Lib.ru/Классика: Окрейц Станислав Станиславович. Журналистика 1869 года

ЖУРНАЛИСТИКА 1869 ГОДА.

Статья II.

(Наши историки беллетристы.)

Публицистъ, историкъ, даже романистъ, имѣющій серьезное значеніе для своего времени, -- передовые люди въ человѣческомъ обществѣ; уровень ихъ научнаго образованія и развитія долженъ быть выше уровня среды, для которой они работаютъ. Уступая записнымъ ученымъ въ подробностяхъ знанія по той или другой отрасли наукъ, они не могутъ уступать имъ въ прогрессивности идей, въ широтѣ взглядовъ и въ правильности обобщеній. Постановка вопросовъ и строгая логика въ обобщеніи фактовъ -- вотъ главная черта людей, желающихъ вліять на общество; анализъ событій -- неотъемлемая принадлежность всякаго сочиненія, претендующаго на идею факты доступны всѣмъ; обильнѣйшею суммою ихъ владѣетъ слабѣйшій изъ насъ, часто наименѣе развитый, но долгое время вращавшійся въ кругу той, или другой спеціальности. Но значеніе и силу фактовъ даютъ только правильныя обобщенія ихъ; они важны только, какъ данныя для анализа, какъ основныя положенія для выводовъ и заключеній. На этомъ основаніи мыслящій публицистъ, вооруженный дальновиднымъ воззрѣніемъ на предметъ, подвергнутый разсмотрѣнію, въ тысячу разъ болѣе можетъ сказать полезнаго по любому экономическому вопросу и отнесется къ положенію его несравненно правильнѣе, чѣмъ хозяинъ-мануфактуристъ, или сельскій хозяинъ, какими бы они ни были спеціалистами и знатоками своего дѣла. Можно владѣть любопытнѣйшими историческими документами наиболѣе интересной исторической критики, даже издать ихъ удачно; но отсюда до возсозданія полной исторической картины еще очень далеко. Не довольно привести фактъ, описавъ его самымъ подробнымъ и обстоятельнымъ образомъ, необходимо еще указать на причины, его породившія, и слѣдствія, которыхъ причиною онъ былъ самъ. Кропотливая терпѣливость записного филистера тутъ не поможетъ; нужны развитіе и умъ прогрессивный, чуткій ко всякой правдѣ, и независимый по своимъ убѣжденіямъ. Любой изъ великихъ мыслителей прежде всего поражаетъ насъ не массою приводимыхъ фактовъ, не обиліемъ новаго, имъ открытаго, а правильностію пониманія всего, о чемъ заводитъ рѣчь, глубокимъ анализомъ и логикою выводовъ, противу которыхъ невозможно спорить. Глубокая, по истинѣ изумительная эрудиція только помогла Боклю доказать правильность приводимаго имъ міровоззрѣнія, неизбѣжность признанія законовъ, подъ которые онъ ставитъ бытіе и развитіе человѣческихъ обществъ. Второстепенный ученый, кропатель-филистеръ, а не мыслитель, какимъ бы обиліемъ фактовъ и свѣденій ни запасся, никогда не добьется широкихъ и прочныхъ результатовъ. Онъ можетъ удивлять насъ своихъ трудолюбіемъ, обиліемъ подобранныхъ матеріаловъ, суммою сырыхъ, необработанныхъ, необобщенныхъ фактовъ, но прочнаго впечатлѣнія не произведетъ, никого не увлечетъ за собою, ни на кого не повліяетъ.

Мы высказали, чего слѣдуетъ требовать отъ публициста и ученаго, претендующихъ на серьезное значеніе своихъ трудовъ: общая идея, анализъ фактовъ и правильность выводовъ, построенныхъ на удачныхъ обобщеніяхъ -- вотъ въ двухъ словахъ та мѣрка, которой должны удовлетворять публицистическія и историческія сочиненія, писанныя не съ беллетристическою цѣлью. Но такихъ серьезныхъ сочиненій очень немного. У насъ -- менѣе чѣмъ гдѣ либо. Мы могли бы, путемъ анализа нашей жизни, доказать, почему въ данное время у насъ мало серьезныхъ мыслителей и такое обиліе беллетристовъ по всѣмъ отраслямъ литературы, даже въ исторической дѣятельности. Уровень развитія умовъ минувшей эпохи (30-хъ и 40-хъ годовъ), понятія, господствовавшія въ то время -- крѣпостной трудъ и лѣнь обезпеченныхъ людей, соединенныя съ полнымъ застоемъ въ гражданской жизни -- все это не могло способствовать развитію критическаго анализа надъ окружающими явленіями. Мы только жили и пользовались жизнію, но не пріучались смотрѣть на жизнь сознательно. Въ дѣтскомъ и юношескомъ возрастѣ человѣка и народа всегда такъ бываетъ. Одиночный человѣкъ и цѣлый народъ первоначально поражается только тѣмъ, что у него предъ глазами, почти не интересуясь причинами и послѣдствіями явленій. Отсюда -- дѣтямъ недоступна критика и анализъ кажется имъ излишнимъ; у народовъ молодыхъ, только начинающихъ развиваться, мыслитель составляетъ рѣдкое исключеніе, а беллетристы изобилуютъ во всѣхъ родахъ знаній и занятій.

Наши 40-e года -- эпоха, отличающаяся умственнымъ застоемъ, художественнымъ безсиліемъ мышленія сытыхъ и пассивнымъ терпѣніемъ большинства, между прочимъ подарила насъ романистами-рисовальщиками, которые достигли значительнаго искуства въ копировкѣ сценъ и лицъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ поражаютъ всякаго какою-то по истинѣ изумительною неспособностію осмыслить свои произведенія. Ихъ качаніе изъ стороны въ сторону, ихъ переметность въ убѣжденіяхъ происходятъ не отъ того, чтобы они были сегодня сознательные ренегаты идеи, которой служили вчера; у нихъ идея и пониманіе вещей не созрѣли вмѣстѣ съ ними, не вытекли путемъ мозговой работы изъ собственныхъ наблюденій и комбинацій, а просто, какъ модное платье, взяты ими у кого-то на прокатъ. Они не измѣняли идеѣ (это для нихъ слишкомъ серьезно), а просто хватались за другую, навѣянную новымъ вѣтромъ, или близкую имъ по прежнимъ симпатіямъ и привычкамъ. Тургеневъ, Писемскій и въ особенности Гончаровъ суть безсознательные копировщики жизни, блуждающіе въ потемкахъ, рисовальщики-портретисты, а не мыслители-творцы. Ихъ работы чрезвычайно характеристичны для ихъ эпохи. Это было время, скажетъ позднѣйшій наблюдатель и изучатель нашей жизни, когда чужое пониманіе -- первый признакъ цивилизаціи -- у насъ уже окрѣпло, но собственнаго еще не было; у этихъ людей недостаетъ идеи, работы ихъ -- болѣе слѣдствія наблюдательнаго глаза и трудолюбивой руки, чѣмъ результаты работъ мысли и разсудка.

Между ними к такимъ, напримѣръ, писателемъ-мыслителемъ, какъ Диккенсъ, та огромная разница, что у нихъ только портреты и сцены чисто внѣшнія, а у него -- цѣлый міръ, живой к стройный, въ которомъ каждое движеніе имѣетъ свою причину и свои послѣдствія; логика связываетъ все, и анализъ дѣлаетъ глубокими и полными правды характеры и сцены. Диккенсу невозможно, немыслимо написать похвалу невольничеству, застою и сибаритству, въ какомъ бы привлекательномъ видѣ ни явились предъ нимъ эти элементы. Гончарову напротивъ это очень легко -- и мы даже не имѣемъ права винить этого послѣдняго въ противорѣчіяхъ его зСалкаго міросозерцанія: онъ безсознательный рисовальщикъ; онъ не отвѣтственъ юридически потому, что не мыслитъ, не анализируетъ, не выбираетъ...

Такой писатель -- просто безполезный писатель; такое произведеніе -- обыкновенный журнальный балластъ, годный для чтенія только такого разряда читателей, которые ищутъ въ романахъ и повѣстяхъ одной интересности разсказа. Но несравненно строже должны быть отношенія критики къ историкамъ-беллетристамъ. Историческая картинка обыкновенно ничего не разъясняетъ; масса фактовъ, нанизанныхъ безъ опредѣленной идеи, съ единственною цѣлью занять вниманіе -- по нашему мнѣнію не только безполезна, но даже вредна. Она сбиваетъ читателей съ толку и не должна быть терпима въ наукѣ. Возмемъ для примѣра исторію Петра Великаго; въ жизни этого государя найдется много дѣлъ изумительныхъ, которыхъ плодотворныя послѣдствія ощутительны до нашихъ дней. Но еще болѣе открывается сторонъ темныхъ... Если судить Петра, какъ отдѣльное лицо (по воззрѣніямъ старой школы, какъ идивидуума, пользующагося неограниченною свободною волею и управляющаго событіями), его можно представить подъ совершенно различными характеристиками: великимъ мужемъ, безсердечнымъ человѣкомъ и наконецъ странною личностію, въ характерѣ которой соединяются самыя противоположныя качества. Историки-беллетристы такъ и представляя его читающей публикѣ, смотря потому, какіе факты показались занимательнѣе при ихъ беллетристическомъ кропаніи. Публика, конечно, ничего не уразумѣла, понятія спутались и мы нынче собственно еще менѣе понимаемъ Петра, чѣмъ понимая его до прочтенія всей громады печатной бумаги, которою наградили насъ господа Соловьевы, Погодины, Щебальскіе, Семевскіе и подобные имъ историки.

Историческая беллетристика несравненно легче беллетристики романовъ я повѣстей; тутъ даже наблюдательности не требуется, нужно только терпѣніе, и главное, чтобы дверь архива не была заперта. Вѣроятно, вслѣдствіе этой легкости размалевывать историческія картины, наши журналы положительно, наводнены подобнаго рода сочиненіями. Даже Ханъ -- скромный Ханъ, имѣетъ у себя двухъ субъектовъ, спеціально занимающихся перековываніемъ и компиляціею историческою: г. Загуяева ли иностранной исторіи и г. Андреева для отечественной. Въ сумрачной "Зарѣ" и у Михаила Каткова трудятся надъ воспроизведеніемъ, гдѣ, когда и при какихъ обстоятельствахъ какое нибудь историческое лицо съѣло или сказало что-либо. Непростительнѣе всѣхъ такое меркантильное воззрѣніе на науку ли редакціи "Вѣстника Европы" -- журнала, бывшаго недавно еще спеціально-историческимъ. На его долю достаясь болѣе талантявые историки-беллетристы, но уровень ихъ трудовъ не выше общаго уровня той исторической мануфактуры, на которой изготовляются издѣлія гг. Щебальскихъ и Семевскихъ.

Чтобы не тратить времени на пересмотръ цѣлой груды псевдоисторическихъ работъ, помѣщенныхъ въ различныхъ журналахъ за 1869 г., мы займемся самымъ выдающимся (по замыслу и по величинѣ, но не по исполненію) трудомъ историко-беллетристическимъ, печатающимся въ "Вѣстникѣ Европымы говоримъ о "Послѣднихъ годахъ Рѣчи Посполитой" Н. И. Костомарова.

Г. Костомаровъ, безспорно, гораздо выше всѣхъ своихъ сподвижниковъ, какъ талантомъ разсказчика, такъ и эрудиціей. Было время, когда, благодаря мнѣнію одного нашего мыслителя-критика, нынѣ уже оставившаго литературу, г. Костомарова считали серьезнымъ мыслителемъ, для котораго идея важнѣе факта, правда важнѣе увлеченій, а собственное имя настолько дорого, чтобы не допустить выпускать въ свѣтъ каждый годъ по одному торопливому сочиненію на самыя разнообразнѣйшія темы и самыхъ солидныхъ размѣровъ. Въ послѣдніе три года Костомаровъ напечаталъ: "Раздѣленіе церквей" -- самое серьезное изъ напечатаннаго,-- "Смутное время⁰ и наконецъ"Послѣдніе годы Рѣчи Посполитой..." Тутъ столько перерѣшено вопросовъ, что мы затрудняемся вѣрить, чтобы рѣшеніе ихъ было сдѣлано вслѣдствіе серьезнаго стремленія, а не по одной спѣшности журнальной беллетристической работы. Конечно, Бокль былъ высокоталантливый человѣкъ, однако онъ работалъ десятки лѣтъ надъ однимъ трудомъ и далеко не окончилъ его. А г. Костомаровъ всѣ три сочиненія окончилъ въ три года. Овому талантъ, овому два, скажемъ мы по этому поводу. Мы подробнѣе разсмотримъ"Послѣдніе годы Рѣчи Посполитой", во-первыхъ, потому, чтобы показать на этомъ произведеніи значеніе тѣхъ работъ, которыя выдаются намъ за историческія сочиненія; во-вторыхъ для того, чтобы видѣть изъ самого разбора, какъ одинъ изъ самыхъ талантливыхъ историковъ-беллетристовъ далекъ отъ духа своего времени и истинныхъ задачъ исторической науки.

Въ сочиненія г. Костомарова чрезвычайно рельефно выясняются взгляды историковъ, для которыхъ разсказъ событій выше идеи, которые полагаютъ, что люди и событія даннаго времени -- совершенно самостоятельны, почти не зависятъ отъ предшествовавшаго и окружавшаго ихъ. У нихъ историческія лица -- творцы, ихъ генію обязаны мы всѣмъ, и на оборотъ -- историческіе несчастливцы всему злу причиной. Они раздаютъ вѣнцы, награждаютъ и наказываютъ историческихъ дѣятелей, не подозрѣвая даже всей наивности такого рода дѣйствій тамъ, гдѣ все, что совершилось -- результатъ предыдущаго; человѣкъ, отъ его образа жизни до образа мышленія, зависитъ отъ пищи, климата и географическаго положенія страны, которую населяетъ, я отъ другихъ факторовъ народной жизни, которые, конечно, можно и должно уразумѣть, но которые ни въ похвалахъ, ни въ осужденіяхъ нашихъ не нуждаются. Г. Костомаровъ чрезвычайно наловчился въ разсказѣ; онъ знаетъ, что нравится публикѣ, отсюда у него подборъ фактовъ болѣе анекдотическо-сатирическихъ, чѣмъ строго-историческихъ. Зная, что совершенно безъ идеи оставаться неловко, но, не имѣя времени, при спѣшности своей беллетристической работы, усмотрѣть истинныхъ двигателей народной жизни -- онъ, при объясненіи причинъ ряда событій, которыя намѣренъ разсказать, беретъ тенденціи давно находящіяся въ обращеніи. При разсказѣ о "Послѣднихъ годахъ Рѣчи Посполитой", онъ нозаимствовался ветхозавѣтными взглядами казеннаго историка г. Н. Устрялова. Костомаровъ серьезно утверждаетъ, что польскій народъ неспособенъ огуломъ къ тому-то и тому-то и эта неспособность не слѣдствіе извѣстнаго образа жизни, а прирожденная. До подобныхъ умозрѣній, какъ видите, читатель, даже Устряловъ не доходилъ, но Костомаровъ доходитъ.

Все сочиненіе поражаетъ неспокойнымъ, раздражительнымъ духомъ взволнованнаго полемиста. Даже юморъ проявляется мѣстами; читая думаешь: не участвовала ли тутъ патріотическая редакція "Голоса" 1864--1867 годовъ включительно. Нынѣ, какъ извѣстно, даже "Голосъ" разубѣдился я охладѣлъ по части огульныхъ обвиненій и повальнаго коварства жителей нашихъ привислянскихъ губерній. Только Катковъ не унимается и ратуетъ, только Костомаровъ караетъ съ высоты своей исторической трибуны людей давно умершихъ, усердно прикидывая всѣ ихъ дѣйствія и рѣчи на современныя мѣрки -- промѣръ, разумѣется, даетъ отрицательные результаты, и историкъ-беллетристъ порѣшаетъ виновныхъ, труня надъ ними à la Грибоѣдовъ въ "Горе отъ ума".

Прежде, чѣмъ приступимъ къ разбору самаго сочиненія, намъ необходимо сказать слова два о такъ-называемомъ польскомъ вопросѣ. Въ "Вѣстникѣ Европы" (октябрь) напечатана слѣдующая выписка изъ однихъ мемуаровъ: "характеръ и образъ дѣйствія большинства людей опредѣляются духомъ времени и обстоятельствами подъ вліяніемъ которыхъ они развивались, а посему не рѣшусь злобно отнестись даже икъ тѣмъ, которые были виноваты. скажемъ мы". Намъ кажется, что это самая вѣрная точка зрѣнія, при взглядѣ на польскія дѣла. Мы нарочно привели выписку изъ того же журнала, гдѣ печатаются "Послѣдніе годы Рѣчи Посполитой", чтобы показать, насколько сотрудники почтеннаго журнала разногласятъ между собою, и главное, насколько Костомаровъ выглядитъ совсѣмъ чужакомъ между гг. М. М. и А. И. и другими, съ которыми печатается рядомъ.

Оцѣнку дѣйствій поляковъ и отношеній ихъ къ намъ, изъ событій недавно совершившихся, конечно трудно сдѣлать вполнѣ объективною; раны еще слишкомъ свѣжи, причины, вызвавшія ихъ, еще не отошли совершенно изъ міра дѣйствительнаго. Исторію этихъ событій писать еще рано. Когда подняты и глубоко взволнованы страсти, когда симпатіи и антипатіи еще не вошли въ свою нормальную колею, тогда оцѣнка совершившихся явленій ме можетъ не страдать слѣпымъ увлеченіемъ или предвзятыми взглядами.

Кромѣ этихъ недавно прошедшихъ событій, есть еще въ польскомъ вопросѣ событія вполнѣ историческаго достоянія, именно раздѣлы Полыми. Разъяснить эти событія не со стороны фактичности ихъ, а со стороны идеи, намъ кажется, было бы весьма полезно. Дѣйствуютъ ли еще тѣ причины, которыя привели Польшу къ погибели; какъ и откуда возникли элементы, ускорившіе политическую смерть Полыни, наконецъ, надо выяснить: какія причины нашего развитія поставили насъ въ данное положеніе къ польскому народу -- вотъ вопросы, которые слѣдовало бы разрѣшить автору "Послѣднихъ годовъ Рѣчи Посполитой". Онъ этого не дѣлаетъ, даже не понимаетъ, что это главная задача предпринятаго имъ труда, а подробности событій не болѣе, какъ детали.

Костомаровъ прямо говоритъ: Польша погибла потому, что не стоила существованія. Положимъ такъ, но кого же это убѣдитъ?

Екатерина II была великая жена, ея политической мудрости мы обязаны присоединеніемъ привислянскаго края... По привнолянскій край дѣлаетъ намъ бездну хлопотъ, больше убытковъ, чѣмъ прибыли -- въ будущемъ требуетъ много ловкости и такта, чтобы намъ снова стать къ населенію привислянскаго края въ правильныя отношенія. Значитъ политическая мудрость погрѣшила, а г. Костомаровъ еще болѣе?! Вы чуть не бывало, замѣтимъ мы. Только присоединеніе Польши вовсе не есть слѣдствіе политической мудрости Екатерины II, а неизбѣжный результатъ историческаго хода событій и развитія обоихъ государствъ Россіи и Польши. Еслибы мы писали "Послѣдніе годы Рѣчи Посполитой", мы бы выяснили это фактами и анализомъ. Теперь намъ остается обратиться къ сочиненію г. Костомарова и, разбирая его, постараться выяснить сказанное нами изъ сущности нашего разбора отрицательнымъ путемъ, то есть, доказавъ несостоятельность костомаровскаго воззрѣнія.

-----

Сочиненіе Н. И. Костомарова, "Послѣдніе годы Рѣчи Посполитой", для удобства при разборѣ, мы раздѣлимъ на двѣ части: введеніе и собственно повѣствованіе о послѣднихъ годахъ Рѣчи Посполитой.

Первая часть -- введеніе, по нашему мнѣнію, важнѣйшая и существенная часть всего сочиненія; въ ней авторъ высказываетъ свой взглядъ на исторію Полыни и Россіи, говоритъ о причинахъ паденія Польши и рисуетъ намъ образъ ея общественнаго и политическаго быта въ зпоху, предшествовавшую паденію. Высказавъ все это, авторъ уже неизбѣжно, въ слѣдующей части своего сочиненія (повѣствовательной), подчиняется выводамъ, сдѣланнымъ во введенія и, такъ сказать, только подборомъ фактовъ, подтверждаетъ справедливость положеній и взглядовъ на* источникъ паденія и разложенія государства.

Всякій народъ развивался подъ вліяніемъ особыхъ обстоятельствъ своей гражданской жизни, подчиняясь различнымъ вліяніямъ. Если народъ превратилъ свое политическое бытіе, мы, прослѣдивъ событія его жизни, взвѣсивъ всѣ причины, вліявшія на его развитіе и упадокъ, дойдемъ путемъ строгихъ историческихъ выводовъ до уразумѣнія настоящей сущности драмы его финальныхъ дней. Уловить общую идею изъ многихъ данныхъ, составляющихъ детали жизни, вывести общіе законы, обобщить разумно и вѣрно все, что сказалось въ многовѣковомъ историческомъ бытѣ государства -- вотъ настоящая задача историка-философа, историка, претендующаго на серьезное значеніе своего труда.

Таковъ взглядъ Бокля, положенные въ основу введенія въ его "Исторію цивилизаціи въ Англіи."

Исторія послѣднихъ годовъ Польши -- задача настолько важная по своимъ результатамъ, что мы ждали и имѣли право ждать отъ сочиненія г. Костомарова идей, изслѣдованій, выводовъ и общихъ законовъ, по которымъ развивалась жизнь польскаго народа, а не беллетристическаго повѣствованія, не анекдотовъ, какъ жили польскіе паны, не однѣхъ мертвыхъ подробностей четырех-лѣтняго сейма и того, что за нимъ послѣдовало.

Что, въ самомъ дѣлѣ, въ сущности значатъ факты и подробности событій послѣднихъ дней Польши? Ихъ было столько и они были до того разнообразны, что если бы ихъ принялись описывать разомъ десять историковъ-фактистовъ, всѣ они написали бы различныя исторіи послѣднихъ годовъ Рѣчи Посполитой, смотря по тому, какой идеѣ подчинился и съ какой точки зрѣнія авторъ посмотрѣлъ бы на описываемыя событія. Препирательства между ними были бы безконечны потому, что по существу своему касались бы только подробностей, или обстоятельствъ того или другого случая. Такое разногласіе и господствовало всегда между историками ста, рой школы, невидѣвшими въ жизни народа ничего болѣе, кромѣ ряда внѣшнихъ событій. Но кромѣ внѣшней жизни есть жизнь внутренняя, кромѣ событій на жизнь народа вліяетъ иного причинъ, невидимыхъ глазу, слѣдящему только за внѣшностію. Ихъ мы ставимъ на первый планъ и ихъ станемъ доискиваться въ сочинененіи г. Костомарова.

Костомаровъ начинаетъ свое сочиненіе слѣдующимъ довольно страннымъ аргументомъ: "Борьба двухъ славянскихъ народовъ -- русскаго и польскаго -- важнѣйшая сторона исторіи обоихъ народовъ". Затѣмъ онъ съ неимовѣрными натяжками старается доказать, что борьба эта не прерывалась и всегда имѣла серьезное значеніе. Съ этимъ конечно очень трудно согласиться. Были цѣлые вѣка, втеченіи которыхъ Русь и Польша не только не боролись, но даже почти не имѣли столкновеній. Потомъ мы совсѣмъ не понимаемъ, какъ можно считать въ жизни какого нибудь народа важнѣйшею стороною борьбу его съ другимъ народомъ, тѣмъ болѣе, если эта борьба не вліяетъ на образъ жизни, развитіе и культуру даннаго народа? Съ XII по XV вѣкъ жизнь Полыни и Россіи слагалась далеко не подъ исключительнымъ вліяніемъ ихъ взаимной борьбы. На жизнь Польши въ это время несравненно сильнѣе вліяли столкновенія съ нѣмцами, венграми и чехами. На Россію и ея развитіе въ тысячу разъ болѣе вліяли половцы, литовцы и наконецъ татары, чѣмъ мелкія столкновенія съ ляхами.

Вообще, мы думаемъ, въ жизни народа важнѣйшая сторона не войны его, а развитіе, особый племенной бытъ, слагающійся подъ вліяніемъ многихъ нравственныхъ и физическихъ причинъ. Возмемъ для примѣра даже исторію полудикаго народа -- черкесовъ. Борьба съ Россіей вовсе не составляетъ важнѣйшей стороны ихъ быта; борьба эта есть только простое слѣдствіе тѣхъ физическихъ причинъ, которымъ они подвергаются, живя въ безплодныхъ и недоступныхъ горахъ, окруженные слабыми и богатыми жителями армянскихъ и грузинскихъ поселеній.

Задавшись фальшивою мыслію, Костомаровъ обращаетъ особенное вниманіе на то, что московскіе государи, во время войнъ съ Польшею, никогда не заключали вѣчнаго мира, а только перемирія, изъ боязни подтвердить этимъ права Польши на захваченныя ею русскія области.

Права восточной Руси на западную коренились не въ безсильной претензіи московскихъ великихъ князей XIV и XVII вѣковъ, а въ единоплеменности, единовѣріи и племенномъ родствѣ обѣихъ половинъ Руси. Они поддерживались рядомъ ошибокъ польскаго народа, фанатизмомъ іезуитовъ, неравноправностію гражданъ различныхъ областей Рѣчи Посполитой и тысячью другихъ обстоятельствъ. Въ южной Руси права и симпатіи эти не заглохли, какъ почти заглохли на Полѣсьѣ и въ Бѣлой Руси, ради того, что южнорусское племя, поселенное на благодатной почвѣ, подъ благодатнымъ климатомъ и взросшее подъ вліяніемъ воинственной пограничной жизни, выродилось въ племя свободолюбивое и отважное, немогшее сжиться съ польскимъ олигархическимъ порядкомъ жизни. Наконецъ права восточной Руси на западную не упали (какъ упали и стушевались на Галичину), поддержанныя не столько своею внутреннею прочностію въ принципѣ, сколько умомъ двухъ-трехъ государей-политиковъ,і занимавшихъ русскій престолъ въ послѣдніе вѣка. Предъ этими сильными причинами, упущенными изъ вида г. Костомаровымъ, что значитъ его жалкій легитимистическій аргументъ? Онъ не вѣренъ даже въ самомъ фактѣ: вѣчный миръ московскіе государи съ Польшею заключили и отъ правъ на югозападную Русь отказались въ 1634 году.

Но этотъ фактъ, въ глазахъ всякаго историка, нежелающаго быть только занимательнымъ разсказчикомъ, не имѣетъ ровно никакого значенія. Не было удачи въ войнѣ, ошиблись послы -- и только; соберется новое войско, найдется болѣе искусный полководецъ или министръ и опять начнется старый споръ, а пергаментнаго договора какъ не бывало.

Авторъ "Послѣднихъ годовъ Рѣчи Посполитой/ тенденціями своими напоминая устряловскія изданія 40-хъ годовъ, не хочетъ видѣть истинной точки зрѣнія и продолжаетъ на многихъ страницахъ перечислять ряды московскихъ государей и польскихъ королей, описывая ихъ взаимныя ссоры и мировыя, точно это сколько нибудь можетъ разъяснить намъ, отъ чего пала Рѣчь Посполитая? Цифры торговли, земледѣлія и промышленности, государственное хозяйство и просвѣщеніе у него или совсѣмъ оставлено безъ вниманія, или отброшено на второй планъ. Мы смѣемъ думать, что образъ экономическаго развитія или паденія страны несравненно болѣе разъяснилъ бы дѣло, чѣмъ отчеты о буйствѣ шляхты на сеймикахъ и т. п.

Мы въ правѣ отказать введенію г. Костомарова въ какомъ бы то ни было серьезномъ значеніи.

Бокль говоритъ: "писать исторію какой-нибудь страны, не обращая вниманія на ея умственное развитіе, было бы тоже самое, что астроному сочинять планетную систему, совершенно устранивъ изъ нея солнце, посредствомъ свѣта котораго только и можно видѣть планеты." Онъ заканчиваетъ свою мысль словами: "нѣтъ сомнѣнія, что настало время, когда люди, принимающіеся писать исторію какой нибудь націи, станутъ заниматься тѣми предметами, которые одни только и управляютъ судьбою человѣчества, и бросятъ жалкія и ничтожныя подробности, слишкомъ долго утомлявшія насъ,-- подробности касательно жизни королей, интригъ министровъ и сплетенъ дворовъ."

Не объяснивъ ничего и не показавъ пути, по которому шла Польша втеченіи тысячелѣтняго своего существованія, г. Костомаровъ прямо говоритъ: "причина паденія Польши не столько въ тѣхъ дурныхъ сторонахъ, которыя были въ нравахъ націи, сколько въ отсутствіи хорошихъ (?). Такимъ образомъ, перебирая ея формы и явленія, мы найдемъ все тоже, что было и въ другихъ странахъ, но не найдемъ въ Польшѣ тѣхъ здоровыхъ, противодѣйствующихъ дурному, началъ, которыя въ другихъ странахъ Европы (напримѣръ, въ средневѣковой Испаніи и Италіи!) давали движеніе къ лучшему въ общественномъ строѣ и торжеству здоровыхъ убѣжденій..." "Восходя далѣе въ началу, придется сказать, что корень паденія Польши въ тѣхъ качествахъ народа, которыя такъ легко увлекали его къ деморализаціи и вообще дѣлали поляковъ неспособными къ самостоятельной государственной жизни."

Но откуда же взялись эти качества? Намъ любопытно знать, какія именно формы жизни или проявленія породили и развили ихъ. Мы имѣемъ право требовать отвѣтовъ на эти вопросы, основанныхъ на статистикѣ и на другихъ полновѣсныхъ данныхъ. Нельзя же серьезно утверждать, что такой-то народъ пришелъ на землю, надѣленный всѣми хорошими качествами, а другой -- оскверненный пороками. Хорошія и дурныя стороны всякаго народа суть результаты его соціальнаго быта, его исторіи, а не наитія свыше. У Костомарова выходитъ наоборотъ.

Но положимъ, все сказанное историкомъ-беллетристомъ -- правда. Тогда невольно приходятъ на мысль слѣдующія соображенія: какъ могъ народъ, неспособный къ государственной жизни, просуществовать тысячу лѣтъ, играть значительную политическую роль, заявить себя въ литературѣ, законодательствѣ, наукахъ и искуствахъ? Какъ онъ, склонный къ деморализаціи и поражающій своими разрушительными элементами, могъ выработать самостоятельныя формы правленія и притянуть къ себѣ сосѣднія земли -- Литву и Русь?

Земли эти не только были притянуты Польшею, но и оставались за нею нѣсколько вѣковъ. Политическая случайность, въ родѣ брака Ягеллы съ Ядвигой, тугъ ничего не объясняетъ. Если бы не было другихъ существенно-сильныхъ причинъ (никакъ уже не деморализаціи и разрушительныхъ началъ!), никакой бракъ государей два народа крѣпко не свяжетъ, бракъ Ядвиги былъ только причиною, или вѣрнѣе, исходною точкою, а дѣйствовали на сліяніе Литвы съ Польшею особыя силы, которыя нельзя не признать и непростительно просмотрѣть, потому что онѣ дѣйствовали столько вѣковъ. Даже согласившись съ Костомаровымъ въ его голословномъ положеніи, мы въ правѣ спросить: какихъ это здоровыхъ началъ не усмотрѣлъ онъ въ характерѣ націи? Не мѣшало бы назвать ихъ, тогда можно было бы отвѣтить фактами, а теперь... Наконецъ предстоитъ разрѣшить еще одно недоразумѣніе: неспособность поляковъ и деморализація усмотрѣна Костомаровымъ, очевидно, съ начала ихъ политическаго существованія, но тогда откуда же она проявилась въ этой щщіи? Нельзя же серьезно утверждать, что всѣ доброкачественные славяне выселились на лѣвую сторону Днѣпра и къ Новгороду, а легкомысленные и склонные къ деморализаціи основались на Вислѣ и около Кракова. Если же поляки получили свои разрушительныя качества съ теченіемъ своей политической жизни, то мыслящему историку паденія Рѣчи Посполитой слѣдовало анализировать политическую жизнь поляковъ и показать намъ, что вліяло пагубно на народный характеръ; почему Русь и чехи избѣгли, а Польша подпала давленію неблагопріятныхъ началъ и обстоятельствъ. Еще важнѣе указать, какъ разрушеніе постепенно шло и разросталось, заглушая полезное въ народѣ. Тогда собственно фактическое повѣствованіе о послѣднихъ годахъ Рѣчи Посполитой сдѣлалось бы для насъ вполнѣ понятнымъ, осмысленнымъ и полнымъ серьезнаго историческаго значенія.

Нельзя же, г. Костомаровъ, ваши личныя мнѣнія, догадки и случайныя симпатіи и антипатіи выдавать за фактъ, за резюмэ народнаго характера.

Ваше изложеніе причинъ паденія государства шатко и не выдерживаетъ даже слабаго критическаго анализа; вы его ничѣмъ не подтверждаете заслуживающимъ уваженія.

Чего, напримѣръ, стоитъ такое опредѣленіе качествъ поляка: "Начиная отъ временъ Болеслава Храбраго (XI вѣкъ; не раноли?), и кончая послѣдними судорожными порывами къ утраченной самобытности, полякъ всегда дѣйствовалъ преимущественно подъ вліяніемъ сердца; умъ и воля подчинялись у него этому вліянію и часто парализировались имъ. Полякъ легко воспламеняется, когда затрогиваютъ его сердце, и легко охлаждается, когда сердце его, отъ утомленія, начинаетъ биться тише, легко довѣряется тому, кто льститъ желанію его сердца... (да вѣдь это всякій человѣкъ такъ сдѣлаетъ?!). Голосъ холоднаго, здраваго разсудка, хотя бы и самый дружескій, ему противенъ... Не въ натурѣ поляка ни постоянная долгая дружба, ни упорная мстительность. Польское легкомысліе вошло въ пословицу. Только горькій опытъ, охлаждающій сердечныя увлеченія, заставлялъ поляка видѣть истину; отсюда и польская пословица: мудръ полякъ послѣ бѣды".

А пословица: крѣпокъ русскій заднимъ умомъ, откуда вытекаетъ и что значитъ? спросимъ мы. Если строить исторію на пословицахъ, не принимая даже во вниманіе времени, когда онѣ сложились, то можно настроить такихъ абсурдовъ, противъ которыхъ и спорить никто, не станетъ. Мнѣ кажется всѣ уже признали фальшивымъ и несогласнымъ съ здравымъ смысломъ всякое поголовное осужденіе народа внѣ предѣловъ времени и мѣстности" Мы понимаемъ, что средневѣковой еврей могъ быть покрытъ коростою и отличаться трусостью, но кто станетъ утверждать, что всѣ евреи физіологически склонны имѣть вѣчную коросту и что трусость ихъ не есть слѣдствіе претерпѣваемаго ими угнетенія, а ихъ прирожденное качество? Мы готовы уступить г. Костомарову, согласившись, что часть качествъ, отпущенныхъ имъ на долю полякамъ -- дѣйствительно нынѣ встрѣчается въ массѣ поляковъ чаще, чѣмъ положимъ въ массѣ французовъ. Но чтобы отъ XI вѣка до нашихъ временъ, всѣ поляки были легкомысленны, всегда состояли подъ вліяніемъ сердца, не были способны ни въ дружбѣ, ни къ враждѣ постоянной и только охлажденные горькимъ опытомъ видѣли правду,-- право это ужъ нелогично и даже неразумно.

Нынче я негровъ (съ нѣсколько особымъ физіологическимъ строеніемъ) перестали надѣлять особыми качествами, низшими въ сравненіи съ остальнымъ человѣчествомъ. Г. Костомарову слѣдовало показать, подъ вліяніемъ какихъ условій своей жизни поляки получили въ характерѣ вышеупомянутыя качества; показать ихъ постепенное возростаніе, тогда мы могли бы серьезно оспаривать его мнѣніе. Подразнивать же поляковъ временъ Волеслава Храбраго и Станислава Понятовскаго по малой мѣрѣ странно, чтобы не сказать болѣе.

Мы могли бы шагъ за шагомъ опровергнуть всѣ положенія во введеніи въ исторію послѣднихъ годовъ Рѣчи Посполитой. Но такой дробный, мелочной способъ разбора, во-первыхъ, утомителенъ для читателей, мало выясняетъ характеръ разбираемаго сочиненія и, во-вторыхъ, размѣры нашей журнальной статьи не позволяютъ такъ долго останавливаться на одномъ сочиненіи. Тѣмъ болѣе, что мы намѣрены, для разъясненія предмета спора, сами представить краткій анализъ причинъ паденія рѣчи Посполитой, не претендуя ни на глубокую ученость, ни на безапелляціонное разрѣшеніе вопроса.

Считая себя не ученымъ спеціалистомъ, подобно г. Костомарову, а только журналистомъ, приложимъ общія данныя, выработанныя историческою критикою, и любя прежде всего правду_Y честно выскажемъ то, что считаемъ за правду. Но намъ еще разъ необходимо возвратиться къ частностямъ введенія г. Костомарова. Главный мотивъ его сочиненія -- выставить угнетеніе кметей (земледѣльцевъ) шляхтою, затѣмъ нарисовать всегдашнюю, будто бы господствующую въ Польшѣ, картину неурядицы и хаоса и въ заключеніе указать во всѣхъ даже лучшихъ проявленіяхъ жизни народной темныя стороны и элементы разрушенія.

Прежде всего что такое былъ шляхчичъ и кметь въ древней Польшѣ?

Шафарикъ производитъ слово лехъ, ляхъ отъ лехи, т. е. борозды, проводимой на поляхъ при посѣвѣ. Онъ говоритъ: у прибалтійскихъ славянъ, издревлѣ занимавшихся хлѣбопашествомъ, названіе лехъ, ляхъ означалъ всякаго осѣдлаго, владѣющаго землею человѣка. Маціовскій въ своей книгѣ: "Perwotaeе dzieje poiski" объясняетъ: "Каждый гражданинъ, считался ляхомъ коль скоро на раздѣлѣ дѣдины (наслѣдства) получалъ въ собственность землю; онъ становился шляхтичемъ въ первоначальномъ значеніи этого слова" (стр. 217). Прочіе люди, населявшіе страну, неимѣвшіе осѣдлости, назывались просто людьми. Всѣ невольники, захваченные на войнѣ, всѣ оставшіеся въ ляцкой землѣ инородцы, послѣ отраженнаго набѣга -- всѣ они составляли классъ низшій. Но каждый изъ нихъ, получивъ осѣдлость, могъ сдѣлаться ляхомъ. Если мы при самомъ началѣ польскаго государства видимъ, что шляхта представляетъ единственный элементъ, формирующій государство, олицетворяетъ то, что нынѣ называютъ народомъ, а прочее населеніе страны представляется какъ бы неимѣющимъ значенія и правъ гражданскихъ, то изъ этого нельзя еще заключать, что шляхта -- дворянство захватила тогда въ свои руки всю власть и угнетала низшее сословіе -- земледѣльцевъ. Костомаровъ сидится это представить, но это совершенно несправедливо. Тогдашняя шляхта не была дворянствомъ, а просто осѣдлое земледѣльческое сословіе; тогдашніе кмети, хлопы, хлапы не были тѣмъ, что нынѣ означаетъ слово крестьянинъ, земледѣлецъ. Мы уже привели свидѣтельство Маціовскаго по этому поводу; все, что не было осѣдлымъ, шляхтою, то, по его мнѣнію, составляло кметей. Впослѣдствіи изъ шляхты земледѣльцевъ образовалась шляхта дворянство, изъ вольнаго неосѣдлаго люда -- кметей, образовалось сословіе крестьянъ. Но это было впослѣдствіи. Мы знаемъ, что едва въ 1331 году собрался первый сеймъ, на которомъ осѣдлые земледѣльцы -- шляхта, приняла участіе въ управленіи и обсужденіи дѣлъ страны. Ранѣе этой эпохи, польскіе короли, правда, встрѣчали ограниченіе своей власти, но не со стороны шляхты, а со стороны ленныхъ своихъ владѣтелей, вельможъ и духовныхъ магнатовъ. Такое положеніе, дѣлъ было тогда во всей Европѣ. При нападеніи враговъ, разумѣется, на осѣдлыхъ жителяхъ лежала обязанность отражать нападеніе, съ оружіемъ въ рукахъ защищать отечество. Отсюда впослѣдствіи установился обычай у польской шляхты, считать службу съ оружіемъ въ рукахъ своею исключительною привилегіею. Эта привилегія мало-по-малу дала шляхтѣ то значеніе, какое она имѣла впослѣдствіи, какъ привилегированное, высшее, благородное сословіе въ государствѣ. Но и въ эти позднѣйшія времена шляхтичъ непремѣнно долженъ былъ имѣть осѣдлость, быть землевладѣльцемъ.

Въ первыя времена шляхетство человѣку давала поземельная собственность; впослѣдствіи только оружіе, отличіе на войнѣ давало шляхетство кмету. Мы видимъ примѣръ этого во время осады Пскова при королѣ Стефанѣ. Но, повторяемъ, никогда шляхетство польское не было замкнутымъ сословіемъ, недоступнымъ для прочихъ, хотя въ послѣднія два столѣтія мы уже находимъ, что оно начинаетъ пряно перерождаться въ нѣмецкихъ и еще вѣрнѣе въ французскихъ nobles.

Важнѣйшій недостатокъ въ сочиненіи Костомарова -- полнѣйшее его невниманіе во времени дѣйствій и происшествій; онъ точно съ умысломъ перескакиваетъ безпрерывно отъ эпохи Листовъ къ эпохѣ Станислава Понятовскаго; вездѣ ищетъ подтвержденія своей любимой мысли, что шляхта угнетала и терзала земледѣльцевъ, производила безпорядки въ государствѣ и что вся жизнь Польши отъ начала до конца была -- хаосомъ. Для подтвержденія этой мысли онъ забываетъ различіе значенія сословій въ разное время, не видитъ въ эпохѣ Ягеллоновъ развитія просвѣщенія и выработки народомъ либеральныхъ формъ правленія и даже вѣротерпимости, чего не было нигдѣ въ остальной Европѣ. Костонаровъ съ умысломъ смѣшиваетъ сословіе вельможъ и среднюю шляхту; такъ, борьбу, которую вели Владиславъ Локетекъ я Казиміръ Великій, онъ называетъ борьбою съ своевольною шляхтою, тогда какъ это была борьба съ феодальными вельможами. Таковая же борьба велась королевскою властію во всей Европѣ съ феодалами и ни одно изъ государствъ Европы не привела она къ погибели; феодализмъ, отжившее средневѣковое начало, боролся, но такъ какъ время его уже прошло, онъ долженъ былъ умереть -- и умеръ. Погибель Польши коренилась не въ этой борьбѣ и самая борьба ничего не представляла особеннаго -- совершилось тоже самое, что и въ остальной Европѣ.

Еще большая близорукость видна въ выводахъ Костомарова относительно гражданскаго быта, законодательства и просвѣщенія въ Польшѣ. Онъ вездѣ смѣшиваетъ эпоху упадка съ эпохой развитія и временемъ полнаго процвѣтанія; онъ придаетъ характеристику и признаки одного времени -- другому, такъ что подъ конецъ у читателя передъ глазами является картина дѣйствительно поражающая недостаткомъ хорошихъ начатковъ и полная чудовищныхъ проявленій разложенія и застоя послѣднихъ годовъ. Но было вовсе не такъ.

Для примѣра возмемъ его отчетъ о просвѣщеніи въ Польшѣ.

Кому неизвѣстно, что исторію просвѣщенія и школъ въ Польшѣ слѣдуетъ раздѣлять на двѣ эпохи, рѣзко непохожія одна на другую: до введенія іезуитовъ и послѣ того, какъ они, завладѣвъ всѣмъ, одни воспитывали цѣлые ряды поколѣній, имѣя въ виду одну свою пользу, а не благо и просвѣщеніе народа.

Костомаровъ пишетъ: "Вѣкъ Сигизмунда-Августа считается золотымъ вѣкомъ литературы и просвѣщенія. Но, не отнимая достоинствъ такихъ замѣчательныхъ и талантливыхъ писателей, какъ Кохановскій и Рей, надобно сказать, что поэты тогдашней литературы важны только въ кругу своего родного края и далеко не имѣютъ міроваго значенія (а наша нынѣшняя литература имѣетъ міровое значеніе?). Высшее мѣсто образованія -- краковская академія -- во всѣхъ отношеніяхъ стояла ниже заграничныхъ. Люди способные, желавшіе пріобрѣсти основательныя знанія, спѣшили въ Германію, Италію и Парижъ, а краковская академія оказывалась для нихъ плохою приготовительною школою.

"Поверхностный наборъ знаній, риторическая болтовня, отсутствіе критики и приложенія знанія къ практикѣ, составляли черты польскаго ученія. Правовѣдъ зазубривалъ кое-что изъ римскихъ законовъ и ничего не зналъ о польскомъ правѣ (Позвольте не повѣрить; какъ же онъ могъ быть адвокатомъ, когда польское право дѣйствовало?). Богословъ не читалъ священнаго писанія... Медикъ учился по Галену, незнакомый съ новымъ ходомъ науки и не изучая вовсе человѣческаго тѣла..." "Школъ было мало и грамотность не очень была распространена въ Польшѣ..." "Безъ сомнѣнія, заканчиваетъ Костомаровъ свою странную и чрезвычайно поверхностную характеристику просвѣщенія, совершенное отсутствіе школъ было бы полезнѣе для Польши, чѣмъ такое просвѣщеніе; тогда, по крайней мѣрѣ, остался бы просторъ здравому смыслу

Врядъ ли, замѣтимъ мы, чтобы отсутствіе школъ могло дать просторъ здравому смыслу? И что это такое за здравый смыслъ безъ науки? По крайней мѣрѣ Бокль и всѣ лучшіе компетентные судьи въ дѣлѣ исторіи судятъ иначе. Мы видимъ, какъ отнеся Петръ и его лучшіе преемники къ древней Руси, гдѣ было совершенное отсутствіе школъ. Школы, какъ бы плохи онѣ ни были, воспитываютъ въ народѣ потребность науки, желаніе учиться. Ихъ преобразованіе, конечно, дѣло нелегкое, но когда школъ вовсе нѣтъ, нѣтъ даже потребности въ нихъ, тогда дѣло несравненно плоше: мало цѣлаго вѣка для того, чтобы создать даже весьма посредственныя школы, и главное заставить народъ почувствовать необходимость учиться, но откуда же возмется здравый смыслъ у народа среди тьмы и невѣжества. Тамъ, гдѣ нѣтъ школъ или ихъ мало, тамъ полный просторъ не здравому смыслу, а самымъ грубымъ предразсудкамъ и суевѣріямъ.

Такія дикія понятія о просвѣщеніи у историка-беллетриста ясно доказываютъ совершенное его безсиліе въ дѣлѣ пониманія жизни народной и тѣхъ идей, которыя выработываются этою жизнію. Мы уже привели слова Бокля, какъ много значитъ умственная жизнь народа для всякаго пишущаго исторію.

Все введеніе написано сбивчиво, поверхностно и наполнено самыхъ странныхъ заключеній и выводовъ.

Скажемъ слова два о школахъ въ Польшѣ. Лукашевичъ въ своей исторіи школъ пишетъ: "городовъ и мѣстечекъ въ краѣ было 900, въ каждомъ была своя школа, въ нѣкоторыхъ было по нѣскольку." Считаемъ 900 школъ,

кромѣ того были парофіяльныя, т. е. приходскія школы 600 "

итого 1,500 школъ.

Считая вообще учащихся въ каждой школѣ по 20 учениковъ, получимъ всѣхъ учащихся въ Польшѣ 30,000. Это обучалось только въ элементарныхъ школахъ; во были же еще высшія школы и академія. До 1496 года кмети (крестьяне) могли свободно учиться и достигать высшихъ званій въ государствѣ; доказательствомъ можетъ служить Войцехъ Ястржембецъ, бывшій примасомъ королевства. Кромеръ, епископъ Гозіушъ, Дантышекъ, Коперникъ -- все это были люди родомъ не изъ высшаго класса. Только піотроковскій сеймъ преградилъ кміоткамъ дорогу къ высшимъ достоинствамъ въ государствѣ и запретилъ пріобрѣтать землю въ собственность, т. е шляхтиться этимъ путемъ.* Но учиться и въ это время имъ не запрещали; постановлено было только, чтобы одинъ сынъ кметя, не болѣе, могъ поступить въ школу. Это было въ XV вѣкѣ. Мы однакоже знаемъ, что многіе законодатели XIX вѣка поступали не либеральнѣе этого. Даже XVIII вѣкъ не можетъ идти въ сравненіи съ нынѣшними понятіями о просвѣщеніи, и только одному Костомарову пришло въ голову дѣлать такія сравненія, точно онъ говоритъ не о Полщпѣ временъ Станислава Понятовскаго, а о какомъ нибудь земскомъ съѣздѣ...

Тридцать тысячъ учащихся на тогдашнее негустое населеніе Полыни давали процентъ весьма высокій. Если взять статистику образованія другихъ странъ за то время, едва ли перевѣсъ не останется на сторонѣ Польши. Многія государства и нынѣ не дадутъ такого процента учащихся.

Краковская академія имѣла четыре факультета: богословскій, философскій, юридическій и медицинскій. Первый состоялъ изъ декана и одинадцати профессоровъ, второй имѣлъ 14 профессоровъ; на юридическомъ находилось четыре и на медицинскомъ восемь профессоровъ. Итого академію составляли: ректоръ, четыре декана и тридцать семъ профессоровъ. Было семь бурсъ, гдѣ бѣдные воспитаники получали все содержаніе.

Конечно, тогдашнюю краковскую академію можно сравнить только съ современными ей университетами -- тоже преисполненными схоластики, но они далеко не были въ такомъ безнадежномъ положеніи въ лучшіе свои дни, какъ утверждаетъ г. Костомаровъ. Мы совѣтуемъ желающимъ ближе познакомиться съ положеніемъ просвѣщенія въ Польшѣ въ XV и XVI вѣкахъ, обратиться къ серьезнымъ сочиненіямъ Вишневскаго, Войтицкаго и Лукашевича. Мы же здѣсь замѣтимъ только: Кохановскій, Рей и Клоновичъ -- дѣти тогдашняго просвѣщенія; ихъ сочиненія, честныя и полныя гуманности, не могутъ ли служить мѣриломъ того просвѣщенія, которое разливала краковская академія? Кохановскаго можно и теперь читать безъ затрудненія, сатиры Клоновича противъ іезуитовъ, въ его время еще только закрѣплявшихся въ Польшѣ -- полны энергіи и занимательности. У него есть поэма "Флисъ" (матросъ съ Вислы), обличающая дарованіе и въ особенности широту идей и взгляды серьезные для того времени. Какимъ же образомъ, при мнимо-низкомъ уровнѣ просвѣщенія, могли развиться такіе люди и сложиться такое пониманіе вещей?

Костомаровъ упрекаетъ медиковъ Польши XV вѣка, зачѣмъ они далѣе Галена и арабовъ не шли? Зачѣмъ не изучали человѣческаго тѣла? Но много ли въ Европѣ медиковъ поступало тогда иначе?! Герве едва въ началѣ XVII вѣка открылъ кровообращеніе; Пакке только въ 1647 г. открылъ млечные сосуды. Во Франціи первымъ замѣчательнымъ хирургомъ былъ Амбруазъ Паре, считающійся основателемъ сравнительной остеологіи. Въ вѣкъ Людовика XIV медицина пришла въ упадокъ наравнѣ съ прочими науками на континентѣ Европы, вслѣдствіе безпрерывныхъ войнъ.

Какъ же можетъ г. Костомаровъ упрекать польскихъ медиковъ временъ Ягеллоновъ въ незнаніи того, что еще не было тогда открыто? Происходитъ это отъ того, что онъ постоянно смѣшиваетъ всѣ эпохи, такъ что, читая, не знаешь, о какомъ же времени говоритъ историкъ. Въ XIV и XV вѣкѣ и даже позже, за исключеніемъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ, высоко надъ общимъ уровнемъ стоящихъ людей, всѣ слѣпо держались схоластики, особливо католики. Аристотель, Альбертъ Великій и т. п.-- были альфою и омегою тогдашней науки. Между истиною, что образованіе въ Польшѣ уступало образованію Франціи и Англіи и совершеннымъ нулемъ, до котораго низводитъ его Костомаровъ -- громадная разница.

В. Сирокомля (Кондратовичъ) въ своей "Исторіи литературы" такъ характеризуетъ просвѣщеніе въ Польшѣ ли временъ іезуитскихъ и періодъ іезуитизма: "прежде латинскій языкъ былъ только прислужникомъ разнымъ знаніямъ; при іезуитахъ онъ самъ сдѣлался въ школахъ единственною наукою".

Дѣло совершенно понятное: іезуитамъ необходимо было уничтожить зачатки просвѣщенія, чтобы утвердить свою власть. Они захватили въ свои руки воспитаніе и, взростивъ сподрядъ нѣсколько поколѣній народа, погубили все, что такъ хорошо начинало уже развиваться. Мы къ этому предмету еще возвратимся, когда будемъ говорить о причинахъ упадка Польши. Теперь поспѣшимъ закончить обозрѣніе введенія въ исторію послѣднихъ годовъ Рѣчи Посполитой.

Оно заканчивается рядомъ анекдотовъ, почерпнутыхъ изъ различныхъ мемуаровъ: Кожмяна, Дукланда Охотцаго, ксендза Китивича и т. п. нехитрыхъ источниковъ. Выборъ сдѣланъ съ очевидною цѣлью придать всей картинѣ юмористическій, пикантный характеръ. Иначе, мы, право, затрудняемся рѣшить, что хотѣлъ авторъ сказать приведеніемъ анекдота о томъ, какъ голодный шляхтичъ завладѣлъ, на общемъ обѣдѣ, мискою рубцовъ, другіе шляхтичи, изъ зависти, опрокинули ему рубцы въ капишонъ плаща, и сильно обожгли?.. Разсказъ объ Адамѣ Малаховскомъ и его громадномъ кубкѣ cordo fidelium, который удалось одолѣть только одному пьяницѣ бернардину -- годится развѣ въ "Смѣсь" покойной "Библіотеки для Чтенія" и ужь отнюдь не мѣсто ему въ серьезномъ историческомъ сочиненіи. Зачѣмъ его приводитъ авторъ? невольно спрашиваешь. Развѣ онъ не знаетъ, что въ XVIII вѣкѣ кутежи, попойки и игра въ карты были страшно развиты во всей Европѣ, не исключая даже и серьезной Англіи. Пусть онъ потрудится припомнить одни только названія тогдашнихъ лондонскихъ клубовъ: пьянство, буйство, мотовство просто положены были въ основу этихъ милыхъ обществъ. Кромѣ исторіи Англіи и Франціи, мы сошлемся на наши отечественные нравы, начиная съ асамблей Петра Великаго и кончая самодурствомъ большихъ баръ начала нашего вѣка.

Анекдоты Костомарова не указали намъ причинъ паденія Польши. Кожмянъ, Китовичъ и Охотцкій, давшіе автору столько сатирическаго матерь яла, молчатъ объ истинныхъ причинахъ разложенія государства, -- и г. Костомаровъ молчитъ. Нельзя же считать за разрѣшеніе вопроса такія заключительныя слова введенія: "Никакая реформа учрежденій, никакія улучшенія въ правленіи, законодательствѣ, никакіе способы къ возвышенію экономическихъ силъ, никакія средства внѣшней защиты не могли ей (Польшѣ) помочь. Гибель лежала въ глубинѣ польскаго характера, который былъ способенъ усвоить и полюбить такую жизнь."

Еще ли слѣдуетъ искать доказательствъ слабости мыслительныхъ способностей автора? Ему неизвѣстно, что образъ жизни народа зависитъ не отъ характера прирожденнаго (какой характеръ прирожденъ?), а отъ степени его развитія и образованія. Можно ли винить дикаря за его скверный характеръ, позволяющій ему любить бродячую жизнь охотника, или хвалить характеръ европейца за любовь къ комфорту и разсудительности?! Характеръ-ли тутъ виноватъ или развитіе? Толковать, что какому бы ни было государству не помогутъ реформы учрежденій, правленія, законодательства и всяческія улучшенія экономическихъ силъ, по нашему мнѣнію, значитъ толковать вздоръ, не видѣть ничего дальше своихъ зеленыхъ очковъ. Чтобы сколько нибудь разъяснить темное въ причинахъ паденія Рѣчи Посполитой, мы должны сказать слова два о самомъ ходѣ развитія Польши. Такъ мы и сдѣлаемъ, оставивъ пока въ покоѣ беллетристическія сказанія г. Костомарова.

-----

Мы уже высказали нашъ взглядъ на первоначальное значеніе шляхты въ Рѣчи Посполитой. Шляхтичъ былъ de facto только свободный человѣкъ, владѣвшій поземельною собственностію, иначе землевладѣлецъ. Обязанный защищать страну, несшій повинности, шляхтичъ скоро пріобрѣлъ силу и привилегіи. Но со всѣмъ тѣмъ короли изъ дома Пяста были почти полновластные короли по отношеніямъ къ большинству народа; только небольшое количество вельможъ, болѣе вассаловъ, чѣмъ прямыхъ подданныхъ, составляли исключеніе. Еще подлежало тому же исключенію богатое духовенство. Имѣнія его по каноническому праву были неприкосновенны, а на синодѣ въ Ленчицѣ 1180 года, духовные постановили такія правила, что сдѣлались почти независимыми въ государствѣ. Епископы и аббаты всѣ дѣла на своихъ территоріяхъ судили сани. Архіепископъ гнезненскій, а впослѣдствіи архіепископъ краковскій, считались князьями, каковой титулъ былъ привилегіею ихъ кафедръ. Аббатъ Тынецкій назывался аббатомъ centum villarum. Въ этихъ отношеніяхъ вельможъ и духовенства къ королямъ Пястова дома кроется причина неурядицъ тогдашней Польши. Простое дворянство тутъ было ни при чемъ.

Сеймовъ еще не было. Первый сеймъ созвалъ Владиславъ Локетекъ въ Хентинѣ въ 1331 году, а до этого времени шляхта въ правленіи не участвовала. Изъ постановленій этого сейма мы видимъ, что всѣ классы народа, шляхта тоже, были тогда обложены податями. Сорокъ лѣтъ спустя, въ царствованіе слабаго Людовика венгерскаго, на сеймѣ въ Кошицахъ (1374 г.) подати съ шляхетскаго сословія были уменьшены до двухъ третей, но не уничтожены. Очевидно и въ это время шляхта еще не переродилась въ привилегированное сословіе. Мы видимъ въ XIVвѣкѣ подобное дворянство въ Англіи, Франціи, Германіи, Испаніи и Италіи, но не видимъ его еще въ Польшѣ.

Владиславъ Локетекъ и сынъ его Казиміръ Великій вели дѣла государственныя весьма разумно. Начиная съ 1319 года Локетекъ принялся за реформу законодательства, желая дать ему единство и устранить частныя привилегіи, мѣшавшія развиваться благосостоянію и порядку въ государствѣ. Онъ во все свое долговременное правленіе не издалъ ни одной новой привилегіи. Самъ изрубилъ нѣсколько старыхъ пергаментовъ съ привилегіями и сорвалъ печати съ другихъ... Установилъ право апелляціи къ нему на приговоръ городскихъ судовъ. Но занятый борьбою съ вельможами, Локетекъ не успѣлъ окончить законодательной реформы. Это было исполнено сыномъ его Казиміромъ Великимъ, издавшимъ 8 карта 1347 года статутъ называемый Вислицкимъ. Постановленіями этого статута крестьянинъ (кміотекъ), невладѣвшій землею, но жившій на чужой, имѣлъ право въ случаѣ притѣсненія, оставлять своего господина. Лично былъ свободенъ. Судъ и справедливость трибуналовъ были для него открыты наравнѣ съ другими. Въ Краковѣ и Познани организованы были два высшіе трибунала, въ которыхъ засѣдали депутаты отъ городовъ, управлявшихся магдебургскимъ правомъ. Евреи получили привилегіи. Эти привилегіи даны были собственно не Казиміромъ, а еще прежде въ 1264 г. княземъ Болеславомъ Великопольскимъ. Казиміръ только подтвердилъ ихъ.

Заложена была академія въ Краковѣ. Мы уже говорили о ней. Здѣсь замѣтимъ только, что многіе поляки впослѣдствіи занимали почетныя мѣста въ иностранныхъ университетахъ; такъ Замойскій былъ ректоромъ падуанскаго университета. Въ Польшѣ было много библіотекъ. Пергаментныя рукописи съ металлическими застежками по тогдашнему обычаю были прикрѣплены цѣпочками къ хранилищамъ. Титъ Ливій стоилъ 250 талеровъ. Монастыри и дворцы вельможъ имѣли своихъ переписчиковъ и;живописцевъ, разрисовывавшихъ пергаментъ. Хроники, юридическіе сборники и молитвенники составляли богатства тогдашнихъ библіотекъ. Краковская академія имѣла свою большую библіотеку. Существовала пословица: vende pallium, eme libres. Въ 1429 году установлено было находиться двумъ библіотекарямъ при академической библіотекѣ. Первый каталогъ. былъ составленъ въ 1497 г. Въ Познани была большая библіотека, собранная Станиславомъ Тіолкомъ. Были еще частныя библіотеки, поименуемъ обильнѣйшія: Олесницкаго, Сцибора, Эразма Тіолка, библіотеки въ Гнезнѣ, Уніезовѣ и Ловичѣ.

При Ягеллонахъ дѣла Польши не только внѣшнія, но и внутреннія шли еще лучше. Единовластіе, которымъ пользовались Листы, начало переходить въ конституціонныя формы правленія. Въ первоначальныхъ формахъ свободнаго правленія Польши, мы не видимъ ничего ужаснаго, никакихъ разрушительныхъ началъ. Правительственная власть находилась не исключительно въ рукахъ шляхты: на сеймахъ имѣли право присутствовать депутаты отъ городовъ. Сонатъ составлялся не изъ родовыхъ аристократовъ, а изъ лицъ, занижавшихъ высшія государственныя должности, доступныя de jure для всѣхъ. Изъ этихъ учрежденій могли развиться прекрасныя формы правленія, подобно тому, какъ это совершилось въ Англіи. Но для этого необходимо было, чтобы равномѣрно съ развитіемъ либеральныхъ формъ и свободы, развивалось просвѣщеніе въ странѣ. Но просвѣщеніе было остановлено.

Либеральныя права и свобода, которыя могли быть благодѣтельны для людей развитыхъ, сдѣлались источникомъ гибели для воспитанниковъ іезуитовъ. Права разростались, образованіе падало, начиная отъ смерти Сигизмунда-Августа. Если бы въ Англіи, послѣ изгнанія Стюартовъ, образованіе осталось въ рукахъ католическихъ монаховъ, мы бы увидѣли повтореніе польскихъ исторій.

Католическое духовенство имѣло всегда и вездѣ одну цѣль:господствовать надъ міромъ; мы видимъ его постоянно на сторонѣ враговъ просвѣщенія, свободомыслія и прогресса. Оно всегда было на сторонѣ политическаго и умственнаго застоя, деспотизма, такъ какъ это вѣрнѣйшій и кратчайшій путь къ порабощенію народа. Католическіе патеры знали изъ примѣровъ (X и XI вѣкъ, напримѣръ), что только въ вѣка полнѣйшаго невѣжества и страшной нищеты народа оно было полнѣйшимъ властителемъ судебъ человѣчества. Съ первымъ движеніемъ къ прогрессу, съ первымъ проблескомъ пробужденнаго мышленія его мрачная власть поколебалась. Власть Рима основана на принципѣ слѣпой вѣры, развивающееся человѣчество прежде всего протестуетъ противу этого дикаго положенія; потомъ второй принципъ католичества:-- аскетизмъ и самоотреченіе тоже несовмѣстенъ съ развитіемъ мысли... Чтобы удержать народы въ повиновеніи, іезуиты старались удерживать ихъ во тьмѣ. Въ Польшѣ имъ это вполнѣ удалось; помогли разныя политическія случайности, помогло въ особенности то, что имъ приходилось имѣть дѣло не съ цѣлымъ народомъ, а съ отдѣльными личностями магнатовъ. Бѣдность, черная смерть и голодъ тоже помогли имъ. Королевская власть въ Польшѣ была слишкомъ слаба, чтобы противодѣйствовать іезуитскимъ вліяніямъ, тѣмъ болѣе; что первый король Сигизмундъ III былъ ихъ воспитанникомъ. Послѣ уже было поздно сморить. Они, воспитаніемъ цѣлаго ряда поколѣній деморализировали вліятельный классъ въ Польшѣ ради сохраненія своей власти; они создали въ Польшѣ ту несчастную аристократію, которая глазами ихъ смотрѣла на народъ и видѣла въ немъ не болѣе какъ свое вьючное животное; они убили просвѣщеніе и тѣмъ дали свободнымъ учрежденіямъ превратиться въ хаосъ, а представительному правленію въ олигархію. Страна впала въ бѣдность и рабство, какъ прямая слѣдствія упадка просвѣщенія.

Удивимся ли. что люди, ничего незнавигіе кронѣ латыни, имѣя въ рукахъ огромную судебную и политическую власть, впали въ тысячи ошибокъ и погибли?!

Если бы съ упадкомъ просвѣщенія въ Польшѣ могла усилиться королевская власть, она бы сохранила страну отъ анархіи. Мы видимъ этому примѣры въ исторіи. Народъ, когда находится въ состояніи дѣтства (во время упадка просвѣщенія), требуетъ сильнаго правительства. Во Франціи дѣла шли совершенно обратнымъ порядкомъ: тамъ власть королей усиливалась и достигла деспотической безапелляціонности въ то самое время, когда уровень образованія тоже возросъ до значительной степени. Привилегіи вельможъ не могли примириться съ мыслящимъ народомъ. Послѣдовалъ взрывъ -- первая революція. Въ Польшѣ народная свобода росла, просвѣщеніе падало, и въ XVIII вѣкѣ государство впало въ хаосъ и разложилось.

Чтобы вполнѣ уразумѣть, какъ это совершалось, слѣдуетъ прослѣдить развитіе просвѣщенія и его упадокъ параллельно съ развитіемъ республиканской свободы. Мы видимъ, какъ за упадкомъ образованія падаетъ экономическій бытъ страны, богатства сосретоточиваются въ немногихъ рукахъ -- олигархіи; узаконяется рабство крестьянъ и вырожденіе шляхты въ настоящее привилегированное сословіе, нежелающее ничего уступить изъ своего захвата для общаго блага. Дѣлала шляхта дурно не потому, чтобы была вся дурна, а ради того, что по необразованію, не понимала своихъ поступковъ. Олигархи Венеціи никакъ не хотѣли согласиться, что торговля можетъ процвѣтать только между свободнымъ народомъ; французское дворянство не хотѣло видѣть источниковъ народной нищеты въ массѣ своихъ личныхъ правъ. Въ Испаніи духовенство погубило просвѣщеніе, но власть королей спасла государство отъ разрушенія; она сдержала вмѣстѣ омертвѣвшія части Испаніи, пока народъ, пробудившись, не сбросилъ съ себя ига монаховъ. Войны Наполеона застали Испанію точно въ такомъ же положеніи, въ какомъ замыслы Екатерины и Фридриха нашли Польшу. Но Наполеона погубилъ 1812 годъ; замыслы Екатерины и Фридриха были болѣе предусмотрительны, чѣмъ походъ французовъ на Москву -- и Польша была раздѣлена.

Польскіе епископы, когда отстаивали неприкосновенность правъ католицизма, конечно не подозрѣвали, что они служатъ врагамъ своего отечества. Послѣ изгнанія іезуитовъ воспитаніе оставалось въ рукахъ духовенства: удивимся-ли, что дѣла шли дурно?

Въ исторіи собственно не существуетъ если бы. Но мы позволимъ себѣ сказать: если бы въ Польшѣ закрѣпилось протестанство, проникшее туда со временъ Гуса и утвердившееся при Сигизмундѣ-Августѣ, исторія Польши пошла бы другимъ путемъ и привела бы къ другимъ результатамъ. Народы, слабые матеріальною силою и поставленные географически между мощными сосѣдями, могутъ удержать за собой независимое политическое положеніе только въ силу умственнаго и нравственнаго своего превосходства. Маленькая Швейцарія только своимъ свободнымъ учрежденіямъ обязана самобытною жизнію Протестантизмъ могъ въ свое время

обновить и укрѣпить Польшу, но онъ погибъ въ ней и не безъ сильной борьбы: упадокъ протестантизма и его школъ _кидетъ равномѣрно съ увеличеніемъ вліянія патеровъ.

Упадокъ просвѣщенія, точно огромною тѣнью, покрываетъ всю страну, погружающуюся въ глубокую пабожность, лѣнь и себялюбивую кичливость. Ростутъ всюду громадные костелы, богатые монастыри, ростетъ число монаховъ, уменьшается число типографій, число печатаемыхъ книгъ (кромѣ молитвенниковъ), литература ограничивается фразерствомъ, даже самый слогъ портится: чистая рѣчь Кохановскаго и Рея замѣняется латино-польскою окрошкою, простота образовъ и искренность чувствъ -- дѣланнымъ пафосомъ и риторикою, всегдашнимъ достояніемъ костельныхъ проповѣдей.

Періодъ доіезуитскій отличается свѣтскимъ характеромъ; люди мыслятъ о землѣ, о своихъ дѣлахъ -- и дѣла идутъ недурно. Періодъ господства іезуитовъ замѣчателенъ тѣмъ, что тогда одни іезуиты думаютъ р мірскихъ благахъ, прочіе болѣе заняты спасеніемъ душъ своихъ. Нищета и роскошь живутъ рядомъ и обоюдно боятся чорта. Но чортъ, ихъ погубившій, былъ такъ хорошо переодѣтъ, что трудно было его уберечься. Мораль католическаго духовенства расходится съ дѣйствительностію: смиреніе и безкорыстіе въ словахъ и гордыня съ безпредѣльною жадностію на дѣлѣ. Чтобы убѣдиться въ его фальшивости, слѣдуетъ не читать его рѣчей и книгъ, и прослѣдить его жизнь.

То, что г. Костомаровъ относитъ къ природной неспособности польскаго народа, мы относимъ къ слѣдствіямъ іезуитскаго воспитанія, умышленно подготовлявшаго людей ограниченныхъ, олигарховъ, лѣнивыхъ и взбалмошныхъ. Только такими субъектами и можетъ управлять духовенство.

Нельзя признать возможнымъ въ дѣйствительности существованія народа, неспособнаго къ прогрессу, какъ нельзя отыскать на землѣ народа-генія, который бы безъ образованія, подготовки научной и экономическаго благосостоянія оказался способнымъ къ либеральнѣйшимъ формамъ правленія. Нынче даже неспособность турокъ не считаютъ прирожденнымъ качествомъ, а надѣются измѣнить ее просвѣщеніемъ. Если это не удастся, виновата будетъ не натура турокъ, а коранъ, мѣшающій развитію и прогрессу, т. е. таже религіозная замкнутость, что и польскій іезуитизмъ.

Въ Польшѣ губило все не неспособность народа, а католическое духовенство.

Если бы Костомаровъ, вмѣсто подбора беллетристическихъ интересныхъ анекдотовъ, поднялся до общихъ идей, онъ бы увидѣлъ въ чемъ заключаются причины паденія Рѣчи Посполитой. Но историки беллетристы до идей никогда не возвышаются, имъ кажется, что вся важность позанимательнѣе нарисовать ту или другую историческую картинку. Бокль говоритъ: " между ними (историками фактистами) преобладаетъ мысль, будто все дѣло ихъ, разсказать событія, оживляя по временамъ этотъ разсказъ нравственными и политическими размышленіями, которыя могутъ имъ показаться полезными. Вслѣдствіе такого взгляда, каждый, кто по лѣности мысли или природной тупости, неспособенъ ни къ какой изъ высшихъ отраслей знанія, можетъ, посвятивъ нѣсколько лѣтъ на прочтеніе извѣстнаго числа книгъ, сдѣлаться способнымъ написать исторію великаго народа, и книга его станетъ считаться авторитетомъ въ предметѣ, которому посвящена."

"Конечно послѣ всего высказаннаго о сущности сочиненія г. Костомарова, мы могли бы уволить нашихъ читателей отъ подробностей разбора собственно повѣствовательной части "Послѣднихъ годовъ Рѣчи Посполитой". Въ самомъ дѣлѣ, кому интересно узнать, что авторъ ошибся въ той, или другой подробности, показалъ не то число войскъ въ данномъ сраженіи, или въ начальники ихъ помѣстилъ генерала, который былъ положимъ въ это время на другомъ концѣ Европы. Все это мелочи, мало могущія интересовать, послѣ того, какъ уже доказано, что самое сочиненіе -- не исторія, а нѣчто среднее между исторіею и романомъ графа Толстого "Война и миръ". Но и въ этомъ беллетристическомъ разсказѣ имѣются своего рода особенности весьма характеристичныя, -- въ тонѣ изложенія и въ отношеніи, которое авторъ принимаетъ относительно дѣйствующихъ лицъ своего разсказа. Прежде всего онъ очень на нихъ сердитъ; онъ не можетъ говорить о лицахъ прошлаго вѣка, какъ обыкновенно принято говорить объ историческихъ лицахъ -- безучастно, взвѣшивая ихъ дѣйствія и обстоятельства, которыя вліяли на эти дѣйствія, отыскивая одну истину, подобно анатому, изучающему трупъ человѣка. Но анатомъ, видящій въ трупѣ не одинъ предметъ изученія, а что-то въ родѣ своего знакомаго, которымъ онъ недоволенъ -- воля ваша, такой анатомъ врядъ ли принесетъ пользу наукѣ. Г. Косто; маровъ совершенно похожъ на такого взволнованнаго анатома: онъ постоянно дѣлаетъ выговоры людямъ, умершимъ лѣтъ за пятьсотъ до нашего времени; одобряетъ или охуждаетъ поступки, не взявъ во вниманіе, что наши дни и эпоха Станислава Понятовскаго -- вещи совершенно разныя. Костомаровъ восхищается образомъ дѣйствій Екатерины при разрѣшеніи польскаго вопроса и горько подсмѣивается надъ польскими панами, превращенными прямо изъ сельскихъ обывателей въ политиковъ, да еще въ политиковъ, принужденныхъ отыгрываться въ такую трудную минуту, какой для Рѣчи Посполитой было время раздѣловъ. Мы не совсѣмъ раздѣляемъ взглядъ г. Костомарова. Прежде всего, если польскій вопросъ былъ разрѣшенъ прекрасно, отъ чего же со дня послѣдняго раздѣла до нашихъ дней хвостъ этого вопроса болѣзненно вліяетъ на нашу жизнь. Зачѣмъ это половина Польши очутилась въ рукахъ Австріи и Пруссіи? Изъ повѣствованія и Костомарова очевидно, что Екатерина сначала не хотѣла раздѣла Рѣчи Поеполитой и уступила только настояніямъ Фридриха. Тому разумѣется выгоднѣе было взять себѣ часть (львиную), чѣмъ позволить сильному сосѣду забрать себѣ все. На чьей сторонѣ тутъ ошибка?

Что Польша слилась бы съ Россіею добровольно, безъ насильственныхъ мѣръ (въ родѣ мѣръ Древича, Сальдерна, Булгакова и комп.) -- противъ этого трудно спорить. Стоитъ прочесть записки Михайловскаго, чтобы убѣдиться, что масса польскаго населенія была вовсе не противъ этого. Бибиковъ совѣтовалъ дѣйствовать иначе, когда былъ посланникомъ въ Варшавѣ; это былъ единственный министръ, который умѣлъ заставить себя слушать безъ помощи насильственныхъ мѣръ. Его отозвали. А замѣнившіе его, повели польскій вопросъ къ разрѣшенію инымъ путемъ. Относительно польскихъ политиковъ, немогшихъ тягаться съ Лукезини, подсмѣиваться нераціонально: послѣдній былъ дѣлецъ первой руки, первые -- только простые помѣщики. Но вѣдь прусскій дворъ заставилъ и петербургскій кабинетъ дѣйствовать по своему внушенію, значитъ перехитрилъ и тутъ. Надо бы уже было г. Костомарову дѣлить саркастическія замѣчанія поровну.

Остановимся немного на самомъ важномъ фактѣ разсказа "Послѣднихъ годовъ рѣчи Посполитой" -- на конституціи 3-го мая. Конституція эта была вещь запоздалая, но все-таки она была дѣломъ вполнѣ хорошимъ. Главные ея мотивы суть: отмѣна liberum veto, приведшаго Польшу на край погибели, учрежденіе престола наслѣдственнымъ, дабы тѣмъ пресѣчь интриги иностранныхъ дворовъ при избраніи каждаго новаго короля. Но важнѣе всего было въ ней то, что конституція 3-го мая призывала среднее сословіе къ участію въ правленіи, давала права крестьянамъ и учрежденіямъ эдукаціонной комиссіи, передавала воспитаніе въ свѣтскія руки изъ рукъ монаховъ. Если сравнить эту конституцію съ либеральнѣйшими учрежденіями Америки и Англіи -- она, разумѣется, несостоятельна. Утопическія конституціи первой французской революціи, конечно, превышали ее всѣмъ громомъ и блескомъ фразъ, которыми обыкновенно отличаются всякія утопіи. Но чѣмъ скромнѣе были нрава, данныя на первыхъ порахъ среднему сословію и крестьянамъ, тѣмъ, но нашему мнѣнію, болѣе было надеждъ перевести ихъ въ дѣйствительность жизни. Смѣпироы было требовать, чтобы шляхта, воспитанная іезуитами, разомъ сдѣлалась чѣмъ-то въ родѣ нынѣшнихъ англичанъ или американцевъ.

Реформа въ воспитаніи, мы полагаемъ, была надежнѣйшимъ залогомъ прочности новыхъ учрежденій. Всякія новыя реформы въ либеральномъ духѣ вообще, даже въ англійскомъ парламентѣ, проходятъ съ трудомъ. Поэтому, борьба патріотовъ съ приверженцами старины на четырехлѣтнемъ сеймѣ, весьма естественна. Но такъ, или иначе, конституція 3-го мая прошла; слабый король къ счастію имѣлъ въ это время умную любовницу и дѣйствовалъ порядочно. Мы видимъ, что приверженцы старины готовы были послѣ своего пораженія, примириться съ совершившимся фактомъ. О конфедераціи не было помину, напротивъ, по словамъ Костомарова, получались одобрительные адресы изъ разныхъ мѣстъ... Значитъ страна была за реформу. Но привозятъ червонцы русскому резиденту, является личное оскорбленное самолюбіе Стенснаго Потоцкаго -- и конфедерація готова. Дѣло ясно. Мы только не понимаемъ, что г. Костомаровъ идетъ самъ противъ своего изложенія и пытается доказать, что вся страна не желала реформъ! Вообще умозрѣнія и выводы ему плохо даются. Приведемъ въ подтвержденіе нашихъ словъ письмо одного шляхтича Якутовича, напечатанное г. Костомаровымъ. Якутовичъ пишетъ къ Северину Ржевускому -- главѣ конфедератовъ, укоряя его за произведенныя смуты въ государствѣ и за насилія, которыя терпятъ приверженцы реформъ: "сожгли мой домъ, мои амбары, забрали во дворѣ и въ деревнѣ птицу и скотъ, потравили луга и нивы, а меня самого казаки связали, привезли въ Вильно и тамъ меня розгами принудили подписать реконфедерацію и отреченіе о*гь конституціи 3-го мая, которой я присягнулъ добровольно". Далѣе Якутовичъ пишетъ: "Не стану входить съ вами въ разсужденія: сами вы знаете, что дурно дѣлаете. Польша нѣкогда войдетъ въ вѣчное соединеніе съ Россіей), выгодное обоимъ народамъ, и тогда вы будете презираемы, а намъ воздадутъ честь за доблесть нашу".

Такъ и слѣдовало сдѣлать, г. Костомаровъ, потому что время вѣчнаго соединенія Польши съ Россіею, выгоднаго обоимъ народамъ, наступило, но видно вы не тотъ историкъ, который воздастъ каждому должное.

Тогдашнія русскія войска и генералы, привыкшіе къ войнѣ, разумѣется, не могли идти въ сравненіе съ вновь сформированными, небывшими въ огнѣ польскими войсками. Поэтому многосложныя распространенія, какъ первыя вездѣ били послѣднихъ, по малой мѣрѣ излишни; вѣдь авторъ пишетъ не военную исторію. Къ чему намъ знать, что въ сраженіи при деревняхъ Волѣ и Чиханкѣ, на лѣвомъ крылѣ отличался полковникъ Золотухинъ, а на правомъ Пальмбахъ! Какъ были построены войска и какъ, они двигались? Поляковъ было 5,000 по ихъ донесеніямъ, 10,000 по донесеніямъ русскихъ командировъ. Русскихъ было 19,000 испытанныхъ войскъ. Если Костюшка хоть отчасти могъ держаться противу такого неравенства силъ, очевидно, что онъ былъ генералъ замѣчательныхъ способностей, какимъ онъ и въ дѣйствительности былъ. Къ чему же тутъ служатъ сарказмы историка беллетриста?! Увы, они доказываютъ только, что у него не только нѣтъ исторической послѣдовательности и безпристрастія, но даже нѣтъ обыкновеннаго житейскаго такта. Очень жаль! Слабая его компиляція изъ разныхъ газетъ и мемуаровъ еще болѣе теряетъ отъ такого рода изложенія...

Продолжать ли далѣе разборъ самыхъ фактовъ? Изъ уваженія къ прежней дѣятельности г. Костомарова, мы этого не будемъ дѣлать. Мы не утверждаемъ, что "Послѣдніе годы Рѣчи Посполитой" вездѣ расходятся съ правдою; г. Костомаровъ фактистъ, но при изложеніи фактовъ, у него такіе пріемы и такой тонъ, что невольно думаешь: не передовая ли это статья въ какую нибудь изъ вашихъ сердитыхъ газетъ? Только грусть и сожалѣніе остаются въ душѣ послѣ прочтенія неудачнаго сочиненія историка, столько обѣщавшаго своими первыми трудами. Но, какъ человѣкъ 40-хъ годовъ и Костомаровъ, подобно Тургеневу, Гончарову и другимъ, дѣятельностію своею ясно доказалъ, что съ однимъ беллетристическимъ талантомъ далеко не уйдешь, особенно на историческомъ поприщѣ. Въ наше время историкъ долженъ мыслиться если онъ неспособенъ мыслить, -- долженъ умѣть молчать. Кажется, это не большая заслуга, но и она важна въ настоящее время.

Окр -- цъ.

"Дѣло", No 10, 1869

Оставить комментарий Окрейц Станислав Станиславович (bmn@lib.ru) Год: 1869 Обновлено: 15/11/2021. 77k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Наши историки беллетристы.)

Окрейц Станислав Станиславович Журналистика 1869 года

ЖУРНАЛИСТИКА 1869 ГОДА.

Окрейц Станислав Станиславович
Журналистика 1869 года