Новиков-Прибой Алексей Силыч
Из-за свиньи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Силыч Новиков-Прибой
Из-за свиньи

   После осеннего тепла сразу завернуло холодом. По небу ходили серые тучи, заволакивая вершины севастопольских гор. Северный ветер со свистом и воем гнал уличную пыль. Время шло к зиме.
   Даже свинья экипажного командира, капитана первого ранга Булатова, почувствовала, что сегодня совсем засентябрило, и начала носить в хлев солому, выброшенную матросами из тюфяков. Попалась ей большая связка газет. Бумага оказалась тонкой, мягкой, очень подходящей для подстилки. Самодовольно захрюкав, свинья поволокла ее к себе.
   Держа в руках ведро жирных помоев, подошел матрос татарин Сулиманов, смуглолицый и скуластый. Он был толст, коренаст, не расторопен, на службе находился всего лишь второй год, говорил по-русски плохо, а грамоты совсем не знал. Все занятия Сулиманова по роте сводились лишь к уходу за свиньей да к побегушкам для фельдфебеля Матыгина. Он носил обеды, бегал за чаем, чистил сапоги, стирал белье, убирал постель. Вообще все капризы ближайшего своего начальства исполнял ревностно. За это фельдфебель любил матроса.
   -- Ишь ты, гумага, -- выливая помои в корыто, удивился Сулиманов и, отобрав газеты от огорченной свиньи, добавил:
   -- Хорош для курева.

* * *

   Не успел Сулиманов явиться в роту, как его обступили матросы.
   -- Братцы, посмотрите-ка: наш татарин где-то "Искру" разыскал.
   -- Какой такой искра? -- переспросил Сулиманов, удивленно тараща узкие глаза.
   -- А в руках-то что держишь?
   -- Гумага.
   -- Где это ты достал? -- приставали к татарину.
   -- Какой вам дело, -- буркнул он и повернулся к выходу.
   -- Подожди, князь, дай газету почитать, -- обратился к нему юркий матрос, хорошо знавший толк в нелегальной литературе.
   -- И мне... И мне...
   -- Чего же мнэ жалел?
   Широко улыбаясь, Сулиманов часть газет спрятал в карман, а остальные начал раздавать. Число жаждущих духовной пищи все увеличивалось. Прибежали матросы других рот. Скоро из маленькой кучки выросла большая толпа. Среди нее стоял неудержимый хохот. Поражала смелость Сулиманова: из жалкого, забитого человека он превратился в героя.
   -- Ай да татарин! Ишь какую штуку протяпал.
   -- Да ведь кто! Сам фельдфебельский винтила.
   -- Прямо сказать -- всех удивил.
   А Сулиманов продолжал раздавать газеты, выкрикивая:
   -- Подожди, чэрти! Зачем напирал?
   Кто-то посоветовал продавать газеты за деньги. Сулиманов ухватился за эту мысль:
   -- Давай деньги, давай гроши. А кто не платыл -- ходы мимо, знаком будэшь.
   В замусоленную бескозырку татарина посыпались гривны и пятаки. Скуластое лицо сияло.
   С "Искрой" в руках матросы разбегались по углам и читали украдкой, боязливо озираясь, не идет ли начальство.
   Смелые, свободные слова сразу взбудоражили умы. Один матрос залез на койку. Размахивая газетой и позабыв всякую осторожность, он звал:
   -- Сюда идите! Ко мне, братцы. Про матросов напечатано. Истинный господь, не вру.
   Толпа хлынула к нему.
   -- Яшка! А Яшка! Что ты там, анафема, едалы свои раскрыл?
   -- Про матросов пропечатано, говорю! -- продолжал говорить матрос, обращаясь уже к своему приятелю, который медлил подойти.
   -- Дэнга давай. дэнга тащи! -- не унимался татарин.
   -- Знаешь, друг, что я тебе посоветую, -- обратился матрос к Сулиманову: -- неси-ка скорей эти газеты к экипажному командиру. Кстати он теперь в канцелярии: награду получишь.
   Андреев сказал и сразу позабыл о своей шутке.
   Но расчетливый татарин прикинул, что раз команда платила ему по пяти копеек за номер, то у ж командир и подавно наградит его. Протискавшись кое-как из толпы, он во всю прыть помчался в канцелярию.
   Капитан первого ранга, толстый, оплывший жиром, с круглой, раздувшейся физиономией, в синих очках, сочинял какую-то канцелярскую премудрость. Вспыльчивый и раздражительный, он частенько разносил команду, крича на нее, насколько хватало голоса.
   Немного поодаль стоял фельдфебель Матыгин, плотный мужчина с хмурым, угрястым лицом и густыми нависшими бровями, отчего казался всегда злым. Он вытянулся так, точно кол проглотил...
   -- Так ты говоришь... -- начал было командир и сразу остановился.
   В это время, словно шар, вкатился в канцелярию Сулиманов, запыхавшийся и вспотевший. При виде такой неслыханной дерзости капитан весь вздрогнул и вскочил на ноги.
   -- Ах, ты, татарская морда! Да как ты смел без позволения войти ко мне? -- закричал Булатов грозным голосом.
   -- Так точно: татарин, ваше высокоблагородие, -- мотнув головой и наступая на командира, ответил с развязностью дикаря Сулиманов. Он был глубоко уверен, что попадет в большую милость к своему начальнику.
   -- Гумагу принес! -- добавил он, протягивая газету Булатову.
   -- "Искра", -- прочитал вслух командир. Жирное лицо стало вдруг сине-багровым, на лбу вздулась жила; губы искривились так, как будто он собирался кого-то укусить. Несколько мгновений, не говоря ни слова, Булатов только пыхтел, как грузовой паровоз, да бросал суровые взгляды на татарина и фельдфебеля.
   Затем из горла вырвался странный, низкий рев:
   -- А-а-а... А-а-а...
   Фельдфебель Матыгин, нахмурив брови, не сводил ненавидящих глаз с татарина, устроившего ему такую скверную историю. Но Сулиманов оставался спокоен. Он жаждал получить как можно скорее награду и уйти к себе в роту.
   -- Ты что ж это, крамольником захотел сделаться? -- вымолвил Булатов.
   Булатова точно чем-то ошпарило. Он откинулся назад и растопырил руки.
   -- У-у-у... У-у-у... -- повышая голос, завыл он, словно выводя соло из какой-то дикой оперы. Лицо вытянулось и пошло пятнами. Глаза налились кровью. -- Ар-р-рестовать его... Аррестовать... В карцер крамольника! Сгною в тюрьме!
   Услышав рев начальника, Матыгин схватил татарина за горло и поволок из кабинета.
   На шум выбежали дежурный офицер, адъютант и писаря.
   Наконец-то Сулиманов понял, что его сочли за преступника.
   Упираясь и барахтаясь в руках фельдфебеля, он пробовал оправдаться:
   -- Свинья, ваше благородие! Свинья...
   При этих словах гнев начальника достиг высшего предела. Булатов стучал по столу кулаками, топал ногами и в заключение зарычал пуще прежнего:
   -- Мерзавца... повесить!

* * *

   В темном одиночном карцере Сулиманов промучился всю ночь. Ни на минуту не сомкнулись глаза. На душе было тяжело и тоскливо. Грудь ныла от побоев фельдфебеля. Мысли путались. Ясно, что он совершил какое-то ужасное дело, которое ему, бедному татарину, не простят, а во всем этом виновата командирская свинья. Чувствуя себя оскорбленным, обиженным, поруганным и всеми забытым, матрос горько плакал.
   Когда рассвело, Сулиманов вытащил из кармана газеты, отложенные для куренья, и, подойдя к маленькому окошку в дверях, начал их рассматривать. Непонятные знаки зловеще чернели на белой бумаге. Какое преступление они таят в себе? И разве не такие же газеты он видел в канцелярии или у матросов?
   Вздохнув, он спрятал "Искру" за голенище. Вот освободят из карцера -- тогда он сходит на броненосец "Ростислав" к земляку Ахмету. Тот по части грамотности собаку съел, все растолкует.
   Дверь распахнулась, и Матыгин, ругаясь площадною бранью, снова набросился на матроса.
   Говядину сделаю из твоей татарской образины! -- неистово кричал фельдфебель, работая кулаками. Бил жестоко, с остервенением: по голове, по лицу, -- так редко бьют даже скотину.
   Сулиманов обливался кровью и стонал, но не обмолвился ни одним словом. Часов в одиннадцать утра Сулиманова увели в фельдфебельскую канцелярию под конвоем трех матросов, вооруженных винтовками. По спине Сулиманова забегали мурашки, закружилась голова.
   -- Ты обвиняешься в том, что распространял нелегальную литературу и нанес оскорбление на словах экипажному командиру, -- начал жандармский офицер, развертывая "дело". -- Признаешь ли себя виновным?
   -- Чего изволыл, выше высокоблагородые?
   Офицер повторил вопрос. Молчание.
   --Говори же!
   -- Нэ могу знать, выше благородые.
   -- Ты принадлежишь к социал-демократическому кружку?
   Молчание.
   -- Ну? -- офицер начал нервничать.
   -- Нэ могу знать.
   -- Обыскать его! -- бросил гневно офицер.
   Жандармы ощупали матроса, сняли сапоги и обрадованно показали офицеру несколько номеров "Искры".
   -- Вот оно что, -- усмехнулся жандармский офицер. -- Ишь, притворился дурачком! Шалишь: меня не проведешь. Где достал газеты?
   -- Ваше благородые, свинья его высокоблагородые... -- умоляющим, дрожащим голосом начал татарин.
   -- Молчать! -- перебивая его, загремел жандарм. -- Ругать свое начальство! Ах, ты...
   Дальнейших слов Сулиманов уже не слышал. Лицо помертвело. Перед глазами все потемнело, запрыгало. Как безумный, еле стоя на ногах и обливаясь слезами, Сулиманов твердил:
   -- О, дыявол!.. Жирный свынья!.. Зарежу, ножом зарежу!..
   Опрос был прерван. Через два часа под усиленным конвоем Сулиманова отправили в тюрьму. Из протокола было видно, что обвиняемый, "стремясь к ниспровержению существующего строя, не только распространаял нелегальную литературу, но и грозил во время следствия перейти непосредственно к террористическим действиям, направленным, главынм образом, против капитана первого ранга Булатова".

* * *

   Был зимний вечер. В небольшой убогой комнатке на окраине города сидели рабочий и скуластый, смуглолицый матрос. На столе перед ними стояла недопитая бутылка водки, лежали соленые огурцы и ломти черного хлеба. Оба были под хмельком, особенно матрос. Он говорил без-умолку и страшно горячился. Рабочий же был спокоен и внимательно слушал.
   -- Выходит, значит, что ты два месяца в одиночном просидел?
   -- Да, да, два месяца, -- подтвердил матрос, упорно глядя на своего приятеля. -- И меня жандарм колотыл. О, как больно колотыл! И повэсыть хотэл. Потом с другими два мэсяц сидэл. Все матросы... Политыки. Один мэня любыл, и я его любыл. Андрушка -- хороший парень. Он мне всякую мысль в голову пыхал. Много пыхал. Говорыть не могу. Но все понымал. И сердце мое болэл. шибко болэл. Дыяволы!.. Разбойники! Моя рэзать их будет.
   Матрос колотил себя в грудь кулаком. Челюсти его вздрагивали. Глаза сверкали ненавистью. Каждое слово исходило из глубины оскорбленного сердца.
   -- Довольно! Моя больше нэ хочет, нэ хочет...
   -- Чего не хочет? -- спросил приятель.
   -- Служить моя нэ хочет. Моя на Казань пошла. Гумагу давай мнэ. Гумагу давай мнэ. С печатью. Я полет давал. А он помныть будэт меня, Матыгин. Я платыл ему. Хорошо платыл. У, дыяволы!
   Матрос заскрежетал зубами и резко вскочил со стула.
   -- Тише ты, чорт! -- прикрикнул рабочий. -- Соседей разбудишь. Понять я не могу, что ты лопочешь.
   Матрос тряхнул головой -- не мешай, дескать -- и продолжал:
   -- Теперь я знаю: нэ свинья виноватый, а оны -- злодыи. Оны золото на совесть мэнял. Правду нашу воровал. В гумаге все это сказано. Убыть их всех надо! Тогда нэт богатых, нэт бедных. Все довольный. Так Андрушка говорил... Ах, Андрушка башка имэл. Любыл я его...
   Так рассуждал матрос Сулиманов после освобождения из тюрьмы. Чувство мести к поработителям теснило его грудь и сжигало сердце... Прозревшая душа волновалась, просила выхода, и тем выразительнее были жесты.
   Долго слушал рабочий, много раз пересправшивал. Наконец понял, в чем дело, и решительно обещал:
   -- Хорошо, я тебе помогу бежать. А теперь давай спать.
   В этот зимний вечер патрульные матросы подобрали фельдфебеля Матыгина с проломленной головой. Часа через два он умер.
   Все догадывались, что это дело рук Сулиманова, но татарин исчез навсегда: точно в воду канул.

------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: А. С. Новиков-Прибой. Из-за свиньи. -- М.: Государственное издательство, 1929. -- 16 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru