Ончуков Николай Евгеньевич
Песни и легенды о декабристах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ЗВЕНЬЯ

СБОРНИКИ МАТЕРИАЛОВ И ДОКУМЕНТОВ
ПО ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ,
ИСКУССТВА И ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ XIX ВЕКА

ПОД РЕДАКЦИЕЙ
ВЛАД. БОНЧ-БРУЕВИЧА

V

"ACADЕMIА"
МОСКВА-ЛЕНИНГРАД
1935

   

H. Ончуков

Песни и легенды о декабристах

   Опубликовываемая здесь статья известного этнографа-фольклориста Н. Ончукова впервые дает нам исчерпывающую сводку всех сведений о том, как отразилось выступление декабристов в широком народном сознании, как запечатлелось оно в песнях и легендах народных -- в этих наиболее стойких неписанных творениях широких масс.
   Мы видим, что вся трагедия, происшедшая в 1825 году на Сенатской площади в Петербурге, народной массой понята своеобразно и именно так, как должен был понять, как не мог иначе понять класс, порабощенный дворянами, терпевший бесконечные муки. Рабы рабов самодержавного царя все выступление взбунтовавшегося дворянства оценили как ссору в одном и том же сословии, как взаимную ссору между братьями умершего царя и их ближайшими слугами, верноподданными дворянами-помещиками, пожелавшими в свою пользу изменить порядки самодержавия и посадить на престол своего излюбленного человека, выгодного и нужного им, господам, помещикам, "сенаторам", дворянам и военным.
   В. И. Ленин в своем замечательном кратком анализе декабризма, выясняя значение А. И. Герцена в революционном движении России, пишет:
   "Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию" (Ленин, Памяти Герцена, Соч., т. XV, стр. 468),
   Мы видим, что декабристы, как абсолютно верно утверждает Владимир Ильич, были "страшно далеки от народа". И эту "страшную далекость" он изумительно точно подтверждает статистическими данными в двух других своих статьях.
   В небольшом исследовании "Роль сословий и классов в освободительном движении" он сообщает:
   "Данные о роли сословий получаются следующие. На 100 привлеченных к обвинению за государственные преступления было:

0x01 graphic

   Анализируя эти многоговорящие цифры, Владимир Ильич делает вывод, ярко характеризующий эпоху. Он говорит:
   "Эпоха крепостная (1827--1846 гг.) -- полное преобладание дворянства. Это -- эпоха от декабристов до Герцена. Крепостная Россия забита и неподвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа. Но лучшие люди из дворян помогли разбудить народ" (Там же, стр. 575).
   Еще раз возвращаясь к этим данным в своем исследовании "Из прошлого рабочей печати в России", Владимир Ильич разворачивает те же самые цифры и дает им более детальный классовый анализ в эпоху "народническую, разночинскую":

0x01 graphic

   Эти дополнительные цифры дают ему возможность сделать следующее обобщение:
   "В период дворянской, крепостной (1827--1846 гг.) дворяне, составлявшие ничтожное меньшинство населения, дают громадное большинство (76%) политических. В период народнический, разночинский (1884--1890 гг.) -- дворяне отходят на второй план, но все же дают еще громадный процент (30,6%). Интеллигенция дает подавляющее большинство (73,2%) участников демократического движения" (Там же, стр. 342).
   Само собой разумеется, что революционные действия тех, кто был по своему классовому положению, по всей своей идеологии "страшно далеким от народа" -- и кто к тому же представлял из себя очень малую часть "в ничтожном меньшинстве населения",-- не могли иначе отразиться в народном сознании как нечто чужое, хотя и интересное и забавное. В одной "семье" -- семье царя и его приближенных -- возникли ссоры, драка, недовольства,-- именно все то, что нередко бывало в Петербурге за последние два столетия, когда Петр I казнил своего сына, когда задушили Иоанна Антоновича, когда Екатерина II расправилась со своим мужем Петром III, приказав своим любовникам убить его, когда Павла I задушили придворные при непосредственном участии его сына Александра I. Народу не было в диковину, что после смерти этого царя передрались за власть там, в Петербурге, где один брат -- Николай -- выручает другого -- Константина, который, в конце концов, остается без престола. Этот последний, как обиженный, делается героем творимой легенды, и он, как это было раньше и с Петром III, появляется во многих местах России в лице самозванцев. Широкие народные массы были почти равнодушны ко всем этим петербургским делам, так как ровно ничего не ждали для себя от этого "барского" движения. Царь и самодержавие еще .не были развенчаны в народном сознании. Они были для него, помнящего жестокое укрощение Пугачевского бунта, еще легендарно сильными и могучими. Должно было пройти еще восемьдесят лет, когда, наконец, 9 января 1905 года Николай II, правнук Николая I, расстрелявшего декабристов, расстрелял почти на том же месте огромные народные массы,-- и тем самым, по выражению Владимира Ильича, "расстрелял самодержавие", низвергнув его авторитет в широчайших слоях народа.
   Песни и легенды о декабристах, приводимые в статье Н. Ончукова, еще раз подтверждают нам правильность глубокого марксистского анализа революционного движения декабристов, имевшего объективно большое значение для нашей страны, но субъективно безусловно классово-чуждого широким народным массам.

Прим. ред.

   
   Огромная литература о декабристах, вызванная столетним юбилеем декабрьского восстания (14 декабря 1825--1925 гг.) коснулась всего: истории восстания, биографий его участников, суда над ними, казни одних и каторги и ссылки других из них, жизни декабристов в Сибири и пр. Обошла почти наша юбилейная литература только одно: устное народное творчество о декабрьском восстании, не подвела итоги ему, как будто его совсем и не было. Между тем, фольклор о декабрьском восстании, хотя и не обильный, но -- есть. В сибирских журналах за последние годы напечатано - несколько легенд о декабристах; еще раньше, с начала 900-х годов, собиратели устного творчества начали записывать и печатать одну загадочную историческую песню, но трактующую несомненно о декабрьском восстании. Песня эта, правда, не пользовалась большой известностью, однако район ее бытования был: Архангельская, Олонецкая, Новгородская, Владимирская и Калужская губернии и Восточная Сибирь. Всего песни напечатано шесть вариантов {Исключая двух перепечаток -- их я не считаю.}, да восемь вариантов еще не напечатано. Фольклор такого широкого бытования об известном явлении уже имеет право на внимание, на то, чтобы им заняться, и, хотя бы предварительно, его подытожить.

-----

   Весь фольклор о декабристах в целом состоит из двух песен и гораздо большего количества легенд и преданий.
   Совершенно самостоятельных песен, очень своеобразно трактующих декабрьское восстание, в сущности одна. В очень известную и всюду распространенную форму песни -- о смерти царя и плача царицы или солдата при гробе царя -- вложен мотив несомненно о декабрьском восстании. Этой последней песни всего один вариант; других я не знаю.
   Вторая песня о декабристах с формальной стороны чисто солдатская, с фантастическим содержанием, не имеющим на первый взгляд никакого исторического правдоподобия.
   Записано еще несколько легенд и преданий о декабристах, при чем одно до поразительности совпадает по содержанию со второй песней и, повидимому, послужило для этой второй песни исходным материалом. Есть и еще несколько преданий о царе Николае I и великом князе Константине Павловиче, уже не относящихся прямо к восстанию декабристов. Все это вместе взятое -- и песня, и предания -- в совокупности составляет уже нечто весьма внушительное и крайне интересное и, уж конечно, имеет право на внимание.
   

Первая песня: О декабристах

   Летом 1902 года на Низовой Печоре, в Пустозерске, от волостного старшины В. А. Никонова, родом из деревни Нарыги, я записал шесть номеров фольклорного материала и между ними песню о декабристах. "Старины свои,-- писал я тогда о Никонове,-- сообщал он мне как-то таинственно, после усиленных просьб, точно рассказывал какую-то тайну, которая только что случилась у него в соседях" {H. E. Ончуков, Печорские былины, стр. 393.}. Вот эта песня:
   
   Молодой солдат на чесах стоит.
   Стоючись солдат да расплакалса,
   Зинул ружьём солдат в сыру землю:
   "Ты роздвинься, роздвинься, мать-сыра земля,
   Ты откройся, откройся, гробова доска,
   Розорвись-кё, розорвись, рущата камка,
   Ты восстань-кё, восстань, наш благоверной царь,
   Благоверной царь Александр Павлович.
   У нас всё-то нынче не по прежному,
   Придумали, братцы, бояришка думу крепкую:
   "Кому, братцы, из нас да государем быть,
   Государем быть, да акитантом слыть?
   Государём-то быть князю Бильянскому,
   Акитантом слыть князю Волхонскому".
   Воспрошлышело его да ухо правое,
   Рассадили их по темным кибиточкам,
   Развозили их да по тёмным тюрьмам1.
   1 Там же, стр. 401.
   
   Откуда же взялась эта песня? Когда образовалось ее оформление? Песни о смерти царей идут от времени царя Ивана IV Грозного. Схема их такая: царь Грозный умирает, и вот "у Ивана у Великого, у Михаила Архангела, у собора Успенского (соборы в московском Кремле) ударили в большой колокол, чтобы слышно было по всей Москве, по всей армии и конной гвардии" {"Песни, собранные П. В. Киреевским", вып. 6, М. 1864, стр. 205.}. Царя обряжают, кладут в кипарисный гроб и ставят гроб в Успенском соборе. Приходит жена Грозного, благоверная Марфа Матвеевна, молится и плачет-причитает:
   
   Закричала царица громким голосом:
   "Ох ты гой еси, благоверный царь,
   Благоверный царь Иван Васильевич!
   Что ты спишь крепко, не проснешься?
   Без тебя все царство помутилося,
   Все стрельцы-бойцы взволновались,
   Всех князей-бояр во тынах рубют,
   А меня-то царицу не слушают..."1
   1 "Песни, собранные П. В. Киреевским", вып. 6, М. 1864, стр. 208.
   
   Или в другом варианте:
   
   "...Без тебя-то народ взбунтовался,
   На меня царицу взъедался..."1
   1 Там же, стр. 209.
   
   Как видите, царица определенно жалуется своему покойному супругу на крамолу, случившуюся немедленно после его смерти: "князей-бояр во тынах рубют", ее, царицу, не слушают, и даже сам народ на нее, царицу, взъедается. Совершенно на другое жалуется солдат у гроба царя:
   
   "...Погляди-ко ты на свою силу:
   Твоя силушка утомлёная,
   Утомлёная, не кормленая..."1
   1 Там же, стр. 211.
   
   Совершенно ясно, выпукло, так и выпирает в этих песнях при гробе царя социальный налет: плачет у гроба царица -- жалобы на низы, на крамолу; плачет у гроба солдат -- тоже жалуется на безобразие, но уже другого порядка: силу-армию утомляют, ее не кормят. И так эта песня проходит почти что через вое царствования вплоть до Александра I, за некоторыми исключениями: плача о сыне Грозного Федоре и царе Борисе Годунове нет, нет плача и о первом Романове, Михаиле; есть песня о смерти Алексея Михайловича, но плача о нем нет. Дальше Екатерина I плачет о Петре. До Екатерины II опять перерыв, нет таких песен. В плачах о Екатерине опять интереснейшие и яркие социальные мотивы; не привожу их теперь, так как собираюсь говорить об этом по другому поводу, в другой работе. Есть песни-плачи на смерть Павла и, наконец, Александра I, но обычного типа. И только в моем печорском варианте, пока одиноком,-- мотив восстания декабристов, но как?
   
   Придумали, братцы, бояришка думу крепкую:
   "Кому, братцы, из нас да государем быть,
   Государем быть, да акитантом слыть?.."
   
   Все движение тайных обществ, задумывавших не только политический, но отчасти и социальный переворот, донеслось до далекой и глухой Печоры исключительно по-старому -- только как дворцовый переворот: столкнуть с престола царя только для того, чтобы на его место сейчас же непременно поставить другого, но непременно царя же, какого-то князя Вильянского, а прочим участникам переворота занять при царе, при дворе тепленькие местечки -- "акитантов", т. е. адъютантов.
   

Вторая песня: О восстании декабристов

   Вторая песня о декабрьском восстании записана в нескольких вариантах, солдатская по форме и с фантастическим содержанием, не соответствующим тому обычно известному, что происходило на Сенатской площади и перед Зимним дворцом 14 декабря 1825 года в Петербурге. Исторические, а также солдатские песни, трактуя настоящие исторические события, конечно, допускают преувеличения, в большой доле гиперболизацию и в большой доле фантастичны (Платов и др.), но наша песня до того фантастична и рисует что-то до того не похожее на то, что происходило 14 декабря 1825 года в действительности, что два больших ученых исследователя, большие специалисты в фольклоре, очень сдержанно высказались о связи нашей песни с декабрьскими событиями. Вс. Миллер печатает мой печорско-олонецкий вариант песни {Вс. Миллер, Очерки русской народной словесности, т. II, стр. 3-355.} как яркий образец того, до каких размеров искажения и перевирания могут дойти в глухих местах слухи о политических событиях царствования Николая I. Академик М. Н. Сперанский идет еще дальше: перепечатывая в своих "Былинах" соколовский вариант песни, он поясняет, что песня дает ряд неясных намеков на какие-то происшествия николаевского времени, вероятно ранней эпохи. Повидимому, в ней мы имеем перед собой смутные, искаженные и спутанные отклики известной истории 14 декабря 1825 года {Сперанский, Былины, т. II, стр. 485.}.
   Сделаем обозрение вариантов песни, имеющихся в нашем распоряжении.
   У Вс. Гаршина {В. Гаршин, Рассказы, Спб. 1912, стр. 234.} в рассказе "Из воспоминаний рядового Иванова" автор в уста запевалы роты ефрейтора Федорова вставляет одну строчку песни:
   
   ...Царя тре-е-ебуют в сенат.
   
   На странице 252 снова описывается пение солдат на отдыхе: "Федоров заливается среди песенников, слышна знаменитая: "И было дело под Полтавой"...". На первых порах можно притти в смущение: во-первых, песня про Петра, во-вторых, если песню пели солдаты во время войны и похода в Турцию,-- песня не запрещенная, как на это указали Григорьев и я. Но ведь Гаршин не привел весь текст песни или по крайней мере такую часть ее, чтобы можно было с несомненностью сказать, что именно это наша, разбираемая здесь, песня. Но если даже Гаршин привел строчку именно из нашей, разбираемой здесь, песни, то это только значит, что Гаршин знал эту песню, и ничего больше {А также и то, что эта песня была популярна среди солдат и сохранилась в их коллективной памяти, переходя в казармах от набора к набору более пятидесяти лет. Гаршин, как и многие Другие наши писатели, был очень верен фольклору. Прим. ред.}. И это интересно и важно, так как это будет первое упоминание о нашей песне в печати. Что же касается того, что Гаршин отнес песню к Петру, то тут нет ничего удивительного. Уж если покойный Вс. Ф. Миллер отнес нашу песню сначала к Александру II, и потом уже к Николаю I, то и В. М. Гаршин мог допустить такую же ошибку. Что же касается того, что песня эта не запрещенная, то цитацией песни Гаршиным это отнюдь не доказывается. Ведь действительно ли солдаты на походе пели именно эту песню, это еще вопрос. Всеволод Гаршин был не беллетрист-этнограф, а просто беллетрист, и для него фотографическая точность описания всего того, что происходило у него на глазах, была не обязательна. Изображая походную жизнь, Гаршин для иллюстрации солдатского пения мог взять любую солдатскую песню. Да и в конце концов мало ли что могли петь солдаты, хотя бы и на походе, за глазами начальства: они могли петь и запрещенную песню. Мы знаем, что в Севастопольскую кампанию солдаты с увлечением распевали, несмотря на строжайший запрет, знаменитую песенку: "Как четвертого числа нас нелегкая несла горы отнимать...", которая сильно преследовалась, и автор которой долго разыскивался николаевскими жандармами.
   1. Самым старым по записи вариантом нужно считать запись, сделанную М. Хрулевым еще в 1883 году в Мосальском уезде Калужской губернии, доставленную в Этнографический отдел Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии в Москве В. Ласкиным. К сожалению, несмотря на все мои старания, эту старейшую запись мне так и не удалось добыть, и что она представляет -- мне не известно. Однако, я думаю, можно, не рискуя ошибиться, предположить, что едва ли этот ласкинский вариант был чем-либо существенно отличен от уже известных вариантов или что даже он был лучшим, более сохранным. Вс. Миллер его несомненно видел. И уж если Вс. Миллер в своей работе напечатал мой печорско-поморскии вариант, это значит, что он находил его более достойным для напечатания.
   2. Старейшая пока из имеющихся в моем распоряжении запись сделана фельдшером М. К. Герасимовым в деревне Старая Мороцкой волости Череповецкого уезда Новгородской губернии и прислана в Географическое общество 5 июня 1895 года вместе с другими весьма ценными фольклорными материалами {Архив Географического общества, рукопись 37 по Новгородской губернии.}. Непонятное слово "цен" образовалось так: "чернять" других вариантов получилось из "чернь", по староновгородскому говору Череповецкого уезда (мена ц и ч) -- "цернь", а по ошибке памяти осталось и передавалось уже "цен". Искаженное слово "естрежа", вероятно, это недослышка и значит "сторожа".
   
   Собирайся мелкой цен, [?]
   Собирася на совет.
   Англичане с туркой сразились,
   Не могли Россию взять.
   Не в показанное время,
   Не в показанны часы
   Царя требуют в синод.
   Царь не долго собирался,
   На ямскиих отправлялся,
   Строго брату наказал,
   Чтобы за ним погоней гнал.
   Брат по горнице ходил,
   Книгу грамоту носил.
   Книга грамота пророк,
   Видно -- царь идет в синод;
   Ко сеноту подъезжает,
   На окошка не глядит.
   У синода сторожа
   Молодые естрежа [? так!].
   "Уж вы здравствуйте, ребята,
   Не видали ли такова
   Офицера молодова?"
   Друг на дружку поглядели
   И сказали: "Не видали".
   Один солдатик черноглазый
   Черным глазом поводил,
   До синода доводил.
   Не кого он не спросил
   Часовых всех порубил.
   Нам не дороги синоты
   Сенаторские судьи.
   Только дороги два брата,
   На себе голову снесли.
   
   3. Этот вариант взят мной из архива Географического общества {Рукопись 148 по Нижегородской губернии.}, запись А. А. Александрова в селе Рыбном Енисейского округа. Записана в 1895--1897 годах. Полковник "Ербаков" -- это или Ермаков (от сибирского Ермака) или Ермолов, фамилия которого фигурирует в легендах о декабристах (о нем ниже).
   
   Собирайся мелка чернядь,
   Собирайся на совет.
   Время тяжкое приходит:
   Хочет турка воевать.
   Не в указанное время
   Царя требуют в сенод.
   Царь не долго собирался,
   На почтовых отправлялся;
   Он же брату весть держал
   Чтоб за ним в погоню гнал.
   Брат к сеноду подъезжал
   Он чесовыих спросил:
   "Уж вы здравствуйте, ребята,
   Чесовые сторожа,
   Не прошол ли этта царь
   Православной государь?"
   Оне друг на друга взглянули
   И сказали: "Не бывал".
   Был один солдат проворной --
   Черным глазиком повел --
   Не ково тут князь не спросился,
   Чесовых всех порубил.
   Брат до брата выступал,
   Трои двери вышибал;
   Третьи двери отворил --
   На коленях брат стоит.
   Перед ним стоит полковник
   По прозванию Ербаков.
   Только дам я царю жизни
   Пока сабля извилась.
   Нам не дороги сеноты,
   Сенаторские судьи
   Из сеноту мы пойдем
   И сенотик весь зажжем.
   
   4. В 1900 году А. Д. Григорьев записал эту песню н реке Пинеге Архангельской губернии от крестьянки дерева Березника Н. П. Шиловой, пятидесяти четырех лет. На реке Пинеге, по словам сказительницы, песня слывет "запрещенной". Вот эта песня:
   

БРАТ СПАСАЕТ ЦАРЯ ОТ СМЕРТИ1

   Време страшное подходит; пошёл турок воевать
   Да с англицянином скумился: "да нам нельзя Россия взять"
   Да не в показанное время да царя требует сенот.
   Да царь не долго снаряжался, да на ямских он отъезжал;
   Не кому он не сказался, да только брату весть он дал:
   "Ты срежайсе, брат, скоряе да попроведаешь меня.
   Предаёт скорую смёртку, да похоронишь, брат, миня".
   Ишша брат его идет же, да на руках книгу несет;
   Книга страшна во пророках, да нищщо брат домой придёт.
   Брат немного время мешкал, да он за им в сугону тнал;
   Ко сеноту подъезжал же, да цесовым честь отдавал:
   "Уш вы здрастуйте, робята, да чесовые вы стражи.
   Не видали ле, робята, не прошел ле сенотор?"
   Друг на друга поглядели да все сказали: "Не видать".
   Как один солдат провор же да церным глазиком провёл,
   Церным глазиком провёл, да цесовых всех прирубал,
   Цесовых всех прирубал да двои двери вышибал,
   Ко третьим дверям подходит: да на коленях брат стоит:
   Перед ним полковник ходит да по прозванью афицерь
   Носит саблю на весу: "Да и царю голову снесу";
   Ишша столько царю жизни, да покуль сабля не звилась.
   "Ты ставай, брат, со коленей, да ис сеноту вон пойдём,
   Ис сеноту вон пойдём же, да мы сенотицек зажгём.
   Нам не дороги сеноты да сенаторские судьи".
   1 А. Д. Григорьев, Архангельские былины и исторические песни, т. I, стр. 416--417.
   
   5-6. А вот мои печорско-поморский вариант {Н. Ончуков, Печорские былины, стр. 62--64.}:
   
   Время тяжкое приходит --
   Француз с туркой воевал,
   С оглицяниной кумился,
   Не могли Россию взять.
   Не в показанное время
   Царя требуют в сенот;
   Царь не долго снарежался,
   На ямских царь отъезжал,
   Да не кому царь не сказал
   Только веску брату дал:
   "Приезжай, брат, поскорее,
   Попроведай, брат, меня,
   Придают мне скору смёртку,
   Попроведай брат, меня,
   Брат по горнице идёт,
   Во руках книгу несёт,
   Книга страшна и порушна --
   Алексан пошел назад,
   Во колёсоньку садился,
   Ко сеноту подъезжал,
   Да чесовым чесь воздавал:
   "Уж вы здравствуйте, робята,
   Сенаторские стражи!
   Не видали ли, робята,
   Не прошел ле ефицер?"
   Они друг на друга зглянут,
   Говорят, что не прошол.
   Один мальчик чернобровой
   Черным глазиком повел,
   Ефицер в сенот зашол {Поморский вариант.}.
   А Костя саблю обнажал,
   Да чесовым головки снял,
   Да единого с собой взял;
   Да трои двери проломал,
   Да до четвертых доступал;
   Да он четверты проломал,
   Да на коленях царь стоит,
   Перед ним полковник ходит:
   "Поскорей царь подпишись,
   Да не долга твоя жись".
   Сенаторы все стоят
   Да царю смертию грозят.
   
   Таким образом, разница григорьевского пинежского и моего печорско-поморского вариантов -- в размере песни, во-первых: песня моей записи пелась другим размером, пинежская -- более протяжным. Кроме того, в моем печорско-поморском варианте царь назван Александром, а в моем поморском варианте брат, спасающий царя,-- Костей. Из всех известных мне вариантов этой песни только в моих вариантах песни есть имена Александр и Константин; следовательно, только на Печоре и в Поморье имена двух главных действующих лиц удержались в памяти народной. Это ясно показывает, что в первоначальной редакции песни имена эти были, а затем забыты.
   В 1902 году я записал песню в селе Замежном, на реке Пижме (приток Печоры), от У. Ф. Чупровой, лет пятидесяти. Пижемский вариант -- далеко не полный, всего в тридцать одну строку, и кончается словами: "Офицер в сенот зашел". Я дополнил его концом варианта, записанного мной в Поморье в 1903 году. И григорьевский и мой варианты напечатаны одновременно, в 1904 году.
   Печатая свою запись песни, А. Д. Григорьев поясняет, что "песня эта по реке Пинеге слывет запрещенной". То же -- что "песня запрещенная" --мне говорила и Чупрова на Пижме, но я не пояснил этого при издании песни в сборнике, опасаясь, чтобы это обстоятельство не послужило препятствием для напечатания песни "императорским" тогда еще Географическим обществом. Песня эта считалась несомненно запрещенной. Этим и объясняется, что так мало записано ее вариантов, несмотря на захватывающий интерес ее содержания. Песню всегда с "опаской" пели и всегда боялись передавать собирателям. Песня бытовала в Олонецкой губернии, как выяснила экспедиция ГАХН, и однако ни Рыбников, ни Гильфердинг ее не записали. Объяснение простое: Рыбников был крупный губернский чиновник -- совета губернского правления, Гильфердинг, приехавший из Петерурга,-- большой барин: "Еще кто его знает для чего!".
   Обе песни, и моя и григорьевская,-- записи до некоторой степени уже путаные. В григорьевском варианте смешаны действия двух лиц: часового и брата. В григорьевском варианте брат вышибает "двои двери", подходит к третьим и видит, что царь стоит на коленях. В поморском варианте Костя проламывает четверо дверей и видит, что царь на коленях, перед ним -- полковник и сенаторы, грозящие царю смертью; в григорьевском варианте брат спасает царя, зовет его итти и грозит зажечь сенат. Начало песни и в моем и в григорьевском вариантах взято из песни о Крымской войне, но и там оно не оригинально: "Оно повторило с необходимыми подстановками песню о Шведской войне 1741--1743 годов" {М. Н. Сперанский, Былины, т. II, стр. 485.}. Только на Печоре и в Поморье в песне сохранились имена: Александр и Константин. На Печоре -- Александра, может быть, потому, что там бытовали песни о смерти Александра I; в Поморье -- Константина. Вс. Миллер высказал предположение, не Костя ли Новоторженин (из былины о Василье Буслаеве) повлиял на снабжение великого князя Константина богатырскими приемами {Вс. Миллер, Очерки русской народной словесности, т. II, стр. 355.}. Но в Поморье, где записана мной песня с именем Кости,-- нет Кости Новоторженина в былине "Василий Буслаев": там -- "Васенька маленький" и "Потанюшка хроменький". На Печоре, где в "Василье Буслаеве" сохранилось имя Кости Новоторженина, брат спасающий один раз назван Александром, а другой -- офицером.
   7. Братья Б. М. и Ю. М. Соколовы записали песню в двух вариантах в Кирилловском уезде Новгородской губернии в 1909 году. В соколовском сборнике "Сказки и песни Белозерского края" напечатан один вариант песни, записанный от восьмидесятилетнего старика Н. П. Охутина, в деревне Роговская. Из другого варианта, записанного в деревне Покровская Пунема, приведена в подстрочном примечании только одна строчка. Приводим здесь, этот соколовский, самый большой по размеру и, пожалуй, самый лучший из напечатанных вариантов:
   

НИКОЛАЙ I И ЕГО БРАТ

   Собирайтесь, мелка чернять --
   Собиратеся на cвет.
   Время тяжкое приходит --
   Ладит туркав розыскать,
   С англичанином оне скумились,
   Не могли России взять...
   Не в показанное время,
   Не в указанны цясы,
   Не в указанные цясы,
   Да во самую во полночь,
   Во самую во полночь,
   Да чаря требуют во синот.
   Чарь не долго сподоблялсе,
   На ямских он отправлялсе,
   Родну братьцу говорил:
   "Штобы за мной погоней был".
   Брат не долго сподоблялсе,
   На ямских он отправлялсе,
   Ко сеноту подъежжал,
   Да цясовых он переспрошал:
   "Господа, вы, цясовые,
   Цясовые страждовы,
   Не видали ль здесь, робята,
   Афицера со вестям,
   Да государя со кистям?"
   Друг на друга погледили
   И сказали: "Не видал".
   Один солдатичок провор,
   Левым глазиком повел.
   Никого князь не спрошалсе,
   Цесовых всех прирубал
   До ееноту доступал.
   Трои двери изломал
   Он на четвёрты отворял --
   На коленях брат стоял.
   Перед ним стоит полковник,--
   Сенаторская судья
   И держит саблю на вес --
   "Што царю голову снесу".
   Царь да брата увидал,
   На резвы ноги ставал.
   "Те спасибо, братец милой,
   Те спасибо, брат родной,
   Поманил бы час минуту,
   Скоро не было миня,
   Срубили голоф у миня".
   Нам не дороги сеноты,
   Сенаторские судьи,
   Из сеноту мы пойдём --
   Сенаторов всех прибьём
   Из сенотов вон пойдём
   Все сеноты все сожжем!"1
   1 Б. М. и Ю. М. Соколовы, Сказки и песни Белозерского края, 1915, стр. 315--316.
   
   8. Еще раз наша песня напечатана в небольшом сборничке "Сказки и песни Переелавль-3алееского уезда". В сборничке не указано -- когда, но, уж конечно, после Октябрьского переворота в означенном уезде состоялась "сельскохозяйственная этнографическая экспедиция" проф. Н. А. Янчука. Сборничек, представляющий из себя "отчет" по экспедиции, составлен выдающимся местным работником -- этнографом М. И. Смирновым. В нем напечатаны песни, легенды и сказки. В отделе "Песни, круговые, проходные, и игры, собранные в районе деревни Словеново Переславльской волости", напечатана, между прочим, одна "круговая" песня {"Сказки и песни Переславль-Залесского уезда", М. 1922, стр. 61--63.}, составленная из девяти совершенно различных и даже не одного размера песен. Начинается эта круговая песня: "Я на стульчике сижу, уж я колышки тешу...... Шестой песней идет: "Собирался наш Лександра свою армию смотреть, обещался Николаич через трои сутки быть". Идет обычная песня о смерти Александра I, хотя царь и назван здесь Николаичем. После конца этой песни -- "помер, помер наш Лександра, в таким роде скончал жизнь" -- идет и наша песня:
   
   Время тяжкое подходит: стала турка воевать,
   Англичане с ним вступились -- не могут Расею взять,
   В не показанное время царя требуют в сенат.
   Царь не долго собирался, на емскием отправлялся,
   Еще брату наказал, чтобы брат погоню гнал.
   Подъежжает брат к сенату, часовым честь воздает:
   "Уж вы здравствуйте, ребята, сенатовски сторожа!
   Не видали ли, ребята, не прошел ли здеся царь?"
   Друг на дружку посмотрели, все сказали -- "не прошел".
   Как один из них проворил -- черным глазиком провел,
   До сенату вплоть довел.
   Первы двери отворял -- никого там не видал,
   Вторы двери отворял -- сертук с шляпой увидал,
   Третьи двери отворял -- на коленях царь стоял.
   Перед ним стоял плательщик по прозванью Поляков.
   Держал саблю на весу -- кричал голову снесу.
   
   В этом коротеньком варианте есть кое-что и новое: здесь "трои двери" не вышибает и не выламывает брат, спасающий царя, а отворяет часовой, указавший брату, что царь в сенате. После вторых дверей вошедшие увидали "сертук с шляпой", а после третьих -- царя. Вместо обычного полковника, как во всех прочих вариантах, здесь какой-то "плательщик Поляков". "Плательщик" -- это, повидимому, ошибка памяти по созвучию -- вместо "полковник". Что касается "Поляков", то нельзя ли предположить, что в первоначальном тексте здесь было: "полковник из поляков"?
   9. Последний печатный вариант песни дает А. Косованов в статье "Заговор декабристов в сибирских песнях и легендах" {"Сибирские огни" 1925, кн. 6, стр. 124--125.}. Косованов неопределенно говорит, что песня записана им "несколько лет тому назад в селе Батени Минусинского уезда на берегу Енисея".
   
   В непоказанное время
   Царя требуют в сенат.
   Царь наш белый православный
   Он не долго собирался,
   Отправлялся во сенат.
   На ямских он собирался,
   Свому брату наказал,
   Штоб за ним погоню гнал.
   Доезжат князь до сенату
   Чесовым честь воздает.
   "Вздравствуйте, робята,
   Сенаторски сторожа,
   Не видали ли, робята,
   Не прошол ли сюды царь?"
   Они друг на друга поглядели
   И сказали: "Не прошол".
   Как один солдат промолвил,
   Черным глазом поводил
   И указал, что царь прошол.
   Но никого князь не спросил.
   Чесовых всех прирубал,
   Две двери прорубал,
   До царя все доступал.
   Как ко третьим-то подходит --
   На коленях царь стоит.
   Перед ним полковник ходит,
   Саблю держит на весу,
   Только-только царю жизни,
   Пока сабля взвилась.
   Остра сабелька взовьется,
   Царю голову снесет.
   Из сенату царь поехал
   Весь сенат огнем зажег.
   
   В этом варианте брат царя упорно называется князем. Кроме того, угроза брата в других вариантах -- сжечь сенат--здесь самим царем приводится в исполнение: "Весь сенат огнем зажег". Что означают четыре строчки точек? Не нашел ли нужным А. Косованов не печатать неинтересный, по его мнению, текст этого места или не мог восстановить текста рукописи (не разобрал), он, к сожалению, не поясняет.
   10--13. Профессор Ю. М. Соколов любезно прислал мне четыре варианта песни, записанной участниками фольклорной экспедиции ГАХН, состоявшейся под руководством братьев Б. М. и Ю. М. Соколовых в 1926--1928 годах. Первый вариант песни записан 24 июля 1926 года в деревне Малькове Кижской (Сенногубской) волости Повенецкого уезда Карельской АССР от К. В. Разбивной, шестидесяти трех лет,-- дочери знаменитого сказителя В. П. Щеголенкова.
   
   Турка с русскими дай и скумился
   Хочет турка воевать.
   Ладит турка воевать,
   Он не мог Россеи взять. (2)
   Не в показанное время
   Царя требуют в синот, (2)
   Ну царь не долго снарежался,
   На нягых он уезжал,
   Никому он не поведал
   Только брату весть он дал: (2)
   "Приезжай да поскорея,
   Попроведай обо мни". (2)
   Ко синоту брат подъехал,
   Синаторам цесть воздал: (2)
   "Уж вы здравствуйте, ребята,
   Синаторы-сторожа,
   Синаторы молодцы
   Не видали ль вы, ребята,
   Не прошел ли белой царь?"
   Вси друг на друга взглянули,
   Говорят, что нет его. (2)
   Один черненькой солдатик
   По полатушке идет,
   По полатушке пошел (2)
   Да церным глазичком провел --
   Говорит, что царь прошол.
   
   "Только штобы класть на плаху, казнить, так брат и спас его, если бы маленько запоздал, так не спасти... Еще девочкой пела, а потом и не певала".-- Так прозой закончила забытый конец песни Разбивная. В варианте ясно видна путаница и даже непонимание событий: "Турка с русскими дай и скумился" и в то же время ладит с Россией воевать, хотя и не может ее взять. Уезжает в сенат не на ямских, как в большинстве вариантов, а на нанятых. Царь в сибирском варианте назван "православным", здесь -- "белым".
   Второй вариант песни экспедиции ГАХН записан 7 июля 1927 года в селе Вершинине Кенозерской волости Каргопольского уезда Вологодской губернии от М. А. Лоскутовой, пятидесяти пяти лет (исполнявшей песню вместе с А. И. Бу-ториной и П. В. Баженовой):
   
   Ах, в непоказанное время
   Царя требуют в синот.
   Как с англичанином скумились,
   Не могли России взять. (2)
   Ох, как князь не долго собирался
   На ямских он лошадях (2)
   Как ко синоту князь да подъехал,
   Да цясовым он цесь воздал. (2)
   Ох, как сказал: "Здрасвуйте, мои ребята,
   Синаторскии стража!
   Ох, не видали, ребята,
   Здесь не шел ли офицер?" (2)
   Как ёны друг на друга взгляныли,
   Все сказали: "Не видал".
   Ох, што как што один солдат провор
   Церным глазиком навёл (2)
   Ох, церным глазиком наводил:
   "Да офицер здесь проходил". (2)
   Как князь во горницы идет
   Да книгу страшную несет. (2)
   Ох как книга страшная прочтет,
   Да верно брат сейчас придет. (2)
   Ох как двои двери вышибил
   Да ен ко третьим подходил --
   На коленях брат стоит. (2)
   Ох как впереди полковник ходит
   Держит саблю на весу; (2)
   Ох, как держит саблю на весу:
   "Да царю голову снесу"...
   (Конец забыли)
   
   И в этом варианте путаница еще большая и большие пропуски: нет просьбы царя к брату ехать в сенат выручать; "страшная" книга появляется уже после того, как брат подъехал к сенату, и пр.
   Третий вариант экспедиции ГАХН записан в деревне Рангозера Водлозерской волости Карельской АССР от А. Т. Зуевой, сорока одного года. Вот он:
   
   Непоказанноё время
   Царя требуют да в синот.
   Ну ко синоту царь подъехал
   И сказал брату своему:
   "Неподолго, брат, помешкай
   И попроведай обо мне".
   Ну ко синоту брат приехал
   И сенаторам чесь воздал:
   "Уж вы зравствуйте, ребята
   И сенаторы господа!
   Уж вы не видели ль, ребята,
   И не прошол ли суда царь?"
   Оны друг на друга взглянули,
   Оны сказали: "Не прошел".
   А чернобровинькой солдатик
   А ён ведь глазиком провёл,
   А ён провел и сам ведь скажет,
   Что "царь прошел нуньци туда".
   И хоть заходит царь в казарма,
   И на коленях царь стоит,
   А сабля вострая с штыками
   А над его главой торцит.
   И он же брату тут скорилсе,
   Что "спасибо что стерёг".
   Ну становился прямо он на ноги,
   Походил с братом в поход.
   Ну брат же брата спасили, они выходили,
   И садилсе на ямских коней,
   На ямских коней царь садилсе
   И походил царь домой.
   
   Путаницы здесь еще больше: сенаторы смешиваются с наружной стражей у сената. Подъехав к сенату, спасающий брат входит не в сенат, а в какую-то казарму. Совершенно не фигурируют уже ни одни двери. Брат царя называется царем: "И хоть заходит царь в казарма, и на коленях царь стоит". Отсутствуют угрозы царского брата и царя сенаторам. Царь и его брат выходят и отправляются в поход. И тотчас после этого царь снова садится на коней и отправляется домой. Видно, что песня давно не пелась, спета сотруднику экспедиции, может быть, после усиленной просьбы и пелась -- что вспоминалось и что придет в голову.
   Наконец четвертый и последний вариант песни экспедиции ГАХН записан 11 июля 1928 года в деревне Мелентьев-ской Авдеевской волости Пудожского уезда Карельской АССР от "выдающегося сказителя" (знающего тридцать шесть былевых текстов) Г. А. Якушова. "Выдающийся сказитель" сообщил совсем не выдающийся, самый краткий вариант, скорее обломок бывшей целостной песни. Вот он:
   
   Ни в показанное время
   Царя требуют в сенот,
   Как справлялся ведь царь в сенот ли,
   На ямских ведь царь да приезжал,
   Только брату, да только брату ведь сказал:
   "Меня требуют в синот (2)
   Попроведай, брат-то, про меня".
   Как приходили видь к сенаторам,
   К сенаторам было господам:
   Как сенаторы все как тут немилостиво взглянули,
   Ведь немилостиво взгленули оны на царя.
   
   Записи песен экспедиции ГАХН интересны тем, что они ясно показывают, что песня отжила свой век: она совершенно разложилась и умирает. То же случилось и с песнями о Разине, судя по последним записям А. Н. Лозановой этих песен, напечатанных в ее книге "Народные песни о Разине" (1928).
   14. Наконец, последний вариант, записанный участницей экспедиции Института истории искусства А. М. Астаховой в 1927 году 24 июня в деревне Каргопорье Пинежского уезда Архангельской губернии от Ивана Александровича Ломтева, пятидесяти одного года.
   
   Француз с туркой воевался,
   С англичанкой покумился, (3 раза)
   Не могли Россию взять. (2)
   Не в показанное время
   Царя требует сенот.
   Царь не долго снарежался,
   На ямских царь лошадях,
   Никому царь не сказался,
   Только брату своему.
   Уж ты братец мой родимой,
   Приезжай, брат, поскорей;
   Придадут скорую смертку,
   Похоронят, брат, меня.
   Княсь по горнице идёт,
   Он в руках книгу несёт,
   Книга страшная, пророцня,
   Царь воротится назад.
   Княсь к сенатику приехал,
   Часовым чесь отдавал.
   "Уж вы здрасвуйте, ребята,
   Сенаторские стражи
   Не видали ли, ребята,
   Не прошел ли офицер".
    Они друг на друга взглянут,
   Говорят, что не прошол.
   Один мальчик, чернобровый
   Одним глазиком повел,
   Офицер ф сенат прошол.
   Трои двери изломал,
   Чесовым головки снял.
   И четверту изломал --
   На коленях царь стоит.
   Перед ним Маршал стоял,
   Он в руках саблю держал.
   "Ты фставай-ко, брат, скорее
   И поедем брат домой".
   
   Таким образом и тут ничего нет нового кроме Маршала, который здесь заменяет обычного во всех прочих вариантах полковника. Местность на Пинеге глуше, чем в Олонецкой губернии, и вариант, записанный одновременно с теми, сохраннее.

-----

   Вот как, судя по песне, было дело восстания 14 декабря. На первый взгляд -- ничего схожего с действительностью. В самом деле, очень хорошо известно, что и как происходило на площади Зимнего дворца и на Сенатской площади в достопамятный день 14 декабря 1825 года. Вот внешнее описание этих событий, весть о которых быстро разнеслась по всей России. 19 ноября 1825 года в Таганроге совершенно неожиданно умер царь Александр I. При смерти никаких распоряжений, кто будет царем, он не оставил. Но наследником престола, "цесаревичем" все время царствования Александра был его брат, великий князь Константин Павлович, управлявший Польшей наместник и живший в Варшаве. В Петербурге известие о смерти царя было получено 25 ноября, и немедленно же второй брат покойного царя великий князь Николай Павлович сам присягнул и приказал привести к присяге Константину 1 войска гвардии и все войска Петербурга. Между тем, Константин, официально считавшийся наследником престола, оказывается, уже два года назад отказался от прав на престол (его отречение и манифест царя Александра I по этому поводу хранились в тайне) -- и он, получив весть о смерти царя в Таганроге, немедленно же сам присягнул и войска в Варшаве привел к присяге на верность младшему брату -- императору Николаю I. Таким образом, в России оказалось как бы два царя: один -- в Петербурге, другой -- в Варшаве. Создалась путаница, которая постепенно все увеличивалась; все, в конце концов, потеряли голову, курьеры мчались из Петербурга в Варшаву и обратно. Этим воспользовались члены Северного и Южного тайных обществ и Общество соединенных славян, давнишней задачей которых было устроить переворот в России и ввести республиканское или по крайней мере конституционное правление в стране. Они начали поспешно совещаться и решили начать открытое выступление в Петербурге и в провинции, на юге. В это время граф -Дибич оповестил Николая из Таганрога о замысле тайных обществ. Николай, до сего гонявший курьеров в Варшаву и Таганрог, узнав о заговоре, круто повернул дело; пришел кстати и окончательный отказ Константина из Варшавы, и 14 декабря Николай назначил днем восшествия на престол и новой присяги на верность уже самому себе, Николаю. Часть войск -- колонна Московского полка, гвардейский экипаж и батальон лейб-гренадер, во главе которой стояла знать: князья Трубецкой, Волконский, Оболенский, Голицын и др.-- отказалась принять новую присягу, желая как бы остаться верной "императору Константину". Была попытка -- с одной частью войск итти во дворец и арестовать Николая и его семью, а может быть и истребить; но не удалась. Дело у заговорщиков было вообще не организовано; кроме того, у них не было популярного вождя,-- они сумели только убить военного генерал-губернатора Петербурга Милорадовича и еще нескольких генералов убить и ранить. Николай с остальными верными ему войсками на Сенатской площади атаковал восставших и предложил им сдаться, а когда те отказались, пальбой из пушек картечью обратил их в бегство. Часть была убита. Часть бегущих утонула в Неве, провалившись под лед. После этого уже все войска присягнули Николаю. В ту же ночь начались аресты заговорщиков-офицеров. Их заключили всех в Петропавловскую крепость; пошли аресты и на юге России. Генерал-адъютанты Толь и Левашов и сам царь все ночи проводили без сна, допрашивая заговорщиков. На юге между тем 31 декабря началось восстание Черниговского полка. Колонна войск этого полка двинулась из Василькова во главе с С. И. Муравьевым, план которого был направиться в Фастов, Брусилов и, взявши там Кременчугский полк, следовать в Радомысль, где, соединившись с Алексопольским, итти в Житомир и Киев. По пути часть крестьян поддерживала восставших, но в общем расчеты на крестьян оказались преувеличенными, так же как и расчет на свои силы. И в результате: 3 января, когда едва колонна Муравьева вышла из Ковалевки, как была встречена залпом орудий верных царю войск. Было много убитых и раненых, и таким образом и здесь восстание было подавлено. Следствие в Петербурге, наконец, было закончено, и состоялся суд, конечно заочный и тайный, и пять декабристов (Сергей Муравьев, Бестужев, Рылеев, Пестель и Каховский) были повешены; остальных, в глухих кибитках, с жандармами отправили в Сибирь на каторгу. Вот всем известная схема внешних событий восстания декабристов. И вариант No 1 моей печорской записи:
   
   Рассадили их по темным кибиточкам,
   Развозили их по темным тюрьмам...
   
   совершенно верно рисует окончание дела восстания декабристов в Петербурге. Что же общего в этой исторической правде описания событий восстания декабристов с тем, как о деле повествуется в разбираемой песне No 2? -- Ничего общего. В песне -- наоборот: "мелка чернедь" (даже это не верно: как раз в числе заговорщиков были представители аристократических фамилий, высшего света: князья Трубецкой, Голицын, Оболенский, граф Муравьев и др.) потребовала царя в сенат и грозила: "подпишись, царь", иначе "не долга твоя жизнь", и только брат Костя едва успел выручить и спасти брата-царя, у которого в коленопреклоненном положении заговорщики уже собирались отсечь голову. Ничего похожего на то, что было. До того непохоже на то, что было, что даже такой знаток русского эпоса, как покойный академик Вс. Ф. Миллер, эту песню -- "Брат спасает брата-царя" -- отнес сначала ко времени царя Александра II. Натолкнул на это Вс. Миллера, вероятно, мой вариант песни, где есть строка: "Александр пошел назад". Вс. Миллер, перепечатав мой вариант песни, пояснял: "Глухие слухи о недовольстве дворян отменой крепостного права, в связи с молвой о покушениях, которым подвергалась жизнь Александра II,-- дали в самом нелепом сочетании странную (курсив мой. Н. О.) песню, записанную Ончуковым..." {Вс. Миллер, Отголоски Смутного времени в былинах, "Известия Отдел. русского языка и словесности Академии наук", т. XII, кн. 2, стр. 252.}, и дальше: "Мы догадываемся, что дело идет именно об этом императоре... нам ясно, что под Костей следует предполагать великого князя Константина Николаевича" {Там же, стр. 253.}. После братьев Соколовых {"Сказки и песни Белозерского края", стр. CIV.}, совершенно правильно отнесших песню к восстанию декабристов, Вс. Миллер принял их объяснение и в своих "Очерках русской народной словесности" {Т. II, стр. 353-355.} говорит о нашей песне также уже как о песне о восстании декабристов, сделав это очень просто: он заменил только Александра Николаем, а фразу "глухие слухи о недовольстве дворян отменой крепостного права" на фразу: "глухие слухи о заговоре декабристов, офицеров, против Николая I и об их требованиях от царя...". Когда в 1930 году я начал заниматься этой песней, то, уже имея в руках почти все варианты ее и, кроме того, главным образом напечатанные и рукописные предания и легенды о 14 декабря 1825 года, я уже нисколько не сомневался, что в песне трактуется именно это событие. А легенды об этом событии, напечатанные А. Косовановым, сделали эту уверенность незыблемой.
   В статье А. Косованова {"Сибирские огни" 1925, кн. 6.} "Заговор декабристов в сибирских песнях и легендах" напечатаны песня и несколько легенд. Приходится только сильно пожалеть, что легенды эти не записаны точно, так именно, как они передавались крестьянами, от которых записаны. Косовановым они, к сожалению, излагаются схематично, в литературной обработке. Кой-какие мелочи, которым Косованов, может быть, не придавал значения, могли бы еще больше пролить света на дело разъяснения песни. Вот однако эта легенда.
   "Члены сената, в том числе и "сенатор" Тютчев {А. И. Тютчев, брат поэта Ф. И. Тютчева, капитан Пензенского пехотного полка, член Общества соединенных славян, сенатором, разумеется, не был.}, устроили тайный заговор против царя Николая. Для проведения в жизнь заговора они в одну ночь собрались в сенате, куда около полуночи потребовали и царя, с целью получения от него отречения. В случае неудачи сенаторы предполагали его убить, для чего устроено было особое кресло со скрытыми, механически двигающимися ножами. Недальновидный Николай прибыл в назначенное время в карете на арабских лошадях к зданию сената и, выскочив из экипажа, скрылся за первой дверью. Но брат его, Константин, следил за ним и, ничуть не медля, прискакал спасать Николая. Спросив первого часового, проходил ли брат, затем у вторых дверей -- второго часового и получив отрицательные ответы, срубил им головы и достиг до третьего часового у дверей в зал сената. На вопрос о брате часовой дал понять Константину, что Николай прошел в зал. Ворвавшись в зал сената, Константин увидел стоящего на коленях царя, который умолял заговорщиков пощадить его. Выхватив шашку и пистолет, Константин всех разогнал и спас Николая, назвав его при этом дураком, за то, что в непоказанное время "доверился прибыть в сенат"" {"Сибирские огни" 1925, кн. 6, стр. 123--124.}. Еще раз выражаю большое сожаление, что легенда А. Косовановым облитературена; но, во всяком случае, она уже подводит твердый фундамент под нашу песню, указывая источник, из которого песня вылилась. Очень любопытно, что, по словам Косованова, его корреспондент, учитель А. И. Жибиков, записал эту легенду со слов "здравствующего поныне (в 1924 году) сына декабриста Тютчева, семидесятитрехлетнего курагинского крестьянина, и из уст местных старичков" {Там же, стр. 123.}. Предание это якобы сам декабрист Тютчев именно так рассказывал своему сыну; больше того -- он, декабрист Тютчев, переделал это предание в песню, которую любил распевать в своем изгнании. Косованов вслед за преданием приводит и песню (см. выше вариант 9), отрицая авторство этой песни за декабристом Тютчевым ("автор ее -- конечно не Тютчев, а народная масса"), но допускает, что "нет ничего удивительного, что мог он и спеть эту народную песню в деревне и сказать, что она сложена про них, декабристов, а молва потом приписала авторство ему, самому Тютчеву". Конечно, декабрист Тютчев, участник самого "декабрьского действа", не мог сочинить этой песни, ибо она совершенно искажает, извращает самый смысл декабрьского движения, но, обладая прекрасным голосом и любя народные песни, он, конечно, мог когда-нибудь и спеть эту песню.
   Печатая предание, Косованов говорит, что такой заговор, только не в стенах сената, действительно существовал:
   "Собравшиеся однажды члены Государственного совета, при замешательстве по случаю отречения Константина, пригласили к себе великого князя Николая для переговоров, но он не явился в заседание Государственного совета, а, наоборот, потребовал их к себе во дворец, а они, немного пофрондировав сначала, повиновались и пошли во дворец, где разыграли пошлую слезливую комедию с лобызанием рук и излиянием верноподданнических чувств" {"Сибирские огни" 1925, кн. 6, стр. 124.}. Подобное событие действительно происходило, только Косованов по-своему его осветил.
   Дело происходило так. 27 ноября в Петербурге было получено известие из Таганрога о смерти царя Александра. После положенных выражений горя и плача великий князь Николай приказал прекратить обедню в дворцовой церкви, тут же в церкви принес присягу новому императору Константину, приказал и всем чинам двора и войскам присягнуть. В два часа дня назначено было чрезвычайное заседание Государственного совета. Князь А. Н. Голицын, одно из трех лиц (еще кроме него,-- архиепископ Филарет и Аракчеев), знавших тайну отречения Константина, пришел в Государственный совет и сообщил, что Николай принес присягу Константину, между тем этого никак не должно было быть, так как есть манифест покойного государя и письмо Константина, в котором он отрекся от престола, и царем должен быть Николай. Возникло волнение; члены Государственного совета предлагали прочесть копии документов (манифеста и др.), хранящиеся в Синоде, в Сенате и Государственном совете. После длительных споров копию манифеста принесли и прочли. Но явился Милорадович и сказал, что Николай Павлович не желает принимать престол, что он уже присягнул Константину как своему законному императору, а он, Милорадович,-- военный губернатор -- привел к присяге вверенные ему войска. Тогда члены Государственного совета пожелали "из уст самого Николая услышать, что он отказывается от своих прав на престол,-- предоставленных ему манифестом,-- в пользу Константина". Члены совета решили послать Милорадовича просить Николая "осчастливить Государственный совет своим присутствием". Милорадович сходил и вернулся ни с чем: Николай на основании того, что он не член Государственного совета, отказался притти в совет. Тогда члены совета порешили: если гора (Николай) не хочет притти к Магомету, то Магомет (совет) сам пойдет к горе. Тот же Милорадович снова сходил к Николаю "испросить милостивое на это соизволение". Согласие Николая было дано, и совет весь целиком пошел к Николаю, который снова и еще раз подтвердил свое требование принести присягу Константину и сказал, что он "никаких других предложений не примет". "Тут все сделали движение, чтобы облобызать великого князя Николая Павловича, но он многих предупредил, целуясь и бравши за руку". Вот что вспоминал об этом случае один из очевидцев, сановник А. Н. Оленин {Н. К. Шильдер, Император Николай Первый, т. I, стр. 187--192.}. И вот что могло послужить точкой отправления для создания легенды о требовании царя в "сенат". Известие о просьбе членов Государственного совета "осчастливить совет своим присутствием" вылилось за стенами дворца -- в "требование явиться". Совет заседал днем, но стоило кому-то сказать, что совет собрался ночью, и вот вам:
   
   В непоказанное время,
   В непоказанны часы,
   Во самую во полночь
   Царя требуют в сенот.
   
   Синод и Сенат вообще путали и не различали их друг от друга; нечто среднее -- "сенот" -- в песне появилось вместо Государственного совета, о котором в народе ничего не известно.
   Рассмотрим песню по существу. И опять полное несоответствие между тем, что было в действительности, и тем, что изображается в песне. В песне описывается заговор "мелкой чернеди", но военных, которые решили убить царя с целью самим стать на его место:
   
   Задумали бояришка думу крепкую:
   "Кому из нас государем быть?"
   
   Песня рисует событие совершенно так, как такого рода дела происходили весь XVIII и начало XIX века при всех дворцовых переворотах: там гвардия отстраняет Анну Леопольдовну и заточает Иоанна Антоновича для Елизаветы; Петра III меняют на Екатерину II; Павла душат для Александра I. В нашей песне, правда, уже и нечто новое: между заговорщиками-свергателями уже ставится вопрос: кому из них самих быть государем. Решено:
   
   Государем быть князю Вильянскому,
   Акитантом слыть князю Волхонскому.
   
   В другой песне этого нет, но, во всяком случае, заговорщики требуют у коленопреклоненного царя:
   
   "Подпишись, да недолга твоя жизнь..."
   
   требуют, очевидно, подписаться под отречением от престола, но уже, очевидно, не в пользу великого князя Константина, а для кого-то другого, иначе зачем бы "князю Косте" так сурово поступать с заговорщиками, работающими для него же? Наоборот, новые монархи, восседающие на престол взамен так или иначе устраненных, всегда изливали на работавшую для них гвардию целый дождь милостей. Так же именно, совершенно так, по трафарету, поступил Николай, когда, в, конце концов, "благополучно воцарился".
   Песня -- несомненно плод солдатского творчества -- провинцию на севере России и в Сибири вполне удовлетворяла своей идеологией, таким именно образом представляя смысл декабрьского восстания. Да что солдаты,-- офицерство, даже сам военный губернатор Петербурга генерал Милорадович был уверен, нисколько не сомневался, что без его, Милорадовича, помощи никто не усядется на пустующем российском престоле, так как у него, Милорадовича, "60 тысяч войска в кармане" {Шильдер, Император Николай Первый, т. I, стр. 207.}. Так что замысел декабрьского переворота мог быть понятен войскам и народу только в таком смысле: свергается или не допускается на престол один царь, для того чтобы на место нежелательного, например Николая, посадить и воцарить более желательного Константина или кого-нибудь из знати, хотя бы того же князя Волконского или какого-то Вильянского. Недаром же даже среди самих декабристов -- правда, в полушутку -- Пестеля рисовали себе одни диктатором, другие, даже Наполеоном, т. е. опять-таки царем.
   Другое дело, что песня не просто изобразила то, что случилось, а что-то фантастическое, то, чего совсем и не было. Это, повидимому, потому, что то, что случилось, историческая правда -- была слишком проста, она не удовлетворяла массу, жаждавшую чего-то необыкновенного, грозного, романтического. Ведь, что было в Петербурге: войска отказались присягать новому царю, вышли на улицу, а выстрелами картечи из пушек их разогнали,-- бунт кончился. Слишком уж просто! Тут нет места для романтики. То ли дело: в глухую полночь бояришка требуют царя в сенат. Ничего не подозревая, царь едет на ямских. В сенате его окружают заговорщики, ставят на колени и, грозя обнаженной шашкой, требуют подписаться, отречься от престола. Брат Костя гонит в угон за царем, рубит у дверей сената часовых, ломает "двои", "трои", даже четверо дверей, спасает брата царя и, отъезжая с царем, сжигает сенат! Смотрите, как много тут интересного, захватывающего, даже жуткого! Тут уже есть материал для песни, полной трагизма, могущей сделаться очень популярной (вроде Платова казака). И песня эта сделалась бы очень популярной и в сотне вариантов ходила бы по всей России, если сейчас же не оказалась бы совершенно нецензурной. Три сказителя сообщили, что песня "запрещена", что поют ее с опаской. Но мы ведь не знаем, какие кары, может быть, постигали тех, кто открыто пел эту песню.
   Посмотрим теперь, что способствовало, что могло вызвать, что вызвало такое фантастическое содержание песни. В минуты полной растерянности, не зная, как поступить, днем, в два часа, члены Государственного совета "дерзнули верноподданнейше ходатайствовать -- осчастливит ли будущий царь всемилостивейше прибыть на их заседание", чтобы лично от него услышать, что он отказывается от прав на престол, как утверждал это генерал Милорадович. И это самое простое событие за стенами дворца сейчас же обратилось в легендарное: "в недоказанное время, в самую глухую полночь царя требуют в сенот". Весь Петербург, войско, самый двор были переполнены тогда всевозможными, иногда совершенно нелепыми, слухами. Всюду зарождались всякие легенды. Пугачевское крестьянское восстание, разлившееся почти по всей России, было еще на памяти стариков, и о нем множество рассказов ходило по народу. Всякое восстание против царя, дворян и помещиков сейчас же находило отклик в беднейших слоях населения, и давнишние думы и стремления снова и снова поднимались всюду. Необходимо здесь напомнить, что и Емельян Пугачев предстал пред народом как император Петр III, гонимый Екатериной и придворными. И легенды родились, плодились и ползли в народ, в деревню, на Север, в Сибирь. Взять хотя бы вопрос о престолонаследии. Константин, почти участник убийства отца, с того самого времени (с 1 марта 1801 года) получил "отвращение от престола". Да и самый характер его, деспотический, взбалмошный, грубый ("весь в отца"), не был подходящ для сидения на престоле после мягкого, хитрого и ласкового, когда это ему было нужно, Александра. Это прекрасно понимали и сам Константин, и Александр. К тому же, развод Константина с первой законной женой Анной Федоровной {H. E. Ончуков, Запрещенные песни о Константине и Анне, "Известия Отдел. по русскому языку и словесности Всесоюзной академии наук" 1930, т. II, кн. 1, стр. 271-273.} (Анна Федоровна уехала за границу) -- случай, небывалый доселе в России. Женитьба его на польке не царской крови, в силу чего его дети не могли бы наследовать корону,-- все это повело к тому, что еще в 1823 году Константин в письме к царю из Варшавы отказался от прав на престол в пользу брата Николая, а Александр написал манифест по этому поводу, назначив преемником себе Николая. Чего бы законнее и проще -- обнародовать эти важнейшие документы во всеобщее сведение? Нет... Александр все эти важнейшие документы сохранил в глубокой тайне, осведомив об этом только своего друга, министра князя А. Н. Голицына, своего другого друга и верного раба -- Аракчеева, а также московского архиепископа, знаменитого Филарета Дроздова. Последний, по желанию царя, документы эти -- отречение и манифест -- в глубочайшей тайне, один, в запечатанном конверте, запрятал в ковчег на престоле в алтаре Успенского собора в Москве. Правда, копии с них, также в запечатанных конвертах и также в глубокой тайне, были положены на хранение в Сенат, Государственный совет и Синод в Петербурге. Доверил также почему-то Александр тайну русского престолонаследия лицам, которым этого и знать было не нужно: прусскому наследному принцу Вильгельму и приезжавшему гостить в Петербург принцу Оранскому, и из русских -- еще историку H. M. Карамзину с женой {Шильдер, Император Николай Первый, т. I, стр. 144.}. Но ровно ничего об этом не знал тот, кому нужно было знать в первую очередь -- Николай, будущий император всероссийский. И историк трех царствований -- Н. К. Шильдер, верноподданнейший по убеждениям, не без внутреннего негодования говорит по этому поводу: "Вот какими странными и непонятными мерами Александру благоугодно было обставить важный и жизненный для государства вопрос, заранее обрекая избранного им наследника престола на крайне двусмысленное положение как в отношении к своему старшему брату, так и к России вообще. Все сводилось в сущности к тому, что в случае несчастия (т. е. смерти царя) как бы в частном быту раскроют завещание и узнают, чья Россия" {Шильдер, Император Николай Первый, т. I, стр. 144.}. В конце концов Шилъдер приходит к тому заключению, что это объяснить можно только тем, что "хотя Александр I и не дорожил своим саном, но все же ревновал к совместникам" {Там же, стр. 174.}. Все так и случилось, как говорит Шильдер: после неожиданной смерти Александра эти таинственности вызвали замешательство, путаницу и множество нелепых слухов и "творимых легенд".
   Еще пример. За два года до смерти Александру стало известно очень подробно о тайных обществах: Северном, Южном и Соединенных славян. Царь имел в руках подробнейшие списки членов этих обществ, которые держал у себя в столе. Он постоянно думал о заговоре, боялся его. И не только ничего не предпринимал против "крамолы", так как "крамола" была сильней его и он боялся показать вид, что знает о ней, но даже самым близким людям ничего не говорил об угрожающей ему опасности. Николай, который уже два года был фактическим наследником престола, ничего не подозревал о заговоре.
   Восставших солдат и "чернь" 14 декабря расстреляли, самих декабристов переарестовали, засадили, осудили, пятерых из них казнили; остальных сослали в Сибирь, в каторгу и на поселение. Бунт был подавлен, чаяния декабристов кончились ничем,-- все, казалось, было кончено. И песня о восстании так трактует: Константин спас брата, царя Николая, сенаторов-заговорщиков вместе с сенатом сжег -- и конец. Но народная мысль, народные думы не приняли восстания так, как оно случилось. Крестьянство давно тосковало о лучшей жизни, о лучшей доле, о воле. Ему никто не мешал и не мог мешать мечтать. И крестьянство мечтало, и -- естественно -- создались легенды. По своему развитию, по своему многовековому мировоззрению, в котором еще не было сдвига, крестьянство, как это оно делало много раз и доселе, ошибочно облекло ореолом лицо, недостойное этого ореола, и вокруг этого лица закружились легенды. Солдаты и народ на Сенатской площади кричали: "Ура, Константин!", сочетая с этим именем и свои чаяния о лучшей жизни и о свободе. Победил Николай. И народ имя Константина обвеял легендой. Да и были кой-какие основания у солдатства, например, для лучшего отношения к Константину, чем к Николаю. Так, офицер Вершинин, служивший в Польше при Константине, вспоминает в "Русской старине" {Т. XX, стр. 87.}: "Великий князь Константин любил те команды, которые состояли под его начальством, но особенно увлекался польскою армией, считая себя ее творцом, наставником и руководителем. Заботам его об ее состоянии не было конца: он посещал лазареты, кухни, солдат, следил за лошадьми, был чрезвычайно щедр, давал офицерам взаймы без отдачи; мало было таких офицеров, от полковничьего чина до прапорщика гвардейских полков, которые ему не были бы должны; напоминать о долгах не велел; больным, когда посещал их, клал под подушки ассигнации, ходил за гробом офицеров до могилы, а гробы генералов носил до самой могилы. Исправным солдатам давал сразу по нескольку червонцев, бывал у простых солдат на свадьбах, крестил детей, бывал у них запросто. С ним сживались и русские и польские солдаты". Совершенно другого рода был великий князь Николай: гордый, неприступный, кроме своих немецких любимчиков, грубый, чрезвычайно требовательный. Гвардия Николая определенно не любила и боялась. Ясно, что войска желали царем Константина. И когда Николай стал царем, о Константине сейчас же начали твориться легенды. Сибирь была особенно полна этими легендами (не отставала, впрочем, и Европейская Россия).
   Так, со слов учительницы Четиной, которая в детстве слышала рассказ старого николаевского солдата Сибилева в селе Теснивском, в тридцати верстах от Минусинска, Косованов печатает следующую легенду, как бы продолжение легенды, уже напечатанной выше: "Ночью сенаторы вызывают к себе Николая. Он едет, а за ним спешит на выручку брат Константин со своим любимым военным отрядом. Оставив на карауле солдат, Константин смело врывается в Сенат, срубает саблей головы заговорщиков-часовых, кроме последнего сказавшего правду, срывает с крючка запертые сенатские двери и видит ужасную картину: на коленях стоит брат Николай с обмотанным вокруг шеи полотенцем или шарфом, приготовленным для повешения, и умоляет заговорщиков пощадить ему жизнь. Разогнав заговорщиков, Константин спасает Николая. Проходит несколько лет. Константин делается наместником Польши и живет в Варшаве. Боясь, чтобы более популярный среди солдат Константин не сделался императором, неблагодарный и властолюбивый Николай двигается со своим войском в поход на Варшаву и желает арестовать Константина. Приближенные Константина сообщают ему о намерении царя Николая и о вступлении царских войск в Варшаву. Константин долго не может поверить, чтобы родной брат его, тот, которого он когда-то спас от смерти, мог так вероломно поступить с ним. Но все же он поднимается на балкон и, к величайшему огорчению, видит, что действительно войска Николая уже заполняют улицы и площади Варшавы. Тогда Константин переодевается странником и исчезает навсегда из России, уходит в Сибирь, долго бродит по ней и появляется, наконец, во образе старца Федора Кузьмича в Томске, на заимке купца Храмова" {"Сибирские огни" 1925, кн. 6, стр. 125--126.}. Но это одна версия этой последней легенды. Есть и другие версии.
   Крестьянин села Баклаши, родившийся в 1817 году, так говорил сибирскому исследователю о декабристах, Б. Кубалову:
   "Господа хотели Миколая... Заманили Александра Павловича в Таганрог и там решили его... Народ взбунтовался, не хотел Миколая, хотел Константина, Миколай собрал Трубецкого, Волконского, народ не сдавался... когда стали палить из пушок, все разбежались. Константин сел на флот (был флотской) и уехал без вести в океан. Корейская земля пуста была, и он обосновал там Корею" {Б. Кубалов, Крестьяне Восточной Сибири и декабристы, стр. 16.}. Но есть продолжение и этой легенды о Корее. Тридцатые годы XIX столетия отмечены в Сибири появлением самозванцев. Среди них фигурировал и Константин Павлович. При поддержке Франции и Китая должен был он, Константин,-- так думало в Сибири крестьянство,-- поднять Сибирь и итти в Россию для освобождения крестьян от крепостной зависимости. В Сибири твердо были убеждены,-- говорит Б. Кубалов,-- что уже "идут корабли в Корею и Камчатку с помощью" {"Сибирские огни" 1924, кн. 3, "Сибирь и самозванцы".}.
   В результате этих легенд должно было появиться самозванство. И оно явилось. В 1833 году в деревне Жилкино, в четырех верстах от Иркутска, появилась самозванная дочь Павла I --Мария. Она вела беседы с крестьянами на политические темы, говорила, что предстоит перемена правления, что ее родной брат, цесаревич Константин, живет скрытно & Сибири, уверяла, что последует облегчение податей и будут уничтожены все стеснения и пр. Самозванство Марианны Шимановской было несомненно: третья дочь Павла, Мария Павловна, еще в 1804 году вышла замуж за наследного принца Саксен-Веймарского, Карла-Фридриха, никогда в Сибири не была и умерла в 1859 году. При допросе Шимановской власти добивались, "не имеет ли она связи с поляками". Дело в том, что если декабристы, попав в Сибирь, безропотно несли крест каторги и ссылки, то совсем не так вели себя в Сибири сосланные за восстание 1830 года поляки. Они не покидали заветных мечтаний о счастье Польши и делились ими с сибирским населением. Мечта поляков о свободной Польше вылилась в сибирском населении в убеждение в 1833 году, что к весне будет мятеж, что пленные поляки, служащие во многих городах, увлекут за собой всех ссыльных, возвратятся в Россию, отберут у помещиков крестьян и с помощью Франции воскресят Польшу, а во главе мятежа встанет великий князь Константин, который совсем не умер. Власти не на шутку были встревожены, и уже принимались меры и доносили Николаю. Имя Константина было популярно среди народа, он рисовался народу, как защитник народных прав. Ведь, недаром солдаты на Сенатской площади 14 декабря 1825 года кричали митрополиту Серафиму, что Константина на последней станции перед Петербургом держат в оковах. Именем Константина и воспользовался поселенец Красноярского округа Николай Прокопьев. Потрясти основы государства этот бесталанный самозванец не мог,-- он ограничивался тем, что брал подарки, пил и ел, бесплатно ездил из села в село, о своей же изношенной однорядке говорил, что "скоро сбросит ее, так как ему уже везут платье". Семидесятилетний старик, жизнь которого была преисполнена всевозможных треволнений, оказался крестьянином Кунгурского уезда Пермской губернии. Суд присудил Прокопьева к тридцати ударам розгами {Б. Кубалов, Сибирь и самозванцы, "Сибирские огни" 1924, кн. 3, стр. 176.}.
   Еще самозванец лже-Константин в 1840 году появился в Малмыжском уезде Вятской губернии. Он оказался,-- когда был схвачен,-- рядовым Мариупольского полка Александром Александровым, уволенным в отставку 22 ноября 1824 года {Там же.}.
   В 1845 году челябинский исправник доносил оренбургскому губернатору, что в трех волостях его уезда ходит слух о появлении в деревне Гороховой "цесаревича Константина"; он подговаривает крестьян перебить все начальство за притеснения и что будто за ним имеются "значительные вооруженные силы". 18 мая был задержан в питейном доме села Окунева "злодей", "произносивший нелепые слова, относящиеся к нарушению народного спокойствия". Оказался он крестьянином села Котловки Елабужского уезда Вятской губернии, отставным солдатом Сибирского линейного батальона, Иваном Федоровичем Мироновым. Сам он даже и Константином-то себя не называл, а просто под пьяную руку, желая выказать себя осведомленным в высшей политике, рассказал что "царь Александр помер неизвестного смертью; он, Миронов, приходил прощаться с ним и видел, что гроб завинчен винтом и бог знает кто там лежит. Константин же будто бы проехал с тремя особами в Сибирь по Иркутскому тракту" {М. Казохалин, Самозванец Калугин, "Исторический вестник" 1914, кн. IV.}. Между тем, слухи о Константине росли; приводились даже "очевидцами" его приметы: "На одном пальце руки нет ногтя, нос вздернутый и довольно слизоват". Воспоследовала высочайшая резолюция: "Непременно найти самозванца". Миронов оказался неподходящ. Напрягли все усилия, и самозванец был найден в Кургане: "вольнопрописанный из ссыльно-каторжных Константин Петров Калугин 75 лет", с жизнью, полною всевозможными превратностями, из дворян Курской губернии. Но при допросе и он не отрицал, что очень хорошо знал Константина, но что "принимал на себя титло Константина" -- это отрицал {Там же.}.
   Разумеется, не только Сибирь и Приуралье жили отголосками слухов о заговоре декабристов. То же было и по всей России и даже в столицах. Еще в двадцатых годах прошлого века дворовый человек Федор Федоров решился записывать ходившие в его время "Московские новости или новые правдивые и ложные слухи, которые после виднее озна-чутся, которые правдивые, а которые лживые". Слухов успел записать Федоров пятьдесят один. Сначала шли слухи об Александре, например тридцать седьмой слух: "Государь сам будет встречать свое тело и на тридцатой версте будет церемония им самим устроена, а везут его адъютанта, изрубленного вместо него". 8 февраля 1826 года Федоров записывает такой двадцать восьмой слух: "Великий князь Константин, видя такое варварское на все российское простонародие самовластие и тяжкое притеснение, вознамерился уничтожить крепостное право и для того обратился за помощью к австрийскому императору, который обещал двинуть сто пятьдесят тысяч войск" {"Великая реформа", изд. Сытина, т. IV, стр. 167--173.}. Собиратель московских слухов занес в свою тетрадь несколько слухов о Константине, но слухов ходило по России множество, и самых разнородных. Особенно были обильны и разноречивы слухи после его, такой же неожиданной, как и царя Александра, смерти. Константин умер 15 июля 1831 года в Витебске. После восстания поляков в Варшаве Константин начал отступать с русскими войсками по Белорусскому тракту. 3 июня он прибыл в Витебск и остановился в доме генерал-губернатора князя Хованского. Сюда же в Витебск прибыл и генерал-адъютант А. Ф. Орлов, объявивший главнокомандующему, генералу Дибичу, об увольнении его от должности, а Константину -- что ему неудобно теперь как наместнику Польши ехать в Петербург (куда Константин собирался, боясь за жену: свирепствовала холера). Константин не соглашался остаться. Орлов пробовал его убеждать; вышел горячий спор, возник шум; прибежала жена, К. Лович. У Константина вдруг появились припадки холеры, и через несколько часов он умер в ужасных страданиях.
   Вскоре после этого от холеры же умер и фельдмаршал Дибич. Сейчас же пошли слухи, появились даже известия в иностранной печати и в русском войске, и в народе. Одинаковость смерти Константина и Дибича тотчас после приезда Орлова особенно всех поражала. Графиня А. Д. Блудова в своих записках ("Русский архив" 1874) так прямо и говорит: "Берлинцы были уверены, что Орлов ездил отравлять, великого князя Константина и Дибича". Опять, как и при смерти Александра I, последовал ряд действий правительства, точно нарочно желавшего, чтобы самые нелепые слухи родились и множились; например, только 27 июня вышел манифест Николая о смерти Константина; гроб Константина был плотно закрыт и запечатан и только 16 июля вынесен из Витебского собора и отправлен в Петербург. Гроб с телом Константина долго стоял в Гатчине, и только 17 августа гроб с телом Константина погребен. Обстоятельства неожиданной смерти и необычного, без особых почестей погребения породили еще легенды и "нелепую молву", что Константин жив и сидит в Петропавловской крепости, а одна французская газета напечатала даже целый рассказ о "таинственном узнике" великом князе Константине. Вскоре появился и лже-Константин в Тамбовской губернии. Молва по поводу смерти Константина гуляла везде. П. И. Мельников в своем известном отчете "О современном состоянии раскола в Нижегородской губернии" говорит: "При возникающих от времени до времени толках об укрывательстве в бозе почившего цесаревича Константина и мнимых его сыновей -- если бы нашелся такой ловкий обманщик, который дерзнул бы назвать себя одним из этих имен -- раскольники бы приняли его сторону" {"Сборник Нижегородской архивной комиссии", т. IX, стр. 248.}. "А у секты пророчествующих хлыстов, скопцов и бегунов, у которых все основано на самозванце -- они уверяют, что император Петр III доселе находится где-то в стране Иркутской, а вместе с ним Александр I, его жена Елизавета Алексеевна, Константин Павлович и ныне здравствующая супруга его Анна Федоровна" {Там же.}.
   В 1836 году в Аккермане по поводу смерти Константина н связанных с нею событий возникло целое тайное дело и велось строжайшее следствие. Началось с того, что на базаре встретились военный фельдшер Сидников, его шурин понамарь Опоцький и священник Вронский. Зазвав к себе их, Сидников сообщил им, "что цесаревич Константин не умер, а живет во Франции, откуда придет войной на Россию с французскими и другими войсками сухим путем и морем и будет требовать царство от Николая и что войска и народ ему уже присягали в 1825 году на верность. Каждому солдату Константин Павлович обещал по два рубля жалованья, а народу даровать вольность и освободить от крепостной зависимости. Поляки также согласны восстать для восстановления Царства польского, и русские уже готовятся и вооружают крепости" {Г. К. Репинский, Народные толки о цесаревиче Константине, "Русская старина" 1878, т. XXIII, стр. 135.}. И пошло! Священник Вронский поговорил с управляющим именьем графа Канкрина, а тот рассказал дальше. Скоро слухи дошли до бессарабского губернатора Федорова, но уже в таком виде: 1) для восстановления Царства польского на Россию нападут французы сухим путем и англичане морем; 2) в этих армиях по шестьдесят тысяч поляков; 3) приверженцы поляков уже заклепали пушки в крепостях Измаиле и Килии; 4) фельдмаршал князь Варшавский уже выехал за границу; 5) поляки на Волыни и в Подолии приготовили пятьдесят тысяч ведер отравленной водки для русской армии; 5) цесаревич Константин жив, явится требовать царства и освободит крестьян. Губернатор Федоров немедленно назначил следственную комиссию, которой предписал: действуя неусыпно, но секретно, без огласки произвести строжайшее расследование и найти источник злонамеренных слухов; кроме того, следить за поляками, штатскими и военными, и выяснить, нет ли какого-нибудь общества поляков в Аккермане. Работа пошла, перья заскрипели. Следственная комиссия притянула к допросу Сидникова, тот сослался на фельдшера Руденко и военного писаря Спиридонова, и рядового Боровецкого, который еще добавил, что на случай войны уже приготовлены двадцать подвижных госпиталей, а в окрестности Измаильской крепости воспрещено жителям пахать землю и сеять хлеб. Боровецкий показал, что на базаре в Костроме (уже?) ему говорили, что по смерти цесаревича Константина в церквах отслужена всего одна панихида; поэтому он, может быть, и жив. Рядовой Карпов, на которого сослался Боровецкий, показал, что он слышал от какого-то мужичка, что такого вида человека, как цесаревич, недавно видели в корчме во время борьбы с другим человеком, а солдаты ему говорили, что в Петербурге вместо цесаревича похоронена восковая фигура; самого его видели в Кишиневе. Писарь Спиридонов показал, что, бывши под арестом в Бендерской крепости, от арестованных же рядовых Берлинского и Бернацкого слышал, что Левицкий, находящийся в той же тюрьме, был послан поляками из-за границы, около четырех лет разъезжал по России под именем какого-то генерала, был в Сибири и других местах для описания их и для подсчета сосланных поляков и все материалы он отправил за границу, хотя и был арестован в Подольской губернии. По мнению Спиридонова, он-то и мог распространить в Западном крае злостные слухи. Бернацкий же в тюрьме рассказывал, что цесаревич приехал на судне в Одессу и вышел на берег в партикулярном платье, а когда один из часовых, узнав его, отдал ему честь, сказал часовому, что он купец, и дал ему двадцать пять рублей. Допрошенный Бернацкий, служивший в польской мятежнической армии, сообщил, что еще в 1832 году в Севастополе военные рабочие (из повстанцев) рассказали, что, когда их взяли в плен, они видели цесаревича Константина в Москве, и. он дал им по червонцу, а что в Подольской губернии арестован не Левицкий, а Зелинский, который уверял, что ездил в Сибирь в качестве флигель-адъютанта. Этим и закончилось следствие о ходивших между солдатами слухах.
   Легенда о мнимой смерти Константина в 1831 году оказалась до того живучей, что ровно через сто лет ее еще прекрасно помнили. Уже в 1930 году, в Ленинграде, от одного бывшего отставного генерала я записал эту легенду в интересном варианте. А он, в свою очередь, слышал ее от своего дядьки, когда учился в военном училище. Вот эта легенда:
   "Константин Павлович не умер ведь. Когда мы (русские войска) отступали от Варшавы, и цесаревич Константин ехал по лесу, на него налетели, схватили и увезли... А потом сказали, что умер от холеры. В Петербург привезли "тело" и отпевали в закрытом гробу. От холеры же умер будто бы и главнокомандующий войсками в Польше фельдмаршал Дибич. Обоих их "перед смертью" посетил адъютант императора Николая граф Орлов. Как кого посетит, так тот через день и умрет. Его так и прозвали: "Черная смерть". А граф Орлов обоим привозил приказ от государя, чтобы они отравились, за то что допустили в Польше восстание и не сумели его сразу подавить. Люди тогда были не как теперь -- твердые: что прикажут, то и исполняли... Но Константин Павлович ведь не умер: его заключили в Петропавловскую крепость, за измену. Ему ведь самому хотелось быть польским королем. Когда поляки восстали, войска польские он послал мятежникам и радовался их успехам над русскими войсками. То же делал и Дибич, глядя на него. И когда Дибич умер, в Польше уже был главнокомандующий Паскевич,-- ясно, что знали, что Дибич умрет.
   А Константин Павлович очень долго сидел в Петропавловской крепости. Однажды Александр II уже вдолге после своего воцарения, посетил в Петропавловке какого-то заключенного узника и долго пробыл в камере один. Когда он вышел из камеры, был очень смущен и бормотал про себя: "Как он постарел! как он постарел!!". Это он посетил камеру, в которой томился Константин Павлович".
   Приведем еще одну легенду о "причине ссылки" декабристов в Сибирь, записанную также недавно: в 1914 году А. Пруссак в селе Урик Иркутской губернии от старика Бородина. Вот она:
   "У нас (в Сибири) помещиков не было, нас царь декабристами пожаловал. Призывает царь Муравьева, Трубецкого да Волконского и говорит им: "Вы вольная порода, так владеть вам вольными людьми сибирскими. А российскими мужиками вам владеть зазорно". Российского мужика барин на лягавого пса променивал, да в придачу двух баб давал. Так и назначил царь, чтобы в Сибирь ехать, они и поехали" {"Сибирская живая старина" 1926, вып. I (V), стр. 84.}.
   Заканчивая эту работу о народных песнях и легендах о декабристах, и связанных с этим историческим событием людях, в заключение могу высказать еще несколько соображений. Относительно первой песни о декабристах (плача солдата над гробом Александра I -- мой печорский вариант) никто не сомневался, что это песня про декабристов.
   Вторая песня ("В непоказанное время царя требуют в сенот"), известная в многочисленных вариантах, до того фантастична и исторически неправдоподобна, что академик Вс. Ф. Миллер, как мы уже знаем, отнес ее сначала к Александру II, а другой академик, M. H. Сперанский, только как бы условно допускает, что это -- песня о восстании декабристов. После напечатания Косовановым преданий, которые (или подобные им) послужили песне исходным пунктом, не может быть сомнения, что и эта песня трактует сюжет восстания декабристов в Петербурге, только по-своему, несообразно с исторической правдой, фантастично. Но ведь еще Виктор Гюго сказал: "История имеет свою истину, легенда -- свою. Истина легендарная -- это вымысел, имеющий в основании правду". В самом деле, так ли уже совершенно нелепа и ни с чем не сообразна и вторая песня: "Не в показанное время"? Нет ли и в этой песне, как бы исторически неверной, некоторой доли внутренней правды, той истины легендарней, которая все же имеет в своем основании нечто фактическое?
   Рассмотрим с этой стороны песню.
   Что воцаряющегося царя Николая I "требовали в сенот" (в Государственный совет) -- это было. Сенаторы, т. е. заговорщики, по песне все военные,-- это так и было. От царя требуют подписку: "поскорей, царь, подпишись" (мой вариант No 6),-- потребовать письменного отречения от престола или согласия на конституцию, между прочим, входило в планы декабристов. Решительно во всех вариантах песни фигурирует "ямская тройка" (в одном "почтовые", в другом "нанятые"), на которой якобы приехал царь в сенат. Казалось бы, нелепость: зачем тройка ямских в Петербурге? И однако П. И. Першин, лично встречавшийся в 60-х годах с И. И. Горбачевским в Петровском заводе, вот что приводит в No 11 "Исторического вестника" за 1908 год:
   "Отчетливо помню рассказ (Горбачевского), как привезли их (декабристов) на ямских тройках (курсив мой. Я. О.) в Зимний дворец" (стр. 564). Брат, спасающий царя, назван Костей (мой вариант No 6) -- великий князь Константин. В день восстания 14 декабря были среди солдат колебания -- куда склониться -- и решительно во всех почти вариантах песни проходит мотив, что все "сенаторские стражи", т. е. солдаты-часовые, скрыли от князя Кости, приехал ли царь в сенат, и лишь один из них незаметно выдал Косте тайну: "черным глазиком повел", "поводил", т. е. попросту подмигнул. Заговорщики по песне хотят убить царя. Но разве этого намерения не было во всех трех тайных обществах? Как много было по этому поводу разговоров: одного ли царя убить или и всех Романовых! В сибирском варианте Александрова (No 3) перед царем, который на коленях, стоит и грозит Николаю смертью полковник Ербаков. Не Ермолов ли это? А если Ермолов, то вот что мы находим по этому поводу: "В самом Петербурге 18 декабря 1825 года говорили: "...южная армия не присягнула, идет на Москву и Петербург, дабы провозгласить конституцию. И генерал Ермолов тоже. А сила у него большая: все войска кавказских корпусов преданы ему. И будет династия Ермоловых вместо Романовых" {Мережковский, 14 декабря 1825 года, ч. III, стр. 31.}. И это не слухи только: в среде декабристов был план: после переворота организовать временное управление из трех лиц -- Сперанского, Мордвинова и Ермолова. Это стало известно Николаю, и он все время подозревал Ермолова и наконец удалил его на Кавказ" {В. С. Иконников, Крестьянское движение в Киевской губернии в 1826--1827 годах, в связи с событиями того времени, Сборник статей в честь академика В. И. Ламанского, Спб. 1908, стр. 700--701.}.
   Брат царя, Константин, нарисован в песне каким-то богатырем: он один срубает у всей стражи головы, вышибает и выламывает двери, из толпы вооруженных заговорщиков один увозит спасенного царя домой. Вс. Миллер и предположил, что не Костя ли Новоторженин (из былины "Василий Буслаев") "повлиял на снабжение Константина богатырскими приемами". Нет. В песне рисуется портрет Константина, характер которого был очень хорошо известен всем военным того времени. Именно Константин все это мог проделать своеручно, несмотря на свою доброту и щедрость по временам. В одном источнике читаем: "Константин был необычайно вспыльчив (характер отца, Павла I), бестактен, груб и даже "скор на руку" (т. е. дрался). Даже в любимой им польской армии Константин свирепствовал: оскорблял, бранил офицеров в порыве необузданной ярости, арестовывал их целыми пачками. Адъютант графа Красинского Вильчек, публично обиженный Константином,-- застрелился. Другой офицер собирался повеситься, но был спасен. Однажды на смотру Константин лично сорвал шапку с головы одного полковника (не по форме) и пр. и т. д. Даже механическое кресло с ножами в легенде, напечатанной Косовановым, содержит в себе легендарную истину. Вот что читаем по этому поводу: "Старики говорят, что в доме Шешковского (инквизитор при Екатерине II) было какое-то кресло, которое посредством особо приспособленного механизма опускалось под пол, где... сторожа обнажали сидевшего в кресле и наказывали розгами" {А. Н. Корсаков, Биография Шешковского, "Исторический вестник" 1885, т. XXII, стр. 680.}. В легенде вместо розог появились уже ножи. Песня "В непоказанное время" и одна из косовановских легенд рисуют по-своему самый момент восстания декабристов в Петербурге. Дальше песня не идет. Следующие легенды о Константине, рисующие Константина уже не сторонником царя Николая и его спасителем, а, наоборот, его противником и врагом, есть результат дум и чаяний исстрадавшегося от крепостной зависимости крестьянства, в то время всегда готового, при малейшем предлоге, кого угодно облечь сиянием незаслуженной славы, обвеять творимой легендой.

-----

   Чрезвычайно характерно утверждение в песнях, что царя вытребовала в сенат и решила убить "мелка чернядь", т. е. люди "черные", простого званья, рабочий и крестьянский люд, в то время, как главные деятели декабрьского восстания были люди богатые, знатные, помещики, военные, аристократы. В творимой народной легенде об этом политическом движении, несмотря на то, что декабристы так далеки были от народных масс, последние старались взять его на свой счет. Самодержавие и тогда стояло поперек горла "мелкой черняди". Народ смутно сознавал необходимость решительной, кровавой борьбы с ним и с классами, его поддерживавшими. Однако потребовалось почти сто лет социально-политического развития нашей страны и непрерывной политической борьбы, пока, наконец, во главе всего наступления на старый порядок не стал пролетариат России, увлекший за собой и крестьян и в решительной схватке не только разрушил самодержавие, но и весь строй старых общественных отношений и творит новое социалистическое общество.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru