. И. Утин в статье "Пропаганда и организация", напечатанной в женевском журнале "Народное дело", 1868, октябрь, стр. 40] в условиях правительственного террора.
   В середине 1866 года Пантелеев в сопровождении своей жены прибыл в Енисейскую губернию. Власти, вероятно не без помощи покровительствовавших ему золотопромышленников (по связям тестя Пантелеева, В. Н. Латкина), применили к осужденному так называемое предписание от 16 апреля 1866 года, по которому приговоренные за участие в польском мятеже в каторжные работы на шесть и менее лет от каторги освобождаются и становятся ссыльнопоселенцами, и оставили его на свободе в Енисейской губернии1 [Попытка применить к нему этот закон в Петербурге не удалась из-за отказа шефа жандармов П. А. Шувалова второй раз докладывать дело царю (см. А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем, т. 16, 1920, стр. 164)].
   Там Пантелеев начал служить в различных золотопромышленных компаниях, сначала у своего родственника по жене -- П. Н. Латкина, потом у В. И. Базилевского. Недюжинные практические способности позволили ему быстро выдвинуться, стать сначала управляющим приисками Базилевского, а затем начать собственное дело. Оно быстро обеспечило его немалым капиталом.
   В 1874 году Пантелеев был восстановлен в правах и снова поселился в Петербурге.
   Своеобразие подготовки буржуазно-демократической революции в России состояло в том, что в движение 60-х годов было вовлечено все сколько-нибудь прогрессивное.
   Однако в дальнейшем, в условиях наступившей реакции, только немногие, как, например, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Серно-Соловьевич, сохраняли веру в революцию, хотя и признавали, что она наступит позднее их первоначальных расчетов. "Почва болотистее, чем думалось". В сложившихся условиях надо "приняться вбивать сваи"2 [См. письмо Н. А. Серно-Соловьевича первой половины 1864 г. к Герцену и Огареву из Алексеевского равелина Петропавловской крепости ("Литературное наследство", No 62, 1955, стр. 560)]. Большинство (в том числе и Пантелеев) довольно быстро утратило былую революционность: "Теперь ничего решительно нельзя делать", -- передавал Утин слова Пантелеева 3 [Письмо Н. И. Утина к Огареву от 9 июля 1864 г. (там же, стр. 660)].
   Л. Ф. Пантелеев выражал искреннее недовольство существующим порядком; однако, ища новых путей и форм жизни, он удовлетворялся скромнейшими из скромных реформами. В этом смысле характерно славословие Пантелеева в воспоминаниях по адресу либерала Кавелина. Пантелеев без всякой иронии называет преобразования, которые в 60-70-х годах провело, ограждая себя от революции, правительство, -- "великими реформами"; активный участник студенческого движения 1861 года, он всерьез уверяет читателя, что "по существу в студенческом движении ничего не было политического" и т. д. Однако Пантелеев, вероятно, был бы искренне возмущен, если бы его укорили в измене идеалам юности. Более того: он сам склонен был укорять в этой измене других. В его воспоминаниях мы не раз читаем горестные сетования о том или ином некогда видном землевольце, которого спустя столько-то лет Пантелеев встретил добродетельным мещанином и не помышлявшим о делах прошлого.
   Воспоминания Пантелеева интересны для нас, в частности, тем, что автор их был в высшей степени характерной фигурой, одним из типичных представителей того движения, которое вовлекло в свои ряды многие десятки людей, затем, в соответствии с закономерностями классовой борьбы, перешедших на другие позиции. Со спадом волны революционного движения либеральная сущность этих людей выявилась в полной мере. Вспомним судьбы даже таких, совсем не рядовых деятелей, как В. А. и Н. Н. Обручевы, некогда близких к руководству революционным подпольем и окончивших свои дни верными слугами самодержавия.
   Характерный и почти трагический пример -- Н. И. Утин, видный деятель "Земли и воли", впоследствии член Первого Интернационала, журналист, автор революционных прокламаций, энергичный, полный сил подпольный работник, потом политический эмигрант, а в 80-х годах коммерческий делец, поверенный крупнейшего русского капиталиста 1 [См. его письма к Герцену и Огареву в "Литературном наследстве", No 62, 1953, стр. 625-690. Подробный очерк деятельности Н И. Утина см. в книге Б. П. Козьмина, Русская секция Первого Интернационала, М. 1957, стр. 73-85].
   Такая эволюция была характерна для целого поколения значительной части русской интеллигенции. "Бедняк, либерал и даже демократ в начале своего жизненного пути, -- писал В. И. Ленин об А. С. Суворине, -- миллионер, самодовольный и бесстыдный хвалитель буржуазии, пресмыкающийся перед всяким поворотом политики власть имущих в конце этого пути. Разве это не типично для массы "образованных" и "интеллигентных" представителей так называемого общества? <...> девять десятых, если не девяносто девять сотых -- играют именно такую же самую игру в ренегатство, начиная радикальными студентами, кончая "доходными местечками" той или иной службы, той или иной аферы"2 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 250]. Путь Пантелеева был далек от пути Суворина, но направление эволюции обоих было сходным; различие сводилось к конечному пункту, к итогу.
   Субъективно Пантелеев был честен и искренен. Он расплатился за свою деятельность десятью годами подневольной жизни в Сибири и всегда считал себя истинным представителем и наследником идеалов 60-х годов. Однако член подпольной "Земли и воли" в 60-х годах, Пантелеев после 1905 года стал кадетом.
   Либеральная позиция Пантелеева была очевидна; Чернышевский в 1889 году, в беседе с сыном Михаилом Николаевичем, характеризовал недавно бывшего у него Пантелеева как ограниченного человека 1 [См. Н. М. Чернышевская, Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского, М. 1953, стр. 598]. В этой связи важно указать на отношение В. И. Ленина к идеологической позиции Пантелеева. В 1913 году в "Правде" в статье "Откровенные речи либерала" В. И. Ленин с негодованием привел сочувственно процитированные в газетной статье Пантелеева слова редактора "Русских ведомостей" В. М. Соболевского, вскрывавшие его неверие в творческие силы и возможности народа ("миллионов полурабов, нищих, голодных, пьяных, невежественных") 2 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 19, стр. 111-112; см. также т. 18, стр. 342]. Вместе с тем Пантелеев никогда прямо и активно не поддерживал самодержавие. В 1901 году, например, он подписал коллективный протест по поводу спровоцированного полицией избиения студентов на Казанской площади в Петербурге. В ответ у него был произведен обыск. По этому поводу Пантелеев обратился к министру внутренних дел Д. С. Сипягину с письмом, в котором выражал свое возмущение действиями полиции: "вместо того, чтоб наложить печати до моего возвращения, был призван слесарь вскрыть письменный стол и все запертые шкафы. Полиция, конечно, хорошо знала, что меня нет в Петербурге, так как я выехал за границу с ее разрешения; ради чего же она вломилась в мою квартиру со свитою понятых, состоящих у нее на жаловании? Чего она искала, бомб? их теперь скорее всего надо искать в охранном отделении. План всероссийского заговора? Да ведь вся образованная Россия в одном заговоре, что Вы не на своем месте, а Победоносцев не святой! Но этого заговора не только Вы, но даже всемогущий бог не в силах искоренить.
   Моя деятельность совершенно открытая, в течение 25 лет у всех на виду; она может Вам нравиться или нет, -- это другое дело, Вы даже можете раздавить меня. Но я не прячусь; я дал свою подпись под двумя протестами по поводу избиений 4 марта и от нее никогда не откажусь. <...> можно не стоять на высоте своего положения и, однако, понимать такие простые вещи: что издевательство над человеческим достоинством в прах роняет значение власти и сильнее всяких анархических идей разлагает общественный строй. Говорят, Вы гордитесь тем, что Вы русский дворянин. Так сдержите же ту расходившуюся орду, которая называется русской полицией и которая ежедневно и по всей России попирает ничем у нас не огражденную человеческую личность. Или честь русского дворянина только и сказывается в выпрашивании подачек из казны да хорошо оплачиваемых мест?"1 ["Былое", 1906, No 4, стр. 214-215].
   За это письмо Пантелеев должен был быть выслан из Петербурга на три года; так как он был в это время в Триесте, то провел этот срок за границей.
   Пантелеев несомненно принимал близкое участие и в делах семьи арестованного в июле 1862 года Чернышевского. Это устанавливается следующим документом, обнаруженным нами в архиве Пантелеева: "Сердечно благодарим вас с Н<иколаем> Г<авриловиче>м, добрый друг наш, за все, что Вы сделали и делаете для нас. Привет Вам искренний от нас обоих. О. Н. Ч. Крепко жму Вашу руку. Очень сожалею, что не застала Вас" 2 [Институт русской литературы Академии наук СССР, Архив Пантелеева, ф. 224, No 441]. Подпись, очевидно, должна расшифровываться -- "Ольга и Николай Чернышевские". Записка написана рукою Ольги Сократовны карандашом на обрывке бумаги и, конечно, относится ко времени после ареста Чернышевского. (Начало свиданий Н. Г. с женой не ранее 23 февраля 1863 г.). Пантелеев и впоследствии оказывал Чернышевскому и его семье помощь. В 1879 году он приобрел некоторое количество экземпляров "Оснований политической экономии" Милля в переводе Чернышевского (об этом О. С. Чернышевская 8 февраля 1879 года писала сыну Александру -- Центральный государственный архив литературы и искусства); в 1883 году, как только Чернышевский возвратился из ссылки, Пантелеев обеспечил его литературной работой -- переводами Спенсера, Карпентера, пытался переиздать его "Эстетическое отношения искусства к действительности", высылал ему свои издания и т. д.3 [Н. Г. Чернышевский, Полное собр. соч.. т II, 1949, стр. 834 и ел., т. XV, 1950, стр. 618, 621, 666-668]. Следует также отметить, что в понимании классовой природы польского восстания Пантелеев стоял на прогрессивных позициях. Он не примыкал к той ораве русских либералов, которая, по словам Ленина, "отхлынула от Герцена за защиту Польши"4 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 13].
   Восставшие боролись не только с военно-феодальной политикой царизма, но и с феодально-крепостническими отношениями в Польше. Классовую суть этого движения точно формулировал В. И. Ленин в 1914 году: "Пока народные массы России и большинство славянских стран спали еще непробудным сном, пока в этих странах не было самостоятельных, массовых, демократических движений, шляхетское освободительное движение в Польше приобретало гигантское, первостепенное значение с точки зрения демократии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеевропейской"1 [В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 403.].
   "В случае успеха восстания, -- писал Пантелеев, -- старого уже не вернуть; более того -- восстание могло иметь шансы на успех только при широком участии крестьянской массы".
   В 1877 году началась деятельность Пантелеева-издателя. Далеко не на всех книгах было обозначено его имя, и только на основании позднейших библиографий мы имеем возможность установить полный перечень осуществленных им изданий2 [См. И. Г. Безгин, Издания Л. Ф. Пантелеева 1877- 1895 гг. СПб. 1895, 36 стр.; Его же, Издания Л. Ф. Пантелеева 1895-1907 гг., СПб. 1907 (экземпляры библиотеки ИРЛИ с пометками и добавлениями Пантелеева)].
   За тридцать лет, с 1877 и до 1907 года, он издал свыше двухсот пятидесяти пяти книг, общим тиражом почти 650 000 экземпляров -- цифра по тем временам огромная.
   В списке издававшихся Пантелеевым авторов -- много имен передовых русских ученых второй половины XIX века: И. М. Сеченов, A. Н. Бекетов, И. Р. Тарханов, В. А. Манассеин, Ф. Ф. Эрисман, Н. И. Кареев, В. И. Модестов, Н. П. Вагнер, А. И. Кирпичников, B. М. Шимкевич, В. В. Водовозов, М. М. Ковалевский и целый ряд других. Особо следует отметить издание сочинений публициста "Русского слова" В. А. Зайцева и предпринятое Пантелеевым переиздание сочинений Н. А. Добролюбова.
   Значительная часть изданных Пантелеевым книг -- переводные. И здесь нужно привести обширный и разнообразный список, в который среди прочих входят: Апулей, Тацит, Платон, Спиноза, Паскаль, Монтескье, Рескин, Морган, Вундт, Тэн, Рикардо, Генри Джордж, Ф. Ланге, Масперо, Джевонс Стенли, Сорель, Топинар, Поль-Луи Курье, Гексли, Максвелл, Карпентер, Лесаж, Мицкевич и пр. -- этот список в значительной мере определяет интересы и настроения издателя, который сам выбирал книги для перевода.
   Издание целой библиотеки по философии, социологии, политической экономии, физике, естествознанию, истории и литературе -- немалая заслуга Пантелеева. Конечно, коммерческие интересы имели значение в подборе авторов и оригинальных и переводных, но культурное значение издательства Пантелеева отрицать невозможно.
   На склоне лет, обеспеченным и независимым человеком, Пантелеев ликвидировал издательство. Он собирал коллекции портретов, принимал активное участие в делах Литературного фонда, активно сотрудничал в ряде периодических изданий конца XIX -- первых десятилетий XX века: составленный самим Пантелеевым список его газетных статей включает более ста названий.
   Шестнадцатого декабря 1919 года, на восьмидесятом году жизни, Пантелеев скончался. Смерть его, в условиях гражданской войны и революционных событий тех лет, прошла незамеченной, и только в немногих и притом запоздалых некрологах было отмечено значение деятельности покойного.
   В предисловии к первому тому воспоминаний, изданному в 1905 году, Пантелеев сообщал, что он писал свои воспоминания, полагаясь "исключительно на память <...>, все же в некоторых случаях <...> считал необходимым наводить справки".
   Изучение архива Пантелеева в Пушкинском доме Академии наук СССР позволяет утверждать прямо противоположное. Мемуары Пантелеева -- плод упорной и тщательной работы, исподволь и долго подготовлявшейся. Совсем не в "некоторых случаях", а в огромном количестве их Пантелеев забрасывал письмами ряд знакомых и вовсе не знакомых ему людей с мельчайшими справками о годе, месяце и дне того или иного события, проверками чужих реплик, своего впечатления или оценки того или другого лица; Пантелеев настойчиво собирал документы и многие из них использовал непосредственно в воспоминаниях.
   Только для такой центральной и важной главы, как "Земля и воля", не оказалось ни достоверных свидетелей, ни документов. К тому же недоброжелательные отношения к одному из бывших руководителей "Земли и воли" -- А. А. Слепцову ("господину с пенсне") -- отношения, которым Пантелеев не изменил и полвека спустя, предопределили ряд неточностей этой главы, впрочем и в таком виде очень важной для историка русского революционного движения.
   Не осведомленный до конца в делах центра организации, Пантелеев и в 60-х годах и сорок с лишним лет спустя считал себя членом центрального комитета "Земли и воли" (на самом деле он им никогда не был). Не будучи по условиям конспирации посвящен во многое, он сообщает по догадкам и предположениям ряд неточных фактов.
   Верный требованиям революционной конспирации, А. А. Слепцов не сообщал утинской "пятерке" состав центрального комитета -- любопытно, что ни одного имени членов центра Пантелеев не смог назвать и много лет спустя. Он догадывался о руководящей роли Чернышевского1 [Этот вопрос долгое время оставался неясным, но теперь существенно прояснен недавно опубликованным письмом Герцена конца 1864 г. к неизвестному: "На одной сильной личности держалось движение, а сослали -- где продолжение" ("Литературное наследство", No 61, 1953, стр. 275 и поправка -- No 63, 1957, стр. 150-151)], но имена Н. Н. Обручева, В. С. Курочкина и др. в этой связи остались ему неизвестными. Когда связь этой "пятерки" с центром (она осуществлялась через Слепцова) порвалась, "пятерка" самовольно превратила себя в центральный комитет. В действительности дела центра были ей неизвестны, и фактически она осуществляла только функции петербургского городского комитета.
   Воспоминания Пантелеева о "Земле и воле" вызвали ответные мемуары А. А. Слепцова, незаконченные вследствие его смерти и частично (в отрывках) напечатанные М. К. Лемке в примечаниях к полному собранию сочинений и писем Герцена2 [В существовании этих воспоминаний долгое время некоторые авторитетные исследователи вообще сомневались, предполагая здесь едва ли не подлог М. К. Лемке. Находками В. Э. Бограда (они публикуются в No 67 "Литературного наследства"} аутентичность воспоминаний теперь доказана].
   К сожалению, воспоминания Слепцова в свою очередь проникнуты явной враждебностью к Пантелееву и не могут быть признаны достаточно достоверным документом. Они писались по памяти, в глубокой старости; автор их стремился преувеличить свою роль и значение в "Земле и воле".
   Извращая факты, А. А. Слепцов изображает в своих мемуарах дело так, что "ловкий Утин, с помощью Пантелеева, ища роли и влияния, каким-то путем (сейчас просто не помню) устроили так, что наш комитет не мог не признать их пятерку полномочным петербургским окружным комитетом; а так как центральный комитет держался вообще очень конспиративно, то роль афишировавшего себя окружного комитета поддавала ему жару"1 [А. И. Герцен, Полное собр. соч. и писем, т. 16, стр. 85. М. Н. Слепцова (жена А. А. Слепцова) в своих воспоминаниях ошибается, сообщая, что Петербургский областной комитет был якобы создан Слепцовым. ("Штурманы грядущей бури. Из воспоминаний", "Звенья", вып. 2, М.- Л. 1933, стр. 447). Окружной комитет, отдельно от центрального, был, между прочим, предусмотрен в планах Огарева. См. его статью <"О руководящих органах "Земли и воли" и программе работ ее окружных комитетов"> (Н. П. Огарев, Избранные социально-политические и философские произведения, т. II, Госполитиздат, М. 1956, стр. 92)].
   На самом деле центральный комитет никого не признавал и не уполномочивал. Но справедливость требует отметить, что Н. И. Утин и его группа развили довольно значительную деятельность. "Пятерка" (на самом деле она в это время уже значительно превзошла размеры пятерки в буквальном смысле слова) организовала две подпольные типографии (в Петербурге и на мызе Мариенгаузен в Витебской губернии) и выпустила несколько агитационно-пропагандистских листков и прокламаций, в том числе такие значительные, как "Свобода" (NoNo 1 и 2), "Предостережение", "К образованным классам", "Льется польская кровь, льется русская кровь..." и др. Утин и его группа вошли в контакт с польскими подпольными революционными кругами и т. д.
   А. А. Слепцов довольно рано, в половине 1863 года, отходит от революционной работы2 [В Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде, в фонде ученого комитета министерства народного просвещения (No 733), хранится целый ряд документов, наглядно свидетельствующих о проделанной А. А. Слепцовым эволюции], в то время как Утин и Пантелеев ее еще продолжали. 11(23) ноября 1863 года Н. И. Утин писал Огареву о Слепцове: "У него было желание работать; за это желание я уважаю его; он сознал тщетность своих трудов -- сознание это тяжело"3 ["Литературное наследство", No 62, 1955, стр. 630]. В полемике Пантелеева со Слепцовым истина, как это часто бывает в таких случаях, находится посередине. Слепцов, конечно, неправ, интерпретируя всю деятельность Пантелеева в "Земле и воле" как несерьезное занятие самолюбивого и притом болтливого юноши, привлечение которого в подпольную организацию едва ли не было вынужденным, так как он якобы тенью следовал за Утиным, уже состоявшим в "Земле и воле". Неправ Слепцов, шаржировано изображая командировку Пантелеева в Москву и Вологду как попытку избавиться от назойливого юнца хоть на время и услать его подальше. Создание областных (районных) отделений общества справедливо считалось одной из важнейших задач возникавшей массовой организации; ведь и сам Слепцов совершал аналогичные поездки.
   С другой стороны, неправ и Пантелеев, изображая Слепцова как фразера и едва ли не как обманщика. Связанный требованиями партийной конспирации, Слепцов не имел права раскрывать перед утинской "пятеркой" состав и деятельность центрального комитета, особенно в условиях террора, последовавшего после майских пожаров 1862 года.
   Революционная организация 60-х годов продолжает ждать своего исследователя, который должен будет критически отнестись к воспоминаниям обоих мемуаристов и установить долю правоты каждого из них.
   

------------------------------------------------------

   Источник текста: Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. - Л., 1958
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru