Оссендовский Антон Мартынович
Ложа священного алмаза

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. Ф. Оссендовский

Ложа священного алмаза

   Бриг "Ужас": Избранные фантастические произведения. Б.м.: Salamandra P.V.V., 2013. (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. XI).
  

1.

   Татьяна Семеновна Горлина, пугливо озираясь, вошла в свою спальню и заперла дверь на ключ.
   Она зажгла все лампы и начала осматривать комнату. Тяжелые шелковые драпировки на окнах и двери уже возбуждали в ней страх. В их широких складках, казалось, скрывался тот, кто вдруг начинал слегка шуршать шелком и едва заметно колыхал драпировку. Преодолевая страх, Татьяна Семеновна быстро распахнула занавески и остановилась, закрыв глаза и боясь увидеть что-нибудь ужасное. Но в темных нишах окон и дверей никого не было, и только юркие отблески уличных фонарей бегали по стеклу.
   Под широкой, покрытой шкурой какого-то зверя кушеткой, за шифоньеркой и трехстворчатым зеркалом, под кроватью, выдвинутою почти на середину спальни, -- Татьяна Семеновна не нашла ничего подозрительного.
   Набросив на себя пеньюар, она позвонила и открыла дверь.
   -- Что делают Ниночка и Гриша? -- спросила она у вошедшей горничной.
   -- Уже спят, -- ответила девушка.
   -- Разве так поздно? -- с недоумением в голосе протянула Горлина.
   -- Скоро час, барыня! -- сказала горничная, с любопытством и насмешкой взглянув на Татьяну Семеновну.
   -- А я и не заметила... -- злобно передернула она плечами.-- Хорошо! Ступайте спать, Аннушка!
   Когда горничная ушла, Горлина прижала холодные руки к голове и, почти побежав к двери, с треском захлопнула ее и два раза повернула ключ.
   Она на цыпочках подошла к столу и опустилась в глубокое, покойное кресло, все время наблюдая в зеркало за тем, что делалось в комнате, позади нее.
   Она долго сидела неподвижно, с широко открытыми глазами, и знала, что ее так пугало и в то же время манило к себе.
   Случилось это впервые полгода тому назад, тотчас же после смерти мужа Татьяны Семеновны.
   Однажды она шла около трех часов дня по Морской улице и вдруг почувствовала, что кто-то сильно и грубо схватил ее за плечо.
   Она с негодованием оглянулась и крикнула от страха и изумления.
   Возле нее никого не было.
   Ничего не понимая, она пошла вперед, и опять повторилось то же.
   Она подошла к первому попавшемуся извозчику и уже намеревалась сесть в пролетку, когда взгляд ее упал на противоположную сторону улицы
   Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Татьяна Семеновна быстро перешла улицу и очутилась рядом с господином, одетым в легкое серое пальто и мягкую фетровую шляпу.
   Он стоял, опершись о толстую трость, и не спускал глаз с встревоженного и растерянного лица Татьяны Семеновны. Взгляд у него был особенный. Какие-то яркие, рассеивающиеся во все стороны лучи, как сияние алмаза, приковывали к себе взор и заглядывали в душу, словно копались в ней и искали скрытую в ней тайну.
   Он низко поклонился Горлиной и мягким голосом, отчеканивая каждое слово, сказал:
   -- Не грустите... он счастлив там... Вы же должны вернуться в третью страну...
   -- Куда? -- не удержалась от вопроса Татьяна Семеновна.
   -- В страну, где вихри слагаются из людских неопределенных желаний и ничтожных страстей; туда, где рождаются нездешние силы...
   Не отвечая незнакомцу, Горлина быстро пошла в сторону Невского.
   Странный господин сделал за нею всего несколько шагов и тихо произнес, почти шепнул:
   -- Если вспомните обо мне -- я приду...
   С той поры его не встречала Горлина, но зато начались непонятные и расстраивающие молодую женщину явления.
   Горлина медленно разделась и, легши, закрылась с головой одеялом. Быстрым движением руки она сразу погасила все лампы.
   Она не спала и чутко слушала. В спальне только будильник тикал едва слышно, да раздавались неясные ночные шелесты и шорохи.
   Какая-то тяжесть налегла на нее, сосущая тоска наполнила сердце и холодной струйкой пробежала по всему телу.
   Горлина вздрогнула, затрепетала, словно умирая, сразу открыла глаза и сдернула с головы одеяло.
   Комната была ярко освещена. Свет этот рождался где-то в самом воздухе, в каждом предмете. Все излучало таинственно мерцающий свет, все было напоено, пропитано им. Все очертания сделались подвижными, казалось, что вещи дышат, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Разноцветные лучи нигде не скрывались и не погасали. Они проникали повсюду, и в этом море разноцветных вспышек постепенно тонули все предметы, растворялись стены, и рождался ужас перед беспредельностью. Лучи, сталкиваясь и сплетаясь в причудливую световую сеть, мчались все дальше, словно рой стрел, выпущенных из миллионов луков. Слившись, где-то в бесконечности, в одно огромное облако, тихо мерцающее нежной, поблекшей радугой, свет сделался неподвижным.
   Но это длилось одно мгновение, а вслед за этим все снова завихрилось и заметалось, вскинулись кверху столбы огней и тучи разноцветного дыма, помчались какие-то безобразные черные обрывки, огромные, как миры; они росли и надвигались, грозя все уничтожить, превратить в пыль; из-за столбов дыма и колеблющихся языков пламени, взвивались кверху крылатые чудовища с длинными, судорожно изгибающимися хвостами и жадно раскрытыми пастями, за ними мчались, словно погоняя их, черные, как ночь, гиганты с бичами в руках, отбиваясь от налетающих со всех сторон больших птиц с огнем вместо головы и от толстых блестящих змей, грохочущих жесткой чешуей.
   В треске огня, в свисте бушующего пламени гремели голоса, слышались крики, стоны, грохот и звон.
   Вся напряженная, покрытая холодным потом, с глазами до боли неподвижными, лежала Горлина и ожидала появления самого страшного, кто неминуемо должно было прийти и одним видом своим погасить всякую жизнь, уничтожить свет, движение и радость.
   Однако, и на этот раз свет погас, и в комнате, по-прежнему, был мрак, и слышались лишь те необъяснимые шумы и шорохи, какие рождает ночь, еще не поглотившая дневной суеты.
   Горлина села на постели, зажгла лампу и долго думала. Наконец, приняв какое-то решение, она сразу успокоилась и даже уснула.
   Наутро, к изумлению Татьяны Семеновны, все радовало ее. Спальня показалась ей веселой и красивой. Розовый шелк, мягкая, изысканная мебель, граненые тяжелые зеркала в золотых рамах, прекрасная кровать из белого блестящего, как стекло, дерева, с целым облаком батиста, шелка и кружев, картины в гладких белых рамах и филигранные тюльпаны ламп -- все это давно уже так не радовало Горлину, охваченную непонятным и мучительным недугом. Теперь неожиданно вернулись к ней и здоровье и прежняя бодрость.
   Она быстро оделась и, поздоровавшись с детьми, вошла в гостиную и сказала горничной:
   -- Сейчас должен прийти один господин. Проводите его сюда!
   Одновременно с ее последним словом в передней раздался звонок.
  

2.

   -- Вы вспомнили обо мне сегодня ночью, -- сказал, входя в гостиную, высокий, полный господин, в черном сюртуке и с мягкой шляпой в руке. -- Вы приказали, -- и я явился.
   -- Очень благодарна вам, -- произнесла дрожащим от волнения голосом Горлина. -- Я просто не понимаю, я с ума схожу!.. Как вы могли узнать мои мысли?
   Незнакомец устремил на нее свои лучистые глаза и поднял голову:
   -- Вчера и каждый день вас тревожат космические бури. В пространстве без начала и конца сталкиваются силы земли и духа. Рождающиеся призраки терзают вас и влекут в борьбу вихрей и пламени. Удел редких избранников...
   Сказав это, он низко поклонился ей и попросил:
   -- Дайте мне вашу левую руку, но сначала пристально взгляните на середину своей ладони.
   Он взял ее руку и начал медленно поворачивать ее, разыскивая линию и изучая сеть тонких, как паутина, складок и морщинок.
   И вдруг он резким движением откинул от себя ее руку и, отойдя к окну, угрюмо глядя на нее, произнес:
   -- Счастье и несчастье... У вас двое детей. Кармой предопределено им увидеть невиданное людьми и постигнуть -- непостигаемое. Великим волшебникам и пророкам будут подобны они, и счастлива мать их и горда она, передавшая им неземную силу! За это счастье ждет, однако, вас и несчастье, великое и тяжкое.
   В этот день, поздно вечером ушел из дома Горлиной незнакомец, назвавший себя брамином Гатва.
   Когда к нему привели детей, семилетнюю Ниночку и десятилетнего Гришу, всегда молчаливых и серьезных, они радостно улыбнулись ему и доверчиво взяли Гатву за руки.
  

3.

   С того дня прошло семь лет.
   Они промчались как сон, как одно мгновение. Если бы Татьяне Семеновне пришлось рассказать по годам свою жизнь после знакомства с брамином, ей бы это не удалось.
   И как это странно случилось...
   Гатва однажды пришел к ней и сказал:
   -- Надо отдать ваших детей "великой силе"! Пусть они начнут свой путь в третью страну, пусть поведут в нее избранных...
   Она попробовала тогда сопротивляться, но Гатва взял ее за руку и заглянул ей в глаза своим лучистым, всегда повелевающим взглядом и сказал:
   -- Отдайте своих детей! Всякий раз, когда вы захотите видеть их, они будут к вам приходить.
   И она отдала Гатве Гришу и Ниночку, а те с радостью и беззаботным, веселым смехом взяли его за руку и бежали за ним.
   Прощаясь с Горлиной, Гатва вынул из кармана узенькую золотую полоску с тремя непонятными черными знаками, вырезанными на ней.
   Он приказал детям прикоснуться к ней по очереди руками и головой и передать матери.
   -- Возьмите эту пластинку и в минуты тоски о детях смотрите на нее -- они придут...
   Гатва не обманул ее. Всякий раз, когда Горлина начинала грустить, она доставала полоску, данную брамином, и смотрела на нее.
   Золото темнело, становясь из желтого почти красным, три непонятных знака, напоминающих изогнувшихся змей, начинали шевелиться... Перед глазами повисал туман, за завесой которого Горлина видела своих детей.
   Лица у них были спокойные и радостные, но призрачные и светлые, а глаза пылали горячим огнем. С каждым днем лица детей становились прекраснее, а глаза все ярче и ярче сверкали неземным, могучим блеском.
   Что делала в эти семь лет Татьяна Семеновна? И ничего, и очень много.
   Обладая большими средствами, она объездила все страны. Нигде долго не жила. Какое-то легкое беспокойство, будто ожидание чего-то важного и счастливого гнало ее все дальше и дальше.
   В Петербурге ее считали сумасшедшей. Удивлялись, почему не вмешаются в ее судьбу родственники мужа, почему не потребуют они возвращения из-за границы учащихся там детей Горлиной.
   Татьяна Семеновна понимала все, что делается вокруг нее, и все реже и лишь на самое непродолжительное время возвращалась в свой дом.
   Наконец она вернулась под самое Рождество и через несколько дней созвала к себе всех родственников и друзей.
   Она рассказала о встрече с Гатвой и о том, как он дал ей возможность всегда вызывать к себе увезенных во Францию детей.
   -- Я в декабре жила в Афинах, -- окончила она свой рассказ. -- И здесь ко мне вернулась моя страшная болезнь. Всякую ночь надо мной бушевала космическая буря и, захватив меня в свою стихию, мчала куда-то. Я снова вспомнила о Гатве, я звала его, но он не явился. Не знаю, как случилось, но я потеряла золотую пластинку и вот уже давно не вижу своих детей. Что мне делать?
   После долгих совещаний было решено, что Татьяна Семеновна и ее двоюродный брат -- врач -- поедут в Париж, искать Гатву и детей Горлиной.
  

4.

   На улице Bretteniére в мрачном особняке, принадлежащем некогда фаворитке короля Филиппа, Сюзанне Мармелль, помещалась старейшая ложа оккультистов.
   Это было как нельзя более подходящее помещение, так как в доме г-жи Мармелль некогда жил и колдовал оставшийся до настоящего реального времени таинственным -- Калиостро.
   У входа посетителя обычно спрашивали:
   -- Вам известно имя ложи?
   И посвященный отвечал двумя короткими словами:
   -- Священный Алмаз...
   В один пасмурный и холодный день на улице Bretteniére можно было наблюдать большое стечение конных экипажей и автомобилей.
   Нарядные дамы и важные мужчины в цилиндрах выходили из удобных колясок и блестящих моторов и, молчаливые и сосредоточенные, скрывались в темном подъезде помещения ложи.
   Посетители входили в большой круглый зал, уставленный скамейками, как в католических храмах, освещенный высокими семисвечниками, стоящими тремя рядами, образующими треугольник.
   На самой середине зала, в центре треугольника, высилась стройная колонна из зеленого нефрита; верхняя, расширяющаяся в капитель, часть колонны была закрыта легкой материей, отороченной широкой золотой бахромой. У колонны помещалось возвышение с двумя креслами на трех изогнутых ножках.
   Стены зала были обтянуты черным сукном, с идущими по карнизу белыми письменами, напоминающими извивающихся и бьющихся змей.
   Когда все скамьи были заняты, на возвышении появился необыкновенно высокий и худой человек с темным лицом и густыми черными волосами, падающими на лоб и глаза.
   Он поднял руки вверх и глухим голосом произнес.
   -- Брат Грегуар и Тень его шлют собравшимся привет и слово покоя!
   Тихий, сдержанный шепот пронесся по залу и стих, когда высокий человек опять поднял руки.
   -- Брат Грегуар и Тень его в поисках истины и древней науки нашли для братьев своих и сестер -- новый путь правды, а имя ему -- атанат. Из диких трав скалистых ущелий, из коры бамбука, обвитого змеею в новолуние, из снега, выпавшаго на землю в час таинственных деяний, -- вот атанат.
   При этих словах в нескольких местах зала открылись потайные двери, и мальчики в белых одеждах начали разносить на черных деревянных блюдах маленькие, зеленоватые лепешки.
   Собравшиеся ели их и, по мере того, как исчезал "атанат", медленнее становились движения людей и неподвижнее и тяжелее их взгляд.
   Люди, бывшие до того возбужденными или носившие следы болезней и горя, делались похожими друг на друга: одинаковые безмятежность и равнодушие были в глазах и в непроницаемости выражения их лиц. Казалось, что скоро все собравшиеся здесь впадут в оцепенение или тяжелый, бредовый сон. Но в воздухе чувствовалось такое напряжение, какое бывает перед бурей, когда каждый атом атмосферы, каждая капля испарившейся воды несут в себе могучий заряд электричества, рождающий молнии, разрушение и жизнь.
   Напряжение это становилось все более и более ощутимым. Чувства обострялись до крайнего предела. Глазам становилось больно от тихого мерцания восковых свечей; резким и оглушительным казался шелест платья и легкий треск обгоревших светилен. Сквозь каменные стены старого дома и толстое сукно прорывались световые потоки с улицы, -- и его ясно видели глаза, перерожденные "атанатом".
   Тихий и благозвучный удар колокола задрожал под сводами зала, и, окруженные мальчиками и черными людьми с яркими глазами, на возвышение начали медленно всходить красивый, бледный юноша и девушка, почти ребенок, с волной русых волос, покрывающих ее плечи и грудь.
   Они держались за руки и некоторое время стояли лицом к собравшимся, склонившим головы при их появлении. У обоих глаза были закрыты, а по лицам блуждала загадочная улыбка, внезапно исчезающая у строгих, молчаливых губ.
   Не открывая глаз, юноша подошел к нефритовой колонне и поднял кверху свое прекрасное лицо, выражающее непреклонную волю и приказание.
   В тот же миг легкая материя, покрывающая вершину колонны, шевельнулась, затрепетала, словно подхваченная сильным ветром поднялась и прижалась к украшениям капители. Под нею, по карнизу шел двойной ряд великолепно сверкающих алмазов, переливающихся всеми цветами радуги.
   Одновременно открылась небольшая дверца, скрытая в камне колонны, и в зале пронесся крик:
   -- Священный Алмаз! Священный Алмаз!
   Из зеленого камня смотрел огненный, пристальный глаз.
   Он был больше руки взрослого человека и оправлен в черное серебро, с вырезанными на нем теми же письменами, какие шли по карнизу зала.
   Алмаз этот не сверкал, но переливался разными огнями.
   Он был так прозрачен, что, глядя на него, становилось страшно.
   Человек, заглянув в эту бездну световой прозрачности, где ничто не говорило о пределе, о конце, чувствовал, что сходит с ума, что стремится туда, где нет ни явлений, ни времени, ни пространства.
   При малейшем движении и даже без него, алмаз вдруг изменял свой цвет: он сразу наполнялся то зеленым, то красным, то синим огнем, холодным и ярким, не скрывающим таинственной бездны небытия, таящейся в алмазе.
   Когда восклицания и шепот удивления начали затихать, юноша открыл глаза и медленно обвел ими присутствующих.
   Люди под этим взглядом перестали дышать, и взоры их утонули в лучезарной пустоте их. Эти глаза поглощали, втягивали в себя и ни на мгновение не загорались собственным блеском.
   Только с самого дна их, с беспредельной глубины, смотрел кто-то могущественный и зоркий и приказывал.
   Никто не мог оторваться от глаз юноши. Глаза его становились все глубже и больше. Казалось, что они сливаются в один огромный, неподвижный зрачок, заполняют собою все пространство и впитывают в себя людей с их мыслями и чувствами, тревогами и сомнениями.
   Долго смотрел юноша на собравшихся, на каждого из них упал его взгляд и вынул что-то и впитал в себя; потом он коснулся сложенных на груди рук девушки своими руками и сказал тихим, но внятным шепотом:
   -- Видел многое, скрытое веками и жизнью... Слышал правду и нашел ее... в людях, в старых книгах мудрецов, в говоре лесов, воды, гор и ветра. В шуме вихря, в свисте пламени, в грохоте гроз прилетал он ко мне и вещал...
   С каждым словом призрачнее и страшнее становились глаза брата Грегуара и все повелительнее обводил он взглядом собравшихся.
   Мальчики, бесшумно ступая по мягкому ковру, погасили свечи, и на одно мгновение глубокий мрак воцарился в зале.
   Все затаили дыхание. Слышно было биение сердец и хрустение сжимаемых от волнения пальцев.
   Мрак тихо рассеивался, хотя в зале не горело ни одной лампы, ни одной свечи. Голубоватые лучи неясного, трепетного света, зыбкие ореолы и тихие вспышки бесшумных зарниц, протянулись между собравшимися людьми и бездонными глазами юноши, поглощающими эти людские излучения.
   В воздухе, словно перистые облака, в лучах неясного сияния мелькали легкие тени, неуловимые, без очертаний. Они становились яснее и определеннее, и когда юноша поднял кверху обе руки, под стрельчатыми сводами зала появились образы.
   Белая, неуловимо быстрая, клубящаяся тень, метнулась под самым сводом, на один миг мелькнуло злобное, безобразно искривленное лицо и исчезло в непрозрачном тумане. Вынырнули откуда-то длинные, костлявые руки и швырнули вниз горсть горящих углей. Не долетев до толпы пораженных людей, угли превратились в живых существ. Черные и красные птицы с змеиными головами, крылатые ящерицы с горящими глазами, мягкие, отвратительные гады с текущей из пасти густой слюной и огромные светящиеся спруты, обхватывали своими лапами и щупальцами головы кричащих от ужаса и боли людей, припадали к их лицам жадными ртами, грызли и терзали.
   Потом опять все исчезло в непроницаемом слепом мраке. Только высоко, под самой дальней готической аркой, чуть заметно светилась яркая точка. Она быстро двигалась и скоро превратилась в светлую полоску быстро качающихся, от одного свода к другому. Так длилось несколько мгновений, пока из груди собравшихся не вырвался крик:
   -- Паук! Великий Паук!..
   Откуда-то из пучин пространства, кидая паутину от звезды к звезде и плетя свою сеть, к земле полз паук. Своими гигантскими лапами он, как рычагами машины, опутывал миры бесконечной нитью. За серой сетью исчезало небо и меркло солнце, а на землю пришла ночь. Из мутных сумерек глядели огненные глаза паука, и когда он вполз в зал и, опершись толстым животом на колонну, обдал всех огнем безумных зрачков, коснулся острыми шипами ядовитых лап, несколько человек с громкими криками и стонами упали на пол и начали биться в судорогах.
   -- Пришел! -- раздался крик юноши. -- Пришел рожденный силами земли и духа...
   У колонны вырос гигант. В этом месте мрак словно прорвался, и в прорыве явилась неясная фигура. Она делалась отчетливее и светлее. Огромное тело было мрачно, чернее темноты, а голова озарена внутренним светом. Гигант почти касался сводов зала. Глаз не было видно, так как он устремил их вверх. Могучие руки он скрестил на груди, по которой почти до пояса спускалась длинная, седая борода.
   Он вдруг что-то произнес. Голос его был подобен удару грома.
   Стены вздрогнули от этого голоса, заколыхались семисвечники, и пали лицом на землю все присутствующие...
   Погас свет, и исчез гигант.
   У входа в зал раздался пронзительный крик и долго не смолкавший вопль:
   -- Мой сын... мой сын... мои дети!..
   Вспыхнули лампы, и люди начали подниматься, испуганные и подавленные.
   Какая-то дама, вся в черном, протискивалась сквозь толпу к возвышению у колонны.
   Мальчики в белом и люди, с черными курчавыми волосами и загорелыми лицами, окружили юношу и девушку, и они, взявшись за руки, медленно и важно спускались по ступенькам.
   -- Гриша! Нина! -- надрывным голосом крикнула, взглянув на них, ворвавшаяся в зал дама.
   Ни юноша, ни девушка не взглянули на нее. У обоих были плотно закрыты глаза, а на лицах безмятежный покой.
   -- Вы не узнаете своей матери!-- с отчаянием в голосе крикнула несчастная женщина. -- Пожалейте меня! пожалейте...
   Тяжелые, призывные рыдания матери услышал юноша и, безотчетно улыбаясь, открыл свои глаза.
   Он потопил в их бездне тревожный взгляд несчастной женщины, заглянув ей в душу, понял и узнал все, хотел что-то сказать, даже губы его уже шевельнулись, но вдруг какая-то странная улыбка исказила его прекрасное лицо и, смеясь и приплясывая, он начал, заикаясь и сбиваясь, шептать:
   -- Ниночка с белой козочкой играла... у козочки рожки золотые, попугай еще был... а старый Гатва ушел уже... совсем... в страну сил... Белая козочка с золотыми рожками...
   Он залился бессмысленным, блеющим смехом, жалобно передергивая узкими плечами и хлопая в ладоши...
   -- Ниночка! -- бросилась к девушке дама. -- Что с Гришей?
   Девушка не шелохнулась и не издала ни звука. Когда мать в ужасе обвела присутствующих взором, полным отчаяния и горя, один из мальчиков сказал:
   -- Девушка -- глухонемая, и она никогда не открывает глаз!
  

5.

   В одном из отдаленных монастырей славится своей добротой и строгой жизнью нестарая еще инокиня Ксения.
   При монастыре построен приют для калек, за которыми присматривает мать Ксения.
   Особенной любовью ее пользуются высокий стройный юноша с красивым, но бледным и строгим лицом аскета и совсем молоденькая девушка с всегда закрытыми глазами и внимательным чутким лицом, таким обычным у глухонемых.
   По целым дням ходит по старому саду инокиня Ксения и что-то говорить юноше и с тревожной пытливостью смотрит ему в глаза и ждет ответа..
   И не спит она, и ни на минутку не оставляет их без попечения и присмотра.
   Худеет инокиня с каждым днем, тяжелый кашель разрывает ей грудь, а слезы -- частые гостьи на ее впалых, потухших глазах. Но неутомима она и сильна духом, не поддается тоске и недугу, хоть говорят, что в миру она богато и беззаботно жила...
  

Источники

   Тексты произведений А. Ф. Оссендовского приводятся в современной орфографии, с исправлением некоторых опечаток и ряда устаревших особенностей пунктуации.
   Ложа Священного Алмаза. -- Впервые: Аргус. 1913. No 7.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru