Одоевский Владимир Федорович
Косморама
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Комментарии: 4, последний от 08/02/2013.
Одоевский Владимир Федорович
(
yes@lib.ru
)
Год: 1840
Обновлено: 05/06/2017. 132k.
Статистика.
Повесть
:
Фантастика
Проза
Скачать
FB2
Оценка:
7.86*7
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Владимир Федорович Одоевский. Косморама
----------------------------------------------------------------------------
Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта
"Русская Фантастика" по адресам: http://rusf.ru/
OCR & Spellcheck - Александр Усов.
Сверка произведена по изданию: "Русская фантастическая проза эпохи
романтизма", изд-во Ленинградского Университета, Ленинград, 1991 г.
----------------------------------------------------------------------------
(Поcв. гр. Е. П. P-oй)
Quidquid est in externo est etiam in interno
(Что снаружи, то и внутри (лат.))
Неоплатоники
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Страсть рыться в старых книгах часто приводит меня к любопытным
открытиям; со временем надеюсь большую часть из них сообщить образованной
публике; но ко многим из них я считаю необходимым присовокупить вступление,
предисловие, комментарии и другие ученые принадлежности; все это,
разумеется, требует много времени, и потому я решился некоторые из моих
открытий представить читателям просто в том виде, в каком они мне достались.
На первый случай я намерен поделиться с публикой странною рукописью,
которую я купил на аукционе вместе с кипами старых счетов и домашних бумаг.
Кто и когда писал эту рукопись, неизвестно, но главное то, что первая часть
ее, составляющая отдельное сочинение, писана на почтовой бумаге довольно
новым и даже красивым почерком, так что я, не переписывая, мог отдать в
типографию. Следственно, здесь моего ничего нет; но может случиться, что
некоторые из читателей посетуют на меня, зачем я многие места в ней оставил
без объяснения? Спешу порадовать их известием, что я готовлю к ней до
четырехсот комментарий, из которых двести уже окончены. В сих комментариях
все происшествия, описанные в рукописи, объяснены как дважды два - четыре,
так что читателям не остается ни малейших недоразумений: сии комментарии
составят препорядочный том in-40 и будут изданы особою книгою. Между тем я
непрерывно тружусь над разбором продолжения сей рукописи, к сожалению,
писанной весьма нечетко, и не замедлю сообщить ее любознательной публике;
теперь же ограничусь уведомлением, что продолжение имеет некоторую связь с
ныне печатаемыми листами, но обнимает другую половину жизни сочинителя.
РУКОПИСЬ
Если бы я мог предполагать, что мое существование будет цепью
непонятных, дивных приключений, я бы сохранил для потомства все их малейшие
подробности. Но моя жизнь вначале была так проста, так похожа на жизнь
всякого другого человека, что мне и в голову не приходило не только
записывать каждый свой день, но даже и вспоминать об нем. Чудные
обстоятельства, в которых я был и свидетелем, и действующим лицом, и
жертвою, влились так нечувствительно в мое существование, так естественно
примешались к обстоятельствам ежедневной жизни, что я в первую минуту не мог
вполне оценить всю странность моего положения.
Признаюсь, что, пораженный всем мною виденным, будучи решительно не в
состоянии отличить действительность от простой игры воображения, я до сих
пор не могу отдать себе отчета в моих ощущениях. Все остальное почти
изгладилось из моей памяти; при всех условиях вспоминаю лишь те
обстоятельства, которые относятся к явлениям ДРУГОЙ, или, лучше сказать,
ПОСТОРОННЕЙ жизни - иначе не знаю, как назвать то чудное состояние, в
котором я нахожусь, которого таинственные звенья начинают с моего детского
возраста, прежде, нежели я стал себя помнить, и до сих пор повторяются, с
ужасною логическою последовательностию, нежданно и почти против моей воли;
принужденный бежать людей, в ежечасном страхе, чтобы малейшее движение моей
души не обратилось в преступление, я избегаю себе подобных, в отчаянии
поверяю бумаге мою жизнь и тщетно в усилиях разума ищу средства выйти из
таинственных сетей, мне расставленных. Но я замечаю, что все, мною сказанное
до сих пор, может быть понятно лишь для меня или для того, кто перешел чрез
мои испытания, и потому спешу приступить к рассказу самых происшествий. В
этом рассказе нет ничего выдуманного, ничего изобретенного для прикрас.
Иногда я писал подробно, иногда сокращенно, смотря по тому, как мне служила
память - так я старался предохранить себя и от малейшего вымысла. Я не
берусь объяснять происшествия, со мной бывшие, ибо непонятное для читателя
осталось и для меня непонятным. Может быть тот, кому известен настоящий ключ
к гиероглифам человеческой жизни, воспользуется лучше меня моею собственною
историею. Вот единственная цель моя!
----------------------
Мне было не более пяти лет, когда, проходя однажды чрез тетушкину
комнату, я увидел на столе род коробки, облепленной цветною бумажкою, на
которой золотом были нарисованы цветы, лица и разные фигуры; весь этот блеск
удивил, приковал мое детское внимание. Тетушка вошла в комнату. "Что это
такое?" - спросил я с нетерпением.
- Игрушка, которую прислал тебе наш доктор Бин; но тебе ее дадут тогда,
когда ты будешь умен. - С сими словами тетушка отодвинула ящик ближе к
стене, так что я мог издали видеть лишь одну его верхушку, на которой был
насажен великолепный флаг самого яркого алого цвета.
(Я должен предуведомить моих читателей, что у меня не было ни отца, ни
матери, и я воспитывался в доме моего дяди).
Детское любопытство было раздражено и видом ящика, и словами тетушки;
игрушка, и еще игрушка для меня назначенная! Тщетно я ходил по комнате,
заглядывал то с той, то с другой стороны, чтобы посмотреть на
обольстительный ящик: тетушка была неумолима; скоро ударило 9 часов, и меня
уложили спать; однако мне не спалось; но едва я заводил глаза, как мне
представлялся ящик со всеми его золотыми цветами и флагами; мне казалось,
что он растворялся, что из него выходили прекрасные дети в золотых платьях и
манили меня к себе - я пробуждался; наконец я решительно не мог заснуть,
несмотря на все увещания нянюшки; когда же она мне погрозилась тетушкою, я
принял другое намерение: мой детский ум быстро расчел, что если я засну, то
нянюшка, может быть, выйдет из комнаты, и что тетушка теперь в гостиной; я
притворился спящим. Так и случилось. Нянюшка вышла из комнаты - я вскочил
проворно с постели и пробрался в тетушкин кабинет; придвинуть стул к столу,
взобраться на стул, ухватить руками заветный, очаровательный ящик - было
делом одного мгновения.
Теперь только, при тусклом свете ночной лампы, я заметил, что в ящике
было круглое стекло, сквозь которое виднелся свет; оглянувшись, чтобы
посмотреть, не идет ли тетушка, я приложил глаза к стеклу и увидел ряд
прекрасных, богато убранных комнат, по которым ходили незнакомые мне люди,
богато одетые; везде блистали лампы, зеркала, как будто был какой-то
праздник; но вообразите себе мое удивление, когда в одной из отдаленных
комнат я увидел свою тетушку; возле нее стоял мужчина и горячо целовал ее
руку, а тетушка обнимала его; однако ж этот мужчина был не дядюшка; дядюшка
был довольно толст, черноволос и ходил во фраке, а этот мужчина был
прекрасный, стройный, белокурый офицер с усами и шпорами. Я не мог довольно
им налюбоваться. Мое восхищение было прервано щипком за ухо; я обернулся -
передо мной стояла тетушка.
- Ах, тетушка! Как, вы здесь? А я вас сейчас там видел...
- Какой вздор!..
- Как же, тетушка! И белокурый пребравый офицер целовал у вас руку...
Тетушка вздрогнула, рассердилась, прикрикнула и за ухо отвела меня в
мою спальню.
На другой день, когда я пришел поздороваться с тетушкой, она сидела за
столом; перед нею стоял таинственный ящик, но только крышка с него была
снята и тетушка вынимала из него разные вырезанные картинки. Я остановился,
боялся пошевельнуться, думая, что мне достанется за мою вчерашнюю проказу,
но, к удивлению, тетушка не бранила меня, а, показывая вырезанные картинки,
спросила: "Ну, где же ты здесь - меня видел? Покажи". Я долго разбирал
картинки: тут были пастухи, коровки, тирольцы, турки, были и богато
наряженные дамы, и офицеры, но между ними я не мог найти ни тетушки, ни
белокурого офицера. Между тем этот разбор удовлетворил мое любопытство; ящик
потерял для меня свое очарование, и скоро гнедая лошадка на колесах
заставила меня совсем забыть о нем.
Скоро, вслед за тем, я услышал в детской, как нянюшки рассказывали друг
другу, что у нас в доме приезжий, братецгусар и проч. т. п. Когда я пришел к
дядюшке, у него сидели с одной стороны на креслах тетушка, а с другой - мой
белокурый офицер. Едва успел он сказать мне несколько ласковых слов, как я
вскричал:
- Да я вас знаю, сударь!
- Как знаешь? - спросил с удивлением дядюшка.
- Да я уж видел вас..
- Где видел? Что ты говоришь, Володя? - сказала тетушка сердитым
голосом
- В ящике, - отвечал я с простодушием. Тетушка захохотала:
- Он видел гусара в космораме, - сказала она.
Дядюшка также засмеялся. В это время вошел доктор Бин; ему рассказали
причину общего смеха, а он, улыбаясь, повторял мне: "Да, точно, Володя, ты
там его видел".
Я очень полюбил Поля (так называли дальнего братца тетушки), а особливо
его гусарский костюм; я бегал к Полю беспрестанно, потому что он жил у нас в
доме - в комнате за оранжереей; да сверх того он, казалось, очень любил
игрушки, потому что когда он сидел у тетушки в комнате, то беспрестанно
посылал меня в детскую, то за тою, то за другою игрушкой.
Однажды, что меня очень удивило, я принес Полю чудесного паяца,
которого только что мне подарили и который руками и ногами выкидывал
удивительные штуки; я его держал за веревочку, а Поль между тем за стулом
держал руку у тетушки; тетушка же плакала. Я подумал, что тетушке стало жаль
паяца, отложил его в сторону и от скуки принялся за другую работу. Я взял
два кусочка воска и нитку; один ее конец прилепил к одной половине двери, а
другой конец - к другой. Тетушка и Поль смотрели на меня с удивлением.
- Что ты делаешь, Володя? - спросила меня тетушка, - кто тебя этому
научил?
- Дядя так делал сегодня поутру. И тетушка, и Поль вздрогнули.
- Где же это он делал? - спросила тетушка.
- У оранжерейной двери, - отвечал я. В эту минуту тетушка и Поль
взглянули друг на друга очень странным образом.
- Где твой гнедко? - спросил меня Поль, - приведи ко мне его; я бы
хотел на нем поездить.
Второпях я побежал в детскую; но какое-то невольное чувство заставило
меня остановиться за дверью, и я увидел, что тетушка с Полем пошли поспешно
к оранжерейной двери, которая, не забудьте, вела к тетушкиному кабинету,
тщательно ее осматривали, и что Поль перешагнул через нитку, приклеенную
поутру дядюшкою; после чего Поль с тетушкою долго смеялись.
В этот день они оба ласкали меня более обыкновенного.
Вот два замечательнейшие происшествия моего детства, которые остались в
моей памяти. Все остальное не заслуживает внимания благосклонного читателя.
Меня свезли к дальней родственнице, которая отдала меня в пансион. В
пансионе я получал письма от дядюшки из Симбирска, от тетушки из Швейцарии,
иногда с приписками Поля. Со временем письма становились реже и реже, из
пансиона поступил я прямо на службу, где получил известие, что дядюшка
скончался, оставив меня по себе единственным наследником. Много лет прошло с
тех пор; я успел наслужиться, испытать голода, холода, сплина, несколько
обманутых надежд; наконец отпросился в отпуск, в матушкуМоскву, с самым
байроническим расположением духа и с твердым намерением не давать прохода ни
одной женщине.
Несмотря на время, которое протекло со дня отъезда моего из Москвы,
вошедши в дядюшкин дом, который сделался моим, я ощутил чувство
неизъяснимое. Надобно пройти долгую, долгую жизнь, мятежную, полную страстей
и мечтаний, горьких опытов и долгой думы, чтоб понять это ощущение, которое
производит вид старого дома, где каждая комната, стул, зеркало напоминает
нам происшествия детства. Это явление объяснить трудно, но оно действительно
существует, и всякий испытал его на себе. Может быть, в детстве мы больше
мыслим и чувствуем, нежели сколько обыкновенно полагают; только этих мыслей,
этих чувств мы не в состоянии обозначать словами и оттого забываем их. Может
быть, эти происшествия внутренней жизни остаются прикованными к вещественным
предметам, которые окружали нас в детстве и которые служат для нас такими же
знаками мыслей, какими слова в обыкновенной жизни. И когда, после долгих
лет, мы встречаемся с этими предметами, тогда старый, забытый мир нашей
девственной души восстает пред нами, и безмолвные его свидетели рассказывают
нам такие тайны нашего внутреннего бытия, которые без того были бы для нас
совершенно потеряны. Так натуралист, возвратясь из долгого странствия,
перебирает с наслаждением собранные им и частию забытые редкие растения,
минералы, и каждый из них напоминает ему ряд мыслей, которые возбуждались в
душе его посреди опасностей страннической жизни. По крайней мере, я с таким
чувством пробежал ряд комнат, напоминавших мне мою младенческую жизнь;
быстро дошел я до тетушкина кабинета... Все в нем оставалось на своем месте:
ковер, на котором я играл; в углу обломки игрушек; под зеркалом камин, в
котором, казалось, только вчера еще погасли уголья; на столе, на том же
месте, стояла косморама, почерневшая от времени. Я велел затопить камин и
уселся в кресла, на которые, бывало, с трудом мог вскарабкаться. Смотря на
все меня окружающее, я невольно стал припоминать все происшествия моей
детской жизни. День за днем, как китайские тени, мелькали они предо мною;
наконец я дошел до вышеописанных случаев между тетушкою и Полем; над диваном
висел ее портрет; она была прекрасная черноволосая женщина, которой смуглый
румянец и выразительные глаза высказывали огненную повесть о внутренних
движениях ее сердца; на другой стороне висел портрет дядюшки, до родного,
толстого мужчины, у которого в простом, повидимому, взоре была видна тонкая
русская сметливость.
Между выражением лиц обоих портретов была целая бездна. Сравнивая их, я
понял все, что мне в детстве казалось непонятным. Глаза мои невольно
устремились на космораму, которая играла такую важную роль в моих
воспоминаниях; я старался понять, отчего в ее образах я видел то, что
действительно случилось, и прежде, нежели случилось. В этом размышлении я
подошел к ней, подвинул ее к себе и с чрезвычайным удивлением в запыленном
стекле увидел свет, который еще живее напомнил мне виденное мною в моем
детстве. Признаюсь, не без невольного трепета и не отдавая себе отчета в
моем поступке, я приложил глаза к очарованному стеклу. Холодный пот пробежал
у меня по лицу, когда в длинной галерее косморамы я снова увидел тот ряд
комнат, который представлялся мне в детстве; те же украшения, те же колонны,
те же картины, также был праздник; но лица были другие: я узнал многих из
теперешних моих знакомых и наконец в отдаленной комнате - самого себя; я
стоял возле прекрасной женщины и говорил ей самые нежные речи, которые
глухим шепотом отдавались в моем слухе... Я отскочил с ужасом, выбежал из
комнаты на другую половину дома, призвал к себе человека и рас спрашивал его
о разном вздоре только для того, чтоб иметь возле себя какое-нибудь живое
существо. После долгого разговора я заметил, что мой собеседник начинает
дремать; я сжалился над ним и отпустил его; между тем заря уже начала
заниматься; этот вид успокоил мою волнующуюся кровь; я бросился на диван и
заснул, но сном беспокойным; в сновидениях мне беспрестанно являлось то, что
я видел в космораме, которая мне представлялась в образе огромного здания,
где все - колонны, стены, картины, люди - все говорило языком, для меня
непонятным, но который производил во мне ужас и содрогание.
Поутру меня разбудил человек известием, что ко мне пришел старый
знакомый моего дядюшки, доктор Бин. Я велел принять его. Когда он вошел в
комнату, мне показалось, что он совсем не переменился с тех пор, как я его
видел лет двадцать тому назад; тот же синий фрак с бронзовыми фигурными
пуговицами, тот же клок седых волос, которые торчали над его серыми,