Николай Первый
Записка без подписи с описанием коронации Николая I и императрицы Александры Федоровны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Николай I: личность и эпоха. Новые материалы.
   СПб.: Издательство "Нестор-История", 2007.
   

Записка без подписи с описанием коронации Николая I и императрицы Александры Федоровны. [1826 г.]

   Наконец, в последнее воскресенье, имела место с нетерпением ожидавшаяся коронация; при этом нетерпение было столь велико, что общество пребывало в одних только ожиданиях и отчасти преувеличенных надеждах. Для меня этот день остается самым интересным из тех, что мне довелось пережить, и то, что могла бы сказать о самой коронации, может дать лишь слабое представление о том, что происходило. Вдобавок, поскольку едва ли какое-нибудь из описаний этого события вполне будет соответствовать действительной картине происходившего, и я, не в силах будучи передать тебе все мои впечатления, кои произвела на всех присутствующих коронация, хочу по крайней мере рассказать тебе о том, лишь чему сама была свидетельницей. Итак, в воскресенье, в 6 часов утра, мы сели в великолепную парадную карету и поехали в Кремль. Дипломатический корпус собрался в сверкавшей золотом небольшой зале с небольшими готическими окнами1, все стены которой были увешаны живописными полотнами. Любопытно, что дипломатический корпус собирается в этой зале с тех самых пор, как он утвержден (?) в России. После двухчасового ожидания нас торжественно проводили в Успенский собор, который, как ты знаешь, находится внутри Кремля2. Именно здесь и прошла эта великолепная и трогательная церемония, что сделало ее более чем интересной и воистину исторической, так это присутствие Великого князя Константина. Никогда в жизни своей не забуду я тот момент, когда Император, уже после того, как возложил он на себя сверкавшую бриллиантами корону, оборотился к Великому князю, чтобы обнять его, а тот между тем уже опустился пред ним на колени. Стремительность, с которою Император кинулся, чтобы поднять его, как старший брат бросился в его объятия, возвышенность чувств и их непритворность, сердечное умиление тех, кто явился свидетелем происходившего, -- все это в той же мере невозможно выразить, как и позабыть. Затем Императрица приблизилась, чтобы принять корону из рук Императора, и опустилась пред ним на колени с толикою грациею, каковую ты легко себе можешь представить, ибо тебе хорошо известно, сколь она восхитительно стройна. Вообрази, насколько она должна была быть хороша -- вся в белом и безо всяких украшений, кроме одного великолепного ожерелья из бриллиантов, с большими локонами, ниспадавшими как на портретах мадам де Севинье3, -- стоящая коленопреклоненной перед Императором, который, разумеется, воплощал собою то, что видела я наиболее совершенного по своей красоте4. В это мгновение Государь снял с себя корону, коснулся ею головы Императрицы и вновь после этого надел ее на себя; затем он взял маленькую сверкавшую бриллиантами корону и возложил ее на голову Императрицы, к которой уже приблизились статс-дамы, чтобы помочь ей. Затем на плечи царственной четы были возложены мантии, после чего Император в короне, со скипетром в одной руке и державой -- в другой, сопровождаемый Императрицей, за коей несли все прочие императорские регалии, покинул собор, направляясь в остальные церкви Кремля. Таким образом, все мы явились свидетелями великолепнейшего зрелища, какое только можно было себе вообразить; все, что смогла я рассказать о нем, едва ли годится, чтоб получить полное представление об увиденном великолепии. Надобно было видеть этот прекрасный и живописный Кремль, чтобы составить себе то впечатление, каковое должна была вызывать вся эта масса народа, сидящего на скамьях, кои поднимались до самых позолоченных куполов соборов, все это народное столпотворение, разнообразие красок, красоту самой площади, яркое солнце, от лучей которого сверкало все и вся; ко всему этому множество переливающихся на солнце бриллиантов, все это, увиденное мною, я никогда себе не могла даже вообразить, и ты можешь лишь отчасти понять то впечатление, которое вызвала у меня виденная картина. Когда мы поднялись по знаменитой Красной лестнице, прежде чем войти во дворец, зрелище было таким, что мне показалось -- я грежу. Никогда, никогда не забыть мне сего мгновения, ибо впервые подобная картина открывалась моему взору, и я сомневаюсь, что когда-либо буду я столь же счастлива зреть подобное зрелище.

Перевод с французского С. Н. Искюля

   
   Публикуется впервые по: ГАРФ. Ф. 672. Оп. 1. Д. 10. Б. д. Л. 1--2.
   Текст написан на французском языке на двух листах чернилами крупным и четким почерком. Дата, указание на автора так же, как и на обстоятельства создания документа, отсутствуют. Упоминается, что автор письма в парадной карете приехала в Кремль и ожидала начала церемонии в палате для дипломатического корпуса. После чего ее проводили вместе со всеми в Успенский собор. Исходя из этого, можно сделать вывод, что автор записки, возможно, супруга посла, работника посольства или знатного иностранца, приглашенного на церемонию. Публикуемый текст, скорее всего, является письмом к близкому человеку, возможно подруге, написанным через несколько дней после коронации. Адресат, судя по всему, бывал ранее в Москве (знающий, где находится Успенский собор), знаком с императрицей Александрой Федоровной, во всяком случае, помнит ее внешность.
   Само по себе письмо почти не дает никакой дополнительной информации, но оно интересно самим восприятием церемонии иностранными наблюдателями. Подробно передан внешний облик императрицы Александры Федоровны. Наиболее интересным является описание того эффекта, которое произвело появление в Москве великого князя Константина Павловича. 14 августа, в 11 часов утра, цесаревич неожиданно подъехал в Кремле к дворцу, занимаемому государем.
   Об этом событии писал и другой иностранный наблюдатель -- французский писатель Ф. Ансело. По его наблюдению, население Москвы придало этому "важное политическое значение", так как по поводу него распространялось много слухов и сплетен. Эта новость мгновенно облетела город, и первое публичное появление трех братьев во время парада было встречено, по его свидетельству, возгласами: "Ура Константин!" (Ансело Ф. Шесть месяцев в России: Письма к Ксавье Сетину, сочиненные в 1826 году, в пору коронования Его Императорского Величества. М., 2001. С. 138--139).
   Решение приехать в Москву далось Константину Павловичу нелегко. Пришлось воздействовать на него через его морганатическую супругу княгиню Лович. Позднее единомышленник Н. П. Огарева А. И. Герцен по поводу коронации Николая I в Москве в 1826 г. в своих размышлениях "Былое и думы" уже в эмиграции напишет о Константине Павловиче и причинах симпатии к нему: "Он был тогда народнее Николая; отчего -- не понимаю, и солдаты, для которых он делал один вред, любили его. Я очень помню, как во время коронации он шел возле бледного Николая, с насупившимися светло-желтого цвета взъерошенными бровями, в мундире литовской гвардии с желтым воротничком, сгорбившись и поднимая плечи до ушей" (Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1956. Т. 8. С. 63). Но восприятие Константина А. И. Герценом все же было субъективным. Ф. Ансело писал о Константине: "Лицо его оставалось сдержанным, дышало открытостью; с какой внимательной заботливостью переносил он на императора те почести, которые воздавались неожиданному явлению его самого! Взгляд его не выражал ни тени торжествующей гордости, еще меньше было в нем сожаления; в нем читались лишь душевная удовлетворенность и спокойствие человека, внявшего голосу своей совести, и сознание выполненного долга" (Ансело Ф. Шесть месяцев в России... С. 139).
   Другой современник, хорошо знавший цесаревича, Денис Давыдов, вспоминал также об этом событии: "Прибыв в 1826 году в Москву для присутствия во время обряда коронования императора Николая, цесаревич был встречен сим последним на дворцовой лестнице; государь, став на колени пред братом, обнял его колени, что вынудило цесаревича сделать то же самое. Таким образом, свиделись оба царственные брата пред коронованием, по совершении которого цесаревич, выходя из собора, сказал Ф. П. Опочинину: "Теперь я отпет"." (Давыдов Д. В. Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче // Давыдов Д. В. Сочинения. М., 1962. С. 464).
   Через год после воцарения в предновогоднем письме к императору Николаю его брат Константин позволил себе нечто вроде легкого упрека и кокетливого самоуничижения. Цесаревич писал: "Моя былая служба двум покойным государям -- вам порукой за меня на будущее. Да будет мое усердие вам приятно, и верьте его искренности. В противном случае скажите мне прямо, и повторять вам не придется -- вы избавитесь от моей особы тот же час" (Константин Павлович -- Николаю I, 31 декабря 1826 г. // Николай Первый и его время: Документы, письма, дневники, мемуары, свидетельства современников и труды историков. М., 2000. Т. 1. С. 144). В ответном письме Николай Павлович пустился в общие рассуждения: "Разве может встать между вами и мной вопрос о неудовольствии? Если же это только, как я смею надеяться, выражение, вырвавшееся у вас из особо дружеского намерения, то знайте, что оно меня очень огорчило, и что оно уничтожает иллюзию, которая одна только делает сносным мое положение, иллюзию, в которой я представляю себе, что вы и я -- мы оба -- служим еще нашему ангелу [покойному Александру I -- сост.]" (Николай I -- Константину Павловичу, 8 января 1827 г. // Там же. С. 145).
   
   1. Золотая палата в старом Кремлевском дворце.
   2. В камер-фурьерском журнале, приведенном выше, отмечено, что в 8 часов утра все приглашенные, "в разных классах и рангах состоящие, также и обретающиеся при русском императорском дворе гг. чужестранные послы и министры, которые до Высочайшего выхода препровождены были церемониймейстерами в собор, дамы в русском платье, а кавалеры в праздничных кафтанах". См. наст. изд., с. 302.
   3. Севинье (Sevigné) Мари (урожденная Рабютен Шанталь, 1626--1696) -- маркиза, французская писательница. Особый интерес к ее личности и ее эпистолярному наследию возник в первой четверти XIX в. Ее портретное изображение послужило источником для модных деталей костюма в первой половине XIX в. -- броши в форме овала с тремя подвескам, рукава, украшенного бантом, пелеринки со срезанным передним концом, а также прически. Несколькими годами позже, в 1832 г., прическа "севинье" описывалась следующим образом: "пукли у самых ушей и висят до половины щеки" (Молва. 1832. No 89. С. 356). В собрании Государственного Эрмитажа находится женский портрет кисти К. Я. Каневского 1842 г., на котором изображена женщина с такой прической (подробнее см.: Кирсанова Р. М. Костюм в русской художественной культуре XVIII -- половине XIX вв. М., 1995. С. 251).
   4. О физической красоте Николая Павловича и античном профиле его лица, а также о том, что он нравился женщинам, свидетельствуют многие современники.

Подготовка текста и комментарии Л. В. Выскочкова

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru