Орлов Николай Павлович
Где правда?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Рассказ).
    Текст издания: журнал "Сѣверный Вѣстникъ", No 4, 1890.

ГДѢ ПРАВДА?

(Рассказъ).

I.

   Медленно, неровно -- то нагоняя потерянное время, то простаивая на станціяхъ -- двигался желѣзнодорожный поѣздъ съ юга Россіи, не пройдя за двое сутокъ даже половины должнаго пространства. Декабрь былъ наисходѣ, но вмѣсто рождественскихъ морозовъ стояла оттепель и бушевала вьюга. Что-то съ шумомъ и визгомъ рвалось въ вагоны, залѣпляло окна, свистѣло, выводя трели, въ трубахъ и вентиляторахъ, шаркало, какъ метлой, по крышамъ вагоновъ и будто ниткой играло слабо висѣвшимъ вдоль поѣзда сигнальнымъ канатомъ... Точно ощупью пробирался паровозъ, раздвигая безконечную снѣжную мглу, и какъ бы случайно натыкался на затерянную въ ней станцію. Появившись въ снѣжномъ вихрѣ, крутившемся подъ станціоннымъ навѣсомъ, начальникъ станціи размахивалъ руками и кричалъ въ отвѣтъ просившему "пути" оберъ-кондуктору: "Куда я пущу васъ?.. почтовый сидитъ... 3 номеръ... заносъ..." Вьюга отрывала его слова, громыхала дверьми, и загнавъ подъ навѣсъ, подхваченное гдѣ-то на станціи, цѣлое облако дыму, стихала на минуту, точно удовольствовавшись... Паровозъ тяжело вздыхалъ и пятился, подавая поѣздъ на другіе рельсы; проголодавшіеся пассажиры сбѣгались къ невзрачному буфету третье-классной станціи. Получивъ наконецъ "путь", въ видѣ маленькаго печатнаго бланка, поѣздъ двигался и отъѣхавъ едва нѣсколько сажень, пропадалъ въ сомкнувшейся за нимъ снѣжной мглѣ...
   Въ этомъ поѣздѣ помѣщался въ отдѣленіи вагона II класса кружокъ пассажировъ, состоявшій изъ четырехъ человѣкъ. Одинъ изъ нихъ былъ еще не старый господинъ представительной надружности, въ шведской курткѣ на красной фланели и въ высокихъ сапогахъ; на головѣ у него была свѣтло-гранатовая плюшевая скуфейка, что очень шло къ нему, онъ былъ брюнетъ съ длинными волнистыми волосами и красивой бородой; особенную оригинальность придавала ему прядь совершенно бѣлыхъ сѣдыхъ волосъ, выдававшаяся на лѣвой сторонѣ головы; такая же сѣдина задѣвала лѣвый усъ и шла, струясь, въ бородѣ. Двое -- были, судя по ихъ разговору, земцы: они разсуждали о своемъ предводителѣ, о предстоящихъ земскихъ выборахъ -- и такъ громко и подробно, какъ бы сидѣли за управскимъ столомъ. Четвертый -- былъ купецъ, рослый и пожилой, съ рѣденькой бородкой, съ большимъ животомъ и въ засаленномъ кафтанѣ, застегнутомъ на всѣ крючки, съ таліей до того вздернутой на передъ, что грудь у него походила на ребячью, на его крупныхъ, плотно сжатыхъ губахъ и щурившихся глазкахъ мелькала умная, но рѣдкая въ русскомъ простомъ человѣкѣ, насмѣшливость.
   На одной изъ станцій, когда поѣздъ готовъ уже былъ двинуться въ путь, къ этому обществу присоединился еще пассажиръ -- молодой человѣкъ, весь занесенный снѣгомъ, набившимся въ его кудрявые русые волосы, въ бородку клинушкомъ, въ каждую складку плотно застегнутаго драповаго пальто на мѣху, въ бобровую опушку шапки. Онъ вошелъ запыхавшись и опустился на мѣсто рядомъ съ купцомъ, аккуратно устроивъ около себя ручной сакъ-вояжъ. Видно было, что новый пассажиръ только-что подъѣхалъ на лошадяхъ и сдѣлалъ не малый путь. Снявъ залѣпленные снѣгомъ очки, онъ утеръ лицо -- усталое, съ воспаленными глазами, острымъ носикомъ и красными пересмяклыми губами. Онъ протеръ очки и снова надѣлъ было ихъ, но они опять запотѣли. Онъ бросилъ ихъ на полку надъ головой и сталъ тереть кулаками глаза, гримасничая, какъ ребенокъ. Во всѣхъ его движеніяхъ видѣлась самоувѣренность и проглядывало что-то непріятное -- не то капризное, не то нервное. Онъ даже не взглянулъ на пассажировъ и какъ только "оттаялъ", то передвинулъ бобровую шапку на одно ухо и, привалившись къ спинкѣ сидѣнья, погрузился въ сонъ. Огромныя калоши тоже задремавшаго купца скоро начали безпокоить молодого человѣка. Пробуждаясь, онъ открывалъ глаза, ловилъ готовую слетѣть съ головы шапку и окинувъ купца мутнымъ взглядомъ, сторонился отъ его ногъ. Одинъ разъ онъ вскочилъ и вызывающе взглянулъ въ хмурое сонное лицо купца, но вдругъ остылъ и перешагнувъ черезъ его ноги, присосѣдился къ земцамъ. Крикливый разговоръ этихъ сосѣдей, почти надъ самымъ ухомъ, и взрывы хохота стали вызывать на сонномъ лицѣ молодого человѣка самыя уморительныя гримасы. Наконецъ земцы умолкли и задремали. Господинъ съ сѣдою прядью въ волосахъ опустилъ на колѣни книгу и тоже привалился въ уголокъ.
   Наступила тишина.
   Поѣздъ двигался, какъ-то мягко, безъ стука, пробѣгая рельсы. Паровозъ отъ времени до времени посылалъ глухіе свистки въ уносившую ихъ бурную мглу и по нимъ казалось, что онъ гдѣ-то, неимовѣрно далеко отъ поѣзда... Копаясь въ сумкѣ застывшими пальцами, вошелъ кондукторъ зажигать свѣчи. Пассажиры пробудились и позевывая, стали перекидываться полусловами. Молодой человѣкъ тоже проснулся. Онъ надѣлъ очки и сталъ всматриваться въ своихъ спутниковъ, точно соображая стоитъ-ли съ ними знаться. Вслушавшись въ ихъ разговоръ, онъ досталъ путеводитель и сталъ безпокойно перелистывать его.
   -- Развѣ это не сегодняшій поѣздъ? спросилъ молодой человѣкъ, обращаясь къ господину въ скуфейкѣ.
   -- Какое тамъ!.. махнулъ тотъ рукой: двое сутокъ тащимся...
   Молодой человѣкъ сталъ высчитывать что-то по пальцамъ.
   -- Скоро будетъ большая станція? спросилъ у возвращавшагося кондуктора одинъ изъ земцевъ.
   Кондукторъ сдѣлалъ мину и развелъ руками.
   -- Какъ скоро, такъ и сейчасъ?.. Ась? промолвилъ, глянувъ на кондуктора, купецъ. Онъ сказалъ это такъ комично и выразительно, что пассажиры -- кромѣ молодого человѣка, слегка улыбнувшагося -- громко засмѣялись. Кондукторъ сдѣлалъ видъ, что разсматриваетъ фонарь и ничего не отвѣчалъ.
   -- Когда мы въ Москву пріѣдемъ? настоятельно обратился къ кондуктору молодой человѣкъ.
   -- Съ опозданіемъ... коротко отвѣтилъ кондукторъ и пропалъ изъ вагона, умѣло, почти неслышно, отворивъ и затворивъ за собою дверь.
   -- Правды никогда не добьешься... чего бы, кажется, проще... удивительная черта!.. заговорилъ тономъ жалобы самъ съ собою молодой человѣкъ.
   -- Не многаго захотѣли... шутливо отозвался господинъ въ скуфейкѣ.
   -- Гдѣ она нынче? спросилъ купецъ. Онъ вложилъ въ вопросъ столько убѣдительной безнадежности, что правда такъ я представилась сгинувшею навѣки.
   -- Кажется, не многаго! обратился къ господину въ скуфейкѣ молодой человѣкъ. Онъ заговорилъ вычурно и такъ горячо, какъ будто его обидѣли. Если правду знать -- много, то мыслимъ-ли тогда самый строй общества? гармоническое функціонированіе его единицъ?.. прогрессъ самый?.. Кто стоитъ вдалекѣ отъ жизни, тому, конечно... глянулъ онъ значительно на собесѣдника, а вотъ мы съ отцемъ хозяйничаемъ въ деревнѣ и ежечасно видимъ, что значитъ отсутствіе-то правды!.. При настоятельности культурной работы каждый часъ драгоцѣненъ, а вы должны убивать время на то, чтобы принаровиться сначала къ окружающему васъ двуличію и вызнать да вызнать мужика...
   -- Не вызнаете, авторитетно вставилъ купецъ: -- куда много блохъ въ мужикѣ-то!
   -- При такихъ условіяхъ, продолжалъ молодой человѣкъ, не обращая вниманія на купца, -- скоро-ли можетъ подняться наше сельское хозяйство -- самонужнѣйшій факторъ государственной жизни, развиться сознаніе идей, обусловливающихъ... Но, перешелъ онъ вдругъ -- не вдаваясь уже въ область умозрѣнія, правда нужна практически каждому... Да и я вотъ, лично, въ данномъ конкретномъ случаѣ, долженъ терпѣть отъ неправды: не могу расчитать, оказывается, не только часовъ, но и дней...
   -- А вы торопитесь? спросили въ одинъ голосъ земцы.
   -- Конечно! отвѣтилъ молодой человѣкъ такимъ тономъ, какъ будто торопиться значило исполнять одну изъ священнѣйшихъ обязанностей человѣчества. Онъ нервно перекинулъ одну ногу на другую и поправилъ очки какъ-то горстью, закрывъ рукою все лицо. А это развѣ нормально? началъ онъ опять, -- докторъ не скажетъ правды, чтобы здоровью паціента не повредить, адвокатъ -- чтобы не обезкуражить кліента... Такъ и потянется непрерывная цѣпь... На что эта "попечительная заботливость?" Какое кому дѣло, какъ отнесусь я къ явленію? Я правду желаю знать, правду! пристукнулъ онъ себя по колѣнкѣ.
   -- Ну, ужъ на счетъ докторовъ извините, возразилъ одинъ изъ земцевъ, никогда докторъ не скажетъ правды больному! Представляю нашего Эбермана,-- толкнулъ онъ своего товарища: "У-фъ каждомъ разѣ -- свой исходъ"... только и добьешься отъ него...
   -- Постойте, вмѣшался купецъ. Онъ расправилъ на колѣняхъ полы кафтана, поставилъ руки, выгнувъ локти, и началъ: Когда Авраамъ повелъ сына своего, Исаака, въ жертву приносить, то не сказалъ ему: "пойдемъ, я тебя зарѣжу", а сказалъ: "пойдемъ, Богу помолимся". Для чего нибудь сдѣлалъ онъ это?
   -- То и были времена для научной постановки вопросовъ... сталъ серьезно возражать ему раскипятившійся молодой человѣкъ. И докторъ,-- взглянулъ онъ на земцевъ, -- напрасно думаетъ ложью пользу принести... Нѣтъ, онъ правду скажи мнѣ... Пусть я умру отъ этой правды, за то сынъ мой поболѣетъ только отъ нея, а внукъ и совсѣмъ благополучно ее выслушаетъ... Въ такомъ безусловномъ слѣдованіи правдѣ только и можетъ быть корень здороваго роста человѣчества...
   -- По Фихте? спросилъ, улыбнувшись, господинъ въ скуфейкѣ.
   -- Хотя бы и по Фихте... потупился молодой человѣкъ; но видимо обрадовавшись, что нашелъ подходящаго противника, онъ скоро оживился и заговорилъ уже совсѣмъ по ученому: -- Отличительная черта современнаго строя общества въ томъ и состоитъ, что оно руководится гипотетическими указаніями разума -- практическими совѣтами его къ достиженію того или другого блага: тутъ, конечно, абсолютная правда не всегда можетъ оказаться въ гармоніи... Но придетъ время и возьмутъ верхъ абсолютныя предписанія нравственнаго закона -- категорическіе императивы: тогда и правда на первый планъ выступитъ...
   -- И всегда надо будетъ отличать абсолютную правду отъ правды житейской... замѣтилъ господинъ въ скуфейкѣ. Молодой человѣкъ такъ и подпрыгнулъ на своемъ мѣстѣ.
   -- Эхъ, Фихте не слышитъ васъ! безпокойно завозился онъ на диванчикѣ, точно поджидая, что вотъ-вотъ явится Фихте и постоитъ за себя. Онъ такъ бы и крикнулъ -- говорятъ, онъ, именно, кричалъ, когда слышалъ что нибудь подобное: "Нѣтъ такой правды! Правда можетъ быть только одна, и ей должна подчиняться жизнь, а не она -- жизни..."
   -- Все это такъ, не унимался господинъ въ скуфейкѣ: И "fiat justicia, pereat raundus" и фихтеева Правда -- вещи, безспорно, глубокія, но и жестокія, вмѣстѣ съ тѣмъ. Подводить подъ нихъ все живое... во всевозможныхъ его проявленіяхъ, не дѣлая исключеній, мнѣ кажется не совсѣмъ даже и разумно...
   -- Но вѣдь живое -- мертво безъ научныхъ истинъ! отпарировалъ молодой человѣкъ и пересѣлъ поближе къ собесѣднику. Тотъ отрекомендовался Андреемъ Александрычемъ; молодой человѣкъ -- Михаиломъ Петровичемъ.
   Они углубились въ подлинную философію.
   Купецъ сначала прислушивался, посматривая на говорившихъ, потомъ вздохнулъ, одернулъ кафтанъ на груди и сталъ разглядывать свои ноги. Земцы, изъ уваженія къ ученымъ людямъ, заговорили между собою потише.
   Метель стала утихать. Не смотря на наступавшій вечеръ, въ вагонѣ сдѣлалось свѣтлѣй. Въ воздухѣ свѣжело. Сквозь рѣдкія, точно таявшія въ вышинѣ, полосы снѣжнаго тумана начали загораться звѣзды. Рѣзко и весело раздался въ морозномъ воздухѣ свистокъ паровоза. Поѣздъ прибавилъ ходу и сталъ позванивать колесами. Споръ философовъ расшевелилъ и остальную компанію: купецъ и земцы подняли шумъ, обсуждая земскіе порядки и положенія сельскаго хозяйства... Вдругъ...
   

II.

   Въ первую минуту трудно было понять что такое случилось: вагонъ какъ-бы приподнялся и затрепеталъ въ воздухѣ; все -- до очертанія малѣйшаго предмета -- измѣнилось и какъ-то замелькало въ глазахъ... потомъ вагонъ споткнулся и упалъ на бокъ, но тутъ же перекинуло его на другой бокъ.
   -- Фу, ты! ну, ты! забалагурилъ было купецъ, вскочивъ и стараясь удержаться на ногахъ, и вдругъ началъ быстро креститься. напрасно силясь выговорить еще что-то. Земцы тоже вскочили, но не устояли и повалились на Михаила Петровича. Андрей Александрычъ, подкинутый на мѣстѣ, ухватился за желѣзный столбикъ сидѣнья и мотнувшись нѣсколько разъ, какъ повѣшенный, удержался. Съ трескомъ и дребезгомъ вагонъ понесся куда-то, подскакивая и колыхаясь, желѣзная печь распалась, точно хрустальная, разсыпавъ кругомъ себя уголья... Чрезъ минуту поѣздъ, визжа и вздрагивая, какъ раненое чудовище, припалъ къ землѣ и рванувшись нѣсколько разъ взадъ и впередъ, замеръ въ неподвижности...
   Пассажиры очутились въ непролазныхъ сугробахъ снѣга; кругомъ бѣлѣла и искрилась безграничная снѣговая равнина. Поѣздъ сошелъ съ рельсовъ, какъ оказалось, и съ версту пронесся по шпаламъ. Пассажиры отдѣлались испугомъ, а нѣкоторые -- легкими ушибами и подъ нѣсколькими вагонами полопались колеса, да разбило багажный вагонъ. Летѣвшія втулки отъ колесъ взрыли по сторонамъ пути сугробы до самой земли.
   Что-то чернѣло въ полуверстѣ отъ поѣзда и оказалось деревней: оттуда скоро набѣжалъ народъ. На мѣстѣ, гдѣ только что готова была воцариться смерть, закипѣла шумная бивуачная жизнь. Явились торговки хлѣбомъ и солеными огурцами; пассажиры стали размѣщаться на ночь въ уцѣлѣвшихъ вагонахъ; какой-то полячекъ, изъ пострадавшихъ, съ подвязанной рукой, въ накинутой на плеча короткой и пышной медвѣжьей шубѣ, сталъ суетиться, подбирая сторонниковъ для краснорѣчивой телеграммы, въ Петербургъ...
   Худой, маленькій мужиченко, съ слипшимися волосами подъ дырявой шапкой и въ дырявомъ-же зипунѣ, разстелилъ на снѣгу полушубокъ и расположилъ на немъ бутыль водки и связку кренделей. Торговля пошла бойко. Морозный вѣтеръ такъ и пронизывалъ мужиченку, но онъ только поводилъ плечами и отъ времени до времени шмыгалъ рукавомъ по усамъ. Торопливо, съ нервическою дрожью, хватался онъ окостенѣлыми пальцами то за бутыль, то за крендели и растерянно таращилъ на публику свои прыгавшіе мутные глазки. Онъ совалъ стаканъ въ первую протянутую руку и не считая зажималъ въ горсть полученные мѣдяки. Онъ такъ и суетился, управляясь одной рукой, пока сжималась горсть. Тутъ онъ на минуту приходилъ въ себя и точно спасаясь отъ бѣды начиналъ совать мѣдяки и въ карманъ, и за пазуху, и въ руку стоявшей около него бабы...
   -- Ну-ко, ты: сыпь безпатентнаго-то! обратился къ нему знакомый уже намъ купецъ.
   Мужиченко вскинулъ на него глаза и они еще больше запрыгали.
   -- Вотъ, вотъ... купецъ... вотъ, -- засуетился онъ, подавая стаканъ и хватаясь за крендель. Потомъ, какъ бы рѣшивъ въ умѣ: "эхъ, была не была!" онъ крикнулъ пассажирамъ пискливымъ голосомъ: "Подходите, православные!"
   -- Оглянулся на васъ Господь: съ розговѣньемъ теперь будете... съ обычнымъ своимъ юморомъ заговорилъ купецъ, подходя къ кучкѣ глядѣвшихъ на поѣздъ мужиковъ.
   -- Подряжать будутъ... по три рубля за ночь-то, слышно, положатъ... простодушно подѣлился съ нимъ радостью тоже маленькій и съ взбудораженными нервами мужиченко.
   -- У кого изба большая? спросилъ, подходя вмѣстѣ съ Михайломъ Петровичемъ, Андрей Александрычъ. На немъ была теперь барашковая шапка; одѣтъ онъ былъ въ пиджакъ-полушубокъ изъ романовскихъ овчинъ.
   -- У меня, господинъ, у меня! рванулся къ нему мужиченко. Онъ обнажилъ русо-желтую закоптѣлую голову и, стараясь перекричать другихъ, сталъ расхваливать свою избу.
   -- Ребятъ много? спросилъ его Андрей Александрычъ.
   -- Нѣту ребятъ у насъ... никого нѣту... Мы съ женой сюда уйдемъ на всю ночь... онъ не переставалъ хвалить избу даже когда взвалилъ себѣ на плеча чемоданъ Андрея Александрыча и поплелся впереди къ деревнѣ, разъѣзжаясь по снѣгу лаптями...

-----

   Земцы подыскали себѣ партнеровъ въ "винтъ" и выхлопотали у кондуктора особое отдѣленіе. Купецъ чувствовалъ, что его "прострѣлило" и хотѣлъ отыскать на деревнѣ избу, гдѣ были бы щи и теплая печь. Подмигнувъ кондуктору, печально стоявшему въ ожиданіи распоряженій со станціи, и проговоривъ: что, братъ? купецъ догналъ Андрея Александрыча и Михаила Петровича.
   -- Вотъ кстати, такъ кстати, деревеньку то выстроили: а то куда-бы мы... похвалилъ онъ предусмотрительность жителей, шагая около своихъ спутниковъ.-- Пустишь за пятачекъ ночевать? остановился онъ въ деревнѣ около бабы, возившейся у воротъ надъ вязанкою соломы.
   -- Мелко крошишь! серьезно отвѣтила ему баба.
   -- Ну, не серчай, больше дамъ, погладилъ онъ ее по полушубку. А щи есть?.. и печка?... Важно! Вотъ я и при должности! крикнулъ онъ вслѣдъ своимъ спутникамъ, вѣжливо приподнявъ картузъ.
   

III.

   Изба, которую такъ расхваливалъ мужиченко, оказалась на самомъ дѣлѣ не дурною. Выглядѣла она исправно и была "ухетана", и завалинка, и новые соломенные щиты, блестѣвшіе какъ пинцыри -- все было прилажено по хозяйственному. Внутри оказалось тепло и довольно опрятно, только топилась изба "по черному". Гостей такъ и обдало горькимъ запахомъ копоти. Сдавъ гостей женѣ, мужиченко заторопился и сказалъ: ну, я побѣгу! Уходя, онъ таинственно, тревожно, точно дѣло шло о любовномъ свиданіи, шепнулъ женѣ: приходи же скорѣй...
   Спустя полчаса, гости остались одни въ избѣ. На лавкахъ были готовы для нихъ постели, съ завернутыми въ полотенца зипунами, вмѣсто подушекъ. На столѣ кипѣлъ самоваръ. Андрей Александрычъ оказался запасливымъ человѣкомъ: изъ чемодана появились водка, закуска, чай, сахаръ, бутылка рома. Онъ умылся изъ рукомойника надъ лоханью и сталъ переодѣваться. Михаилъ Петровичъ, отвернувшись изъ приличія, углубился въ разглядываніе закоптѣлой, точно лакированной, стѣны. Увидѣвъ потомъ, что Андрей Александрычъ надѣлъ ночную рубашку, онъ замѣтилъ ему, что съ такими удобствами немудрено проспать поѣздъ.
   -- Нѣтъ, я уже больше вамъ не товарищъ, отвѣтилъ Андрей Александрычъ, усаживаясь за самоваръ, мнѣ все равно черезъ двѣ станціи надобно было назадъ уголъ дѣлать на лошадяхъ. Лучше я отдохну и прямо отсюда двину...
   -- Счастливый вы человѣкъ!-- позавидовалъ Михаилъ Петровичъ.-- А я?... когда я теперь попаду въ Москву?-- схватился онъ за голову.
   -- Боитесь праздники пропустить.
   -- Какіе тамъ праздники!-- махнулъ рукой Михаилъ Петровичъ.-- До праздниковъ надобно въ банкъ внести...-- началъ было онъ, но вдругъ умолкъ.
   -- А я за хлѣбъ получать ѣздилъ.-- Андрей Александрычъ отстегнулъ клапанъ кармана въ подкладкѣ куртки и вынулъ набитый кредитками бумажникъ.-- Не ограбимъ другъ друга...
   -- Что вы... помилуйте... смущенно проговорилъ Михаилъ Петровичъ и подумалъ: -- этотъ Андрей Александрычь мысли отгадываетъ.-- И онъ сталъ разглядывать его.
   Андрей Александрычъ, съ англійскимъ складнымъ ножемъ въ рукѣ, управлялся съ закуской. Его стойкіе, блестящіе глаза (не "соколиные", беззастѣнчивые, а сознательно стойкіе, полные спокойствія -- какъ будто онъ всему въ жизни подвелъ итоги и разъ навсегда зналъ какъ надобно поступать), правильный носъ, энергично очерченныя красивыя губы -- "Лукъ Аполлона" по физіогномикѣ, большая черная борода -- придавали ему образъ не совсѣмъ обыкновеннаго человѣка. Сѣдая прядь въ мокрыхъ волосахъ такъ и серебрилась. Михаилъ Петровичъ сталъ глядѣть на эту прядь.-- Вотъ оригинальный человѣкъ, думалъ онъ. Андрей Александрычъ провелъ рукою по волосамъ. Михаилъ Петровичъ быстро скосилъ глаза и сталъ смотрѣть на верхушку самовара.
   -- Ну те-ка: на сонъ грядущимъ...-- сказалъ Андрей Александрычъ, приготовивъ закуску и наливая рюмки.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... я не могу,-- отказался Михаилъ Петровичъ.
   -- Ну вотъ ямайскаго съ чаемъ, -- придвинулъ къ нему бутылку Андрей Александрычъ и по губамъ его скользнула едва замѣтная улыбка.
   -- Одну ложечку,-- согласился Михаилъ Петровичъ и почти капнулъ изъ бутылки въ свой стаканъ. Онъ былъ изъ непьющихъ, но ему казалось, что Андреи Александрычъ видитъ въ этомъ оскорбительную для себя осторожность. Что-бы отогнать это впечатлѣніе, онъ навелъ разговоръ опять на философію. Андрей Александрычъ разговаривалъ неохотно и занимался больше закуской.
   -- Ну ее совсѣмъ, эту философію!-- сказалъ онъ вдругъ.-- Время теперь святочное, хотите, я "къ вопросу о Правдѣ" одну исторію вамъ разскажу?... Со мною самимъ случилась она, но на святочный вымыселъ много походитъ... Да вамъ, можетъ быть спать пора?
   -- Нѣтъ, я выспался давеча.
   -- Ну, тогда слушайте.
   Андрей Алексанорычъ налилъ себѣ стаканъ чаю, порядкомъ сдобривъ его "ямайскимъ", и, отхлебывая понемногу, сталъ разсказывать.
   

IV.

   -- Прежде всего надобно вамъ съ моею біографіей познакомиться,-- началъ Андрей Александрычъ: -- Отецъ мой былъ первый помѣщикъ въ губерніи и человѣкъ ученый. За границею онъ и самого Фихте и всѣхъ тогдашнихъ мудрецовъ слушалъ и лично съ ними знакомъ былъ. Поэтому и я, почти съ пеленокъ, научился въ отвлеченное вникать. Мальчикъ я былъ не глупый и немудрено, что выросши при такихъ условіяхъ, сталъ потомъ совсѣмъ на философа походить. Отецъ рѣшилъ, что я буду ученый и отправилъ меня въ Берлинъ. Очутившись на волѣ, я увидѣлъ, что въ философы, пожалуй, мало гожусь, но на комершахъ могу дѣйствовать исправно. Сообразно съ этимъ я и повелъ себя... Но, какъ бы то ни было, Берлинъ все таки далъ мнѣ свою полировку и въ головѣ все такъ сладилось, склеилось, что въ качествѣ, если не ученаго, то гостинаго философа, я могъ бы съ честію поддерживать ученыя традиціи нашего дома. Собственно говоря, большаго, но тѣмъ временамъ, и но требовалось... Ну-съ, вернулся я изъ Берлина. Крѣпостное право было уже отмѣнено, жизнь выскочила изъ прежнихъ рамокъ, шумѣла и бурлила кругомъ. Отецъ былъ въ страшныхъ хлопотахъ: онъ прилаживался къ новымъ порядкамъ, о философіи забылъ и весь ушелъ въ финансовые и сельско-хозяйственные трактаты. Я рѣшительно ничего не понималъ во всемъ этомъ и только носился съ своею отвлеченностью, какъ курица съ яйцомъ. За Фихтеву правду тоже стоялъ я горой, -- и, кстати сказать, вполнѣ искренно и безкорыстно -- вскипалъ, красно говорилъ, и не видѣлъ, что все это -- еще гамлетовскія. "слова, слова, слова!" что съ дѣломъ -- то онѣ вонъ какъ разползаются!-- широко разставилъ руки Андрей Александрычъ. (Михаилъ Петровичъ почувствовалъ въ этомъ какъ бы уколъ, но только повелъ плечами и поглядѣлъ на свѣтъ свой стаканъ съ чаемъ).-- Потомъ "лучился переворотъ въ нашемъ семействѣ -- продолжалъ Андрей Александрычъ:-- отъ всѣхъ имѣній осталось у насъ только одно, но и его промѣнялъ отецъ на домъ въ Петербургѣ, а изъ дома сталъ строить торговую галлерею... Остальное, полагаю, понятно: скоро не было у насъ ни имѣній, ни дома, ни галлереи... Отецъ умеръ... Изъ всего наслѣдства досталось на мою долю нѣсколько тысячь рублей, съ которыми и очутился я въ воздухѣ, какъ птица, только безъ крыльевъ... удержаться въ родной стихіи было невозможно и я... упалъ! Шлепнулся я въ самую глушь провинціи, гдѣ ни о Фихте, ни о правдѣ, не только въ философскомъ, но, кажется, и въ какомъ угодно смыслѣ не видѣлось и понятія... Досаднѣе всего казалось то, что эту, шумѣвшую кругомъ дребедень, мнѣ было въ тысячу разъ труднѣе постигать, чѣмъ самую высокую берлинскую премудрость... Но, volens nolens, постигать было надо. Промаялся я нѣсколько лѣтъ и постигъ на столько, что сдѣлался земскимъ дѣятелемъ и женился на дочери бухгалтера нашей управы... Только въ женитьбѣ и удалось мнѣ угодить Фихте: ни однимъ взглядомъ не солгали мы съ женой другъ передъ другомъ и до сихъ поръ не лжемъ...
   -- Теперь дальше,-- сказалъ, подумавъ, Андрей Александрычъ: -- Женившись, сталъ я помышлять о гнѣздѣ и купилъ, въ другой уже губерніи, съ торговъ въ банкѣ имѣньице: земля въ одной межѣ, рѣчка, лѣсу десятинъ двадцать... только дома барскаго нѣтъ -- сгорѣлъ незадолго до продажи. Главное, мѣстность прельстила меня: деревенька не большая, чистенькая; двѣ улицы, а позади дворовъ огороды да копоплянники, точно на картинкѣ вытянулись; за ними спускъ къ мосту и рѣченка, быстрая, свѣтлая,-- такъ и играетъ все лѣто; направо отъ моста тотъ берегъ крутой, мѣдно-красный, кустарникомъ поросъ, а налѣво луговина низменная и опять полугорье. На этомъ полугорьѣ усадьба моя стоитъ, и садъ такъ и окунулся въ рѣчку... Все бы хорошо, да народъ въ деревнѣ оказался, какъ говорится, "разбойникъ". Мужики все зажиточные и никакого сладу съ ними нѣтъ: за работу дерутъ въ тридорога, курицу захочешь купить -- рубль, порубки и потравы то и дѣло, а виноватаго недоищешься. Да къ этому, когда начали домъ строить, я новость узналъ: что у прежняго помѣщика домъ сожгли мужики. Правда, говорили, что и помѣщикъ былъ "звѣрь", по теперь другого названія помѣщикамъ почти и не услышишь въ деревнѣ...
   Струхнули мы съ женой. Пришлось намъ жить въ усадьбѣ нашей точно въ крѣпости: ни мы зачѣмъ-нибудь въ деревню, ни къ намъ кто-нибудь оттуда. Изъ всѣхъ жителей только и полюбилъ насъ одинъ мужикъ -- Игнатъ. Странный былъ это человѣкъ. Небольшаго роста, хилый, съ зеленоватыми всегда потупленными глазками, съ безцвѣтной бороденкой на тускломъ точно грязномъ лицѣ, Игнатъ выглядѣлъ какимъ-то пришибленнымъ; говорилъ онъ мало: слушаетъ, бывало, настораживая то одно, то другое ухо, а самъ рѣдко-рѣдко обмолвится словомъ; на всякую послугу всегда онъ тутъ какъ тутъ и сколько ни дашь ему -- всѣмъ доволенъ. Нужды Игнатъ не терпѣлъ и избу имѣлъ исправную, вина не пилъ и богомольничалъ,-- бездѣтный вдовецъ былъ. На деревнѣ почему-то никто не пускалъ къ себѣ Игната и къ нему не ходили. Придетъ, бывало, Игнатъ къ намъ въ кухню и сидитъ въ углу цѣлый день, сосетъ свою трубочку -- "точно тѣнь", какъ называла его прислуга. И дѣйствительно: двигался Игнатъ какъ-то неслышно и казалось совсѣмъ не принадлежалъ себѣ, а вѣчно былъ чей-то.
   Другой человѣкъ, заходившій иногда къ намъ на усадьбу, и то, такъ сказать, "по должности", былъ староста Ефремъ -- человѣкъ совсѣмъ иного склада, нежели Игнатъ: съ перваго взгляда было видно, что Ефремъ принадлежитъ себѣ и никому больше. Собою Ефремъ былъ пожилой, сутуловатый, съ лицомъ какъ у святыхъ суздальской живописи -- худощавымъ, строгимъ, съ жесткими прямыми, черными волосами, пересыпанными сѣдиной; каріе глаза -- свѣтлые, какъ сердоликъ -- смотрѣли открыто, немного вверхъ, отчего на лбу были всегда морщины. Ходилъ Ефремъ твердою поступью, опираясь на длинный калиновый батожекъ и вывертывая имъ, какъ священникъ тростью, одѣвался опрятно, носилъ шляпу "гречникомъ" и держалъ себя скромно, но съ достоинствомъ -- все въ немъ такъ и говорило, что "человѣка онъ не обидитъ, но-и себя въ обиду не дастъ".
   Встрѣчаясь у меня съ Игнатомъ, Ефремъ не глядѣлъ на него, не говорилъ съ нимъ. Но въ этомъ не видѣлось злости... не видѣлось, скорѣе сказать, никакого чувства. И такъ всѣ относились къ Игнату: всѣ проходили мимо него точно мимо дерева или забора. Отъ каждаго, съ кѣмъ бывало не заговоришь объ Игнатѣ, не жалобу услышишь, не ругательство даже, а какой-то приговоръ -- холодный и неизмѣнный. Кабы не онъ, нѣшто мы были бы такъ обрѣзаны -- курицы выпустить некуда! протянетъ баба и замолчитъ точно каменная. По этомъ Игнатѣ всѣ черти соскучились! коротко скажетъ мужикъ и не прибавитъ больше ни слова.
   -- Напрасно ты, Андрей Александрычъ, съ Игнашкой вяжешься -- будетъ тебѣ хлопотъ съ нимъ... участливо сказалъ однажды Ефремъ, встрѣтясь со мною на дорогѣ.
   -- Да за что вы такъ ненавидите его?
   -- Смерти на него нѣту...
   -- И не грѣхъ это, Ефремъ? Если есть что худое за Игнатомъ, то міръ можетъ законно въ Сибирь отправить его.
   -- Просили и объ этомъ, да бумаги не доходятъ...
   -- Какъ не доходятъ?
   -- Не доходятъ...
   Ефремъ тряхнулъ своимъ "гречникомъ" и сунувъ мнѣ мозолистую руку зашагалъ отъ меня, вывертывая батожкомъ...
   Андрей Александрычъ отхлебнулъ изъ стакана, помолчалъ, собираясь съ мыслями, и обратился къ Михаилу Петровичу:-- Есть такіе люди -- мишени у судьбы: одного глупое что-нибудь такъ и стукаетъ всю жизнь, другого -- несчастное, третье -- счастливое, ни за что ни про что, осыпаетъ... Я вѣроятно, для всякихъ необычайностей назначенъ. Всегда выищется для меня какая-нибудь странная неожиданность, такъ что руками только разведешь... Для того я вамъ и біографію мою разсказалъ, чтобы вы судили: изъ тѣхъ-ли я, что напрашиваются, такъ сказать, на неожиданности... Весь своей вѣкъ я только и дѣлаю, что стремлюсь работать по правдѣ, какъ умѣю, и все время какой-то противный вѣтеръ, то въ сторону отнесетъ меня отъ дороги, то закружитъ до одуренія... Съ своимъ имѣніемъ я только и думалъ какъ бы культурѣ посодѣйствовать, а видите въ какое положеніе поставила меня житейская-то дребедень? Тоже самое и съ Игнатомъ... Конечно, вникнувъ въ отзывы о немъ, я могъ бы не пускать его на усадьбу. Но какое дѣло до "всего прочаго" мнѣ, культурному работнику на клочкѣ земли?..
   Разъ какъ-то послѣ обѣда, взгруснулось мнѣ. День былъ лѣтній, хорошій. Дай, думаю, прокачусь, сосѣда навѣщу; верстахъ въ пяти жилъ онъ отъ меня. Заложили мнѣ шарабанъ, сказалъ я женѣ, чтобы къ чаю не ждали меня, и отправился. Хорошіе сосѣди рѣдки теперь стали -- это тоже не малое испытаніе для культурнаго дѣятеля... А въ нашей сторонѣ, на сто верстъ въ окружности взять, ни у кого долго не засидишься... Мой сосѣдъ изъ прежнихъ моряковъ попался, человѣкъ умный, бывалый, и провести вечерокъ, какъ говорится, "но душѣ" больше всего любилъ. Засидѣлись мы съ нимъ, закалякались, и не видали какъ время почти къ полночи подошло. Ну да не ахти какая даль -- шагомъ не больше получаса проѣдешь; дорога какъ скатерть и такая веселая; сначала хлѣбами, потомъ рощицей дубовой, а тамъ, съ версту, лугами до самаго полугорья, гдѣ моя усадьба стоитъ. Простились мы, морякъ еще мнѣ вдогонку какое-то японское напутствіе крикнулъ. И ночь же была славная, помню: тихо, тепло; луна красиво такъ между круглыми тучками плаваетъ; выглянетъ, такъ и засеребрится все, такъ и вспыхнетъ каждая росинка... перепела и коростели такъ и надрываются кругомъ... ни одна травка не шелохнется... Иногда только точно во снѣ -- чуть-чуть зашепчутъ хлѣба, колыхнутся, и какъ туманъ, побѣгутъ по нимъ полосы до самой дороги, а въ лицо пахнетъ душистою свѣжестью... Бросилъ я возжи, закурилъ папироску и сталъ думать... Конекъ у меня умный былъ, роста не большого, но кругленькій, крѣпкій. Понялъ онъ, что погонять не статутъ его: идетъ ровнымъ шагомъ, копытцами точно печатаетъ, да пофыркиваетъ радостно... Сталъ уже я рощицу проѣзжать, вдругъ около лошади кто-то изъ земли точно поднялся... Смотрю: Игнатъ. Стоитъ онъ какъ привидѣнье, колесомъ почти задѣло его, и тихо -- еле губами шевелитъ, говоритъ мнѣ: подвезите Андрей Александрычъ... Садись, говорю. Гдѣ ты былъ?-- Изъ Яганова иду, говоритъ.-- (Село такъ называется около насъ, приходомъ туда наша деревня). Сѣлъ Игнатъ ко мнѣ въ шарабанъ и скукожился какъ-то -- совсѣмъ и не видать его, а самъ съ колѣнъ у меня мягко такъ, чуть слышно, возжи беретъ.-- Зачѣмъ? говорю.-- Все равно, подержу-съ -- отвѣчаетъ. Хотѣлъ я что-то сказать Игнату, какъ вдругъ кто-то засвищетъ. Шибко такъ засвисталъ, почти надъ самымъ ухомъ у меня, и сейчасъ же, впереди, кто-то отвѣтилъ ему -- засвисталъ то же. Не успѣлъ я опомниться, а Игнатъ какъ стеганетъ лошадь возжами и выпрямился -- выросъ точно... Подхватилъ мой конекъ и, какъ стрѣла, миновалъ рощу; тутъ кто-то вывернулся изъ кустовъ на встрѣчу и хотѣлъ схватить его подъ узды; испугался онъ, метнулся въ сторону -- чуть-чуть усидѣли мы,-- и бросился лугами вдоль рощи... Тутъ изъ рощи верхомъ кто-то...-- Стой!-- кричитъ намъ, и подъ самую морду лошади такъ и подскакалъ. Задрожалъ мой конекъ и осѣлъ на заднія ноги... Гляжу и глазамъ своимъ не вѣрю: это Ефремъ верхомъ стоитъ передъ нами. На лѣвой рукѣ у него, черезъ локоть, фонарь виситъ, въ правой -- комелекъ отъ дубка, и самъ весь такъ и горитъ, такъ и рвется... Полководецъ древній, да и только... Лошаденка подъ нимъ крестьянская, обыкновенная, мышь-мышью, и та переродилась точно; храпитъ, собралась вся, морда въ пѣнѣ...-- Слышь, Игнатъ: отдавай добромъ... не выпустимъ! крикнулъ Ефремъ. Глянулъ я на Игната, а онъ, словно шаръ скатился съ шарабана и, какъ лиса, такъ и застелился по лугу...-- Держи барина! крикнулъ Ефремъ. Откуда не возьмись, здоровенный парень -- силачъ нашъ деревенскій, Ѳедоръ, подхватилъ моего конька подъ уздцы и остановился, точно вкопаный... Не далъ Ефремъ далеко отбѣжать Игнату, наскакалъ на него и... Помню я только трескъ какой-то и стонъ... Ахъ, этотъ стонъ! такъ и стоитъ онъ въ ушахъ у меня... Андрей Александрычъ облокотился на столъ, закрывъ руками лицо, и умолкъ. Михаилъ Петровичъ глядѣлъ на него, изумленно косясь черезъ очки. Онъ видѣлъ какъ бѣлый, точно костяной, лобъ Андрея Александрыча нахмурился, длинные тонкіе пальцы, съ блестѣвшимъ обручальнымъ кольцемъ на одномъ изъ нихъ, задрожали...
   -- О-о! у-у-у!-- донесся въ избу гулъ точно не человѣческихъ голосовъ.-- Что это?-- встрепенулся Михаилъ Петровичъ. Вагонъ поднимаютъ, проговорилъ Андрей Александрычъ, не отнимая рукъ отъ лица.-- А-а!-- нервно передернулъ онъ плечами, спустя минуту, и продолжалъ: Подскакалъ Ефремъ опять къ шарабану, но лошаденка, бодрившаяся сгоряча-то, спотыкнулась подъ нимъ -- моей оглоблей плечо ей разбило. Сталъ Ефремъ на ноги... изъ лѣсу еще нѣсколько человѣкъ вышло... Удивительно, какой ужасъ могутъ носить въ себѣ иногда человѣческія лица! Не дай Богъ никому видѣть ихъ такими...-- Держи!-- подтвердилъ Ефремъ Ѳедору и отошелъ съ людьми къ сторонкѣ... Не знаю: минуты-ли, часы-ли прошли, пока разсуждалъ Ефремъ съ товарищами, помню только голосъ Ефрема: Не сбѣжитъ онъ!.. Тамъ видно будетъ...-- Подошелъ Ефремъ къ шарабану, трясется весь и сквозь слезы, глухо такъ, говоритъ мнѣ: -- Несчастіе... самъ видишь... истерзалъ онъ насъ... Въ лихой часъ выѣхалъ ты... Твоя воля, но мы тебя просимъ, Андрей Александрычъ: ничего ты видомъ не видалъ, слыхомъ не слыхалъ... А?-- посмотрѣлъ было онъ на меня, но не дождался моего отвѣта и приказалъ Ѳедору:-- пусти!-- Ѳедоръ вывѣлъ моего конька на дорогу, посторонился отъ него, вытянувъ руку... и пропалъ. Оглянулся я и точно сонъ все это было: въ лугахъ не видать ни души, тишина кругомъ и въ ней опять дребезжитъ коростелиное "дерганье"... только прежняго благодатнаго обаянія не было въ этой тишинѣ -- ужасъ былъ разлитъ въ ней; такъ и вѣяло имъ отъ всего: отъ каждаго кустика, отъ каждой травинки...
   Подобралъ я возжи и не помню какъ очутился дома, какъ прошелъ въ кабинетъ... Не могу сказать: спалъ ли я ночью, или только въ забытьи лежалъ, но мысль не переставала работать, и до самаго утра, какъ на яву, слышалъ я стоны -- оглушительные, непрерывные... видѣлъ какъ гдѣ-то, далеко предо мною, мелькалъ маленькій-маленькій Фихте, а предъ самымъ лицемъ моимъ стоялъ огромный Ефремъ... въ рукахъ у него былъ дубъ цѣлый, а по бородѣ такъ и бѣжали рѣкою слезы...
   Увидѣвъ меня утромъ, жена обмерла отъ испуга.-- Что съ тобой?-- вырвалось у ней, и она указала мнѣ на мои волосы... Вотъ,-- приподнялъ Андрей Александрычъ свою сѣдую прядь -- въ ту ночь сдѣлалось это у меня. Вотъ!-- потрясъ онъ ею, наклонившись надъ столомъ, -- судите: легко ли досталось мнѣ тогда рѣшеніе какъ долженъ я поступить -- по Фихте, или по правдѣ житейской... О многомъ пришлись мнѣ подумать тогда,-- и мое "личное благо", повѣрьте, не занимало меня -- многое пришлось взвѣсить и признать, что не одно и то же возиться съ научнымъ обликомъ человѣка или съ самимъ человѣкомъ -- живымъ, борющимся, скорбящимъ, недоумѣвающимъ... Я понялъ тогда, что для культурной дѣятельности у насъ надобно много ума и еще больше -- сердца...
   Спустя сутки, нашли Игната подъ кручей, на каменистой отмели рѣки. По слѣдамъ на кручѣ видно было, что онъ упалъ -- или былъ брошенъ -- съ поросшей кустарникомъ вершины. Ранъ на немъ не было видно, и на тѣлѣ -- ни кровинки; только глазъ одинъ вышелъ наружу да черепныя кости были точно въ мѣшкѣ... Пріѣхалъ становой и расположился у меня въ домѣ производить дознаніе. И Ефремъ, и Ѳедоръ, и почти вся деревня перебывали на допросахъ. Надобно было слышать ихъ, видѣть ихъ лица, чтобы судить какого замѣчательнаго актера и юриста выработала изъ нашего мужика исторія... Даже я ни одной мины, несообразной съ ролью, ни одного слова неподходящаго подмѣтить не могъ!
   -- Говори правду, Ѳедоръ!-- насѣлъ становой.
   И Ѳедоръ сталъ говорить. Часа два говорилъ: какъ онъ всталъ, какъ на работу пошелъ, какъ не вѣрилъ, что дядю Игната подъ кручей нашли...-- Да не объ этомъ... ты дѣло говори!-- прерывалъ его становой. Ѳедоръ умолкалъ и чрезъ минуту спрашивалъ: -- о чемъ же теперь?-- Гдѣ ты, наканунѣ, какъ нашли Игната, вечеромъ былъ?-- Да у дяди Ефрема лошадь сплечилась передъ этимъ-то днемъ, онъ и послалъ меня натаскать коровамъ сѣна изъ луговъ. Пошелъ я, а тамъ дѣвки пѣсни играютъ... Успѣю еще, думаю, съ сѣномъ-то...-- сталъ разсказывать Ѳедоръ. И все это подтвердилось.
   -- Какъ это Игнатъ подъ кручу-то попалъ?-- сталъ допрашивать становой Ефрема.
   -- Упасть надо... А то какъ попадешь туда?-- началъ соображать Ефремъ, разводя руками.
   -- Самъ онъ упалъ, думаешь?
   -- Коли нашли тамъ -- упалъ, значитъ...
   -- Тебя въ этотъ вечеръ верхомъ на лошади видѣли.
   -- У меня и лошадь-то сплеченая.
   Окончилъ становой допросы, отпустилъ народъ, заперъ бумаги въ портфель и говоритъ мнѣ: -- Всѣ, бестіи, въ свою позицію запрятались... Будемъ и мы, по военному, контръ-траншеи вести!-- Самъ онъ дьяконскій сынъ былъ и въ военной службѣ не служилъ никогда, но любилъ казаться военнымъ. Собою онъ хоть и нескладный, но рослый былъ, лицо имѣлъ широкое, насупленное, усы большіе -- густо нафабренные, а пуговицы у него всегда такъ и сіяли.-- Есть, говоритъ, слухъ -- да никакъ не оформить его -- что книжки какія-то читали они и зарыли ихъ на огородѣ, а кто-то возьми да и выкопай... Заподозрили Игната и по выпускали его изъ деревни... Ночью онъ вырвался, а они на него въ лѣсу, какъ на волка, облаву устроили!.. Главная причина та, что Игнатъ полезный человѣкъ былъ, -- вздохнулъ становой. Потомъ видитъ, что несообразность тутъ есть, и добавилъ: Для насъ былъ полезенъ...
   Сѣли мы обѣдать. Выпилъ становой водки, утеръ салфеткой усы, потомъ пытливо такъ посмотрѣлъ на салфетку, но видитъ что фабра не пачкаетъ и успокоился. Выпилъ онъ еще водки, засмѣялся и говоритъ:
   -- Должно быть скоро и по вашему дѣлу придется мнѣ дознаніе производить.
   -- По какому моему дѣлу?-- спрашиваю.
   -- Да не уцѣлѣете, не безпокойтесь!-- махнулъ онъ рукой. Потомъ оглядѣлъ комнату и продолжалъ: -- У прежняго помѣщика не такая, на курьихъ ножкахъ, стройка-то была: ложоменты, батюшка мой, возведены были! а въ одну ночь какъ быкъ языкомъ слизнулъ... Вотъ этотъ самый Ѳедька-силачъ, подручный Ефрема, и поджегъ...
   -- Что же было ему за это?
   -- А ничего-съ -- господа присяжные оправдали: онъ, видите ли, въ "ночномъ" находился, когда пожаръ-то былъ. И вся деревня подтвердила это. Вы присмотритесь, что это за народъ! Какъ цементомъ слило ихъ, треклятыхъ -- вся деревня точно одинъ! Недоимокъ нѣтъ у нихъ, и пьяницъ тоже, и такую силу взяли, что хоть и не показывайся къ нимъ! За деньги и то куска хлѣба напросишься, ночлега но найдешь... А не говоря ужъ, если свѣдѣніе какое понадобится... Только реквизиціоннымъ приказомъ и дѣйствуй!-- Становой махнулъ рукой, утеръ усы и опять посмотрѣлъ на салфетку. Потомъ онъ разложилъ предъ собою вилку и ножикъ, уперъ предъ ними указательные пальцы и рѣшительно произнесъ: -- Вотъ что остается сдѣлать... вотъ: какъ вытянулись по ватерпасъ-линіи эти двѣ улицы, такъ поставить двѣ пушки и выпалить!..-- Онъ пришелъ въ такое волненіе, что швырнулъ даже ножикъ по столу.
   Ефрема посадили въ острогъ и предали суду. Мы изъ усадьбы перестали выходить; жена стала бояться выпустить дѣтей изъ комнатъ... что оставалось мнѣ дѣлать? Я началъ подыскивать покупателя на свое имѣніе, но охотниковъ мало являлось и дѣло затянулось. Тѣмъ временемъ судъ оправдалъ Ефрема. Сталъ онъ опять старостой и прошедшее словно въ воду кануло. Только изба Игнатова, съ заколоченными окнами напоминала еще о чемъ-то...
   Сижу я однажды дома и вижу въ окно: идетъ по мосту Ефремъ въ нашу сторону, вывертываетъ батожкомъ и поглядываетъ на мои окна. Смотрю: въ ворота ко мнѣ повернулъ... Замерло у меня сердце: какъ я съ нимъ встрѣчусь? что будемъ мы говорить?... Вошелъ Ефремъ, снялъ "гречникъ" свой, помолился на передній уголъ и поклонился мнѣ въ ноги -- не въ землю, а такъ: рукой до половицы коснулся. И говоритъ потомъ:
   -- Отъ всего міру нашего пришелъ я къ тебѣ, Андрей Александрычъ, поклонъ принесъ. Постигъ ты нашу правду... сжалился надъ нами... За то и міръ тебѣ вѣчнымъ слугой хочетъ быть...-- И опять поклонился мнѣ.-- Слышали мы, что ты продавать свою землю хочешь. Не дѣлай этого, послушай насъ, глупыхъ людей: живи съ нами -- душевнѣе насъ ты во всей округѣ людей не сыщешь...
   Послушался я, да и покупатели къ тому же точно въ землю попрятались. Подрядилъ я народъ на первыя же работы -- все аккуратно и добросовѣстно сдѣлалось... дальше, больше... И можете вы себѣ представить?.. именно, "душевное" что-то установилось у меня съ деревней... ни какой экзекуціей не достигнешь этого! Что такое загороди да штрафы и знать я не знаю... Ни одинъ мальчишка на ягодку или на яблоко въ моемъ саду не позарится... Ни одна дѣвка мимо дѣтей моихъ не пройдетъ, чтобы цвѣткомъ или пряникомъ не побаловать ихъ... Крестьянская уборка затянулась -- мои машины работаютъ у нихъ... У меня нехватка -- ко мнѣ всей деревней...
   Въ глазахъ Михаила Петровича засвѣтилась какая-то лукавая недовѣрчивость. Андрей Александровичъ посмотрѣлъ на него и спросилъ:
   -- Ну, что? Вы что-то другое подозрѣваете тутъ?
   -- А боязнь-то?... намекнулъ Михаилъ Петровичъ.
   -- Да кто-же мѣшалъ имъ, тоже всей деревней, показать, напримѣръ, что я далъ въ шею Игнату и свалилъ его съ кручи?
   -- Кто... потупился Михаилъ Петровичъ.
   -- То-то вотъ и есть, проговорилъ Андрей Александровичъ. Онъ порывисто отодвинулъ отъ себя стаканъ и замолчалъ, сложивъ на груди руки.
   -- Но вѣдь согласитесь, что этотъ... Ефремъ... все-таки убійца, не безъ ядовитости замѣтилъ Михаилъ Петровичъ, прервавъ неловкое молчаніе.
   -- Конечно! вскинулъ голову Андрей Александровичъ.-- Fiat justiciа... Да ужъ дослушайте до конца.
   Прошелъ годъ,-- продолжалъ онъ свой разсказъ.-- Ефремъ женилъ своего старшаго сына и сдалъ ему хозяйство. Вскорѣ затѣмъ пришелъ ко мнѣ Ефремъ уже съ котомкой за плечами, проститься.-- Оправдали меня люди, сталъ говорить онъ мнѣ, по самъ я душу свою лучше знать долженъ... Хозяинъ у меня въ дому есть теперь, а мнѣ... на покой нора... Ушелъ Ефремъ неизвѣстно куда и больше году не было о немъ не слуху, ни духу. Думали, что умеръ Ефремъ въ дорогѣ. Анъ нѣтъ: оказался онъ на Аѳонской горѣ и оттуда міру икону прислалъ. Такъ она и зовется у насъ "мірская", стоитъ въ церкви и въ молебствія ее "поднимаютъ" въ деревню. Ѳедоръ-силачъ женился и хозяинъ исправный вышелъ изъ него. Бабенка попалась ему вертлявая, шустрая и совсѣмъ надъ нимъ волю взяла; говорятъ даже бьетъ его...

-----

   Вотъ какъ разщепала жизнь абсолютную-то правду: на житейскую, русскую нашу, да еще чисто деревенскую... Разберитесь-ка во всемъ этомъ -- да безъ лукавства, по чистой совѣсти, "душевно" и скажите: гдѣ настоящая-то правда?.. Ногу, пожалуй, и сломите!..-- заключилъ Андрей Александровичъ...
   Всю ночь со стороны желѣзной дороги раздавался грохотъ и доносился гулъ человѣческихъ голосовъ. Въ отвѣтъ имъ звонко "стрѣлялъ" разсвирѣпѣвшій морозъ, раздирая бревешки избы. Андрей Александровичъ безпокойно бредилъ и бормоталъ во снѣ. Михаилу Петровичу грезились пушки становаго... Съ разсвѣтомъ деревня "загуляла". Поѣздъ, прибранный, вытянутый въ струнку, готовъ былъ въ путь. Паровозъ фыркалъ парами, пуская ихъ бѣлесоватыми струйками въ чистый морозный воздухъ... Вмѣсто сугробовъ, лоснилось кругомъ, какъ паркетъ, вытоптанное дружной народной силой гладкое пространство...
   Когда поѣздъ тронулся и Михаилъ Петровичъ, стоя на площадкѣ вагона, махнулъ въ послѣдній разъ бобровою шапкою, Андрей Александровичъ крикнулъ ему:
   -- Хитрый Эдипъ, разрѣши!..

Н. Сѣверовъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 4, 1890

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru