Николай Первый
Записка [о ходе следствия 14-15 декабря 1825 г.]

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Николай I: личность и эпоха. Новые материалы.
   СПб.: Издательство "Нестор-История", 2007.
   

Николай
Записка [о ходе следствия 14--15 декабря 1825 г.] [1848 г.]

   Ночь с 14[-го] на 15[-е] декабря была не менее замечательна, как и прошедший день; потому для общего понятия всех обстоятельств тогдашних происшествий нужно и об ней подробно упомянуть.
   Едва воротились мы из церкви1, я сошел, как сказано в первой части2, к расположенным перед дворцом и на дворе войскам. Тогда велел снести и сына, а священнику с крестом и святой водой приказал обойти ближние биваки и окропить войска. Воротясь, я велел собраться Совету и, взяв с собой брата Михаила Павловича, пошел в собрание. Там в коротких словах я объявил настоящее положение вещей и истинную цель того бунта, который здесь принимал совершенно иной предлог, чем был настоящий3; никто в Совете не подозревал сего; удивление было общее, и, прибавлю, удовольствие казалось общим, что Бог избавил от видимой гибели4. Против меня первым налево сидел Н. С. Мордвинов5. Старик слушал особенно внимательно, и тогда же выражение лица его мне показалось особенным; потом мне сие объяснилось в некоторой степени6.
   Когда я пришел домой, комнаты мои похожи были на Главную квартиру в походное время. Донесения от князя Васильчикова и от Бенкендорфа одно за другим ко мне приходили7. Везде сбирали разбежавшихся солдат Гренадерского полка и часть Московских. Но важнее было арестовать предводительствовавших офицеров и других лиц.
   Не могу припомнить, кто первый приведен был; кажется мне -- Щепин-Ростовский8. Он, в тогдашней полной форме и в белых панталонах, был из первых схвачен, сейчас после разбития мятежной толпы; его вели мимо верной части Московского полка, офицеры его узнали и в порыве негодования на него, как увлекшего часть полка в заблуждение, -- они бросились на него и сорвали эполеты; ему стянули руки назад веревкой, и в таком виде он был ко мне приведен. Подозревали, что он был главное лицо бунта; но с первых его слов можно было удостовериться, что он был одно слепое орудие других и подобно солдатам завлечен был одним убеждением, что он верен императору Константину9. Сколько помню, за ним приведен был Бестужев Московского полка10, и от него уже узнали мы, что князь Трубецкой был назначен предводительствовать мятежом11. Генерал-адъютанту графу Толю12 поручил я снимать допрос и записывать показания приводимых, что он исполнял, сидя на софе пред столиком, там, где теперь у наследника висит портрет императора Александра.
   По первому приказанию насчет Трубецкого я послал флигель-адъютанта князя Голицына, что теперь генерал-губернатор Смоленский13, взять его. Он жил у отца жены своей, урожденной графини Лаваль14. Князь Голицын не нашел его: он с утра не возвращался, и полагали, что должен быть у княгини Белосельской, тетки его жены15. Князь Голицын имел приказание забрать все его бумаги, но таких не нашел: они были или скрыты, или уничтожены; однако в одном из ящиков нашлась черновая бумага на оторванном листе, писанная рукою Трубецкого, особой важности; это была программа на весь ход действий мятежников на 14 число, с означением лиц участвующих и разделением обязанностей каждому16. С сим князь Голицын поспешил ко мне, и тогда только многое нам объяснилось. Важный сей документ я вложил в конверт и оставил при себе и велел ему же, князю Голицыну, непременно отыскать Трубецкого и доставить ко мне. Покуда он отправился за ним, принесли отобранные знамена у Лейб-гвардии Московских, Лейб-гвардии гренадер и Гвардейского экипажа, и вскоре потом собранные и обезоруженные пленные под конвоем Лейб-гвардии Семеновского полка и эскадрона Конной гвардии проведены в крепость.
   Князь Голицын скоро воротился от княгини Белосельской с донесением, что там Трубецкого не застал, и что он переехал в дом австрийского посла, графа Лебцельтерна, женатого на другой же сестре графини Лаваль17.
   Я немедленно отправил князя Голицына к управлявшему Министерством иностранных дел графу Нессельроду18 с приказанием ехать сию же минуту к графу Лебцельтерну с требованием выдачи Трубецкого, что граф Нессельрод сейчас исполнил. Но граф Лебцельтерн не хотел вначале его выдавать, протестуя, что он ни в чем не виновен. Положительное настояние графа Нессельрода положило сему конец; Трубецкой был выдан князю Голицыну и им ко мне доставлен.
   Призвав генерала Толя во свидетели нашего свидания, я велел ввести Трубецкого и приветствовал его словами:
   -- Вы должны быть известны об происходившем вчера. С тех пор многое объяснилось, и, к удивлению и сожалению моему, важные улики на вас существуют, что вы не только [были] участником заговора, но должны были им предводительствовать. Хочу вам дать возможность хоть несколько уменьшить степень вашего преступления добровольным признанием всего вам известного; тем вы дадите мне возможность пощадить вас, сколько возможно будет. Скажите, что вы знаете?
   -- Я невинен, я ничего не знаю, -- отвечал он.
   -- Князь, опомнитесь и войдите в ваше положение; вы -- преступник; я -- ваш судья; улики на вас -- положительные, ужасные и у меня в руках. Ваше отрицание не спасет вас; вы себя погубите -- отвечайте, что вам известно?
   -- Повторяю, я не виновен, ничего я не знаю. Показывая ему конверт, сказал я:
   -- В последний раз, князь, скажите, что вы знаете, ничего не скрывая, или -- вы невозвратно погибли. Отвечайте.
   Он еще дерзче мне ответил:
   -- Я уже сказал, что ничего не знаю.
   -- Ежели так, -- возразил я, показывая ему развернутый его руки лист, -- так смотрите же, что это?
   Тогда он, как громом пораженный, упал к моим ногам в самом постыдном виде19.
   -- Ступайте вон, все с вами кончено, -- сказал я, и генерал Толь начал ему допрос. Он отвечал весьма долго, стараясь все затемнять, но, несмотря на то, изобличал еще больше и себя, и многих других.
   Кажется мне, тогда же арестован и привезен ко мне Рылеев20. В эту же ночь объяснилось, что многие из офицеров Кавалергардского полка, бывшие накануне в строю и даже усердно исполнявшие свой долг, были в заговоре; имена их известны по делу21; их одного за другим арестовали и привозили, равно многих офицеров Гвардейского экипажа22.
   В этих привозах, тяжелых свиданиях и допросах прошла вся ночь. Разумеется, что всю ночь я не только что не ложился, но даже не успел снять платье и едва на полчаса мог прилечь на софе, как был одет, но не спал. Генерал Толь всю ночь напролет не переставал допрашивать и писать. К утру мы все походили на тени и насилу могли двигаться. Так прошла эта достопамятная ночь. Упомнить, кто именно взяты были в это время, никак уже не могу, но показания пленных были столь разнообразны, пространны и сложны, что нужна была особая твердость ума, чтоб в сем хаосе не потеряться.
   Моя решимость была, с начала самого, -- не искать виновных, но дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения. Так и исполнялось свято. Всякое лицо, на которое было одно показание, без явного участия в происшествии, под нашими глазами совершившемся, призывалось к допросу; отрицание его или недостаток улик были достаточны к немедленному его освобождению23.
   В числе сих лиц был известный Якубович; его наглая смелость отвергала всякое участие, и он был освобожден, хотя вскоре новые улики заставили его вновь и окончательно арестовать24. Таким же образом Лейб-гвардии Коннопионерного эскадрона поручик Назимов был взят, ни в чем не сознался, и недостаток начальных улик был причиной, что, допущенный к исправлению должности, он даже 6 января был во внутреннем карауле; но несколько дней спустя был вновь изобличен и взят под арест25. Между прочими показаниями было и на тогдашнего полковника Лейб-гвардии Финляндского полка фон-Моллера, что ныне дивизионный начальник 1-й гвардейской дивизии26. 14 декабря он был дежурным по караулам и вместе со мной стоял в Главной гауптвахте под воротами, когда я караул туда привел27. Сперва улики на него казались важными -- в знании готовившегося; доказательств не было, и я его отпустил28.
   За всеми, не находящимися в столице, посылались адъютанты или фельдъегери.
   В числе показаний на лица, но без достаточных улик, чтоб приступить было можно даже к допросам, были таковые на Н. С. Мордвинова, сенатора Сумарокова и даже на M. M. Сперанского29.
   Подобные показания рождали сомнения и недоверчивость, весьма тягостные, и долго не могли совершенно рассеяться. Странным казалось тоже поведение покойного Карла Ивановича Бистрома, и должно признаться, что оно совершенно никогда не объяснилось30. Он был начальником пехоты Гвардейского корпуса; брат и я были его два дивизионные подчиненные ему начальники. У генерала Бистрома был адъютантом известный князь Оболенский. Его ли влияние на своего генерала или иные причины, но в минуту бунта Бистрома нигде не можно было сыскать; наконец, он пришел с Лейб-гвардии Егерским полком, и хотя долг его был -- сесть на коня и принять начальство над собранной пехотой, он остался пеший в шинели перед Егерским полком и не отходил ни на шаг от оного, под предлогом, как хотел объяснить потом, что полк колебался, и он опасался, чтоб не пристал к прочим заблудшим. Ничего подобного я на лицах полка не видал, но когда полк шел еще из казарм по Гороховой на площадь, то у Каменного моста стрелковый взвод 1[-й] карабинерной роты, состоявший почти весь из кантонистов, вдруг бросился назад, но был сейчас остановлен своим офицером поручиком Живко-Миленко-Стайковичем и приведен в порядок31. Не менее того поведение генерала Бистрома показалось столь странным и мало понятным, что он не был вместе с другими генералами гвардии назначен в генерал-адъютанты, но получил сие звание позднее32.
   Рано утром все было тихо в городе, и, кроме продолжения розыска об скрывшихся после рассеяния бунтовавшей толпы, ничего не происходило.
   Воротившиеся сами по себе солдаты в казармы из сей же толпы принялись за обычные свои занятия, искренно жалея, что невольно впали в заблуждение обманом своих офицеров. Но виновность была разная; в Московском полку ослушание и потом бунт произошли в присутствии всех старших начальников -- дивизионного генерала Шеншина и полкового командира ген[ерал]-майора Фредерик -са33 -- и в присутствии всех штаб-офицеров полка34; два капитана отважились увлечь полк и успели половину полка вывесть из послушания, тяжело ранив генералов и одного полковника и отняв знамена!35 В Лейб-Гренадерском полку было того хуже. Полк присягнул; прапорщик, вопреки полкового командира, всех штаб-офицеров и большей части обер-офицеров, увлек весь полк36, и полковой командир убит в виду полка, которого остановить не мог37. Нашелся в полку только один капитан, князь Мещерский, который умел часть своей роты удержать в порядке38. Наконец, в Гвардейском экипаже большая часть офицеров, кроме штаб-офицеров, участвовали {Так в оригинале.} в заговоре и тем удобнее могли {Так в оригинале.} обмануть нижних чинов, твердо думавших, что исполняют долг присяги, следуя за ними, вопреки увещаний своих главных начальников39. Но батальон сей первый пришел в порядок; огорчение людей было искренно, и желание их заслужить прощение столь нелицемерно, что я решился, по представлению Михаила Павловича, воротить им знамя в знак забвения происшедшего накануне.
   Утро было ясное; солнце ярко освещало бивакирующие войска; было около десяти или более градусов мороза. Долее держать войска под ружьем не было нужды; но прежде роспуска их я хотел их осмотреть и благодарить за общее усердие всех и тут же осмотреть Гвардейский экипаж и возвратить ему знамя. Часов около десяти, надев в первый раз Преображенский мундир40, выехал я верхом и объехал сначала войска на Дворцовой площади, потом на Адмиралтейской; тут выстроен был Гвардейский экипаж фронтом, спиной к Адмиралтейству, правый фланг против Вознесенской. Приняв честь, я в коротких словах сказал, что хочу забыть минутное заблуждение и в знак того возвращаю им знамя, а Михаилу Павловичу поручил привесть батальон к присяге, что и исполнялось, покуда я объезжал войска на Сенатской площади и на Английской набережной. Осмотр войск кончил я теми, кои стояли на Большой набережной, и после того распустил войска.
   В то самое время, как я возвращался, провезли мимо меня в санях лишь только что пойманного Оболенского41. Возвратясь к себе, я нашел его в той Передней комнате, в которой теперь у наследника бильярд. Следив давно уже за подлыми поступками этого человека, я как будто предугадал его злые намерения и, признаюсь, с особенным удовольствием объявил ему, что не удивляюсь ничуть видеть его в теперешнем его положении пред собой, ибо давно его черную душу предугадывал. Лицо его имело зверское и подлое выражение, и общее презрение к нему сильно выражалось.
   Скоро после того пришли мне сказать, что в ту же комнату явился сам Александр Бестужев, прозвавшийся Марлинским42. Мучимый совестью, он прибыл прямо во дворец на Комендантский подъезд, в полной форме и щеголем одетый. Взошед в тогдашнюю Знаменную комнату, он снял с себя саблю и, обошед весь дворец, явился вдруг к общему удивлению всех во множестве бывших в Передней комнате. Я вышел в залу и велел его позвать; он с самым скромным и приличным выражением подошел ко мне и сказал:
   -- Преступный Александр Бестужев приносит Вашему Величеству свою повинную голову.
   Я ему отвечал:
   -- Радуюсь, что вашим благородным поступком вы даете мне возможность уменьшить вашу виновность; будьте откровенны в ваших ответах и тем докажите искренность вашего раскаяния.
   Много других преступников приведено в течение этого дня, и так как генералу Толю, по другим его обязанностям, не было времени продолжать допросы, то я заменил его генералом Левашовым43, который с той минуты в течение всех зимы, с раннего утра до поздней ночи, безвыходно сим был занят и исполнял сию тяжелую во всех отношениях обязанность с примерным усердием, терпением и, прибавлю, отменного сметливостью, не отходя ни на минуту от данного мной направления, т. е. не искать виновных, но всякому давать возможность оправдаться.
   Входить во все подробности происходившего при сих допросах излишне. Упомяну только об порядке, как допросы производились; они любопытны. Всякое арестованное здесь ли, или привезенное сюда, лицо доставлялось прямо на Главную гауптвахту. Давалось о сем знать ко мне чрез генерала Левашова. Тогда же лицо приводили ко мне под конвоем. Дежурный флигель-адъютант доносил об том генералу Левашову, он мне, в котором бы часу ни было, даже во время обеда. Доколь жил я в комнатах, где теперь сын живет, допросы делались, как в первую ночь -- в гостиной. Вводили арестанта дежурные флигель-адъютанты; в комнате никого не было, кроме генерала Левашова и меня. Всегда начиналось моим увещанием говорить сущую правду, ничего не прибавляя и не скрывая и зная вперед, что не ищут виновного, но желают искренно дать возможность оправдаться, но не усугублять своей виновности ложью или отпирательством.
   Так продолжалось с первого до последнего дня. Ежели лицо было важно по участию, я лично опрашивал; малозначащих оставлял генералу Левашову; в обоих случаях после словесного допроса генерал Левашов все записывал или давал часто им самим писать свои первоначальные признания. Когда таковые были готовы, генерал Левашов вновь меня призывал или входил ко мне, и, по прочтении допроса, я писал собственноручное повеление Санкт-Петербургской крепости коменданту генерал-адъютанту Сукину44 о принятии арестанта и каким образом его содержать -- строго ли, или секретно, или простым арестом45.
   Когда я перешел жить в Эрмитаж, допросы происходили в Итальянской большой зале, у печки, которая к стороне театра. Единообразие сих допросов особенного ничего не представляло: те же признания, те же обстоятельства, более или менее полные. Но было несколько весьма замечательных, об которых упомяну. Таковы были Каховского46, Никиты Муравьева, руководителя бунта Черниговского полка47, Пестеля, Артамона Муравьева, Матвея Муравьева, брата Никиты, Сергея Волконского и Михаилы Орлова48.
   Каховский говорил смело, резко, положительно и совершенно откровенно. Причину заговора, относя к нестерпимым будто притеснениям и неправосудию, старался причиной им представлять покойного императора {Так в оригинале.}. Смоленский помещик, он в особенности вопил на меры, принятые там для устройства дороги по проселочному пути, по которому государь и императрица следовали в Таганрог, будто с неслыханными трудностями и разорением края исполненными {Так в оригинале.}. Но с тем вместе он был молодой человек, исполненный прямо любви к отечеству, но в самом преступном направлении.
   Никита Муравьев был образец закоснелого злодея. Одаренный необыкновенным умом, получивший отличное образование, но на заграничный лад, он был во своих мыслях дерзок и самонадеян до сумасшествия, но вместе скрытен и необыкновенно тверд. Тяжело раненный в голову, когда был взят с оружием в руках, его привезли закованного. Здесь сняли с него цепи и привели ко мне. Ослабленный от тяжкой раны и оков, он едва мог ходить. Знав его в Семеновском полку ловким офицером, я ему сказал, что мне тем тяжелее видеть старого товарища в таком горестном положении, что прежде его лично знал за офицера, которого покойный государь отличал, что теперь ему ясно должно быть, до какой степени он преступен, что -- причиной несчастия многих невинных жертв, и увещал ничего не скрывать и не усугублять своей вины упорством. Он едва стоял; мы его посадили и начали допрашивать. С полной откровенностью он стал рассказывать весь план действий и связи свои. Когда он все высказал, я ему отвечал:
   -- Объясните мне, Муравьев, как вы, человек умный, образованный, могли хоть одну секунду до того забыться, чтоб считать ваше намерение сбыточным, а не тем, что есть -- преступным злодейским сумасбродством?
   Он поник голову, ничего не отвечал, но качал головой с видом, что чувствует истину, но поздно.
   Когда допрос кончился, Левашов и я, мы должны были его поднять и вести под руки.
   Пестель был также привезен в оковах; по особой важности его действий, его привезли и держали секретно. Сняв с него оковы, он приведен был вниз в Эрмитажную библиотеку. Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой смелости в запирательстве; я полагаю, что редко найдется подобный изверг.
   Артамон Муравьев был не что иное, как убийца, изверг без всяких других качеств, кроме дерзкого вызова на цареубийство. Подл в теперешнем положении, он валялся у меня в ногах, прося пощады.
   Напротив, Матвей Муравьев, сначала увлеченный братом, но потом в полном раскаянии уже некоторое время от всех отставший, из братской любви только спутник его во время бунта и вместе с ним взятый, благородством чувств, искренним глубоким раскаянием меня глубоко тронул.
   Сергей Волконский -- набитый дурак, таким нам всем давно известный, лжец и подлец в полном смысле, и здесь таким же себя показал. Не отвечая ни на что, стоя, как одурелый, он собой представлял самый отвратительный образец неблагодарного злодея и глупейшего человека.
   Орлов жил в отставке в Москве49. С большим умом, благородной наружностию, он имел привлекательный дар слова. Быв флигель-адъютантом при покойном императоре, он им назначен был при сдаче Парижа для переговоров50. Пользуясь долго особенным благорасположением покойного государя, он принадлежал к числу тех людей, которых счастье избаловало, у которых глупая надменность затмевала ум, считав, что они рождены для преобразования России.
   Орлову менее всех должно было забыть, чем он был обязан своему государю, но самолюбие заглушило в нем и тень благодарности и благородства чувств. Завлеченный самолюбием, он с непостижимым легкомыслием согласился быть и сделался главой заговора, хотя вначале не столь преступного, как впоследствии51. Когда же первоначальная цель общества начала исчезать и обратилась уже в совершенный замысел на все священное и цареубийство, Орлов объявил, что перестает быть членом общества и, видимо, им более не был, хотя не прекращал связей знакомства с бывшими соумышленниками и постоянно следил и знал, что делалось у них52.
   В Москве, женатый на дочери генерала Раевского, которого одно время был начальником штаба53, Орлов жил в обществе как человек, привлекательный своим умом, нахальный и большой говорун. Когда пришло в Москву повеление к военному генерал-губернатору князю Голицыну54 об арестовании и присылке его в Петербург, никто верить не мог, чтобы он был причастен к открывшимся злодействам. Сам он, полагаясь на свой ум и в особенности увлеченный своим самонадеянием, полагал, что ему стоит будет сказать слово, чтоб снять с себя и тень участия в деле.
   Таким он явился. Быв с ним очень знаком, я его принял как старого товарища и сказал ему, посадив с собой, что мне очень больно видеть его у себя без шпаги, что, однако, участие его в заговоре нам вполне уже известно и вынудило его призвать к допросу, но не с тем, чтоб слепо верить уликам на него, но с душевным желанием, чтоб мог вполне оправдаться; что других я допрашивал, его же прошу как благородного человека, старого флигель-адъютанта покойного императора, сказать мне откровенно, что знает.
   Он слушал меня с язвительной улыбкой, как бы насмехаясь надо мной, и отвечал, что ничего не знает, ибо никакого заговора не знал, не слышал и потому к нему принадлежать не мог; но что ежели б и знал про него, то над ним бы смеялся как над глупостью. Все это было сказано с насмешливым тоном и выражением человека, слишком высоко стоящего, чтоб иначе отвечать, как из снисхождения.
   Дав ему договорить, я сказал ему, что он, по-видимому, странно ошибается насчет нашего обоюдного положения, что не он снисходит отвечать мне, а я снисхожу к нему, обращаясь не как с преступником, а как со старым товарищем, и кончил сими словами:
   -- Прошу вас, Михаил Федорович, не заставьте меня изменить моего с вами обращения; отвечайте моему к вам доверию искренностию.
   Тут он рассмеялся еще язвительнее и сказал мне:
   -- Разве общество под названием "Арзамас"55 хотите вы узнать? Я отвечал ему весьма хладнокровно:
   -- До сих пор с вами говорил старый товарищ, теперь вам приказывает ваш государь; отвечайте прямо, что вам известно.
   Он прежним тоном повторил:
   -- Я уже сказал, что ничего не знаю и нечего мне рассказывать. Тогда я встал и сказал генералу Левашову:
   -- Вы слышали? -- Принимайтесь же за ваше дело, -- и, обратясь к Орлову: -- А между нами все кончено.
   С сим я ушел и более никогда его не видал.
   
   Публикуется по: ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 1394. Л. 23--31 об. 1848 г. Часть 3-я записок (Четвертая тетрадь).
   
   1. Вечером 14 декабря (около 7 часов) в Большой церкви Зимнего дворца состоялся торжественный молебен в связи с воцарением нового императора.
   2. См. записку Николая I, с. 13--15.
   3. "Истинная цель" -- речь идет о политической цели тайного общества, готовившего заговор и выступление 14 декабря 1825 г., -- изменении государственного строя и введения представительной системы. Эта цель была скрыта за непосредственным поводом, послужившим лозунгом выступления гвардии ("предлогом"), -- сохранением верности присяге великому князю Константину Павловичу.
   4. Эти впечатления Николая входят в противоречие со сведениями, полученными в ходе следствия над арестованными заговорщиками: руководители заговора рассчитывали на содействие некоторых членов Государственного Совета и сенаторов, извещенных, по всей вероятности, о целях заговора и восстания.
   5. См. наст. изд., с. 173, примеч. 30.
   6. Намек на показания арестованных по делу 14 декабря 1825 г., согласно которым Н. С. Мордвинов знал о готовящемся выступлении и выражал ему скрытую поддержку.
   7. И. В. Васильчиков и А. X. Бенкендорф вечером 14 декабря были назначены комендантами соответственно лево- и правобережной частей города. См. записки Николая I.
   8. Щепин-Ростовский Дмитрий Александрович (1798--1858) -- князь, штабс-капитан Лейб-гвардии Московского полка, в дни междуцарствия вовлечен в заговор, активный участник выступления 14 декабря 1825 г. Осужден по 1-му разряду на бессрочную каторжную работу. С 1839 г. на поселении. Амнистирован в 1856 г.
   Д. А. Щепин-Ростовский действительно был арестован одним из первых и первым допрошен К. Ф. Толем вечером 14декабря(см.: Журнал генерал-адъютанта графа К. Ф. Толя о декабрьских событиях 1825 г. СПб., 1898. С. 31--32).
   9. Свою неосведомленность о существовании и цели тайного общества Д. А. Щепин-Ростовский отстаивал не только на допросе перед Николаем I, но и в продолжение всего следствия. Однако в ряде показаний авторитетных свидетелей говорилось о том, что Щепин-Ростовский узнал о существовании тайного общества и политической цели заговора (см.: ВД. М.; Л., 1925. Т. 1. С. 408, 410, 447).
   10. Бестужев Михаил Александрович (1800--1871) -- штабс-капитан Лейб-гвардии Московского полка, член Северного общества, активный участник выступления на Сенатской площади. Осужден по 2-му разряду на бессрочную каторжную работу. С 1839 г. на поселении. Амнистирован в 1856 г. Мемуарист.
   М. А. Бестужев был арестован днем 16 декабря. Вторым после Щепина-Ростовского допрашивался поручик Лейб-гвардии Гренадерского полка А. Н. Сутгоф (см.: Журнал генерал-адъютанта графа К. Ф. Толя о декабрьских событиях 1825 г. С. 31).
   11. Показание о Трубецком на первом допросе дал К. Ф. Рылеев в ночь на 15 декабря 1825 г. (см.: ВД. Т. 1. С. 152). Показания М. А. Бестужева этих данных не содержат.
   12. Толь Карл Федорович (1777--1842) -- барон, граф (с 1829), генерал-лейтенант (1813), генерал-адъютант (1823), начальник Главного штаба 1-й армии, принимал участие в допросах первых арестованных участников выступления 14 декабря. С 1826 г. генерал от инфантерии, впоследствии член Государственного Совета (1830), главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1833--1842).
   13. См. наст. изд., с. 175, примеч. 56.
   14. Жена С. П. Трубецкого -- Екатерина Ивановна (1800--1854) -- дочь графа Ивана Степановича Лаваль (1761--1846) -- гофмейстера, чиновника Министерства иностранных дел и Министерства народного просвещения.
   15. Белосельская-Белозерская Анна Григорьевна (урожденная Козицкая, 1773--1846) -- княгиня, тетя Е. И. Трубецкой со стороны матери.
   16. Принято считать, что при обыске на квартире Трубецкого был найден проект манифеста от имени Сената ("манифест к русскому народу"), писанный его рукой, а также писанная им же копия Конституции H. M. Муравьева с собственноручными замечаниями Трубецкого. Но содержание документа, указанное в записках Николая I, не совпадает с содержанием этих документов. Конкретных сведений о существовании особой "программи на весь ход действий мятежников на 14 число, с означением лиц участвующих и разделением обязанностей каждому", обнаружить не удалось. Однако, судя по письму Николая Константину Павловичу, Трубецкому были предъявлены рукописи известного "манифеста к русскому народу" и "чернового наброска конституции [H. M. Муравьева]" (Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М.; Л., 1926. С. 146). Сам Трубецкой в своих записках упоминает о каком-то документе, который ему был предъявлен во время допроса в присутствии Николая I, но не раскрывает его содержания (см. известный вариант записок Трубецкого: Трубецкой С. П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск, 1983. Т. 1. С. 255).
   17. См. наст. изд., с. 253, примеч. 187.
   18. См. наст. изд., с. 189, примеч. 2.
   19. Рассказы о полном раскаянии Трубецкого, униженных просьбах о "пощаде" и сохранении жизни распространились сразу после его первого допроса в ночь на 15 декабря, состоявшегося в присутствии императора. Они настойчиво повторялись в записках Николая, воспоминаниях великого князя Михаила Павловича, записанных М. А. Корфом, "журнале" К. Ф. Толя, книге М. А. Корфа. Однако эти рассказы не подтверждаются описанием первого допроса в записках Трубецкого, как и материалами переписки Николая I и Константина Павловича (см. об этом подробнее: Павлова В. П. Декабрист С. П. Трубецкой // Трубецкой С. П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 1. С. 54--57).
   20. К. Ф. Рылеев был арестован в ночь с 14 на 15 декабря.
   21. Участие ряда офицеров Кавалергардского полка в тайном обществе стало известно из показаний, сделанных на первых допросах Е. П. Оболенским, К. Ф. Рылеевым и др. Группа офицеров-кавалергардов (И. А. Анненков, Д. А. Арцыбашев, А. С. Горожанский, А. М. Муравьев) была арестована 19 декабря.
   22. Аресты офицеров Гвардейского экипажа, в различной степени принимавших участие в выступлении на Сенатской площади, продолжались в течение 14--15 декабря.
   23. Спустя несколько дней после 14 декабря сразу после первого допроса был освобожден ряд арестованных. Среди освобожденных были как обнаружившие свою полную невиновность и непричастность к событиям заговора и тайному обществу, так и участники тайных обществ, которые сумели доказать непричастность к выступлению 14 декабря.
   24. Ошибка автора записок. А. И. Якубович был арестован, судя по всему, ранним утром 15 декабря. После первого допроса не освобождался, а был отправлен в Санкт-Петербургскую (Петропавловскую) крепость.
   25. Назимов Михаил Александрович (1801--1888) -- штабс-капитан Лейб-гвардии Коннопионерного эскадрона, член Северного общества, во время событий 14 декабря 1825 г. находился в отпуске вне Петербурга. Арестован в первый раз 27 декабря, допрошен, прощен Николаем I и освобожден 3 января 1826 г., вторично арестован 24 января. Осужден по 8-му разряду на бессрочное поселение в Сибири. В 1837 г. переведен рядовым в полки Кавказского корпуса. С 1846 г. в отставке, поселился в своем имении Псковской губернии. Амнистирован в 1856 г. В 1860-е гг. мировой посредник, земский деятель.
   26. О Моллере А. Ф. см. наст. изд., с. 247, примеч. 110.
   27. 14 декабря 1825 г. А. Ф. Моллер возглавлял караулы в Зимнем дворце, которые держал находившийся под его командой батальон Финляндского полка.
   28. Улики в отношении А. Ф. Моллера были значительны: имелись показания Е. П. Оболенского, С. П. Трубецкого, А. А. Бестужева о принадлежности его к тайному обществу, знании о существовании заговора, его целях и подготовке выступления 14 декабря. Однако эти показания не стали предметом расследования, и дело Моллера "оставлено без внимания" (ВД. М., 1986. Т. 16. С. 308).
   29. О показаниях, полученных на следствии в отношении M. M. Сперанского и Н. С. Мордвинова, см.: Семенова А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982. С. 45--49, 94-97.
   Сумароков Павел Иванович (1759 или 1760--1846) -- сенатор, тайный советник, член Верховного уголовного суда, литератор. Данных о его контактах с заговорщиками не имеется. Возможно, в записках Николая I Сумароков смешан с другим сенатором, Дмитрием Осиповичем Барановым (1773--1834), который, согласно некоторым показаниям, рассматривался в качестве кандидата во Временное правление (см.: ВД. М.; Л., 1926. Т. 2. С. 61, 68).
   30. См. наст. изд., с. 170, примеч. 3.
   31. Живко-Миленко-Стойкович Яков Михайлович -- поручик Лейб-гвардии Егерского полка.
   32. К. И. Бистром получил звание генерал-адъютанта 20 декабря 1825 г.
   33. О Шеншине В. Н. см. наст. изд., с. 183, примеч. 6.
   Фредерике Петр Андреевич (1786--1855) -- барон, генерал-майор, командир Лейб-гвардии Московского полка. 14 декабря пытался остановить возмущение в казармах полка, ранен Д. А. Щепиным-Ростовским. С 15 декабря 1825 г. генерал-адъютант, впоследствии обер-шталмейстер Двора, президент Придворной конюшенной конторы (1843).
   34. Штаб-офицеры -- офицеры 6-го--8-го классов, имевшие чины от капитана до полковника, т. е. старшие офицеры.
   35. Кроме В. Н. Шеншина и А. А. Фредерикса, в казармах Лейб-гвардии Московского полка был ранен полковник П. К. Хвощинский.
   36. Ошибка автора. Рота Лейб-гвардии Гренадерского полка была увлечена на Сенатскую площадь ее командиром, поручиком А. Н. Сутгофом; большая часть 2-го батальона оказалась вовлеченной в выступление усилиями другого поручика, Н. А. Панова.
   37. Речь идет о смертельном ранении П. Г. Каховским полковника Николая Карловича Стюрлера (1786--1825) -- командира Лейб-гвардии Гренадерского полка.
   38. См. наст. изд., с. 177, примеч. 75.
   39. В ходе следствия не удалось добыть сведений о связи большинства офицеров Гвардейского экипажа с тайным обществом. Обнаружился лишь небольшой кружок младших офицеров, которые вначале создали свое собственное тайное общество, а затем вошли в контакт с Северным обществом (А. П. Арбузов, А. П. и П. П. Беляевы, М. А. Бодиско, В. А. Дивов, В. А. Шпейер). Связи с тайным обществом на уровне личных контактов прослеживаются еще у ряда офицеров Экипажа (брат В. К. Кюхельбекера М. К. Кюхельбекер, Ф. Г. Вишневский, Е. С. Мусин-Пушкин). См.: Шешин А. Б. Декабристское общество в гвардейском морском экипаже // Исторические записки. М., 1975. Т. 96. С. 107--127.
   40. Преображенский мундир имел право носить российский император (только после своего вступления на престол), как шеф старейшего полка русской гвардии.
   41. См. наст. изд., с. 170, примеч. 2.
   42. Бестужев Александр Александрович (1797--1837) -- штабс-капитан Лейб-гвардии Драгунского полка, адъютант Главноначальствующего путями сообщений герцога Александра Вюртембергского. Член Северного общества, один из активных участников заговора и выступления 14 декабря 1825 г. Осужден по 1-му разряду на 20 лет каторжных работ. В 1827 г. отправлен в Сибирь на бессрочное поселение. С 1829 г. рядовой в Кавказском корпусе. Погиб в бою с горцами. Писатель, критик, поэт, один из издателей "Полярной звезды" (псевдоним -- Марлинский).
   15 декабря А. А. Бестужев лично явился в Зимний дворец, где и был арестован.
   43. См. наст. изд., с. 177, примеч. 70.
   44. Сукин Александр Яковлевич (1764--1837) -- генерал от инфантерии, комендант Санкт-Петербургской крепости. С 15 декабря 1825 г. генерал-адъютант. Член Верховного уголовного суда, член Государственного Совета, сенатор.
   45. Собственноручные записки Николая I, адресованные А. Я. Сукину, опубликованы П. Е. Щеголевым (Николай I -- тюремщик декабристов // Былое. 1906. No 5. С. 192--204; Щеголев П. Е. Декабристы. М.; Л., 1926. С. 267-276).
   46. О Каховском П. Г. см. наст. изд., с. 263, примеч. 22.
   47. Николай I спутал имена: он имеет в виду Сергея Ивановича Муравьева-Апостола (1795--1826) -- подполковника Черниговского пехотного полка, организатора антиправительственного выступления под Киевом 29 декабря 1825 г. -- 3 января 1826 г., казненного по приговору Верховного уголовного суда.
   48. Перечисляются видные деятели тайных обществ:
   Пестель Павел Иванович (1793--1826) -- полковник, командир Вятского пехотного полка, руководитель Южного общества, казнен по приговору Верховного уголовного суда.
   Муравьев Артамон Захарович (1793--1846) -- полковник, командир Ахтырского гусарского полка, член Южного общества, осужден по 1-му разряду на бессрочную каторжную работу, с 1839 г. на поселении.
   Муравьев-Апостол Матвей Иванович (1793--1886) -- отставной подполковник, член Южного общества, участник выступления Черниговского полка, осужден по 1-му разряду на 20 лет каторжных работ, в 1827 г. отправлен на бессрочное поселение в Сибирь. Амнистирован в 1856 г. Мемуарист.
   Волконский Сергей Григорьевич (1788--1865) -- князь, генерал-майор, командир 1-й бригады 39-й пехотной дивизии, член Южного общества, осужден по 1-му разряду на 20 лет каторжных работ, с 1835 г. на поселении. Амнистирован в 1856 г. Мемуарист.
   Орлов Михаил Федорович (1788--1842) -- генерал-майор, состоящий по армии, основатель тайного общества "Орден русских рыцарей", один из руководителей Союза благоденствия, с 1821 г. от тайных обществ отошел, но продолжал сохранять контакты с их участниками и был осведомлен об их целях. Привлекался к следствию, от суда освобожден (по просьбе брата, генерал-адъютанта А. Ф. Орлова), подвергнут несудебным репрессиям, отставлен от службы, сослан в свое имение после месяца крепостного заключения. Публицист, экономист.
   49. М. Ф. Орлов состоял по армии с 1822 г.
   50. Речь идет о событиях 1814 г. По поручению Александра I флигель-адъютант М. Ф. Орлов подписал акт о капитуляции Парижа.
   51. М. Ф. Орлов играл значительную роль в южных управах Союза благоденствия, возглавляя Кишиневское отделение тайного общества. С 1821 г. отошел от активного участия в тайном обществе.
   52. М. Ф. Орлов знал о существовании и целях Северного и Южного обществ, поддерживал связь с рядом их участников, был осведомлен о предложении А. И. Якубовича и заговоре 14 декабря 1825 г. (письмом И. И. Пущина к С. М. Семенову от 12 декабря 1825 г.)
   53. М. Ф. Орлов являлся начальником штаба 3-го пехотного корпуса (возглавлял корпус генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский, 1771--1829) в 1818--1820 гг. Его жена -- дочь H. H. Раевского, Екатерина Николаевна (1797--1885).
   54. См. наст. изд., с. 148, примеч. 9.
   55. "Арзамас" -- неофициальное литературное общество сторонников H. M. Карамзина и новой (романтической) литературной школы, существовавшее в 1815--1818 гг. (среди его участников В. А. Жуковский, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, С. С. Уваров, Д. Н. Блудов, А. С. Пушкин). Из членов тайных обществ в "Арзамасе" состояли М. Ф. Орлов, Н. И. Тургенев, H. M. Муравьев.

Подготовка текста и комментарии П. В. Ильина

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru