Он только что прибыл в Китай, страну спокойных людей и старых легенд.
Бродил по улицам и рынкам Пекина и с любопытством рассматривал толпу полуголых или пестро одетых людей с длинными косами и мудрыми глазами.
Он подолгу беседовал с маленькими, смелыми детьми, и они говорили ему страшные, чудные сказки о семикрылом драконе Люн и о злой Ши-су, змее, владычице моря...
Однажды внимание его привлекла группа оборванных, полуголодных кули, жадно слушавших слепого певца. Тонкие, загорелые пальцы слепца бегали по струнам самодельной цитры.
Пели струны, гудя, как ветер в ветвях тамариска и грабов, и рассказывал певец седые былины.
-- Великий сын неба, богдыхан, повелитель Пэ-синя, могущественный Цинь-ши-хуан-ди справлял день семидесятой зимы.
-- Семьдесят раз видел седовласый, подобный вершине Мо-то-линь, повелитель, как желтели лужайки сада под сильными ударами зимнего тайфуна и дождя, слёз высоконависших облаков...
-- Согнулся Цинь-ши-хуан-ди, и глаза его тускло смотрели на низко склонившихся перед ним вельмож и князей, а уши слабо различали приветственное "тау-хо" народа, собравшегося в сады Го-кон-га.
-- Но вот поднялся и с поклонами встал перед богдыханом грозный князь Циня, У-гун, и молитвенно произнес:
-- "Мудрый, великий владыка! Склони ко мне свой милостивый слух и внемли верному рабу твоему. Моя земля, которую омывают пенная Хунг-хэ и глубокая Та-э, шлет тебе дар.
-- Это -- красивейшая девушка страны. Имя ее, как призывный звон священной струны жрецов Дао. Имя это Тао-инь-мо.
-- Она как облако, уносящееся с северных склонов Чан-бо-шана, а румянец ее ланит -- поцелуй утренней зари.
-- Она стройна, как пальма с Янь-тце, и горда, как пантера лесов Сям-Тур.
-- Ее отец, Чжао-ли-жан-фэй, отдает ее тебе, владыка, как жену, любовницу и рабу...
-- Именем предков великих и малых родов весь горный Цинь предвещает тебе, седовласый властелин счастливого твоею мудростью Пэ-синя, великий огонь любви, утехи страсти, долгую жизнь и неугасающую радость в жарких объятиях Тао-инь-мо".
-- Вошла девушка... и блеснули потухающие глаза владыки.
-- Два года прошло с той поры... два быстролетных пэ-тьен [год]умчались после того, как князь Циня, У-гун, принес владыке на-цай [Подарки при обряде сватовства].
-- И занемог Цинь-ши-хуан-ди, а ученые жрецы и маги предсказали ему, что близится великий конец, когда повелитель Пэ-синя сольется навсегда с сонмом "ста духов".
-- Дряхлый повелитель приказал выковать огромную сводчатую пещеру в скале горы Ли, где повелел поставить гроб со своим державным телом, на третий день после вечерней молитвы Тси-то-янь, поручающей его заботам великих и малых духов неба...
-- Днем и ночью... три длинных месяца... семьсот тысяч рабочих рыли землю и ковали крепкую скалу, превращая ее в храм с причудливыми колоннами и стенными украшениями, обтесывая огромные обломки скал и придавая им форму добрых и злых богов и богоподобных предков державного повелителя Пэ-синя.
-- Было все готово, и лишь триста человек искусных мастеров из Шао-бо-эиня украшали стены склепа, когда умер богдыхан...
-- Настал третий день, -- день погребения... день новых смертей...
-- Двадцать два белоснежных мула, обвешанных серебряными, сладкозвучными колокольчиками, с белыми перьями на головах, везли красную боевую колесницу господина с тяжелым гробом из тысячелетней сикоморы, крепкой как камень и скованной золотыми скобами.
-- За колесницей шли тридцать жен богдыхана...
-- Тридцать бесплодных жен, неутешных вдов, и среди них юная Тао-инь-мо.
-- Она видела голубое, веселое небо и яркие цветы лесов и лугов Синя и толпы лежащего ниц народа...
-- Она слышала беззаботное пение птиц; и плеск недалекой реки, и причитания плакальщиков, и визг длинных флейт, и дрожащие стоны медных гонгов...
-- Дошли мулы до пещеры в горе Ли... Жрецы и старые бонзы Дао и хранители капищ Лао-Цзы внесли гроб владыки, ввели тридцать вдов и бичами загнали оканчивавших работу мастеров из Шао-бо-эиня...
-- Ушли бонзы и жрецы, отдав гробу и живым семь последних земных поклонов и произнеся семь молитв "тао-ши-янь".
-- Гору Ли ласкали последние красные лучи вечерней зари и заглядывали в глубь пещеры...
-- Триста тридцать грудей издали последний крик...
-- Вход пещеры заложили гладкими камнями, залили цементом и на свежей стене начертали кроваво-красные знаки имени и подвигов великого Цинь-ши-хуан-ди.
-- Стон и слезы стояли в сумраке пещеры... Слабо мерцали тридцать висячих бронзовых ламп, в которых шелковые светильни напитывались человеческим жиром, тускло, зловеще горя...
-- Десять первородных сыновей лучших родов Пэ-синя погибли от священных ножей жрецов, а жир их служил источником последнего света для гроба владыки...
-- Но начали меркнуть лампы. Кроваво блеснув, посинел огонь... и погас...
-- С ним вместе угасали и люди...
-- Одни извивались в страшных муках, иные душили себя, третьи молча, как рыбы, тяжело дышали, хватая сухими устами мертвый воздух, и уходили в царство "ста духов" за тенью властелина.
-- Поднялась Тао-инь-мо со ступеней саркофага и тихо пошла вглубь пещеры, вытянув тонкие руки вперед и глядя в темноту...
Так из влажного мрака тянутся к солнцу белые цветы орхидей...
-- Долго шла Тао-инь-мо... и увидела яркий свет дня и вдохнула живительный воздух...
-- Она прошла сквозь камень горы, как проникает скалу голубая стрела молнии...
-- Когда очнулась она, то увидела у ног своих темную пучину Пэй-хэ, а сверху мрачный свод скалы...
-- И ринулась она в глубокие воды реки, которая подхватила ее, и понесла, и закрутила, и засосала...
-- Смерть заглянула в глаза Тао-инь-мо, но она протянула белые, гибкие руки к яркому солнцу, к голубому небу, и звонким голосом, как пение речного зимородка, крикнула ввысь:
-- "Привет тебе, великий день! Привет и моление тебе, о солнце! Не зная жизни, не зная счастья любви, я понимала только радость света... только песню лучей..."
-- И скрылась Тао-инь-мо в желтых волнах Пэй-хэ...
Заиграл слепец на рокочущих струнах и умолк, поникнув седою головой...
Молодой поэт нашел гору Ли, а под толстым слоем травы и мхов, за сетью кустарника, повилики и винограда отыскал кровавые знаки богдыхана Цинь-ши-хуан-ди...
В часы прогулок в окрестностях забытой могилы, он вынимал камень за камнем, разрушал цемент, твердый, как алмаз, и проник в пещеру.
Среди груды костей, набросанных в беспорядке и наваленных друг на друга, стоял высокий гроб богдыхана...
Но не его искал чужеземный поэт...
Он обошел кругом всю пещеру и в далеком углу нашел маленький скелет, беспомощно протянувший руки к восточной стене и застывший в стремлении вперед...
Клочки черных волос... обрывки истлевших одежд... золотой шнур... тяжелые браслеты... да тонкие, белые кости... вот все, что осталось от красавицы, дара У-гуна, князя горного Циня...
Грустно глядел чужеземец, задумался и начертал на гладкой стене:
-- Тао-инь-мо! прими привет чужестранца! Ты была как пальма Янь-тце и как пантера Сям-Тура...
-- Ты сестра белоснежных облаков Чан-бо-Шана, и тебя целовала заря радостного утра и тихого вечера...
-- Ты знала только солнце, и лишь его лучи ласкали тебя, девственницу, жену и вдову...
-- Твой рок был печален и суров...
-- Ты не спаслась от смерти в могиле Цинь-ши-хуан-ди, как поют слепцы, и умерла во мраке рабою господина, получившего тебя в дар от страны горного Циня, омываемого быстрыми и пенными реками, бегущими со скал Мо-то-Линь и зеленой горы Льо...
-- Живи же, красавица Пэ-синя, подруга яркого солнца, живи же в старой былине и в песнях седой старины!..
Закрыл поэт вход в пещеру Ли, забросал его камнями, мхом и яркими цветами и удалился, вздохнув о Тао-инь-мо, живущей доселе в Китае в песнях бродячих гусляров-слепцов...