Аннотация: Гимн богу любви
Расчетливая пастушка Отрывок из "Эсфири" Расина Отрывок из "Гофолии" Расина Графу Николаю Михайловичу Каменскому А. И. Храповицкому В. В. Капнисту
СОЧИНЕНІЯ ОЗЕРОВА.
Изданіе Александра Смирдина.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи Втораго Отдѣленія Собственной Его Императорскаго Величества Канцеляріи. 1846.
Гдѣ надъ пространствомъ тундръ лишь гулъ звучалъ ихъ славы,
Куда не ширили полета и съ Петромъ,
Гдѣ нынѣ ожилъ Финъ въ тѣни ихъ крылъ могучихъ?
Не ты ль еще предъ симъ, когда Европы врагъ
На Пруссовъ громъ навелъ, не ты ль въ пескахъ сыпучихъ
Остановлялъ его почти чрезъ каждый шагъ:
И тамъ, и здѣсь, вездѣ ему встрѣчался,
И Галловъ изумлялъ твой быстрый всюду ходъ?
Въ наукѣ ратовать ты имъ волхвомъ казался;
Заставилъ гордость ихъ чтить Русскихъ воеводъ.
Мужайся, простирай свой бѣгъ къ побѣдамъ новымъ,
И будь страшилищемъ отечества враговъ!
Россія наградитъ тебя вѣнцомъ лавровымъ,
И честь твою вѣкамъ предастъ языкъ боговъ.
(*) Сіи стихи писаны въ концѣ 1809 года. Авторъ Поликсены намѣренъ былъ сію трагедію посвятить герою Сафвара и Батина; но не успѣлъ за его преждевременной кончиной.
V.
А. И. ХРАПОВИЦКОМУ,
О разности словъ честь и честность (*).
Ты, Храповицкій, самъ разсѣялъ неизвѣстность
И доказалъ давно въ дѣлахъ,
Что нынѣ написалъ въ стихахъ,
Какъ съ честью ложною ты различаешь честность!
Въ отвѣтъ къ тебѣ въ стихахъ неравныхъ мѣръ
Еще тебя возьму въ примѣръ:
Когда на четвернѣ, не такъ какъ Фебъ нарядомъ,
Коней не запрягая рядомъ,
Но парно, городскихъ, и въ Русскихъ хомутахъ,
Въ Ѳемидинъ храмъ лѣтишь, вздымая улицъ прахъ,
И во подъѣздъ рѣзво взъѣзжаешь,
Курьеровъ у крыльца Сенатскаго встрѣчаешь;
Они, тебя принявъ, подъ мышцы подопрутъ,
И запыхавшися на лѣстницу взведутъ:
Тогда, при видѣ звѣздъ и ленты твоей алой,
Въ ботфортахъ прокуроръ, и секретарь въ очкахъ,
Писецъ нечесаный въ замаранныхъ чулкахъ,
Отвѣшиваетъ всякъ тебѣ поклонъ немалой.
Такимъ порядкомъ чести долгъ
Весь отдаетъ приказныхъ полкъ.
Но блескъ сей временной, непрочный!
Льстить можетъ слабому уму,
Когда сіять имъ можетъ и порочный,
Такъ сердцу будетъ ли пріятенъ твоему!
Такая честь подобна метеору,
Возникшему, какъ новый солнца кругъ,
Котораго простолюдимыхъ взору
Не различить отъ солнца вдругъ:
Не любомудрый мужъ, Ураніей взращенный,
Тѣмъ блескомъ не прельщенный,
Свѣтъ ложный познаетъ отъ истинныхъ лучей,
Съ досадой говоритъ: что въ красотѣ твоей,
Обманчивой, прелестной,
Когда ты, хладный метеоръ,
Не можешь льдовъ съ вершины горъ
Въ источникъ претворить полезный?
И нивы жаждущи водою напаять?
Не съ сею ли мечтой наружну честь сравнять?
Но ты, слѣдами шедъ Фортуны колесницы,
Ты, взысканецъ булавнаго паши,
Наперсникъ визиревъ и драгоманъ Фелицы,
На честь промѣнялъ, ты честности души!
Хранилъ ее, и тамъ, гдѣ разною монетой
Ее старается проситель закупить,
И тамъ, вельможа гдѣ, интригою одѣтой,
Ее въ сѣть хитрую желаетъ уловить;
Хранилъ, и нынѣ сохраняешь
Въ палатѣ бариномъ гдѣ думнымъ засѣдаешь,
И гдѣ невинному являешь свой покровъ.
Но полно говорить о разности сихъ словъ!
Трепещетъ смерти честь; но, Храповицкій, честность
Съ Платономъ на бюро спокойно видитъ вѣность.
(*) Отвѣть на слѣдующія стихи Храповицкаго:
Рѣши мнѣ, Озеровъ, досадну неизвѣстность,
И точно докажи, что честь и что есть честность?
Твоя ль честь связана на шпагѣ темлякомъ,
Мундиромъ, шпорами и шляпою съ перомъ?
Иль честь и честность есть одно и то же слово,
И такъ ли мой вопросъ рѣшеніе готово?
Но ѣдешь иль идешь въ мундирѣ ты своемъ,
Очнется часовой и честь отдастъ ружьемъ:
Честь ту же отдаетъ онъ лентѣ со звѣздою,
И машутъ въ тотъ же часъ поспѣшною рукою,
Чтобъ всѣ прохожіе снимали шляпы съ лбовъ,
И честь бы отдали киваніемъ головъ...
Скажи теперь, скажи, что низкіе поклоны
Родятъ честныхъ людей несчетны милліоны:
И будетъ честенъ плутъ, и карлъ, и великанъ,
Когда имъ честь даетъ ружье и барабанъ!
Иль мнѣ рѣшить вопросъ, любя свою безпечность:
У насъ снаружи честь, но въ сердцѣ нашемъ честность
VII.
В. В. КАПНИСТУ. (*)
Благодарю тебя, любимецъ дѣвъ Парнасскихъ,
За тѣ стихи, меня которыми почтилъ.
Задолго предо мной уже тебя поилъ
Источникъ свѣтлый водъ живительныхъ Кастальскихъ;
И златовласый Фебъ давно
Благопріятный взоръ склонялъ къ тебѣ равно,
Коль пріймешь лиру ты, или возьмешь свирѣлку,
Надежду ли поешь, или поешь бездѣлку.
Но въ присланныхъ стихахъ я узнаю тотъ духъ,
Съ которымъ нѣкогда въ унылыхъ звукахъ лиры
Предъ алтаремъ простымъ, печальный другъ,
Ты призывалъ съ небесъ тѣнь нѣжныя Плѣниры,
Изъ василечковъ голубыхъ,
Изъ незабудокъ полевыхъ
Ты ей соплелъ вѣнокъ, хоть скромный, но безсмертный;
И слезы искренни, на ихъ листахъ примѣтны,
Свѣтлѣе бисера украсили вѣнокъ,
Который дружба въ даръ Плѣнирѣ приносила.
Очаровательна чувствительности сила!
И счастливъ я стократъ, что возбудить возмогъ
Твою чувствительность, поэтъ пріятный, нѣжный!
Теперь, хотябъ Эдипъ за скорбной слѣпотой
Не могъ меня вести къ безсмертью въ путь надежный,
Стиховъ твоихъ согласьемъ, красотой,
Стиховъ, перу Капнистову приличныхъ,
Къ безсмертью я дойду въ досаду злоязычныхъ.
(*) Отвѣть на слѣдующіе стихи Капниста:
Едипа видѣлъ я... и чувство состраданья
Поднесь въ растроганной душѣ моей хранитъ
Гонимаго слѣпца прискорбный, томный видъ.
Еще маѣ слышатся несчастнаго стенанья,
И жалобы его, и грозный клятвы гласъ,
Что ужасомъ мой духъ встревоженный потрясъ.
Еще въ ушахъ моихъ печальной Антигоны
Унылый длится вопль и раздаются стоны.
Трикраты солнца лучъ скрывала мрачна ночь,
А я все живо зрю, какъ нѣжну, скорбну дочь
Дрожащею рукой отецъ благословляетъ,
И небо, кажется, надъ нею преклоняетъ.
Благодарю тебя, чувствительный пѣвецъ!
Въ душѣ твоей сыскавъ волшебный ключъ сердецъ,
И жалость возбудя къ четѣ, гонимой рокомъ,
Ты далъ почувствовать отраднымъ слезъ потокомъ,
Который изъ очей всѣхъ зрителей извлекъ,
Что къ сердцу близокъ намъ несчастный человѣкъ.
О, какъ искусно ты умѣть страстей движенья
Въ изгибахъ душъ открыть и взору показать:
Тутъ скорбнаго отца въ невольномъ преступленьи,
Тамъ сына злобнаго раскаяньемъ терзать,
Велику душу здѣсь, тамъ мщенья духъ кичливый,
Отъ гнѣва къ жалости стремительны порывы,
Нѣжнѣйшей дочери уныніе явить,
И въ души наши всѣ ихъ страсти перелить.,
Теки жъ, любимецъ музъ! Во храмѣ Мельпомены,
Къ которому взошелъ по скользкой ты горѣ,
Неувядаемый, рукой ея сплетенный,
Лавровый ждетъ тебя вѣнокъ на алтарѣ,
Теки, и, презря ядъ Зоиловъ злоязычнымъ.
Въ опасномъ поприщѣ ты бѣгъ свой простирай;
Внемли плесканью рукъ, и ввѣкъ не забывай,
Что зависть спутница однихъ даровъ отличныхъ,
Что яркимъ одаренъ сіяніемъ предметъ
Уродливу на долъ и мрачну тѣнь кладетъ!
Озеровъ Эдипомъ своимъ возбудилъ всеобщее удивленіе. Державинъ на посвященіе его отвѣчалъ слѣдующею одою:
Витія, кому Мельпомена,
Надѣвъ котурнъ, дала кинжалъ,
А сѣверъ, какъ лавромъ, изъ клена
Вѣнцемъ зеленымъ увѣнчалъ
Блестяще чело,
О ты, что собою представилъ
Софокла съ Оссіаномъ вдругъ,
Въ Эдипѣ намъ, въ бардахъ прославилъ
Расиновъ, Кребильеновъ духъ,
Дѣвъ слезъ ремесло,
Коль жалость и ужасъ вдыхаешь
И жжешь ты хладныя сердца,
Съ глазъ токи, съ душъ вздохи сзываешь,
Напрасно чтишь во мнѣ пѣвца:
Но демственникъ ты.
Ты музъ алтарей тѣхъ служитель,
Которыхъ чудотворный гласъ,
Народной толпы просвѣтитель
Скорѣй театромъ, чѣмъ Парнасъ:
Ты огнь съ высоты,
Огонь, что, изъ мрака сверкая,
Зміями рѣжетъ сквозь эѳиръ;
Но Лель, съ струнъ Тіискихъ порхая,
Мой, чуть звеня, какъ въ зной зефиръ,
На вѣжды сонъ льетъ.
Иль могъ коль съ Пиндаромъ геройство,
Съ Гораціемъ я сладость лить;
То можетъ во гробѣ потомство
И блескъ вельможъ мнѣ удѣлить:
Тамъ лавръ мой взрастетъ.
Подобными образомъ Батюшковъ, только еще выступившій на поприще поэзіи, спѣшилъ изъявитъ уваженіе свое Озерову, посвятивъ ему басню Пастухъ и Соловей: