Н. П. Огарев Сны Н. П. Огарев. Избранные произведения в двух томах Том второй. Поэмы. Проза. Литературно-критические статьи М., ГИХЛ, 1956 Часы старинные в столовой Пробили полночь. Старый князь, Всем телом к отдыху готовый, Стал раздеваться, спать ложась. С лицом, исполненным боязни, Как будто ждал заутра казни, Вокруг заботился слуга В ливрее, вышитой гербами. Уже была его перстами Разута барская нога; Он волю барскую пугливо Читал во взгляде и привык Ходить на цыпочках, но живо И преклоняться молчаливо, Внимая брань иль грозный крик. Но вечер весь шел тих и мирен, Князь в этот раз был вовсе смирен, И гладко голое чело Сияло важно и светло; Князь чувством счастья был подавлен, Что утром к ленте был представлен. В богатой спальне в ту же ночь, В тот самый час, уже лежала Под мягким шелком одеяла Его молоденькая дочь, На ложе медленно вздыхая, От тайных дум не засыпая. И тут же у стены другой, В постели мягкой гувернантка, Времен минувших парижанка, С своей девической душой, С лицом морщинистым и старым, С главой, повязанной фуляром, Жалела, что пора пресечь Неистощаемую речь. Все было тихо в этой спальне... Едва мог долетать до ней, Как отголосок смутно дальний, С морозных улиц скрип саней. Лампада томная дрожала И круглый отблеск колебала На потолке, а снизу тьма Была докучна и нема. Сквозь щель опущенной гардины, Упавшей на две половины, Насупротив был виден дом, И кровля длинная на нем Белелась холодно, уныло; По ней печальна и ясна Мерцала кроткая луна, И так все тихо, тихо было, Что безотчетно сердце ныло. О чем же думала княжна? С беды ль прямой иль с небылицы Так долго медлила она Сомкнуть усталые ресницы И по лбу белому порой Водила медленно рукой? Зачем тихонько грудь вздыхала, Зачем нередко выступала На темносиние глаза Тоски невольная слеза? В ее лета воспоминанья Не шевелят еще страданья, Легко бы жизнь идти должна... И где сыскать завидней долю? И юность и богатства вволю, Да и красавица она! Все это так, княжна не знала, Чего ей надо, но скучала. Едва десятки школьных книг - Забвенья ради - склав на полку, Она про мертвый их язык, В котором не добилась толку, Без муки вспомнить не могла, И ум ребячески пытливый Сгорал в тоске нетерпеливой, И книг живых она ждала, И в мгле загадочных стремлений Искала чудных откровений. Но не с кем было слова ей О думе вымолвить своей. Понять душевную тревогу Едва ль могла мамзель Приве - И только шила по канве, Болтала и молилась богу. А между тем княжна сама Не находила тайной битве Исхода ни в одной молитве; С отцом она была нема, Князь вечно сух был и серьезен, Но вовсе сам не религиозен. Недавно Мери привезли Из тишины деревни дальней, И в шум столичный, говор бальный Ее - стыдливую - ввели. Ей было жаль деревни милой, Ее лесов, ее полей, И сада липовых аллей, И речки тихой и унылой; Была там старой няни дочь Ее подругой простодушной, В затеях жизни мирно-скучной Умела весело помочь; Хоть Мери с ней не говорила Про все, но от души любила. А здесь, между чужих, княжна Так бесприютна, так одна... Она любить бы так хотела - И не любила никого, А втайне жаждала так смело Всей жаждой сердца своего И мысли новой и обильной И страсти пламенной и сильной. Вот от чего ночной порой На ложе медленной тоской Томилась Мери и не знала, Чего ей надо, но скучала. А усталь стала брать свое: Тускнели помыслы девицы, И навевалось забытье, Сомкнулись длинные ресницы, И неподвижно - как была - Осталась ручка близ чела; Сквозь трепет тайного броженья Подкрались тихо сновиденья С толпою образов своих Бесплотных, странных, но живых. Ей снилось - теплою струею Пахнуло воздухом весны, Долина спит под синей мглою В сияньи дремлющем луны. В ночном серебряном покое Ручья падение живое Ласкает ухо шумом вод, Звучат неведомые струны И голос сладкий, голос юный, Весь в душу льющийся, поет: Роза девственная дремлет В свежей зелени листов И в ночи спокойно внемлет Звуку робких голосов. Но под утренним приветом, Под живым лобзаньем дня Развернется пышным цветом Роза юная моя, И в душистом пробужденьи, В блеске жизни и красы Заколеблет в упоеньи Капли светлые росы. Сбрось, дитя, дремоту ночи, Чутким сердцем оживи, Тихо вызови на очи Слезы счастья и любви!.. Но голоc смолк. Долина скрылась, И быстро в сумраке луна Дрожит и гаснет... Вдруг княжна На шумном бале очутилась. Светло как днем. Толпа гостей, Усы, мундиры, фраки, шпоры, Цветы, перчатки, блеск очей, Волос роскошные уборы; Белее томных жемчугов Красавиц выпуклые плечи; Все веет запахом духов, Сквозь общий гул мелькают речи, И звуки музыки полны Волшебной негой и стремленьем... Княжна танцует с увлеченьем; Вот на нее обращены Лорнеты, и она невольно Краснеет и собой довольна. Но кончен вальс. Княжна глядит С неясным чувством утомленья. Madame N. N. вблизи сидит И с гордостью пренебреженья На Мери и ее наряд Завистливый бросает взгляд И - улыбаясь - вновь отводит И с кем-то злую речь заводит. Неловко Мери. К ней подсел Столичный франт - и надоел; Несносен говор, воздух душен, И бал становится ей скучен. Но вот - мечта, иль тайный звук, Или предчувствие мелькнуло И сердце ей пошевельнуло,- Но Мери встрепенулась вдруг И смотрит... Из толпы шумливой Выходит юноша красивый. Ей кажется, что с нею он Знаком с младенческих времен... И где она его встречала?.. И не во сне ль его видала?.. Чело открытое хранит И смелость дум и гордый вид; Во взоре ясное сознанье Какой-то силы молодой, В себе носящей ключ живой Прямой любви и состраданья. Он к ней подходит, говорит, И в голосе его звучит Любимой песни или сказки Знакомый лепет, полный ласки, И отголосок юных снов Она внимает в звуке слов: "Я знаю вас. Я с умиленьем Следил за вами с детских лет, На жизни розовый рассвет Смотрел с безмолвным восхищеньем. Вы расцветали, как цветок, Налюбоваться я не мог! Я все люблю в вас, все движенья, И цвет волос, и стройность рук, Улыбки грусть и примиренье, И вашей речи милый звук; Глаза... В них столько страсти нежной И столько кроткой тишины, Они так сини и темны, Как небо ночью безмятежной. Я ваше сердце и ваш ум, Весь тайный жар и чувств и дум, Все ваши чистые стремленья. Все мысли, жгучие сомненья, Я все в вас знаю, все люблю, Я вам всю душу отдаю. Пойдемте вместе дружным ходом; Как для меня, для вас святы Мои надежды и мечты; Вы сердцем связаны с народом; С отцовской волею борьба В вас не страшила дух упорный, Вы заступались за раба, Встречая власти гнет позорный... При вас мне на сердце тепло, Я понимаю так светло Всю прелесть нежности природной И силу воли благородной. И что грядущие года Для нас готовят в этом мире - Работу ль, полную плода, Иль горечь тщетного труда, Затишье жизни, даль Сибири... Что б ни было - в чаду тревог, В глуши безрадостной пустыни - Любовь нам счастия залог, И мы найдем в ее святыне Для сердца теплый уголок". Ее рука уже лежала В его руке и крепко жала, И чувства больше не тая, Она шепнула: "Я твоя!" Кругом в толпе недоуменье, Шептанье, странное волненье, Все смотрят точно на пожар, И Мери страшно и обидно. Но вот зовет ее гусар На польку; отказаться стыдно, Идет с тревожностью лица, Но не танцует до конца, На место прежнее уходит И... никого там не находит. Исчез ее желанный друг... Она дрожит, она бледнеет, Она собою не владеет, Глядит с отчаяньем - и вдруг Бежит, бежит искать по зале... Все лицы прежние на бале, Родных встречает кой-кого, Но нет его, все нет его! Вот дева зрелая, недавно Знакомая, проходит плавно... "Его вы видели?" - "Кого?" - "Ах, боже мой! Его, его, Кого люблю, кого желаю..." - "Ах, Мери! я его не знаю". И Мери дале. У дверей Стоит затянутый лакей; Ее вопрос его тревожит. "Вам нужно папеньку, быть может?" - Он отвечает, и княжна Уходит прочь, огорчена. Хозяйка дома ей навстречу: "Позвольте, Мери, я с трудом Сама решаюсь, но замечу, Что вы позорите мой дом". Но Мери мимо, все печальней... В диванной старики втроем Сидят за карточным столом; Один из них ей сродник дальний, С губами тонкими старик, Худой и дерзкий на язык. Старик держал валет бубновый; Вдруг Мери, за руку его Схватив, спросила у него: "Его вы видели?" - "Да что вы, Княжна? помилуйте, кого?" - "Как вам не знать!.. Он благороден, Так прост в движеньях и свободен, Так сердцем чист, так в мыслях смел..." Старик, прищурясь, поглядел И карты отложил направо, И улыбнулся так лукаво, Так губы сжав, что вместо рта Осталась злостная черта; Взял табатерку золотую, Открыл, понюхал и сказал: "Я, право, в вас не ожидал Найти проказницу такую. Его, княжна, я не видал; Здесь никого нет в этом роде, И даже, если б было в моде, Чтобы такие господа Сюда являлись иногда,- Вы им не верьте. В них, ей-богу, Играет кровь на миг один, А там остынет понемногу, И хуже тряпки господин Такой выходит барин смирный - Ничтожней двойки некозырной". Едва дослушав до конца Холодной речи смысл суровый, Княжна бежит на поиск новый... Вдруг видит пред собой отца. Он с кем-то, щегольски одетым, Чьи бесполезно бровь и глаз Обеспокоены лорнетом. "А! отыскали в добрый час!" - Промолвил старый князь протяжно; Звезда сияла, и чело Сияло голо и светло, И он, взглянув на Мери важно, Сказал, торжественен и тих: "Вот это, Мери, твой жених!" У бедной Мери грудь стеснилась И закружилась голова, Она стоять могла едва, И сердце билось, билось, билось... А между тем мамзель Приве Уснула в свой черед недаром, И в этой старой голове, Тепло повязанной фуляром, Свои перебегали сны, Воспоминания полны. Сначала снилось ей - сбиралась Куда-то на вечер она И перед зеркалом одна Своим нарядом занималась. Какая страшная тоска - Седых волос и невесть сколько! Их выщипать - дрожит рука, Ну - просто больно да и только! Взяла румяны. Боже мой! О годы! вы неумолимы! Худые щеки, нос большой, Следы морщин неисправимы... Хлопочет, щиплет, мажет, трет; А дело все нейдет вперед, И все морщинка уцелела, И все серебряной иглой Мелькает волосок седой... Она задумалась и села. Уже давно своим трудом, Твердя Ноэля и Шапсаля, Она живет - детей печаля, И не один российский дом Ей благодарен за уменье С раскатцем R произносить, Цветистым слогом говорить И вздору придавать значенье. Что ж? Сколотила капитал, Но он, к несчастию, так мал, Что, как ни действуй осторожно,- Жить на проценты невозможно. А завтра замуж выдь княжна, Она останется одна, Без места, без друзей, без крова... Куда подчас судьба сурова! "О! где же годы те, когда Была я тоже молода?.." И перед ней воспоминанья Так ясно начали сквозь сон Вставать из тусклого молчанья, Что образы иных времен Совсем воскресли, как живые; Все люди близкие, родные, И каждый стул, окно иль дверь - Все живо вот как бы теперь; И, видя прежние предметы, Она сама перед собой Опять является такой, Какой была в иные лета. Вот близ столицы, ей родной, Дряхлеет монастырь святой С своей оградой невеселой, И коридорами, и школой. Монахинь неослабный взор За юным женским поколеньем Здесь держит бдительный надзор; В саду играет с увлеченьем Девчонок маленький народ, И бродят взрослые девицы; Mam'selle Prive их узнает - Давно знакомые ей лицы... Меж ними и сама она; Она собою недурна, И стан довольно схвачен ловко, И очень милая головка С глазами черными, с косой, Как ворон черной и густой, С улыбкой милою, но строгой, И носом, сгорбленным немного. Она не прочь бы разделить Затеи шалости невинной, Но наперед решилась быть Всегда послушною и чинной; К тому ж с подругами она Не хочет слишком быть дружна, Хотя и есть в ней непонятный Избыток нежности к одной Блондинке рослой и прямой,- Ну! та породы очень знатной. Mam'selle Prive ведет себя Со всеми очень благонравно; Она и учится исправно, Напрасно время не губя; Хотя варьяции и шибки, Она бренчит их без ошибки; В науке верует всему, Чему прикажут, не желая Навлечь сомнения уму; Она довольствуется, зная, Что в небе троица святая, А в Риме папа, что народ, Державно милуя, пасет Король законный - Карл Десятый, Отчизны истинный отец, Но смертный; должен наконец Таким отцом быть Генрих Пятый. Она, изгнав из сердца грусть, Все это знает наизусть. К монастырю, его покою, Однообразию вещей, Одежд, занятий и речей - Хотя и скучно ей порою - Она привыкла, как в тюрьме Привыкнуть можно год от году, Глаз привыкает к полутьме Иль ухо к часовому ходу. И вот ей колокола звон Звучит сквозь трепет сновиденья... То час вечернего моленья! Готовясь на грядущий сон, Монахини чредою чинной Вступают в коридор пустынный; Перед Мадонною святой Горит свеча, и отблеск длинный Печально борется со тьмой, И сестры, жертвуя святыне, Поют (и все немножко в нос - Как по привычке завелось) Свою молитву по-латыне. Но между сестрами одна, В душе нося любовь святую, К mam'selle Prive привлечена, Ей заменяет мать родную, Ей посвящает каждый труд Мольбой незанятых минут. Сестра Тереза ей предстала Под сенью белой покрывала. Она в том возрасте, когда Тревожной юности года, Разбив души невинной целость, Уныло переходят в зрелость. Сосредоточена, бледна, В движеньях медленных достойна, Среди сестер была она Всегда печальна, но спокойна. Хоть толки шли в монастыре, Что, предаваяся хандре, Она старается напрасно Забыть обман любви несчастной; Но никому до этих пор, В миг откровенности случайной, Не доверял заветной тайны Ее нешумный разговор Или раздумья полный взор. И если в ней к кому пристрастье Рождало нежное участье,- Так это к голубю, давно К ней прилетавшему в окно. Святого ль духа образ вечный, Занятье ль праздности сердечной Ей были милы,- но его Она, как друга своего, Любила, холила, кормила... И умер он!.. Она грустила Сестре подобно иль вдове, Потом внезапно полюбила - Как голубя - mam'selle Prive. И видит дева пожилая, Лелея отроческий сон Давно утраченных времен,- Сестра Тереза, как живая, Все той же ласковой рукой Ее уводит за собой. Мерцает лампа, тихо в келье; Сестра Тереза речь ведет О душ загробном новоселье, О том, как ангелов полет На крыльях радужных прекрасен, Как лик их светел, взор их ясен И сладок голос, как душа В жилищах горних хороша... Сестра Тереза бы желала, Чтобы любимица ее Заботу мира променяла На монастырское житье, Вдали житейского волненья Нашла бы верный путь спасенья. В душе mam'selle Prive самой К сестре Терезе на мгновенье Мелькает тайное влеченье, Подобье дружбы молодой С ее привязанностью нежной, Как проблеск утра безмятежный; Но чаще в ней перед сестрой Иное чувство обладает, И дружба место уступает Одной покорности тупой, Наружно доброй, но сухой. Ей странны в инокине милой Усталый и спокойный вид И лик мечтательно унылый; Ей странно, что она глядит Так грустно, грустно говорит: "Одна святая вера в бога Душе способна дать покой. Ты молода еще, друг мой, Ты ждешь от жизни очень много... О! выходя за наш порог, Ты ждешь и счастья и тревог Все чрезвычайных и безмерных, Неслыханных и беспримерных - А жизнь скупа; ни сильных бед, Ни счастья сильного в ней нет. Как лучше объяснить бы это? Тебе случалось ли одной Сидеть и слушать... Слышен где-то Далеко в тишине ночной Напев, мечтаемый тобой... И вдруг продребезжит карета, Спеша по темной мостовой... Ну, что ж? Кареты шум случайный Не есть же признак грозных бед; А смолк блаженства голос тайный, Исчез, исчез, простыл и след!.. Дитя, поверь мне, в жизни света Найдешь ты именно вот это, Увидишь - как ни тяжело,- Что вечно крошечное зло Настолько счастью помешает, Что счастья вовсе не бывает, А зло не важно... Жизнь мелка, И только скука велика. Когда же отдаешься богу, Душа светлеет понемногу... Монахине mam'selle Prive, Вперив недвижный взор, внимает И ничего не понимает. У ней все смутно в голове: Молитва, папа, бог распятый, Афины, credo, Рим, символ, Лагарп, неправильный глагол, Души бессмертье, Карл Десятый - Все это истины; она Им век останется верна... Но отчего же постоянно Сестра Тереза так грустна? Чего же ждет еще она? Все это как-то очень странно! Но вот полгода наконец Пройдут же - время небольшое,- И в фьякре явится отец- И увезет дитя родное Из школы скучной и святой По шумным улицам домой. Ей платье новое готово, Она людей увидит снова, Начнутся танцы, говор, смех... Ах! может быть, все это грех!.. Но вдруг в монастыре смятенье, Всех разом охватил испуг: От города пронесся вдруг Какой-то гул. Борьба? сраженье?.. Как грома дальнего раскат,. Слышна пальба, трещит набат; Сестра Люси сама слыхала - Над садом пуля просвистала; Весь бледный, сторож прибежал И весть принес, что Карл Десятый, Народной силою прижатый, С престола в Англию бежал; Все в страхе вытянулись лицы, Дрожат и сестры и девицы... Mam'selle Prive сама в бреду Перевернулась, помычала И сны иные грезить стала, Ловя былое на ходу. И видит - вот ее отец, Опрятный, толстенький купец Со взглядом мило плутоватым И носом бойко крючковатым, Контору запер и идет, К обеду весело зовет; Спешат домашние, теснятся, И вот за стол они садятся: Отец, она, еще сестра Madame Prive, давно покойной,- Она глуха да и стара,- Еще monsieur Ragout, достойный, Хотя и юный адвокат, Еще приказчик и... "Но вряд Еще кто будет ли?.. Так что же? Горячий суп всего дороже! Займемтесь!.." И monsieur Prive И разливает, и болтает, Смеется, шутит, угощает; Хоть крепко помнит в голове Legion, продетую в петлицу, Но режет жареную птицу Отменно быстро и умно... Вдруг злость в глазах его блеснула: "Опять на скатерти пятно!" Mam'selle Prive с ним заодно, Вскочила с резкостью со стула - Оскорблена, возмущена, И позвала слугу она, И показала, и сказала, Что раз уж вычет сделан был За то, что он стакан разбил, Но что вперед, во что б ни стало, Хоть будь проступок невелик, Его прогонят в тот же миг. Monsieur Ragout сидит, вздыхает; Ее он любит и страдает... Он демократ! - Ему была Вся эта сцена, как пила По сердцу... Но к концу обеда Живей становится беседа; Monsieur Prive подать велел Бордо - и вновь повеселел. Не ведая сердечной муки, Самодовольством озарясь; Себе он потирает руки И говорит, полусмеясь: "Да, не совсем-то нашу веру Хранит моя родная дочь; Но феодальную химеру Поможет опыт превозмочь. Пока пускай себе мечтает, Пускай глядит себе в окно, Какой виконт там проезжает Иль дюк... Мне дорого одно: Она к хозяйству привыкает! Поверьте мне, mon cher Ragout,- Я опытен и я не лгу,- Все это вздор, все это бредни - Все их Шамборы и обедни; И славный наш тридцатый год - Наш коренной переворот - Он вечность всю переживет! Была бы собственность священна, Порядок был бы сохранен, И будет быстро излечен Недуг народный совершенно". Ragout весь вспыхнул и вскочил, Потом ступил назад три шага И шаг вперед; в лице отвага; Он руки на груди скрестил, Закинул голову, глазами Повел восторженно кругом И начал тихо, но местами Все голос возвышал потом: "Клянусь святою тенью Брута И тенью матери моей, Прискорбней тысячи смертей Мне жизни каждая минута! Нет! Нет! Еще не спас народ Мещанский ваш переворот. Предвижу ваше я паденье, Народа новое житье, Где, сделав общее именье, Отделят каждому свое. Была б любовь - и мир свободный Создаст союз международный; Вдобавок гильотина есть: Она ваш узкий беспорядок В день, в два (положим, в шесть) В священный приведет порядок. Недолго Франции народ Потерпит мнимую свободу,- Поверьте, не пройдет и году, И будет вновь переворот!" Старик вспылил, возникли споры, И дело чуть нейдет до ссоры, Кричат, кричат, бранятся... Но Потом играют в домино, И вечер дружно, тихо млеет... Но вот старик Приве бледнеет И падает... Что, что?.. Глядят, А он уж мертвый!.. Все молчат. Ну! мертвый, мертвый совершенно, Уже и холоден, как лед; Всех разом ужас обдает, Стоят, оцепенев мгновенно. Но вот, жалея и любя, Mam'selle Prive пришла в себя И плачет. Вносят гроб дубовый И положили старика; Его отвислая щека И нос горбатый - вид суровый Лицу тупому придают. Проходит несколько минут... Вослед одетой в траур свите Священник входит пожилой; Старуха машет им рукой. "Тс! тише! - шепчет,- не ходите -- Разбудите! Подите прочь!" Все шепотом жалеют дочь. Какой-то господин высокий Вошел с бумагой и сказал: "Долгов покойника далеко Не превышает капитал". Как? Остается волей неба Mam'selle Prive совсем без хлеба? Всплеснув руками, тихо к ней Идет Ragout и шепчет ей: "Вы сирота и без именья; Молю любовию святой - Не отрицайте предложенья И будьте вы моей женой". Но, подавляя скорбь и муку, Она спешит сообразить: "Виконт предложит, может быть, Свою породистую руку..." И вот monsieur Ragout как раз Она учтиво отклоняет И, извиняя свой отказ, Его до двери провожает... Дверь распахнулась. На дворе Метель, и снег летит клоками, Исчезли улицы с домами, И все темно в ночной поре. Кругом лежит пустое поле Под снегом белым, и над ним Тоскует голосом глухим Бездомный вихрь, носясь по воле. Mam'selle Prive одна, в тоске, Усевшись на свои пожитки, Дрожит от холода в кибитке. Сидит ямщик на облучке, И рядом с ним, качаясь, дремлет В тулупе, скорчившись, слуга; Они все едут, все вьюга Знобит лицо и вой подъемлет. Но наконец - село и дом. Ямщик к воротам - и въезжает, Лакей мамзель перед крыльцом Из-под рогожек вынимает. Уже в передней от сеней, Клубясь в пару оледенелом, Докучный запах вслед за ней Идет и пахнет в доме целом; Навстречу барин, весь седой, В седых усах (он отставной, В отставку вышел капитаном); Вот барыня с дебелым станом, С лицом широким, как луна... "А где же Варя?.. Вот она! Вот наша дочка. Что? Лихая? У вас там встретится ль такая? Ну, ты, мадам, ее учи, А бить не смей и не кричи!" Но звуков языка чужого Mam'selle Prive не поняла, А по-французски ни полслова От них добиться не могла. И дни проходят... О страданье! Mam'selle Prive осуждена На бесконечное молчанье; А хочет поболтать она Хоть с кем-нибудь, хоть бы с соседом... Уж не бежать ли ей отсель?.. И видит бедная мамзель - Ее обносят за обедом, Жалея лакомый кусок; При ней (о! где терпенью мера!), Чтоб знала Варенька урок, Секут Аксютку для примера! И надо видеть день за днем В постыдной жизни вечно то же, И то, что чувствуешь при том, С морской болезнью как-то схоже! Но сон таинственной рукой Меняет скорбную картину И кажет мирную долину, Село большое, дом большой Весь убран на большую ногу, В нем веет барской стариной; Mam'selle Prive здесь, слава богу, Находит роскошь и покой. Здесь с нею Мери молодая И бабушка ее больная, Старушка добрая; она Приветлива, хоть и больна, И лучше может по-французски Вести беседу, чем по-русски. Породу барскую любя, Mam'selle Prive здесь совершенно Как дома чувствует себя И предается постепенно Бесперерывной суете, Девичьей старости черте; Она всегда гостей встречает, Хозяйку заменив собой, И, не смолкая, день-деньской С утра до вечера болтает О том, о сем, о прошлых днях, Погоде, кушанье, чепцах, Грехе, молитве сердобольной... Перерываяся едва, Как бисер нижутся слова. Порою Мери как-то больно Звучит вся эта болтовня, И все несносней день от дня, И говорит она невольно, С досады внутренней дрожа: "Mam'selle Prive, побойтесь бога! Мне голос ваш и вся тревога Как по тарелке скрип ножа!" Mam'selle Prive не отвечает И барский дом не оставляет. Но вот приехал старый князь; С больной старушкой согласясь - Как ей ни жаль - он дочь девицу С mam'selle Prive везет в столицу. Внезапно у mam'selle Prive Мечта мелькнула в голове, Что ей бы надо потрудиться И в князя старого влюбиться, Что он не стар и что она, Хотя в летах, но недурна. И вот она хлопочет страстно, И притворяется несчастной, И все вертится вкруг него, Но князь не видит ничего; Едва, едва сухим ответом Почтит ее вопрос пустой, Иль покивает головой, Иль с гордым и немым приветом Из табатерки золотой С алмазной, яркою каймой И императорским портретом - В безмолвьи, сродном старику,- Понюхать даст ей табаку. И князя собственной особой Прельстить нисколько не успев, Mam'selle Prive притихла с злобой, Обычной сердцу старых дев. Но вдруг из двери потаенной Выходит мальчик молодой, За ним и дядька пожилой, Наружности весьма почтенной, В простом, но чистом сюртуке, В очках и черном парике. Mam'selle Prive глядит, дивится... "Неужто! Как могло случиться? Monsieur Ragout? Какой судьбой?.." Француз протягивает руку И говорит, скрывая муку: "Как видите,- удел такой!" - "Но двадцать лет, как мы расстались!" "Да, да! С тех пор, как не видались Мы с вами,- многое прошло, И в Франции есть перемена!.. Но верьте мне, чем больше зло, Тем чище выйдем мы из плена, И гильотина наконец Положит дерзостям конец. Уж в эмиграции свободной Начат союз международный; Поверьте - году не пройдет, И будет вновь переворот". Но погрузилась в размышленье Mam'selle Prive. Прошло мгновенье - Она французу говорит: "Да! мне теперь все стало ясно! Нас друг для друга бог хранит,- Женитесь! Я теперь согласна". Француз оторопел - и вдруг Бежать пустился во весь дух; Она за ним быстрее птицы, С парадной лестницы и в дверь, Бегут с крыльца, бегут теперь Уже по улицам столицы... Навстречу ветер им свистит, С monsieur Ragout парик летит, С самой mam'selle Prive - как тряпка Свалилась шаль, упала шляпка. Она бежит, она спешит, Пять, шесть шагов,- чуть не догнала, Но сердце в грудь стучит, стучит, Дыханье давит и теснит, И шаг еще - она б упала... Но тут проснулась и привстала. На тощий локоть оперлась, Глядит: княжна приподнялась, И обе смотрят друг на друга. "Что с вами, Мери? Вы больны?" - "Нет, ничего... во сне... с испуга..." - "И! спите с богом! что за сны!" - И в лихорадке от волненья Ложатся обе и молчат И друг от друга сновиденья В бессонном ужасе таят. И снова все затихло в спальне - Уже не долетал до ней, Как отголосок смутно дальний, С пустынных улиц скрип саней. Лампада томная дрожала И круглый отблеск колебала На потолке, а снизу тьма Была докучна и нема. Сквозь щель опущенной гардины, Упавшей на две половины, Опять был виден тот же дом, И кровля снежная на нем Белелась холодно, уныло; По ней печальна и ясна Мерцала кроткая луна, И все так тихо, тихо было, Что безотчетно сердце ныло. ПРИМЕЧАНИЯ ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ Гершен.- "Стихотворения Н. П. Огарева" под редакцией М. О. Гершензона, М. 1904. ИРЛ - Институт русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом). ЛБ - Государственная ордена Ленина библиотека СССР им. В. И. Ленина. ЛН - "Литературное наследство", изд. Академии наук СССР. Лонд. изд.- "Стихотворения Н. Огарева", изд. Н. Трюбнера и Кo. Лондон, 1858. ОЗ - "Отечественные записки". ПЗ - "Полярная звезда". РМ - "Русская мысль". PC - "Русская старина". ЦГАЛИ - Центральный Государственный архив литературы и искусства СССР. ЦГАОР - Центральный Государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства СССР. Сны. Впервые - ПЗ, 1857, стр. 183-204. Поэма написана в 1856-1857 гг. Печатается по Лонд. изд. Твердя Ноэля и Шапсаля...- учебник французской грамматики Ноэля и Шапсаля. Карл Десятый (1757-1836) - король Франции. Свергнут революцией 1830 г. Генрих Пятый (1820-1883) - потомок Бурбонов, сын убитого Лувелем герцога Беррийского, внук Карла X, глава роялистов-легитимистов, известный под именем графа Шамбора. Лагарп (1739-1803) - французский критик, автор шестнадцатитомного учебного курса древней и новой литературы. Все их Шамборы и обедни.- Имеется в виду деятельность легитимистов-роялистов во главе с Шамбором (см. примеч. к стр. 185), прославлявших Бурбонов. В 1831 г. их сторонники отслужили торжественную панихиду в годовщину смерти герцога Беррийского, которая вызвала протест народа, разгромившего церковь и дом архиепископа. И славный наш тридцатый год - год июльской революции во Франции. Брут Марк Юиий (85-42 до н. э.) - политический деятель древнего Рима, глава партии республиканцев и заговора против Юлия Цезаря, убитого в 44 г. до н. э.