Основский Нил Андреевич
Порода Хищников

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

РАЗСКАЗЫ
Н. ОСНОВСКАГО.

МОСКВА.
Въ Типографіи Каткова и Ко.
1857

   

ПОРОДА ХИЩНИКОВЪ,

(Посвящено С. В. Блохину).

   
   Область распространенія этихъ птицъ, большею частію весьма обширная но своему горизонтальному протяженію на земной поверхности, не менѣе обширна и въ вертикальномъ.
   Замѣтимъ еще, что разнообразіе пищи, видовыя различія и географическое распространеніе животныхъ, которыми питаются хищныя птицы, имѣютъ вліяніе на ихъ образъ жизни: онѣ необходимо соображаются съ нравами своей добычи.
   (Вѣстн. Естеств. Наукъ.)

Сѣверцевъ.

   

I.

   Въ половинѣ января 18.. года, часу въ первомъ по-полудни, въ домѣ Алексѣя Степановича Мурзанова собралось общество художниковъ.
   Мы скажемъ сперва нѣсколько словъ о хозяинѣ дома.
   Алексѣй Степановичъ Мурзановъ служилъ въ гвардіи и принадлежалъ къ высшему кругу.
   Послѣ смерти отца (мать умерла прежде) получивъ въ наслѣдство восемьсотъ незаложенныхъ душъ, онъ вышелъ въ отставку, переѣхалъ на жительство въ Москву, купилъ домъ, отдѣлалъ его щегольски и зажилъ бариномъ. Мурзановъ былъ человѣкъ образованный, свѣтскій, гостепріимный и неженатый. Держалъ повара-Француза, выписывалъ дорогія, тонкія вина, въ которыхъ былъ знатокъ, задавалъ роскошные завтраки, обѣды и ужины, хотя для многихъ они были очень солоны. А потому неудивительно, что домъ его постоянно наполненъ былъ посѣтителями. Вся лучшая молодежь старалась съ нимъ познакомиться; но Алексѣй Степановичъ сводилъ знакомство не со всякимъ встрѣчнымъ, былъ въ этомъ случаѣ остороженъ и разборчивъ, хотя вообще со всѣми бывалъ вѣжливъ и любезенъ.
   Маменьки переспѣлыхъ и юныхъ дочерей находили его страннымъ; часть молодежи, принятая въ домъ, звала его душою общества, а другая часть, непринятая,-- гордецомъ, надутымъ; старички и старушки считали его человѣкомъ съ добрыми правилами, нравственнымъ, примѣрнаго поведенія, набожнымъ. Дѣйствительно, въ праздничные и торжественные дни, Мурзанова постоянно видали въ соборѣ, усердно молящимся. Онъ не манкировалъ ни однимъ визитомъ; въ календарѣ его тщательно помѣчены дни именинъ и рожденія всѣхъ почетныхъ и почтенныхъ обывателей столицы. Онъ соглашался почти съ мнѣніемъ каждаго, противоречилъ рѣдко, не спорилъ никогда. Любилъ выпить рюмку, другую (не болѣе) хорошаго вина, но еще болѣе любилъ подчивать. О картахъ не было помину: онъ ихъ не бралъ и въ руки, и бывалъ только въ долѣ у другихъ, и то, какъ говорилъ, въ самой незначительной части. Мудрено ли, владѣя такими талантами, прослыть за олицетворенную добродѣтель?
   Прибавьте къ этому прекрасную наружность,-- большой ростъ, бѣлое съ небольшимъ румянцемъ лицо, голубые глаза, бѣлокурые волосы, пріятный звучный голосъ, величественную, барскую походку, вкрадчивую, мягкую рѣчь -- вообще все мягкое, и вы поймете, что отъ Алексѣя Степановича многіе были въ восторгѣ.
   Но на Мурзановѣ оправдывалась русская поговорка: "мягко стелетъ, да жестко спать".
   Года черезъ полтора или черезъ два, по водвореніи Мурзанова въ Москвѣ, въ домѣ его мало-по-малу завелась игра, игра большая, азартная, въ которой, однакожъ, онъ не принималъ, повидимому, большаго участія, а былъ, какъ сказано выше, въ небольшой долѣ у Другихъ банкометовъ. Впрочемъ это было только повидимому, въ сущности же банкъ метали его агенты, испытанные шулера, которымъ онъ давалъ полпроцента, иногда и процентъ, съ выигрышной суммы; проигрыши, разумѣется, бывали рѣдки, и то умышленные, или ужь самые непредвидѣнные.
   Алексѣй Степанычъ не только не игралъ самъ, по старался отвлекать и другихъ отъ игры, по крайней мѣрѣ старался это показывать.
   Члены этого спеціальнаго заведенія раздѣлялись на разные классы, смотря по способностямъ. Одни только и дѣлали, что метали банкъ (это -- обладавшіе проворствомъ рукъ); другіе занимались крапленьемъ, обрѣзываніемъ, разборкою и подборкою картъ; третьи рыскали по городу, собирали свѣдѣнія, не получилъ ли кто денегъ, не продалъ ли, или не заложилъ ли кто имѣніе, не умеръ ли у кого богатый родственникъ и т. п. Члены этой послѣдней корпораціи принадлежали вообще къ людямъ образованнымъ, допущеннымъ въ хорошее общество, но промотавшимся.
   -- Забавно, бывало, слушать, говаривалъ мнѣ Андрей Андреевичъ, какъ иной разъ Алексѣй Степапычъ начнетъ шпынять и пудрить проигравшагося. "Ну что, сударикъ, пробубенился и носъ повѣсилъ; говорилъ давича -- не играй! не связывайся съ этими зубодергами! Не послушалъ! Самъ виноватъ! Кто тебя на галеры-то тащилъ? добро бы молоденькій; вѣдь зубы съѣлъ, полдюжины дѣтей; пора, кажется, и образумиться. Эхъ, вы!.." Или: "Ну, князь, спустили вы нынче порядкомъ; на сердцѣ, чай кошки скребутъ; совѣтовалъ лучше въ долю къ Андрею Андреевичу идти,-- не захотѣли,-- пеняйте теперь на себя".
   -- Я, почтенный Алексѣй Степановичъ, отвѣчаетъ князь, или графъ,-- о деньгахъ не жалѣю; дѣло въ томъ только, что мнѣ нужно лошадей покупать, теперь въ Лебедяни ярмарка, а у меня до февраля денегъ не будетъ, въ Москвѣ занять не у кого: вотъ въ чемъ бѣда, а не въ проигрышѣ.
   -- Да, замѣчаетъ Мурзановъ въ раздумьи:-- большую сумму нынче не скоро сыщешь. Оно конечно, занять можно, вотъ хоть бы у Андрея Андреевича; но вѣдь это жидъ! аспидъ! менѣе двѣнадцати процентовъ не возьметъ, да еще дай ему непремѣнно дубликатъ, то-есть заемное письмо на двойную сумму, на случай неисправнаго платежа.
   -- За процентами я не постою, не важность нѣсколько лишнихъ сотенъ, говоритъ князь:-- будьте добры, Алексѣй Степанычъ, возьмите у него мѣсяцевъ на шесть тридцать тысячъ.
   -- Помилуйте, князь, за что же этой ракаліи, сквалыжнику платить по двѣнадцати процентовъ и дубликатъ давать. Можетъ-быть вы какъ-нибудь извернетесь; можетъ, у меня случатся деньги -- я вамъ съ удовольствіемъ дамъ на полгода за казенные.
   -- Нѣтъ, Алексѣй Степанычъ, пожалуста, возьмите у Андрея Андреевича; я надѣюсь, вы для меня это сдѣлаете.
   -- Извольте, съ удовольствіемъ; мнѣ только досадно и обидно, что это случилось у меня въ домѣ, а насчетъ денегъ...
   -- Пустяки, перерываетъ князь,-- стоитъ ли толковать о какихъ-нибудь двадцати пяти тысячахъ; не Богъ знаетъ что, не милліоны, не Индію проигралъ.
   -- Я, князь, лучше займу какъ-будто для себя; это избавитъ васъ, по крайней мѣрѣ, отъ непріятности имѣть дѣло съ этимъ скаредомъ, и меньше, знаете, толковъ будетъ.
   Князь жалъ руку Алексѣю Степановичу и уѣзжалъ совершенно довольный, что устроилъ свои дѣла.
   На другой или третій день, Мурзановъ вручалъ деньги (разумѣется собственныя) и бралъ дубликатъ; а какъ черезъ полгода князь, по непредвидѣннымъ обстоятельствамъ, денегъ не платилъ, то заемное письмо переписывалось, проценты приписывались, и года черезъ полтора или два, должнику приходилось платить Андрею Андреевичу (заемныя письма въ этихъ случаяхъ обыкновенно передавались на имя Милова) чуть ли не вчетверо противъ занятой суммы.
   Продѣлки эти повторялись довольно часто, и состояніе Мурзанова росло не по днямъ, а по часамъ.
   Игра же шла своимъ порядкомъ; употреблялись всѣ средства, всѣ штуки, всѣ мерзости, чтобъ завлекать и обыгрывать молодыхъ людей. Доставалось подъ-часъ и немолодымъ.
   И такъ, въ домѣ Мурзанова собралось общество художниковъ. Какихъ?-- читатель знаетъ изъ предыдущихъ строкъ.
   Хозяинъ, повидимому, только что проснулся и былъ, какъ говорится, не въ духѣ.
   По неволѣ будешь не въ духѣ, какъ наканунѣ, сверхъ чаянія, проиграешь тысячъ семьдесятъ, положимъ хоть и ассигнаціями.
   Остальные посѣтители, находившіеся, какъ увидимъ, болѣе или менѣе въ зависимости отъ хозяина, тоже были не веселы, по русской пословицѣ: "каковъ попъ, таковъ и приходъ".
   Мурзановъ, закутанный въ дорогой бархатный халатъ, съ ермолкой на головѣ, въ торжковскихъ туфляхъ, шитыхъ золотомъ, сидѣлъ, развалившись въ волтеровскихъ креслахъ, курилъ сигару, пуская синеватыя струйки дыма и прихлебывая кофе изъ чашки саксонскаго фарфора.
   -- Я всегда утверждалъ, сказалъ онъ,-- что изъ Швенкеля пути не будетъ; никакого разсчета, ни малѣйшаго соображенія не имѣетъ, просто набитый дуракъ!-- А вотъ этотъ госпошлинъ, прибавилъ Мурзановъ, указывая на входившаго въ то время въ кабинетъ человѣка небольшаго роста:-- этотъ господинъ неблагодарное животное! Я вытащилъ его изъ грязи; погибъ бы безъ меня, какъ червякъ, и онъ же теперь забывается, въ грошъ меня не ставитъ. Я, кажется, продолжалъ ораторъ, обращаясь къ вошедшему,-- однажды и навсегда сказалъ, что мнѣ нѣтъ никакой, надобности знать, что ты дѣлаешь и гдѣ находишься весь день; но съ девяти часовъ я просилъ быть неотлучно здѣсь, особенно послѣ смерти криваго; такъ нѣтъ, не можешь для меня и въ этомъ быть акуратенъ; пропадаешь двое сутокъ такъ, что съ гончими собаками не отыщешь. Четырехъ пословъ вчера разослалъ, не сослѣдили-таки ни въ какихъ улусахъ не могли найдти; и чортъ знаетъ, что у васъ тамъ за дѣла творятся? Пьянствовалъ, должно быть, или на биліярдѣ сражался?
   Маленькій человѣкъ, къ которому обращена была рѣчь, молчалъ, потупивъ свои небольшіе, сѣро-желтоватые и безпокойные глазки.
   -- Чтожь не отвѣчаешь? заговорилъ опять разгнѣванный хозяинъ:-- или не доволенъ чѣмъ? такъ лучше скажи прямо, а не дѣлай со мной такихъ штукъ; онѣ слишкомъ дорого обходятся.
   -- Виноватъ, отецъ! отозвался наконецъ маленькій и вмѣстѣ рыженькій человѣчекъ, утирая носовымъ платкомъ свой крючковатый носъ, весьма похожій на клювъ хищной птицы: -- виноватъ! зашалился, кутнулъ немножко съ пріятелями.
   -- Что мнѣ толку въ твоей винѣ, шубу изъ нея не сошьешь. Ты тамъ кутишь да бражничаешь, а здѣсь чортъ знаетъ, что происходитъ! Вотъ какъ деньги понадобятся, такъ небось, ко мнѣ прилѣзешь. Въ настоящее время,-- тебѣ это очень хорошо извѣстно, -- васъ всего у меня трое только; а тутъ еще ты кутишь, у Грязнова рука болитъ, а Швенкель на-голо оселъ! Его только можно пускать въ дѣло съ пьяной компаніей. Вчера противъ Хруновича метать было некому, по необходимости посадилъ Швенкеля, этого разношерстнаго пса, а онъ, ни много, ни мало, изволилъ спустить въ три таліи шестьдесятъ тысячъ, шутка! Хруновичъ перегнулъ было ужь на сто на двадцать, да хорошо, что нѣмецкая свинья бить не сталъ, пришелъ меня спроситься, вовремя догадался! а я на ту пору въ кабинетѣ съ княземъ заболтался.
   Маленькій человѣкъ, къ которому относился разсказъ, и котораго звали Андреемъ Андреевичемъ, а по фамиліи Миловъ, тяжело вздохнулъ и на лицѣ его изобразился ужасъ.
   -- Ужь не продалъ ли васъ Швенкель? торопливо заговорилъ Андрей Андреевичъ, послѣ минутнаго молчанія.-- Какъ же можно дозволить себѣ въ одинъ залпъ спустить шестьдесятъ тысячъ! Если чувствуешь, что не въ моготу, такъ лучше брось, забастуй по крайней мѣрѣ вовремя.
   -- Что ты толкуешь -- продалъ, продалъ, перервалъ Алексѣй Степановичъ: -- не продалъ, а просто сдѣлать ничего не могъ; дубина, какъ есть дубина! Ты про игру Хруновича слыхалъ; ему пальца въ ротъ не клади, ухо держи остро; ну, выдалось вчера нѣсколько счастливыхъ талій -- и оборвалъ. Къ тому же большой кушъ семпелемь поставилъ, конфетничать не любитъ!
   -- Да вѣдь онъ, отецъ, я слыхалъ, на очередь играетъ, замѣтилъ Миловъ.
   -- Ну чтожь изъ этого, что понтируетъ на очередь? крикнулъ Мурзановъ, топнувъ съ досадой ногою и бросивъ въ каминъ до половины еще недокуренную сигару: -- чтожь изъ этого, что на очередь? повторилъ онъ съ сердцемъ:-- его, братъ, на какую-нибудь пошлую штуку не надуешь; это вѣдь не Кагаловъ, не Мухрабатовъ, не слетокъ какой изъ павлиньяго гнѣзда, не изъ-подъ крылышка у маменьки выскочилъ. Противъ него баламутъ метать нельзя, крапленыхъ понтерокъ не подсунешь, догадливъ -- свои возитъ. На липокъ что ли?-- Тоже не много возьмешь, глаза больно хороши, даромъ что безъ очковъ.-- Ну разсказывай, если придумалъ, что можно противъ него сдѣлать?.. Нѣтъ, братъ Андрей, онъ самъ дантистъ, тоже зубы повыдергаетъ; прошелъ огнь и воды, и мѣдныя трубы; видалъ виды не меньше насъ съ тобой.
   Андрей Андреевичъ молчалъ; Алексѣй Степановичъ ходилъ крупными шагами по кабинету; остальные посѣтители тоже безмолвствовали
   -- А когда Хруновичъ обѣщалъ опять къ вамъ пожаловать? спросилъ Миловъ.
   -- Въ понедѣльникъ; а во вторникъ въ Питеръ укатитъ и воротится Богъ вѣсть когда; онъ вѣдь у насъ прилетная птица. Стало-быть и шестьдесятъ тысячекъ тю-тю!..
   -- Пожалуйте, благодѣтель, мнѣ сотенки двѣ рубликовъ, сказалъ Миловъ.
   Просьба эта, казалось, нѣсколько удивила Мурзанова; видно было, что онъ поставленъ ею въ нѣкотораго рода недоумѣніе. И въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, котораго онъ сію минуту такъ жестоко распекъ, проситъ у него еще денегъ.-- "Недаромъ же такая смѣлость", подумалъ Алексѣй Степановичъ, а сказалъ совсѣмъ другое.
   -- Это еще на что? Вѣрно опять хочешь въ какой-нибудь кабакъ закатиться?
   -- Нѣтъ, отецъ, нужно крѣпко.
   Мурзановъ вынулъ изъ кармана ключъ, подалъ его Андрею Андреевичу и сказалъ:-- на, возьми; только предупреждаю, если тебя и завтрашній вечеръ не будетъ, тогда лучше ко мнѣ и на глаза не показывайся, чтобъ нога твоя у меня никогда въ домѣ не была, и духомъ твоимъ чтобъ здѣсь не пахло.
   Миловъ взялъ ключъ, подошелъ къ булевскому столу, отперъ стоявшую на немъ щегольскую, обдѣланную въ серебро, орѣховаго дерева шкатулку, досталъ тамъ пачку ассигнацій, отсчиталъ сколько ему слѣдовало, заперъ шкатулку опять, возвратилъ ключъ, раскланялся и тихонько, на цыпочкахъ, вышелъ вонъ изъ кабинета.
   -- Я хотѣлъ и вамъ, Иванъ Спиридоновичъ, замѣтить, началъ Мурзановъ по уходѣ Милова:-- давно хотѣлъ замѣтить, мой почтеннѣйшій, что зрѣніе, должно-быть, становится у васъ плохо, или и вы тоже черезъ пень колоду валите: на что это похоже, какихъ намедни Ермакову подсунули вы понтерокъ? крапъ можно было увидать изъ другой комнаты, стыдъ и срамъ!
   -- Это произошло отъ того, Алексѣй Степановичъ, отвѣчалъ обиженнымъ голосомъ и немного сконфузясь, Иванъ Спиридоновичъ, -- отъ того это произошло, что Андрей Андреевичъ въ тотъ вечеръ забылъ дома свои очки съ увеличительными стеклами и настоящаго крапа не могъ бы разглядѣть-съ; я и подалъ ему карты съ крупнымъ крапомъ, которыя бываютъ необходимы, когда компанія подопьетъ-съ; тогда извѣстно, карта будь хоть тигровой сорочки, такъ не разберутъ съпьяну-то; притомъ же, вамъ извѣстно, что Ермаковъ близорукъ-съ.
   -- Положимъ, что Ермаковъ близорукъ, какъ вы говорите, хоть я этого и не замѣчалъ, но тутъ были и зрячіе, -- увидятъ и неловко, а Андрею Андреевичу потрудитесь передать, чтобъ онъ впередъ очковъ не забывалъ, или имѣлъ бы ихъ двѣ пары, и одну оставлялъ бы здѣсь.
   -- Слушаю-съ, отвѣчалъ Иванъ Спиридоновичъ съ наклоненіемъ головы.
   Ежели, по увѣренію многихъ, Андрей Андреевичъ походитъ на ястреба, то Иванъ Спиридоновичъ имѣетъ необыкновенное сходство съ неперелинявшимъ хорошо куликомъ. Такой же худенькій, на тонкихъ ножкахъ, съ небольшимъ количествомъ волосъ на головѣ, съ необыкновенно длиннымъ носомъ, загнутымъ не къ губамъ, а ко лбу, что очень удобно для ношенія очковъ, хотя Иванъ Спиридоновичъ ихъ не употребляетъ, съ большими, на выкатѣ, черными глазами, совершенный куликъ, даже походка куличья.
   Еслибъ Иванъ Спиридоновичъ посвятилъ хотя половину того времени, которое (то-есть тридцать лѣтъ) было имъ употреблено на изученіе теоріи крапа, образованія картъ и насыпныхъ очковъ, то-есть, чтобъ изъ осьмерки можно было сдѣлать семерку, изъ тройки -- двойку или, пожалуй туза (чего, подумаешь, не сдѣлаетъ человѣкъ изъ любви къ искусству!); еслибъ пятнадцать только лѣтъ посвятилъ Иванъ Спиридоновичъ на изученіе жизни наливчатыхъ животныхъ, то утвердительно можно сказать, онъ превзошелъ бы знаменитаго современника нашего, Эренберга. Зрѣніе у Ивана Спиридоновича истинно было изумительное. Едва замѣтная точка, ничтожная крапинка на картѣ, для обыкновеннаго наблюдателя и въ микроскопъ едва ли видимыя, казались Ивану Спиридоновичу огромными пятнами. Дадутъ, бывало, ему колоду картъ пересмотрѣть раза два, три, и онъ уже безошибочно потомъ, по сорочкѣ узнавалъ каждую карту, какъ-будто на ней была надпись: я де червонный валетъ, или: пиковая двойка. Но игрокомъ Иванъ Спиридоновичъ не былъ, и игрывалъ только въ свои козыри да въ дурачки. "Еслибъ Ивану Спиридоновичу дать руки Андрея Андреевича, говаривалъ Алексѣй Степановичъ съ истиннымъ сожалѣніемъ: -- я бы ему двадцать тысячъ въ годъ положилъ. А то рукъ, рукъ нѣтъ! проворства не имѣетъ!.."
   -- А что, у Грязнова рука все еще болитъ? спросилъ Мурзановъ, не обращаясь въ особенности ни къ кому изъ находившихся въ кабинетѣ.
   -- Распухла, согнуть никакъ не можетъ, отвѣчалъ молчавшій до сихъ поръ господинъ среднихъ лѣтъ, стройный, очень красивый и щегольски одѣтый.-- Я сегодня встрѣтилъ доктора, который пользуетъ Грязнова; онъ мнѣ объявилъ, что на рукѣ у него рожа.
   -- Лучше бы на лицѣ, замѣтилъ съ улыбкой Алексѣй Степановичъ:-- по крайней мѣрѣ рожа на рожѣ была бы. Харя его никуда не годится, а руки -- нечего сказать -- золотыя; онъ, по моему, стоитъ выше Андрея Андреевича.
   -- Ну, съ этимъ я не совсѣмъ согласенъ, возразилъ франтъ: -- что касается зрѣнія, не спорю; оно у Грязнова лучше, потому что онъ моложе; но относительно вольтовъ и вообще передержекъ, прошу на этотъ разъ извинить: Андрей Андреевичъ -- величайшій художникъ; просто -- мое почтеніе! Намедни какъ-то вольтовъ тридцать передъ нами сдѣлалъ, и мы не замѣтили ни одного. Да что мы? Самъ не замѣчаетъ, когда практикуется передъ зеркаломъ. Я подобной чистоты въ работѣ не видывалъ.
   -- Иванъ Спиридоновичъ! сказалъ хозяинъ,-- не пора ли за дѣло, чтобъ завтра задержки не было? Вчера дюжинъ сорокъ растрепали.
   Иванъ Спиридоновичъ поклонился молча и юркнулъ въ смежную съ кабинетомъ комнату, ключъ отъ которой постоянно носилъ при себѣ, и существованіе которой нельзя было подозрѣвать, потому что дверь скрыта была подъ большой картиной, превосходной работы, изображавшей Леду; дверь отворялась и затворялась вмѣстѣ съ картиной. Комнату Иванъ Спиридоновичъ называлъ своею мастерской.
   Когда художникъ исчезъ, хозяинъ обратился къ щеголю и, потягиваясь, какъ-будто послѣ утомительной работы или продолжительнаго сна, протяжно спросилъ:
   -- Что новенькаго, Иванъ Карловичъ?
   -- Новаго много, отвѣчалъ франтъ тоже протяжно и какъ-бы нехотя.
   -- Вопервыхъ?
   -- Вопервыхъ, вовторыхъ и втретьихъ, теперь у меня пока на заднемъ планѣ: главное вчетвертыхъ, именно -- у меня захромалъ бурый жеребецъ; а самое главное впятыхъ, -- въ карманѣ осталась одна красненькая; а въ четыре часа я долженъ угощать обѣдомъ троихъ господъ, не считая себя, и стало-быть нахожусь не въ очень блестящемъ положеніи.
   -- Четвертому я помогу тѣмъ, что вмѣсто бураго можете приказать заложить моего сѣраго орловскаго; пятому вы помогите сами: для этого вотъ и ключъ отъ шкатулки. Теперь первое, второе и третье?..
   Алексѣя Степановича начинало разбирать нетерпѣніе.
   -- Вопервыхъ, началъ Иванъ Карловичъ, повертывая въ рукахъ вальяжную золотую табакерку, и кладя въ карманъ пачку ассигнацій, вынутыхъ изъ шкатулки, -- вопервыхъ изъ Петербурга пріѣхалъ князь Галѣевъ; онъ остановился у Коппа, я съ нимъ видѣлся -- мы и прежде были немного знакомы.-- Ѣдетъ за ремонтомъ, и послѣ завтра вечеромъ непремѣнно будетъ у васъ.
   -- Это не дурно! замѣтилъ Алексѣй Степановичъ: -- второе?
   -- Второе то, что у Ивана Петровича Сумбулаева умираетъ бабка, вчера ужь масломъ соборовали. Сумбулаевъ будетъ къ вамъ нынче ему нужно пятьдесятъ тысячъ, онъ ихъ хотѣлъ попросить у васъ, въ чемъ вы, надѣюсь, ему не откажете.
   -- Еще бы! Втретьихъ?
   -- Втретьихъ, имѣнье Передрягова 16-го числа продается съ аукціона; для выкупа нужно шестьдесятъ тысячъ, а у него ихъ нѣтъ, слѣдовательно на дняхъ тоже явится съ просьбой. Деньги вы разумѣется дадите, а черезъ полчаса онѣ будутъ лежать опять у васъ въ шкатулкѣ; а какъ за нимъ и безъ того уже есть сто сорокъ, то имѣнье на торгахъ останется за вами.
   -- Всѣ три извѣстія очень пріятны, сказалъ весело Мурзановъ, и потому, любезный Иванъ Карловичъ, позвольте вамъ предложить въ знакъ памяти и благодарности вотъ эту булавку: она хоть вещь и неважная, всего тысячу двѣсти заплачена, но вамъ, какъ франту, подобаетъ.
   Иванъ Карловичъ поблагодарилъ и взялъ шляпу.
   -- Куда же? спросилъ хозяинъ.
   -- Нужно заѣхать на почту; а потомъ заверну къ малолѣтному, къ Широкову.
   Вскорѣ по уходѣ Ивана Карловича, явился Швенкель. Алексѣй Степановичъ принялъ его довольно холодно, и хотѣлъ было уже начать проповѣдь, но камердинеръ доложилъ о пріѣздѣ графа Ивана Ѳедоровича.
   Мурзановъ поморщился, сдѣлалъ кислую мину, однако велѣлъ принять.
   Графъ вошелъ.
   Это былъ мущина средняго роста, широкоплечій, что обѣщало силу, съ черными волнистыми волосами, смуглымъ, какъ у Индѣйца, лицомъ. Глаза онъ имѣлъ черные, какъ уголь, чрезвычайно выразительные, блестящіе; бѣлки глазъ были испещрены кровавыми жилками. На лбу прорѣзались преждевременныя морщины; мѣстами сѣдина тоже говорила, что графъ пожилъ, ему нельзя было дать болѣе сорока лѣтъ.
   Графъ Иванъ Ѳедоровичъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей XIX столѣтія, которые слѣдуютъ италіянской политикѣ XVII вѣка и твердо держатся правила: "цѣль оправдываетъ средства".
   Для графа не существовало ничего завѣтнаго, ничего святаго. Деньги и наслажденія: вотъ что было его девизомъ. А какъ послѣднія рѣдко достаются въ удѣлъ человѣку, не имѣющему первыхъ, то для пріобрѣтенія денегъ изощрялся весь умъ, всѣ способности, употреблялись безъ разбора всѣ средства -- хороши они или дурны.
   Графъ не вѣрилъ ни въ человѣческое достоинство, ни въ добродѣтель; готовъ былъ на все, чтобъ добиться своей цѣли, лишь бы не попасть подъ отвѣтственность; а потому хотя онъ большею частію дѣйствовалъ рѣшительно, дерзко, нагло, но вмѣстѣ съ тѣмъ обдуманно и предусмотрительно; его трудно было, какъ говорится, поймать врасплохъ.
   Графъ хорошо говорилъ и нерѣдко бывалъ даже краснорѣчивъ, но не любилъ стѣсняться въ выраженіяхъ, и какъ въ разговорѣ, такъ равно и въ поступкахъ доходилъ до цинизма. Онъ любилъ хорошо поѣсть и былъ великій знатокъ и мастеръ кулинарнаго искусства; любилъ выпить, и пилъ много, но его никто не видывалъ пьянымъ.
   Графъ превосходно стрѣлялъ изъ пистолета, имѣлъ въ жизни двѣ дуели, и слылъ за человѣка, котораго нельзя было оскорбить безнаказанно. Первая дуель кончилась пустяками и обошлась графу дешево -- онъ былъ посаженъ только подъ арестъ; вторая имѣла исходъ съ одной стороны плачевный, съ другой -- непріятный: противникъ графа не всталъ, а побѣдитель былъ сосланъ куда-то, очень далеко; долго находился въ ссылкѣ, много терпѣлъ и наконецъ вернулся на родину, но не исправившійся, не съ раскаяніемъ, а озлобленный и ожесточенный, казалось, противъ цѣлаго человѣчества.
   Получивъ отъ отца небольшое состояніе, графъ въ скоромъ времени его проигралъ; потомъ игрой же въ карты, игрой навѣрное и разными другими низкими и отвратительными аферами, вновь нажилъ себѣ состояніе, вдесятеро большее, и называлъ его благопріобрѣтеннымъ. "Оно досталось мнѣ, говаривалъ онъ съ злою улыбкой, потомъ, слезами и кровью!" У графа была своя логика, свои убѣжденія, свои правила, свой взглядъ на вещи. "Разбери-ка хорошенько, прибавлялъ онъ въ минуты откровенности кому-нибудь изъ пріятелей, какъ нажили состояніе себѣ многіе прадѣды и дѣды тѣхъ внуковъ, которые живутъ теперь припѣваючи, и ты будешь имѣть ко мнѣ поболѣе снисхожденія, не станешь такъ сильно осуждать и упрекать меня. Иной думаетъ про себя: Вотъ я честнѣйшій, благороднѣйшій человѣкъ, могъ бы служить образцомъ нравственности".-- А посмотришь, у этой добродѣтели тысячъ двѣсти годоваго дохода, чтожь дѣлать этому обращику нравственности? идти на толкунъ, изъ кармановъ платки воровать что ли? Нѣтъ, посмотрѣлъ бы я на эту добродѣтель, когда бы ей жевать было нечего; запѣла бы другую пѣсню. Вотъ Кураевъ, напримѣръ, на этихъ дняхъ проигрался, спустилъ все до ниточки, доведенъ до отчаянія, готовъ на самоубійство и толкуетъ о добродѣтели. А еслибъ недѣлю назадъ пришелъ къ нему кто-нибудь съ просьбой о помощи, -- небось тоже вдался бы въ философію, началъ бы доказывать, что всѣмъ не поможешь, и что онъ въ этомъ дѣлѣ нисколько не виноватъ; пустился бы, пожалуй, мораль читать, сталъ бы проповѣдывать, что лѣнь и праздность мать всѣхъ пороковъ; что необходимо трудиться, работать; однимъ словомъ, что пишутъ въ прописяхъ и нравственно-сатирическихъ романахъ. Знаю я этихъ господъ моралистовъ и добродѣтельныхъ: они не кричатъ, пока ихъ не бьютъ, потому что въ чужую спину и сто палокъ залѣпить -- не больно. Пушкинъ былъ правъ, сказавъ:
   
   Кто жилъ и мыслилъ, тотъ не можетъ
   Въ душъ не презирать людей.
   
   Про другаго говорятъ: "Вотъ добрѣйшій человѣкъ!" -- Почему же, думаешь, онъ добрѣйшій? развѣ потому только, что не кусается, или потому, что по субботамъ раздаетъ нищимъ мѣдные пятаки, то-есть награждаетъ откупъ. Или кричатъ: "Слышали вы, какое несчастіе посѣтило Ивана Петровича?" -- Нѣтъ, не слыхалъ: какое-же?-- "Ахъ, какъ же онъ, бѣдный, проигрался!" -- Такъ чтожь, отвѣчаете вы, тутъ за несчастье? вѣдь сколько Иванъ Петровичъ проигралъ, ровно столько Сидоръ Карпычъ выигралъ; а это выходитъ все тоже, что при рѣшеніи уравненій: члены изъ одной части переносятся въ другую съ противными знаками. X былъ на правой сторонѣ съ плюсомъ, перешелъ на лѣвую съ минусомъ. Y же изъ количества отрицательнаго сдѣлался положительнымъ, а уравненіе, то-есть государство, отъ этого нисколько не пострадало и не измѣнилось; для него все равно, у Петра ли деньги въ карманѣ, у Сидора ли.-- "Да помилуйте, говорятъ, вѣдь у Ивана Петровича куча дѣтей; онъ ихъ разорилъ, пустилъ по міру; притомъ же Иванъ Петровичъ (это главное) привыкъ жить хорошо, ни въ чемъ себѣ не отказывать!" -- И у Сидора Карпыча, возражаете вы, тоже куча дѣтей, которыхъ онъ обогатилъ, далъ имъ, какъ говорится, дорогу, а еще неизвѣстно, чьи дѣти лучше.-- Сидоръ Карпычъ, вѣроятно, тоже будетъ жить хорошо, это еще не большая хитрость, не астрономія какая, съ деньгами всякій умѣетъ жить.-- Я знаю предсѣдателя, получающаго всего полторы тысячи и проживающаго двадцать, это дѣло потруднѣе, а вѣдь живетъ. Иванъ же Петровичъ попривыкнетъ къ бѣдности, что, въ нѣкоторомъ родѣ, будетъ геройствомъ. Но съ вами не соглашаются, считаютъ васъ оригиналомъ и находятъ, что вы порете вздоръ, и чтобъ окончательно поразить васъ, прибавляютъ: "Вѣдь Сидоръ Карпычъ выигралъ навѣрняка, а не на счастье." -- А что сказали бы про полководца, который вздумалъ бы давать сраженія на-счастье, про купца, задумавшаго на-счастье торговать, про откупщика, взявшаго откупъ на авось, про жреца Ѳемиды, рѣшающаго дѣла съ завязанными глазами? Игра -- своего рода война, торговля, откупъ... Кто хитрѣе, предусмотрительнѣе, рѣшительнѣе, предпріимчивѣе, тотъ и выиграетъ. Говорятъ также, что игроку деньги достаются легко. Опять вздоръ! Нѣтъ занятія труднѣе и опаснѣе игры. Игрокъ -- тотъ же морякъ, безпрестанно долженъ бороться съ препятствіями, съ бурями, того и гляди, что попадетъ въ водоворотъ, наткнется на подводную скалу или сядетъ на мель. Притомъ, сколько нужно имѣть терпѣнія, энергіи, отваги, политики, хладнокровія, не говорю уже объ искусствѣ, соображеніи и разсчетѣ. Иной въ одну ночь посѣдѣетъ; стало-быть не легко.
   Непонятны иногда кажутся съ перваго взгляда противорѣчія въ человѣческой природѣ. Чего, казалось бы, должны были ожидать крестьяне такого помѣщика, каковъ былъ графъ? угнетенія, нищеты, разоренія... А на повѣрку выходило противное: крестьяне графа благоденствовали, всѣ они единогласно говорили про него: "отца роднаго не надо, мы у него все равно, какъ у Христа за пазухой живемъ", и не лгали. А между тѣмъ, за-частую у помѣщиковъ добрыхъ, и даже образованныхъ, крестьяне разорены, ходятъ по міру. Почему же это? Умъ вездѣ умъ. Графъ понималъ, что его благоденствіе зависитъ отъ благосостоянія крестьянъ, ему принадлежащихъ; и потому падала ли у кого изъ нихъ лошадь, онъ давалъ лошадь; околѣвала корова, онъ покупалъ корову; случался неурожай -- снабжалъ сѣменами. Хлѣбъ свой продавалъ нѣсколькими копѣйками дешевле, но за то не изнурялъ мужиковъ дальнимъ извозомъ.
   Одни называли графа злодѣемъ, другіе, не знавшіе его хорошо -- оригиналомъ, третьи -- умнѣйшимъ мошенникомъ. Послѣднее опредѣленіе было едва ли не самое вѣрное.
   Впрочемъ, графъ былъ отчасти и оригиналъ. Воротясь изъ дальняго странствованія то-есть изъ ссылки, онъ отдалъ повару, возвратившемуся изъ ученья, слѣдующій приказъ:
   -- Тебѣ, любезный, позволяется меня обкрадывать или обсчитывать, это все равно. Ежели говядина продается по семи копѣекъ, пиши въ счетѣ десять, и въ скобкахъ прибавь: "на вырѣзъ"; возьмешь двадцать фунтовъ, означь этотъ вѣсъ двойной цифрой, все это позволяю; но если ты осмѣлишься подать дурную говядину, дохлую, то-есть худую курицу, полежавшую зелень, не животрепещущую, а сонную рыбу; если блюдо будетъ подано на девятерыхъ, когда за столомъ сидитъ десятеро или въ обрѣзъ; однимъ словомъ, ежели ты заставишь меня краснѣть, то берегись! Еще одно замѣчаніе: самый лучшій человѣкъ на свѣтѣ для меня -- я самъ, и потому столъ долженъ быть всегда одинаковъ; понимаешь?-- "Слушаю-съ", отвѣчалъ поваръ. И дѣйствительно слушалъ: приказанія графа всѣ исполнялись въ точности.
   Кучеру была прочтена лекція въ этомъ же родѣ.
   -- Я, любезный, не знаю, сколько нужно давать лошадямъ овса и сѣна, но знаю, что онѣ должны быть сыты; пусть ѣдятъ хоть по четверти въ задачу, слышишь?
   -- Слушаю-съ, отвѣчалъ кучеръ,-- вѣстимо, коли лошадь будешь хорошо кормить, такъ и сыта будетъ, безъ корму что ужь за конь!
   Камердинеръ и остальная прислуга тоже получили, хотя краткія, но энергическія наставленія.
   Должно также замѣтить, что вся прислуга графа, получая хорошее жалованье и превосходно содержимая, не смотря на строгость и взыскательность, любила его и готова была за него въ огонь и въ воду; а это много способствовало тому, что всѣ дѣла совершавшіяся въ домѣ графа Ивана Ѳедоровича, были шиты и крыты.
   Графъ вошелъ въ кабинетъ Мурзанова.
   -- Я слышалъ, началъ хозяинъ, послѣ обоюдныхъ привѣтствій и рукожатій, -- что вамъ графъ, не посчастливилось третьяго дня на вечерѣ у Зѣваева?
   -- Да, отвѣчалъ графъ:-- не всѣ такъ счастливы, какъ вы, любезный Алексѣй Степановичъ.
   -- Не говорите, прервалъ хозяинъ: -- и я вчера въ свою очередь поплатился; Хруновичъ взялъ шестьдесятъ тысячъ.
   -- Это удивительно! сказалъ графъ, пожимая плечами: -- не то удивительно, что Хруновичъ сорвалъ шестьдесятъ тысячъ, а что вы, зная его игру, допустили до такой цифры. Стало-быть справедлива пословица: "на всякаго мудреца бываетъ простота".
   -- Пословицу эту можно, кажется, безъ ошибки примѣнить скорѣе къ вамъ, графъ.
   -- Помилуйте, куда мнѣ за вами тянуться, я и въ ученики не гожусь.
   -- Не думаю, графъ, но, признаюсь, тоже удивляюсь, какъ вы могли проиграть Зѣваеву, этой разноглазой воронѣ.
   -- Вотъ подите! прикидывается дуракомъ, олухомъ царя небеснаго, а на повѣрку выходитъ бестія первой руки. Посадилъ противъ меня метать какого-то хромоногаго аспида, Арича по фамиліи, величайшаго, какъ я узналъ послѣ, мошенника и шулера. И на какую штуку, думаете, поддѣла меня эта гадина?
   -- Не знаю и понять не могу, но очень любопытно бы услышать. Всѣ штуки, кажется, вамъ хорошо знакомы; вы, слава Богу, не новичокъ на зеленомъ полѣ, ратовали довольно.
   -- На самую глупѣйшую. Во время метки онъ замѣтилъ ногтемъ уголъ одной карты; я это видѣлъ и не сказалъ ни слова; какая, думаю, надобность дѣлать мнѣ замѣчанія; для меня же лучше, если карта знакома; вѣдь передернуть противъ меня нельзя, по крайней мѣрѣ, полагаю, очень трудно. Аричь продолжалъ метать, перевѣса ни на чьей сторонѣ не было, безпрестанно перемѣнялъ карты, то одну колоду, то другую, то третью; добрался наконецъ и до той, гдѣ была замѣчена карта, -- тузъ; прокинулъ абцугъ, другой, третій, хотѣлъ положить четвертый, и сдвинулъ уже немного седьмую карту; глядь: подъ ней мѣченый тузъ, то-есть падаетъ налѣво. "Атанде", говорю. Хромоногая шельма остановился, хотя имѣлъ полное право докинуть абцугъ, потому что карта была уже затянута. "Ва-банкъ!" говорю. Зѣваевъ сидѣлъ тутъ же, хотя и не принималъ будто бы участія въ игрѣ.-- "Не много ли? говоритъ: -- вѣдь въ банкѣ пятьдесятъ тысячъ." -- Ничего, отвѣчаю -- стерпимъ. Вынулъ всѣ свои билеты да и бухъ на туза. Аричь положилъ направо темную, а налѣво вскрылъ туза. Я разумѣется обрадовался и хотѣлъ попросить о присылкѣ, какъ вдругъ... можете вообразить мое положеніе, и на правой сторонѣ оказался тузъ же. Я сейчасъ смекнулъ въ чемъ дѣло, но помочь горю ужь не чѣмъ, и я, волей-неволей, двадцать пять тысячъ отдалъ, а остальныя спустилъ, потому что былъ, понимаете, разстроенъ, взбѣшонъ, горячился; однимъ словомъ, игралъ какъ сапожникъ.
   -- Жаль мнѣ васъ, графъ, сердечно жаль, сказалъ Мурзановъ, выслушавъ исторію проигрыша; но штука такъ забавна, что трудно удержаться отъ смѣха.
   -- И смѣйтесь, пожалуста, безъ церемоніи, прервалъ графъ, -- а жалѣть обо мнѣ, право, не для чего.
   -- Вотъ насъ, началъ говорить Мурзановъ съ озабоченнымъ видомъ, -- такъ больше всего донимаютъ казенные.
   -- Какіе казенные?
   -- Наивный вопросъ съ вашей стороны: точно не понимаете; разумѣется казначеи, коммиссіонеры, ремонтеры, и имъ подобные. Проиграется ракалія да послѣ и оретъ: "Я погибнуть долженъ, подъ судъ пойду, у меня деньги были казенныя".-- Что прикажете дѣлать съ такими господами?
   -- Этотъ вопросъ ужь для васъ наивенъ, замѣтилъ графъ въ свою очередь.-- Все дѣло состоитъ въ томъ, что надо стараться вникнуть только въ характеръ проигравшагося, -- это самое главное. Ежели человѣкъ благородный, совѣсть въ немъ есть, да въ добавокъ еще горячъ, то бояться нечего; такой молодецъ или извернется какъ-нибудь, или пулю въ лобъ себѣ влѣпитъ, а на гадости не пойдетъ. Если же подлецъ, характера хладнокровнаго, разсудительнаго, то не мудрено, полѣзетъ съ жалобой, и съ такимъ надо идти на сдѣлку, т. е. помириться на половинѣ напримѣръ, или, если имѣетъ собственность, взять заемное письмо, а коли ужь и на это нейдетъ, да притомъ и недвижимости нѣтъ или богатыхъ родственниковъ близкихъ нѣтъ, такъ остается послѣднее средство, швырнуть деньгами въ рыло, да въ шею, въ шею, чтобы впередъ не надувалъ порядочныхъ людей.
   -- Вы правы, графъ; всѣ ваши замѣчанія вѣрны и у васъ необыкновенное соображеніе, сказалъ улыбаясь и внимательно выслушавъ Мурзановъ.
   -- Необыкновеннаго соображенія тутъ нѣтъ, а есть небольшое знаніе сердца человѣческаго. На иного, вы это сами знаете, и оплеухи не оказываютъ дѣйствія, а на другаго одно слово дѣйствуетъ не хуже пули. На эту тему много происшествій разыгрывалось: разскажу вамъ два изъ нихъ. Знавали, чай, артиллерійскаго полковника Павловича, а не знавали, такъ вѣрно слышали объ немъ: удалая башка была! и силку имѣлъ, да какъ впрочемъ и не имѣть: двухъ аршинъ двѣнадцати вершковъ росту былъ, да косая сажень въ плечахъ.
   "И у тебя безъ малаго сажень будетъ", подумалъ хозяинъ, посмотрѣвъ на разкащика.
   -- Павловичъ металъ однажды, продолжалъ графъ, на Липецкихъ водахъ штосъ; тамъ прежде большія игры составлялись, -- а кто-то изъ неучаствовавшихъ въ игрѣ и скажи: "Вы, полковникъ, сейчасъ передернули", вѣдь охота подумаешь соваться, гдѣ не спрашиваютъ. Павловичъ кончилъ талію, прехладнокровно подошелъ къ коментатору, взялъ его за шиворотъ и говоритъ: "Я тридцать лѣтъ передергиваю, но не люблю, чтобъ не играющіе мнѣ это замѣчали", да какъ рѣзнетъ, такъ мой малый какъ снопъ и слетѣлъ.
   -- Что жь, были какія-нибудь послѣдствія? спросилъ Алексѣй Степановичъ.
   -- Какъ же, минутъ черезъ пять не больше, лѣвая скула вздулась, какъ подушка, и глазъ затянуло; но всего забавнѣе, въ этомъ происшествіи то, что всѣ нашли Павловича правымъ, говорили, что онъ вступился за свою честь, а получившаго оплеуху обвинили. Въ другой разъ, тотъ же Павловичъ обыгралъ одного ремонтера, Лавина,-- молодой, славный малый былъ; послѣ игры, когда дѣло подошло къ разсчету, ремонтеръ и говоритъ: "Вы поступили со мной безчестно, обыграли на вѣрное и должны стрѣляться". А Павловичъ прехладнокровно ему въ отвѣтъ: "Нѣтъ, ужь вы меня извините, я стрѣляюсь только съ людьми благородными, а вы лучше кого-нибудь попросите за себя со мной драться, вотъ хоть моего повара; онъ, правда, иногда и обсчитываетъ меня, но на чужія деньги, я увѣренъ, играть не станетъ". Чтожь вы думаете? слова эти такъ поразили моего малаго -- общество же было большое, -- что онъ поблѣднѣлъ какъ полотно, вынулъ деньги, положилъ ихъ на столъ, и уѣхалъ; а на другой день слышимъ, что Лавинъ приказалъ долго жить, то-есть застрѣлился. Вотъ оно какъ бываетъ! докончилъ графъ.
   -- Это происшествіе, сказалъ Мурзановъ, очень назидательно.
   -- Взгляните на эту вещицу, Алексѣй Степановичъ, и оцѣните ее, сказалъ графъ, вдругъ перемѣнивъ разговоръ и развязывая салфетку; -- она, надо замѣтить, наслѣдственная въ нашемъ роду, отъ отца къ старшему сыну переходитъ, что называется завѣтная.
   -- Такіе предметы, сказалъ Мурзановъ послѣ тщательнаго осмотра поданной ему вещи, -- не имѣютъ цѣны; они безцѣнны или, правильнѣе, слишкомъ многоцѣнны. Но если вы желаете знать цѣну золота, жемчуга и каменьевъ, то приблизительно, я думаю, ихъ будетъ тысячъ на десять, можетъ и болѣе.
   -- Я самъ такъ полагалъ, подтвердилъ графъ, вечеромъ завтра я къ вамъ заверну; выигрывайте въ десяти тысячахъ...
   Находившійся во время этого разговора Швенкель, перекрещенецъ изъ жидовъ, что можно было замѣтить по его акценту трижды перекрестился. Алексѣй Степановичъ принялъ серіозную мину, наморщился и, послѣ продолжительной паузы, проговорилъ:
   -- Нѣтъ, графъ, это ужь черезчуръ; всему есть мѣра и границы. Я, конечно, и самъ человѣкъ безъ предубѣжденій; но на этотъ разъ вы меня извините, не могу, рѣшительно не могу.
   У графа засверкали глаза.
   -- Отчего же? спросилъ онъ.
   -- Потому не могу, что это не въ моихъ правилахъ, противъ нравственности, противно моей совѣсти.
   Графъ разразился злобнымъ смѣхомъ.
   -- Противъ совѣсти, противъ нравственности, говорите вы?
   -- Да, именно противъ совѣсти и противъ моихъ правилъ.
   -- Что мы съ вами, въ гулючки что ли играемъ, почтеннѣйшій и любезнѣйшій Алексѣй Степановичъ? Намъ кажется дурачить и морочить другъ друга не приходится, никакой надобности не предстоитъ въ этомъ; для этого у насъ съ вами есть много ословъ, малолѣтныхъ и стариковъ, выжившихъ изъ памяти и разсудка. Воронъ ворону глазъ не выклевываетъ.
   -- Какъ вамъ угодно, возразилъ хозяинъ, нѣсколько обиженный такою откровенностью:-- у всякаго свои понятія о чести, благородствѣ и нравственности.
   -- Ваши, напримѣръ, какія же? спросилъ графъ, закусивъ нижнюю губу, что дѣлывалъ когда имъ начинало овладѣвать бѣшенство.
   -- Несогласныя съ вашими, графъ, за что я усердно благодарю Бога.
   -- Онъ вѣроятно васъ и милуетъ за это, то-есть, за ваши добродѣтели, хотѣлъ я сказать; вѣрно слезы ограбленныхъ вами сиротъ, отцовъ и матерей доходятъ до Всевышняго, произнесъ графъ, уже окончательно взбѣшенный:-- или, можетъ-быть, вы принимаете себя за Адама и надѣетесь, что за ваши добрыя дѣла будутъ отвѣчать потомки, какъ и за него. Не забудьте только, что у васъ ихъ нѣтъ, не отыщете я думаю и Евы, потому что изъ вашихъ реберъ... (Было уже замѣчено, что графъ не стѣснялся въ выраженіяхъ).
   -- Не забудьте, графъ, также, что вы находитесь у меня въ домѣ, гдѣ есть человѣкъ тридцать кучеровъ и лакеевъ, проговорилъ Мурзановъ дрожащимъ отъ злобы голосомъ, -- не забудьте этого...
   -- Знаю, прервалъ графъ, расправляя свои плеча,-- знаю, что я у васъ въ домѣ, въ противномъ случаѣ имѣлъ бы дѣло съ вашей личностію!
   Мурзановъ подошелъ къ стѣнѣ и дернулъ шнурокъ отъ колокольчика.
   -- Мы съ вами Алексѣй Степанычъ, гдѣ-нибудь еще столкнемся, проговорилъ графъ, выходя изъ кабинета.
   Вбѣжалъ камердинеръ.
   -- Для графа, сказалъ ему Алексѣй Степановичъ, меня никогда нѣтъ дома. Слышишь.
   -- Слушаю-съ, отвѣчалъ камердинеръ и удалился, чтобъ передать приказаніе швейцару.
   Алексѣй Степановичъ долго ходилъ по кабинету мѣрными шагами, долго не могъ успокоиться.-- Пускай послѣ этого каждаго каналью къ себѣ въ домъ, говорилъ Мурзановъ: -- кажется и графъ, а подобнаго разбойника во всей вселенной не скоро отыщешь, христопродавецъ! Іуда! Профершпилился и думаетъ подняться на аферы...
   "Вотъ мошенникъ-то! думалъ въ то же самое время графъ про Мурзанова. Пустилъ полъ-Москвы по міру; грабитъ встрѣчнаго и поперечнаго, а толкуетъ о совѣсти, о нравственности; повѣсить мало, а туда же съ проповѣдями..."
   "Нечего сказать, хороши! разсуждалъ про себя Швенкель, бывшій свидѣтелемъ этой сцены. Обоимъ разомъ и въ Сибири мѣсто не скоро найдешь, а послушай со стороны, въ самомъ дѣлѣ за святаго примешь!" Швенкель на этотъ разъ забылъ, что его и самого слѣдовало бы повѣсить.
   -- До свиданья, сурово произнесъ, все еще не пришедшій въ себя Мурзановъ: -- нынче для праздника и въ церковь не попалъ.
   Швенкель взялъ шляпу, думая: "ишь какой богомольный! лучше бы ты мнѣ денегъ далъ".
   Однако Мурзановъ денегъ не далъ, даже и не подумалъ дать; онъ еще не забылъ проигранныхъ Хруновичу шестидесяти тысячъ.
   Въ этотъ же день, часу въ седьмомъ вечера, въ кабинетъ Мурзанова вошелъ Андрей Андреевичъ Миловъ, хотя хозяина не было дома, и постучался въ потаенную дверь.
   -- Кто? послышался голосъ Ивана Спиридоновича.
   -- Я, отозвался Андрей Андреевичъ, и былъ тотчасъ же впущенъ.
   Черезъ пятьдесятъ минутъ Миловъ вышелъ изъ мастерской въ сопровожденіи Ивана Спиридоновича, которому доканчивалъ рѣчь: -- такъ вы на всякій случай приготовьте тринадцать, и нумерки карандашомъ поставьте 1, 2, 3, 4, 5 и т. д. Оно хоть этого и ненужно, а все, знаете, лучше.
   -- Хорошо, хорошо, понимаю, будетъ готово, хитрость не велика! отвѣчалъ Иванъ
   Спиридоновичъ и, проводивъ гостя до дверей кабинета, скрылся опять въ свою мастерскую.
   На другой день поутру, въ кабинетѣ Мурзанова собралось обычное общество. Позднѣе всѣхъ явился Андрей Андреевичъ; по глазамъ его видно было, что онъ не выспался.
   -- Гдѣ былъ вчера? спросилъ хозяинъ: -- вѣрно опять кутилъ?
   -- Попалъ къ графу Ивану Ѳедоровичу, а у него вечеринка была.
   -- Хороши вечера! произнесъ сквозь зубы и съ сардоническою улыбкой Алексѣй Степановичъ: -- вечера, гдѣ собирается разная трактирная сволочь пьянствовать.
   -- Цыгане были, сказалъ немного оконфуженный Миловъ, не слыхавшій еще о ссорѣ.
   -- Ну что твой графъ? отхватывалъ чай по обыкновенію венгерку или трепака, дирижировалъ хоромъ, заливался соловьемъ?
   -- Что жь, Алексѣй Степановичъ, надо отдать справедливость, не хуже Ильи-то хоромъ управляетъ. Вчера еще была потѣха...
   -- Какая это?
   -- Сначала, извѣстно, цыгане, плясъ, шампанское, а потомъ какъ поубрались всѣ, остались свои, начали купца обыгрывать.
   -- Какого еще купца тамъ отыскали?
   -- Кустоломовъ, чаями торгуетъ, богачъ!..
   -- Да онъ ни во что не играетъ, замѣтилъ Иванъ Карловичъ: -- развѣ въ бабки или въ свайку.
   -- И то, говоритъ, игрывалъ, когда мальчишкой еще былъ, добавилъ, засмѣявшись, Андрей Андреевичъ.
   -- Какъ же вы его обыгрывали, если онъ не играетъ? спросилъ удивленный Мурзановъ: -- въ плевки, что ли? Разкажи пожалуста: это должно-быть очень интересно и поучительно.
   -- Повадился этотъ купчина, изволите видѣть, началъ Миловъ, къ графу частенько,-- онъ у него какъ-то пару лошадей купилъ; то завтракать пріѣдетъ, то обѣдать, то на вечеръ явится. Графъ ничего, молчитъ да попиваетъ; а борода и радъ, что въ сіятельную компанію попалъ, на благодѣтелей наткнулся; любитъ, значитъ, на шарамыгу поѣсть и попить. Продолжалась эта канитель мѣсяца два, не дается птица въ руки, "не играю" да и только, хоть ты что хочешь! надоѣлъ что ли онъ ужь больно графу, или другое, только вчера графъ и говоритъ Аричу: "съ купцомъ надо порѣшить".
   -- Да когда же графъ съ Аричемъ успѣлъ сойдтись? не больше пяти дней или недѣли Аричъ обыгралъ его у Зѣваева до копѣйки, сказалъ Мурзановъ.
   -- Въ тотъ же вечеръ снюхались; соколъ сокола по полету видитъ; теперь такіе друзья, что и водой не разольешь, въ августѣ вмѣстѣ въ Нижній хотятъ ѣхать. "Одному, говоритъ Аричъ, не ловко, а съ вами мы тамъ дѣла важныя во время ярмонки обработаемъ; къ тому же вы и авторитетъ имѣете:-- графъ." -- "Мы съ тобой, говоритъ графъ, прихватимъ еще Сулаева, у него регалій пятнадцать навѣшано, адъютантомъ у кого-то былъ: тоже авторитетъ".
   -- Ну, продолжай! сказалъ Алексѣй Степановичъ, -- что жь купецъ?
   -- Вотъ и говоритъ графъ: -- съ купцомъ надо порѣшить!-- Я ужь и маклера изъ уѣзда припасъ.-- Что жь, кукульвайчику что ли задать?" спрашиваетъ Аричъ.-- "Извѣстно, отвѣчаетъ графъ, съ нимъ иначе дѣлать нечего, хитростью не возьмешь".
   -- Экія дѣла, экія дѣла творятъ! произнесъ Алексѣй Степановичъ голосомъ проповѣдника, покачивая тихонько головой съ правой стороны на лѣвую и съ лѣвой на правую.
   "Хорошъ и ты сахаръ! подумалъ Швенкель, взглянувъ на Мурзанова: въ два года трое отъ тебя съ ума сошли, двое застрѣлились и одинъ зарѣзался; а о томъ, сколько пустилъ съ сумой, и говорить нечего..."
   -- Ну, продолжай, Андрей Андреевичъ, продолжай!
   -- Вотъ-съ, какъ арава-то посвалила, разъѣхались, остались только свои, то-есть графъ, Аричь, я и купецъ,-- пошла опять попойка. Хлопаетъ борода, стаканъ за стаканомъ, здоровенный такой, ни какъ не споишь: на что графъ, и тотъ раскраснѣлся. Только видитъ Аричъ, что это въ долгій ящикъ пойдетъ, взялъ да дурману купчинѣ и поддалъ; какъ тотъ хватилъ, -- глядимъ, минутъ черезъ пять и ошалѣлъ; хлопаетъ глазами словно филинъ, а ничего не понимаетъ, что кругомъ его дѣлается. Разложили мы сейчасъ зеленый столъ, исписали его мѣломъ, итогъ подвели, картъ ломаныхъ набросала; ждемъ, что будетъ. Аричъ тотчасъ къ купцу въ карманъ, вытащилъ бумажникъ, опросталъ его отъ излишней тягости и назадъ положилъ. Ну, тутъ, разумѣется, дѣлежъ пошла.
   -- Сколько жь тебѣ дали? спросилъ Мурзановъ.
   -- Я вѣдь, Алексѣй Степановичъ, тутъ постороннее лицо былъ, однако три сотенки получилъ. Часа этакъ, знать, черезъ три очнулся мой тетеревъ, и то ужь какъ ушата два на голову ему холодной воды вылили; смотритъ вытараща бѣльмы, а въ толкъ ничего не возьметъ.-- Что жь, говоритъ графъ, подпишешь ты, Сидоръ Коновичъ, заемное письмо или не подпишешь?-- А тутъ, понимаете, ужь маклеръ готовъ, изъ какого-то городишка привезли съ книгой, и въ книгѣ мѣсто оставлено, чтобъ, значитъ, заднимъ числомъ написать: извѣстно вамъ, какъ эти дѣла дѣлаются. Очнулся купецъ: -- Какой говоритъ вексель? да хвать за бумажникъ, глядитъ: пусто... Эти депозитные, кредитные, ломбардные, все улетѣло... "Да это, кричитъ, разбой! грабежъ! я сейчасъ къ военному генералъ-губернатору поѣду.-- Видно нѣмецкой штуки захотѣлъ попробовать? что такъ разорался, говоритъ Аричь." А надо вамъ замѣтить, что вечеромъ, во время кутежа, графъ разказывалъ, какъ одинъ Нѣмецъ хотѣлъ его надуть. Предложилъ батистовую фабрику завести пополамъ, графъ согласился, далъ денегъ; только фабрика не пошла; Нѣмецъ хотѣлъ было съ остальными деньгами тягу дать, дѣло было въ деревнѣ графской, а графъ, его захвативъ, велѣлъ Нѣмцу три зуба выдернуть, раздѣть донага, выпачкать дегтемъ, обвалять въ пуху и выпроводить на большую дорогу. "Ступай дескать съ Богомъ по морозцу." Аричь-то къ этому анекдоту и сказалъ Кустоломову, который очень смѣялся надъ Нѣмцемъ: -- видно нѣмецкой штуки захотѣлъ.-- "Чѣмъ ѣхать къ генералъ-губернатору, закричалъ графъ, засверкавъ глазами, я вотъ его лучше посвоему угощу. Ишь, какой! проигралъ, не хочетъ платить и ругается; я жь тебя выучу! Эй! кто тамъ?" Явилось трое молодцовъ, вершковъ по одиннадцати ростомъ. "Стащите-ка, говоритъ, вотъ эту мочалку въ денникъ къ бурому жеребцу, если что случится -- не наша вина, -- сказать, что самъ вошелъ въ денникъ, а въ животѣ и смерти Богъ воленъ." -- А къ бурому жеребцу, надо вамъ замѣтить, подступу нѣтъ, бьетъ задомъ и передомъ и кусается, на вилахъ даже кормъ подаютъ. Вотъ потащили раба Божьяго; упирается... струсилъ однакожь.-- Подпишу, говоритъ.-- "Ну подпишетъ, такъ пустите его." Только что выпустили, опять за свое: -- Не подпишу да и только. Разовъ пять принимались, насилу уходился: подписалъ на двадцать пять тысячъ. Какъ поотдохнулъ немного и говоритъ: -- Ну, ваше сіятельство! попарилъ ты меня хватски, важно жигнулъ, впередъ наука, не суйся въ волчье стадо, когда хвостъ овечій.-- Смотри, говоритъ графъ, у меня ни гугу, а то я тебя и въ преисподней найду, изъ земли выкопаю.-- Что ужь тутъ толковать, женѣ только не сказывай, видно что съ возу упало, пропало. Ты, ваше сіятельство, лучше на мировую давай, возьми за вексель половину, такъ сейчасъ домой отправлюсь и денежки привезу, чѣмъ ждать-то полгода. Графъ взглянулъ на Арича, а тотъ ему два пальца показываетъ.-- Изволь, отвѣчаетъ графъ, двадцать процентовъ спущу.-- Сорокъ.-- Двадцать.-- На тридцати помирились. Купецъ отправился за деньгами: я домой спать, а Аричъ съ графомъ въ Новотроицкій, потому что Кустоломовъ съ деньгами въ домъ къ графу ѣхать уже не хочетъ; пуганая ворона куста боится.
   -- Смотри, Андрей, попадешься ты когда-нибудь съ этимъ разбойникомъ-графомъ,
   -- Господа до свиданія, до вечера, сказалъ хозяинъ, взявшись за шляпу; -- нынче концертъ въ пользу бѣдныхъ.-- Иванъ Карловичъ! поѣдемте, а то опоздаемъ, ужь второй часъ.-- Не забудь, Андрей Андреевичъ, что нынче будетъ Хруновичъ.
   Миловъ поклонился.
   -- Вотъ благотворители-то! пробормоталъ Швенкель, когда Мурзановъ съ Иваномъ Карловичемъ вышли изъ кабинета.
   -- Слѣдовало бы когда-нибудь задать концертъ въ ихъ пользу, замѣтилъ Андрей Андреевичъ, обратясь къ Швенкелю и прибавилъ: -- Ѳедоръ Ивановичъ, отправимтесь куда-нибудь на счетъ обѣда похлопотать.
   -- Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ Швенкель:-- нынче здѣсь и завтракъ плохъ стали подавать.-- Нѣтъ, Алексѣй Степановичъ портится, не тотъ что прежде былъ.
   -- Извините, Ѳедоръ Ивановичъ, чѣмъ человѣкъ богаче, тѣмъ свиноватѣе: это почти аксіома, исключенія рѣдки, и Швенкель съ Андреемъ Андреевичемъ отправились обѣдать.
   

II.

Письмо отъ матери къ сыну, изъ ...ской губерніи въ Москву.

   Не могу высказать тебѣ, дружочекъ Сережа, чувствъ благодарности, которыя лежатъ у меня на сердцѣ, къ благодѣтелю нашему Ивану Семеновичу, не знаю, какъ ужь и молиться за него. Страшно подумать, что сталось-бы съ нами безъ его помощи. Тебѣ извѣстно, что покойный отецъ вашъ, дай Богъ ему царство небесное, человѣкъ добрый, благородный, честный былъ; но очень безпеченъ, и оставилъ дѣла свои слишкомъ запутанными; а тутъ еще два года неурожая, такъ что безъ Ивана Семеновича имѣніе наше 16-го числа было бы продано съ молотка: въ нынѣшнее время не только 20-ти тысячъ, и 300 рублей не скоро достанешь. Иванъ Семеновичъ, дай Богъ ему здоровья,-- въ его лѣта это главное, -- предложилъ мнѣ 20 тысячъ, хоть я навѣрное знаю, что у него болѣе капиталу не осталось ни копѣйки, кромѣ Свистуновки (правда, она не заложена.) "Про мой вѣкъ, говоритъ, будетъ: мнѣ немного надо." Ты эти деньги, Сережа, получишь отъ повѣреннаго Ивана Семеновича и внесешь въ Совѣтъ, а квитанцію вышлешь по почтѣ. Урожай нынѣшній годъ, благодаря Господа Бога, хорошъ, но цѣны на хлѣбъ низки. Сестру твою, Соню, я помолвила за Анатолія Сергѣевича Ульянова, -- помнишь, молодой человѣкъ, служитъ у губернатора чиновникомъ особыхъ порученій, который, въ послѣдній твой пріѣздъ, былъ у насъ въ Орѣховѣ на храмовомъ праздникѣ; человѣкъ онъ хотя и молодой, но солидный, съ хорошей репутаціей, большой хозяинъ, не мотъ, а ужь какъ любитъ Сонечку! И та тоже въ немъ души не слышитъ. Дай-то Богъ имъ счастіе, совѣтъ да любовь. Братъ твой Петруша учится хорошо, -- изъ первыхъ учениковъ; мнѣ это самъ директоръ говорилъ; и на экзаменахъ получилъ похвальный листъ за прилежаніе и успѣхи въ наукахъ. Только не нравится мнѣ, что Петя и спитъ и видитъ поступить въ военную службу, да еще норовитъ въ кавалерію; впрочемъ, власть Господня, отъ судьбы своей не уйдешь. Для Машеньки пріискали гувервернантку, старушку добрую и со свѣдѣніями. Маша выросла и становится прехорошенькая, ты не узнаешь. Такъ вотъ дружочекъ Сережа, нынче хлѣбца хоть и родилось, за то расходовъ явилось много. Тебѣ 500 при семъ посылаю. Отвези, пожалуста, прилагаемое при семъ письмо, а также и 2000 Варварѣ Александровнѣ, это для покупокъ къ Сонечкиной свадьбѣ. Я бы тебя этимъ и не обезпокоила, да затеряла адресъ Варвары Александровны. Сходи еще, пожалуста, слышишь: -- сходи, а не съѣзди, къ Иверской Божіей Матери, поставь ей, Заступницѣ, свѣчу въ пять рублей и отслужи молебенъ съ акаеистомъ; не полѣнись же! ты меня этимъ много утѣшишь. Свадьба назначена 24-го. Какъ грустно, мой другъ, что тебѣ нельзя этотъ радостный день провесть вмѣстѣ съ нами: какъ будто чего-то не достаетъ. Всѣ знакомые тебѣ кланяются, а сестра Соня посылаетъ письмо. Прощай; будь здоровъ и не забывай любящую тебя мать.

Лукерья Широкова.

   

Письмо отъ сестры къ брату, оттуда же.

   Поздравь меня, милый братъ Сережа, и порадуйся моему счастью. Да, я теперь слишкомъ, слишкомъ счастлива! Анатолій, женихъ мой, ты его видѣлъ, человѣкъ небогатый, у него всего 60 душъ, но онъ любитъ меня, я люблю его, -- чего же еще болѣе! Онъ знаетъ меня хорошо, мы знакомы съ ребячества; знаетъ, что я не привыкла къ роскоши и могу довольствоваться самымъ необходимымъ, а потому вполнѣ увѣренъ, что мы будемъ жить спокойно. Милый и добрый Иванъ Семеновичъ объявилъ мнѣ, -- это, Сережа, entre nous, -- что деньги, которыя онъ далъ маменькѣ для взноса въ опекунскій совѣтъ, онъ даритъ своей крестницѣ, то-есть мнѣ; но до свадьбы не велѣлъ мнѣ объ этомъ говорить маменькѣ, и хочетъ, чтобъ Осиновка, въ которой 60 душъ, и земля которой прилегаетъ къ имѣнію Анатолія, была отдана мнѣ; кажется, это согласно съ желаніемъ маменьки. Машѣ она назначаетъ Семеновку, а Орѣхово останется вамъ съ Петрушей. Я надѣюсъ, милый братъ, ты не будешь въ претензіи за эти распоряженія? Варварѣ Александровнѣ послано черезъ тебя 2000 на покупку для меня кое-какихъ вещей, которыя у насъ или очень дороги или которыхъ совсѣмъ нельзя найдти. Поторопи, пожалуста, Варвару Александровну, времени остается немного... Пріѣзжай, если можешь, къ намъ; а то безъ тебя, все чего-то будетъ не доставать. Прощай, будь здоровъ! цѣлую тебя тысячу разъ.

Сестра твоя С. Ш.

   P. S. Анатоль тебѣ кланяется, жметъ крѣпко руку и желаетъ тебя поскорѣй видѣть. Пріѣзжай, пожалуста!

-----

   Дня черезъ три послѣ полученія писемъ отъ матери и сестры, и денегъ отъ повѣреннаго, Сергѣй Петровичъ Широковъ сидѣлъ въ кабинетѣ своей небольшой квартиры, погруженный въ самыя невеселыя думы. Наканунѣ онъ былъ на вечерѣ у Алексѣя Степановича Мурзанова и проигралъ пять тысячъ. "Что мнѣ дѣлать? что мнѣ дѣлать теперь?" восклицалъ онъ по временамъ, ломая свои руки. "Занять пять тысячъ негдѣ, я ужь пробовалъ, никто не даетъ безъ залога. А нынче 14-е число и послѣ завтра продадутъ имѣнье. Боже мой, Боже мой! лишить мать, сестеръ и брата состоянія, пустить ихъ по міру! злодѣй я, злодѣй! А во всемъ виноватъ этотъ проклятый Иванъ Карловичъ; нужно было знакомить меня съ Мурзановымъ, ввести къ нему въ домъ. А какъ сначала счастливо было пошло; не умѣлъ воспользоваться: вотъ и все! третьяго дня дали пять картъ, и поставь я семпелемъ пятьсотъ рублей да не отписывай, такъ взялъ бы двѣнадцать тысячъ; а то выигралъ всего на все полторы, и тѣ вчера спустилъ съ прибавкою пяти. Впрочемъ, вчера ужасно какъ не везло: семпель дадутъ, а какъ скоро загнулъ пароли или на шесть -- убита, какъ убита. Этотъ Андрей Андреевичъ неимовѣрно счастливо мечетъ! И то сказать, что же за счастливо! Ивану Карловичу картъ, я думаю, тридцать далъ; только и тотъ понтировать не умѣетъ; тоже все отписывалъ и остался въ выигрышѣ пустяки, какихъ-нибудь тысячи четыре, -- а богатъ должно быть! да и Андрей Андреевичъ, полагаю, тоже, даромъ что свинкой глядитъ, а бумажникъ словно чемоданъ. Развѣ попросить денегъ у Ивана Карловича; онъ, кажется, ко мнѣ очень расположенъ, вѣрно не откажетъ. Дастъ или не дастъ?-- и Сергѣй Петровичъ, зажмуривъ глаза, вертѣлъ въ воздухѣ указательными пальцами и потомъ сводилъ ихъ. Пальцы не сходились.-- Не дастъ, думалъ Широковъ. И опекунскій совѣтъ съ своими экспедиторами, бухгалтерами и экспедиторскими помощниками, какъ грозный призракъ, вставалъ предъ Сергѣемъ Петровичемъ. Ему слышался, то голосъ аукціониста: "никто больше?" и вслѣдъ за этимъ, послѣдній ударъ молотка и слова: "за вами-съ"; то вопль старушки матери, то упреки сестеръ, брата и всѣхъ знакомыхъ, и Широковъ вновь погружался въ думы, одна другой мрачнѣе.-- Пулю въ лобъ, вотъ что мнѣ осталось; это единственное средство избавиться отъ всѣхъ непріятностей. Хорошо; я убью себя, а имѣнье все-таки продадутъ, и семейство останется безъ куска хлѣба. Сергѣй Петровичъ заплакалъ и бросился на колѣни передъ образомъ -- благословеніемъ своей матери, но и молитва мало принесла ему облегченія. Господи! что же мнѣ дѣлать? воскликнулъ онъ въ совершенномъ отчаяніи.
   -- Отыграться! сказалъ вошедшій въ эту минуту Иванъ Карловичъ.-- Отыграться, повторилъ онъ: -- отчаиваться никогда не должно, отчаянье смертный грѣхъ, дѣло бабье, да къ тому же нисколько и не поможетъ. Умный человѣкъ и не ребенокъ старается вывернуться изъ плохихъ обстоятельствъ, изобрѣтаетъ средства, которыми можно поправить дѣла, а не предается отчаянію. Экая важность, что проигрался! вотъ и видно, что молодо, зелено...
   
   "Вся людская мудрость -- бредъ.
   "А ученье -- ложный свѣтъ.
   "Мудрость жизни -- карты;
   "Съ ними счастье не обманъ,
   "Коль сегодня пустъ карманъ,
   "Завтра жь мы богаты...
   
   Такъ-то любезный Сергѣй Петровичъ! кто же не бывалъ въ жизни въ подобныхъ обстоятельствахъ, кто изъ играющихъ не проигрывался, да еще не такъ; скажите, кто? Я, лѣтъ пять тому назадъ, проигрался однажды, какъ говорится, въ пухъ; застрѣлиться хотѣлъ, и пистолетъ былъ ужь приготовленъ, да слава Богу, одумался вовремя. Продалъ свое тряпье, мебель, однимъ словомъ, все что было, и остался въ одномъ фракѣ, да на пятьсотъ рубликовъ за проданный хламъ, не болѣе какъ въ полчаса, въ домѣ же Алексѣя Степановича, взялъ тридцать семь тысячъ.
   Широковъ немного повеселѣлъ.
   -- Буду съ вами, Иванъ Карловичъ, откровененъ, сказалъ онъ: -- таиться передъ вами не для чего: вѣдь я проигралъ деньги, присланныя матушкой для взноса въ опекунскій совѣтъ.
   -- Ну это, конечно, непріятно, замѣтилъ Иванъ Карловичъ: -- а какъ за откровенность платятъ откровенностью, то скажу вамъ, что и я въ тотъ разъ проигралъ чужія деньги, замѣтьте: чужія, а не родной матери; и безъ твердости характера, безъ риску, и не повези счастье, меня ожидали тюрьма и позоръ, потому что, надѣюсь -- это останется между нами, потому что, заключилъ утѣшитель чуть слышнымъ голосомъ, -- деньги были казенныя.
   -- Знаете, проговорилъ Широковъ нетвердымъ, прерывающимся отъ волненія голосомъ: -- еслибъ я могъ какъ-нибудь извернуться безъ игры, гдѣ-нибудь, напримѣръ, занять, хоть за большіе проценты, это было бы, мнѣ кажется, лучше; а то карты все-таки дѣло рискованное, ну какъ...
   Широковъ не кончилъ свою рѣчь.
   -- Еслибъ я имѣлъ деньги, прервалъ Иванъ Карловичъ, -- то вѣрьте, сію же минуту вручилъ бы ихъ вамъ; но, къ моему искреннему сожалѣнію, не могу этого исполнить, не смотря на все желаніе. Не далѣе какъ нынче поутру у меня было пятнадцать тысячъ, которыя далъ одному пріятелю въ займы на мѣсяцъ; еслибъ я зналъ, что вы имѣете такую крайность, то, само собой разумѣется, выручилъ бьт лучше васъ изъ бѣды; черезъ мѣсяцъ, если хотите, деньги къ вашимъ услугамъ.
   -- Мнѣ нужно послѣ завтра, сказалъ Широковъ.
   -- Ну простите великодушно! въ такой короткій срокъ достать негдѣ. Впрочемъ вотъ что: вечеромъ я буду у Алексѣя Степановича, игра, разумѣется, тоже будетъ, и если повезетъ, тогда извольте съ удовольствіемъ, завтра же поутру получите, самъ привезу.
   Добрякъ! подумалъ Сергѣй Петровичъ и протянулъ благодѣтелю руку.
   Глупецъ! подумалъ Иванъ Карловичъ и заключилъ жертву въ свои объятія.
   -- Или въ самомъ дѣлѣ, сказалъ Сергѣй Петровичъ, нѣсколько обольщенный надеждою: -- попробовать еще счастья?
   -- Что жь, попытайте: все равно немного больше, или немного меньше; неужели насъ и сегодня обоихъ будетъ преслѣдовать несчастье? Была-не-была, рискнемъ и закаемся: рискъ, говорятъ, благородное дѣло; я часовъ въ десять за вами заверну. Впрочемъ, гдѣ вы сегодня обѣдаете? никуда не отозваны?
   -- Нѣтъ никуда.
   -- И прекрасно! поѣдемте-ка въ Новотроицкій, хорошенько поѣдимъ, выпьемъ бутылочку шампанскаго, такъ хандра-то, можетъ-быть, съ васъ и соскочитъ.
   Пріятели поѣхали.
   Часу въ десятомъ вечера къ Мурзанову съѣхалась публика. Пожаловалъ и князь Голѣевъ, и Самбулаевъ, и Иванъ Карловичъ (это впрочемъ была, какъ читатель уже видѣлъ, домашняя птица) съ Широковымъ. Прибылъ и Передряговъ, съ просьбой выручить его изъ бѣды, дать въ займы шестьдесятъ тысячъ. Явилось и еще много другихъ любителей сильныхъ ощущеній.
   Домъ былъ великолѣпно освѣщенъ, но съ улицы этого замѣтно не было, потому что окна тщательно были закрыты ставнями и сторами. Швейцару отданъ былъ списокъ гостей, которыхъ принимать и которымъ отказывать.
   Столы въ залѣ были раскинуты; въ одномъ углу, для большаго удобства, нѣсколько столовъ были сдвинуты вмѣстѣ, тутъ предсѣдательствовалъ Андрей Андреевичъ и металъ банкъ. (Миловъ не любилъ терять даромъ драгоцѣнное время.)
   Въ буфетѣ, смежномъ съ залой (Андрей Андреевичъ называлъ буфетъ комнатой горячительной, возбуждающей, а игорную залу -- прохладительной), разставлены были дорогіе, рѣдкіе фрукты, завертывалось во льду шампанское, подогрѣвался лафитъ; Французъ-поваръ хлопоталъ на кухнѣ о кушаньѣ. Ничего не было забыто; и немудрено: хозяинъ былъ такой гостепріимный!
   Игра началась, но не крупная, не большая, то-есть не большая для Алексѣя Степановича, а въ сущности и не малая, потому что князь черезъ полчаса не досчитывался десяти тысячъ ремонтной суммы; Широковъ тоже успѣлъ спустить тысячи три.
   Ждали Хруновича. Онъ явился часовъ въ одиннадцать.
   -- Я думалъ, что вы не будете, сказалъ Мурзановъ, протягивая гостю руку.
   -- По-нашему, по-питерски, еще не поздно, отвѣчалъ гость, и послѣ краткаго и незначащаго разговора спросилъ:
   -- Что жь, Алексѣй Степановичъ, бьете или нѣтъ на сто двадцать?
   -- Слишкомъ кушъ великъ, Михайло Михайловичъ, поставьте поменьше.
   -- Меньше ни одной копѣйки не поставлю.
   -- А какъ великъ? вмѣшался Андрей Андреевичъ, какъ-будто не слыхавъ.
   -- Развѣ въ долю хочешь? спросилъ Мурзановъ, пытливо смотря на Милова.
   -- Отчего же и не такъ; но все-таки желаю знать прежде, великъ ли кушъ?
   -- Отъ шестидесяти на сто двадцать, отвѣчалъ Хруновичъ, всматриваясь пристально въ Милова, и обратясь къ хозяину тихонько спросилъ: что это за чудакъ? я его прежде у васъ, кажется, не встрѣчалъ.
   -- Изъ пріѣзжихъ, степнякъ, шепнулъ Алексѣй Степановичъ: -- я съ нимъ и самъ знакомъ только съ прошлой зимы; а денежки водятся.
   Но Хруновичъ былъ травленый волкъ, и словамъ Мурзанова повѣрилъ не вполнѣ.
   -- Ну что жь, идете въ долю?
   -- Въ третью часть такъ и быть иду, была не была, куда кривая не вывезетъ, произнесъ Андрей Андреевичъ, нѣсколько подумавши, и успѣлъ въ это время сдѣлать вольтъ.
   -- Хорошо, сказалъ Мурзановъ: -- а лучше кабы въ половину.
   -- Нѣтъ въ половину не пойду, не рука,-- вчера спустилъ много.
   Хруновичъ подошелъ къ столу. Играющіе дали ему мѣсто, какъ первенствующему; а Миловъ, обратясь къ остальнымъ понтерамъ, сказалъ:
   -- Господа! позвольте васъ просить эту талію повременить немного, не ставить, потому что карта слишкомъ велика, пожалуй собьешься, да талію фосъ сдѣлаешь.
   Всѣ согласились безпрекословно, кромѣ одного почтеннаго отца семейства, проигрывавшаго послѣднюю деревню.
   -- Отчего же это не понтировать? возразилъ онъ: -- кажется, деньги у насъ не собственнаго изобрѣтенія, а тоже государственныя.
   -- Въ такомъ случаѣ я бастую, сказалъ Андрей Андреевичъ, -- и мечу противъ одного Михайла Михайловича.
   Всѣ озлобились противъ отца семейства и разомъ заговорили: -- Вотъ еще важность какая, не можете подождать двухъ минутъ, еще успѣете проиграться.
   Дѣлать было нечего, почтенный мужъ согласился.
   Ратоборцевъ окружили со всѣхъ сторонъ, какъ окружаютъ англійскихъ пѣтуховъ, посаженныхъ въ ширмы для боя.
   Всѣ удвоили вниманіе; кто протиралъ очки, кто глаза; малорослые вытягивались, ставъ на цыпочкахъ.
   Войдя въ залы клуба, почти безошибочно можно знать, гдѣ идетъ большая игра: тамъ всегда находится куча зрителей, по большей части не участвующихъ въ игрѣ.
   Что влечетъ ихъ? Какія пружины ими двигаютъ? спрашивалъ я себя часто: -- вѣдь денегъ имъ не дадутъ, они не въ долѣ, а игра сама по себѣ, напримѣръ хоть палки, вовсе не занимательна, игра не хитрая, не коммерческая, не требующая размышленій, соображенія, памяти. Видно человѣкъ устроенъ такъ, что его затрогиваетъ и интересуетъ все чрезвычайное, выходящее изъ обыкновеннаго ряда вещей, -- будь оно глупо или умно. Или въ немъ дѣйствительно находится злой, враждебный духъ, который ищетъ себѣ пищи, алчетъ насладиться злополучіемъ другаго. Посмотрите, съ какою радостью многіе изъ смертныхъ торопятся сообщить какую-нибудь непріятную новость. Всѣхъ людей можно раздѣлить въ этомъ отношеніи на три категоріи: a) на любящихъ вообще новости (эта корпорація самая многочисленная), b) на охотниковъ сообщать непріятныя новости (здѣсь исключенія рѣдки), и c) на любителей разсказать пріятную новость (этихъ меньше двухъ первыхъ классовъ, и притомъ еще многіе изъ этой послѣдней категоріи охотники до сочиненій: это конечно для красоты слога). "Слышали вы, говоритъ, положимъ, хоть Петръ Николаевичъ: -- слышали, что Софронъ Макаровичъ умираетъ? Вчера ужь масломъ соборовали. Плохо бѣдняку, куча дѣтей и больная жена!" Или; "Скажите, какое несчастіе постигло Кузьму Ивановича! у него все гумно сгорѣло, ни единаго снопа не успѣли спасти; а у Марьи
   Карловны старшаго сына отдали въ солдаты, что въ корпусѣ былъ. Разкащикъ вовсе не золъ, и вовсе никакого участія не принимаетъ въ пострадавшихъ, не рѣдко даже и въ глаза ихъ не видывалъ; а такъ, ему это просто доставляетъ удовольствіе, пріятно, въ нѣкоторомъ родѣ, разсказать новость и притомъ новость поражающую. Да. именно въ человѣкѣ бываетъ злой духъ!..
   Мнѣ случилось однажды въ половодье проѣзжать по Каменному Мосту въ Москвѣ. Народу, когда идетъ ледъ, всегда около рѣки много, но на этотъ разъ стеченіе публики было необычайное. "Что бы это значило?" подумалъ я, пробираясь къ барьеру. Причина объяснилась скоро. Отъ Крымскаго Брода несло огромную льдину, на которой находилось четыре человѣка, какъ послѣ узнали, ледоколовъ. Положеніе незавидное! Несчастныхъ тащило къ Каменному Мосту, и имъ предстояло два выхода: или льдина пройдетъ въ ворота, и тогда люди могутъ быть съ нея сняты, потому что по другую сторону моста рѣка отъ льда довольно очистилась, и по ней разъѣзжали лодки, владѣльцы которыхъ въ это время занимаются обыкновенно ловлей бревенъ, несущихся по водѣ; или: икра ударится въ быкъ, разлетится на сотни осколковъ, и тогда спасеніе едва ли было бы возможно. Разстояніе уменьшалось и уменьшалось, а какъ теченіе къ мосту усиливалось, то льдина неслась быстрѣй и быстрѣй; находившіеся на ней стояли на колѣняхъ и молились; но ни одинъ изъ четверыхъ не предавался, повидимому, отчаянію. Когда льдина была недалеко уже отъ моста, то у всѣхъ зрителей захватило дыханіе; воцарилась тишина; всѣ сняли шапки, начали креститься и творить молитвы, кто мысленно, кто вслухъ. Зацѣпившись угломъ за бью, икра перевернулась, проскочила сквозь ворота, и выплывъ на другую сторону невредимая, понеслась тихо и плавно по рѣкѣ. Подъѣхавшіе рыбаки сняли несчастныхъ, и народъ, перекрестившись вздохнулъ свободно. Но я убѣжденъ, что въ числѣ зрителей были и такіе, которые желали бы посмотрѣть на катастрофу другаго рода, чтобъ потомъ тоже перекреститься и въ утѣшеніе себѣ прибавить: "что жь, вѣдь мы не виноваты въ этомъ!" Таковъ человѣкъ!
   Въ другой разъ мнѣ пришлось быть свидѣтелемъ страшной, потрясающей сцены, и хотя это было давно, но она, глубоко врѣзавшись въ мою память, живо представляется по временамъ и теперь. Сцена эта была открытая, публичная, всенародная исповѣдь. Вотъ какъ это случилось. Я гостилъ въ деревнѣ у одного моего знакомаго. Ночью, неизвѣстно отъ какой причины, загорѣлась кухня, къ которой прилегалъ анбаръ, раздѣленный на двѣ половины капитальною стѣною изъ бревенъ (сторона была лѣсная). Прилегающая къ кухнѣ часть анбара тоже занялась, какъ говорится, во мгновеніе ока, а въ ней на этотъ разъ, спасаясь отъ мухъ, по случаю жаркихъ дней, расположился ночлегомъ одинъ пріѣхавшій сосѣдъ.
   Анбаръ былъ пустой; но сторожъ проходя мимо, и не подозрѣвая, что тамъ кто-нибудь есть, изъ усердія или отъ нечего дѣлать, наложилъ дверную цѣпь, замкнулъ ее висѣвшимъ тутъ же замкомъ и заснулъ.
   Когда дворъ освѣтился пламенемъ пожара, какъ водится, поднялись шумъ, гвалтъ, бѣготня, крикъ, вопль, плачъ... Каждый спасалъ, что попадалось первое подъ руку, не разбирая, годное или негодное. О вещахъ цѣнныхъ въ подобныя минуты забывается. Не знаю, стоилъ ли чего или ничего не стоилъ помѣщикъ, спавшій въ анбарѣ; но дѣло въ томъ, что въ первое время о немъ забыли, и вспомнили тогда, когда къ его опочивальнѣ не было никакой возможности подступиться, потому что сильный, порывистый и противный вѣтеръ, бросалъ пламя, не допускавшее подойдти къ анбару сажень на шесть, на семь.
   Принесли бревно; попробовали его бросить въ дверь, думая этимъ маневромъ ее вышибить. Но попытка послѣ несчетныхъ повтореній была оставлена, потому что разстояніе было слишкомъ велико.
   Огонь и вѣтеръ усиливались. Находившійся въ анбарѣ господинъ сначала сильно сердился, кричалъ, бранился, стучалъ, старался выломать дверь; но всѣ усилія были тщетны. Видя, что отъ всего этого результатъ выходилъ плохой, и сознавъ, вѣроятно, опасность, бѣднякъ началъ плакать, рыдать, молить о помощи; началъ давать обѣты, клялся посвятить свою жизнь Богу, говорилъ, что если спасется, то пойдетъ въ монастырь, сходитъ пѣшкомъ въ Іерусалимъ, раздастъ имѣніе бѣднымъ, неимущимъ, отпуститъ крестьянъ на волю, позволитъ какой-то Акулинѣ, которая за любовь къ повару и невниманіе къ барину сослана была въ то время на скотный дворъ, выйдти замужъ за Андрюшку...
   Вспомнили наконецъ о другой половинѣ анбара, и какъ дверь въ нее находилась съ боку, то войдти въ эту половину было еще возможно. Принялись вырубать въ три, четыре топора стѣну. Но работа отъ безпорядка, замѣшательства, торопливости и плохихъ топоровъ не спорилась.
   Хозяинъ дома, предугадывая трагическую развязку, послалъ въ село, находившееся въ верстѣ отъ его имѣнія, за священникомъ.
   Священникъ вскорѣ прибылъ въ облаченіи и съ запасными дарами.
   Несчастному объявили о его опасномъ положеніи, не лишая, впрочемъ, совсѣмъ надежды, и предложили, не желаетъ ли онъ, на всякій случай, исповѣдаться, потому что, сказали ему, священникъ пріѣхалъ на пожаръ.
   Долго колебался бѣднякъ и не соглашался, желая, вѣроятно, отдалить мысль страшной смерти и питая еще надежду на спасеніе.
   Наконецъ, послѣ убѣжденій хозяина и священника, онъ рѣшился на исповѣдь. Она началась черезъ стѣну, которую между тѣмъ рубили и рубили, слѣдовательно, свидѣтелей покаянія было довольно. Притомъ же говорить черезъ толстыя бревна и при стукѣ нѣсколькихъ топоровъ надо было громко.
   Я стоялъ не далеко отъ наружныхъ дверей, на дворѣ, въ какомъ-то оцѣпенѣніи, страхѣ, и почти ничего не слыхалъ; меня била лихорадка. Помню только послѣднія слова страдальца, произнесенныя слишкомъ уже громко и отчаяннымъ голосомъ.
   -- Батюшка! отецъ мой! я не исполнялъ самой важной, самой святой заповѣди Спасителя: "возлюби ближняго твоего, какъ самъ себя." Я любилъ только, отецъ мой...
   -- Спасайся! выходи вонъ! раздался крикъ со двора. Всѣ находившіеся въ анбарѣ въ одну секунду выскочили, въ числѣ ихъ и священникъ, и вслѣдъ за этимъ обгорѣлыя стропили и потолокъ съ громомъ рухнулись. Послышался пронзительный, раздирающій душу крикъ; къ небу взвился столбъ пламени, искръ и дыму. Всѣ предстоявшіе окаменѣли отъ ужаса, лишь мѣстами слышалось: "Господи! спаси и помилуй насъ!.."
   Сколько, я думаю, нашлось бы аматеровъ, чтобъ взглянуть на подобную драму? Бѣгаютъ же... Но довольно: прошу у читателя извиненія за отступленіе и возвращаюсь къ разсказу, прерванному этими тяжелыми воспоминаніями.
   Противники усѣлись другъ противъ друга.
   -- Не угодно ли? сказалъ Андрей Андреевичъ, распечатавъ одну колоду и подавая другую Хруновичу.
   -- Благодарю; у меня свои есть, очередь еще не сошла.
   -- А вы на очередь изволите играть? спросилъ Андрей Андреевичъ самымъ невиннымъ голосомъ.
   -- Да, на очередь.
   -- Это, по моему мнѣнію, лучшая метода; по крайней мѣрѣ раскаянія нѣтъ, не то что на резонъ, какъ играютъ многіе, глубокомысленно замѣтилъ Миловъ, тасуя карты и положивъ на столъ для съемки.
   Хруновичъ снялъ и не спускалъ глазъ съ рукъ Андрея Андреевича, когда тотъ складывалъ карты, но ничего не замѣтилъ, что бы могло подать хоть поводъ къ подозрѣнію, что Миловъ шулеръ.
   Андрей Андреевичъ въ свою очередь возрился, какъ ястребъ на добычу, въ понтерки, которыя Хруновичъ вынулъ изъ боковаго кармана, и на лицѣ Милова блеснула, мгновенная, незамѣтная почти улыбка.
   Алексѣй Степановичъ находился тутъ же, и тоже внимательно слѣдилъ за движеніемъ рукъ Милова, но онѣ, сверхъ ожиданія Мурзанова, оставались въ совершенномъ спокойствіи, и въ головѣ Алексѣя Степановича блеснула безпокойная мысль: "ужь не вздумалъ ли продать меня эта ракалія? Вотъ будетъ штука".
   -- Мечите! сказалъ Хруновичъ, перегнувъ карту и положивъ ее на столъ.
   Андрей Андреевичъ прокинулъ абцугъ, направо положилъ темную, а налѣво вскрылъ девятку.
   -- Дама! невольно воскликнулъ Хруновичъ.
   Алексѣй Степановичъ поблѣднѣлъ.
   -- Пліэ-съ, очень скромно и хладнокровно сказалъ Андрей Андреевичъ, вскрывъ и на правой сторонѣ девятку же.
   -- Талія сошла, добавилъ онъ, смѣшавъ нарты и бросая ихъ подъ столъ, гдѣ ихъ были навалены уже груды.-- А за вами, почтеннѣйшій Михайло Михайловичъ, мы будемъ имѣть удовольствіе записать тридцать тысячъ. Прикажете?
   -- Записывать не нужно, отвѣчалъ сконфуженный Михайло Михайловичъ: -- вотъ деньги, сочтите.
   -- Какъ вамъ угодно. Господа, кто желаетъ продолжать? милости прошу! сказалъ Миловъ, обратясь къ зрителямъ и пересчитывая байковые билеты, поданные ему Хруновичемъ.
   Игра завязалась общая. Андрей Андреевичъ металъ, хотя и на чистоту, безъ штукъ (онѣ при Хруновичѣ были неумѣстны), по металъ необыкновенно счастливо, былъ въ страшномъ духѣ, и отпускалъ шуточки. Если, напримѣръ, дама упадала на лѣвую сторону и кому-нибудь выигрывала, то Андрей Андреевичъ говорилъ: -- "къ дамамъ должно имѣть уваженіе"; если же падала направо, то: -- "мы и мамзелямъ спуску не даемъ, а вотъ и Валентину (т. е. валету) прекрасному нахлобучка".-- "Ваша пойдетъ съ однимъ угломъ." -- Какъ?-- "Да, такъ-съ: -- она шла на шесть, я положилъ пліэ-съ, стало и пойдетъ рarle sans... какъ это sans perdre... что ли?" -- Вотъ и тузу щелчокъ, сымите-ка его со стола-то и т. п.
   Хруновичъ спустилъ остальныя тридцать тысячъ, выигранныя наканунѣ, добавилъ три или четыре своихъ и уѣхалъ.
   Миловъ продолжалъ метать, понтеры горячились, а хозяинъ ушелъ къ себѣ въ кабинетъ, сказавъ, что у него сильно разболѣлась голова. Но агенты Алексѣя Степановича ревностно слѣдили за ходомъ игры и безпрестанно бѣгали къ нему съ донесеніями.
   Пробилъ часъ по-полуночи.
   Нѣкоторые игроки отстали, другіе продолжали понтировать, хотя бумажники ихъ видимо тощали и тощали.
   -- Баста! сказалъ Андрей Андреевичъ, кончивъ талію, въ которую Широковъ поставилъ послѣднюю сотенную, и взглянувъ на пришедшаго только-что изъ кабинета Ивана Карловича: -- баста! Игра на нынѣшній день прекращается. Пойдти пропуститъ, чай ужь чижикъ ѣдетъ въ лодочкѣ; скоро, я думаю, и поужинать дадутъ.
   Слова эти обдали всѣхъ, какъ варомъ, но дѣлать было нечего; непреклонность характера Милова всѣмъ была извѣстна.
   Гости стали разъѣзжаться нѣкоторые остались ужинать. Андрей Андреевичъ, собравши деньги, отправился въ кабинетъ къ хозяину, сказавъ, что идетъ для разсчета.
   -- Ну, спасибо, спасибо, Андрей! Нынѣшній вечерокъ потѣшилъ, сказалъ Мурзановъ, пересчитывая принесенную сумму: -- на вотъ и тебѣ... Только скажи мнѣ, пожалуста, навѣрное ты убилъ девятку у Хруновича?
   -- Навѣрное, отвѣчалъ Миловъ.
   -- Да какимъ же это манеромъ могъ ты положить пліэ? я смотрѣлъ въ оба, Михайло Михайловичъ тоже, но ничего не замѣтилъ.
   -- Что жь за мудрость была положить пліэ, когда во всей колодѣ, кромѣ девятокъ, другихъ и картъ не было. Я еще вчера вечеромъ заѣзжалъ къ Ивану Спиридоновичу сказать, чтобъ онъ приготовилъ тридцать такихъ колодъ, то-есть, на каждую карту.
   Мурзановъ подхватилъ бока и захохоталъ какъ сумашедшій.
   -- Какъ же ты узналъ, что на очереди девятка, а не другая какая карта?
   -- Посредствомъ вашей вчерашней двухсотенной бумажки, черезъ камердинера Михайла Михайловича.
   -- Эки канальи! за грошъ продадутъ, замѣтилъ Мурзановъ.
   -- А очередь, продолжалъ Андрей Андреевичъ, узнать тоже было не трудно: она была снизу колоды, потому что верхнія карты были ломаныя, и самая первая изъ нихъ тройка, на которую Швенкель далъ шестьдесятъ тысячъ.
   -- Ну кабы эта штука открылась?
   -- Это какъ же? я нарочно и попросилъ остальныхъ понтеровъ въ эту талію не играть, для того, чтобъ на столѣ одна карта была.
   -- А еслибъ упали по обѣ стороны девятки одной масти, тогда что?
   -- И этого быть не могло, потому что на углахъ картъ, для означенія ихъ масти, было по незамѣтной крапинкѣ. Я для этого сегодня самыя сильныя очки надѣлъ. И въ такомъ случаѣ ужь рѣшился бы передернуть.
   -- Ну, Андрей, нечего сказать, дока ты! я себѣ представить не могу, чтобъ такой игрокъ, какъ Михайло Михайловичъ, попался на такую глупую, пустѣйшую штуку.
   -- Что просто, то всегда кажется мудрено, замѣтилъ Миловъ философскимъ тономъ и въ тоже время подумалъ: погоди, я еще тебѣ не такую покажу штуку...
   -- Пятьдесятъ двѣ девятки, пятьдесятъ двѣ въ одной колодѣ, проговорилъ Алексѣй Степановичъ, и опять принялся хохотать, и хохоталъ до колотьевъ.
   Не смѣялся въ это время Сергѣй Петровичъ Широковъ. Онъ вышелъ, или, лучше сказать, выскочилъ изъ дома Алексѣя Степановича, блѣдный, сконфуженный, осунувшійся. Его можно было принять за бѣжавшаго изъ дома умалишенныхъ, или за только-что выпущеннаго изъ лазарета, гдѣ онъ мѣсяца три пролежалъ въ тифозной горячкѣ. Сергѣй Петровичъ чувствовалъ какую-то двухъ-этажную лихорадку: голова была въ огнѣ, а туловище въ морозѣ; онъ дрожалъ, а съ лица его, несмотря на двадцати-градусный морозъ, катился потъ. Всѣ предметы казались ему какъ бы въ туманѣ. Проходившій въ это время мимо его квартальный представлялся ему пиковымъ валетомъ, и онъ ругнулъ квартальнаго; блеснувшее созвѣздіе Большой Медвѣдицы принялъ за червонную семерку и подумалъ: вотъ хорошо бы перегнуть на не. Широковъ сѣлъ въ сани и приказалъ вести себя домой.
   Какъ однакожь, подумалъ онъ, счастливо металъ Андрей Андреевичъ! отъ чего бы это? Иванъ Карловичъ просадилъ вчерашній свой выигрышъ весь до-чиста и пять тысячъ остался долженъ. Почему я не остался долженъ?.. Еще бы!.. Я не Иванъ Карловичъ какой-нибудь, я человѣкъ честный, благородный, играю на чистыя, да -- на чистыя играю, а не на мѣлокъ. Желалъ бы я однако знать, сколько помѣстится двухсотенныхъ или, пожалуй, хоть сотенныхъ въ портфель Андрея Андреевича? я думаю тысячъ на двѣсти войдетъ. Поставь я давеча валета; только валета, разбойника, поставь на двѣнадцать кушей отъ 1,500 руб., а не двойку -- было бы лихо! Это составило бы осьмнадцать тысячъ; въ слѣдующую талію дана была тройка, слѣдовательно тридцать шесть, да своихъ оставалось четыре, и того сорокъ. Тридцать въ Опекунскій, двѣ Варварѣ Александровнѣ, восемь въ остаткѣ: вотъ прелесть-то! Завтра угостилъ бы я Ивана Карловича и Костю Лемохина въ Новотроицкомъ трактирѣ ухой изъ живыхъ стерлядей, кулебякой съ свѣжею икрой и жаренымъ поросенкомъ. Хорошо, чортъ возьми, подаютъ поросятъ въ Новотроицкомъ: корочка такъ и хруститъ. Стоило бы это съ виномъ, я думаю, рублей сто, не больше; эка важность удѣлить отъ осьмнадцати-то тысячъ! Недурно послѣ и къ цыганкамъ заѣхать; ужь кутить, такъ кутить! Славно Танюша поетъ эту... какъ-бишь ее?.. да! "вспомни, вспомни моя любезная!" -- И Широковъ запѣлъ.-- По моему мнѣнію, продолжалъ думать Сергѣй Петровичъ, Соня не можетъ быть счастлива съ Ульяновымъ; онъ, мнѣ кажется... да чего тутъ кажется, просто дрянь! сквалыжникъ! Понравился сестрѣ потому, что она лучше никого тамъ въ степи не встрѣчала, а маменькѣ за то, что солидный, видите, человѣкъ. Съ матушкой, я полагаю, удара быть не можетъ, она не короткошея... Такъ предметы и мысли мѣнялись въ головѣ Широкова. А опекунскій совѣтъ, Иванъ Карловичъ, Андрей Андреевичъ, Мурзановъ и аукціонистъ съ молоткомъ въ рукахъ и съ послѣдней, для многихъ страшною фразой: "за вами осталось", какъ грозныя тѣни носились въ воображеніи Сергѣя Петровича и прерывали веселыя и невеселыя думы его. Тѣни эти давили его, какъ кошмаръ, какъ гробовая крыша.-- "Что жь? умирать, такъ умирать!.. Умереть -- уснуть, уснуть не болѣе, сказалъ Шекспиръ, а ему можно, кажется, повѣрить. Заряжай ружье, двойнымъ, разумѣется, зарядомъ, и бацъ. Только мозгъ брызнетъ... Но каковъ этотъ моментъ? Кто можетъ сказать, каковъ онъ?" И Сергѣю Петровичу начали представляться послѣднія страданія, мучительныя, ужасныя, невыносимыя...-- Можетъ-быть, думалъ онъ, боль эта продлится долго, очень долго, до тѣхъ поръ, пока не разложатся на первоначальные элементы азотъ, кислородъ, -- а можетъ-быть даже цѣлую вѣчность! И кто знаетъ, кто можетъ убѣдить меня, что съ смертью кончится все земное, кто поручится, что каждая частица меня не будетъ слышать, видѣть, чувствовать!.. Боже! Боже!.. Еслибъ я не послушалъ этого демона Ивана Карловича и внесъ хоть оставшіяся пятнадцать тысячъ, имѣніе не продали бы; опекунскій совѣтъ, говорятъ, снисходителенъ; остальныя деньги какъ-нибудь выплатились бы, я бы могъ отказаться отъ своей части имѣнія въ пользу сестеръ и брата, одинъ былъ бы наказанъ, а теперь, теперь!.. Широковъ зарыдалъ какъ ребенокъ.
   Странно покажется иному читателю, что человѣкъ, бывшій въ такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, въ какихъ былъ Широковъ, могъ мечтать о пустякахъ. Дѣйствительно странно, но большею частію такъ бываетъ. Взгляните на умирающаго, онъ менѣе другихъ думаетъ о смерти, и болѣе окружающихъ его надѣется на выздоровленіе. Преступникъ на эшафотѣ, подъ занесенною уже сѣкирой палача, все еще надѣется: "вотъ, думаетъ онъ, сей-часъ будетъ землетрясеніе или наводненіе; вотъ сію секунду прискачетъ отъ короля посланный съ помилованіемъ и т. п." Глупо! а на дѣлѣ такъ. Да и вообще, въ жизни мы все на что-то надѣемся и ждемъ, ждемъ и надѣемся... "И всѣхъ насъ гробъ, зѣвая ждетъ!"
   Широковъ пріѣхалъ домой. Савельичъ, старый камердинеръ, преданный безгранично своему барину, испугался, встрѣтивъ его.
   -- Батюшка! Сергѣй Петровичъ, что съ вами?
   -- Ничего, Савельичъ, ничего; ступай съ Богомъ, ложись спать.
   -- Да какъ ничего, на васъ лица нѣтъ; вы, кормилецъ, нездоровы. Охъ ужь мнѣ эти танцы! распотѣютъ да потомъ холодной воды давай, или мороженаго.
   -- О какихъ танцахъ болтаешь ты? спросилъ Широковъ.
   -- Да какъ же, батюшка! давеча Антонъ приходилъ отъ Горюновыхъ, только-что вы уѣхали, на вечеръ звать; нынче барышни Ольги Петровны рожденье, я и думалъ, что вы тамъ.
   Широковъ схватился за голову, подумавъ: "хорошъ! и поздравить забылъ."
   -- Не сдѣлать ли для васъ тепленькаго, сударь, мятки, или липоваго цвѣта?
   -- Ничего не нужно; ступай спать; раздѣнусь я самъ, мнѣ еще писать много надо.
   Старикъ, поставивъ на столъ свѣчу, грустно удалился, бормоча: охъ молодежь, молодежь!
   Оставшись одинъ, Сергѣй Петровичъ принялся писать къ матери письмо.
   Письмо было кончено и запечатано.
   Широковъ сидѣлъ въ какомъ-то томительномъ, тяжеломъ, страшномъ забытьи; передъ нимъ проносились картины прошлаго, мелькнули золотые дни дѣтства. Вотъ видитъ онъ себя ребенкомъ, играющимъ на роскошномъ зеленомъ лугу, съ миленькою сестрицей, и старая няня тутъ же сидитъ съ очками на носу и вяжетъ чулокъ; надъ головой голубое небо, перламутровыя облака, горячее солнышко. Не далеко журчитъ ручей свѣтлой и холодной воды, шумитъ березовая роща, и въ ней щебечутъ веселыя Божьи созданія. За рощей тянется обширное болото, гдѣ держится много длинноносыхъ дупелей и бекасовъ, которыхъ онъ потомъ стрѣлялъ, пріѣзжая на каникулы. Вотъ прыгаетъ проворная бѣлка, пробѣгаетъ заяцъ.-- Дѣти! говоритъ старуха няня: -- пора домой, ужь роса подымается, мамаша чай ждетъ. Потомъ Широковъ вспомнилъ свое университетское житье-бытье, вспомнилъ профессоровъ и ихъ лекціи; товарищей, разговоры и споры съ ними, загородныя прогулки. Явилось передъ нимъ еще видѣніе, стройное, съ голубыми лукавыми глазками, съ малиновымъ ротикомъ, роскошными шелковистыми каштановыми волосами, съ гармоническимъ голосомъ... Ольга, Ольга! прости меня...
   У Сергѣя Петровича брызнули слезы; онъ подошелъ къ стѣнѣ, увѣшанной охотничьими снарядами, и снялъ двухствольное ружье.
   Лягавая собака, забывъ о зимѣ и думая, что баринъ сбирается на охоту, вскочила съ своей постели, подбѣжала къ нему и виляньемъ хвоста начала изъявлять свою радость.
   -- Прощай и ты, мой вѣрный товарищъ! подумалъ Широковъ, взглянувъ на собаку.
   Въ это время на лѣстницѣ, которая вела въ квартиру Широкова, послышались чьи-то тяжелые шаги...
   

III.

   -- Вы, Сергѣй Петровичъ, вѣрно на порошу собрались? сказалъ вошедшій господинъ: -- а какъ на дворѣ слишкомъ двадцать градусовъ, то чтобъ не озябнуть, и стаканъ съ хересомъ приготовили, или съ ромомъ, что ли? по цвѣту-то не узнаешь. А! и письмецо къ матушкѣ написано, вѣрно прощальное, и начинается должно-быть такъ: не проклинайте, милая маменька, вашего... какъ тутъ? безумнаго или погибшаго сына, такъ что ли?..
   Господину, сказавшему это не совсѣмъ-то лестное для хозяина привѣтствіе, было на видъ лѣтъ за шестьдесятъ. Это былъ одинъ изъ тѣхъ стариковъ, при взглядѣ на которыхъ видимъ, что вся жизнь ихъ прошла, какъ ясный майскій день, а старость похожа на теплый румяный вечеръ; вдали для нихъ видится ясная заря, позади не осталось ни одного облачка; вездѣ и всюду чисто и свѣтло. Глядя на такія личности какъ-то отраднѣе становится на душѣ, легче на сердцѣ.
   -- Я никакъ не ожидалъ, добрый Иванъ Семеновичъ (тотъ самый, который, если читатель не забылъ, далъ двадцать тысячъ для выкупа имѣнія), никакъ не ожидалъ видѣть васъ у себя, сказалъ совершенно растерявшійся и сконфуженный Широковъ.
   -- Признаться и я, любезный мой Сергѣй Петровичъ, тоже никакъ не ожидалъ найдти тебя -- прости за откровенность, я не умѣю золотить горькія пилюли, -- въ такомъ жалкомъ, гадкомъ и скверномъ положеніи.
   Широковъ зашевелилъ губами, желая что-то сказать.
   -- Пожалуста безъ извиненій и безъ запирательствъ, предупредилъ старикъ: -- пожалуста безъ запирательствъ; я знаю все, рѣшительно все знаю. Какъ и отъ кого?-- это ужь мое дѣло.
   Широковъ молчалъ, какъ уличенный преступникъ передъ грознымъ, но правдивымъ судьей.
   -- Неужели ты думаешь, началъ опять Иванъ Семеновичъ, пристально смотря въ глаза Сергѣю Петровичу, изъ которыхъ готовы были брызнуть слезы, -- неужели ты думаешь, что сдѣлавъ неблагородный, низкій, безчестный поступокъ, можно поправить его, дѣлая гадость, противную какъ божескимъ, такъ и человѣческимъ законамъ, противную самой природѣ? Кто-то не упомню, сказалъ, что совершались преступленія для поправленія неловкости, и сказалъ правду; замѣчаніе это отчасти оправдывается теперь на тебѣ.
   Широковъ стоялъ безмолвно, поникнувъ головой.
   -- Ты, конечно, воображаешь, что раскроивъ себѣ голову, сдѣлалъ бы доброе дѣло: успокоилъ бы мать и все любящее тебя семейство; выручилъ бы выстрѣломъ-то всѣхъ изъ бѣды? Или полагалъ только самъ успокоиться, думалъ только о себѣ?
   Добрая натура Широкова взяла наконецъ свое: слезы хлынули, какъ говорится, ручьемъ.
   -- Плачешь, сказалъ Иванъ Семеновичъ, не выдержавъ строгой роли моралиста и прослезившись самъ, -- плачешь -- это добрый знакъ, значитъ совѣсть еще не совсѣмъ потеряна и есть возможность воротиться на прямую дорогу. А вѣдь и слезы всякія бываютъ. Бываютъ слезы отчаянія, раскаянія, сожалѣнія, горя, радости, зависти, ненависти; есть даже слезы такъ-себѣ, просто отъ привычки. У меня былъ одинъ пріятель; при немъ, бывало, о чемъ хочешь заговори, скажи хоть, что нынче поутру встрѣтилъ секретаря гражданской палаты на ворономъ орловскомъ жеребцѣ, или совѣтника казенной палаты, питейнаго отдѣленія, на пути съ торговъ, Иванъ Мироновичъ и заплачетъ: ужь такая натура мягкая. Начнетъ, бывало, хлестать своего камердинера старика по щекамъ, а самъ сейчасъ же въ слезы и приговариваетъ: -- вотъ до чего я дожилъ, до чего ты, мошенникъ, довелъ, что я на старости лѣтъ тебя, собаку, колотить долженъ! Проживъ слишкомъ шестьдесятъ лѣтъ, пошатавшись довольно по свѣту, повертѣвшись въ разныхъ слояхъ общества, пробывъ шесть лѣтъ судьей, а потомъ столько же предсѣдателемъ въ уголовной палатѣ нашей губерніи, я въ мою жизнь понасмотрѣлся кое на что. Однако, я все-таки, Сергѣй, долженъ тебѣ сказать еще очень и очень многое. О томъ, что деньги внесены въ совѣтъ, говорить не стоитъ, -- это дѣло уже конченное. Стало-быть имѣнье съ молотка не продадутъ, и ружье свое ты можешь повѣсить на стѣнку до будущихъ подвиговъ, то-есть до Петрова дня. Но ты долженъ знать, вопервыхъ, какія деньги я внесъ за твой, извини, безразсудный и безчестный проигрышъ; это необходимо, чтобъ показать тебѣ, какъ иногда проступокъ одного человѣка вовлекаетъ и другихъ въ дѣла, противныя совѣсти. Банкрутство самый рѣзкій примѣръ былъ бы для развитія этой темы; но мы оставимъ банкрутство въ сторонѣ. Вовторыхъ, тебѣ нужно также знать, почему я рѣшился вторично заплатить въ опекунскій совѣтъ деньги, на которыя, по совѣсти, не имѣю никакого права.
   "Слушай же! Начну со втораго, то-есть, почему я заплатилъ за тебя. Съ покойнымъ отцомъ твоимъ мы были всегда пріятели, пріятели не на словахъ, а на дѣлѣ. Вмѣстѣ росли, учились, шалили и служили; однимъ словомъ, что называется, жили душа въ душу. Онъ даже и умеръ на моихъ рукахъ. Я любилъ его, какъ только можетъ любить братъ брата. Отецъ твой платилъ мнѣ тѣмъ же. По выходѣ изъ университета, мы поступили въ ......ій полкъ. Полковой командиръ былъ у насъ человѣкъ отличный, честный, благородный; всѣ его любили. Общество офицеровъ въ нашемъ полку было хорошее и, что большая рѣдкость, довольно образованное. Жили мы всѣ вообще дружно и весело. Вдругъ изъ Петербурга, изъ гвардіи, перевели къ намъ въ полкъ князя Раструбаева, большаго фанфарона и озорника; князь принадлежалъ къ числу тѣхъ молодцовъ, которые, пріѣзжая въ провинцію, ко всякому почти слову, кстати и не кстати, прибавляютъ пошлую фразу: у насъ въ Петербургѣ не такъ, или: мы петербургскіе вотъ какъ. Много такихъ шалапаевъ и пустозвоновъ встрѣчается на бѣломъ свѣтѣ, какъ изъ военныхъ, такъ и изъ статскихъ. Статскіе при этомъ любятъ обыкновенно еще чѣмъ-нибудь щегольнуть, красными, напримѣръ, чулками, брелоками, обѣдомъ для пріятелей, цѣлковыхъ въ пятьсотъ, шестьсотъ и т. п. А глядишь, на брелоки-то или на обѣдъ пошелъ оброкъ душъ съ тридцати или сорока: и экономно, и похвально!.. Да, много есть на бѣломъ свѣтѣ подобныхъ господъ: когда-то они повыведутся на святой Руси! Все бы это еще ничего; но дѣло въ томъ, что кромѣ пустаго самохвальства и самоувѣренности, Богъ знаетъ на чемъ основанныхъ, князь былъ высокомѣренъ и до крайности дерзокъ. Разумѣется, общество офицеровъ не взлюбило вновь-прибывшаго, каждый держалъ себя отъ него какъ можно подалѣе, старался быть осторожнымъ. А князь принялъ это совершенно въ другую сторону, подумалъ, что всѣ питаютъ невольное уваженіе къ его титулу и связямъ.
   "Разъ всѣ мы, офицеры, были приглашены на именинный пирогъ къ одному старшему ротмистру, котораго, несмотря на то, что онъ былъ изъ Нѣмцевъ, всѣ мы любили и уважали. Князь тоже былъ въ числѣ приглашенныхъ, но явился на завтракъ позднѣе всѣхъ, въ сюртукѣ, на распашку, и съ лягавою собакой, то-есть сдѣлалъ два невѣжества -- передъ именинникомъ и передъ товарищами, которые, изъ уваженія къ старшему товарищу, были въ мундирахъ. Во время завтрака, мой человѣкъ. позванный именинникомъ для прислугъ, подавая кушанье, наступилъ какъ-то нечаянно на ногу или на хвостъ княжеской собаки. Собака визгнула, а князь вскочилъ, и забывъ всякое приличіе, началъ ругать моего человѣка свиньей, скотиной и т. п. Ну, думаю, не важность; это просто одна привычка; многіе изъ нихъ людей скотами величаютъ. Только дѣло этимъ не кончилось; князь, замѣтивъ на многихъ лицахъ улыбку и принявъ ее за одобреніе или оскорбленіе, схватилъ стоявшій на окнѣ толстый черешневый чубукъ и принялся имъ колотить моего человѣка. Всѣ, начиная съ хозяина, выскочили изъ-за стола и остановили безумца. Я, естественно, былъ взбѣшенъ до крайности. къ тому же былъ еще тогда очень молодъ, кровь волновалась не такъ, какъ теперь; я принялъ поступокъ князя за личное оскорбленіе и наговорилъ ему много колкаго и обиднаго. Онъ, разумѣется, отвѣчалъ мнѣ дерзостью. Кончилось тѣмъ, что рѣшено было на другой день драться. Я никогда, даже въ молодости, не терпѣлъ дуэлей, хоть на нихъ тогда была мода, но вызовъ былъ сдѣланъ не мной, и отказаться не было никакой возможности, помириться -- еще менѣе. Отецъ твой, величайшая флегма, какихъ я только встрѣчалъ, во время всей этой суматохи, не сказалъ ни слова, и когда я, естественно, обратился къ нему, какъ къ другу, прося быть моимъ секундантомъ, отвѣчалъ: "хорошо, хорошо, все устрою, а ты ступай лучше теперь домой, успокойся да напиши-ка письмо къ твоей старушкѣ, -- не ровенъ часъ." Надо тебѣ замѣтить, что у меня въ то время была еще жива старуха мать, любившая меня безъ памяти, а отецъ твой былъ на бѣломъ свѣтѣ одинъ-одинешенекъ, какъ перстъ. Слова твоего отца имѣли для меня глубокое значеніе; но я ихъ тогда не понялъ и вспомнилъ только на слѣдующее утро. Не стану говорить, какъ провелъ я ночь наканунѣ дня, въ который, по словамъ Гамлета, должно было рѣшиться: "быть, или не быть?" Трусомъ я не былъ никогда; по откровенно сознаюсь, что умирать мнѣ крѣпко не хотѣлось. Больше же всего тревожила меня старушка моя; я былъ твердо увѣренъ, что смерть сына положитъ въ гробъ и мать. На другой день поутру, собравшись, отправился я на квартиру твоего отца, по не засталъ его дома. Камердинеръ объявилъ, что онъ уѣхалъ съ часъ уже, и велѣлъ мнѣ сказать, чтобъ я прямо ѣхалъ на условленное мѣсто. Я отправился; но прибывъ на мѣсто, верстахъ въ трехъ отъ города, нашелъ, что все дѣло было уже кончено.Полковой хирургъ перевязывалъ твоему отцу прострѣленную руку; секунданты укладывали въ ящикъ лепажевскіе пистолеты, а князя въ карету. Ему не нужна уже была помощь медика, потому что пуля прошла навылетъ сквозь сердце. Я взглянулъ на моего друга съ упрекомъ и со слезами благодарности. "У меня нѣтъ никого на свѣтѣ, а у тебя есть мать, которую надо и поберечь!" сказалъ онъ. Тогда мнѣ стали понятны слова, сказанныя твоимъ отцомъ наканунѣ. Съ тѣхъ поръ мы не разлучались и полюбили другъ друга, если только это возможно, еще болѣе. Я далъ себѣ клятву, ежели только представится случай, заплатить твоему отцу хоть немного за его благородный, истинно-пріятельскій поступокъ; но до сихъ поръ былъ у него въ долгу, потому что деньги, которыя иногда давалъ взаймы твоей матери, я не считалъ за одолженіе. Но часъ разсчета и для меня наконецъ насталъ; я могу теперь сказать себѣ, что спасая сына отъ преступленія, а мать отъ тяжкаго, жестокаго горя и, быть-можетъ, даже отъ смерти, я хоть немного поквитался съ моимъ другомъ. Понимаешь ли теперь, любезный мой Сергѣй Петровичъ, почему я не могъ не внести въ совѣтъ проигранныхъ тобою денегъ?
   -- Благодѣтель! отецъ мой второй! воскликнулъ Широковъ, бросаясь на грудь старика. Но Иванъ Семеновичъ остановилъ этотъ порывъ.
   -- Пожалуста безъ изліянія нѣжностей, безъ благодарностей; за возвращеніе долга благодарить не стоитъ, да и откровенно тебѣ скажу, мнѣ вообще не нравятся люди, которые слишкомъ нѣжничаютъ. Что дѣлать? это ужь капризъ старика. Теперь объясню тебѣ первое, то-есть какія именно были деньги, которыя я заплатилъ за тебя, продолжалъ Иванъ Семеновичъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ: -- хотя крѣпко бы мнѣ не хотѣлось говорить объ этомъ предметѣ, потому что я помню русскую пословицу: "ржаная каша сама себя хвалитъ." Но ты меня на это вынудилъ. Тебѣ извѣстно, началъ старикъ, послѣ минутнаго отдохновенія, -- что отецъ мой оставилъ мнѣ послѣ своей смерти двѣсти незаложенныхъ душъ, онѣ и теперь не заложены. Мужички у меня почти всѣ хорошіе, исправные и зажиточные; участь ихъ, въ случаѣ моей смерти, обезпечена. Родныхъ у меня, кажется, нѣтъ, выключая твоего семейства, которое я считаю самою ближнею родней. Оброкъ съ крестьянъ я полагаю самый умѣренный, по съ меня довольно, потому что хоть я привыкъ измяла жить чисто и опрятно, ѣсть сытно и вкусно, по роскоши не люблю; да къ тому же мнѣ, старику, теперь нуженъ болѣе всего покой. Послѣ отца мнѣ достался еще небольшой капиталъ, тысячъ съ пятьдесятъ, на ассигнаціи. Больше половины его въ мое управленіе кое-куда истрачено, а остальныя двадцать тысячъ, какъ я уже сказалъ, по совѣсти, мнѣ не принадлежавшія, внесены сегодня по утру въ совѣтъ.
   Шикоровъ опять было заикнулся о благодарности, но Иванъ Семеновичъ вновь остановилъ его словами:
   -- Пожалуста оставь! Я вѣдь ужь сказалъ тебѣ, что не терплю нѣжностей; садись и дослушай! я былъ страстный охотникъ съ ружьемъ, въ особенности на крупнаго краснаго звѣря. Жду не дождусь, бывало, когда начнутся пороши, скоро ли дадутъ знать, что обложенъ медвѣдь, или обошли лосей.
   Гостилъ я однажды у одного пріятеля въ деревнѣ, въ Калужской губерніи. Сторона тамъ лѣсная, злодѣй-топоръ тогда еще разгуливалъ по лѣсамъ не такъ бойко, какъ нынче, а стало быть и звѣрю было привольнѣе. Пріятель мой охотникомъ не былъ, но желая сдѣлать для меня сюрпризъ, послалъ въ село, отъ его имѣнія верстахъ въ десяти, за мужичкомъ медвѣжатникомъ и, переговоривъ съ нимъ, привелъ его въ мою комнату. Можешь представить мое восхищеніе, когда я услышалъ, что есть готовый, обложенный медвѣдь. Въ эту же ночь, приготовивъ ружье, безъ котораго я никуда не ѣзжалъ, мы вдвоемъ съ окладчикомъ отправились въ путь, и къ разсвѣту были на мѣстѣ. Облава была не нужна, потому что логово было извѣстно. Итакъ, зарядивъ ружья, -- тогда еще они были съ кремнями, -- мы вдвоемъ съ обходчикомъ поѣхали на крестьянскихъ розвальняхъ къ милому другу; лошадь съ санями и возчикомъ оставили на опушкѣ лѣса, потому что снѣга были глубокіе, и дорога кончилась, а сами, подвязавъ лыжи, побѣжали прямо къ берлогѣ. Сердце билось у меня словно птичка въ клѣткѣ. Звѣрь, судя по слѣдамъ, которые еще были немного видны, и по словамъ обходчика, былъ огромный, что и дѣйствительно оказалось такъ. Взбудили мы наконецъ медвѣдя холостымъ выстрѣломъ изъ пистолета. Вылѣзъ непріятель изъ своей засады и прямо на меня, Я приложился и спустилъ курокъ -- осѣчка. Изъ другаго ствола выстрѣлъ однако послѣдовалъ и угодилъ звѣрю подъ лѣвую лопатку. Пуля, какъ послѣ разсмотрѣли, прошла ниже сердца на полвершка; но звѣрь не упалъ, а только споткнулся, рявкнулъ и пустился стрѣлой на меня. Я хотѣлъ посторониться и отскочить за толстую сосну, но поскользнулся, -- тогда былъ сильный пастъ, -- и я ткнулся головой въ снѣгъ, чувствуя въ то же время, что на меня навалилось что-то тяжелое. Степанъ -- такъ звали охотника -- сначала выстрѣлилъ изъ своей одностволки, цѣля медвѣдю въ голову, по пуля сорвала только клочекъ шерсти. Товарищъ мой, видя, что дѣло не ладно, на первыхъ порахъ бросилъ ружье и хотѣлъ бѣжать, услышавъ же голосъ мой, и вспомнимъ, что съ нимъ былъ топоръ, выхватилъ его изъ-за пояса, и началъ гвоздить медвѣдя по головѣ. Степанъ былъ парень не сильный, топоръ тупой, къ тому же страхъ еще отымалъ руки, а потому и голова непріятеля нашего пострадала не сильно. Однакожъ звѣрь бросилъ меня, не успѣвъ сдѣлать большаго вреда, кромѣ неважной царапины на самомъ не опасномъ мѣстѣ, опрокинулся на Степана, подмялъ его подъ себя и началъ отрабатывать по-своему. Пока я успѣлъ образумиться, привстать и подняться, -- на лыжахъ-то, знаешь, неловко, -- дѣло было покончено. Гляжу: медвѣдь лежитъ и только ногами подрыгиваетъ; товарищъ мой тоже не встаетъ, блѣдный такой. "Подымайся, говорю, бояться нечего, звѣрь ужь приказалъ долго жить." -- Батюшка Иванъ Семенычъ, простоналъ Степанъ: -- смерть моя, умираю, отецъ родной, не дай погибнуть безъ покаянія!-- Я сначала думалъ, что это съ испугу. Спрашиваю: "Что съ тобой?" -- Бокъ, батюшка, бокъ очень... Взглянулъ я на бокъ, вижу: кафтанъ располосованъ, рубашка тоже, а на снѣгу кровь. Впопыхахъ-то я этого и не замѣтилъ. Привезли мы бѣднягу домой, въ деревню, послали за священникомъ. Я полагалъ, что Степанъ и часу не проживетъ -- такъ онъ былъ изуродованъ,-- исповѣдалъ его священникъ, пріобщилъ Святыхъ Таинъ. Вотъ какъ будто и поуспокоился больной немного, а часа черезъ три -- я все время ни на шагъ отъ него не отходилъ -- началъ метаться, стонать, сдѣлался, значитъ, пнтоновъ огонь. Все, сердечный, просилъ, чтобъ я его семьи не оставилъ. Разумѣется, я успокоивалъ, сколько могъ, больнаго, хотя и самъ мучился душевно. Къ вечеру товарищъ мой скончался. Я выкупилъ на волю всю его семью, которая состояла изъ жены и двоихъ дѣтей, купилъ имъ землицы, выстроилъ постоялый дворъ, далъ деньжонокъ, и они до сихъ поръ, благодаря Бога, живутъ напорядкахъ. По я далъ еще клятву, что каждый годъ, въ Благовѣщеніе -- это произшествіе случилось наканунѣ Благовѣщенія -- буду дѣлать какое-нибудь добро. Понимаешь ли ты теперь, какія это были двадцать тысячъ? Проценты съ нихъ уже болѣе пятнадцати лѣтъ шли на исполненіе моего обѣщанія, и капиталъ, слѣдовательно, не принадлежитъ мнѣ. Ты знаешь, можетъ-быть, что у Русскаго народа есть прекрасный обычай въ этотъ веселый праздникъ покупать птичекъ и выпускать на волю. Помнишь также, можетъ-быть, что сказалъ Пушкинъ:
   
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Зачѣмъ на Бога мнѣ роптать,
   Когда хоть одному творенью
   Я могъ свободу даровать?
   
   Немного, братъ Сережа, сказано, а вѣдь хорошо!
   Тутъ Широковъ не выдержалъ, бросился къ старику, и обнявъ его, зарыдалъ.
   -- Полно, полно! дѣло, слава Богу, обошлось. Но я еще долженъ отъ тебя кое-чего потребовать.
   -- Все, все, отецъ мой!
   -- Вопервыхъ все это должно остаться между нами. Я не хочу, чтобъ кто-нибудь зналъ обо всемъ этомъ; вовторыхъ, сколько ты получаешь изъ дому денегъ?
   -- Три тысячи ассигнаціями.
   -- А жалованья?
   -- Восемьсотъ.
   -- Вотъ эти-то восемьсотъ, я требую, чтобъ до моей смерти присылались ко мнѣ, это ровно проценты съ тридцати тысячъ; а послѣ, когда меня не будетъ, предоставляю на твою совѣсть. Ну, теперь прощай, до завтра, ложись и спи спокойно...
   

IV.

   Теперь, читатель, мы перенесемся въ домъ Сулаева, -- того самаго Сулаева, котораго графъ Иванъ Ѳедоровичъ предлагалъ Аричу захватить съ собой на Нижегородскую ярмонку.
   Александръ Петровичъ Сулаевъ представляетъ для мыслителя много занимательнаго, любопытнаго и поучительнаго въ отношеніи того, какъ иногда изъ порядочнаго человѣка можно сдѣлаться мерзавцемъ, встрѣчая на жизненной дорогѣ не то, что проповѣдовали намъ въ классной комнатѣ учители, гувернеры и родители.
   Сулаевъ былъ сынъ благородныхъ и богатыхъ родителей; воспитывался дома и подавалъ, какъ говорится, блестящія надежды на будущность; но увы! судьба или что другое рѣшили иначе.
   Молодой человѣкъ не имѣлъ прямаго понятія о жизни, о людяхъ, объ отношеніяхъ къ нимъ, о всѣхъ дрязгахъ и мелочахъ такъ-называемаго свѣта.
   Мать Сулаева была женщина рѣдкихъ правилъ, съ прямымъ взглядомъ на вещи, съ большимъ умомъ и образованьемъ.
   "Учись, трудись, будь справедливъ, дѣлай добро, говори всегда правду, не льсти и не подличай передъ высшими тебя, не задирай носъ передъ низшими, не обижай, не оскорбляй ихъ, потому что обстоятельства измѣнчивы," вотъ афоризмы, которые безпрестанно твердила мать сыну. А сынъ, страстно любя и уважая мать, исполнялъ свято эти наставленія.
   Но, увы! ни мать ни сынъ, ни гувернеръ-швейцарецъ не знали, что есть теорія низкопоклонничества, лести и разумнаго молчанія, которыя такъ хорошо, до такой утонченности развиты въ наше время. Ни мать, ни сынъ не имѣли понятія, что нѣкоторыя лѣкарства, какъ напримѣръ хининъ, имѣютъ свойства уничтожать и производить одну и ту же болѣзнь, какъ учитъ Ганеманъ, не знали, что лесть, низкопоклонничество и безсловесность очищаютъ путь къ разнымъ повышеніямъ, и что при хорошемъ, сознательномъ употребленіи этихъ специфическихъ средствъ, можно идти далеко, все въ гору и въ гору, и что есть еще русская поговорка: "правда глаза колетъ", объясняющая, какъ опасно бываетъ иногда говорить правду.
   Окончивъ домашнее воспитаніе, молодой Сулаевъ опредѣлился въ полкъ и, разумѣется, имѣлъ безпрестанное столкновеніе съ товарищами за убѣжденія; нерѣдко доходило до ссоры. Но все бы это еще ничего; а главное, что командиръ полка, какой-то отчаянный формалистъ (изъ Нѣмцевъ), имѣлъ сверхъ этихъ качествъ тридцатилѣтнюю дочь, блѣдную дѣву съ постоянно-подвязанною щекой, сѣро-мутными глазами, съ непреодолимымъ желаніемъ достать себѣ мужа и необыкновенною способностью подрумянивать щеки своимъ горничнымъ.
   Родитель вышерѣченной милой дѣвицы, разузнавъ о состояніи Сулаева, обратилъ на него свои виды.
   Зинаида Ѳедоровна тоже начала бросать свои томные, мутно-сѣрые взгляды на молодаго, богатаго, красиваго корнета. Аттака однакожь была неудачна. Преслѣдуемый сначала вертѣлся, лавировалъ, но видя, что непріятель готовился на рѣшительный штурмъ, заблагоразсудилъ ретироваться, и пересталъ посѣщать домъ полковника. Тогда, естественно, со стороны послѣдняго начались мелочныя придирки по службѣ (Нѣмецъ былъ очень сварливаго характера); наконецъ придирки превратились въ совершенное гоненіе. Молодой Сулаевъ не зналъ, что ему дѣлать, да и не могъ понять, за что его преслѣдуютъ. Служу я, думалъ корнетъ, кажется хорошо, по крайней мѣрѣ стараюсь исполнять свои обязанности, а отъ полковаго командира мнѣ просто житья нѣтъ. Но разсужденія эти не повели ни къ чему; непріятности съ каждымъ днемъ усиливались и усиливались. Александръ Петровичъ терпѣлъ и думалъ уже подать просьбу о переводѣ въ другой полкъ, какъ въ одно утро случилось неожиданно самое непріятное произшествіе. Полковникъ назначилъ ученье. Сулаевъ на ученье не явился, потому что у него захромала верховая лошадь и самъ онъ былъ не очень здоровъ. Полковникъ обрадовался случаю придраться; явился на квартиру самъ, и заставъ его за книгой да за завтракомъ, принялся его распекать. Сулаевъ молчалъ; Нѣмецъ горячился все болѣе и болѣе. "Отчего вы не были на ученьи? какъ вы смѣете манкировать службой?" -- Я чувствую себя не очень здоровымъ, отвѣчалъ корнетъ. "Почему же вы не подали рапортъ о болѣзни?" -- Не успѣлъ еще, завтра подамъ. "То будетъ завтра, а сегодня я велю посадить васъ подъ арестъ." Сулаевъ началъ выходить изъ терпѣнія. Почему же вы не сажаете подъ арестъ Зонина? онъ почти ни на одномъ ученьи не бываетъ? замѣтилъ Сулаевъ. (Зонинъ былъ племянникъ полковника.) -- Вы смѣете еще грубить, учить меня вздумали, молодой человѣкъ? курица яйца учитъі (Нѣмецъ любилъ русскія пословицы, но всегда ихъ ворочалъ на изнанку.) Мальчишка! лжецъ! Послѣднее слово окончательно вывело Александра Петровича изъ себя, и въ отвѣтъ на него послѣдовала оплеуха. Полковникъ подалъ рапортъ начальству, въ которомъ объяснялъ, что такой-то корнетъ не является на ученье, не занимается службой, и что когда онъ, полковникъ, началъ увѣщевать его, принимая въ немъ отеческое участіе, то вмѣсто благодарности офицеръ наговорилъ ему дерзостей, ругательствъ и даже грозилъ привести въ дѣйствіе болѣе недостойныя дворянина угрозы.
   Нарядили судъ. Когда при допросѣ спросили Сулаева: -- какъ онъ осмѣлился говорить дерзости и грубить начальнику? то Сулаевъ, не привыкнувъ лгать, отвѣчалъ: "Я не грубилъ и не говорилъ дерзостей, а просто далъ г-ну полковнику пощечину и сознаюсь въ моей винѣ откровенно, не запираюсь, зная, что запирательство дурное свойство человѣка и притомъ нисколько не уменьшаетъ вины, а напротивъ увеличиваетъ ее." -- Вы опять лжете! воскликнулъ полковникъ, находившійся тутъ же, и и желая скрыть тяжкое оскорбленіе, -- вы не били меня, а только стращали и грубили. "Я никогда не лгалъ и не лгу, возразилъ подсудимый, вспыхнувъ и забывъ гдѣ онъ находится:-- и въ доказательство, что я говорю правду, вотъ вамъ!.. Раздалась вторая пощечина. Каковъ былъ результатъ такой неслыханной дерзости, угадать не трудно...
   Для молодаго, образованнаго человѣка, привыкшаго быть въ кругу порядочныхъ людей, любящаго книги и умную, образованную бесѣду, жизнь въ какой-нибудь крѣпости, куда разъ въ мѣсяцъ или два приходитъ почта съ оказіей, жизнь не веселая. Въ подобныхъ крѣпостяхъ обыкновенно живутъ два, три офицера, можетъ-быть закаленные въ бою, очень храбрые и честные, но не свѣтскіе, а потому для франтовъ, попадающихъ туда невзначай, неожиданно, не по собственному желанію, остаются два утѣшенія: чихирь и, если представится случай, карты: да еще, правда, третье развлеченіе -- чеченскія пули, которыхъ музыка довольно однообразна, да и не всѣмъ приходится по вкусу.
   Долго ли находился Сулаевъ въ крѣпости, я не могу опредѣлить съ точностью; знаю только, что онъ получилъ много наградъ, былъ произведенъ въ офицеры (потому что дѣйствительно былъ храбръ), привыкъ къ вину и сдѣлался игрокомъ. Однимъ словомъ, прежняго Сулаева не осталось и тѣни. Это произошло, можетъ-быть, частью оттого, что онъ не имѣлъ твердыхъ убѣжденій, или потому, что новыя убѣжденія смѣнили старыя, а прежнихъ правилъ поддержать было некому, потому что мать его уже умерла, а отецъ Александра Петровича былъ хотя и добрый, по слабый и малодушный старикъ.
   Александръ Петровичъ вышелъ въ отставку, поселился въ своемъ имѣніи (материнскомъ) и повелъ самую буйную жизнь: каждый день пьянство, игра, и тому подобное.
   Чтобъ показать, дочего измѣнился Сулаевъ, приведу одинъ примѣръ. Болѣе всѣхъ страдали въ имѣніи отставнаго ротмистра мужья молодыхъ бабъ и отцы красивыхъ дочерей. До старика Сулаева, который жилъ въ томъ же уѣздѣ и, кажется, былъ еще предводителемъ, стали доходить жалобы. Старикъ, какъ сказано выше, былъ хотя и пустой человѣкъ, но слыша ежедневно разсказы о поступкахъ сына, унижающихъ званіе дворянина, рѣшился задать молодцу, какъ говорится, головомойку. Онъ пріѣхалъ къ сыну въ деревню и напалъ на буйнаго помѣщика со всею энергіей. Сынъ долго слушалъ, но вѣроятно, соскучившись слишкомъ продолжительною лекціей о нравственности, крикнулъ: -- Эй, кто тамъ? розогъ -- "Это зачѣмъ?" спросилъ оторопѣвшій И сконфузившійся старикъ.-- Да хочу немножко, васъ, папенька, поучить, какъ должно обращаться съ офицеромъ, имѣющимъ столько ранъ и... Тутъ Александръ Петровичъ показалъ на грудь свою, а старикъ давай Богъ ноги. Тѣмъ дѣло и кончилось. Спустя нѣсколько времени послѣ этой исторіи одинъ изъ друзей молодаго Сулаева спросилъ: "Ну, что, какъ теперь твой патеръ?" Ничего, отвѣчалъ Сулаевъ: -- посмирнѣе сталъ.
   Для полноты краткой біографіи Александра Петровича, я считаю нелишнимъ прибавить нѣсколько словъ о его наружности, которую онъ имѣлъ въ то время, когда совершались происшествія, мной описываемыя.
   Ежели и не совершенно справедливо мнѣніе, что каждый человѣкъ имѣетъ сходство съ какимъ-нибудь животнымъ, то все-таки Сулаевъ, подъ старость, по моему мнѣнію, походилъ на матераго волка. Александръ Петровичъ имѣлъ высокій ростъ, соразмѣрную полноту, былъ немного сутуловатъ. Глаза у него были сѣрые, съ небольшимъ красноватымъ отливомъ; волосы на головѣ совершенно сѣдые, остриженные постоянно подъ гребенку, торчавшіе дыбомъ. Глядѣлъ Сулаевъ всегда пзподлобья. И отъ этихъ взглядовъ, у человѣка слабонервнаго, пульсъ иногда бился не нормально, и на сердцѣ холодѣло. Настоящій волкъ! Одинъ мой хорошій знакомый и большой острякъ, котораго я однажды просилъ показать двухъ ново-купленныхъ борзыхъ кобелей, отвѣчалъ, взглянувъ на Сулаева, который случился тутъ же; -- нельзя, опасно! "Почему же?" спросилъ я, не понимая въ чемъ дѣло.-- А потому, что собаки злобныя, волкодавы, сейчасъ примутъ въ шиворотъ, отвѣчалъ мой пріятель, показывая съ улыбкой на отставнаго ротмистра.
   Посмотримъ же теперь, что дѣлается въ домѣ Сулаева.
   Въ довольно обширной, хотя не щегольски, но изрядно меблированной комнатѣ, около стола, на которомъ поставлены были водка и закуска, сидѣлъ Сулаевъ съ Андреемъ Андреевичемъ. Графъ стоялъ нѣсколько поодаль, у окошка, выходившаго на дворъ, и внимательно пересматривалъ пять или шесть листовъ вексельной бумаги.
   -- Полно тебѣ, ступай завтракать, сказалъ Сулаевъ, обращаясь къ графу: -- котлеты остынутъ.
   -- Сейчасъ, отвѣчалъ графъ.
   -- Что это вы такъ внимательно разсматриваете? спросилъ Андрей Андреевичъ.
   Графъ обратился къ Милову и, поглядѣвъ на него съ нѣкотораго рода недоумѣніемъ, сказалъ: -- Спрашивалъ бы кто-нибудь другой, а не ты, Андрей; отъ тебя я подобной глупости, признаться, слышать не ожидалъ.
   Миловъ, въ свою очередь, посмотрѣлъ на графа съ любопытствомъ и прибавилъ: -- Право же не понимаю.
   -- Да разглядываю, братецъ, на свѣтъ бумагу, какихъ она годовъ.
   Андрей Андреевичъ пожалъ только плечами, что означало: "хоть убей, ничего не понимаю!"
   -- Ну, ужь если ты и теперь не сообразилъ, въ чемъ дѣло, такъ я лучше тебѣ разскажу анекдотъ. Былъ у меня одинъ знакомый фабрикантъ, дѣла велъ большія; только вотъ затѣялъ онъ банкрутиться. Надавалъ пріятелямъ и родственникамъ безденежныхъ векселей: порядокъ этотъ тебѣ извѣстенъ. Учредили конкурсъ; кредиторы представили свои документы, и пошла работа. Кончилось дѣло тѣмъ, разумѣется, что всѣ согласились взять по пятнадцати копѣекъ за рубль, а какъ безденежныхъ векселей было впятеро больше, чѣмъ настоящихъ, то пріятель мой и остался съ капитальцемъ. Только во время конкурса, переборки бумагъ и векселей, случилась уморительная штука. Сидимъ мы какъ-то вдвоемъ съ купцомъ у него на квартирѣ, да пуншъ попиваемъ. Входитъ человѣкъ и докладываетъ: "Аѳанасій Савельевичъ! къ вамъ какой-то чиновникъ пришелъ, желаетъ видѣться; дѣло, говоритъ есть." -- Какой тамъ еще чиновникъ! отвѣчаетъ съ сердцемъ Аѳанасій Савельевичъ:-- много ихней братьи шатается ко мнѣ; теперь, видишь, некогда, мы знаемся со старшими, а эта мелюзга намъ тьфу!.. "Что жь, говорю я, за бѣда, вели позвать, можетъ и въ самомъ дѣлѣ есть дѣло." -- Какое къ шуту дѣло! Мы съ Петромъ Макары чемъ каждый день видаемся: коли бы что было, такъ сказалъ бы; такъ, пустяки какіе-нибудь, на чай сорвать хочетъ. "Да пусть войдетъ, не важность!" -- Ну, имъ скажи, чтобъ вошелъ. Чиновникъ явился, такой невзрачный, маленькій, гаденькій, ощипанный. "Ты отъ Петра Макарыча что ль присланъ?" спрашиваетъ Аѳанасій Савельичъ.-- Нѣтъ-съ, я самъ по себѣ. "А нельзя ли узнать, зачѣмъ это пожаловать изволили?" -- Есть дѣльце до васъ, только мнѣ нужно потолковать по секрету. "Полно, братъ, калякать, говори! это нашего поля ягода! свой человѣкъ. Ну, разсказывай, что такое за дѣло у тебя?" -- Да одинъ векселекъ, Аѳанасій Савельевичъ, въ тридцать пять тысячъ, на имя Балотонова, у васъ нечистъ; такъ какъ будетъ угодно?.. Разозлился, гляжу, мой Савельичъ. "Какъ, кричитъ, нечистъ? Ахъ ты, крыса этакая! Я вотъ завтра скажу Петру Макарычу, такъ ты и пристанища нигдѣ не найдешь; ишь съ чѣмъ подъѣхалъ! У меня векселя всѣ денежные; тутъ, братъ, дѣло начистоту, иголочки не подпустишь." -- Какъ угодно, отвѣчаетъ чиновникъ: -- только вексель данъ отъ 22-го мая 1821 года, а бумага 22-го года, -- больно ужь что-то мудрено. Ну, тутъ, разумѣется, медаль перевернулась, какъ говорятъ Французы, и дѣло кончилось мировой.
   Сулаевъ и Андрей Андреевичъ засмѣялись, а графъ принялся за котлеты.
   Здѣсь, для большей ясности моего разсказа, я долженъ замѣтить, что Мурзановъ, состояніе котораго, какъ я уже замѣтилъ, расло не по днямъ, а по часамъ, началъ поступать слишкомъ деспотически съ своими помощниками; а что самое главное -- сталъ давать имъ мало денегъ, и они всѣ мало-по-малу перешли на сторону графа, который дѣйствовалъ отдѣльно, съ Аричемъ и Судаевымъ, также уже въ большихъ размѣрахъ. Одинъ Андрей Андреевичъ еще не оставлялъ Мурзанова, по былъ въ хорошихъ отношеніяхъ и съ графомъ, о чемъ однако не считалъ нужнымъ объяснять Алексѣю
   Степановичу. Мурзановъ же, думая совсѣмъ бросить игру (достойно замѣчанія, что человѣкъ наконецъ удовлетворился), отчасти былъ и радъ освободиться отъ своихъ пріятелей, знавшихъ всѣ его дѣйствія. Вообще вѣдь непріятно имѣть постоянно передъ глазами людей, которымъ извѣстны наши дѣла, да еще, сохрани Богъ! и помышленія.
   Кончивъ расправу съ котлетами и бутылкою бургонскаго, графъ обратился къ Андрею Андреевичу съ вопросомъ:
   -- Такъ ты навѣрное полагаешь, что Мурзановъ нынче сюда явится?
   -- Навѣрное, отвѣчалъ Миловъ: -- по крайней мѣрѣ онъ такъ сказалъ мнѣ вчера. "Я, говоритъ, еще съ отцомъ Сулаева былъ знакомъ: какъ же не навѣстить больнаго сына?"
   -- Хорошъ больной! сказалъ съ улыбкой Сулаевъ.
   -- Я вспомнить до сихъ поръ не могу объ обидѣ, которую понесъ отъ этого подлеца, прервалъ графъ: -- вся кровь подымается къ головѣ; стращать меня кучерами и лакеями! Ну, любезнѣйшій Алексѣй Степановичъ, мы съ вами нынче поквитаемся!
   -- Кровь-то у тебя больно ужь горяча, арабская должно-быть!
   Во время этихъ разсужденій, изъ передней послышались голоса: "Дома?" -- У себя-съ, пожалуйте.
   Графъ выбѣжалъ въ смежную комнату.
   Вошелъ Алексѣй Степановичъ Мурзановъ.
   -- А я до сихъ поръ, мой почтенный Александръ Петровичъ, началъ гость, -- не зналъ, что вы обрѣтаетесь въ Москвѣ, и еще имѣете свой домъ.
   -- Третьяго дня продалъ, отвѣчалъ Сулаевъ, злобно улыбаясь.
   -- Кому же?
   -- Мнѣ, сказалъ вошедшій въ эту минуту графъ: -- вы, мой дражайшій Алексѣй Степановичъ, находитесь у меня въ гостяхъ; извините, что я не могу принять васъ съ такими почестями, съ какими вы меня провожали; у васъ тридцать человѣкъ прислуги, а у меня такой роскоши нѣтъ: всего пятеро, но увѣряю васъ, народъ исправный, подобраны молодецъ къ молодцу.
   Алексѣй Степановичъ поблѣднѣлъ, взглянувъ на отворенную дверь въ переднюю, гдѣ дѣйствительно шевелились человѣкъ пять усачей и бакенбардистовъ, изъ которыхъ каждаго можно бы поставить въ первую роту Преображенскаго полка.
   -- Я надѣюсь однако, проговорилъ съ разстановкой дрожащимъ, тихимъ голосомъ Мурзановъ: -- надѣюсь, что мнѣ не будетъ сдѣлано никакихъ оскорбленій и насилій?
   -- Рѣшительно никакихъ, если вы намъ напишите, то-есть подпишите нѣсколько billets doux, сказалъ графъ.-- Къ чему насилія и оскорбленія? Мы, слава Богу, люди здѣсь всѣ образованные, не мужики, не мастеровые. Что это, милый Алексѣй Степановичъ, продолжалъ графъ нѣсколько ироническимъ тономъ:-- изволите поглядывать въ окошко, вѣрно на моихъ бульдоговъ любуетесь? Не правда ли, какіа превосходныя собаки? Каждую изъ четырехъ въ одиночку на медвѣдя сажаю; а ужь злобы, право, непомѣрной! Вонъ, видите, чубарый, что около калитки прохаживается, никого даже изъ домашнихъ не знаетъ, кромѣ кучера Ѳедота. Намедни какъ-то онъ сорвался, а на ту бѣду корова на дворѣ была: насилу отбить могли, такъ горло и перехватилъ.
   -- Стало-быть надо послать за маклеромъ, потому что сами, графъ, вы вѣрно не поѣдете, началъ Мурзановъ, видя невозможность прыгнуть въ окно и перескочить черезъ заборъ.
   -- Посылать за маклеромъ нѣтъ никакой надобности, дражайшій Алексѣй Степановичъ. Вамъ должно-быть извѣстно, что есть семидневный срокъ, до истеченія котораго можно жаловаться на неправильно выданныя заемныя письма; такъ я для этого разсудилъ лучше приготовить векселя. Вѣдь мы съ вами временные купцы, за гильдію платимъ; намъ безъ этого нельзя, мы народъ торговый, коммерческій. Поди, въ другомъ мѣстѣ и маклера-то еще не отыщешь, и въ книгѣ мѣста, пожалуй, свободнаго не найдешь, а вексель, знаете, любезное дѣло, особенно какъ бумага разныхъ годовъ припасена, такъ хоть на большой дорогѣ выдать можно.
   -- Давайте, сказалъ Мурзановъ, понявъ, что и на этомъ пунктѣ для него ретирада отрѣзана.
   Графъ вынулъ изъ кармана венгерки нѣсколько векселей, и подалъ ихъ Мурзанову, приглашая движеніемъ руки подойдти къ письменному столу.
   Векселей было шесть, каждый въ двадцать пять тысячъ.
   -- Все ли теперь? спросилъ Алексѣй Степановичъ, возвращая графу подписанные векселя.
   -- Нѣтъ, не все, отвѣчалъ графъ.
   Мурзановъ поблѣднѣлъ еще болѣе.
   -- Не все, повторилъ истязатель: -- потрудитесь еще присѣсть къ столу и написать, что я вамъ продиктую.
   Алексѣй Степановичъ сѣлъ и взялся за перо
   -- Пишите: Любезный графъ Иванъ Ѳедоровичъ. Посылаю вамъ четыре векселя отъ... (слѣдуетъ годъ и число), что съ выданными прежде отъ (опять число и годъ) составляетъ всего на полтораста тысячъ. Разсчетъ слѣдующій: у Широкова выиграно двадцать тысячъ, у казначея Вермишелева, который проигралъ казенную сумму и зарѣзался, восемьдесятъ тысячъ (изъ этихъ денегъ на потушеніе дѣла употреблено десять тысячъ), у ремонтера Зарубаева сорокъ двѣ тысячи, у старика Минукина, который былъ опекуномъ у малолѣтныхъ Безпаловыхъ, шестьдесятъ восемь; да еще сотня набралась въ разное время по мелочамъ, -- слѣдовательно, на вашъ пай приходится полтораста, которыя, по истеченіи полугода, вы получаете сполна. Я бы и теперь ихъ прислалъ, но знаю, что вы нужды не имѣете, а мнѣ даютъ за полгода полтину на рубль процентовъ. Будьте здоровы. Вашъ истинный другъ Алексѣй Мурзановъ.
   -- Все ли наконецъ? спросилъ Мурзановъ, подавъ графу письмо и взявшись за шляпу.
   -- Нѣтъ еще, не все, отвѣчалъ графъ, наслаждаясь, повидимому, мученіями своего врага.
   -- Что жь еще нужно? воскликнулъ Алексѣй Степановичъ въ совершенномъ отчаяніи.
   -- Нужно еще... сказалъ мучитель, нарочно растягивая слова: -- нужно еще прежде велѣть кучеру Ѳедоту... убрать собакъ, а то вы не попадете домой.
   Черезъ двѣ минуты Алексѣй Степановичъ былъ уже за воротами, которыя ему отперли и садился въ свою коляску. Только когда Мурзановъ проходилъ переднюю, одинъ изъ присутствующихъ въ ней усачей сказалъ: "не будетъ ли отъ вашей милости на водку?" но Алексѣй Степановичъ не обратилъ уже на эту насмѣшку никакого вниманья, а графъ крикнулъ какъ будто съ сердцемъ: "Я однажды и навсегда сказалъ, что на водку только позволяю просить у тѣхъ, кто возвращается отсюда съ выигрышемъ."
   -- Много же получатъ! замѣтилъ шутя Андрей Андреевичъ.
   -- Получатъ свое, небось, перебилъ графъ: -- эй! сколько васъ тамъ?
   -- Шестеро, отвѣчалъ вошедшій на зовъ камердинеръ.
   -- Возьми! сказалъ графъ весело, бросая пачку ассигнацій, заключавшую въ себѣ шестьсотъ рублей.-- Трое могутъ гулять нынче, а трое завтра, по очереди; бросьте жеребій.
   Когда коляска Мурзанова проѣзжала мимо оконъ дома, выходившихъ на улицу, то графъ, Сулаевъ и Андрей Андреевичъ привѣтливо раскланялись Алексѣю Степановичу, и потомъ всѣ захохотали.
   

V.

   Въ небольшой квартирѣ, состоявшей изъ двухъ комнатъ и передней, убранныхъ однако со всевозможною роскошью, происходило засѣданіе двухъ друзей, знакомыхъ уже читателю.
   -- Да разскажи ты мнѣ, Андрей Андреевичъ, толкомъ, какъ все это случилось.
   -- Какъ бы ни случилось, Иванъ Карловичъ, только дѣло вышло самое гадкое, и чуетъ мое сердце, что насъ всѣхъ, рабовъ Божіихъ, не нынче, такъ завтра заберутъ.
   -- Да разскажи, какъ дѣло-то было.
   -- А вотъ какъ. Пріѣзжаетъ вчера къ Сулаеву этотъ проклятый купчикъ, чтобъ ему ни дна, ни покрышки не было, немного подъ хмѣлькомъ; а познакомился онъ съ Сулаевымъ и съ графомъ еще на Макарьевской; только видно они гамъ его обработать не успѣли. На ярмонкѣ-то отецъ самъ былъ, старикъ, братецъ мой, съ порокомъ, старикъ умный; выходитъ, сыну ходу большаго онъ не давалъ. Только сынокъ вчера явился съ денежками, откуда-то съ фабрики, по довѣренности отъ отца, получилъ. Пріѣхалъ и началъ хвастать, извѣстное дѣло спьяну: вотъ дескать онѣ миленькія, -- а денегъ было тысячъ сорокъ. У Арича глаза такъ и разгорѣлись; лакомъ больно до денегъ-то. Началась попойка; шампанскимъ то и дѣло накачиваютъ. Вотъ какъ Маслобоева разобрало ужь порядкомъ, Сулаевъ ему и говоритъ: "что жь не сразиться ли?" -- Изволь, отвѣчаетъ, мы съ нашимъ удовольствіемъ, вели грамотку подавать.-- Принялись они въ штосъ, а шампанскаго все поддаютъ да поддаютъ. Лущитъ, смотрю, Сулаевь дурью голову, мечетъ противъ него круглый штосъ, а тотъ знай кушъ увеличиваетъ, все въ дублетъ да въ дублетъ идетъ; въ разумѣ-то, значитъ, еще было: сразу дескать отыграюсь, а ужь куда тутъ отыграться! хоть всю Австралію на карты поставь, и той бы не хватило. Вотъ какъ по разсчету сорокъ тысячъ Сулаевъ записалъ, и говоритъ: "Баста, братъ, а то ты нынче не въ ударѣ, что-то не везетъ тебѣ, этакъ пожалуй все проиграешь." Маслобоевъ вытаращилъ глаза да ему въ отвѣтъ: -- Мечи еще! "Не хочу; на сегодняшній день будетъ, сперва расплата," а завтра, если охота будетъ, опять поиграемъ." Только Маслобоевъ вдругъ -- отуманило его что ли ужь очень шампанскимъ-то -- и началъ.-- Ты все передергиваешь.-- "Для какого чорта, отвѣчаетъ Сулаевъ, мнѣ противъ тебя передергивать, я просто круглый штосъ металъ, а ты давай-ка денежки." -- Нѣтъ ты все передергиваешь" Наладилъ одно: передергиваешь да передергиваешь. Посмѣиваемся мы, глядя, на эту комедію; чѣмъ-то, думаемъ, кончится похожденіе блуднаго купеческаго сына. Только Давыдъ ни съ того, ни съ сего и брякни: "Вы здѣсь всѣ подлецы и мошенники!" да возьми еще, плесни виномъ въ лицо Судаеву... Ну и разсвирѣпѣлъ же мой Сулаевъ.-- "Такъ я жь тебя, говоритъ, передерну." Сгребъ это онъ моего Давыда Иванова за затылокъ, то-есть за самсонову-то силу, -- волоса же такіе густые, курчавые, -- и давай харей со стола мѣлъ стирать, принялъ видно за щетку. "Вотъ мы, кричитъ, съ тобой поквитаемся." Ну и началась у нихъ тутъ, батюшка ты мой, настоящая травля, словно за Рогожскою заставой въ сборное воскресенье. Гляжу, вся компанія честная подвалила: кто въ волоса вцѣпился, кто подъ бока суетъ. Грѣшный человѣкъ, и я тычка два далъ. Только и Давыдъ здоровъ, впился въ Сулаева словно клещъ; а Швенкелю лѣвую бакенбарду такъ и выхватилъ. Аричъ же сейчасъ въ карманъ за деньгами, тотъ свою штуку знаетъ. А Семенъ Семеновичъ Ветчина въ другой комнатѣ былъ, да только покрикиваетъ: меня не нужно ли? совладаете ли? Обычай Семена Семеновича тебѣ извѣстенъ, пока стекло на столѣ, такъ его отъ стола арканомъ не оттащишь. Только на тотъ грѣхъ, видно, въ бутылкахъ и графинахъ чисто ужь было, смотрю и валитъ онъ это своею тушей на мѣсто побоища, словно буря какая. Постойте-ка, говоритъ, я его немножко давну. Я хотѣлъ удержать, такъ куда тебѣ", и меня было за шиворотъ прихватилъ. Ну и давнулъ онъ это раза, знать, два, три, не больше; слышимъ, Давыдка и захрипѣлъ. Графъ, грѣха брать на душу нечего, участія въ свалкѣ не принималъ, стоитъ поодаль да посмѣивается, вороватъ больно! Видитъ однако, что дѣло плохо, остервенились, всѣ такъ, что ни на что не похоже, точно бѣлены объѣлись. "Будетъ, кричитъ, довольно, достаточно! Сказано: блаженъ, кто и скоты милуетъ; нынче же и книги стали писать о человѣколюбивомъ обращеніи съ животными; а въ Англіи и Германіи даже и штрафы берутъ." -- Бросили наконецъ. Глядимъ, парень нашъ почти не дышетъ. Перепугались всѣ страшно; азартъто, знаешь, ужь посвалилъ немного. Графъ обратился ко мнѣ: "вези, говоритъ его домой." -- Да помилуйте, отвѣчаю, куда жь я повезу его, я и квартиры даже не знаю.-- "Вези, кричитъ, квартира вотъ тамъ и тамъ, кому-нибудь сдашь, съ нимъ какая-то мамошка живетъ и человѣкъ при немъ есть; скажешь, что пьянъ." Дѣлать нечего, запрягли лошадь Сулаевскую, умыли молодца, привели немножко въ порядокъ. Отправился я съ нимъ; а самъ все прислушиваюсь: дышитъ ли. Квартира отъ дома Сулаева -- даль страшная, на какой-то прахъ ее возьми, Раскисаевкѣ, что ли, ужь хорошенько не упомню. Привезъ наконецъ. Постучался въ двери. Вышелъ человѣкъ ко мнѣ на встрѣчу со свѣчкой, а за нимъ дѣвочка, лѣтъ семнадцати или осьмнадцати, не болѣе, да прехорошенькая, бестія, словно розанчикъ. Взглянула она на Давыда, да какъ всплеснетъ ручонками, а сама такъ и залилась. "Господи! говоритъ, когда это только кончится! Всякой-то Божій день въ такомъ видѣ вотъ возвращается! не стыдно іи вамъ такъ поить человѣка!" Ну, думаю, въ такомъ видѣ еще впервой возвращается, а самъ сѣлъ въ сани, да дай Богъ скорѣе улепетывать. Только и жалко же мнѣ стало дорогой эту дѣвушку, чай обманулъ, разбойникъ, бѣдняжку, вѣдь они на что другое, а на банкрутство да на эти дѣла -- доки. Ночевалъ я у графа; всю ночь напролетъ хоть бы глазъ сомкнулъ. Нынче ранехонько поутру отправились мы развѣдывать: что и какъ? а тамъ ужь дымъ коромысломъ идетъ, и частный докторъ пріѣхалъ, и слѣдователь, -- кутерьма страшная!.. Камердинеру-то ужь и руки назадъ: сударку тоже прибрали. Я скорѣй тягу.
   -- Да зачѣмъ же слѣдователь-то? спросилъ Иванъ Карловичъюъ.
   -- Какъ зачѣмъ? вѣдь Давыдъ-то отправился жаворонковъ слушать, ну и дали знать, еще ночью отцу: старикъ пріѣхалъ; говоритъ: съ сыномъ сорокъ тысячъ денегъ было. Вотъ по этому случаю человѣка съ дѣвушкой и прихватили. Куда же дескать иначе дѣваться деньгамъ? они, значитъ, украли, а можетъ и убили Давыда.
   -- Скверно! сказалъ Иванъ Карловичъ, выслушавъ во всей подробности эту милую исторію.
   -- Да ужь такъ-то скверно, добавилъ, Андрей Андреевичъ, -- что умъ за разумъ заходитъ; не знаю, что и дѣлать, просто подхвата полы да и бѣги вонъ изъ Москвы куда-нибудь, хоть на острова Тихаго океана. Кусокъ въ горло нейдетъ; отъ водки даже отбило; кажется, вотъ и адмиральскій часъ наступилъ, а не позываетъ.
   -- Ну, а что же графъ? спросилъ Иванъ Карловичъ.
   -- Да что графъ, ничего. "Я, говоритъ, къ этому дѣлу не причастенъ; хлопотать буду, денегъ не пожалѣю; если что съ вами послѣ дуетъ, то и на дорогу ленепзами снабжу, и послѣ не оставлю; а если вы вздумаете въ эту исторію меня путать, то хоть сто тысячъ, говоритъ, брошу, и все-таки останусь правъ, а вамъ тогда ужь отъ меня не видать ни полушки." Что ты будешь тутъ дѣлать! померекали мы, померекали, и рѣшили, что въ случаѣ чего графа не выдавать, принять все на себя, покрайности съ деньгами будемъ. Да и сказать по совѣсти, дѣйствительно графъ тутъ ни въ чемъ не виноватъ, -- былъ въ сторонѣ.
   -- Ну, Андрей, накутили вы ловко! какъ-то отдѣлаетесь. Поѣдемъ-ка къ графу, тамъ теперь можетъ что и поразвѣдали. А не знаешь, кто слѣдователемъ назначенъ?
   -- Прахъ его знаетъ! да вѣдь они почитай всѣ на одинъ покрой.
   

VI.

   Между тѣмъ, какъ частный докторъ въ квартирѣ Маслобосва, отыскивалъ причины смерти безвременно погибшаго купеческаго сына, и, разумѣется, не находилъ ихъ, потому что причины спокойно, а можетъ и не совсѣмъ спокойно, завтракали въ домѣ графа, слѣдователь, очень похожій, какъ наружностью, такъ и характеромъ на американскаго бульдога, готовый вцѣпиться въ горло каждому, творилъ допросъ камердинеру покойнаго и еще молоденькой дѣвушкѣ.
   Послѣ тщетно-предлагаемыхъ вопросныхъ пунктовъ, увѣщаній и, какъ объяснялъ слѣдователь, запирательствъ со стороны допрашиваемыхъ, подобіе бульдога обратилось къ находившемуся тутъ же мѣстному квартальному надзирателю съ слѣдующими словами:
   -- Ну, Иванъ Кузмичъ, отправьте этихъ двухъ невинныхъ пока по принадлежности и разсадите врозь, не забудьте также крендельки надѣть.
   -- Что угодно дѣлайте съ нами, ваше высокоблагородіе, воля ваша, только мы тутъ ни въ чемъ не повинны.
   -- Знаю, знаю, любезный, отвѣчалъ слѣдователь, и, обратившись опять къ квартальному, прибавилъ: -- а эту старую шельму посадите въ угольную, знаете?..
   -- Знаю-съ, отвѣчалъ надзиратель, улыбнувшись
   -- Это, братъ, похлеще селедокъ-то будетъ! замѣтилъ шопотомъ и безо всякой улыбки сторожъ своему товарищу.
   -- А что такое?
   -- Да меня однажды частный пьянаго велѣлъ запереть въ угольную, такъ даромъ что я безъ памяти былъ, а черезъ полчаса вскочилъ, какъ встрепанный, куда и хмѣль дѣвался, рубаху словно кто въ клюковный морсъ окунулъ.
   -- Да отчего же?
   -- Да клопы такъ кишмя и кишатъ.
   -- И вы, моя красоточка, прибавилъ слѣдователь: -- извольте отправляться. Оно хоть и жалко на такія бѣленькія и нѣжныя ручки наши браслетки надѣвать, а дѣлать нечего.
   Дѣвушка, испуганная, блѣдная, съ ужасомъ въ глазахъ, упала на колѣни и залилась слезами.
   -- Что? хочешь покаяться, моя милочка, правду открыть? Давно бы такъ; это похвально! признаніе уменьшаетъ вину, стало быть и мѣру наказанія.
   -- Боже милосердый! Да за что жь это? Я ни въ чемъ тутъ невиновата, могла только проговорить осужденная, зарыдавъ какъ ребенокъ.
   -- Невиновата, такъ и оправдаешься, а пока нужно еще собрать о тебѣ справки. Не пустить же мнѣ тебя, мою крошечку, гулять по бѣлу свѣту съ сорока тысячами; ты даромъ что принадлежишь къ породѣ длиннохвостыхъ, а шмыгапешь такъ, что тебя и самъ чортъ не отыщетъ; такъ-то сударьшя-барыня!
   -- А! Ѳедоръ Ивановичъ! мое вамъ почтеніе! какими судьбами сюда попали?
   -- Ѣхалъ мимо, отвѣчалъ Швенкель:-- вижу, стоятъ ваши дрожки, спрашиваю кучера, что такое здѣсь? онъ объяснилъ мнѣ, я и забѣжалъ: кстати, давно не видался...
   -- Очень радъ, я на нынѣшній день свободенъ, мы съ вами не ударимъ ли въ клубъ пообѣдать?
   -- Съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ, бутылочку шампанскаго выпьемъ, сказалъ Швенкель, обрадовавшись случаю узнать, какой оборотъ приняло дѣло, такъ его интересовавшее
   -- Ну, чего еще стоите? маршъ!
   Старика камердинера и дѣвушку повели...
   Слѣдователь, оставшись вдвоемъ со Швенкелемъ, началъ объяснять сущность дѣла, и доказывать, какой нынче развратный вѣкъ, что такая еще молоденькая и хорошенькая дѣвочка покусилась на воровство и убійство, въ чемъ хотя собственнаго сознанія ея и нѣтъ, но сомнѣнія никакого не имѣется.
   Во время этого назидательнаго разсказа, вошелъ жандармскій полковникъ, и, отозвавъ слѣдователя къ сторонѣ, началъ ему что-то шептать.
   -- Скажите, пожалуста! проговорилъ слѣдователь, внимательно выслушавъ полковника: -- а я ужь распорядился ихъ отослать. Впрочемъ, къ слѣдствію они все-таки будутъ нужны; такъ пусть посидятъ, неважность какая; къ тому же у дѣвицы и паспорта нѣтъ.
   -- Нѣтъ, извините, Ѳедотъ Ѳедотовичъ, ихъ надо освободить. Дѣвушку беретъ на поручительство мой одинъ хорошій знакомый, а камердинера-старика возьму на свою отвѣтственность хоть я, возразилъ полковникъ.
   -- Какъ вамъ угодно! Эй, сторожъ! ступай сейчасъ съ этою запиской къ частному, сказалъ слѣдователь.
   -- Это кто? спросилъ полковникъ, указывая на Швенкеля: -- причастный къ дѣлу, что ли?
   -- Никакъ нѣтъ, отвѣчалъ сконфуженный Швенкель: -- я по своей надобности.
   -- Здѣсь не мѣсто, замѣтилъ полковникъ, довольно сурово и пристально всматриваясь въ жидовскую физіономію Ѳедора Ивановича: -- не мѣсто для своихъ надобностей. Какъ ваша фамилія?
   -- Ѳедоръ Ивановичъ Швенкель.
   -- А! такъ это очень кстати; я былъ ужь у васъ на квартирѣ, по, къ сожалѣнію, не засталъ дома; не угодно ли пожаловать со мной сейчасъ же къ генералу.
   -- Къ какому генералу? зачѣмъ? пробормоталъ Швенкель, пополовѣвъ.
   -- Я васъ познакомлю съ нимъ; человѣкъ отличный: къ тому же вы у него встрѣтите нѣкоторыхъ короткихъ вашихъ пріятелей...
   

VII.

Спустя нѣсколько мѣсяцевъ.

   Сѣрое небо; изморозь, гололедица; на улицахъ грязно; на тротуарахъ скользко, прохожіе, скользя и падая, сердятся, и кого-то (должно-быть песокъ) побраниваютъ.
   Комната, въ которую я васъ, мой читатель, попрошу мысленно войдти со мною, хотя суха и тепла; но не совсѣмъ свѣтла и опрятна. Здѣсь безошибочно вы можете примѣнить пословицу: "крѣпка тюрьма, да кто ей радъ". Виды изъ окна этой комнаты не живописные и не привлекательные: вопервыхъ снаружи окна желѣзная рѣшетка и "окно высоко надъ землей". Изъ комнаты виденъ дворъ, имѣющій видъ прямоугольника и огороженный со всѣхъ четырехъ сторонъ высокими, превысокими стѣнами, которыя идутъ къ верху все шире и шире, и похожи на усѣченный треугольникъ, обернутый основаніемъ въ высь Со двора, къ выходу. ведетъ довольно крутая лѣсенка, мимо комнаты смотрителя. При выходѣ разгуливаетъ часовой съ ружьемъ и полицейскій служитель, ощупывающій, чтобъ сверху внизъ не приносили хлѣбныхъ и виноградныхъ удовольствій, веселящихъ сердце человѣка и приводящихъ духъ его въ нѣкотораго рода буйное движеніе.
   Итакъ, снисходительный читатель, мы входимъ въ комнату, и въ ней встрѣчаемъ нашихъ старыхъ знакомыхъ: Сулаева, Арича, Швенкеля, Андрея Андреевича, Семена Семеновича Ветчину и даже, кто бы могъ подумать? скромнаго и мирнаго художника -- Ивана Спиридоновича. Иванъ Спиридоновичъ сильно углубленъ въ самое невинное занятіе; онъ держитъ въ одной рукѣ замасленную карту и повременамъ чиститъ ее кусочкомъ бѣлаго хлѣба; въ другой рукѣ у него находится карандашъ, Эренбергъ, No 11-й, которымъ ставитъ иногда на картѣ точку и пристально ее разсматриваетъ, потомъ вычищаетъ эту точку и вновь опять ставитъ. Къ чему бы, кажется, въ такомъ мѣстѣ и въ такихъ тѣсныхъ обстоятельствахъ подобное занятіе? Но, увы, такова сила привычки!
   Бьетъ двѣнадцать часовъ, то-есть полдень.
   Аричъ, прихрамывая, ходитъ изъ угла въ уголъ; Швенкель читаетъ какую-то назидательную книгу, Семенъ Семеновичъ завтракаетъ, Сулаевъ грызетъ ногти, Андрей Андреевичъ ничего не дѣлаетъ -- глядитъ въ окно.
   Въ этой же комнатѣ присутствуетъ еще новое, незнакомое читателю лицо, именно Карлъ Ивановичъ, преподаватель нѣмецкаго языка, бывшій во многихъ домахъ гувернеромъ. Карлъ Ивановичъ тоже ходитъ по комнатѣ и повременамъ нюхаетъ табакъ.
   -- Вы за что, почтеннѣйшій Карлъ Ивановичъ, попали сюда?
   -- За долги, отвѣчаетъ Карлъ Ивановичъ, понюхивая табакъ.-- Я долженъ двѣ тысячи купцу Ворокмеву: отличный добрый человѣкъ.
   -- Вѣрно по добротѣ онъ васъ и спустилъ въ этотъ ридикюль?
   -- О! это сынъ Ворокуева: старикъ недавно умеръ. Ивану Карловичу нужны были деньги. Я и занялъ у купца, у старика Ворокуева.
   -- Да у васъ, кажется, прежде свои деньжонки важивались?
   -- Свои я тоже отдалъ Ивану Карловичу, ему очень нужно было; а потомъ еще нужно двѣ тысячи, я и занялъ. Иванъ Карловичъ мой ученикъ былъ, славный мальчикъ такой, славный мальчикъ!
   -- Мальчикъ не дуренъ, замѣтилъ Швенкель: -- попуталъ Божьяго народу довольно, добрался наконецъ и до наставника.
   -- Онъ честный шеловѣкъ, онъ отдастъ.
   -- Дожидайся! прибавилъ Сулаевъ,-- отдастъ, на томъ свѣтѣ угольками.
   -- Я впрочемъ князю въ Петербургъ писалъ. Князь, я знаю, не откажетъ. Князь тоже ученикъ мой, отличный человѣкъ!
   Входитъ сторожъ какого-то присутственнаго мѣста и подаетъ Аричу письмо.
   -- Отъ кого?
   -- Отъ секретаря.
   Сторожъ, получивъ на водку, уходитъ.
   Молчаніе и чтеніе.
   -- Вотъ насъ всѣхъ наконецъ и порѣшили, говоритъ Аричъ, кончивъ чтеніе присланной записки.
   -- Куда же? спрашиваетъ, блѣднѣя, Андрей Андреевичъ.
   -- Извѣстно куда, отвѣчаетъ Аричъ сквозь зубы и немного вздрагивая: -- на дачу переселяютъ, на вольный воздухъ, на лѣтнія квартиры и травяное продовольствіе. Такъ что ли, Ѳедоръ Ивановичъ, вѣдь вы, кажется, въ гусарахъ служили? Одно только жаль, что на сѣверъ, а не на югъ: мнѣ съ ревматизмами будетъ не очень удобно.
   -- Однакожъ это совершенно несправедливо, замѣчаетъ Швенкель.
   -- Что и говорить, Ѳедоръ Ивановичъ, прерываетъ Аричъ: -- какая же тутъ справедливость! ты вѣроятно полагалъ, что правительство намъ, по крайней мѣрѣ, десятилѣтнюю привилегію вышлетъ за наши геніяльныя изобрѣтенія. Вотъ поди жь ты: нигдѣ поощренія не найдешь!
   -- Меня-то, меня-то за что? Говоритъ, всхлипывая и проглатывая послѣдній кусокъ колбасы, Семенъ Семеновичъ.
   -- "Не ходи по лавкѣ, не гляди въ окно!" вотъ за что, отвѣчаетъ съ невольною улыбкой Аричъ.-- Эхъ Семенъ, Семенъ! такой ты большой да тучный, а разрюмился. Хочешь я тебѣ спою: "Что ты, милая, тоскуешь?"
   -- У тебя, братъ, характеръ такой, ты и въ аду не будешь унывать, а я что? развѣ участіе какое принималъ въ вашихъ дѣлахъ.
   -- Вотъ отпираться, -- ужь не хорошо. Участіе ты принималъ, и большое: одной водки, я думаю, на тебя пошло, сколько Самсонъ, во время петергофскаго гулянья, и воды не выкинетъ.
   -- Семенъ Семеновичъ, вмѣшивается Андрей Андреевичъ, -- о томъ и груститъ, что тамъ водка очень дорога, а можетъ и совсѣмъ нельзя достать.
   -- Что правда, то правда, добавляетъ Аричъ:-- сторона, Сеничка, тамъ не хлѣбородная, даромъ что серебра и золота вдоволь, а кромѣ воды -- ни, ни... А напитокъ этотъ, сколько мнѣ извѣстно, шелъ у тебя только для наружнаго употребленія.
   -- Откупщики, замѣчаетъ Швенкель, -- давно хлопочутъ, какъ бы этотъ напитокъ сдѣлать также и народнымъ. Постепенность, говорятъ они, постепенность нужна.
   -- Господа! возглашаетъ вошедшій во время этого разговора чиновникъ: -- не угодно ли вамъ послѣдовать за мною для выслушанія рѣшенія?
   -- А нельзя ли не выслушивать? замѣчаетъ Аричъ: -- вѣдь тамъ, я полагаю, нашего мнѣнія и согласія требовать не будутъ; стало-быть можно бы обойдтись и безъ насъ.
   -- Нельзя-съ; на все есть своя форма. А вамъ, Карлъ Ивановичъ, присовокупляетъ чиновникъ, обращаясь къ Нѣмцу гувернеру, предоставляется свобода на всѣ четыре стороны. Вчера изъ Петербурга отъ князя Немицина въ Управѣ получены деньги для удовлетворенія вашего кредитора.
   -- О, я зналъ, я очень хорошо зналъ, что князь меня вспомнитъ. Князь добрый человѣкъ, такой славный мальчикъ былъ; мы съ нимъ все Шиллера читали -- Вспомнитъ ли насъ графъ Иванъ Ѳедоровичъ? прибавляетъ Сулаевъ, натягивая сюртукъ на свои могучія плечи.
   -- Вѣрно уже давнымъ давно забылъ, отвѣчаетъ Швенкель, и все почтенное общество выходитъ изъ комнаты.

----

   Предчувствую, что читатель останется недоволенъ окончаніемъ моего разсказа и, можетъ-быть, спроситъ: что же сталось съ Широковымъ, съ Мурзановынъ, съ графомъ?
   Ежели, мой снисходительный читатель, я не надоѣлъ вамъ, то потрудитесь прочесть еще страничку, гдѣ получите на предлагаемые вами вопросы удовлетворительный отвѣтъ.
   Мурзановъ приказалъ долго жить, оставивъ наслѣдственное и благопріобрѣтенное какимъ-то троюроднымъ племянникомъ. Онъ умеръ въ деревнѣ, на шестьдесятъ-пятомъ году отъ рожденія, какъ гласитъ надпись на великолѣпномъ памятникѣ, -- умеръ въ мирѣ, тишинѣ и спокойствіи, выражаясь офиціальнымъ слогомъ, послѣ кратковременной, но не тяжкой болѣзни, отъ апоплексическаго удара.
   Графъ тоже окончилъ свою многотрудную, дѣятельную жизнь. Историческая достовѣрность требуетъ однакожь добавить, что подъ конецъ своихъ дней онъ сдѣлался очень набоженъ и богомоленъ, началъ ѣздить по монастырямъ. Это иногда случается...
   Объ участи Широкова пусть лучше отвѣчаетъ письмо его матери, нечанно мнѣ доставшееся:
   "Итакъ, свадьба твоя, милый Сережа, назначена на 29-е. Буду молиться объ васъ въ этотъ день. Образъ Спасителя при семъ посылаю, а съ нимъ также и мое благословеніе. Ты можешь себѣ вообразить, какъ всѣмъ намъ хотѣлось бы пріѣхать въ Москву, попировать у тебя; по долгъ, и при томъ самый священный долгъ, прежде всего. Въ послѣднемъ письмѣ ты, съ первыхъ же словъ, -- это дѣлаетъ тебѣ честь -- спрашиваешь о здоровьѣ Ивана Семеновича. Каждый день, каждый часъ хуже и хуже: таетъ и гаснетъ, какъ свѣча. Докторъ вчера рѣшительно объявилъ мнѣ, что врядъ ли промаячитъ еще недѣлю. Такъ грустно, такъ грустно.... Каждый изъ насъ съ радостью готовъ бы уступить половину своей жизни, но что дѣлать! судьбы Божіи неисповѣдимы! А старикъ твердитъ свое: что онъ пожилъ довольно, дѣлалъ, что могъ, и умираетъ съ спокойною совѣстью (еще бы!). Надо быть здѣсь, чтобъ понять, какъ онъ любимъ всѣми, и какъ всѣ чувствуютъ и понимаютъ, кого лишаются. Съ утра до глубокой ночи, несмотря на рабочую пору, дворъ Ивана Семеновича полонъ народу. Крестьяне толкутся, все желая узнать: не полегче ли, и удаляются со слезами. Замѣть при этомъ, что въ числѣ посѣтителей, выключая всѣхъ своихъ, большая часть крестьянъ не принадлежитъ Ивану Семеновичу. Есть очень много приходящихъ издалека, изъ другихъ уѣздовъ. У Сонечки отъ слезъ глаза опухли; а мужъ ея, Анатолій, получилъ даже отъ начальства замѣчаніе за то, что, по случаю болѣзни общаго нашего друга и благодѣтеля, манкировалъ присутствіемъ, чего прежде за нимъ никогда не водилось. Такъ вотъ, милый мой Сережа, какія дѣла у насъ происходятъ Одной половиной души полетѣла бы къ вамъ, другая же прикована здѣсь; а души-то пополамъ не раздѣлишь. Да притомъ, какъ разсудила, что вы, благодаря Всевышнему, и здоровы, и веселы, и счастливы, такъ и рѣшилась ужь лучше остаться у постели больнаго. Оленьку за меня раздѣлуй; впрочемъ, это съ моей стороны, я думаю, лишнее порученіе. Всѣ паши тебѣ кланяются и цѣлуютъ. Иванъ Семеновичъ, при объявленіи ему о твоей свадьбѣ, улыбнулся, перекрестился и велѣлъ приписать въ моемъ письмѣ, чтобъ ты никогда впередъ не забывалъ рожденія будущей твоей жены. Это ужь для меня что-то и непонятно.
   "Прощай, будь здоровъ! Авось, Богъ дастъ, скоро увидимся. Мать твоя Л. Ш."
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru