-- Если бы только удалось кому-нибудь отыскать недостающее звено, -- заметил профессор авторитетным тоном: -- то кончились бы все сомнения относительно происхождения видов. И я глубоко убежден, что придет время, когда оно будет найдено.
-- Кажется, несколько лет тому назад была даже снаряжена для этого специальная экспедиция? -- спросил молодой Гортон. -- Насколько я помню, в Борнео, или куда-то в те края.
-- Да. Но, очевидно, дело было плохо организовано, потому что начальник экспедиции пропал без вести, -- ответил профессор.
Мы сидели в "курилке" одного из дуврских отелей, в ожидании, чтобы шторм стих и позволил нашему пароходику выйти из гавани. Общество состояло из двенадцати путешественников различного типа и возраста, но профессор (который, кстати сказать, не имел этого ученого звания, но которого невольно называли "профессором" все без исключения) завладел общим вниманием своими курьезными суждениями. Когда речь зашла о теории Дарвина, и профессор привел упомянутые выше истины, один из слушателей -- по наружности матрос американского торгового флота -- вынул изо рта сигару и проговорил спокойно:
-- Я бы ничего не имел против того, чтобы найти "недостающее звено". Но когда само звено вас находит -- это не всякому понравится.
-- Я вас не совсем понимаю, -- довольно сухо заметил профессор.
-- Может быть; хотя я не загадками говорю: я сказал, что не особенно удовлетворительно себя чувствуешь, когда оказываешься в положении человека, найденного "недостающим звеном". И говорю по опыту, потому что это со мной самим случилось. Если джентльмены интересуются, я могу рассказать все свое знакомство с этим самым "недостающим" звеном", о котором только что говорил господин профессор.
Несколько голосов выразило полную готовность выслушать рассказ, и молодой моряк начал без дальнейших предисловий.
II.
Шесть лет тому назад я вышел из Ньюкэстля матросом на четырехмачтовом "купце", направлявшемся в Шанхай. Но, добравшись до Сингапура, так был недоволен и работой, и командой, что, сойдя на берег, не нашел нужным возвращаться; пока пароход не ушел, я держался в тени. Но, оставшись на полной свободе, я скоро пожалел, что остался: мне нечем было платить за еду и за комнату, и хозяин вытолкал меня на свежий воздух; оставалось клянчить пищу у туземцев, так как работы не было решительно никакой.
Ну-с, кое-как я перебивался уже вторую неделю, когда вдруг приезжает в Сингапур какой-то ученый -- надо полагать, тот самый, о котором только что говорили: он отправлялся внутрь страны, чтобы отыскать "недостающее звено между человеком и обезьяной", и подыскивал себе белого спутника. Нечего и объяснять, с какой охотой я воспользовался случаем, потому что это обеспечивало мне готовую еду, возможность спать в палатке и двадцать долларов в месяц.
Кроме меня и Бутлера, в составе экспедиции не было белых; трое малайцев были наняты в качестве стражи и для переноски багажа. Мы должны были пересечь полуостров в северо-восточном направлении и выйти на противоположный берег. Эту местность никогда еще не посещали европейцы, и мы думали, что встретим много тигров, дикарей и проч. Но Бутлер больше всего думал о своей цели: он слыхал от туземцев, что где-то внутри страны живет большая обезьяна, ростом выше человеческого и имеющая больше сходства с человеком, чем с обезьяной; хвост у этого зверя будто бы так мал, что о нем и говорить не стоит, а умен он настолько, что строит себе хижины и убивает животных дубиной. По объяснению Бутлера, это существо должно представлять переходную ступень от зверя к человеку -- недостававшее до сих пор звено; и тому, кто отыщет его и доставит в Европу, предстоит слава и богатство.
Я ни на грош не поверил этим научным бредням и даже не обратил на них внимания. Мне важно было только пристроиться к чему-нибудь ради пищи и заработка, а искать какие-то недостающие звенья или убирать палубу представляло одинаковый интерес.
Мы тронулись в путь в отличном настроении: но каждый, имеющий понятие об экспедициях по джунглям, имел бы право назвать нас круглыми дураками: у каждого из нас был револьвер, у Бутлера кроме того ружье да еще запас всякой амуниции -- достаточно на шесть месяцев для небольшой армии; но пищи у нас стало в обрез с самого начала: Бутлер решил брать как можно меньше, рассчитывая на добычу ежедневной охоты, а "на всякий случай" прихватил с собой лишь коробочку "мясных пилюль", вполне заменявших, по его мнению, мясную пищу. Воды у нас было с собой только по бутылке на человека и одна бутылка коньяку на всю компанию, так как сам Бутлер принадлежал к обществу трезвости.
III.
Дело пошло плохо на первых же порах. Только в начале пути попадались нам кое-где туземцы, бывшие довольно снисходительными, за исключением одного, которого пришлось, для примера прочим, подстрелить за дерзость. Заросли пошли такие густые, что мы вынуждены были держаться исключительно тропинок, едва-едва проложенных туземцами; потом и их не стало: туземцы совсем исчезли с горизонта, и в чаще остались только следы зверей; по степени удобства они ничем но отличались от "туземных" тропинок, но, к несчастью, извивались во все стороны без малейших признаков здравого смысла, так что, следуя по ним, можно было шагать целый день и очутиться к вечеру на том же месте, откуда вышел.
Дичи было немного: едва-едва хватало на то, чтобы не умереть с голоду. Приблизительно на десятый день тигр стащил у нас одного из малайцев; мы успели его пристрелить, но от малайца в несколько минут почти ничего не осталось. Еще через три дня двое остальных малайцев сбежали ночью, захватив с собой оружие. Мы с Бутлером остались одни, но он нисколько не упал духом; набив карманы оставшимися зарядами, мы отправились дальше.
По мнению Бутлера, вокруг нас лежала уже та часть полуострова, в которой мы должны наткнуться на "недостающее звено"; но пока не заметно было никаких признаков. По утрам и по вечерам мы шагали с сравнительным комфортом, но днем приходилось останавливаться и сидеть в чаще зарослей от жары. Запас нашего табаку (т. е. моего, потому что Бутлер не курил) вышел весь в начале второй недели, и это лишение огорчало меня больше, чем недостаток в пище. Костер мы зажигали очень редко, так как спичек с собой было лишь несколько коробок, и мы их берегли. По ночам мы, конечно, караулили поочередно, чтобы не попасться врасплох какой-нибудь зверюге; но, исключая того тигра, который стянул малайца, мы их больше не видали; я думаю, заросли в этих краях слишком густы для крупной дичи, но зато мелочь там кишмя кишит: нигде не встречал я столько всякой ползающей, неприятной, шуршащей скотины, как в этих краях. Змей было видимо-невидимо, всевозможных цветов и видов, хотя Бутлер утверждал, что все это "безвредные породы". Он лучше бы сделал, если бы верил в них поменьше!
Ночью, бывало, сидишь, караулишь, и такая жуть охватывает. Бутлер спит, а вокруг тебя, в темноте, между деревьями и промеж кустов, всякие шорохи так и ходят... Над головой, по полоске неба, видимой между верхушками зелени вдоль над тропинкой -- звезды горят... Я не раз чувствовал себя одиноко на пароходах, во время ночной вахты, когда все спят, и только канаты да цепи покрякивают; но в этих джунглях ощущение такое, словно вас одного оставили на целом свете... Удивительно странное явление: ни ветра нет, ни одного зверя поблизости, а вот дышит кто-то над самым ухом! Не могут же звери беззвучно подкрадываться по хворосту и валежнику, да и немного бы от меня осталось, если бы они надо мной подышали! Земля, что ли, дышит после дневного жара, Бог ее ведает.
Прошагали мы так, в общем, недели четыре, когда Бутлера ужалила змея, и через шесть часов он умер. Храбрый он был малый, хотя и плохой исследователь: умирал так спокойно, словно спать ложился. Я ему ничем не мог помочь, потому что у нас не было с собой никаких снадобьев, да если бы и были, то разве от них бывает польза? Я заставил его выпить коньяку, но он не согласился сделать более одного глотка. Несмотря на страдания, он разумно говорил со мной до последней минуты: советовал взять компас и держаться все время северо-востока, пока я не достигну берега, где наверное найду себе работу; он передал мне свои деньги -- около трехсот фунтов стерлингов -- и просил поглядывать по сторонам, не встретится ли где "недостающее звено"; и если встретится, то непременно взять его и добраться до европейского парохода. В конце концов Бутлер взял с меня обещание не хоронить его (что мне было легко исполнить, потому что у меня не было никаких инструментов, кроме перочинного ножа); он заметил, что дикие звери позаботятся о его останках -- "и решительно все равно, каким способом!" Может быть, он был и прав.
IV.
Когда Бутлер скончался, я оттащил его немного в чащу и прикрыл ветками и листьями. Мы не были товарищами: -- я простой матрос, которого он нанял за деньги; но скажу вам, что, оставшись без него, я почувствовал, как будто солнце вдруг ушло за громадную серую тучу, по морю пошли черные волны, и ветер завыл и застонал, как безумный... Мне казалось, что эти непроглядные заросли душат меня. Очевидно, мне предстояла в лучшем случае голодная смерть.
Я шел весь день, до самого вечера, усталый и голодный и к ночи свалился с ног, в отчаянии мечтая о том, как хорошо было бы умереть от голода в Сингапуре, среди людей!..
Проснувшись от яркого солнечного света, я увидел над собой -- как показалось с первого взгляда -- огромного орангутанга; он стоял в двух шагах от меня на задних лапах, рассматривая со всех сторон мое ружье, которое держал в руках. Я живо вскочил, но он схватил меня за шиворот, прежде чем я успел выпрямиться. Его рука впилась в мое тело, как клещи паровой машины. Ясно было, что вырываться -- глупо; он меня поймал, и мне оставалось покорно ждать, что из этого выйдет.
Мы двинулись по тропинке: он вел меня впереди, направляя вытянутой рукой, не отпускавшей моей шеи. Мне видны были только его ступни, когда он делал большие шаги, и я заметил, что пальцы на них необыкновенно длинные. Вдруг я догадался, что это -- Недостающее Звено! Бутлер не раз говорил, что на нем должна быть шерсть, и пальцы ног должны отличаться необыкновенной длиной, но во всем остальном оно будет очень похоже на человека. Существо, которое вело меня за шиворот, соответствовало этому описанию как нельзя лучше; это не был ни человек, ни обезьяна, а действительно нечто среднее! И передо мной предстал весь курьез положения...
Как я уже сказал, пришлось покориться неожиданной неволе в руках Недостающего Звена. Около получаса вел он меня вперед по тропинке, потом свернул в сторону, где кусты были пожиже, и мы очутились на маленькой полянке: тут стоял шалаш из воткнутых в землю молодых деревьев, связанных наверху лианами. Мы остановились, и господин Звено выкрикнул что-то на своем наречии; в ответ на это из шалаша появилось другое существо -- по всей видимости, его супруга. Оба затараторили что-то, рассматривая меня и ружье, и, очевидно, решили, что находка интересная. "Господин Звено" подвел меня наконец к дереву, привязал лианами, а сам ушел, прихватив с собой дубину.
Нечего говорить, что я почувствовал себя неважно. Без ружья я был беспомощен, а снова овладеть им не представлялось возможности. "Господин Звено" привязал мои руки к стволу с опытностью старого моряка. Из того, что он взял с собой дубину, я заключил, что меня они не считают подходящим для пищи (насколько мне известно, обезьяны мяса не едят); но, с другой стороны, от этих созданий, представлявших середину между человеком и обезьяной -- можно ожидать и человеческих вкусов!.. Может быть, сочтя меня за животное, они решат попробовать и этот сорт мяса?!..
"Госпожа Звено" уселась на земле около меня и начала глазеть довольно-таки восторженным взглядом. Я и думаю себе: "Влетел, милый мой Джек Андерсон! Остается тебе извлечь из этой истории все, что возможно; значит, прежде всего следует тебе подружиться с этими "Звеньями"! -- и я улыбнулся ей самым очаровательным образом:
-- Очень рад с вами познакомиться, душенька!
Это сразу подействовало: улыбнуться она не могла -- по строению своей, с позволения сказать, морды, но зачавкала и захихикала каким-то горловым звуком с очевидным удовольствием; потом встала и потрепала меня по щеке.
Я постарался удержать свою улыбку и начал говорить приятным и почтительным тоном.
Конечно, я знал, что она не понимает ни одного слова, но рассчитывал на чутье женской породы, которое должно было подсказать ей, что я восторгаюсь ее наружностью и преклоняюсь перед характером. Женщина есть женщина -- даже если она "Звено". И я не ошибся.
V.
Ее супруг вернулся сравнительно скоро и принес убитого кролика. Они немедленно уселись завтракать, не имея, очевидно, понятия о костре: просто разрывали кролика руками и зубами и ели сырого. Через несколько минут "Госпожа Звено" выбрала хороший кусочек и бросила его мне. Я поглядел на нее с упреком, как будто говоря: "Как же вы хотите, чтобы я ел со связанными руками?" Она поняла, потому что сказала что-то своему мужу, и он подошел и развязал меня. Не медля ни минуты я уселся между ними и с приятной улыбкой принялся уписывать сырого кролика так, словно это был пудинг.
Добродушный они были народ; и, прежде чем мы кончили завтракать, было, видимо, решено, что я безвредное существо, и что меня интересно будет оставить -- в роли домашнего животного.
Я не буду вам описывать каждого часа, проведенного в этом "доме". Скажу в общем, что приблизительно четыре недели пробыл я у них, и все это время они обращались со мной ласково, даже баловали: спал я в их шалаше, постель из листьев сделали они для меня вдвое толще своей, и когда заметили, что сырым мясом я, в сущности, не увлекаюсь, то стали кормить меня какими-то огромными, вкусными орехами. Только ружья не отдавали и из дому не пускали; "Господин Звено" и с собой меня в лес не брал и одного не отпускал, так что я постоянно оставался дома, вдвоем с его супругой.
У них несомненно существовал свой язык -- и я даже начал понимать несколько слов, но потом забыл.
Так вот мы с нею много разговаривали, когда оставались вдвоем; я по-своему, а она по-своему; и -- уж не знаю почему ей это доставляло удовольствие.
Я для них сделал кое-что действительно полезное: увеличил и улучшил их шалаш -- так что они своим глазам не верили; сделал им из шипов вилки и испытывал большое искушению познакомить их со спичками; но у меня была в кармане только одна коробка, и я должен быль беречь ее -- на случай, если вырвусь на свободу. О существовании этой коробки они не подозревали, как не подозревали о существовании самих карманов: за все время моего пребывания у них я ни разу не снимал одежды, и им и не снилось, что она снимается: по их мнению, очевидно, она представляла особый видь шерсти, и я родился в готовом виде -- в голубой фланелевой рубашке и изодранных брюках. Раз как-то "Госпожа Звено" обратила особенное внимание на протертое колено, приняла это, должно быть, за ссадину и принялась любезно растирать больное место каким-то растительным клеем, за которым тут же слазила на дерево. Словом, эта парочка обращалась со мной самым любезным образом.
"Госпожа Звено", надо сказать правду, сделала на меня изрядную стойку! Пожалуйста, заметьте, что я отношусь к ее характеру и нравственности с полным уважением: эти "Звенья" были вполне достойными супругами; но новость и таинственность моего существа, очевидно, внушили ей платонические чувства, и за это упрекнуть ее никак нельзя. Она всегда выбирала для меня лучшие куски, приносила воду в какой-то шелухе, выкапывала какую-то съедобную репу и никогда не уставала трепать меня но щеке. Ее супруг не ревновал ни капельки.
Между тем я продолжать стремиться всеми моими помыслами к ружью. Я не знал, куда они его запрятали и что о нем думали; может быть, находили в нем что-нибудь недостойное приличного дома.
Мне совестно признаться, что я овладел моим ружьем посредством хитрости, познакомив "Госпожу Звено" с искусством целоваться.
Я не раз объяснял ей, что прошу отдать мне ружье, и она наверное понимала -- но ружья не приносила. Тогда, в один из наших tête-à-tête, я обнял ее за талию и поцеловал. Это произвело на нее поразительное впечатление; она пришла в неописанный восторг и научилась нашему тонкому искусству в две минуты. Я сейчас же прекратил урок. Когда мы опять остались одни, она начала оживленно объяснять знаками, чтобы возобновить это новое занятие; но я делал вид, что ничего не понимаю, и упорно требовал свое ружье. Тогда она вскочила и убежала в чащу; я думал -- рассердилась, но нет: через несколько минут приносит мне ружье. Тут я ее поцеловал самым искренним образом и, говоря по правде, почувствовал даже нежность, хотя физиономия у нее была отвратительная.
Я спрятал ружье под свою постель -- что она, очевидно, одобрила: значит, взяла для меня ружье из потайного места не без риска разгневать своего супруга. Ночью, когда они оба крепко уснули, я выскользнул из шалаша.
Мне совестно было уходить таким образом, без прощанья, не сказав дружеского слова, -- но, конечно, это было невозможно. Чтобы хоть чем-нибудь выразить свою благодарность, я оставил подле постели "Госпожи Звено" осколок зеркала, который носил в кармане. Надеюсь, это ее вознаградило за разочарование.
Почти всю ночь я бежал, так что к утру между нами было миль пятнадцать. Потом прилег заснуть, а когда проснулся, солнце было уже высоко, и сквозь чащу блестело что-то голубое: я добрался до моря!..
На мое счастье, не очень далеко от берега проходил пароход; я начать делать всякие знаки и около полудня был уже среди европейцев.
Ну, а теперь, джентльмены -- верьте или не верьте, это ваше дело, но "Недостающее Звено" живет где-то у восточных берегов Индостана: мне это доподлинно известно, хотя и не я нашел его, а он меня. Я никому этого раньше не рассказывал, потому что не хочу, чтобы меня приняли за репортера; но если бы вы видели мое ружье, то без труда разглядели бы на нем следы зубов, потому что мои любезные хозяева его основательно пробовали на вкус. И это доказывает одно из двух: или на свете есть человек, который может почти насквозь прокусить литую сталь; или этот человек есть "Недостающее Звено", которое так желал бы отыскать господин профессор.
Комментарии
Уильям Л. Олден. Недостающее звено
Впервые под назв. "Found by the Missing Link", The Saturday Evening Post, 1903, 2 May. Также в The Harmsworth London Magazine, 1902, Vol. 8, February-July. На русском яз. впервые: Нива, 1906, NoNo 29-30 под именем В. Ольден.
Уильям Л. Олден (1837-1908) -- американский журналист, юморист, писатель, дипломат. В 1860-1866 гг. занимался юридической практикой, затем переключился на журналистику, писал для различных журналов, был сотрудником редакции и колумнистом "Нью-Йорк Таймс". В 1885-1890 гг. консул США в Риме, позднее жил в Париже и Лондоне. Известен также как энтузиаст гребли на каноэ и основатель первого соответствующего спортивного клуба в США. Сочинения Олдена пользовались в свое время большим успехом, в частности, его высоко ценил М. Твен.
С. 63.... tête-à-tête -- уединение вдвоем, свидание (франц.).