Никандров Николай Никандрович
Руда

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Николай Никандров

РУДА

Рассказ

  
   Источник: Никандров. Н. Н. Путь к женщине. Роман, повести, рассказы. Сост. И коммент. М. В. Михайловой; Вступ. ст. М. В. Михайловой, Е. В. Красиковой. - СПб.: РХГИ 2004 - 508 с.
   OCR: В. Есаулов, ноябрь 2008 г.
  

I

  -- ...Всем понятно?
  -- Всем! Всем!
  -- А то я, может, не так хорошо выражаюсь, потому как я от рабочих, от станка, не так развитой...
  -- Нет, нет! Чего там! Тут все от станка! Тут нет ни одного не от станка!
  -- Товарищ Длинное, у тебя осталось две минуты!
   Хорошо... Сейчас кончаю... Я еще только то хотел сказать, товарищи, что наши красные хозяйственники, партдиректора, ког­да говорили нам о наших достижениях, то пропустили одно, по-моему, очень важное. Они приводили много таблиц, цифр, процентов, но почему-то ни один из них ничего не напом­нил молодым рабочим из истории. А надо было. Для нашей заводской молодежи надо было между нынешним временем и прошлым провесть примерно такое сравнение: что вот, дескать, ребяты, в этой нашей медвежьей глуши, средь темных еловых лесов и черных тор­фяных болот когда-то, лет двести тому назад, крепостные мастеровые в подневольных тру­дах воздвигали для своих господ, графов Чуваевых, эти рудники и заводы. А после, еще этак с сотню лет, наш брат, наемные рабо­чие, потом и кровью своей создавали тут капиталистам громадные богатства. А теперь, при советской власти, мы -- рабочие -- здесь хозяева! Мы распоряжаемся всей тутошней промышленностью... Мы пользуемся и вот этим "Домом Культуры", построенным для нас Гомзой на месте граф­ской церкви из церковного кирпича... Эй, старики-рабочие, ко­торые десятки лет трудились здесь еще до революции, что же вы попрятались, попритихли? Расшевелитесь-ка, оглянитесь во­круг, посмотрите только, где мы с вами сейчас сидим, в каком роскошном дворце, и скажите по совести: ну разве же это маленькое достижение?
  -- О-о... У-у... Куды там... Еще бы... Понятное дело... Даже нельзя сравнить... То было время и -- это... А нашим внукам будет еще лучше... Свет перестраивается... Не остается ниче­го похожего...
  -- Товарищ Длинное, твои две минуты кончились! Гово­рит товарищ Смыслов, приготовиться товарищу Догадину!
  
  

II

  -- Смыслов есть?
  -- Есть!
  -- А Догадин тут?
  -- Тут!
  -- Но нет, нет, Смыслов, из партера говорить нельзя! Выхо­ди, как все, сюда, на сцену! Как это так "не все ли равно"? Конечно, не все равно! А зачем же ты хочешь снимать пальто? Пальто можно не снимать, иди так! Да по-то-рап-ли-вай-ся ты там! А то желающих выступать рабочих записалось так много, что мы должны дорожить каждой минутой, каждой ми-ну-той! Вот так, становись здесь, впереди нашего стола, где становятся все... Да повернись лицом к партеру, спиной к нам, ведь ты собранию будешь говорить, не нам, не президиуму! Ну, начинай, не теряй время зря...
   -- Товарищи! Согласно директиве ЦК ВКП, а также призыву ВЦСПС, мы, рабочие-металлисты четырех заводов, располо­женных по речке Шулейке, собрались здесь сегодня, как это видно из повестки дня, для проведения широкой массовой са­мокритики. Лозунг, долетевший из центра до нашей лесной глуши, гласит: "Всю работу, все строительство -- под огонь ра­бочей самокритики". Лозунг, конечно, хороший, очень хороший и нужный, давно нужный... Но, товарищи!.. Надо прямо сказать, что опыт таких собраний по цехам уже показал нам, что пользы от нашей пролетарской самокритики не получается никакой, решительно никакой. Мы, например, критикуем, а непорядки в цехах, например, остаются, и выходит, например, болтаем собаке под хвост. Если кто помнит, еще и раньше, до объявления лозун­га о самокритике, в наших центральных газетах, в "Известиях", в "Правде", писали, что как заводоуправления, так и профорганы должны побольше прислушиваться к рабочим низам. Но, това­рищи!.. Наш заводской командный состав как не прислуши­вался к нам тогда, так, видно, не собирается прислушиваться и теперь. Но, товарищи!.. Кажется, пришло время, когда мы смо­жем заставить их считаться с голосом рабочих от станка. За нас ЦК металлистов, за нас ЦК партии, за нас вся советская власть. Вот почему, товарищи, прежде чем начать свою критику в общешулейковском масштабе, я спрашиваю у президиума соб­рания: ведется ли здесь, наверху, на эстраде, запись всех пред­ложений, которые раздаются оттуда, снизу, из партера, от рядо­вой рабочей массы? Потому что говорить на ветер, говорить просто так, для легкого провождения времени, сейчас ни один наш рабочий не согласится: мы только что отработали смену в горячих цехах, на домнах, мартенах, сварках, прокатах...
  -- Товарищ Смыслов, ну а сам-то ты неужели не видишь, что у нас тут ведется запись речей всех выступающих?
  -- Где? Кем?
  -- Как "где", "кем"? А вон из-за рояля две кучерявых головы виднеются, два молодых товарища впеременку пишут!
   -- Ага, значит, пишут? Ну хорошо. Тогда я буду говорить. А то бы ушел... Но, товарищи!.. Раньше я должен указать еще на одно большое злоупотребление. Призыв критиковать, как известно, был брошен из центра ко всем пролетариям, а у нас на Шулейке далеко не все рабочие выступают. Как в прочих кампаниях, так и здесь опять отдувается одна рабочая верхуш­ка, один профактив. Взять, к примеру, меня: я у нас, в сортопро­катном, председатель цехбюра. А рядовая рабочая масса, са­мый, можно сказать, низовой пласт, он как молчал раньше, так молчит и теперь. Смотришь, стоит на собрании человек -- вовсе не такой глупый с виду или тихий, скорей даже наоборот, озорной, -- стоит и молчит, как в рот воды набрал, даже не чихнет, только слушает да курносится, а потом видишь -- сидит в уборной, окруженный слушающим народом, и так разливает­ся там, таким, можно сказать, разносится соловьем, ну прямо как приезжий московский оратор! И это я считаю, товарищи, для пролетарского государства ненормальным. Ненормально, когда большая часть рабочих все еще боится у себя на фабрике раскрыть рот, все еще остерегается высказать свое наболев­шее мнение...
  -- Смыслов, будет тебе зря жалобиться-то! Ну чего же они остерегаются-то?
  -- Как "чего"? Известно "чего"! А вдруг заводоуправле­ние с четвертого разряда снизит на третий! Или со сдельщины перебросит на поденную! Или по "табели взысканий" наста­вит "пунктиков"! Или под видом рационализации производства вовсе сократит с завода -- походи тогда на биржу труда, поораторствуй там, покритикуй...
  -- Верно, товарищ Смыслов, верно! У нас, в сталелитей­ном цеху, это уже было!
  -- А у нас, в листопрокатном, думаете, этого не было? Было!
  -- И у нас, в тысячесильном, тоже!
  -- А в бандажном?!
  -- Ти-хо! Товарищи, ти-хо там на местах! Смыслов, про­должай...
  -- Поэтому, товарищи, я предлагаю в нашей сегодняшней резолюции потребовать принятия против зажима критики ра­бочих самых суровых, самых ожесточенных мер! Товарищи за роялем, запишите там у вас это мое предложение, а потом, во время перерыва, покажете мне то место, где записали...
  -- Что ты, что ты, Смыслов?! Ты нам, президиуму, не доверяешь?!
   -- А понятно, я своим глазам больше доверяю, чем чужим. Ну как там? Уже записали? Записали, вот и хорошо. Теперь, значит, можно продолжать... Но, товарищи!.. Еще одно, тоже очень важное!.. Тут наши хозяйственники очень красноречиво объясняли нам, что критика бывает разная: бывает критика от слова критиковать, и бывает крытика от слова крыть, и бывает еще третье, кричика, от слова кричать, это когда малосознательные рабочие кричат на ими же выдвинутого партийного директора, кричат без толку, сами не понимая, отчего и зачем. И докладчики просили, чтобы мы только критиковали их, но не крыли и тем более не кричали. И многие из выступающих рабочих уже придерживаются этого. Но, товарищи!.. Я считаю такую линию неправильной. Никаким церемониям с нашей стороны тут не может быть места. И мы должны чистосердечно заявить нашим директорам: что хотя вы, друзья, и из рабочих, выдвинутые на ответственные посты из низов, все-таки где нужна будет, например, кри-ти-ка, там мы будем вас критиковать, где же, по ходу дела, понадобится, например, кры-ти-ка, там мы будем с полным удовольствием вас крыть, а если где потре­буется, например, кричи-ка, там, извините, мы не побоимся на вас и покричать, да, да, не без этого, дорогие...
  -- Браво, товарищ Смыслов!
  -- Браво, ха-ха-ха!
  -- Крой, не смотри!
  -- Помни слова партдирективы: "Критикуйте всех не взи­рая на лица"!
  -- А понятно, товарищи, не буду смотреть и начну сейчас крыть! За этим на эстраду, к роялю вышел! Раньше сроду не выходил! Вот только скину пальто -- а то сделалось очень жар­ко, -- на рояль его положу, очень удобный рояль для польт... Но, товарищи!.. Раньше еще одно!.. Уже последнее!.. Хорошо, что вспомнил!.. Чуть-чуть не забыл... А ведь оно-то и есть самое главное!..
  
  

III

   -- А молодец этот Смыслов из сортопрокатного. Ловко их откатал. Можно сказать, с песком продрал. И, заметьте, нигде, ни в одном месте не запнулся. Сказал -- как все равно по книжке прочитал.
   -- Дд-да-а... Сейчас есть многие из рабочих, которые так наловчились говорить, столько всего понахватались, такое необыкновенное получили развитие ума, что за ними не угоняется ни один инженер... Иного слушаешь и глазам своим не веришь, что это говорит наш брат, рабочий... Слушаешь и думаешь: и откуда он все это знает, и откуда у него берутся такие подходящие слова?.. А вот я, наоборот, двух слов как следует слепить не могу, сколько ни стараюсь... Охота выступать на собраниях есть большая, даже очень большая, прямо зудит и зудит, а выступишь -- ничего не выходит... Или стыдно громко произносить слова при публике и от этого память враз отшибает, или просто голова сама по себе от рождения слабая, не может держать никаких мыслей, -- не знаю, не знаю... Но только сам говорю на собрании, а сам вдруг ка-ак позабуду, о чем это я людям проповедую!.. Позабуду и вдруг замолчу... Стою это на освещенной сцене, для развязности одну руку на тот рояль кладу, стою, напираю одним боком изо всей силы на рояль, так что ребра трещат, смотрю прямо в партер, на всю публику, на не­сколько тысяч человек, и все время молчу, как дурак, и каждую секунду желаю себе скоропостижной смерти... А публика!.. А публике нашей только этого и подавай!.. Она -- смеется!.. Она -- хохочет!.. Она -- радуется, что я провалился!.. Она -- хлопает в ладоши, стучит в пол ногами, ломает мебель руками, кричит с мест вся, как бешеная!.. Кричат: "Нет, нет, товарищ Прыгалов, ты хотя и в годах, с хорошей лысиной, а выступать за оратора все-таки еще не умеешь, поди раньше поучись!.." Ну и, помолчав под общий хохот минут пять или больше, в конце концов, понятно, уходишь, спускаешься со сцены вон по той ле­сенке вниз, обратно сюда, в партер, идешь через весь зал, сам себе на ноги наступаешь -- то на одну, то на другую, вот-вот брякнешься мордой в пол, а тут еще это проклятое электриче­ство лезет во все глаза со всех сторон -- слева, справа, сверху, из-под низу, окончательно ослепляет, потом, порядочно проблуждав по хохочущему золу таким чучелом, находишь наконец в рядах свое место, занятое галошами и пальтом, садишься и сидишь, как насквозь проплеванный... Брр! Даже вспоминать про это как-то нехорошо, конфузно... И уже сколько раз со мной так было, сколько раз!.. А все опять тянет идти выступать, все тянет... Есть, есть такая неизвестная сила в человеке... Вот, кажется, сейчас опять пойду, запишусь... Нет никакой возмож­ности удержаться... Или лучше немного переждать, пока круп­ные ораторы -- политические -- пройдут и на эстраду хлынет разная мелочь с жалобами на муку, на крупу, на семейный вопрос?..
  
  

IV

  -- Говорит Догадин!.. Готовится Слухов!
   -- Товарищи! Одиннадцать лет прожили мы и проработа­ли так, без ничего, без никакой самокритики, вроде вслепую, молчком, и наконец на двенадцатом году заговорили... И как заговорили! Хорошо заговорили, отлично заговорили, крепко, по-хозяйски! Товарищи, правильно я говорю?.. Сердце радуется, глядя, как наши рабочие за каждым разом говорят все лучше, все длиньше. Взять это сегодняшнее наше собрание -- вот так сидел бы тут все время и слушал! Успехи на этом фронту достигнуты нами большие, очень большие! А ведь это, товарищи, только еще начало, первый год! Что же будет дальше, годков так через пяток, десяток! Вот почему, товарищи, мы должны старать­ся, чтобы эта самая самокритика оставалась за нами, за рабо­чими, надолго, навсегда! И следить за этим надо сегодня же поручить нашим высшим профорганам! Прошу занесть это по­желание в резолюцию... А теперь перейду к самому делу. Товарищи! Как вам хорошо известно, все советские фабрики и заводы управляются, во-первых, дирекцией, куда входят хозяй­ственники и прочая высшая администрация; во-вторых, инже­нерно-технической секцией, с высшим, средним и низшим техперсоналом; и в-третьих, нами, рядовой рабочей массой, спло­ченной вокруг своих профсоюзов. Товарищи, правильно я гово­рю?.. И в настоящее время все эти три живые силы наших заводов имеются тут налицо. Две из них уже полностью выска­зались: хозяйственники и инженера. Высказывается третья, пос­ледняя, -- мы!..
  -- Товарищ Догадин, а почему же мы последняя? Почему не наоборот: мы, рабочие, первая, а они, администрация и техперсонал, последняя? А то нам даже обидно: мы и до рево­люции были последние, мы и после революции оказываемся последними!
  -- Нет, нет, тут, товарищи, у нас не об этом, кто первые, кто последние! Тут у нас только об том, как нам получше провесть ношу рабочую самокритику, как пофактичнее разобрать док­лады наших директоров заводов и начальников цехов! Товари­щи, правильно я говорю?..
  -- Правильно, правильно! Продолжай, не слушай его, это он так, как всегда, бузит!
   Товарищи! Наши хозяйственники, отчитываясь тут перед нами, нарисовали нам такую веселенькую, такую заманчи­вую картину! В производственную работу заводов никак не могут ввести стандарт, а вот в свои доклады уже ввели: у всех у них поется одно и то же, одна и та же песня: "Производитель­ность труда рабочего поднялась; простои машин и печей со­кратились; выпуск металла резко увеличился, а расход топлива, несмотря на это, резко уменьшился, сделана большая эконо­мия; количество брака металлоизделий упало на столько-то процентов; себестоимость тонны продукции снизилась на столько-то процентов"... Слушаешь это ихнее спокойненькое чтение и думаешь: на красную доску их всех, и администра­цию и техперсонал, и выдать им поскорей премиальные, пока в Москве еще не перевелись все деньги! Товарищи, правильно я говорю?.. Но это, товарищи, только начало ихней стандартной картины. А вот прочитаю конец: "Таким образом, за отчетный отрезок времени, несмотря на достигнутые исключительные успехи по отдельным секторам производства, наш завод, в общем и целом, дал нам столько-то сот тысяч или миллионов убытка"... Товарищи! Уже сколько лет подряд я слышу тут все только про убыток да про убыток! Когда же будет барыш? Тогда, когда шулейковские заводы станут, а мы будем на бирже труда? Товарищи, правильно я говорю?.. Вот на этом клочке бумажки я только что произвел интересный подсчет, сделал два арифмети­ческих действия -- сложение и деление: сложил годовые убыт­ки всех шулейковских заводов и полученную сумму разделил на число занятых в производстве рабочих. Получилась очень приличная цифра, достаточная для безбедного прожития в те­чение года семейного рабочего. И вот я спрашиваю: чем по­напрасну выматывать жилы рабочих и зря переводить сырой материал, руду и уголь, не лучше ли шулейковские заводы не­медленно прикрыть, а нам, рабочим, без всяких хлопот выдавать ту среднюю годовую пожизненную пенсию? В своем заклю­чительном слове хозяйственники пусть мне ответят, почему это для государства не лучше. Товарищи, правильно я говорю?
  -- Ха-ха-ха, правильно!
  -- Правильно, ха-ха-ха!
   -- Только, товарищи, не смейтесь! Отнеситесь к вопросу вполне серьезно! Вдумайтесь-ка хорошенько в то, что тут еже­годно нам преподносят! По каждой отдельной статье шулейков­ские социалистические предприятия успевают, получают плюсы, хотя и маленькие, а если все эти маленькие плюсы сложить, то получается огромный минус. Что это такое? Что это за матема­тика? Не та ли это "высшая математика", которую наши инже­нера недавно стали преподавать заводской молодежи на "Ве­черних технических курсах"? Товарищи, правильно я говорю?.. Или, быть может, машинистка при переписке трудов красных директоров так волновалась, что получит сверхурочные, что вме­сто плюсов по ошибке понаставила им минусы? Товарищи, пра­вильно я говорю?.. Как вы знаете, я сегодня подавал об этом записку директору завода No 3, на котором работаю, и дирек­тор уже ответил мне на нее с этой кафедры. Ответили своим рабочим на этот вопрос и директора других заводов. Объясне­ние у них простое и, конечно, стандартное, у всех четырех оди­наковое. Убытки, по их мнению, у нас получаются оттого, что главный наш заказчик, Государственное Объединение Маши­ностроительных Заводов, или, короче, Гомза, расплачиваясь с нами за нашу продукцию, ставит нам свои цены, выработанные при таких же заказах другим заводам, Уральским, Донбасским... Вот и все. На этом наши хозяйственники успокаиваются и ставят точку. Не мы, мол, виноваты в наших убытках, виноваты другие, Урал, Донбасс, Гомза, Москва, Северо-Американские Соединен­ные Штаты, до сих пор не желающие признавать нашу власть. Товарищи, правильно я говорю?.. Но наши директора, видно, забыли, что теперь не те времена, когда шулейковский рабочий дальше своего станка ничего не видел. Теперь, благодаря войне, мы почти все кое-где побывали, а не только в Шулейке -- хотя бы в германском плену! Теперь, благодаря революции, почти каждый из нас кое-что повидал, кроме Шулейки, хотя бы Москву -- при поездках туда то так, то с разными делегациями! Товарищи, правильно я говорю?.. И я извиняюсь, что, тоже побывавши везде и повидавши все, сейчас продолжу доклады наших хозяйст­венников; доведу их до понятного конца, сделаю то, что должны были сделать они...
  -- Догадин, осталось три минуты!
  -- Ладно. Скажу, сколько успею...
  
  

V

  -- По списку следующий имеет слово Слухов! За ним готовься Думнов!
   -- Товарищи! Интересный вопрос! Что это означает, когда нам говорят, что шулейковские социалистические предприятия приносят нам убыток, и откуда же они берут эти недостающие им сотни тысяч и миллионы рублей? А это означает, товарищи, что заводы их на-тя-ги-ва-ют. Натягивают за счет всяких креди­тов, которые нам отпускает Гомза и вообще Москва: за счет капитального строительства, за счет переоборудования, за счет запасов сырья, за счет механизации, за счет введения стан­дарта и конвейера, за счет техники безопасности, профобра­зования, медпомощи, культработы, жилстроительства, коопери­рования -- за счет всего-всего, за счет всей своей жизни. Получается сдирание собственной кожи вместо роста про­мышленности. Товарищи! Интересный вопрос! А может ли ка­кая-нибудь промышленность вечно жить за счет поедания са­мой себя или за счет московского Госбанка? Не может? Ну, конечно, не может. Вот ради этого-то, товарищи, ради спасения жизни наших заводов я и призываю вас всех сейчас: проснитесь, раскачайтесь, отбросьте всякий страх и смело вскрывайте здесь истинные причины убыточности наших заводов, их отсталости от уральских, донбасских! Разберите по винтикам весь механизм завода, на котором работаете, стряхните с каждого винтика пыль, сорвите ржавчину...
  -- Слухов, а ты говори, да не заговаривайся! Разве мы, директора, сегодня вам тут подробно не объясняли, почему шулейковская металлопромышленность не может конкурировать с уральской и донбасской?
  -- Объясняли, объясняли. Вот этих-то ваших "объяснений" я и хотел сейчас коснуться. Товарищи! Интересный вопрос! Нам говорят, что там, на Урале и Донбассе, вокруг крупных промышленных центров, квалифицированнее рабочая сила. Там сырье на месте в виде месторождений железной руды -- нет накладных расходов на транспорт. Там электрооборудование лучше, мощнее -- больше и силовой и осветительной энергии, и т. д., и т. д. Товарищи! Интересный вопрос! Там, допустим, квалифицированная рабочая сила, а у нас она разве неквали­фицированная? У нас, в нашей болотисто-лесной топи, в мест­ности, удаленной от всяких центров, в поселках, построенных только ради руды, -- народ родится только на заводе, воспиты­вается только на заводе, всю жизнь проводит только на заводе, старится и умирает только на заводе. Мы, можно сказать, на­следственные металлисты с двухсотлетним рабочим производ­ственным стажем! Мы больше других заводов -- больше Сормова, больше Коломны, больше Брянки -- даем из своей среды ценных изобретателей-самоучек! Вы их можете встретить сей­час везде, в любой крупной металлообрабатывающей организации, даже в ВМС, даже в ВСНХ, и в Москве уже знают: раз хороший металлист, значит, из Шулейки!
  -- Товарищ Слухов! Сегодня, кажется, уже объясняли, что когда так захваливают свой завод, то это патриотизм, который пора изжить!
  -- Я не захваливаю, я правду говорю! И я не завод свой защищаю, я о квалификации шулейковских рабочих говорю! Правда, мы не учились ни в фабзавучах, ни в техникумах, ни во втузах! Но зато специальность металлиста у нас в роду, в жилах, в крови! Она у нас как неизлечимая болезнь! Ей у нас заражается каждый житель Шулейки с первого дня своего появле­ния на свет! Мы ведь и во сне видим только руду, только чугун, только ценные изобретения! А вы нам суете Урал, Донбасс... Йэх!.. С досады выругаться даже хочется!..
  -- Так, Слухов, ха-ха-ха, так! Хорошенько!
  -- Просим Слухова продолжать!
  -- Просим! Просим!
  -- Ти-хо!.. Товарищи, в партере и на балконах! Президи­ум просит вас не аплодировать выступающим!
  -- А это-то по-че-му?..
  -- Чтобы никому не было обидно -- ни хорошим орато­рам, ни плохим! И здесь все-таки не состязание в ораторском искусстве, здесь, как вы сами знаете, вечер пролетарской само­критики рабочих-производственников!
  -- Ну ладно, ладно...
  -- Чего там...
  -- Больно строг...
  -- Если скажет опять хорошо, опять будем хлопать...
  
  

VI

  -- Говорит Думнов!
  -- Товарищи! Тут наши инженера стараются забить нам голову Уралом, Донбассом и прочими далекими местностями, которых отсюда не видать. Там, говорят нам, и руда на месте и всё. Товарищи! Там, на Урале, Донбассе, не спорю, руда, а у нас разве нет руды? Еще ни одному человеку во всем свете неиз­вестно, где больше железной руды: на Урале, Донбассе, Кавказе, Сибири, Шулейке или на какой-нибудь голой тульско-курской равнине! Кто мерил??? Товарищи! Я спрашиваю: кто мерил??? А между тем у нас, на Шулейке, когда роют на кладбище могилы, то редко-редко какого покойника закапывают не в же­лезную руду! У нас в лесу коровы, а на дорожных колеях лоша­ди копытами выворачивают из почвы руду! У нас крестьянские детишки по ярам и промоинам руками собирают руду и со всех окружных деревень возами везут ее на заводские дворы!
  -- Она низкопроцентная!
   -- Кто это там крикнул, что шулейковская руда низкопро­центная? Кто? Наверное, какой-нибудь заезжий служащий? Во всяком случае, не рабочий, который тут вырос! Говорите, низко­процентная? А вы ее искали, высокопроцентную? Кто искал, где, когда? Никто, нигде, никогда! Правда, ходили в очках, с портфе­лем, смотрели, ковыряли кой-где лопатой. Но вы почитайте-ка, я вам дам, московский журнальчик "Наука и техника", и вы уви­дите, что в наше время эти дела делаются не лопатами, а электромагнитными приборами. Товарищи! Я не патриот своей местности, я не стану чересчур расхваливать Шулейковский Горнозаводский округ, не буду сравнивать его ни с Сибирью, ни с Кавказом, как это делали тут другие рабочие, выступавшие до меня. Но и я тоже не меньше, чем они, верю в будущий рас­цвет горной промышленности нашего края. Товарищи! Смешно сказать! У нас, на Шулейке, уже долгое время нет ни одного представителя высшей горной технической силы!
  -- А средняя есть?
   -- Средней, товарищи, тоже нет, это правда. Ни высшей, ни средней. А низшие специалисты, рабочие-горняки, те давно пе­ременили квалификацию, из союза горняков перечислились в союз металлистов и рассеялись по разным заводам. Как раз я сам много лет работал здесь рудокопом. И я хорошо помню то время, когда шулейковская рудопромышленность кипела вов­сю -- здесь даже английское акционерное общество имело свои рудники. И я хорошо знаю, отчего все вдруг остановилось и стоит без движения до сего дня. Вышло это, можно сказать, без намерения, случайно. Дело было, если кто помнит, вскоре после империалистической войны. За время войны на заводах, рабо­тавших на оборону, накопились миллионы тонн металлической стружки. Стружку сперва сваливали куда попало, выбрасывали наравне с прочим негодным мусором. Потом сделали опыт, пустили ее в переработку, и пробное литье стружки в домнах на чугун и в мартенах на сталь дало очень хороший экономи­ческий эффект. С той поры вот уже десять лет на Шулейку везут и везут стружку со всех концов СССР. Вы видите, товари­щи, какие высокие ржавые горы тянутся вдоль всей нашей узкоколейки: это все она, навезенная к нам железная стружка. Слов нет, сама по себе она обходится заводу дешевле руды: приходится платить только за погрузку, транспорт, разгрузку. И при плавке в печах она пожирает топлива в три раза меньше, чем руда. Но зато качество чугуна и стали из стружки много хуже, чем из руды. Причина этого в том, что в каждых ста пудах железной стружки обязательно находится не меньше полпуда примеси разных цветных металлов: олова, алюминия, латуни и больше всего меди как желтой, так и красной, в красной же, кроме топэ, как известно, всегда содержатся еще малые дольки золота и серебра. А цветная примесь, в особенности медь, она портит черный металл. И медистый чугун, который мы льем из стружки, и медистая сталь плохо пригодны для разных металло­изделий. Хороший пример этого -- трубопрокатный цех завода No 3, где я сейчас работаю сварщиком. Вы посмотрели бы, товарищи, как бьются там рабочие при сварке труб из нашего медистого железа! Ну никак не сваривается металл, никак: ни встык, ни внакладку! И после громадных мучений рабочих цех все-таки выпускает процентов семьдесят пять браку. А из ос­тальных двадцати пяти процентов, годных, половина тоже никуда не годится. И в нашу контору все время возвращается наша продукция со всех концов СССР обратно, с бранными письмами, с требованием возвратить деньги, уплатить неустойку, с угроза­ми подать на нас в суд и пропечатать в "Правде", в отделе "Каленым железом" или "Под контроль масс". Ну разве, това­рищи, это работа? Скажите откровенно, какой частник держал бы такое предприятие? Вот откуда получаются наши убытки...
  -- Думнов, что же ты предлагаешь реальное, конкретное?
  -- Я предлагаю, товарищи, внести в резолюцию такое требование рабочих: "Немедленно, в кратчайший срок, без волокитства произвесть самый точный математический подсчет, что для предприятия выгоднее: катать ли изделия из чистого черного металла, выплавленного из "дорогой" руды, или же из медистого, полученного из "дешевой" стружки?" Я кончил.
  
  

VII

   -- Товарищи! Я не много скажу, меньше других, меньше всех. И я вовсе молчал бы, не выступал. Но подозрительно! Очень подозрительно стало работать на наших заводах! Я не знаю, может быть, в теперешнее время во всем СССР так. Например, тут, с этой кафедры, нам сегодня открыто заявляли, что в центре в настоящее время разрабатывается проект об импорте к нам, в СССР, из-за границы чугуна. Что это? И как нам, рабочим, отнестись к этой последней столичной новости, в каком именно смысле ее принять, в хорошем или дурном?
  -- В дурном!.. В дурном!..
   -- В дурном? И я думаю, товарищи, что в дурном... На самом-то деле! Ведь всем и каждому известно, что как Европа, как Америка, так и прочие великие державы с хищной завистью глядят на наши необъятные природные богатства: на уголь, нефть, руду... И вдруг мы сами обратимся к ним за чугунными болван­ками. Тут прежде всего приходит на ум вопрос: а не поднимут ли они нас на смех? Потому что обращаться нам к загранице за железным сырьем -- это все равно, как если бы крестьяне Воронежской губернии для поднятия урожайности своих полей додумались бы снарядить на казенные денежки кругосветную экспедицию в Австралию за... черноземом! Ум для этого, това­рищи, надо иметь одинаковый как там, так и тут. Товарищи! Подозрительно! На двенадцатом году революции обращаться к империалистам за доменными болванками -- это значит по­зорить наше социалистическое строительство и всю нашу со­ветскую страну! А кому это нужно? Нам, рабочим, это не нужно. Неужели мы, товарищи, в нашей шестой части света своей железной руды не сумеем достать? Неужели мы, товарищи, в нашем СССР не в состоянии построить десяток-другой новых доменных печей? Поэтому, товарищи, я предлагаю собранию потребовать от НК РКИ срочно расследовать, нет ли в проекте импорта к нам из-за границы чугуна сознательного -- "шахтинского" -- вредительства?
  -- Требуем! Требуем!
  -- Внесть в резолюцию!
  -- Товарищи! Раз я коснулся одного подозрительного, то уже не могу умолчать и о другом! Тем более что оно еще подозрительнее, чем первое! Вы, наверное, уже заметили, что по нашим цеховым и общезаводским производственным совеща­ниям с некоторых пор гуляет одно новое, ученое, очень и очень подозрительное словечко, занесенное туда, как видно, из тех же нечистых источников...
  -- Какое? Какое словечко?
  -- Вам сказать какое? Гм-м...
  -- А понятно, скажи!
  -- Говорите, сказать?
  -- Ну говори же скорее, не томи! Чего же ты стоишь бледный, как смерть, и ничего не говоришь, молчишь! Только народ волнуешь!
  -- Словечко это, товарищи... про-бле-ма...
  -- Как?
  -- Про-бле-ма...
  -- Громче!.. Повтори!.. Тут не слыхать!..
   -- Проб-ле-ма, товарищи. "Проблема чугуна". "Пробле­ма черного металла". "Проблема железного сырья". А самое слово "проблема", если кто не знает, означает окончательно безвыходное положение, крышку, могилу, смерть. А как же, това­рищи, у нас в СССР может быть "проблема железорудного сырья", когда нашей советской руды хватило бы на весь мир, если только начать как следует ее разрабатывать! И русских рабочих рук оказалось бы мало, пришлось бы выписывать ки­тайцев! И начать разработку месторождений нашей руды го­сударству было много выгоднее, чем держать на социальном обеспечении -- по биржам труда да по страхкассам -- такую громадную часть здорового безработного населения, точно ка­ких-нибудь буйнопомешанных или безруких-безногих калек. Но у нас ведь как привыкли смотреть на собственную руду? У нас она и пятьдесят процентов считается низкопробной, нам пода­вай семьдесят или восемьдесят процентов! А в Европе или в Америке и тридцатипроцентной были бы рады -- только давай! Подозрительно, товарищи! Очень подозрительно стало рабо­тать на заводах! Кто-то путает и путает! Придумывает и придумывает! Придумали "проблему руды". А у нас такой проблемы нет и быть не может! У нас скорей есть другая "проблема". Проблема технического руководства. Проблема хозяйствова­ния. Проблема...
   -- Товарищи! Президиум просит сейчас же прекратить курение в зале! За дымом не видать народа!
  
  

VIII

  -- Широков, выходи же!
  -- Иду, иду... Записную книжку искал... Товарищи! Тут у меня в книжке занесены такие слова из сегодняшнего доклада наших правленцев: "Несмотря на уменьшение числа рабочих, занятых на Шулейке, на 9,8 процента, выпуск металла в отчет­ном году увеличился на 31,2 процента"... Товарищи!.. Число рабочих рук уменьшилось, а количество сработанной продук­ции увеличилось. Примите при этом во внимание, что работали наши заводы в этом году так же, как и в прошлые годы, в тех же самых условиях, а именно: по-старому, без введения какой-нибудь новой рационализации или механизации, без стандарта, без конвейера, при прежних изношенных машинах, при том же допотопном оборудовании. А скачок в количестве выпущенного металла немаленький: на 31,2 процента! Что же этот китай­ский фокус означает? Означает он, товарищи, то, что проценты наших "частичных достижений" дирекция берет только горбом рабочих, хитрой механикой сдельщины, ловкой политикой тарифно-нормировочного бюра, ТНБ!
   -- Верно, Широков, верно! Постановка табельного дела у нас никуда не годится!
  -- Да! Да! Отметка в табелях большею частью ставится наугад! Сотни ошибок каждый месяц по цехам, сотни жалоб, сотни расследований! В конторе по неделям задерживают расчет, сверяются, ищут и выправляют ошибки!
  -- Почему табельщиков дельных никогда у нас нет? Почему они долго не живут, уходят? Почему старшие контролеры вместо того, чтобы своими указаниями учить их делу, лепят им тоже "пунктики"? Что-о? Говорите, местные рабочие отказыва­ются работать в ТНБ, боятся ножевых расправ со стороны това­рищей? Тогда обратитесь в профорганизацию другого района, и вам оттуда пришлют работников!
  -- Хронометражисты подкрадываются к работающим из-за угла, за это в морду надо давать и уже дают!
  -- Ти-хо! Товарищи, ти-хо! Что за выкрики с мест? Тут не базар! Президиум предлагает товарищам выступать только организованным путем, только по предварительной записи!
   -- По "записи"? Мы не умеем со сцены говорить, не научены. Мы можем только с места поддержать товарища, если он к делу говорит, вот как сейчас Широков! Почему у нас всякую новую работу нормируют и расценивают по полгода, разве это порядок? А постоянная урезка норм зачем? Через это рабочему стало невыгодно показывать повышение производительности труда: ты покажешь, а тебя еще подхлестнут, жилься дальше!
   -- Ти-хо! Товарищи, не срывайте собрание, дайте ораторам говорить, соблюдайте пролетарскую дисциплину!
   -- А мы разве против? Мы не против пролетарской дисциплины! Мы только говорим, что следует! Почему, например, процент приработка так мал, надо увеличить! А как оплачивают сверхурочное! А за брак! А за простойные часы -- не по вине рабочих, а по стихийным причинам! А работающим по субботам вместо шести часов по восемь -- за переработанные два часа! А бригадирам, обучающим бригады молодежи или новых рабочих!
  -- Товарищи, ти-хо же! Что вы, наконец, делаете?!
  -- Мы ничего такого не делаем! Мы только правду гово­рим! Клепальщики у нас, в мостовом цеху, получают не как штатники, а как временщики!
  -- А у нас сверловщики?!
   -- А у нас? То же самое! Бе-зо-бра-зие!
  
  

IX

  
  -- Товарищи! Поступило предложение: прекратить запись новых ораторов и ограничить время тем, которые уже записа­лись! Президиум предлагает давать ораторам по пять минут! Кто за это, поднимите руку! Большинство... Предложение принято. Итак, товарищи, вы теперь имеете только пять минут! Дорожите временем, экономьте слова, очень не распространяйтесь, ни вширь, ни ввысь, не повторяйте того, что уже говорили другие рабочие, держитесь своего завода, сообщайте только об извест­ных вам дефектах! Помните, что в связи с реконструктивным периодом в хозяйстве нашей страны перед партией и совет­ской властью встали огромные новые трудности, преодоление которых потребует максимального напряжения сил всех трудя­щихся! Помните, что помимо внешних международных задач, о которых я вам подробно говорил в начале нашего собрания, партии и советской власти приходится разрешать колоссаль­ные задачи социалистического строительства внутри страны! В таких вдвойне тяжелых условиях классовая выдержанность и большевистски-ленинская четкость являются тем единственно надежным вооружением, которое в настоящий исторический момент должно быть особенно отточено и приведено, так ска­зать, в полную боевую готовность!.. Карл Маркс в своих извест­ных письмах к Энгельсу на странице девяносто седьмой сказал...
  -- Товарищ председатель, твои пять минут давно прошли! Ты уже полных пятнадцать говоришь!
  -- Как пятнадцать?
  -- Так!
  -- А чего же вы молчали?
  -- Все думали: вот-вот сейчас кончишь! А ты все дальше забирал, все выше!
  -- Ти-хо! По списку слово принадлежит товарищу Чистову!
   -- Товарищи! Я извиняюсь, что не умею так гладко гово­рить, как тут говорил выступавший до меня председатель собра­ния. Скажу, как смогу. Нас просили сообщать факты. И я на живом факте хочу показать, как у нас в цехах иногда понимают и выполняют декретное "повышение производительности тру­да". Возьму свой сортопрокатный цех завода No 4, в смену мастера Збруева. Хотя, конечно, знаю, что то же самое творится и в смены других мастеров нашего цеха; и в других цехах нашего завода; и в других заводах Шулейковской группы. Мастер Збруев с того дня, как вышел декрет, совсем не обращает внимания на качество продукции, гонится только за количе­ством. Требует от нагревальных печей, чтобы они как можно чаще подавали к стану раскаленные болванки. И печники-нагревальщики гонят вовсю, с такой частотой подают к стану раскаленный металл, что ни прокатка, ни резка, ни правка сортов железа не поспевают за их подачей. И все делается как попало, лишь бы побольше пропустить штук. Не успеет прокат­ная полоса выйти из последних вальцев, не успеют ее даже как следует поставить для точного обмера, не успеют обрезать кон­цы и выправить кривизну, как смотришь -- уже подают из вальцев другую прокатанную полосу, за ней сейчас же третью, четвертую... И обрабатывают полосу, можно сказать, на лету, не зачищают аккуратно концы, не отмеривают точную меру, не замечают погнутых мест -- лишь бы поскорей освободить руки для следующей полосы. А править и отделывать нарезанные полосы после нет никакой возможности: железо уже остыло. И правщикам приходится производить целую новую работу: класть искривленные полосы на стелюги. При всем том суета и крики среди работающих стоят всю смену прямо невозможные! Все спешат, хватают, бросают, торопят друг друга, обвиняют, жалуются, грозят! А какой мат висит в воздухе все восемь часов! Не цех, а ад! Не работа на мирном строительстве, а активное участие в гражданском бою, в котором не разберешь, где революция, где контрреволюция, потому что с разных сторон приходится слышать разные слова... Какая же выходит из этого столпотворения продукция? Известно -- какая: где укорочен­ная против нормы, где удлиненная, где погнутая, где с раковиной, где с грибом, -- сплошной брак! И направляется она, вы думаете, на продажу? Конечно нет, -- в сталелитейный цех, как лом, как та ржавая стружка. Оттуда, из сталелитейного, тот же кусок металла в виде болванки может снова попасть в наш сорто­прокатный цех, там, в том гражданском бою, из него опять сдела­ют негодное изделие, которое снова отправят как брак в литье, из литья к нам, в прокатку... Так один и тот же брусок железа может иметь у нас бесконечное хождение внутри заводского двора -- из цеха в цех -- и приносить социалистическому государству неисчислимые убытки. А в заводской конторе в это время будут, на основании данных мастера Збруева, вычислять проценты "повышения производительности труда", сравнивать число тонн металла, пропущенного сейчас через цех, с тем, что пропускали раньше. И таких бросовых изделий у нас в одну смену наберется тонна, полторы, две. А истинную цифру брака никто не знает и не узнает никогда, потому что изделия с явным дефектом не допускаются до инспекции, прячутся от нее, выбра­сываются самими работающими раньше, просто вывозятся во двор, на железную свалку. Там, в этих железных могилах, похоронена наша заводская правда! И я вот сам тут громогласно раскрываю "тайны мадридского двора", а сам чувствую -- ох, и налепят же мне за это в цеху "пунктиков"!
  -- Нет, нет, товарищ Чистов, не бойся! Мы тебя, если надо будет, во всякое время поддержим!
  -- Да, знаю я, как вы "поддержите". Конечно, пожалуй, я тут многое зря наболтал...
  -- А понятно, зря! Чего же ты не сказал, где во время этого "гражданского боя" бывает ваш инженер, начальник цеха?
  -- Когда появляется в цеху инженер, тогда работа, безу­словно, начинает идти порядком. Он только накричит на нагре­вальщиков, чтобы те реже подавали из печей, и работа сейчас же начинает идти нормально, без завала, без брака. Но как только он из цеха -- так опять начинается прежнее: граждан­ский бой, мат...
  -- Чистов, твои пять минут кончились!
  -- Товарищ председатель! Делаю от имени собрания запрос, а почему члены президиума потайком курят? Я почти что целый час наблюдаю за ними: курят и еще смеются, дума­ют, никто не видит! Если не курить, то не курить всем!
  -- Да! Да! Всем! Всем!
  
  

X

   -- Товарищи! Моя речь будет идти о "снижении себестоимости", о том, как оно у нас проводится и за чей счет. Товарищи! Предупреждаю, если буду волноваться, то вы на это не смотрите... Товарищи! Ради декретного "снижения себестоимости" труд рабочего на шулейковских заводах уплотнен до последней степени! Рабочего, можно сказать, гонят и в хвост и в гриву, а премиальные за это снижение получают... спецы, инженера! Заводы все до одного приносят убытки, а инженера все до одного получают премиальные! И одни премиальные инженера составляют более крупную сумму, чем весь заработок рабочего! Товарищи! Как мы должны все это понимать? Может быть, так, что мы, рабочие, как люди более сознательные, за свой тяжелый труд получаем утешение, что участвуем в социалисти­ческом строительстве, а они, инженера, как народ более отста­лый, предпочитают получать наличными? И вот мне хочется сказать им, нашим рвачам-спецам: довольно, многоуважаемые! Довольно! Мы не двужильные вам какие-нибудь, чтобы из года в год на своих шеях вывозить ваши проценты "частичных дости­жений"! Потрудитесь вспомнить, что вы специалисты-инженера, что вас чему-то учили, и покажите проценты как "снижения себестоимости", так и "повышения производительности труда" не напором на мускульную силу рабочих, а введением новей­ших усовершенствованных способов работы, применением на практике последних открытий технической науки как русской, так и иностранной! В No 229 "Известий" председатель ВСНХ товарищ Куйбышев пишет: "Производительность наших до­менных печей на одного рабочего в год составляет 330 тонн, а в САСШ эта цифра на одного рабочего в 10 раз больше и равняется 3.300 тоннам. То же самое, -- продолжает тов. Куй­бышев, -- и в металлообработке и в машиностроении..." Что же, шулейковские спецы, вы и Америку перегонять будете одной голой физической силой рабочих? А где ваша обещанная "новая техника"? Мы ее что-то не видим: как работали, так и работаем!
  -- А мы ви-но-ва-ты??? Мы виноваты, что на переоборудо­вание двухсотлетних шулейковских заводов Гомза не отпуска­ет нам необходимых кредитов??? Ведь если, как вы говорите, "перегонять Америку", то для этого надо срыть до основания старые заводы и на их месте поставить новые!!!
  -- Нет, нет, товарищи спецы! Признайтесь, что дело тут вовсе не в кредитах Гомзы! А дело тут в том, есть ли у вас охота к советскому строительству! Рабочим говорят: "Творчества, твор­чества побольше проявляйте в вашей работе, вносите поболь­ше дельных предложений". И мы проявляем, и мы вносим. А вы? А вы, товарищи спецы? Где же ваше творчество? Вы, как чинов­ники, отбываете на заводах свою служебную повинность от первого числа и до первого! И только!
  -- Это неправда!!! Мы р-работаем!!!
   -- Нет, правда! И я не говорю, что вы не работаете! Вы работаете! Вы аккуратно исполняете обязанности, перечислен­ные в советском тарифном справочнике, но больше этого палец о палец не ударяете! Поднять завод вы не интересуетесь! А чем вы интересуетесь, мы даже не знаем! Ни завод, ни заводское дело, ни заводские рабочие не привязывают вас к месту, вы долго не засиживаетесь на одном предприятии, порхаете с за­вода на завод, как бабочки с цветочка на цветочек! С Урала кидаетесь на Донбасс, оттуда в Сибирь, оттуда на Шулейку! Шкурники, везде ищете личных выгод, спешите туда, где вам обещают больше платить!
  -- А вы?! А вы, товарищи рабочие?! Вы разве не ищете лучших условий труда?!
  -- Мы? В своем заключительном слове вы еще будете иметь время сказать об нас, какие мы, а пока речь идет об вас, какие вы! И разве можно сравнивать вашу нагрузку работы с нашей! Мы -- везде, вы -- нигде! Вы не показываете вашей активности ни в чем ни на общественном участке, ни на чисто техническом! Вас нет в наших кружках изобретателей, вы ред­кие гости на производственных совещаниях, вас не видно ни в одной культкомиссии!
  -- А вы нас при-гла-ша-ли???
  -- А как же вас еще приглашать? Вы члены нашего со­юза, и все, что делается в союзе металлистов, должно касаться вас без всяких приглашений! А вы -- нет! Вы, инженера, живете среди нас, рабочих, как иностранцы среди русских! Вы в нашем СССР как подданные чужой страны, как, бывает, приезжают из Америки технические эксперты!
  -- Ложь!!!
  -- Кле-ве-та!!!
  -- Трав-ля спе-ци-а-лис-тов!!!
  -- Пок-леп на ин-тел-ли-ген-цию!!!
  -- Де-ма-го-гия!!!
  -- Аг-гит!!!
  -- И как бы мы -- ин-же-не-ры -- ни ста-ра-лись, -- вы все рав-но во всем бу-де-те ви-нить нас!!!
  -- Товарищ председатель!!! Вы видите, что у вас тут тво­рится??? Ответьте же честно, что это: критика, крытика или кричика??? А-а-а?!!
  
  

XI

  -- От заводских чернорабочих слово имеет крестьянин Аввакумов.
   -- Товарищи пролетарии. Прошу обратить внимание. Мы, конечно, из села Малые Ельники. В заводском поселке нету квартир, и мы каждый день ходим на завод и с завода, туда восемь верст и оттудова восемь, всего шестнадцать. Прошу обратить внимание. Как чернорабочие, работаем мы большая часть не в штату, а поденно, ни от какой работы не отказыва­емся, с часами и минутами не считаемся, как считаются проле­тарии. Прошу обратить внимание. Тянем, как волы. Ни спины, ни рук, ни ног не жалеем. Не говоря об одежде и обуви. А получаем всего по первому разряду каких-нибудь тридцать рублей в месяц, наравне с заводскими сторожами. Но сторожа, те хоть находятся под крышей, а мы работаем под открытым небом, на заводских дворах, в складах, при узкоколейке, во вся­кую погоду. В дождь, в мороз. Прошу обратить внимание. Мы ворочаем десятипудовые тяжести, вручную нагружаем и сгружаем платформы. А пролетарии работают в помещении, под прикрытием, в тепле, на себе тяжестей не таскают, а все на тележках, да на роликах, да на талях и получают по четвертому, пятому, шестому разряду. Прошу обратить внимание. Когда во время долгого простоя или рационализации пролетариям заместо увольнения предлагают временно заступить на нашу работу, то они отказываются, говорят: "Это лошадиный труд", "от него можно сдохнуть с непривычки", -- и берут лучше расчет, тем более что они будут получать с биржи труда, ничего не работая, почти такие же деньги, какие получаем мы за свой тяжелый, ненормированный труд...
  -- О, уже запел, запел лазаря!
  -- Завел волынку!
  -- Затянул!
  -- Дайте ему там, которые поближе, копеек тридцать на лапти, он и уйдет! Ха-ха...
  -- Товарищи! Без замечаний с мест! Не мешайте ему говорить! Он вам не мешал! Чернорабочие имеют точно та­кое же право на самокритику, как и вы, квалифицированные рабочие!
   -- Прошу обратить внимание. Как пролетарии лаются сейчас на меня здесь на собрании, так они постоянно измыва­ются над нами на заводах. Редко-редко который пройдет мимо и не бросит в нашу сторону какую-ни-то насмешку. Мы и "деревенщина", и "лапти", и "кушаки", и "навозники", и "темно­та", и "не перекипели в заводском котле", и "на производство нам наплевать", и "ни в каких обществах" не участвуем, и "лишь бы отработать смену и поскорей в свою деревню, к своему свинушнику". Мы и на работу ходим шестнадцать верст не из нужды, а из "жадности". Мы и хлеб у других отбиваем, потому что у них по поселку ходит без дела много своих безра­ботных, членов союза. Прошу обратить внимание. Когда на заводе из цеха пропадает инструмент или со двора полоска железа, или со склада готовое изделие, пролетарии говорят: "Больше некому взять, как только работающим на заводе кре­стьянам, потому крестьянину для его хозяйства железо нужней всего, деревенский кузнец из куска железа сделает ему лю­бую вещь". И у сельского кузнеца Малых Ельников постоянно делают обыски, но никакого железа не находят, окромя полосок, которые он покупает на заводе за деньги и проводит по завод­ским книгам. Прошу обратить внимание. На заводе No 1 боль­ше двух лет крали с маховиков приводные ремни. Накрали уже на громадную сумму денег, а кто -- неизвестно. Понятно, опять все думали на крестьян, работающих на заводе. Пере­трясли всех деревенских сапожников, рассчитывали найти у них хотя кусочек кожи с тех ремней, но ничего не находили. Когда вдруг как-то перед вечером, во время второй смены, за­водский пожарник вышел из проходной наружу и глянул вдоль деревянного заводского забора. Смотрит -- какой-то человек сидит на земле и вроде подкапывается под доски забора. Пожарник сразу подумал, что поджигатель, сразу дал во дворе свисток, сразу прибежали еще двое пожарников и дежурный милиционер, вчетвером они сразу словили того человека, а при нем сразу нашли громадный приводной ремень, который он протаскивал под забором. И в том воре сразу признали штат­ного шорника, который заведовал ремнями на заводе. А два года думали на крестьян! Прошу обратить внимание, занесть мои слова в резолюцию, что от нас, значит, есть просьба, от крестьян...
  -- Аввакумов, твои пять минут прошли! Довольно!
  -- Прошу обратить внимание. В обеденный перерыв, когда в цеховых столовках играет радий, мы тогда туда не заходим, закусываем на воле, где придется, чтобы ничего не подумали на нас, потому в тех столовых каждый день пропадают ложки, алю-минивые кружки, хорошие такие миски...
  -- Аввакумов, довольно!
  -- . ..Прошу обратить внимание, новенькие, целенькие про­падают, а старые, помятые остаются...
  -- От заводской рабочей молодежи! Выпускник фабзавуча! Комсомолец Поступаев! Есть?
   -- Есть!
  
  

XII

  -- Товарищи! Мне придется говорить очень о многом -- можно сказать, обо всем, и я не знаю, как это уместить в пять минут...
  -- Говори, сколько успеешь! Остальное в другой раз!
   -- Ну хорошо... Товарищи! Как индивидуальное завод­ское ученичество, как бригадное, так и наши "фабзайцы" пору­чили мне довесть до сведения настоящего собрания, что на Шулейке слишком мало уделяется внимания рабочей молоде­жи. В этом повинны и заводская администрация во главе с партхозяйственниками, и наши профорганы во главе с райко­мом металлистов. У техперсонала все еще не изживается взгляд на молодых рабочих как на малонадежных, и в цехах есть много квалифицированной рабочей молодежи, которую заставляют возить по заводскому двору железную стружку, таскать дрова, убирать в цехах мусор. И инструктора, и мастера нисколько не считаются ни с их просьбами, ни с их заявлениями. "Когда мы обучались, так мы лет пять мастеру за водкой да за табаком бегали, а вы нервничаете, спешите, хотите в два года квалифи­цированным рабочим стать, больно зелены, поживите, поучитесь еще". И если молодежь успешно сдаст пробу, скажем, со второ­го разряда на третий, то ей долго еще продолжают платить по старому, по второму, и т. д. и т. д. Такое несерьезное отноше­ние старших рабочих к молодежи, к сожалению, нередко объяс­няется тем, что молодежь отказывается среди работы проры­ваться с завода через проходную и .приносить контрабандой бутылку для старшего, когда тому бывает нужно опохмелиться. Не поможешь старшему опохмелиться в цеху -- и он не помо­гает тебе, не учит работе. Что-нибудь спросишь его, а он: "По­годи ты, некогда мне, я сам сдельно работаю". Еще хуже отношение старших рабочих к ученицам ФЗУ и вообще к металлисткам-девушкам. Шуточки, усмешечки, почти презрение. Кроме того, девушку ставят обязательно на худший станок и дают ей неинтересную работу, одну и ту же. "А зачем им учиться на хорошей работе? Все равно скоро повыходят замуж, и учение на казенные денежки пропадет даром: сделаются обыкновенными домашними хозяйками, будут мужьям тряпки стирать, щи варить, по очередям в потребиловках продовольственные ново­сти собирать. А если которая-нибудь, одна-единственная, самая неудачливая, некрасивая рожей, и удержится дольше других на производстве, так ее портреты будут печатать в газетах и жур­налах наравне со Львом Толстым!!" Такой устарелый взгляд у старших рабочих на девушек и женщин мы должны как можно скорее изжить. По случаю предстоящего перехода нашей про­мышленности на высшую техническую базу нам необходимо подготовлять кадры культурных рабочих. В первую голову в этом отношении надо напереть на мастеров и их подручных. Сами мы этого сделать, конечно, не можем, так как мастер от свистка до свистка командир на производстве, и нам приходит­ся только подчиняться ему. После же смены он просто знать нас не желает. Поэтому мы, рабочая молодежь, просим собра­ние поставить этот пункт в резолюцию. Потом, у меня тут запи­сан еще целый ряд острых вопросов -- о церковных праздниках, пьянстве, прогулах, симуляции, но я не знаю, успею ли... Товарищ председатель, сколько у меня осталось времени?
  -- Всего две минуты!
  -- Ну хорошо. Тогда я остальные вопросы отложу до сле­дующего раза, а сейчас по поручению ячейки комсомола на­шего ФЗУ сделаю вам краткий отчет о нашем первом проле­тарском походе в деревню Куртамышевку на смычку с кресть­янством. В Куртамышевке мы проделали следующее: 1) раскололи куб сучковатых дров для школы; 2) отремонтировали в избе-читальне библиотечный шкаф, у которого заднюю спинку всю дочиста проел шашель; 3) починили девять ведер для куртамы-шевских бедняцких крестьян: у шести вставили новые донышки, у двух выправили помятые бока, к одному приделали дужку; 4} исправили пять самоваров, в течение многих лет дававших сильную течь; 5) одной старухе запаяли три дырки в тазу для мытья в бане, очень благодарила...
  -- Поступаев, две минуты прошли! Будет!
  -- Все куртамышевские крестьяне смотрели на нас с удивлением, как на американцев, спрашивали, чьей мы веры, наши ребята отвечали: "Ле-нин-скай..."
  
  

XIII

  -- Дарья Агаповна Захаркина! От вспомогательных рабочих!
   -- Граждане рабочие! Я хочу высказать, как шулейковские заведующие магазинами ЦРК делают злоупотребления с продуктами. После получки пятнадцатого числа этого месяца зашла я в магазин ЦРК No 3 посмотреть, что почем, узнать, какие есть новости и в ценах на продукты. Гляжу -- в магазин поступили при мне две трубки столовой клеенки! Я успела заметить, что клеенка хорошая, ноская, будет служить и служить, если взять кусок метра полтора и накрыть стол. Я к приказчи­кам, к одному, к другому. Те: "Обратись к заведующему". Я -- к заведующему, а он грубо так, невежливо: "Сейчас клеенка не продается". Почему не продается? "Цена не проставлена". А когда же будет проставлена? "Зайдите на днях". Прихожу на другой день. Прямо к заведующему: где клеенка? "Клеенки нет". Как нет? Где же она? Я хотела себе купить кусок на стол! "Поздно пришли". Значит, вчера очень рано пришла, а сегодня очень поздно, когда же к вам приходить, чтобы что-нибудь ку­пить? "Гражданка, не докучайте глупыми вопросами, нам неког­да, мы работаем". Потом от приказчиков узнала, что клеенка в магазине в продажу вовсе не поступала. Теперь я спрашиваю у собрания: "Где же та клеенка?"
  -- Захаркина, ты все сказала?..
  -- Нет еще...
  -- Тогда поторапливайся, а то время идет...
  -- Не могу сразу опомниться... Как подумаю про ту клеенку, так дух внутри переворачивается... Потом еще хотела высказать, что заведующий магазином ЦРК No 3 имеет моду относить к себе на квартиру дефицитные товары. Когда выходит из своего магазина, всегда со свертком, хоть и с маленьким, а все-таки со свертком, жадность не дозволяет с голыми рука­ми идти. В ту субботу, после закрытия магазина, он вынес: 1)три кила рису; 2) полтора кила сливочного масла; 3) три четверти кила китайского чаю... А когда проходил через пло­щадь Карла Маркса, то опять не утерпел, остановился, постоял-постоял среди площади, подумал-подумал, потом завернул к хлеб­ному ларьку ЦРК и прихватил буханку хлеба, -- а мирным жителям дают только по полбуханки на семейство.
  -- Откуда ты все это знаешь? Не член ли ты лавкома?
  -- А понятно, член. И приказчики мне все на заведую­щих показывают.
  -- А-а! Чего же ты раньше не сказала, что ты член лавко­ма? Об этом надо было сразу сказать. Еще имеешь что-нибудь заявить?
  -- А понятно, имею.
  -- Ну заявляй, заявляй. А то время твое истекает.
  -- Ваньку знаете?
  -- Какого Ваньку?
  -- Ну Ваньку. Неужели Ваньку не знаете?
  -- Ты скажи, какого? А то я, может, двадцать Ванек знаю!
  -- Ну Ваньку. Старшего приказчика из мясной лавки ЦРК. Так вот этот Ванька ведет дружбу с шулейковскими частниками, отпускает им мясо по пониженным ценам. Подой­дет рабочий или работница к хорошему куску мяса, спро­сит почем, -- Ванька оценивает кусок как первый сорт, по семьдесят две копейки кило. Потом подходит к тому же жир­ному куску частник, мануфактурист с нашего базарчика или обувщик, или галантерейщик. Ванька засмеется от радости, что видит их, и расценивает для них тот кусок уже как второй сорт, по пятьдесят три копейки кило. И нам, пролетариям, по пониженной цене попадает мясо только изрубленное на мелкие кусочки, просто сказать, обрезки, которые иначе никому не спихнешь.
  -- Все сказала?
  -- Нет. Про манную крупу еще ничего не говорила. Привезут в ЦРК мешок манной крупы, расхватают всю за час, за два, кому надо и кому не надо, а потом опять жди ее полгода, и матерям бывает нечем кормить малых детей. Манную крупу надо выдавать по удостоверениям только тем матерям, у кото­рых есть дети до двух лет.
  -- Об этом заяви в охрану материнства и младенчества. Все? Кончила?
  -- А про хлеб надо? Все равно уж скажу и про хлеб. Сейчас, чтобы в пекарне ЦРК получить норму хлеба, надо простоять в очереди полдня. И хлеб дают плохого качества, неукисший, сырой, мятый, с палками, с мочалой. И раньше опы­ливали буханку мукой, а сейчас мякиной, попадаются перья, а то и земля.
  -- Что же ты предлагаешь?
  -- Чтобы прекратить очереди и разгрузить пекарни, мы, женщины, домашние хозяйки, предлагаем выдачу печеного хле­ба заменить для желающих мукой. Весь народ кинется на муку, и всем сразу станет легче: и пекарям, и покупателям хлеба.
  -- Ой-ой-ой!.. Ты уже знаешь сколько лишних минут про­говорила?.. А мы-то слушаем тебя!.. А мы-то сидим и молчим!.. И ни один не смотрит на часы!.. Вот завлекла!.. Ха-ха-ха...
   -- Ну, где уж там завлекать. Завлекать -- не те годы.
  
  

XIV

  -- От счетно-конторских служащих! Товарищ Самокатов!
   -- Товарищи! Что можно рассказать в пять минут? Конеч­но, только самые пустяки. Серьезного, научного, вычитанного из книжек ничего не расскажешь, хотя здесь, я вижу, больше поло­вины собрания нуждаются в этом. Ну, тогда расскажу вам пус­тяк на пять минут. Когда наш завод No 2 решил распродать кое-какой остаток бывшей господской мебели, то единствен­ным покупателем всей обстановки явился комендант завода, товарищ Хачипуров, член партии, с боевыми заслугами в прош­лом. А я, как не за страх, а за совесть сочувствующий совет­ской власти, как раз в то время находился в добровольных сотрудниках районного РКИ, в подсекции разбора жалоб и заявлений от мирных жителей. Ну и, конечно, половина всех жалоб, которые к нам сыпались в то время, была посвящена покупке товарища Хачипурова заводской мебели. Редко какой житель Шулейки не писал нам об этом. Население, можно сказать, в один голос показывало, что т. Хачипуров "единолично, втихомолку, а также по слишком низкой цене" завладел всеми этими люстрами, вензелями, брензелями и прочей графской дребеденью. Не скрою, я сам, как и многие шулейковцы, тоже давно ожидал этой распродажи, имея в виду приобресть для себя в рассрочку пару английских кроватей с никелированны­ми головками. Не лично я, конечно, а моя жена. И вот, получив множество заявлений от возмущенных граждан, я, конечно, сей­час же бросился собирать полномочное число членов комис­сии, с которой и нагрянул на квартиру товарища Хачипурова. Но, несмотря на всю мою спешку, оказалось, мы опоздали. Ког­да мы подошли к квартире коменданта, там разгружали уже последнюю подводу, с барахлом. Сам Хачипуров находился в квартире, сидел на застеленной английской кровати и держал­ся рукой за никелированную шишку. Ну что нам было делать, не стреляться же с ним! И мы ограничились тем, что проверили формальную часть покупки и, найдя все в полном порядке, ни с чем ушли. Ясно, что его предупредили. Товарищи! Такое пове­дение сознательного партийца я называю нездоровым подхо­дом к экономическому вопросу. Вылазка коммуниста к граф­ской мебели, я уверен, разлагающе повлияет на отсталую часть рабочей массы. Тем более что среди мебели попадались не­плохие вещички, которые каждый не прочь был бы купить. Лично мне моя жена всю жизнь не простит тех двух кроватей с никелированными шишками. Будет вечно корить: "Зачем же ты, разиня, в РКИ сидел! Другие хотя с пользой сидят"...
  -- Ну, довольно, довольно, Самокатов, твои минуты прошли, садись, не трепись! Следующий по списку: Гу-ля-ев!
  -- Отказываюсь!
  -- Почему?
  -- Про мебель графскую хотел рассказать. Тоже тогда в РКИ жалобу на Хачипурова подавал.
  -- Ну тогда Бегунов выходи! Бегунов!
  -- Тоже отказываюсь!
  -- А ты почему?
  -- Тоже про графский шурум-бурум желал высказать.
  -- А еще кто-нибудь из записавшихся ораторов есть, ко­торые тоже рассчитывали про графский хлам говорить?
  -- Есть! Есть!
  -- Тогда поднимите руки, и я сразу вычеркну вас из списка, чтобы потом не терять времени зря, не вызывать! Ого, сколько! Порядочно!.. В верхнем ярусе тоже есть... Раз, два, три...
  -- Товарищ председатель, а, товарищ председатель! Объясните, что же это такое? У вас в президиуме опять курят! Вношу два внеочередных предложения: или немедленно всем снова начать курить в зале, или у всех членов президиума отобрать папиросы! Нельзя быть до такой степени мальчиками! Раз постановлено было не курить -- значит, не курить! А у нас одни подчиняются, другие нет! Старые терпят, молодые курят! Только людей выводите из терпения! Лично я прямо не знаю, что сейчас могу наделать! Для решения этого вопроса и чтобы дать желающим покурить, прошу объявить перерыв!
  -- Объявляется перерыв на пять минут!
  
  

XV

   -- Товарищ Певунов, мы тебя знаем, ты большой любитель поговорить, а времени у нас, сам видишь, мало, так что ты, пожалуйста, сообщай только факты, какие знаешь, только голые факты!
   -- Хорошо. Так и сделаю. Факт первый: прислали к нам в цех из-за границы три ненужных станка. Кто прислал, кто выписывал, этого до сего дня не удалось выяснить, хотя стоят эти станки у нас в цеху уже полтора года. Стоят? Ну и пусть себе стоят. Портятся? Ну и пусть себе портятся. Никому не нужны? Ну и пусть себе не нужны. Гомза заплатила за них валютой громадные деньги? Ну и пусть себе заплатила. Не из нашего же кармана она платила. Так прошло полтора года, и про исто­рию со станками стали забывать... Когда вдруг я как-то разо­злился и под влиянием аффекта, минуя все профсоюзные инстан­ции, передал дело об импортных станках прокурору. И сейчас, через полтора года, прокурор повел это дело в спешном поряд­ке. Факт второй: красуется в столовке нашего цеха кипятиль­ник "Титан", поставленный там давно, еще когда Шулейке угро­жала холера. Но беда в том, что "Титан" все эти годы только стоит в столовой, но не работает: прислали неисправным. И ра­бочие прозвали его "Золотым Титаном" и вот почему. Ежегодно на него ухлопывается масса денег -- то на ремонт, то на рекон­струкцию, то на покраску. А толку с него по-прежнему ни на грош: не действует. Тогда однажды выписали для него насос -- для механизации, -- воду в него помпой накачивать, что делалось раньше вручную. Но и насос, как на смех, прислали неисправ­ным, и теперь ни "Титан" не работает, ни насос не действует. Тогда стали ассигновывать средства на правку, реконструкцию и перекраску насоса. Тут я как-то рассердился и через голову всех промежуточных властей направил дело о "Золотом Тита­не" прямо к прокурору. Факт третий, мелкий, -- все факты нарочно выбираю мелкие, потому что крупные вы сами замети­те. Наш клуб получил средства на выписку для клубной читаль­ни подписных периодических изданий. Но вместо этого завклуб сейчас же на те деньги приобрел для себя и для своего по­мощника два хороших портфеля. И у нас есть читальня, но на этот год без газет и журналов, а зато с двумя завами и с двумя хорошими портфелями. Дело это, благодаря мне, уже у прокуро­ра. Факт четвертый: на конном дворе завода No 4 хиреют лошади. Хиреют и хиреют! Сбруя никуда не годится, протирает на теле раны... Копыта сбиты, не подкованы вовремя... И никто не обращает на это никакого внимания: ни конюха, ни шорник, ни ветфельдшер, ни кузнец, ни заведующий конным двором... Раз иду, а одна лошадь во время работы пала на месте, на заводском дворе, поперек рельсов узкоколейки. Через час дело о павшей лошади уже находилось на внеочередном рассмот­рении у прокурора.
  -- Одна минута осталась!
   -- Сейчас кончаю, товарищи. Факт пятый. Выпил чаю с медом -- и разболелся у меня зуб. Да так разболелся, что я места себе не находил! Болит и болит, проклятый! Ну, думаю, смерть пришла, и какая глупая смерть -- от зуба! Жена посмотрела -- дупло. Решили сейчас же вырвать. Побежал я в завод­скую больницу. Ждал час, другой, третий, но пришло время идти на мою смену, и я ушел. На другой день -- то же самое, прождал часа два-три, ушел ни с чем. На третий -- то же. На четвертый день прихожу в больницу уже с бумажкой от проку­рора, и мне в секунду вырвали зуб -- хотя тогда его уже не надо было вырывать, не болел, и дупла в нем никакого не оказа­лось, была простая чернинка. И вырвал я его только из принци­па. И из уважения к хорошему прокурору.
  -- Ми-ну-та кон-чи-лась!
  -- Дать ему еще минуты две-три! Хорошо говорит!
  -- Дать! Дать! Очень по правилу рассказывает!
  -- Нет, нет, товарищи, благодарю вас, прошу не давать мне больше ни одной минуты, потому что мне и нескольких часов и нескольких суток оказалось бы мало, чтобы рассказать все, что я знаю! Только даром раздразните мой аппетит!
  
  

XVI

  -- Демобилизованный красноармеец Пловцов!
   -- Товарищи, когда не хватает квартир в Москве, это я еще понимаю! А когда жилищный кризис наблюдается даже в лесных дебрях Шулейки, то этого я уже никак не могу перева­рить, никак! Что это такое? Всем жителям шестой части мира вдруг стало негде жить! Короче говоря, я хочу объяснить, что наши заводоуправления совсем не занимаются вопросами жилстроительства. Правда, Гомза идет нам на помощь, поощря­ет индивидуальное строительство рабочими для себя домиков, отпускает долгосрочную ссуду, почти что достаточную для всей постройки. Но при каждом сокращении на заводе увольняют в первую очередь тех рабочих, у которых имеются свои дома, -- "домовладельцы", "собственники". И приходится выбирать одно из двух: или работать на заводе и быть сытым, или сидеть в "собственном доме" и быть голодным. Все выбирают первое. И я тоже. Вот почему я не строюсь, а, вернувшись со службы из Красной Армии, третий год добиваюсь получить себе жилпло­щадь в домах поселка. Я тормошил уже всех: и жилищную комиссию при завкоме, и райком металлистов, и наш партколлектив, и профбюро, и губотдел труда -- и везде встречал очень большое сочувствие. А квартиры для меня все-таки нет. Тогда, убедившись, что тут я ничего не добьюсь, я обратился кое-куда повыше, с документом, содержание которого сейчас огла­шу. Знаю, заранее знаю, что заводские власти всех видов будут мне мстить за эту бумажку в Москву. Но пусть мстят! Я не сложу оружия, пока не потеряю веры, что идеал справедливости, в конце концов, должен взять верх! Документ -- огромной важ­ности, адресован он, увидите, каким большим лицам, поэтому во время моего чтения прошу соблюдать полную тишину... Но пяти минут для такого документа, товарищи, мало. Но я уверен, что если документ вам понравится, то вы общим собранием прикините мне еще минут десять -- пятнадцать...
  -- Да ты читай скорей! Читай!
  -- Начинаю! Читаю! "В Центральное Бюро Жалоб при НК РКИ СССР в городе Москве. Демобилизованного красно­армейца, потомственного рабочего-металлиста горнового домен­ного цеха госметзавода No 4 Шулейковского Горнозаводского Округа заявление. Копия предсовнаркома т. Рыкову. Копия пред. ВЦИКА т. Калинину. Копия наркомвоенмору т. Вороши­лову. Копия наркому труда т. Шмидту. Копия наркому просвеще­ния -- как к нам однажды приезжавшему с лекцией против Бога -- т. Луначарскому. Копия генеральному секретарю ЦК ВКП(б) т. Сталину. Копия председателю ВЦСПС т. Томскому. Копия председателю ВСНХ т. Куйбышеву. Копия редактору "Правды" т. Бухарину. Копия т. Крупской. Копия т. Ульяновой. Копия -- на предмет срочной экспертизы моих умственных способностей, взятых тут под сомнение нашими заводскими партволкодавами, -- т. Семашко..."
   -- Стой, стой, погоди, товарищ Пловцов, не читай, там, в коридорах, какой-то странный шум, ничего не слыхать... А это что за люди врываются в зал? Что за безобразие -- зачем же двери ломать? Откуда их столько? Прут и прут без конца дикой ордой! Товарищи, кто вы такие? Разве можно ломиться так в помещение, ведь получается сплошная свалка! Не видите, что давите друг друга? Не слышите, трещат скамьи? Окна, окна, окна там выдавите, зачем взбираетесь толпой на подоконники! Ага, вы, вероятно, из профсоюза с льготными билетами в кино? Но сейчас кино не будет, на сегодня оно переведено в старый наш клуб, и картина "Усни, сердце, усни" будет показываться там, идите все туда, поворачивайте обратно! Жи-во!
  
  
  

Комментарий

(М. В. Михайлов)

  
  
   РУДА. Впервые: "Новый мир". 1929. No 5. Печ. по первому изд.
   Работа над рассказом проходила трудно, писатель долго искал "живую форму". Наконец она была найдена -- "дробь голых диалогов без единой описательной строчки, без единой повествовательной фразы" (РГАЛИ. Ф. 24. Оп. 1. Ед. хр. 50. Л. 31). Редактору журнала Вяч. Полонскому вещь очень понра­вилась, он опубликовал ее сразу же после прочтения. В критике она фигурировала как "неверно" освещающая рабочую тему. Никандров надеялся ее увидеть в томе "Избранного", предложенного им в 1957 г. "Крымиздату", но ни в одном из сборников "Руда" так и не появилась.
  
   С. 442. Гомза -- Государственное объединение машино­строительных заводов.
  
   С. 444. Бандажный -- зд. цех, делающий металлические пояса, ободы, надеваемые на части машин, на железнодорож­ные колеса для увеличения их прочности.
  
   С. 450. ВМС -- Военно-морские силы.
   ВСНХ -- Высший Совет Народного Хозяйства (1917-1932).
  
   С. 454. НК РКИ -- Народный комиссариат Рабоче-Крестьянской инспекции (1920-1934).
   ...шахтинское <...> вредительства... -- "шахтинское дело" -- судебный процесс, состоявшийся в Москве в мае-июле 1928 г. Группа инженеров и техников была обвинена в создании контрреволюционной вредительской организации, которая якобы действовала в Шахтинском и др. районах Донбасса. 5 обвиняемых были приговорены к расстрелу. Других приговорили к различным срокам заключения.
  
   С. 458. Вальцы -- элемент прокатного стана.
   Стелюга -- деревянный настил, служащий для перемеще­ния грузов.
  
   С. 460. Куйбышев Валериан Владимирович (1888--1935) -- государственный деятель. С 1926 -- председатель ВСНХ СССР. Ранее -- председатель ЦКК (Центральная контрольная комис­сия) партии, нарком РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция, Рабкрин).
  
   С. 462. Таль -- компактная подвесная подвижная или неподвижная подъемная лебедка.
   С. 463. Маховик -- тяжелое колесо для обеспечения рав­номерного движения машины.
   Шорник -- специалист по изготовлению изделий из кожи.
   Фабзавуч -- школа фабрично-заводского ученичества.
  
   С. 465. Шашель -- жучок или червь, который точит дерево.
  
   С. 472. Рыков Алексей Иванович (1881-1938) -- политический и государственный деятель. В 1924-1930 -- председатель СНК (Совет Народных Комиссаров) СССР, в 1926-1930 -- председатель СТО (Совет Труда и Обороны). Репрессирован.
   Калинин Михаил Иванович (1875-1946) -- политический деятель. С 1922 -- председатель ЦИК (Центральный Исполнительный Комитет) СССР. С 1938 -- председатель Президиума ВС (Верховный Совет) СССР.
   Ворошилов Климент Ефремович (1881-1969) -- военный и политический деятель. С 1925 -- нарком по военным и морским делам и председатель РВС (Революционный военный совет) СССР.
   Шмидт Василий Владимирович (1886-1938) -- политический и государственный деятель. Нарком труда в 1918-1928, затем заместитель председателя СНК СССР. Репрессирован.
   Луначарский Анатолий Васильевич (1875--1933) -- поли­тический и государственный деятель, писатель. С 1917 -- нар­ком просвещения.
   Томский (наст. фам. Ефремов) Михаил Павлович (1880-1936) -- политический и государственный деятель. В 1919-1921 и 1922-1929 -- председатель ВЦСПС (Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов), затем заместитель пред­седателя ВСНХ СССР, заведующий ОГИЗ (Объединение государственных издательств). Покончил жизнь самоубийством.
   Бухарин Николай Иванович (1888-1938) -- политический деятель. В 1918-1929 -- редактор газеты "Правда", член Политбюро ЦК (1924-1929). Репрессирован.
   Крупская Надежда Константиновна (1869-1939) -- политический деятель. Жена В.И.Ленина. С 1920 -- председатель Главполитпросвета (Главный политико-просветительный коми­тет) при Наркомпросе.
   Ульянова Мария Ильинична (1878-1937) -- партийный деятель, сестра В.И.Ленина. С 1917 -- член редколлегии и ответственный секретарь газеты "Правда".
   Семашко Николай Александрович (1874-1949) -- врач. С 1918 -- нарком здравоохранения.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru