Новиков Андрей Никитич
В. Шенталинский. 'За погибель Сталина'

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава из книги "Охота в ревзаповеднике" (Избранные страницы и сцены советской литературы).


   Виталий Шенталинский

"За погибель Сталина!"

  

Глава из книги "Охота в ревзаповеднике" (Избранные страницы и сцены советской литературы)

  
   Опубликовано в журнале: "Новый Мир" 1998, N12
  
  
   Этот немыслимый тост прозвучал 1 декабря 1939 года в самом центре Москвы на Тверском бульваре, дом 25, где жили писатели. В те дни вся страна и все прогрессивное человечество готовились отметить шестидесятилетие гения всех времен и народов. За торжественными речами, громом оваций, гимнами, здравицами и лавиной газетных славословий одинокий голос прозвучал тоньше комариного писка. Но Лубянка его услышала.
   Через два дня после невероятного происшествия секретный агент по кличке "Богунец" донес о застолье трех писателей -- Андрея Платонова, Андрея Новикова и Николая Кауричева:
   "1 декабря 1939 г. к писателю Платонову зашли Новиков и Кауричев, принеся с собой водки, предложили выпить. Первый тост Новиков предложил за скорейшее возвращение сына Платонова (осужден на десять лет в лагеря). Второй тост сказал Новиков:
   -- За погибель Сталина!
   Платонов закричал:
   -- Это что, провокация? Убирайтесь к черту, и немедленно!
   Кауричев ответил:
   -- Ты трус. Все честные люди так думают, и ты не можешь иначе думать..."
   Откуда мог все это узнать "Богунец", если разговор происходил втроем, без посторонних? Явно со слов кого-то четвертого, тем более что, как выяснилось из последовавшего расследования, все происходило не совсем так и даже не на квартире Платонова...
   Дав схлынуть юбилейным торжествам, чекисты взялись за дело.
   Первым вызвали Андрея Платонова, в самый канун новогодней ночи -- 31 декабря. Дали бумагу и потребовали чистосердечно рассказать о случившемся. Скрывать что-либо было уже бессмысленно. И опасно. Скандал выплыл наружу. Осталось одно -- сказать правду. И Платонов взял перо.
  
   "В конце ноября или в начале декабря сего года в квартире писателя А. Н. Новикова состоялся следующий факт. Нас было трое: А. Н. Новиков, Ник. Кауричев (тоже писатель) и я. Новиков и Кауричев были довольно сильно пьяными. Во время шумного разговора, который вели между собой Новиков и Кауричев, вдруг я слышу возглас Новикова: "За гибель Сталина!" Я подумал, что ослышался, переспросил. Тогда Кауричев встал со стула и, прохаживаясь по комнате, начал говорить мне, чтобы я не притворялся, ведь мой сын арестован и у меня не может быть хорошего политического настроения.
   Я ответил, что за это, что сказал Новиков, пить не буду никогда, что без Сталина мы все погибнем, что, наконец, я не такой глупый и темный человек, чтобы свое глубокое несчастье (арест сына) переносить на свое отношение к Советской власти.
   Тогда мне Кауричев сказал, что он меня насквозь видит -- по моим произведениям. Я сказал, что мои произведения -- дело публичное, общественное, в них все открыто. Пить за предложенный тост я категорически отказался. Разговор обострился. Я опрокинул свою рюмку и ушел домой не попрощавшись.
   Это событие меня озадачило, встревожило, я не ожидал таких страшных слов от своих знакомых, я решил, что они нарочно провоцировали меня.
   До этого я ничего подобного не слыхал ни от того, ни от другого, хотя иногда слышал ироническое отношение к тому или другому политическому факту, но это было мелкое раздражение обывательского характера, я не придавал значения таким обстоятельствам.
   Кауричева я знаю мало, Новикова больше. Я не замечал между ними особой дружбы, основанной на общих принципах. Их отношения -- отношения людей, связанных выпивкой. Это известно не только мне. В прошлом Новиков был, как известно, в литературной троцкистской организации "Перевал".
   Прошлого Кауричева я не знаю, кажется, он был учителем. Обычно он подчеркнуто энергично высказывался в правильном советском духе, исключая очень редкие случаи обывательского характера и того страшного случая, о котором я сказал выше, где он, Кауричев, разделил, видимо, слова Новикова.
   Вообще же как тот, так и другой избегали говорить на политические темы. Обычно разговор шел о тех или других конкретных литературных произведениях, причем в пьяном состоянии это принимало иногда нечленораздельную форму.
   31 декабря 1939 г.

Платонов.

  
   Принял -- оперуполномоченный 5 отделения 2 отдела ГУГБ НКВД младший лейтенант ГБ Кутырев".
   Перед нами не оригинал, а машинописная копия заявления Платонова, без его подписи. И трудно в той многослойной фальсификации, которую представляют собой лубянские дела, восстановить в точности происхождение документа. Возможно, что от Платонова потребовали объяснения не чекисты, а какое-нибудь другое начальство, литературное или партийное, -- на документе сверху написано: "Копия в НКВД". В заключении прокуратуры, сделанном спустя много лет после происшедшего, говорится: "Не заслуживает доверия приобщенная к делу копия заявления Платонова в НКВД, так как в Учетно-архивном отделе КГБ никаких материалов Платонова не имеется".
   Нет материалов -- не удивительно, уничтожали тоннами, и не раз. Так или иначе, но то, что Платонов дал объяснения, письменные или устные, и суть их -- это не вызывает сомнений. Документ говорит сам за себя.
   Новикова арестовали в январе.
   Главное обвинение: "В последнее время... на сборищах в кругу своих близких людей высказывает террористические настроения против руководителей партии".
   Дело Андрея Новикова, даже на фоне той фантасмагории, страшной и нелепой, которой полны лубянские досье, поражает своей абсурдностью. Следователи немало потрудились, чтобы превратить пьяную болтовню в солидное преступление. Были перерыты дела других арестованных писателей, хоть как-то, шапочно знакомых с Новиковым, -- все пошло в ход, превратилось во вредительство, троцкизм, терроризм.
   Вот характеристика, данная Новикову его коллегой, писателем Никифоровым, 23 февраля 1938 года:
   "...Новиков Андрей -- человек простой, рыхлый и флегматичный, но с замыслом. На стене его кабинета красовались когда-то Троцкий в шинели и Радек с трубкой, потом эти портреты исчезли. Разговор Новикова всегда путаный и витиеватый, он редко находится в трезвом состоянии. Начиная разговор, он дает понять, что никто ничего не понимает, кроме его одного. Он так и говорит: "Как ты не понимаешь, чудак, одни приказывают, а другие стараются: кулака раскулачили и у последнего мужика штаны отобрали, ну чего ты еще хочешь?" А. Новиков считает себя сатириком и очень дружит с А. Платоновым. Они глядят на окружающее с иронической улыбкой и хотят ничему не удивляться, давая всему насмешливое объяснение, и не только в разговорах, но и в произведениях. Хозяин (Сталин) не любит, если кто особенно выделяется, заявляет Новиков, этих людей он или удаляет, или понижает. Достаточно прочесть "Причины происхождения туманностей" А. Новикова, чтобы судить о мировоззрении и идеологии его..."
   Пригодились и старые доносы стукачей. Агент "Белецкий" еще в 1935 году сообщал о "резких антисоветских настроениях" Новикова.
   -- Какая сейчас литература? -- говорил тот. -- Нет у нас литературы, это и понятно, когда настоящая мысль ушла куда-то вглубь и литературы настоящей быть не может...
   Новикова лубянские умельцы обработали быстро. На третьем допросе он уже признавал себя виновным во всем, что ему навязывали. Особенно подробно рассказывал он о своей дружбе с Андреем Платоновым.
   -- В чем состояло ваше сближение? -- спрашивает следователь.
   -- С Платоновым я познакомился еще в 1922 году, когда я работал редактором газеты "Рабочий путь"... С 1938 года мы, я, Кауричев и Платонов, стали встречаться более часто, бывать друг у друга на квартирах и при этих встречах систематически вели антисоветские разговоры.
   -- Какие антисоветские разговоры вы вели?
   -- Наши беседы, как правило, начинались с критики... Мы говорили, что руководство литературой нужно отдать целиком в руки писателей, чтобы не было в этом вопросе партийного влияния, что политика Советской власти ограничивает размах творческих способностей писателей, то есть заключает их в определенные рамки...
   Платонова мы считали лучшим писателем и критиком. Платонов по своей натуре очень скрытный человек и в разговорах свои взгляды высказывал двусмысленно; если он над чем-либо смеется, то его не поймешь, то ли он этим смехом осуждает это явление или же сочувствует ему. Подобно этому он пишет свои произведения, то есть двусмысленно.
   Особенно близко с Платоновым я сошелся после того, как был арестован органами НКВД его сын. Наши встречи, как правило, сопровождались пьянкой. Присутствуя при наших разговорах, Платонов разделял нашу точку зрения и высказывал свои антисоветские настроения...
   17 января следователь Адамов подошел к главному преступлению Новикова:
   -- Вы далеко не все рассказали. Говорите прямо: антисоветские разговоры вы еще вели?
   -- В конце ноября -- начале декабря 1939 года, точно не помню, я и Кауричев выпивши пришли с вином на квартиру к Платонову. В процессе разговора за рюмкой водки Кауричев как будто начал говорить, что писатель Иван Катаев, арестованный органами НКВД, очень хороший человек и арестован ни за что.
   Платонов не любил Катаева, а поэтому сказал, что ваш Катаев -- дерьмо. У меня вот сидит сын. После этих слов Платонова кто-то из нас предложил выпить за возвращение его сына, а затем провозгласил тост за здоровье Троцкого.
   Платонову произнесенный тост за Троцкого не понравился, он демонстративно вылил на пол все вино и, насколько я помню, нас выгнал из квартиры.
   В другой же раз, примерно в конце декабря 1939 года, мы пили у него на квартире. Я предложил тост "За смерть Сталина!". Этот тост Платонов и Кауричев поддержали. Все эти контрреволюционные высказывания и тосты являлись, конечно, результатом нашего враждебного отношения к Советской власти и руководителям ВКП(б)...
   Дальше в лес -- больше дров. На последующих допросах Адамов заставил Новикова "признаться" уже не просто в антисоветских взглядах:
   -- Значит, вы проводили совместную вражескую работу?
   -- Да, проводили.
   -- Какую антисоветскую работу вы проводили?
   -- Мы, по существу, представляли антисоветскую группу...
   Платонова вели к аресту.
   В это же время допрашивали и арестованного уже Николая Кауричева. Он по-своему изложил злосчастную историю с юбилейным тостом:
   -- Я помню случай, когда в кабинете Новикова в его квартире мы выпивали, когда Новиков произнес тост "За гибель Сталина", а потом пили за здоровье Троцкого...
   -- Кто присутствовал у Новикова, кроме вас, когда произносились такие вражеские тосты?
   -- Кроме меня и Новикова был еще Платонов.
   -- Жена Новикова в это время была дома?
   -- Я этого не помню...
   Жена Новикова? Не был ли это тот самый четвертый человек, который все слышал? Слышал, а потом мог поделиться своим возмущением от безобразной сцены с кем-нибудь из друзей или подруг. Так все дошло до агента "Богунца" и затем стало достоянием Лубянки. Впрочем, все это только версия. Возможна и другая. Судя по многочисленным доносам "Богунца", рассыпанным в других делах, это лицо -- само из писательского сословия. Могло оно проживать в том же самом флигеле "дома Герцена", литературного муравейника на Тверском бульваре, и просто-напросто все подслушать. А если учесть, что Платонов с Новиковым жили через стенку, легко объяснить и путаницу с квартирами, допущенную в доносе...
   На очной ставке и Новиков, и Кауричев подтвердили свои террористические намерения по адресу Сталина. Пьяная болтовня уже выглядела как подготовка к величайшему покушению.
   Дело состряпано. В качестве вещественного доказательства к нему была приложена повесть Новикова "Причины происхождения туманностей", вместе с рецензией критика Гурвича, написанной по заказу НКВД и обвиняющей автора во всех смертных грехах: "...Можно сказать, что автор в этом произведении сам себя уничтожил... Он как бы повторяет действия своего героя... он кончает жизнь самоубийством... Не удался смех Андрею Новикову..."
   После четырех месяцев следствия наступил длительный застой -- об узнике словно забыли. Пошел уже второй год заключения. За это время у Новикова открылся легочный процесс с сильным кровохарканьем. Он обращается с письмом к Сталину -- просит снисходительного прощения: "...Не помня того, произносился ли мною этот тост, я в то же самое время не могу отрицать его. Я был бесчувственно пьян..."
   Проходит еще полгода. Новиков торопит разрешение своей участи, пишет прокурору: "...Как художник я мыслю образами, а масштабов деятельности государственных людей я понимать, признаться, не умею... В связи со своей болезнью я хотел бы знать свою судьбу в дальнейшем, так как мне идет уже пятьдесят третий год..."
   Письмо заканчивается странно-жутковатым постскриптумом: "31 марта 1941 года мною открыт закон вечного движения. Подробности я описал в двух письмах моему следователю Адамову. 4 мая 1941 года он вызвал меня по означенным письмам, -- мы набросали схемы -- и он сказал мне, что будет доложено. Не имея других возможностей о заявлении своих прав на открытие, я прошу Вас ознакомиться с копиями означенных писем и иметь их в виду..."
   Никаких других следов "открытия" Новикова в его досье нет.
   Гадать о своей судьбе ему оставалось уже недолго. Через несколько дней, 8 июля, состоялось заседание Военной коллегии Верховного суда. Новиков был краток:
   -- Я признаю себя виновным, что произносил антисоветский тост и высказывал антисоветские измышления. Обвинение во вредительстве я категорически отрицаю. Группа, участником которой я являлся, была легального порядка, так что предъявленное мне обвинение считаю неправильным. Преступление совершил я по пьянке...
   "Приговоренный к высшей мере наказания -- расстрелу, прошу о помиловании... -- еще одно заявление Новикова, написанное неровными крупными буквами в те же дни председателю Президиума Верховного Совета СССР Калинину. -- Я происхождения батрацкого, сын батрака, сам начал работать батраком. В революции я чуждым человеком не был".
   Новиков был расстрелян 28 июля. Кауричев чуть раньше -- 9 июля.
   "В революции я чуждым человеком не был..." Это последние слова Андрея Новикова, долетевшие до нас из темных недр Лубянки.
   Он вырос в бедняцкой семье, в воронежской деревне, окончил четыре класса школы и, чтобы прокормить семью, пошел работать -- был молотобойцем, землекопом, дровосеком, грузчиком. Началась Первая мировая война -- стал солдатом. В 1917 году вступил в партию большевиков, устанавливал Советскую власть. Редактировал коммунистические газеты и журналы -- сначала в провинции, потом в Москве, писал в огромном множестве очерки, статьи и заметки. А в 1929 году заявил о себе как яркий писатель-сатирик. Повесть Новикова "Причины происхождения туманностей" вызвала целую бурю: критика обвинила писателя в очернительстве и клевете на советскую действительность. Пришлось заступаться за него даже Горькому. И в самом деле это было незаурядное литературное событие -- одна из первых книг, показывающих смертельную болезнь бюрократизма, разраставшегося по стране. Следом за ней пошли роман "Ратные подвиги простаков", "Повесть о камарницком мужике", серия рассказов -- и все они вызывали споры и интерес, не оставляли читателя равнодушным.
   Сейчас этот писатель, самородок из крестьян, несправедливо забыт. "Без меня народ неполный", -- говорил Андрей Платонов. Без Андрея Новикова наша литература неполна. После гибели писателя изъятые у него рукописи были возвращены вдове и уничтожены ею из страха перед новыми бедами.
   Когда-то, еще в самом начале литературного пути Новикова, Андрей Платонов предупреждал своего друга и земляка в письме: "Наша жизнь -- как льдинка под знойным солнцем. Не спеши ее сосать: растает сама..."
   Как загадочные "черные дыры" во вселенной поглощают целые звезды, планеты, а с ними, как знать, и некие обитаемые миры, неведомые цивилизации -- так и зловещая пасть Лубянки заглатывала миллионы человеческих жизней и ненасытно требовала все новых жертв. Там исчезали не только люди, но и плоды их труда. Не все безвозвратно погибло, и то, что было когда-то для гонимых властью писателей горестной потерей, становится для нас теперь счастливой находкой.
   Андрея Платонова оставили на свободе, но все время держали под контролем, за творчеством следили, за рукописями охотились.
   К "Техническому роману" Андрея Платонова, обнаруженному в лубянских хранилищах, сегодня можно прибавить еще одну его работу.
   Эта рукопись перекочевала в Секретно-политический отдел ОГПУ из редакции журнала "Красная новь". На первом листе -- надпись писателя Всеволода Иванова, ведавшего тогда отделом прозы в журнале: "Ф. Раскольникову. По-моему -- интересно". "Я против печатания", -- распорядился тут же Раскольников, главный редактор "Красной нови", и поставил дату -- 11 февраля 1928 года.
   Рукопись (машинопись с авторской правкой чернилами), озаглавленная "Путешествие в 1921 году", представляет собой, вероятно, часть будущего романа Платонова "Чевенгур" или его варианты. В ней есть страницы, которые отсутствуют в опубликованном тексте романа. Нужно ли говорить, как драгоценны эти осколки творений Мастера? Особенность его стиля в том, что он пишет притчами, строит повествование как сплошную вереницу притч, скрепленных между собой внешним сюжетом и внутренними переживаниями героев. Отдельные сцены, таким образом, будучи фрагментами единого целого, приобретают и некую законченность, самостоятельную ценность.
   "Это глава из повести, -- поясняет на полях рукописи Платонов и дает краткую характеристику основных героев: -- Дванов -- коммунист, командированный губисполкомом для обследования губернии на предмет борьбы с разрухой. Копенкин -- его случайный спутник, бывший партизан, "полевой большевик".
   Надеемся, что эти неопубликованные по сю пору страницы Андрея Платонова станут доступны профессиональным исследователям его творчества, которые опубликуют и откомментируют этот текст в готовящемся к печати первом собрании его сочинений.
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru