Окулов Алексей Иванович
Огга

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Огга.

(Очеркъ).

   Днемъ Шабарша охотится и смотритъ разныя ловушки и приманки съ отравой для звѣрей. Онъ скользитъ проворно на быстролетныхъ пѣвучихъ лыжахъ, то ныряя внизъ въ овраги, то взлетая къ вершинамъ вверхъ, какъ птица, взмахнувъ руками; онъ идетъ по высокой горѣ, среди черныхъ пихтъ и кедровъ, которые врѣзаются въ небо, какъ заостренные клинки, и его кривыя, крѣпкія ноги, носками внутрь, съ силой возятъ лыжи -- правой, лѣвой. Только снѣгъ подъ ними стонетъ и визжитъ.
   Выйдетъ онъ кверху и остановится на горѣ, зашитый въ мохнатыя шкуры, въ ушастой медвѣжьей шапкѣ, и гдѣ кончаются его волосы, и гдѣ съ медвѣжьими мѣшаются -- не разберешь. Вынимаетъ Шабарша стальное огниво и трутъ, высѣкаетъ искру и закуриваетъ свою трубку-носогрѣй, набитую крошенымъ табакомъ пополамъ съ тополевой корой; стоитъ неподвижно и плюетъ, блуждая зоркими глазами по дальнимъ хребтамъ.
   А дальные хребты лежатъ вѣковыми морщинами, усыпанные снѣгомъ, который зернистой пѣной ползетъ съ вершинъ въ долины и въ долинахъ гладкимъ подоломъ стелется. На краѣ неба негрѣющее зимнее солнце долго груститъ робкимъ свѣтомъ за горами, тише да тише, и меркнетъ безрадостно, остылое.
   Тогда Шабарша зоветъ пса Бичака, посвистывая подъ носъ себѣ, и начинаетъ лыжи кривыми ногами по снѣгу возить; его охотницкій ножикъ въ узорныхъ ножнахъ при этомъ брякаетъ на наборномъ поясѣ.
   А въ землянкѣ у Шабарши огонь еще тлѣетъ подъ пепломъ, помирая въ послѣднихъ бѣгучихъ вспышкахъ. Шабарша туда кидаетъ новыя охапки дровъ, потомъ крѣпко наѣдается вмѣстѣ съ Бичакомъ, такъ крѣпко наѣдается, что нужно поясъ рапустить на животѣ, и сидитъ на корточкахъ у огня, рядомъ со псомъ, который тоже садится и тоже въ огонь смотритъ.
   Такъ кончается день въ сытости и покоѣ, одинъ день или два вмѣстѣ, тишина, вѣтеръ лопочетъ, перекладывая снѣгъ съ мѣста на мѣсто... Лѣса и горы, и годы, годы безъ конца...
   Курится въ головѣ туманное курево, глаза мигаютъ и смотрятъ въ огонь, а потомъ все закрывается густой пеленой.
   Шабарша ложится спать на узкія нары и Бичака съ собой кладетъ для тепла. Шабарша сгибается кольцомъ, а песъ еще меньшимъ кольцомъ свивается, прикладывается къ его животу, или вдругъ мордой къ нему перевернется и сапитъ ему прямо въ животъ горячимъ носомъ; и Шабаршѣ тогда тепло, и псу тепло. Оба глубоко вздыхаютъ передъ сномъ и засыпаютъ.

-----

   А то приходятъ другіе дни.
   Гдѣ-нибудь караулить Шабарша водяную выдру на рѣкѣ у полыньи, сидитъ не шелохнувшись, положивъ винтовку на колѣна, и думаетъ цѣлый день:
   -- Вотъ-вотъ морду изъ полыньи она выставитъ, вотъ выставитъ.
   Онъ такъ сильно это думаетъ, что видитъ закрывъ глаза, какъ мокрая голова выдры изъ воды ему кажется.
   А на самомъ дѣлѣ она вовсе не кажется.
   Тогда онъ ласково шепчетъ ей:
   -- Милованая моя, не серчай. Ой, милованая моя... Безъ того не быть, покажешься.
   А она все-таки цѣлый день не кажется.
   Вечеромъ Шабарша идетъ къ себѣ въ землянку, покачивая головой и наговаривая самъ себѣ:
   -- Вотъ ужъ такъ, милованая моя не пришла. Ужъ какъ-почему не пришла, невѣдомо.
   Да вдругъ идучи по лѣсу невзначай взглянетъ онъ на бокъ, -- а на деревѣ соболь сидитъ, свившись крутой дугой, выгнувъ обручемъ спину, бѣлые зубы ему скалитъ да и говоритъ:
   -- Пи-пиж... И-хппп...
   И уколовъ его злыми глазами, соболь скачетъ въ сторону. А что это значитъ -- неизвѣстно.
   Тогда Шабарша вздрогнетъ и боязливо оглянется вокругъ.
   А вокругъ тайга скрипитъ и скрежещетъ отъ стужи, изливаясь въ жгучихъ дуновеніяхъ; снѣжное лицо земли мертво синѣетъ подъ ранней луной.
   Идетъ Шабарша дальше несмѣло и въ сумракѣ все за ели задѣваетъ, все задѣваетъ, и ждетъ онъ въ тоскѣ: вотъ ель обернется да скажетъ... А что скажетъ -- во вѣки не поймешь.
   И тихонько онъ идетъ къ землянкѣ, и ужъ кажется ему, что это не онъ идетъ -- онъ стоитъ на мѣстѣ, а ели идутъ мимо, проходя толпой и мимоходомъ царапая его, идутъ всѣ молча безъ конца.
   Въ землянкѣ онъ сидитъ у огня и думаетъ обо всемъ. Дума шевелится въ душѣ, ползая въ глубинѣ гдѣ-то; съ тѣхъ поръ, какъ онъ себя помнитъ, она все тамъ шевелится, а выдумать этой думы онъ не можетъ. Кругомъ буреломъ и чаща, и душа -- буреломъ и чаща, во тьмѣ душа себя не видитъ. Въ душѣ молчаніе -- кругомъ молчаніе, кругомъ зазвучитъ -- и въ душѣ тоже зазвучитъ, кругомъ застонетъ -- и въ душѣ тоже застонетъ.. Отъ того, что оно молчитъ о немъ и звучитъ, и стонетъ о немъ, ему кажется, что все оно -- въ немъ, онъ и оно -- и есть все вмѣстѣ.
   -- Огга...-- шепчетъ онъ.
   Душа міра.

-----

   А потомъ приходитъ оттепель -- тепломъ вздыхающее солнце. Вершины горъ стоятъ въ бѣлыхъ пригрѣтыхъ льдахъ, пламенѣющихъ подъ свѣтомъ; горы играютъ тѣмъ пламенемъ, какъ мечомъ, черезъ широкіе просторы огнесіяющій этотъ мечъ вонзаютъ другъ другу въ сердце. Мохнатыя снѣжныя шапки лѣса таютъ, стекаютъ и стеклянѣють на вѣтвяхъ длинными хрустальными серьгами. Прозрачныя серьги опадаютъ и разбиваются: Дзинг-дзонг.... Звонъ среди пустыни.
   Шабарша привязываетъ лыжи и отправляется въ походъ на дальнюю охоту. На сверкающемъ снѣгу лежитъ стеклянный настъ, покрывая его лазурью. И птицей Шабарша летитъ по крѣпкому насту; вылетитъ на гору -- рукой взмахнетъ, покатится со ската -- другой махнетъ...
   И вдругъ онъ увидѣлъ: на увалѣ лось -- сохатый стоялъ, заложивъ за спину рога, высоко закинувъ къ небу голову, и сильной ногой снѣгъ копытилъ. Сохатый мгновенно учуялъ Шабаршу, разомъ качнулся и быстро побѣжалъ черезъ вершину въ снѣжную даль, разсѣкая грудью воздухъ, и воздухъ засвисталъ въ его тяжелыхъ рогахъ.
   Тогда Шабарша завылъ отъ радости и зычно крикнулъ Бичаку:
   -- Береги его. Ой-ой, береги его...
   Звѣремъ Шабарша понесся вверхъ, и Бичакъ застучалъ зубами, содрогнулся весь, согнулся и кинулся въ погоню, сверкая глазами.
   А Шабарша сталъ отставать на склонѣ, вбѣгая къ вершинѣ, дышалъ тяжело, кривыя ноги его дрожали, и еле онъ слышалъ вой Бичака вдали, страстный стонъ его еле доносился...
   Шабарша уставалъ и терялъ силу, отказываясь отъ погони -- да вдругъ подъ ноги на настъ взглянулъ: на настѣ слѣды и провалы, не выдерживалъ стекланный настъ тяжелаго звѣря -- подламывался, и большіе слѣды были оторочены алой каймой, обведены кровавымъ узоромъ.
   Тогда дико завопилъ Шабарша про свою побѣду:
   -- Врешь ты тамъ, не уйдешь... Кровь хлынула.
   И натянулъ изъ послѣднихъ силъ свои твердыя жилы.
   А сохатый проваливался въ настѣ, рвалъ себѣ до мяса ноги объ острый ледъ и снова скакалъ, истекая кровью.
   Выбѣжалъ по слѣду Шабарша къ вершинѣ и ринулся съ вершины внизъ по скату; кедры вокругъ замелькали и побѣжали, сверкая подъ солнцемъ стволами; лыжи отъ скорости завизжали и застонали, воздухъ въ ушахъ жужжалъ и пѣлъ... И летѣлъ Шабарша, очертя свою голову. И -- вдругъ ему солнце въ лицо хлынуло, заслѣпило глаза, закружило голову, захватило сердце...
   Сорвался съ обрыва Шабарша, выскочилъ на отвѣсный срывъ -- и грянулъ въ глубокую падь. Онъ летѣлъ, разъ перевернулся, два перевернулся, скользнулъ по камнямъ и легъ на дно.
   Кругомъ опадали стеклянѣющіе хрустали:
   -- Дзинг... Дзонг.

-----

   Шабарша раскрылъ глаза -- лежитъ онъ глубоко въ снѣгу, и снѣгъ играетъ у самаго его глаза. И слышитъ Шабарша, что Бичакъ что-то зубами рветъ. Тогда Шабарша приподнимаетъ голову: сохатый лежитъ съ нимъ рядомъ -- онъ въ ту же падь сорвался и упалъ, раскинувъ сломанную ногу на залитомъ кровью снѣгу. А Бичакъ живого его жадно терзаетъ, и сохатый бьетъ головой объ землю, мотая вѣтвистыми рогами.
   Шабарша приподнялся и поползъ къ нему, обнаживъ изъ ноженъ свой охотницкій ножъ, а когда доползъ до него, всадилъ ему ножъ глубоко подъ лопатку, и вынулъ красное остріе изъ раны.
   Въ это время сохатый дышалъ тяжело, и все смотрѣлъ на Шабаршу, какъ онъ подползалъ къ нему, какъ онъ поднялъ ножъ и ударилъ. Тогда зашевелились и зашептали толстыя губы сохатаго, какъ будто что-то выговаривали быстро.
   Сталъ слушать Шабарша и не услышалъ, къ самымъ сохатинымъ губамъ наклонился -- и не понялъ ничего.
   И выронилъ вдругъ Шабарша охотницкій ножъ изъ рукъ и взялся крѣпко за голову.
   -- Что онъ сказалъ? Что сказалъ?
   И долго сидѣлъ Шабарша, качая головой.
   -- Ой, главная бѣда! Чего сказалъ? На бѣду сказалъ.
   А потомъ Шабарша всталъ и началъ свѣжевать его.
   Онъ положилъ покорное тѣло звѣря на спину, и распластались въ воздухѣ безсильныя ноги, развалились на сторону, склонились въ колѣнкахъ. А когда Шабарша разрѣзалъ его теплый животъ, долго горячій паръ на морозѣ курился, и острый ножъ легко скользилъ въ бѣломъ жиру, отдѣляя шкуру и распластывая ее ковромъ на снѣгу.
   А Бичакъ зализывалъ пролитую кровь, зализывалъ свой раны и глухо урчалъ съ угрозой.
   Посмотрѣлъ Шабарша на себя -- и у него рука въ крови. Тогда онъ сталъ высасывать губами кровь, присыпать ее жгучимъ снѣгомъ, морозомъ ее останавливать.
   А потомъ сидѣлъ -- долго головой качалъ.
   -- Что онъ сказалъ?

-----

   И время шло мелкими шагами -- далеко уходило.
   Подтаялъ снѣгъ, и забросилъ Шабарша остроносыя лыжи, надѣлъ на ноги сагыры, мягкія какъ рукавицы. И началъ Шабарша ходить и бродить по лѣсу -- не щелкнетъ онъ, не брякнетъ, не стукнетъ, сторожкая нога обнимаетъ лѣсной, валежникъ какъ звѣриная ступня.
   Бродитъ Шабарша по мягкому мху, шагая черезъ талыя лужи, и въ чащахъ пугаетъ одичалыхъ птицъ. А разъ цѣлый день бродилъ -- нашелъ на тропѣ медвѣжій жирный теплый пометъ. Долго стоялъ Шабарша надъ пометомъ.
   -- Самъ проснулся. Пойдетъ теперь круги чертить, бродить вокругъ да около. На пробужденьѣ дай Богъ ему здоровьица добраго.
   И понялъ тутъ Шабарша, что весна шла-подходила, торопясь, разгорѣвшись, запыхавшись -- таежная проворная весна. Оглянулся онъ вокругъ -- а вокругъ все умылось въ талыхъ водахъ и растомилось подъ теплымъ солнцемъ; еще разъ взглянулъ -- таяли послѣдніе снѣга.
   Тогда онъ сѣлъ среди горнаго ската на теплый камень. Бичакъ набѣгался, наскакался, свѣсивъ длинный языкъ, прибѣжалъ и легъ у ногъ Шабарши.
   Шабарша сталъ ласкать его, играть съ нимъ и гладить: за спину тронетъ -- песъ ногой по воздуху болтаетъ, за шею возьметъ -- песъ широко ротъ раскроетъ, брюхо ему почешетъ -- на спину Бичакъ упадетъ, разставитъ ноги въ небѣ и голову на бокъ повернетъ.
   Жарко стало Шабаршѣ, жарко его зашитому въ теплыя шкуры тѣлу. Онъ расшнуровываетъ шкуры и раскрываетъ вспаренную волосатую грудь, которая дымится отъ жары.
   И все Бичака ласкаетъ, все ласкаетъ. А у Бичака золотѣютъ глаза, пылая зрачками и отливая золотистымъ масломъ.
   И вдругъ Шабарша замѣчаетъ это съ неясной тревогой.
   -- Ты что? Ну, что ты?-- говоритъ онъ, и пихаетъ пса ногой отъ себя.-- Вставай.
   А Бичакъ лежитъ на спинѣ и часто мигаетъ.
   -- Экъ, что тебя? Что ты?
   Шабарша блуждаетъ вокругъ глазами, и сердце его бьется. А Бичакъ скалитъ зубы и встать не можетъ.
   Солнце размахиваетъ связками огневыхъ лучей надъ льдистыми, вершинами, перекрещиваетъ свои связки, лязгая неслышной музыкой, и дали въ просторъ разстилаются. Шабарша не слышитъ, что совершается. Сладко-жгучій жаръ загорается у его сердца, холодомъ прокатываясь по спинѣ, все катится съ верху до низу, и подымается снизу вверхъ, бьетъ въ голову, заливая глаза краснымъ свѣтомъ, голову кружитъ, дыханье останавливаетъ.
   И разомъ Шабарша подымается на ноги и идетъ, спотыкаясь, натыкаясь на деревья и на камни, и ударяясь о древесные стволы. И вдругъ онъ кричитъ на весь лѣсь громко и яростно, и смолкаетъ. Онъ идетъ и ничего не видитъ; алая кровь слѣпитъ глаза, все закрывается алымъ маревомъ.
   И вдругъ онъ запинается и падаетъ въ мягкій мохъ. Потомъ садится, озираясь вокругъ со страхомъ и испугомъ.
   -- Огга...-- шепчетъ онъ.
   А солнце катится по небу къ вечеру; далеко заря полыхаетъ, и скачутъ веселые поползни на древесныхъ стволахъ въ мышиной бѣготнѣ, дятлы красногрудые выстукиваютъ свой послѣдній стукъ.
   И вдругъ въ глуши, въ тайгѣ ударилъ глухарь, пошелъ -- заходилъ, распустилъ перья, заклохталъ, запулькалъ, завертѣлся въ опьяненіи, забывался -- засыпалъ, и снова просыпался; походя -- изливаясь въ любовной пѣснѣ...
   И шли минуты. Ущербный блѣдный мѣсяцъ тихо въ пустынѣ всходилъ.
   И вдругъ ударили разомъ за первымъ старые краснобровые глухари, ударили и пошли, захлопали крыльями, зашуршали перьями, закричали, разбудивъ лѣсное эхо, наполнивъ ропотомъ лѣсъ, забормотали въ пьяномъ безуміи...
   Тогда Шабарша снова на ноги вскочилъ, упалъ на землю и снова всталъ, схватившись за голову. Онъ вытянулся прямо и закачалъ головой, закрывъ глаза и разводя руками какъ во снѣ. И потомъ залопоталъ часто, забормоталъ неслыханныя слова, жарко нанизывая ихъ одно за другимъ, и все качался во всѣ стороны и разводилъ руками...
   Тишь ночная напилась его словами, насытилась, всколыхнулась и успокоилась во тьмѣ.
   Съ той поры Шабарша сталъ скитаться безъ дѣла: скитался и худѣлъ; его воспаленные глаза западали въ глазницы, и кости на скуластомъ лицѣ угловато торчали. Такъ каждую весну онъ бродилъ и худѣлъ, истощая выносливое тѣло до потери силъ и до слабости. Онъ безъ конца блуждалъ въ лѣсу безцѣльно и все больше голодалъ; голодъ въ животѣ наросталъ и ширился, терзая тѣло и убивая силы, мучилъ его неутолимой жаждой, не давая отдыха ни на минуту и напоминая о себѣ; какая-то сила толкала Шабаршу, одержимаго смятеніемъ.
   И, наконецъ, Шабарша не выдерживалъ голода. Онъ круто поворачивалъ обратно и бѣжалъ на звѣриный ходъ къ рѣкѣ.
   Наставалъ такой день весной, когда лѣсные звѣри толпой устремлялись по тропамъ своимъ изъ теплыхъ мѣстъ на сѣверъ, наполняя лѣсъ украдчивымъ шелестомъ, безпокоя пустыню топотомъ и крикомъ; звучно и радостно пѣло эхо, и древесныя вѣтви четко хрустѣли среди покойной тишины.
   Шабарша ложился за камнемъ на берегу у брода -- и ждалъ; онъ клалъ Бичака съ собой рядомъ, клалъ его голову рядомъ со своей, придавивъ рукой его, и они оба смотрѣли въ одну сторону горящими глазами.
   Скоро камни звякали на срывѣ, скатываясь осыпью внизъ и падая въ рѣчку съ высоты. И шли лѣсные звѣри, по одному, и по два, и ватагами, останавливались, подымая голову и нюхая дрожащими ноздрями воздухъ. Быстроглазые олени-маралы въ коронныхъ рогахъ вытягивались чутко, поджимая стройныя ноги, а потомъ бросались широкой грудью въ воду и плыли черезъ рѣку, закинувъ на спину свои коронные рога. Золотые козлы маленькими копытцами мелкіе шаги свои звонко выстукивали, и пестрая кабарга рѣзвилась и вспрыгивала, показывая свою скорую легкость. Такъ проходили звѣри другъ за другомъ.
   А Шабарша лежалъ съ Бичакомъ и смотрѣлъ, не сводя своихъ горящихъ глазъ. Онъ схватилъ рукой ружье -- рука дрожитъ, ружье Шабарша оставитъ... и снова схватитъ, и самъ задыхается, хрипя пересохшимъ горломъ. А Бичакъ изъ-подъ руки его рвется, пылая въ дикомъ желаніи...
   И вдругъ отпускаетъ его Шабарша, хватаетъ ружье и быстро стрѣляетъ...
   Разомъ все волшебство исчезаетъ: топочутъ вдали по камнямъ быстроглазые маралы, козлы скачутъ со срыва на срывъ въ утесы, кабарга летитъ пѣвучей стрѣлой, и все мелькаетъ и пестритъ вдали, торопится и ногами перебираетъ, потомъ пропадаетъ.
   Съ воемъ кидается Бичакъ къ рѣкѣ и терзаетъ убитаго марала... Но Шабарша отгоняетъ его и смываетъ кровь съ камней, оттащивъ къ сторонѣ убитаго звѣря.
   И снова лѣсные звѣри идутъ, и снова стрѣляетъ Шабарша, снова звѣрей убиваетъ -- зачѣмъ убиваетъ?-- онъ не знаетъ, и весь дрожитъ.
   А лѣсные звѣри падаютъ, тоскуютъ, умираютъ, подымая къ небу свои влажные глаза и мигая длинными рѣсницами; прострѣленныя груди ихъ тихо шумятъ, тише да тише, и покорно затихаютъ.
   Потомъ Шабарша жаритъ на кострѣ жирные куски мяса и наѣдается съ голоду, облизывая, обсасывая бѣлыя кости, теплымъ жиромъ обмазывая себѣ щеки. Бичакъ, потолстѣвшій отъ ѣды, сонно рядомъ съ нимъ зѣваетъ.
   И Шабарша засыпаетъ, пьяный отъ сытости.

-----

   И все еще пьяный, онъ просыпается.
   На небѣ утро; надъ рѣчкой розовѣющій отъ солнца туманъ подымается, одѣвающій горы алѣющимъ полотномъ и вѣчно плывущій куда-то въ даль.
   Смотритъ Шабарша и слушаетъ.
   Звѣри пошли, шелестя мхами и шурша въ кустарникахъ, закричали, заговорили другъ съ другомъ, и жизнь потекла, разгораясь все жарче и радостнѣй, и полнѣй, и шире, и сладостнѣй.
   Шабарша приподымается, опираясь на локоть -- да такъ и застываетъ неподвижно: на полянѣ у большихъ кедровъ тонконогій рогатый дрожащій козелъ ласкается жарко къ кроткой козѣ, прижимаясь къ ней плотно; онъ близко подходитъ къ ней, отходитъ, кладетъ ей на спину голову, до подвижныхъ ея ноздрей касается; а кроткая коза стоитъ, содрогаясь, смотритъ влажными глазами и высокими ушами вздрагиваетъ. И вдругъ онъ кричитъ навстрѣчу солнцу, кричитъ низко и страстно, раскатисто кирчитъ... Горы въ отвѣтъ ему ропотъ шепчутъ, а кроткая коза отвѣчаетъ несмѣлымъ, зовущимъ, дрожащимъ блеяніемъ...
   А Шабарша лежитъ, впившись въ нихъ упорными дикими глазами; онъ терзаетъ руками мягкій мохъ -- запуститъ скрюченные пальцы въ мохъ и рветъ его...
   Отряхая золотистую шерсть, идетъ рогатый козелъ, скрываясь у высокихъ кедровъ на краю поляны. И его кроткая коза покорно за нимъ скрывается.
   Шабарша, шатаясь, подымается и слѣдомъ за ними идетъ, прислоняясь къ деревьямъ, чтобы не упасть, идетъ въ пустыню....
   Въ пустынѣ -- жизнь, не уйдешь отъ нея, на небѣ -- жизнь, не скроешься, въ текучихъ водахъ -- тамъ жизнь. Куда уйдешь?
   И ходитъ Шабарша съ ознобомъ въ сердцѣ, все скорѣе и скорѣе, бѣжитъ и запыхается, и снова кровъ его въ головѣ переливается и стучитъ, кричитъ тамъ жаркимъ краснымъ безуміемъ, ума лишаетъ, подымаетъ и бросаетъ, гнетъ и разгибаетъ, останавливаетъ и толкаетъ... И безъ словъ ей повинуется Шабарша, идетъ и стоитъ, и на горы всходитъ, и задыхается, и падаетъ, и все куда-то рвется впередъ.

-----

   А на вечерней зарѣ самка быстроглазаго марала вдругъ нѣжно и съ лаской заржала, самца своего тихонько звала и подманивала... Тогда Шабарша въ отчаяніи остановился съ ослабѣлыми руками -- куда бѣжать? гдѣ скрыться? какъ не слышать и не видѣть? куда спрятаться... Въ цѣломъ мірѣ -- некуда.
   И слушалъ Шабарша, все слушалъ, не въ силахъ оторваться, какъ самка съ лаской самца своего звала, все слушалъ, порываясь куда-то и безсильно оставаясь, до крови закусывая свои губы.
   А потомъ не выдержалъ: -- онъ схватилъ свою оленью свистульку -- искусный пищикъ, и сталъ самъ марала высвистывать и подманивать, подзывая его поближе, тихимъ ржаньемъ ему наговаривая... И сидитъ Шабарша и качается, изливаясь въ жаркихъ звукахъ, и глаза его въ забытьи закрываются...
   Онъ открываетъ вдругъ глаза -- передъ нимъ не маралъ стоитъ. Передъ нимъ сохатый стоитъ, старый рогатый яростный самецъ; онъ бродилъ по лѣсу, разыскивая самку, распаленный, мотающій рогами, брелъ среди чащи и набрелъ на Шабаршу.
   Минуту стоялъ передъ нимъ сохатый и ногами въ землю крѣпко билъ.
   А Шабарша ему говорилъ тихонько:
   -- Зачѣмъ пришелъ? Ну, скажи-ка, зачѣмъ пришелъ?
   Но опустилъ сохатый свою голову со страшными рогами и яростно пошелъ на Шабаршу, на бой до смерти.
   Схватился рукой за ружье Шабарша -- нѣтъ ружья, упало оно, скатившись по стволу въ буреломъ, скользнуло.
   -- Ой, помирать пора... Ой, пора мнѣ -- времячко! Нука, иди-ка сюда...
   И выхватилъ ножъ Шабарша, ближе прислоняясь къ дереву.
   А сохатый подходилъ и подходилъ, приближаясь; песъ Бичакъ спрятался въ безмѣрномъ страхѣ за спину Шабарши.
   Поднялъ сохатый свои тяжелые рога, ударилъ внизъ, еще разъ поднялъ и снова ударилъ рогами внизъ.
   -- Въ сердце мнѣ наладилъ, прямо изгадалъ...
   Мѣхъ на груди у Шабарши въ клочки разорвался, распахнулся, откинулся. Обнажилась волосатая грудь, заливаясь кровавыми узорами.
   А сохатый тяжко поднялъ въ воздухъ переднія ноги, вскинулъ ими и ударилъ въ открытую грудь послѣдній разъ.
   И подломилась грудь, хрустнула, и неслышно подалась.
   -- Возьми его, Бичакъ...-- сказалъ покорно Шабарша -- Другъ любезный, возьми его...
   Бросился Бичакъ и остервенѣло впился въ стройныя бедра сохатаго, разрывая зубами живую шкуру, и снова, и снова острыми клыками закусывая ее.
   Взметнулъ могучей головой сохатый и пошелъ въ чащу, унося Бичака на себѣ. И далеко его Бичакъ провожалъ, срываясь и опять бросаясь на него, и рвалъ живое мясо.
   А когда Бичакъ назадъ вернулся -- Шабарша уже мертвый лежалъ.
   Заскучалъ Бичакъ надъ мертвымъ Шабаршой, забѣгалъ вокругъ, а потомъ завылъ, завылъ смертнымъ воемъ съ плачемъ и жалобой...
   На болотѣ золотой козелъ его услышалъ, вскочилъ на кочку и неподвижно сталъ, какъ каменный идолъ... А потомъ закричалъ ему въ отвѣтъ, поднявъ къ вечернему небу голову, закричалъ на всю далекую пустыню...
   И лѣсъ чернѣлъ, колыхаясь въ молчаніи, поглощая тишиной одинокій крикъ, качая тяжелыми вѣтвями.

Алексѣй Окуловъ.

"Современникъ", No 2, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru