Осипович Наум Маркович
Манифест

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Манифестъ.

РАЗСКАЗЪ.

I.

   Когда на станціи Крутой Яръ забастовалъ подвижной составъ и желѣзнодорожное депо, ближняя деревня Разуевка была недовольна.
   Отъ села до Крутого-Яра считали всего шесть верстъ, и станція давала мужикамъ изрядный заработокъ. Съ поѣзда возили пассажировъ, съ товарнаго -- кладь въ помѣщичьи усадьбы, грузы на окрестныя фабрики. Туда же, на станцію поставляли дрова, сѣно, хлѣбъ. И всегда въ это время -- послѣ Покрова -- у вокзала ходуномъ-ходило: суета оживленная, шумная сутолока. Пріѣзжали подрядчики, агенты заводскихъ конторъ, рядили людей, давали задатки, угощали, такъ что перепадала копѣйка и было весело.
   И вотъ, какъ разъ теперь, все это прекратилось. Ни одного пассажира, ни алтына заработку. И мужику, и скотинѣ-лошади -- полный отдыхъ. Невольное, постылое бездѣлье.
   И станція Крутой-Яръ пошабашала и торжественно безмолвствуетъ, какъ будто отгадала рѣшеніе большого, наиглавнѣйшаго для нихъ, для всего крестьянскаго міра вопроса. Отгадала и успокоилась, молчитъ до поры до времени, не можетъ открыть, таить про себя должна тайну эту.
   Странная, необычная тишина пришла сюда неожиданно. Важная такая. Явилась, какъ хозяйка-госпожа,-- властно. Надолго водворилась.
   Чудной покой. Не гудятъ рельсы. Бѣлыя спинки желѣзныхъ полосъ потемнѣли, прикрылись шершавымъ налетомъ и замолкли. И на нихъ упрямо остановились остывшіе паровозы. Торчатъ -- гордо такъ, черные Не дымятъ, не сыплютъ искрами, не кричатъ свистками. Закрыли свои огненныя глаза, спятъ вызывающе. И вагоны не громыхаютъ чугуннымъ грохотомъ буферовъ, не стучатъ колесами. Лѣниво застряли, не двигаются.
   Молчатъ мастерскія: ни звонкаго боя молота, ни шипящаго гула машинъ.
   И на широкой, вымощенной асфальтомъ, площадкѣ, куда приходятъ и откуда уходятъ поѣзда, таинственная пустота. Ни души. Сторожа не видно!
   И только станціонный жандармъ изрѣдка, по привычкѣ покажется не надолго. И оттого, что кругомъ мятежная тишина, солдату не по себѣ. Жандармъ шагаетъ неувѣренно, сбитымъ шагомъ, неловко пытается сдержать лязгающій топотъ ботфортовъ со шпорами. Проходитъ онъ быстро, укоризненно поглядываетъ на дерзкоторчащіе поѣзда, на безмолвно бунтующія мастерскія. Остановится, злобно тряхнетъ красными жгутами аксельбантовъ, возмущенно уходитъ.
   

II.

   На деревнѣ мужики толковали.
   -- Отчего?
   -- По чьему распоряженію?
   -- По какой -- такой причинѣ? Вѣдь, сказываютъ, повсюду и въ другихъ мѣстахъ "бастовка" эта самая.
   Говорили разно.
   Калина, Яковъ Абрамовичъ, управляющій княжескимъ имѣніемъ, объяснялъ происшедшую стачку такъ:
   -- Все буйство это, конечно, происки враговъ нашихъ,-- японцевъ и англичанъ, японскихъ союзниковъ. Имъ желательно, чтобы совсѣмъ, окончательно, искоренить русскаго человѣка. Они и постарались. Разослали по всей Россіи десять тысячъ агентовъ -- подстрекнуть народъ отказаться отъ работы;. Отъ этого, вещь понятная, царство наше оскудѣетъ. Окончательно. Имъ, стало быть, тогда легко будетъ воевать съ нами, забрать себѣ всю русскую землю. Агенты и подкупили рабочихъ. Отъ этого самого и смута. Больше ничего!
   Управляющему Калинѣ поддакивалъ сидѣлецъ винной лавки, урядникъ и благочинный -- протоіерей, отецъ Агафангелъ. Батюшка еще прибавилъ жидовъ. Они, іудеи, родственники англичанамъ, ну, и тянутъ ихъ руку.
   Въ день престольнаго праздника, благочинный сказалъ слово. Народу въ церкви набилось, что муки въ мѣшкѣ; тѣсно, тѣсно, потому всякому любопытно, что священникъ о забастовкѣ скажетъ. Отецъ Агафангелъ говорилъ долго. Обличалъ ученыхъ, докторовъ, евреевъ -- нехристей. И студентовъ.-- Студенты -- тѣ у насъ ужъ очень... зазнались. Не желаютъ никакихъ властей. За одно самовольство стоятъ. Хотятъ быть старше старшихъ...-- Поминалъ протоіерей про пророка Илію. Онъ, Илья Пророкъ, съ отступниками живо расправлялся. Радѣя Истинному Богу, четыреста еретиковъ ножомъ зарѣзалъ. Собственноручно.
   Отецъ Агафангелъ и призывалъ православныхъ -- послѣдовать примѣру: постоять за вѣру, за помазанника Божьяго. Истребить забастовщиковъ.
   Священникъ назвалъ ихъ пьяными лѣнтяями, богоотступниками, измѣнниками продажными.
   Не повѣрилъ народъ попу.
   Разсуждали такъ. Ежели бы агенты -- пришли бы и на деревню, потому мужиковъ -- сила. Мужикомъ вся земля держится. Нужда у него такая же, что и у фабричнаго. Еще, можетъ, больше. Онъ заводскій... ему всегда жалованье идетъ по положенью. А крестьянинъ въ полной кабалѣ у земли. Коли родитъ, коли нѣтъ. Вотъ бы и явиться имъ сюда, агентамъ этимъ самымъ. Мужиковъ подкупать... А ихъ тутъ никто и въ глаза не видѣлъ. Какіе такіе? Опять же англичане. Они народъ ученый, умный. Станутъ тебі деньги бросать на этакое непутевое дѣло?
   Да и у желѣзнодорожниковъ, у тѣхъ гроша мѣднаго не замѣтно.
   Не то, чтобъ, примѣромъ, гулянки или пьянство тамъ. Какое! хлѣба куска -- нѣту. Чисто.
   -- Сидятъ съ семействомъ, голодные, холодные. Прямо -- бѣда.
   Вотъ какая напасть!
   -- И у нихъ, у забастовщиковъ такой разговоръ:
   -- Нужда насъ заставила! Отъ нужды мы это!
   -- Плохо, молъ, рабочему человѣку. Полная невозможность!
   -- Просили, сколько разъ. А наибольшіе, управители,-- такъ они не берутъ никакого вниманія.
   -- Работаютъ много, все равно, что скотина подъяремная. Получаютъ не то, что мало: на харчи не хватаетъ. Не упомнишь, когда сытымъ бывалъ! И могутъ разсчитать. Во всякое время. Чуть-что мастеру не понравился -- пошелъ за ворота, разсчеіъ получай. Оставайся безъ куска! Съ женою, съ дѣтишками.
   Для того и требуютъ, чтобы и начальство, даже самое главное, было изъ своихъ. Потому свой своего понимаетъ. И выборные.
   -- Служитъ честно, по совѣсти -- ладно. А сталъ душой кривить, тянуть за супротивниковъ,-- уходи.
   -- Оттого и бастуютъ.
   -- Дескать всѣ вы отъ насъ пропитанье имѣете, а вотъ мы бросимъ, перестанемъ ходить на работу и посмотримъ...
   -- Поглядимъ, какъ это господа безъ насъ обойдутся?
   Такъ говорили забастовщики.
   Крестьяне признали, что за рабочими -- истинная правда и все же оставались недовольны, потому изъ-за желѣзнодорожниковъ, по случаю стачки, заработка лишились.
   

III.

   Мірской человѣкъ, дѣдъ Егоръ Затыкинъ -- начальство его считало первымъ смутьяномъ -- успокаивалъ разуевцевъ.
   -- Не тужите, мужики.
   Старый Затыкинъ пять разъ отъ общества въ Питеръ ходокомъ ходилъ, трижды оттуда по этапу высылался. По бѣлу -- свѣту много толкался, на всякіе порядки насмотрѣлся. Дѣло онъ понимаетъ.
   -- Ждать, говоритъ, намъ теперь льготъ всякихъ, большихъ милостей отъ царя. Неиначе. Теперь чиновникамъ... имъ ныньче правды никакъ не скрыть. Потому -- вся земля затревожилась. Чугунка не ходитъ. Никто туда -- въ столицу, въ городъ Санъ-Питербуръ не пріѣзжаетъ. И спроситъ Государь у приближенныхъ своихъ вельможъ, у Синота: Почему такое? Отчего нѣтъ донесеньевъ отъ губернаторовъ, отъ градоначальниковъ -- намѣстниковъ моихъ?
   -- Ну тѣ, чиновники, конечно: такъ и такъ,-- дорога желѣзная стала, не ходитъ. А государь опять спроситъ ихъ: а почему же не ходитъ? А тѣ -- свое: рабочіе озорничаютъ, въ своевольство пустились.
   -- А Царь имъ тогда: отъ озорства развѣ пьяный накуралеситъ, а тутъ весь народъ рабочій на бунты пошелъ. Неладно вы мнѣ доносите.-- И скажетъ: позвать-ка сюда, предъ мои глаза тѣхъ, которые тамъ бунтуютъ. Самъ желаю разспросить ихъ, узнать правду -- матку!
   -- Ну, ничего не подѣлаешь. Высочайшее желаніе -- повелѣніе!
   -- Тогда вытребуютъ, позовутъ мірскихъ людей, ходоковъ и прочихъ, которые есть настоящіе крестьяне. И они явятся къ Нему и обскажутъ Ему про всѣ утѣсненія, про обиды наши мужицкія.
   -- И выйдетъ тогда Манифестъ отъ самого Царя. Настоящій! Насчетъ земли... Чтобъ поравнять... Чтобъ отобрать ее отъ господъ, отъ помѣщиковъ и отдать крестьянамъ. Намъ чтобъ... Всю землю.
   Не понравилась рѣчь ходока мірского Егора Затыкина Василію Пахомову, стражнику. Думалъ было даже Пахомовъ посадить старика въ холодную, подъ арестъ. Да не рѣшился: время-то теперь ужъ очень странное... Донесъ становому.

* * *

   Вечеромъ, послѣ солнечнаго заката, въ избѣ у дѣда бѣднота деревенская сошлась. Все народъ безземельный, маломочный. Пришелъ племянникъ Затыкина, возвращенный изъ Манджуріи Ѳедоръ Гусевъ,-- на войнѣ ему правую руку по локоть оторвало. Пришелъ Алексѣй Новиковъ, печникъ и Савелій Игнатьичъ, путейскій сторожъ безъ мѣста.
   Въ сумеркахъ сидѣли молча. Солдатъ и Савелій курили. Курили изъ одной трубки -- по очереди. Часу въ седьмомъ зажгли свѣчу. Дѣдъ вытащилъ изъ подполья деревянный сундучекъ, крашенный, обитый жестью. Вытащилъ съ оглядкой, прислушивается, не идетъ-ли кто -- посторонній... Сундучекъ поставилъ на кровать, открылъ его маленькимъ ключикомъ, немного подождалъ, потомъ досталъ оттуда завернутыя въ полотенце "гумаги". Осторожно положилъ ихъ на столъ.
   Всѣ, одинъ за другимъ, осмотрѣли ихъ. Осматривали долго, любовно, внимательно, съ какой-то боязнью, будто оробѣли предъ старыми "документами"... Заскорузлые пальцы мозолистыхъ рукъ бережно, деликатно такъ перебирали измятые листы, пожелтѣвшіе, разорванные въ складахъ. Раздумчиво вглядывались въ посѣрѣвшія отъ годовъ письмена. Чесали мотали головами...
   Потомъ Егоръ Затыкинъ надѣлъ окуляры и по складамъ прочиталъ сходкѣ прошенія и жалобы міра на неправду господскую.
   Дѣдъ читалъ тихо. Опасался, какъ бы не подслушали, не подсмотрѣли. Для этого случая, окно, то, которое выходитъ на улицу, завѣсили старымъ фартукомъ бабушки Аксиньи, старухи Егора Затыкина.
   Дѣдъ прочиталъ всѣ бумаги, кончилъ и опять уставился въ окно: не стоитъ ли за нимъ кто,-- соглядатай?
   А подъ окномъ былъ Пахомовъ, стражникъ. Пронюхалъ онъ, что народъ собрался у смутьяна и подкрался къ избѣ.
   Думаетъ, подкараулитъ, подберется неслышно къ двери, отворитъ ее вдругъ и накроетъ всѣхъ сразу, на мѣстѣ.
   Стоитъ. Обѣими руками придерживаетъ шашку, чтобы не стукнула. Задумался. Бродитъ что-то такое въ головѣ, необычное. Вспомнилъ ли что? Быть можетъ, ту пору, когда еще былъ вольнымъ, не служилъ въ полицейскихъ, когда маленькимъ мальчикомъ бѣгалъ тутъ по селу вмѣстѣ съ Ѳедькой Гусевымъ... Вѣдь онъ, Василій, здѣшній, ихній... родила, вскормила его деревня... крестьянская мать...
   И Василію Пахомову что-то неловко, совѣстно будто. Постучалъ въ окошко, постучалъ просто по-сосѣдски. Въ избу вошелъ скромно, какъ свой, перекрестился на образа. Поздоровался со всѣми за руку. Усѣлся, когда сказали: садись. Хотѣлъ было, для близиру, попенять старику, чего молъ не бережется. Да укоръ въ глоткѣ затычкой застрялъ. Запечалился Василій. Вздохнулъ и сталъ жаловаться крестьянамъ на свое нехорошее житье, на службу каторжную.
   

IV.

   Утромъ въ шесть съ вокзала донесся гудокъ, задорный такой, веселый. Станція стала на работу. Загалдѣли мастерскія, запыхтѣли, зашумѣли паровозы. Снялись, закружили колесами, забѣгали поѣзда. Ожилъ, засуетился Крутой Яръ.
   Сейчасъ же изъ Разуевки на станцію подались Ѳедоръ Гусевъ и Савелій Игнатьичъ. Вернулись не скоро, пришли растерянные, блѣдные такіе. Говорятъ, на этотъ разъ дѣдъ Егоръ пророкомъ оказался. Дѣйствительно, что вышелъ важный манифестъ, насчетъ воли, настоящій. Чтобъ вызвать къ самому царю ходоковъ мирскихъ и иныхъ прочихъ честныхъ людей для большаго совѣта, какъ порядки настоящіе въ царствѣ завести.
   Встрепенулась деревня, заволновалась. Всѣмъ обществомъ къ отцу Агаеангелу отправились. Думаетъ міръ, откроетъ священникъ церковь, отслужитъ молебенъ и съ амвона прочтетъ народу манифестъ царскій, про льготы крестьянству.
   А попъ говоритъ: мнѣ не предписано. И отвернулся. Ушелъ отъ народа.
   Стоитъ село смущенное. Быть можетъ, враки?
   -- Да вѣдь тѣ, которые со станціи вернулись: солдатъ и Савелій, они и сейчасъ повторяютъ: манифестъ. Большая такая бумага, бѣлая и напечатано громадными буквами.
   -- Положимъ, сами не читали,-- оба неграмотны, но тамъ, на станціи, всѣ и господа и рабочіе кричали: манифестъ.
   -- Опять же забастовка прекратилась. Не спроста же, стало быть, не даромъ? Что-нибудь же есть?
   Поплелись въ школу, къ учителю. Онъ человѣкъ ученый, газеты получаетъ, можетъ и вычиталъ что?
   Вошли, неловко остановились на порогѣ: спросить конфузно, потому смутилъ ихъ попъ. А учитель первый объявилъ. Кинулся имъ на встрѣчу, вбудараженный, радостный такой.
   -- Поздравляю, говоритъ, съ волей.. съ истинной волей! И облобызался съ ними, словно какъ на пасхѣ христосовался.
   Выбѣжали Гусевъ и Савелій Игнатьичъ и на всю улицу кричатъ: Правда! Вѣрно! Есть манифестъ!
   Валомъ повалилъ народъ въ школу. Пришли всѣ и мужики, и бабы, и дѣти, и старые старики. Разсѣлись по партамъ, на окнахъ, на полу.
   И прочелъ учитель деревнѣ манифестъ царскій.
   ... Чтобъ устроить нерушимые порядки объявляется нынѣ; всѣмъ истинная слобода, воля-вольная. Живи каждый по своему разумѣнію, и не можетъ тебя ни земскій, ни иной кто изъ начальниковъ въ холодную подъ арестъ сажать.
   ... Сходись на сходы, говори смѣло правду всѣмъ начальникамъ въ глаза. И не бойся. Ничего тебѣ не причинится. А ежели чиновники кому-либо обиду нанесутъ, то того обидчика,-- будь онъ даже самый главный министръ и его къ отвѣтственности, къ наказанію.
   ... Повелѣно со всѣхъ мѣстъ парства выбрать самыхъ лучшихъ людей "и тѣмъ мірскимъ выборнымъ съѣхаться въ столицу въ Народную Думу. И та Дума составитъ новые законы, хорошіе, справедливые законы. Чтобъ всѣмъ на пользу законы эти были. А податей безъ добровольнаго согласія больше не выколачивать. Самые выборные раскладку мірскую разверстаютъ, безъ обиды для всѣхъ, поровну, какъ для господъ, такъ и для мужиковъ.
   ... А у которыхъ крестьянъ земельное утѣсненіе, то утѣсненіе это устранить.
   Учитель прочиталъ не торопясь, внятно. Когда попадались мудреныя слова, останавливался, разъяснялъ крестьянамъ слова тѣ непонятныя, обстоятельно, толково. Народъ внимательно слушалъ, ничего не упустилъ, вздыхалъ, крестился, а дѣдъ Егоръ одобрительно и ласково кивалъ головой, громко твердилъ:
   -- Правильно, правильно, правильно!
   Изъ школы вышли поздно: спорили мужики.
   -- Съ землей неладно тамъ -- въ манифестѣ. Не указано, чтобъ ее у господъ отобрать -- начисто.
   Путейскій сторожъ безъ мѣста Савелій Игнатьичъ и запасной безземельный Гусевъ горячились больше всѣхъ.
   Старый ходокъ успокаивалъ молодыхъ пріятелей:
   -- Чего тамъ неладно? Сказано собраться мірскимъ выборнымъ, чтобъ новые законы написать? Такъ вѣдь? Распоряженіе-то стало быть, у нихъ, у выборныхъ будетъ, у своихъ. Ну и распорядятся. Предпишутъ: отдать землю мужикамъ,-- всю землю! Вотъ вамъ и весь сказъ.
   Вечеромъ того дня на селѣ было весело Пили водку у казенки, пили дома, дѣлили землю окрестныхъ помѣщиковъ, пѣли пѣсни.
   

V.

   Прошло съ мѣсяцъ времени. Разуевка ждала объявленныхъ льготъ, ждала, чтобъ ея выборныхъ въ столицу вызвали, въ Народную Думу.
   Ничего. Никого.
   Мѣсяцъ, полтора -- нѣтъ облегченій. И въ Крутомъ Яру тоже самое.
   Обезпокоился народъ, встревожился. Слухи недобрые пришли: осилила господская сторона, взяла верхъ; все по прежнему останется, по старому, не быть новымъ порядкамъ.
   Заволновались рабочіе, забастовали, снова стала станція. Опять закрылись мастерскія, перестали ходить поѣзда.
   Пустота, тишина.
   Что-то будетъ... что-то будетъ...
   На третій день съ грохотомъ и трескомъ прилетѣлъ товарный съ солдатами. На открытой платформѣ пушка грузно возлежала, тупо уставилась чернымъ жерломъ въ окна станціи. Смотритъ, словно чудовище одноглазое. Прилетѣли, остановились, шумно выпрыгнули изъ вагоновъ, мигомъ оцѣпили вокзалъ. И тотчасъ же кинулись на слободку, разсыпались по хибаркамъ мастеровыхъ. Шарили. Все обыскали. Утащили скарбъ, забрали людей... Рабочихъ они связывали по двое, по трое и связанныхъ поволокли въ чащу.
   Лѣсъ, княжеское угодье, тянулся тутъ же, за Крутымъ-Яромъ. Далеко до небеснаго края металась его щетинистая грива.
   Теперь онъ былъ хмурымъ: вѣтры осенніе сорвали съ него всю листву. Какъ негодную ветошь разсыпали ее по ржавымъ лужамъ грязныхъ дорогъ. И стоитъ старикъ голый съ непокрытой головой. Машетъ сердито волосатыми лапами, гнѣвается: ему подъ ноги, у чистыхъ, невинныхъ стволовъ молодыхъ березъ солдаты цѣлыми грудами накидали убитыхъ рабочихъ...

* * *

   Ночь. Гудятъ выстрѣлы, рѣдкіе, частые. Свѣтло и тихо-тихо... Не мычатъ коровы, конь не ржетъ: чуетъ скотина -- напасть близка. Изрѣдка, когда на станціи прерывается пальба, оттуда на село заглушенный лай доносится. Воетъ песъ по покойнику. Жутко. Притаилась Разуевка, насторожилась... Молчитъ. Молчитъ и ветхая церковка, вся бѣлая отъ мѣсяца и искристыхъ блестокъ мороза и смотритъ испуганно черными глазами оконъ... И старое кладбище молчитъ. Поникло скорбно покосившимися крестами, къ землѣ пригнулось, къ нѣмымъ могиламъ, будто спрашиваетъ, будто прислушивается...
   Тревожится деревня. У нихъ, слава тебѣ Господи, ничего не случилось, никакихъ бунтовъ. Да вѣдь начальство... Кто его знаетъ? И сидятъ мужики въ запертыхъ избахъ, боятся говорить, бояться шевельнуться. Застыли. И ребята притихли. Даже малыя, -- не плачутъ. Всю ночь просидѣли одѣтыми, не спали, не зажигали огня.
   Утромъ не досчитались учителя, Савелія Игнатьича, дѣда Егора.
   На разсвѣтѣ бабушка Аксинья къ Ѳедору Гусеву, приплелась, жаловалась.
   -- Ввалился это онъ, Пахомовъ стражникъ, и другіе съ нимъ. Сила. Обшарили избу. Окорокъ я къ празднику припасла -- сожрали антихристы. Потомъ за старика взялись.-- Собирайся!
   -- Ну, мой-то ему, Юдѣ -- Василію -- за что ты меня, Пахомовъ?
   А тотъ, Юда, значитъ:-- а ты что въ школѣ пѣлъ, когда учитель вамъ всѣмъ манифестъ излагалъ?
   Егоръ и говоритъ:-- ничего я не пѣлъ! а что дѣйствительно... сказалъ: правильно. Потому написано тамъ -- правильно.
   -- Отъ за это самое.-- Это Пахомовъ Егору.-- За твое "правильно" я тебя и въ замокъ.
   Старуха плакала.
   Ѳедоръ Гусевъ слушалъ, скрипѣлъ зубами.

Н. Осиповичъ.

"Современный Міръ", No 3, 1907

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru