Неверов Александр Сергеевич
Дырдоска

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

АЛЕКСАНДР НЕВЕРОВ

В САДАХ

РАССКАЗЫ

1923 г.

ПЯТАЯ ТЫСЯЧА

"ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА"
МОСКВА -- ЛЕНИНГРАД

   

ДЫРДОСКА

1

   Из Богатова возвращались под вечер теплым, засыпающим проселком. Яшка Кутанай, молодой, веселый озорник, подпоясанный обрывком веревки, широко размахивал палкой, сшибал головки цветов. Молек, невзрачный кривоногий обрубок в заячьей шапке, торопливо шмыгал носом, вытирая губу одним пальцем. Шли молча, оглядывая пустые осенние поля в серых надвигающихся сумерках. Когда поднялись на бугорок, Кутанай сказал:
   -- Ре-Се-Фе. Знаешь это? Молек покачал головой.
   -- Где же я знаю?
   -- А еще Экосо. Тоже не знаешь?
   -- Ну, скажи.
   -- Сразу ты ничего не поймешь. Надо с точки зрения посмотреть. Например, губэвак, зампредгуб, начпур, хозмер Вцик.
   -- Откуда ты все знаешь?--перебил Молек, разглядывая Яшку.
   -- Все никто не знает.
   -- Почему?
   -- Потому что башку здоровую надо. Если бы <испорчено>половину хотя, я бы теперь и пешком не ходил. <испорчено> найдется у тебя?
   Молек выворотил карман у штанов, вытря<испорчено> последние крошки.
   -- Бумагой я не напасусь, и табаком на <испорчено> целый день.
   Яшка, затягиваясь даровщинкой, громко сказал:
   -- Главбум!
   -- Это чего значит?
   -- Тут сокращение большое, и сразу ты все равно не научишься. Я, понимаешь, два года не мог рентировку сделать. Читаю газету, ничего не выходит: встанет бревном поперек какой-нибудь тираж с комхозом -- опять начинай сначала...
   Говорил Яшка без улыбки, наваливая на Молька тяжелые, непонятные слова, а он тащил их покорно, ниже нахлобучивал шапку, встряхивая одуревшей головой, и только, взглядывая на Яшку, спокойно размахивающего палкой, неуверенно спрашивал:
   -- И кто, скажи на милость, выдумал такую оказию?
   -- Большевики.
   -- Зачем?
   -- Полагается так. Старый режим, который при царе, они не желают и говорят теперь по-другому. Раньше -- волость, теперь -- исполком.
   -- Ну?
   -- Вот и гляди, к чему клонится такой порядок. Я грамотный, разбираюсь маленько, а ты неграмотный -- тумак-тумаком. Поезжай сейчас в город по общественным делам, -- все лестницы облазишь, прежде чем на линию попасть. Значит, должны все грамотными быть, ликвидацию сделать.
   -- Все-таки трудно теперь нашему брату!-- вздохнул Молек.
   -- Потому и трудно, что мы не эркапе.
   У Лозовской усадьбы Яшка неожиданно остановился, показал пальцем на старый двухэтажный дом.
   -- Зайдем пошарить, можа, попадет чего.
   -- Мне бы два гвоздя вот таких! -- сказал Молек.
   -- Идем, я тоже штуку одну давно подыскиваю...
   Крапивой, через упавшие плетни, они осторожно подошли к молчаливо стоящему дому с выбитыми окнами, быстр прыгнули в большую полутемную комнату. Покружились немного, перешли в узенький коридор. В углу валялась сорванная доска, покрашенная желтой краской, с круглым отверстием. Молек покосился на нее вспыхнувшим хозяйским глазом, <испорчено> ногой, перевернул на другую сторону, подумал -- <испорчено> взять, начал искать гвоздей.
   Яшка поднял доску, крепко прижал под-мышкой, как драгоценную находку.
   Когда вышли обратно, Молек, увидя в руках у Яшки круглую крашеную доску с круглым отверстием посредине, беспокойно спросил:
   -- Чего это такое, я не понял хорошенько?
   Яшка, разжигая любопытство, сказал:
   -- Вот видишь, что значит наша неопытность! Это же дырдоска.
   -- Какая?
   -- Не знаешь?
   -- Ну, скажи.
   -- Как я скажу, если ты не понимаешь?..
   Молек насторожился.
   Месяц, стоящий над Лозовскими гумнами, светил прямо на Яшку, несущего под-мышкой круглую крашеную доску с круглым отверстием.
   В кармане у Молька лежала пара гвоздей, которые недавно еще казались дороже жены с ребятишками, а теперь гвозди не радовали. Мысли от досады путались, короткие кривые ноги спотыкались.
   Яшка спокойно поддразнивал:
   -- Сколько я искал такую доску! Думал, умру без нее, а она сама на глаза попалась нечаянно. Все-таки, здорово я угадываю, понимаешь? Совсем не хотел заходить, а в уши шепчет кто-то, ровно человек: "Зайди, можа, дырдоску найдешь".
   Зимняя заячья шапка давила голову Мольку стянутым обручем, глаза неотразимо тянулись к странной нeпонятнoй дырдоске. Шмыгая носом, вытирая губу одним пальцем, вспомнил Молек, что и он всю жизнь искал такую до только назвать не умел.
   А Яшка опять говорил:
   -- Я думал, ты возьмешь ее первый. Гляжу, а ты за гвоздями погнался. Ну, думаю, он ничего не понимает в этом деле...
   Оглядывая дырдоску со всех сторон, про <испорчено> даже на шею надеть ее, и шел с дырдоской на шее, как бык в деревянном хомуте. Для Молька в этом самоуверенном спокойствии хозяина была величайшая пытка, режущая сердце на мелкие кусочки. Минутами он готов был вцепиться в Яшкину шею, подмять Яшку под себя, придавить к земле, если будет брыкать, и --
   
   дальше мысли не шли,
   свивались клубком.
   
   Яшка и ростом выше и кулаками здоровее, и маленький невзрачный Молек, на кривых ногах, прятал вспыхнувшую злобу в ласковой непривычной улыбке.
   -- Чудной ты все-таки, Яков!
   -- Почему?
   -- Разные слова произошел. Ну, зачем тебе эта доска?
   -- Эта?
   -- Да-
   Яшка остановился, постукал по доске твердым, почерневшим ногтем:
   -- Если бы ты знал, что я сделаю из этой дырдоски, ты бы от зависти сдох.
   -- Говори!
   -- Эге, хитрый какой. Сделаю через месяц -- увидишь... Шел Молек измученный, щупал в кармане пару гвоздей, которые теперб не радовали, с тоской ругал себя, не раскрывая губ:
   -- Сам глядел, чорт, на нее, из рук упустил.
   В улице, подходя к домам, спросил в последний раз, разглядывая находку:
   -- Ты, сам-деле, хочешь чего сделать?
   -- Сделать, может быть, не сделаю, -- лениво ответил Яшка, -- а в городе продам обязательно...
   -- Кому?
   -- Чудак! Да эту самую штуку только покажи разной буржуазии -- с руками оторвут. Ты знаешь, без ее им пропащее дело. Или комиссару нашему подарю...
   -- Ему-то зачем? -- крикнул Молек.
   Улыбнулся Яшка, собирая морщинки около озорных мясистых губ, и в темноте, освещенный месяцем, задумчиво сказал:
   -- Ему, наверно, всех больше нужна для своего удовольствия.
   

2

   Ночь прошла в тревоге.
   Как только закрывались глаза, утомленные долгим раздумьем, вплотную подходила отчаянная, непонятная дырдоска с круглым отверстием посредине, сама надевалась Мольку на шею, и шел он с ней под месяцем в осенних умирающих полях, как и Яшка Кутанай, веселой размашистой походкой, а все говорили, показывая на него:
   -- Вот кому счастье подвалило!..
   А когда открывал глаза Молек и долго прислушивался к неясному звуку в ушах, переваливаясь на другой бок, шел с доской на шее уже не он, Молек, а Яшка Кутанай, и головки дорожных цветов сшибал не он, Молек, а Яшка Кутанай.
   Нет, и это не самое главное...
   Самое главное заключается в том: зачем на свете есть такая дырдоска, и чего из нее можно сделать? Поднимаясь, подолгу сидел Молек на кровати, шмыгая носом, плевался, сердился, страшно хотел спать и все-таки не мог уснуть. В самую полночь навалилось удушье. Хотел подняться Молек, а это совсем не удушье: дырдоска придавила огромной тяжестью, и никто, никакая сила не может сбросить ее. Напугался Молек и заплакал во сне, будто маленький, ребячьими слезами.
   Баба рядом крикнула:
   -- Павел!
   Изба тонула во мраке, и в голове разболевшейся стоял тяжелый угнетающий мрак. Проснулся Молек, оглядел избу мутными непонимающими глазами и даже не рад был, что связал себя мыслями с окаянной дырдоской, у которой ничего не поймешь, но стояла она перед глазами, будто живая, и думалось о ней с мучительной, сладкой болью.
   Рано утром Молек собрался сходить к Яшке, поговорить окончательно, но не дошел. Дорогой его осенила <испорчено> мысль -- надо рассказать кой-кому. Если будет то<испорчено> Яшка, нажать всем обществом на него, ибо барская <испорчено> принадлежит теперь всему народу, а Яшка дырдоску <испорчено> в этой самой усадьбе. И не один нашел. Правда что он догадался поднять ее первым, но это вышло по<испорчено> потому что он разных хитростей не произошел и никого никогда не обманывал.
   В полдень около Яшкиной избы стали собираться мужики, всем хотелось увидеть диковинную штуку, попавшую в Яшкины руки, и никто не мог этого сделать. Сам Яшка не показывал находку, хитро складывал губы, мотал головой.
   -- Чего глядеть-то! Нашел, значит, счастье мое...
   Выпустили ходока, Петра Аверьяныча, человека надежного, чтобы он допытался хорошенько. Выйдя от Яшки, Петр Аверьяныч сказал успокоительно:
   -- Пустяки! Простая доска...
   Ему не поверили.
   Сюнькин Захар окинул ходока злобно горевшими глазами, мрачно поднял палец над головой.
   -- Знаем мы такие подвохи! Наверное, в ручку плюнул ему...
   Мужики расходились, ругались, опять грудились кучей, спрашивали Молька:
   -- Какая она?
   Теперь Молек и сам не помнил -- какая: вчера будто круглой была, с круглым отверстием посредине, а сейчас припоминалась продолговатой, с двумя петельками. Впрочем, и этого не помнит Молек хорошенько, не разглядел в темноте: или это доска была, или вроде ящика. Когда он хотел дотронуться, чтобы узнать, Кутанай сказал ему:
   -- Нельзя трогать, испортить можно.
   Кроме того, Яшка хвалился все время: я, говорит, могу в городе продать ее за большие деньги или комиссару нашему подарить для разного удовольствия...
   Степан Базла осторожно спросил:
   -- Играет, что ли, она?
   -- Кто?
   -- Эта штука-то. Трубы у нее нет?
   -- Какая тебе труба? С печки свалился!..
   А Базла опять говорил:
   -- Если она с трубой, которая играет, это, не иначе, граммофон. Раньше полагалась такая забава при старом режиме... Теперь куда ее?
   -- Теперь Яшка будет играть. Заведут пружину, Матрену плясать заставят.
   -- Это он, наверно, шкатулку нашел! -- кричал Николай Скачков. -- Ну, только все равно без денег.
   -- Почему без денег?
   -- Потому что этого не могло быть, дураков теперь немного осталось, и я никому не поверю, чтобы шкатулку с деньгами оставить...
   -- Мы не были там, можа, есть маленько... Говорили.
   В полдень и до самого вечера крутилась потревоженная улица. Мужики собирались кучками, крякали, чвокали, разводили руками. Когда Молек вернулся домой, Матрена-жена сказала ему.
   -- Неужто ты маленький был, если она под ногами валялась! Нельзя человека сердить, а Матрена опять долбила:
   -- Люди вещи хорошие приглядывают, а он два гвоздя притащил, которые в стену не воткнешь. Ешь вот их, гляди на них...
   Мал ростом Молек, но кулаками здоровый. Залепил в сердцах Матрене по левому уху, чтобы нутро не потрошила. Мало, еще хотел -- тут и Матрена сдачи дала. Не так уж больно, но здорово обидно -- прямо сверху накрыла.
   -- Ты что, драться? -- спросил Молек.
   -- Сам налетаешь, не лезь!
   Потом Матрена с криком выбежала из избы в разорванной кофте, а Молек бежал без шапки за ней, с тяжелым тупым косырем в руке, и чувствовал: сейчас он убьет ее, ибо терпеть больше нельзя.
   Навстречу из Семочкиного переулка вышли сразу двое: комиссар военного отдела лозовского волисполкома товарищ Панюрчиков и лозовский милиционер Гришка Барабан. Оба были при леворвертах, оба взглянули на Молька удивленными глазами:
   -- Как! Убийство на улице!
   -- Задержи! -- сказал товарищ Панюрчиков. Гришка Барабан неистово крикнул:
   -- Стой!
   Молек остановился.
   -- Почему у тебя косырь в руках?-- спросил комиссар военного отдела.
   -- Это, товарищ, не ваше дело: я -- муж, она -- жена...
   Собрались мужики с бабами, девки, парни, и стоял Молек в этом кругу точно воробей, сшибленный камешком с крыши -- маленький, кривоногий, бескрылый. Гнев, гнавший по улице, скоро утих, ноги ослабли, и смотрел он на народ робкими непонимающими глазами.
   Товарищ Панюрчиков сказал горячую речь о том, что Советская Федеративная Социалистическая Республика, свергнувшая империализм и буржуазию, дала женским элементам равноправие на ряду с мужскими элементами и на всей территории поставила женотделы с социально-политическими функциями...
   Молек ничего не понял.
   А когда кончилась речь, Гришка Барабан взял его за руку:
   -- Идем!
   -- Куда?
   -- Арестован ты на трое суток.
   Молек встрепенулся.
   Гришка Барабан ухватил его за шиворот:
   -- Не сопротивляйся при моих служебных обязанностях -- хуже будет...
   -- Ну, пусти! -- сказал Молек. -- Я сам пойду.
   Украдкой из чужой калитки глядела Матрена на маленького кривоногого мужа, уходящего в исполком; сзади разговаривали мужики:
   -- За что его?
   -- Доску украл...
   -- Где?
   -- Разберут там, не наше дело...
   На том месте, где товарищ Панюрчиков произносил собравшимся речь, валялся косырь, выпавший из дрогнувших рук оробевшего Молька. Поднял его Николай Махров, проходивший после всех, оглянулся, сунул в карман и был очень доволен. Не шутя попало счастье среди белого дня!..
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru