Lib.ru/Классика: Несмелов Арсений. Стихотворения

Несмелов Арсений
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]

Оставить комментарий Несмелов Арсений (yes@lib.ru) Год: 1942 Обновлено: 19/04/2022. 96k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Поэзия Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Оценка: *7.003** Ваша оценка:
Аннотация: В Китае Гряда Из китайского альбома "Свою страну, страну судьбы лихой..." Переходя границу Ночью Прикосновения Леонид Ещин "Ловкий ты, и хитрый ты..." "Уезжающий в Африку или..." Хунхуз Около Цицикара Флейта и барабан Потомку Эпитафия Юли-юли В закатный час Старое кладбище В полночь Как на Россию непохоже Тень В ломбарде На водоразделе Пять рукопожатий Голод Агония Встреча первая Встреча вторая Стихи о Харбине (I-III) I. "Под асфальт, сухой и гладкий..." II. "Как чума, тревога бродит..." III. "Милый город, горд и строен..." В затонувшей субмарине Наша весна "Пустой начинаю строчкой..." "С головой под одеяло..." Письмо Узоры памяти "Женщины живут, как прежде, телом..." Мы В Сочельник Москва Пасхальная 27 августа 1914 года Жена Восстание. Поэма Кого винить?

АРСЕНИЙ НЕСМЕЛОВ

В Китае
Гряда
Из китайского альбома
"Свою страну, страну судьбы лихой..."
Переходя границу
Ночью
Прикосновения
Леонид Ещин
"Ловкий ты, и хитрый ты..."
"Уезжающий в Африку или..."
Хунхуз
Около Цицикара
Флейта и барабан
Потомку
Эпитафия
Юли-юли
В закатный час
Старое кладбище
В полночь
Как на Россию непохоже
Тень

В КИТАЕ

Узкие окна. Фонарика
Продолговатый лимон,
Выжженный в мреющем паре - как
Вызолоченное клеймо.

Думаешь: тщательно вырисуй
Загнутых кровель углы,
Звезд лиловатые ирисы,
Синее марево мглы.

Небо... Не медными грудами
Над перевалом веков -
Храм с девятнадцатью буддами
Медленных облаков.

ГРЯДА

Щетина зеленого лука
На серой иссохшей гряде.
Степные просторы, да скука,
Да пыльная скука везде...

Вращает колеса колодца
Слепой и покорный ишак,
И влага о борозду бьется,
Сухою землею шурша.

И льется по грядам ленивой
Струей ледяная вода -
Не даст ни растения нива
Без каторжного труда.

Китаец, до пояса голый.
Из бронзы загара литой,
Не дружит с усмешкой веселой.
Не любит беседы пустой.

Уронит гортанное слово
И вновь молчалив и согбен -
Работы, заботы суровой
Влекущий, магический плен.

Гряда, частокол да мотыга,
Всю душу в родную гряду!
Влекущее, сладкое иго.
Которого я не найду!

ИЗ КИТАЙСКОГО АЛЬБОМА

Ворота. Пес. Прочавкали подковы,
И замер скрип смыкающихся створ...
Какой глухой, какой средневековый
Китайский этот постоялый двор.

За ним - поля. Кумирня, кукуруза...
А в стороне от глинобитных стен,
На тонкой жерди, точно для антенн,
Отрубленная голова хунхуза.

Я проснулся в третьем часу,
Ночь была глубока, как яма.
Выли псы. И, внимая псу,
Той звериной тоске упрямой, -

Сжалось сердце. Ему невмочь,
Не под силу ни сон, ни бденье!..
И плескалась о стекла ночь
Небывалого наводненья.

III

Кожа черная с синевой.
Лоб и щеки до глянца сухи.
На открытых глазах его
Копошились желтые мухи...

Но угроза была у губ,
В их извилистой нитке серой,
И шептал любопытным труп:
"Берегитесь!.. Пришла холера".

"Свою страну, страну судьбы лихой..."

Свою страну, страну судьбы лихой,
Я вспоминаю лишь литературно:
Какой-то Райский и какой-то Хорь;
Саводников кладбищенские урны!

И Вера - восхитительный "Обрыв",
Бескрылая, утратившая силу.
И может быть, ребенком полюбив.
Еще я вспомню дьякона Ахиллу.

Конечно, список может быть длинней,
Но суть не в нем: я думаю, робея, -
В живой стране, в России этих дней,
Нету меня родного, как в Бомбее!

Не получить мне с родины письма
С простым, коротким: "Возвращайся, милый!"
Разрублена последняя тесьма.
Ее концы разъединили - мили.

Не удивительно ли: страна -
В песках пустыни, что легли за нами, -
Как скользкая игла обронена,
Потеряна, как драгоценный камень!

Уже печаль и та едва живет,
Отчалил в синь ее безмолвный облак,
И от страны, меня отвергшей, вот -
Один пустой литературный облик.

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ

Пусть дней немало вместе пройдено,
Но вот - не нужен я и чужд,
Ведь вы же женщина - о, Родина! -
И следовательно, к чему ж.

Все то, что сердцем в злобе брошено,
Что высказано сгоряча:
Мы расстаемся по-хорошему,
Чтоб никогда не докучать

Друг другу больше. Все, что нажито,
Оставлю вам, долги простив, -
Вам эти пастбища и пажити,
А мне просторы и пути,

Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв,
Он, изумительный, - от Тютчева
До Маяковского велик.

Но комплименты здесь уместны ли,
Лишь вежливость, лишь холодок
Усмешки, - выдержка чудесная
Вот этих выверенных строк.

Иду. Над порослью - вечернее
Пустое небо цвета льда.
И вот со вздохом облегчения:
"Прощайте, знаю: навсегда!"

НОЧЬЮ

Я сегодня молодость оплакал,
Спутнику ночному говоря:
"Если и становится на якорь
Юность, так непрочны якоря

У нее: не брать с собой посуду
И детей, завернутых в ватин...
Молодость уходит отовсюду,
Ничего с собой не захватив.

Верности насиженному месту,
Жалости к нажитому добру -
Нет у юных. Глупую невесту
Позабудут и слезу утрут

Поутру. И выглянут в окошко.
Станция. Решительный гудок.
Хобот водокачки. Будка. Кошка.
И сигнал прощания - платок.

Не тебе! Тебя никто не кличет.
Слез тебе вослед - еще не льют:
Молодость уходит за добычей,
Покидая родину свою!.."

Спутник слушал, возражать готовый.
Рассветало. Колокол заныл.
И китайский ветер непутевый
По пустому городу бродил.

ПРИКОСНОВЕНИЯ

Была похожа на тяжелый гроб
Большая лодка, и китаец греб,
И весла мерно погружались в воду...

И ночь висела, и была она,
Беззвездная, безвыходно черна
И обещала дождь и непогоду.

Слепой фонарь качался на корме -
Живая точка в безысходной тьме,
Дрожащий свет, беспомощный и нищий...

Крутились волны, и неслась река,
И слышал я, как мчались облака,
Как медленно поскрипывало днище.

И показалось мне, что не меня
В мерцании бессильного огня
На берег, на неведомую сушу -

Влечет гребец безмолвный, что уже
По этой шаткой водяной меже
Не человека он несет, а душу.

И, позабыв о злобе и борьбе,
Я нежно помнил только о тебе,
Оставленной, живущей в мире светлом.

И глаз касалась узкая ладонь,
И вспыхивал и вздрагивал огонь,
И пену с волн на борт бросало ветром...

Клинком звенящим сердце обнажив,
Я, вздрагивая, понял, что я жив,
И мига в жизни не было чудесней.

Фонарь кидал, шатаясь, в волны - медь...
Я взял весло, мне захотелось петь,
И я запел... И ветер вторил песне.

ЛЕОНИД ЕЩИН

Ленька Ещин... Лишь под стихами
Громогласное - Леонид,
Под газетными пустяками,
От которых душа болит.

Да еще на кресте надгробном,
Да еще в тех строках кривых
На письме, от родной, должно быть,
Не заставшей тебя в живых.

Был ты голым и был ты нищим,
Никогда не берег себя,
И о самое жизни днище
Колотила тобой судьба.

"Тында-рында!" - не трын-трава ли
Сердца, ведающего, что вот
Отгуляли, отгоревали,
Отшумел Ледяной поход!

Позабыли Татарск и Ачинск, -
Городишки одной межи, -
Как от взятия и до сдачи
Проползала сквозь сутки жизнь.

Их домишкам - играть в молчанку.
Не расскажут уже они,
Как скакал генерала Молчанова
Мимо них адъютант Леонид.

Как был шумен постой квартирный,
Как шутили, смеялись как,
Если сводку оперативную
Получал командарм в стихах.

"Ай да Леня!" - И вот по глыбе
Безнадежности побежит
Легкой трещиной - улыбка,
И раскалывается гранит!

Так лучами цветок обрызган,
Так туманом шевелит луна...
"Тында-рында!" - И карта риска
В диспозиции вновь сдана.

Докатились. Верней - докапали
Единицами: рота, взвод...
И разбилась фаланга Каппеля
О бетон крепостных высот.

Нет, не так! В тыловые топи
Увязили такую сталь!
Проиграли, продали, пропили,
У винтовок молчат уста.

День осенний - глухую хмару -
Вспоминаю: в порту пустом,
Где последний японский "мару",
Леонид с вещевым мешком.

Оглянул голубые горы
Взором влажным, как водоем:
"Тында-рында! И этот город -
Удивительный - отдаем ..."

Спи спокойно, кротчайший Ленька,
Чья-то очередь за тобой!..
Пусть же снится тебе макленка,
Утро, цепи и легкий бой.

"Ловкий ты, и хитрый ты..."

Ловкий ты, и хитрый ты,
Остроглазый черт.
Архалук твой вытертый
О коня истерт.

На плечах от споротых
Полосы погон.
Не осилил спора ты
Лишь на перегон.

И дичал все более,
И несли враги
До степей Монголии,
До слепой Урги.

Гор песчаных рыжики,
Зноя каминок.
О колено ижевский
Поломал клинок.

Но его не выбили
Из беспутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!

Раскаленный добела,
Отзвенел песок,
Видно, время пробило
Раздробить висок.

Вольный ветер клонится
Замести тропу...
Отгуляла конница
В золотом степу!

"Уезжающий в Африку или..."

Уезжающий в Африку или
Улетающий на Целебес
Позабудет беззлобно бессилье
Оставляемых бледных небес.

Для любви, для борьбы, для сражений
Берегущий запасы души,
Вас обходит он без раздраженья,
Пресмыкающиеся ужи!

И когда загудевший пропеллер
Распылит расставания час,
Он, к высоким стремящийся целям,
Не оглянется даже на вас.

Я же не путешественник-янки,
Нахлобучивший пробковый шлем, -
На китайском моем полустанке
Даже ветер бессилен и нем!

Ни крыла, ни руля, ни кабины,
Ни солдатского даже коня,
И в простор лучезарно-глубинный
Только мужество взносит меня.

ХУНХУЗ

О жене и матери забыл,
Маузер прикладистый добыл
И, тугие плечи оголя,
Вышел за околицу, в поля.

Те же джунгли этот гаолян,
Только без озер и без полян.
Здесь на свист хунхуза - за версту
Свистом отзывается хунхуз.

Было много пищи и добра,
Были добрые маузера,
Но под осень, кочки оголя,
Сняли косы пышный гаолян.

Далеко до сопок и тайги,
Наседали сильные враги,
И горнист с серебряной трубой
Правильно развертывает бой.

И хунхуза, сдавшегося в плен,
Чьи-то руки подняли с колен,
Связанного, бросили в тюрьму,
Отрубили голову ему.

И на длинной жерди голова
Не жива была и не мертва,
И над ней кружилось воронье:
Птицы ссорились из-за нее.

ОКОЛО ЦИЦИКАРА

По дороге, с ее горба,
Ковыляя, скрипит арба.
Под ярмом опустил кадык
До земли белолобый бык.

А за ним ускоряет шаг
И погонщик, по пояс наг.
От загара его плечо
Так коричнево-горячо.

Степь закатом озарена.
Облака, как янтарь зерна,
Как зерна золотистый град,
Что струился в арбу с лопат.

Торопливо погружено,
Ляжет в красный вагон оно,
И закружит железный вихрь,
Закачает до стран чужих.

До чудесных далеких стран,
Где и угольщик - капитан,
Где не знают, как черный бык
Опускает к земле кадык,

Как со склона, с его горба,
Подгоняет быка арба.

Так и тысячу лет назад
Шли они, опустив глаза,
Наклонив над дорогой лбы,
Человек и тяжелый бык.

ФЛЕЙТА И БАРАБАН

У губ твоих, у рук твоих... У глаз,
В их погребах, в решетчатом их вырезе
Сияние, молчание и мгла,
И эту мглу - о, светочи! - не выразить.

У глаз твоих, у рук твоих... У губ,
Как императорское нетерпение,
На пурпуре, сияющем в снегу -
Закристаллизовавшееся пение!

У губ твоих, у глаз твоих... У рук -
Они не шевельнулись и осилили
И вылились в согласную игру:
О лебеди, о Лидии и лилии!

На лыжах звука, но без языка,
Но шепотом, горя, и в смертный час почти
Рыдает сумасшедший музыкант
О Лидии, о лилии и ласточке!

И только медно-красный барабан
В скольжении согласных не участвует,
И им аккомпанирует судьба:
- У рук твоих!
- У губ твоих!
- У глаз твоих!

ПОТОМКУ

Иногда я думаю о том,
На сто лет вперед перелетая,
Как, раскрыв многоречивый том
"Наша эмиграция в Китае", -
О судьбе изгнанников печальной
Юноша задумается дальний.

На мгновенье встретятся глаза
Сущего и бывшего: котомок,
Страннических посохов стезя...
Скажет, соболезнуя, потомок:

"Горек путь, подслеповат маяк,
Душно вашу постигать истому.
Почему ж упорствовали так,
Не вернулись к очагу родному?"

Где-то упомянут - со страницы
Встану. Выжду. Подниму ресницы:

"Не суди. Из твоего окна
Не открыты канувшие дали:
Годы смыли их до волокна,
Их до сокровеннейшего дна
Трупами казненных закидали!

Лишь дотла наш корень истребя,
Грозные отцы твои и деды
Сами отказались от себя,
И тогда поднялся ты, последыш!

Вырос ты без тюрем и без стен,
Чей кирпич свинцом исковыряли,
В наше ж время не сдавались в плен,
Потому что в плен тогда не брали!"

И не бывший в яростном бою,
Не ступавший той стезей неверной,
Он усмешкой встретит речь мою
Недоверчиво-высокомерной.

Не поняв друг в друге ни аза,
Холодно разъединим глаза,
И опять - года, года, года
До трубы Последнего суда!

ЭПИТАФИЯ

Нет ничего печальней этих дач
С угрюмыми следами наводненья.
Осенний дождь, как долгий, долгий плач,
До исступления, до отупенья!

И здесь, на самом берегу реки,
Которой в мире нет непостоянней,
В глухом окаменении тоски
Живут стареющие россияне.

И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам,
В селеньи, исчезающем бесследно, -
По воскресеньям православный храм
Растерянно подъемлет голос медный!

Но хищно желтоводная река
Кусает берег, дни жестоко числит.
И горестно мы наблюдаем, как
Строения подмытые повисли.

И через сколько-то летящих лет
Ни россиян, ни дач, ни храма - нет,
И только память обо всем об этом
Да двадцать строк, оставленных поэтом.

ЮЛИ-ЮЛИ

Мне душно от зоркой боли,
От злости и коньяку...
Ну, ходя, поедем, что ли,
К серебряному маяку!

Ты бронзовый с синевою,
Ты с резкою тенью слит,
И молодо кормовое
Весло у тебя юлит.

А мне направляет глухо
Скрипицу мою беда,
И сердце натянет туго
Ритмические провода.

Но не о ком петь мне нежно, -
Ни девушки, ни друзей, -
Вот разве о пене снежной,
О снежной ее стезе,

О море, таком прозрачном,
О ветре, который стих,
О стороже о маячном,
О пьяных ночах моих,

О маленьком сне, что тает,
Цепляясь крылом в пыли...
Ну, бронзовый мой китаец,
Юли же, юли-юли!..

В ЗАКАТНЫЙ ЧАС

Сияет вечер благостностью кроткой.
Седой тальник. Бугор. И на бугре
Костер, и перевернутая лодка,
И чайник закипает на костре.

От комаров обороняясь дымом, -
Речь русская слышна издалека, -
Здесь на просторе этом нелюдимом
Ночуют три веселых рыбака.

Разложены рыбацкие доспехи,
Плащи, котомки брошены в ковыль,
И воткнутые удочки, как вехи,
И круговая булькает бутыль.

И кажется, опять былое с нами.
Где это мы в вечерний этот час?
Быть может, вновь на Иртыше, на Каме,
Опять на милой Родине сейчас?

Иль эта многоводная река
Былинный Волхов, древняя Ока?

Краса чужбины, горы, степи, реки,
Нам не уйти от Родины навеки,
И как бы вам ни виться, ни блистать,
Мы край родной все будем вспоминать!

Но сладок ваш простор, покой, уют,
Вам наша благодарность за приют!

СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ

Памяти строителей Харбина

I
Жизнь новый город строила, и с ним
Возникло рядом кладбище. Законно
За жизнью смерть шагает неуклонно,
Чтобы жилось просторнее живым.

Но явно жизнь с обилием своим
Опережает факел похоронный,
И, сетью улиц тесно окруженный,
Погост стал как бы садом городским.

И это кладбище теперь недаром
Возросший город называет старым -
Там братские могилы, там, с угла,

Глядит на запад из-под веток вяза
Печальный бюст, два бронзовые глаза
Задумчивая тень обволокла.

А ночью там мерцают огоньки,
Горят неугасимые лампады,
Их алые и голубые взгляды
Доброжелательны, ясны, легки.

Отделены от городской реки
Чертой тяжелой каменной ограды,
Они на жизнь взирают без досады,
Без зависти, томленья и тоски.

И, не смущаясь их соседством скучным,
Жизнь рядом следует... то равнодушным
Солдатом в грубых толстых башмаках,

То стайкой кули с говором болтливым,
То мною, пешеходом молчаливым
С тревогой и заботою в глазах.

III

Я прохожу и думаю о тех,
Сложивших здесь и гордость, и печали,
Что знаками первоначальных вех
На улицы пустыню размечали.

Они кирку и молот поднимали,
Прекрасен был их плодотворный век -
Он доказал, что русский человек
Везде силен, куда б его ни слали!

И это кладбище волнует нас
Воспоминаньями: в заветный час
Его мы видим - монумент былого.

И может быть, для этого горят
Глаза могил. Об этом лишь молчат
Огни и алого, и голубого.

В ПОЛНОЧЬ

От фонаря до фонаря - верста.
Как вымершая, улица пуста.
И я по ней, не верящий в зарю,
Иду и сам с собою говорю -
Да говорю, пожалуй, пустяки,
Но все же получаются стихи.

И голос мой, пугающий собак,
Вокруг меня лишь уплотняет мрак.
Нехорошо идти мне одному,
Седеющую взламывая тьму, -
Зачем ей человеческая речь,
А я боюсь и избегаю встреч.

Любая встреча - робость и обман.
Прохожий руку опустил в карман,
Отходит дальше, сгорблен и смущен,
Меня, бродяги, испугался он.
Взглянул угрюмо, отвернулся - и
Расходимся, как в море корабли.

Не бойся, глупый, не грабитель я,
Быть может, сам давно ограблен я,
Я пуст, как это темное шоссе,
Как полночь бездыханная, - как все!
Бреду один, болтая пустяки,
Но все же получаются стихи.

И кто-нибудь стихи мои прочтет
И родственное в них себе найдет:
Немало нас, плетущихся во тьму,
Но, впрочем, лирика тут ни к чему...
Дойти бы, поскорее дошагать
Мне до дому и с книгою - в кровать!

КАК НА РОССИЮ НЕПОХОЖЕ

Объятый дымкою лиловой,
Гор убегает караван.
Над ним - серебряноголовый
Прекрасный витязь Фудзи-сан.

И дышит все вокруг покоем,
Прозрачен воздух, как слюда!
А рядом с грохотом и воем
Летят, грохочут поезда.

И в небесах гудит пропеллер,
Но нежно женщины страны
Поют теперь, как прежде пели,
Святые песни старины.

И опускают томно вежды,
И улыбаются легко,
И красочные их одежды
Благоухают далеко.

На мотыльков они похожи,
На экзотичные цветы,
И возле них так странно ожил
Певучий, сладкий мир мечты!

И как хорош поклон их чинный,
Привет улыбок золотых,
Когда спокойные мужчины
Проходят гордо мимо них.

Спокойствие и сила веет
Из глаз мужских, упорных глаз...
Значенья полный, тяжелеет
Насыщенный вечерний час.

И месяц встал над тучей хмурой,
Примчавшейся издалека,
И точно в лепестках сакуры -
Вся в блесках близкая река...

И парк ночною жизнью ожил,
Полночный час легко вошел...
Как на Россию непохоже,
Но как чудесно хорошо!

ТЕНЬ

Весь выцветший, весь выгоревший. В этот
Весенний день на призрака похож,
На призрака, что перманентно вхож
К избравшим отвращение, как метод,

Как линию, - наикратчайший путь
Ухода из действительности, - тело
Он просквозил в кипевшую толпу,
И та от тени этой потускнела.

Он рифмовал, как школьник. Исключенья
Из правил позабытого значенья,
И, как через бумагу транспарант, -

Костяк его сквозил сквозь призрак тела,
И над толпой затихшей шелестело
Пугливое: российский эмигрант.

Несмелов Арсений

В Китае // Азия. 1932. 2 апр. Гряда // Феникс. 1935. 1 дек. No 14.
"Свою страну, страну судьбы лихой..."; Переходя границу; Ночью;
Прикосновения; Пять рукопожатий; Леонид Ещин (стихи Л. Ещина включены в
наст. издание), "Ловкий ты и хитрый ты..." // Несмелов А. Без России.
Харбин: Печатано в художественной типографии "Заря"; 1931. 61 с. "Уезжающий
в Африку или..."; Стихи о Харбине; Хунхуз; Около Цицикара; В сочельник //
Несмелов А. Полустанок. Харбин: Изд-во А. З. Белышева. Отпечатано 20 августа
1938, издано 30 августа 1938. 30 с. 150 экз. Флейта и барабан; В затонувшей
субмарине; Потомку; Эпитафия // Несмелов А. Белая флотилия: Стихи. Харбин,
1942. 63 с. Из Китайского альбома // Рупор. 1932. No 242. Юли-юли // Рубеж.
1936. No 7, с авторским примечанием: ""Юли -юли " называют во Владивостоке
лодки с парусом и кормовым веслом, а также и лодочников-китайцев,
управляющих этими судами". Наша весна // Рубеж. 1939. No 12. В закатный час
// Луч Азии. 1939. No 8/60. Как на Россию непохоже // Луч Азии. 1940. No 7.
Старое кладбище // Рубеж. 1943. No 32. В полночь // Рубеж. 1945. No 4; Тень
- по автографу из архива П. П. Балакшина. Райский, Вера - герои романа И. А.
Гончарова "Обрыв" (1870); Хорь - персонаж рассказа И. С. Тургенева "Хорь и
Калиныч" (1847). Саводники - имеются в виду учебники В. Ф. Саводника
(1874-1940) "Краткий курс русской словесности с древнейших времен до конца
XVIII века" (1913) и "Очерки по истории русской литературы XIX века" (1906),
служившие основным пособием для изучения русской литературы в гимназиях,
позднее - в средней школе до конца 20-х годов XX в.; дьякон Ахилла - один из
героев романа Н. С. Лескова "Соборяне" (1872). "Мару" - составная частица в
названии почти любого японского судна, особенно транспортного, здесь -
употреблено вместо слова "корабль". Макленка - маленькая пушка (прим. А.
Несмелова). Хунхуз - буквально "краснобородый"; разбойник. Цицикар - город
на северо-востоке Китая. Манза - китаец (диалект.).

* * *

Несмелов Арсений (наст. фам. Митропольский Арсений Иванович;
8(20).6.1889, Москва - 6 декабря 1945, Гродековская пересылка близ
Владивостока). Учился в кадетском корпусе. Печататься начал в 23-летнем
возрасте. Первая публикация в "Ниве" под фамилией Митропольский. Первая
книга - "Военные странички: стихи и рассказы" (М., 1915). Участник Первой
мировой войны. С армией Колчака отступал через Сибирь. В Омске в 1919 г. еще
печатался под своей фамилией, во Владивостоке взял псевдоним в память о
друге, убитом в бою под Тюменью. В 1921 г. во Владивостоке вышла его книга
"Стихи", написанная под влиянием футуристов. В том же году напечатана поэма
"Тихвин", а в 1924 г., также во Владивостоке, издан сборник "Уступы". В 1924
г. Несмелов перешел советско-китайскую границу, поселился в Харбине. Много
печатался в периодических изданиях, в том числе под псевдонимами
(Анастигмат, Тетя Розга, Н. Рахманов, Мпольский, Н. Арсеньев, Арсений
Бибиков - последний псевдоним взят по фамилии матери). Стал членом
Всероссийской фашистской партии в Харбине. Под псевдонимом Николай Дозоров
выпустил две ультра-патриотические книги "Только такие!" и "Георгий Семена"
(обе - в 1936 г.). Несмелов был одним из очень немногих русских
дальневосточных поэтов, чье творчество вызывало интерес эмигрантских
читателей в Европе и в Америке. Несмелов печатался в "Современных записках",
"Русских записках", "Вольной Сибири" (Прага), в "Воле России", в чикагском
журнале "Москва", в антологии "Якорь", в сан-францисском сборнике "Земля
Колумба". Писал прозу - рассказы, роман "Продавцы строк" (не найден).
Основное поэтическое наследие Несмелова - шесть книг: "Кровавый отблеск"
(1929, на обложке 1928), "Без России" (1931), "Через океан"(1934),
"Полустанок" (1938), "Протопопица" (1939), "Белая флотилия" (1942). В
августе 1945 г. Несмелов был арестован смершевцами и отправлен в СССР. Умер
он в пересыльной тюрьме.

Арсений Несмелов

Стихотворения

----------------------------------------------------------------------------
"Мы жили тогда на планете другой...": Антология поэзии русского
зарубежья. 1920-1990: В 4 кн. Кн. 1
М., "Московский рабочий", 1995.
----------------------------------------------------------------------------

В ломбарде
На водоразделе
Пять рукопожатий
Голод
Агония
Встреча первая
Встреча вторая
Стихи о Харбине (I-III)
I. "Под асфальт, сухой и гладкий..."
II. "Как чума, тревога бродит..."
III. "Милый город, горд и строен..."
В затонувшей субмарине
Наша весна
"Пустой начинаю строчкой..."
"С головой под одеяло..."
Письмо

В ЛОМБАРДЕ

В ломбарде старого ростовщика,
Нажившего почет и миллионы,
Оповестили стуком молотка
Момент открытия аукциона.

Чего здесь нет! Чего рука нужды
Не собрала на этих полках пыльных,
От генеральской Анненской звезды
До риз с икон и крестиков крестильных.

Былая жизнь, увы, осуждена
В осколках быта, потерявших имя...
Поблескивают тускло ордена,
И в запыленной связке их - Владимир.

Дворянства знак. Рукой ростовщика
Он брошен на лоток аукциона,
Кусок металла в два золотника,
Тень прошлого и - тема фельетона.

Потрескалась багряная эмаль -
След времени, его непостоянство.
Твоих отличий никому не жаль,
Бездарное, последнее дворянство.

Но как среди купеческих судов
Надменен тонкий очерк миноносца, -
Среди тупых чиновничьих крестов
Белеет грозный крест Победоносца.

Святой Георгий - белая эмаль,
Простой рисунок... Вспоминаешь кручи
Фортов, бросавших огненную сталь,
Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

И юношу, поднявшего клинок
Над пропастью бетонного колодца,
И белый - окровавленный платок
На сабле коменданта - враг сдается!

Георгий, он - в руках ростовщика!
Но не залить зарю лавиной мрака,
Не осквернит негодная рука
Его неоскверняемого знака.

Пусть пошлости неодолимой клев
Швыряет нас в трясучий жизни кузов, -
Твой знак носил прекрасный Гумилев,
И первым кавалером был Кутузов!

Ты гордость юных - доблесть и мятеж,
Ты гимн победы под удары пушек.
Среди тупых чиновничьих утех
Ты - браунинг, забытый меж игрушек.

Не алчность, робость чувствую в глазах
Тех, кто к тебе протягивает руки,
И ухожу... И сердце все в слезах
От злобы, одиночества и муки.

НА ВОДОРАЗДЕЛЕ

Воет одинокая волчиха
На мерцанье нашего костра.
Серая, не сетуй, замолчи-ка,
Мы пробудем только до утра.

Мы бежим, отбитые от стаи,
Горечь пьем из полного ковша,
И душа у нас совсем пустая,
Злая, беспощадная душа.

Всходит месяц колдовской иконой, -
Красный факел тлеющей тайги.
Вне пощады мы и вне закона, -
Злую силу дарят нам враги.

Ненавидеть нам не разучиться,
Не остыть от злобы огневой...
Воет одинокая волчица,
Слушает волчицу часовой.

Тошно сердцу от звериных жалоб,
Неизбывен горечи родник...
Не волчиха, родина, пожалуй,
Плачет о детенышах своих.

ПЯТЬ РУКОПОЖАТИЙ

Ты пришел ко мне проститься. Обнял.
Заглянул в глаза, сказал: "Пора!"
В наше время в возрасте подобном
Ехали кадеты в юнкера.

Но не в Константиновское, милый,
Едешь ты. Великий океан
Тысячами простирает мили
До лесов Канады, до полян

В тех лесах, до города большого
Где - окончен университет! -
Потеряем мальчика родного
В иностранце двадцати трех лет

Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?..
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.

Мы - не то! Куда б ни выгружала
Буря волчью костромскую рать, -
Все же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.

Пять рукопожатий за неделю,
Разлетится столько юных стай!..
...Мы - умрем, а молодняк поделят -
Франция, Америка, Китай.

ГОЛОД

Удушье смрада в памяти не смыл
Веселый запах выпавшего снега,
По улице тянулись две тесьмы,
Две колеи: проехала телега.

И из нее окоченевших рук,
Обглоданных - несведёнными - псами,
Тянулись сучья... Мыкался вокруг
Мужик с обледенелыми усами.

Американец поглядел в упор:
У мужика, под латаным тулупом,
Топорщился и оседал топор
Тяжелым обличающим уступом.

У черных изб солома снята с крыш,
Черта дороги вытянулась в нитку,
И девочка, похожая на мышь,
Скользнула, пискнув, в черную калитку.

АГОНИЯ

М. Щербакову

- Сильный, державный, на страх врагам!..
Это не трубы, - по кровле ржавой
Ветер гремит, издеваясь: вам,
Самодержавнейшим, враг - держава!

Ночь. Почитав из Лескова вслух,
Спит император, ребенка кротче.
Память, опять твоему веслу
Императрица отдаться хочет.

И поплывут, поплывут года,
Столь же бесшумны, как бег "Штандарта".
Где, на каком родилась беда,
Грозно поднявшая айсберг марта.

Горы былого! Тропа в тропу.
С болью надсады дорогой скользкой,
Чтоб, повторяя, проверить путь
От коронации до Тобольска.

Где же ошибка и в чем она?
Школьницу так же волнует это,
Если задача не решена,
Если решенье не бьет ответа.

Враг: Милюков из газеты "Речь",
Дума, студенты, Вильгельм усатый?
Нет, не об этом тревоги речь,
И не над этим сверло досады.

Вспомни, когда на парад ходил
Полк кирасир на дворцовом поле,
Кто-то в Женеве пиво пил,
В шахматы игрывал, думал, спорил.

Плачет царица: и кто такой!
Точка. Беглец. Истребить забыли.
Пошевелила бы хоть рукой -
И от него - ни следа, ни пыли!

Думала: так. Пошумит народ,
Вороны бунта устанут каркать,
И, отрезвев, умирать пойдет
За обожаемого монарха.

Думала: склонятся снова лбы,
Звон колокольный прогонит полночь,
Только пока разрешили бы
Мужу в Ливадии посадовничать!

Так бы и было, к тому и шло.
Трепет изменников быстро пронял бы,
Если бы нечисть не принесло,
Запломбированную в вагоне.

Вот на балконе он (из газет
Ведомы речи), калмыцки щурясь...
И потерялся к возврату след
В заклокотавшей окрепшей буре.

Враг! Не Родзянко, не Милюков
И не иная столицы челядь.
Горло сжимает - захват каков! -
Истинно волчья стальная челюсть.

Враг! Он лавиной летящей рос
И, наступая стране на сердце,
Он уничтожил, а не матрос,
Скипетр и мантию самодержца.

- Враг, ускользнувший от палача,
Я награжу тебя, зверя, змея,
Клеткой железной, как Пугача,
Пушечном выстрелом прах развею!

Скоро! Сибирь поднялась уже,
Не Ермака ли гремят доспехи?
Водит полки богатырский жезл,
К нашей тюрьме поспешают чехи.

Душно царице. От синих рам
Холодно, - точно в пустыне звездной!..
Сильный, державный, на страх врагам, -
Только сегодня, назавтра - поздно.

ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ

Вс. Иванову

Мы - вежливы. Вы попросили спичку
И протянули черный портсигар,
И вот огонь - условие приличья -
Из зажигалки надо высекать.

Дымок повис сиреневою ветвью,
Беседуем, сближая мирно лбы,
Но встреча та - скости десятилетье! -
Огня иного требовала бы...

Схватились бы, коль пеши, за наганы,
Срубились бы верхами, на скаку...
Он позвонил. Китайцу: "Мне нарзану!"
Прищурился. "И рюмку коньяку..."

Вагон стучит, ковровый пол качая,
Вопит гудка басовая струна.
Я превосходно вижу: ты скучаешь,
И скука, парень, общая у нас.

Пусть мы враги, - друг другу мы не чужды,
Как чужд обоим этот сонный быт.
И непонятно, право, почему ж ты
Несешь ярмо совсем иной судьбы?

Мы вспоминаем прошлое беззлобно.
Как музыку. Запело и ожгло...
Мы не равны, - но все же мы подобны,
Как треугольники при равенстве углов.

Обоих нас качала непогода.
Обоих нас, в ночи, будил рожок...
Мы - дети восемнадцатого года,
Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!..

Что сетовать! Всему приходят сроки,
Исчезнуть, кануть каждый обряжен.
Ты в чистку попадешь в Владивостоке,
Меня бесптичье съест за рубежом.

Склонил ресницы, как склоняют знамя,
В былых боях изодранный лоскут...
"Мне, право, жаль, что вы еще не с нами".
Не лгите: с кем? И... выпьем коньяку.

ВСТРЕЧА ВТОРАЯ

Василий Васильич Казанцев.
И огненно вспомнились мне
Усищев протуберансы,
Кожанка и цейс на ремне.

Ведь это же - бесповоротно,
И образ тот, время, не тронь.
Василий Васильевич - ротный:
"За мной - перебежка - огонь!"

- Василий Васильича? Прямо.
Вот, видите, стол у окна...
Над счетами (согнут упрямо
И лысина точно луна).

Почтенный бухгалтер. - Бессильно
Шагнул и мгновенно остыл...
Поручик Казанцев?.. Василий?..
Но где же твой цейс и усы?

Какая-то шутка, насмешка,
С ума посходили вы все!..
Казанцев под пулями мешкал
Со мной на ирбитском шоссе.

Нас дерзкие дни не скосили, -
Забуду ли пули ожог! -
И вдруг шевиотовый, синий,
Наполненный скукой мешок.

Грознейшей из всех революций
Мы пулей ответили: _нет_!
И вдруг этот куцый, кургузый,
Уже располневший субъект.

Года революции, где вы?
Кому ващ грядущий сигнал? -
Вам в счетный, так это налево...
Он тоже меня не узнал!

Смешно! Постарели и вымрем
В безлюдьи осеннем, нагом,
Но, все же, конторская мымра, -
Сам Ленин был нашим врагом!

СТИХИ О ХАРБИНЕ

Под асфальт, сухой и гладкий,
Наледь наших лет, -
Изыскательской палатки
Канул давний след...

Флаг Российский. Коновязи.
Говор казаков.
Нет с былым и робкой связи, -
Русский рок таков.

Инженер. Расстегнут ворот.
Фляга. Карабин.
- Здесь построим русский город,
Назовем - Харбин.

Без тропы и без дороги
Шел, работе рад.
Ковылял за ним трехногий
Нивелир-снаряд.

Перед днем Российской встряски,
Через двести лет,
Не Петровской ли закваски
Запоздалый след?

Не державное ли слово
Сквозь века: приказ.
Новый город зачат снова,
Но в последний раз.

Как чума, тревога бродит, -
Гул лихих годин...
Рок черту свою проводит
Близ тебя, Харбин.

Взрывы дальние, глухие,
Алый взлет огня, -
Вот и нет тебя, Россия,
Государыня!

Мало воздуха и света,
Думаем, молчим.
На осколке мы планеты
В будущее мчим!

Скоро ль кануть иль не скоро,
Сумрак наш рассей...
Про запас Ты, видно, город
Выстроила сей.

Сколько ждать десятилетий,
Что, кому беречь?
Позабудут скоро дети
Отческую речь.

III

Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.

Пусть удел подобный горек, -
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик историк,
Вспомяни о нас.

Ты забытое отыщешь,
Впишешь в скорбный лист,
Да на русское кладбище
Забежит турист.

Он возьмет с собой словарик
Надписи читать...
Так погаснет наш фонарик,
Утомясь мерцать!

В ЗАТОНУВШЕЙ СУБМАРИНЕ

Облик рабский, низколобый,
Отрыгает поэт, отринет:
Несгибаемые души
Не снижают свой полет.
Но поэтом быть попробуй
В затонувшей субмарине,
Где печать свою удушье
На уста твои кладет.

Где за стенкою железной
Тишина подводной ночи,
Где во тьме, такой бесшумной,
Ни надежд, ни слез, ни вер,
Где рыданья бесполезны,
Где дыханье все короче,
Где товарищ твой безумный
Поднимает револьвер.

Но прекрасно сердце наше,
Человеческое сердце:
Не подобие ли Бога
Повторил собой Адам?
В этот бред, в удушный кашель
(Словно водный свод разверзся)
Кто-то с ласковостью строгой
Слово силы кинет нам.

И не молния ли это
Из надводных, поднебесных,
Надохваченных рассудком
Озаряющих глубин, -
Вот рождение поэта,
И оно всегда чудесно,
И под солнцем, и во мраке
Затонувших субмарин.

НАША ВЕСНА

Еще с Хингана ветер свеж,
И остро в падях пахнет прелью,
И жизнерадостный мятеж
Дрозды затеяли над елью.

Шуршит вода, и точно медь
По вечерам заката космы,
По вечерам ревет медведь,
И сонно сплетничают сосны.

А в деревнях, у детворы
Раскосой, с ленточками в косах,
Вновь по-весеннему остры
Глаза, кусающие осы.

У пожилых, степенных манз
Идет беседа о посеве,
И свиньи черные у фанз
Ложатся мордами на север.

Земля ворчит, ворчит зерно,
Набухшее в ее утробе.
Все по утрам озарено
Сухою синевою с Гоби.

И скоро бык, маньчжурский бык,
Сбирая воронье и галочь,
Опустит смоляной кадык
Над пашней, чавкающей алчно.

* * *

Пустой начинаю строчкой,
Чтоб первую сбить строфу.
На карту Китая точкой
Упал городок Чифу.

Там небо очень зеленым
Становится от зари,
И светят в глаза драконам
Зеленые фонари.

И рикша - ночная птица, -
Храпя, как больной рысак,
По улицам этим мчится
В ночной безысходный мрак.

Коль вещи не судишь строго,
Попробуй в коляску сесть:
Здесь девушек русских много
В китайских притонах есть.

У этой, что спиртом дышит,
На стенке прибит погон.
Ведь девушка знала Ижевск,
Ребенком взойдя в вагон.

Но в Омске поручик русский,
Бродяга, бандит лихой,
Все кнопки на черной блузке
Хмельной оборвал рукой.

Поручик ушел с отрядом,
Конь рухнул под пулей в грязь.
На стенке с погоном рядом -
И друг и великий князь.

Японец ли гнилозубый
И хилый, как воробей;
Моряк ли ленивый, грубый,
И знающий только: "Пей!"

Иль рыхлый, как хлеб, китаец,
Чьи губы, как терки, трут, -
Ведь каждый перелистает
Ее, как книжку, к утру.

И вот, провожая гостя,
Который спешит удрать,
Бледнеющая от злости
Откинется на кровать.

- Уйти бы в могилу, наземь.
О, этот рассвет в окне! -
И встретилась взглядом с князем,
Пришпиленным на стене.

Высокий, худой, как мощи,
В военный одет сюртук,
Он в свете рассвета тощем
Шевелится, как паук.

И руку с эфеса шашки,
Уже становясь велик,
К измятой ее рубашке
Протягивает старик.

И плюнет она, не глядя,
И крикнет, из рук клонясь,
"Прими же плевок от бляди,
Последний великий князь!"

Он взглядом глядит орлиным,
Глазища придвинув вплоть.
А женщина с кокаином
К ноздрям поднесла щепоть.

А небо очень зеленым
Становится от зари.
И светят в глаза драконам
Бумажные фонари.

И первые искры зноя, -
Рассвета алая нить, -
Ужасны, как все земное,
Когда невозможно жить.

* * *

С головой под одеяло,
Как под ветку птаха,
Прячется ребенок малый
От, ночного страха.

Но куда, куда нам скрыться,
Если всем мы чужды?
Как цыплята под корытце,
Под крылечко уж бы!

Распластавшийся кругами
В небе рок, как коршун.
Небо синее над нами -
Сводов ночи горше!

Пушкин сетовал о няне
Если выла вьюга:
Нету нянюшек в изгнаньи -
Ни любви, ни друга!

ПИСЬМО

Листик, вырванный из тетрадки,
В самодельном конверте сером,
Но от весточки этой краткой
Веет бодростью и весельем.

В твердых буквах, в чернилах рыжих,
По канве разлиновки детской,
Мысль свою не писал, а выжег
Мой приятель, поэт советский:

"День встает, напряжен и меток,
Жизнь напориста и резва,
Впрочем, в смысле свиных котлеток
Нас счастливыми не назвать.

Все же, если и все мы тощи,
На стерляжьем пуху пальто,
Легче жилистые наши мощи
Ветру жизни носить зато!.."

Перечтешь и, с душою сверив,
Вздрогнешь, как от дурного сна:
Что, коль в этом гнилом конверте,
Боже, подлинная весна?

Что тогда? Тяжелей и горше
Не срываются с якорей.
Злая смерть, налети, как коршун,
Но скорей, скорей... Скорей!

НЕСМЕЛОВ Арсений (наст. имя и фамилия Арсений Иванович Митропольский;
20 июня 1889, Москва - сентябрь 1945, Гродеково). Родился в семье статского
советника И. Митропольского, который был также и литератором. Окончил
Нижегородский кадетский корпус. В июле 1914 г. был призван из запаса в
армию. Воевал сначала в чине прапорщика, позже - подпоручика и поручика в
11-м гренадерском Фанагорийском полку. Был ранен. Награжден четырьмя
орденами. В апреле 1917 г. был отчислен в резерв и приехал в Москву. В дни
Октябрьской революции участвовал в восстании юнкеров. В 1918 г. уехал в
Омск, где присоединился к армии адмирала Колчака, а после поражения
колчаковцев оказался на территории "буферного" государства ДВР -
Дальневосточной республики, столицей которой был Владивосток. В 1922 г.
Красная Армия ликвидировала ДВР, а в 1924 г. бывший белый офицер Арсений
Митропольский бежал через тайгу в Китай. Он обосновался в Харбине и жил
почти исключительно литературными заработками. В августе 1945 г. был
арестован занявшими Харбин советскими войсками и в сентябре того же года
умер, видимо, от кровоизлияния в мозг на полу пересыльной камеры в
Гродекове.
Стихи А. Митропольский писал еще в юношеские годы, и первые публикации
их относятся к дореволюционной эпохе. В 1915 г. в Москве вышла книга
молодого автора "Военные странички", включавшая стихи и прозу. В период
жизни Митропольского в ДВР появилась его книга "Стихи", которую он издал под
псевдонимом А. Несмелов. Живя в Харбине, Несмелов печатался в местных
эмигрантских изданиях ("Рубеж", "Луч Азии" и др.), в пражской ("Воля
России") и парижской ("Современные записки") периодике. А в 1927-1928 гг.
его стихи появлялись и в новосибирском журнале "Сибирские огни". Поэты
харбинской литературной группы "Чураевка" считали Несмелова одним из своих
учителей, а в сороковые годы он руководил одним из литературных кружков
русской молодежи Харбина. Участник антологии "Якорь".

БИБЛИОГРАФИЯ: "Кровавый отблеск" (Харбин, 1928); "Без России" (Харбин,
1931); "Через океан. Поэма" (Шанхай, 1934); "Полустанок" (Харбин, 1938);
"Протопопица. Поэма" (Харбин, 1939); "Белая флотилия" (Харбин, 1942);
"Только такие!" (Шанхай, 1936, под псевдонимом Н. Дозоров); "Георгий Семена.
Поэма" (Берн, 1936, под тем же псевдонимом).

На водоразделе. В стихотворении описаны реальные события - уход
Несмелова из Владивостока через тайгу в Китай.

Встреча вторая. Не исключено, что В. В. Казанцев - реальное лицо, во
всяком случае, есть сведения о некоем В. Казанцеве, писавшем стихи и даже
печатавшемся в периодике "русского" Китая.

Стихи о Харбине. I. "Под асфальт, сухой и гладкий..." "Не Петровской
ли закваски // Запоздалый след? - Ср. у М. Волошина в поэме "Россия":
"Великий Петр был первый большевик".

В затонувшей субмарине. Субмарина (от англ. submarine) - подводная
лодка.

----------------------------------------------------------------------------
Первопрестольная: далекая и близкая: Москва и москвичи в поэзии рус.
эмиграции
М., "Русскiи Мiръ", 2005. (Большая Московская Библиотека)
----------------------------------------------------------------------------

Содержание

Узоры памяти
"Женщины живут, как прежде, телом..."
Мы
В Сочельник
Москва Пасхальная
27 августа 1914 года
Жена
Восстание. Поэма

Узоры памяти

Я пишу рассказы
И стихи в газете,
Вы кроите платья
В модной мастерской.
Прихожу домой я
Пьяный на рассвете
С медленной и серой
Утренней тоской.

Зверем сон на сердце
Тяжело надавит,
Оторвет, поднимет
И умчит в Москву,
И былое снова
Пережить заставит,
Словно сон недавний,
Вставший наяву.

Озарен высоким
Золотистым светом,
Белый, загудевший
Институтский зал.
В золотом мундире
Маленьким кадетом
Я вхожу и сердцем
Погружаюсь в бал.

И едва окину
Залу первым взглядом,
Как уж сердцем выну
Из всего и всех
Вашу пелерину
С классной дамой рядом
И глаза, что ярче
Васильков в овсе.

В сердце вздрогнет жальце,
Но не к вам, а все же
Прежде к классной даме
Надо подойти.
Миг - и мы несемся
В застонавшем вальсе,
И любовь над нами
Облаком летит!

Франт в сумском мундире
Управляет балом -
Ментик и лядунка,
Молодец-гусар.
Сердце бьется ровно
В напряженье алом...
Ластится к перчатке
Девичья коса.

Па-де-патинером
Сменена мазурка.
Шепот: "Я устала!"
Легкая душа...
Снова к классной даме...
Шестиклассник Шурка
Говорит, что Лара
Очень хороша.

...Просыпаюсь. Утро.
Штора. Свет неверный.
Стол и стул похожи
На немых химер.
Думаю, зевая:
"На балах, наверно,
Больше не танцуют
Па-де-патинер".

И на сон далекий
Сердце не ответит.
Только скрипки плачут
Золотой тоской...
Я пишу рассказы
И стихи в газете,
Вы кроите платья
В модной мастерской.

<1929>

* * *

Женщины живут, как прежде, телом,
Комнатным натопленным теплом,
Шумным шелком или мехом белым,
Ловкой ложью и уютным злом.

Мы, поэты, думаем о Боге
И не знаем, где его дворцы.
И давно забытые дороги
Снова- вышарканные торцы.

Но, как прежде, радуются дети...
И давно мечтаю о себе, -
О веселом маленьком кадете
Ездившем в Лефортово на "Б".

Темная Немецкая. Унылый
Холм дворца и загудевший сад...
Полно, память, этот мальчик милый
Умер двадцать лет тому назад!

<1931>

Мы

Мы - каменноугольного дыма
Клочья, вырванные из трубы.
Но не с детства ли была любима
Доля беззаботной голытьбы?

По дорогам шляемся, таская
Ветхий скарб твой, певчая тоска...
У рабочих все же мастерская,
Дом и поле есть у мужика.

Темное, досадливое чувство
Пробуждаем мы в иных умах:
Мы несем ненужное искусство
На усталых наших раменах.

В век бетона странен рыцарь лиры,
Словно призрак, вставший наяву...
Но ведь флорентийцы-ювелиры
Приходили ж в скифскую Москву!

Чтобы из тончайшей паутины
Золотой старательной резьбы
На ковши и грузные братины
Положить прекрасные гербы.

Ах, и не они ль неодолимо
Приняли бессмертья торжество
От тебя, большое мастерство,
Сотканное творчеством из дыма!

<1931>

В Сочельник

Нынче ветер с востока на запад,
И по мерзлой маньчжурской земле
Начинает поземка царапать
И бежит, исчезая во мгле.

С этим ветром, холодным и колким,
Что в окно начинает стучать, -
К зауральским серебряным елкам
Хорошо бы сегодня умчать.

Над российским простором промчаться,
Рассекая метельную высь,
Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,
Над родною Москвой пронестись.

И в рождественский вечер послушать
Трепетание сердца страны,
Заглянуть в непокорную душу,
В роковые ея глубины.

Родников ее недруг не выскреб:
Не в глуши ли болот и лесов
Загораются первые искры
Затаенных до срока скитов.

Как в татарщину, в годы глухие,
Как в те темные годы, когда
В дыме битв зачиналась Россия,
Собирала свои города.

Нелюдима она, невидима,
Темный бор замыкает кольцо.
Закрывает бесстрастная схима
Молодое, худое лицо.

Но и ныне, как прежде, когда-то,
Не осилить Россию беде,
И запавшие очи подняты
К золотой Вифлеемской звезде.

<1938>

Москва Пасхальная

В тихих звонах отошла Страстная,
Истекает и субботний день.
На Москву нисходит голубая,
Как бы ускользающая тень.

Но алеет и темнеет запад,
Реют, рдеют вечера цвета,
И уже медвежьей теплой лапой
Заползает в город темнота.

Взмахи ветра влажны и упруги,
Так весенне-ласковы, легки.
Гаснет вечер, и трамваев дуги
Быстрые роняют огоньки.

Суета повсюду. В магазинах
Говорливый, суетливый люд.
Важные посыльные в корзинах
Туберозы нежные несут.

Чтоб они над белоснежной пасхой
И над коренастым куличом
Засияли бы весенней лаской,
Засветились розовым огнем.

Все готово, чтобы встретить праздник,
Ухитрились всюду мы поспеть, -
В каждом доме обонянье дразнит
Вкусная кокетливая снедь.

Яйца блещут яркими цветами,
Золотится всюду "X" и "В", -
Хорошо предпраздничными днями
Было в белокаменной Москве!

Ночь нисходит, но Москва не дремлет,
Лишь больные в эту ночь уснут,
И не ухо, даже сердце внемлет
Трепету мелькающих минут!

Чуть, чуть, чуть- и канет день вчерашний,
Как секунды трепетно бегут!..
И уже в Кремле, с Тайницкой башни
Рявкает в честь праздника салют.

И взлетят ракеты. И все сорок
Сороков ответно загудят,
И становится похожим город
На какой-то дедовский посад!

На осколок Руси стародавней,
Вновь воскресшей через триста лет...
Этот домик хлопающей ставней, -
Ведь таких давно нигде уж нет!

Тишина арбатских переулков,
Сивцев Вражек, Балчуг, - и опять
Перед прошлым, воскрешенным гулко, -
Век покорно должен отступать.

Две эпохи ночь бесстрастно весит,
Ясен ток двух неслиянных струй,
И повсюду, под "Христос Воскресе",
Слышен троекратный поцелуй.

Ночь спешит в сияющем потоке,
Величайшей радостью горя,
И уже сияет на востоке
Кроткая Воскресная заря.

<1940>

27 августа 1914 года

Медная, лихая музыка играла,
Свеян трубачами, женский плач умолк.
С воинской платформы Брестского вокзала
Провожают в Польшу Фанагорийский полк!

Офицеры стройны, ушки на макушке,
Гренадеры ладны, точно юнкера...
Классные вагоны, красные теплушки,
Машущие руки, громкое ура.

Дрогнули вагоны, лязгают цепями,
Ринулся на запад первый эшелон.
Желтые погоны, суворовское знамя,
В предвкушенье славы каждое чело!

Улетели, скрылись. Точечкой мелькает,
Исчезает, гаснет красный огонек...
Ах, душа пустая, ах, тоска какая,
Возвратишься ль снова, дорогой дружок!

Над Москвой печальной ночь легла сурово,
Над Москвой усталой сон и тишина.
Комкают подушки завтрашние вдовы,
Голосом покорным говорят: "Война!"

<1942>

Жена

От редких пуль, от трупов и от дыма
Развалин, пожираемых огнем, -
Еще Москва была непроходима...
Стал падать снег. День не казался днем.

Юбку подбирала,
Улицы перебегала,
Думала о нем...

Он руки вымыл. Выбрился. Неловко
От штатского чужого пиджака...
Четыре ночи дергалась винтовка
В его плече. Он вздрогнул от звонка.

Сердце одолела,
Птичкой рядом села,
Молода, легка!..

Он чертыхался. Жил еще Арбатом.
Негодовал, что так не повезло,
А женщина на сундуке горбатом
Развязывала узелок.

Мясо и картошка...
Ты поешь немножко,
Дорогой дружок!

Он жадно ел. И веселел. Красивый,
За насыщеньем увлеченно нем.
Самозабвенный и себялюбивый,
Безжалостный к себе, к тебе, ко всем!

Головой прижалась,
Жалобно ласкалась...
Завтра - где и с кем?

Прощались ночью. Торопливо обнял.
Не слушал слов. В глаза не заглянул.
Не оглянулся. Тлела, как жаровня,
Москва... И плыл над ней тяжелый гул.

Знали, что навеки...
Горы, долы, реки, -
Словно потонул!

Прогромыхало, прошуршало столько
Годов, годин!.. Стал беспокоен взгляд.
Он вспоминает имя: "Стаха, полька...
Вы знаете, - я тоже был женат".

Борода седая...
"Где ж она?" - "Не знаю.
И была ль она!"

<1942>

Восстание
Поэма

Грозы долго собирали силы,
Где-то зарождался ураган.
Медленно кровавый наносило
На страну туман.

И неслышно им покрыло днище
Всех трущоб и затаенных нор.
Кто-то шепчет, собирает, рыщет,
При вопросах опускает взор.

Полстолицы лихорадит, бредит,
Самый воздух кажется нечист,
И патлатый, в полосатом пледе,
Торжествует только нигилист.

Начисто отвергнуто былое,
Все родное вдруг отсечено.
С русскою кончает стариною
Вдруг зашевелившееся дно.

Но все это - где-то под ногами!
Над Россией, славой упоен,
Осенен могучими орлами, -
Тот же все многовековый Трон.

Кто-то шепчет и предупреждает,
Что и к Трону подступает мгла,
Но никто той речи не внимает,
Вещие реченья заглушает
Медный марш Двуглавого Орла...

Но все глуше мощный трубный голос,
Все багровей озарен закат:
Надвое Россия раскололась
И другие голоса гремят.

И другие слушаем мы песни,
Мы уже на митинги идем,
Мы кричим и требуем, а с Пресни
Первых пушек раздается гром.

Но орел взлетел с возглавья Трона,
Распахнул победные крыла...
Над Москвой, восстаньем распаленной,
Расточилась мгла!

Но вторая буря на пороге,
И еще ужаснее она.
И нежданно надломились ноги
У тебя, огромная страна.

Так корабль, что затрещал от крена,
Заливает перекатный вал.
Трусость. Низость. Подлая измена...
И опять - восставшая Москва!

Я, бродивший по Замоскворечью,
По асфальту шаркающий обувь,
Слушал в гулах ночи - человечью
Накоплявшуюся злобу.

Каждый камень глянцевито вымок,
Каждый дом утраивал размеры.
Пахли кровью - моросящих дымок
Медленно скользящие химеры.

Словно в осий загудевший улей
Кралась полночь к городским заставам.
Каждый вопль, просверливаясь в гуле,
Говорил о брошенных расправам.

Ночь ползла, поблескивая лаком
На октябрьских тротуарных плитах.
Каждый выстрел отмечался знаком
О врагах, сближавшихся и скрытых.

Припадая, втягиваясь в плечи,
Шли враги в мерцающую ростопь
Тиграми, смягчающими поступь,
И еще оттягивали встречу.

Клубилось безликим слухом,
Росло, обещая месть.
Ловило в предместьях ухо
За хмурою вестью весть.

Предгрозье, давя озоном,
Не так ли сердца томит?
Безмолвие гарнизона
Похоже на динамит.

И ждать невозможно было,
И нечего было ждать.
Кроваво луна всходила
Кровавые сны рождать.

И был бы тяжел покоя
Тот сон, что давил мертво.
Россия просила боя
И требовала его!

Россия звала к отваге,
Звала в орудийный гром,
И вот мы скрестили шпаги
С кровавым ее врагом.

Нас мало, но принят вызов.
Нас мало, но мы в бою!
Россия, отважный призван
Отдать тебе жизнь свою!

Толпа, как волна морская,
Взметнулась, ворвался шквал...
- Отстреливается Тверская! -
И первый мертвец упал.

И первого залпа фраза,
Как челюсти волчьей щелк,
И вздрогнувший город сразу
Безлюдной пустыней смолк.

Мы - _белые_. Так впервые
Нас крестит московский люд.
Отважные и молодые
Винтовки сейчас берут.

И натиском первым давят
Испуганного врага,
И вехи победы ставят,
И жизнь им недорога.

К Никитской, на Сивцев Вражек!
Нельзя пересечь Арбат.
Вот юнкер стоит на страже,
Глаза у него горят.

А там, за решеткой сквера,
У чахлых осенних лип,
Стреляют из револьвера,
И голос кричать охрип.

А выстрел во тьме - звездою,
Из огненно-красных жил,
И кравшийся предо мною
Винтовку в плечо вложил.

И вот мы в бою неравном,
Но тверд наш победный шаг,
Ведь всюду бежит бесславно,
Везде отступает враг.

Боец напрягает нервы,
Восторг на лице юнца,
Но юнкерские резервы
Исчерпаны до конца!

- Вперед! Помоги, Создатель! -
И снова ружье в руках,
Но заперся обыватель,
Как крыса сидит в домах.

Мы заняли Кремль, мы - всюду
Под влажным покровом тьмы,
И все-таки только чуду
Вверяем победу мы.

Ведь заперты мы во вражьем
Кольце, что замкнуло нас,
И с башни кремлевской - стражам
Бьет гулко полночный час.

Утро вставало робко,
С лицом мертвеца.
Выстрел хлопнул пробкой
Из детского ружьеца.

Заводской трубы тычина
От изморози в серебре.
Строилась мастеровщина
На черном дворе.

Стучали ружья
О мерзлый шлак,
И по-битюжьи
Замедлен шаг.

Светало - липло -
Росло - и вот
Командой хриплой
Рассыпан взвод!

Напора - бычий,
Последний шквал...
Держитесь! Добычей
Тебе - Москва!

Дорогомилово, Черкизово,
Лефортовские тупики
Восторг восстания нанизывал
На примкнутые штыки!

И Яуза шрапнелью пудрена,
И черная Москва-река,
И у студенческого Кудрина
Поисцарапаны бока.

По выбоинам неуклюжие,
Уемисты и велики,
С резервами или оружием
Загрохали грузовики.

И мы слабели час от часу,
Был вдесятеро враг сильней,
Нас грозно подавила масса,
Мы тяжко захлебнулись в ней.

Она нас вдруг разъединила,
Нас подняла и понесла,
Слепая, яростная сила,
Всезаполняющая мгла.

На каждый штык наш напирала
Уж не одна, а сто грудей,
И все еще казалось мало
Солдатских этих шинелей.

Поток их рос, росло кипенье,
Движение со всех сторон:
Так наше довершил паденье
Примкнувший к красным гарнизон.

Лишь в смерти был исход для смелых,
Оборван, стих команды крик,
И вот гремит по трупам белых
Победоносный броневик.

Но город, ужасом ужален,
Не рознял опаленных век.
Над едким куревом развалин
Осенний заклубился снег.

Он падал медленный, безгласный
В еще расслабленный мороз...
Патронташами опоясан,
На пост у Думы встал матрос.

И кто-то, окруженный стражей,
Покорно шел в автомобиль,
И дверь каретки парень ражий
Вскочив, наотмашь отворил.

Уже толпа текла из щелей
Оживших улиц... В струпьях льда
Сетями мертвыми висели
Оборванные провода.

А на углу, тревогой тронув
Читавших кованностью фраз, -
Уже о снятии погонов
Гремел Мураловский приказ.

Так наша началась борьба -
Налетом, вылазкою смелой,
Но воспротивилась судьба
Осуществленью цели белой!

Ах, что "судьба", "безликий рок",
"Потусторонние веленья", -
Был органический порок
В безвольном нашем окруженьи!

Отважной горсти юнкеров
Ты не помог, огромный город, -
Из запертых своих домов,
Из-за окон в тяжелых шторах -

Ты лишь исхода ждал борьбы
И каменел в поту от страха,
И вырвала из рук судьбы
Победу красная папаха.

Всего мгновение, момент
Упущен был, упал со стоном,
И тащится интеллигент
К совдепу с просьбой и поклоном.

Службишка, хлебец, керосин,
Крупу какую-то для детской -
Так выю тянет гражданин
Под яростный ярем советский.

А те, кто выдержали брань, -
В своем изодранном мундире
Спешат на Дон и на Кубань
И начинают бой в Сибири.

И до сих пор они в строю,
И потому - надеждам скоро сбыться:
Тебя добудем мы в бою,
Первопрестольная столица!

<1923, 1942>

Примечания

Условные сокращения

Б - Берлин
НЖ - Новый журнал
НИ - Нью-Йорк
П - Париж
ПН - газ. Последние новости
РМ - ж. Русская мысль

Арсений Несмелов

Несмелов Арсений - наст. фам. Митропольский Арсений Иванович (1889 по
другим сведениям 1892-1945) - поэт, прозаик, родился в Москве, в 1924 г.
эмигрировал в Китай; умер в тюрьме, арестованный после занятия нашими
войсками Харбина.

Печатается по изд.: Несмелов А. Без Москвы, без России... М., 1990.

Узоры памяти. - Рубеж. 1929. No 1. Маленьким кадетом... - А. Несмелов
был кадетом Второго Московского кадетского корпуса.

"Женщины живут, как прежде, телом..." - Несмелов А. Без России.
Харбин, 1931. Ездившем в Лефортово... - подробное описание пути с Арбата в
кадетский корпус см. в рассказе поэта "Второй Московский" (А. Несмелов. Без
Москвы, без России... М., 1990. С. 363).

Мы. - Там же.

В Сочельник.- Несмелов А. Полустанок. Харбин, 1938.

---------------------------------------------------------------------------
Венок Пушкину. Из поэзии первой эмиграции
М.: Эллис Лак, 1994
---------------------------------------------------------------------------

Арсений Несмелов

КОГО ВИНИТЬ?

Камер-юнкер. Сочинитель.
Слог весьма живой.
Гениален? - "Извините!" -
Фыркнет Полевой.

И за ним Фаддей Булгарин
Разожмет уста:
"Гениален? Он бездарен,
Даже скучен стал!"

Каждый хлыщ, тупица явный,
Поучать готов,
А Наталья Николавна -
Что ей до стихов?..

Напряженно сердцем замер,
Уловив слова:
"Наградили!.. Пушкин камер...
Юнкер в тридцать два!"

И глядел, с любым балбесом
Ровен в том углу,
Как Наташа шла с Дантесом
В паре на балу.

Только ночь - освобожденье:
Муза, слаще пой!..
Но исчеркает творенье
Карандаш тупой.

И от горькой чаши этой
Бегство - пистолет.
И великого поэта
У России нет.

И с фельдъегерем в метели
Мчится бедный гроб...
Воют волки, стонут ели,
И визжит сугроб.

За столетье не приснится
Сна страшнее... Но
Где ж убийца, кто убийца?..
Ах, не все ль равно!

Арсений Несмелов. Кого винить? // Рубеж. - Харбин. - 1937. - No 6; см.
также: Несмелое А. Белая флотилия. -- Харбин, 1942. - Печ. по первому изд.
"Фыркнет Полевой" - видимо, имеется в виду Николай Алексеевич Полевой
(1796-1846), писатель, критик и издатель. "Фаддей Булгарин разожмет уста" -
Фаддей Венедиктович Булгарин (1789-1859), писатель, журналист и издатель.
"Пушкин камер... / Юнкер в тридцать два!" - поэт был пожалован в
камер-юнкеры 31 декабря 1833 г., т. е. в тридцать четыре с лишним года.

Несмелов Арсений (Арсений Иванович Митропольский; 1889-1945) - поэт,
прозаик, журналист. В эмиграции с 1924 г. Жил в Харбине (Китай). О нем см. в
кн.: Несмелов А. Без Москвы, без России / Сост. Е. В. Витковский и А. В.
Ревоненко. - М., 1990.

Оставить комментарий
Несмелов Арсений
(yes@lib.ru)
Год: 1942
Обновлено: 19/04/2022. 96k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Оценка: 7.00*3

Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Несмелов Арсений Стихотворения

Несмелов Арсений
Стихотворения