{* Слово "кантонистъ" -- французское, и во Франціи, Пруссіи и Россіи означало одно и то же -- мальчики, воспитывающіяся для поступленія въ военную службу. Собственно въ Россіи сперва существовали, еще въ прошломъ столѣтіи, нѣкоторыя заведенія для бѣдныхъ дѣтей безъ прямаго, впрочемъ, указанія ихъ будущности. Потомъ, въ началѣ текущаго столѣтія, и именно въ 1809 году, заведенія эти назывались уже военно-сиротскими отдѣленіями. Число ихъ значительно увеличилось по окончаніи отечественной войны, когда въ нихъ добровольно поступило множество мальчиковъ, оставшихся, послѣ убитыхъ, въ теченіе этой войны, солдатъ, безъ призрѣнія. Предметы науки въ военно-сиротскихъ отдѣленіяхъ равнялись тогдашнему гимназическому курсу; военныхъ же наукъ въ нихъ не преподавалось. Такъ отдѣленія просуществовали до двадцатыхъ годовъ. Въ 1826 году отдѣленія были переименованы въ баталіоны, полубаталіоны, эскадроны, дивизіоны и роты военныхъ кантонистовъ, и умственное образованіе въ нихъ спустили ниже уѣздныхъ училищъ, а на первый планъ выставлено было приготовленіе мальчиковъ въ солдаты; право добровольнаго помѣщенія мальчиковъ въ эти преобразованныя радикально заведенія сохранено было за дворянами, чиновниками и духовенствомъ; законные же и незаконные сыновья солдатъ обязывались непремѣнно туда поступать съ 10-ти до 14-тилѣтняго возраста, и учиться въ какихъ бы то ни было гражданскихъ училищахъ имъ, разъ на всегда положительно воспрещалось. Далѣе, на основаніи нѣсколькихъ особыхъ, постепенно издававшихся узаконеній, въ тѣ же заведенія направлялись сыновья: бѣдныхъ жителей Финляндіи и цыганъ, тамъ кочевавшихъ, польскихъ мятежниковъ и солдатъ, шляхтичей, недоказавшихъ свое дворянство и раскольниковъ, да малолѣтніе: рекруты евреи, бродяги, преступники и безпріютные. Затѣмъ, по достиженіи мальчиками въ заведеніяхъ 18--20-тилѣтняго возраста и по окончаніи ученія,-- они назначались: въ писаря, фельдшера, вахтеры, цейхдинеры, цейхшрейберы и т. под. нестроевыя должности военнаго и морскаго вѣдомствъ, частію во фронтъ, а нѣкоторые учителями въ тѣ же самыя заведенія, изъ которыхъ вышли. Прослужить должны были: дворяне -- 3 года, оберъ-офицерскія дѣти -- 6, духовныхъ, напр. дьяконовъ,-- 8 лѣтъ, а остальные общій тогдашній солдатскій срокъ -- 25 лѣтъ, если ранѣе не производились въ чиновники: за отличіе -- на 12, а за обыкновенную выслугу -- на 20 лѣтъ. Всѣхъ заведеній съ 1826 по 1857 годъ включительно оказалось 52, въ каждомъ почти губернскомъ городѣ по одному. Солдатскіе сыновья въ какой кто губерніи родился -- къ тому мѣстному заведенію его и приписывали и до 10--14 лѣтъ онъ оставался при отцѣ, или матери, которые получали на него въ годъ рубля по три на воспитаніе, а потомъ его брали въ заведеніе на казенное содержаніе; евреевъ же и поляковъ, для того, чтобы ими преумножить православныхъ -- всегда пересылали далеко отъ родины: кіевскихъ напр. въ Пермь и отнюдь не ближе Нижняго Новгорода. Воспитывались во всѣхъ заведеніяхъ ежегодно отъ 245,000 до 270,000 человѣкъ (дворяне и имъ подобные привилегированные мальчики составляли, въ заведеніяхъ, самый ничтожный процентъ), а стоили казнѣ всѣ заведенія отъ 245,000 до 270,000 рублей въ годъ. Въ такомъ однообразномъ, ни въ чемъ неизмѣненномъ положеніи, засталъ заведенія 1857 годъ.
25-го декабря 1856 года обнародованъ былъ знаменательный указъ сената о прекращеніи обязательнаго пріема въ кантонисты солдатскихъ сыновей, и въ рекруты маленькихъ евреевъ и всѣхъ прочихъ, выше перечисленныхъ мальчиковъ. Мало того: тотъ же указъ разрѣшалъ родителямъ, родственникамъ, опекунамъ и даже знакомымъ находившихся въ заведеніяхъ кантонистовъ, безъ различія происхожденія, взять ихъ назадъ въ себѣ и воспитывать кому какъ вздумается; тѣхъ же которыхъ никто не приметъ, повелѣвалось оставить въ заведеніяхъ, при чемъ съ выходомъ, впослѣдствіи, за службу, имъ предоставлялись права вольноопредѣляющихся, т.-е. покинуть службу во всякое (кромѣ военнаго) время, когда они того пожелаютъ. Результатомъ этого указа на практикѣ получилось то, что менѣе чѣмъ чрезъ годъ числительность кантонистовъ не превышала третьей части штатнаго ихъ комитета. Эта малочисленность вызвала новую реформу: въ 1858 г. баталіоны, полубаталіоны, эскадроны, дивизіоны и роты кантонистовъ были упразднены, а вмѣсто нихъ открыты 20--25 училищъ военнаго вѣдомства, въ которыя перевели кантонистовъ, оставшихся неразобранными въ закрытыхъ заведеніяхъ. Въ училища установлено было принимать вновь исключительно желающихъ изъ всѣхъ, безъ различія, сословій; программа наукъ въ нихъ поднялась до курса уѣздныхъ училищъ, фронтовыя ученья были окончательно похерены, мальчики названы воспитанниками, а назначеніе ихъ опредѣлялось въ писаря, кондукторы и топографы военнаго же вѣдомства; прослужить въ этихъ званіяхъ, за воспитаніе, имъ надлежало 6 лѣтъ. Тѣмъ и канули въ вѣчность кантонистскія заведенія, а самое слово "кантонистъ" перестало означать отдѣльную касту людей, готовящихся въ солдаты.
Вотъ краткая исторія кантонистовъ, о воспитаніи которыхъ въ литературѣ ничего не говорится. Между тѣмъ, сложивъ числительность находившихся въ заведеніяхъ, впродолженіе 31 года (съ 1826 во 1857 г. включительно) кантонистовъ, стоимость ихъ за этотъ періодъ,-- выходитъ, беря хоть среднюю лишь цифру, что ихъ прошло чрезъ заведенія 7.905,000 чел., а на ихъ содержаніе истрачено 20.150,000 рублей -- сумма громаднѣйшая. Отсюда рождается естественный вопросъ: стоила ли по крайней мѣрѣ хоть игра свѣчъ? На вопросъ этотъ и отвѣчаютъ отрицательно предлагаемые вниманію читателей "Очерки быта кантонистовъ"; отвѣтъ этотъ неопровержимъ потому, что, сколько намъ извѣстно, воспитаніе кантонистовъ было во всѣхъ заведеніяхъ совершенно одинаковое; эти же очерки пополняютъ, кромѣ того, доселѣ остающіяся въ литературѣ пробѣлъ о томъ, что творилось съ кантонистами въ довольно близкомъ къ намъ прошломъ. Авторъ.}
Свѣжо преданіе, а вѣрится съ трудомъ.
А. Грибоедовъ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
Первый путь.
По отлогому берегу судоходной рѣки одной изъ далекихъ приволжскихъ губерній, тянулись когда-то, въ одинъ рядъ, между мелкимъ кустарникомъ и молодыми березками, двадцать-тридцать плохенькихъ крестьянскихъ избушекъ. Деревня эта принадлежала старому помѣщику домосѣду, а въ ней, въ числѣ прочихъ, жилъ молодой крестьянинъ Гаврило Прохоровъ. Едва онъ женился на красивой дѣвушкѣ Варварѣ, какъ сдали его, по прихоти помѣщика, въ солдаты. Варвара, оставшись безъ мужа, сперва сильно роптала на судьбу, но потомъ,-- мало по малу, утѣшилась и прижила съ однимъ изъ солдатъ, стоявшихъ въ деревнѣ, на зимнихъ квартирахъ, сына Василія.
Василій жилъ вмѣстѣ съ матерью въ домѣ вдоваго отца Гаврилы,-- Антона Дормидонтовича. Жизнь его ничѣмъ не отличалась отъ житья всѣхъ прочихъ крестьянскихъ ребятишекъ: онъ бѣгалъ по улицѣ въ одной рубашонкѣ, полоскался въ лужахъ, выгонялъ воровъ, а время между тѣмъ все шло, да шло впередъ. И не успѣло миновать какихъ-нибудь десяти лѣтъ, какъ вдругъ, въ одно сентябрьское утро, нежданно-негаданно, возвращается домой исхудалый, состарѣвшійся и на деревянной ногѣ Гаврило Антонычъ: по милости ядра, оторвавшаго ему ногу, дали ему отставку, съ надписью на ней: "бороду брить, по-міру не ходить".
Варвара, увидавъ безногаго Гаврилу, вздрогнула за себя, за Васю, не могла, впопыхахъ, сообразить, что сказать про него, но Вася влетѣлъ въ избу, съ крикомъ "мама" и сразу разрѣшилъ всѣ недоумѣнія. Уязвленный Гаврило вспылилъ, кинулся-было на Варвару, но урезониваемый своимъ отцомъ, онъ помолчалъ нѣсколько дней, взглядывая изподлобья то на жену, то на ея сына, и затѣмъ качнувъ головой -- рѣшилъ, что надо простить женѣ, по той весьма простой причинѣ, что, бродивши много лѣтъ сряду по бѣлу свѣту, -- онъ и самъ, какъ признался отцу, дѣлывалъ то же, что сдѣлалъ ему его собратъ.
Вася, въ свою очередь, тоже какъ-то съумѣлъ понравиться Гаврилѣ; тотъ на досугѣ сталъ забавляться имъ, училъ его быть солдатомъ, а потомъ и въ самомъ дѣлѣ насталъ чередъ и Васиной службы: его потребовали въ кантонисты. Это событіе сильно опечалило всю семью, чувствовавшую горячую привязанность къ ребенку.
Начались приготовленія. Мать принялась шить сыну бѣлъе, вязать обувь, варила, пекла. Антонъ побывалъ на базарѣ, въ торговомъ селѣ, продалъ тамъ мѣшокъ ржи, купилъ Васѣ теплую, верхнюю одежду и обувь, а Гаврило остригъ мальчика по-солдатски, преподалъ ему нѣсколько уроковъ воинской субординаціи и, когда наступилъ, наконецъ, день разлуки и двѣ котомки Васи были уже наполнены: одна -- деревенскимъ и солдатскимъ имуществомъ (въ ней были сапожныя щетки, гребенка, игольникъ, шило и нитки), а другая -- съѣстными припасами Гаврило Антонычъ тяжело вздохнулъ, взялъ мальчика обѣими, руками за голову и сказалъ ему:
-- Ну, Вася, ты теперь идешь на службу царскую; учись тамотка, особливо грамотѣ, да почитай начальство, не груби. Пуще всего, помни: не груби, -- и все будетъ ладно. Можетъ, еще и въ офицеры превзойдешь. И это бываетъ. Проси дѣдушку, пусть благословитъ на дорогу. Онъ повернулъ его къ своему отцу.
Антонъ молча перекрестилъ Васю, надѣлъ ему на шею купленный на базарѣ за 2 коп. образокъ и, крѣпко поцѣловавъ его, одной рукой передалъ его матери, а другой вытеръ глаза...
Варвара заголосила...
-- Полно, Варя, надрываться-то попусту, заговорилъ Гаврило: -- его, чай, не убиваютъ; ну, и ревѣть нечего. Ѣхать пора.
-- Изъ ейной, чай, малецъ утробы-то, вмѣшался Антонъ:-- ну, и не трожь; пусть плачетъ.
Варвара завыла пуще прежняго. Вася, глядя на нее, тоже хныкалъ.
Когда же всѣ трое, Вася, Гаврило и Антонъ, сѣли въ сани, Гаврило ожесточенно хлестнулъ лошадь и они выѣхали со двора. Варвара такъ и осталась съ разинутымъ ртомъ на крыльцѣ, слѣдя помутившимся взоромъ за отнятымъ дѣтищемъ.
Къ утру, наши путники пріѣхали въ уѣздный городъ, представились въ канцелярію инвалиднаго начальника, узнали тамъ, что отправка будетъ чрезъ денъ и остались ее ждать.-- Это послѣднее дорогое время прошло для Васи незамѣтно: его ублажали пряниками, орѣхами, водили гулять по улицамъ.
Раннимъ утромъ 26-го октября 1816 года, Антонъ, положивъ семь рублей ассигнаціями въ кожаный кошелекъ, надѣлъ его Васѣ на шею, спряталъ его ему подъ рубашку, строго наказалъ никому не хвастаться, что у него есть деньги, внушилъ беречь ихъ про черный день, далъ ему въ карманъ на расходы еще коп. 50, и затѣмъ привелъ его на сборный пунктъ -- городскую площадь, предъ острогомъ. Тамъ ужь стоялъ рядъ подводъ, съ наваленными на нихъ котомками. Тутъ же толпилось человѣкъ 20 арестантовъ, а позади ихъ два мальчика -- кантониста, къ которымъ унтеръ тотчасъ же присоединилъ и Васю.
-- Смирно! скомандовалъ унтеръ, когда изъ воротъ острожнаго дома показался инвалидный начальникъ, сѣдой прапорщикъ.
Всѣ встрепенулись. Унтеръ вынулъ изъ-за обшлага шинели списокъ и, идя по линіи, сталъ перекликать партію. Сзади его важною поступью шелъ прапорщикъ.
-- Отзываться громче, школа семиглазая, крикнулъ онъ: -- розгами высѣку!
При такомъ привѣтствіи мальчики переглянулись, и визгливо стали откликаться.
По окончаніи переклички, Антонъ и Гаврило крадучись отдали послѣдній поцѣлуй Васѣ и гривенникъ конвойному, чтобъ поберегъ ихъ малаго до губерніи. Мальчиковъ посадили на подводу. Партія повернулась направо и тронулась въ дорогу. Тутъ только Вася понялъ, что онъ ужь не деревенскій, а казенный человѣкъ, и ему стало жутко. Взглянувъ издали на родныхъ, онъ заплакалъ навзрыдъ...
А Антонъ съ Гаврилою, проводивъ глазами удалявшуюся партію, постояли среди улицы, повздыхали, молча вернулись на постоялый дворъ, запрягли лошадку и отправились домой, понуривъ головы.
Партія вышла за околицу. Мальчики, сидя въ широкихъ деревенскихъ розвальняхъ, стали между собой понемногу знакомиться.
-- Эй, вы, бѣсенята, сдвиньтесь-ка ближе и дайте вотъ ему мѣсто гдѣ сѣсть! сказалъ унтеръ.
Мальчики сдвинулись и испуганно глядѣли на арестанта. Но отъѣхавъ полстанціи, они перестали бояться его, а онъ, забавляя ихъ разсказами, съумѣлъ къ концу станціи такъ расположить ихъ къ себѣ, что выманилъ даже у нихъ по семиткѣ (2 коп. сер.).
На станціи партію развели ночевать: арестантовъ въ этапный домъ, а мальчиковъ въ крестьянскую избу. Съ разсвѣтомъ, послѣ новой переклички, партія снова потянулась вчерашнимъ порядкомъ... Арестантъ впродолженіе всей дороги всячески втирался къ мальчикамъ въ дружбу и довольствовался ихъ домашними харчами. Но скоро запасы истощились; они принялись тратить деньги, а потомъ и самимъ имъ пришлось оставаться на одной пищѣ жалостливыхъ хозяевъ, во время ночлеговъ. Иногда, впрочемъ, хозяева ничего не давали изъ варева, и тогда мальчики ѣли казенный хлѣбъ съ водой; спутникъ же ихъ арестантъ не мирился съ такимъ положеніемъ и не задумывался находить новые источники ѣсть получше.
Разъ остановилась партія на привалѣ. Арестанты пѣшіе обступили торговку, а арестантъ, сидѣвшій съ мальчиками на подводѣ, говоритъ одному изъ своихъ собесѣдниковъ: "пойди, Миколаша, стащи потихоньку у бабы вонъ этотъ ситцевый платокъ".
-- Ишь ты, ловкачъ какой, отвѣчаетъ научаемый, Николай Филиповъ:-- увидвтъ--вихоръ-то такъ надеретъ, што ахти.
-- Небось, не увидитъ: вишь заегозила со своими съ пирогами, теперь хошь косу у ей отрѣжь -- не спохватится. Я бы самъ стянулъ, да вишь ты, звенятъ, указалъ онъ на цѣпи. Да встать-то мнѣ не велятъ. Иди же, будь молодецъ. Ежели-жъ замѣтитъ -- улепётывай скорѣй сюда: въ обиду не дадимъ.
-- Нѣтъ, што-то боязно, право боязно: ундеръ увидитъ, отговаривался мальчикъ.
-- Полно артачиться-то, глупый ты этакій! Гляди, какъ сойдетъ-то. Только бѣги, не зѣвай. Стянешь, продадимъ на станціи за двугривенный, да и яишницу сдѣлаемъ. Ей-ей такъ.
Яишница побѣдила колебаніе Филипова. Онъ отправился къ торговкѣ, вытянулъ, подкравшись на ципочкахъ, платокъ изъ-подъ корзинки и ужь пустился-было бѣжать; но торговка замѣтила, опрометью бросилась въ погоню, схватила его и притащила за ухо обратно къ заваленкѣ, гдѣ торговала.
-- На, вотъ тебѣ, воръ служба, на! сердито затарантила она, толкнувъ Филипова къ сидѣвшему тамъ унтеру. -- Какъ тутотка торговать-то, коль такихъ мошенниковъ ведешь? А еще похвалялся: у меня, говоритъ, народъ смирный, ничего не турнетъ. Ты, служба, либо гривну, что дала, назадъ подай, либо хорошую таску задай эвтому шалыгану.
Филиповъ стоялъ ни живъ, ни мертвъ.
-- Какъ ты смѣлъ воровать? грозно спросилъ унтеръ... а?...
-- Я... я... меня подъучилъ... арест... видитъ Богъ, не самъ. Прости, дяденька, взмолился Филиповъ.
-- Да развѣ ты должонъ другихъ слушать? вскипѣлъ унтеръ:-- а?!.. Вотъ-тебѣ, вотъ-тебѣ, поганецъ этакій, продолжалъ онъ, переваливая Филипова съ руки на руку.-- Пѣшкомъ до станціи! заключилъ онъ.
И Филиповъ прошелъ верстъ 12. У него въ ушахъ звенѣли затрещины, голова горѣла, ноги еле двигались, стужа пронимала насквозь; слезы такъ и лились отъ горя и стыда.
Путешествіе тянулось цѣлыхъ десять дней; наконецъ партія очутилась на большой дорогѣ. Тутъ была одна изъ тѣхъ станцій, на которыхъ партіи сходились изъ нѣсколькихъ уѣздовъ. По пересортированіи партій, въ нашей остались три мальчика, четыре арестанта и пять переселенцевъ. На всѣхъ ихъ дали одну подводу, которую высоко нагромоздили поклажею; на поклажѣ усадили мальчиковъ и партія отправилась дальше. Во избѣжаніе хлопотъ разводить и собирать мальчиковъ по деревнѣ, ихъ стали помѣщать на ночлеги вмѣстѣ съ арестантами, въ этапныхъ острогахъ. Холодныя, грязныя конуры, выбитыя стекла, заткнутыя тряпицами форточки, вонь, звяканье цѣпей, обломанныя, досчатыя нары -- такова была ночная обстановка измученныхъ дорогою дѣтей. Мальчики не могли глазъ сомкнуть цѣлыя ночи напролётъ, и все это навѣвало на нихъ какой-то ужасъ и страхъ.
Послѣ одного изъ такихъ ночлеговъ, мальчикъ Иванъ Степановъ жаловался унтеру за покражу рубашки и полотенца.
-- Вещи, пожалуйста, вели отдать, молилъ ребенокъ:-- мнѣ скоро надѣть нечего будетъ.
-- Да я-то тебѣ караульщикъ, что ли? закричалъ унтеръ.-- Съ вами только хлопочи, школа проклятая! Береги, бѣсенокъ, береги вещи-то, продолжалъ онъ, щелкая мальчика двумя пальцами по носу.
-- Чѣмъ же я виноватъ-то, коль украли? оправдывался, увертываясь отъ щелчковъ, сквозь слезы, Степановъ.
-- Гляди въ оба, и все цѣло будетъ. А то только воровъ плодишь, каналья этакая!
На утро унтеръ предложилъ сдѣлать, по гривнѣ съ брата, складчину на подводу, не то грозилъ тащить пѣшкомъ, съ котомками на плечахъ. Партія повиновалась. Увидѣвъ возможность добывать такимъ легкимъ способомъ деньги, унтеръ поставилъ себѣ это ежедневнымъ правиломъ. Потомъ узнавъ, что у Васи на шеѣ есть деньги, онъ началъ у него понемногу выманивать и ихъ.
-- Дай-ка мнѣ четвертакъ, говорилъ онъ, усѣвшись возлѣ Васи на нарахъ въ острогѣ.-- Потому мнѣ очень нужно.
-- Будетъ съ тебя: ты, дяденька, и то ужь много выклянчилъ. Не дамъ.
-- Не дашь?
-- Нѣтъ, не дамъ. Ишь повадился: дай, да дай...
-- Такъ ты еще, мозглякъ, грубить начальству?
И Вася, послѣ нѣсколькихъ угрозъ, снова вынималъ четвертакъ и думалъ о томъ, когда бъ только скорѣй окончилась дорога.
Конецъ уже былъ близокъ. На послѣдней станціи унтеръ нашелъ нужнымъ дать совѣтъ мальчикамъ, какъ вести себя предъ будущимъ ихъ начальствомъ.
-- Ежели начальство васъ спроситъ -- отвѣчать громко: "всѣмъ довольны", вразумлялъ онъ.--"Получали, молъ, тоже сполна все". Слышите? Потому, Боже сохрани!
У заставы унтеръ припарадился, перекрестился и повелъ партію фронтомъ въ острогъ. Сдавъ тамъ арестантовъ, онъ переночевалъ съ мальчиками въ пересыльной казармѣ и рано утромъ привелъ ихъ въ казармы заведенія кантонистовъ, сдалъ ихъ благополучно по принадлежности и отправился во свояси.
II.
Понедѣльникъ.-- Первая рота на фронтовомъ ученьи.
Былъ шестой часъ утра. Къ одной изъ кроватей задней линіи подошелъ кантонистъ-часовой и разбудилъ нашего героя, Василья Иванова. Онъ сѣлъ на кровать, протеръ глава, порывисто вздохнулъ, потянулся-было, зѣвнулъ, но сейчасъ же всталъ. Надо было чистить сапоги. Доставъ изъ кроватнаго ящика ваксу, онъ развелъ ее въ черепкѣ и принялся за работу. Работа шла довольно успѣшно. Вдругъ кто-то отчаянно закричалъ во снѣ: "помилуйте, ваше благородіе, никогда не буду, помилосердствуйте". Крикъ раздался такъ неожиданно, голосъ былъ такой раздирающій, что Ивановъ вздрогнулъ и выронилъ изъ руки щетку; та упала на черепокъ съ ваксой и вакса разлилась по полу, промежь кроватей. Онъ испугался этого событія и заплакалъ. На бѣду проснулся его дядька и, узнавъ въ чемъ дѣло, всталъ и велѣлъ ему нагнуть шею. Тотъ не понялъ.
-- Нагни, тебѣ говорятъ, шею, ну... уткни голову внизъ, спокойно наставлялъ дядька своего племяша.
Ивановъ повиновался, недоумѣвая, однако, для чего это.
-- Стой, добавилъ дядька и, попридержавъ голову племяша лѣвою рукою, правую раскачалъ въ воздухѣ и ударилъ ею съ розмаху Иванова по шеѣ. Тотъ взвизгнулъ на всю комнату. Но это было такъ обыденно, что никого не встревожило и не разбудило. Ивановъ рванулся-было отъ дядьки, но напрасно: тотъ крѣпко вцѣпился въ него.
-- Ты не кричи, приговаривалъ дядька: -- не кричи, когда дѣло дѣлаешь, остороженъ будь и ротъ не розѣвай, а напакостивши -- не хнычь. Вотъ что! Такими словами сопровождалъ свои удары первый и самый ближайшій начальникъ новичка.
Кромѣ дядьки, начальства въ заведеніи было пропасть. Заведеніе состояло изъ 4-хъ ротъ. Рота, заключавшая въ себѣ болѣе 300 кантонистовъ, дѣлилась на 4 отдѣленія (капральства), капральство на 4 десятка. Въ ротѣ начальствовали: ротный командиръ, фельдфебель, 4 капральныхъ: унтеръ-офицера и ефрейтора (на кантонистскомъ нарѣчіи первые -- правящіе, а послѣдніе -- капралы). Кромѣ того, тутъ было 20 десяточныхъ ефрейторовъ, столько же вицъ-ефрейторовъ, да до 100 дядекъ. Должностные отличались по значкамъ на погонахъ. Фельдфебелями и правящими были учителя-унтеръ-офицеры и просто унтеръ-офицеры; въ капралы же, десяточные ефрейторы и вицъ-ефрейторы выбирались изъ среди самихъ кантонистовъ такіе, которые отличались ловкостью и, главное, красотою.
-- Вставать, вставать! раздалось по комнатамъ на разные голоса.
Кантонисты мигомъ встали и принялись: кто застилать кровать, кто расправлять брюки, обчищать куртки; шли умываться. Спустя четверть часа, всѣхъ согнали одѣваться на заднюю линію, и на переднюю выступили дневальные, начали сбрызгивать водой изо рта полъ, подметать его, стирать поднявшуюся густымъ столбомъ пыль. Далѣе, одѣтые въ куртки мальчики, подвергались осмотру: новички со стороны -- дядекъ, дядьки -- вицъ-ефрейторовъ, вицъ-ефрейторы со всѣми вмѣстѣ были осматриваемы ефрейторами. Всякій высшій начальникъ старался находить неопрятность, неисправность въ одеждѣ низшаго, ему подвѣдомаго, начальника и тутъ же щипалъ его за волосы, рвалъ за уши, билъ кулакомъ; а наказуемый, лишь только освобождался отъ наказующаго, немедленно придирался къ своему подчиненному и за немъ вымещалъ свою боль. Такимъ образомъ побои передавались до новичковъ включительно; имъ бить ужь некого было.
-- Второе капральство, на молитву! раздается голосъ правящаго, и человѣкъ 70--80 столпились въ уголъ, къ образу. Правящій задалъ тонъ и кантонисты запѣли. Но правящій недоволенъ.
-- Если завтра такъ же плохо споете, какъ сегодня, говоритъ онъ:-- всѣхъ безъ обѣда оставлю. Теперь по мѣстамъ; иду койки осматривать.
Кантонисты мигомъ очутились возлѣ своихъ кроватей и принялись взбивать мочальныя подушки, обтягивать простыни, одѣяла. А правящій съ капраломъ, вооруженнымъ пучкомъ розогъ, пошелъ осматривать кровати. Отворачивалъ гдѣ одѣяло, гдѣ тюфякъ; приказывалъ выдвигать кроватный ящикъ, вынимать изъ него вещи, заставлялъ при себѣ же опять складывать ихъ, по установленной формѣ, и прятать обратно въ ящикъ, но прятать такъ, чтобы посрединѣ ящика непремѣнно лежали: полотенце, гребенка, ложка и зеркальце, если оно имѣется. Видно, того требовалъ порядокъ.
-- Капралы! за хлѣбомъ! раздается по комнатѣ новый крикъ, по окончаніи осмотра кроватей.
Капралы отправляются на зовъ въ фельдфебельской каморкѣ, возлѣ которой расположенъ столъ; за немъ поставлены чернильница, песочница, счеты, какія-то бумаги и въ жестяномъ подсвѣчникѣ горитъ сальная свѣча. У стола сидитъ заспанный кантонистъ лѣтъ 17. Это ротный писарь и его канцелярія. Подойдя къ столу, 4 капрала, люди съ писаремъ близкіе, сѣли: кто за табуретъ, кто на окно, кто и на столъ, а на приличномъ отъ нихъ разстояніи стали на вытяжку человѣкъ 10 простыхъ кантонистовъ, пришедшихъ за хлѣбомъ для капральствъ. На ближайшей въ столу кровати стояли двѣ огромной величины корзины съ нарѣзанными ломтями.
-- Ну, ужь и 63! возражаетъ капралъ Бирковъ, стройный, 18-тилѣтній юноша.-- Прибавь, Петя, ломтей десять на мое рыло; я, чай, знаешь, люблю поѣсть.
-- Прибавь ему 10 ломтей, велитъ писарь дежурному. Потомъ, обращаясь къ Биркову, прибавляетъ.-- Чуръ, помнить; у Рудина въ классѣ урокъ не спрашивай, а то учитель испортитъ оплеухами всю его маску (красоту), тогда всѣмъ намъ житья не будетъ отъ фельдфебеля.
-- Во второе капральство 65 ломтей, въ третье -- 80, продолжаетъ Бобровъ.
-- Ты, Петя, въ умѣ, али нѣтъ? говоритъ капралъ Андреевъ.-- А на прибывшихъ? Ихъ вѣдь 6 человѣкъ.
Бобровъ хватаетъ рапортичку, счеты и щелкаетъ костями.
-- Твои прибывшіе пропущены, рѣшаетъ онъ.-- Ну, да они, а думаю, еще деревенскихъ кокуровъ (сдобныя, сухія лепешки) не доѣли. Завтра вытребую, а сегодня пусть такъ останутся.
-- Какъ же безъ завтрака!
-- Да очень просто: на нѣтъ и суда нѣтъ.
-- Что же ты дѣлаешь? однимъ по 15 ломтей лишнихъ, а другихъ голодныхъ оставляешь, вмѣшивается капралъ 4-го капральства, Калининъ.
-- Тебѣ-то что надо? прерываетъ Бобровъ.-- Думаешь, и тебѣ прибавлю? Какъ же, держи карманъ.
-- Прибавишь, не прибавишь, а и не додатъ не смѣешь.
-- Наушничать, что ли, пойдешь?
-- И этого не сдѣлаю, а при всѣхъ же фельдфебелю пожалуюсь: пусть онъ насъ разсудитъ.
-- Безъ года недѣлю и капраломъ-то, а ужь туда же ротъ розѣваетъ! На отца надѣешься, вотъ тебѣ и чортъ не братъ.
-- Надѣюсь ли я на кого, либо нѣтъ, это дѣло постороннее, а ужь за свое капральство постою.
-- За свое капральство? Да стоишь ли ты быть капраломъ-то? Попалъ въ капралы изъ-за маски, да тятиньки, и туда же храбрится? Настоящее-то твое мѣсто вѣдь еще въ слабыхъ (новичкахъ), а не въ ординарцахъ, да въ знаменщикахъ.
-- Въ дѣлежъ хлѣба все это не подходитъ. Я ни во что не напрашивался!
-- А самъ-то, самъ-то, развѣ не маска? возражаютъ Рудинъ и Андреевъ.
-- Напрасный трудъ: я самъ того и гляжу...
-- Вотъ, братцы, что значитъ надѣяться-то! молвилъ Андреевъ.-- Тебѣ, Митя, сполагоря смѣяться надъ другими, коли знаешь, что тебя побоятся трогать.
-- Не будь-ка у тебя отца, то же бы...
-- Полно вамъ, дьяволы, такіе разговоры-то здѣсь вести: услышатъ, а не то изъ васъ же кто-нибудь перескажетъ, тогда мнѣ, того и гляди, придется въ чужомъ пиру похмѣляться. Додай, Панкратьевъ, въ 3-е и 4-е капральства по 6 ломтей лишнихъ, противъ наличнаго числа, и убирайтесь ни отсюда ко всѣмъ чертямъ. Тутъ надо рапортъ сочинять, а съ вами только съ толку собьешься.
Получивъ хлѣбъ, капралы отправились во свояси, тамъ созвали въ себѣ десяточныхъ ефрейторовъ, роздали имъ завтраки на ихъ десятки, также, по числу людей; тѣ перенесли хлѣбъ на свои кровати и дѣлили его десяткамъ чрезъ дядекъ и вицъ-ефрейторовъ. И ломоть черстваго хлѣба, въ четверть фунта вѣсомъ, кантонисты съ жадностью съѣдаютъ, воруя и отнимая другъ у друга; тѣ же, кого начальство, за безпорядокъ, лишило этого лакомства, съ завистью поглядываютъ на счастливцевъ. Послѣ завтрака, по командѣ капрала, всѣ выстроились. Капралъ пожелалъ произвести смотръ своихъ кантонистовъ.
-- Ивановъ, отчего безъ пуговицы? строго спросилъ онъ.
-- Всѣ, кажись, есть, отвѣтилъ спрошенный.-- Право, всѣ.
-- Еще увѣряешь -- всѣ; а это что? Онъ подошелъ въ нему и указалъ на незастегнутую пуговицу.-- Это что?
-- Да ихъ такъ много, что и не пересчитаешь, оправдывался виновный.-- Экъ ее угораздило отстегнуться. Онъ живо ее застегнулъ. Пуговицъ было на борту куртки счетомъ 6.
-- Кто дядька?
-- Эвонъ стоитъ -- чрезъ двухъ отселева.
-- Семеновъ, осматривалъ ты своего племяша?
-- Да-съ, осматривалъ.
-- И не видалъ, что онъ становится во фронтъ разстегнутый?
-- Онъ былъ застегнутъ; надо быть, послѣ какъ-нибудь...
-- По вашему, ни оба правы, а по моему, виноваты, да и виноваты не вы, а ваши глаза, руки. По глазамъ нельзя бить. Ну-ка, Семеновъ, лѣвую руку ладонью вверхъ!
Семеновъ побагровѣлъ, но повиновался. Капралъ ударилъ распущенными прутьями розги прямо по пальцамъ дядьки. Тотъ позеленѣлъ, затрясся, но не пикнулъ, мгновенно поднесъ руку ко рту и сталъ дуть на пальцы.
-- Постой, постой дуть-то. Правую впередъ!
Семеновъ исполнилъ. Капралъ хлеснулъ и по ней розгой. У Семенова показались слезы.
-- На мѣсто! Ну-ка ты, подай сюда руку, продолжалъ капралъ, обращаясь къ Иванову.
-- Ни за что не дамъ. За что-жь это такъ драться-то? визгливо заговорилъ Ивановъ.-- Хоть убей, не дамъ.
-- Не дашь?
Разсерженный капралъ схватилъ его за голову и сталъ стегать по спинѣ. Ивановъ кричалъ изо всей мочи, барахтался.
Пронзительный крикъ его привлекъ вниманіе правящаго, который и подошелъ къ фронту.
-- Молчать! крикнулъ онъ на Иванова, и тотъ ревѣть пересталъ, но все еще всхлипывалъ.-- Сергѣевъ! съ правой ноги сапогъ долой, приказалъ правящій.-- Покажи портянку. Сергѣевъ показалъ. Она была черновата.
-- Розогъ! крикнулъ правящій. -- Моихъ силъ не хватаетъ смотрѣть за вами. За всѣхъ въ отвѣтѣ одинъ я. Такъ я-жь васъ выучу, канальи!..
-- Становиться въ роту! прокричалъ дежурный унтеръ, проходя по комнатамъ.
Выстроилась и рота въ самой большой комнатѣ. Издали показался фельдфебель, въ сопровожденіи своей свиты, унтеровъ и капраловъ. Важною, горделивою поступью пошелъ фельдфебель по фронту и одного, неровно стоявшаго, нарядилъ на часы, другому -- посулилъ розогъ; вообще не поскупился на распоряженія въ подобномъ родѣ.
-- Классные въ классъ, а остальные по десяткамъ и начать одиночное ученье, заключилъ фельдфебель и отправился пить чай во свояси.
Рота раздѣлилась по комнатамъ на отряды, человѣкъ по 15--20; десяточные ефрейторы выступили впередъ.
-- Это что! Что ты о деревнѣ, что ли, думаешь во фронтѣ? говоритъ ефрейторъ и начинаетъ драть провинившагося за волосы. Кантонистъ искривляетъ физіономію, пищитъ, ёжится, а ефрейторъ приговариваетъ:-- что? вѣрно противъ шерсти? Противъ шерсти, а? Помни, что стоишь во фронтѣ, а не за сохой; помни. Полъоборотъ на пра-во!
Кантонисты повернулись на пяткахъ.
-- Во фронтъ! кантонисты исполнили и это.
-- Полъоборотъ на лѣ-во! Во фронтъ. Шеренга на право! На руку дистанція.
Кантонисты отодвигаются и, накладывая руки на правыя плечи впереди стоящаго кантониста, вскорѣ же опускаютъ ихъ по швамъ.
-- Тихимъ учебнымъ шагомъ въ три пріема: ра-а-а-азъ.
Кантонисты медленно и осторожно выдвигаютъ впередъ лѣвую ногу, держась на одной правой и стараясь не шаркнуть объ полъ.
Всѣ мгновенно подняли ноги и протяжно сдѣлали шагъ впередъ.
-- Ротный командиръ! раздалось издалека.
-- Во фронтъ! скомандовалъ ефрейторъ.-- Хорошенько откашляться, подтянуться, выравняться.
Фельдфебель выскочилъ изъ своей коморки, подбѣжалъ къ ротной канцеляріи, схватилъ какую-то бумажку и поспѣшно направился-было на встрѣчу ротному.
-- Гаврило Ефимычъ! остановилъ его ротный писарь Бобровъ:-- рапортичка-то вѣдь не подписана...
-- Сто разъ, кажется, я тебѣ, шмара проклятая, приказывалъ подписать за меня самому, а ты? Не умничай лучше, да не толкуй о томъ, что до меня не касается. Ужь я когда-нибудь спущу тебѣ шкуру; непремѣнно спущу! Подпиши.
И фельдфебель бѣгомъ пустился къ ротному.
Въ комнату роты вошелъ среднихъ лѣтъ толстый, рыжій офицеръ; лицо его было безъ всякаго выраженія, дряблое, отвислое, только быстрые, сѣрые глаза его какъ-то дико свѣтились. Это былъ капитанъ Живодеровъ. Происходилъ онъ изъ дворянъ, воспитывался въ кадетскомъ корпусѣ, служилъ въ заведеніи лѣтъ 15--20 съ прапорщичьяго чина и между офицерами считался старшимъ, и даже пользовался почетомъ.
-- Здравствуй, процѣдилъ сквозь зубы Живодеровъ фельдфебелю, когда тотъ отрапортовалъ ему о благополучіи.
-- Желаю здравія, ваше благородіе.
-- Здорово, ребята! обратился Живодеровъ къ кантонистамъ.
-- Здравія желаемъ ваше благородіе! гаркнули кантонисты во весь голосъ.
Привѣтствіе "здравствуй", а не "здорово" означало хорошія интимныя отношенія между здоровающимися. Съ такою фамильярностію ротные обыкновенно обращались только къ фельдфебелямъ.
-- Отчего здѣсь нѣтъ? спросилъ, побагровѣвъ, Живодеровъ. -- Я сколько разъ приказывалъ, чтобы во всѣхъ комнатахъ были розги? Ждать теперь? Смотри! погрозилъ онъ фельдфебелю.
-- Сегодня, ваше благородіе, полковникъ изволили обѣщаться зайти, оправдывался фельдфебель. -- Потому я распорядился убрать для чистоты...
-- Тутъ что хочешь можетъ быть лишнее, но не розги. Это и полковникъ знаетъ. Безъ розогъ нечего здѣсь и дѣлать. Понимаешь ты... а?.. Понимаешь, или нѣтъ?
-- Ну, какъ-теперь его драть? громко сказалъ Живодеровъ.-- Какъ бы такъ, чтобъ и ловчѣй и больнѣй было? Не выдумалъ ли ты какого-нибудь новаго метода? отнесся онъ къ фельдфебелю.
-- Ежели угодно -- прикажите ему, ваше благородіе, взяться, не раздѣваясь, за носки руками. Эдакаго манера они шибко трусятъ...
-- А?.. а?.. Возьмись-ка, любезный, за носки, заговорилъ Живодеровъ.
-- Простите ваше благородіе, никогда больше не замѣтите! взмолился Фокинъ.
-- Не будешь -- твое счастье -- сѣчь не буду. Ну, а теперь нагнись-ка. Ефрейторъ, валяй!
Фокинъ повиновался, но послѣ перваго же удара выпрямился. Живодеровъ повторилъ приказаніе "за носки". Фокинъ, получивъ ударъ, страшно взвылъ и опять выпрямился.
-- Счастливая мысль, благая мысль. А та-та-та! Брюки долой. Раздѣнься! и за носки!..
Фокинъ плакалъ, медлилъ.
-- Исполнить! крикнулъ Живодеровъ другимъ кантонистамъ. Фокина хлестнули распущенными прутьями, но на этотъ расъ онъ ужь не выпрямился только, а грохнулся навзничь объ полъ.
-- По животу теперь его, по животу: встанетъ. А та-та-та! Хорошо, хорошо! А та-та-та! Напалъ, напалъ таки, наконецъ, на мысль! неистовствовалъ Живодеровъ. -- Проба хороша, отличная проба. За носки, за носки и взадъ и впередъ, взадъ и впередъ; брюхо тоже не жалѣть. За носки!..
-- Полковникъ идетъ! доложилъ кто-то.
-- Довольно, пока довольно! произнесъ Живодеровъ и отправился на встрѣчу начальнику заведенія. Описанный способъ наказанія ему, между тѣмъ, такъ понравился, что онъ ввелъ его въ частое употребленіе, къ невыразимому ужасу и отчаянію кантонистовъ.
-- Открыть ящикъ вотъ этой кровати! приказалъ начальникъ послѣ обычнаго здорованья. Онъ былъ маленькаго роста, круглый, бѣлокурый съ сѣрыми на выкатъ глазами, по фамиліи Курятниковъ.
-- Не вижу, господинъ полковникъ, право не вижу-съ, отозвался Живодеровъ. -- Глазами, надо полагать, плохъ сталъ. Извините.
-- Если ни не видите пыли,-- такъ я слышу отъ васъ запахъ водки; понимаете: водки? ни на ученье, на службѣ; что же это?
-- Виноватъ-съ, господинъ полковникъ, виноватъ... для подкрѣпленія... нездоровится что-то.
-- Такъ надо, по вашему, пить? Нѣтъ-съ! Хотите служить -- будьте исправны, не хотите -- маршъ въ отставку. Я другихъ найду; да, найду другихъ, да такихъ, которые будутъ прилежны, которые съ женами драться не станутъ. У меня здѣсь не богадѣльня, и не кабакъ-съ. Послѣдній разъ дѣлаю вамъ выговоръ; а дальше я съ вами и говорить не стану.
Полковникъ ушелъ. Живодеровъ потребовалъ виновныхъ. Виновнымъ (подъ чьею кроватью была пыль) оказался новичокъ, но какъ онъ новичокъ -- то и его дядька.
-- Мнѣ дѣлаютъ выговоръ, меня распекаютъ, а я буду на васъ любоваться? Нѣтъ, ребята -- шалите. Раздѣваться.
Минутъ пятнадцать спустя оба были выдраны вновь изобрѣтеннымъ манеромъ.
Часовъ въ одиннадцать ученье окончилось. Кантонисты разбѣжались. Живодеровъ, совершенно довольный, ушелъ домой. Живодеровъ не могъ жить безъ драни. Онъ былъ не въ духѣ, когда ему не удавалось выдрать кого-нибудь въ ротѣ -- и тогда совершалъ побоище дома. Вслѣдствіе этого лишь только наступитъ, бывало, 12-й часъ -- время возвращенія его изъ роты.-- семья его ужь зорко глядятъ въ окна, въ какомъ видѣ идетъ хозяинъ: если верхъ его шапки нахлобученъ на кокарду -- всѣ бѣгутъ, прячутся кто куда можетъ. Но прихода, часто случалось, не устерегали. И вотъ онъ, войдя въ комнату и бросивъ шапку на полъ, напустится на сына.
-- Ты что урокъ не учишь?
-- Я, папенька, ужь выучилъ. Учитель поставилъ 6 балловъ, вкрадчиво и съ подобострастьемъ отвѣчаетъ старшій его сынъ, мальчикъ лѣтъ 16, а самъ такъ и норовитъ тягу дать.
-- Ну, а ты зачѣмъ въ зубахъ ковыряешь, развѣ у тебя нѣтъ другаго дѣла -- а? обращается онъ къ младшему сыну.
-- Тѣмъ хуже: значитъ бѣгалъ во двору, простуживаешься. Я вотъ тебѣ покажу зубы. Я тебѣ дамъ шалить. Эй, Афонька, розогъ!
И начинается сѣкуція.
Участь дочери -- дѣвушки уже въ возрастѣ, была не лучше. Отецъ, будучи не въ духѣ, бывало, подойдетъ къ ней, остановится и упорно глядитъ то ей въ лицо, то за ея работу. Дочь крѣпится, крѣпится; не станетъ ей въ терпежъ, уткнетъ голову внизъ, да заплачетъ. А этого только Живодеровъ и ждетъ.
-- Такъ вотъ ты какова, змѣя подколодная? На отца и глядѣть не хочешь, онъ тебѣ противенъ, онъ васъ не стоитъ? А кто же загубилъ мой вѣкъ {Онъ женился въ первой молодости по любви на мѣщанкѣ и вслѣдствіе этого считалъ вѣкъ свой загубленнымъ.}? не ваша развѣ мать съ вами, щенятами? А кто васъ кормить, кто станетъ готовить вамъ приданое, кто будетъ искать жениха? Такъ вотъ за все это отецъ звѣрь, отецъ вамъ ненавистенъ, про отца сплетни распускаете?.. Нѣтъ! Я заставлю встрѣчать себя весело, а не со слезами... Афонька, розогъ сюда!
Несчастная дѣвушка, подобно братьямъ, подвергается истязаніямъ. Истерическій вопль ея еще болѣе раздражаетъ Живодерова.
-- Такъ ты еще орать?! воскликнулъ онъ, съ пѣною у рта. -- Такъ ты еще съ норовомъ, тебѣ вѣрно мало? Цѣлая рота по первому моему знаку замираетъ, а тутъ дрянная дѣвчонка отъ рукъ отбивается, слушаться не хочетъ... Нѣтъ! Я изъ тебя выбью этотъ воровъ, выбью! И онъ впадаетъ въ азартъ, хватается за розгу и самолично чинитъ расправу... Неистовый шумъ и дикіе стоны долетаютъ до слуха матери, которая прибѣгаетъ освобождать дочь и вступаетъ въ ратоборсво съ мужемъ.
-- Ванька, Афонька, сюда, сюда скорѣй! кричитъ Живодеровъ въ пылу неистовства, послѣ нѣкоторой борьбы съ женой изъ-за жертвы -- дочери.-- Растяните-на это чертово отродіе, растяните, да въ пересыпку ее, эту корову, въ пересыпку! -- у!..
И жена, также какъ дѣти, какъ кантонисты, подвергается наказанію. Нерѣдко, впрочемъ, Живодерову удавалось запирать жену подъ замокъ, въ спальню, на время, пока онъ истязуетъ дочь. Домъ Живодерова послѣ каждой повальной экзекуціи перевертывался вверхъ дномъ на нѣсколько дней; но потомъ все входитъ въ обычную колею до слѣдующаго погрома, какъ у жены, такъ и у дочери синяки и царапины почти не сходили. Жена постоянно жаловалась на мужа и начальнику и знакомымъ, но толку отъ этого было мало: начальникъ выговаривалъ только ему, журилъ его слегка, а знакомые интересовались разсказами несчастной матери только потому, что видѣли въ нихъ матеріалъ для городской сплетни.
-----
Двѣнадцать часовъ. По ротамъ заведенія прошелъ гористъ, трубя въ рожонъ сигналъ, призывающій къ обѣду. За нимъ слышалось приказаніе: "прислуга въ столовую", и шло туда мальчиковъ пятнадцать, двадцать изъ роты. Прислуживали за столомъ поочередно, подъ наблюденіемъ ефрейторовъ, всѣ простые, т. е. нечиновные кантонисты. По приходѣ въ столовую, раздѣлявшуюся на двѣ громадной величины половины, прислуга надѣвала фартуки, шла за хлѣбомъ, раскладывала его во мѣстамъ, получала, въ большихъ деревянныхъ чашкахъ, щей, при чемъ въ нихъ опускалось счетомъ на каждаго человѣка по два кусочка говядины, мелко накрошенной. Окончивъ эти приготовленія, прислуга становилась возлѣ стола и ожидала прихода ротъ.
Разсадка по мѣстамъ производилась по командѣ, причемъ начальство пользовалось привиллегіею кушать отдѣльно отъ прочихъ.
-- Можетъ, ты мою разобьешь? Это вѣдь за счастье. Давай, что ли! была не была -- попробуемъ.
Ершовъ колеблется.
-- Трусъ, трусъ, подстрекаютъ его одни.
-- Не бейся, Ершъ: безъ обѣда останемся, предваряютъ его другіе,-- у него ложка дубовая и онъ ею не токма твою березовую, а какую угодно укокошитъ.
-- Что-жъ, бьемся, али нѣтъ?
-- Бьемся! рѣшаетъ Ершовъ. И выставивъ впередъ наружную сторожу дна ложки, онъ держитъ ее за черенокъ.
-- Держись! напоминаетъ Пименовъ, размахиваетъ въ воздухѣ руку, ударяетъ своею ложкою по ложкѣ Ершова и та разлетается на части.
-- Молодецъ Пименовъ, право молодецъ, одобряютъ одни.
-- Ну что, храбрецъ? дразнятъ Ершова другіе.-- Бѣги скорѣй за ложкой, не то за второй столъ останешься.
У Ершова навертываются на глазахъ слезы.
-- Иди же, тебѣ говорятъ, ложку добывать скорѣй, пока не повели въ столовую, подхватываетъ и Пименовъ.-- А вы, ребята, никто, помни, не дерись со мной на ложкахъ, предупреждаетъ онъ близь стоящихъ товарищей.-- Захочу -- всѣхъ оставлю безъ обѣда.
-- Дайте, братцы, ложку, сходить пообѣдать, жалобно проситъ Ершовъ, выйдя на заднюю линію къ оставшимся за второй столъ.-- Дай Мериновъ, будь другъ!
-- Я самъ за столъ пойду, сердито отвѣчаетъ Мериновъ.
-- Дай, Вася, ложку сходить пообѣдать, проситъ Ершовъ у другаго.
-- Ложку? гм... отвѣчаетъ, гримасничая, Панковъ.-- Да ты изъ какихъ?
-- Вѣдь за второй столъ пойдешь; чего-жь жалѣть-то...
-- А для че бы тебѣ не идти за второй, а безпремѣнно мнѣ?
-- Да у меня и мѣсто занято, и ложка была...
-- Была, да сплыла. Уступи-ка ты лучше свое мѣсто мнѣ, а я совсѣмъ подарю {Казенныхъ ложекъ никому тогда не давали.} тебѣ, за это, ложку. Ложка, правда, старенькая, съ отгрызаннымъ краемъ, -- ну, а хлѣбать ничего, все-таки можно; кашу тоже изрядно поддѣваетъ. Согласенъ, что ли?
Но Ершовъ ужь обращается къ третьему.
-- Полно канючить-то по пустому: будь увѣренъ, никто не дастъ, вѣдь кто народъ все сквалыга, вразумляетъ Панковъ Ершова.