Пальмин Лиодор Иванович
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Пусть рифмою отточенной своей..."
    В слободке
    Звезды
    Дети неба
    "Предано вседневным думам и заботам..."
    Город и лeс (Летние картины)
    Мороз и весна
    Из Гёте (Будь, человек, благороден...)
    Миры
    "Перлы всех краше таятся далеко в морской глубине..."
    Песня
    Комета (Из Аккермана)
    "Еще затмилася прекрасная звезда..."
    Из песен о возрождении
    Воскресная песнь
    Лира Орфея. (Из Аккермана.)
    Вечный сон
    "От муравейника земного в небесам..."
    Весенняя ночь
    Мысли над гробом Тургенева
    Голос из вьюги
    Поэту
    Малютка-утопленник
    Cпиридоний-солнцеворот
    Лира Аполлона
    "Мириады светил в ясной звездной ночи..."
    Ночной ветер
    Наша участь
    Невольный посев
    Русская песня
    Тайный друг
    Памяти С. Я. Надсона
    "Светлая богиня вдохновенных песен!..."
    Искры
    Ода к юности
    Отойди от окна!
    Засохшие цветы
    Спиридоний-солнцеворот
    E pur si muove!
    Вешний лед
    Подождать!
    Помнишь ли?
    Молчание
    Радуница
    Вешний гимн солнцу
    Памяти М. Ю. Лермонтова
    "Я верю в Божество! Оно во всем прекрасном..."
    Бред под зноем
    Затерянные сокровища
    Старые друзья

   

* * *

             Пусть рифмою отточенной своей
             Мой стихъ блеснетъ какъ лезвеё кинжала,
             Пусть между строкъ въ немъ, будто межъ вѣтвей,
             Найдутъ змѣи отравленное жало...
             Не встрѣтитъ онъ сочувственныхъ похвалъ...
             Пусть ненависть одна ему награда...
             Я для того и пѣснь мою ковалъ:
             Моя душа проклятьямъ этимъ рада.
             Проклятія... Они дороже мнѣ
             Похвалъ толпы и всей дешевой славы:
             Вѣдь, лаврами съ героемъ наравнѣ
             Блестятъ шутовъ увѣнчанныя главы...
             Не лестна мнѣ восторженность глупцовъ,
             Я на нее смотрю небрежнымъ взоромъ...
             Мнѣ злость враговъ милѣе всѣхъ вѣнцовъ,
             Хвала же ихъ была бы мнѣ позоромъ...
             Когда-жь мой другъ, единодумный братъ,
             Прольеть слезу надъ пѣснею моею,--
             О, я тогда вознагражденъ стократъ,
             За ту слезу я жизни не жалѣю...
                                                               Л. Пальминъ.

"Русская мысль", No 3, 1888

   

Въ слободкѣ.

I.

             За заставой слободка домишекъ кривыхъ,
                  Съ цѣлымъ рядомъ дворовъ постоялыхъ.
             Зеленѣетъ трава на лачугахъ гнилыхъ
             Между досками крышъ полинялыхъ.
             А вокругъ огороды и колья плетней;
                  Валъ съ оврагомъ, заросшимъ крапивой;
                  Подъ зеленой развѣсистой ивой
             Протекаетъ по дну его мутный ручей.
                  Здѣсь недоброе мѣсто, по слухамъ,
                  И не разъ съ топоромъ иль обухомъ
             Расправлялся здѣсь темною ночью злодѣй;
                  А въ крапивѣ, межъ тины и гнили,
                  Синій трупъ мертвеца находили....
             За оврагомъ болото, лѣсокъ и поля;--
                  И повѣрье въ окрестности ходитъ,
             Что нечистый сюда, въ часъ полночный, шаля,
                  Для погибели пьяныхъ заводитъ.
             А слободка даетъ въ грязномъ лонѣ своемъ
                  Для бродягъ безпаспортныхъ пріюты;
             Даже въ мѣстной полиціи знаютъ о томъ.
                  Впрочемъ, мѣры ея хоть и круты,
             Но не въ силахъ известь подозрительныхъ лицъ,
                  На уловки смышленыхъ не мало,
                  Отъ радушнаго крова квартала,
                  Отъ казеннаго хлѣба темницъ.
   

II.

                  Вотъ кабакъ; главнымъ центромъ духовнымъ
             Всей слободкѣ онъ служитъ и здѣсь,
             Безъ заботъ о различьи сословномъ
             Міръ окрестный стекается весь.
             Тутъ приказный въ дырявой шинели,
             И оборвышъ скрыпачъ-музыкантъ,
             Двѣ-три пьяныя вѣчно мамзели,
             Бѣглый, съ шрамомъ на лбу, арестантъ.
             Тутъ и нищій въ отрепьяхъ -- калѣка --
             Не владѣетъ ногами полвѣка;
             Но, когда заползаетъ въ кабакъ,
             Съ нимъ во очію чудо творится --
             Хватитъ чарку и вдругъ изцѣлится,
             Съ громкой пѣснью пускаясь въ трепакъ....
                  И почетные гости порою,
             Для знакомства со здѣшней страною,
             Въ кабачецъ заѣзжаютъ на пиръ,
             Не послы и не принцы, конечно....
             Тѣхъ, съ вратами, отверзтыми вѣчно,
             Ждетъ какой-нибудь модный трактиръ.
             Въ залъ роскошный, шикарно-пространный....
             Но маэстро по части карманной,--
             Воръ изъ части далекой другой,
             Въ этотъ край завлеченный судьбой,
             Иногда удостоитъ визитомъ
             Этоть вѣчно радушный пріюъ,
             Гдѣ добычи немедленнымъ сбытомъ
             Гостя съ честью великой почтутъ.
             Полицейское зоркое око,
             Какъ недремлющій аргуса взоръ,
             Проникая повсюду глубоко,
             Въ нѣдра самыхъ трущобистыхъ норъ,
             Здѣсь стыдливыя вѣжды смыкаетъ;
             А блюститель порядка и самъ,
             Филантропіей полнъ къ бѣднякамъ,
             Тутъ порой вечеркомъ засѣдаетъ.
   

III.

             Свѣтлой струею, живымъ серебромъ,
                  Въ чарки вино разливается;
             Тайная сила волшебная въ немъ,
                  Чудная сила скрывается.
             Что это искрится, блещетъ на днѣ?
                  Это печали забвеніе
                       И на мгновеніе
                            Въ горькомъ винѣ
                       Горькихъ невзгодъ потопленіе.
             Въ свѣтлыхъ струяхъ его скрытъ талисманъ
                  Съ бременемъ бѣдъ примирительный,
             Чарка на разумъ наводитъ туманъ,
                  Только туманъ утѣшительный;
             Юноша пламенный пьянъ безъ вина
                  Страстью, надеждами, грезами;
             Если же сердце разбито до дна
                  Лютыми жизни морозами,
             Въ чарахъ, навѣянныхъ добрымъ виномъ,
                  Молодость вновь пробуждается,
                       Эхомъ звучитъ о быломъ
             И изъ-подъ пепла, бывалымъ огнемъ,
                  Снова на мигъ разгорается.
             Дивная сила сокрыта въ винѣ;
                  Сила могучая эта:
             Зрѣетъ на нивѣ въ златистомъ зернѣ
                  Въ знойномъ сіяніи лѣта.
             Колосъ златистый изъ почвы родной, '
                  Смоченной влажной росою,
             Чудную крѣпость сосетъ подъ землей;
                  Ночью-жъ незримой толпою
             Духи стихійные, рѣзво шутя,
                  Подъ соловьиныя трели
             Нѣжно баюкаютъ, будто дитя,
                  Крошку-зерно въ колыбели.'
             Эту могучую силу земли,
                  Мощь животворную эту
             Люди хитро изъ зерна извлекли
                  И распустили по свѣту.
                  Въ стеклянной бутыли,
                  Какъ въ нѣдрахъ темницы,
                  Въ полонъ заключили
                  Духовъ вереницы,
                  Зеленаго лѣса
                  Здѣсь чары -- приманки,
                  Самъ лѣшій -- повѣса
                  Закупоренъ въ склянкѣ.
                  И вотъ оттого-то,
                  Лишь выпьется чарка,
                  Прочь холодъ, забота,
                  Вновь на сердцѣ жарко.
                  Вдругъ тайная сила,
                  Вдругь сила живая
                  Все горе, что было,
                  Уноситъ, играя,
                  Зерномъ поглощённый
                  Лучъ солнышка яркій
                  Душѣ оживлённой
                  Вливается съ чаркой.
   

IV.

                  И вотъ бѣжитъ, журчитъ струёй,
                       Кастальскій русскій ключъ;
                  Онъ такъ силёнъ въ странѣ родной,
                       Вліяньемъ такъ могучъ.
                  И вотъ въ утробѣ кабака
                       Со всѣхъ сторонъ течетъ
                  Весь заработокъ бѣдняка,--
                       Трудовъ тяжелыхъ плодъ.
                  Забывъ голодную семью
                       И плачущихъ ребятъ,
                  Копѣйку кровную свою
                       Онъ здѣсь оставить радъ.
                  А если денегъ больше нѣтъ
                       И чистъ его карманъ,
                  Сюда несетъ онъ свой жилетъ,
                       Рубаху и кафтанъ.
                  И за одинъ глотокъ струи
                       Волшебнаго ключа
                  Пожитки скудные свои
                       Отдастъ онъ сгоряад.
                  Да, видно, жизнь, какъ есть она,
             Не слишкомъ хороша,
                  И ждетъ отрады отъ вина
             Въ томленіи душа.
                  На мигъ одинъ свѣтлѣетъ въ ней
                       Безжизненная тьма,
                  И ей безуміе милѣй
                       Обычнаго ума.
             Испуская какой-то таинственный звонъ,
                  Ходитъ шкаликъ стекляный, гранёный;
             Больше знаній хранитъ, больше видывалъ онъ,
                  Чѣмъ мудрецъ, иль профессоръ ученый.
             Наполняясь и живо пустѣя до дна,
                  Часто въ губы цѣлуегь онъ горе.
             Съ виду малъ онъ, но въ немъ побывало вина
                  Разливанное цѣлое море....
             Въ этомъ морѣ свой разумъ иной потопилъ,
                  А другой убѣжденья и совѣсть....
             Если бъ могъ, то какую бы намъ сообщилъ
                  Этотъ шкаликъ ужасную повѣсть---
             Повѣсть темную тяжкихъ страданій людскихъ,
                  Душъ надломленныхъ; жизней разбитыхъ,
             Сердца жгучихъ мученій и слезъ огневыхъ,
                  Драмъ, глубоко отѣ свѣта сокрытыхъ....
             О преступникѣ много повѣдалѣ бы намъ
                  Онъ того, чего нѣтѣ въ протоколѣ....
             Прикасаясь къ запекшимся жаднымъ умамъ,
                  Онъ и самъ въ жизни игрывалъ роли;
             И на днѣ его часто иной находилъ
                  Нерѣшимой задачи рѣшенье
             И запасъ почерпалъ неизвѣданныхъ силъ,
                  И грызущей тоски утоленье;
             А въ душѣ, поглощенной упорной борьбой,
                  На вѣсахъ межъ боязнью и страстью,
             Перевѣшивалъ часто онъ каплей одной,
                  Каплей, полной могучею властью.
             Эта капля фабричнаго, ночью, въ мятель,
                  Простынею окутаетъ снѣжной
             И уложитъ въ сугробъ, какъ ребенка въ постель,
                  Усыпивъ его съ ласкою нѣжной.
             Чёкъ, да чёкъ! Ходитъ шкаликъ со звономъ кругомъ
                  И поить бѣдный людъ не устанетъ,
             Кровь остывшую грѣетъ своимъ огонькомъ;
                  И разсудокъ волшебно туманитъ.
   

V.

                       Завываетъ вьюга ночи,
                       Какъ медвѣдь реветъ впотьмахъ;
                       Льдистый иней колеть очи;
                       Нѣтъ ни искорки въ домахъ.
                       Надъ слободкой сонъ витаетъ,
                       Все затихнуло давно;
                       Лишь вдали во мглѣ сіяетъ
                       Въ кабачкѣ одно окно.
                       Тамъ сидитъ еще гуляка,
                       Головой припавъ къ столу;
                       Вьюга сыплеть изо мрака
                       Бѣлымъ снѣгомъ по стеклу,
                       Угрожая, въ окна хлещетъ,
                       Воетъ вѣдьмою въ печи;
                       Сквозь нагаръ огонь трепещетъ
                       Оплывающей свѣчи.
                       А у пьянаго гуляки
                       Все слилось въ неясный бредъ:
                       Вѣтра свистъ и вой собаки,
                       И свѣчи дрожащій свѣтъ.
                       Въ завываньи вьюги злобной.
                       Чертенятъ онъ слышитъ вой,
                       Возникаетъ міръ загробный
                       Передъ нимъ во тьмѣ ночной;
                       За окномъ, дрожа, мелькаетъ
                       Бѣлый саванъ мертвеца,
                       И душой овладѣваетъ
                       Смутный ужасъ безъ конца.
                       А кабатчикъ мирно дремлетъ
                       Подъ лѣнивый стукъ часовъ,
                       Сладко грезитъ и не внемлетъ
                       Вою страшному бѣсовъ.
                  Мятель завываетъ сильнѣй и сильнѣй,
                       И пьяному снится въ бреду,
                  Что то не кабатчикъ, а водочный змѣй,
                       Страшнѣе чудовищъ въ аду....
                  Зеленый, весь пламенемъ адскимъ объятъ,
                       Съ огромной бутылью вина....
                  Царапая стекла, толпы бѣсенятъ
                       Тѣснятся къ нему изъ окна.
                  И пьяному, грозно сверкнувъ, онъ сказалъ
                       Рааверзнутой пастью своей:
                  "Несчастный! ужель ты меня не узналъ?
                       "Ты рабъ мой -- я водочный змѣй!
                  "Я идолъ могучій, живущій въ винѣ,
                       "Сильнѣе всѣхъ бѣсовъ стократъ,
                  "А часто въ бутыли сокрыты на днѣ
                       "Незримыя двери во адъ....
                  "Твой часъ уже пробилъ, иди же за мной!..."
                       Открылася дверь кабака,
                  И въ царство кромѣшное вьюги ночной
                       Кабатчикъ толкнулъ бѣдняка.
                  А пьяному мнилось: ватаги чертей
                       И въ саванахъ тьмы мертвецовъ
                  Завыли надъ нимъ въ дикой пляскѣ своей,
                       И палъ онъ безъ чувствъ и безъ словъ.
                  А вьюга, бушуя вдоль снѣжныхъ полянъ,
                       Съ рыданіемъ дикимъ своимъ
                  Изъ рыхлаго снѣга могилъный курганъ
                       Насыпала къ утру надъ нимъ....
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль" 1880, No 4

   

ЗВѢЗДЫ

             Разсѣялись тучи по небу волнами.
             И въ ясной лазури сверкая надъ нами.
                  Полночныя звѣзды горятъ.
             Въ душѣ затихаютъ печаль и страданья,
             Какъ будто бы искры святаго сіянья,
                  Отрадно мученья цѣлятъ,
             О, звѣзды! Любилъ я васъ въ дѣтстствѣ, бывало,
             Когда мнѣ родная, любовно, шептала,
                  Со мною на небо смотря.
             Что это лампады въ святилищѣ рая
             Трепещутъ, торжественнымъ свѣтожь играя,
                  Предъ трономъ Святаго Царя.
             Потомъ, какъ нахлынули чары и грезы,
             Бывало, сквозь вѣтви дремучей березы
                  Въ лучахъ полуночныхъ свѣтилъ,
             Мнѣ искрились милой волшебные глазки, --
             Такъ много въ нихъ было участья и ласки,
                  Ихъ взоръ такъ плѣнителенъ былъ.
             Но годы промчались... теперь одинокій
             Остался я въ мірѣ съ тоскою глубокой,
                   И счастье давно отцвѣло,
             Ушла и родная.... и юность увяла....
             А звѣзды горятъ надо мной, какъ бывало,
                  Торжественно, ярко, свѣтло....
             И мнится, что въ ихъ переливчатомъ свѣтѣ
             Сіяетъ въ минуты отрадныя эти
                  Все то, что утрачено мной:
             И счастье, и юность, и радость былая,
             И смотритъ съ любовью оттуда родная,
                  Привѣтъ посылая мнѣ свой....
             А на сердцѣ сладко, отрадно такъ станетъ,
             И тихо слеза упованія канетъ,
                  Когда изъ разорванныхъ тучъ,
             Какъ будто надеждой, что всрѣчу когда-то
             Кого я любилъ горячо такъ и свято,
                  Блеснетъ мнѣ таинственный лучъ....
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль" 1880, No 1

   

ДѢТИ НЕБА.

             По міровой канвѣ событй и преданій
             Какъ золотая нить, сквозь лѣтописъ вѣковъ,
             Изъ дальней древности сверкаеть рядъ сказаній
             Про царственныхъ дѣтей властительныхъ боговъ.
             Таинственно звучатъ священные напѣвы
             Про чадо божества и земнородной дѣвы --
             О томъ, какъ неба сынъ таилъ въ груди своей
             Божественный залогъ небеснаго рожденья
             И шелъ искать отца далеко отъ людей,
             Объятый пламенемъ высокаго стремленья.
             А грозный Поссейдонъ и царственный Зевесъ,
             Взирая на свою цвѣтущую Элладу,
             Изъ глубины морской иль съ высоты небесъ
             Являлись иногда возлюбленному чаду.
             Такъ смѣлый юноша, отважный Фаэтонъ
             На свѣтлый ликъ отца, вѣнчанный блескомъ неба,
             Безтрепетно смотрѣлъ, желаньемъ упоенъ
             Свершить высокій путь на колесницѣ Феба.
   
             И ты дитя небесъ -- восторженный поэтъ!
             И ты хранишь залогъ божественной природы!
             Подъ гнетомъ лжи и зла, гдѣ Божьей правды нѣтъ,
             Гдѣ безсознательно ярмо влачатъ народы,
             Гдѣ, позабывъ святыхъ и истинныхъ боговъ,
             Кумировъ создали изъ золоченой глины,--
             Тамъ сквозь зловѣщій звонъ заржавѣвшихъ оковъ,
             Сквозь вихри суеты, сквозь стонъ людской кручины,
             Небеснаго отца ты слышишь горній зовъ
             Изъ глубины небесъ, и въ пламенныя пѣсни
             Ты хочешь перелить божественный глаголъ,
             И міру, спящему подъ гнетомъ тьмы и золъ,
             Бросаешь смѣлый кликъ: "возстань! очнись! воскресни!.."
             Да, ты дитя небесъ, и въ суетѣ людской
             Томишься, вакъ въ цѣпяхъ, а чудный зовъ куда-то
             Звучитъ въ твоей душѣ таинственно и свято...
             Хотя не узришь ты ни въ безднѣ голубой,
             Ни средь морскихъ пучинъ божественнаго лика,
             Но чудный зовъ отца вездѣ передъ тобой:
             И въ говорѣ лѣсовъ, волнующихся дико,
             И въ плескѣ ручейка, и въ рокотѣ громовъ,
             И въ пѣснѣ жавронка съ проснувшихся луговъ...
             Вездѣ тебѣ звучитъ гармонія родная --
             Въ дыханіи цвѣтовъ, въ полуночной тиши,
             Въ сіяньи яркихъ звѣздъ, въ румяной зорькѣ мая
             И въ чудныхъ свѣтлыхъ снахъ взволнованной души.
             Сынъ праха и небесъ! вездѣ передъ тобою
             Звучитъ родной привѣтъ небеснаго отца
             На тайномъ языкѣ и жаждешь безъ конца
             Ты подѣлиться имъ съ родимою землею...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль" 1880, No 2

   

* * *

             Предано вседневнымъ думамъ и заботамъ,
             Сердце словно дремлетъ подъ тяжелымъ гнётомъ,
             Но порой нежданно дрогнетъ и проснется.
             Изъ дали былаго эхомъ донесется
             Звукъ забытой пѣсни, милый ликъ проглянетъ,
             Свѣтлая картина изо мрака встанетъ,
             Грёзъ, любви и страсти ароматъ знакомый
             Вдругъ пахнётъ весенней сладкою истомой,
             Оживетъ волшебно золотое время....
             Боже! хоть на мигъ бы сна тупаго бремя
             Сбросить и умчаться въ молодые годы,
             Въ эту даль, гдѣ ярко блещутъ небосводы,
             Гдѣ цвѣты и солнце, страсть и упоенье!
             Воплотить бы снова свѣтлое видѣнье,
             Съ нимъ въ лобзаньи жаркомъ всей душою слиться
             И въ его объятьяхъ сладостно забыться!...
             Нѣтъ! что миновало, то невозвратимо!
             Свѣтлое видѣнье пролетаетъ мимо,
             И опять безъ нѣги, безъ любви бывалой,
             Жизнь польется скучной, сонною и вялой....
             Такъ изгнанникъ-ангелъ предъ вратами рая,
             Полный грусти, смотритъ, какъ вдали играя
             Божьяго сіянья дивно струи льются,
             Ангельскія пѣсни издали несутся,
             Лиръ волшебныхъ звуки сладко долетаютъ....
             Но ужъ нѣтъ возврата!... А кругомъ блуждаютъ
             Въ бурѣ и хаосѣ глыбы міровыя,
             Носятся кометы, дикія, слѣпыя,
             И ого, что полонъ и тоски, и муки,
             Что напрасно къ свѣту простираетъ руки,
             Увлекаютъ вихри въ бездну мірозданья,
             Мчать въ хаосъ безбрежный отъ лучей сіянья....

Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 10, 1880

   

Городъ и лѣсъ.

(Лѣтнія картины).

             Жаркій день догорѣлъ; надъ столицей легла,
             Сѣрой, пепельной дымкой вечерняя мгла;
                       Златоверхіе храмы и шпицы
             Потухаютъ въ сіяньи багровой зари;
             Вотъ и мѣднымъ казеннымъ лучемъ фонари
                       Заиграли по зданьямъ стрлицы.
             Отъ тѣснящихся каменныхъ сѣрыхъ громадъ
             Въ знойномъ воздухѣ вѣетъ удушливый смрадъ;
                       Въ клубахъ пыли, гремя мостовою,
             Экипажи несутся несмѣтной толпой;
             А на узкой полоскѣ лазури ночной
                       Звѣзды робко зажглись надо мною.
             Вотъ и мѣсяцъ блеснулъ золотистымъ серпомъ,
             Но въ пыли и дыму, и въ чаду городскомъ
                       Онъ тускнѣетъ безъ блеска и свѣта.
             О, какъ душитъ въ объятьяхъ темничныхъ меня
             Шумный городъ, стуча и пыля, и звеня
                       Безъ участья любви и привѣта!
             Прочь скорѣе отсюда на вольный просторъ,
             Гдѣ давно ужъ въ зеленый роскошный уборъ
                       Нарядилось все царство лѣсное,
             Гдѣ въ тиши благодатной лепечетъ ручей,
             И при мѣсячномъ блескѣ поетъ соловей
                       Въ безмятежномъ вечернемъ покоѣ....
             Прочь отсюда! я снова отрадно вздохну,
             Снова вспомню умчавшихся лѣтъ старину
                       И младенчества свѣтлые годы,
             Cброшу тяжкое иго мертвящихъ заботъ,
             И мечта золотое крыло развернетъ
                       Въ лонѣ сельской тиши и свободы....
             Прочь скорѣе отсюда! И вотъ замелькаль
             Въ блескѣ газа торговый богатый кварталъ,
                       A кругомъ оглушительный грохотъ
             Все нахальнѣй гудитъ по камнямъ мостовой,
             Словно съ дикой угрозой гремитъ надо мной
                       Исполина насмѣшливый хохотъ....
             Чей-то каменный голосъ межъ душныхъ громадъ
             Въ этомъ гулѣ мнѣ слышенъ;--"Куда ты? Назадъ!
                       "Брось порывы напрасныхъ мечтаній!
             "Не увидишь ты шири цвѣтущихъ полей....
             "Нѣтъ! погибнешь и ты подъ властью моей,
                       "Какъ милліоны несчастныхъ созданій!
             "Какъ и имъ же, я сердце твое изсушу,
             "И въ ничтожныхъ заботахъ, въ служеньи грошу,
                       "А, быть можетъ, въ объятьяхъ разврата,
             "Засыпая тяжелымъ безчувственнымъ сномъ,
             "Ты растратишь въ отравленномъ лонѣ моемъ
                       "Все, чѣмъ сердце такъ было богато...."
             Громче каменный гудъ.... ярче блещущій газъ,
             Словно тысячи чьихъ-то насмѣшливыхъ глазъ
                       На меня отовсюду взираютъ.
             Вотъ и жалкія сѣни садовъ городскихъ....
             Мнится, вѣтви сухія и пыльныя ихъ,
                       Умирая, объ лѣсѣ вздыхаютъ.
             Вотъ растворенныхъ оконъ сверкающій рядъ;
             Звуки музыки бальной оттуда гремятъ,
                       И танцующихъ пары несутся.
             Это гнѣзда разврата, гдѣ юности пылъ
             Погашаетъ избытокъ и чувства и силъ,
                       И лобзанья любви продаются.
             Вонъ подвалы -- притоны людской нищеты,
             Гдѣ въ лохмотьяхъ и въ гнили, среди темноты,
                       Преступленье и горе гнѣздятся....
             Испаренья известки повсюду и смрадъ,
             Вотъ и остовы вновь возведенныхъ палатъ
                       И подмостки лѣсовъ громоздятся.
             Вотъ облитые матовымъ свѣтомъ луны
             Переулки пустые глухой стороны,
                       Немощенные, съ свѣжей травою.
                       Гулъ все тише и тише за мною
             Водопадомъ далёкимь, смолкая, реветъ,
             Дряхлыхъ, ветхиъ лачугъ вереница встаетъ;
                       Вотъ угрюмый заводъ громоздится;
             Мрачно высятся черныя трубы, и тамъ
             Брызжутъ яркія искры, и дымъ къ небесамъ
                       День и ночь неуетанно клубится;
             Вотъ и кладбище; тихо, безмолвно; окрестъ,
             Ярко въ мѣсячномъ блескѣ затеплился крестъ,
                       Въ окнахъ церкви лампадка мерцаетъ;
             Чуть колышатся вѣтви плакучихъ берёзъ,
             Въ лунномъ свѣтѣ роса, будто капельки слёзъ,
                       На цвѣтахъ на могильныхъ сверкаетъ;
             Сквозь нависшую чащу бѣлѣютъ кресты;
             Сѣнь кладбища подъ кровомъ ночной темноты
                       Въ безмятежномъ молчаніи дремлетъ.
             Звонъ полночный пронесся дрожащей волной,
             И душа въ этихъ звукахъ надъ спящей землей
                       Словно голосу вѣчности внемлетъ.
             Каждый день шумный городъ всѣ новыхъ жильцовъ
             Изъ вертеповъ своихъ и изъ душныхъ домовъ
                       Въ этотъ мирный пріютъ снаряжаетъ;
             Каждый день шумный городъ растетъ и растетъ
             И, владѣнья свои расширяя, впередъ
                       Мертвецовъ предъ собой высылаетъ.....
             Будто съ лѣсомъ окрестнымъ въ бою роковомъ,
             Пожирая своимъ ненасытнымъ жерломъ
                       Исполиновъ изъ царства лѣснаго,
             Облаками ихъ дыма мрачитъ небеса,
             И въ испугѣ все дальше уходятъ лѣса
                       Отъ врага безпощаднаго, злаго....
             Вотъ уже въ отдаленьи остался за мной
             Пыльный городъ, дымною мглой,
                       Надъ рѣкою блестя огоньками,
             И клубящійся дымъ изъ фабричныхъ печей
             Высоко, при сіяніи лунныхъ лучей,
                       Поднимается къ небу столбами
             И, скользя съ вѣтеркомъ по ночнымъ небесамъ,
             Роемъ призраковъ тихо несется къ лѣсамъ
                       Словно это воздушныя тѣни
             На заводахъ сожженныхъ деревьевъ лѣсныхъ,
             Эльфы срубленныхъ старыхъ лѣсовъ вѣковыхъ,
                       Духи темной, таинственной сѣни,
             Эльфы сосенъ погибшихъ, березъ и осинъ,
             Духи сказокъ забытыхъ и древнихъ былинъ,
                       Что дремучую глушь населяли,
             Хороводомъ играютъ при блѣдной лунѣ
             И несутся къ родимой своей сторонѣ,
                       Гдѣ въ зеленой красѣ разцвѣтали:
             Словно хочется глушь имъ навѣдать скорѣй,
             Гдѣ укрылся отъ хитрыхъ и жадныхъ людей
                       Лѣшій сказочный съ чудной семьею
             И русалокъ и старыхъ веселыхъ духовъ,
             Что предъ геніемъ буйнымъ людскихъ городовъ
                       Убѣжали пугливой толпою.
             Облачка раскидались по своду небесъ
                       Занавѣской прозрачно-сребристой;
                       Вотъ и нивы просторъ колосистый;
             Вотъ и лѣсъ предо мною, задумчивый лѣсъ,
                       Полный тайны, безмолвный, дремучій....
                       Тихо спрятался мѣсяцъ за тучей,
             Слились тѣни и свѣтъ по коврамъ луговымъ,
             Вотъ прокрался тайкомъ по вершинамъ лѣснымъ
                       Вѣтерокъ, зашептавши украдкой.
                       Ароматъ упоительно-сладкій
             Нѣжно вѣетъ въ лицо; мигъ -- и снова кругомъ
                       Свѣтъ, разсыпавшись, ярко сіяетъ,
             И, прорѣзавшись, мѣсяцъ блестящимъ серпомъ
                       Въ облачкахъ серебристыхъ ныряетъ.
             Снова на душу сходитъ блаженный покой,
             Снова все, что среди суеты городской
                       Сномъ летучимъ и ложнымъ казалось,
             Что забыто давно посреди мелочей,
             И мечты золотыя умчавшихся дней,
                       Все воскресло и живо сказалось!
             Бремя думъ обыденныхъ и скучныхъ заботъ,
                       Словно тягостный сонъ ниспадаетъ;
                       И опять, какъ живое, встаетъ
                                 Снова близко сіяетъ
             Все, что скрылось въ туманѣ умчавшихся лѣтъ,
                       Шлетъ былое знакомый привѣтъ,
                       И забытое счастье киваетъ.
             Въ блескѣ звѣздномъ, сквозь вѣтви нависшихъ вѣтвей
             Свѣтятъ взоры любимыхъ волшебныхъ очей...
                       Лучезарныя, милыя очи!
                       Въ ароматномъ дыханіи ночи
             Вѣетъ грёзъ позабытыхъ златая весна,
             И душа упоеньемъ бывалымъ полна....
                       Мелодически звучной струёю
             Межъ корней и каменьевъ лепечетъ ручей
             И баюкаеть пѣсенкой нѣжной своей,
                       Будто съ лаской родною....
             Лѣсъ, мой лѣсъ! прихожу я, усталый, къ тебѣ....
             Такъ Антей, съ Геркулесомъ въ ужасной борьбѣ,
                       Лишь къ родимой землѣ прикасался,
             Мощь и новую силу отъ ней получалъ....
             Лѣсъ мой, лѣсъ мой дремучій! я также усталъ,
                       Также въ лютой борьбѣ истерзался
             Съ исполиномъ, что многихъ уже задушилъ
             И какъ будто деревья твои проглотилъ
                       Огнедышащей пастью могучей....
                                 Лѣсъ мой, лѣсъ мой дремучій,
                                           Дай же новыхъ мнѣ силъ!...
                                                                                                       Л. Пальминъ.

"Русская мысль", No 6, 1880

   

Изъ Гёте.

             Будь, человѣкъ, благороденъ,
             Добръ и на помощь готовъ!
             Только лишь это
             Насъ отличаетъ
             Отъ остальныхъ
             Тварей вселенной.
   
             Слава невѣдомымъ
             Силамъ верховнымъ,
             Чуемымъ нами!
             Къ вѣрѣ стремится
             Духъ человѣка.
   
             Нѣдра природы
             Мертвы для чувства.
             Солнце сіяетъ
             Добрымъ и злымъ.
             И надъ злодѣемъ
             И надъ избраннымъ
             Мѣсяцъ и звѣзды
             Блестятъ наравнѣ.
   
             Вѣтеръ и волны,
             Громы и градъ
             Проносятся съ шумомъ,
             Свой путь совершая
             И быстро разя
             Того и другаго.
   
             Также и счастье
             Надъ міромъ струится:
             То канетъ младенцу
             На свѣтлыя кудри,
             То сыну порока
             На голое темя.
   
             По вѣчнымъ, несмѣннымъ,
             Великимъ законамъ
             Вращается каждый,
             И каждый свершаетъ
             Свой кругъ бытія.
   
             Но лишь человѣку
             Возможна бываетъ
             Сама невозможность.
             Лишь онъ различаетъ
             И судитъ, и цѣнитъ.
             Онъ можетъ мгновенью
             Сказать: подожди!
   
             Лишь онъ назначаетъ
             Награду благому
             И злу наказанье,
             Цѣлитъ и спасаетъ
             И все, что, блуждаегь, колеблясь,
             Связуетъ на пользу.
   
             И мы почитаемъ
             Безсмертныхъ какъ будто людей,
             Какъ будто они бы творили
             Въ величіи то же,
             Что лучшій изъ смертныхъ
             Творитъ, иль хотѣлъ бы творить.
   
             Будь, человѣкъ благороденъ,
             Добръ и на помощь готовь!
             Твори безустанно и благо, и правду!
             Существъ неизвѣстныхъ,
             Лишь чуемыхъ нами,
             Да будетъ прообразъ въ тебѣ!
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль" 1880, No 3

   

Морозъ и весна.
(Сказка).

             Ночь весенняя тихо легла надъ землей,
             Ярко тысячи звѣздъ въ высотѣ голубой
                       Въ серебристыхъ лучахъ засверкали.
             Но холодною свѣжестью дуетъ съ рѣки,
             И послѣдній морозъ оковалъ ручейки,
                       Что при солнышкѣ рѣзво журчали.
             Жалко старому дѣду поля покидать
             И свободу въ лугахъ воскресающихъ дать
                       Для весны и для жизни кипучей....
             Жаль, что скоро цвѣтами и юной травой
             Запестрѣетъ обширный просторъ луговой,
                       Гдѣ онъ царствовалъ, дикій, могучій....
             Ходитъ старый по селамъ при яркихъ звѣздахъ,
             Чтобъ весенній разливъ на лугахъ и поляхъ
                       Оковать дуновеньемъ могилы,
             И съ досадой онъ слышитъ: на встрѣчу веснѣ,
             Подъ землею въ корняхъ и въ малюткѣ-зернѣ
                       Просыпаются юныя силы.
             Бородою косматой онъ гнѣвно трясетъ,
             Ледяныя сосульки на крышахъ куетъ
                       И ворчитъ, безпощадный и грозный.
             "Неподвижность--вотъ счастія сгмволъ святой,
             "Все скую, все покрою корой ледяной,
                       "Все сдавлю я десницей морозной!...
             "Что весна? Это нравовъ растлѣнье одно....
             "Своеволье таитъ молодое зерно....
                       "Не спѣшите-же рваться на волю,
             "Вы, мятежныя силы и травъ, и цвѣтовъ!
             "Все скую и, попрежнему, снѣжный покровъ
                       "Раскидаю по чистому полю!...
             "Заморожу весеннія почки вѣтвей,
             "Заморожу я чувства въ сердцахъ у людей,
                       "У поэта скую вдохновенье....
             "Слово всякое глыбой падетъ ледяной,
             "Мыслямъ крылья скую и въ недвижный покой
                       "Обращу міровое движенье.
             "Все, что рвется впередъ, ищетъ вешнихъ лучей,
             "Все застынетъ: и колосъ въ раздольи полей,
                       "И побѣги на нивѣ науки....
             "Хоры пташекъ въ лѣсу замолчатъ навсегда,
             "И падутъ, замирая, осколками льда
                       "Звонкой лиры аккорды и звуки!"..,
             Такъ старикъ провѣщалъ и поникнулъ главой.
             Чу! волковъ раздался одобрительный вой;
                       "Браво"! каркнула гдѣ-то ворона....
             Ледъ сочувственно съ лужи одной затрещалъ,
             Да въ хлѣву домовой, умилясь, промычалъ
                       Рѣчь вполнѣ подходящаго тона....
             Стихло все;... но весення ночь коротка,
             И за дальней горой слова старика
                       Услыхала весна-чаровница.
             Вотъ востокъ заалѣлъ надъ прибрежнымъ холмомъ,
             И разсыпалась съ утреннимъ первымъ лучемъ
                       Золотыхъ облачковъ вереница.
             Улыбнулась весна на слова старика,
             А за нею и лѣсъ, и поля, и рѣка
                       Засмѣялись сочувственнымъ эхомъ;
             Ручейки побѣжали со смѣхомъ журча,
             И малютка-подснѣжникъ надъ бредомъ хрыча
                       Разразился младенческимъ смѣхомъ....
             Ледяныя сосульки, блестя хрусталемъ,
             Стали таять со смѣхомъ подъ яркимъ лучемъ;
                       Смѣхъ по чащѣ лѣсной раскатился.
             И предвѣстникъ безоблачныхъ радостныхъ дней--
             Первый жавронокъ съ лона воскресшихъ полей
                       Съ звонкой пѣснею къ солнышку взвился....
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль" 1880, No 2

   
                                 Міры.
   
             Когда небесный сводъ во всей красѣ своей
             Въ полуночной тиши надъ міромъ развернется,
             И океанъ святыхъ, таинственныхъ лучей
             Трепещетъ и горитъ, и зыблется, и льется,
             Тогда съ души моей спадаетъ тяжкій гибтъ,
             И, съ чистой, теплою, младенческой мольбою,
             Я уношусь туда, гдѣ съ блещущихъ высотъ
             Гирлянды яркихъ звѣздъ сверкаютъ надо мною.
             И вѣрю я тогда, отрадно вѣрю я,
             Что это все міры, исполпенные жизни,
             Что это все одна великая семья
             Предъ трономъ Божіимъ въ одной святой отчизнѣ.
             И мнѣ смѣшно тогда, что мы нашъ міръ земной,
             Затерянный въ волнахъ безбрежнаго созданья,
             Крутящійся средь нихъ песчинкою одной,
             Считаемъ съ гордостью столицей мірозданья...
             Безумный, жалкій міръ! О, Боже мой, ужели
             Въ бездонной глубинѣ сверкающихъ пучинъ
             Онъ жизнью одаренъ изъ всѣхъ міровъ одинъ,
             Всѣ мірозданія сосредоточивъ цѣли?
             О, нѣтъ! серебряный стозвѣздныхъ гроздій свѣтъ
             Мнѣ въ душу сладкія вливаетъ упованья,
             Что звѣзды яркія -- ступени мірозданья,
             Которымъ нѣтъ числа, которымъ счета нѣтъ...
             Что мы живемъ теперь на низшей изъ ступеней,
             Гдѣ все прекрасное, всѣ свѣтлыя мечты,
             Любовь. высокая и чары красоты,
             И пламя, скрытое въ аккордахъ пѣснопѣній, --
             Лишь смутный лучъ одинъ, лишь искорка одна
             Той жизни сладостной, что, будто въ грезахъ сна,
             Мы лишь предчувствуемъ, влача подъ игомъ праха
             Ярмо невѣденья и призрачнаго страха...
             И звѣздные лучи въ небесной вышинѣ,
             Сверкая и горя торжественно и свято,
             Мечту отрадную вливаютъ въ сердце мнѣ,
             Что тамъ въ объятія я заключу когда-то
             Кого я такъ любилъ, чью смерть я перенесъ,
             Чей пепелъ оросилъ струями горькихъ слезъ...
                                                                                             Л. Пальминъ.
   
                                 * * *
   
             Перлы всѣхъ краше таятся далеко въ морской глубинѣ;
             Чувства всѣхъ чище сокрыты въ душѣ на таинственномъ днѣ;
             Розы прекрасныя блекнутъ, незримыя взоромъ людей;
             Силы могучія гибнутъ безслѣдно въ хаосѣ страстей;
             Лучшія думы, которымъ ни слова, ни имени нѣтъ,
             Грезы завѣтныя вянутъ безплодно отъ холода лѣтъ;
             Лучшія, свѣтлыя цѣли съ рожденіемъ рушатся въ прахъ;
             Лучшая пѣсня поэта, что молкнетъ на вѣщихъ устахъ.
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 11, 1880

   
                                 Пѣсня.
   
             Будто крыло херувима свѣтла,
             Пѣсня надъ міромъ страданій и зла
                       Въ тихомъ сіяньи проносится,
             Съ радостной, чудной улыбкой своей
             Въ сумракъ печали, тоски и скорбей
                       Гостьей небесною просится.
             Празднично-свѣтлый таинственный звонъ
             Вѣетъ изъ пѣсни, и радостно онъ
                       Въ душу людскую вливается.
             Смѣхъ со слезами волной серебра,
             Словно божественной арфы игра,
                       Въ пѣснѣ волшебно мѣшается.
             Трубы побѣды и громъ боевой,--
             Все замолкаетъ своей чередой,
                       Въ вѣчность идутъ поколѣнія,
             Рушатся троны и падаютъ въ прахъ,
             Но неумолчно несется въ вѣкахъ
                       Пѣсня -- дитя вдохновенія.
             Гдѣ же ты, пѣсня, и кѣмъ рождена?
             Не изъ лучей-ли святыхъ соткана
                       Въ горней небесной обители?
             Или изъ звуковъ божественныхъ лиръ
             Свивши тебя, ниспослали къ намъ въ міръ
                       Съ дальнихъ свѣтилъ небожители?
             Вѣтеръ-ли вешній изъ чашечекъ розъ
             Къ намъ изъ эдема тебя перенесъ,
                       Вмѣстѣ съ волшебными звуками?
             Нѣтъ! ты печали и грусти полна,
             Ты на холодной землѣ рождена
                       И убаюкана муками!
             И не чертоги могучихъ царей
             Дали пріютъ колыбели твоей
                       Въ гордомъ гнѣздѣ самовластія,
             Но, какъ Мессія, среди нищеты,--
             Такъ же на свѣтѣ родилась и ты
                       Въ лонѣ борьбы и несчастія....
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 12, 1880

   
                                             Комета.
                                 (изъ Аккермана).
   
             Куда ты держишь путь, прекрасная звѣзда,
             Таинственный полетъ столѣтія свершая?
             Откуда гостьею явилась ты сюда,
             Безбрежный океанъ небесъ переплывая?
             Не повстрѣчалъ-ли гдѣ взоръ лучезарный твой
             Такихъ же, какъ у насъ, печалей и страданья?
             Скажи: есть братья намъ въ пучинахъ мірозданья?
             Не шлютъ-ли къ намъ они привѣтствія съ тобой?
             Когда твой яркій лучъ опять сюда прольется,
             Исчезнетъ, можетъ быть, изъ міра человѣкъ....
             И если родъ земной, угаснувъ, не дождется
             Возврата твоего, тогда, изъ вѣка въ вѣкъ,
             Ты, продолжая путь, въ минуту возвращенья
             Взгляни на міръ пустой, прекрасная звѣзда,
             Взгляни хотя мелькомъ ты взоромъ сожалѣнья
             На сцену столькихъ мукъ и тяжкаго труда!...
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 1, 1881

   
  
                                 * * *
   
             Еще затмилася прекрасная звѣзда,
             Въ разгарѣ полнаго и яркаго сіянья,
             Такъ неожиданно!... А многіе года
             Она свѣтила намъ, какъ лучъ обѣтованья.
             На нашихъ сумрачныхъ духовныхъ небесахъ,
             Покрытыхъ тучами, теперь такъ мало свѣта,
             Такъ мало ясныхъ звѣздъ; въ ихъ трепетныхъ лучахъ
             Чуть видѣнъ трудный путь и мглою даль одѣта...
             Порой лишь тусклый свѣтъ блуждающихъ огней
             Влечетъ на мигъ толпу, блеснквъ лучомъ коварнымъ...
             А ты, художникъ, намъ, ты, въ сумракѣ тѣней,
             Лилъ тихій, ровный блескъ свѣтиломъ лучезарнымъ!
             Ты вѣрой искренней и теплой пламенѣлъ
             Во все прекрасное... Твой голосъ вдохновенный
             Сулилъ отечеству безсмертія удѣлъ
             И къ идеалу звалъ... Твой взоръ проникновенный
             Въ клокочущемъ аду страстей и темныхъ силъ,
             Гдѣ, какъ страшилища, гнѣздятся преступленья,
             Въ хаосѣ зла и мукъ порою находилъ
             Залогъ спасенія, святыню искупленья...
             Въ душѣ преступника, проклятой на землѣ,
             Отверженной людьми и чуждой ихъ участью,
             Ты видѣлъ свѣтлый лучъ, таящійся во мглѣ,
             Сокровище небесъ, похищенное страстью, --
             Въ аду скорбей, во тьмѣ духовной нищеты
             Ты видѣлъ скрытый путь съ вратамъ любви и рая...
             О, рано ты ушелъ!... О, много, много ты
             Еще не досказалъ, изъ міра улетая!
             Горька утрата намъ, -- замолкъ твЪй вѣщій зовъ!..
             Но долго будетъ онъ звучать и за могилой,
             Сквозь гулъ обыденный ничтожныхъ голосовъ,
             Съ любовью теплою, съ пророческою силой...
             Уже сокрылся ты за гранью міровой,
             Но призоветъ жреца, мыслителя, поэта
             Къ служенью свѣтлому оставленный тобой
             Въ духовной скиніи святой кивотъ завѣта...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 3, 1881

   
                       Изъ пѣсенъ о возрожденіи.
   
             Ужь твой могильный крестъ давно обросъ травой!...
             А кажется, давно-ль, давно-ль, моя родная,
             Сюда я схоронилъ остывшій пепелъ твой,
             Надъ нимъ безъ памяти, отчаянно рыдая?
             И вотъ, покинувши столичный шумный свѣтъ
             Съ его вседневною гремящей суетою,
             Гдѣ въ памяти людей тебя и слѣда нѣтъ,
             Я вновь пришелъ сюда, чтобъ теплою слезою
             Съ молитвой оросить почившій милый прахъ.
             Но гдѣ же ты?... Въ землѣ безслѣдно ли истлѣла?
             Или, простившись съ ней и ей отдавши тѣло,
             Ты въ горней высотѣ паришь на небесахъ?...
             Неразрѣшимая, великая загадка!...
   
             А вкругъ давно весна... Такъ радостно и сладко,
             Играя съ вѣтеркомъ, шумитъ зеленый лѣсъ-
             На ясномъ куполѣ лазоревыхъ небесъ
             Сребристыхъ облаковъ, скользя, несутся волны;
             Лучъ утренній златитъ кресты и сельскій храмъ
             И трели жаворонка несутся къ небесамъ
             Съ проснувшихся полей, веселой жизнью полны.
             Вонъ курятся дымки въ деревнѣ за рѣкой,
             Въ сіяньи золотомъ играя безмятежно,
             И отражается во влагѣ-голубой
             Лазурь небесная такъ ласково и нѣжно...
             Какая жизнь кругомъ! Какъ радостно, свѣтло,
             Въ нарядѣ праздничномъ, все блещетъ предо мною,
             Какъ будто бы земли ожившее чело
             Блеститъ воскресною, торжественной мольбою!
             И въ смерть не вѣрится въ минуту эту мнѣ...
             Мечта прекрасная, какъ свѣтлое видѣнье,
             Слетаетъ на душу въ отрадной тишинѣ,
             Что за могилой есть и жизнь, и возрожденье...
             Что въ этотъ самый мигъ, быть-можетъ, какъ стою
             Одинъ я надъ родной, завѣтною могилой,
             Оплакивая смерть недавнюю твою
             И въ прошлое несясь мечтой моей унылой, --
             Быть-можетъ, въ этотъ мигъ, уже въ краю другомъ,
             Быть-можетъ, далеко, на югѣ золотомъ,
             На мирномъ берету зеркальнаго залива,
             Гдѣ лодки рыбаковъ колеблются лѣниво
             Подъ говоръ сладостный полуденной волны,
             Ты въ этотъ самый мигъ, -- дитя другой страны, --
             Полна сіяющихъ надеждъ и упованій,
             Уже не вѣдаешь тоски воспоминаній,
             Забывъ былую жизнь и гнетъ былыхъ скорбей,
             И съ тихой, радостной улыбкою своей,
             Встрѣчая солнца свѣтъ, сверкающій росою
             Въ цвѣтахъ вокругъ тебя, благословляешь ты
             Тотъ самый лучъ златой, что съ ясной высоты
             Играетъ здѣсь моей горячею слезою,
             Упавшей на твои могильные цвѣты...
   
             Отрадная мечта!... Когда-жь промчатся годы
             И за тобой сойду я, сбросивъ гнетъ скорбей,
             Гнетъ одиночества, и горя, и невзгоды, --
             То снова, какъ вдали давно минувшихъ дней,
             Проснувшись, можетъ-быть, твой милый взоръ я встрѣчу,
             Какъ прежде, блещущій любовію святой,
             Со смѣхомъ и слезой я на него отвѣчу
             И съ лепетомъ прильну къ труди твоей родной!...
                                                                                   Л. Палминъ.

"Русская Мысль", No 4, 1881

   
   
                       Воскресная пѣснь.
   
             Вездѣ гудятъ колокола,
             Ликуютъ люди, и свѣтла,
                       Чиста лазурь небесъ.
             Съ весной воскресли лѣсъ и долъ
             И громко праздничный глаголъ
                       Звучитъ: "Христосъ воскресъ!"
             Но грустно мнѣ въ толпѣ людской....
             Я знаю: только звукъ густой,
                       Лишь слово на устахъ...
             Хоть и лобзаетъ брата братъ,
             Христосъ по-прежнему распятъ, --
                       Распятъ въ людскихъ сердцахъ...
             Свобода, братство и любовь!
             Гдѣ вы?... Какъ прежде, льются кровь
                       И слезы на землѣ.
             "Христосъ воскресъ!" лепечемъ мы,
             Но тонемъ въ безднѣ лжи и тьмы
                       Съ проклятьемъ на челѣ...
             И съ грустной думою моей
             Къ могиламъ милыхъ и друзей
                       Иду я въ тишину.
             Какъ сладко въ небѣ голубомъ!
             Тамъ лѣсъ, играя съ вѣтеркомъ,
                       Привѣтствуетъ весну;
             Тамъ вешней мирною красой
             Блеститъ подснѣжникъ голубой,
                       И жавронокъ, звеня,
             Съ мольбою праздничной своей
             Летитъ съ воскреснувшихъ полей
                       Въ златомъ сіяньи дня.
             Предвѣстьемъ радостнымъ кругомъ
             Все дышетъ въ блескѣ золотомъ;
                       И мнится, въ тишинѣ,
             Изъ зеленѣющихъ листовъ,
             Знакомыхъ, милыхъ голосовъ
                       Звучитъ привѣтъ ко мнѣ:
             "Давно изъ міра мы ушли
             И въ лонѣ матери земли
                       Давно нашъ прахъ истлѣлъ.
             Мы не дождались, чтобы свѣтъ
             Постигъ Христа святой завѣтъ, --
                       Таковъ и твой удѣлъ.
             И ты сойдешь, и за тобой
             Друзья сойдутъ своей чредой.
                       Но вѣрь: придетъ пора,
             Всѣ возродимся снова мы
             Изъ нѣдръ и тлѣнія и тьмы
                       Для правды и добра.
             Такъ сѣй святыя сѣмена!
             Придетъ желанная весна:
                       И братство, и любовь
             Весь міръ сплотятъ въ семью одну,
             И мы, встрѣчая ту весну,
                       Соединимся вновь...
             И вѣры во дни эпохи той
             Раздастся громкій и святой
                       Глаголъ самихъ небесъ, --
             Не только звукомъ на устахъ,
             Но глубоко въ людскихъ сердцахъ, --
                       Воскресъ Христосъ, воскресъ!"
                                                               Л. Пальминъ.
   
                                    Лира Орфея.
                                 (Изъ Аккермана.)
   
             Когда, вакханками растерзанный, Орфей
             Упалъ ихъ жертвою, его златая лира
             Носилась по волнамъ лазоревыхъ зыбей,
             Чуть-чуть колеблемыхъ дыханіемъ зефира.
             Со струнъ ея срывалъ онъ дивныхъ звуковъ рой,
             И гармонически надъ ними пѣли волны,
             Какъ будто бы тѣснясь влюбленною толпой,
             И лиру удержать старались, нѣгой полны.
             А около нея, по дикимъ берегамъ,
             Гдѣ громоздилися лишь скалы да каменья,
             Вставали и цвѣли въ тѣ чудныя мгновенья
             Роскошные цвѣты внезапно здѣсь и тамъ.
             О, какъ теперь отъ насъ далеко время это!
             У вѣтра, волнъ и скалъ давно ужь нѣтъ ушей,
             Цвѣты не разцвѣтутъ отъ звонкихъ струнъ поэта
             И даже заперты для нихъ сердца людей....
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 5, 1881

   
                        ВѢЧНЫЙ СОНЪ.
   
             Пали зимнія сумерки мутною мглой
                       И, сгущаясь, расплылись тѣнями;
             Межъ высокихъ домовъ въ суетѣ городской
                       Засверкала столица огнями.
             А мятель цѣлый день все мела и мела,
                       Но сильнѣй разъигралася къ ночи,
             И морозно-колючая снѣжная мгла
                       Залѣпляла рѣсницы и очи.
             Онъ толкался не разъ и къ крыльцу богачей,
                       Но при взглядѣ одномъ, безъ разспроса,
             Не пускалъ его гордый, сердитый лакей,
                       Дверь захлопнувъ у самаго носа.
             Заходилъ онъ и къ братьямъ своимъ бѣднякамъ,
             Ничего не добился однакожъ и тамъ:
                       Тамъ особая милость Господня,
                       Если сами поѣли сегодня.
             Съ горя даже являлся онъ въ самый кварталъ,
                       Говорилъ: " я -- преступникъ ужасный...
                       Заберите!.." Но -- фокусъ напрасный,
             И блюститель порядка его не пускалъ,
                       Замѣчая довольно ехидно:
                       "Убирайся! Намъ брать не завидно
             Тѣхъ, что сами идутъ... Нѣтъ, мы ловимъ подъ часъ
                       Только тѣхъ, что отъ насъ убѣгаютъ...
                       И тебя, другъ любезный, поймаютъ,
             Но тогда, какъ ты прятаться будешь отъ насъ..."
                       А мятель все сильнѣй завывала,
             Горы снѣга по улицамъ всѣмъ намела;
             Тьмы каретъ проносились какъ будто стрѣла;
                       Въ окнахъ лавокъ сіянье сверкало;
             Мчалось въ шубахъ енотовыхъ много господъ;
             Онъ все шелъ безсознательно, шелъ все впередъ,
                       Коченѣли и ноги, и руки
                       Вотъ и жизни вечерніе звуки
             Затихаютъ за нимъ; яркій газъ фонарей
             Ужъ потухъ вдалекѣ. А мятель все сильнѣй
                       Воетъ, будто бы полная злобы.
             Вотъ уже и застава; какъ горы, за ней
                       Намело снѣговые сугробы.
             И куда онъ пришелъ? Самъ, должно быть, не зналъ.
                       Вдругъ тепло горемычному стало,
             Такъ легко... Даже голодъ какъ будто пропалъ...
             Только чувствовалъ онъ, что немного усталъ,
                       И дремота такъ сладко объяла...
             Снѣгъ же -- мягкій, пушистый и рыхлый такой...
                       Отдохнуть въ сторонѣ отъ дороги
                       Такъ и тянетъ... Ослабли и ноги...
             Сладко дремлется... Чудные, милые сны
                       Передъ нимъ пролетаютъ чредою;
             Снятся блескъ и сіянье далекой весны
                       Подъ лазурью небесъ голубою...
             Снится прошлое: будто онъ, снова дитя,
             Межъ цвѣтовъ, на полянѣ, безпечно шутя,
                       Въ травкѣ ярко-зеленой играетъ...
             Вотъ родная съ ласкающимъ взоромъ своимъ
             Наклонилась любовно и нѣжно надъ нимъ
                       И цвѣты на ребенка бросаетъ...
             Бездна бѣлыхъ какъ снѣгъ и прелестныхъ цвѣтовъ...
                       И откуда ихъ столько набрала?
                       Вотъ всего ужъ его закидала.
             --"Ну, тепло ли сынокъ?" Неба яснаго кровъ
                       Такъ лазурно безоблачно свѣтелъ...
                       "О, тепло! " Онъ родимой отвѣтилъ,
             Засыпая отраднымъ, младенческимъ сномъ.
             И казалось ему въ томъ бреду золотомъ,
                       Что не явь, а одно сновидѣнье --
             Всѣхъ прожитыхъ скорбей и лишеній хаосъ,
             Холодъ, ночь и мятель, и трескучій морозъ,
                       И столицы большой оживленье,
             Гдѣ лишь не было мѣстѣ ему одному,
             Гдѣ отъ свѣта его всѣ толкали во тьму...
                       И лепечетъ онъ: "вздоръ вѣдь, родная?
             Это сонъ лишь одинъ? Сонъ одинъ лишь пустой?
             -- Да, сынокъ мой! Тепло ли? Спи, милый ты мой!
                       Мать отвѣтила, тихо лаская.
             А сама такъ и сыплетъ, и сыплетъ цвѣты...
             Мягко въ нихъ какъ въ пуховой постели...
             И заснулъ вѣчнымъ сномъ средь ночной темноты
                       Онъ подъ пологомъ снѣжной мятели...
                                                                         Л. П--нъ.

"Вѣстникъ Европы", No 3, 1884

   
   
                                 * * *
   
             Отъ муравейника земного въ небесамъ,
             Къ покою вѣчному изъ бездны вѣчной битвы,
             Изъ копоти костровъ въ сіяющимъ звѣздамъ
             Несутся отъ людей желанья и молитвы --
             Мольбы и мудрецовъ, и суетныхъ невѣждъ-
             Но пепелъ и зола сгорающихъ надеждъ --
             Все разсѣвается, и вѣтеръ ихъ разноситъ,
             А смерть своей косой безъ устали все носитъ...
             Мольбы, проклятія безслѣдно въ свой чередъ
             Падутъ какъ смрадъ и пыль отъ суетнаго свѣта...
             Такъ пусть же съ губъ моихъ предъ смертію скользнетъ
             Проклятіе взамѣнъ молитвы безъ отвѣта!...
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 6, 1882

   
                                 Весенняя ночь.
   
             Хрустально-свѣтлая весенней ночи мгла
             Прозрачнымъ сумракомъ на все вокругъ легла.
             Вонъ мѣсяцъ золотой въ водѣ пруда зеркальной
             Глядится съ высоты... Чу, свищетъ соловей!...
             Струится ароматъ съ воскреснувшихъ полей.
             Но отчего я полнъ весь думою печальной?
             Не все-ль -- одна игра слѣпыхъ, безумныхъ силъ?...
             Цвѣты!... Они растутъ изъ тлѣющихъ могилъ...
             А этотъ мѣсяцъ что?-- Онъ факелъ погребальный
             У трупа блѣднаго надъ мертвой головой...
             Безъ смысла блещетъ онъ надъ бездной міровой,
             Гдѣ, твари глупыя, точь-въ-точь въ безумномъ домѣ,
             Мы бредимъ жизнію въ волненьи и истомѣ...
             А соловей въ ночи, поющій при лунѣ
             Надъ этой бездною и скорбною, и тлѣнной --
             Псаломщикъ, что, дремля надъ гробомъ въ тишинѣ,
             Безсмысленно твердитъ какой-то гимнъ священный...
                                                                                   Л. Пальминъ.

Русская Мысль", No 10, 1882

  
   
                       Мысли надъ гробомъ Тургенева.
   
             Гаснуть яркія звѣзды одна за другой,
                       Что свѣтили такъ ясно когда-то.
             Въ храмѣ музъ стало меньше лампадой одной,
                       Даль грядущаго тьмою объята.
             Гаснуть яркія звѣзды умчавшихся дней...
                       Ты сіялъ поколѣніямъ тоже
             И угасъ... Мы стоимъ надъ могилой твоей.
                       Гдѣ же новыя звѣзды? О, Боже!
             Гдѣ же ихъ ужь давно ожидаемый свѣтъ?
                       Область мысли подъ тьмой безъисходной.
             Гаснутъ прежнія, гаснутъ, а новыхъ все нѣтъ...
                       Гдѣ-жь сіянье звѣзды путеводной?
             Или дымная гарь современныхъ костровъ
                       Царство мысли свободной затмила,
             И, при гаснущемъ блескѣ надъ прахомъ гробовъ,
                       Тщетно новаго ждемъ мы свѣтила?
             Такъ прощай же! Ты жизненный путь совершилъ.
                       Мы твой прахъ окропляемъ слезою.
             Труденъ, теменъ восходъ для грядущихъ свѣтилъ...
                       Тяжко свѣту ихъ биться со тьмою.
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 9, 1883

   
   
                       Голосъ изъ вьюги.
   
             Въ стонахъ вѣтра и бури, во мракѣ ночномъ,
                       Въ тьмѣ, рокочущей вьюгою снѣжною,
             Чей-то голосъ мнѣ слышится все за окномъ,
                       Полный мощи, но съ ласкою нѣжною.
             Слышу вѣщій глаголъ я какъ будто въ бреду
                       Сквозь порывы метели рыдающей:
             "Я иду! Я иду! Я иду!
             Бѣдный людъ, горемычный, страдающій
                       Въ мукахъ жизни какъ будто въ аду!
                       Жди и вѣрь: Я иду! Я иду!
             Ты, затерянный въ мракѣ забвенія,
             Ты, задавленный игомъ мученія!
                       Черезъ бури, туманы и тьму,
                       Я къ порогу иду твоему!
             Ты, утратившій всѣ упованія,
             Ты, съ невольной печатью молчанія
                       На запекшихся блѣдныхъ устахъ!
                       Все Я вижу и слышу впотьмахъ:
             Твой недугъ, и печаль, и рыданія!
             Жди,-- иду Я на помощь, мой братъ,
             Мимо гордыхъ, высокихъ палатъ,
             Мимо храмовъ, блистающихъ славою,
                       Гдѣ главу лицемѣрно клоня,
                       Распиная Меня,
             Лѣвой душатъ, но крестятся правою!
             Вѣрь, мой братъ, не безслѣдно текли
             Кровь и слезы для міра незримыя,
                       Что струилися въ лоно земли!
                       Охъ, несчастные! Охъ вы, гонимые!
                       Васъ укрыть отъ Меня не могли!
             Слышу, вижу тебя Я, страдающій!
                       И къ порогу иду твоему,
             Въ полночь, въ стонахъ метели рыдающей,
                       Я иду черезъ бурю и тьму!..."
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 2, 1883

   
                                 Поэту.
   
             Бой за идею кипитъ во вселенной,
                       Кроетъ арену туманъ.
             Ты, барабанщикъ, поэтъ вдохновенный,
                       Бей въ барабанъ, въ барабанъ!
             Пусть барабаны во вражіемъ станѣ
                       Громче, сильнѣй и грубѣй,
             Знамя идеи трепещетъ въ туманѣ,--
                       Ближе туда, не робей!
             Лагерь бойцовъ съ каждымъ мигомъ рѣдѣетъ,
                       Но не ослабни душой:
             Горсточка если одна уцѣлѣетъ,--
                       Бей въ барабанъ и для той...
             Если-жь падетъ остальная вся братья,--
                       Даже и трупы зови
             Рокотомъ громкимъ вражды и проклятья,
                       Звуками теплой любви.
             Пусть мы падемъ подъ мглою туманной,
                       Но, не дождавшись зари,
             Самъ ты подъ собственный бой барабанный
                       Съ звукомъ послѣднимъ умри!...
                                                               Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 8, 1883

   
                                 Малютка-утопленникъ.
   
             Въ блескѣ праздничномъ лѣтнихъ полдневныхъ лучей,
                       Надъ спокойной и тихой рѣкою
             Отчего собралося такъ много людей
                       И спѣшатъ ребятишки толпою?
             Вся деревня кричитъ: утонулъ! утонулъ!
             Голосовъ разливается смѣшанный гулъ;
                       Всѣ къ рѣкѣ торопливо сбѣгаютъ.
             Растянувъ простыню и столпившись кругомъ,
             Мужики на зеленомъ прибрежьи рѣчномъ
                       Блѣдный трупикъ младенца качаютъ.
             Но напрасно! Ужь поздно! Несчастная мать
                       Убивается, стонетъ и плачетъ.
             Нѣтъ, ужь, видно, у смерти его не отнять!
                       Такъ положено Господомъ, значитъ...
             Ну, а какъ утонулъ? Да никто не видалъ.
             На травѣ межъ цвѣтовъ онъ у рѣчки игралъ,
                       Да, должно быть, скатился съ обрыва...
             Дома только чрезъ часъ спохватились о немъ.
             -- "Ну, такъ что-жь",-- говорятъ мужики,-- "помянемъ..."
                       И идутъ равнодушно, лѣниво.
             Вонъ, какъ лунь, старичекъ съ бородою сѣдой.
             -- "Эхъ, касатка, не плачь и себя успокой!" --
                       Говоритъ онъ,-- "знать, воля Господня...
             Даже радуйся ты: отъ скорбей и невзгодъ
             Ангелъ душу безгрѣшную въ небо возьметъ...
                       Божій рай онъ увидитъ сегодня..."
   
             Эхъ, старикъ! Можетъ быть, правъ отчасти и ты
                       Съ этой чистой наивною вѣрой:
             Сколько муки и бѣдъ, сколько зла, нищеты
                       Въ этой жизни печальной и сѣрой!
             Кто онъ былъ бы? Изъ тысячъ одинъ человѣкъ,
             Что безцѣльно, мучительно маются вѣкъ
                       Изъ-за скудной крохи пропитанья,
             Чтобы хлѣбъ свой насущный убогій добыть...
             Негодяемъ, разбойникомъ могъ бы онъ быть
                       Въ темной сферѣ людскаго страданья...
             Самъ бы много онъ вынесъ и горя, и зла,
                       Тамъ, гдѣ рядомъ развратъ съ нищетою,
             Но рѣка тихо въ лоно младенца взяла,
                       Убаюкавъ своею волною...
             И смотрѣла въ послѣдній моментъ бытія
             На него голубыхъ незабудокъ семья,
                       Какъ на брата, съ привѣтной улыбкой,
             И ласкалъ его солнышка лучъ золотой,
             Трепеща и сверкая волшебной игрой
                       Въ струйкѣ чистой, лазурной и зыбкой.
             И въ его же лицѣ, отраженномъ въ волнѣ,
                       Ангелъ, можетъ, казался ребенку.
             Полный радужныхъ грезъ, онъ къ струѣ въ тишинѣ
                       Протянулъ дружелюбно рученку
             И уснулъ, убаюканный тихой волной...
             Горемычная мать! Ты себя успокой!
                       Посмотри, какъ рѣка голубая
             Катитъ волны спокойно въ густыхъ камышахъ...
             Всѣ, вѣдь, мы въ роковыхъ захлебнемся волнахъ,
                       Трудный жизненный путь совершая...
             Но утонемъ не такъ: не играя съ цвѣткомъ,
                       Какъ младенецъ твой чистый, безгрѣшный,
             Но душой опошлѣвши въ болотѣ земномъ,
                       Въ тьмѣ и горя, и злобы кромѣшной...
             Такъ не плачь, горемыка, и слезы утри...
             Непробудно и тихо онъ спитъ, посмотри,
                       И, какъ будто во снѣ, онъ смѣется...
             Лучше плачь не о немъ, а о насъ обо всѣхъ,
             У кого на губахъ не младенческій смѣхъ,
                       Кто страдаетъ и жить остается!...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 11, 1883

   
                       Cпиридоній-солнцеворотъ.
                       (Празднуется 12 декабря.)
   
             Съ каждымъ днемъ все могучѣй, грознѣй и сильнѣй
             Безпощадно-кромѣшное царство тѣней.
                       Торжество для него наступило,--
             Дни все меньше, короче, а ночи длиннѣй...
                       Тьмы великая, гордая сила
             Убавляетъ слабѣющій свѣтъ, чтобъ и днемъ
             Люди будто бы ночью ходили съ огнемъ
                       И напрасно искали бы свѣта...
                       При сіяніи щедраго лѣта,
             Той порой, какъ царилъ добрый ласковый день,
             Робко прячась, бѣжала безсильная тѣнь,
                       Укрываясь то сзади пригорка,
             То за камушкомъ всякимъ пріюта ища
             Отъ веселыхъ очей золотаго луча,
                       Проницавшихъ вселенную зорко...
             Сила темная жаждою мести полна...
                       Сладострастье той мести настало:
             Тѣнь мельчайшая самая даже сильна,
                       Что какъ мошка скользила, бывало,
             А теперь исполиномъ всесильнымъ она
                       Вдаль предѣлы свои разбросала,
             Міръ готова душить въ общемъ мракѣ ночномъ
                       Безпощадно, кичливо, сурово
             И надъ каждымъ горящимъ во тьмѣ огонькомъ
                       Издѣваться нахально готова.
             Ей предъ образомъ Божьимъ лампадка, и та
                       Подозрительной кажется даже,
             И изъ мрачныхъ угловъ на нее темнота
                       Злобно смотритъ какъ будто на страхѣ...
             Но грядетъ вдалекѣ Спиридоній святой
                       Съ кроткимъ, милостью блещущимъ взоромъ.
                       Духу тьмы онъ вѣщаетъ: "Постой!
                       Надъ земнымъ тьмой объятымъ просторомъ
                                 Ты теперь и великъ, и мог.учъ
                                           Въ лонѣ мрака и тучъ...
                       Но довольно! Знай, міръ не могила...
             Онъ безсмертною юною жизнью кипитъ...
             Въ немъ подъ пепломъ огонь, данный Господомъ, скрытъ...
                       Такъ смирись же ты, темная сила!
             Солнце! Брось безъ боязни вселенной привѣтъ!
                       Солнце! Выше вставай ты надъ міромъ!
                       Иль языческимъ темнымъ кумирамъ
             Отданъ твой животворный божественный свѣтъ?
                                 Солнце Божье! О, нѣтъ!
                       Выше, выше вставай, золотое!
             Выходи изъ небесныхъ восточныхъ воротъ,
                       Отжени иго мрака лихое!
                       Озари яркимъ свѣтомъ народъ!"
                       Такъ вѣщаетъ онъ, старецъ священный,
             Спиридоній, глаголемый солнцеворотъ.
                       О, когда и надъ нашей вселенной
             Тоже явится съ милостью кроткій святой,
                       Солнце жизни вернетъ въ міръ юдоли земной?
                                 О, святой Спиридоній, приди же
                       Въ царство темное лжи,
             Солнцу мысли и истины путь укажи,
                       Солнцу правды, что клонится ниже
             Съ каждымъ днемъ подъ наплывомъ растущихъ тѣней,
                       Тамъ, гдѣ тьма все сильнѣй и сильнѣй!...
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", No 12, 1885

   
                                           Лира Аполлона.
   
             Богъ Аполлонъ пѣснопѣвецъ, исполнившись жалости кроткой
             Къ бѣдной вселенной, погрязшей въ мученьяхъ земныхъ и скорбяхъ,
             Лиру забытую поднялъ, хотѣлъ онъ страдальцевъ утѣшить
             Звуками райскихъ напѣвовъ, аккордами струнъ золотыхъ.
             Искры святыхъ упованій, въ грядущее сладкую вѣру,
             Пламя энергіи въ битвѣ съ могучею силою зла
             Пѣснью поэзіи свѣтлой въ сердца онъ задумалъ посѣять,
             Сталъ на горѣ олимпійской, ударить хотѣлъ по струнамъ,
             Только, о, Боже, что слышитъ!... Поэты несчастной юдоли,
             Взявъ балалайки и дудки и гнусно кривляясь, притомъ,
             Оды предъ сильными міра слагаютъ, склоняясь во прахѣ,
             Квакаютъ словно лягушки, а громъ барабановъ земныхъ
             Все заглушаетъ: и ропотъ, и мысли младенческій лепетъ...
             Тутъ возмутился и мрачно нахмурилъ чело Аполлонъ;
             Въ гнѣвѣ своемъ благородномъ швырнулъ онъ священную лиру.
             Въ дребезги та раскололась объ острый кремнистый утесъ...
             Съ громомъ и звономъ по безднамъ, дробясь, полетѣли осколки,
             Словно и смѣхъ, и рыданья посыпались съ порванныхъ струнъ.
             Пламенемъ жгучей сатиры осколки надъ міромъ сверкали,
             Сыплясь съ горы олимпійской въ ущелья и бездны земли.
             Тамъ же, гдѣ падалъ осколокъ, твердыни во прахъ разсыпались,
             Башни чертоговъ дрожали, и сильные міра тогда
             Жмурили очи въ испугѣ, иль въ гнѣвѣ неистово-яромъ
             Всюду искали и ищутъ незримыхъ, но страшныхъ враговъ...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн. VI, 1885

   
                                 * * *
   
             Миріады свѣтилъ въ ясной звѣздной ночи
                       Надо мною торжественно блещутъ;
             Брилліантовымъ блескомъ святые лучи
                       Въ переливахъ волшебныхъ трепещутъ.
             Затихаетъ на башнѣ полуночный бой
                       Мѣрнымъ, гулкимъ, таинственнымъ звономъ,
             И душа въ небеса улетаетъ съ мольбой,
                       Къ этимъ звѣзднымъ святымъ легіонамъ.
             Мнится, вѣчность раскинула ризу свою
                       Лучезарною звѣздною тканью.
             О, услышатъ ли въ небѣ молитву мою,
                       Тамъ, гдѣ нѣтъ и конца мірозданью?
             Тьмы несчетныхъ столѣтій промчались за мной,
                       Предо мной тьмы столѣтій въ грядущемъ...
             Каждый вѣкъ пробѣгаетъ мгновенной волной
                       Въ океанѣ временъ всемогущемъ...
             Неисчислимъ песокъ въ темной безднѣ морей...
                       Весь нашъ міръ не песчинка-ль, о, Боже?
             Неисчислимы травки въ просторѣ полей...
                       Я не травка-ль ничтожная тоже?
             Я -- звенящій комаръ въ вѣковѣчной борьбѣ,
                       Гдѣ кипитъ муравьиная битва...
             Въ лоно вѣчности, Боже, дойдутъ ли къ Тебѣ
                       Стонъ сердечный, и пѣснь, и молитва?
             Я о другѣ молюсь, о подобномъ же мнѣ...
                       Для него и покоя, и счастья
             Я молю... Но найдется ли тамъ, въ вышинѣ,
                       Той мольбѣ отголосокъ участья?
             Можетъ быть, словно капли спадающей звукъ
                       Сквозь ревущее, шумное море
             Зовъ мой смолкнетъ неслышно, гдѣ горя и мукъ
                       Льется гулъ въ неисчислимомъ хорѣ?...
             Но отрадно мнѣ звѣздный таинственный свѣтъ
                       Льется въ душу привѣтнымъ сіяньемъ,
             Словно Бога далекаго чудный отвѣтъ,
                       Наполняя меня упованьемъ...
             Словно шепчетъ мнѣ кто: ярче звѣздныхъ лучей
                       Пламя чистой молитвы сердечной...
             Въ гулѣ суетномъ дня и во мракѣ ночей
                       Ту молитву услышитъ Предвѣчный....
             Страшнымъ гуломъ событій хаосъ міровой
                       Пусть гремитъ въ необъятной вселенной,
             Но въ молитвѣ любви, чистой, братски-святой,
                       Не замретъ голосъ сердца священный...
             Пусть кипятъ въ мірозданьи безъ дна и конца
                       Волны жизни отъ вѣка до вѣка,
             Но не гаснущей искрой предъ трономъ Творца
                       Блещетъ пламя любви человѣка...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн. X, 1885

   
                       Ночной вѣтеръ.
   
             О чемъ въ полночной тишинѣ
             Поешь, осенній вѣтеръ, мнѣ,
                       Въ щели окна свистя?
             Во тьмѣ зіяющей ночной
             То воешь ты какъ звѣрь лѣсной,
                       То плачешь какъ дитя.
   
             Гдѣ былъ ты? Что въ краю иномъ,
             Играя трепетнымъ крыломъ,
                       Въ дорогѣ встрѣтилъ ты?
             Не паруса ли кораблей
             Ты рвалъ въ безбрежности морей
                       Подъ кровомъ темноты?
   
             Иль ты на югѣ, молви мнѣ,
             При ярко блещущей лунѣ,
                       Подъ сѣнію оливъ,
             При звукахъ арфы золотой,
             Въ тиши таинственно-святой
                       Ласкалъ морской заливъ?
   
             Иль знамя гордое войны,
             Гдѣ бьются доблести сыны,
                       Торжественно вздымалъ
             И, разнося побѣдный кликъ,
             Воителя горящій ликъ
                       Дыханьемъ охлаждалъ?
   
             -- Нѣтъ! Я лечу съ родныхъ полей...
             Героевъ славныхъ, королей
                       Я не встрѣчалъ въ пути...
             Я не изъ южной стороны,
             Гдѣ царству розъ въ лучахъ луны
                       Такъ хорошо цвѣсти...
   
             Нѣтъ, я порхалъ и ночь, и день
             Среди убогихъ деревень,
                       Гдѣ людъ и нищъ, и простъ,
             Среди простора голыхъ нивъ,
             Гдѣ дремлетъ липа, осѣнивъ
                       Въ тиши глухой погостъ.
   
             Шептался я съ травой могилъ,
             Гдѣ милліоны мощныхъ силъ
                       Подъ кровомъ темноты
             Въ землѣ сырой нашли пріютъ,
             Гдѣ рядомъ съ прежними встаютъ
                       Все новые кресты...
   
             Именъ у тѣхъ героевъ нѣтъ...
             Про нихъ не знаетъ шумный свѣтъ...
                       Отъ всѣхъ очей вдали
             Они къ подножью тѣхъ крестовъ
             Безъ блеска славы и вѣнцовъ
                       На вѣчный сонъ легли...
   
             Я имъ надгробный гимнъ пою.
             Ты въ пѣсню грустную твою
                       Мои рыданья влей...
             Но не порви своей струны:
             Я не изъ южной стороны,
                       А изъ родныхъ полей...
                                                               Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн. XI, 1885

   

Наша участь.

             Видали-ль вы жертву чахотки порою
             Съ зловѣщимъ румянцемъ на впалыхъ щекахъ?
             Страдалецъ и грезитъ, и бредитъ весною,
             Ждетъ солнца и лѣта въ мятежныхъ мечтахъ...
             Еще на полянахъ снѣга и метели
             И кроютъ лазурь и туманы, и мгла,
             А онъ ужь, тревожно мечась на постели,
             Ждетъ вешняго солнца, отрады, тепла...
             Онъ вѣритъ, что, лишь благодатнымъ дыханьемъ
             Повѣетъ на міръ чаровница-весна,
             Простится онъ съ зимнимъ недужнымъ страданьемъ,
             Воспрянетъ какъ будто отъ тяжкаго сна...
             Какъ будто свѣча съ каждымъ днемъ угасая,
             Онъ жаждетъ измученной грудью своей
             И жизни, и воли, и солнца, и мая...
             Вздохнуть бы скорѣй на просторѣ полей!...
             Но вотъ и рѣка расторгаетъ оковы,
             А онъ ужь угасъ, не дождавшись весны...
             О, братья! Не точно ли также суровы
             И жребіи наши?... Мятежные сны
             Рисуютъ намъ истины юные всходы,
             Что въ мірѣ духовномъ наступитъ весна;
             Мы вѣримъ, что скоро воспрянутъ народы
             Для свѣта и правды отъ тяжкаго сна,
             Что царство Мессіи уже недалеко,
             Что сѣмя, которое бросили мы,
             Взойдетъ уже скоро, хоть сила порока
             Упорно кичится средь мрака и тьмы...
             Страдая, мы вѣримъ и ждемъ обновленья...
             Но, Боже! дождемся ли свѣтлыхъ лучей?
             Нѣтъ! Прежде мы станемъ добычею тлѣнья,
             Угаснемъ безслѣдно съ мечтою своей...
             Для правды и свѣта, возстанутъ народы,
             Но мы не услышимъ ужь ихъ голосовъ,
             И вѣтеръ споетъ пѣснь любви и свободы,
             Волнуя зеленые вешніе всходы
             Надъ прахомъ отъ нашихъ заросшихъ гробовъ.
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн. II, 1886

   

Невольный посѣвъ.

             Угрюмый геній тьмы и зла
             Дѣтей Господнихъ правды, свѣта
             Хотѣлъ бы выморить до тла.
             Жжетъ грудь ему желанье это;
             Со злобой) лютой и враждой
             Все въ мірѣ свѣтлое, живое,
             Свирѣпо топчетъ онъ ногой,
             Все кроетъ въ нѣдро онъ земное,
             И тамъ закапываетъ онъ
             Отъ свѣта дальше, полный злости,
             Враждою дикой ослѣпленъ,
             Своихъ враговъ погибшихъ кости.
             Но неудавшійся разсчетъ!
             Онъ видитъ, весь отъ злобы черенъ,
             Все имъ зарытое встаетъ
             Вновь изъ земли, какъ бы изъ зеренъ.
             Все возвращаетъ вновь она...
             Воскресшій цвѣтъ весной алѣетъ,
             И самъ невольно сатана
             Святое сѣмя въ землю сѣетъ...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн. V, 1886

   

РУССКАЯ ПѢСНЯ.

             Родная знакомая пѣсня печали!
             Не съ лиры торжественной пала ты въ міръ,
             Тебя не лазурныя волны качали,
                       Баюкалъ не вешній зефиръ,
             Не сладостной нѣги мечта золотая
             Подъ сѣнію мирта, при блескѣ луны,
             Родила тебя, не архангелъ, витая,
                       Тебя уронилъ съ вышины...
             Весною лазурью прозрачной и чистой
             Твою колыбель небосводъ не ласкалъ,
             Тебя не обрызгивалъ пѣной златистой
                       Вина искрометный бокалъ...
             Счастливаго юга игривыя трели
             Тебѣ не знакомы... Сестра ли ты имъ?
             Тебя научили сѣдыя метели
                       Полночнымъ напѣвамъ своимъ...
             Ты пѣлась не сладкимъ плѣнительнымъ хоромъ
             Вѣнчанныхъ душистыми розами дѣвъ,
             Но съ вѣтромъ осеннимъ надъ сумрачнымъ боромъ
                       Носился твой грустный напѣвъ...
             Звучалъ онъ подъ сѣрой тяжелою тучей,
             Въ лѣсу, на пустынномъ прибрежьи рѣчномъ,
             И желтые листья по чащѣ дремучей
                       Отвѣтно шумѣли кругомъ...
             Рвалась ты въ пустынѣ изъ ноющей груди,
             Со дна истомившейся въ мукахъ души...
             Тамъ дикіе звѣри тебѣ, а не люди,
                       Внимали въ безвѣстной глуши...
             Рвалась ты съ рыданьемъ, съ подавленнымъ стономъ,
             И тучки, блуждая воздушнымъ путемъ,
             Полетъ замедляли, скользя къ небосклонамъ,
                       И плакали грустнымъ дождемъ...
             Дробясь о прибрежіе съ пѣной мятежной,
             Слезами траву орошала волна;
             Напѣвамъ твоимъ и тоскѣ безнадежной
                       Скорбя отвѣчала она.
             Трава на пустынной забытой могилѣ
             Шепталась съ тобою подъ ветхимъ крестомъ
             Про все позабытое, что схоронили
                       Въ житейскомъ волненьи пустомъ.
             А вѣтеръ, по темнымъ лѣсамъ пролетая,
             Подслушалъ созвучія вздоховъ и слезъ,
             Тебя подхватилъ, беззатѣйно-простая,
                       И въ даль по отчизнѣ разнесъ.
             И полны съ тѣхъ поръ заунывные звуки
             Любви и печали, и въ трели твоей
             Стенанія вѣтра, и слезы, и муки,
                       И скорбь горемычныхъ людей...
                                                                         Л. Пальминъ

"Русская Мысль", кн. X, 1886

   

Тайный другъ.

             Среди суетъ и жизненныхъ волненій,
             Когда кипитъ людская жизнь вокругъ,
             Есть у меня хранитель добрый геній,
             Есть у меня незримый тайный другъ.
             Я не боюсь враговъ и сильныхъ свѣта,
             Я вѣрую въ святую мощь его;
             Когда звучитъ глаголъ его привѣта,
             Съ нимъ не страшусь я въ мірѣ ничего.
             Среди тревогъ, среди скорбей и муки
             Онъ въ душу мнѣ вливаетъ благодать,
             Хоть рѣчь его мнѣ ни въ слова, ни въ звуки
             На языкѣ людскомъ не передать.
             На оргіи разгульной и безумной,
             Въ сумятицѣ крикливыхъ голосовъ,
             Слыхалъ не разъ я, средь ватаги шумной,
             Его святой, никѣмъ не слышный зовъ.
             Когда я былъ объятъ слѣпой враждою,
             Когда кипѣлъ я мщеніемъ и зломъ,
             Его укоръ звучалъ передо мною
             И примирялъ меня съ моимъ врагомъ.
             Когда, томясь тоскою безнадежной,
             Въ отчаяньи я проклиналъ весь свѣтъ,
             Порывъ души мучительно-мятежный
             Смирялъ его ласкающій привѣтъ.
             Среди рабовъ, въ ихъ омутѣ тлетворномъ,
             Чтобъ я не сталъ рабомъ подобно имъ,
             Онъ мнѣ внушалъ быть гордымъ, непокорнымъ,
             Благословлялъ напутствіемъ своимъ.
             Отъ зависти, отъ рабства, низкой лести
             Меня онъ велъ спасительной рукой,
             Предъ сильными давалъ мнѣ твердость чести
             И гордаго презрѣнія покой...
             Кто онъ? Какой могучей тайной силы
             Посланникъ онъ? Того не знаю я.
             Но пусть ведетъ и до дверей могилы,
             Какъ прежде велъ тропинкой бытія!...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн. XII, 1886

   

Памяти С. Я. Надсона.

(19 января 1887 г.)

             Еще печальный звукъ отъ порванной струны...
             Въ разсвѣтѣ лучшихъ лѣтъ, простясь съ земной борьбою,
             Въ могилу раннюю унесъ пѣвецъ съ собою
             Неспѣтыхъ пѣсенъ рой, несбывшіеся сны... "
             О, Боже, почему средь жизненныхъ волненій,
             Гдѣ свѣта мало такъ подъ сумрачною мглой,
             Какой-то роковой, тлетворный, мрачный геній
             Все лучшее гнететъ своей десницей злой?
             Лишь яркая звѣзда заискрится съ востока,
             Покровъ тяжелыхъ тучъ угрюмо и жестоко
             Затмитъ ея лучи... Цвѣтовъ, дитя полей,
             Лишь на зарѣ весны красою пышной глянетъ,--
             Мгновеніе одно,-- взгляни,-- уже онъ вянетъ
             И не дождется онъ полуденныхъ лучей...
             Какъ будто страшный тать, какой-то хищникъ злобный
             Уноситъ у людей въ предѣлы тьмы загробной
             Всѣ лучшіе цвѣты и перлы бытія
             И звѣзды яркія срываетъ съ небосклона
             И кроетъ отъ людей въ невѣдомое лоно
             Бездонной вѣчности, въ безвѣстные края...
                                                                                                       Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн. II, 1887

   

* * *

             Свѣтлая богиня вдохновенныхъ пѣсенъ!
             Что ты пріумолкла? Или міръ намъ тѣсенъ?
             Или на толкучкѣ суетной вселенной
             Лишняя ты гостья съ лирою священной?
             Или голосъ вѣщій, смѣло и безъ страха
             Къ небесамъ зовущій изо тьмы и праха,
             Къ свѣту и свободѣ изъ оковъ неволи,
             Непонятенъ рабству въ сумрачной юдоли,
             Гдѣ оно покорно бичъ лобзать готово,
             А на зовъ спасенья глухо и сурово,--
             И швырнетъ въ пророка тяжкія каменья,
             Чтобъ не звалъ изъ бездны лжи и отупѣнья?..
             Такъ уйдемъ же съ рынка въ тихую пустыню:
             Вдохновенья, чувства -- Божію святыню
             Въ темный лѣсъ дремучій унесемъ съ собою!
             Ты-ль, богиня, станешь жалкою рабою
             Пошлости всесильной, тупости надменной,
             Гдѣ торгашъ ликуетъ жалкій и презрѣнный,
             Гдѣ царятъ надъ мыслью мелочныя смуты,
             Вѣчность позабыта въ суетѣ минуты
             И гроши дороже въ царствѣ лжи и злобы
             Золота идеи безъ клейма и пробы?...
             Такъ уйдемъ въ пустыню! Сладко лѣсъ дремучій
             Шепчется надъ нами съ мимолетной тучей.
             Прадѣдовъ забытыхъ твой напѣвъ, быть можетъ,
             Въ ихъ могилахъ древнихъ въ тишинѣ встревожитъ.
             Можетъ быть, услышатъ твой напѣвъ потомки
             Въ будущей эпохѣ... Пусть нахально-громки
             Рыночные звуки, полные глумленья,--
             Тамъ мы безъ проклятья, полны всепрощенья,
             По струнамъ ударимъ, и тоску и муки,
             И любовь и радость перельемъ мы въ звуки.
             Не умретъ въ пустынѣ пѣснопѣнье это:
             Трескотня пустая суетнаго свѣта
             Пусть гремитъ... Въ осколки упадутъ кумиры,
             Но безсмертны будутъ звуки вѣщей лиры...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1887

   

Искры.

             Куда, пѣвецъ съ задумчивымъ челомъ,
             Съ созвучьями завѣтныхъ пѣснопѣній,
             Идешь ты въ бой съ могучимъ старымъ зломъ,
             Гдѣ льются кровь и слезы поколѣній?...
             Но ты падешь въ неравной битвѣ той,
             Мечтательный ребенокъ, простодушный...
             Затерянный въ сумятицѣ пустой,
             Задохнешься тамъ въ атмосферѣ душной...
             Любой торгашъ опутаетъ тебя...
             Предатели тебѣ раскинутъ сѣти
             И въ мірѣ ты, волнуясь и скорбя,
             Заблудишься, какъ въ чащѣ лѣса дѣти...
             Тебѣ-ль идти въ неравный страшный бой
             Съ гнетущимъ зломъ? Герои съ мощной силой
             Тамъ безъ числа погибли предъ тобой
             И схвачены безвременной могилой...
             А міръ все тотъ, какъ въ прежніе вѣка,
             И геніевъ усилья тщетны были...
             Тернистъ ихъ путь, и мука велика,--
             Иной убитъ, иного всѣ забыли...
             И имъ пришлось въ борьбѣ безплодно лечь...
             А ты -- дитя... Тебѣ ли битва эта?
             Въ твоей рукѣ цѣвница, а не мечъ...
             Съ ней будешь ты ничтоженъ въ вихрѣ свѣта...
             Но пусть! Иди, мечтай, молись и пой,
             И свѣточъ свой воспламени безъ страха!
             Сѣй искорки святыя предъ толпой...
             Пусть топчетъ ихъ невѣжда въ персти правя.
             Но искорки небеснаго огня
             Не пропадутъ, не разлетятся даромъ:
             Среди враговъ, въ толкучей злобѣ дня
             Твердынямъ ихъ онѣ грозятъ пожаромъ...
             Й вѣтерокъ дыханіемъ своимъ
             Раздуетъ ихъ, мятежный и свободный,
             Какъ зарево пожарное -- однимъ,
             Другимъ какъ лучъ отрадно-путеводный...
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.X, 1887

   

Ода къ юности.

(Адама Мицкевича).

(Посвящается В. А. Гольцеву.)

                       Безъ сердца, безъ чувства мы сродны скелетамъ:
             О, юность, дай крылья скорѣй!
             Умчусь, возлечу я надъ мертвеннымъ свѣтомъ
             Къ небесной отчизнѣ моей,
             Гдѣ чарами полонъ восторгъ вдохновенья,
             Гдѣ сыплютъ цвѣты золотыя видѣнья
             Въ сіяньи волшебныхъ лучей.
                       Пускай отуманенный жизнью земною,
             Склоняясь челомъ изможденнымъ къ землѣ,
             Тупыми очами глядитъ предъ собою
             И видитъ все въ мірѣ въ обыденной мглѣ,--
                       О, юность! надъ міромъ взлети ты высоко,
             Взгляни на людской необъятный просторъ:
             Какъ солнца Господняго свѣтлое око,
             Окинетъ всю землю твой взоръ!
                       Взгляни: тамъ, глубоко, подъ вѣчною мглою
             Застоя удушливый смрадъ...
             Надъ міромъ, залитымъ болотной водою,
             Вознесся какой-то чешуйчатый гадъ...
             Онъ самъ для себя и корабль, и кормило.
             Пловецъ одинокій, онъ мчится впередъ,--
             Несется слѣпая и дикая сила,
             Всѣхъ гадинъ слабѣйшихъ давя въ свой чередъ...
             То никнетъ онъ долу, то къ небу воспрянетъ;
             Какъ волны къ нему,-- онъ къ волнамъ не пристанетъ.
             Но вдругъ, посмотри, налетитъ на скалу
             И вмигъ разобьется подобно стеклу...
             Какъ жилъ, какъ погибнетъ -- безвѣстно для свѣта...
             Что онъ? Себялюбіе это!
                       О, юность! блаженство ты пьешь безъ конца,
             Съ другими его раздѣляя душою,
             И радость небесная льется въ сердца,
             Что связаны нитью любви золотою...
             Друзья молодые! всѣ вмѣстѣ, друзья!
             Не въ счастьи ли общемъ вся цѣль бытія?
             Единствомъ могучіе, съ жаромъ стремленья,
             Всѣ вмѣстѣ, друзья!
             Счастливъ, кто упалъ средь погрома сраженья!
             Пусть тѣло героя падетъ:
             Оно къ храму славы да будетъ ступенью!
             Друзья молодые, впередъ!
             Терниста ко храму дорога крутая...
             Насилье и рабство на стражѣ у тьмы.
             Но къ бою съ насильемъ -- въ насъ сила святая,
             А съ рабствомъ отъ юности боремся мы...
                       Кто гидру убилъ въ колыбели какъ гада,
             Тотъ, юный, кентавра задушитъ потомъ,
             Безтрепетно вырветъ добычу у ада,
             Взойдетъ въ небеса за лавровымъ вѣнцомъ...
             Гдѣ разумъ холодный исполненъ безсилья,
             Ты въ край досягнешь, что незримъ для очей!
             О, юность! ты носишь орлиныя крылья,
             Перуны въ десницѣ твоей!...
             Давайте же руки! Въ насъ дружная сила...
             Мы цѣпью весь міръ опояшемъ кругомъ...
             Сольемъ наши мысли въ святое горнило
             И души затеплимъ единымъ огнемъ!
             Очистите землю отъ праха и тлѣнья
             Для новыхъ, невѣдомыхъ въ жизни путей!
             Да свергнется ржавая плѣсень косненья
             И радость весны да заблещетъ надъ ней!
                       Хаоса и ночи въ пространствѣ безбрежномъ,
             Стихій разъяренныхъ въ бореньи мятежномъ,
             "Да будетъ!" раздался Господень глаголъ,
             И свѣтъ возсіялъ... Дуновеніе бури
             Дохнуло на рѣки, и въ ясной лазури
             Свѣтила зажглись и взглянули на долъ.
                       Еще во вселенной потемки глухіе,
             Въ разнузданной битвѣ мятутся стихіи,
             Но свѣточъ любви благодатно горитъ.
             Свѣтъ духа! блесни на людскомъ небосклонѣ:
             Пусть юность тебя возлелѣетъ на лонѣ,
             А дружба навѣки тебя укрѣпитъ!
                       Расторгнутъ оковы застывшія воды,
             Коснѣнью со свѣтомъ не выдержать бой...
             Привѣтъ тебѣ, юность, денница свободы!
             Спасенія солнце грядетъ за тобой!...
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.I, 1888

   

Отойди отъ окна!

                       Тихо свѣтитъ луна
             Сквозь сребристыя тучки сквозныя.
                       Ты сидишь у окна,
             Думы тайной, мятежной полна,
             Жадно смотришь въ потемки ночные.
             Знаю, сердце тревожно въ груда...
             Ты глядишь въ отдаленное поле,
             Грезишь ты о просторѣ и волѣ...
             О, скорѣй отъ окна отойди,
             Не мечтай о невѣдомой долѣ!
             Вѣетъ холодъ ночной отъ окна...
             Какъ тепличный цвѣтовъ ты нѣжна...
             О, накинь же теплѣе одежду!
                       Не проси у судьбы
                       Смѣлой вольной борьбы,
                                 Брось пустую надежду!...
                       Для тебя-ль этотъ бой
                       Съ непреклонной судьбой?
             Гибнутъ въ немъ безъ слѣда исполины...
                       Отойди отъ окна!
                       Меркнетъ въ небѣ луна
             И ползутъ облава изъ долины.
             Надъ безбрежнымъ просторомъ земли
             Тамъ проносятся тучи съ грозою...
             Видишь пологъ ихъ черный вдали?
             Небеса орошаютъ слезою
                       Тѣхъ, что въ битвѣ легли...
             О, тебѣ ли, и слабой, и нѣжной,
             Спѣло ринуться въ омутъ мятежный,
             Въ царство бурь, въ лоно смерти шальной?
             Тамъ погибель царитъ всепобѣдно.
             Оторвавшись отъ вѣтки родной,
             Какъ цвѣтокъ ты погибнешь безслѣдно...
                                 Отойди отъ окна!
             Милый ангелъ, тебѣ суждена
                       Въ жизни доля иная,
                       Чѣмъ бороться средь тьмы,
             Гдѣ встрѣчаемъ въ отчаяньи мы
             Нашу гибель, судьбу проклиная...
             Нѣтъ! Сіяя въ тиши красотой,
                                 Предъ иконой святой,
             При лампадномъ лучѣ золотистомъ,
                       Въ тишинѣ, въ поздній Часъ
                       Помолись ты о насъ
                                 Сердцемъ юнымъ и чистымъ!
             Помолись ты о гибнущихъ въ этомъ бою!
                       Вылей чистую душу свою
                       Доброй женской молитвой простою!
                                 Безконечно любя,
                                 Пасть я радъ за тебя...
             Тлѣетъ искрой небесъ золотою
                       Это чувство въ груди!
             О, скорѣй отъ окна отойди!
             Помолись предъ иконой святою!...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1888

   

Засохшіе цвѣты.

             Я знаю, пѣснь моя блѣдна,
             Того не выразитъ она,
                       Что на душѣ цвѣло,
             Не вылить въ ней мои мечты,
             Что распускались какъ цвѣты,
                       Такъ пышно, такъ свѣтло...
             Ни пламя грезъ, ни горечь мукъ
             Земнаго слова грубый звукъ
                       Не выразитъ,-- о, нѣтъ!
             Не выльетъ въ слово сынъ земли
             Въ тиши подслушанный вдали
                       Святой небесъ привѣтъ...
             Какъ ясный мѣсяцъ съ вышины
             Въ струяхъ трепещущей волны
                       Дрожитъ, блестя едва,
             Такъ свѣтлыхъ грезъ воздушный рой
             Блѣднѣетъ съ чудной ихъ игрой,
                       Лишь выльется въ слова...
             Что пѣсня?-- эхо лишь одно
             Того, что небомъ намъ дано...
                       То -- дальній гулъ громовъ...
             Нѣтъ, въ звукахъ пѣсни не излить,
             Что небо можетъ говорить
                       На языкѣ безъ словъ...
             Такъ въ блескѣ утреннихъ лучей
             Сверкаютъ первенцы полей --
                       Весенніе цвѣты,
             И въ лонѣ вольной тишины
             Льютъ ароматъ они, полны
                       Волшебной красоты...
             Но ихъ сорви, сбери въ букетъ --
             И прежней прелести въ нихъ нѣтъ...
                       Завянетъ ихъ уборъ...
             Они все тѣ же, тѣ цвѣты,
             Но въ нихъ бывалой красоты
                       Ужь не найдетъ твой взоръ...
             Какъ бы цвѣты, собралъ и я
             На вольномъ лонѣ бытія
                       Все, что въ душѣ цвѣло.
             Да, будто милые цвѣты,
             Собралъ я въ пѣсню всѣ мечты,
                       Сіявшія свѣтло...
             Прими-жь подарокъ скромный мой!
             Пускай холодною зимой
                       Тебѣ напоминаетъ онъ
             И сѣнь лѣсовъ, и ширь полей,
             И лепетъ волнъ, и блескъ лучей,
             И ясный небосклонъ...
                                                               Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1888

   

Спиридоній-солнцеворотъ.

(12 декабря).

             Время наше темное... время наше странное...
                       Сумерки ли это,--
             Часъ, когда становится гуще мгла туманная,
                       Или часъ разсвѣта?
             Какъ живые образы, пни, въ бреду фантазіи,
                       Намъ грозятъ тѣнями,
             Люди же намъ кажутся, въ дикомъ безобразіи,
                       Мертвенными пнями.
             Низко ходитъ солнышко, будто не свободное,
                       Мракъ его туманитъ...
             Время наше темное... время переходное...
                       Что-то дальше станетъ?
             Или въ ночь глубокую цѣлая вселенная
                       До конца потонетъ?
             Или правда свѣтлая, какъ заря священная,
                       Тьму ночную сгонитъ?
             Спиридоній Благостный! чту тебя сторицею!
                       Вопреки кумирамъ,
             Выше Божье солнышко мощною десницею
                       Вознеси надъ міромъ!
             Пусть и пень, подернутый плѣсенью корявою,
                       Пнемъ намъ въ очи глянетъ,
             Въ тьмѣ же погибающій съ честію и славою
                       Озаренный встанетъ!.
             Старой тьмы хранители, рыцари коснѣнія,
                       Съ игомъ ихъ суровымъ,
             Съ побѣжденнымъ сумракомъ, сгинутъ, какъ видѣнія,
                       Предъ сіяньемъ новымъ...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.XII, 1888

  

E pur si muove!

             Смѣлымъ взоромъ пророчески-ясныхъ очей
             Мірозданье окинулъ мудрецъ Галилей,
                       И открылъ онъ земное вращенье;
             Но проклятью глаголъ мудреца обрекли
             Тѣ, кому дорога неподвижность земли,
                       И принудили дать отреченье.
             Да, предъ силой невѣждъ, изувѣровъ, ханжей
             Онъ отрекся отъ истины свѣтлой своей,
                       Но, украдкою, топнувъ ногою,
             "Все же движется!" -- судьямъ шепнулъ онъ въ укоръ.
             И глаголъ незабвенный не молкнетъ съ тѣхъ поръ,
                       Полонъ славой своей міровою...
             Пронеслися вѣка... Во вселенной у насъ,
             Въ бурномъ омутѣ жизни кипучей, не разъ
                       Свѣтлой истины голосъ священный
             Въ темномъ царствѣ невѣждъ замолкалъ для людей,
             Какъ замолкъ передъ грознымъ судомъ Галилей,
                       Передъ силой кичливо-надменной.
             Такъ, порою, средь жизни обычной, и мы,
             Въ темномъ лонѣ коснѣнья, невѣжества, тьмы,
                       Слова истины молвить не смѣя,
             Если свѣтлая мысль благодатно блеснетъ,
             А надъ нами молчанья невольнаго гнётъ,--
                       Вспомнимъ древній глаголъ Галилея!...
             Мы шепнемъ передъ темною силою зла:
             -- Все же Божія правда жива и свѣтла!...
                       Ты не бойся, не бойся, о геній!
             Галилей осужденный прославленъ въ вѣкахъ,--
             Такъ и Божія правда, что молкнетъ въ устахъ,
                       Прозвучитъ для иныхъ поколѣній!...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская мысль", кн.II, 1889

   

Вешній ледъ.

                       Вѣетъ вешнимъ тепломъ,
                       Ледъ, поверженный въ ломъ,
             Серебрится хрустальною гранью,
                       И, звеня въ тишинѣ,
                       Ручейки о веснѣ
             Благовѣстье несутъ мірозданью.
                       Ледъ -- сподвижникъ зимы --
                       Самъ отрекся отъ тьмы,
             Онъ теперь ужь не служитъ коснѣнью,--
                       Все, что прежде мертвилъ,
                       Самъ теперь оживилъ,
             Звонко пѣсню запѣвъ обновленью...
                       Такъ и въ сферѣ людской:
                       Все, что мертвый покой
             Охраняло отъ жизни и свѣта,--
                       Вѣрь, настанетъ чередъ,--
                       Словно тающій ледъ,
             Встрѣтитъ жизни грядущее лѣто...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.III, 1889

   

Подождать!

             Будетъ вѣкъ золотой, въ міръ сойдетъ благодать,
                       Въ чашу горя прольется отрада.
                       Только этого долго намъ надо
                                 Подождать, подождать, подождать!
                       Ждутъ несмѣтныхъ людей поколѣнья,
             Ждутъ грядущихъ великихъ и радостныхъ дней.
                       Жить покуда труднѣй, и труднѣй,
                                 Но, друзья, не теряйте терпѣнья!
             Кто въ сорочкѣ рожденъ -- сильнымъ міра сего
             Слово ждать незнакомо... Имъ все ничего,
                       Ихъ свободно пропустятъ повсюду.
                       Но несчастному темному люду,
             Всѣмъ, кому въ небесахъ суждена благодать,
                                 На землѣ говорятъ: подождать!
                       Легкомыслію нѣтъ запрещенья,
             Слово глупое смѣло летитъ съ языка,
             Но глаголамъ пророческимъ нужны вѣка,
                       Чтобъ свершились Господни велѣнья...
             Грубой силѣ повсюду поклонъ и почетъ,
             Сила смѣло идетъ и не медлитъ, не ждетъ,
                       Свѣтлой мысли же скажется строго:
                                 Обожди у порога!
             Подожди, ясный умъ! Подожди, нищета!
             Вѣдь, и мертвые ждутъ воскресенья Христа...
                       Подожди, все гонимое рокомъ,
             Облегчатся страданья, пройдетъ суета,
                       Прошумитъ мутнымъ, грязнымъ потокомъ,
                       А глашатаямъ правды, пророкамъ
             Небо можетъ пока утѣшеніе дать:
                                 Подождать! Подождать!...
                                                                                                       Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.XII, 1890

   

Помнишь ли?

             Вѣтви цвѣтущей душистой сирени...
             Свѣтъ золотистый, дрожащія тѣни...
             Волны, и лѣсъ, и лазурь высоты...
             Мигъ поцѣлуя въ саду подъ черешней...
             Грезы, рожденныя нѣгою вешней...
                       Помнишь ли ты?
             Помнишь ли чары волшебника мая,
             Грезы, надежды, моя дорогая,
             Въ озерѣ лунный трепещущій свѣтъ,
             Счастье любви, что безуміемъ было?
             Молви же: помнишь ты или забыла?
                       Да или нѣтъ?
             Тщетный вопросъ! Изъ загробнаго свѣта
             Ты, дорогая, не дашь мнѣ отвѣта...
             Есть ли за нашею гранью земной
             Память о прежней умчавшейся жизни
             Иль забывается въ новой отчизнѣ,
                       Чудной, иной?
             Счастья, блаженства пора золотая!
             Это не ангелъ ли свѣтлый, витая,
             Искорку райскую къ намъ уронилъ?
             И не замолкнетъ дрожащей струною
             Память о ней и за гранью земною
                       Въ лонѣ могилъ?
             Вспомнишь ли въ небѣ ты эти мгновенья
             Свѣтлаго счастья, любви, упоенья,
             Бывшія краткимъ плѣнительнымъ сномъ?
             То не залогъ ли въ хаосѣ страданья
             Счастья за гранью земной мірозданья
                       Въ мірѣ иномъ?...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1908

   

Молчаніе.

             Когда тоска тебѣ сжимаетъ грудь
             И полонъ ты душевнаго страданья, --
             Въ людской средѣ излей кому-нибудь
             Всю горечь думъ, всѣ тайныя желанья.
             Найдется другъ, участья добрый взглядъ,
             Сочувствія ласкающее слово
             Твою печаль, быть можетъ, исцѣлятъ,
             И съ жизнію ты примиришься снова.
             А если нѣтъ сочувственныхъ друзей,
             То пѣснею сердечной, вдохновенной
             Въ пустынѣ ты страданія излей,
             Въ тиши, вдали отъ суетной вселенной.
             Тогда рыдай въ невѣдомой глуши,
             Найди въ мольбѣ отраду утѣшенья.
             Но если скорбь тоскующей души
             И тайныя гнетущія мученья
             Ты ни друзьямъ не можешь передать,
             Ни вылить въ пѣснь, въ молитву, либо въ звуки
             Нѣмую скорбь,-- какъ долженъ ты страдать
             Подъ бременемъ своей безмолвной муки!...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская мысль", кн.X, 1890

   

Радуница.

             Миръ вамъ, усопшіе! Обычай старыхъ лѣтъ
             Свершаю и несу пасхальный имъ привѣтъ.
             Хотя не буду я сегодня на погостѣ,
             Но васъ къ себѣ, зову, мои родные гости!
             Весь міръ не кладбище ль громадное одно?
             Борцовъ за истину на немъ погребено
             Такое множество глашатаевъ идеи
             Нерукотворные вѣнчали мавзолеи...
             Глаголъ ихъ не замолкъ, ихъ свѣточъ не угасъ
             Учители мои! привѣтствую я васъ!
             И вамъ я шлю привѣтъ, мои друзья, родные,
             Всѣ тѣ, кого любилъ и зналъ я въ дни былые.
             И что ни ждетъ людей въ краю загробной тьмы,--
             Всѣ общую судьбу, угаснувъ, встрѣтимъ мы
             Подальше отъ могилъ великихъ, сильныхъ міра,
             Что у подножія всеобщаго кумира
             Спѣшили въ суетѣ вкусить почетъ мірской,
             Но пусть невозмутимъ ихъ мертвенный покой,
             Христосъ воскресе -- вамъ, надломленныя силы,
             Нашедшія покой безвременной могилы!
             Все, что задушено суровою судьбой.
             Все то, что жизненный не выдержало бой,
             Чта не домолвлено, что не допѣто было,
             Что суета людей на время позабыла,
             Все, что задушено,-- откликнись изъ могилъ
             Съ весеннею травой, начаткомъ новыхъ силъ!....
             Во образѣ другомъ возстань межь насъ, воскресни,
             И въ даръ тебѣ несу я звукъ сердечной пѣсни...
             Ее, мои друзья, примите отъ пѣвца..
             Вы вмѣсто краснаго пасхальнаго яйца...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1890

   

Вешній гимнъ солнцу.

             О, солнышко Божье, дай свѣта весною,--
                       Зимой надоѣли намъ наши огни!
             Съ ихъ копотью смрадной, съ ихъ гарью земною
                       Не грѣли, а очи слѣпили они...
             Пускай догорятъ передъ гордымъ кумиромъ
                       Дымящіе факелы льстивыхъ жрецовъ...
             Не нужно ихъ блеска... Пусть выйдетъ надъ міромъ
                       Небесное солнце изъ тьмы облаковъ!
             Дымящіе факелы съ чадомъ угарнымъ
                       Пускай обратятся и въ пепелъ, и прахъ!
             О, солнце, сіяньемъ своимъ лучезарнымъ
                       Скорѣй загорись на далекихъ горахъ!
             Слѣпили насъ факелы призрачнымъ свѣтомъ
                       Съ кичливой гордыней среди темноты,
             А солнце небесное встрѣтятъ съ привѣтомъ
                       И колосъ на нивѣ, и въ полѣ цвѣты.
             Пускай передъ идоломъ лжи и коснѣнья
                       Въ десницахъ жрецовъ угасаютъ огни...
             О, Божіе солнце любви, единенья,
                       И правды, и знанья, свободно взгляни!...
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1891

   

Памяти М. Ю. Лермонтова.

(15 іюля 1891 года).

             Ты гордо палъ, пѣвецъ, подъ пулей роковой,
             Съ презрѣніемъ къ судьбѣ и равнодушный къ жизни.
             Полвѣка пронеслось, но надъ твоей главой
             Вѣнецъ безсмертія горитъ въ твоей отчизнѣ.
             Полвѣка пронеслось, но вѣщій голосъ твой
             Звучитъ, какъ бы живой, на дорогой намъ тризнѣ.
   
             Ты смѣло бросилъ въ міръ съ вершинъ Кавказскихъ горъ
             Напѣвы дивные плѣнительныхъ созвучій,
             И волны Терека ихъ вторятъ до сихъ поръ
             Въ ущельяхъ дикихъ скалъ, гдѣ, какъ титанъ могучій,
             Ты самъ страдалъ и слалъ пророческій укоръ
             Въ нашъ міръ, какъ будто громъ, рожденный вольной тучей.
   
             Паритъ и до сихъ поръ по тверди голубой
             Высоко демонъ твой, печальный духъ изгнанья,
             Паритъ высоко онъ надъ сферою людской,
             Надъ сферой мелочей въ хаосѣ мірозданья,
             Съ улыбкой грустною и чудной красотой,
             Съ печатью жгучихъ думъ и гордаго страданья...
   
             Жалка поэзія новѣйшихъ нашихъ дней,
             Какъ бы увядшій цвѣтъ въ дни осени холодной.
             Звучи же намъ, пѣвецъ, изъ области тѣней
             Своею лирою причудливо-свободной...
             Тоскующей душѣ ты повторяй яснѣй
             Въ неволѣ Мцыри бредь о волѣ благородной!...
                                                                         Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.VI, 1891

   

* * *

(Посвящается В. А. Гольцеву).

             Я вѣрю въ Божество! Оно во всемъ прекрасномъ,
             Имъ дышутъ на зарѣ весенніе цвѣты,
             Оно въ сіяньи звѣздъ, горящихъ въ небѣ ясномъ,
             Въ улыбкѣ радостной любви и красоты.
             Я вѣрю: Божество не въ темной лжи коснѣнья,
             Не въ прахѣ мертвенномъ, не въ сумракѣ могилъ,--
             Оно въ святомъ огнѣ высокаго стремленья,
             Въ порывѣ изъ оковъ живыхъ и юныхъ силъ...
                       Оно зоветъ впередъ и свѣтлой жаждой знанья,
                       Какъ путеводною привѣтливой звѣздой,
                       Родившихся во тьмѣ отъ муки и страданья,--
                       Зоветъ къ гармоніи и къ истинѣ святой...
             Предъ чуднымъ Божествомъ святой алтарь построимъ
             Мы не на тлѣющихъ обломкахъ старины...
             Пускай къ грядущему насъ лучезарнымъ роемъ
             Зовутъ мятежные пророческіе сны!
             Миръ нашимъ прадѣдамъ, въ сырой землѣ уснувшимъ!
             Они свершили все для жизни, что могли,
             Но солнце истины сіяетъ не въ минувшемъ,
             А въ будущихъ вѣкахъ, въ невѣдомой дали...
                       На жизнь оно глядитъ съ ласкающимъ привѣтомъ
                       Въ сіяньи утреннемъ, въ лазурной вышинѣ...
                       Воздвигнемъ жертвенникъ мы предъ отраднымъ свѣтомъ,
                       А духи тьмы во тьмѣ да служатъ сатанѣ!
                       И если грозный бичъ возносятъ лицемѣры, но имя
                       Божества, но имя доброй вѣры,
                       Надъ мыслью, что паритъ изъ праха къ небесамъ,
                       И заживо ее межъ трупами хоронятъ,--
                       Не Бога ль самого они, бичуя, гонять?
                       Удушливъ, ядовитъ ихъ смрадный ѳиміамъ...
                       Тамъ буква мертвая царить во тли коснѣнья...
                       Но мысль мятежная -- то Божіе дитя...
                       Намъ шлетъ ее самъ Богъ. Въ ней тайна обновленья,
                       Что гонитъ старый мракъ, по вешнему блестя...
             И такъ, впередъ, впередъ!... Глаголъ Господень это.
             Онъ насъ зоветъ изъ тьмы въ лучамъ святаго свѣта.
             Пускай хранятъ ханжи свой мертвенный обрядъ...
             О, геній, не клони предъ ними гордой выи!
             Смотри: передъ тобой огни сторожевые,--
             То звѣзды вѣчныя... Онѣ тебѣ горятъ...
             Пускай въ гармонію сольются жизни звуки!
             Пускай -- впередъ, впередъ!-- гласитъ священный клиръ...
             Къ свободѣ изъ оковъ и къ счастію отъ муки
             Пусть Божіи жрецы зовутъ людей и міръ.
             Въ хаосѣ дикихъ силъ, блуждавшихъ во вселенной,
             Самъ Богъ, творя нашъ міръ, вѣщалъ: да будетъ свѣтъ!
             Друзья, впередъ, впередъ! И тотъ глаголъ священный
             Мы небесамъ пошлемъ на ихъ призывъ въ отвѣтъ!
             И знайте: если намъ со злобою и строго
             Шлютъ грозный приговоръ лукавыя уста,--
             Во имя старины такъ точно синагога
             Проклятья сыпала на голову Христа...
                                                                                   Л. Пальминъ

"Русская Мысль", кн.XI, 1891

   

Бредъ подъ зноемъ.

             Я шелъ, изможденный, въ томительный зной
                       Дорогой пустынно-кремнистой,
             И солнце пылало вверху надо мной
                       Съ лазури безоблачно-чистой.
             Мнѣ жажда сжигала изнывшую грудь,
                       Слабѣли послѣднія силы,
             И я, совершая мой тягостный путь,
                       Мечталъ о покоѣ могилы.
             И смутно мнѣ грезилось, будто въ бреду,
                       Что прахъ мой тѣлесный я сброшу,
             Когда подъ могильную сѣнь снизойду,
                       Какъ будто тяжелую ношу,
             И духъ мой, свободный отъ бренныхъ оковъ,
                       Мятежный и дерзко могучій,
             Дохнетъ грозной бурей на сѣни дубровъ,
                       Взовьется громовою тучей.
             Давно жаждалъ бурь освѣжительныхъ я...
                       Такъ много подъ гнетомъ неволи
             Страдалъ я во прахѣ земномъ бытія,
                       Молчалъ я про муку и боли...
             Покорно я тяжкія цѣпи влачу,
                       Но, сдѣлавшись духомъ свободнымъ,
             Я молніей грозной съ небесъ заблещу,
                       Прольюся дождемъ многоводнымъ,
             И замки враговъ я повергну во прахъ,
                       Въ обломки падутъ ихъ твердыни...
             Надъ ними грозой загремлю въ небесахъ
                       И бурей промчусь изъ пустыни...
             Всю месть и вражду, что въ груди я таю,
                       Ничтоженъ и нѣмъ предъ врагами,
             Свободно и смѣло тогда изолью
                       И гряну надъ ихъ головами...
             Далекіе братья мои и друзья!
                       Какъ я же томясь и страдая,
             Вы знайте, что въ формѣ иной бытія
                       Все-жь васъ не забуду тогда я...
             Дыханіемъ бури съ васъ тягостный гнетъ
                       Какъ любящимъ другомъ сорвется,
             И знайте, гдѣ молнія ярко блеснетъ,
                       Тамъ духъ мой незримо несется...
             Гдѣ вихри застонутъ сильнѣе,-- тамъ я...
                       Я -- въ пламени грозномъ пожара...
             Я въ бурѣ защитникъ вамъ буду, друзья,
                       Врагамъ же -- какъ грозная кара...
             И знайте, гдѣ мѣдь вашихъ старыхъ цѣпей
                       Подъ молніей мигомъ растаетъ,
             Тамъ съ теплой любовію между друзей
                       Незримо вашъ другъ пролетаетъ!...
             Такъ, солнцемъ палимый въ пустынной глуши,
                       Съ остаткомъ слабѣющей жизни,
             Проклятья я слалъ и привѣтъ отъ души
                       Друзьямъ и далекой отчизнѣ...
                                                                                             Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.V, 1892

   

Затерянныя сокровища.

             Тоскливая пѣсня печальной души...
                       Лишь вѣтеръ ту пѣсню разноситъ.
             Не тщетно-ль она, замирая въ глуши,
                       У міра вниманія проситъ?
             Невольные вздохи безмолвныхъ скорбей,
                       Куда вы несетесь напрасно?
             Никто не услышитъ васъ въ мірѣ людей,
                       Къ вамъ все въ суетѣ безучастно...
             Зачѣмъ, набѣгая порой на глаза,
                       Слеза ихъ украдкой туманитъ?
             Безплодная, горькая эта слеза
                       Напрасно, невидимо канетъ...
             Зачѣмъ ты горишь, золотая мечта?
                       Какъ искра угаснешь ты скоро,
             Гдѣ словно на рынкѣ шумитъ суета
                       Среди мірового простора.
             Къ чему замираетъ во мракѣ ночномъ
                       Проклятья безсильнаго скрежетъ
             Въ часы, какъ другихъ и покоемъ, и сномъ
                       Судьба упоительно нѣжитъ?
             Молитва раскаянья въ мрачной тюрьмѣ,
                       Задушенный голосъ печали,
             Вы такъ же безплодно подъ спудомъ, во тьмѣ
                       Звучите и вѣчно звучали...
             Подъ громъ барабановъ и говоръ людской
                       Нахально стучатъ колесницы,
             Гремящихъ событій одна за другой
                       Мелькаютъ во слѣдъ вереницы,
             Житейская буря несмѣтныхъ людей,
                       Какъ вѣтви лѣсныя колышетъ.
             Но кажется мнѣ въ суетѣ мелочей,
                       Что Кто-то Невѣдомый слышитъ:
             И шепотъ замолкшій, и сдавленный стонъ,
                       И скорби неслышимой внемлетъ,
             И то, что вселенной невѣдомо, Онъ
                       Съ любовію въ небо пріемлетъ...
                                                               Л. Пальминъ.

"Русская Мысль", кн.IX, 1892

   

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ.

             Вокругъ и шумитъ, и грохочетъ столица,
                       Брожу я въ печальныхъ мечтахъ.
             Все новые люди... Все новыя лица...
                       Все рѣчи о новыхъ дѣлахъ...
   
             Никто мнѣ не скажетъ, никто не вспомянетъ
                       О юности дальней моей...
             Все чуждо, все ново... Никто не возстанетъ
                       Изъ прежнихъ усопшихъ друзей...
   
             Пойду же изъ шумной столицы я въ поле,
                       Подъ сѣни деревьевъ лѣсныхъ:
             Не встрѣчу-ли въ мирномъ затишьѣ, на волѣ,
                       Я старыхъ знакомыхъ моихъ?
   
             Вотъ выглянулъ мѣсяцъ изъ тучки волнистой
                       Сіяющимъ яркимъ рожкомъ.
             О, другъ мой старинный! твой лучъ серебристый
                       Мнѣ съ дальняго дѣтства знакомъ!
   
             И кротко, и ясно свѣтилъ ты, бывало,
                       На ликъ незабвенной родной...
             Вотъ звѣздочка ярко вдали засверкала
                       Въ лазури небесъ голубой.
   
             Подруга старинная! Спутница ночи!
                       Знакома, знакома ты мнѣ!
             Твой лучъ отражали завѣтныя очи
                       Въ минуты любви въ тишинѣ...
   
             Вотъ вѣтеръ прохладный и кроткій, съ востока,
                       Прокрался по сѣнямъ лѣснымъ
             И будто повѣялъ, пахнувъ издалёка,
                       Мнѣ чѣмъ-то знакомымъ, роднымъ...
   
             О, ласковый вѣтеръ! такъ точно, бывало,
                       Шумѣлъ ты въ былыя лѣта,
             Когда я по лѣсу бродилъ -- и сжигала
                       Мнѣ сердце о счастьѣ мечта...
   
             Свидѣтели дѣтства! Вы сердцу такъ милы!
                       О, вѣтеръ! въ ночной тишинѣ,
             Ты, мнится, обвѣявъ родныя могилы,
                       Летишь изъ отчизны ко мнѣ...
                                                                                   Л. Пальминъ.

"Наблюдатель", No 3, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru