Оссендовский Антон Мартынович
Из жизни старого университета

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Антон Оссендовский.
Из жизни старого университета

1

   В химической лаборатории одного старого немецкого университета, несмотря поздний час, за своими столами работали студенты. В большой сводчатой зале было тихо. Ярко горели электрические лампы, а в воздухе стоял тот туман, который никогда не исчезает в лабораториях. Кое-где дымились папиросы. Студенты редко и негромко разговаривали. Слышался лишь ворчливый стук вентилятора и шипение горящего газа. Иногда раздавался всплеск воды, выливаемой в раковину под краном.
   Какой-то толстый студент, раскачиваясь на высокой табуретке, тянул монотонную немецкую песенку и лениво перелистывал толстый "Handbuch", изредка рассматривая на свет стакан с кипящей в нем жидкостью.
   В дальнем углу лаборатории, в одном отделении, работали трое студентов из России. Один из них, высокий, широкоплечий Михаил Карташев, стоял у вытяжного шкафа и внимательно следил за столбиком ртути в термометре.
   Перед ним на железном треножнике стоял толстый чугунный сосуд, в горло которого были вставлены термометр и стеклянный холодильник. В охлаждаемой внутренней трубке по временам появлялись мелкие, прозрачные кристаллы и тотчас же плавились в желтое масло, стекающее обратно из холодильника в чугунный сосуд. Карташев не спускал взгляда с колеблющегося столбика термометра и, когда ртуть начинила подыматься, тотчас же гасил огонь, горящий под треножником, и прикладывал к сосуду мокрые тряпки с завернутым в них льдом. Иногда он нагибался и, почти прикладывая ухо к чугуну, слушал, как, шипя и потрескивая, внутри что-то кипело и бурлило. Тогда бесцветное, прозрачное пламя газа бросало на лицо студента мертвенные, колеблющиеся тени и зажигало в его глазах холодные огни.
   Порой у выхода из сосуда вспыхивали голубые языки, и тогда по лаборатории тянулись длинные, извилистые струи тяжелого белого дыма.
   Пока Карташев торопливо замазывал гипсом трещины в пробке и пламя гасло, из всех отделений сбегались немецкие студенты и тревожно смотрели на тяжелый дым, медленно опадающий на землю.
   Один из студентов подошел к русским и спросил:
   -- Вам известно, что над этой лабораторией тяготеет злой рок? До вас пытались закончить эту работу уже трое химиков, и все они пострадали. Одного сильным взрывом убило, других искалечило.
   -- Да! -- ответил Карташев. -- Профессор Флешер предупреждал меня, но я все-таки взялся за работу.
   Немецкий студент пожал плечами и отошел, бормоча:
   -- Конечно, это дело ваше, поскольку ваша работа не может причинить нам ущерба...
   Тощий, узкогрудый поляк Контский, работающий в одном отделения с Карташевым, засмеялся и сказал:
   -- Что русскому здорово, то немцу смерть!
   -- Верно! -- протянул басом друг Карташева, Силин. -- Нашего брата немецким взрывом не зашибешь. Чего его бояться? Не все ли равно?
   -- Конечно! -- согласился Карташев. -- Не все ли равно? Куда тут денешься? Домой незачем возвращаться. Там диплом не скоро получишь, а надо же начинать жизнь -- устали ведь? А тут...
   -- Тебе медаль обещал вчера Флешер, если закончишь его работу? -- спросил Контский, закуривая папиросу.
   -- До и ассистентом хочет пристроить, -- улыбнулся Карташев. -- Уж очень этот Флешер прыгает около меня. У него, видно, есть свои расчеты на эту работу, а какие, я не знаю.
   -- Гляди, -- не продешеви, Миша! -- заметил Силин. -- А то, чего доброго, и физиономию тебе спалит, и ничего ты не получишь. Заграничные ученые, брат ты мой, люди тонкие, никак ты их настоящим манером не рассмотришь.
   -- Профессор! -- раздался окрик, и слышно было, как задвигались табуреты и зазвенела посуда на столах.
   Флешер, коренастый, краснощекий мужчина с толстой шеей и круглой головой, ни с кем не здороваясь, шел прямо в отделение русских студентов. С большим вниманием и интересом он выслушал доклад Карташева, осмотрел кристаллы, осаживающиеся в трубке холодильника, и сказал:
   -- Теперь уже скоро! Опасный момент вашей работы заканчивается. Первое напряжение пройдет, и вы не будете так волноваться, heir Карташев!
   -- Я должен заметить, г-н профессор, -- ответил, улыбаясь, Карташев, -- что я вовсе не волнуюсь. У меня крепкие нервы и прекрасное здоровье.
   -- Отлично, отлично! -- закивал головой Флешер и, подав руку студенту, быстро направился к выходу, шаркая туфлями и оставляя за собою клубы сигарного дыма. Немецкие бурши с любопытством и завистью заглядывали в отделение русских и спрашивали о Флешере.
   Когда все немцы ушли, русские долго еще работали, и уже в окнах начал брезжить свет, когда они, замкнув свои столы и шкафы, оставили лабораторию.

2

   Перед самыми праздниками Рождества захворал Контский. Двое товарищей по очереди оставались дома и, сидя с ним по вечерам, читали вслух. В один из вечеров, когда в лаборатории был только один Карташев, к нему прибежал служитель и сказал, что профессор Флешер просит его к себе.
   Квартира Флешера была над лабораторией. Профессор принял Карташева у себя в кабинете. Красное лицо Флешера и серые навыкате глаза были тревожны.
   -- У меня к вам дело, herr Карташев, -- сказал он шепотом и, встав, быстрым шагом подошел к двери и плотнее прикрыл ее. -- Очень важное дело! Я буду с вами откровенен, как с другом, полагаясь на вашу скромность.
   Карташев недоумевающим взглядом смотрел на Флешера и ждал.
   -- Вы делаете работу, с которой у меня связано много неприятных, тяжелых воспоминании. Люди злы, herr Карташев, и часто говорят не то, что было на самом деле: не надо им верить!
   Карташев молчал.
   -- Вы знаете, что тема, над которой вы работаете, необычайно важна для всей красильной промышленности, herr Карташев? За ее разработку фабриканты дадут большие, о! очень большие деньги.
   -- Я это знаю, г-н профессор! Если мне удастся найти легкий и безопасный способ получения этого вещества, -- будет произведен переворот в красильном деле.
   -- Но вы ничего не говорите мне о ваших условиях? -- продолжал профессор.
   -- Условие будет зависеть от вас. О том, что я получу, как ученый-исследователь, вами уже мне заявлено. Что же касается остального...
   -- Я вас озолочу! -- зашептал Флешер. -- Озолочу... но при одном условии. При условии, что вы никогда и никому не откроете секрета приготовления нашего вещества! Согласны?
   Студент сидел в глубоком раздумье. Наконец, он поднял глаза на Флешера и сказал:
   -- Я не могу согласиться, не зная тех причин, которые заставляют вас так волноваться и выставлять подобные элементарные требования...
   -- Это причины интимного свойства, herr Карташев, причины почти семейные! -- заволновался Флешер.
   -- И все-таки, г. профессор, не зная их, я не могу согласиться ни на какие условия!
   Флешер начал ходить по кабинету, хватался руками за голову, бормотал отрывочные слова, видимо, борясь с нахлынувшими на него мыслями. Он остановился перед Карташевым и долго смотрел на него, сдвигая брови и кривя губы в болезненную улыбку.
   -- Нет! -- наконец сказал он. -- Угодно вам принять мои условия без всяких с моей стороны излияний, -- отлично! В противном случае -- как хотите.
   Из дальних комнат донеслись звуки рояля и Флешер вздрогнул и поднялся с своего места.
   -- Нет! -- сказал он. -- Я вам не скажу ничего. Да и нечего, в сущности, рассказывать!
   Встревоженный и опечаленный, уходил от Флешера Карташев. Профессор, не глядя на него, пожал ему руку и не пошел даже проводить его до дверей.
   Выйдя от Флешера, студент свернул на бульвар, но лишь только он зашел за угол, здесь его кто-то окликнул. Это была женщина. Она была молода и стройна. На бледном лице ее горели темные, полные огня глаза.
   -- Вы меня не знаете, -- сказала она. -- Я жена профессора Флешера. Я ждала вас, так как слышала, что вы работаете над получением альфа-пигмента.
   -- Да, сударыня, я работаю в лаборатории вашего мужа, -- ответил с недоумением в голосе Карташев.
   -- Вы должны отказаться от этой работы! -- страстно вырвалось у нее.
   -- О, нет, сударыня! -- пожал плечами Карташев. -- Я делаю работу на заданную мне тему. Быть может, моя карьера зависит от этого. Мне нет ровно никакого дела до того, какие воспоминания и обстоятельства связывают профессора Флешера с этой работой! Мне необходимо продолжать мое исследование, и я его закончу!
   -- Если бы вы были немец, я бы никогда не обратилась к вам с таким странным, даже больше, дерзким предложением. Но вы -- славянин, вы -- русский, вы все мечтатели и идеалисты. Вы поймете, что здесь случилось необыкновенное... даже страшное... Эта работа обагрена кровью... Кровью благороднейшего человека!
   -- Кровью человека? -- удивился Карташев. -- Впрочем... Да! Мне говорили, что уже несколько человек пострадали при этой работе.
   -- Был еще один пострадавший... ужасно! -- заволновалась госпожа Флешер, нервно теребя пуговицы своего жакета. -- Пострадавший больше всех и так несправедливо, так несправедливо!
   Она замолчала, но потом схватила Карташева за руку и, прежде чем он успел сообразить, что она делает, госпожа Флешер поцеловала ее.
   -- К вам придет один несчастный, очень несчастный человек, -- шепнула она. -- Выслушайте его и пожалейте! Он заслужил этого...
   Когда она замолчала, Карташев не знал, что ей сказать, и они долго стояли безмолвно и растерянно глядели друг на друга.
   -- Прощайте! -- сказала она наконец и пошла вперед, пристально посмотрев ему в лицо.
   -- Я внимательно выслушаю того человека, о котором вы говорили мне! -- произнес от ей вдогонку.

3

   Дома студенты долго обсуждали таинственное происшествие, но не могли прийти к какому-нибудь решению. Сначала они очень беспокоились, ожидая разных осложнений, но потом начали находить смешные стороны во всей этой истории. Силин прозвал альфа-пигмент, получаемый Карташевым, "кровавой немецкой тайной" или "горячим поцелуем в 180® -- по Цельсию".
   Контский поздравил товарища с завязывающимся романом.
   -- Знаешь, Карташев, -- говорил он, -- что ты сделай? Оканчивай работу, продавай свой пигмент купцам, увози чувствительную Frau и натяни длинный-предлинный нос красному Флешеру. Вот будет потеха! Говорят, что немец обезьяну выдувал, ну, а такой веселой штуки и сотне немцев не придумать!
   -- Вам легко смеяться! -- возражал Карташев. -- А мне каково? Делаю трудную работу. Альфа-пигмент может в один прекрасный момент снести мне голову. За ним уже труп и калеки. Около него женщина с глубоким и искренним, насколько мне показалось, горем. Тут же Флешер со своими опасениями и волнением. Есть над чем подумать, черт подери! Такую задали загадку, что хоть куда! А главное, боюсь, что в результате этот Флешер, в отместку мне за несогласие молчать, станет нам мстить. Неужели же и здесь нам не удастся кончить университет и начать, наконец, самостоятельную жизнь?
   -- Пока ты возишься со своим пигментом, Флешер нас, конечно, не тронет, -- доказывал Контский. -- Ему надо получить эту работу. Ты окончишь ее не раньше апреля. Мы же отделаемся от него к концу февраля и будем ждать тебя в качестве уже свободных граждан.
   Работа у студентов кипела. Они сдали последние экзамены и усердно занимались в лаборатории, заканчивая самостоятельные исследования, требуемые от докторов философии немецкими университетами.
   Карташев весь ушел в лабораторные занятия. Его чуткость и наблюдательность, умение пользоваться подчас мелкими работами различных исследователей и основательные знания уже давно выдвинули его из ряда самых способных студентов.
   Тоска по России, желание вернуться на родину, чувство отчужденности от местного студенчества и заметная враждебность товарищей-немцев сделали его замкнутым и не по-юношески серьезным и задумчивым. Все предсказывало ему блестящую карьеру ученого, и даже немецкие профессора, недолюбливающие своих русских учеников, предлагали Карташеву остаться ассистентом и работать дальше в ожидании кафедры. Карташев, однако, откладывал решительный ответ.
   Бурное время, переживаемое Россией, водоворот событий, налетевших так внезапно и мощно, нарушили течение жизни университетов. Надежды на окончание курса у Карташева не было, не было и средств на безнадежное, как казалось тогда многим, ожидание успокоения глубоко взволнованного общественного моря. Выбиваться же на дорогу представлялось необходимым.
   Карташев был сирота. У единственной родственницы его, какой-то дальней тещи или бабки, хранились оставшиеся после отца деньги, несколько сот рублей на черный день. Карташев долго думал и, наконец, решился. Он взял эти деньги, и, найдя среди своих товарищей двоих с небольшими средствами, образовал, как они называли, коммуну и все трое уехали в Германию. Живя скромно и очень бережливо, им удалось дотянуть до конца курса, и приближался уже день вручения им докторских дипломов.
   У Карташева была тайная мечта. Удрученный тем, что ему пришлось искать знание на чужбине, он все-таки хотел войти в русскую науку. Без диплома, полученного в России, это было трудно, поэтому он решил, в качестве заграничного доктора философии, добиться степени магистра.
   Вот почему Карташев не давал своего окончательного согласия на предложения немецких профессоров, ожидая, к тому же, очень многого от заканчиваемой им трудной и опасной работы.
   Когда декан и даже ректор, ученый и суровый старик, просили дать ответ на лестное предложение университета, Карташев с улыбкой отвечал:
   -- Я затрудняюсь сказать: да или нет, так как даже не знаю, буду ли завтра жив! Ведь я работаю с крайне опасными веществами и не моту ни о чем другом, кроме моей работа, думать, чтобы не отвлекаться...
   Потом у себя в пятом этаже, на Ring'e, они обыкновенно смеялись над глубокомысленными и растроганными лицами декана и ректора, ничего не смыслящих в химии, так как один читал метеорологию, а другой был знаменитым богословом, другом и вместе с тем ярым критиком Ренана.
   Был уже конец февраля, и студенты заканчивали свои работы. Опасная часть работы Карташева осталась позади, и он уже не так напряженно следил за ходом своего исследования, предвидя уже счастливое его окончание.
   23-го февраля, в ненастный день, когда вместе с холодным, пронизывающим до костей дождем падал снег, сразу таявший на асфальте улиц и собирающийся лужами на панелях, в лабораторию к Карташеву вбежали Контский и Силин. Они были очень веселы и бросились обнимать приятеля, крича:
   -- Все сдали, и работу факультет принял!
   Грузный, огромный Силин, неуклюже подпрыгивая, плясал и пел:
   -- Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья...
   Двое оставшихся в лаборатории студентов-немцев с недоумением смотрели на развеселившегося молодого доктора, а старый лабораторный служитель в длинном синем халате улыбался и одобрительно тряс головой.
   Весело болтая, товарищи засиделись у Карташева.
   -- Вот! -- сказал Силин, -- пошли бы теперь вместе и пивца бы хватили, как следует; был бы ты тоже доктор, а то втемяшился тебе этот пигмент, и жди теперь апреля.
   -- Ничего! -- защищал Карташева Контский. -- Зато Мишка выйдет из университета с докторским дипломом и с немецкой медалью. Хоть в Schutzmann'ы сейчас!
   Побеседовав и накурившись, Силин с Контским собрались уходить. В лаборатории никого уже не было, и только в отделении Карташева горел свет и, как всегда, шипело колеблющееся и рвущееся синим языком пламя газа.
   Карташев провожал товарищей к выходу. На темной лестнице какая-то черная тень торопливо юркнула за одну из колонн.
   -- Вы видали? -- спросил Карташев. -- Может быть, мне показалось? Я видел, как что-то черное спряталось там!
   -- Видел и я, -- почему-то шепотом ответил Силин. -- Поглядеть надо!
   Но не успели они подойти к колонне, как из-за нее вышел высокий человек. В темноте лица его не было видно, слышно было только его быстрое и шумное дыхание.
   -- Что вам надо? -- спросил его по-немецки Контский. -- Как вы сюда попали?
   -- Мне нужен студент, русский студент... Карташев...
   Высокий человек с трудом произнес это слово и глухо закашлялся, хватаясь за грудь и хрипло переводя дыхание.
   -- Пойдемте в лабораторию, там переговорим! -- предложил Карташев, догадавшись, кто был странный посетитель.
   -- Нет, нет! -- заволновался тот и хотел бежать. -- Там Флешер, я боюсь его! Он убьет меня! Теперь... убьет.
   С трудом удалось его успокоить и убедить его, что профессор уже был и больше не придет.
   Высокий человек недоверчиво, ступая на цыпочках и пугливо озираясь, вошел в лабораторию. Он закрыл глаза руками от света, поразившего его и, низко нагнув голову, долго сидел, неподвижный и высокий, бросая бесконечно-длинную, ломающуюся под потолком тень.
   Приятели внимательно рассматривали его. Коричневый, сильно поношенный плащ со старомодной, измятой пелериной висел на нем широкими складками, скрывающими, очевидно, очень худощавую и угловатую фигуру. Когда незнакомец отнял руки от лица, всех поразила болезненная прозрачность и синеватая бледность кожи, сливающейся с бескровными, вздрагивающими губами. Длинная белокурая борода, в которой виднелись уже серебристые нити, и такие же волосы, густой, седеющей гривой падающие на плети, окаймляли грустное, больное лицо ночного гостя. Немного близорукие глаза, добрые и робкие, смотрели прямо, не моргая, как у замученного зверя.
   Он молчал и ждал вопросов.
   -- Я о вас слышал! -- начал Карташев. -- Меня просила ожидать и переговорить с вами г-жа Флешер.
   Высокий человек сразу встал и вытянул руку. Все заметили, что на правой руке у него не хватало четырех пальцев, а левая была обезображена и покалечена. Она вся была покрыла длинными, блестящими рубцами от ужасных ран и сведена в бесформенный кулак.
   -- Ни слова о ней! -- зашептал он. -- Бога ради, ни слова! Я не хочу быть обязанным этой женщине...
   -- Успокойтесь! -- попросил его Карташев. -- И расскажите все, что считаете нужным мне сказать.
   Высокий человек долго стоял в нерешительности, растерянно оглядываясь, и усиленно тер высокий лоб ладонью правой руки.
   -- Простите мне! -- шепнул он и вдруг, уронив голову на стол, зарыдал тяжело и громко. Его узкие плечи дергались под плащом, и беспомощно тряслась голова.
   -- Я так несчастен! -- сказал он, успокоившись немного. -- Я -- бывший доцент... Отто Ян...
   -- Вот что! -- вырвалось у Силина. -- Я знаю много ваших работ!
   С этими словаки он добродушно обнял его и участливо заглядывал в бледное лицо Яна. Все невольно притихли, когда он обвел их печальным взглядом.
   -- Мы -- товарищи с Флешером. Долго работали вместе, пока он не украл у меня моей работы, еще неоконченной, но важной для промышленности. Он сумел продать ее выгодно... О! он очень ловкий человек, очень преступный человек, профессор Карл Флешер!
   Ян вновь заволновался и, обдергивая на себе плащ, ходил от одной стены к другой, как-то странно подпрыгивая и покачиваясь на ходу.
   -- Когда я упрекнул его, он сознался в своем гнусном поступке! Эта готовность признать свою низость так свойственна Флешеру и так ярко подчеркивает ничтожество его души! Но Карлу Флешеру надо было получить все, над чем я работал и что могло создать мне имя и устроить всю мою жизнь. Всю жизнь... я ведь тогда любил Берту фон Шетц, и она, кажется, меня тогда любила...
   Он вдруг умолк и прислушался, повернув голову в одну сторону и скосив глаза. Видно было, что этот человек может сейчас рвануться и побежать, пугливо слушая, как настигает его погоня. Где-то едва слышно скрипнула дверь, и легкий шорох донесся со стороны дальнего темного коридора.
   -- Флешер? -- шепнул Ян.
   -- Нет! -- успокаивал его Контский. -- Он в это позднее время спит.
   -- Я думаю, -- сказал, несколько ободряясь, Ян, -- что Флешер проснется и долго не заснет сегодня. Он инстинктом преступника поймет, что его жертва вблизи...
   Он прошелся несколько раз по лаборатории и затем, наклоняясь над сидящим Карташевым, начал говорить:
   -- Вы продолжаете работу, мою работу. Быть может, вы ее окончите и Флешер окончательно победит меня! Он сам не осмеливается делать эту работу. Он суеверен, как все преступники. Флешер думает, что судьба ему отомстит за меня, а потому дает эту тему своим самым способным ученикам. Турнера убило взрывом, Мюнцу оторвало губу и раздробило челюсти, Фигнер фон Гейнтце потерял глаз и руку... Теперь вы...
   -- Но что случилось с вами? -- спросил Карташев. -- Профессор Флешер намекал мне на какое-то печальное событие, но не сказал ничего определенного.
   -- Флешер просил у меня прощения, и мы продолжали нашу работу. Вернее, я продолжал... Я, конечно, был уже скрытен и самых важных подробностей исследования ему не сообщал, боясь вторичного обмана. Тогда он решил меня погубить...
   Ян нагнулся в сторону слушателей и, разделяя слова, сказал:
   -- Он устроил искусственный взрыв. Это стоило мне обеим рук! Я долго хворал и был на краю могилы! На мою смерть рассчитывал Флешер...
   Ян вдруг закричал и закрыл лицо руками. Крик его был так пронзителен и полон ужаса, что все вздрогнули и с беспокойством оглянулись.
   В проходе, куда не доходил свет ламп, стоил профессор Флешер. Он был бледен, и лицо его подергивалось судорогой. Все поднялись. Отто Ян согнулся и казалось, что он сейчас побежит, но вдруг он выпрямился и тряхнул головой.
   -- Ты лжешь! -- проворчал, подходя к столу, Флешер. -- Господа, -- обратился он к своим ученикам. -- Этот человек -- сумасшедший и все, о чем он говорит, бредовая фантазия.
   Все молчали. Чуялась неправда в дрожащем голосе Флешера, а виноватая, трусливая улыбка не сходила с его бледного, покрытого потом лица. Ян опять тряхнул головой и вытянул свои обезображенные руки.
   -- Гляди, Карл Флешер! -- сказал он, подходя к профессору. -- Ты никогда еще не видал этих рук. Это -- твоя работа, и не бред, не фантазия! Это -- смерть моя, а убийца -- ты, старый товарищ, Карл Флешер! Пусть эти иностранцы знают, пусть все поймут! Пусть они знают и то, что ты, когда я умирал, оклеветал меня пород Бертой; ты ее уверил, что я, желал украсть у тебя приготовленное тобой вещество, произвел взрыв. Ты говорил ей, со слезами в голосе, ты, убийца и лицемер, что меня за тебя покарал Бог!..
   Флешер молчал, и только на лбу его появлялось все больше и больше капель пота.
   Карташев сел за свой стол и перелистывал какую-то книгу. Силин и Контский стояли, прислонившись к стене, наблюдая за этой тяжелой сценой.
   -- Ты теперь не говоришь, Флешер, что я лгу? -- с иронией спросил Ян. -- И я знаю, почему. Потому, что ты вторично тогда убил меня! Ты отнял у меня сердце и уважение девушки... Ты украл у меня ее, как украл все, чем я жил! Я раз только мстил тебе. Ты знаешь то письмо к Берте фон Шетц? Я ей все объяснил и уверен, что она поняла, кому отдала она свою судьбу... Быть может, она теперь сделалась пошлой, низкой женщиной, -- я не знаю! Но если она чиста, то ты должен чувствовать всегда ее презрение... Не уходи! Не уходи, Флешер!..
   Ян бросился догонять Флешера, но тот быстро шел, не оглядываясь, и с шумом захлопнул за собой дверь лаборатории.

4

   -- Как же вы живете теперь, когда вы -- калека? -- спрашивал, ведя под руку Отто Яна, Силин, когда все они шли вместе по улице за глубоко задумавшимся Карташевым.
   -- Я даю уроки в городской школе и в одном семействе. Но теперь уже недолго! -- сказал, грустно покачивая головой, Ян. -- Я ведь морфинист. И это все чаще и чаще находит на меня. Я борюсь, как могу, но это трудно. Ведь нужно же человеку хоть на мгновение забыться, отвлечься от своих нерадостных мучительных мыслей?!
   На площади они расстались с Яном.
   -- Я буду у вас скоро! -- сказал ему на прощание Карташев. -- Будьте спокойны! Я уже решил один вопрос.
   Когда высокая фигура Яна исчезла за углом какого-то дома, Силин взял Карташева под руку и произнес:
   -- Ты что сделаешь, Миша?
   -- Я отдам часть моего вещества Яну. Пусть он его продаст и получить патент на свое имя. Мне не нужна его работа, его идея. Проживем как-нибудь и своими! А этого Флешера проучить следует и, если его удар не хватит, -- здоров, значит!
   И, обсуждая все подробности рассказа Яна, химики долго возмущались Флешером и решили, что в России таких не найти. Начались разговоры о Петербурге, и эти тоскливые, мучительные воспоминания, будящие тревогу и какую-то неудовлетворенность, отвлекли их мысли от печальной странички из истории старого университета и усилили желание вернуться к своим, более простым, бесхитростным людям.
   А наутро Карташев уже был на своем месте. Пришел Флешер и спокойно, ни словом не обмолвившись о ночном происшествии, выслушал доклад студента, дал указания и начал обход лаборатории. Потом он вернулся к Карташеву и, заглянув ему в глаза, прошептал:
   -- Надеюсь на вашу скромность... и на ваших товарищей...
   -- Конечно, -- ответил тот. -- Это не касается нас, да и не подлежит разглашению.
   -- Да! Да! -- подтвердил Флешер. -- А ваше решение, herr Карташев?
   -- Профессор! Я могу вам обещать только одно: я не продам секрет приготовления альфа-пигмента...
   -- Да, да! -- повторил печальным голосом Флешер. -- Да... да... вы не продадите...
   И, сгорбившись, он пошел в свой кабинет, подняв плечи и опустив голову.
   Но Флешер не мог уйти. Через полчаса он вернулся и, вытирая потную шею, сел рядом с Карташевым. Он молчал долго и томительно. Встал, прошелся по лаборатории, опять сел и, понуря голову, спросил едва слышным шепотом:
   -- Вы поверили рассказу Отто Яна?
   -- Зачем вам это знать, господин профессор? -- вопросом на вопрос ответил Карташев. -- Мы уедем, и наше мнение для вас безразлично.
   -- Вы поверили Отто Яну? -- повторил Флешер.
   -- Мы можем дать вам слово, что никто об этом никогда не узнает! -- сказал студент.
   -- Вы поверили? -- шепнул Флешер и встал.
   -- Да! -- ответил, глядя ему прямо в глаза, Карташев.
   Флешер долго ходил те отделении, где работал студент, тер себе лоб и так сильно сжимал руки, что пальцы трещали в суставах. Он растерянным и испуганным взглядом смотрел на Карташева и казался ему жалким и несчастным, потерявшим обычную самоуверенность и спокойствие. Постояв немного, он пошел к себе.

5

   Через неделю Карташев с Силиным подымались по узкой и грязной лестнице старого дома в предместье. На покривившейся двери с отломанной ручкой была прибита гвоздками захватанная пальцами визитная карточка Отто Яна.
   Товарищи постучали. Долго не было ответа, хотя ключ был вставлен в скважину. Долго ожидали товарищи, пока из-за двери не послышался слабый окрик:
   -- Войдите!
   Карташев толкнул дверь, и они вошли. На измятой постели лежал Ян. Он был в расстегнутой на груди куртке и покрыт стеганым одеялом. Волосы его были спутаны и разметались по грязной, засаленной подушке и спускались длинными прядями на высокий лоб. Глаза Яна были широко раскрыты и смотрели спокойно и радостно. Губы его были сложены в неподвижную улыбку, безумную и напряженную.
   -- Мы к вам! -- сказал Карташев. -- Сейчас устроим дело.
   -- Оставьте меня! -- слабо махнул в их сторону обезображенной рукой Ян. -- Я болен и не могу разговаривать. Мне тяжело и стыдно. Не смотрите на меня и уходите, пожалуйста.
   -- Вы можете понять, что я скажу вам? -- спросил Карташев, с печалью и тревогой смотря на шприц и флакон со светлой жидкостью, стоящий на стуле рядом с кроватью.
   Ян чуть заметно кивнул головой и с утомлением опустился на подушку. Потом он с усилием открыл глаза и смотрел напряженным, странно пристальным взглядом.
   -- Я принес вам альфа-пигмент. Вы его отдадите в правительственное бюро патентов и получите на свое имя привилегию. Постарайтесь устроить свою жизнь получше! До свидания...
   В глазах Яна мелькнуло изумление, когда он увидел запаянную в трубку, с тонко отогнутым кончиком, прозрачную, желтоватую жидкость. Больной сделал какое-то усилие, словно хотел подняться, сказать что-то, но тотчас же по лицу его пробежала судорога боли, и он схватился за шприц, тяжело и порывисто дыша.
   Карташев с Силиным ушли. Силин пошел домой, а Карташев в лабораторию. Его ждал Флешер. Профессор был, видимо, встревожен и ходил широкими, быстрыми шагами.
   -- Вы окончили работу? -- спросил он, торопливо подходя к Карташеву.
   -- Да! Вот оно, -- ответил студент, открывая ключом шкаф. -- 30 граммов абсолютно чистого вещества, г-н профессор! Если его охладить до нуля, выпадут огромные пластинчатые кристаллы.
   -- Тридцать граммов? -- переспросил Флешер. -- Вы должны были получить, herr Карташев, шестьдесят граммов вещества? Где остальная часть?
   Карташев смутился, но, взглянув в злые, светящиеся ненавистью глаза Флешера и пожав плечами, он уже совсем свободно сказал:
   -- Я при чистке пролил часть пигмента, г-н профессор!
   -- Небрежность и неточность в работе у нас преследуется. Я доложу об этом факультету я, конечно, медаль вам не будет присуждена. Благодарите, если получите свой докторский диплом!
   Карташев, немного помолчав, улыбнулся и, подойдя вплотную к Флешеру сказал:
   -- Начинается месть? Отлично!
   -- Что вы думаете делать? -- невольно вырвался у Флешера трусливый вопрос.
   Карташев рассмеялся и тотчас же ответил:
   -- Думаю получить медаль во что бы то ни стало!
   Флешер не оставлял отделения Карташева. Он ходил вокруг его стола и с удивлением смотрел, как он устанавливал железный сосуд и прилаживал к нему холодильник.
   -- Вы начнете сначала готовить новую порцию пигмента? -- недоумевающим голосом спросил его Флешер.
   -- Это мое право, г-н профессор, и я думаю им воспользоваться. До 12-го апреля я успею!
   Флешер топнул ногой и ушел, громко стуча каблуками и что-то бормоча.
   Вечером Силин и Контский нашли Карташева сидящим перед чугунным сосудом и с прежним сосредоточенным видом следящим за столбиком ртути в термометре. Карташев передал им разговор с Флешером.
   -- Да, его надо припугнуть! -- решил Силин, ударяя кулаком по столу. -- Тебе все равно не успеть закончить работу до крайнего срока! Ты изведешься!
   -- Ничего, успею! -- успокаивал его Карташев. -- Буду меньше спать, -- вот и все. Не хочу объясняться с Флешером! Наварю ему 90 граммов альфа-пигмента, пусть подавится, на другое -- ему он уже не пригодится!
   В тот же день Карташев вернулся домой на заре. Немного соснув, он опять отправился в лабораторию, оставив дома записку, в которой просил товарищей не приходить к нему и не отвлекать его от работы.
   Флешер заходил в лабораторию несколько раз и с злорадным любопытством смотрел на работающего студента. Карташеву были очень неприятны эти посещения. Ему казалось, что Флешер, как хищная птица, кружит над ним и готовится напасть на него. Но студент ничем не обнаруживал, что присутствие профессора раздражает и волнует его. Имея уже опыт по предыдущей работе, он очень быстро и успешно подвигался вперед и постепенно в нем росла и крепла надежда, что работа будет окончена гораздо раньше срока.
   Череп несколько дней после начала работы Карташев, утомленный нервным напряжением, бессонными ночами и упорным трудом, принес домой запаянную трубку с оставшейся у него половиной альфа-пигмента. Он передал ее товарищам и сказал:
   -- Спрячьте получше! Боюсь я что-то сегодня, не украл бы у меня трубку Флешер.
   -- Это очень возможно! -- согласился Силин. -- Флешер -- человек современный и на темные дела большой, видно, мастер. А ты бы, Миша, выспался? Нельзя так работать! Гляди, сколько дней ты спишь по два часа...
   -- Нельзя иначе! -- возразил, тяжело вздыхая, Карташев. -- Ночью не приходит Флешер и мне спокойнее и легче работать. Дня через три я закончу опасную часть работы и тогда отдохну. Дальше все пойдет гораздо проще и скорее!
   С этими словами он встал из-за стола и ушел в университет. Когда Карташев вошел в лабораторию, в дверях он столкнулся с выходящим Флешером. Профессор шел быстро и казался растерянным и смущенным. Не ответив на приветствие студента, он быстро стал подниматься по лестнице, ведущей к его квартире. Карташев улыбнулся. Ему показалось, что он догадался. Флешер искал трубку с полученным им веществом и, не найдя его, уходил злой и потерявший последнюю надежду.
   Студент осмотрел сосуд, холодильник и трубки, идущие от водопровода, и зажег газовую горелку под треножником. Ртуть в термометре долго не двигалась с места, но наконец она медленно, неровными скачками, стала подниматься, а в то же время в холодильнике стали всплывать тяжелые желтые капли и затвердевать в длинные, сразу же плавящиеся кристаллы.
   Когда температура в железном сосуде дошла до 170 градусов, Карташев уменьшил газовое пламя, и оно казалось чуть заметным язычком. В это время, совершенно неожиданно, из холодильника вырвался столб дыма. Он тотчас же вспыхнул ярким синим огнем, и вслед за этим громкий взрыв оглушил Карташева, прикладывавшего к сосуду тряпки со льдом, обдал его огненным удушливым паром и отшвырнул к стене...
   Только утром прибежавший лабораторный служитель сообщил Силину и Контскому о взрыве у Карташева.
   Раненого уже отвезли в больницу. Товарищей к нему не допустили, но сказали, что Карташев получил сильное сотрясение мозга и, только по счастливой случайности, не был искалечен осколками взорвавшегося сосуда. Легкие царапины и незначительные ожоги на лице и руках не представляли опасности, но жар и бред доказывали, что положение больного очень серьезно.
   Более недели боролся Карташев со смертью, и только 5-го апреля к нему вернулось сознание.
   От тотчас же потребовал к себе друзой и, с трудом шевеля губами, рассказал им о взрыве, особенно огорчаясь тем, что ему не удалось довести свое исследование до конца.
   -- А медаль ты все-таки получишь! -- сказать Силин. -- Мы с Контским уже надумали.
   Они наклонились над больным и рассказали ему свой план. Карташев внимательно слушал и кивал головой.
   -- Ну, с Богом, идите! -- шепнул он, протягивая им бледную, исхудавшую руку.
   Силин и Контский отправились прямо к Флешеру. Он был дома и тотчас же принял их.
   -- Как здоровье вашего друга? -- спросил он, стараясь казаться спокойным.
   -- Он поправляется, г-н профессор! -- сказал Силин. -- Теперь же мы пришли сделать вам одно вполне категорическое заявление. 12-го апреля состоится присуждение университетских медалей и премий за лучшие докторские работы. Конечно, вы знаете, что наш товарищ, Карташев, сделал интереснейшую и очень опасную работу, при которой погибли четверо.
   -- Трое... -- пробормотал Флешер.
   -- Четверо! -- повторил Силин. -- И если наш товарищ не получит медаль благодаря вашей придирчивости, то университетский совет узнает все обстоятельства гибели первого из предшественников Карташева, бывшего доцента Отто Яна...
   -- Господа... -- начал было Флешер, но Контский, хмуря густые брови, прервал ею и сказал:
   -- Мы все изложили, что нам было поведано! Описание работы и часть вещества, полученного Карташевым, сегодня представлены совету. Теперь мы будем ждать акта. Позвольте пожелать вам, г. профессор, счастливого выхода из очень запутанного положения!

6

   На акте Карташев не был. Он еще с большим трудом передвигался по больничной палате и скоро утомлялся.
   Ректор прочитал длинный отзыв комиссии о работе молодого русского ученого, которому суждено занять место в науке. По решению факультета, Карташеву присуждалась большая золотая медаль и премия имени Варентраппа.
   Флешер, молчаливый и бледный, сидел неподвижно и не смотрел на русских, также волнующихся и возбужденных.
   Когда они уходили, он быстро поднялся и подошел к ним.
   -- Скажите доктору Карташеву, что он должен сдержать слово! -- с казал он дрожащим голосом.
   -- Вы о чем говорите, г. профессор? -- спросили сто молодые доктора.
   -- Он не должен продавать секрет получения альфа-пигмента! Я слишком дорого заплатил за него! -- страстным шепотом произнес Флешер.
   -- Положим, что и нашему товарищу недешево обошлось решение заданной ему вами задачи! -- возразил, пожав плечами, Силин, -- но он все-таки не продаст секрет. Пользуйтесь им вы, если можете.
   С этими словами они оставили Флешера.
   На лестнице их нагнал Отто Ян. Он не был так бледен, как всегда, был хорошо одет и радостно улыбался, отчего лицо его приобрело незнакомое, чуждое выражение.
   -- Скажите Карташеву, что я спасен! -- почти кричал он. -- Я уже продал альфа-пигмент и получил задаток! Пять тысяч марок! Пять тысяч марок! Скажите, что Карташев будет моим компаньоном... Я очень прошу!..
   Силин остановился, долго смотрел на чуждое ему теперь, заискивающее и нелепо-радостное лицо Яна и насмешливым голосом, в котором, однако, звучали горькие ноты, сказал по-русски:
   -- Изыдите вы, торгующие наукой! Изыдите из храма науки, вы, сребролюбцы и убийцы!
   С этими словами он отвернулся от Отто Яна и погрозил кулаком в пространство.

--------------------------------------------

   Впервые: Новое слово. 1914. No 8, август.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru