Новиков Николай Иванович
О воспитании и наставлении детей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Прибавление к Московским Ведомостям

  

ПРИБАВЛЕНИЕ К МОСКОВСКИМ ВЕДОМОСТЯМ 1783-1784

  
   Новиков Н. И. Избранное
   М.: Правда, 1983.
  

ВВЕДЕНИЕ

  
   Кто несколько только размышлял о влиянии человеческих распоряжений в благополучие человеческое, особенно ж о влиянии воспитания во всю прочую жизнь человека, тот признается, что воспитание детей как для государства, так и для каждой особенной фамилии весьма важно. С самыми лучшими законами, с самою религиею, при самом цветущем состоянии наук и художеств государство имело бы весьма худых членов, если б правительство пренебрегло сей единый предмет, на котором утверждается все в каждом государстве. Самое изрядное учреждение правосудия не делает служителей оного совестными, а судей неподкупимыми; самая религия не может воспрепятствовать, чтоб недостойные служители не делали ее иногда покровом гнуснейших пороков и не злоупотребляли к споспешествованию вредных намерений; изящнейшие законы благочиния мало могут действовать, если честность, искренность, любовь к порядку, умеренность и подлинная любовь к отечеству суть чуждые гражданам добродетели. Все зависит от того, чтоб всякий образован был к добродетелям состояния своего и звания. Но когда должно, когда может предприято быть сие образование, если не в том возрасте, в котором душа отверзта всякому впечатлению и, нерешима будучи между добродетелию и пороком, столь же удобно исполняется благородными чувствованиями, приобыкает к справедливым правилам и утверждается в добродетельных способностях, как и предается механизму чувственных похотей, огню страстей и заразе обманчивых примеров и принимает несчастную способность к дурачеству и к пороку? И так процветение государства, благополучие народа зависит неотменно от доброты нравов, а доброта нравов неотменно от воспитания. Законодательство, религия, благочиние, науки и художества хотя и могут сделаны быть споспешествовательными средствами и защитами нравов, однако если нравы уже повреждены, то и оные престают быть благодетельны; стремительная река развращения разрывает сии защиты, обессиливает законы, обезображивает религию, прекращает успех всякой полезной науки и делает художества рабами глупости и роскоши. Единое воспитание есть подлинный творец добрых нравов; чрез него вкус добродетели, привычка к порядку, чувствование изрядного, чрез него отечественный дух, благородная (на истине и знании основанная) народная гордость, презрение слабости и всего прикрашенного и маловажного, любовь к простоте и к натуре со всеми другими человекодружественными, общественными и гражданскими добродетелями должны овладеть сердцами граждан; чрез него мужчины и женщины должны образованы быть сходственно с их полом, а всякий особенный класс государства тем, чем быть ему надлежит. Все прочее сделается удобным, когда воспитание достигнет возможной степени своего совершенства; законы успевают тогда сами собою; религия, в величестве своем исполненна простоты, пребывает тем, чем вечно бы ей быть надлежало, то есть душою всякой добродетели и твердым успокоительным предметом духа; науки делаются неисчерпаемыми источниками действительных выгод для государства; художества украшают жизнь, дают благородство чувствию, становятся ободрительными средствами добродетели; всякий отдел граждан пребывает верен своему определению; и всеобщее трудолюбие, подкрепляемое умеренностию и добрым домостроительством, доставляет и самому многочисленному народу безопасность от недостатка и довольствие своим состоянием.
   Толико важно воспитание юношества для государства и для всеобщего отца великого сего семейства, то есть для правителя. Великая монархиня наша, зная сие, с самого начала достославного своего правления неутомимое прилагает попечение о распространении в империи своей доброго воспитания. А сие премудрое матернее попечение не обязывает ли каждого из подданных ее отца фамилии стараться споспешествовать в своем семействе великому благодетельному ее намерению; а особливо, когда всякий отец побуждаем к тому должностию и собственною выгодою. Ибо поистине воспитание детей весьма важно не только для государства и правителя, но и для всякой особенной фамилии, для всякого отца и для всякой матери. Хотя бы находились родители, могущие толико ослепиться в округе своих должностей, чтобы спокойно могли сносить мысль, что они пустят в свет злодея или глупца, либо, худо воспитавши дочь, сделают несчастливым брак и подадут случай к целым поколениям худых и потому несчастных людей: то по крайней мере должна бы ужасна им быть та мысль, что самые сии пренебреженные в воспитании дети накажут их за их беспечность и, вместо того чтоб быть утехою и радостию старости их, будут рушителями их покоя и удовольствия. Всякий друг человечества пожелает, чтоб ни одна фамилия не узнала себя в сем образе; но всякий внимательный наблюдатель находит, что, к сожалению! еще немало родителей сему подвержены. Коль многие из тех самых, которым бог даровал все, в чем человеки поставляют обыкновенно свое блаженство, потому только несчастливы в своей старости, что от детей нажили себе вместо радости печаль, что развращенность сына приводит фамилию в замешательство либо и совсем погубляет, что глупости дочери подвергают ее публичному презрению. И не сугубо ли огорчительно должно быть сие оскорбление таковым родителям, когда они в часы размышления (которые непременно бывают и при самом легкомысленном, самом рассеянном образе жизни) находят, что они сами беспечным воспитанием положили основание к сим порокам или глупостям, что они сами соплели бич, наказающий их теперь за их беспечность.
   Но может быть, не беспечность или небрежение причиною тому, что между вступающим в свет юношеством нередко бывают худые люди и негодные граждане; может быть, недостает еще надлежащего распоряжения познаний, нужных для домашнего воспитания; может быть, некоторые предрассудки и худые обычаи не допускают сих познаний распространиться. Ибо, действительно, не можно сказать о нации нашей, чтоб родители не старались о воспитании своих детей. Трудно сыскать фамилию, которая бы, не имея довольно иждивения на приватное воспитание, не отдавала детей своих в училище; а многие находятся такие, которые с великим иждивением содержат для детей своих гофмейстеров, гофмейстерин, учителей языков, танцованья и рисованья. И так, конечно, есть нечто, противящееся сим добрым и похвальным попечениям родителей и делающее оные по крайней мере бесполезными великому предмету воспитания. Может быть, при многих распоряжениях и великом иждивении на воспитание детей и при самом непрерывном и многоразличном наставлении оных пропущается истинное образование разума и сердца. Справедлива ли сия наша догадка или нет, то оставляем на рассуждение почтенным нашим читателям. Можно, державши при детях с малолетства их гофмейстеров и гофмейстерин, воспитать их худо, можно, употребивши многие тысячи на их воспитание, не сделать, однако, ничего к истинному их благу: а именно, когда все сии распоряжения употребляются на то, чтоб сообщить им некоторые знания и способности, которыми бы могли они блистать в свете; а первое, великое, толь много в себе заключающее дело воспитания, то есть образование сердца, пренебрегается; когда вместо того, чтоб приучать разум их к правильному размышлению и вести к познанию истины и добра, наполняют головы их ветром, и вместо того, чтоб очистить волю их и направить склонности к добру, благородству и величеству, делают сердце их чувствительным только к малостям или совсем к глупости и пороку. Без сомнения, трудно будет доказать некоторым родителям возможность сего в таких фамилиях, в которых дети имеют гофмейстеров и гофмейстерин; но сию-то самую доверенность к своим распоряжениям, сие-то самое неосновательное успокоение, воображая себе, что они для воспитания детей своих сделали уже все, давши им гофмейстеров и гофмейстерин, сие-то, во-первых, и должно им откинуть; впрочем же, может быть, круг собственных их знакомств представит им говорящие доказательства помянутого. Между тем истинно то, что воспитание есть весьма запутанное, трудное дело, в котором весьма удобно и различно можно что-нибудь упустить и в котором, однако, всякое упущение причиняет вечный вред, если не будет примечено и поправлено заблаговременно. Оно есть особенная тонкая наука, предполагающая себе многие знания и в исполнении требующая много наблюдательного духа, внимания и просвещенного практического рассудка. И так никто не рождается с нею; и не постигают ее также в течение жизни, подобной жизни какого-либо растения или бабочки; но должно научаться ей из благовыбранного чтения, из опыта и размышления. Посему неудивительно, что сия наука (она называется педагогикою) еще мало известна; неудивительно и то, что она особенно неизвестна тому классу людей, которым здесь обыкновенно поручается приватное воспитание, и, может быть, иногда по недостатку лучших и должно быть поручаемо; но неудивительно ж и то, что воспитание во многих домах еще худо.
   Сии рассуждения и печальный опыт того, что книги мало еще читаются, что всегда еще ложная бережливость, нерачительное расположение времени, излишняя склонность к увеселениям или что бы то ни было препятствуют успехам вкуса в чтении и в полезных знаниях; сии рассуждения и опыт привели нас к намерению сделать чрез публичные "Ведомости" известными те правила и положения воспитания, без знания и исполнения которых все распоряжения и все издержки по большей части бесплодны. Мы будем при сем справляться с лучшими сочинениями иностранных {Одно из преимущественных сих сочинений, а именно: англичанина Локка рассуждения о воспитании, давно уже переведено на российский язык; но многие ли его читают?} и порадуемся, если возможем споспешествовать на сем пути просвещению и возбудить всеобщее постоянное желание к сему великому важному делу.
  

О ВСЕОБЩЕЙ И ПОСЛЕДНЕЙ ЦЕЛИ ВОСПИТАНИЯ И О ЧАСТЯХ ЕГО

  
   Всякое человеческое дело, требующее в исполнении распорядков и времени, тем лучше удается и почти тогда только и бывает хорошо исполнено, когда сначала представить себе ясно его предмет и после в исполнении никогда не будешь упускать оный из вида. Тогда только бываем мы в состоянии рассуждать правильно о всяком шаге, поступленном в сем деле, испытывать всякое представляющееся нам средство, познавать и отвращать всякое препятствие Последуем сему всеобщему правилу благоразумия и в толь важном деле воспитания! Итак, исследуем здесь сперва: какой есть подлинный, истинный и последний предмет воспитания? Сие исследование послужит нам купно ответом на вопрос: какое воспитание действительно всех лучше? Также проложит оно нам путь к познанию всех главных оного частей. Может быть, при сем исследовании окажется и то, для чего честные и рачительные родители столь редко достигают цели в воспитании детей своих; может быть, откроется, что сие происходит от того только, что они не знали главного о предмете воспитания и, почитая некоторые посторонние предметы и средства за главную цель, посвящали оным все свое попечение.
   В предыдущем отделении видели мы, что обязанность родителей воспитывать детей своих как возможно лучше основывается на должностях их детям, государству и самим себе. Из сего следует, что достижение подлинной главной цели воспитания должно заключать в себе купно исполнение должностей. А как, наконец, все должности родителей детям состоят в том, чтоб сколько возможно споспешествовать благополучию детей; должность же государству в отношении к детям их есть та, чтоб в оных доставить ему полезных граждан, то явствует, что благополучие детей и польза их государству составляют существенные части предмета воспитания.
   Принявши сии правила и рассматривая по оным разные особенные намерения, случающиеся при воспитании детей, увидим, что все сии особенные намерения никак не могут быть главным воспитания предметом и что сей, напротив того, не в чем ином состоит, как в образовании детей благополучными людьми и полезными гражданами. Если б, например, какой-нибудь отец захотел стараться сделать сына своего только ученым; или если б другой захотел образовать его светским человеком или воспитать искусного художника либо купца, то все сии отцы сделали бы, может быть, для намерения своего весьма много, но не споспешествовали бы нисколько истинному благу детей своих; ибо со всеми сими качествами можно быть худым и потому несчастливым человеком. Они, конечно, дали бы детям своим некоторое воспитание; но совсем не исполнили бы должностей своих оным и самой должности государству не совершенное сделали бы чрез то удовлетворение, ибо худой человек всегда бывает и худой гражданин.
   Итак, все сии и подобные особенные намерения, или образования к известному состоянию, никоим образом не составляют главного предмета воспитания. Никакой отец не может хвалиться исполнением должности воспитателя, достигнувши с детьми своими до цели того или другого из сих намерений или нескольких вкупе. Они суть посторонние предметы, которые, яко средства к главному предмету, могут быть хороши и похвальны по свойству обстоятельств {Мы говорим: по свойству обстоятельств; ибо не всегда, не во всех обстоятельствах бывают сии особенные намерения хороши и похвальны. Напр., не только не хорошо и не похвально, но и весьма глупо было бы, если б отец, имеющий сына с природы глупого, захотел его сделать ученым человеком; или если б другой захотел воспитать художником либо виртуозом сына, призываемого породою и богатством к политическим делам и в большой свет; или если б иной намерился образовать сына, светским человеком, несходственно ни с породою, ни с имуществом своим. Тогда только сии особенные намерения хороши и похвальны, когда соразмерны обстоятельствам родителей и детей; ибо тогда бывают они не только весьма пристойными, но и нужными средствами к споспешествованию главному предмету воспитания, как то вскоре мы покажем.}; но главный предмет воспитания, как мы уже сказали, есть тот, чтоб образовать детей счастливыми людьми и полезными гражданами. Все иные определения, будучи слишком несовершенны, не могут даны быть столь пространному воспитанию; сие только одно заключает в себе его во всей обширности. Теперь поступим далее в нашем исследовании.
   Мы думаем, что продолженным доселе разысканием и определением истинного главного предмета воспитания означили мы родителям цель, по которой могут они узнать прямой путь в воспитании. Сей цели не должны они, как выше упомянуто, никогда упускать из вида, если не хотят совратиться на разные распутия, и должны достигнуть ее, если хотят приобрести ту великую заслугу, чтоб воспитать детей своих самолучшим образом. Но только истолкованием сего всеобщего и главного правила воспитания можем мы приближить к ним ту довольно отдаленную цель, то есть проводить их по сему мрачному пути. Сие самое истолкование также подтвердит паки справедливость оного всеобщего и главного правила, ибо откроется, что можно из него вывести все главные части воспитания.
   Дети наши должны образованы быть счастливыми людьми и полезнйгми гражданами. При сем опыт и человеческая натура напоминают нам, что здоровье и крепкое сложение тела весьма споспешествуют нашему удовольствию и что в молодости лежит основание как здравия и крепости, так слабости и болезней тела. И так оказывается теперь первая главная часть воспитания, то есть попечение о теле, или должность родителей стараться о том, чтоб дети их имели здоровое и крепкое сложение тела. Сию часть воспитания называют ученые физическим воспитанием; а первая есть она потому, что образование тела и тогда уже нужно, когда иное образование не имеет еще места.
   Никакой человек не может быть ни довольным и счастливым, ни добрым гражданином, если сердце его волнуется беспорядочными пожеланиями, доводящими его либо до пороков, либо до дурачеств; если благополучие ближнего возбуждает в нем зависть, или корыстолюбие заставляет его домогаться чужого имения, или сладострастие обессиливает его тело, или честолюбие и ненависть лишают его душевного покоя, без которого не можно никакого иметь удовольствия, или, наконец, если сердце его столь скудно чувствованиями религии, что помышление о смерти ввергает его в уныние без всякой надежды; а все сие зависит от образования сердца в юношестве. Из сего следует вторая, главная часть воспитания, имеющая предметом образование сердца и называемая учеными нравственным воспитанием.
   По свойству всякого гражданского класса, к которому человек принадлежит, для пользы государству и для собственного его удовольствия нужно, чтоб он имел большую или меньшую меру познаний, высший или низший степень просвещения; некоторые гражданские классы требуют даже определенной меры познаний в науках; просвещение разума вообще споспешествует высокому степени человеческого благополучия, и, наконец, всякий человек тем полезнее бывает государству, чем просвещеннее его разум. Из сего происходит третия главная часть воспитания, имеющая предметом просвещение или образование разума.
   Итак, имеет воспитание три главные части: воспитание физическое, касающееся до одного тела; нравственное, имеющее предметом образование сердца, то есть образование и управление натурального чувствования и воли детей; и разумное воспитание, занимающееся просвещением или образованием разума. Все сии три части вывели мы из правила, положенного всеобщим и последним предметом воспитания, то есть:
   "Воспитывай детей твоих счастливыми и полезными гражданами".
   Каждая из сих трех частей имеет особенные свои правила, положения и действия, без которых не может она хорошо быть исполнена и которые впоследствии предложим мы по принятому здесь разделению.
   Может быть, нечто из того покажется некоторым из читателей наших странно или совсем смешно, так, как теперь то, что мы образование тела причисляем к науке воспитательной; потому что бывают родители, воображающие себе, что к телесному воспитанию ничто более не нужно, как только хорошо кормить детей. Неприятно, может статься, иным родителям будет и то, что мы, по свойству самой материи, откровенно представляя доброе и похвальное при воспитании или вредное и хулы достойное, упомянем о таких злоупотреблениях, которым и они причастны. Однако предмет наш не есть тот, чтоб сокращать время нашим читателям или усыплять их во вредных предрассудках; но с искренним и чистосердечным намерением стараемся мы сделать известною общеполезную и нужную истину. Посему не можем мы заботиться о всем том и должны еще по совести избегать рачительно всего, могущего споспешествовать сну греховному, столь вредному во всяком пункте нравоучения.
   Теперь, при конце первого отделения, повторим вкратце сказанное нами досель. В самом начале видели мы, что воспитание детей весьма важно как для государства, так и для всякой особенной фамилии; видели, что родители троякую имеют обязанность воспитывать детей самым лучшим образом; притом представили как благодетельные следствия доброго воспитания, так и печальные следствия воспитания пренебреженного. Доказавши таким образом необходимость самого лучшего воспитания детей, старались узнать сперва вообще сие самолучшее воспитание. На сей конец старались сыскать то, какое последнее или главное намерение должны иметь родители при воспитании, или, другими словами сказать, какой есть всеобщий и последний предмет воспитания. Сие исследование сперва показало нам, что все особенные намерения, обыкновенно при воспитании бывающие и за главное дело почитаемые, не суть главное дело или главный предмет оного. Оно показало нам, что сии суть посторонние дела, которые по обстоятельствам хотя и могут быть добрыми и похвальными, но как исполнение их не исчерпает еще родительской при воспитании должности, то не суть они главный предмет и, яко посторонние предметы, тогда только могут быть действительно хороши и похвальны, когда употребляются пристойно, то есть сходственно с обстоятельствами родителей и детей, и служат посредством ко главному предмету. Потом открылось нам из сего исследования, что последний главный предмет воспитания есть тот, чтоб "образовать детей своих счастливыми людьми и полезными гражданами". Сие положение признали мы всеобщим главным предметом воспитания и, рассуждая о воспитании как о науке, всеобщим и первым в оном правилом. О справедливости сего положения уверились мы, нашедши при исследовании его то, что оно исчерпает всю родительскую при воспитании детей должность и заключает в себе все главные части воспитания. Сих главных частей нашли мы три (физическое, нравственное и разумное воспитание) и узнали главное содержание каждой из них, или предмет их, и связь его с главным предметом. Чрез сие стала известна обширность воспитания в первоначертании; причем также увидели мы, что сии три главные части воспитания и между собою столь же близкую имеют связь, сколь натурально проистекают они из помянутого главного предмета, или из первоначального положения.
   Итак, из сказанного нами до сих пор не более сего только узнали мы о воспитании! В самом деле, это не много, а в сравнении с целым еще и мало. Взявши все вместе, не более еще узнали мы, как только необходимость, главный предмет и обширность воспитания: не знаем еще ничего о подлинном произвождении оного; ничего о том, чему вместе и особенно быть или чего избегать надлежит. Итак, бесспорно стоим мы еще только при входе. Но либо мы весьма обманываемся, либо всеобщие понятия, которые написали мы здесь наперед в порядке их и связи для проложения себе пути, могут большей части читателей наших быть весьма полезными. Они могут, по мнению нашему, не только объяснить и исправить вообще понятия о важном сем деле, но и довольно ясно показать единый путь, ведущий к цели. Они могут показать, что несправедливо делают все те родители, которые либо стараются образовать один только разум детей своих и пренебрегают столь нужное образование сердца; либо при образовании разума не рассуждают совсем о будущем вероятном определении детей; либо по нерачению или по худым обыкновениям при физическом воспитании воспитывают их нездоровыми; или, наконец, столь неискусно поступают при воспитании, что пренебрегают все существенное оного, а стараются, напротив того, вперить в детей своих только такие познания и способности, которые, падая более всех прочих в глаза, ласкают собственной их суетности, но разум и сердце детей если сами собою не портят, то по крайней мере оставляют без всякого образования. В прочем могут сии всеобщие понятия истребить то заблуждение, будто можно хорошо воспитать детей своих и без знаний, без размышления и без многого попечения. Они сделают, напротив того, понятным то, что для сего дела, столь много объемлющего, столь многоразличных требующего действий и столько лет продолжающегося, нужны не только некоторые знания, но и многое внимание, многое размышление и многая осторожность, если надобно исполнить его хорошо. Наконец, могут предположенные здесь всеобщие рассуждения, а особливо разделения воспитания на три главные его части быть руководством, по которому можем мы удобнее расположить особенные правила оного, а читателям нашим удобнее будет найти их.
   Но не можем еще мы последовать сему руководству, видя на пути нашем различные другие камни преткновения, вообще препятствующие воспитанию, так, как и помянутое неведение о важности, предмете и обширности доброго воспитания. Итак, потребно нам постараться отвратить в особливом отделении сии препятствия, прежде нежели приступим к собственному изъяснению особливых частей воспитания.
  

О НЕКОТОРЫХ ГЛАВНЫХ ПРЕПЯТСТВИЯХ ДОБРОМУ ВОСПИТАНИЮ

  
   Бывают при воспитании предметы, не составляющие самого воспитания, но принадлежащие только к распорядкам оного, однако имеющие превеликое влияние в образовании детей, так, что становятся они действительными вспомогательными средствами или препятствиями, доброму воспитанию, по доброму или худому их расположению. Некоторые из них таковы, что влияние их в образование детей всякому видно или видно быть должно; другие ж, напротив того, кажутся столь отдаленными от существенности воспитания, что немногие усматривают связь их с оною или влияние их в образовании детей; однако ж, несмотря на то, бывает оно велико и не подвержено сомнению.
   Мы думаем, что по многим причинам полезно будет собрать все сии предметы в особенном отделении и поставить здесь наперед то, что имеем мы о том сказать, яко нужные предварительные познания о некоторых главных препятствиях воспитанию, хотя и могли бы мы о них говорить порознь при каждой главной части воспитания.
   Вообще принадлежат сюда: 1) род жизни родителей, 2) внутреннее учреждение домостроительства, 3) поступки родительские с гофмейстерами и гофмейстеринами и, наконец, 4) выбор сих самых особ.
   Итак, будем мы в настоящем отделении говорить о сих предметах и о связи их с воспитанием. Мы еще предварительно повторяем о них вообще, что все они вместе и порознь по доброму или худому обстоятельству их бывают вспомогательными средствами или препятствиями воспитанию.
   Во-первых: род жизни родителей тогда бывает препятствием воспитанию, когда они либо преданы каким-нибудь грубым порокам, либо живут столь рассеянно и легкомысленно, что не имеют времени на полезное и образовательное с детьми своими обхождение. Ничто не действует в младых душах детских сильнее всеобщей власти примера, а между всеми другими примерами ничей другой в них не впечатлевается глубже и тверже примера родителей. Мы желаем, чтоб читатели наши глубоко вкоренили в сердца свои сие положение, подтвержденное опытом во все времена. Оно есть одна из великих истин, касающихся до воспитания, которые весьма полезны для всего нравственного образования детей и которых никогда не можно потерять из вида без великого вреда.
   Родители должны быть детям почтеннее всех других особ, которых сии имеют случай видеть; ибо совершенная зависимость от родителей, чувствуемая ежедневно детьми, весьма натурально сама собою приводит их к сей должности, хотя бы родители не употребляли никакого к тому посредства, никакого наставления и увещания. Сие чувствование может утушено быть в детях чрезвычайно только и беспрерывно развращенным поведением родителей, и непочтение их к сим надежно можно почесть неложным знаком весьма худого воспитания; столь натурально детям сие чувствование! Но посему же натуральна и сила примера родительского во младых, всяким впечатлениям отверзтых сердцах детей! Того ради весьма удобно образовать детское сердце, если пример родителей хорош и нравоучителен; того ради опытом изведано, что бедные родители, не могущие употребить никакого или довольного иждивения на воспитание своих детей, часто воспитывают их лучшими людьми, нежели многие богатые и знатные. Но от того же происходит и великая трудность или паче невозможность вкоренить в детей добродетельные склонности и способности, когда пример родителей ничего им не показывает, кроме грубейших или легчайших пороков. Где отец расточитель или картежник, где мать ведет распутную жизнь или где оба сребролюбивы, несправедливы, немилостивы и жестокосердны к ближнему, там умеренность, бережливость, целомудрие и супружеская верность, справедливость, человеколюбие и щедрость неизвестные суть для детей добродетели, и гофмейстеры и гофмейстерины не воспрепятствуют им предаться еще в детстве тому либо другому из сих пороков, к которому лета их склонять их будут. Однако мы пишем для просвещенного состояния людей; итак, предположим лучше, что для таких грубых пороков не нужны наши напоминовения, а особливо когда опасность примера в сем случае всякому самому падает в глаза.
   Но и кроме грубых пороков со стороны родителей бывает жизнь их препятствием воспитанию, если провождают они ее в таком рассеянии и легкомыслии, что никогда не упражняются ни в чем важном и не имеют времени на обхождение с детьми своими. Не нужно, чтоб родители всегда упражнялись в трудах или большую часть дня посвящали своим детям; ибо, бесспорно, могут они позволенным образом наслаждаться своим имением и состоянием без противности доброму воспитанию. Но непременно нужно, чтоб все родители подавали детям своим пример полезного упражнения и никогда не были бы образцом проспания своея жизни или проведения ее в безделках и чтоб они хотя один час в день содействовали воспитанию своих детей приличным сему предмету с ними разговором. Итак, если сын знает, что отец его на несколько часов в день занимается в кабинете своем важным чтением или письмом либо чем-нибудь иным; а дочь равным образом видит мать свою упражняющуюся в домостроительстве, пристойном рукоделии или тому подобном; то сего довольно уже для отвращения худого примера у таких родителей, которые содержат для детей гофмейстеров и гофмейстерин. Притом если родители, как сказано, хотя один час в день помогают гофмейстеру в воспитании сходственно с предметом и если гофмейстер искусен в своем деле, то может он удобно сделать безвредными прочие рассеяния жизни родителей, к которым их принуждает или прельщает их состояние. Напротив того, где время до полудня препровождается во сне или в безделках, а остаток дня за столом и за карточного игрою, там натурально бывает то, что дети получают отвращение от всякого важного упражнения, что они кушанье, питье, сон, убирание, визиты и карточную игру почитают определением человеков, или по крайней мере своим, и что им смешно кажется, когда гофмейстер хочет уговорить их к другому, несколько труднейшему. От сего происходит то, что утверждается в детях несчастливый тот характер, который особенно часто находится в молодых знатных людях; та сибаритская нежность, расслабляющая человека, делающая его неспособным ко всякому славному делу и заставляющая его сугубо чувствовать всякое несчастие, всякое беспокойство в жизни; та леность, почитающая сон за высочайшее благо и унижающая состояние человеческое до скотского; та рассеянность, отвращающая от всякого важного и полезного упражнения, любящая только ненатуральное и маловажное, гоняющаяся всегда за радостями, однако не ведущая истинных радостей и таким образом ввергающая человека в дурачества и распутства, а особливо в несчастное пристрастие к карточной игре, которая разоряет фамилии.-- Если б такие родители знали, сколь велика и чиста та радость, когда наблюдаешь младые детские души по всем степеням их развития, испытываешь и управляешь их склонности, берешь участие в невинных их забавах и когда при некоторых случаях справедливо можешь сказать: этот бодрый, трудолюбивый мальчик, эта тихая, кроткая, прелестная девушка воспитана тобою! -- тогда бы собственная склонность побудила сих родителей к частейшему обхождению с детьми своими и отвлекла бы их чрез то от рассеянной их жизни. Но как все сердце их занято искусными и шумными утехами большого света, то не знают они сего, то не в состоянии они чувствовать сии чистые натуральные утехи. И так должны они против склонности своей, по рассуждению и по родительской должности, по крайней мере переменить несколько жизнь свою; самый пример равных им состоянием бездетных людей не может их извинить, ибо родители беспрекословно более имеют причин располагать рачительно жизнь свою, нежели другие.
   Во-вторых: внутреннее учреждение домостроительства тогда бывает препятствием воспитанию, когда оно не подает примера известных гражданских или общественных добродетелей, к которым собственно детей воспитывать надлежит. Всякое домостроительство есть небольшое правление, в котором дети могут видеть примеры разных отношений, разных дел, образа исполнения оных и пр. Сии примеры по доброте или худобе своей делают доброе или худое впечатление в детях; а сие впечатление бывает образовательно потому, что пример бывает непременен, беспрерывен и подкрепляем уважением родителей. Мы разумеем здесь наипаче порядок и чистоту. Порядок есть душа всех дел, облегчитель всех трудностей, споспешествователь разным удобностям и приятному жизнию наслаждению и охранитель наш от многоразличных досад. А чистота (во всей своей окружности) утончает вообще чувствования, возвышает красоту тела, споспешествует здоровью и делает человека приятным в обществах. Неопрятным человеком, а особливо женщиною, гнушаются общества, и он бывает всегда человек грубых чувств {Есть книга о гнусных обычаях в Польше, под заглавием: "Орангутанг". Если половина того истина, что говорится в оной о польских госпожах, то никто не придет в искушение жениться на польской уроженке. Потому книга сия и другим женщинам может служить великим увещанием об опрятности.}. Итак, порядок и чистота суть два свойства, к которым собственно детей воспитывать надлежит. Сии свойства принадлежат также к обыкновеннейшим ежедневным делам, и потому всякое домостроительство ежедневно показывает либо образец их, либо противность. Невозможно описать всех особенных случаев, при которых в домостроительстве можно подать детям худой пример беспорядка и нечистоты; но нужно нам коснуться до некоторых из них, дабы можно было нас выразуметь и дабы возбудить внимание на некоторые беспорядки, почитаемые обыкновенно малостями. Здесь разумеем мы наипаче беспорядки, которые производят по большей части слуги, а господа либо по небрежению, либо по снисходительности, либо по ложной бережливости просматривают или еще и сами подают оным повод. Они оказываются во многоразличных малостях исполнения домашних потребностей, услужения, присмотра за столом и т. д. Где во всех сих принадлежностях является порядок и чистота, где всякий приказ господ исполняется тщательно, всякая потребность доставляется в надлежащее время, где нет никакого недостатка и пр., там легко приучить и детей к порядку и чистоте, ибо они имеют ежедневно пред глазами подтвердительный пример. Напротив того, где слуга на всякий приказ отвечает: "тотчас", а исполняет его спустя два или три часа или совсем не исполняет, не бывая за то наказан; где дворецкий не прежде покупает дрова, как пока сгорят последние, и тем заставляет гофмейстера и детей полдня зябнуть; где лакей чистит башмаки или сапоги молодого своего господина рукою и слюною, для того что щетку должен бы он купить на свои деньги; где при столе прислуживают мужики, причиняющие всякому благовоспитанному человеку омерзение; где дети вне дома ходят в драгоценных нарядных платьях, а дома в изорванных и запачканных; где постели детские скудны и нечисты; где пол или печь употребляются вместо кровати, а платье вместо одеяла, и т. п. и где, наконец, все сие не однажды только или дважды бывает, но издавна в обыкновении и родителями одобряется,-- там можно ли надеяться, чтоб дети если не вообще лишены были всех тонких чувств, то по крайней мере порядок и чистоту не почитали весьма обходимыми и беспокойными добродетелями. Ибо сколь маловажны и низки ни кажутся упомянутые здесь вещи, однако известно, что нет ничего маловажного и низкого, что не споспешествовало бы или не препятствовало достижению великих предметов, и что в воспитании самые большие предметы достигаются чрез множество малых средств. И посему весьма несомненная и преполезная истина есть то, что воспитание подобно сложной машине, в которой составлены многие разные пружины и колеса, которым надобно приводить в движение одному другое, если должно воспоследовать потребное действие.
   В-третьих: поступки родителей с гофмейстерами и гофмейстеринами бывают вспомогательными способами или препятствиями воспитанию, потому, когда сии особы в своей службе родителями ободряются или подвергаются скуке, а детское к ним уважение либо споспешествуемо и подкрепляемо, либо ослабляемо и совсем истребляемо бывает. Препятствие воспитанию находится особенно в следующих трех случаях:
   1. Когда родители не держат гофмейстерам и гофмейстеринам своего слова либо в плате договорных денег, либо в доставлении им прочих небольших потребностей.
   2. Когда они по ложной и неблагородной бережливости не хотят доставлять им нужных принадлежностей, касающихся до наставления и воспитания.
   3. Когда они презрительно обходятся с сими особами или слуг своих допускают презрительно с ними обходиться.
   Рассуждая по нравоучению, первый случай есть не менее, как грубая несправедливость и действительная бесчестность; ибо он есть точно то, что священное писание называет молотящего вола обортати. Гофмейстеры и гофмейстерины, поручая время свое и силы какой-нибудь фамилии, надеются на честь ее. Однако не довольно того, что сей поступок несправедлив и постыден; но и в рассуждении предмета воспитания весьма неблагоразумен: ибо сим особам приносит он неудовольствие и досаду, а чрез то вредит детям и самим родителям. Может быть, никакое дело не требует столь много доброй воли и такого беспрерывного спокойства души, как должность воспитателя и учителя. Без обоих сих свойств не может гофмейстер сделать того, что сделать ему надлежит. Хотя может он и без доброй воли и спокойствия души исполнять свою должность, ибо всякие должности могут отправляемы быть многоразличными образами, но, без сомнения, будет он во всем поступать худо. Но только наставление будет безуспешно, ибо в оном главное дело есть то, чтоб учение детям облегчить и сделать забавным, что без великого внимания и снисхождения учителя, так, как и сие без доброй его воли невозможно: но и образование сердца подвергнется опасности, ибо оно еще большего требует внимания, нежели учение, и еще более зависит от гофмейстерова с детьми обхождения, нежели от его наставлений.
   Но как же можно надеяться, чтоб гофмейстер удержал сии свойства, столь нужные для блага детей, и чтоб не возымел негодования и досады, когда сами родители столь мало доброй воли ему оказывают и строят или допускают строить ковы на первые неоспоримые его права? Чаще всего случается сие при тех небольших потребностях, исполнение которых зависит от дворецкого и от слуг. Невероятным коварством и непристойностям подвержены при сем в некоторых домах гофмейстеры: либо должны они рачительно снискивать дружбу тех тварей, которую не могут приобресть иначе, как поя их всякий день водкою; либо не могут доставать удобно ни одной потребности. Мы видали контракты, в которых упомянуто было о самых маловажных безделках и положен об оных договор, для того что прежний гофмейстер, не употребивший сея (часто бесполезною бывающей) предосторожности, был их лишен. Поистине непонятно, как могут некоторые родители унизиться до столь же неблагородного, сколь и несправедливого поступка. Не можно извинить оного и тогда, когда худ гофмейстер; ибо худой гофмейстер без доброй воли станет воспитывать еще хуже; а что будет с детьми, когда он унизится до того подлого средства, которым может защититься от скупости или худого домостроительства господ? Если ж он честный и благородномыслящий человек, то такой с ним поступок есть самая грубая несправедливость, ибо он никоим образом не заслуживает лишен быть своих потребностей и того, чтоб честь его отдана была на поругание слугам. Худых гофмейстеров надлежит родителям чем скорее, тем лучше выслать из дому и скрытно нести наказание за то, что избрали худого человека. Но всем без изъятия, пока находятся они при детях, должно отдавать принадлежащее им добровольно, порядочно, без ругательства и без коварства. Еще бывают поступки родительские с гофмейстером препятствием воспитанию тогда, когда родители отрекаются доставать нужные книги и другие орудия воспитания и наставления. Надлежало бы написать целую книгу, если б захотели мы исчислять все вредные следствия, производимые в некоторых домах худо выразуменною бережливостию: здравие, порядок и чистота, воспитание детей, спокойствие домашних -- все приносимо бывает на жертву сей безрассудной ложной бережливости. Итак, остановимся только при предлежащем нам теперь случае. Вред, происходящий от оного, состоит в том, что гофмейстеру наносится досада и делается препятствие тому добру, которое могут и должны произвести требованные гофмейстером орудия воспитания. Никакой художник ремесленник не может ничего сделать без надобных ему орудий; и есть пословица: "Ученик без книги, как солдат без ружья". Однако в некоторых домах терпят гофмейстеры и в книгах недостаток. Грамматики и лексиконы почти одни признаются всеми за необходимые без противоречия.-- Нетрудно вразумить некоторым родителям то, что нужны также книги, касающиеся до наук, и кроме сих всякого рода книги для чтения. Иные родители требуют даже того, чтоб гофмейстер покупал книги на свои деньги; или по крайней мере не могут понять, для чего трем детям не одна надобна грамматика и не один лексикон. Если же еще требуются другие орудия кроме книг, например: эстампы, земные и небесные глобусы, математические инструменты и тому подобное, то такие родители неотменно полагают, что можно обойтися и без сих вещей или что гофмейстер должен достать их за свои деньги. Даже и тогда, когда надобны для употребления детям самые последние малости, как то: черная доска, письменный столик и тому подобное, отказывают гофмейстеру, почитая сии вещи обходимыми, или поручают купить их дворецкому; что обое равно бывает. Дворецкий, уверен будучи еще более господ своих о ненадобности сих вещей, либо совсем не исполняет приказания, либо исполняет его столь медлительно, что черная доска и столик бывают куплены тогда уже, когда гофмейстер отстанет от того дома. Однако черная доска и крепкий, покойный письменный столик гораздо полезнее и нужнее двадцати других вещей в доме, которые стократно дороже: ибо на такой доске можно многое удобно объяснить детям, что иначе бывает трудно или совсем непонятно; а от писания за столом слишком высоким, или низким, или стоящим не твердо делаются дети нездоровыми. Итак, весьма несправедливо поступают родители, отказывая гофмейстеру и в таких малостях, требуемых им явно для пользы детей, и подвергая его притом шиканствам такого мужика, которому ни об одном деле гофмейстера судить надлежало бы не позволять. Не только такие малости, но и все, что гофмейстер для детей ни потребует, должны родители охотно и с приязнию ему доставлять по первому его слову и благодарить еще ему, что он печется о том, что к пользе детей служить может. Ибо в противном случае, без сомнения, покинет он сие попечение, будет пробавляться по желанию родителей и детей также оставит пробавляться как-нибудь в учении {Сие пробавление вообще, принято будучи всеобщим правилом, есть весьма неблагоразумно и причиняет много вреда. Например: можно построить целый дом, не употребляя при том пилы. Но если топор будет заменять пилу, то не только пропадет над тем много времени, но еще рубкою по сплоченным уже бревнам связи и сплоты так опять разобьются, что дом развалится десятью годами прежде, нежели как последовало бы сие при порядочной постройке. Не изрядная ли это бережливость?}.
   Но гораздо обыкновеннейшим и важнейшим препятствием воспитанию бывают поступки родителей тогда, когда они презрительно с гофмейстером обходятся и слуг своих презрительно поступать с ним допускают: ибо сие препятствует как учению, так и образованию сердца детей. Всякое образование, какое дети от гофмейстера получить могут, основывается на доверенности, которую они к нему имеют; а сия основывается на почтении, любви и уважении их к нему. Без сей доверенности не много может гофмейстер сделать с детьми. Ни наставления его, ни пример не произведут в них впечатления, потому что обое кажется им столько неважным, что не прилагают они к тому внимания; а выговоры его и наказания, не исправя их, раздражат только против его: ибо людям, наипаче ж детям, не свойственно принимать без ненависти и к исправлению своему хулу и наказания от непочитаемого и нелюбимого человека. Итак, почтение, любовь и основанная на оных доверенность детей к гофмейстеру суть единственные подпоры всего добра, которое он сделать может. А родители опровергают сии подпоры, подкапывают совершенно основание всякого наставления и образования, обходясь презрительно с гофмейстером или допуская слуг презрительно с ним поступать. К кому дитя должно иметь почтение, того и отец и мать почитать должны. Сия истина столько же бессомненна, сколько и та, что все люди умереть должны. Но почтение их не в том состоит, чтоб оказывали они ему обыкновенную учтивость, а в том, чтоб поступали они с ним как с высокоценимым другом их фамилии, чтоб они при детях своих никогда презрительно о нем не рассуждали, чтоб не требовали они от него такой униженной покорности, как от домашнего официанта или лакея, и чтоб они не позволяли сим людям никаких презрительных оказывать к нему поступок (которых бесчисленные примеры невозможно нам здесь исчислить). Дитя весьма удобно различает модное притворство обыкновенной учтивости от действительного почтения; оно не слушает увещаний гофмейстера и бывает упорно против его выговоров, как скоро приметит, что родители его презирают или что более уважают они дядьку и дворецкого, нежели его. Но при всем том в некоторых домах сии люди бывают судьями гофмейстеров, и от их приговора зависят все господские с сиим поступки!
   Но если гофмейстер не такой человек, с которым бы можно было поступать почтительно, так, как с другом фамилии? Мы отвечаем на сие: должно его оставить, а при выборе нового наблюдать то, что мы скажем теперь о избрании гофмейстеров.
   Что худой гофмейстер великим бывает препятствием воспитанию, сие, по мнению нашему, столь же удобно усмотреть, как и то, что злая жена великим бывает препятствием домашнему благополучию. Однако никто Отрицать не будет, что еще и ныне множество худых людей скитаются по здешним странам под сим именем. Необходимость учиться чужим языкам и не довольное число добрых собственных учителей принуждали родителей давать гофмейстерам великую плату; а сия привлекла в отечество наше множество чужестранцев, которые во всю жизнь свою и не помышляли о воспитании и наставлении детей, а еще менее читали нужные к тому книги, которые сами воспитаны были весьма худо и в отечестве своем питались самыми низкими ремеслами; но здесь все они принимаются за воспитание юношества, и некоторые знатную за то получают плату {Для показания читателям нашим, что не одни мы так рассуждаем и что зло сие известно уже и в Германии, хотим мы выписать здесь одно место, могущее и с другой стороны быть полезно: "Если спросишь в Петербурге или в Москве французского парикмахера, что хочет начать он за 400 или 600 рублев с тем молодым господином, к которому принят он гофмейстером, то отвечает он, что хочет ему ouvrir l'esprit et former le coeur. Это известный хвастовской его ответ, выкраденный им откуда-нибудь; но в дальнейшее оного раздробление он не впускается. Да еще трудно и вразумить ему то, что раздробление сие полезно и нужно. Надлежит сперва неприметно представить ему понятия: perruque, friser, cheveux и потом изъяснить по аналогии, что к действительному решению всякой практической задачи, до чего бы она ни касалась, до сделания ли парика или до открытия духа, потребно множество специальных правил, которые все должно знать для произведения их в действо (см.: Versuch Эber den Kinder-Unterricht, S. 229, т. е. "Опыт о наставлении детей").}. Бесспорно привлекло сие в отечество наше и многих добрых людей; однако число худых и поныне еще гораздо превосходит число добрых, и потому весьма еще трудно выбрать доброго гофмейстера. Все сие известно родителям; однако ж многие поступают при выборе гофмейстеров для детей своих столь легкомысленно, что принимают оных даже без университетского экзамена, по которому могли бы они по крайней мере увериться в том, что выбирают не совсем неспособного к толь важному делу человека. Особливо два предрассуждения приводят родителей в заблуждение при выборе гофмейстеров. Первое из оных то, что они требуют непременно такого гофмейстера, который бы совершенно исправно и чисто говорил по-французски; а другое то, что воображают они, будто всякий урожденный француз имеет сие главное, по мнению их, свойство доброго гофмейстера. Обое суть предрассуждения, и весьма вредные, ибо от них дети часто впадают в руки самых худых людей. По необходимости французского языка не можно опорочить родителей в том, что требуют они от гофмейстеров знания оного; однако если гофмейстер, имея основательное и философическое знание языка, не совсем неправильно произносит и если притом другие нужные знания и свойства доброго гофмейстера ему не чужды,-- то крайняя тонкость и правильность произношения бывают тогда весьма маловажны, и родителям не должно на них смотреть. Ибо как гофмейстер, так и дети могут исправить выговор свой в светском обхождении; а при прочих свойствах доброго гофмейстера недостаток совершенно хорошего на французском языке произношения есть такая малость, что неразумно оставлять для оного в прочем исправного гофмейстера. Менее всех должны стараться о том такие родители, которые либо сами чисто и правильно говорят по-французски и, следственно, могут сами научить тому детей своих, либо живут в таких городах, где находятся особенные хорошие французского языка учители.
   Но весьма смешно, если родители воображают себе, будто надлежит только быть урожденным французом, дабы разуметь и говорить хорошо на сем языке. И во Франции, так же как и в других землях, чернь говорит худо своим языком, а разумеет его еще хуже: ибо знание всякого языка получается только из книг, а исправное произношение из обращения в хорошем сообществе; а обое сие не есть дело черни. Итак, находятся и между французами люди, говорящие своим языком столько же худо, как и здешние простолюдимы говорят по-русски. Учитель, произносящий на сем языке совершенно хорошо, не может еще потому быть хорошим оного учителем, а еще менее гофмейстером: ибо для первого потребно основательное и ученое знание языка, а к последнему принадлежат еще другие познания и свойства, которых худовоспитанные и неученые люди не имеют.
   Родители, знающие истинную пользу свою при выборе гофмейстера, наипаче должны пещись о следующем и стараться сколько возможно изведать:
   1. правильно ли и чисто он рассуждает;
   2. имеет ли он столько гибкости и уклонности в своем характере, чтоб поступать с детьми сообразно летам их (без ребячества в себе самом);
   3, добронравный ли он человек по крайней мере вообще;
   4. имеет ли он ясное и основательное (а не глубокое и пространное) знание тех языков и наук, которым обучать должен;
   5. может ли выговор его на тех языках быть по крайней мере сносен, то есть не быть преткновением и препятствием для детей;
   6. может ли наружное поведение его служить образцом детям.
   Вот главные свойства доброго гофмейстера, а не те(> чтоб был он урожденный француз или чтоб имел крайнюю тонкость и исправность в произношении: ибо с обоими последними качествами можно быть худым гофмейстером.
   Но все свойства сии вкупе, может быть, гораздо реже находятся в здешних гофмейстерах, нежели хорошее произношение французского языка. Итак, спрашивается: что надлежит делать родителям? Выписывать из чужих стран гофмейстера; не всякая фамилия имеет довольно на то достатка и случая; и часто по приезде выписанного гофмейстера оказывается, что в собственном отечестве можно было найти лучшего. Также бывает в сем случае то великое неудобство, что гофмейстер совсем не разумеет здешнего языка и не знает нравов и обычаев здешней нации. Сие неудобство столь важно для образования детей, что мы советовали бы всякой фамилии в таком случае содержать гофмейстера целый год вне своего дома и не требовать от него за то ничего более кроме того, чтоб учился он здешнему языку; ибо, не зная оного, бессомненно испортит он детей в один год более, нежели сколько в три года потом исправить их может.
   Итак, при сих обстоятельствах бесспорно трудно найти хороших гофмейстеров. Но не возможно ли отвратить сию трудность? Не можно ли самой здешней нации воспитать достойных домашних учителей и гофмейстеров? Разве хотим мы вечно оставлять воспитание детей наших чужестранцам?-- Знающему российский язык известно, что оный все язычные у человека органы обделывает так, что россиянину нетрудно научиться совершенно французскому и немецкому языкам, если он захочет. Сие подтверждаемо и опытом; ибо все наши единоземцы, имевшие некоторый случай учиться из обхождения сим языкам, говорят на оных весьма исправно. Следовательно, необходимость французского и немецкого языков не препятствует нам иметь собственных достойных домашних учителей и гофмейстеров, и еще тем более, что в столичных городах премногие находятся случаи научиться основательно обоим сим языкам и привыкнуть к правильному произношению оных чрез обхождение. Итак, отчего происходит то, что не имеем мы еще собственных хороших гофмейстеров, а должны исправлять сию должность чужестранцы?
   По справедливости происходит сие от двух малостей которые можем мы отвергнуть, как скоро захотим; они суть следующие:
   Во-первых, что учащееся юношество не имеет случая посещать хорошие домы и в оных образоваться к гофмейстерскому состоянию.
   Во-вторых, что самое гофмейстерское состояние если не презираемо, то по крайней мере не столько уважаемо, сколько оно заслуживает и сколько должно быт" уважаемо, если надлежит произойти достойным гофмейстерам из собственной нашей нации и сделать чужестранцев ненужными.
   Юношество наше может учиться всем языкам и всем наукам, нужным гофмейстеру: для сего в обоих столичных городах здешних преизрядные находятся заведения Но во всех училищах, семинариях и университетах не может молодой человек научиться тому поведению, которое для гофмейстера нужнее еще языков и наук. Сие может он приобрести, имея случай часто видеть и посещать общества благовоспитанных людей; ибо один только свет и обхождение вообще образуют человека, и особенно должны образовать того, кому других образовать надлежит. Но откуда должно учащееся наше юношество получать сей случай, когда домы благородных людей для него затворены? Молодые люди, имеющие в самой фамилии своей случай образоваться чрез обхождение с благовоспитанными людьми, не принимают гофмейстерских мест; а принимающие такие места живут либо дома в фамилиях, не имеющих такого обхождения, либо в семинариях и в единообразии академической жизни, в которой может образоваться ученый человек, но не гофмейстер. Итак, если тому классу людей, который определяется для приватных учителей и гофмейстеров, надлежит иметь случай к сему толь нужному образованию, то должен патриотизм вспомоществовать законодательной власти, то богатые и знатные люди должны отворить домы свои учащемуся юношеству, допускать их к своим столам и забавам и чрез то подавать им случай к тому образованию, которого не может дать публичное воспитание.
   Но дабы образованные таким образом молодые люди возымели охоту принять на себя то звание, к которому они способны стали, и не предпочесть ему иных должностей, то нужно отвергнуть то презрение, в каком доселе, по-видимому, находится гофмейстерское состояние, и дать ему тот степень почтения, который оно заслуживает. Если бы знатнейшие люди нашея нации приняли первое наше предложение отверзти домы свои учащемуся юношеству, то чрез сие нанесен бы был первый удар тому весьма неразумному предрассуждению о людях, пекущихся о столь важном для народа и для особенных фамилий деле, каково есть воспитание детей. Но для совершенного истребления сего предрассудка или для оставления его одной черни потребно, чтоб знатные люди особенно старались сделать гофмейстерское состояние почтенным; чтоб они сего ради обходились уважительно со всяким искусным и честным гофмейстером, а поступающих противным образом презирали бы сами; чтобы опровергали с увещанием всякое несправедливое мнение о состоянии и достоинстве гофмейстера и чрез то распространяли бы между народом великую и нужную ту истину, что просвещенный и честный человек, воспитывающий хорошо детей какой-либо фамилии, много споспешествует общественному благу и без чинов и титулов весьма достоин почтения и уважения.
   Сим образом чрез несколько времени может перемениться несчастливое положение, в котором находятся ныне родители в рассуждении гофмейстеров. Учащееся юношество получит от того случай образоваться к гофмейстерскому состоянию и в, светском обращении, а молодые люди, образованные таким образом, не усомнятся посвятить себя состоянию, представляющему им честь и довольное пропитание. Чрез сие получит нация наша в короткое время достойных собственных гофмейстеров; а сии если не всех иностранных гофмейстеров сделают ненужными, то по крайней мере вытеснят худых и принудят их возвратиться к подлинному своему званию.
   Сим заключаем мы отделение о всеобщих главных препятствиях воспитанию и купно с оным всеобщие предварительные напоминовения к нашему предмету. Если мы не обманываемся, то предварительными сими нужными познаниями привели мы читателей наших в состояние с проницанием и уверением употреблять особенные правила воспитания, которые предложим мы теперь по определенным трем главным оного частям Также если желание соотечественников наших воспитывать детей своих самолучшим образом соразмерно доброй воле нашей споспешествовать сему, то смеем мы на деяться, что сказанное нами доселе и то, что скажем впредь, будет не проповедь в пустыне, но слово благо Словения, произнесенное в надлежащее время.
  

Отделение первое

  

О ТЕЛЕСНОМ ИЛИ ФИЗИЧЕСКОМ ВОСПИТАНИИ

  
   Сократ, мудрейший из всех язычников, увидев некогда мальчика, весьма шалящего, сказал провождавшим его друзьям: "Сего мальчика родил отец пьяный" Согласно с Сократом думали великие врачи во все времена: итак, предпоставили мы сии слова доброго Сократа для тех, которые захотят их заметить; но не будем мы изъясняться о них более, ибо то здесь неприлично Также и завело бы то нас слишком далеко, если б захотели мы начать говорить о физическом воспитании с сего пункта; хотя известно, что как при оном, так особенно во время беременности матери многое произойти может, имеющее влияние в детское здоровье {Кто хочет обстоятельнее получить о том сведение, тому рекомендуем мы читать на немецком языке преизрядную небольшую книжку г. Цукерта о том, как надлежит поступать беременным и кормящим детей грудью женщинам. Желательно, чтоб книжка сия была переведена на российский язык и напечатана.}. По той же причине не можем мы пространно доказывать, но не можем также оставить без напоминовения, сколь нужно ввести в отечество наше большее знание науки повивальных бабок. Ибо невероятно, сколь велико неведение и упрямое ослепление народа, какие вредные обычаи употребительны при сем искусстве, сколько детей ежегодно от того бывает изуродовано и сколько матерей умирает.
   Однако, как сказано, и сие не принадлежит к нашему плану и потому не терпит дальнейшего здесь исследования. По рождении начинается воспитание; итак, имеем мы дело только до рожденных уже и неизуродованных детей, то есть до таких тварей, которые и в лучшем своем состоянии выходят на свет бессильнее и беспомощнее всякого другого животного и которых благоразумное только попечение взрослых людей может сделать тем, чем быть они определены.
   Пища и питие, сон и одежда суть всеобщие потребности человеческие, следовательно, и детские. Дети не могут удовлетворить ни одной из сих потребностей без помощи взрослых людей, ни одна телесная их сила не может развиться без способствия и содействия сих. Сия помощь и содействие сие есть предмет того, что называется телесным или физическим воспитанием и чего никакие родители совсем не упускают. Но поступки их при том столь же различны, сколь различны в прочем их знания и образы жизни и мыслей; а от сих поступок зависит все телесное образование детей. Итак, потребны здесь те правила и предписания, которые опытом и искусством доселе за лучшие выдаваемы были.
   С той самой минуты, как дитя родится, должно пещись о том, чтоб не связывать его тесно, не должно употреблять головных перевязок, подушек и пр., но мягкие и широкие пеленки, которые всем членам его оставляли бы свободу и не были бы ни столь тяжелы, чтоб удерживать в принуждении все его движения, ни столь теплы, чтоб причинять ему ненатуральный пот и горячку. Дитя по толь долгом согбении необходимо желает протягивать и двигать свои члены, которых бездейственность и принуждейие препятствуют обращению крови и соков и не допускают младенца укрепляться и расти. Связанное дитя, стараясь освободиться, всеми силами коверкает свои ноги, от чего происходят повихнутия, переломы и повреждения членов. Разные сыпи, столь обыкновенные у младенцев, суть также следствия ненатурального сего принуждения. Оно имеет даже влияние и во нрав детский, ибо первое чувствование младенца бывает от того чувствование болезни и муки, которое купно, с чувствованием препятствия всем его движениям посевает в нем семена гнева. Обыкновенно опасаются того, чтоб дети, будучи свободны, не принимали таких положений и не делали таких движений, которые могут быть опасны хорошему образованию их членов. Но опасение сие неосновательно. Натура не дает детям столько силы, чтоб могли они опасные делать движения; а когда принимают они насильственные положения, то боль принуждает их скоро переменять оные. Опыт подтверждает также, что сие свободное движение детей по крайней мере не опасно и что, напротив того, от перевязок и крепких пеленаний гораздо чаще портятся у детей члены.
   Лежать младенцу надлежит в колыбеле, и не надобно класть под него больше постилок, нежели сколько потребно для содержания его в умеренной теплоте. Руссо и некоторые другие совсем отвергали колыбели, а советовали употреблять вместо оных коробы. Но побуждены они были к тому одним только злоупотреблением колыбелей. Когда-либо колыбель неискусно сделана, так, что движение ее тяжело, тряско и производит скрып; либо когда качание употребляется к тому, чтоб усыпить детей, которым тесные пеленки, великий жар, голод, жажда, нечистота или другая какая-нибудь боль не дают спать: тогда, бесспорно, качание бывает весьма вредно. Но кроме того и вообще есть оно весьма свойственное детям и здоровое движение; и все зависит только от пристойного употребления. Чем тише й ровнее движение колыбели, тем лучше для младенца; и посему те колыбели суть самые лучшие, которые, сделаны будучи наподобие подлинных кроватей, качаются на двух железных крюках, а те суть самые худшие, которые прикреплены непосредственно к самому потолку комнаты и притом сделаны грубо и тяжелы. Завешивая колыбель, надлежит наблюдать, чтоб занавес был по крайней мере на три четверти аршина от головы младенца, и не закрывать колыбель так, чтоб не могло проходить в нее извне несколько воздуха, который бы рассвежал, очищал и делал удобным для дыхания внутренний воздух. Сему предполагается то, чтоб и самый внешний воздух в комнате был чист; и для того все портящее его должно быть удалено от детской комнаты, и ежедневно надлежит впускать в оную свежий воздух чрез отворенное окно или дверь. Детская комната не должна быть столовую комнатою, ниже для кормилицы; наипаче ж нужно, чтоб не бывало в ней много людей или чтоб не вношены были туда горящие угли либо другие вещи, вредные пары производящие; ибо все сие делает нечистым воздух, который и сам собою портится, если не ежедневно бывает рассвежаем. Весьма вредно обыкновение некоторых матерей и кормилиц класть ночью детей с собою на постелю; ибо, кроме опасности задушить их во сне, чему частые случаются примеры, причиняет сие младенцам сухотку и другие болезни, для того что тело матери или кормилицы привлекает в себя тончайшие части тела детского.
   В рассуждении пищи младенца матернее молоко должно предпочтено <быть всякому другому, если особливые какие-нибудь обстоятельства не делают исключения из сего всеобщего правила. Молоко в грудях матери есть столь явное повеление натуры кормить оным младенца, что не можно его не познать, и удобно усмотреть, что те соки, из которых произросло дитя, и впредь должны ему быть самою пристойнейшею и здоровейшею пищею, доколе соки сии сами здоровы. Если ж, напротив того, мать больна или с природы слаба или если не имеет она довольно молока, то должно стараться о пропитании младенца другим образом, а не приводить мать и дитя в опасность упрямым и неразумным последованием всеобщему правилу. Во всех сих случаях или вообще когда мать не может либо не хочет кормить сама своего младенца, надлежит сыскать для него недавно разрешившуюся от бремени кормилицу. Ибо натура у всех женщин переменяет густоту молока по возрасту младенцев; и для новорожденного младенца весьма нужно, чтоб первая пища его была молоко, которое не было бы ему отяготительно и имело бы в себе силу очищать его внутренности; а обое сие находится в молоке недавно разрешившихся от бремени женщин. Кроме сего нужного свойства доброй кормилицы, должна она быть здорова телом и душою, то есть надлежит ей не иметь никакой болезни и не быть преданной некоторым порокам и сильным страстям. Кормилица, преданная похотливости или пьянству или склонная к злобе и гневу, опасна для младенца, ибо чрезмерность страстей портит ее молоко и препятствует ей поступать с младенцем с тою рачительностию, терпеливостию, кротостию и осторожностию, какой требует беспомощное его состояние. Хотя и должно кормилице питаться лучшими ествами и жить спокойнее, нежели прежде, однако не должна она переменять совсем обыкновенного своего рода жизни, потому что всякая скорая перемена жизни вредна. Кормилице не нужно есть много мяса, дабы много иметь молока. Также полезен матери или кормилице некоторый порядок в кормлении младенца грудью; а дитя удобно к оному приучить можно, давая ему довольно сосать и не стараясь утишать всякий крик его кормлением.
   Если мать сама не может или не хочет кормить дитя и если нет доброй кормилицы, то две трети воды и одна треть молока от здоровой, хорошо кормленной и ежели возможно всегда от одной коровы суть самая лучшая для младенца пища. Но как сию пищу всегда надлежит наперед подогревать, то должно стараться, чтоб не была она слишком горяча, причем удобно ошибиться можно, не думая о том, что язык и гортань младенческие гораздо чувствительнее наших. Впоследствии, когда уже сварительные силы младенца увеличатся, тогда можно переменить сию меру и давать ему две трети молока с одною третью воды; но притом всегда должно стараться, чтоб молоко сие было от здоровой, хорошо кормленной и от той же коровы. На сей конец полезно держать корову дома и рачительно велеть надсматривать над ее кормом. Сие и ту еще имеет пользу, что по обстоятельствам младенца можно сделать молоко лекарственным, кормя корову лекарственными травами, причем, однако, всегда должно советоваться с лекарем.
   Когда крепость и твердость волокон в детском теле мало-помалу прибавятся и купно с тем желудок больше получит силы к сварению пищи, тогда молоко не может служить к пропитанию младенца в прежней мере. Итак, дитя, питавшееся довольное время матерним молоком, должно от оного быть отучаемо к употреблению крепчайшей пищи. Но при сем спрашивается: в какое время и в каком возрасте надлежит отнимать дитя от груди? Несправедливо определяется сие время по тому, когда у матери недостает молока или когда начнет она чувствовать тягость. Некоторые матери, будучи совсем неспособны к кормлению детей, по худо выразуменным правилам или из своемыслия принимают на себя сие дело; такие женщины чрез немногие месяцы либо чувствуют недостаток молока, либо претерпевают опасные болезни. Хотя сии обстоятельства и позволяют им перестать кормить детей, но непростительно бы поступили они, лишивши младенцев своих совсем молока и захотевши давать им крепчайшую пищу и тогда, когда бы уже оным более 6 месяцев от рождения было. Ибо и в сем возрасте дитя еще столько слабо, желудок его столько бессилен, а волокна столь мягки, что не может оно сносить крепчайшую пищу. Такое преждевременное отнятие от груди приготовляет бедному младенцу путь к неизбежной смерти. Напротив того, опыт также доказывает, что дети, питающиеся матерним молоком чрез долгое время, не бывают от того сильнее и здоровее отнимаемых от груди в надлежащее время; да еще великое множество молока, употребляемого укрепившимся и довольно взросшим младенцем, которое нередко портится в желудке и вредит телу, также дурное оного свойство, происходящее от долгого слишком кормления младенца, причиняют часто болезни, которым бы не подвергнулося дитя, если б не поздно было отнято от груди. Итак, по изобилию или по недостатку молока у матери не можно определить надлежащее время отнятия младенца от груди, и обое вредно, если отнимется дитя либо слишком рано, либо слишком поздно.
   Надежнейший признак надлежащего времени отнятия детей от груди есть тот, когда дитя здорово, когда кости и тело его довольно укрепится и когда имеет уже оно много зубов. По большей части бывают младенцы в таком состоянии чрез двенадцать месяцев, и того ради сие время по справедливости можно почесть обыкновенным временем отнятия от груди. Некоторые дети и после осьми месяцев в толь добром находятся состоянии, что без всякого вреда можно отучать их от груди; а некоторым, напротив того, потребно на сие пятнадцать или осьмнадцать месяцев, иным же и целые два года, но только весьма немногим, и только слабым и недужным. Но все сии исключения подтверждают определенное по свойству младенца правило и в рассуждении точнейшего определения времени показывают только то, что без нужды и без явного знака от натуры никакого младенца не должно отнимать от груди прежде десяти месяцев или, без противного знака, не давать ему сосать долее пятнадцати или осьмнадцати месяцев; но при последнем надлежит быть уверену, что слабость младенца происходит не от худобы молока.
   Во время кормления младенца грудью еще примечать должно:
   1 ) чтоб содержать дитя всегда в чистоте;
   2) чтоб давать ему часто наслаждаться свежим воздухом, не подвергая его при том острым ветрам, великой стуже и влажной погоде;
   3) чтоб не принуждать его к лежанию и сну, а носить прилежно и в спокойном положении;
   4) стараться способствовать вырезу зубов не слоновою костью, волчьим зубом и тому подобными твердыми вещами, от которых пухнет и твердеет околозубное тело, но жеванием хлебной корки;
   5) чтоб за несколько дней до отнятия младенца от груди допускать его реже сосать и давать ему другую пищу, дабы предуготовить его к совершенной отвычке от матернего молока, столь для него неприятной.
   Самое отучение сие производится так, что либо отнимают только дитя от груди, причем должно не показывать ему более ту женщину, которая его кормила; либо делают ему противным сосание, намазывая кормилицыны груди вещами дурного запаха и вкуса, как то: полынным соком, желчью, чесноком и т. п., что возбуждает отвращение от сосания. Последний способ есть самый лучший, ибо одно отдаление кормилицы недостаточно для истребления во младенце охоты к матернему молоку и потому, что матери натурально неохотно отстают от детей либо и отстать не могут. Но весьма нужно для отучения младенца, чтоб мать оставила все безвременное сожаление и, не трогаясь плачем и криком младенца, не допускала бы его опять ко груди. Ибо в противном случае глотает дитя молоко столь скоро и в таком множестве, что может подавиться или могут произойти весьма худые приключения. Сверх сего такая безвременная нежность затрудняет только более отнятие его потом от груди.
   По отнятии надобно заменять отнятую у младенца пищу другою, пристойною ему. Удобно усмотреть, что выбор пищи при том важен; ибо различность еств великое имеет действие и в теле взрослых людей. Итак, весьма нужно знать, какая пища отнятому от груди младенцу пристойна и какая вредна; а упомянуть здесь о сем нужно потому, что весьма многие кушанья отвергаются врачами, яко весьма вредные, но матерями и кормилицами почитаемы за пристойные или по крайней мере безвредные.
   Все грубые и жирные кушанья, также все кислые в горячие вредны детям: первые потому, что для подания доброго питательного сока требуют гораздо большей силы сварения, нежели какую детский желудок имеет; а последние потому, что, действуя весьма сильно, могут повредить нежную внутренность младенца.
   Сего правила одного довольно бы было для определения детской диеты, если б только всем известно было, какие кушанья принадлежат к означенным в оном. Но сие можно предположить по крайней мере только о кислых и жирных кушаньях, ибо вкус их различает, а не о грубых и горячих; ибо врачи подразумевают под сими и такие кушанья, о которых матери и кормилицы и не думают, чтоб могли они быть вредны. Итак, упомянем мы здесь о всех кушаньях, запрещенных лучшими врачами.
   Грубые и потому детям вредные кушанья суть: все суровые мучные кушанья, как то: супы, каши, пироги (выключая делаемых из такого теста, которое рассыпается во рту, без всяких приправ или с немногими и слабыми приправами. Таковы суть: бисквит, кофейный хлеб и миндальные пироги). Еще ко грубым кушаньям относятся: большие и жирные рыбы, яйца, сыр и масло, а особливо когда, последнее не совсем свежее; всякого рода конфекты; всякие огородные и полевые плоды, как то: горох, бобы, чечевица, пшено сарацинское, некоторые крупы, земляные яблоки, репа, пастернак и т. п.; равным образом всякие травы: капуста, также цветная капуста, спинат, салат и пр.
   Горячие и потому вредные детям кушанья суть: все кушанья, приправленные пряными зельями, какого бы рода сии ни были; мясные кушанья, а особливо дичина; все мясные похлебки, а особливо весьма питательные.
   Кроме всех упомянутых кушаньев, еще вредны детям все невареные овощи, конфекты, сырой сахар, а особливо крашеные сахарные товары, миндаль, орехи, изюм и другие такие лакомства.
   Сия довольно долгая роспись, может быть, многим смешною покажется; однако ничего из нее выключить не можно: все означенные в ней кушанья вредны детям либо потому, что наполняют желудок детский нечистотами и портя!1 кровь, либо потому, что разжигают кровь, иссушают соки и портят внутренность и крепкие части у детей. В сем должны читатели наши поверить нам и искусным врачам, по словам которых мы здесь пишем; а если бы надлежало нам доказывать вышеупомянутое почастно из свойства всякого кушанья, то написали бы мы пространную книгу. О некоторых ествах удобно им будет поверить, для того что непристойность оных для детей очевидна; но некоторые гораздо труднее будет почесть непригодными для детей, а именно все вещи, до лакомства касающиеся. Однако мы сказали уже, что последуем в том врачам; а для лучшего о сем уверения сообщаем теперь собственные слова одного из них. "Сии деликатные кушанья,-- пишет Цукерт,-- принадлежат также ко грубым и вредным, как и вышеупомянутые; и еще опаснее оных потому, что приятным своим вкусом побуждают к частому и излишнему собою наслаждению. Однако почитаются они столь обыкновенного пищею знатных детей, что за непристойность и скудость признано было бы отнятие их у детей. Сия мода столь усилилась, что врачи и некоторые благоразумные родители едва осмеливаются противоречить ей".
   Причины вредности лакомств суть следующие: по большей части пирожное делается из пшеничного теста, которое либо киснет посредством дрожжей, либо совсем бывает некислое и смешивается со множеством масла, яиц и разных других вещей. Пшеничное же тесто имеет в себе более всех твердости и клейкости, которые хотя кислотою и мешанием несколько разбиваются, делаются тонее и способнее ко сварению в желудке, но большая часть твердости остается, ибо пшеничное тесто не много кислоты в себя принимает. Следовательно, пирожное несваримо для детского желудка; оно причиняет надутие ветров, дает вообще грубую и крепкую пищу и наполняет желудок множеством нечистоты. Сии худые действия еще скорее происходят от пирогов, делаемых из пресного теста. Кроме сего масло, мешаемое в их, весьма легко производит в желудке остроту и гнилость и причиняет возгорение в шее и в желудке и судорожные припадки в чувствительной внутренности детской.
   Таким же образом и еще более вредят конфекты, потому что все они вообще клейки, тверды и довольно несваримы. Краски, которыми раскрашиваются некоторые роды конфектов, суть весьма неразумное изобретение, ибо они содержат в себе вредную остроту и потому повреждают нежную внутренность младенца, хотя и в малом употребляются количестве.
   Древесные плоды хотя и никому не вредны, если употребляемы бывают совершенно зрелые и с умеренностию, но как содержат они в себе много воздуха, то грубы для слабого детского желудка и причиняют ему резь. Обсахаренные плоды вредны своею твердостию и клейкостию, а сушеные и печеные совсем несваримы.
   О мясных кушаньях пишет Цукерт, что как самое мясо, так и питательные мясные похлебки разжигают кровь и чрез то снедают соки и иссушают волокны; а сие препятствует телу детскому расти и подвергает его горячим болезням. Также не годится мясо для детей и потому, что детям вообще не должно есть ничего такого, чего не могут они порядочно разжевать; а к сему зубы двухлетнего, иногда ж и трехлетнего младенца не довольно еще крепки. Но если мясные похлебки не весьма питательны и зубы у младенца все уже вырезались, то можно такие похлебки принимать в число его кушаний для перемены, а иногда давать ему понемногу и уваренного нежного мяса, как то: телятины и т. п.
   Но чем же питаться детям, когда столь многие кушанья им употреблять не должно? В самом деле, после столь обширного исчисления запрещенных кушаний остается мало таких, которые бы могли быть употребляемы. Но мы хотели только сказать, что пища детская должна быть не испорченная приправами, а простая и натуральная, как то пристойно детскому здоровью и слабым силам сварения. При исчислении вредных для младенца кушаний не упомянули мы о хлебе и молоке.
   "Хлеб и молоко,-- пишет Цукерт,-- суть самая простая и лучшая пища, в небольшом количестве весьма сытная и укрепляющая тело". Итак, последуя лучшим врачам, полагаю я хлеб и молоко в число лучших и приятнейших кушаний для детей сего возраста. Молоко дается детям либо одно, либо смешанное с жидким овсяным отваром или с ячменною водою; также делается из него и из некоторого количества хлеба кашица или суп. Каким бы ни было образом приготовленное молоко пристойно и полезно детям каждого возраста, кроме того случая, когда бывают они больны; но. не должно оно быть слишком жирно и переварено, также и не слишком водяно. В болезнях, происходящих от прокисшего в желудке и в кишках молока, не должно детей оным кормить, если не хочешь подкрепить и умножить причину сих болезней. Сия предосторожность весьма нужна при рези в животе, при несварении желудка и при других подобных болезнях; однако ж по большей части пренебрегается. В таких случаях надлежит сделать исключение из общего правила и заменять молочные кушанья хлебным супом, жидкими мясными похлебками и овсяным отваром.
   В рассуждении хлеба также должно наблюдать выбор. Для сварения черного или грубого хлеба потребен крепкий желудок, и потому оный слишком тяжел для детей сего возраста. Но если он хорошо выпечен, то можно употреблять его, а особливо корку, в супы. Один пшеничный хлеб не годится потому, что, не имея довольно кислоты, содержит в себе много сырой муки. Иногда можно безвредно давать детям калача и сухарей, однако чтоб в последних не было грубого сахару. Самый лучший хлеб есть состоящий из смешения пшеничной и ржаной муки. Но должно смотреть, чтоб не вмешивать в хлеб ячменной муки, ибо ячмень надувает желудок и производит много нечистоты.
   Иногда можно давать детям уваренное коренье, как то: петерсилию и сахарный корень, чтоб они их жевали, высасывали из них сок, а волокнистую часть опять выплевывали. Чрез сие не только действительно питательные части входят в кровь, но также умягчается околозубное мясо и весьма облегчается вырез коренных зубов. Когда дитя начнет хорошо жевать, то можно давать ему понемногу сушеной рыбы, выбравши наперед из нее рачительно кости.
   Сими кушаньями, говорит Цукерт, может довольствоваться малое дитя, и в самом деле, кажется, что они пристойны и достаточны, а особливо когда позволяются между оными и некоторые лакомства, как то: бисквит,, кофейный хлеб и миндальный пирог.
   Когда дитя достигнет третьего года (а если оно слабо, то по прошествии трех лет), тогда должно совсем отнять у него молоко. В сем возрасте зубы, а особливо коренные, вырезывающиеся обыкновенно позже других, получают столько крепости, сколько потребно на разжевание пищи. Однако надлежит приучать дитя и прежде к употреблению зубов и не допускать его ничего проглатывать не жевавши. Ибо чрез жевание не только пища разделяется на малейшие части, но смешивается со слюною и разжижается оною прежде, нежели дойдет в желудок. Сие жевание столь нужно, что древние говорили: "Кто не жует, тот ненавидит жизнь свою". Нежеваная пища и у взрослых людей варится нелегко, угнетает тягостию своею желудок и дает несовершенный и худо отделившийся питательный сок.
   Но при сей перемене детской диеты надлежит наблюдать то, чтоб не вдруг отнимать у детей молочные кушанья, а приучать их мало-помалу от слабейшей пищи к крепчайшей. Ибо вообще при диетическом питании детей должно примечать важное то правило, чтобы никогда не предпринимать скорой с ними перемены, но понемногу доводить их до свободного употребления необходимых для жизни -вещей, смотря по тому, как натура постепенно делает тело их крепче и совершеннее. Сие правило столь всеобще, что беспрестанно надлежит помнить его при пище и питии, при тепле и стуже, при бдении и сне, при движении и спокойствии.
   В рассуждении сохранения пищи примечать должно, чтоб не держать определенную для детей пищу в оловянных или медных сосудах, ибо как вовлеченные ею в себя метальные части и взрослым людям причиняют вред, то гораздо скорее и сильнее действуют они в слабых детских нервах.
   На третьем и на четвертом году возраста младенца можно умножить несколько число его кушаний. Поутру можно давать ему чай с молоком и с сухарем или сухим хлебом; в обеде суп с сарацинским пшеном, перлового крупою и т. п., уваренными в воде или в жидкой мясной похлебке, также немного весьма мелко изрезанного вареного или жареного мяса, с парою вареных яблоков либо груш или с некоторыми удобно сваримыми кореньями; а в вечеру для насыщения дитяти довольно одного супа с булкою. Но чем старее дитя становится, тем большую можно позволять ему свободу в выборе кушанья. Тело его и желудок от времени до времени становится крепче, а последний всегда более получает способности ко сварению твердейшей и густейшей пищи. Итак, когда достигнет оно пятого года, то можно позволить ему употреблять в обеде и в ужине более мяса, а в обеде давать иногда отведывать и грубую пищу, которая при умеренном употреблении может уже хорошо в нем свариться, а особливо когда имеет дитя хорошее движение. По прошествии шести лет можно дозволять детям всякое кушанье (кроме приготовляемого с крепкими приправами, которые вредны и во всяком возрасте) и с осторожностию и умеренностию приучать ко всему. Кто с малолетства воспитан самою простою и натуральною пищею, тот будет не только здоров, но крепок и силен, и кто постепенно ко грубейшей привыкал пище, тот безвредно употреблять может самые простые и суровые ествы. Итак, с сего времени чрез все последующие годы, даже дотоле, как дети совсем отстанут от родительского попечения, в рассуждении пищи надлежит только то наблюдать, чтоб вкоренять в них умеренность вообще и особенно при грубейших кушаньях, а не приучать их к презрению простых натуральных еств и к приятности прикрашенного яда французского поваренного и кондиторского искусства.
   Вот диета детская в рассуждении пищи, о которой не могли мы написать короче потому, что при многих кушаньях мало еще известна у нас истинная детская диета в рассуждении оных.
   О питье для детей нужно сказать гораздо менее, ибо, по счастию, напитков не столь много и действия их в человеческом теле известнее. Но и в том делают злоупотребление слабые родители, сообщающие охотно детям своим все то, чем сами наслаждаются. Итак, должны мы сказать нечто и о сем.
   Вино должно исключено быть из детской диеты, Дети имеют много мокрот, скользкие волокны и чувствительный состав нерв. Сие состояние существенно и нужно их возрасту; но вино переменяет его и потому весьма бывает опасно в детские лета, летучим и острым спиртом своим снедает оно соки, потребные к образованию крепких частей в детстве, иссушает тело и чрез то препятствует натурально росту. Молодым детям может оно причинять смертельные бессонницы и параличи, растягивая насильственно мягкий детский мозг и препятствуя чрез то отделению жизненных духов и вступлению их во все части тела. Сверх того примечено, что дети, употребляющие в обеде хотя весьма понемногу вина, подвержены припадкам, которые перестают, как скоро они вина лишаются. Итак, надлежит совсем исключить его из диеты детской, пока дети растут; а как они вырастут, то можно, однако не нужно, давать им по нескольку сего напитка.
   Водку не употребляют дети тех состояний, для которых мы пишем. Одна только чернь и некоторые глупые или бессовестные кормилицы дают детям выпивать ее по нескольку либо обмакивать в нее хлеб, дабы дети крепче спали; но для того принадлежат они к черни.
   Кофе есть весьма обыкновенное питье, даемое и детям. Если варится для детей особенно слабое кофе, то вред от оного состоит только в том, что он слабит без нужды желудок, как то делает всякий теплый и водяной напиток. Но обыкновенное крепкое кофе, употребляемое взрослыми людьми, гораздо опаснейшие для детей имеет действия. Оно разжигает кровь, производит в ней остроту, снедает соки, иссушает волокны и препятствует росту и образованию тела. То же производит шоколад чрез пряные зелья и какарсовое масло, отягощающие желудок.
   Пиво также не годится для детей, по крайней мере для молодых и не имеющих довольно движения. Если оно крепко, то делает детей пьяными, сгущает их кровь и множество других худых имеет действий. Если ж оно слабо, то находящиеся в нем дрожжи надувают желудок и наполняют его мокротою; оно причиняет беспокойный сон и, гоня мочу, производит запор оной либо столь сильно действует в почках и в пузыре, что дети ночью загаживают постелю.
   Самое лучшее питье для детей и для всех людей вообще есть вода. Она и молоко единственными служили средствами утоления жажды первым человекам, когда неизвестно еще было пиво, вино или другие искусством приготовленные напитки. Вода есть единый и самый простой способ, приуготовляемый натурою к утолению нашея жажды и протекающий повсеместно; и она гораздо способнее к тому всякого другого пития. Она довольно разжижает кровь, напояет волокны, прохлаждает и укрепляет тело, прилична ко всякой пище, способствует распущению и сварению оной и производит все сии полезные действия не разжигая кровь и не раздражая нервы. Вредит она тогда только, когда употребляется в излишестве, либо неблаговременно, либо весьма холодная. Взрослым людям, которых желудок привык с детства более к пиву и другим крепким напиткам, несколько трудно бывает сначала привыкать к употреблению воды; но употреблявший ее с малолетства предпочитает к великой своей пользе всякому иному питию и находит сей напиток везде удобно; а пьющий пиво, напротив того, часто должен бывает либо терпеть жажду, либо довольствоваться противным и нездоровым пивом.
   Наконец, не должны дети вообще пить много, а особливо пива: как имеют они слабые волокны и много мокроты, то не нужно им великое напояние волокон и разжижение крови; а многое питье ослабляет только более волокны и желудок их.
   Прежде говорили мы о диете детской в рассуждении пищи и питья. Все предписания наши об оной вместе взятые клонятся к тому, чтоб приучать детей к самой простой и натуральной пище и питью. Итак, на сем всеобщем и первом правиле должна основываться вся диета детей и молодых людей. Родители тогда только исполнят совершенно свою должность, когда последуют сему правилу во всем его пространстве; а дети получат ту выгоду, что тело их будет здорово и крепко, что научатся они рано любить и сохранять умеренность и воздержность, а чрез то сохранят себя от опасных, телу и духу вредоносных, пороков.
   Есть еще некоторые пункты, принадлежащие также к физическому или телесному воспитанию, хотя и не касаются они до пищи детей. Сии суть обстоятельства, касающиеся до одежды и до движения и покоя их, и некоторые другие, имеющие влияние в образование телесных сил. При сих обстоятельствах против многого погрешить можно.
   В рассуждении одежды и при возрасте младенца, грудью еще питающегося, упомянуто, что весьма вредно завивать детей в узкие пеленки. Сие, яко всеобщее правило, надлежит наблюдать во все последующие годы, чтоб детское платье не было узко, дабы не препятствовало оно свободному движению и образованию которой-нибудь части тела. Особенно преступаемо бывает важное сие правило тогда, когда дети носят узкие башмаки, исподнее платье, камзолы и кафтаны, галстуки и шнурованья.
   Узкие башмаки не только препятствуют надлежащему образованию ног и пальцев вообще, но причиняют еще столь обыкновенные мозоли и врезание ногтей в тело, которое, само по себе будучи не малость, навлекает весьма опасные хирургические операции. Женщины, дабы прибавить себе роста (что, однако, человеку невозможно), носят башмаки с превысокими каблуками; от сего нога изгибается столь ненатурально, что не может ступать тою частию, которою ступать должно, и, потерпя несколько времени сие насилие, не может уже более разгибаться. По сложению человека надлежит ему ступать всею плоскостью ноги и пятою; но высокие каблуки так искривляют ногу, что пята и плоскость поднимаются вверх, а вся тягость тела упадает на одни пальцы. Потому женщины в высоких башмаках не могут ходить вообще скоро, или сходить с горы, либо свободно прыгать, но и по ровному пути ходят колеблющимися шагами и согнувши колена, дабы не упасть. Итак, пока женщина не совсем еще выросла, дотоле опасны для нее такие башмаки, препятствующие образованию ноги, и по крайней мере дотоле должна она носить башмаки с низкими каблуками, которые не переменяли бы натуральное сложение мускулов и костей в ноге и не затрудняли бы нужные движения.
   Узкое исподнее платье у мужчин вредит особливо коленным суставам и мускулам, от которых зависит вся сила человеческая в хождении, верховой езде и прыганий и большая часть здоровья в старости. Итак, надлежит стараться, чтоб сие платье не делано было тесно.
   Узкие камзолы и кафтаны еще опаснее. Ибо как они более частей тела покрывают, то и вредят более, если сделаны бывают так, что сжимают сии части и чрез то препятствуют их росту и образованию. Когда узок камзол, то претерпевает вред от того грудь, желудок и вся внутренность. Грудь, которой должно подниматься, дабы дать место растущему легкому, прижимается и остается плоскою, а легкое бывает от того мало и тесно. Желудок и кишки ограничиваются в своем движении, и, следовательно, образованию их наносится препятствие; а от сего происходят запоры и расстройки во внутренности, которые, купно с недостатками легкого, причиняют бесчисленные болезни и обыкновенно кончатся сухоткою и обмороками. Узкие кафтаны вредят образованию плеч и локтей, стесняя их; а если они у груди застегиваются пуговицами или крючками, то сжимают и грудь так, как узкие камзолы; также весьма удобно причиняют они безобразные горбы, когда плечи вверх поднимаются.
   Сии вредные действия узкого платья тем опаснее, что дети в известные годы беспрестанно растут, а платье весьма только немного разнашиваться может, да и самое сие разнашивание причиняет уже насилие телу. Сему не иначе пособить можно, как давая детям новое платье, как скоро примечено будет, что старое становится им узко, и потому не снабжать их вдруг многим платьем, а переменять только оное чаще и делать снова столь пространное и покойное, чтоб не причиняло насилия ни одной части тела и годилось бы по крайней мере на несколько месяцев.
   Галстуки и воротники рубашечные могут быть опасны, ограничивая свободное движение шеи. Они препятствуют тогда обращению крови, разделявшейся повсюда от головных пульсовых жил, и причиняют чрез то глазные и шейные болезни, помрачения и обмороки, а молодым многокровным людям нередко и параличи. Часто причиною тому бывает неразумие слуг, а часто и легкомыслие самих детей; итак, родители весьма рачительно должны оберегать их от такой злой привычки, могущей нанести им вред.
   Наконец, принадлежат к узкой и потому опасной одежде шнурованья. Что оные не безотменно нужны, то доказывают дети простолюдимов, имеющие и без шнурованья прямой и хороший рост. Винслов приметил, что из ста женщин, возросших в шнурованье, едва ли десять имеют равные плеча. Правое плечо бывает у них всегда больше и выше левого. Сие происходит оттого, что правая рука, имея всегда более движения, высвобождается из шнурованья и поднимает плечо свое вверх, которое растет потому удобнее и становится выше и больше левого; а сие напротив того, оставаясь всегда прижато, расти не может. Но сей вред, от шнурованья происходящий, маловажен, ибо неравенство плеч можно скрыть; и как сие небольшое безобразие не имеет влияния в здоровье, то не может почтено быть дорогою платою за хороший стан, а особливо для женщины. Однако шнурованье не сие только одно производит: оно наносит другой, гораздо важнейший вред, касающийся До самого здоровья, как то можно усмотреть из следующего Цукертова описания женского тела. "Зашнурованное женское тело,-- говорит он,-- состоит из острой груди, плоской спины, вжатого брюха, вытесненных плеч и то из прижатых, то из выдавленных вперед и назад ребр". Итак, все, что сказано о вредности узких мужских камзолов, еще в высшем степене разумеется о женских шнурованьях; ибо сии гораздо крепче сжимают грудь и брюхо и потому гораздо сильнее препятствуют образованию оных, нежели камзолы, которые, будучи не столь упруги, оставляют еще некоторую свободу сим частям тела.
   Прежде говорили мы о вредности узкого платья. Теперь предложим о том, что слишком тяжелое и теплое платье вредит детям.
   Многие родители не только приучают детей своих к теплоте покоев, но еще одевают их в шубы и другие толстые теплые платья, а когда надлежит им выйти на воздух, то обвертывают их во многие одежды так, как будто они суть такой товар, который при пересылке рачительно должно сберегать от худой погоды. Где ни бывают дети, везде окружены они теплым, нечистым и отчасти гнилым паром. Ибо шубы и другие толстые одежды для того только греют, что собирают в себя и удерживают выходящие из тела пары. Натура нарочно изгоняет сии пары, дабы освободить соки наши от бесполезных и нечистых частиц; но в шубах сии частицы собираются и входят мало-помалу опять в тело. Для того дети, весьма тепло одеваемые, бывают слабы и склонны к разным болезням, происходящим от худобы и нечистоты соков. От самомалейшей стужи получают они весьма опасные припадки, потому что простуда тем удобнее может последовать и тем чувствительнее бывает, чем теплее тело.-- Но не только то вредно, когда одевается весьма тепло все тело: вредно и то, когда особенные части оного в отменной содержатся теплоте; ибо тогда закрытые меньше части подвергаются опасности простуды, не столь удобно последовать могущей, когда все тело равно покрыто бывает. При сем некоторые ту еще делают погрешность, что одевают теплее прочих такие части тела, которым менее всех сие потребно, а закрывают хуже те, которым рачительное покрытие нужнее всех.
   Обыкновенно думают, что преимущественно надлежит содержать в теплоте голову, а ноги оставлять с легким прикрытием. Ничего нет несправедливее, как сие мнение, весьма обыкновенное людям среднего и низкого состояния. Опыт научает нас, что ни одна часть нашего тела не может сносить удобнее стужу, нежели голова, которой состав всякому делает сие понятным. Толстые кости, волосы и беспрестанное стремление крови к голове защищают ее от суровости холода. Привыкшие с детства ходить с открытою головою не чувствуют никогда головных болезней и совсем не знают о шуме в ушах, насморке и других таких припадках. Итак, Локк справедливо заставляет детей днем и ночью ходить и спать без шапок, как скоро голова их покроется довольно волосами. Находятся люди, выходящие в самый жестокий мороз на улицу с открытою головою без всякого вреда, для того что они еще в детстве к сему привыкли. В мокрую только и ветреную погоду, при весьма великой стуже и при жестоком солнечном жаре нужно покрывать голову, потому, что мокроты не может сносить никакая часть нашего тела; суровый ветр и великий холод причиняют простуды тем, которые не совсем против оной ожесточали; а жаркий солнечный зной производит часто смертельные припадки тому, кто долго оному подвержен бывает. Особенно надлежит наблюдать сие над детьми, имеющими болезнь в ушах, слезливость глаз или пролом на голове. Сим должно вообще рачительно покрывать голову, когда выходят они на воздух. Но здоровых детей, кроме вышеупомянутых обстоятельств, всегда надобно заставлять ходить либо совсем с обнаженною головою, либо с прикрытою умеренно, как в тепле, так и на стуже; а особливо должно откинуть шапки, подложенные мехом, которые ослабляют мозг и делают дитя тупоумным.
   Напротив того, гораздо рачительнее надлежит покрывать ноги. Они более всех прочих членов отдалены от сердца, и кровь не может столь сильно пробегать чрез их сосуды, как чрез другие части тела. Посему ноги менее имеют теплоты, и впечатления внешнего воздуха бывают в них сильнее, а особливо когда тело находится без движения. Итак, достаточное прикрытие ног весьма способствует детскому здоровью, споспешествуя свободному обращению крови чрез сии члены и освобождая тем голову и грудь от великого прилива крови и соков. Но для того не нужны ни весьма толстые чулки, ни сапоги, разве когда должно детям в холодную погоду и в грязь ходить по улице. Тогда надлежит стараться, чтоб хорошие подошвы и крепкое шитье сапогов сберегало ноги их от вредной мокроты. Но кроме сего случая весьма толстые чулки и сапоги вредны детям, потому что кто в молодости привыкнет содержать ноги в тепле, тот в дальних летах не может их согреть ничем, кроме теплых сапогов, а чрез сие склонен бывает к простудам. Сапоги отягчают детей и приучают к дурной походке.
   Наконец, весьма нужно закрывать рачительно шею и грудь у обоего пола детей, по крайней мере дотоле, пока не достигнут еще они шестого года. Ибо если заставляют их еще в самом нежном детстве ходить с непокрытою шеею и грудью, то подвержены они бывают многим и опасным болезням. Для закрытия сих частей весьма пристойны мягкие и широкие галстуки для мальчиков, а платки для девушек.
   Теперь приступаем мы к другой части физического или телесного воспитания, касающейся до движения и спокойствия детей. Оба сии слова принимаются здесь в пространнейшем значении и столь много в себе заключают, что под сим заглавием можем мы предложить все прочие правила физического воспитания.
   Первое, всеобщее и всякому человеку необходимое движение есть ходить. По большей части дети получают силу к хождению по прошествии первого года, по крайней мере если они рождены здоровы и не испорчены худым присмотром. Однако весьма остерегаться должно, чтоб не заставлять их ходить прежде, нежели сами они окажут к тому силы и охоту. Пока кости их весьма еще мягки, а ноги слишком еще слабы для ношения тела, дотоле весьма опасно принуждать детей ходить. Сие не только вредит их росту, но производит кривизну и безобразие ног. Бессилие для ходьбы продолжается у некоторых детей даже до третьего года, а у других и более. Но чем долее не могут дети ходить, тем основательнее подозревать можно, что они подвержены тайной болезни; ибо в таком случае редко поднимаются они на ноги прежде третьего года, а некоторые даже прежде шестого и седьмого. Тогда надлежит заблаговременно советоваться с врачом и остерегаться рачительно от того, чтоб не учить детей ходить принужденно.
   Когда дети начнут ходить, то должно водить их на помочах. Сперва надлежит допускать их якобы качаться и ступать крепче ногами мало-помалу. Наконец, можно давать им ходить одним, причем, однако, надобно беспрестанно надзирать над ними и покрывать голову их шляпою, предохраняющею от упадения. Сия шляпа над лбом должна быть набита чем-нибудь столь толсто, чтоб дитя, упадши, не могло повредить себе нос, а в прочем надлежит ей быть столь пространной, чтоб не угнетала она голову. Самый лучший способ к раннему навыку и облегчению хождения для детей есть тот, чтоб допускать их беспрепятственно двигать ногами, когда они сидят или лежат. Посему никогда не должно запрещать детям ложиться на землю, раскидывать руки и ноги свои во все стороны и вертеться всем телом. Без сомнения приметить можно, что они великое от того чувствуют удовольствие и что сама натура побуждает их к таким упражнениям для споспешествования гибкости, движимости и протяжению членов. Помочи должны к тому только служить, чтоб удерживать дитя от упадения, а в прочем должно совершенную оставлять ему в них свободу.
   Как годы бессилия детского протекут и дитя может ходить твердо и порядочно, то надлежит стараться, чтоб не злоупотребляло оно сию свою приобретенную силу на безмерное бегание. Ибо сколь полезно и нужно детям многое хождение и умеренное бегание, столь, напротив того, вредно им последнее, когда оно часто и неумеренно употребляется, так, как и всякое слишком сильное движение вообще, потому что отчасти делает оно насилие нежному легкому, а отчасти, возбуждая пот, ослабляет тело, снедает соки и делает волокны преждевременно твердыми и окреплыми, а чрез то препятствует росту. Посему также не все детские игры пристойны для всякого возраста и для всякого дитяти. До пятого года надлежит им позволять только маршировать, бить в барабан (которое движение весьма полезно для рук) и тому подобное; а запрещать все сильные движения.
   Из таких движений, при которых тело потрясаемо бывает без собственного содействия, пристойны детям помянутого возраста тихая езда в карете, езда на деревянной лошади и качание на висящей веревке. Не должно только допускать детей одних к сим забавам, для того что их безопытность может подвергнуть их при том великому вреду; но при всех таких движениях и играх надобно всегда быть с ними смысленному человеку, который мог бы удержать дитя в случае упадения.
   От пятого до двенадцатого года надлежит допускать детей играть мячом и другими подобными сей играми, которые делают руки и ноги весьма гибкими, дают хорошее образование телу, приучают зрение к скорому и справедливому чувствованию и, наконец, доставляют всему телу полезное движение, если не употребляемы бывают чрез меру, то есть ежели не продолжаются даже до усталости и ослабения. Борьба есть также изрядное упражнение, придающее особенно великую силу рукам и ногам. Однако должна она позволяема быть детям только в присутствии родителей либо учителей, для того что в противном случае дети весьма удобно могут вывихнуть члены друг другу или от шутки поссориться в самом деле, когда один другого уронит или ушибет.
   Все сии и подобные игры и телесные упражнения должны производимы быть на вольном воздухе, для того что сие не только возвышает и умножает пользу их для тела, но развеселяет дух и чрез то кладет основание тихих страстей.
   К сим летам принадлежит танцование; по крайней мере начинают учить оному детей между пятым и двенадцатым годом. Если кто хочет сделать детей своих преимущественно искусными танцовщиками, тому нужно начинать учение сие столь рано; а если кто при воспитании печется только о здоровье, для того, может быть, лучше было бы, при злоупотреблении сего искусства, как скоро дитя не много оное разумеет, подождать дотоле, пока все детские члены, а особливо легкое сделаются крепче и сильнее. Но как бы то ни было, однако танцование принадлежит к воспитанию, и так должны мы здесь сказать о нем свое мнение.
   Танцование есть, бесспорно, одно из прекраснейших, благороднейших и самых лучших телесных упражнений для обоего пола. Оно соединено с движением почти всех частей тела. Самомалейшие мускулы в ногах двигаются; руки, плеча и все тело упражняется в разных движениях и оборотах; дети приучаются ко благопристойным и пригожим положениям тела; музыка, соединенная с танцованием, возвышает удовольствие, чувствуемое душою от приятности телу. Короче сказать, дух и тело очищаются, укрепляются и увеселяются сим упражнением.
   Но все сии выгоды происходят только от тихого танцования, как то от менуэта, польского танца и от некоторых русских танцев. Напротив того, сильного движения требующие танцы, как то английские и немецкие, не только не производят сих выгод, но и вредят еще здоровью. Они, утомляя и истощая тело, причиняют горячки, кровохаркания и болезнь в легком.
  

О НРАВСТВЕННОМ ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙ

  
   Как любовь родителей к детям столь натуральное и столь сильное есть побуждение, как родители толь часто и толь охотно жертвуют собственным благополучием благополучию детей и некоторым образом живут более для них, нежели для самих себя, то есть причина удивляться тому, что они не более пекутся о воспитании их или в рассуждении оного столь многие и важные делают погрешности. Основание сего состоит не столько в недостатке любви и нежности, как паче в ложных и несовершенных понятиях о воспитании. А именно, должность сия часто ограничивается только тем, что пекутся о жизни и здравии детей; что научают их некоторым только механическим работам и искусствам; что отягощают память их множеством слов, которых они не разумеют; что наставляют их в правилах внешней благопристойности и учтивости; что остерегают их от грубых преступлений, влекущих за собою публичное поношение и казнь; что вооружают их против натуральной простоты и чистосердечия и приобучают к удержанию себя, притворству и ласкательству; что вперяют в них некоторые, по большей части ложные, представления о упражнениях, удовольствиях и выгодах общественной жизни и стараются, наконец, каким-нибудь образом сделать их способными пещись впредь о содержании себя или управлять полученным в наследство имуществом и утверждать свое состояние. В сих намерениях большая часть родителей не щадят ни труда, ни иждивения для споспешествования тому, что они называют благом своих детей, и чрез сие в самом деле много споспешествуют их благосостоянию. Итак, нет ли причины надеяться, что они то же самое делали бы гораздо полезнейшим образом, если б сами имели справедливейшие представления о принадлежащем к воспитанию? Сие побудило нас показать, что подлинно требуется к воспитанию детей и как при том поступать должно. А именно, воспитание состоит наипаче в том, чтоб стараться образовать разум и сердце дитяти и чрез то самолучшим образом приводить его к добродетели, религии и христианству.
  

I
О образовании разума

  
   Образовать разум, или дух, детей называется вперять в них справедливые представления о вещах и приучать их к такому образу мыслей и рассуждения, который соразмерен истине и посредством которого могли бы они быть мудрыми. Человек помощию разума своего может представлять себе не только то, что в нем самом происходит, но что и вне его; он может рассуждать о свойстве сих вещей, соединять их и отделять одну от другой и, сравнивая одну из них с другою, собирать новые представления, могущие до бесконечности быть умножаемы. Но натуральное расположение его не таково, чтоб он те вещи, которые познавать может, необходимо так себе представлять долженствовал, как они действительно суть, или чтоб не мог он заблуждаться в своем о них рассуждении, в сравнении их, в согласии или противоречии, им в них находимом. Он может все окружающее его представлять себе с нескольких сторон либо с одной только стороны; он может почитать то большим или меньшим, лучшим или худшим, полезнейшим или вреднейшим, нежели каково оно в самом деле. Он может связывать вещи, никоим образом не совокупимые, а другие, неразрушимым связанные союзом, самовольно одну от другой отделять. Он может почитать одну вещь действием или причиною другой, когда, напротив того, они совсем никакого не имеют сообщения; и чем менее он упражнял силы разума, чем небрежнее и беспечнее употреблял их, тем чаще должен делать такие погрешности в размышлении, рассуждении и заключении. Сколь важно то, чтоб он в то время, когда начинает оказывать и употреблять сии силы, в употреблении их так был управляем, чтоб научился делать оное справедливейшим и самолучшим образом! А в сем и состоит образование разума детей. На пути, по которому достигают они до познания истины, нужен им благоразумный и опытный вождь, который бы не только остерегал их от всех распутий и в случае совращения возвращал, но и научал бы их избегать всех окольных дорог и лабиринтов и стремиться прямо к своей цели. Разум их должен быть не только упражняем и обогащаем разными познаниями, но и так упражняем, чтоб они мало-помалу приобретали способность исследовать и разбирать то, что они знать желают, удобно отличать истинное от ложного и при сих исследованиях и рассуждениях следовать всегда надежнейшим правилам и по кратчайшему итти пути. Но сие делается не столько посредством научения их сим правилам размышления и впечатления оных в память их, как наипаче посредством того, когда при всех случаях учат их примечать, справедливо или несправедливо они мыслили и рассуждали и для чего то делали; также когда обще с ними и соразмерно их возрасту думают, рассуждают, исследуют, сомневаются или решают. Сие делается посредством того, когда их мало-помалу делают внимательными к шествию собственного их духа и таким образом объявляют им основательные положения и правила, по коим он действует, и по собственному их опыту научают знать препятствия, задерживающие его в его действиях, и выгоды, облегчающие ему оные.
   Сие всеобщее предписание понятнее будет чрез то, что устремит внимание читателей на особенные части вещи. Дело, о котором я говорю, весьма трудно; самолучших предписаний не довольно на предупреждение всех затруднений, при оном происходящих; а упражнение и в сем случае есть наилучший учитель. Между тем, по мнению моему, можно облегчить сие дело и трудиться с благополучнейшим успехом в образовании разума детей и воспитанников, когда родители, гофмейстеры и наставники будут наблюдать следующие правила.
   Первое правило есть сие: Не погашайте любопытство детей ваших или питомцев. Само по себе не есть оно погрешность. Паче есть оно сильное побуждение и изрядный способ сделаться разумным и мудрым. Когда дети о чем-нибудь спрашивают или не довольствуются первым ответом, то обыкновенно по невежеству, либо гордости, либо лености, или угрюмости приказывают им молчать и попрекают их непристойным и достойным наказания любопытством {Обыкновенно говорят тогда: "Детям не надобно все знать". Сие справедливо только отчасти.}. Бесспорно должны они учиться скромности, а особливо тогда, когда находятся в сообществе чужих людей, пришедших не для них, но для их родителей. Но родители, надзиратели и наставники пропускали бы самолучший случай к научению их, требуя от них всегда того, чтоб были они только немыми слушателями. Нет, они должны, а если любят своих детей или воспитанников, то и удовольствие их будет состоять в том, чтоб отвечать на их вопросы не одними только угрюмыми словцами "да" или "нет", но таким образом, чтоб они действительно научились тому, что узнать желают, и чтоб то купно принесло им удовольствие. С радостию должно схватывать сей случай к упражнению размышления дитяти или юноши и посредством продолжения вопросов делать их самих изобретателями неизвестного еще им. Хотя б вопросы их были и таковы, что родители или надзиратели не могли бы отвечать на оные {Напр.: "Откуда мы происходим".}; однако сии должны не негодовать на то, но либо признаваться в своем неведении, либо извиняться вообще несовершенством человеческого познания, либо стараться вразумить спрашивающему, что ответ на его вопрос предполагает такие познания, которых он еще не имеет и иметь не может; но которыми некогда награжден будет за свое прилежание, если продолжит оное.
   Второе правило есть сие: Упражняйте детей ваших или воспитанников в употреблении чувств; научайте их чувствовать справедливо. Впечатления, делаемые в нас внешними вещами посредством наших чувств, и представления, происходящие от того в душе нашей, суть якобы материалы, которые дух наш обработывает и на которых основываются наконец все познания и науки человеческие. Чем многоразличнее, справедливее и полнее сии представления, тем более может дух упражняться в размышлении и тем удобнее и безопаснее может он подниматься к высочайшим и всеобщим познаниям. Но как мы чувственные вещи гораздо лучше научаемся знать по впечатлениям, делаемым в нас их присутствием, нежели по описаниям, какие делают нам о них словами, то не заставляйте детей ваших из книг или по изустному наставлению учиться тому, что они сами могут видеть, слышать и чувствовать; но показывайте им то действительно, как скоро и как часто будете находить к сему случай. Так, давайте им видеть и примечать красоты натуры, чудеса царства растений и животных, многоразличные воздушные явления, великолепие усеянного звездами неба и помогайте им мало-помалу различать и приводить в порядок множество темных представлений, теснящихся со всех сторон в их души. Но давайте им видеть все сие собственными глазами и чувствовать свойственным им образом и не ослабляйте получаемых ими от того впечатлений неб лагов ременными и издалека занятыми изъяснениями.
   Водите их в домы и житницы крестьянина, в работные домы художников и рукодельцев; показывайте им там, как обработываются многоразличные богатства земли, как приготовляются они к употреблению для пользы и удовольствия человеков; научайте их знать главнейшие орудия, к тому употребляемые, и почитать надлежащим образом людей, тем занимающихся. Сие откроет разуму их и рассудку, так как силе воображения и вымышления, многие обильные источники полезных и приятных размышлений. Притом упражняйте их всегда во внимательности. Внимательность есть мать всякого основательного познания. Приучайте их не переходить слишком скоро от одной вещи к другой, всякую вещь рассматривать со многих, и если возможно, со всех сторон, смотреть не только на целое, но и на особенные части его. Хотя и не должно вам в первые годы воспитания утомлять внимание их, принуждая их останавливаться слишком долго при одной вещи, но желательно. чтоб вы мало-помалу чувственно уверяли их о великой пользе глубокого внимания. Случай к сему могут подавать и самомалейшие вещи. Например: они удивляются изрядным краскам цветка или приятному его запаху и довольствуются тем. Научайте их тогда, сколь много других красот, сколь много признаков искусства и мудрости видит навыкшее око знатока в составе цветка сего, в образе его листков, в свойстве его семянницы и пр. И так показывайте им часто, коль многое еще могли бы они приметить при той или другой вещи, если б на долее при ней остановились. Сей способ упражнять и укреплять их внимательность, без сомнения, более над ними подействует, нежели самоважнейшие увещания о должности и строжайшие наказания за упущение оной.
   Третие: Остерегайтесь подавать детям ложные или не довольно точно определенные понятия о какой-нибудь вещи, сколько бы ни была она маловажна. Гораздо лучше не знать им совсем многих вещей, нежели несправедливо оные себе представлять; гораздо лучше вам совсем отрекаться ответствовать им на некоторые их вопросы, нежели давать двусмысленный и недостаточный ответ. В первом случае по крайней мере знают они то, что та вещь им неизвестна, и могут со временем помочь сему недостатку. В другом же случае, напротив того, думают они, что довольно уже уведомлены об оной вещи, и по сему самому остаются в неведении. К сему присовокупляется и то, что первые понятия, о натуральных или нравственных предметах нами получаемые, суть якобы основание всех прочих. Если они неопределенны и ложны, то распространится от того вредное влияние и на сии. Но коль обыкновенны чинимые в сем рассуждении погрешности! Думают, что всякий ответ на вопрос дитяти или молодого человека довольно хорош быть может. Часто не усомневаются вперять в них явные заблуждения, дабы только они замолчали. Утешаются тем, что впоследствии сами они узнают лучше сию вещь. Но надежда сия весьма обманчива. Первые впечатления продолжаются долее всех, соразмерны ли они истине или ведут к заблуждению. Хотя человек в постоянных летах и научается усматривать свои заблуждения, однако должен всегда весьма остерегаться, чтоб не вмешивались они неприметно в его представления и мнения и не обманывали бы его.. Например, доставляют дитяти ложное понятие, что гром и молния суть действия и знаки божиего на человека негодования {Обыкновенно говорят тогда: "Бог гневается".} и что они определены для устрашения и наказания обитателей земли! Сколь глубоко вкоренится сие мнение в детской душе! Сколь трудно будет такому человеку и в зрелом возрасте почитать действием премудрости и благости божией то, что он столь долго признавал за очевидное доказательство гнева его! А хотя юноша или муж и переменит первое заблуждение на сию истину, однако сколь часто впечатления, оставшиеся в нем от первых его представлений, будут против воли его совращать его к ложным заключениям или исполнять страхом и ужасом!
   Не сия ли погрешность в воспитании, о которой я говорю, есть причина того, что столь трудно истребить некоторые роды суеверия и что оные часто преследуют чрез всю жизнь и тех людей, которые действительно усматривают глупость оных? {Как, напр., представление, что бог есть более самовластный господь, нежели премудрый и преблагой отец.}
   Четвертое правило, тесную с предыдущим связь имеющее, есть сие: Не учите детей ничему такому, чего они по возрасту своему или по недостатку других предполагаемых при том познаний разуметь не могут. Не размеряйте детские способности по своим. Не делайте опытов научать их таким вещам, которые сами вы едва понимать можете или о которых вы в поздные лета приобрели некоторые понятия посредством особенного напряжения своего духа. Например: тщетно стали бы вы стараться философскими доводами уверить их о начале мира, о необходимости первой и вечной оного причины, о духовной натуре души нашей и т. п. Такими стараниями сделали бы вы только наставление ваше для них скучным, и напрасно бы потеряли они свое время и свои силы. Самая память их не долго могла бы сохранять в себе слабые впечатления, полученные ею о таких непонятных вещах. То только, чему научаемся мы с уверением и при чем разум наш или сердце занимается, делает в нас такие впечатления, которых время загладить не может. Итак, не отягощайте память их знаками и словами, не доводя их купно до познания вещей, оными означаемых. Также не допускайте их употреблять такие слова, при которых они ни о чем не мыслят или мыслят совсем о другом, а не о том, что оными выражаемо быть должно. Когда услышите вы, что употребляют они такие слова и выражения, истинное значение которых чаятельно им еще не известно, то спрашивайте их, что они под тем разумеют; заставляйте их показывать вам те вещи, которые они означить тем хотят; или когда сие невозможно, то спрашивайте их о свойствах или действиях того; приводите их при сем на правый путь, представляйте им сколько возможно чаще сии свойства и действия; или если предмет таков, что не можете вы им показать либо как-нибудь иначе вразумить оные, то по крайней мере остерегайте их от злоупотребления сих слов и учите их почитать оные за пустой только звук, которого значение должны они научиться знать со временем. Столько ли было бы злоупотребляемо большею частию человеков дарование языка, слышимы ли бы были они столь часто говорящие надежным и скорым тоном о таких вещах, которых они либо совсем не разумеют, либо сбивчивые только имеют о них понятия, если б они в детстве и юношестве приучены были к тому, чтоб при всяком слове мыслить что-либо определенное и прилагать внимание не ко знакам только, но паче к означаемым вещам? Но сколь редко наблюдается сие правило! Что обыкновеннее, как то, что слушают не твердо еще говорящих детей, употребляющих множество слов, которых понимать им невозможно, лепечущих, например, о воздухе, о душе, о существе, о духах, о боге, о вере, о добродетели, не показывая им их неведения или не стараясь извлечь их несколько из оного? {Да мы и жалуемся еще, когда дети наши воспитаны не так безумно, как мы.} Какое ж следствие сего? Они продолжают употреблять сии слова иногда пристойно, иногда непристойно, по случаю и удаче; думают, что разумеют их, и не мыслят еще и в мужественном возрасте при оных ничего или мыслят что-нибудь совсем ложное. Слова суть знаки богатств нашего духа; но сии богатства только воображаемы, и знаки сии подобны ложным монетам, когда не знаем мы их значения.
   С сим предписанием соединяется пятое, не менее важное: Старайтесь не только умножить и распространить их познание, но и сделать его основательным и верным. Гораздо лучше им знать точно немногие вещи, нежели мелкое иметь познание о многих {О последнем пекутся несмысленные учители, старающиеся только хвастать воспитанниками своими пред их родителями.}. В сем рассуждении остерегайтесь от гордости, обыкновенно свойственной родителям и надзирателям. Часто думают они более о удовлетворении собственному тщеславию, нежели о споспешествовании истинному благу детей своих и питомцев. Они торжествуют о счастливом успехе своих стараний, когда сии могут говорить о многих и разных вещах с некоторою скоростию и смелостию, удивляющею несмыслящих слушателей; когда они в одно время занимаются многими искусствами и науками; когда они, будучи еще детьми или отроками, умеют отвечать ка такие вопросы, на решение которых не отважились бы разумные и пожилые люди. Однако невозможно, чтоб разум, долженствующий обнимать столь многое и устремлять внимание на столь многоразличные вещи, различал все надлежащим образом и приобретал бы о всем основательное познание. Напротив того, приучит его сие смотреть на все беглыми глазами и ни в чем до основания не добираться. Избегайте сея погрешности, определенные к образованию и наставлению других человеков! Научайте их мыслить основательно. Не учите их тому только, что какая-либо вещь существует и такие-то имеет свойства и действия; но также наставляйте их, сколько соразмерно их понятию, и в том, для чего вещь сия такова, а не инакова, и для чего имеет она сии свойства и действия. Притом никогда по лености или самолюбию не требуйте от них, чтоб они верили во всем одним вашим словам и чтоб почитали они изречения ваши беспогрешными. Приучайте их паче мало-помалу, чтоб они сами спрашивали вас об основании того, что вы им сказываете, и признавали бы учения ваши за истинные не по уважению к вам, но по вашим доводам. Когда не будете вы наблюдать сие, то сделаются они либо сомни-телями, либо слепыми последователями. Говоря прямо, не будут они ничего знать, но будут только уметь рассказывать то, что другие прежде их думали и сказывали. Однако величайшее старание, которое могли бы вы прилагать к образованию разума детей ваших или учеников, мало доставило бы им истинной пользы, если б вы наставляли их только в познании, а не купно и в мудрости, в правильном оного употреблении состоящей. Посему при всем, чему вы их научаете, показывайте им употребление того, которое они для себя и для других делать могут и должны. Научайте их смотреть на все с практической стороны и при всех способных случаях производить то в действо. Преимущественно ж и беспрестанно старайтесь научать их судить право о цене вещей. Сия есть истинная мудрость, которая гораздо дороже всех наук вообще и которую никогда не можно вперить в человека слишком рано, если надлежит ей быть путеводительницею в его жизни. Итак, научайте детей ваших примечать великое различие между внешними, преходящими, бренными благами и преимуществами и между теми, которые собственно нам принадлежат и которые мы навсегда сохраняем. Научайте их здравие и крепость тела ценить выше богатства и красоты, похвалу совести выше почтения и похвалы людской и добродетель и праводетельность выше богатства, чести, здравия и жизни. Сии учения столь неоспоримы и самому дитяти столь понятными могут быть сделаны, что почти всегда родители только или надзиратели его виноваты бывают в том, когда оно иначе научается мыслить. Например, если удивляется оно блистанию, богатству, драгоценности какого-либо платья, то спрашивайте его иногда: становится ли от того лучшим злой человек, его носящий? может ли платье сие дать больному здравие, слабому силу, невежде ум и благоразумие? не благороднее ли, доставляя отраду многим бедным, одеваться несколько хуже, нежели быть немилосердным, оставлять братии своих томящихся в убожестве и гордиться сими украденными у них вещами? Если дитя слишком высоко ценит красоту, то показывайте ему других детей или взрослых особ, которые, менее пригожи будучи, более почтенны и любимы, ибо они кротчае, добросердечнее, благодетельнее и лучше; или научайте их знать таких особ, которые лишились красоты своея от разных приключений или которые при всей своей красоте презренны и ненавидимы для того, что не имеют доброй души и никаких действительных достоинств. Если надмевается дитя получаемыми собою похвалами, то показывайте ему при случае, сколь расточительно и безрассудно раздает большая часть людей похвалу свою; сколь часто хвалят люди то, чего они не знают, не уважают, не любят; сколь корыстолюбивы и переменчивы они в своем мнении, и так далее. Когда ж детям или воспитанникам вашим надлежит научиться право судить о сих и подобных сим вещах, о вы, назначенные от бога быть родителями и наставниками! то не должны они слышать от вас никаких других, кроме справедливых, мнений.
   Но когда самих вас ослепляет блистание пышного платья, красоты или других таких наружных преимуществ {Или когда сами вы хвалите детей за хороший их убор.}; когда вы сами вкусную пищу хвалите, яко изрядное и превосходное благо; когда сами вы много уважаете сии вещи и посредством ревности и важности, с какою поступаете с ними, великую прилагаете им цену; когда вы сами особенное оказываете почтение особам, хвастающимся такими преимуществами: то бесплодны будут и самолучшие наставления, которые вы можете давать о сем детям вашим в учебные часы или в другое время. Но когда сами вы поступаете в рассуждении сих вещей с некоторым благородным равнодушием, когда сами вы уважаете и почитаете истинное достоинство, под каким бы видом, в каком бы наряде и состоянии оно ни показывалось, то учения ваши, собственным вашим примером подкрепляемые, без сомнения изряднейшие принесут плоды.
   Из сего следует еще следующее правило: Оберегайте детей от скоропостижности в заключении и пользуйтесь всеми случаями посредством наблюдений доводить их до осторожности и точности в их заключениях и рассуждениях. Коль много погрешностей может наделать человек, например, тогда, когда он почитает за действие и причину две вещи, вскоре одна за другою следующие или провождающие одна другую. Коль многие роды суеверия, коль многие заблуждения как в физике, так и в морали начало свое имеют и продолжаются единственно от сея скоропостижности. Например, правдивый человек, постигнутый тяжкими несчастиями и печалями, был ли бы столь часто почитаем лицемером, а безбожник, коему удаются его предприятия, любимцем небес, если бы по скоропостижности судьба человека не почиталась необходимым следствием доброго или худого его поведения, необманчивым признаком благоволения или неудовольствия божия? {О первом человеке говорят обыкновенно: "Бог его наказывает"; а о другом: "Бог его благословил".} Уроны, отягощения, страдания, которые добродетельный человек часто по случаю претерпевать и сносить должен бывает, приписываемы ли были бы самой добродетели и представляема ли бы она была под самыми неприятнейшими образами, если б по привычке не смотрели на все одно за другим последующее яко на вещи, необходимую имеющие связь? Основание ж сего преимущественно в первом находится воспитании. По крайней мере в оном можно его по большей части отвратить.
   Коль трудно образование духа детей! Коликое внимание, коликая прилежность, коль неутомимое терпение, коликое снисхождение требуются к тому, чтоб дитя или юношу научить право чувствовать, право мыслить, право рассуждать! Коликой различности сих стараний требует различность способностей и склонностей человеческих! Часто надлежит видеть себя принужденна почти неплодородную обработывать землю, и коль удобно плевелы могут одержать верх и на доброй пашне!
   Но чем труднее дело сие, тем более предприемлющий оное должен напрягать свои силы для благополучного совершения оного. Самые величайшие трудности наконец преодолеваются, если всякий раз, когда они показываются, прилагается старание к истреблению их и если не упускается от внимания ни единая выгода, могущая облегчить победу. Таково воспитание вообще; таково особенно образование духа детей. Огранича сие упражнение некоторыми только часами, а в другое время совсем его оставляя, если не совсем не достигнете вашего намерения, то по крайней мере достигнете его весьма несовершенно. Дух дитяти или юноши всегда в движении; и так всегда нужен ему надзиратель, путеводитель. Когда вы провождаете его, сколько возможно, неотступно; когда вы не только назначенные учебные часы, но также забавы и игры его почитаете и употребляете яко способы и случаи к образованию его разума; когда пользуетеся вы всяким случайным обстоятельством, могущим облегчить вам оное: то старания ваши, конечно, не будут тщетны, плоды их превзойдут ваше ожидание.
   Сколь трудно и сколь много прилежности требует дело сие, столь же благородно и приятно оно. Что может пристойнее и что должно бы приятнее быть для разумного существа, как то, чтоб другому существу своего рода, в столь тесной связи с ним находящемуся, облегчать достижение до совершенства, к которому оно способно; примечать первые лучи восходящего разума его и многоразличные действия сильнейшего и слабейшего света оного; помогать слабым стараниям еще колеблющегося его рассудка; споспешествовать могущему служить к успеху оного и отдалять могущее тому препятствовать; ссужать своими опытами еще безопытного и силами своими бессильного; отвращать препятствия, встречающиеся на пути его; предостерегать его от соделанных собою погрешностей; соделывать его знатоком и почитателем истины, право мыслящим и основательно рассуждающим человеком, истинным мудрецом? Сколь много должен получить от сего пользы и сам тот, кто охотно и герилежно оное делает, и коль много может он споспешествовать чрез то не только благу частных особ, но и благу целых обществ!
   Посему не важно ли и паче не весьма ли опасно оставлять часто и долго детей под надзиранием и в сообществе людей, имеющих совсем грубый и занятый заблуждениями и предрассудками разум? Чем могут такие люди споспешествовать образованию их духа? В состоянии ли они, при самолучшей воле, наблюдать правила осторожности, нами здесь предписанные? Может ли безопасно слепой водить другого? Не приучатся ли паче дети ваши в обхождении с ними употреблять слова, которых они не разумеют, судить о вещах, которых они не знают, соединять истинное с ложным, чудное предпочитать натуральному, таинственное понятному, решить по своемыслию и без основания, утверждать упрямо свое мнение и ослепляться всяким блеском? С другой стороны, сколь много потеряете вы чрез то случаев наставлять их, ободрять и удерживать, пользоваться теми счастливыми минутами, в которых дальнейший можно иметь успех, вывесть из заблуждения и привести их к познанию истины? О, будьте ревнителъны к сему счастию и верьте, что родители или надзиратели никогда столько почтенны и велики не бывают, как имея при себе детей своих либо воспитанников и научая их наставлением и обхождением своим мудрости. Сие соответственно вашему определению, сие угодно богу порядка, поставившему вас в сие состояние, и за такие только поступки можете вы надеяться благословения его в сем и награды в будущем свете.
   Но все преимущества духа, приобретаемые человеком чрез размышление и упражнение, все сведения, которые он посредством оных получить может, тогда только драгоценны бывают, когда он чрез них споспешествует собственному и других людей истинному благополучию. А сего не может он иначе делать, как следуя охотно и верно свету разума своего, не только мысля и рассуждая соразмерно истине, но и поступая соразмерно ж оной, не только различая справедливо добро от зла, но также любя и снискивая первое, ненавидя ж и убегая другого. Итак, разум его и воля, мысли и поступки должны согласоваться друг с другом. Познание истины должно его приводить к любви и исполнению добродетели. Следовательно, разумное воспитание состоит не только в образовании разума, но и сердца.
  

II

О образовании сердца

  

1. ВООБЩЕ

  
   Образовать сердце детей называется устремлять склонности и желания их к самолучшим вещам, вливать в них владычествующую любовь ко всему тому, что истинно, справедливо и добро, и чрез то соделывать исполнение должности их для них удобным и приятным. Образование сердца, как всякий удобно усмотреть может, предполагает образование духа, и хотя последнее может некоторым образом отделено быть от первого, однако сие без него быть не может. В натуре нашей основано, чтоб воля наша в большей части случаев следовала познаниям и предписаниям разума. Мы желаем того только, что представляем себе добром; если ж иногда к добру мы беспристрастны или ненавидим его, а зла желаем и ищем, то почитаем мы тогда добро злом, а зло добром. Итак, чем справедливее мыслим мы и рассуждаем и чем удобнее и натуральнее соделался для нас сей образ мыслить и рассуждать, тем справедливее будут определения нашей воли и происходящие от того желания и отвращения. Следовательно, чем рачительнее обработывается и образуется разум дитяти или юноши, тем большего можно надеяться успеха в рассуждении образования его сердца. Сие образование по большей части в том только состоит, чтоб научать его: все справедливые понятия и рассуждения, ему доставленные или к достижению которых помоществуемо ему было, употреблять при всем том, что касается до нравственного его поведения и как до его собственного, так и других людей благополучия; чтоб облегчать ему употребление сие благоразумным воспользованием всеми благосклонными обстоятельствами; чтоб стараться ослаблять и отвращать внутренние или внешние препятствия, удерживающие его от последования познаниям своего разума или делающие оное для него трудным. В сем рассуждении должны и могут предпринимаемы быть разные упражнения и употребляемы, так сказать, разные искусства, которые весьма многоразличны по различности особ, с коими дело иметь надлежит, и представляющихся случаев. Посему и невозможно в сочинении, назначенном для наставления многих, сказать все то, что всякому особенно знать и примечать нужно. Итак, должны мы ограничиться здесь некоторыми только всеобщими правилами благоразумного поведения при образовании сердца или нравственного свойства детей.
   Первое правило есть сие: Старайтесь узнать их сложение и располагать поступки свои по свойству оного. Сложение есть якобы земля, которую обработывать должно, и различие земли сея не столь велико, чтоб не скоро могло быть открыто. Более или менее живости и скорости в представлениях, более или менее чувствительности к добру и злу, к удовольствию и болезни, более или менее горячности в желаниях, более или менее склонности к спокойствию либо действенности, вот что составляет главную различность того, что можно назвать детским сложением. Все сии различности сложения могут вести как к добродетелям, так и к порокам. Главное попечение честных родителей и надзирателей есть то, чтоб примечать и споспешествовать первым и препятствовать другим. Великая живость, чувствительность, действенность суть изрядные свойства, когда устремляются они на добрые и достойные предметы и имеют путеводителем рассудок. Итак, не должно вам истреблять их; но надлежит только всегда стараться дать им самолучшее устремление и удерживать их в пределах умеренности. Живость духа должна употребляема быть на важные и полезные познания и науки; чувствительность сердца надлежит образовать к чувствованию всего того, что истинно изрядно, благородно и велико; а действенностию так управлять должно, чтоб она превратилась в ревнование быть услужливым и общеполезным. Дети и молодые люди, имеющие сии свойства, часто и выразительно должны предостерегаемы быть от злоупотребления оных, и надлежит возбуждать внимание их ко злу, происходящему из такого злоупотребления как для них самих, так и для других. Напротив того, оказывающие в представлениях и действиях своих более медлительности, склонные более к лености и спокойствию и не столь удобно в движение приводимые не должны приводимы быть в уныние и заглушаемы огорчительными попреками или суровыми поступками. Натурально бывают они робки и не много доверяют самим себе. Того ради должно поступать с ними кротко и терпеливо, ободрять их, извлекать из искомого ими мрака и приводить часто в такие обстоятельства, которые способны сделать в них сильнейшие впечатления и якобы дать душе их новый полет. Всякое сложение нрава, как мы уже сказали, может доводить до погрешностей. Всякое желание может в беспорядочную превратиться страсть. Надзирайте только рачительно над детьми своими, вы, долженствующие образовать их сердце и наставлять их в добродетели! Не щадите никакой погрешности и трудитесь над исправлением оной, как скоро она окажется. Особенно старайтесь истребить первые злые движения и похотения, от сложения их происходящие, и не допускайте сделаться в них привычкою той погрешности или тому злу, к которому они по сложению своему сильнейшую имеют склонность; а когда такие привычки уже произойдут в них, то ни о чем более не пекитесь, как о ослаблении и истреблении оных, представляя детям живо непристойность их и вредность, отдаляя от них все случаи, могущие служить к утверждению оных, и заставляя их часто повторять противоположенные оным действия.
   Во-вторых, приучайте детей действовать по усмотрениям и причинам, а не по слепым побуждениям или по одному своемыслию. Делайте им понятным то, что сие есть великое преимущество, какое имеет человек пред неразумным скотом, и что человек, не употребляющий сие преимущество, унижает самого себя и поставляет в подлейший класс тварей. Спрашивайте их часто, не повелительно; но доверенно и дружественно: для чего они это делают, а того не делают? для чего некоторых особ отменно почитают и любят, других же, напротив того, презирают и убегащт? для чего они из разных выгод и удовольствий, которые они могут иметь, выбирают те самые, а не другие? какие намерения имеют они при сих или других упражнениях и стараниях? и т. п. Старайтесь притом приобрести себе их доверенность, дабы открывали они вам мысли свои чистосердечно, а если они иногда будут отвечать на вопросы ваши только: "Я сам этого не знаю", или "Я не могу этого сказать",-- то не раздражайтесь сим, но помогайте им открывать причины их поступка, которых сами они часто не ведают; разговаривайте с ними дружественно о том деле, о котором речь идет, и о намерениях, какие при том иметь можно; рассуждайте обще с ними, как бы лучше можно поступить в том или в другом случае, как удобнее и надежнее можно получить успех в некоторых намерениях, и если сие касается не слишком до важных вещей, то допускайте их самих избирать и беспрепятственно следовать своему выбору, но после напоминайте им о погрешностях, какие они при том сделают, и о худых следствиях, от того происшедших.-- Предписывая им какие-нибудь приказания, наставляйте их, если не во всех случаях, то по крайней мере в большей части оных, о истинных причинах и намерениях приказаний ваших {Или по крайней мере сказывайте им истинные причины и намерения приказаний ваших тогда, когда они их исполняют либо пренебрегут.}. Сказывайте им, для чего вы сие им приказываете, а то запрещаете, и старайтесь сделать для них понятным то, что причины ваши и намерения справедливы и хороши.-- Когда, наконец, требуют сами они от вас некоторым образом отчета в собственном вашем поступке, когда спрашивают они у вас: "Для чего вы при некоторых случаях так либо иначе поступаете; для чего вы это теперь делаете, а в другое время оставляете?" -- то не всегда отвергайте сии вопросы, яко действия наказания достойного любопытства, и не думайте, что, ответствовав на оные, потеряете вы несколько уважения вашего у них; показывайте им паче, что вы всегда стараетесь следовать правилам истины, порядка, умеренности и справедливости, и когда хотите, чтоб действовали они по усмотрениям и причинам, то берегитесь, чтоб не имели они повода думать, что вы сами без причин и по одному своемыслию действуете {В противном же случае все ваше научение и наставление будет тщетно.}.
   Третие: не довольствуйтесь сим, но и научайте их действовать по добрым, самолучшим и благороднейшим причинам и с чистыми и благодетельными намерениями. Остерегайтесь возбуждать только честолюбие их и поощрять их к прилежанию и должности всегда только представлением того, как другие люди о них судят, и добрых либо злых мнений, какие они о себе подать могут. Когда сие желание допустите вы соделаться владычествующею в них страстию, то они погибнут для истинного блаженства {И сделаются искусными лицемерами.}. Понеже большая часть высочайших добродетелей должны исполняемы быть скрытно и без свидетелей, и кто не иначе счастлив, как по благосклонному о нем мнению людей, тот мало может надеяться совершенно удовольственных дней. Нет, тот только добродетелен, кто имеет независимую от суждений и мнений людских и всегда действенную склонность ко всему тому, что справедливо и добро, и тот только может быть счастлив, кто умеет довольствоваться невинностию своего сердца и одобрением совести. К сей добродетели и к сему счастию старайтесь вести детей или учеников ваших, о вы, занимающиеся образованием их сердца! Рассуждайте иногда с ними, от мнения ли зрителей справедливые, правосудные, благодетельные, великодушные действия становятся справедливыми, правосудными, благодетельными, великодушными действиями; не бывают ли оные таковы и во всякое время, во всяких обстоятельствах и тогда, когда никто, их не видя, не может ни судить о них, ни хвалить их; раскаивались ли они когда-нибудь, сделавши какое-либо добро скрытно, и не чувствовали ли они некоторого от того удовольствия; не находится ли великое и непременное различие между истиною и лжею, между порядком и беспорядком, не ведет ли за собою добродетель порядка и спокойствия как в сердце человеческом, так и в общественной жизни, а порок, напротив того, смятения и раздора? Спрашивайте их, теми ли же приятными чувствованиями, тем ли же удовольствием наслаждаются они, когда их хвалят за такие добрые свойства или дела, которые совесть их им оспоривает, как и тогда, когда одобряют и хвалят их за действительно сделанное ими добро, и научайте их выводить из сего заключение, что мысли наши и действия сами по себе должны быть добры или злы, пристойны или непристойны, как бы люди о них ни рассуждали.
   Четвертое: дабы сделать им сие понятнее, то научайте их примечать следствия их дел или поступков. Научайте их надлежащим образом почитать спокойствие духа, удовольствие, бодрость духа, здравие и крепость тела, умножение своих познаний или способностей, уважение и честь и прочие выгоды, какие приобретаются правильным и добрым поведением. Поздравляйте их с сими выгодами и радуйтесь вместе с ними об оных. Напротив того, сожалейте с ними о тех, которые по собственной своей вине лишены сих драгоценных благ и которые потому только несчастны, что пренебрегают свою должность и поступают противно ей. Также заставляйте их чувствовать злые и вредные следствия их поведения, сколько нужно для остережения и исправления их, и старайтесь не прежде отвратить оные, как они сами, узнавши свою торопливость и глупость, раскаются. Показывайте им отчасти в их собственных, отчасти ж в чужих примерах, какой беспорядок, какие неприятности и болезни, какие страшные зла влекут за собою неумеренность в чувственных удовольствиях, жестокость гнева и других страстей, недостаток прилежности и трудолюбия, расточительность и скупость и вообще все грехи и пороки; как они мало-помалу ослабляют и унижают дух человеческий, низлагают бодрость, разрушают здравие, сокращают жизнь, подрывают внешнее благосостояние, делают человека бесполезным, презренным, вредным членом человеческого общества, терзают его совесть и наводят на него тысячи смущений, горестей и бедствий. Показывайте им, с другой стороны, какие богатые награждения обретает праводетельный и добрый человек в одобрении своея совести, в спокойствии сердца, в представлении пользы и удовольствия, доставляемого им своим братиям, в почтении и любви, какой может он от них надеяться, и в уверении о благоугодности богу; коль счастлив бывает он от того, что действует по твердым и справедливым положениям, что научился владеть самим собою и ограничивать свои желания, что может без труда и с радостию употреблять телесные и душевные силы свои на то, на что они ему даны от бога, что никого не должен он убегать и бояться, понеже убегает от зла и боится бога, что не всякое несчастие может привести его в уныние, что умеет он утверждать истинную свою свободу и не раболепствует привычке, суетности или собственным своим похотям {Показывайте им примерами, с каким спокойствием и высоким удовольствием можно взирать на все гонения и клеветы, исполнив свои должности!}. Выхваляйте обстоятельно при всех случаях сие добродетельное счастие детям вашим и ученикам; но делайте сие с веселым лицом, с чувствительным сердцем и заставляйте их примечать, сколько сами вы драгоценностию оного проникнуты, сколь много предпочитаете вы то всему богатству, всему могуществу, всем забавам неправедного и порочного.
   Пятое: Старайтесь сделать должность для них удовольствием. Приучайте их соединять в представлениях своих должность и удовольствие столь тесно, как натура оные соединила. Показывайте им как собственным вашим примером, так и наставлениями, что всякая охотно и радостно исполненная должность награждает удовольствием. Пример ваш может служить к сему тогда, когда вы в присутствии их предаетесь чистой радости о совершенной вами верно должности. Например, если вы, как опекуны или друзья, привели в порядок дела какой-нибудь вдовы, сироты или оставленного друга; если имели случай одного из знакомцев ваших совратить с пути глупости и порока или подать ему повод к доброму делу; если были вы столько счастливы, что утешили несчастного или знатную подали помощь бедному и немощному; если с отменно добрым успехом исполнили вы должности чина вашего и звания или испытали приметное при том благословение; и когда от сих благородных и приятных упражнений возвращаетесь вы к детям вашим или ученикам: то давайте им участвовать в вашем удовольствии и радости, объявляйте им причины того, сколько можно без нарушения скромности {Но не хвалите пред ними сами своих дел.}, и показывайте им чрез сие, сколь много награждает человека уверение о правом и добром своем деле: Показывайте им то же и наставлением вашим, научая их примечать и различать приятные и радостные чувствования, которые сами они в подобных случаях испытывают, сравнивая с тем неудовольствие, беспокойство и досаду, вкрадывающиеся против воли нашей в сердце тогда, когда мы не сделаем того, что сделать должно, или сделаем неправильно.-- Увещевая их к должности, уверяйте их поступком своим при том, что вы намерены не показать господство свое и силу над ними или причинить им ненужное затруднение и отягощение, но споспешествовать только совершенству их и благосостоянию. Научайте их почитать добродетель не за строгую повелительницу, не за неприятельницу радости и увеселения, но за самолучший и единый надежный способ к истинному блаженству. Не говорите им того, что хотя порочный обыкновенно в свете счастливее добродетельного бывает, однако должно быть добродетельным, для того что бог сие повелел. Нет, сие представление ложно и не может сделать никаких иных, кроме вредных, впечатлений в уме, не знающем еще различать вид блаженства от самого блаженства. Научайте их паче, что добродетель одна делает людей счастливыми, а порок несчастными; что бог ничего нам не запрещает, кроме злого и вредного, и что он не требует от нас ничего, кроме того, что и в сем мире уже действительно нам полезно и добро; что благочестие и невинная радость не противоборствуют друг другу; и что случаи, в которых праводетельный и благочестивый человек много претерпевать должен, не часто происходят {Ибо когда благочестивый страдает, то претерпевает вред только во внешних и преходящих благах; но никогда не можно благочестивым и добродетельным действительный нанести вред, потому что добродетельный не может быть обижен, не может быть несчастен.}.
   Шестое: для облегчения им всего сего доводите их заблаговременно до испытания самих себя, которое есть изрядное средство к тому, чтоб всегда делаться благоразумнее и добродетельнее. Не надлежит вам налагать на них испытание сие яко упражнение, которое бы ежедневно они делать были должны. Такое принуждение сделалось бы для них скучно, а чрез сие и бесполезно. Также должны вы представлять при том не строгого судию, но паче друга, приемлющего участие во всем касающемся до его друзей, радующегося вместе с ними о соделанном ими добре и оказывающего сердечное огорчение тогда, когда они имеют несчастие сделать зло. Коль многие случаи на то представятся внимательным родителям и надзирателям! Когда вы, например, при окончании дня или недели окружены бываете детьми своими, когда они, будучи с вами, находятся в удовольствии и благополучии, когда даете вы им познавать нежную любовь и попечительность и возбуждаете в них чрез сие взаимную любовь и благодарность и приобретаете себе их доверенность, коль удобно бывает вам тогда устремлять внимание их на прошедшее и подавать им повод к исследованию сих и подобных вопросов: "Как препроводил я сей день, сию неделю? Сделал ли я в сей день, на сей неделе что-нибудь такое, что действительно подает мне причину к удовольствию и радости и что еще впредь мне либо другим полезно быть может? Успел ли я в сие время в каком-нибудь художестве, науке или искусстве столько, сколько успеть мог? Или не сделал ли или не говорил ли я что-либо такое, чего ныне стыдиться должен, о чем, может быть, долго еще раскаиваться стану, чего вредные следствия, может быть, долго еще чувствовать буду? Не воздыхает ли ныне кто-нибудь о том, что я его обидел или сделал ему несправедливость? Не терпит ли ныне кто-нибудь болезни или других трудностей от того, что я отказал ему во вспомоществовании и утешении, о котором он меня просил и которое дать ему я мог? Не причинил ли я каким-нибудь словом или поступком беспокойства, неудовольствия и досады моим родителям, учителям либо и служащим мне домашним?" Благо вам и детям вашим, если вы таким образом мало-помалу приучаете их к испытанию самих себя, если иногда показываете им сами в том пример, если вы не стыдитесь признавать пред ними свои погрешности, по крайней мере в присутствии их учиненные, раскаиваться в оных, сожалеть о пропущении случая к соделанию добра, радоваться с ними при напоминовении действительно произведенного вами добра и сим образом, рассматривая свое и их поведение, научать их мудрости и добродетели!
   Седьмое: Научайте их также пользоваться сим образом и поведением других людей. Бывая с ними в компаниях (и желательно, чтобы вы редко без них бывали в оных), примечайте то, что при них говорится и делается, и после дружественно с ними о том разговаривайте. Делайте сие и тогда, когда возвращаются они из таких компаний, в которые вы провожать их не могли. Сами они подадут вам довольную материю к таким разговорам. Дети и молодые люди обыкновенно бывают внимательнейшими наблюдателями происходящего в их присутствии, нежели пожилые особы. Большая часть вещей имеет еще для них прелесть новости; а внимание их менее ослабляемо или прерываемо бывает собственными мыслями и рассуждениями, нежели внимание тех, которые приходят в компанию, обременены будучи разными заботами нетрудными делами. Итак, заставляйте детей своих или воспитанников сообщать вам наблюдения, сделанные ими при таких случаях, и не предупреждайте их своим мнением. Изведывайте добрые или злые впечатления, сделанные в них разговорами, ими слышанными, или поведением других людей, коего были они свидетелями. Старайтесь представлениями и доводами утвердить полученные ими добрые впечатления, а злые ослабить и загладить. Остерегайте их от погрешностей и запрометчивостей, примеченных ими в других. Показывайте им, сколько вреда наносят чрез то сами себе сии люди и сколь нарушается тем удовольствие общественной жизни. Представляйте им образцами для подражания отличившихся от других своею праводетельностию, скромностию, кротостию, осторожностию, человеколюбием и научайте их, сколько почтения и любви заслуживают они тем у всякого. Но не позволяйте им судить ближнего с беспощадною строгостию {А еще паче не делайте сего сами в их присутствии столь же беспощадно, как и неразумно.}, приучайте их паче к тому, чтоб охотно извинять то, что извинить можно, и рассматривать с самолучшей стороны такие слова и дела, которые удобны к различному толкованию. При том поставляйте для них должностию не разглашать далее о порочном и достойном наказания, примеченном ими в других и вам пересказанном, не насмехаться и не шутить над тем; но употреблять оное на собственное только остережение и исправление. Чрез сие соделаете вы обхождение с другими людьми не только для них безвредным, но еще и полезным училищем мудрости и добродетели.
   Осьмое: Также употребляйте к сему историю. Не думайте, что дети ваши или ученики тогда учатся ей, когда вселяют в память свою и могут пересказывать множество более или менее важных приключений со всеми оных обстоятельствами и следствиями. История должна нас делать благоразумнейшими и лучшими; из нее должны мы научаться знать себя и других людей, когда надлежит ей действительно быть для нас полезною. Но дети и молодые люди должны еще в сем быть наставляемы; ибо не довольно еще упражнялись они в размышлении, дабы искать и обретать пользу сию без чужой помощи. Однако посредством сего наставления история те же может доставить им выгоды, какие доставил бы им собственный опыт, да и доставляет в самом деле гораздо удобнейшим и безвреднейшим образом. Итак, при чтении оной спрашивайте их часто: "Как судят они о тех или других мыслях либо действиях человеческих? Для чего называют они сии правосудными, справедливъши, великодушными, благодетельными, а те несправедливыми, подлыми, свирепыми, бесчеловечными? Для чего смотрят они на первые с удовольствием и радостию, а на последние с отвращением и страхом? Для чего принимают они более участия в судьбе одной особы, нежели другой?" Спрашивайте их: "Что бы почли они за должность в таких обстоятельствах? К чему бы они вознамерились? К которой бы стороне пристали? Не пропустили ли бы они сего случая к соделанию добра и воспротивились ли бы сей прелести ко злу?" Прилагайте все читаемое или слышимое ими к ним самим и к особенным обстоятельствам, в которых они тогда обретаются или впредь обретаться могут. Научайте их при том всегда примечать собственное свое сердце, открывать сокровенные склонности оного, и если склонности сии беспорядочны и злы, то одолевать их тем заблаговременнее и ревностнее, чем яснее из приключившегося другим усматривают они, до каких распутностей и злодейств могут довести сии склонности человека, придержащегося их. Таким образом, история в одно время будет их забавлять, научать и исправлять. Она послужит изрядным способом к образованию их сердец и к соделанию их добронравными человеками.
   Из первого отделения о сей материи видели мы, что трудно образование духа детей. Но не менее важно и трудно образование их сердца. К сему потребны великое внимание, неусыпная прилежность, неутомимое терпение, потребно много осторожности и благоразумия. Родители и надзиратели беспрестанно должны бдеть над собою самими, так же как и над детями; примечать всякую добрую или злую склонность, в них появляющуюся; пользоваться всяким случаем к утверждению первой и к ослаблению последней; не почитать за малость ничего могущего иметь влияние во нравственное их свойство {В сем погрешают особливо те, которые все прямо до них не касающееся почитают за малость.}; беспрестанно соединять учение с упражнением; обоему придавать силу и важность собственным своим примером; всегда поступать по тем положениям и стремиться безуклонно к той цели, хотя бы и ежедневно находили они новые препятствия на пути, ведущем к оной. Кто исправляет дело сие токмо яко постороннее; кто надеется все сделать посредством приказов и предписаний; кто поступает с детьми или учениками своими не яко с разумными тварями, коих надлежит просвещать и представлениями доводить к добру, но яко с машинами, которые только понуждать и толкать должно; кто не охотно снисходит к их слабости и не воображает себя часто на их месте, дабы размерять наставление и учение свое по их понятию и потребностям; кто сегодня так, а завтра иначе, сегодня с чрезмерным послаблением, а завтра с чрезмерною строгостию поступает; кто первыми затруднениями, первыми неудачными опытами отстрашается от своей прилежности и не столько постоянен, чтоб целые годы трудиться с одинакою верностию, хотя и не видит отменных плодов своея работы: тот не много успеет в сем важном и многотрудном деле; но он не может обвинять никого, кроме себя, когда весьма прерывные, погрешностями исполненные и сами себя разрушающие старания его почти совсем бывают напрасны. Примечайте сие наипаче вы, имеющие счастие быть матерями! Вы должны по большей части споспешествовать образованию сердца детей ваших. Вы можете, вы должны ежедневно и ежечасно над тем трудиться, и ваша только нежная любовь может преодолевать соединенные с тем трудности. Когда ж вы сию должность вашу исполните во всем ее пространстве, то гораздо большую окажете роду человеческому услугу и гораздо более споспешествовать будете его благополучию, нежели сколько могут все другие люди, какого бы состояния они ни были.
  

2. ОСОБЕННО

  

а) К добродетели

  
   К прежним всеобщим правилам хотим мы присовокупить еще некоторые особенные, относящиеся ко главным добродетелям, в которых дети и молодые люди должны наставляемы быть предприемлющими образовать сердце их или нравственное свойство.
   Первое: приучайте их с первых лет к повиновению и уступчивости. Кто не научился сему в молодых летах, тот во всю жизнь свою бывает несчастен {"Ласкай чадо, и устрашит тя, играй с ним, и опечалит тя". Прем. Иис. Сирах.}. Все мы бываем в тысячеобразных обстоятельствах, в которых должны мы повиноваться, уступать, если не хотим преступить нашу должность или причинить неудовольствие самим себе либо другим. Либо должны мы избегать человеческого общества, отказаться от всех выгод и удовольствий оного и искать себе жилища в лесах и пещерах; либо должны мы пожертвовать некоторою частию натуральной свободы нашей безопасности и спокойному употреблению прочей, довольствоваться некоторыми ограничениями и уступать взаимно друг другу. Но коль неспособен к сему должен быть тот, кто чрез десять, пятнадцать или еще более лет мог беспрепятственно следовать своим мыслям, не мог терпеть никакого сопротивления, которого желания для всех окружавших его были приказами, которому слепая любовь его родителей и надзирателей во всем уступала и которому после вдруг надлежит мыслить и действовать иначе! Вступает он в большой свет. При всяком шаге находит себе препятствия. Желания его не только не с ревностию исполняемы, но едва и примечаемы бывают. Противятся всем его хотениям и намерениям. Своемыслие его оскорбляется то сим, то другим образом; а ничто его переломить не может, ибо оно крепко уже в нем укоренилось. Несчастный человек! плачевная жертва чрезмерной нежности и послабления! коль часто, впускаясь в размышления, будешь ты воздыхать о сей свирепой нежности и послаблении! коль часто будешь ты желать, чтоб твои родители и надзиратели употребляли над тобою правильную свою власть и научили тебя повиновению!
   О вы, родители, если хотите пощадить детей своих от сих вздохов, от сих жалоб и от сих зол, извлекающих оные, то упражняйте их, упражняйте в повиновении и уступчивости; ибо единые предписания и увещания к тому немного принесут пользы. Допускайте их легко себя упрашивать, предупреждайте даже иногда их просьбы, если касаются они до безвинных и добрых вещей, и показывайте им самым делом, сколько печетесь вы о истинном их удовольствии и благополучии; но не допускайте их ни к чему вас принуждать, не уступайте их своенравию и упрямству, слезы своемыслия не должны преклонять вас к безвременному сожалению. Не приказывайте им ничего без зрелого рассуждения, без достаточных доводов; справедливость и снисхождение к их возрасту и слабости должны определять все ваши приказания; однако давши оные, не возвращайте уже, но требуйте непременного оных исполнения и не преклоняйтесь к отложению их ни упрямым сопротивлением, ни хитрым ласкательством. Но берегитесь также предписывать детям в одно время слишком многие или различные приказы. Чрез то наложили бы вы на них несносное бремя и некоторым образом принудили бы их к неповиновению; либо сделали бы вы их робкими невольниками, с величайшею нетерпеливостию дожидающимися той минуты, в которую могут они без наказания злоупотребить свою свободу. Итак, оставляйте собственному их произволению то, что само по себе не важно и не может иметь никакого вредного влияния в их нравы, и довольствуйтесь тем, чтоб в рассуждении таких вещей делать им иногда полезные представления и показывать доводы, по которым они сами вознамеряться могут. Подражайте в сем богу, всеобщему нашему законодателю. Коль многое оставил он нашей свободе и колико облегчил тем для нас повиновение заповедям его! Пренебрежение сего правила бывает главною причиною того, что толь немногие дети научаются повиновению. Налагая всегда приказания на приказания и якобы желая всякий поступок, всякое слово, всякое положение и всякое движение дитяти или молодого человека определить предписаниями, не можно принуждать его к исполнению всех сих приказаний, и необходимо надлежит пропускать с молчанием разные преступления своих предписаний, а чрез то теряют силу все прочие, и самые важнейшие, приказания, и неповиновение становится привычкою.
   Вливайте в детей ваших владычествующую любовь к истине, праводетелmности и чистосердечию. Они им природны. Вам потребно только удерживать их и не стараться истреблять. Итак, не насмехайтесь над невинною их откровенностию. Берегитесь научать их притворству, лжи и ласкательству. Печальная необходимость научит уже их со временем не говорить все то, что они думают. Но горе им и вам, когда вы учите их говорить противное тому, что они думают! {Горе вам, когда вы собственным примером научаете их некоторым порокам, яко добродетелям, как то: подслушиванию, клеветанию, неприязненному или презрительному суждению о других, чужих людей заочно порочить, а в присутствии их хвалить, И т. п.} Кто научен в детстве и юношестве лжи, притворству, ласкательству, кому выхваляемы были сии пороки, яко важнейшие правила благоразумия и искусства жить, тот почти всегда делается либо вредным, либо по крайней мере весьма скучным и неприятным членом общества. Он приобыкнет чрез то лукавствовать, обманывать, в делах своих с другими без размышления употреблять всякие хитрости и коварства, которые только не прямо запрещены законами. В мнениях своих будет он весьма переменчив; он будет сего дня хвалить и почитать то, что вчера порочил и презирал. В учтивостях и уверениях о дружестве будет он щедр до расточительности; но ни о чем не станет менее думать, как о исполнении оных, если не побуждает его к тому необходимость или собственная польза. Никогда не отважится он противиться несправедливым и пагубным действиям таких особ, которых научился он почитать ползая. Наконец, неспособен он будет к истинному дружеству, не только всякою лжею гнушающемуся, но и ненавидящему самое удержание; а чрез сие какого утешения в жизни, каких чистых радостей лишится он! Не жалуемся ли сами мы ежедневно на погрешности и недостатки общественной жизни, о которых теперь упомянуто было? Для чего ж хотим переселить их и в будущий род? Для чего выхваляются оные детям и молодым людям, яко добрые свойства и яко добродетели? {Яко искусство жить, яко скромность, яко учтивость?} Для чего почитают то преступлением, когда они сказывают истину или открывают сердечные свои мысли о какой-либо вещи? Для чего хвалят, для чего награждают их преимущественным уважением и любовию, когда они умеют все, что слышат и видят, хвалить, уважать и чрез то льстить? Родители и надзиратели, избегайте сих весьма обыкновенных погрешностей! Воспитывайте детей ваших не ласкательными невольниками, но свободно и благородно мыслящими человеками, умеющими ценить самих себя, любящими паче всего истину и не боящимися ее сказывать, когда их должность или благо других человеков того требует. Верьте, что ни один чистосердечный, честный, откровенный человек не раскаивался еще о том, что он чистосердечен, честен и откровенен, что он враг всякого притворства и ласкательства.
   С другой стороны, старайтесь охранять детей своих от многоречия и болтливости. Научайте их говорить и рассуждать с размышлением. Показывайте им, коль многие досады причиняет себе и другим и сколь наскучивает обществу тот, кто хочет в оном якобы один только говорить и заглушает прочих без различия добрыми и худыми замыслами, какие только собрать может. Притом приучайте их к молчаливости в рассуждении таких вещей, которые объявлять должность нам запрещает. Вверяйте им иногда какую-нибудь тайну {Или но крайней мере рассказывайте им о известном деле за тайну и наблюдайте, как они то употребят.} и по поступкам их с оною размеряйте большую или меньшую доверенность, какую вы впредь иметь к ним можете.
   Сколько возможно, заблаговременно приучайте их к трудолюбию, порядку и прилежанию в их делах. Наставляйте их, коль разумно и справедливо то, чтоб всякий употреблял самолучшим образом свои дарования, силы, время и имущество, и коль несправедливо было бы принимать помощь и услуги от столь многих людей, не оказывая им по возможности взаимной помощи и услуг {Особенно приучайте их вставать рано, скоро и самих одеваться. К сожалению, сами родители по большей части сего не любят или по крайней мере допускают детей спать долго, под пустым предлогом, будто утро для них бесполезно и будто они только другим в отправлении дел препятствуют. Чрез то приучаются дети к лености, источнику самых гнуснейших пороков.}. Показывайте им, коль тесно связаны между собою все человеки, сколь одному нужен другой и коль выгодно для каждого особенно и для всех вообще бывает, когда они с общею ревностию стараются споспешествовать взаимному благосостоянию. Научайте их, сколько порядок облегчает каждому его дела, сколько чтения и доверенности чрез него приобретается, сколь богато награждается, наконец, беспрерывное прилежание, коль изрядным средством служит трудолюбие к охранению человека от грехов и дурачеств и от несносного бремени скуки, коль чисто, коль велико бывает удовольствие трудолюбивого, когда помышляет он о совершенной благополучно работе, о преодоленных при том затруднениях и о пользе, доставленной им чрез то себе и другим. Когда впечатлеете вы глубоко в детей ваших сии учения и будете предшествовать им своим примером; когда станете занимать их всегда полезными вещами, сколько позволяют сие их возраст и силы; когда приучите Их предпринимать всякое дело в надлежащее время и производить все с надлежащим рачением: то любовь к порядку и трудолюбию сделается им натуральна. Не возмогут они впоследствии быть беспорядочны и нетрудолюбивы. Не будут они впредь почитать дела звания своего угнетающим бременем и не станут гоняться за всяким летучим удовольствием; а чрез то охраните вы их гораздо безопаснее от недостатка и убожества и сделаете их гораздо полезнейшими членами общества, нежели оставя им с противными склонностями великие богатства.
   С величайшим рачением наставляйте детей в смирении и скромности, которые столь благопристойны всем людям, а особливо детям и юношам, и столь нужны к споспешествованию их совершенству и благополучию. Не хвалите их за такие преимущества, которые не сами они приобрели, но обязаны за них только породе своей к состоянию, и не позволяйте другим вперять в них великие понятия о красоте их, знатной породе и богатстве. Научайте их почитать выхваляющих и почитающих их за то подлыми льстецами или невежами и корыстолюбцами, либо совсем иначе думающими, нежели как говорят, либо ищущими в том своея только выгоды. Показывайте им, сколь мало истинной цены имеют наружные сии преимущества, сколь удобно можно их лишиться, сколько обязывают они человека к отменно доброму и общеполезному поведению и коль презренным делают они его, когда он либо злоупотребляет их, либо менее добродетелен и полезен бывает, нежели другой, не столько способов и побуждения к тому имеющий. Но и сами вы никогда не гордитесь сими преимуществами; не презирайте бедных и низких людей и почитайте только мудрость, добродетель и честность, хотя бы они окружены были блистанием счастия или сопровождаемы недостатком и убожеством. Вперяйте в них также скромные мысли о природных или приобретенных способностях, знаниях и добродетелях. Научайте их, коль неведящ и слаб человек сам по себе, колико зависит он во всем от высочайшего существа, коль удобно может он многоразличными случаями низвергнут быть с опасной высоты, на которую вознесся. Научайте их, коль несовершенны и ничтожны бывают величайшие познания и добродетели человеческие и как то зависит по большей части от наставления, воспитания, внешних обстоятельств, а наконец все от божественного провидения. Показывайте им, сколько превосходят их во всем другие, которые, может быть, менее имеют вспомоществований и ободрений, и сколь много еще остается им сделать для того, чтоб быть столько мудрыми и добрыми, сколько быть могут и должны.-- Упражняйте их в смирении особливо тогда, когда они почитают себя обиженными и когда не оказывают им всего того уважения и почтения, на кое думают они иметь право. Напоминайте им тогда о собственных их слабостях и погрешностях, о недостатке действительных заслуг, о великом снисхождении, какое им самим от других нужно, о безрассудности, с какою большая часть людей говорят и действуют. Делайте для них понятным то, коль удобно без злых намерений или враждебного духа, по неосторожности можно сказать или сделать что-нибудь такое, что другим не нравится и способно к весьма худому истолкованию. Оберегайтесь малые ссоры их делать чрез то важными, когда сами вы великое принимаете в них участие и поступаете с ними яко с такими вещами, которые заслуживают много внимания или собственную вашу честь приводят в опасность.
   Упражняйте их паче при всех случаях в примиримости и великодушии. Вместо того чтоб по обыкновению кричать им: "Сего не должны вы стерпеть, а то не должны оставить без отмщения; вам нет нужды делать так, как делают другие, и вы можете за неприязнь платить неприязнию же", говорите им лучше: "Вам должно поставлять себя выше таких малостей; они не стоят того, чтоб вы их примечали или обеспокоивались ими; радуйтесь, когда вы умнее и лучше других, и сожалейте о тех, которые менее вас умны и добры, но не имейте к ним ненависти". В сем же намерении не допускайте детей своих быть долго в несогласии друг с другом или с иными людьми. Показывайте им, коль неприятно и насильственно такое состояние и коль многих выгод и удовольствий оно их лишает. Когда они отдалятся друг от друга, то сводите их вместе и представляйте им, сколь ничтожна была причина их отдаления и сколь удобно могли бы они сами то усмотреть, если б только лучше рассмотрели дело, а не вдруг рассердились. Запрещайте им всякое мщение, хотя бы оно предметом своим имело зверей или безжизненные вещи {Не бейте сами тот стул или камень, о которое неосторожное дитя ушиблось.}, и научайте их, как скоро они понимать то могут, что только чувствование вины и слабости рождает охоту ко мщению, а уверение о невинности и силе производит великодушие.
   Старайтесь влиять в них искреннюю любовь и благоволение ко всем человекам, без различия состояния, религии, народа или внешнего счастия. Научайте их почитать братиями всех человеков, низких и знатных, бедных и богатых; человеков признавать за человеков, то есть за тварей разумных и бессмертных, а внешние их обстоятельства за случайные вещи. Впечатлевайте в них глубоко натуральное равенство человеков, дабы блеск могущества их не ослеплял и не совращал бы либо к подлости, либо к суровости, гордости и свирепству. Не позволяйте им говорить о черни, подлом народе, сопровождая речи сии презрительным видом и ужимками {Ибо чернь, подлый народ, суть не низкого состояния человеки, но подло мыслящие и порочные люди, знатны ли они или нищие.}. Такие выражения в устах всякого разумного человека достойны наказания: заблуждение и порок их родили, а в устах дитяти или юноши суть они самая глупость и нелепость. Когда дети ваши или ученики употребляют сии выражения, то показывайте им, что те люди, которых они чернию и подлым народом называют, гораздо более имеют заслуг и суть гораздо важнейшие и полезнейшие члены общества, а потому и более заслуживают чести и уважения, нежели они, и что весьма еще неизвестно, не придут ли сами они либо чрез худое свое поведение, либо безвинно по несчастным приключениям в сей же низкий класс людей и не увидят ли себя принужденными искать сожаления и помощи у тех, коих теперь без причины столько пренебрегают. В сем рассуждении надсматривайте также рачительно над поступками их с домашними служителями. Не допускайте их обходиться с ними презрительно, сурово или повелительно и вести себя как строгих и своемысленных господ, когда еще самим им надлежит учиться повиновению. Напротив того, научайте их познавать цену услуг, оказываемых сими людьми их слабости и неопытности, и познавать с надлежащею благодарностию; вливайте в них человекодружественные, благодетельные мысли об оных; и когда отважатся они в вашем присутствии приказать что-нибудь слуге, то не дозволяйте исполнять такие приказы. Сохраняйте детей еще с самых первых лет от хладнокровия, отвращения и вражды, весьма часто причиняемых между человеками различием народа и религии. Научайте их, что не одежда, не наружные обычаи и употребления, не мнения определяют истинное достоинство человеческое, но свойство и поведение; что наставление, воспитание и случай величайшее имеют участие во мнениях и вере большей части человеков; что никто с намерением не заблуждается и не отвергает истину яко истину; что дела нужнее знания; что не заблуждение, но порок осуждает человека; что всякий должен следовать своей совести, хотя бы она и заблуждалась; что бог не взирает на лица, но между всеми народами боящиеся его и творящие правду ему угодны.
   Притом приучайте их к сожалению и благодетельности. Желая образовать сердца их к сим добродетелям, не только представляйте им оные весьма изрядными и благородными, но учите их действительно познавать многоразличные роды убожества и несчастия, в которых толь многие братия их воздыхают. Водите их иногда в печальные, но поучительные жилища бедных, больных и умирающих. Заставляйте их там сравнивать свое состояние с состоянием столь многих других тварей одинаковой с ними природы и, может быть, имеющих более заслуг, нежели они. Показывайте им гладный и ужасный вид, суровое ложе и столь же суровый хлеб бедных и нуждающихся и заставляйте слышать прискорбные их вздохи. Не удаляйте их от таких трогающих явлений, опасаясь оскорбить изнеженный их вкус или причинить им болезненные чувствования. Чувствования сии суть честь человечества. Радуйтесь тому, когда явятся оные в детях ваших; давайте течь свободно слезам сожаления; не сокрывайте от них свои слезы и показывайте им примером своим, что вы и в мужественных летах не стыдитесь похвальных сих слез. Но разделяйте с ними и удовольствие благотворения и помощи, оказываемой вами оставленным и нуждающимся. Советуйтесь иногда с ними о самолучшем способе делать сие. Представляйте им то отменною честию, оказываемою им от вас за доброе их поведение, что вы исполняете обще с ними какое-нибудь благодеяние. Приучайте их ограничиваться несколько в своих забавах и удобностях, дабы тем более помогать не имущему и необходимого. Делайте заблаговременно понятным для них, что благотворение, не стоящее нам ничего или при котором мы ничего иного не делаем, как отдаем то, чего сами употреблять не можем, что для нас совсем излишне и бесполезно,-- что сие благотворение не может большую иметь цену, не может быть добродетелию. Награждайте их за благодетельность не подарками, но допущая их участвовать в радости бедного и нуждающегося, вами подкрепленного, больного, получившего от вас облегчение, печального, вами утешенного, и давая им слышать, с каким исполнением сердца благословляет он своих благодетелей.
   Научайте их отречению самих себя и одержанию владычества над чувственными своими похотями. И в сем намерении соединяйте упражнение с наставлением и начинайте обое столь рано, сколько возможно. Сие весьма важно для таких отчасти чувственных, отчасти ж разумных тварей, как мы. Кто в первых летах своих не учился отрицаться самого себя и противиться сильным чувственным похотям, тому в дальнейшем возрасте весьма будет трудно, если не совсем невозможно приносить должности и добродетели жертву, которой они в нынешнем состоянии учения и упражнения толь часто от нас требуют.
   Итак, приучайте детей своих или порученных надзиранию вашему отказываться иногда добровольно от какого-либо невинного удовольствия и прерывать наслаждение оным и чрез то доказывать силу духа и владычество над собою. Предшествуйте им и в сем своим примером. Назначайте какие-нибудь удовольствия или увеселения, которыми вы намеряетесь наслаждаться купно с ними; радуйтесь наперед оным; а если некоторые должности или случайные обстоятельства воспрепятствуют вам наслаждаться сими удовольствиями или отзовут вас от них, то ненарушимым спокойствием и дружественным наставлением показывайте тогда детям, сколько предпочитаете вы должность свою всяким забавам и сколь благо уметь умерять свои желания и владеть самим собою. Просите их упражняться при сем случае в сих благородных добродетелях или по крайней мере при сем поводе подать сильное доказательство их к вам любви и награждайте делающих то охотнее прочих отменным уважением и дружеством. Хотя сначала будет им тяжело делать себе столько насилия, хотя будет им стоить труда удерживать слезы и не производить, жалоб, однако безвременное сожаление не должно вас склонять к избавлению их от сего труда. Чем чаще будут они иметь полезное сие упражнение, тем удобнее сделается оно для них, и чрез то приведете вы их, наконец, в состояние приносить без отрицания драгоценнейшие жертвы добродетели и праводетельности, как скоро должность того от них потребует.
   Наконец, научайте их терпению в страдании, бодрости и постоянству в несчастии, смелости и неустрашимости во всяких обстоятельствах. Сии свойства и добродетели в нынешнем состоянии нашем необходимо нам нужны. Кто не научился страдать с равнодушием, кого всякое небольшое приключение потрясает и ввергает в уныние {Кто при всяком печальном или только неприятном известии падает в обморок.}, кто ужасается и дрожит от всякой угрозы, от всякого вида опасности, тот не достигнет высокого степени в нравственном совершенстве, и благополучие его подвержено весьма многим и скорым переменам. Терпеливый только, постоянный, неустрашимый способен к преодолению трудностей, обретаемых иногда на пути должности и праводетельности, к сопротивлению стремительной реке владычествующей гибели и к сохранению невинности своея и спокойствия духа при всех переменах и искушениях внешнего счастия. Но к сим добродетелям должны мы заблаговременно быть приучаемы; сперва должны мы научиться им в малости, когда хотим исполнять их в дальнейшем возрасте и при важнейших приключениях. Итак, не только выхваляйте детям своим или воспитанникам сии мужественные и благородные добродетели, но и упражняйте их в оных при всяких случаях. Не допускайте любовь вашу к ним преклонять вас к изнежению их вкуса, к пощажению их от всего трудного и неприятного и к приучению их к слабости {Или не прислуживайте им сами, как то матери иногда делают.}. Приучайте их паче к суровой несколько жизни, дабы никакие удобности не сделались им столь необходимыми, чтоб они не могли пробывать без оных, не будучи несчастны. Когда случаются им небольшие несчастия, когда терпят они какую-нибудь болезнь или отягощение, когда теряют они такие вещи, которые почитают драгоценными, то не умножайте чувствительность Их, принимая в том великое и прискорбное участие, поднимая громкие жалобы, стараясь с чрезвычайною ревностию купно со всеми вас окружающими утешить их в сем несчастии, заменить их потерю и в то же мгновение утишить весьма сносную их болезнь. Немного стоящим вещам не давайте в глазах их большей важности, нежели какую они имеют, своим об оных мнением и поступками {Напр., платью, пище, удовольствиям и т. п.}. Старайтесь паче успокоивать их вашим спокойствием и вливать в них бодрость вашею смелостию. Научайте их всякую вещь почитать тем, что она есть; разговаривайте с ними дружественно о свойстве зла, их угнетающего, чувствуемой ими болезни, потерпенной ими потери; показывайте им, коль многоразличным злоключениям и несчастиям человек подвержен и сколь многое может он сносить и терпеть, когда только захочет. Приводите им примеры таких людей, которые гораздо более их страдают, однако терпеливы и постоянны, и вместо того чтоб устрашать их представлением всех возможных злых следствий, могущих произойти от их несчастия, научайте их мало-помалу познавать многоразличную пользу, которую мудрый и добродетельный человек может получать из самых противностей, ему случающихся. Но и сим учениям давайте жизнь и силу вашим примером. Сносите сами с терпением страдание, вам приключающееся. Не давайте им никогда слышать от вас роптательных и горьких жалоб на судьбы божий; показывайте им собственным вашим поведением, что вы умеете и в несчастии успокоиваться и с твердым мужеством идти на неизбежную опасность.
   Наконец, охраняйте сколько возможно детей от всяких впечатлений страха и ужаса, происходящих от таких вещей, которым страшный и ужасный вид дают только невежество, либо суеверие, либо трусливость, либо рабские мысли. Показывайте им сии вещи, когда находите к тому случай, делайте им оные известными и представляйте им в яснейшем свете слабость и несчастие тех, которые всегда бредят о опасностях и повсюду видят опасность.
   Вот главные добродетели, коим дети и молодые люди должны быть научаемы и в которых беспрестанно упражнять их надлежит. Когда вы, которых бог родителями или надзирателями и учителями соделал, твердо и верно будете наблюдать данные в сем рассуждении правила, часто и пристойным образом делать соединенные с ними упражнения и при том никогда не утомитесь, моля бога о благословении, то, без сомнения, не будут труды ваши тщетны. Ранее или позднее произведут они обильные плоды мудрости и добродетели в сердце и поведении под надзиранием вашим находящихся. Дети приучатся к повиновению и уступчивости, к люблению истины и честности, к трудолюбию, к прилежанию и к порядку в своих делах; они будут смиренны и скромны, будут всех человеков любить, яко братии своих, удовольствие свое искать в благотворении, владеть самими собою и отрицаться от сильных чувственных похотей; научатся они терпению в страдании, постоянству в несчастии и неустрашимости в опасностях. Коль мудры, коль добродетельны, коль благополучны будут они с сими преизрядными и благороднейшими добродетелями! Коль возвысят добродетели сии блистание наружных их преимуществ или заменят недостаток оных! Коль угодны будут они чрез то богу и человекам, коль полезны братиям своим! Коль спокойнее и беспечнее разлучитесь вы некогда с ними, зная, что сии добродетели, а с ними и все прочие суть их предводительницы в жизни.
  

b) К религии и христианству

  
   Но вернейшего наблюдения всех предписаний и упражнений, предложенных доселе для образования разума и сердца детей, не довольно было бы к достижению великого предмета разумного и христианского воспитания, если б не были они соединены с толь же верным и рачительным наставлением в религии и христианстве. Чрез него только сии предписания и упражнения прямо важными и полезными становятся. Чрез него только разум человеческий образуется к истинной мудрости, а сердце к истинной, благороднейшей добродетели. Чрез него только становится человек способен к высочайшему, вечному блаженству. Бояться бога, се есть мудрость; из страха ж божия убегать от зла, се есть разум. Так говорит Соломон. И в самом деле, без ясного и надежного света, возжигаемого нам религиею и христианством в самоважнейших вещах, без твердых доводов, коими побуждают они нас к тому, что право и благо, без силы, даемой ими нам на исполнение должности нашей, в худом бы находились состоянии мудрость наша и добродетель. Они были бы подобны зданию, основанному если не на песке, то, без сомнения, не на весьма твердом основании. Беспрестанно были бы мы подвержены опасности заблудиться в заключениях наших и быть обмануты и прельщены нашими чувствами, нашим воображением, нашими страстями. Немногие только, немногие были бы мудры и добродетельны; да и сии немногие не успели бы ни в мудрости, ни в добродетели столько, сколько христианин, делающий честь своему имени, успеть может. И так всего нужнее наставлять детей и молодых людей заблаговременно и самолучшим образом в религии и христианстве, если надлежит им быть столь мудрыми, столь добрыми, столь общеполезными и столь блаженными, сколько они быть могут. А в сем тем нужнее некоторое наставление, чем небрежнее большая часть родителей и надзирателей исполняет важную сию часть воспитания и чем многоразличнее и общее суть делаемые в ней погрешности. Никто не отрицает то, что дети и молодые люди должны наставляемы быть в религии и христианстве и что сие дело весьма важно. Но что делают для исполнения сея должности? Сперва заставляют их выучивать наизусть некоторые, по большей части трудные и невразумительные, молитвы, потом краткую или пространную систему религии и многие места из священного писания, довольно для них темные; принуждают затверживать в памяти со многим трудом такие вещи, которых они совсем не понимают, а чрез то нередко делают им вещи сии скучными, вместо того чтоб научать их почитать и любить оные. {Прямой путь воспитать либо глупых суеверов, либо лицемеров, либо неверных, либо и совсем явных злодеев.} Впоследствии изъясняют им сии вещи, которые думают они разуметь, потому что говорить о них могут; а сие изъяснение производится обыкновенно так, что уверяет их более о их зависимости и подчиненности, нежели о важности и изрядстве вещей. Притом увещевают их иногда бояться бога и быть благочестивыми, но по большей части мимоходом и слишком обыкновенным образом; принуждают их к посещению публичного богослужения и заставляют при случае сказывать текст из священного писания или главное положение, о котором говорил проповедник, не заботясь о том, поняли ли они что-нибудь из проповеди и употребили ли к научению и исправлению своему. После всего того думают, что уже все сделано, что могут и должны делать христианские родители для устремления детей своих к господу. Но много ли внимания и остроумия потребно на то, чтоб усмотреть недостаток в таком наставлении в религии и христианстве, и не научает ли ежедневный опыт, коль недостаточно все сие для образования детей и молодых людей истинными христианами? Нет, наставлять детей и молодых людей в религии и христианстве называется не только то, чтоб научать их содержанию божественного учения сего пристойным возрасту и понятию их образом, но и делать почтенным и любезным сие учение и Иисуса Христа, открывшего нам оное, образовать смысл их по его смыслу и стараться приучать их к наблюдению его предписаний и к подражанию его примеру. Родители и надзиратели должны сие предпоставить себе последнею целию не только в учебные часы, но и во всем обращении с детьми и во всех своих с ними поступках, если хотят удовлетворить своей должности. Для споспешествования некоторым образом достижению сего предмета хотим мы то, что наипаче при сем наблюдать должно, заключить в следующие пять главных правил.
   Первое правило есть сие: Вливайте в детей своих или учеников с первых лет благое предрассуждение о важности и истине религии и христианства. Не хотим мы чрез сие сказать, что они должны только по предрассуждениям бояться бога и быть христианами. Нет, они сами должны исследовать религию и христианство и доводами утвердиться в вере своей, когда достигнут до совершенного употребления своего разума. Но как они живут и воспитываются между христианами, то весьма много зависит от первых впечатлений, получаемых ими о свойстве христианского учения, и сии впечатления весьма много споспешествуют к затруднению или облегчению их будущих исследований. И кто может опорочить родителей или учителей, которые сами делали такое исследование, которые сами, следуя ему, по истинному уверению суть христиане, которые познали и испытали святость, утешительность, божественность своея религии, кто опорочит их, когда они с сея же стороны захотят научить детей своих или воспитанников; кто не обвинит их в противоречащем самому себе поступке, если они сего не сделают? {Не гораздо ли более облегчается сим воспитание, нежели когда хотят поступать во всем без предрассуждений? Не предшествуют ли нам в том благоразумнейшие народы?} Зная о какой-либо вещи, что она меня исправляет, успокоивает и делает блаженным, не возможно мне представлять ее неважною тем людям, в благополучии которых приемлю я величайшее участие; необходимо должен я доставлять им выгодные понятия о сей вещи, хотя они и не в состоянии судить о ней по своим познаниям и опытам. И так делайте сие в рассуждении религии и христианства, вы, занимающиеся христианским воспитанием. Ваши дети или ученики имеют великое мнение о вашем разуме, о вашем остроумии, о вашей мудрости и благоразумии в выборе между добром и злом. То, к чему видят они почитание от вас, удобно приобретет и их почтение и склонность. То, что вы постоянно отвергаете и чем гнушаетесь, скоро привлечет на себя и их отвращение и ненависть. С чем вы поступаете небрежно, как с маловажною вещию, на то никогда не устремится ревность их и рачение. О, если б помышляли о сем все родители и надзиратели! Коль благополучнее успевали бы они в воспитании! Но какие впечатления о христианстве могут получить дети ваши или ученики, когда они ни из слов, ни из дел ваших не могут примечать, что вы почитаете его самоважнейшим делом; когда вы редко говорите о боге, о Христе, о религии либо совсем никогда не говорите; когда они слышат, что вы говорите о том без важности, без радости или еще и с презрением; когда они слышат, что вы над тем насмехаетесь или одобряете насмешки других; когда они видят, коль охотно вы сами под всяким ничтожным предлогом оставляете должность публичного и домашнего богослужения и коль рады бываете вы, свергнув с себя должности сии, яко бремя: что иное, говорю я, могут они заключить из сего, как то, что религия есть либо маловажное, либо весьма тягостное и скучное дело? Коль мало по большей части будут успевать против вашего примера все представления, которыми захотел бы кто-нибудь впоследствии вперить в них лучшие мысли! И так если хотите вы внушить детям своим или воспитанникам благое предрассуждение о важности и истине христианской религии, то давайте им примечать, что вы сами о том уверены. Не стыдитесь разговаривать с ними или с другими при них о боге и божественных вещах. Но никогда не делайте сего без важности, без почтения, без знаков искреннего удовольствия. Являйте безопасно негодование ваше на все противоречащее сим мыслям. Спешите с радостию в то место, где собираются почитатели бога для служения ему. Показывайте им, что вам прискорбно бывает, когда вы против воли своей там быть не можете.
   Не оставляйте удобно наблюдение домашнего богослужения; отправляйте его обще с детьми своими, как скоро станут они способны к некоторой внимательности, и делайте сие так, чтоб они могли видеть, что сие упражнение почитаете вы гораздо важнейшим и благороднейшим всех других. Сие, без сомнения, соделает спасительные впечатления в детях ваших или учениках, и впоследствии не возможно им будет легкомысленно поступать с таким делом, которое вы всегда почитали пред ними, яко нечто толь важное и святое, не возможно им будет отвергнуть оное без самого точнейшего испытания.
   Второе правило, весьма тесно с первым связанное, есть сие: Научайте их с самых первых лет признавать религию за самолучшее и надежнейшее средство быть добродетельным и благополучным и делайте сие не столько доводами, сколько собственным своим примером. С одной стороны, показывайте им мудрым, умеренном, праводетельным, благотворным, христианским поведением вашим, колико способна религия к образованию последователей своих добрыми, благочестивыми, полезными человеками, гражданами, отцами дома и друзьями. На сей конец сказывайте им при случае сколь трудно было бы вам то или другое сделать, отречься от сея выгоды или принять на себя то отягощение, воспротивиться сему искушению на зло или преодолеть то затруднение в добре, если б религия учениями и обетами своими не сообщала вам охоту и силу, если б не имели вы пред собою предписаний и примера спасителя вашего, толикую заслугу вам и всему роду человеческому соделавшего, если б не почитали вы себя людьми, определенными к другой и лучшей жизни; и коль удобным делают вам познания и ожидания сии то, чтоб последовать совести и исполнять должность и тогда, когда сие не может быть без отречения от некоторых земных выгод.
   С другой стороны, смелостию и веселостию, твердостию спокойствия духа, радостию упования вашего на бога, терпением в страдании, довольствием при неудавшихся предприятиях показывайте им, коль утешительна религия и коль счастливым делает она человека. Делайте сие преимущественно в таких случаях, когда утешение и помощь ее наиболее бывают вам потребны и когда вы счастливо оные испытываете. Разговаривайте с детьми или воспитанниками вашими о сих приключениях и показывайте им, какое благосклонное влияние имела религия во успокоение ваше. Сие, без сомнения, есть самый изряднейший способ к соделанию им ее почтенною и любезною. Например тогда, когда другие на вас клевещут, когда они порочат вас строго и несправедливо, когда самолучшим делам вашим злые приписывают намерения и вместо заслуженной похвалы, вами ожидаемой, наказывают вас презрением, если тогда в недре своея фамилии будете вы утешаться добрым свидетельством своея совести и уверением, что бог знает и одобряет намерения ваши и поведение, то дети ваши научатся взирать более на мнение рассудка, нежели на мнение света, и предпочитать добрую совесть и одобрение божие всем похвалам и почестям смертных. Если праведные предприятия ваши вам не удаются, если не награждается прилежание ваше, если благоразумие ваше бывает тщетно, если уничтожается надежда ваша, то удовольствие и ясность духа, удерживаемые вами при том, да научают детей ваших, коликую власть имеет над вами религия. Говорите им тогда: "Я исполнил мою должность, исполнил ее со всею возможною верностию; я не упустил ничего, от меня зависящего, для достижения доброго моего намерения; но я не уверен был в том, что его достигну. Я знаю, что все зависит и управляемо от бога. Теперь вижу я, что мои намерения не согласны были с его; но я уверен, что его намерения всегда суть благи, всегда суть самые лучшие. Ныне хотя и не могу я это усмотреть, но, может быть, некогда узнаю. Я был орудие в руках его, я действовал по воле его, сколько она была мне известна. Без сомнения будет сие иметь добрые следствия в целом, хотя и не те, которых я ожидал". Если при сих и подобных случаях будете вы так показывать детям или ученикам вашим и чрез такие разговоры и примеры якобы чувственною делать силу учения, вами исповедуемого, то религия, производящая такие действия, сохраняющая почитателей своих в таковых обстоятельствах бодрыми и довольными, приобретет почтение и любовь их, и они также будут искать там крепости и утешения, где вы, как они ведают, толь часто и толь обильно оные находили.
   Когда сердца их таким образом предуготовлены будут ко вниманию гласу истины и добродетели, то и наставление, даемое им в религии учителями, гораздо благополучнейший будет иметь успех. Надлежит только, чтоб сие наставление распоряжаемо было по свойству дела и понятию ученика. Самое важнейшее, что при сем наблюдать должно, хотим мы заключить в следующем правиле. Оно есть сие: Не начинайте наставление, даемое вами детям своим в религии, самыми труднейшими и высочайшими, ее таинствами. {Сие правило столь соразмерно примеру Христову и рассудку, что удивительно, как некоторые начинают сперва самым труднейшим. Но трудно истребить привычку, сколько бы она худа ни была, если закрывается она покровом религии.} Сие не только тщетно, но может еще быть и вредно. Тщетно оно потому, что сии учения, и в рассуждении того, что из них понимать и изъяснять можно, весьма возвышены над понятием детских или первых юношеских лет. А не тщетен ли тот труд, чтоб вперять в детей слова, при которых они столь же мало мыслят, как и при занятых совсем из чуждого для них языка? Делать же так не только тщетно, но и вредно. Дети приучаются чрез то довольствоваться словами вместо вещи, навык же некоторые выражения и речения пересказывать в некоторой связи почитать за действительное познание и науку; а сие должно при многих случаях заключать им путь, ведущий к истине. Сие еще не все. Непристойный такой поступок необходимо должен ослабить охоту и ревность их к изучению религии. Ибо и одно только соединенное с тем удовольствие и удовлетворение любопытству может содержать сию охоту и ревность. Но сие удовольствие и сие удовлетворение любопытству необходимо долженствуют отпасть и уступить место скуке и несклонности, когда надлежит затверживать и сохранять в уме совсем неизвестные вещи. Коль удобно даже сей худой образ учения может родить впоследствии сомнения и неверие! {Сей образ учения, к сожалению, часто имеет помянутые действия; а в ленивых людях производит он равнодушие к религии.} Коль удобно может религия соделаться подозрительного начинающему о ней размышлять юноше, когда он видит ее в толь мрачном одеянии, когда он в памяти своей находит более невразумительных слов и выражений, нежели ясных понятий! Желая отвратить от них сию опасность, прилагайте учения о таинствах религии к последней части вашего наставления! Между тем будет юноша размышлять о себе самом, он научатся знать самого себя и купно в свойстве и связи души и тела бездонные откроет глубины. Между тем достигнет он некоторых познаний о силах и действиях натуры и уведает купно, коль непроницаем мрак, которым она закрыта. Короче сказать, он найдет довольно таинств в таких вещах, которых действительность отрицать он не может. А тогда не получит он никакого противного впечатления, увидя, что религия, а особливо божественное откровение, заключает в себе учения, имущие темную сторону и о которых можем мы весьма только несовершенное приобресть познание. И так начинайте наставление ваше тем, что всего легче и соразмернее понятию дитяти или юноши. Устремляйте внимание их сперва на многоразличные их потребности и на способы, даемые нам натурою и общественною жизнию к удовлетворению оных. Помогайте им примечать свои чувствования, желания и хотения; научайте сравнивать оные со внешними вещами и с чувствованиями, желаниями и хотениями других людей; доведите их до познания слабого и зависимого состояния своего и связей, в которых находятся они с тем, что вне их, и выводите из того главнейшие должности нравоучения, касающиеся до их самих и до их ближнего. Посредством примеров делайте им оные понятными и допускайте сердце их судить о том, что право и неправо, пристойно и непристойно. Показывайте им трогательнейшие красоты натуры. Научайте их знать свойства и намерения главнейших тварей; старайтесь доставить им некоторые понятия о порядке, искусстве и мудрости; распростирайте, так сказать, пред глазами их богатства, которые человек на земле сей находит для своего содержания, для своея удобности, для своего удовольствия; радуйтесь о том купно с ними и сказывайте им тогда, без пространных и ученых доказательств, что есть невидимое существо, есть бог, сотворший и соблюдающий все сие изрядное и доброе. Скоро почувствуют они сию истину. Она имеет основание свое в расположении нашего разума и сердца, которые, не совсем испорчены будучи, всегда воспротивятся всем делаемым против того возражениям. Представляйте им сего бога не строгим господом и неумолимым судиею, но отцом, любящим всех своих тварей и пекущимся о них, оказующим беспрестанно более им добра, нежели самые нежнейшие родители детям своим оказывают, однако любящим их не слепою любовию, но требующим от них повиновения для их же собственного блага и коего милость не иначе можем мы приобресть, как делая то, что право и благо. Приводя их к собственным их чувствованиям, научайте их тому, чем они должны сему богу. Например, говорите им иногда: "Я вижу, что ты меня любишь, зная, сколько я тебя люблю и сколь рачительно пекусь о твоем благополучии. Не должен ли ты еще паче любить общего нашего небесного отца, коего благое провидение содержит тебя и меня? От него только имею я мочь и склонность делать тебе добро. Ты почитаешь должностию своею признавать благодеяния мои с благодарностию. Из благодарности желаешь ты мне угодить. Многие вещи оставляешь ты для того только, что они мне противны. Напротив того, делаешь многое, уверен будучи, что оно мне приятно. Не должен ли ты делать так же и для того, от которого все происходит и без которого нас с тобою совсем бы не было?" Сим образом весьма удобно уверите вы детей своих или учеников о главнейших должностях богу и возможете рано наставить их к познанию его. Научайте их также, что человеки прежде сею все благотворения божий поноснейшим образом злоупотребили, что потеряли они совсем из вида его и должности свои; но что бог, вместо наказания и истребления их, послал к ним Иисуса Христа яко посланника своего, дабы наставить их в том, чего они не ведали, и дать им паки способ избавиться от заслуженного наказания и сделаться мудрыми, добрыми и блаженными. Представляйте им добродетели искупителя в прекраснейшем свете; впечатлевайте глубоко в сердца их образ нравственного его изрядства; сказывайте им, коль свята и благотворна была вся жизнь его, коль много должны ему благодарить человеки, коль совершенными и блаженными хощет он соделать их и по смерти, когда повинуются они законам его и последуют его примеру, коль отменно благоугодно было богу соделанное для нас Христом и коль благоугодны будем ему и мы, если постараемся в состоянии и звании нашем доказать такую же праводетельность и верность, какую доказал спаситель наш в исполнении порученного ему дела. По сему пути доводите их к учению о бессмертии души и будущей жизни и представляйте им оное, яко единое истинное утешение человеку в страдании, яко самую твердую подпору его надежды. Научайте их почитать поведение свое в сем мире основанием состояния своего в будущем свете и приучайте их так усматривать, ценить и употреблять настоящее, как требует связь его с будущим. Когда распорядите вы наставление свое сим или подобным образом, то не будет оно заключать в себе ничего, что не было бы соразмерно понятию дитяти или юноши, что не занимало бы разум и не трогало бы сердце его с приятностию, что не сходствовало бы с собственными его чувствованиями и не могло бы прилагаемо быть в разных случаях к ежедневному его поведению; и так религия соделается для него важною, утешительною, почтенною и любезною. А соделавшись таковою, утвердит она в сердце его корни и воспротивится всем бурям несчастия и сомнений; принесет она в нем изящнейшие плоды и соделает его действительно мудрым и блаженным.
   Для большего еще споспешествования сему намерению старайтесь возбудить и беспрестанно сохранять в детях ваших живое чувствование совершенной их зависимости от бога, от воли его, от его провидения. Сие есть главное основание всего истинного благочестия, самолучший охранительный способ от зла, самое сильнейшее побуждение к добру, обильнейший источник успокоения. Благо тому, кто с первых лет приобык рассматривать все в зависимости от высочайшего существа, во всем взирать на бога и давать сердцу своему такое направление, чтоб оно при всяких случаях без принуждения, с охотою и радостию возвышалось к тому, в нем же мы существуем и живем. Коль многие искушения ко злу преодолеет без труда такой человек! Старайтесь, старайтесь доставить детям, воспитанникам вашим сии выгоды, сие счастие, о вы, которым подлежит их воспитание! При всем случающемся вам и им обращайте их к богу, от которого, чрез которого и к которому все вещи существуют. Научайте их познавать и почитать высочайшую его власть, премудрость и благость как в малом, так и в великом.
   Охраняйте их от того заблуждения, якобы бог взирает только на целое, а не на все части оного, не знает всех тварей своих особенно и не печется о них, будто правит он только по всеобщим законам и никогда не имеет особливого влияния в наши действия и судьбы. Сие заблуждение весьма вредно добродетели и благочестию, так, как утешению и радости, и хотя не совсем прекращает сношение наше с первым и самолучшим существом, однако весьма оное ослабляет. Говорите им часто, когда приключится им что-либо приятное и когда они радуются о том: "Бог, всеобщий отец наш, доставляет тебе сии выгоды, подает тебе сию причину к радости, а чрез нее новое доказательство отеческого своего попечения и любви. Молись сему многолюбивому существу, благодари ему за незаслуженную его к тебе благость и берегись забыть такого благотворителя или не явить ему должного повиновения". Когда приключается им что-либо противное и когда страх и печаль овладеют их сердцами, говорите им также: "И сие страдание, сей противный случай, сия опасность зависят от воли обладающего и управляющего всем на небесах и на земле. Он и тебя знает и любит. Подвергнись воле его: она всегда праведна и блага. Ему лучше всех известно, как вести тебя к мудрости, добродетели, благополучию. Почитай его с твердым упованием; предайся вождению его. Без сомнения окончается то спасением и благословением, радостию и веселием".-- Таким образом надлежит вам наставлять детей ваших или учеников в истинном сердечном благочестии. Таким образом охраните вы их от равнодушия и легкомыслия в религии. Таким образом приучите вы их к тому, чтоб они, по словам священного писания, ходили пред лицом божиим, чтоб имели они всегда господа пред очами; а тогда не подвигнутся они, то есть ничто не совратит их с пути должности и добродетели, и в самых печалях и опасностях пребудут тверды и неустрашимы.
   При сем надлежит нам сделать еще краткое примечание, касающееся до молитвы, которая, без сомнения, есть самый изряднейший способ к удержанию в нас чувствования зависимости нашей от бога. Весьма малолетные дети не способны к сему упражнению набожности и благочестия; и приучая их к тому тогда, когда не могут еще они ни малейшего иметь понятия о высочайшем существе, приучают их молиться без разумения и все дело сие почитать за одну только церемонию. Но и тогда, когда разум их и размышление начинают обнаруживаться, когда делают они первые шаги к представлению себе всеобщего отца человеков, невидимого и могущественного благотворителя, когда они знают уже нечто о Иисусе Христе, яко величайшем друге человеческом, то и тогда рачительно остерегайтесь научать их трудным и долгим молитвам, заставлять их к сему упражнению принудительными средствами и наказывать жестоко за упущение оного. Подавайте им иногда сами в том пример; пользуйтесь теми минутами, в которых находятся они в спокойнейшем и яснейшем расположении духа, в которых склонны они к размышлению или в которых тронуты они бывают живо особенными приключениями; представляйте им молитву честию и счастием человеков; {"О, коликое счастие быть толь высоко почтенну и стоять пред богом на молитве!" Геллерт.} приучайте их заблаговременно, но без принуждения к тому, чтоб выражать мысли и чувствования свои собственными словами кратко и просто; учите их примечать то добро, которым они ежедневно наслаждаются, потребности и недостатки, которые они имеют, погрешности, ими делаемые, и делать сии примечания содержанием своея молитвы. Таким образом соделаются они мало-помалу разумными молебщиками и полюбят сие святое упражнение. Не думайте, что детям трудно молиться без предписанных и выученных наизусть образцов. {Ибо кто научает их просить чего-либо у родителей?} Надлежит только вам давать им иногда в том наставление, пристойное их возрасту и понятию. Например поутру, когда им молиться должно, спрашивайте их: не радуются ли они тому, что они еще живы и здоровы, -- не желают ли они и в сей день охранены быть от всякого несчастия, -- не хотят ли они в сей день научиться чему-либо доброму или сделать что-либо доброе и поступать с родителями и учителями своими, как надлежит послушным детям и ученикам? и т. п. Научайте их тогда составлять из мыслей и чувствований своих краткую молитву сим или подобным образом: "Отче небесный! радуюсь я тому, что я еще жив и здоров. Тебе благодарю я за жизнь мою и здравие. Сохрани меня и сегодня от всего того, что мне вредно быть может. Помоги мне не выговорить и не сделать ничего злого, охотно повиноваться моим родителям и учителям, исполнить верно мою должность и час от часу становиться разумнее и лучше, дабы мог я угодить тебе, и т. п.". -- Избегайте при сем того весьма обыкновенного злоупотребления, чтоб заставлять их на всякий день по нескольку раз читать молитву господню. Вообще она для них трудна; читая ж ее всякий день, без сомнения будут они часто, весьма часто молиться по ней без внимания и набожности.
   Наконец, старайтесь подать детям вашим или ученикам заблаговременно наставление о истинном намерении религии и христианства. Впечатлевайте в них глубоко, что христианское учение есть учение практическое, учение истины, ведущее к блаженству; что определено оно не для удовлетворения любопытству нашему и не для обогащения разума нашего различными познаниями, которых бы но могли мы иначе достигнуть без великого труда, но для исправления и успокоения сердца нашего посредством сих познаний и для надлежащего устроения наших поступков. Говорите и доказывайте им, что дола важнее знания; жизнь важнее веры; и что не тот самый лучший есть христианин, кто более прочих знает, кто учения христианства ясно и правильно предлагать и искусно защищать может, но тот, чьи мысли и поступки точнее сходствуют с мыслями и делами Иисуса Христа, основателя религии нашей, кто далее успел в смирении, кротости, в люблении бога и ближнего, в благодетельности, в терпении, в отвержении от самого себя и от света, и что таковые христианские мысли, таковая христианская жизнь самолучший суть способ к соделанию христианства почтенным для его презрителен и врагов. Оберегайте их при случаях от плачевного духа ненависти, владычествующего еще и ныне между христианами, и научайте их, что все, признающие Христа своим господом, приемлющие учение его и повинующиеся его заповедям, принадлежат к его последователям, коль бы многими обычаями и мнениями они друг от друга ни отличались. Напоминайте им всегда решительные изречения Христа и апостолов его, что повиновение лучше жертвы; что тот любит господа, кто содержит заповеди его; что те суть друзья его, которые исполняют повеленное им; что не обрезание важно, по хранение заповедей божиих; что по Иисусе Христе подобает только вера, чрез любовь действенною творимая; что вера без дел мертва есть.
   На сей конец представляйте им религию всегда с практической стороны и не причисляйте к ней ничего такого, что не может споспешествовать ни исправлению, ни успокоению нашему. Показывайте им, какое влияние во все наши мысли и поступки должно иметь всякое учение, всякое предписание религии, какое утешение во всяких жизненных обстоятельствах могут подавать нам ее обетования, и напоминайте им о том при всех случаях. Помогайте им прилагать то к особенным случаям, в каких они иногда обретаются. Например, если гордость хочет овладеть их сердцем, то спрашивайте их: соразмерно ли сие мыслям Христовым? и представляйте им пример его смирения и унижения. Если трудно им истребить свое любомщение, то представляйте им, сколь противна подлая страсть сия свойству и званию христианина и сколь явно противоречит она всему тому, чему христианство нас научает и что оно нам повелевает. Если склонны они к вспыльчивости и гневу, то показывайте им кротость Иисусову и научайте их, к их устыжению и исправлению, сравнивать претерпенные им оскорбления с теми, какие они чувствуют. Приучайте их вообще к тому, чтоб всегда иметь пред глазами пример Христов и вопрошать часто самих себя: "На что бы вознамерился спаситель мой, что бы он сделал, как бы он поступил, обретаясь в моих обстоятельствах? Как бы он судил о сих вещах? Какие бы впечатления произошли в нем от ласкательств, которыми меня прельстить хотят, или от презрения, которым меня стараются устрашить?" Сие есть истинное христианство; и когда будете вы наставлять детей или учеников своих в таких мыслях, в таком поведении, то устремите вы их к господу, соделаете их истинными христианами, приведете их в состояние быть причастными преимущественного степеня совершенства и благополучия как в сем, так и в будущем свете.
   Какие радостные виды для родителей, любящих детей своих, и для надзирателей и наставников, уверенных о достоинстве своего состояния и святости должностей своих! Какой труд не должен быть им легок и приятен, когда имеют они надежду достичь сих намерений! Коликая честь образовать праводетельных и верных последователей Христу, препрославленному искупителю нашему, и чрез то распространять пределы царства его! Коль знатное благотворение настоящему и будущему роду человеческому! Коль восхитительная радость, коль неизреченная награда будет некогда для сих родителей, для сих надзирателей и наставников, когда они с детьми своими или с поверенными их надзиранию паки соединятся в небесных обителях, когда восприимут они от них благодарность за верность свою, когда услышат они глас нескольких блаженных, вопиющих к ним: "Благо тебе, ты спас мою жизнь, ты спас мою душу!" -- О боже! колико должно радовать то счастие, чтоб быть спасителем души!
   Вот все то, что мы почли за нужною сколько возможно вкратце сказать о образовании разума и сердца детей, о наставлении в главных добродетелях, а особливо в религии и христианстве. Но сие поле столь обильно плодовитыми размышлениями, что мы хотим еще несколько с него пожать прежде, нежели совсем его оставим.
  

III

Всеобщие правила

  
   Итак, хотим мы сообщить еще некоторые всеобщие правила и примечания о воспитании детей, которые отчасти облегчают наблюдение вышеозначенных предписаний, отчасти ж могут ободрять к верности и постоянству в наблюдении оных. Сие подаст нам купно случай более истолковать и подтвердить разные мысли и предложения, до которых в предыдущих отделениях коснулись мы только мимоходом, и мы надеемся, что оные прочтены и испытаны будут с тем вниманием, которое заслуживают они по своей важности.
   Первое правило есть сие: Помышляйте часто, какие суть те творения, которых воспитанием и образованием вы занимаетесь. Вы не можете почитать их ни совсем чувственными, ни совсем разумными тварями. Человек стоит на лестнице существ между зверем и ангелом. Не должен он ни унижаем быть до первого, ни возвышаем до другого. Но чувствительность и рассудок должны в нем приведены быть в согласование и обще споспешествовать к достижению единого предмета. Итак, если не будете вы полагать пределы чувственным пожеланиям детей ваших; если вы будете заставлять их судить о цене внешних вещей только по впечатлениям, делаемым оными в их чувствах; если будете приводить их к повиновению и должности только посредством чувственного удовольствия или неудовольствия; если по единому произволению своему деспотически будете управлять ими, то забудете вы достоинство их натуры, и, может быть, они в мыслях и склонностях своих никогда не возвысятся над неразумными животными.
   Если ж, напротив того, еще в молодых летах будете вы требовать от них важности мудрого старца; если всякий недостаток размышления будете считать для них преступлением, если потребуете от них, чтоб всегда поступали они по справедливейшим правилам; если запретите им всякую невинную детскую радость и будете стараться сделать чувства их якобы нечувствительными ко всему тому, что приятным или неприятным образом оные трогает; если будете упражнять их беспрестанно в строжайшем отвержении самих себя, то забудете вы слабость их состояния, забудете, что они суть человеки, которых слава состоит не в нечувствительности или истреблении своих чувственных пожеланий, но в приобретении мало-помалу владычества над оными.
   Убегайте обоих сих распутий с равным рачением, если хотите сделать детей своих способными к достижению их определения. Учите их не изнеживать тело свое, но также и не мучить его без нужды. Научайте их почитать его яко существенную часть человека, но не признавать никогда за важнейшую часть. Допускайте их с веселым духом наслаждаться красотами натуры, прият-ностями общественной жизни, удовольствием умеренного движения и свободы и всеми невинными радостями беспечного возраста; но также давайте им для предостережения чувствовать и болезни, случаем или собственною неосторожностию причиняемые; не трудитесь тщетно истребить натуральные их желания удовольствия, похвалы, чести, спокойствия и свободы, а старайтесь только благоразумно оные умерить и мало-помалу устремить на достойнейшие роды удовольствия, похвалы, чести, покоя и вольности. Собственными их и чужими опытами научайте их отличать вид от истины и соединять настоящее с будущим. Населяйте рассудок их по той же мере, по которой чувства их становятся способнейшими к живейшим впечатлениям; рассеяние мыслей и размышление, отдохновение и труд, веселость и важность должны у них переменяться в надлежащем отношении друг к другу. Подавайте им часто повод к таким действиям добродетели и благотворения, при коих вся чувствительность сердца их благородным образом могла бы явиться. Сим образом надлежит вам поступать с такими тварями, которые отчасти чувственны, отчасти ж разумны, и сим образом всегда более будут они приближаться к определению человека, которого рассудок не истреблять чувственные побуждения и желания должен, но только обладать и управлять ими.
   Второе главное правило при воспитании детей есть сие: Старайтесь самолучшими средствами содержать себя в надлежащем уважении у детей своих {Сие правило по справедливости есть самое важнейшее, и доброе его исполнение согласуется с пятою заповедью. Ибо что побуждает нас почитать родителей наших? Не то ли, когда они при всяком случае стараются показать искреннее свое о нашем благополучии попечение?}. От сего зависит весьма многое, да можно сказать, что и все, а особливо в начале воспитания. Если надлежит детям вашим быть мудрыми и добродетельными, то должны они по одним словам вашим принимать с уверением и почитать за истину в первых летах своих многие важные положения, которые они хотя некоторым образом и понимают, но не могут еще усматривать причин их и связи с другими положениями. Они должны наблюдать многие должности и приучаться ко многим добродетелям, которых влияние в настоящее и будущее их благополучие и в благополучие целого общества не можно еще довольно ясно им показать. При различных и толь часто прекословных мнениях, слышимых ими от других, о добром и злом свойстве или цене некоторых вещей и действий надлежит им иметь такого человека, который бы определял собственное их мнение и на утверждения которого могли бы они спокойно полагаться. Наконец, должны они хранить повиновение и научаться часто из единого повиновения отказываться от своих склонностей и удовольствий. Но могло ли бы сие быть или могло ли бы быть действительно для разума и сердца их выгодным образом, если б вы не находились в великом у них уважении и не умели бы сохранять сие уважение? В необходимости сего сомневаются весьма только немногие родители и надзиратели; ибо во всех довольно есть самолюбия и все не охотно отступают от уважения и власти, какую они над другими имеют или иметь думают. Но способ приобретать себе и утверждать уважение сие не всегда бывает самый лучший; часто бывают в нем весьма многие и великие погрешности; а здание, утвержденное на худом основании, удобно поколебаться может, оно может опровергнуто быть малым приключением. Если уважение основывается только на власти и силе; если стараетесь вы утверждать его всегда, или обыкновенно, на пасмурном виде, суровых словах, строгих приказах, жестоких наказаниях, повелительных, угрюмых и сердитых поступках {Так поступают многие учители, превосходящие часто строгостию надсмотрщиков в американских плантациях; но зато и боятся их дети тогда только, когда находятся под их властию; а потом следует обыкновенно -- презрение.}; если непременно и во всех случаях требуете от них слепого повиновения и за всякое упущение оного с неупросимою наказываете жестокостию, сколько бы оно ни было различно свойствами, источником и следствиями, то хотя и распространите вы вокруг себя страх и ужас, хотя дети ваши или ученики будут чувствовать власть вашу над ними и оберегаться от, действий оной, но вы сделаете их рабами, носящими с нетерпеливостию иго, вами на них наложенное, и они будут свергать его с себя столь часто, когда только думают, что могут сделать сие без великой опасности. Если ж хотите вы утвердить уважение свое на крепком и продолжительном основании, то старайтесь о том, чтоб дети ваши или ученики получили о вас доброе мнение, чтоб имели они великие мысли о вашем разуме и праводетельности, чтоб они почитали вас самих мудрыми и добродетельными, а чрез мудрость и добродетель счастливыми, и чтоб не сомневались они в том, что вы стараетесь только о их благе. Для доставления им сего доброго о вас мнения не нужно вам хвалить самих себя или прославлять пред ними на словах преимущества своего духа и сердца и доброту своего поведения; но хорошо бывает, когда другие делают сие в их присутствии скромно и непринужденно. Не показывайте только им в речах и делах своих ничего глупого, непристойного, противоречащего либо и совсем злого и порочного; последуйте только сами во всякое время и во всяких случаях предписаниям мудрости и добродетели и делайте сие сколько возможно с веселым видом, в котором не было бы никаких примет трудного спора с самим собою или внутреннего сопротивления требованиям совести и должности. Почитайте детей своих внимательными свидетелями и строгими судиями вашего поведения и удаляйтесь лучше от них как можно скорее, когда вы должны бываете опасаться, что какая-нибудь страсть вас преодолеет или выведет вас из вашего положения вредным и соблазнительным для них образом. Не судите никогда о вещи без довольного о ней познания, дабы не надлежало вам возвращать свои мнения. Не действуйте никогда без причин, дабы не должны вы были стыдиться своих действий и могли бы в подобных случаях смело поступать так же. Рачительно скрывайте от них собственные свои слабости и погрешности, пока рассудок их довольно укрепится, чтоб почитать глас истины и повеления добродетели для их самих " без отношения к тем, которые объявляют им сии учения истины и предписывают должности добродетели. Наконец, давайте им примечать, сколько печетесь вы о их благополучии и сколь нежно их любите. Радуйтесь вместе с ними о всяком добре и не стыдитесь иногда брать участие в невинных их забавах. Такое мудрое, добродетельное, чадолюбивое и благоразумное поведение, без сомнения, доставит им самолучшее о вас мнение; а сие мнение, подкрепляемо будучи детскою благодарностию и любовию, соделает их во многих случаях безопасными от соблазна заблуждения и порока. Уважение ваше от них будет основательно и твердо; оно подаст силу всем вашим напоминовениям, наставлениям, учениям и приказам; предупредит оно все вредные сомнения о правильности, истине и справедливости оных; оно соделает послушание и повиновение детей ваших к вам искренним и охотным и вам самим весьма облегчит исполнение вашей должности.
   Третие: Следуйте в воспитании детей своих некоторому плану или некоторым со зрелым рассуждением принятым положениям и правилам и сколько возможно никогда от оных не отступайте. При первом воспитании, как мы уже приметили, гораздо более зависит от беспрестанного упражнения в должности и в приобретении добрых навыков, нежели от наставления; а посему необходимо должно наблюдать при том точное единообразие, когда надлежит, чтоб сие упражнение сделалось способностию, а добрые сии навыки укрепились и сделались натуральными. Упущение сего правила есть одна из главных причин худого успеха многих в прочем похвальных стараний, употребляемых на сей конец. Когда главные особы, занимающиеся образованием дитяти, различаются друг от друга мыслями, мнениями, намерениями и положениями и сие различие в присутствии детей своих открывают или даже впускаются в споры и брань о том; либо когда одна особа по недостатку твердых положений поступает иногда так, иногда иначе, сегодня хулит и наказывает то, что вчера хвалила и награждала, сегодня приказывает то, что вчера запрещала, сегодня употребляет чрезмерную строгость, а назавтра неограниченное снисхождение и послабление, то невозможно достигнуть цели воспитания. Мнения дитяти будут сомнительны и нетверды; склонности его и намерения всегда пребудут неопределенны и противоречащи; а добрая его натуральная доверенность к родителям и учителям отчасу более ослабевать станет, а наконец и совсем прекратится. И как может оно дать силам своим известное устремление, облегчающее ему употребление оных, когда оно часто должно бывает употреблять их на вещи совсем противоположенные и противоречащие одна другой? Как может сделаться ему должность приятною, а добродетель любезною, когда оно за то иногда хулы, а иногда похвалы, иногда награждения, иногда ж наказания ожидать имеет? {Когда за одно дело отец его хулит, а мать хвалит; или учитель хвалит, а родители бранят.} Оберегайтесь, воспитатели, от сея весьма обыкновенной погрешности. Советуйтесь часто друг с другом, отцы и матери; советуйтесь также и с теми особами, которые имеют некоторое участие в воспитании детей ваших или приметное влияние в их нравы. Сообщайте друг другу свои знания и опыты; утвердите между собою некоторые положения и правила и следуйте оным несовратимо.
   Не противоречьте самим себе; не противоречьте друг другу; но паче взаимно один другого подкрепляйте; утверждайтесь на одинаком основании и трудитесь по одинакому плану; помогайте всегда друг другу и будьте уверены, что такие единообразные и согласные старания хотя и будут иметь некоторые погрешности, однако гораздо более принесут пользы, нежели другие, которые хотя и лучше сами по себе, но подвержены при том многим переменам и противоречиям.
   Четвертое: Будьте постоянны и неутомимы в произведении своего плана и не отстрашайтесь от него ни трудностями, ни худым успехом. Не ласкайтесь достичь до благодетельных намерений своих в немногие месяцы или годы. Не требуйте того, чтоб всякое доброе семя, кинутое вами на землю, тотчас произросло и в определенное вами время принесло плоды. Часто может оно долго лежать сокрыто в земле, может казаться совсем умершим; но наконец беспрестанное попечение и какое-либо неожидаемое обстоятельство даст ему новую жизнь и наградит терпение ваше надеждою благословенной жатвы. Многие учения мудрости должны предлагаемы быть сто раз прежде, нежели удастся учителю предложить их соразмерно понятию ученика своего. Многие худые привычки, многие непристойности могут стократ тщетно быть оспориваемы прежде, нежели потеряют несколько своея силы и дадут место упражнению в противоположенных добрых навыках.
   Многие добродетели часто тщетно бывают выхваляемы, пока наконец явятся в том свете и представятся дитяти или юноше в том виде, который тронет его сердце и приобретет все его почтение и всю любовь. Разум и чувствительность обнаруживаются иногда поздно и показываются вдруг в такой силе, которая с избытком заменяет прежние тщетными казавшиеся опыты возбудить оные. Мудрость, добродетель и богобоязненность суть преимущества, не без труда и не вдруг получаемые: они суть владетельницы, часто долженствующие долго сражаться с пороком, прежде нежели овладеют сердцем. Пользуйтесь только всякими случаями к облегчению им сея победы; не ослабевайте в отпоре врагу сему дотоле, пока он утомится сопротивлением вашим, и мыслите всегда о том, что детские или юношеские годы определены для посева, а не для жатвы. Несчастливый успех стараний ваших должен всегда делать вас внимательнее на самих себя, на воспитанников ваших и на самые малейшие внешние обстоятельства; но не должен приводить в уныние. Ищите причину такой неудачи в погрешности ваших поступков, а не в невозможности произвесть то благополучно, и не удерживайтесь самолюбием от исправления сих погрешностей, как скоро вы их откроете; но делайте сие так, чтоб такая перемена в поступках ваших не весьма была приметна и не ослабела бы доверенность к вам воспитанников ваших. Отдавайте часто самим себе отчет в прилежании и верности, употребляемых вами в сем деле; разговаривайте о том с друзьями своими и пользуйтесь их знаниями и опытами. Когда ж вы при добром свидетельстве совести своея не достигаете до исполнения намерений ваших или достигаете весьма только несовершенно, то утешайтесь тою мыслию, что вы старались сделать все зависящее от сообщенных вам богом сил и способов и что под управлением премудрого и преблагого бога не могут быть тщетны и те старания, которых пользы совсем мы не усматриваем.
   Пятое: Дабы не лишиться бодрости, представляйте себе часто многоразличные и великие выгоды, которые сами вы можете почерпнуть из разумного и христианского воспитания детей, в рассуждении морального вашего характера, или нравственного совершенства. Пока живем мы на земле сей, дотоле живем в всегдашнем воспитании и упражнении. Все мы должны воспитаны быть к лучшей жизни, к высочайшему блаженству, и воспитание сие оканчивается только смертию. Никогда не возможно нам бывает здесь сказать, что мы столь мудры, столь добродетельны, сколько быть и сделаться можем; и горе тем, которые думают в каком-нибудь времени своея жизни, что достигли уже до сея цели, и не стараются уже более о приобретении большего совершенства. Скоро лишатся они и того, что уже приобрели с трудом, и найдутся паки при начале полусвершенного уже пути своего. Родители, учители и надзиратели, любящие самих себя и желающие достигнуть определения своего, пекитесь рачительно и в сем намерении о предлежащем вам деле воспитания. Оно есть преизрядный способ к споспешествованию собственному вашему совершенству {Уча других, учимся сами.}. Трудясь с важностию и размышлением над образованием духа и сердца детей или учеников своих, будете купно и своему духу и сердцу доставлять новые преимущества. Стараясь других сделать мудрыми, сами будете всегда становиться мудрее; стараясь их исправить, всегда благополучнее будете успевать в собственном исправлении. Погрешности, примечаемые вами в низс, сделают вас внимательнее к вашим, покажутся вам во вредных своих источниках и следствиях, и вы исполнитесь отвращением от них. Беспорядочные пожелания и страсти, которые стараетесь вы умерять и ослаблять в детях, сделают вас осторожными противу всех нападений сих врагов вашего покоя и благополучия и будут подавать вам всегда новые оружия для сопротивления оным. Самое опасение, которое должны вы иметь, чтоб не выговорить или не сделать в присутствии детей своих чего-либо, могущего сделать в них противные впечатления, охранит вас от многих проступков; оно наложит на вас спасительное принуждение, а чрез то исполнение труднейших добродетелей сделается для вас навыком. То, что прежде делали вы только по нужде и осторожности или по любви к детям и ученикам своим, будете наконец делать по склонности и правилам, по любви к богу и добродетели. Сверх сего найдете вы тысячу случаев научиться лучше знать сердце человеческое вообще и свое особенно, открывать тайные его ухищрения и нечистые намерения, благополучнее употреблять предписания мудрости и добродетели и различными упражнениями и правилами благоразумия делать должность свою себе удобнейшею и приятнейшею. Какие выгоды! Можем ли мы заплатить за них когда-либо слишком дорого? И тогда, когда старания наши в рассуждении других не имеют желанного успеха, можем ли мы по справедливости сказать, что тщетно истощили мы свои силы? Ибо от нас только зависит по крайней мере для себя толь великую получить от того пользу.
   Возбуждайте в себе часто прилежание к воспитанию живым представлением важности оного. Паче всего собственный ваш опыт должен научать вас великому влиянию, которое имеет доброе или худое воспитание в будущую жизнь человеческую {Всегда, или по крайней мере по большей части, родители только бывают виною доброго или злого свойства детей.}. Если сами вы наслаждались добрым христианским воспитанием, то представляйте себе часто, коль многим обязаны вы оному; от коль многих поступков и заблуждении оно вас охранило; коль часто к пользе и утешению своему испытывали вы силу добрых правил, полученных вами от родителей или учителей своих; коль удобно сделалось для вас исполнение должности вашей чрез то, что вы заблаговременно к оному привыкли и соединяли его с представлением удовольствия; коль далеко успели вы в некоторых редких и трудных добродетелях, для того что упражнялись в них прежде еще, нежели узнали порок; коль многое успокоение и облегчение в противных приключениях и печальных часах находили вы, для того что научили вас судить право о цене вещей и почитать и употреблять в пользу религию с ее утешениями. Потом спрашивайте себя, не желаете ли вы и детям своим сих же выгод и не будете ли справедливо и чувствительно укорять себя, когда они лишатся оных вашею виною?-- Когда ж, напротив того, имели вы худое или не весьма доброе воспитание, то вспоминайте о вреде, происшедшем для вас из того, а может быть, еще и ныне происходящем. Говорите часто сами себе: "Не те ли погрешности делаю я ныне чаще всех и нахожу трудным преодоление оных, которым не сопротивлялся я в детстве и юношестве и которые почитал неважными? Беспорядочные страсти, одолевающие меня ныне чаще других и нарушающие спокойствие и благополучие мое более прочих, не те ли суть, которым в детстве и первых летах моих наиболее уступали либо даже и ласкали? Повеления мудрости и должности, к которым и ныне еще часто принуждать себя должен я бываю, не те ли суть, которые тогда мог я преступать без размышления и не опасаясь наказания, и преступал действительно, видя, что приставленные надо мною без опасения их преступали? Добродетели, которых исполнение еще и ныне стоит мне большого труда и отрицания самого себя, не те ли суть, в которых тогда мало я упражнялся либо и совсем не упражнялся? Итак, не должен ли я делать все то, что могу, для избавления детей моих от сего труда, от сего принуждения, от сея брани с самим собою, для охранения их от строгого владычества злых страстей, для соделания им удобным того, что мне трудно, а узкой стези жизни, добродетели и благополучия столь равною и приятною, сколько возможно, и какова была бы она ныне для меня, если б имел я лучшее воспитание? Могу ли я подать им причину вспоминать некогда обо мне с негодованием, воздыхать, может быть, во всю жизнь под злыми следствиями моего небрежения и по достоинству укорять меня за то?"
   С тем, чему научает вас опыт, соединяйте размышление; да научает вас также и оно о великой важности воспитания детей. Представляйте себе, коль вообще тверды первые впечатления, получаемые нами о естественных и нравственных предметах; коль глубоко вкореняются в душе человеческой первые, добрые или злые, учения, правила, склонности и привычки; коль велика особенно сила примера; колико зависят друг от друга образы мыслей и нравы детских, юношеских и мужеских лет и коль твердо основываются они один на другом, а посему коль важно первое образование разума и сердца. Представляйте себе, что дети и ученики ваши со временем не будут уже детьми и учениками; что достигнут они некогда полного употребления своея свободы и будут совершенно зависеть от самих себя; что вступят они тогда во многоразличные сношения с другими людьми; что, может быть, займут они важные места в государстве; что всегда будут они иметь большее или меньшее влияние в благополучие многих людей, в каком бы они состоянии ни были; что, может быть, сделают они тысячи человеков счастливыми или несчастными, по свойству своего смысла и поведения; и рассуждайте о важных следствиях, какие может и должно иметь доброе или худое воспитание во всех сих намерениях. Помышляйте о великих и постоянных услугах, оказываемых вами всему человеческому роду мудрым и христианским воспитанием детей, и сравнивайте с тем превеликий и ненаградимый вред, причиняемый вами оному чрез упущение или пренебрежение сея должности. Особенно представляйте себе влияние, которое даваемое вами детям или ученикам своим воспитание будет иметь в то воспитание, кое дадут они некогда своим детям или ученикам, и устрашайтесь тоя мысли, чтоб сделать такие погрешности, которые уважение ваше якобы освятит и которые могут еще и детям вашим быть вредны.
   Наконец, для придания всем сим размышлениям еще большей силы и жизни воображайте себя при смерти и собирайте тогда в мыслях около себя детей и потомков своих. Спрашивайте сами себя: что споспешествовало бы тогда успокоению и утешению вашему, воспоминание ли многоразличных рассеяний и веселостей, которыми наслаждались вы, пренебрегши рачительное и христианское воспитание детей; или воспоминание беспрерывных и верных трудов, употребленных вами на сие дело,-- представление ли богатств и драгоценностей, оставляемых вами детям, и прочих внешних преимуществ, доставленных им, или представление мудрых учений и добродетельных и благочестивых примеров, данных им вами? -- Пребудете ли вы тогда тверды в сообщенных им положениях и правилах жизни и осмелитесь ли умирающими устами выхвалять им, яко самоважнейшее и лучшее, то же, что прежде выхваляли им словами и делами своими; или увидите себя принужденными переменить язык свой, осуждать собственные свои положения и поступки, остерегать их от вредного оных влияния и то, что вы прежде паче всего почитали и любили, представлять им такими вещами, которыми вы сами обманывались и которые не достойны вашего и их почтения и любви?-- Что облегчит вам разлучение с детьми: то ли, когда вы возможете сказать им: "Я оставляю вас с сокровищами, с честию, со знатностию, со всеми способами к чувственным забавам и к удовлетворению страстям"? или то, когда можете сказать: "Я оставляю вам мудрость, добродетель и богобоязненность путеводительницами в вашей жизни; а благодать всевышнего и надежду блаженного бессмертия постоянным утешением"?-- Какие укоризны, какую тоску, какие угрызения совести долженствует причинить родителям и надзирателям пренебреженное воспитание в последние дни и часы их жизни, когда они увидят детей своих или воспитанников на пути дурачества и порока; когда представят они себе всевредные следствия, какие погрешное их поведение может привлечь и по вероятности привлечет за собою и на отдаленное, еще не родившееся, потомство; когда помыслят они об отчете, который должны будут отдать в рассуждении сего всеведящему судии мира; когда преселятся мыслями в вечность, имея причину страшиться, что дети и потомки их будут там приносить на них жалобы, яко на виновников несчастия своего! Можно ли вымыслить состояние печальнейшее сего?
   Напротив того, коль велико должно быть удовольствие, коль восхитительна радость, оживляющая родителей и учителей при разлучении их со светом, когда видят они тех, которые поверены были их надзиранию, ходящих по пути мудрости и добродетели; когда представляют они их добрыми, полезными, благочестивыми человеками, гражданами, отцами, учителями, начальниками и подданными; когда помышляют они о благословенном влиянии своих мыслей и своего примера во всеобщее благополучие собратий; когда они могут Самих себя почитать благодетелями сущего и будущего человеческого рода и при том основательную имеют надежду соединиться паки в лучшем мире с теми, которые в сем были им любезнее всех, и обще с ними наслаждаться плодами взаимной праводеятельности! {Когда они с Аддисоном могут сказать в смертный час своим детям: "Смотрите, коль спокойно умирает христианин".} Какие чувствования! какие виды! коль богато будут они сим награждены за все свое старание и рачение; коль обильно заменятся им все суетные, преходящие удовольствия, которыми они должности своей пожертвовали! О, да вкусите все вы, занимающиеся воспитанием или которым предлежит оно, сладость наград сих, и да возбудит вас представление оных к беспрерывному прилежанию и совестнейшей верности в наблюдении сих святейших должностей!
  

КОММЕНТАРИИ

  
   "Прибавление" выходило при каждом номере газеты "Московские ведомости" в течение двух лет. Большое место занимали в "Прибавлении" статьи, посвященные торговле, географии, политике, воспитанию. Статья "О воспитании и наставлении детей" печаталась на протяжении более чем двадцати выпусков "Прибавления". Принадлежность ее Новикову доказывал Г. П. Макогоненко.
   Проблемы дворянского воспитания, актуальные на протяжении всего XVIII в., широко ставились в сатирических журналах Новикова в 1769--1774 гг. Требование обучения "варваров", воспитания достойных деятелей, могущих принести пользу и славу отечеству, выдвинутое в петровскую эпоху как важнейший культурный императив, распространялось fH на детей. Переводные сборники правил этикета (типа "Юности честное зерцало") не раз переиздавались в XVIII в. Но вопрос о том, что необходимо не просто воспитание вообще, но система воспитания и обучения детей, стал актуален именно в 70--80-е гг., когда в России были широко восприняты педагогические сочинения западноевропейских мыслителей, прежде всего трактат английского философа Д. Локка (1632--1704) "Некоторые мысли о воспитании" и книга Ж. Ж. Руссо "Эмиль, или О воспитании". Локк развивал мысли, во многом импонировавшие русским сторонникам воспитания и перевоспитания человека. Он говорил, что не существует врожденных идей и что источником человеческих знаний является опыт. Поэтому необходимо систематическое и осмысленное воспитание людей с детского возраста. При этом, полагая, что знания, полученные из опыта, так или иначе ограниченны, Локк считал, что воспитание необходимо направлять прежде всего в практическое русло, воспитывая в ребенке умение жить в обществе. Руссо, исходя из противопоставления "естественного" состояния человека общественному бытию, искажающему природные чувства, мыслил иначе. Главное для Руссо -- освобождение от социальных и национальных предрассудков, воспитание искренности и чувствительности. Ничему этому не может, с его точки зрения, научить жизнь в неискреннем и фальшивом обществе праздных людей. Потому героя своего педагогического сочинения -- Эмиля -- Руссо "уединяет" от общества. "Общественное воспитание не существует более и не может существовать, -- писал Руссо. -- Эти два слова: "отечество" и "гражданин" должны быть вычеркнуты из современных языков" (Руссо Ж. Ж. Эмиль, или О воспитании. СПб., 1913, с. 15). Автора статьи "О воспитании и наставлении детей", конечно, привлекло далеко не все в учениях Локка и Руссо. Принимая систему Локка, он вслед за Руссо утверждал необходимость "естественного" воспитания, при этом явно не соглашаясь с идеей уединения от общества. Напротив, с его точки зрения, воспитание "доброты нравов" -- "образование разума" необходимо прежде всего для "процветания государства" и "благополучия народа".
  
   Стр. 329. ...англичанина Локка рассуждения о воспитании, давно уже переведено на российский язык. -- Трактат Локка "Некоторые мысли о воспитании" был переведен Н. И. Поповским (М., 1759). В 1788 г. Новиков переиздал этот перевод.
   Стр. 346. ...ouvrir l'esprit et jormer le coeur (фр.) -- образовать ум и воспитать сердце; perruque (фр.) -- парик; friser (фр.) -- завивать волосы; cheveux (фр.) -- волосы.
   Стр. 351. Сократ (470/469--399 гг. до н. э.) -- древнегреческий философ.
   Стр. 397. Сирах -- Йешуа бен-Сира (конец III -- нач. II в. до н. э.) -- палестинский книжник, чье йравоучительное сочинение, переведенное его внуком на греческий язык, вошло в состав Библии под названием Книги премудрости Иисуса Сираха.
   Стр. 420. Аддисон Д. (1672--1719) -- английский писатель;, автор и издатель журнала "Зритель" (1711 --1714).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru