Новиков-Прибой Алексей Силыч
Бойня

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Алексей Силыч Новиков-Прибой
Бойня

   Несмотря на осень, день был теплый и ясный. Солнце склонялось к закату, погружая косые лучи свои в воды Финского залива. Свежий приморский воздух жадно вдыхался грудью.
   Около ораниенбаумской пристани стоял пассажирский пароход: через несколько минут он должен был отчалить от берега и направиться в Кронштадт. У билетной кассы уже вытянулся ряд спешивших пассажиров. Тут же со своими лотками расположилась торговка, предлагая публике свежий виноград и румяные яблоки. Как водится, кое-где по пристани бродили любопытствующие и провожающие своих знакомых. Присутствовал здесь и неизбежный, вездесущий жандарм; тихо позвякивая шпорами, он степенно прохаживался взад и вперед, прислушиваясь к разговору, и время от времени окидывал публику своим пытливым, подозрительным взором.
   Внезапно раздавшиеся перед самым отходом парохода громкие восклицания привлекли всеобщее внимание. Из города к пристани, спускаясь с горы, направлялась группа матросов. Они вели под руки своего товарища, кричавшего и, по-видимому, вырывавшегося из их рук. Исступленный голос его странно, необычно поражал слух.
   -- Ироды! Что вы сделали со мной? Вы сгубили мою душу! -- неизвестно к кому обращаясь, прокричал он, когда матросы подошли к пристани.
   Среднего роста, широкоплечий, но с худым лицом, искаженным глубоким страданием, этот матрос дико вращал глазами, выражавшими ужас и отчаяние. Руки его были скручены назад и связаны полотенцем. Кусая до крови губы, он рвался из рук и упирался, но его крепко держали четыре человека.
   -- Православные! -- продолжал кричать связанный матрос. -- Я убийца... Я пролил кровь своего брата... Стал хуже Каина...
   Вся публика собралась вокруг, матросов. Каждый спешил узнать, в чем дело.
   -- Боже мой, что это с ним случилось? -- перекрестившись, испуганно спросила одна женщина.
   -- Разойдись, разойдись! Чего столпились? Разве не видите, что сумасшедшего ведут? -- властно пробасил жандарм, расчищая дорогу к трапу.
   Матросы кое-как втащили товарища на пароход и, положив его на палубу, связали ему ноги. Он, ударяясь о палубу головой, напрягал все силы, чтобы подняться, и неистово вопил, -- то кого-то проклиная, то раскаиваясь в каком-то своем преступлении.
   А сопровождавшие стояли возле, с тоской и недоумением поглядывая кругом.
   Сюда же подошел и морской офицер, молодой мичман, выхоленный, с гладко выбритым лицом и тупым подбородком.
   -- Куда вы его отправляете? -- показывая рукой на лежавшего матроса, спросил он у квартирмейстера, назначенного старшим над сопровождавшими.
   -- В госпиталь, ваше бродье, -- ответил тот, приложив руку к фуражке.
   -- Что с ним?
   -- Так что из ума вышел, ваше бродье! Это уж теперь другой. Третьеводни тоже одного отправили. Тот все молчал и вниз глядел. Ровно столбняк на него напал. Тоже можно сказать, что и еще будут полоумные.
   -- Как так? Почему?
   -- Да так уж оно должно быть. Все стрелки на людей стали не похожи. От еды отстали. Почернели. Ничего не говорят, точно языки откусили. А смотрят так страшно, исподлобья. Ажно жутко стало в роте.
   -- Да ты говори толком, что случилось! -- повышая голос, крикнул на него мичман, все еще не понимая матроса.
   -- Я и то говорю, ваше бродье. Подействовало это на них здорово. Недели полторы назад это было: матросов они расстреливали.
   Офицер вдруг вздрогнул и смутился. Не сказав больше ни слова, он круто повернулся и торопливо зашагал к каютам первого класса.
   Между тем "умалишенный", обводя глазами толпившихся около него людей, не переставая кричал:
   -- За что я в них стрелял? За что убивал?.. А потом штыком... "Я ведь жив", -- говорит, а я его штыком... прямо в живот. Ротный мне велел... Пропащая душа моя... Убейте меня!
   Матросы, не зная, что им делать дальше, застенчиво переглядывались и неуклюже топтались на месте. Лица их были хмуры и бледны. По-видимому, они чувствовали себя неловко.
   -- Вот оно, братцы, что значит убийство-то, -- задумчиво заговорил один из них и робко взглянул на квартирмейстера.
   -- Ну, неча зря болтать! -- прервал его тот. -- Знаешь, что за это ноне бывает?
   В это время пароход гулко заревел и, шумно захлопав колесами по воде, начал отваливать от берега. Еще минута, и он уже был в ходу.
   Оставшиеся на берегу люди еще долго с недоумением смотрели на удалявшийся пароход, который, бурля и волнуя сверкающую гладь воды, все больше и больше увеличивал ход.
   
   То, что так угнетающе подействовало на стрелковую роту, произошло в Кронштадте на форте номер шесть в 1906 году.
   Было еще темно. Кронштадт, погруженный в предрассветный сумрак, казался сплошной уродливой массой черных неровных возвышенностей, и только сверкавшие кое-где огоньки свидетельствовали о том, что это город. Здания крепости, немые свидетели того, что должно было здесь совершиться, зловеще поднимались ввысь -- холодные, угрюмо-тоскливые... Из амбразур казематов сурово выглядывали пушки, зияя своими черными жерлами. Дул резкий, порывистый ветер. По небу ползли тяжелые, свинцовые тучи, скрывая собой уже начавшие меркнуть звезды. Море глухо шумело. По временам большие волны со страшной силой набегали на каменные глыбы крепости и, разбившись в мелкие брызги, с жалобным стоном убегали обратно слабыми струйками. Безнадежностью и унынием веяло от всей этой картины...
   На месте, назначенном для исполнения приговора "суда скорого, правого, милостивого", были уже вкопаны два столба в двадцати саженях друг от друга, а между ними протянута толстая веревка на высоте половины человеческого роста от земли. Сюда еще за полтора часа до казни привели девятнадцать приговоренных к смерти матросов.
   Одни растерянно, удрученные горем, другие с гордо поднятыми головами и смелою, уверенною поступью подошли к роковому месту. Озирались вокруг, ища, вероятно, близких сердцу людей. Но напрасны были их поиски. Здесь стояли лишь чужие, вооруженные винтовками люди, которые, вытянувшись в струнку и неподвижно застыв, были похожи на бездушные изваяния. И все кругом: мутное небо, море, подавленное густой серой мглой, угрюмые силуэты крепостных твердынь, черневшие во мраке, темная неподвижная громада людей, замершая в зловещем ожидании, слабое мерцание фонарей, дрожавшее на стали ружей, -- все это было так согласно, все сливалось в одно ощущение ужаса и смертельной тоски. Но осужденные, казалось, спокойно и твердо ждали того, что было неотвратимо...
   Их подвели к канату и поставили в один ряд. Перед ними выстроилась рота матросов стрелковой команды. Состоя из самых отсталых и забитых благодаря "особому обучению" людей, она, несомненно, лучше других могла выполнить предназначенную ей роль убийц. Их нарочно для этой цели привезли из Ораниенбаума. Но "на всякий случай" за стрелками-матросами, чтобы они не отказались расстреливать своих товарищей, была поставлена рота гвардейских егерей, за ней в той же позиции рота Енисейского полка, а позади всех пулеметы.
   Долго, мучительно долго тянулось время, пока победители приготовлялись к кровавой расправе. Те, от кого зависела развязка, казалось, наслаждались медленной мукой приговоренных к смерти людей.
   Осужденные были одеты по-летнему, и холодный осенний ветер пронизывал их до костей. Между ними поднялся ропот.
   -- Долго ли вы будете нас так мучить? -- слышались голоса, дрожавшие злобой и негодованием.
   -- Прикончите нас скорее!..
   Но благородные исполнители кровавого правосудия, во главе которых находился командир N-ского пехотного полка, как будто ничего не слыша и не замечая, равнодушно отдавали распоряжения. Они не торопились.
   Между тем на дворе уже забрезжил утренний рассвет, разгоняя сумрак ночи.
   Наконец приступили к чтению смертного приговора. Но едва раздались первые слова, как, заглушая их, вдруг поднялся и задрожал густыми стройными звуками печальный и величественный мотив. Это пели осужденные:
   
   Мы жертвою пали в борьбе роковой,
   Любви беззаветной к народу.
   
   Стрелки, услышав это и выйдя из оцепенения, внезапно всколыхнулись, точно по сердцу каждого из них чем-то больно резнуло. Мрачные лица их судорожно смотрели на тех, кого они через некоторое время, исполняя волю душителей свободы, должны будут уничтожить.
   А обреченные, изливая в этой песне всю скорбь и муку, продолжали петь:
   
   Мы отдали все, что могли за него, --
   И жизнь свою, честь и свободу...
   
   Скорбные звуки лились плавно и печально. По временам голоса поющих сливались в один грозно рыдающий напев, который несся над необъятной морской ширью куда-то вдаль, точно его подхватывал ветер. Казалось, что это вырвалась из тяжелых оков мятущаяся человеческая душа и горестно зарыдала, жалуясь кому-то на несправедливости, которые творятся на земле.
   Приговор так и не был прочтен: начальство заметило, что настроение стрелков-матросов и остальных солдат становится все тревожнее, и поторопилось покончить с обреченными.
   К ним подошел священник, но, за исключением двух человек, все решительно отказались от его услуг.
   -- Лучше, батя, обратитесь с наставлением к тем, которые залили кровью всю нашу страну, -- посоветовал один из осужденных.
   Тогда их начали привязывать к канату и надевать им на головы небольшие мешки. Это дело приказали выполнить десяти кочегарам, присланным сюда из 19-го флотского экипажа специально для погребения казненных. В просьбе осужденных оставить глаза открытыми было отказано.
   -- Не могу-с. Это было бы против закона, -- заявил командир полка.
   -- Да разве этих скорпионов можно о чем-либо просить?! -- произнес кто-то из осужденных.
   -- Молчать, подлец! -- заревел командир.
   -- Чего молчать? -- продолжал тот же голос. -- Ведь все равно две жизни не отнимешь, стерва Николаевская!
   -- Мерзавец! -- процедил сквозь зубы командир полка и, сжимая кулаки, злобно набросился на кочегаров: -- Долго ли вы будете с этими негодяями возиться? Хотите, чтобы и вас я поставил рядом с ними?
   Кочегары заторопились. На лицах их видна была растерянность, руки дрожали.
   -- Боритесь, товарищи, до конца, пока не уничтожите всех народных злодеев, -- говорили одни из осужденных.
   -- Выручайте наш бедный, замученный народ, -- прибавляли другие.
   На крайнем левом фланге под крики командира полка разыгралась потрясающая сцена: кочегарный унтер-офицер узнал в осужденном, которого он собирался привязать к канату, своего земляка-односельчанина.
   -- О, господи, да что же это такое?.. Свиделись-то где... Да как же это?.. -- бормотал унтер взволнованно.
   -- Воронов! Дорогой мой! -- тихо произнес тот, обращаясь к кочегару. -- Передай обо мне всем моим родным. Скажи им, что я умер за правду, за справедливость. Поцелуй за меня моего сынишку. Мой завет ему таков: пусть он будет таким же, каким был его отец...
   -- Все, брат, передам, -- захлебываясь слезами, успел ответить Воронов и, едва держась на ногах, отошел в сторону.
   Привязывание было кончено.
   -- Па-а-альба ротой! -- по знаку командира полка скомандовал офицер сдавленным голосом.
   Стрелки, колебля фронт, засуетились. Неровно, торопливо загремели затворы. Послышался отвратительный лязг железа. Конец приближался...
   -- Долой тиранов! Да здравствует свобода! -- вдруг очень громко и отчетливо произнес один из расстреливаемых.
   Этот дерзновенный крик, вырвавшийся из груди матроса, воодушевил остальных.
   -- Ура! Ура! -- дружно подхватили другие, внезапно охваченные чувством предсмертного воодушевления, и в их голосах слышалось что-то мощное и грозное, чувствовалась несокрушимая, пламенная вера в то, что начатое ими дело не погибнет и что их смерть найдет отклик в сердцах стомиллионного народа, что он в гневе своем, как ураган, низвергнет в прах своих врагов...
   -- Рро-о-ота! -- продолжал офицер команду.
   Приподнялась, но тотчас же заколыхалась неровная линия штыков. Волнение стрелков, дошедшее до высшего напряжения, мешало им целиться. Многие из них дрожали. Другие зажмурились, чтобы не видеть, как их жертвы, пронзенные пулями, рухнут на землю.
   -- Ну, стрелки, если вы не сумели быть борцами за правду, то будьте хоть хорошими палачами! -- крикнул один из тех, на кого уже были направлены дула винтовок. -- Цельтесь вернее! Стреляйте прямо в грудь...
   -- Пли!
   Раздались неровные, беспорядочные выстрелы. Залп оказался недружным, "сорванным".
   Произошло нечто невообразимое. Два или три человека были убиты наповал, некоторые только ранены в живот, грудь, ноги, другие же остались невредимыми. Но первые, падая и натягивая книзу канат, увлекли за собой и остальных.
   На земле образовалась барахтающаяся и извивающаяся куча человеческих тел. Легко раненные, обливаясь кровью, подпрыгивали, вертелись вокруг каната, делая конвульсивные движения. Те, кого не коснулись пули, в ужасе рвались в стороны, но тщетно, так как были туго привязаны. Они вскакивали на ноги, спотыкались и падали снова. Слышались стоны, проклятия, дикие вопли.
   Стрелкам было выдано по два патрона. Офицер, командовавший ротой, приказал выпустить по второй, и последней, пуле. Но стрелки, растерявшись, целились плохо, стреляли наугад. Да и трудно было попасть в эти корчившиеся и бьющиеся тела. Душу раздирающие крики оставшихся в живых, стоны и ругательства смешались в страшный хор нечеловеческих звуков.
   -- Изверги! Живодеры! Будьте прокляты! -- выделился чей-то хриплый голос.
   -- Боже! Где же твоя справедливость?! -- в отчаянии прокричал кто-то.
   Снова выдали стрелкам патроны, и снова они зарядили винтовки. Началась трескотня ружейных выстрелов, длившаяся несколько минут. Теперь уже палили без всякой команды и с близкого расстояния.
   Но те, над кем производилась эта зверская расправа, не умирали, точно они были неуязвимыми. Они не переставали метаться, опрокидываться и корчиться в судорогах. Многие из них принимали мучительно-неестественные позы, то свивались в кольцо, то топтались на одном месте на четвереньках, то, повалившись на спину, нелепо двигали в воздухе ногами. Живые, дергая канат, подбрасывали мертвых, производя на окружающих такое впечатление, что из расстреливаемых никто еще не убит.
   Тогда было приказано докончить их "врукопашную". Одни из стрелков, словно раздражаясь упорством осужденных, как бы сопротивлявшихся даже их пулям, доходили до неистовства. Проснулись звериные чувства, разыгрались кровожадные страсти. Свирепствуя, они с невероятной бессердечностью наносили удары уже полумертвым матросам, срывая у некоторых мешки с голов и уродуя им лица. Другие, в ужасе от совершенного дела, набрасывались на осужденных с не меньшим ожесточением, стремясь окончить, прекратить этот кошмарный сон наяву. Добить, уничтожить, приколоть, но скорее, скорее, чтобы не заставили еще раз... и поднимались приклады, и разбивались черепа, и вонзались штыки. Били даже и тех, кто давно уже был мертв. Над людьми здесь проделывали то, что невозможно увидеть ни на одной скотобойне.
   Остальные солдаты безмолвно смотрели на это страшное зрелище. Никто из них не ринулся на защиту своих товарищей; ни у кого не хватило даже смелости крикнуть, громкое обличительное слово этой шайке "законных" разбойников, хотя большинство солдат смотрело на все это с глубоким омерзением.
   Наконец тела казненных перестали корчиться. Замерли крики, смолкли и стоны. Приступили было к погребению, как вдруг из неподвижных трупов, застывших в вечном и таинственном сне, привстает одна окровавленная фигура и слабым, дрожащим голосом произносит:
   -- Братцы!.. Да как же я-то... Я ведь жив...
   По приказанию ротного один стрелок ударом штыка в живот прикончил и этого.
   Казненных стали складывать в большие мешки, которые должны были заменить собою гробы. Но мешков "оказалось" только десять штук. Лишь с трудом удалось втиснуть в них девятнадцать изувеченных трупов.
   Когда все было готово, мешки погрузили на пароход и отвезли за Толбухин маяк. Там, привязав к ним железные грузы, выбросили их за борт.
   Волны расступились и скрыли в своих холодных и мрачных глубинах тела жертв необузданного произвола.

Примечания

   Рассказ был написан в последние месяцы 1906 года в Петербурге. Впервые опубликован в сборнике "Морских рассказов", выпущенном Книгоиздательством писателей вМоскве в 1917 году. Для второго издания этого же сборника (1923) А. С. Новиков-Прибой произвел дополнительную проверку фактов, легших в основу произведения, и внес ряд исправлений.

------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: А. С. Новиков-Прибой. Собрание сочинений в 5 томах. -- М.: Правда, 1963. -- Т. I. -- С. 57--65.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru