Ожешко Элиза
Элиза Ожешкова. Сильвек, роман в 2-х частях

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Элиза Ожешкова. Сильвекъ, романъ въ 2-хъ частяхъ. Переводъ съ польскаго B. М. Лаврова. Изданіе редакціи журнала "Русская Мысль". Москва. 1898. Цѣна 1 р. На страницахъ Міра Божія мы давали уже отчетъ о повѣстяхъ и разсказахъ г-жи Ожешковой {См. "Міръ Божій" 1896 г. іюнь, іюль, "Библ. Отд.".}. Мы съ особенной настойчивостью отмѣчали тогда главнѣйшія, по нашему мнѣнію, достоинства этихъ произведеній: простоту, сердечность и здравый смыслъ. Мы имѣли возможность доказать многочисленными примѣрами, до какой степени увлекательны и часто трогательны литературные пріемы польской писательницы, съ какой естественностью умѣетъ она извлечь яркій жизненный урокъ изъ самой мелкой и неприглядной дѣйствительности, и извлечь не съ помощью преднамѣренныхъ, рѣзкихъ подчеркиваній и подкрашиваній, а лишь однимъ чисто творческимъ искусствомъ сгруппировать часто микроскопическіе факты и разсказывать тайны души самаго сѣраго зауряднаго человѣчества. Къ какому литературному направленію можно причислить такого автора? Онъ классикъ по чистотѣ и строгости художественнаго рисунка, онъ реалистъ по неразрывной связи своего таланта съ будничной общечеловѣческой дѣйствительностью, онъ романтикъ въ своей страстной жаждѣ идеала, примиренія жизни съ идеями правды и любви.
   Такова г-жа Ожешкова, какъ авторъ Повѣстей и разсказовъ. Предъ нами теперь обширный романъ, и впечатлѣнія наши оказываются иными. Мы не можемъ сдѣлать рѣшительнаго вывода, что г-жа Ожешкова -- прирожденный авторъ этюдовъ, эскизовъ, вообще художественныхъ миніатюръ. Повѣсти ея отнюдь не миніатюры и не разрозненныя tranches de vie, а вполнѣ цѣльныя картины, хотя и небольшого размѣра. Но мы должны заявить, что для таланта писательницы существуетъ какая-то пропасть между разсказомъ и романомъ. Среди современныхъ русскихъ беллетристовъ имѣется писатель, будто фатально созданный для очерковъ и разсказовъ, это г. Чеховъ. Его попытки выйти изъ прирожденной рамки всегда кончались неудачно. Большое произведеніе уподоблялось сшивному продукту изъ множества малыхъ, своего рода ожерелью изъ жемчужинъ, не одинаковой красоты и цѣнности, но все-таки порознь гораздо болѣе красивыхъ, чѣмъ все насильственно сплоченное цѣлое сооруженіе. И такихъ писателей всегда было много во всѣхъ литературахъ: это лирики въ беллетристикѣ, властители настроеній и впечатлѣній, но не художники глубокихъ состояній души. Г-жу Ожешкову, повидимому, слѣдуетъ причислить къ той же породѣ художниковъ.
   Раньше мы искренне восхищались простотой и сердечностью, теперь въ самыхъ драматическихъ положеніяхъ героевъ романа намъ звучатъ явно форсированныя ноты, иногда онѣ переходятъ даже въ рѣзкіе вскрики мелодраматическаго тона и преднамѣренно сентиментальной окраски. Откуда берется это впечатлѣніе? Собственно задача автора вовсе не мелодраматична. Онъ желаетъ написать исторію на вѣчную тему о борьбѣ бѣдныхъ и богатыхъ, въ дѣйствительности о борьбѣ людей, сильныхъ всевозможными нравственными богатствами, съ людьми, сильными только внѣшнимъ положеніемъ, доставшимся имъ безъ всякихъ усилій и заслугъ съ ихъ стороны. Это самая наглядная и правдивая драма, прекрасно выраженная еще въ знаменитомъ монологѣ Гамлета. И художнику слѣдуетъ остаться только на почвѣ самаго непосредственнаго реализма, чтобы вызвать у читателей сильнѣйшія впечатлѣнія. И даже чѣмъ объективнѣе будетъ работа писателя, тѣмъ выйдетъ глубже дѣйствіе его творчества. Сгущеніе красокъ, напротивъ, можетъ вызвать у равнодушной или недостаточно освѣдомленной публики подозрѣніе на счетъ правдивости фактовъ и искренности авторскихъ настроеній. Совершенно излишне рыдать, говоря о добродѣтели, вполнѣ достаточно быть ея правдивымъ историкомъ и вдумчивымъ психологомъ.
   Героевъ, иллюстрирующихъ трагическую тему, у г-жи Ожешковой два. Они распредѣлены по чувствамъ и побужденіямъ, какія обыкновенно вызываютъ борьбу личнаго благородства и незаслуженной фортуны. Сильвекъ гордъ, злобенъ и даже безпощаденъ, Кемпа -- идеально снисходителенъ, гуманенъ и ангельски незлобивъ. У него, конечно, по человѣчеству поднимаются иной разъ мрачныя настроенія, но онъ немедленно вступаетъ съ ними въ борьбу, и кротость и любовь одерживаютъ верхъ. Сильвекъ, напротивъ, съ дѣтства питаетъ въ себѣ ярость и желчь и ежеминутно готовъ на месть и кровавую расправу съ ненавистными обладателями земныхъ благъ.
   Уже по этимъ даннымъ видно, до какой степени авторъ упростилъ свою задачу и въ то же время сдѣлалъ ее очень неблагодарной для себя самого. Собственно идей и психологіи нѣтъ въ романѣ и не можетъ быть, потому что оба героя воплощенія однотонныхъ и односложныхъ чувствъ, одинъ злобы на богачей, другой жалости къ бѣднякамъ. Сообразно съ этой программой рѣзко разграничены свѣтъ и тѣни. Кемпа -- идеалистъ и мечтатель до полной невмѣняемости, бездомный пророкъ, одержимый экстазомъ предъ видѣніями и образамисвоего пылкаго воображенія. Сильвекъ -- грозный, мрачный геній трущобъ и подваловъ, гордый какъ принцъ крови и благородный какъ странствующій рыцарь.. У одного весь символъ соціальной борьбы сводится къ мучительной природной способности жалѣть, у другого къ такому же врожденному инстинкту мстить. Сильвекъ -- незаконный сынъ аристократа, брошенный матерью, съ первыхъ же проблесковъ сознанія проникается негодованіемъ на счастливое человѣчество. Авторъ не жалѣетъ красокъ обрисовать закаленную душу своего героя. Уже въ восемь лѣтъ Сильвекъ поражаетъ мужествомъ чуть ли не римскаго гражданина, не кричитъ отъ сильнаго обжога, а только дуетъ на рану, "грозно хмуря брови". Въ этомъ же возрастѣ онъ является не менѣе развитымъ философомъ, отдаетъ себѣ ясный отчетъ въ такихъ отвлеченныхъ понятіяхъ, какъ "несправедливость": именно это слово онъ повторяетъ полный глубокою убѣжденія.
   Конечно, бѣдность и лишенія -- удивительная школа и быстро совершенствуютъ разумъ своихъ жертвъ. Но только намъ желательно было бы имѣть дѣло съ болѣе послѣдовательнымъ и съ болѣе общедоступнымъ развитіемъ. Чѣмъ жизненнѣе и распространеннѣе сама драма, взятая авторомъ, тѣмъ общечеловѣчнѣе должны быть герои: иначе убѣдительность авторскаго творчества теряетъ ровно настолько же, настолько выигрываетъ внѣшній блескъ и эффектъ дѣйствующихъ лицъ и эпизодовъ. Мотивъ драмы, можно сказать, кричитъ въ уши всякому, кто* сколько-нибудь способенъ слышать и слушать, зачѣмъ еще здѣсь "нажимать педаль" и извлекать изъ стараго театральнаго реквизита разныя романтическія прелести, которыя уже должны бы перестать удивлять даже дѣтей и отроковъ? Это для авторовъ Рюи-Блаза и Антони требовалось непремѣнно представителя "народа" одѣть, въ невиданный міромъ костюмъ, одарить неслыханной смертными рѣчью и. сверхъестественной мимикой. Современному писателю всѣ эти фокусы должны казаться, недостойными современнаго правдиваго и сильнаго правдою искусства. Современный; писатель долженъ разъ навсегда убѣдиться, что картава человѣческихъ страданій и неправды именно тѣмъ и поразительна, что она заурядна, обыкновенна, что съ насиліями приходится бороться не героямъ, а простымъ хорошимъ людямъ, что зло жизни давитъ не столько исключительныя натуры, у которыхъ могутъ, найтись средства для борьбы и даже для побѣды, а вообще человѣческую природу. Еще полтораста лѣтъ тому назадъ литературные критики доказывали безплодность всего чрезвычайнаго въ искусствѣ, и съ этихъ доказательствъ началось торжество реализма надъ кошмарными школами литературы. Г-жѣ Ожешновой вздумалось будто воскресить на вѣки осужденную старину! Мы не вѣримъ, чтобы на свѣтъ рождались столь же совершенные, вполнѣ вооруженные герои, какою Минерва вышла изъ головы Зевса. Мы, напротивъ, убѣждены, что даже великіе люди въ дѣтствѣ -- непремѣнно дѣти и часто даже менѣе удовлетворительные съ высокихъ нравственныхъ точекъ зрѣнія, чѣмъ будущіе простые смертные. Мы отказываемся понимать, зачѣмъ Сильвеку въ восемь лѣтъ надо быть Муціемъ и Жанъ-Жакомъ, и какимъ образомъ Кемпа могъ "съ самаго ранняго дѣтства не потворствовать слабостямъ своего тѣла?" Если это такъ, то авторъ напрасно взываетъ къ нашему сердцу въ пользу такихъ великихъ богатырей: они обойдутся и безъ нашего сочувст вія и самый процессъ борьбы можетъ доставить имъ только сугубое утѣшеніе: при такихъ силахъ и такомъ раннемъ развитіи ихъ счеты съ превратностями, судьбы только легкая гимнастика. И мы, дѣйствительно, не питаемъ и малой доли того человѣческаго интереса къ Сильвеку, какой умѣла вызвать г-жа Ожегиковъ къ "Хаму", еврею Шимшелю и даже къ Владеку и Марусѣ Сильвекъ по происхожденію аристократъ, по образу жизни "уличникъ" -- чисто-романтическая, условная фигура, и переживаемыя имъ приключенія на каждомъ шагу смахиваютъ на излюбленные головокружительные контрасты Гюго и его сподвижниковъ. Развѣ рыцарственный оборвышъ и подлый маменькинъ сынъ, папскій родичъ -- не группа изъ благороднаго лакея и низкаго гранда? И мы къ этимъ коллизіямъ относимся совершенно такъ же, какъ и къ романтическимъ эффектамъ: воображеніе у поэта довольно сценично, но смыслъ не особенно глубокъ и мало поучителенъ.
   Такова основная тема романа. Но она переплетена въ многочисленныя подробности, для насъ несравненно болѣе привлекательныя, чѣмъ главные героя. Именно на этихъ подробностяхъ сказывается настоящее дарованіе писательницы. Здѣсь она идеалистка съ большимъ реалистическимъ художественнымъ талантомъ, правдивый бытописатель и глубоко чувствующій психологъ. Она въ своей родной средѣ въ кладбищенской караулкѣ, среди удручающей бѣдноты, у людей безъ имени и безъ всякой героической закваски. Лукашъ и Анастасія -- это даже не имена, а простыя клички для одного и одной изъ милліоновъ почти тождественныхъ лицъ. И интересы, ежедневно волнующіе этихъ людей, постороннему человѣку надо разсматривать подъ микроскопомъ, и съ особенной любовью, чтобы понять безысходную драму цѣлой жизни со дня рожденія до послѣдняго часа. Лукашъ по своему понялъ эту драму, какъ истинный философъ: сколько герой и не жалуется на судьбу, лучше не будетъ. Умнѣе всего -- совсѣмъ не горевать и пользоваться каждымъ мимолетнымъ проблескомъ, и онъ ухитряется устроить праздникъ на послѣдніе гроши -- собственно не ради кутежа, а именно по философскому складу своихъ житейскихъ воззрѣній. Онъ умѣетъ ихъ выразить въ весьма краснорѣчивой формѣ, съ приправой изъ молитвъ, текстовъ и правилъ народной мудрости. Это въ сущности очень тонкій, безгранично добродушный эпикуреецъ, постигшій таинство жизни чрезвычайно просто и пріятно, не смотря на неотступную нужду. Сцены, гдѣ Лукашъ принимается резонировать на счетъ всеобщаго равенства предъ смертью, краткости человѣческой жизни, преисполнены живого коми, ма и показываютъ, какою силою поэтическаго воспроизведенія дѣйствительности одарена писательница. Монологи Лукаша съ костями мертвецовъ не имѣютъ ничего общаго съ полуцинической болтовней шекспировскихъ могильщиковъ, похожей на "юморъ висѣлицы": Лукашъ и за своимъ печальнымъ дѣломъ все тотъ же неисправимый балагуръ, неисчерпаемо находчивый на добродушныя шутки и способный во всемъ отыскать юмористическую сторону.
   Полный контрастъ ему -- его жена. Эта поглощена мучительной заботой о хлѣбѣ единомъ, во снѣ и на яву дрожитъ при одной мысли, что ей придется очутиться на улицѣ. Какой потрясающій годами укоренившійся ужасъ предъ призракомъ голодной и холодной смерти! И несчастная переживаетъ его не минутами, не въ исключительно мрачныхъ настроеніяхъ -- это обычное состояніе ея души. И авторъ простымъ описаніемъ обстановки, ежедневныхъ эпизодовъ этого заугольнаго существованія заставляетъ насъ представлять въ незабвенныхъ Мразахъ участь бѣдноты. Когда Анастасіи приходятъ сообщить страшную, хотя и давно ожидаемую новость и она убѣждается, наконецъ, что кладбищенская сторожка завтра будетъ отнята у нея, съ ея языка срываются только два слова и произноситъ она ихъ шопотомъ, помертвѣлыми губами: "Вотъ и свѣтопреставленіе". Эти два слова стоили десятка жесточайшихъ монологовъ героевъ въ родѣ Сильвека и чувствительнѣйшихъ изліяній Кемпы. Поэтому за этими словами и слѣдуетъ немедленно агонія и смерть. Послѣднія минуты Анастасіи сдѣлали бы честь самому идейному народному поэту: столько заключено захватывающихъ воплей надорванной души въ каждой фразѣ, какую умирающая обращаетъ къ мужу или къ своей горькой участи! А между тѣмъ ничего не можетъ быть бѣднѣе и однообразнѣе словаря, какимъ пользуются Лукашъ и его жена, ничего безхитростнѣе ея воспоминаній о тяжеломъ прожитомъ и ничего наивнѣе предсмертныхъ признаній, на сколько ей всегда было жаль мужа -- мота и пьяницу. Этимъ людямъ надо очутиться на краю могилы, чтобы рѣшиться заговорить въ нѣжномъ тонѣ: жизнь всякую нѣжность устраняла, какъ роскошь, какъ "глупость"...
   Вотъ это дѣйствительно исторія и психологія бѣдныхъ и несчастныхъ, а не громогласные театральные герои въ живописныхъ лохмотьяхъ и съ молніеносными рѣчами. Читателю понятно, почему такими ходульными выходятъ у нашего автора экстренные вымыслы и почему необыкновенное въ дѣйствительности является уже совсѣмъ невѣроятнымъ подъ его перомъ. Авторъ не умѣетъ сочинять и рѣшительно неспособенъ лгать. Искренность и сердечность -- основныя свойства его художественной природы и онъ заранѣе осудилъ себя на роль и, притомъ, совершенно не свойственную, выбравъ въ герои двухъ униковъ человѣческаго рода. Истинными героями его романа оказались кладбищенскій сторожъ -- весельчакъ и нищій, и его жена, а Сильвекъ и панъ Кемпа, не смотря на видимыя и добросовѣстныя усилія, какъ были, такъ и остались тяжелыми больными эксцессами преднамѣренно взвинченной фантазіи. Романъ литературенъ. и поучителенъ частностями и второстепенными подробностями: и ради нихъ онъ стоитъ быть прочтеннымъ. Переводъ литературенъ и вполнѣ удачно передаетъ отмѣченныя нами лучшія мѣста романа.

"Міръ Божій", No 11, 1898

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru