Владимир Федорович Одоевский. Письмо А.А.Краевскому
  
  ----------------------------------------------------------------------------
       Серия "Литературные памятники"
       В.Ф. Одоевский "Русские ночи", М., "Наука", 1975
  ----------------------------------------------------------------------------
  
       Скажите, кто это меня так горячо любит и так досадно,  так  жестоко  не
  понял? Тем досаднее и тем грустнее, что любит! Стало, он любит  но  меня,  а
  мой фантом. Тем грустнее, что признает во мне талант, ибо  о  вышины  падать
  больнее. Если бы мне сказали: ты начинаешь выписываться, твой талант потерял
  свежесть  -  я  бы,  может  быть,  не  согласился  на  правах   архиепископа
  Гренадского, но мне бы не было так грустно мне говорят: ты  падаешь,  потому
  что мало-помалу миришься с пошлостью жизни и оттого, что дал  в  себе  место
  скептицизму, миришься потому, что  твоя  филиппика  принимает  вид  повести,
  сомневаешься  потому,  что   не   веришь   в   данное   направление   разума
  человеческого! Вы, господа, требуя в  каждом  деле  разумного  сознания,  вы
  находитесь под влиянием странного оптического обмана, вам  кажется,  что  вы
  требуете разумного сознания, а в самом деле вы хотите, чтобы вам  верили  на
  слово. Ваш criterium разум  всего  человечества;  но  как  постигли  вы  его
  направление? Не чем другим, как вашим собственным разумом! Следственно, ваши
  слова "верь разуму человечества" значат "верь моему разуму!" - и, что бы  вы
  ни делали, каким бы именем вы ни называли ваш criterium, а той сфере, где вы
  находитесь, вы всегда придете к этому заключению. А знаете  ли,  что  значит
  это  заключение?  Верь  моему  разуму,  следственно  мой  разум  совершенен,
  следственно я - бог,  т.  е.  вы  другою  дорогою,  но  дошли  до  одинакого
  заключения с римскими императорами, которые ставили себе статуи и заставляли
  им поклоняться. Этот роковой ход разума человеческого  предвидела  Библия  в
  словах "не сотвори себе  кумира!".  Все  мы  чувствуем  необходимость  одной
  безусловной истины, которая осветила  бы  весь  путь,  нами  проходимый,  но
  спорим о том, где она и как искать ее. Не называйте же скептиком  того,  кто
  ищет лучшего способа найти ее и испытывает для сей цели разные снаряды,  как
  бы странны они ни казались. Скептицизм есть полное бездействие, и его должно
  отличать от желания  дойти  до  самого  дна:  медик  не  знает,  какое  дать
  лекарство, это незнание имеет следствием то, что  он  не  пропишет  никакого
  рецепта, - вот скептицизм; медик прописал лекарство, но,  возвратясь  домой,
  спрашивает себя: то ли он прописал, нет ли  чего  более  лучшего,  -  делает
  опыты, вопрошает опыты  других  -  это  не  скептицизм,  но  то  благородное
  недовольство, которое есть залог всякого движения  вперед.  Пирогов  прежде,
  нежели отрежет руку у живого, каждый раз предварительно отрежет ту же руку у
  десятка трупов - скептицизм ли это?
       Я не  могу  принять  ваш  criterium  разума  человеческого:  во-первых,
  потому, что он неуловим - он агломерат,  составленный  из  частных  разумов;
  идеализация его кем бы то ни было всегда будет произведением индивидуальным,
  следственно  не  имеющим  характера   истины   безусловной,   всеобъемлющей;
  во-вторых, потому, что он еще не уничтожил страдания на земле; говорить, что
  страдание есть необходимость, значит противоречить тому  началу,  которое  в
  нашей  душе  произвело  возможность  вообразить  существование  нестрадания,
  откуда  взялось  оно?  в  третьих,  потому,  что  разум  человеческий,   как
  продолжение природы, должен (по  аналогии)  также  быть  несовершенным,  как
  несовершенна природа, основывающая жизнь каждого существа на  страдании  или
  уничтожении другого. Все эти и  многие  другие  наблюдения  заставляют  меня
  искать другого критериума.
       Форма - дело второстепенное; она изменилась у меня по упреку Пушкина  о
  том, что в моих прежних произведениях слишком видна моя личность; я стараюсь
  быть более пластическим - вот и все; но  заключать  отсюда  о  примирении  с
  пошлостью жизни - мысль неосновательная; я был всегда верен моему убеждению,
  и никто не знает, каких усилий, какой борьбы мне стоит, чтоб доходить до дна
  моих убеждений, отстранять все, навеянное вседневной жизнию, и быть  или  по
  крайней мере стараться быть вполне откровенным.
       Если бы кто, судя обо мне, не кладя моих мыслей  на  прокрустово  ложе,
  применил их к собственной моей теории и с этой  точки  зрения  посмотрел  на
  них, то, может быть, много странного перестало бы  быть  странным  и,  может
  быть, тогда бы заметили,  что,  например,  наблюдения  над  связью  мысли  и
  выражения принадлежат к области, доныне еще никем не тронутой и  в  которой,
  может быть, разгадка всей жизни человека. Впрочем, я сам виноват во  многом;
  у меня много недосказанного  -  и  по  трудности  предмета  и  с  намерением
  заставить читателя самого подумать, принудить самого употребить свой снаряд,
  ибо тогда только истина для него может сделаться живою.
       Наконец, - называйте это суеверием, чем вам угодно,  -  но  я  знаю  по
  опыту, что невозможно приказать себе писать то или другое,  так  или  иначе;
  мысль мне является нежданно, самопроизвольно  и,  наконец,  начинает  мучить
  меня,  разрастаясь  беспрестанно  в  материальную  форму,  -   этот   момент
  психологического процесса я хотел выразить в Пиранези, и  потому  он  первый
  акт в моей психологической драме; тогда я пишу; но вы понимаете, что в таком
  моменте должны соединяться все силы души  в  полной  своей  самобытности:  и
  убеждения, и верования, и стремления - все должно быть свободно  и  истекать
  из внутренности души; здесь веришь чему веришь, убежден - в чем  убежден,  и
  нет места ничьему чужому убеждению; здесь а = а.
       Требовать, чтобы человек принудил себя быть убежденным, - есть  процесс
  психологически невозможный.
       Терпимость, господа, терпимость! - пока мы ходим с завязанными глазами.
  Она пригодится некогда и для вас, ибо, помяните мое  слово,  если  вы  и  не
  приблизитесь к моим убеждениям, то все-таки перемените  те,  которые  теперь
  вами овладели; невозможно, чтобы вы наконец не заметили  вашего  оптического
  обмана.
  
  
  
ПРИМЕЧАНИЯ
  
       Впервые напечатано: Сакулин, ч. 2,  с.  450-543.  -  По  помете  А.  А.
  Краевского на подлиннике ("письмо князя Одоевского ко  мне  после  появления
  разбора сочинений  его  в  10-й  кн.  "Отечественных  записок"  1844  года")
  датируется началом октября 1844 г.
       Краевский  Андрей  Александрович  (1810-1889)  -  журналист,   издатель
  "Отечественных записок" (1839-1884). В э 10 его журнала была помещена статья
  В. Г. Белинского "Сочинения князя В. Ф. Одоевского". Критик высоко  оценивал
  творчество Одоевского - писателя, у  которого  "красноречие  возвышается  до
  поэзии, а поэзия становится  трибуною"  передовых  идей.  Вместе  с  тем  он
  упрекал писателя в пристрастии  к  фантастическому.  Со  времени  "Сильфиды"
  (1837), помысли критика, Одоевский "решительно начал  уклоняться  от  своего
  прежнего направления в пользу какого-то странного фантазма" (см.:  Белинский
  В. Г. Полн. собр. соч. Т. VIII.  М.,  1955,  с.  313).  Анализируя  "Русские
  ночи",  Белинский  обращал  внимание   читателей   на   "односторонность   и
  парадоксальность" взглядов Фауста.