Оссендовский Антон Мартынович
Дуэль Старцева

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из жизни русских студентов).

Антон Оссендовский.
Дуэль Старцева

(Из жизни русских студентов)

I

   В физической лаборатории Сорбонны было тихо, как в церкви. Почтенный Бути, прозванный "воспитателем королевских сыновей", обходил студентов. Высокий, строгий старик в безукоризненном черном сюртуке и неизменных черных лайковых перчатках подходил к работающим студентам и расспрашивал о ходе опытов и исследований. Гладко выбритое лицо профессора с щеткой седых волос над высоким лбом и холодные, серые глаза были бесстрастны. Никогда польза было угадать, доволен ли он результатами работы или сердится. Он уходил так же спокойно и величественно, как и приходил, оставляя после себя смутное впечатление недосягаемости и какого-то величия.
   В присутствии профессора умолкал всегда нервный, увлекающийся Ледюк и только тогда возвращался в "первобытное состояние", когда шаги "воспитателя королевских сыновей" затихали в конце галереи Дюма.
   По мере того, как прояснялось лицо добрейшего Ледюка, в лаборатории становилось шумнее и веселее. Какой-то красавец-марселец принял развязную позу, встал в проходе между столами и запел, приплясывая, веселую фривольную шансонетку, последнюю новинку "Chat noir".
   Из дальнего угла совершенно неожиданно глубокий, могучий баритон подтянул ему и тотчас же покрыл маленький тенорок француза, стыдливо умолкшего.
   Но баритон сразу оборвал песню и вдруг пропел другое, чуждое для слуха присутствующих.
   Это были привольно-безнадежные слова Лермонтовского "Демона":
   
   На воздушном океане
   Без руля и без ветрил
   Тихо движутся в тумане
   Хоры стройные светил...
   
   Оглушительные аплодисменты были наградой певцу. Он вышел раскланиваться.
   Это был широкоплечий юноша, лет двадцати двух-трех, с густыми русыми волосами и проницательными и веселыми глазами. Одет он был в длинный, серый халат, из выреза которого выглядывал белый крахмальный воротничок и большой черный бант.
   Поклонившись, он уходил на свое место, улыбаясь приветливо кивающему ему головой Ледюку, но его остановила молодая девушка в таком же сером рабочем халате. Огромный узел великолепных светло-русых волос едва умещался на ее затылке и тяжело опускался на стройную шею.
   Девушка протянула певцу две красные гвоздики, а он, взяв цветы, сказал по-русски:
   -- Ну, теперь держитесь, Вера Михайловна. Проходу нам не дадут с вами: засмеют зубоскалы здешние...
   -- Ничего! -- улыбнулась она. -- И так дразнят. Да ничего -- выдержим как-нибудь, Николай Львович!..
   Все разошлись по своим местам, и работа пошла обычным чередом.
   Уже начало смеркаться, когда из дальней комнаты лаборатории пришла к ним Вера Михайловна. Она были одета в темное суконное пальто английского покроя и в широкополую серую шляпу, украшенную спереди огромным цветком эдельвейса. Девушка натягивала перчатку на левую руку и, кивнув обоим товарищам головой, проговорила:
   -- А бы засиделись сегодня? А то бы пошли вместе к Дювалю на Буль-Миш?
   -- Надо для "воспитателя королевских сыновей" одно определение сделать, -- ответил барон, надевая пенсне. -- А вы все-таки, Вера Михайловна, не забудьте, что у меня сегодня журфикс...
   -- "Все-таки" я не забуду! -- засмеялась девушка. -- Вы, Николай Львович, будете?
   -- Барон пригласил меня, и я приду после заседания в клубе, -- ответил Старцев. -- У нас сегодня в славянском клубе первое собрание под моим председательством.
   -- Monsieur le president... -- сказала она насмешливым тоном и присела, как школьница. -- А петь, г-н председатель, будете?
   -- Если общество пожелает... если вы прикажете, -- поправился он, улыбаясь и идя вслед за ней.
   Когда девушка ушла, барон Раух опять вздохнул и, сняв пенсне, закатил глаза.
   -- Если бы у меня была уверенность, что Вера Михайловна... -- начал он.
   Ему не дали докончить крик и быстрые шаги бегущего студента.
   -- Товарищ Старцев! Раух! -- кричал, вбегая в лабораторию, маленький, юркий хохол Педашенко. -- Бегите на выручку! Немцы затевают скандал, их очень много, а нас двое, причем с нами Вера Михайловна и еще студентки. Мы...
   Но Старцев уже не слушал. Он торопливо сбрасывал халат, который трещал при каждом его движении. Стянув его и на ходу уже надев пиджак, Старцев, не ожидая товарищей, побежал к выходу. На площади, перед храмом Сорбонны, стояла группа людей. Старцев сразу заметил Веру Михайловну. Она стояла, опустив голову, а какой-то грузный, краснощекий студент, наклоняясь к ней, старался заглянуть в лицо. Человек пять других заграждали доступ русскому студенту, который обращался за помощью к толпе, собравшейся на тротуаре, но из любопытных никто не желал вмешиваться и, пожимая плечами, они ухмылялись, следя за происходящим. Две девушки стояли рядом с Верой Михайловной и не уходили, так как студент, при первом же шаге, хватал их за руки, стараясь удержать.
   Старцев быстро шел в сторону этой группы. Его не заметили, так как он обошел площадь и сразу очутился рядом с Верой Михайлов ной и ее подругами.
   -- Идемте, сударыни! -- сказал он по-французски, и они пошли.
   Краснощекий студент опешил и громко выругался по-немецки.
   Старцев сразу повернулся и, подойдя к студенту, сказал ему холодным, звенящим голосом:
   -- Слушайте, коллега! Мы, русские, знаем европейские языки, но мы не привыкли, чтобы при наших женщинах так называемые интеллигентные люди произносили ругательства.
   -- Что это такое? -- крикнул немец, сжимая кулаки.
   -- Ничего особенного. Только то, что вы должны извиниться перед дамами и немедленно для собственного вашего блага убраться отсюда, куда вам будет угодно!
   -- Я не желаю извиняться... -- опять закричал немец и подошел вплотную к Старцеву.
   -- В таком случае, -- сказал мрачным голосом Старцев, -- mesdames, я вас очень прошу на минуту отвернуться.
   С этими словами студент коротким, но сильным толчком в грудь немца отбросил его от себя, и тотчас же два быстрых, ловких удара по шляпе и затылку свалили противника с ног. Подоспевшие Педашенко и Раух с оставшимися студентами вступили в схватку с немцами.
   Бежали, размахивая белыми палочками, всевидящие полисмены, и вскоре вся компания, кроме девушек, очутилась у комиссара.
   При выходе к Старцеву подошел побитый им студент и протянул согнутую пополам визитную карточку.
   -- Я -- Бильдер, Вилли Бильдер из Потсдама, вызываю вас на дуэль. Сабли... Три дня срока... Мой адрес ваши секунданты найдут на моей карточке.
   Он приподнял шляпу и ушел с независимым видом, громко насвистывая бравурный марш.
   Стар отправился в славянский клуб.

II

   Собрание было многолюдное. Толпа студентов разных славянских народностей возбужденно обсуждала выступление немецких товарищей на лекциях в различных учебных заведениях Парижа. Об этом Старцев ничего не знал, но понял, что нападение Бильдера на русских студенток имело несомненную связь с общей тактикой немногочисленных, но сильно сплоченных немецких корпораций.
   Секретарь клуба, всегда молчаливый и угрюмый чех Иосиф Мртичка, взял Старцева под руку и увел его в соседнюю комнату, где рассказал ему, что сегодня во многих аудиториях совершенно неожиданно поднялись немцы и предложили французам изгнать некультурных славян. Когда французские студенты на это предложение ответили свистом и возмущенными криками, немцы демонстративно покинули аудитории.
   -- Вероятно, -- говорил Мртичка, -- нашему клубу придется иметь с немцами горячее дело. Они будут вызывать нас на резкие выступления, станут попросту провоцировать, и нас парижская полиция, не любящая шума среди иностранцев, без всяких церемоний закроет.
   В общей зале, Старцеву с трудом удалось несколько успокоить собравшихся студентов и рассказать о происшествии на площади перед храмом Сорбонны и о вызове Бильдера.
   После заседания, Старцев обратился к присутствующим с такой речью:
   -- Товарищи! Вам, вероятно, известно, что я человек миролюбивый и никаким смертоносным оружием не владею. Вот почему мне кажется, что если во время дуэли Бильдера не свалит молния или апоплексический удар, мне придется подвергнуться основательному кровоиспусканию. Теперь другой вопрос: кто желает быть моими секундантами? Где-то я читал, что полагается иметь двух свидетелей, которые могли бы потом рассказать, как тебя по всем правилам избили.
   Среди воцарившегося молчания, к Старцеву подошел усатый, расфранченный, как модная картинка, поляк Рулицкий и сказал:
   -- Я к вашим услугам, товарищ, так как эти дела мне знакомы!
   При этих словах он любезным движением указал на длинный шрам, идущий от виска до подбородка, и продолжал:
   -- Я вижу, что среди здешних товарищей специалистов по дуэли немного, поэтому я позволю себе пригласить в качестве другого вашего секунданта французского капитана Патино, большого мастера, забияку и весельчака. Он же вас хоть немного потренирует...
   Условившись с Рулицким относительно встречи его и Патино с секундантами Бильдера, Старцев просил его зайти к нему в квартиру барона Рауха.
   Когда Старцев ехал к товарищу, на сердце у него был неприятный, щекочущий холодок, но какое-то радостное чувство, усиливающееся по мере приближения к дому, где жил барон Раух, заглушило эту щемящую, тоскливую боль.

III

   В передней студент с удовольствием заметил широкополую серую шляпу с эдельвейсом и весело улыбнулся.
   Все общество находилось в первой комнате, служившей и гостиной, и кабинетом.
   На диване сидели дамы, а по всем стульям, на подоконнике и просто на полу разместились студенты.
   Перед диваном, поставив перед собой низенькую скамеечку, молодой скульптор Бржега лепил из глины головку пианистки Таньевой. Это была совсем юная девушка, только что окончившая консерваторию. Ее бледное, с детски мягкими линиями, прекрасное, как у ангела, лицо с огромными невинными глазами вдохновляло уже многих художников.
   Старцев искал глазами Веру Михайловну. Ее в комнате не было. Отсутствовал и Раух.
   Николай Львович обеспокоился и, извиняясь, начал протискиваться в сторону балкона.
   Дверь была открыта и здесь Старцев нашел Веру Михайловну и хозяина. Раух стоял, опершись спиной о решетку балкона и теребя листья лаврового дерева, растущего в кадке. Он казался смущенным, и его близорукие глаза блестели.
   Девушка нетерпеливо морщила брови, хотя старалась казаться спокойной. Увидев Старцева, она быстро встала и подошла к нему.
   -- Наконец-то вы! -- вспыхнула она. -- Я страшно тревожилась за вас, а милый барон очень плохо развлекал меня, настраивая на еще более грустный лад.
   -- Как так? -- спросил Раух.
   -- Ну, да вы мне твердили о вашей любви и о серьезном намерении лишить меня свободы, -- засмеялась она и повернулась к Старцеву: -- Как дела? Что за нелепость эта дуэль? Конечно, вы не обратили никакого внимания на вызов этого Бильдера?
   -- Обратить не обратил, а секундантов послал! -- засмеялся Старцев. -- Да я еще поспорю с ним! Меня будет обучать какой-то знаменитый капитан Патино.
   Раух грустно смотрел на Веру Михайловну и молчал.
   Это заметил Старцев и сказал:
   -- Пойдемте в комнату -- я спою! А то мы незаметно для самих себя впадаем в грустный тон. А собственно говоря -- нечего, потому что не отрубит же немец Бильдер мне голову и не перережет меня пополам?
   Таньева уселась за пианино, и Старцев начал петь.
   Уже заря начала заниматься над Собором Богоматери, и на прозрачном небе, как кружево, чернелись Saint-Chapelle и башня Св. Якова, когда пришел Рулицкий. За ним вошел маленький и круглый, как шар, Патино.
   Они увели Старцева в столовую и сообщили ему об условиях поединка. Противники должны были встретиться через три дня в парке военной школы.
   -- Не скрою от вас, -- заметил, шевеля нафабренными усиками, Патино, -- что Бильдер -- противник серьезный. Мы навели справки в соседних манежах и узнали, что немец считается чемпионом боя на саблях. Вы хоть как-нибудь деретесь?
   -- Нет, капитан! -- улыбнулся Старцев. -- Совсем не умею. Поучите -- очень буду благодарен!
   Патино пригласил Николая Львовича к себе на завтра утром, и оба они с Рулицким, молчаливые и полные таинственности, улетучились.
   Уже совсем рассвело, когда гости покинули Рауха.
   Старцев возвращался домой один. Барон и Педашенко провожали Веру Михайловну, к ним присоединились и Бржега с Таньевой.
   Николай Львович жил в переулке Monsieur le Prince. Перейдя Сену у Лувра, он пошел вверх по du Вас. На углу какой-то улицы внезапно открылась дверь подъезда, и довольно потертый субъект в широкополой, измятой шляпе быстро вышел, почти толкнув Старцева.
   -- Улица Вожирар, 13, -- сказал незнакомец, идя за студентом.
   Старцев оглянулся, но тот, расправляя поля шляпы, быстро прошел мимо и свернул в узкий тупик дома Касини.

IV

   В комнате у Патино на низкой софе лежали несколько человек. По их разговорам и манерам можно было догадаться, что это военные.
   -- Я знаю этого Бильдера, -- говорил один из сидящих на софе, -- он отлично дерется. Горяч только, и потому иногда разбрасывается, но вообще, он -- опасен...
   Он хотел еще что-то прибавить, но в это время открылась дверь, и в комнату вошел Старцев.
   Познакомившись со всеми, он вопросительно взглянул на Патино. Капитан любезно улыбнулся и сказал:
   -- Разденьтесь, monsieur Старцев! Нам надо посмотреть, как можно вас использовать и как вас учить.
   Немного конфузясь, Старцев скинул пиджак и жилет и остался в одной рубашке.
   -- И это, пожалуйста! -- попросил Патино.
   Николай Львович снял рубашку и повернулся к офицерам.
   Широкая и высокая грудь студента, отчетливо обрисовывающиеся мускулы и могучая спина произвели впечатление.
   -- Атлет скорее, чем фехтовальщик! -- заметил кто-то.
   -- Будем обучать приемам на силу, -- сказал Патино и подал Старцеву шлем, нагрудник и рукавицу.
   -- Выберите по руке эспадрон! -- скомандовал капитан. -- А ты, Бужеро, в круг!
   Старцев начал фехтовать с Бужеро. Часа через три он шел к себе с ноющими руками и порядочными синяками на плечах и ногах.
   После обеда урок повторился и длился до поздней ночи.
   У добродушного Патино Старцев поужинал и, когда уходил, то капитан сказал:
   -- Ну, завтра последний день обучения! Конечно, у вас шансов мало, но... все бывает. Если вы побьете немца, черт возьми! я буду страшно хохотать, страшно... Нет! лучше я перестану быть атеистом и буду считать вашу победу карой Провидения за Седан.
   С бульвара Haussman'a, где жил Патино, Николаю Львовичу пришлось опять идти по улице du Вас. И опять из того же дома стремительно вышел тот же субъект и, быстро обгоняя Старцева, сказал хриплым, но настойчивым голосом:
   -- Улица Вожирар, 13...
   -- Послушайте! К кому вы обращаетесь?! -- спросил студент.
   Но тот даже не оглянулся и быстро прошел вперед.
   Дома Старцев нашел записку от Веры Михайловны:
   "Приходите завтра после урока у Патино, -- писала она. -- Я очень боюсь за вас и хочу перекрестить вас перед дуэлью".
   Письмо это обрадовало и тронуло его.
   Он решил на другой вечер зайти к Вере Михайловне.
   Следующий день прошел в упражнениях, и Старцев не уходил от капитана.
   Когда уже стемнело, Патино подошел к студенту, хлопнул его по плечу и сказал, кисло улыбаясь:
   -- Мой друг, мы сделали все, что от нас зависело; однако, я не нахожу, чтобы у вас были особенные способности к физическим упражнениям вообще, а к фехтованию в частности. Вы, зато, обладаете одним несомненным достоинством: вы очень сильны, а потому вот вам мой совет. Как только скрестите сабли, дуйте Бильдера с плеча, колотите его, рубите, машите саблей, как дубиной -- ничего! Пусть защищается, а вы бейте и не давайте ему опомниться и перейти в нападение. А теперь, мой друг, до завтра! В 6 часов утра мы заедем за вами...
   Выйдя от Патино с невеселыми мыслями, Старцев побрел к себе, так как перед посещением Веры Михайловны ему нужно было переодеться.
   -- Улица Вожирар, 13... -- услышал он знакомый голос.
   -- Слушайте, сударь! -- крикнул Старцев. -- Мне это надоело, наконец! Кому вы указываете этот адрес, и кто там живет?
   -- Улица Вожирар, 13... -- тем же грубым и невозмутимым голосом произнес субъект и юркнул в какую-то пивную.
   Старцев постоял, подумал, а потом сразу решил идти. Он взглянул на часы. Был десятый час. Николай Львович заторопился и, подозвав фиакр, поехал.

V

   Тринадцатый номер по улице Вожирар оказался рядом с католическим университетом. Огромный, тяжелый дом старой архитектуры был весь в надстройках. Узкий проход вел во двор, откуда подымались лестницы. Двор был слабо освещен светом, падающим из окон нижнего этажа, и Старцев не знал, куда ему идти. У одной двери, ведущей на лестницу, он заметил белую дощечку и какую-то надпись. Он подошел и с трудом прочитал:
   -- MaНtre des armes!..
   -- Учитель фехтования!..
   Старцев даже вскрикнул, -- таким странным было это случайное совпадение. Да в было ли оно случайным?
   Николай Львович не успел ответить на этот вопрос, так как на лестнице хлопнула дверь, какая-то женщина вышла на площадку и, заметив Старцева, сказала:
   -- Пожалуйте сюда! Вас ждут.
   Он попал в сплошную темноту. Он громко шаркал ногами, нащупывая пол и боясь оступиться, пока наконец в глубине длинного коридора не мелькнул свет.
   Женщина открыла дверь, и студент из темноты попал в ярко освещенную комнату. Сводчатая, с низким нависшим потолком и узкими, ушедшими в толстые стены окнами, она была увешана оружием.
   Кривые турецкие сабли, старинные мечи, палаши, шпаги разных образцов, рапиры и эспадроны, бердыши, копья, секиры и алебарды, даже утыканные шипами палицы покрывали все стены и стояли в углах.
   Старцев не заметил, как откуда-то к нему вышел очень высокий человек, почти гигант. Он был совсем седой, и его белые волосы красиво падали на кожаную куртку, протканную на груди стальной проволокой. Кожаные панталоны и высокие желтые сапоги дополняли костюм старика, не спускавшего горящего взгляда с посетителя.
   -- Отлично! -- сказал он. -- Я знаю все. Дайте руку!
   В голосе его звучало приказание и, повинуясь ему, студент протянул руку. Старик нагнулся и начал внимательно изучать линии складок на ладони Николая Львовича.
   -- Отлично! -- повторил он. -- Долгая жизнь... У вас завтра дуэль с Бильдером?
   Не дожидаясь ответа, старик продолжал:
   -- Я хочу научить вас двум ударам! Они уложат Вилли Бильдера... они уложат его!
   Он снял со стены два прямых палаша и поглядел на их лезвия. Один из них он протянул Старцеву.
   -- Это настоящие боевые сабли. Вы видите? Я хочу доказать, что я -- мастер своего дела и могу быть вам полезным. Рубите меня!
   Старцев ударил. Тот принял удар и крикнул:
   -- Сильнее!
   Удары сыпались чаще и энергичнее; наконец, видя, что старик с непостижимой уверенностью парирует каждый удар, Николай Львович размахнулся и ударил со всей силы. Лишь только его клинок коснулся палаша учителя, оружие дрогнуло в руке Старцева, кисть повернулась так, что могла сломаться, а сабля со звоном и дребезжанием отлетела в сторону.
   -- Это один удар! -- крикнул старик. -- А второй уже смертельный.
   Он показал студенту этот удар, быстрый и неуловимый, как молния, и бесшумный, как прыжок хищного зверя. Он всякий раз приходился около сонной артерии и был неотразим.
   Николай Львович так увлекся упражнением в этих двух ударах, что, только когда пробило полночь, он спохватился и стал прощаться.
   -- Чем я могу отблагодарить вас? -- спросил он старика.
   -- Мне ничего не надо, кроме вашей победы! -- ответил тот. -- Или, впрочем... Впрочем, зайдите сюда до субботы и спросите Мариетту Греко. Она передаст вам письмо, а вы исполните мою просьбу, которую я изложу в нем. Будьте завтра спокойны и не торопитесь. Никто не устоит перед этими ударами.
   Старик проводил студента до двери и вывел на лестницу.
   Не переодеваясь, он поехал к Вере Михайловне. Она ждала его и беспокоилась.
   -- Я вас очень, очень прошу -- откажитесь от дуэли!
   Говоря это, она сложила руки на груди и смотрела на него глазами, полными слез.
   -- Теперь уже поздно! -- ответил он.
   -- Значит, вы меня не... -- грустно произнесла девушка.
   Старцев вспыхнул и, взяв ее руку, долго держал в своих, а затем поцеловал и сказал:
   -- Не бойтесь за меня! Мне ничто не угрожает...
   Вера Михайловна тяжело вздохнула. Они не возвращались больше к вопросу о поединке и говорили о посторонних вещах, словно ничего особенного не произошло.
   Затем Старцев стал прощаться.
   -- Господь с вами! -- сказала девушка и трижды перекрестила студента, крепко прижимая свои пальцы к его лбу и груди. -- Господь с вами!..
   Столько тепла, любви и тревоги за него было в голосе девушки, что Старцев, не отдавая себе отчета, привлек ее к себе и целовал ее глаза, губы и густые, душистые волосы.
   Уже алело небо, когда они расстались. Вера Михайловна стояла у окна и крестила Старцева, пока он, махнув ей шляпой, не свернул в боковую улицу.
   Тогда она встала на колени и, глядя на вспыхнувшее небо и мчащиеся по нему облака, горячо шептала почти забытые, простые и трогательные слова молитвы.

VI

   Едва Старцев успел вымыться и переодеться, явился Рулицкий.
   Он был сосредоточен и необыкновенно мочалив.
   -- Мне очень тяжело, что придется быть свидетелем поражения славянина немцем! -- сказал он, когда они уже мчались в моторе к месту дуэли.
   Патино только пожал плечами и поднял брови.
   -- Быть может, и не побьет меня Бильдер, -- произнес веселым и задорным голосом Старцев. -- Знаете, я намерен его победить!
   Секунданты переглянулись, а глаза Патино, казалось, говорили:
   -- Перед дуэлью, со страха это бывает. Заговариваются люди...
   Всю дорогу они молчали.
   На полянке их уже ждали противники и врач.
   Бильдер в сером спортсменском костюме и белой шляпе громко хохотал и проделывал разные акробатичные штуки. Двое таких же, как он, краснощеких и толстошеих студентов были его секундантами. Молодой, тщедушный доктор в стороне раскладывал свой саквояж, доставая из него бинты, вату и разные склянки.
   После первых приветствий Патино сказал:
   -- Еще рано... Однако, я думаю, мы можем начать?..
   Противники сбросили куртки и рубашки и остались обнаженными до пояса.
   Старцев был совершенно спокоен, чем вызвал неподдельное к себе уважение Патино.
   -- Он или совсем дурак, или храбр, как лев! -- шептал он Рулицкому, вытягивая вперед руку с эспадроном.
   -- Начинать! -- скомандовал он и тотчас же отскочил в сторону.
   С сухим, длительным лязгом ударились клинки. Бильдер наступал. Удары делались быстрее и короче. Патино даже зажмурился, боясь увидеть падение Старцева. В душе капитан ругал студента:
   -- Ведь сказано ему: нападай сам, маши саблей, но нападай! А теперь...
   И Патино, открыв глаза, увидел спокойное лицо отбивающегося Старцева. Он уверенно принимал удар за ударом. Раз только конец сабли немца коснулся готовы Старцева, и тонкая струйка крови тотчас же побежала за ухом и начала стекать на плечо крупными, тяжелыми каплями.
   И вдруг случилось что-то непонятное, о чем два года толковал потом весь военный Париж.
   Старцев немного присел, и в тот же момент сабля Бильдера описала в воздухе какой-то зигзаг. Видно было, что еще немного, и оружие было бы выбито из рук немца. Старцев тем временем повторял удары. Он быстро перешел в наступление, но длилось оно всего одно мгновение, так как вслед за этим клинок его сабли мелькнул около глаз Бильдера, и немец, пронзительно крикнув, упал лицом вниз.
   Когда его подняли, то увидели, что шея его у правой ключицы глубоко разрублена, а голова была притянута к левому плечу.
   Хирург долго копался с перевязкой и с приведением раненого в чувство.
   -- Я не ошибусь, -- сказал врач, -- если скажу, что этот господин прохворает долго и останется калекой. У него рассечены все шейные мышцы...

VII

   О своем таинственном учителе Старцев никому, кроме Веры Михайловны, не сказал. В то же утро -- вместе с нею -- он поехал на улицу Вожирар и очень удивился, не заметив дощечки учителя фехтования.
   Он разыскал Мариетту Грено, оказавшуюся старухой-прачкой, жившей в подвале.
   -- Это вам оставил у меня письмо господин Саньер? Вот оно там, на окне -- возьмите! -- говорила она, но переставая тереть щеткой мокнувшее в чане белье. -- Саньер уехал сегодня на заре. И вещи увез. Да у него, впрочем, кроме оружия ничего не было! Будьте здоровы, сударыня и сударь!
   На улице они прочли письмо. Старик писал:
   "Вы были добры, обещав исполнить мою просьбу. На кладбище Монпарнас, в аллее No 8, похоронена моя дочь, Генриетта. Она покончила с собой. Ей ничего не оставалось делать, так как ее погубил Бильдер. Я за ним следил зорко... Остальное вам понятно! Просьба -- снесите в субботу на могилу моей несчастной малютки букет. Это годовщина ее смерти".
   В субботу Вера Михайловна и Старцев украшали скромный мраморный памятник Генриетты Саньер белыми розами и нежными, душистыми мимозами.
   Хотя они оба находились на кладбище и притом у могилы 8-й аллеи, где хоронят только самоубийц, -- грусть не коснулась их. В глазах студента и девушки ярко горела любовь, и была в них острая, могучая жажда жизни.

--------------------------------------------

   Впервые: Аргус. 1913. No 4, апрель.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru