За готическими, узорными от мороза окнами старинного дома -- лунная рождественская ночь, шелест снежной вьюги и белый покой загрезившей Нарвы.
Я, маленький любознательный мальчуган, несмотря на поздний час убежал из дома и сижу в полутемной сводчатой комнате с нелюдимым старожилом Нарвы Власом Никандровым -- маленьким тщедушным стариком, большим любителем древности.
Румяным жаром дышит камин, озаряя во мраке комнаты то диван, на котором отдыхал Карл XII, то молчаливые часы средневековой конструкции, стальные латы ливонского рыцаря, и самое жуткое, от чего бледнеет моя душа, ржавое зубчатое колесо, к которому во времена инквизиции привязывали вероотступников.
Сводчатая комната Власа Никандрова полна воспоминаний отшумевших мрачных веков, о которых говорят пожелтевшие страницы истории.
Идет ночь. Воет вьюга. Детской душе моей страшно.
На старинной ратуше городские часы бьют двенадцать ударов.
Влас вздохнул и тихо сказал:
-- Сейчас исполнилось пять столетий, как на площади перед ратушей сожгли чародейку Ладу... Ее сожгли в ночь на Рождество Христово, при пении псалмов и молитв отцов святой инквизиции... Так же, наверное, светила луна и плакала снежная вьюга... Никто тогда не протестовал, кроме ратушных часов... да, часов... теперь уже несуществующих...
-- Расскажите мне про Ладу!
-- Спать не будешь, мой маленький. Страшная история. Расскажу тебе лучше днем.
-- Я сейчас хочу... Не отказывайте мне, ради Бога!
-- Нетерпеливый ты, мальчик,-- проворчал старик, закуривая трубку,-- ну, так и быть, слушай...
-- Там, где каменным суровым рыцарем стоит замок Германа, пятьсот лет тому назад, в тени могучих дубов, стояла хижина чародейки Лады. Красивая была эта Лада, и добрая. Чародейкой ее прозвали за то, что хорошо лечила людей целебными травами от всех болезней. Слава о ее врачевании дошумела до берегов Дании. Имя Лады было благословенным среди людей.
Но все доброе, что делает человек своему ближнему, ведет к большим страданиям и даже к мученичеству...
Так было и с чародейкой Ладой...
В те времена не было более жестоких и черствых людей, как духовенство. Узкие, невежественные, мстительные фанатики не могли простить, что в руках необразованной, простой женщины,-- такой великий дар и такая громкая слава, а у них, таких ученых, знающих премудрое Слово Священного Писания, уважаемых сильными мира, нет этого великого дара и нет этой громкой человеческой славы, и решили служители церкви, в душных своих кельях, отомстить чародейке Ладе.
По Нарве они распространяют слух, что Лада -- колдунья и силой бесовской исцеляет недужных, и что нет места ей под небом и Бог требует сожжения ее на костре.
Тот, кого во все времена считали отбросами человечества и у кого не спрашивали совета сильные люди,-- простой народ -- всей силой своей любви восстал против монашеской злобы и решил не допустить на костер чистую Ладу, так много любви и заботы отдавшей страждущим людям.
Но злоба сильных -- сильнее любви народа.
Она сделала свое дело.
В темную зимнюю ночь, в тихую хижину Лады ворвались люди, закованные в железо, грубо схватили ее и повели по тихим снежным улицам Нарвы в мрачный подвал высокой церкви, где заседало Высшее судилище инквизиторов. Никто не защитил Ладу.
Чтобы не было возмущения в народе, сильные люди решили сжечь ее тайно, перед ратушей, в ночь на Рождество Христово, ровно в двенадцать часов.
Когда заснула Нарва, от дверей церкви потянулась мрачная процессия. Жуткое пламя факелов освещало фигуры монахов-инквизиторов, черных как исчадия ада, и среди них белую, как лилия, фигуру Лады. Гнусавыми голосами тихо распевались псалмы.
Остановились на площади. Стали ждать, когда ударит полночь, чтобы приступить к сожжению.
Неуловимо тянется стрелка. Проходит минута. Две. Три. Сейчас должны пробить смертные для Лады часы, и вдруг... чудо. Часы остановились.
Какой-то испуганный монах, разжигавший костер, в страхе прошептал:
-- Перст Божий!
И бросил факел.
Но кто-то твердо отчеканил властным голосом:
-- Сжечь ее немедленно! Она силой волшебства своего остановила часы!
И сожгли Ладу.
Да...сожгли. И никто тогда не протестовал, кроме ратушных часов.
За готическими, узорными от мороза окнами плакала снежная вьюга, и мне, маленькому, казалось, что это плакала белая душа сожженной Лады.
Комментарии
Нарвский листок, 1925, No 123 (229), 26 декабря, за подписью "В. Волгин".