Колесникова О.
"Три измерения Калерии Липской"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новый роман Н. Огнева.

   

О. Колесникова

"Три измерения Калерии Липской"

Новый роман Н. Огнева

   "Глава лирическая и заключительная", как назвал ее автор, суммирует творческие намерения, которые поставил перед собой Огнев, работая над романом "Три измерения".
   В этой главе подняты большие и не разрешенные еще до конца, хотя и много раз поставленные литературой вопросы о психике интеллигента, сложившегося до революции и перенесенного Октябрем из одной эпохи в. другую. Автор говорит в ней об индивидуализме и индивидуальности, об анархизме, о никчемности и разболтанности дореволюционного интеллигента, о тяжести того наследия, которое создало предреволюционное удушье, и силе того влияния, которое внесла революция.
   Основные периоды жизни своего поколения автор замыкает в "три одиночки": "одиночку" в тюрьме (1905 год), "одиночку"-индивидуалиста, смакующего свою отрешенность в годы, предшествовавшие революции, и "одиночку"-интеллигента, развенчавшего индивидуализм, но не познавшего еще "чувства общности" после революции, несмотря на свою способность в эти годы искренне и преданно бороться в рядах Красной армии, бороться за культурную революцию и разделять стремления авангарда мирового пролетариата.
   "Еще три года назад (роман закончен в 1932 году) дело доходило до того,--пишет о себе автор,-- что, стоя на тротуаре, ощущал проходившую демонстрацию чужой, не своей". "Понадобилось три года общественной работы, чтобы вырвать одиночку с корнем",-- пишет он дальше. Теперь "...чувство общности поселилось во мне прочно и навсегда".
   Конечно, автор упростил вопрос о переделке сознания интеллигента. Конечно, три года общественной работы не вырывают еще одиночку с корнем.
   Процесс переделки сознания значительно сложнее, многообразнее: Огнев упростил его, несмотря на то, что самый анализ сознания интеллигента, еще замкнутого в "одиночках", дан им хотя и бегло, но правильно.
   Вскрыть сложность, пестроту, запутанность психики, сложившейся в условиях дореволюционного уклада, обнажить "корни этой путаницы", последить за теми глубокими процессами, которые перестраивают сознание человека в новых условиях, значило для Н. Огнева выполнить одну из очень больших задач, которые ставит жизнь перед художником.
   Но, к сожалению, вопросы, намеченные Н. Огневым в "Главе лирической и заключительной", не нашли своего отражения в романе. Автор не нащупал такого центра, в котором сгруппировались бы наиболее характерные для сознания интеллигента признаки, и потому заключительная глава романа больше говорит о намерениях, чем об осуществленном.
   Черты предреволюционной интеллигенции Н. Огнев собрал в образе своей героини Калерии Липской.
   Проследить за .тем, как борется наследие прошлого с влиянием настоящего в психике женщины, взять в поле зрения те процессы, которые внесла в сознание женщины революция, сознание, загнанное в интимное, в "одиночку любви и потери", и проследить, как в революции формировалась женщина, способная к борьбе за свою индивидуальность, за свое место в обществе, в работе,--все это достойно очень вдумчивого внимания художника и вместе с тем очень глухо и очень упрощенно затронуто советской литературой.
   Читая начало "Трех измерений" -- "вступление о почерках", невольно ждешь, что хоть часть этих вопросов затронет автор. Однако с первых же страниц дневника его героини становится ясным, что отстранил от себя их и Н. Огнев.
   Калерия Липская -- примитивная и тусклая барышня, перелиставшая, как видно, в погоне за модой Штирнера, смакующая Сологуба и замирающая над "Тьмой" Леонида Андреева.
   Всю свою жизнь и до революции и после нее она растратила на унизительную, жалкую и тощенькую любовь к графу Бобринскому, монархисту, кокаинисту и сифилитику.
   У нее возникают иногда смутные стремления к работе, но тотчас же заглушаются тоской о потерянном чувстве. И сколько бы она ни пыталась высокими фразами о том, что "только в абсолютной свободе духа, в полной независимости его человек находит полную жизнь",-- поднять себя, она не достигает уровня даже той по своему развитой и культурной интеллигенции, которая складывалась одновременно с ней.
   И сколько бы она ни кокетничала словами о "своей единственной и неповторимой жизни", о "сильной своей тоске, своей неразделенной любви", читатель видит, что сердце ее гнилушка, а в голове у нее смрад.
   Этого и хотел автор. Вся беда только в том, что он опередил самого себя, что с первых же страниц дневника его героини виден путь, по которому поведет ее автор дальше. Ясен весь ее пропитанный кокаином облик, а потому очень быстро теряют свое значение и комментарии к ее дневнику, которые вводит автор на полях романа, и многие страницы ее собственных излияний.
   Такой результат был неизбежен. Он заложен в самом образе героини,--несложном, изжитом, не могущем уже привлечь к себе внимание читателя.
   На всем протяжении романа нет ни одного представителя интеллигенции, хоть сколько-нибудь интересного, хоть сколько-нибудь освежающего атмосферу гниений, если не считать "Главы лирической и заключительной", где автор говорит о себе.
   Чтобы убедиться в этом, достаточно собрать их всех вместе. Вот они:
   Вава Грамматикати -- самка, претендующая на роль инфернальной женщины, "роковая соперница" на "плацдарме" любви Калерии Липской.
   Диана -- златокудрая богиня, утешающая Калерию эфиром, игрой в железку и развлечениями в притонах.
   Анна Егоровна -- внешкольная работница, которая слюнявит слащавые фразы о любви к детям.
   Крикса -- бывшая "мамочка" в приюте, скрипучая и вкрадчивая язва.
   Вот и все женщины, если не считать Кло, скрытую в тайниках романа и неведомыми путями приведенную автором в партию большевиков. И еще более таинственной Людмилы Афанасьевны, мелькающей с одобрением в дневнике комментатора Липской.
   Стоило ли концентрировать свое внимание на женщине, чтобы дать галлерею таких портретов?
   Подобны им и мужчины романа. Если бы автором не был Н. Огнев, ему можно было записать в актив умение преподнести галлерею трупов так, что читатель содрогается вместе с автором от чувства брезгливости и отвращения к ним. Но к Огневу мы вправе пред'явить более серьезные требования. Он мог бы углубить свою творческую задачу и поставить проблему интеллигенции на тот уровень, которого требует наша действительность.
   Очень возможно, что в этой измельченности проблемы скрыта причина раздробленности романа на три обособленных части: интеллигенция, дети, пролетариат.
   Если бы из среды интеллигенции, взятой автором, хотя бы один кто-то ощутил на себе влияние революции, пошел бы, если не в ногу с ней, то хотя бы вслед за ней, он спаял бы, возможно, разорванные части "Трех измерений" в стройное, цельное произведение. А пока об отдельных частях романа приходится говорить обособленно.
   Значительное место уделено в романе детям. Автор с присущей ему чуткостью и знанием детей раскрывает их жизнь в первые годы революции.
   Здесь Огнев подходит снова к вопросу об анархизме на новом материале, к вынужденному анархизму ребят. Партия "подземлистов" анархически борется с контрреволюцией и анархически пытается заполнит свою ребячью жизнь.
   Характерно для Огнева, что о" вложил столько чуткости и тепла в описание этих маленьких анархистов и трудной и хаотической их жизни в то время, что у читателя вновь оживает негодование против заскорузлых и тупых педагогов, ответивших тогда забастовкой на призыв советской власти.
   Рядом с детьми Огнев спокойно и правдиво дает положительные типы рабочих, готовых прийти на помощь ребятам, но не подготовленных еще к этому, не знающих верного подхода к детям, теряющихся при первом отпоре их и все-таки упорных в своем стремлении организовать воспитание ребят.
   Лучшая глава в романе -- это глава "В районе". В том мастерстве, с которым автор разрешает здесь проблему правдивого раскрытия положительного типа рабочего, не только заслуга Н. Огнева как художника, но в этом более всего ощутима органичность перестройки сознания писателя-интеллигента.
   Однако эти лучшие части романа стоят особняком, они не уничтожают ощущения неравноценности, внутренней раздробленности романа.
   Неровности в переходе автора к новому миропониманию еще ощутимы. Ощутимы и понятны.
   В том отвращении, с которым Н. Огнев говорит об интеллигенции, как видно, скрыто несколько обостренное стремление автора, как можно решительнее самому оторваться от всех отрицательных сторон психики дореволюционного интеллигента. Стремительность в этом делании помешала автору спокойно и правдиво расположить свет и тени.
   Недостатки эти сказались и на внешней стороне романа.
   Писатель, который хорошо владеет формой дневника и смело говорит о том, что, "поговорив несколько минут с любым человеком", он "может нарисовать его жизнь его же словами", на этот раз срывается на дневнике Липской.
   Стиль дневника не выдержан, в нем часто слышится голос и слова самого автора, в него врывается чрезмерная доля повествовательного элемента, не характерного для дневника Липской, "загнанной в интимное". Чувствуется, что автор стеснен этой формой и не спросту вырывается из нее то в собственное повествование, то в новеллу.
   Остроумен, хотя и не очень уже свеж, прием введения комментария к дневнику. Остро подана разница в манере мировосприятия двух авторов дневников--интеллигентки и пролетария. Но и здесь значение комментария ослаблено ясностью облика Липской и без него бесспорностью тех оценок, которые вносит комментатор, и способностью читателя дать нужную оценку без помощи комментатора.
   Наряду с неудовлетворенностью, с досадой на автора за то, что он дал меньше, чем мог бы дать, от романа остается и то еще ощущение, что автор сам расстался с романом в процессе работы над ним, что писатель уже впереди своего произведения, что другие проблемы волнуют его.
   Тем настороженнее и нетерпеливее обращены к нему новые ожидания.

"Литературная газета", No 35, 1933

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru