Осоргин Михаил Андреевич
В некотором царстве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. А. Осоргин

В некотором царстве

   Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре
   Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992.
  
   В драке больших исчезло маленькое государство, в котором мало кто бывал, к существованию которого относились сентиментально или насмешливо, но в котором было все, что полагается государству: король, парламент, подданные, жандармерия и дипломатические представители. Государство имело столицу -- Цетинье, порт -- Антивари, торговый центр -- Подгорицу, прессу -- "Черногорский вестник", выходивший трижды в неделю, железную дорогу, построенную итальянцами, королевскую табачную лавку, королевский театр, королевскую парикмахерскую, королевский дворец и отель, в котором был материально заинтересован король.
   Столица уютно расположилась среди серых безлесных гор; жителей в ней было немногим меньше, чем в одном американском небоскребе, но было две площади, большая улица и несколько переулков. Железная дорога вилась петлей по горам от порта до Вирпазара, дальше же, до столицы, приходилось ехать сначала пароходом, затем на лошадях или в почтовом автомобиле. На автомобиле, единственном, было семь нумерованных мест, причем опытный человек старался занять место рядом с шофером, иначе в Цетинье он приезжал непременно в сером костюме и с таким же серым лицом. Высоким достоинством и счастьем этой благословенной страны было то, что по ней одновременно не могло путешествовать больше семи иностранцев, хотя бы они были англичанами. Зато, прибыв в столицу, каждый иностранец непременно снимался в королевской фотографии в национальном черногорском костюме. Особенно это шло немцам, с короткой шеей и пивным брюшком; неплохи были и англичанки с выдающейся челюстью. Но, повторяю, иностранцев в Черногории бывало очень мало, так как королевского казино с лошадками и баккара не было. Громадная ошибка. Будь казино, особенно с рулеткой, -- Черногория могла бы сохранить самостоятельность.
   Так как о Черногории я знал не больше Бонапарта, некогда вопросившего: "Черногорцы -- что такое?", то было очень любопытно приблизиться к ее берегам на итальянском пароходе. Случилось же это в 1911 году, весенней порой, за три года до трагического решения -- поколебать мир, принятого гимназистом Принципом1, о смерти которого в тюрьме недавно сообщили газеты. Все в мире было еще покойно, европейский концерт звучал превосходно, а тройственное и двойственное соглашения служили отличной гарантией международного согласия. Изредка волновались только ничтожные народцы, самое существование которых представлялось недоразумением: македонцы, албанцы. Последние, со свойственной дикарям косностью, противились цивилизаторской деятельности турок, и это создало ряд мелких неприятностей.
   Из-за поведения этих албанцев я и попал в Черногорию, на границе которой взаимно резались турки и албанцы. Предусмотрительные "Русские ведомости" командировали меня туда познакомиться с нравами балканских народов, а кстати объехать и весь балканский полуостров. "Через год можно ожидать на Балканах больших событий", -- писал мне ныне покойный Н. В. Сперанский, не раз удививший даром предсказания.
  
   Чудесно было в те года жить за границей. Русские еще не считались низшей расой, визы им давали в день требования, паспортом могла служить визитная карточка. Впрочем, за десять лет постоянных путешествий по Европе, я впервые вынул из кармана паспорт и познакомился с визами только уже в военное время, когда проезжал через шесть государств -- в Россию, и паспорт этот был не "заграничным", а некогда выданный мне из московского полицейского участка бессрочной паспортной книжкой.
   Поэтому, высадившись в порту Антивари, я вынул визитную карточку и вручил ее подошедшему жандарму. Подобные жесты величия всегда ценятся, и через минуту ко мне бежал черногорский офицер, сразу мне объявивший, что таможенного осмотра моих вещей не будет, что багаж на станцию донесет жандарм, что поезд может и подождать, что он сам -- начальник портовой стражи, что порт -- дрянь, и осматривать его не стоит, и что он, начальник, непременно поедет со мной в Вирпазар и позаботится обо всех удобствах.
   Для читателя, несомненно, привыкшего к скверному обращению на всех границах, подобный рассказ может показаться сказкой: не только не бьют, не загоняют в бараки, не выстраивают для анализа с посудиной, не обыскивают, -- но еще встречают с почетом. Притом все мое право на почет заключалось лишь в том, что я был русский и корреспондент большой газеты. Но мы действительно были некогда уважаемой нацией, а уж особенно на Балканах.
   Отклонить любезность "начальника стражи" мне не удалось. Он доставил меня на затрапезную станцию, усадил в вагон, где мы оказались только вдвоем, и даже принес хлеба и две коробки консервов; поезд немножко подождал, а он сбегал домой сказать жене, что уезжает на три дня в Вирпазар. Поезд оказался вообще очень покладистым, и, когда в пути я восхитился одним бесподобным горным видом, поезд -- по приказу офицера -- немедленно остановился. Кочегар, кондуктора и мы вышли и минут двадцать любовались облаком, ползшим под вершиной горы, сиявшей на солнце.
   -- Это австрийская Спица, -- объяснил мне спутник, -- но повыше ее -- наша территория, куда никто, кроме черногорцев, не способен взобраться.
  
   Мой спутник оказался воспитанником петербургской военной академии, был женат на русской, участвовал в русско-японской войне, был племянником черногорского министра (как, впрочем, почти все жители Черногории, за исключением племянников короля) и носил превосходную фамилию. Ее я не назову -- в виду деталей дальнейшего рассказа; если я не ошибаюсь, этот офицер погиб позже в битве при Скутари.
   Когда мы к вечеру приехали в Вирпазар, я понял, что без такого спутника я мог бы оказаться в скверном положении, так как никаких отелей там нет, дальнейшего сообщения вечером также. Он же завел меня в знакомый дом, где мы заняли комнату, заставленную по стенам грузнейшими низкими диванами, С дороги полагалось спать.
   Он так и поступил. Но я еще никогда в жизни -- хоть и живал в русских деревнях -- не видал такого количества клопов, даже не допускал в мыслях. Поэтому я сел на стул среди комнаты, подобрав ноги, и то дремал, то писал на блокноте при свете тусклой керосиновой лампочки. Зато мой спутник спал за двоих.
   На другой день мы пошли объединяться.
   Объединялись в кабачке, где собралась вся вирпазарская знать: человек пятнадцать полуоборванцев, пресимпатичных и отлично пивших сливовицу. Объединялись долго. Мы, мужчины, сидели, а женщины, в том числе жены вирпазарских вельмож, нам прислуживали, с ними меня, конечно, не знакомили -- слишком унизительно.
   Черногория -- удивительная страна. Там девушка свободна и самостоятельна и может пользоваться жизнью; но жена -- рабыня, на которой лежит вся тяжелая работа. Мужчина -- воин. Встав утром, он натягивает штаны и сапоги и затыкает за пояс пистолет, а затем идет делать то, что он называет: умываться. Среди дня он рассуждает о политике, о короле и пьет кофе; остальное на обязанности женщин.
   На берегу озера прекрасны старотурецкие крепости. Одну из них, укрепленную черногорцами, мы отправились осматривать всей компанией, так как среди собутыльников оказался и ее комендант. На старой крепостной пушке мы снялись живописной группой, -- с "кодаком" я не расставался.
   Вечером мой спутник внезапно загрустил.
   -- Что с вами?
   -- Так. Маленькая неприятность.
   -- А в чем дело?
   -- Забыл совершенно, что у меня здесь платеж, и не захватил денег. Уж очень спешно собрался. Очень неприятно.
   -- Много?
   Он назвал сумму, довольно крупную. Такое у него было жалкое лицо, что я растрогался.
   -- Я мог бы вам ссудить...
   -- О, не подумайте, что я для того сказал... Но действительно... Вы в Цетинье долго пробудете?
   -- Недели две.
   -- О, тогда... Через три дня, не позже, я бы мог доставить вам... Но мне так неловко...
   Позже, спустя две недели, когда я ждал выписанные из России деньги, чтобы как-нибудь выехать из Черногории, мои цетиньские приятели -- черногорцы говорили:
   -- Как же можно ему давать было. Кто же ему дает.
   -- Да почем я мог знать. Офицер, племянник министра...
   -- Никому у нас давать не нужно. Но ваши деньги не пропали. Пойдите к министру финансов и скажите ему; а он вычтет у него из жалованья. Так всегда у нас делают.
   К министру я не пошел. В конце концов -- я многим был обязан моему любезному спутнику. А за науку платят.
  
   Очень была живописна труппа провожавших на пристани увозившего меня пароходика; дальнейший путь лежал по скутарийскому озеру.
   Все черногорцы одеваются одинаково в национальный костюм, различаясь лишь черной или золотой вышивкой джамагана. На головах -- шапочки с черным верхом и вышитой буквой Н. Черный верх -- траур по части утерянной территории, а буква Н. означает принадлежность к почетному званию подданных короля Николая. Вероятно, сейчас они носят какую-нибудь другую букву. Ту же шапочку носили и женщины.
   Описать дорогу по озеру и дальше, экипажем, на Цетинье, очень трудно, хотя и соблазнительно. Дорога красоты изумительной. Возница несколько часов вез меня над пропастями, а раз на нас наползла туча, пролилась дождем и опустилась вниз; над нами уже сияло яркое солнце, а под нами была гроза, прямо под обрывом, где раньше на страшной глубине виднелись деревушки и яркая ниточка реки.
   И вот я, наконец, в Цетинье, в двухэтажном домике, где отель открыл временное филиальное отделение.
   Против окна, через маленькую площадь, крылечко Николая I. Сам он, по утреннему времени, вышел подышать и поболтать с подданными. Из прохожих он выбирает и подзывает к себе пальцем почтенных стариков с большими зонтами; здоровается с ними за руку, иных угощает папиросой. Когда подданных не видно, король любуется своим сыном, парнишкой в офицерской форме, лет восемнадцати, который бегает на площади с собаками. Одна из собак переживает романическую пору, и поклонников собралось множество. Сцена эта интересует не только короля и королевича, но и подданных, сидящих в кафе наискосок: потягивают турецкий кофе и задумчиво наблюдают.
   Ко мне пришел какой-то таинственный осведомитель, назвавшийся журналистом и сносно говоривший по-итальянски; он в черногорской шапочке, но -- один из немногих -- в пиджаке. Пришел с предложением бескорыстной помощи и с советом:
   -- Непременно телеграфируйте своей газете, что королю Николе приходится содержать тысячи беглых албанцев, а это стоит огромных денег. Ежедневный расход нашей казны...
   Информатор сообщает цифры, преувеличенные раз в тысячу. Нам, корреспондентам, отлично известно, что на содержание этих беглых албанцев король уже выпросил денег и у Турции -- как виноватой, и у Австрии -- как замешанной, и у Италии -- по родственным связям, и у России -- из уважения к славянской державе; у каждой страны в сумме, далеко превышавшей расходы. Знаем и то, что информатор наш специально к нам приставлен и что ни единому слову его верить нельзя. Человек он маленький, жалкий, забитый и очень прилипчивый.
   Однажды он пришел ко мне без информации, но с лестным приглашением:
   -- Очень прошу вас быть на свадьбе, моей сестры. И король будет.
   -- Почему будет король?
   -- А как же. Он -- родственник.
   Я и забыл, что все черногорцы -- родственники короля.
   В указанный час закрылись в Цетинье все магазины: король и население отправились смотреть свадьбу.
   Я использовал момент и потихоньку ускользнул в почтовом автомобиле в Подгорицу. Очень надоела бдительная предупредительность "информаторов". В Подгорице же, близ албанской границы, сведения точнее.
  
   Губернатор Подгорицы оказался в том кафе, куда я зашел навести справку о его жительстве.
   -- А зачем вам меня?
   -- Хочется мне осмотреть ваши госпитали.
   -- Жандарм вас проводит. Эй!
   Жандарм успел что-то шепнуть администрации больницы, и по приходе моем в палату все врачи, сидельцы и способные стоять на ногах раненые албанцы были выстроены между рядами постелей шпалерами. Никогда в жизни я не чувствовал себя в более глупом положении. Из расспроса врача я убедился, что албанцев в Черногории не тысячи, а лишь несколько сотен. Но гораздо любопытнее было то, что есть много раненых черногорцев; о том, что черногорцы любят "ходить пострелять" в турок, мы также были осведомлены. Впрочем, еще в Вирпазаре мне рассказывали об этом сами любители таких экскурсий.
   Была еще у меня миссия: узнать, где находится сейчас таинственный предводитель албанских повстанцев, итальянский адвокат, албанец родом, Теренцио Точчи. В Цетинье информаторы нас уверили, что Точчи скрывается в каких-то пещерах в сердце Албании и что узнать о нем ничего невозможно. Я обратился к помощи жандарма-провожатого.
   -- Где сейчас Теренцио Точчи?
   -- Тука, -- отвечал он спокойно.
   -- А где это... тука?
   -- А вот в том ресторане обедает.
   Войдя, я увидал маленького заморенного человечка, симпатичного, обтрепанного. Это и был "вождь", которого газета "Матэн" называла неуловимым, почти мифическим, и при том почему-то "главой всех албанских церквей".
   За вторым блюдом я его спросил:
   -- Скажите, сколько в рядах повстанцев приезжих итальянцев. Ричьотто Гарибальди2 заявил в печати, что, несмотря на меры, принятые итальянским правительством, он выслал вам свою тысячу.
   --- Тысячу, -- разозлился Точчи. -- Мы видели только одного, правда, славного малого.
   Я посмеялся, вспомнив сенсационные статьи и телеграммы итальянских газет. Как много теряют события, когда к ним приблизишься.
   С Теренцио Точчи мы условились, что когда-нибудь поедим в Милане макароны. Увы -- не удалось. Я даже не знаю, как кончил или где сейчас подвизается этот герой восстания, имя которого произносилось с таким страхом и уважением.
   При мне произошло в Цетинье знаменательное событие: впервые заехал кочующий кинематограф. До этого времени в театре давались изредка переводные немецкие водевили и была однажды оперетта. И вот мы получили от королевского театра торжественное приглашение: почтить своим корреспондентским присутствием сеанс кинемо.
   Дирекция театра распределила места:
   1. Литерная ложа, у самого экрана -- королю и его семье.
   2. Первый ряд кресел -- принцы и дипломатические особы.
   3. Второй ряд кресел -- иностранные корреспонденты.
   Прочие ряды -- прочие иностранцы и подданные.
   Разумеется, мы догадались не воспользоваться честью и остаться позади. Дипломатам это было не так удобно, английский посланник не постеснялся перейти к нам, но русский, явившийся в полной чиновничьей форме, не решился. Только этот дипломат являлся к королю на утренний прием в сюртуке и фуражке с кокардой; остальные надевали домашний пиджачок при мягком воротнике и переходили через улицу без шляпы, так как дворец был рядом.
   Но бедный король в его боковой ложе. Как хотелось ему перебежать к нашей группе. В первый антракт он исчез.
   Это не воспоминания о Черногории, а так, случайные заметки. Для воспоминаний нужна книжка -- а кому интересна книжка о несуществующем более королевстве?
   Но вот что прочнее всего осталось у меня в памяти: неприступность Ловчена. С этой изумительной горы я спускался на автомобиле в Каторский залив -- спускался не менее часа. Много покатавшись по Европе, познакомившись с пятнадцатью странами, -- высшей красоты я никогда не видал.
   Каким образом Ловчен мог быть взят, даже при современной артиллерии и при аэропланах, -- ни один стратег не объяснит, кажется, десяток черногорцев мог бы отстоять его от целой армии. И, однако, Ловчен был, если не взят, то сдан.
   А вскоре после этого старый король Никола проехал через Рим в Европу. Он был тестем итальянского короля; и, однако, в Риме он был принят только на вокзале, в парадных комнатах. И газеты о проезде короля Николы отозвались только в хронике. А в военных кругах тогда говорили: "Взять Ловчен невозможно: можно только взять за Ловчен".
   С момента падения Ловчена Черногории не стало. Вероятно, это очень хорошо -- объединение всех балканских сербов; но все же Черногории больше нет3.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

В некотором царстве
(1926, 2 мая, No 1866)

   1 Принцип, Гаврило (1894--1918) -- член организации "Молодая Босния". В 1914 г. убил в Сараево наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда, что послужило поводом для развязывания первой мировой войны.
   2 Гарибальди, Риччотти (1847--1924) -- итальянский генерал, сын Джузеппе Гарибальди, участник итало-турецкой войны 1911--1912 гг.
   4 С ноября 1945 г. Черногория как народная республика вошла в состав Югославии.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru