ИСТОРИЯ И АЛЛЮЗИИ: НЕОПУБЛИКОВАННАЯ ТРАГЕДИЯ Н. П. НИКОЛЕВА "СВЕТОСЛАВ"
Н. П. Николев написал шесть трагедий: "Пальмира", "Сорена и Замир", "Светослав", "Матильда", "Орфия" и "София". Последние три до нас не дошли, "Пальмира" была опубликована один раз в "Российском феатре", "Сорена" пользовалась успехом из-за ее тираноборческих восклицаний и скандального запрещения. Она дважды переиздавалась уже в послереволюционное время.1 Трагедия "Светослав" сохранилась в рукописи, так как автор поднес ее Александру I. Писарский экземпляр находится в Российской национальной библиотеке (СПб.) в составе Эрмитажной коллекции.2 Рукопись давно известна исследователям, ей даже посвящены две статьи и несколько страниц в книге по истории русской драматургии XVIII в., что случается достаточно редко с неопубликованным произведением.3
Прежде чем приступить к анализу этого любопытного и до сих пор малоизученного текста, следует сказать несколько слов о содержании трагедии. Действие происходит в древнем Киеве приблизительно в 965--968 гг. Захваченный в плен хазарский князь Гиркан готовит восстание против своего победителя князя Светослава, который находится далеко от Киева, подчиняя своей власти болгарские земли. (Победа над хазарами имела место в 965 г., победа над болгарами на Дунае произошла в 967 г.) Дочь Гиркана Азира влюблена в Светослава, но суровый отец требует у нее клятвенного заверения, что она никогда не откроет своей любви злейшему его врагу -- Светославу. Светослав возвращается в Киев. На город нападают печенеги (нападение печенегов произошло в 968 г.4). Нападение организовали пленные хазары во главе с Гирканом. Светослав между тем открывает свою любовь Азире, которая вопреки клятве признается в ответной страсти. Происходит сражение. Светослав ранен, однако прощает Гиркану измену и возвращает ему царство. Гиркан раскаивается и вручает победителю дочь.
Те обстоятельства, что в трагедии имеется историческая личность (одна!) -- князь Святослав (У Николева -- Светослав), что место действия локализовано в пространстве -- в г. Киеве и в реальном времени -- в 965--968 гг., дали основание исследователям называть ее "исторической".5 Это явное преувеличение. Все исторические упоминания в трагедии взяты из общеизвестной и общедоступной "Повести временных лет". Таких упоминаний в трагедии три:
1. В 6473 (965) г. Святослав действительно победил Хазарский каганат. "Иде Святослав на козары; слышавше же козари, изыдоша противу с князем своим Каганом, и съступишася битися, и бывши брани одоле Святослав козаром и град их и Белу Вежу взя" (С. 47).
2. В 6475 (967) г. "иде Святослав на Дунай на Болгары <...> одоле Святослав Болгарам, и взя город 80 по Дунаеви..." (С. 47).
3. В 6476 (968) г. "Святослав <...> собра вой, и прогна печенеги в поли, и бысть мир" (С. 50).
Таковы исторические события, так или иначе отраженные в трагедии. Никаких исторических имен, кроме Святослава, там нет.
Существует предположение, что это имя "представляет собой перевод династических имен с варяжского на славянский": Олег (Хельг) -- посвященный, Рюрик (Хрёркер) -- могучий славой, славный (т. е. посвященный славе). "Таким образом, молодой князь соединил в своем имени имена своих предков, но уже в славянском обличий".6 Этих антропонимических тонкостей Николев, конечно, не знал. Для него имя Святослав этимологически означало славный святостью. Написание Светослав означало славный в свете (в мире), что, в общем, более соответствовало тому персонажу, которого Николев изобразил в своей трагедии.
О таком понимании имени русского князя, кажется, свидетельствует и реплика Гиркана:
Владыкою себе не чту и Светослава.
Будь света он монарх, вселенною владей...
(Л. 7 об.; курсив мой. -- М. А.)
Можно поэтому осторожно предположить, что автор намеренно называет протагониста Светославом: может быть, Николев хотел показать, что его герой далеко не тот летописный Святослав (как мы увидим, так оно и есть), и велел переписчику писать имя через "е" ("ять"), а не через "я" (в летописи -- "юс" малый). Только в одном месте рукописи имя написано традиционно -- писец, возможно, машинально употребил общепринятую форму.7
Николевский Светослав, как и его летописный прототип, -- знаменитый и прославленный воин. На этом сходство между персонажами кончается. Автор летописи пенял Святославу, что тот ищет "чужой земли и о ней заботится, а свою покинул". Татищев, с трудами которого Николев, наверное, был знаком, назвав Святослава "муж свирепый" и следуя за летописцем, отмечал, что тот "мало о правлении государства, но более о воинах прилежал".8 Летописный Святослав женат, имеет трех детей (в том числе, кажется, незаконного Владимира), старую мать -- Ольгу, которая воспитывает внуков и упрекает сына, что он хочет покинуть ее и жить в завоеванной далекой Болгарии и пр. Никаких этих летописных деталей мы у Николева не найдем. Здесь молодой, разумеется, холостой воин, одолеваемый любовью к прелестной девушке, и выступает пламенным патриотом.
Еще одно имя в пьесе имеет, возможно, какую-то историческую подоплеку. В летописи имя хазарского хана (кагана) не названо. Как отметила Витковская, в "Истории" Татищева Каспийское море названо Гирканским.9 Заметим, что у Геродота дважды упоминается племя гиркан, живущих у Каспийского моря.10 Гиркания, страна у Каспийского моря, несколько раз встречается и в "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарха. Возможно, что географическое упоминание, связанное с местом обитания хазар, дало имя главному противнику Светослава: хазарский хан в пьесе зовется Гирканом. Никаких других исторических имен в трагедии нет. Имя Азиры, возможно, произведено от имени героини в трагедии Вольтера "Альзира", тем более что, кажется, у этой трагедии есть точки соприкосновения с Николевской "Сореной и Замиром".11 Наперсник же Святослава Завлох, наверное, получил свое имя из трагедии Сумарокова "Хорев". Остальные имена (Возвед, Злодар, Отар, Ора), по-видимому, вымышлены. Географические названия -- Киев, Херсон, Волга, Дунай, Европа, Азия (кроме упоминаемых в "Повести временных лет" Переяславца и Белой Вежи) -- общеизвестны и отнюдь не свидетельствуют о каком бы то ни было специальном "соотнесении с реальными историческими событиями".12
Хазарская принцесса, нарушив данную отцу клятву, боится мести богов. Она почему-то молится языческому Перуну и умоляет этого славянского бога простить ей нарушение клятвы.
Клятвопреступница!.. зри ад у ног своих!
Что слышу!.. месть богов!.. перун!.. перун уж блещет!
Трясется Храмина!.. где я!.. мой дух трепещет!..
(Л. 28 об. Действ. 4, явл. 2)
Какова же ее вера? Почему она такая же, как у взявшего ее в плен язычника Светослава? О том, что хазары придерживаются иудаизма, автор трагедии был несомненно осведомлен. В той самой Несторовой летописи, которая послужила главным и во всяком случае основным источником "Светослава", под 6494 (986) г. (знаменитое прение о вере) говорится: "...жидове козарьстии придоша, рекуще <...> "веруем единому Богу Аврамову, Исакову, Яковлю"" (С. 60). О иудействе хазар Николев мог прочесть и у Татищева: "Казари <.. > частию сами, от печенег терпя, или для сохранения жидовства в Русь переселились <...> однако же, от их жидовства в Киеве по смерти Святополка П-го учинилось великое смятение, многих побили, для которого Владимир II закон на сейме 1126-го зделал: всех жидов выгнать и впредь в Русь не впускать, которое доднесь хранится".13
В трагедии Николева Светослав (по летописи -- дикий, свирепый воин, язычник и многоженец) вымаливает любовь у неприступной красавицы и во время бессвязного любовного монолога бросается к ногам жестокой, отвергающей его (как он думает) возлюбленной:
В последний раз прости... бесчувственна Азира!
Когда моя рука, Россия... зависть мира!
Трон севера и с ним монарх венчанных глав
Бросаясь на колени
У ног твоих теперь стоящий Светослав
Все забывающий... и то, чем угрожает,
И сердца твоего... лишь сердца ожидает!..
(Л. 31 об.)
И уже нет ничего удивительного в том, что Светослав прощается с возлюбленной, "целуя руку Азиры" (Л. 32 об.) -- жест совершенно нелепый для этикета славянского десятого века, который показывает, что никакие исторические реалии Николева не интересовали.14
На самом деле в пьесе речь идет не об историческом Святославе, а о событиях европейской жизни начала XIX в., и прежде всего о царе Александре I. Уже посвящение, открывающее трагедию, свидетельствует о несомненном соотнесении ее с царствующим самодержцем. Оно обращено к Александру, которого автор величает "праправнуком мудрого" (т. е. Петра I), "богоподобным внуком" (Екатерины II), обладателем "кроткой воли", "готовящим законы Россу тверды". Основная идея посвящения -- благодарность царю за либеральное смягчение цензурных запретов: "Снял путо студное и с мысли, и пера <...> Цензуры обуздав суды дарам несносны" (Л. 1). Эти строки позволяют установить нижнюю границу времени создания трагедии (рукопись не датирована).
Новый цензурный устав был принят 9 июля 1804 г. Можно предполагать, что посвящение было написано тогда, когда пьеса была уже закончена, а благодарность писателей за цензурные послабления была еще достаточно свежей. Тогда окончание трагедии может приблизительно датироваться второй половиной 1804--началом 1805 г.15 Некоторые возможные дополнения к обоснованию этой датировки будут сделаны позднее.
Итак, содержание трагедии в той или иной степени явно связано с деятельностью здравствующего императора, что не ускользнуло от внимания исследователей: "Не исключено, что, работая над пьесой, поэт мысленно соотносил своего героя с Александром I...". Однако ограничившись констатацией этого бесспорного факта, В. А. Бочкарев в дальнейшем занялся только рассмотрением "исторически верного образа храброго, отважного, мужественного князя-патриота, отличающегося широтой взгляда, действующего не только в интересах своей родины, но и других народов".16
В действительности "исторический" Святослав сильно отличается от этой благостной характеристики. Историки дружно отмечают, что Святослав осознает и чувствует себя чужим в собственной стране и не хочет в ней жить. Веский повод для таких заключений дает общий для всех источник -- "Повесть временных лет".
Так, по всей очевидности, известный Николеву В. Н. Татищев, точно придерживаясь текста летописи, рассказал об упреках киевлян Светославу: "Ты, княже, чюжие земли ищешь и дальние пределы хранишь, а древнее твое владение Киев и матерь твою з детьми твоими оставил без обороны..." Жалобы не убедили Святослава, и далее у Татищева следует пересказ его ответа киевлянам: "Святослав, недолго быв в Киеве, скучил, понеже обыкл пребывать в поле и воевать, говорил матери своей и бояром: "Неприятно мне быть в Киеве, но хочу жить в Переяславце на Дунай, той бо есть сердце земли моея"..."17
Характерно, что историки XIX в., уже не известные Николеву, тоже дружно говорят о полном равнодушии Святослава к собственному отечеству. H. M. Карамзин, основываясь на рассказе летописца, пишет, что Святослав не очень интересовался делами собственной страны: "...не думая, что в самое сие время отечественная столица его была в опасности <...> он для завоевания чужих земель жертвует собственною <...> мирное пребывание в Киеве скоро наскучило князю..."18
О том же пишет Н. Полевой: "...Киев не люб был Святославу: житье в роскошной цветущей Булгарии, надежда владеть Дунайской землею, мысль -- быть победителем Царьграда <...> обольщали его. <...> он хотел поселиться в дунайском Преяславце".19
Очень точно мысль об отчуждении Святослава от родной земли сформулировал С. М. Соловьев: "...мы должны обратить внимание на характер и положение Святослава, как они выставлены в предании. Святослав завоевал Болгарию и остался там жить; вызванный оттуда вестью об опасности, грозящей его семейству, нехотя поехал в Русь; здесь едва дождался смерти матери, отдал волости сыновьям и отправился навсегда в Болгарию, свою страну" (курсив мой. -- M. A.).20
Историки чувствовали явное недовольство летописца отношением Святослава к родной стране. Не возникло ли того же ощущения у чуткого к изображению человеческих характеров поэта? И это могло вызвать у Николева, погруженного в аллюзионную поэтику классицизма, современные ему политические ассоциации. Александр, в общем, всегда воспринимался, особенно оппозицией, человеком чуждым России, ее традициям и привычкам. Еще в юности он мечтал оставить Россию и поселиться как частное лицо за границей. Этими мечтами Александр делился со своими корреспондентами в письмах, давно вошедших в научный оборот: "Вам уже давно известны мои мысли, клонившиеся к тому, чтобы покинуть свою родину" (Письмо к Лагарпу от 27 сентября 1796 г.).21 Еще более выразительно письмо к В. П. Кочубею от 10 мая 1796 г.: "Я сознаю, что вовсе не гожусь для того звания, которое занимаю теперь, и еще менее для предназначенного для меня в будущем, от которого я дал клятву отказаться тем или другим способом <...>. Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприглядного звания (я не могу положительно назначить время такого отречения) поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком".22
Эти письма и другие документы и свидетельства, по всей вероятности, не были известны Николеву. Но он жил в Петербурге, общался с Павлом, благосклонностью которого пользовался; наверное, был в курсе событий и слухов придворной жизни. Очень осторожно можно предположить, что какие-то настроения наследника, а потом императора могли быть ему известны. Может быть, трагическое одиночество цесаревича, а потом императора в собственной стране и породило ассоциацию русского монарха с летописным добровольным изгнанником Святославом и послужило некоторым толчком к созданию трагедии. Не с этим ли связано отмеченное выше различие с традиционным написанием имени протагониста: может быть, Николеву хотелось подчеркнуть принципиальное психологическое отличие его героя (при некотором ситуативном сходстве) от исторического Святослава.
В трагедии явственно прослеживаются две концепции монархической власти. Одну мы условно можем назвать "александровской" (она воплощена в образе Светослава), другую "наполеоновской". Носителем последней является Гиркан. Обращаясь к Светославу, он рисует образ настоящего, с его точки зрения, властелина:
Ты князь во счастии, я так же князь в несчастье,
Так в гордости, как ты, имею я участье?
Алкаешь ты побед: и я побед алкал?
Ты славы ищеши: я славы тож искал?..
(Л. 29 об.)
Здесь проступают черты воителя Наполеона: гордец, презирающий окружающих его слабых царей, гениальный полководец, выигравший многие сражения, прославленный по всему миру владыка.
Несколько обобщенная, эта характеристика, кажется, становится более конкретной в пространном монологе Азиры, противопоставляющей идеального властелина (Светослава) злодеям на престоле (первое явление второго действия). Здесь мы найдем общую характеристику Французской революции:
Злых душ единый бунт, рассудка неустройства,
Друг друга в слепоте лишить чрез то устройства,
Вот путь, которым мир едва ль не весь идет.
Над этим хаосом возвышается честолюбец, лишь случайно ставший владыкой, безжалостно истребляющий людей (в отличие от человеколюбивого Светослава):
Любимец случая, народов истребитель,
Пренебрегающий страдания людей,
Чтоб только быть ему царем вселенной всей...
Для большей части русского общества начала XIX в. Наполеон был достойным наследником Французской революции (Шишков, к примеру, называл его разбойничьим атаманом). В монологе Азиры он стоит во главе чудовищного бунта, разрушившего устойчивую систему государственного устройства, уничтожившего сложившуюся цивилизацию:
...варвар таковой, вселенную расстроя,
Порядок истребя, наполня стоном свет,
Преобратя в ничто труды нещетных лет,
Плоды премудрости, которыя природа
Чрез веки царствует для щастия народа,
Лиша людей всего, обезобразя мир...
И далее, кажется, уже совсем недвусмысленно речь идет именно о Наполеоне, разрушителе европейских монархий, по своему произволу игравшему коронами и скипетрами, который
Не что иное есть, и с множеством порфир,
Престолов, скипетров, отъятых щастьем злобы,
Как изверг вышедший из тартарской утробы.
Бич смертных, фурия во образе людей:
По имени монарх, по действию злодей.
Возможно, в этих словах содержится прямой намек на бедного корсиканского офицера, выскочку, который игрой слепого случая соделался императором: он только "по имени монарх". Наполеон был провозглашен императором 18 мая 1804 г.
В речах Азиры звучит обвинение в нарушении клятвы, закона во имя честолюбия, славы, гордости, о которых говорил Гиркан, считая их основными атрибутами монарха:
Я ведаю, что власть свои имеет правы,
Что клятва там молчит, где гордость алчет славы,
Что властолюбие, поставя в сердце трон,
Вселенной обладать считает за закон.
Нет ли здесь намека на убийство герцога Энгиенского, которое было вероломным, бандитским нарушением всех общепринятых принципов международных отношений ("клятва там молчит")? Герцог был расстрелян 21 марта 1804 г. Таким образом, эти даты тоже ведут нас к середине 1804 г. -- наиболее вероятному времени создания трагедии.
Кажется, в трагедии имеется еще один намек на современную писателю политическую ситуацию 1800-х гг. Общей ненавистью пользовался тогда Адам Чарторижский (Чарторийский), министр иностранных дел и ближайший друг Александра I. Так, с глубоким отвращением пишет о нем, например, Ф. Ф. Вигель: Чарторижский "был тайный непримиримый враг России, слишком известный потом изменник <...>. Император в это время дорожил еще мнением России, которая громко взывала к нему об удалении предателя, и Чарторижский к концу лета должен был оставить министерство..."23 Чарторижского, возможно, не без основания обвиняли и в любовной связи с императрицей Елизаветой, "первой и единственной большой любовью в его жизни".24 Недоброжелатели "сплетничали о связи Чарторийского с императрицей, о его притязаниях на польский престол или о его якобинских настроениях и англофильстве".25
Несколько лет назад А. Л. Зорин очень убедительно показал, что как раз в середине 1800-х гг. Чарторижский изображался в литературных текстах с особой неприязнью и ненавистью.26 Можно полагать, что в трагедии Николева имеется персонаж, в котором достаточно явственно отразилось отношение русского общества к Чарторижскому. Это древлянин Злодар, "градохранитель в Киеве", т. е. ближайший помощник и доверенное лицо Светослава. Об изменнике рассказывает Гиркан:
Россов подданный, но родом он древлянин;
Единый из сынов, в плен Ольгою взятых:
Раб гордый... зол, лукав, измена -- жребий злых,
Корыстолюбие и зависть -- оных свойство,
Жадав даров, быв нищ душой, он враг геройства;
Измена -- путь его; его коварство -- дар...
(Действ. 1, явл. 2)
Злодар изменил своему покровителю и благодетелю, вступил в заговор с Гирканом, поднял восстание против Светослава и, когда восставшие были разгромлены, -- закололся: "Злодар, лишась отрады, // Пронзил себя, и дух во ад понес с досады" (Л. 36. Действ. 5, явл. 5).
Злодар -- древлянин, т. е. славянин, как и поляки. Древлян разгромила Ольга, мать Святослава, поляков -- Екатерина II (разделила Польшу, оккупировав ее большую часть), бабушка Александра. Злодар -- изменник; он зол, лукав, завистлив -- все эти характеристики, кроме корыстолюбия, вряд ли свойственного богачу Чарторижскому,27 вполне подходят для описания вероломного поляка, которого всеобщая молва назвала изменником. Кажется, отразилась в трагедии и его любовная связь с императрицей: Злодар в награду за измену требует руки Азиры, возлюбленной Светослава.
Чарторижский был назначен товарищем министра иностранных дел 8 сентября 1802 г., министром -- 16 января 1804 г., подал в отставку и был уволен от должности только 17 июня 1806 г., после Аустерлица, Фридланда и пр. Таким образом, Николев, видимо, в своей трагедии выдавал желаемое (полное поражение и гибель презренного предателя) за действительное.
Наконец, в трагедии есть еще один маленький нюанс, который, может быть, было бы слишком смело интерпретировать, как аллюзию на конкретное историческое событие. Но все же... В самом конце трагедии мы узнаем, что в отчаянной схватке со Светославом Гиркан, "мстя за честь, пронзил <...> злодея своего!" Однако Светослав оказался лишь тяжело раненым, и в последнем явлении он появляется "вооруженный, имея перевязанную рану, бледное лице, одной рукой опирается на копие и другой опирается на воина". Этот эпизод, естественно, никак и нигде не зарегистрированный в исторических источниках, вовсе не нужен для развития действия: потерпевший поражение Гиркан мог быть прощен великодушным противником, которому совсем не обязательно оказаться при этом раненым (правда, полученная рана подчеркивает великодушие победителя). Во всяком случае можно задать вопрос: не является ли эта рана намеком на поражение Светослава/Александра при Аустерлице. При этом полная моральная победа остается за Светославом, т. е. в аллюзионной системе Николева -- за Александром I. Это обычная аберрация авторов хвалебных текстов: они превращают поражения своих любимых героев в виртуальные победы. Так, например, Державин в оде "На мир 1807 года, Государыням Императрицам" изображал вопреки всякой исторической истине триумфатора, победителя Наполеона коварным другом Александра I, который, "зря пред собой скалу железну", "снесший рану", вынужден был просить мира.28
Аустерлицкое сражение произошло 2 декабря 1805 г. Если в трагедии содержится намек на него, то возможную дату создания "Светослава" можно будет немного отодвинуть: 1804--1805 гг., но все-таки, по-видимому, до заключения Тильзитского мира (июнь--июль 1807 г.). Так что предложенная Л. Н. Витковской датировка -- самая середина 1800-х -- кажется, представляется наиболее приемлемой.
Светослав своими настроениями, идеями, чувствами отличается от честолюбца, человеконенавистника, наполеоноподобного Гиркана. Он -- пылкий любовник, готовый ради возлюбленной принести в жертву славу, честь, трон -- все, что так важно для властителя наполеоновского типа:
Что слава? Звук похвал? Что пышность диадимы,
Коль любим и, любя, взаимно мы любимы?
Коль очи видим мы, подобным твоим,
Скажи сама, тогда что в блеске диадим?
Рассыпь передо мной драгих металлов царство,
Из злата горы слей, дай свет мне в государство,
Собрав в единый трон все троны на земли;
А ты любви моей лишь сердце посули,
Лишь слово вымолви в награду Светославу.
Оно твое: тогда и тронов трон, и славу,
И все сокровищи приму я за мечту,
И сердце им твое в минуты предпочту!
Яв мире зрю хаос... Азира совершенство
Она бесценнее!.. она мое блаженство!..
Блаженство!.. так назвать любовь тебя велит!
Душа моя тебя с собою не делит!..
Ты все!.. мне все... и мне к желанью лишь осталось!
(Л. 24 об. Действ. 3, явл. 5)
Так, конечно, не мог говорить суровый древнерусский воин, но так, независимо от национальной принадлежности, времени действия, страны, говорят влюбленные герои классической трагедии: суровый грек Пирр, страстный испанец Сид, русский князь Мстислав (в трагедии Николева "Сорена и Замир") и пр. Однако в отличие от главной коллизии классицизма в любовных излияниях Светослава не возникает никакого конфликта между чувством и долгом.
Герой не обинуясь противопоставляет частную жизнь общественной и явно предпочитает первую. Порфиры и диадимы для него ничего не значат. Нет ли и здесь намека, отзвука тех настроений, которые имел и достаточно, наверное, ясно демонстрировал молодой цесаревич перед вступлением на престол и сразу после этого?
В пространном монологе, составляющем все первое явление пятого действия, Альзира умоляет некоего бога любви (по имени не назван: не Амур, не Венера, не псевдославянский Лель) спасти и сохранить и отца, и возлюбленного и установить мир между ними. При этом Альзира быстро отвлекается от своих конкретных проблем, и в ее монологе любовь выступает некоей философской субстанцией, пронизывающей мир. Эта субстанция спасает вселенную, космос, от зла и уничтожения (Л. 33--33 об. Действ. 5, явл. 1).
О ты, чье бытие в премудрых действах зрим,
Но о котором мы толь гордо говорим!
Чьи судим промыслы толико дерзновенно
И чьей щедротою сто крат все то забвенно!
Кем все, что видим мы, и взором, и умом,
Все дышит, все живет, и все в тебе одном!
Но назову тебя: бог сердца! Благ содетель!
Без коего была б мученьем добродетель,
Жестокость правила, всегда лилась бы кровь!..
О милой, милой бог! Иль ты сама любовь
Владычица сердец...
Подобное представление об Эросе возникло еще в древнегреческой философии (см. "Пир" Платона). Эти идеи были близки масонам, для которых бинарно устроенный мир представлял собой борьбу первоначального зла, воплощенного в змии, сатане и грехопадении первого человека, с пронизывающей космос мировой любовью. Масоны противопоставляли мировому злу братскую любовь и активную филантропию, которые могут и должны пересоздать мир, превратив его в благостную утопию.
Одним из лучших описаний масонского представления об Эросе является превосходное стихотворение С. С. Боброва "Царство всеобщей любви". Здесь, вполне по Гезиоду и Платону, говорится о вечности, изначальном бытии Эроса во вселенной:
Еще вкруг солнцев не вращались
В превыспренных странах миры,
Еще в хаосе сокрывались
Сии висящие шары,
Как ты любовь закон прияла
И их начатки оживляла.
Любовь обеспечивает гармонию вселенной, самое ее существование:
Миры горящи соблюдают
Закон твой в горней высоте;
Вертясь вкруг солнцев, побуждают
Чудиться стройной красоте.
Любовь (Эрос) побеждает мировое зло, непрерывно стремящееся распространиться в мире и овладеть им. Оно воплощено в змии, некогда соблазнившем Адама и Еву и внесшем в мир греховное начало:
Но древний змий, покрытый мраком,
Когда из бездны той ползет,
Где он, лежа с угрюмым зраком,
В груди клуб зол ужасных вьет...
<...>
Кто ж? -- кто опять тогда устроит
Мятущесь в бурях естество?
<...>
Конечно -- мирно божество.
Любовь! -- везде ты управляешь...
<...>29
Монарх, обладающий абсолютной властью, посредством любви может по масонской модели преобразовать мир.
29 Поэты 1790--1810-х годов. Библиотека поэта. Л., 1971. С. 71, 72, 74. Заметим, кстати, что в другом стихотворении -- "Глас возрожденной Ольги к сыну Святославлю" -- Бобров описывает смерть Екатерины, убийство Павла и воцарение Александра, пользуясь именами Ольги и Святослава. В то же время у Боброва любовь как некоторое абстрактное понятие ассоциируется с Александром I:
Трофеи рано ль, поздно ль тленны;
Коль слава в слухе ни звучит,
Преобратятся в гробы темны;
Одна любовь -- трофей и щит.
(Торжественное утро марта 12 1801 года // Бобров С. Браноносные и миролюбивые гении россии, или герои севера в лаврах и пальмах. Часть Первая: "Рассвета полночи". СПб., 1804. С. 68). Ср. новейшее издание: Бобров С. Рассвет полночи. Херсонида / Издание подгот. В. Л. Коровин. М., 2008. Т. 1. С. 86, 296--298.
Украшенный венцом,
Ты будешь нам отцом! --
пели масоны, обращаясь к Павлу, еще наследнику престола. Они готовы были почитать его земным воплощением разлитого во вселенной мирового Эроса:
Залог любви небесной
В тебе мы, Павел, зрим...30
Абстрактная любовная субстанция, некое отвлеченное начало, именуемое любовью, возникает в одах Карамзина, посвященных Александру I:
И власть монаршия казалась
Нам властию любви одной.
Для подданных "венценосец" "свят", он -- "любимый и любви достойный". В другом стихотворении любовь подданных венчает монарха на царство:
Восстань, ликуй народ великий!
Блистай веселие сердец!
Любовью отдан сей венец.
Любовью, по Карамзину, определяются отношения свободных подданных и монарха:
Тебе одна любовь прелестна,
Но можно ли рабу любить?
Ему ли благодарным быть?
Любовь со страхом не совместна.31
Заметим, что Карамзин, активный масон в юности, естественно, не был чужд масонской символике.
Представление о любви как абстрактной категории, воплощающей идеальные отношения между властью и народом, могло быть не чуждым и Николеву (по крайней мере, хорошо ему известным). Он был близок к братьям Паниным, а они занимали в масонской иерархии самые высокие степени. Петр Иванович был "великим поместным мастером масонского ордена в России",32 дружил с отцом Николева и покровительствовал сыну.33 Нам ничего не известно о формальной принадлежности Николева к братству Свободных каменщиков, однако мы знаем, что сын его Николай Николаевич был масоном. Он основал ложу в Могилеве, а "в 1820 году в связи с его масонской деятельностью велось следствие".34
Сам Н. П. Николев по-разному относился к масонам. В комедии "Самолюбивый стихотворец" он, по-видимому, над ними смеется. Но то было во времена Екатерины II... На начало царствования Александра I приходится "расцвет и небывалое распространение" русского масонства",35 а Николев, как мы знаем, несмотря на слепоту, хорошо чувствовал настроения монархов и власть предержащих и умел им соответствовать. Очень похоже, что масонские представления о монархе как воплощении мировой гармонии-любви отразились в образе Светослава. Любовью у Николева "все дышит, все живет", ее бытие "в премудрых действах (Творца. -- M. A.) зрим". Только Любовь может спасти возлюбленного героини, т. е. Светослава, т. е. монарха, т. е. аллюзионно самого Александра I:
Спаси любезного! Спаси отца драгого!
Кроме любви мне нет защитника другого!!
Сбреги мне две души, без коих на земли
Не будет щастья мне, не будет николи.
Карамзин в оде 1801 г. прославлял миролюбие молодого царя:
Монарх! Довольно лавров славы,
Довольно ужасов войны!36
Таков же и николевский Светослав. Он испытывает отвращение к воинским подвигам и пролитию крови.
Победы скучны мне; сражения, осады,
Лиющаяся кровь, низверженные грады,
Престолы, стон князей, повсюдный звук оков...
(Л. 22. Действ. 3, явл. 3)
Не проявляется ли в этих стихах чувство одиночества, склонность к меланхолии, столь характерные для Александра, о которых говорилось несколько ранее.
В 1801 г. Николев написал стихотворение "Жертвоприношение. Поэма на случай издания милостивых манифестов Государем Императором Александром Павловичем в первое высочайшее присудствие его в Сенате в 15-ый день по восшествии на престол от верноподданного Николева слепого. Апреля дня 1801-го".37 Александр выступает здесь в трех ипостасях -- как Бог, царь и человек:
Как царь -- долги простил народу,
Как человек -- нам дал свободу,
Как Бог -- низринул тайны<й> ад.
Уже цепей позорны звуки,
Ни пытки, ни тирански муки
Невинности не сокрушат.
(Л. 4 об.)
В этих стихах Николев, несомненно, опирался на знаменитую хрестоматийную оду Державина "На рождение в Севере порфирородного отрока" (1779), где будущий император был назван отцом ("будет подданным отец"), где гении даровали ему добродетель и человечность: