Немирович-Данченко Василий Иванович
Урал

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Вас. Ив. Немировичъ-Данченко

Кама и Уралъ
(очерки и впечатлѣнія).

С.-Петербургь
Изданіе П. П. Сойкина
Книжный Складь
Стремянная, 12
Книжный Магазинъ
Невскій, 96

   

УРАЛЪ.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   I. Кизелъ
   II. Артемьевскій рудникъ
   III. Домна
   IV. Огненныя змѣи и желѣзные люди.-- Производство завода
   V. Въ каменноугольныхъ копяхъ.-- Петербургскій чиновникъ.-- Шахты
   VI. Попъ-охотникъ, попъ-механикъ, попъ-капельмейстеръ
   VII. Ироды недавняго прошлаго
   VIII. Рабочій на заводѣ и на пріискахъ
   IX. Поѣздка въ Луньву
   X. Угольная копь
   XI. Коксовыя печи
   XII. Нашествіе иноплеменныхъ.-- Французскій годъ
   XIII. Александровскій заводъ
   XIV. Шабурное.-- Заводъ голодный
   XV. Косьва.-- Бѣлый Спай и Бассеги.-- Картина Урала.-- Какъ Ермакъ волшебныхъ людей въ камень вогналъ.-- Золотой и желѣзный гвозди.-- Р. Няръ и Ермачки.-- Метаморфозы Ермачка разбойнаго.-- Лѣсопильня.-- Какъ Никита Демидовъ потопилъ бродягъ въ подземельѣ
   XVI. Въ душегубкахъ.-- Береговые промыслы.-- Орѣшники.-- Люди съ желѣзными когтями.-- Баба за мужика.-- Наказанный норокъ, или какъ начальсіво бунтовало на Косьвѣ.-- Камскій переборъ.-- Р. Ершовка.-- Чортово городище.-- Какъ Ермачекъ сжегъ себя въ деревянномъ срубѣ.-- Воспоминанія о Строгановѣ
   XVII. Путь до Троицкаго рудника.-- Рабочій адъ.-- Горы: Кусвинская, Гусь.-- Невѣдомое племя
   XVIII. Троицкій рудникъ.-- Уральская пустыня.-- Лѣсовики и бѣглые.-- Какъ Лазаревы, Всеволожскіе и Демидовы новыя села основывали.-- Рудникъ.-- Громадныя богатства его.-- Ослянка.-- Какъ пьяница совладать съ чортомъ -- Причины пьянства.-- Возвращеніе назадъ въ Няръ
   XIX. Отъ Няра до Губахи по безлюдью.-- Картины берега.-- Рубаха.-- Первый лѣсопромышленникъ
   XX. По низовьямъ Косьвы.-- Хлѣбопашество.-- Косьвинскія бабы.-- Мѣстное преданіе о бабѣ-разбойницѣ
   XXI. Село Пермское (Никольское тожъ).-- Бабы на рыбной ловлѣ.-- Привилегированная птица.-- Село Филагино.-- Свободная любовь.-- Неплательщики
   XXII. Въ устьяхъ Косьвы
   XXIII. Изъ исторіи недавняго прошлаго.-- Освобожденіе ли крестьянъ повредило заводамъ?-- Долги и истребленіе лѣсовъ.-- Лѣсничій и заводоуправленія
   XXIV. Возвращеніе на Каму.-- Чермозскіи заводъ.-- Старо-Екатерининскій каналъ. Изъ недавняго прошлаго
   XXV. Отъ Перми до Кунгура
   XXVI. Кунгуръ
   XXVII. Отъ Кунгура до Суксунской горы
   XXVIII. Отъ Суксуна до Ачинской
   XXIX. Отъ Ачинской до Бисерти
   XXX. Отъ Бисерти до Киргишана
   XXXI. Отъ Киргишанской до Гробовской
   XXXII. Отъ Гробовской до Билимбая
   ХХХ11Г. Отъ Билимбая до Екатеринбурга
   XXXIV. Почему иногда рубятъ лѣса. Пьянствующіе и буйствующіе. Козырные тузы Екатеринбурга. Недавнее прошлое: чиновникъ на цѣпи и нѣмецъ въ колодцѣ. Свинья у позорнаго сголба и казнь пѣтуха. Какъ составлялись богатства. Золотая крупка. Обманутые жандармы. Перепутавшіеся Лекоки. Рабочій адъ
   XXXV. Старатели. Старательская работа, лѣсная глушь. Гранитная фабрика. Артисты и ремесленники. Обсерваторія и ноевъ ковчегъ. Фабрика Гоббарта. Цѣна крови, хитроумные Улиссы
   XXXVI. Березовскій пріискъ. Старообрядческія села. Казенныя управленія. Рабочія платы. Продажа пріисковъ въ частныя руки
   XXXVII. Е. И. Жмаевъ -- золотоискатель. Заводскіе рабочіе. Подъ землей
   XXXVIII. Колыбель милліоновъ. Лѣсныя бабы и высѣченный купидонъ. На земляныхъ работахъ. Желѣзно-дорожный городокъ
   XXXIX. Верхъ-Нейвинскъ. Трудно кормиться. Золотое и желѣзное дѣло. Порядки на Чусовой. Сухая гора. Семь братьевъ
   XL. Глушь. Рудника. Какъ дѣлались двоеженцами. Какъ вѣнчали съ мертвецами. Село Шуралинской. Старатели. Золотое дно. Невьянскъ. Какая земля. Истребленные лѣса
   XLI. Падающая башня Невьянска. Какъ Демидовъ чеканилъ въ ней серебряные рубли. Мѣстные компрачикосы
   XLII. Золотое дно. Болотокмочевскій и Быньговскій пріиски.-- Коннозаводская баба. Рогожинъ
   XLIII. Уральская ночь. Земля безъ шубы. Тагилъ, обороты заводовъ. Прекращеніе корреспондентовъ. Музыка труда. Добродѣтели желѣзнаго и пороки золотаго дѣла. Плотины
   XLIV. На Выйскомъ заводѣ
   XLV. Народъ въ Тагилѣ
   XLVI. Салда. Ермаковъ лѣсъ. Раздробленіе заводскаго хозяйства. Желѣзная и золотая деревни. Неплательщики. Птица -- золотое перо. Верхняя Салда. Зобатые люди, микроцефалы. Ариды и Маѳусаилы
   XLVII. Храмъ Бессемера и таинство претворенія
   XLVIII. Бунтъ изъ-за рабочей книжки
   

I.
Кизелъ.

   Послѣдняя станція до Кизела съ полномъ смыслѣ ужасна. Кони, сытые и бойкіе, быстро бѣгутъ по дорогѣ, засыпанной шлакомъ, острыми каменьями, выбитой всевозможными обозами, ухабистой и неровной. Васъ взбрасываетъ, качаетъ, вбиваетъ, словно молотомъ, внизъ, кидаетъ во всѣ стороны. Точно кто-то вашею головою пробуетъ, насколько проченъ верхъ почтовой кибитки. Стукнетъ въ него вашимъ затылкомъ, не успѣете вы очнуться, какъ високъ попадаетъ въ какую-то перекладину. Думаете, кончено, какъ вдругъ васъ встряхиваетъ и кладетъ на бокъ.
   -- Ну, и дорога у васъ!-- укоряете вы ямщика.
   -- У насъ -- мытарство!-- соглашается онъ.-- Ужъ какъ ругаются-то -- не приведи, Господи! Даве одного барина везъ, сколь ему обидна наша дорожка показалась! Одно слово, Лазаревская Сибирь пошла.
   -- Ну, Сибирь-то еще далеко!-- не понялъ я.
   -- Нѣтъ, это наша особая Сибирь... Кизелъ недавно выросъ. Сюда господа наши -- Лазаревы съ Обвинскихъ волостей своихъ народъ ссылали за провинность. Въ колодкахъ водили, съ конвоемъ. Что вою этого было, да реву, страсть! Которыя, бабы,-- убивались. На Обви, въ тѣ поры, житье было чудесное. Приволье! Хлѣба родилось много, лѣса-то еще цѣлы были. Ну, а тутъ, извѣстно, другой свычай. Тутъ хлѣбъ жестокой, въ землѣ рудой лежитъ, за нимъ-то покопаешься!
   За то мѣста тутъ пошли красивыя. Горы стѣсняли даль; одна круче другой, сплошь поросшія пихтовыми лѣсами. По сторонамъ гранитныя скалы взрѣзывали почву. Громадные обломки первозданныхъ утесовъ загромождали поля. Цѣпкая поросль всползала по нимъ на самыя макушки, гдѣ ее во всѣ стороны трепалъ теплый вѣтеръ уральскаго лѣта. По небу бѣжали свѣтлыя облака, уходя за далекія, едва-едва намѣчивавшіяся позади горы. Рѣка Кизелъ пропадала среди вершинъ, застилавшихъ окрестности передъ нами. Чистая и красивая, она каждою струйкою своею играетъ на солнцѣ, съ громкимъ ропотомъ оставляя пустынные берега. Своею оригинальною прелестью она живо напоминала мнѣ рѣку Тириберку на Мурманѣ, только послѣдняя обставлена болѣе грандіозными массами полярныхъ горъ.
   -- Тутъ лазаревскимъ владѣніямъ конца краю нѣтъ.
   -- А что?
   -- Да на двѣсти пятьдесятъ верстъ въ длину и на сорокъ въ ширину раскинулись. Въ этой вотъ кизеловской дачѣ двѣсти шестьдесятъ тысячъ десятинъ, да въ растесской сто шестьдесятъ тысячъ. По всему этому околотку такія пустынныя рѣки текутъ, что и день плывешь, и другой людской молви не услышишь. Въ горахъ -- любой заблудится. Подальше отсюда, лѣса раскинулись до самой Навды. Сказываютъ, въ лѣсахъ тѣхъ люди живутъ...
   -- Живутъ, живутъ!-- подтвердилъ ямщикъ.
   -- И никто людей тѣхъ не знаетъ, кто они, зачѣмъ?
   -- Вѣрно... Невѣдомые люди... И откель пришли -- тоже неизвѣстно...
   -- Такъ въ дремучемъ царствѣ и осѣли. Гдѣ изба, гдѣ двѣ. А все больше въ одиночку. Звѣря бьютъ. Тутъ вѣдь какъ, подъ самыми заводами, въ лѣто тридцать, либо сорокъ головъ лося изловятъ.
   -- Охотники?
   -- Нѣтъ. Съ ружьемъ мало. Въ ямы его загоняютъ... Подальше къ югу Косьва рѣка будетъ, такъ по ней этихъ ловецкихъ ямъ столько, что иной разъ, вмѣсто звѣря, промышленникъ въ нее попадетъ. Роютъ-то ихъ точно могилу -- узкую, да длинную. Звѣрю въ ней ничего не подѣлать. Аршина три вдоль, да полтора поперегь, въ глубину -- четыре. Ну, побьется, побьется, да и станетъ народу дожидать. Разъ тутъ какое дѣло вышло-то. Одна яма поглубже была. Попалъ въ нее крестьянинъ одинъ, а мѣста пустынныя. Безлюдье, бездорожье. Попалъ и сидитъ... День сидитъ, два сидитъ. Голосъ подаетъ -- ему только вѣтеръ гудитъ въ отвѣтъ по лѣснымъ верхушкамъ. И еще развѣ пугачъ поплачетъ ночью, а то тишь мертвая! И еще два дня прошло. Ночи холодныя -- чуть живъ человѣкъ. Хлѣбъ, какой былъ, давно пріѣлъ. На пятый день сапоги жевать сталъ... Воды нѣтъ... По близости-то ручей звенитъ, а до него не доберешься. Въ каменью яма-то была. Только на шестой день на него набрели звѣроловы. А черезъ три, послѣ того, онъ и душу-то Богу отдалъ. Изморился въ ямѣ этой!
   Мой спутникъ былъ старожиломъ кизеловскаго завода -- на сотни верстъ кругомъ не нашлось бы холма или утеса ему неизвѣстнаго. Въ нѣсколько мѣсяцевъ, которые потомъ я провелъ въ этомъ царствѣ рудниковъ и копей, мнѣ приходилось сталкиваться съ массами людей, служащихъ и живущихъ при заводахъ, и я не могу не вспомнить съ благодарностью, какъ охотно они дѣлились со мною своими свѣдѣніями. Особенно тщательно обработанныя мною главы о положеніи заводскихъ и горныхъ рабочихъ оказались бы далеко неполными, если бы на помощь къ моимъ личнымъ наблюденіямъ не пришли бы они, и если картины, набрасываемыя мною, покажутся слишкомъ мрачны и выводы, къ которымъ я прихожу, безотрадны, прошу не винить меня. Я смотрѣлъ на уральскую дѣйствительность не сквозь одни свои очки: мнѣ помогали въ этомъ дѣлѣ всѣ, начиная отъ простыхъ рудокоповъ и кончая заводскою администраціею. Къ чести послѣдней нужно сказать одно: мнѣ рѣдко приходилось наталкиваться на людей, изъ среды ея, которые пытались выставить положеніе рабочихъ въ болѣе благопріятномъ свѣтѣ, чѣмъ оно есть въ дѣйствительности. Напротивъ, что, по незнанію края, я могъ пропустить или не понять значенія, мнѣ тщательно указывалось ими.
   Когда мы въѣхали въ широкую, хорошо обстроенную улицу завода, направо остались внизу, въ глубокой котловинѣ, громадныя зданія завода. Прямо передъ нами, на плоскогорьѣ, вытянулась рабочая слобода. Два-три каменныхъ дома выдѣлялись между другими. Безлюдье казалось страннымъ послѣ шумныхъ усольскихъ и дедюхинскихъ улицъ. Ни въ окнахъ, ни во дворахъ не было никого. Точно вымерло населеніе этого завода. Потомъ уже оказалось, что все оно, и бабы, и дѣти даже, на работахъ. Не хватаетъ рукъ для завода, такъ что, напримѣръ, въ рудникѣ дѣло идетъ только зимою и осенью, когда приходятъ сюда на заработки закамскіе крестьяне. Изъ артемьевскихъ коней, на рѣкѣ Губахѣ, и изъ троицкихъ, на рѣкѣ Косвѣ, напримѣръ, вся руда, въ количествѣ 350,000 пуд., доставляется не сюда, а далеко, въ Чермозъ, гдѣ населеніе гуще, и потому нѣтъ недостатка въ рукахъ. Напротивъ, тамъ зачастую является даже избытокъ, и тогда его направляютъ сюда, въ Лазаревскую Сибирь. Собственно кизельскій заводъ перерабатываетъ 375,000 пуд. руды въ чугунъ и разныя издѣлія. Дѣятельность его все ростетъ и ростетъ. Такъ, напримѣръ, въ 1873 году здѣсь было выплавлено болванки и приготовлено листового желѣза 560.000 пуд., въ 1874 г.-- 930,000 пуд., въ 1875 г.-- 1.460.000 пуд., а въ 1876 г.-- 2.000,000 пуд. Такимъ образомъ, среди общаго оскудѣнія пермской заводской дѣятельности, кизеловская, въ какихъ-нибудь четыре года, выросла почти вчетверо.
   Самая руда, на мѣстѣ ея добыванія, обходится Лазаревымъ очень дешево: съ постройкою новыхъ шахтъ, не дороже трехъ копѣекъ съ пуда. Гораздо больше расхода требуетъ ея перевозъ. За всѣ послѣдніе годы онъ не падалъ ниже десяти копѣекъ съ пуда, считая тутъ и караванные, и накладные. Такимъ образомъ, переплавъ здѣшней руды въ Чермозѣ не такъ выгоденъ, какъ въ самомъ Кизелѣ. Поэтому, уже при мнѣ, Новокрещеныхъ, управляющій всѣми дачами Абамеликъ-Лазаревыхъ по Камѣ, Косвѣ и Кизелу, подумывалъ перевести сюда изъ Чермоза домну. Стоющая громадныхъ расходовъ постановка доменной печи здѣсь, несомнѣнно, окупится изъ остатковъ отъ расходуемыхъ нынѣ денегъ на перевозъ руды. Даже разработка угля въ этой мѣстности можетъ дать громадный барышъ, при условіи удешевить его. Кизеловская дача даже богаче углемъ, чѣмъ Лунья, о которой я слышалъ еще на Волгѣ. Сюда прошли залежи изъ Всеволжской дачи, и на Коршуновскомъ (Лазаревскомъ) заводѣ при мнѣ добывалось уже до 900,000 пуд. Можно было бы и болѣе, но, по мѣстнымъ потребностямъ, и этого оказывалось достаточно. Нужно прибавить, что точныхъ разведокъ при этомъ здѣсь еще не сдѣлано, а открыта только разработка залежи отъ стараго рудника, и изслѣдовано небольшое пространство, запасы котораго исчислены въ 60,000,000 пуд. Уже эти цифры, на первый разъ, даютъ нѣкоторое понятіе о значеніи Кизеловскаго завода, отъ котораго мы и начинаемъ наши очерки настоящаго Урала. Изъ болѣе подробныхъ свѣдѣній, въ слѣдующихъ главахъ, еще яснѣе будетъ читателю громадное богатство прикамскихъ захолустій, которыми мы вовсе не умѣли воспользоваться. Напротивъ, отсутствіе энергіи, знаній и разумной широты замысла, хищническое истребленіе лѣсовъ и безсмысленныя траты сокровищъ, накопленныхъ скопидомными отцами, цѣною крови и пота рабочихъ, низвели этотъ край, кое-гдѣ, до экономическаго минимума. Теперь эксплоатировать его богатства явились французскія компаніи. Кто виноватъ въ этомъ? Говорятъ, отсутствіе капиталовъ. Но они, эти злосчастные капиталы, были; жаль только, что они попали въ дурацкія руки, которыя съумѣли въ какія нибудь двадцать лѣтъ раскидать ихъ на игру, развратъ и кутежи, на хамство и пьяныя оргіи, гдѣ даже не было утонченнаго цинизма, а только одинъ смрадъ и грязь. Они, эти злосчастные капиталы, сплошь брошены въ жадныя пасти интернаціональныхъ публичныхъ женщинъ, оставлены на столахъ рулетокъ. Теперь обнищавшіе владѣльцы ихъ помышляютъ о спасеніи отечества, не умѣвъ спасти своихъ собственныхъ вотчинъ. Хороши спасители! Пьяницы и блудники!.. Такъ ушло пермское богатство, и теперь владѣть нами являются туда иностранцы. Что-жъ -- въ добрый часъ! Высосавъ наши соки и разбогатѣвъ на остаткахъ добраго стараго времени, они покажутъ намъ, гдѣ раки зимуютъ и, можетъ быть, научатъ кое-кого. Рабочему все-таки будетъ легче. Теперь онъ бѣжитъ съ голодныхъ заводовъ. Есть мѣста, гдѣ ему не къ чему рукъ приложить, а тогда его поставятъ къ дѣлу и не дадутъ хотя умереть отъ безкормицы. Все, что мы говоримъ, не относится къ заводамъ Абамеликъ-Лазаревыхъ. Тутъ дѣло поставлено прочно и развивается широко.
   Удивительно красивы окрестности завода, особенно по теченію рѣки Полуденный Кизелъ.
   Вся она пѣнится по камнямъ, точно ласкаясь къ правому высокому берегу, гремитъ и злится не хуже большой рѣки. Миніатюрная, перешагнуть, кажется, можно, а тоже острова вездѣ, точно клочки зеленаго бархата подъ солнцемъ. На островкахъ, то тонкая стрѣлка ели, вся на свѣту, черная, то кусты шиповника, осыпанные сплошь алыми цвѣтами, то весь островокъ -- верхушка утеса, взрѣзавшаго рѣку, которая напрасно бѣсится и злится, стараясь закинуть на него свои бѣлыя, вспѣнившіяся отъ безсильнаго гнѣва струйки. Полуденный Кизелъ извивается очень прихотливо: то гору обойдетъ, подрываясь подъ ея крутые скаты, то нѣсколькими ярко-серебряными нитями разольется по мягкому зеленому лугу, то разбѣжится надвое, образуя островъ, сплошь покрытый издали, точно бѣлымъ пухомъ. Подойдешь ближе и видишь, что тутъ, по сосѣдству, въ нерушимомъ мирѣ и согласіи живутъ чайки и лебеди, заглушающіе говоръ рѣчныхъ струй своими рѣзкими, ни съ чѣмъ несравниваемыми криками. Грянетъ откуда-нибудь въ лѣсу выстрѣлъ, и чайки подымутся бѣлымъ облакомъ вверхъ, уносясь серебряными искрами въ голубыя выси. Только лебеди остаются спокойными, будто знаютъ, что народъ окружилъ ихъ суевѣріемъ, что они приносятъ ему счастье и ведро, что съ ними уходитъ и заработокъ, и урожай. Полуденный Кизелъ издалека бѣжитъ сюда: изъ безлюдныхъ, пустынныхъ лѣсовъ, изъ ущелій, скаты которыхъ не попирала еще нога промышленника. Обогнувъ кизеловскій рудникъ, рѣка сливается здѣсь съ своимъ старшимъ братомъ, рѣкой Кизеломъ, и вмѣстѣ впадаютъ они въ красивую Косьву. Я даже на Уралѣ мало видѣлъ мѣстностей лучше этой, гдѣ, на небольшомъ пространствѣ, идиллическая прелесть бархатныхъ луговъ соединяется съ суровымъ величіемъ горныхъ вершинъ. Съ одной такой посмотришь внизъ -- и вся эта рѣчушка, какъ на ладони, съ своими извилинами, поэтическими островками, плесами, гдѣ полощутся молодыя утки, гдѣ черные выводки гагаръ спокойно плаваютъ себѣ по отдыхающимъ, точно послѣ безшабашной бѣготни, водамъ. Вонъ лѣсная гора перегородила рѣчонку; но изъ-за горы, смотришь, выбѣгаетъ она еще шаловливѣе, еще свободнѣе и громче. Вонъ, далеко-далеко, рудничныя деревушки точно со всѣхъ сторонъ сбѣжались къ ней, и, весело скользя мимо, Полуденный Кизелъ какъ будто кричитъ имъ во все свое серебряное горло: "ну-ка, кто за мной, въ перегонку!" На югъ -- Старый Кизелъ виденъ, весь перерытый террасами и шахтами, давно брошенными. Точно склепы тамъ вырыты въ сѣрыхъ скалахъ, и громадные сѣверные орлы одни прячутся въ ихъ темные зѣвы. Оттуда зорко сторожатъ старые хищники всякую мелкую пташку, что стремится къ Полуденному Кизелу изъ зеленыхъ облаковъ обступившаго его лѣса.
   -- Эко мѣста какія дивныя!-- замѣтилъ я старику, сидѣвшему на выступѣ большой сѣрой скалы.
   -- Истинно дивныя! Господь слугамъ своимъ уготовалъ оныя, а ихъ мерзостная корысть забрала. Тутъ бы обителямъ красоваться.
   -- Почему обителямъ?
   -- Мѣста самыя молитвенныя... Сидишь-сидишь, смотришь-смотришь -- и такъ тепло тебѣ станетъ. Изъ груди вопль радостный. Слеза сама на глаза просится. Господи, подумаешь, сколь велико твореніе Твое!
   -- Мнѣ кажется, и работать здѣсь тоже веселѣй, должно быть?
   -- Для работы другое нужно. Работа наша непосильная. Она изобличенію начало, зависти всякой источникъ. Съ работы-то другая молитва бываетъ. "Да воскреснетъ Богъ, и расточатся врази Его" -- вотъ она какая. Врази-то кто? Надсмотрщики, начальство, которое жесткое, безкормица. Вотъ они, врази! Ну, а тутъ, по пустынѣ этой, совсѣмъ иное въ голову идетъ. Тутъ миръ тебѣ и благоволеніе всякое. и въ рѣкѣ благоволеніе, и въ травкѣ благоволеніе. Много здѣсь угадать можешь, если въ тебѣ душа настоящая есть. Тутъ небеса-то благостныя какія! Какъ одинъ сидишь, слушаешь: день -- слушаешь и вечеръ -- слушаешь -- и почудится тебѣ, что и горы эти, и луга, и лѣса наши темные -- всѣ они на молитвѣ стоятъ, пристойно; только рѣчушка веселая. Она тихо молиться не можетъ, а какъ псалмопѣвецъ Давидъ, "скакаше и играше!" Такая ужъ она у насъ... Игрунья! Молодая рѣка.
   -- И лебедь молится,-- прибавилъ онъ, немного помолчавъ.-- Ты видалъ ли когда?
   -- Нѣтъ.
   -- А ты посмотри. Тутъ главная причина -- смотрѣть надо, и тогда все откроется тебѣ. По зарямъ, утромъ -- какъ солнце всходитъ, вечеромъ -- какъ за горы прячется, лебедь это остановится посредь воды долго-долго. А потомъ вытянетъ шею вверхъ и по своему "Господи, помилуй!" кричитъ. Чтобы слушало его все сущее... громко. Вотъ онъ какой, лебедь! Птица, а иного человѣка умнѣй.
   -- Ты, дѣдушка, давно ли здѣсь?
   -- А я, какъ бы тебѣ не соврать, восьмой десятокъ доживаю на семъ мѣстѣ. И родился тутъ, и выросъ. Молодой-то рѣдко свѣтомъ Божьимъ любовался. Въ рудникѣ, какъ червякъ, во тьмѣ все, бывало, копаюсь. Ну, а теперь, слава Тебѣ, Господи! Глаза только вотъ...
   -- Плохи?
   -- Да. По ближности вижу, а вотъ гору-то -- гора тамъ должна быть -- не могу. Ну, да что-жъ! Пока травку малую какую разсмотрѣть могу, и то ладно, потому и травка малая тоже свидѣтельствуетъ славу Его.
   -- Не для каждаго.
   -- Что говорить, милый! Много званыхъ, мало избранныхъ, это точно. Народъ нонѣче не пропинаетъ. Мы темнѣй его были, рѣдкій кто грамотѣ умѣлъ, а только намъ и самая глыбь сокровенная иной разъ открывалась. Потому мы со смиреніемъ. А нонѣ... нонѣ вонъ въ Киелѣ народъ газету читаетъ; ну, точно-что умнѣе сталъ. И говоритъ не по нашему, и думаетъ по чужому. Въ обиду тоже не сразу-то дастся. А только у меня вонъ сердце, что цвѣтокъ, солнцу такъ и раскрывается. А у нихъ -- нѣтъ. Умомъ-то они вознеслись, а сердцемъ оскорбѣли.
   

II.
Артемьевскій рудникъ.

   Столь-же ужасная дорога, что и въ Кизелъ, идетъ отсюда въ Артемьевскій рудникъ. И то же самое утѣшеніе -- прелестныя окрестности, оригинальныя, нигдѣ не повторяющіяся картины великаго художника -- природы. Направо -- въ безконечную даль уходящія лѣсныя пустыни; взглядъ разсѣянно скользитъ по зеленымъ вершинамъ могучаго царства, еще не тронутаго пока топоромъ и, къ счастію, уцѣлѣвшаго отъ пожара. Рѣдко-рѣдко только встрѣтишь дерево, сваленное грозою или спаленное молніею, но и этихъ мертвецовъ спѣшитъ со всѣхъ сторонъ точно похоронить поскорѣе густая поросль. Ихъ и не различишь, если не углубишься въ этотъ прохладный сумракъ, гдѣ только вѣтви колышутся вамъ на встрѣчу, да птицы въ чащѣ привѣтствуютъ человѣка, еще не зная въ немъ злѣйшаго врага излюбленному ими лѣсному царству. Оно еще виднѣе -- густое, веселое, полное поэтической лѣни и красивыхъ колеблющихся тѣней,-- когда дорога взбѣгаетъ на карнизъ горы. Цѣлое море лѣсныхъ вершинъ подо мною, а налѣво -- крутизна горы, тоже покрытая лѣсомъ. Ни одного жилья кругомъ; даже дымокъ не вьется изъ этой дремлющей чащи, значитъ, и въ ней самой не слышится пѣсни, не звучитъ людская молвь. Дорога ползетъ все выше и выше, перекидывается черезъ макушку горы, и глубоко внизу, на днѣ котловины, раскидывается подъ нами Артемьевскій рудникъ. Серебряный крестъ часовни вырѣзывается въ зелени обступившихъ ее деревъ; рядомъ бѣлая колоколенка. Церкви нѣтъ. Темносѣрыя избы кажутся еще болѣе жалкими, сравнительно съ величавымъ лѣсомъ. Онѣ жмутся къ нему, точно у него просятъ защиты. Сурово смотрятъ на нихъ темные скаты горъ, по вершинамъ которыхъ уже горитъ прощальное сіяніе умирающаго дня, охватывая своимъ золотистымъ отблескомъ стройныя пихты. Вонъ двѣ вышки шахтъ и громадный обрывъ, въ которомъ зіяютъ черныя пасти пещеръ, вырытыхъ руками рабочихъ. Въ этихъ исскуственныхъ гротахъ ломаютъ руду.
   -- Въ шахты-то, которыя у насъ поглубже, пройти нельзя.
   -- Почему?
   -- Вода! Что подѣлаешь, сплошь залила ихъ внизу. Вотъ займемся отливкою! А работы начнемъ съ осени; закамскіе крестьяне придутъ, тогда и копать станемъ.
   Не веселъ этотъ желѣзистый, бурый колоритъ, который лежитъ здѣсь на всемъ. Отсвѣтъ его виденъ даже на сѣрыхъ лицахъ у людей, выглядывающихъ почему-то очень болѣзненно. Кажется, что все пропитано рудою: и стѣны этихъ жалкихъ избъ, и преждевременно поблекшія вышки шахта, и самая трава, гдѣ она рѣшается пробиться сквозь руду или пустить въ нее свои слабые и чахлые корни. Тамъ, гдѣ дно котловины углубляется уступомъ, на самой поверхности много черныхъ ямокъ, оказывается, что тутъ работаютъ бабы, тогда какъ внутри, въ шахтахъ и пещерахъ, копаются мужчины. Около одного изъ овраговъ громадная скала чистой руды.
   -- Царь-камень у насъ!-- хлопаетъ по скалѣ старый оборванный рабочій.
   -- Да, тутъ тысячъ на четыреста руды сидитъ!-- замѣчаетъ управляющій.-- Бережемъ его на случай.
   -- Стоитъ-то дорого, а не унесешь; подъ мышки-то его да вонъ, нельзя!
   -- А тебѣ бы, Степанъ, чудесно! Взялъ, да въ кабакъ.
   -- Что говорить, первый сортъ! За этотъ камень и господскимъ виномъ по самую свою смерть пьянъ будешь!
   Вокругъ ямокъ и пещеръ насыпаны цѣлыя горы изъ простой земли. Рыхлыя. Кое-какія травою подернуло.
   -- Пустая работа была здѣсь. Дорывались до руды, да не нашли.
   -- Не далась! Она какъ еще дастся кому.
   -- Коли роешь, не любитъ она которые неподобныя слова говорятъ. Сейчасъ въ глубь уйдетъ. Ну, а кто не сквернитъ языкомъ, тому -- получай!
   Сто лѣтъ уже разрабатываютъ руду въ артемьевской котловинѣ. На поверхности земли трудъ -- игрушка, "для ребятишекъ"; за то внутри -- каторжный. Изморомъ донимаетъ онъ тѣхъ, кого гонитъ сюда нужда непосильная. Среди этихъ красно-бурыхъ массъ кажется рудокопу, что схоронили его глубоко подъ землею, что ему никогда и не выйти изъ нея, никогда не видать дневнаго свѣта. Блуждающій лучъ ручной лампочки освѣщаетъ только небольшое пространство передъ нимъ, чаще неровную стѣну, по которой сочатся подземные ключи. Новичку особенно жутко. Къ вечеру перваго дня работы онъ начинаетъ ожесточенно бить кайломъ (инструментъ полегче кирки) въ рудяную массу, точно отъ этого зависитъ возможность вырваться на волю изъ этой тяжелой тьмы. На другихъ мракъ и подавляющее однообразіе рудника съ желѣзистыми изломами и сѣровато-металлическими пятнами, выступающими подъ тусклымъ мерцаніемъ лампочки, дѣйствуютъ притупляющимъ образомъ. Мысль замираетъ, чувство страха молчитъ, только руки живой машины работаютъ, врываясь все глубже и глубже къ эту громадную могилу. Лампа едва-едва открываетъ свой уже потухающій глазъ, точно она пугается окружающихъ ее громадъ земли и камня, точно ей хочется заснуть и не просыпаться въ этомъ суровомъ царствѣ, гдѣ невидимо рождаются въ вѣчной тьмѣ подземные источники, и цѣлые милліоны лѣтъ умные гномы хранятъ и умножаютъ свои безчисленныя сокровища.
   -- Вонъ у насъ штольни. Тутъ у насъ ломаютъ руду и укладываютъ въ тачки, и на нихъ уже свозятъ въ сараи.
   Мы вошли въ екатерининскую штольню. Масса охры кругомъ. Въ охрѣ этой весь вымазался и копается добродушный мужикъ, улыбаясь намъ, когда мы къ нему подходимъ.
   -- Богъ въ помощь!
   -- Богъ-то отъ насъ отступился. Потому съ этою рудою мы совсѣмъ, какъ черти, стали. Чертей-то въ церквяхъ краше рисуютъ. Вишь, я какой! Надысь дѣвонька моя набѣжала. Семилѣтокъ. "Тятька, говоритъ,-- мнѣ тебя страшно, какой ты..." -- Чего же страшного?-- спрашиваю.-- "Ты меня съѣшь!" Такъ и не пошла, запужалась. Свѣту мало, да и дыхать неспособно. Тутъ у насъ воздухъ вострый. Всю грудь разъѣстъ. Потомъ-то, какъ выйдешь наверхъ, дышешь-дышешь!
   -- Тутъ какое дѣло было: бабъ сюда работать не пускаютъ, такъ одна изъ Закамья пришла. Дѣвка мужикомъ вырядилась, да все лѣто такъ и проработала, за мужика и плату получала. Случаемъ и открылось, а то бы никто и не узналъ. Два парня изъ-за нее въ шахтѣ поссорились, до кайломъ одинъ другого въ високъ угодилъ. Чуть не убилъ, а здорово только поранилъ. Они въ землѣ-то не только работали, а и слюбиться успѣли. Парни-то изъ одного села съ нею, ну, и знали ее, только уговорились; чтобы молчать.
   Представляю себѣ эту любовь въ могилѣ, подъ массами земли и руды, нависшей сверху, подъ стукъ кайлъ, выбивающихъ горныя породы, подъ тихое журчаніе ручьевъ, сочащихся сквозь стѣны шахты.
   -- Отъ этой воды бѣда намъ. Зимой особенно. Гдѣ она не замерзаетъ... дойметъ!
   -- Одинъ тутъ у насъ былъ, тоже въ рудникѣ копался, пѣсни свои пѣлъ; самъ ихъ выдумаетъ и поетъ. Такъ онъ эти ручьи слезами звалъ. "Это, говоритъ,-- мать-сыра земля по насъ плачетъ. Томимся на работѣ непосильной, голодуемъ, холодуемъ, она, сердечная, и жалится. За насъ ей больно. Слезы и точитъ она... изъ себя значитъ".
   Мы прошли мимо Деляновской шахты. Она залита теперь водою; глубина ея сто сорокъ семь футовъ. Рядомъ, такъ называемый, Тагильскій шурфъ.
   -- Сюда спуститься можно. Онъ неглубокъ, положимъ, да сухъ за то. Разумѣется, сравнительно. Совсѣмъ сухихъ тутъ вовсе нѣтъ.
   На меня надѣли рабочій кожанъ, шапченку дали обвалявшуюся. Черная дыра внизъ. Поползъ по одной лѣстницѣ; сквозь какое-то отверстіе проскочилъ на вторую. На ступенькахъ массы вязкой глины. Съ боковъ течетъ. Какая-то струйка воды съ жалобнымъ стономъ пробивается въ скважину чернаго камня. Входъ въ шахту вверху чуть-чуть сѣрѣетъ. Точно въ могилу спускаешься, такъ и кажется, завалятъ тебя вверху каменьями, и останешься ты тутъ на вѣки вѣчные. Внизу тьма, тяжелая, пропитанная испареніями глубоко раненой здѣсь земли, запахомъ желѣза, влажнымъ паромъ ручьевъ, струящихся гдѣ то далеко-далеко подъ этими глыбами. Свѣчи начали тухнуть, точно имъ стало страшно этого мрака, соперничать съ которымъ у нихъ не хватило бы силъ. Тутъ уже нельзя было идти, ползти пришлось. Ползли-ползли, какъ черви въ орѣхѣ, и, наконецъ, выпозли. Бревенчатая кладка кончилась. Черный, адскій гротъ. Тутъ работають съ лучинами. Слышенъ торопливый стукъ кирокъ. Видны огоньки тусклые, точно окутанные душнымъ паромъ. Черные изломы камня, раковины желѣзной породы будто слезятся при этомъ свѣтѣ. Направо и налѣво -- такіе же, словно проточенные червями, ходы, какимъ и мы добрались сюда. Сквозь эти жилы слышится глухой говоръ такихъ же кирокъ. Порою подъ желѣзными ломами, трескаясь, раскалывается горная порода. Изъ другихъ штоленъ доносится тягучее, какъ колокольный ударъ, громыханье. Точно земля простонетъ и смолкнетъ. Рвутъ пороховыя мины. Вмѣстѣ съ звукомъ разрыва что-то шуршитъ. Отдѣленная отъ родныхъ скалъ руда падаетъ и ударяется о стѣны подземныхъ гротовъ.
   -- Отчего же здѣсь вотъ руду не собираютъ?
   -- Въ этой штольнѣ не тѣмъ заняты. Тутъ, что вы видите, пробивается ходъ въ другой рудникъ для вентиляціи. А то у насъ чуть было не задохнулись рабочіе.
   У насъ одинъ рудникъ соединяется съ другими такими же точно жилами, по какой мы добрались сюда. Такъ всю глубь пронизали. Дышется легче, и огонь лучше горитъ.
   -- Велики ли здѣсь залежи?
   -- Да у насъ до самаго Кизеловскаго завода тянется. А дальше мы не изслѣдовали. Всѣхъ шахтъ у насъ здѣсь восемь большихъ и двѣ малыхъ. Паровыя машины устроены въ трехъ шахтахъ для подъема бадей и выкачки воды. Топимъ мы машины каменно-угольнымъ мусоромъ. Для пара это чудесно. А самый каменный уголь у насъ -- въ Коршуновскихъ копяхъ увидите -- идетъ на заводы. По всему округу тутъ только у Лазаревыхъ и жгутъ его. У другихъ на дровахъ, а мы лѣсъ жалѣемъ.
   Вмѣстѣ съ нами выползъ изъ рудника одинъ изъ рабочихъ. Бросилъ кирку о-земь и часто-часто задышалъ. Жадно осматривается кругомъ, на заходящее солнце, на зеленыя горы, обступившія издали эту котловину. Вонъ, внизу, къ берегу Малаго Кизила, сбѣжались избы какой-то деревушки, и онъ бросилъ почти влюбленный взглядъ на гремучую рѣченку, на золотую кайму, вспыхивавшую но гребнямъ далекаго чернолѣсья.
   -- Въ лѣсъ бы теперь чудесно!-- обернулся онъ ко мнѣ.-- Легъ бы на траву и лежалъ до самой до ночи. Все бы смотрѣлъ. Я это, какъ праздникъ, сейчасъ туда. Чудесно!
   -- Что-жъ хорошаго?
   -- А надъ тобою верхушки-то переплетутся, и всякая подъ вѣтромъ свой разговоръ ведетъ. Важно такъ, словно старики. А ты лежишь и не трогаешься. Мошкара тебя не боится, надъ тобою цѣлымъ роемъ. Точно свадьбу правитъ, звономъ звенитъ. Всякая животная мелкая съ листка на листъ ползетъ, и все ты видишь. Птицы теперь пѣсни заведутъ. Вверху, въ воздухѣ, чиркаютъ съ вѣтки на вѣтку. Какъ смеркнетъ, такъ и уходить не хочется. Все бы лежалъ. Мы за недѣлю-то въ рудникѣ какъ натомимся, такъ намъ это, что во храмѣ Божіемъ.
   -- Да, ваша, работа трудная.
   -- Нѣтъ труднѣй. Потому безъ свѣту, лучина одна горитъ тебѣ. И сама-то она слѣпая, и ты точно слѣпой. Ничего не увидишь дальше своей руки. Иной разъ бываетъ, обвалится руда-то, такъ и погибъ ты, словно червь какой. Хорошо, еще если вырыть можно, ну, хоть похоронятъ на бережку, рѣка будетъ шумѣть около; а то такъ и останешься подъ рудою-то. На этомъ заводѣ такихъ дѣловъ не бывало, ну, а на другихъ, сколько угодно. У меня братанъ былъ, такъ его завалило. Ихъ всѣхъ тридцать двѣ души сгнило, такъ и не отыскали. И въ рудникъ тотъ боязно спущаться. А все отъ начальства.
   -- Почему?
   -- На лѣсъ скупость пошла. Изъ бревенъ бы вверху скрѣпы поставить -- ничего бы не было; такъ вѣдь бревенъ жаль! Души человѣческой не жаль. Такъ на томъ заводѣ мы эту шахту проклятой и звали. Ну, а тутъ, на Лазаревскихъ заводахъ, грѣхъ похаять. Тутъ хорошо. Народъ не обижаютъ. А только нѣтъ нашей работы труднѣй. Дроворубъ, что на всю зиму въ лѣсъ уходитъ, съ волками, да звѣрьми лютыми живетъ,-- все счастливѣе. Онъ хоть свѣтъ видитъ, живой между живыми ходитъ. Небо надъ нимъ, свѣту кругомъ, сколько хошь. А у насъ только руда одна, да камень. А камень иной разъ непокорный попадется. Долбишь его, долбишь, а онъ все несогласенъ. Въ потъ вдаритъ, изморишься, кирка изъ рукъ выпадаетъ, и самъ ты вмѣстѣ съ нею о-земь вдаришься. Кажется, каждая косточка въ тебѣ болитъ. Лучина потухнетъ, и лежишь ты въ темнотѣ. Думаешь: "Господи, въ аду хуже ли будетъ?" Такъ я тебѣ скажу: какой хошь злой человѣкъ, а внизу, подъ землею, совѣсть узнаетъ. Потому -- нельзя. Такъ промежду собою мы думаемъ: кто руду не копалъ, тотъ Бога не зналъ, а руду покопаешь и Бога узнаешь... взмолишься.
   -- А вонъ, разсказываютъ, изъ-за какой-то бабы въ рудникѣ чуть убійства не было.
   -- Бабы не въ счетъ. Изъ-за нихъ, изъ-за подлыхъ, и въ раю, ежели какой ни на есть ангелъ праведный, и тотъ согрѣшитъ. И еще какъ легко. Съ полнымъ удовольствіемъ!.. Первый разъ, какъ я спустился въ рудникъ, какъ затрясло меня.. Думалъ -- тутъ моя смерть. И всякая душа, въ шахтѣ-то, ласковѣй становится. Тутъ одному нашему работнику поснѣдать рабеночекъ носилъ. Въ глыбь къ намъ спускался. Такъ не было того человѣка, чтобы не погладилъ рабеночка. Васютко, подь сюда. Васютко, глупый ты! Кажи-ко, какіе у тебя глаза... Со всѣхъ сторонъ... А на верху, на землѣ, до Васютки и дѣла нѣтъ. Хошь онъ тутъ подъ ноги ползи, никто ему слова не скажетъ.
   Между рудокопами и преступленія рѣже. Этотъ народъ душевный и совѣстливый. Внизу, подъ землею, во время работы не поется; какая тутъ пѣсня; поневолѣ станешь думать обо всемъ. Во тьмѣ кстати и сердце говоритъ громче, и правда душѣ слышнѣе. На каждомъ шагу чудится -- смерть сторожитъ. Готовишься къ ней, все прошлое, пережитое проходитъ передъ глазами. На Уралѣ мнѣ разсказывали не одинъ случай, какъ незаподозрѣнные никѣмъ убійцы являлись къ властямъ съ повинною. Оказалось, что въ душномъ мракѣ глубокихъ шахтъ имъ отовсюду чудились лица ихъ жертвъ, искаженныя, сохранившія то же выраженіе, съ которымъ преступники оставляли ихъ. Въ глубокой тишинѣ подземнаго царства, наступавшей тогда когда усталые рабочіе опускали свои кирки, неспокойной совѣсти чудились укоряющіе крики, стоны, воили о пощадѣ, разъ засѣвшіе въ ухѣ и съ тѣхъ поръ не забывавшіеся. Вода, сочащаяся сквозь руду, богатая содержаніемъ желѣзистыхъ частицъ, и потому красная, кровью брызгала имъ на руки, и въ слѣпомъ страхѣ несчастные бѣжали оттуда прочь, наверхъ, на свѣтъ Божій, боясь, что вотъ-вотъ невѣдомая сила сдвинетъ съ гранитныхъ стержней эти тяжелыя массы, и онѣ погребутъ подъ собою нераскаявшагося, непрошеннаго грѣшника. Въ тѣ же рудники, только сибирскіе, шли они по приговорамъ судовъ, но уже примиренные. Начиналось искупленіе, совѣсть смолкала, молитва становилась доступнѣе
   -- Начальству!-- И какой-то оборванный, совсѣмъ пѣгій мужичонко давай раскланиваться передъ моими спутниками.
   -- А ты, Федосѣевъ, опять пьянъ?-- удивился управляющій.
   -- Пьянъ. Живъ Богъ, жива душа моя! А я пьянъ. И не боюсь... Начальству почтеніе -- и спокоенъ!
   -- Работу бросилъ?
   -- Бросилъ, потому я горькій человѣкъ. И ничего со мною не подѣлаешь! Штрахву возьмешь -- это точно, а больше ничего. Я пьяный когда -- умный...
   -- Чѣмъ же это?
   -- Свою струну держу. Козловъ меня обругалъ, тверезый долженъ я ударить его по скулѣ? Какъ по твоему, долженъ?
   -- Ну, ну дальше!
   -- А я ему ходъ далъ. Онъ меня облаялъ, а я ему замѣсто скулы поклонъ. Вотъ я какъ! И всѣ меня за это уважать должны!
   -- Съ чего ты только пьешь?
   -- Съ темноты. Потому мы во тьмѣ этой. Кромѣшная тьма! Оттого и пью. Выпью я это малость, а у меня душа свѣтла, во какъ свѣтла. Небо свѣтлое, а у меня душа свѣтлѣе.
   -- Вона!
   -- Вѣрно тебѣ говорю, потому дурныхъ помышленіевъ у меня нѣтъ.
   -- А ты помнишь, какъ въ прошлый разъ забунтовалъ?
   -- Ужъ и бунтъ! Развѣ это бунтъ? Всего моего и бунта было, что на тридцать копѣекъ.
   Такимъ образомъ идилліи былъ положенъ конецъ, и Федосѣевъ вернулъ насъ къ дѣйствительности.
   -- Ну, что, матушка, какъ дѣла?-- остановился одинъ изъ моихъ спутниковъ передъ бабою, копавшею руду на поверхности земли. Баба была здоровая, лицо веселое. Сѣдые волосы какъ-то не ладились съ румяными щеками. Рядомъ маленькій пузырь тоже таскалъ землю въ рубашенкѣ, воображая, что и онъ тоже дѣлаетъ большое и серьезное дѣло.
   -- Небаско, Ляксѣй Ѳомичъ. Самъ знаешь, семья у меня!
   -- А ты духу не теряй!
   -- Зачѣмъ терять! Теперь, коли мнѣ духу своего рѣшиться, должны всѣ мои ребятишки помирать тогда.
   -- Вотъ баба-молодецъ! Умеръ мужъ, оставилъ ей шестерыхъ дѣтей,-- работаетъ, рукъ не складывая.
   -- Тутъ умеръ мужъ?
   -- Нѣтъ. На Чусовой у нихъ барку разбило. Такъ и пропалъ безъ вѣсти. Даже и тѣла не нашли. Посѣдѣла баба. Впрочемъ, только дня три и убивалась, а потомъ пришла на работу и съ тѣхъ поръ рукъ не складываетъ. Сынокъ-то тебѣ помогаетъ?
   -- Тимошка у меня работничекъ. Онъ за себя постоитъ!
   Тимошка заработалъ еще серьезнѣе, даже щеки напыжилъ, загребая никуда негодной земли побольше.
   Когда мы возвращались отсюда, весь путь передъ нами занялъ караванъ съ рудою. Кони едва вытягивали тяжелый грузъ, а тутъ дорога еще увеличивала тяжесть телѣгъ. Казалось, что нарочно нельзя создать чего-либо подобное. Острые камни взрѣзывали почву; кое-гдѣ валялись цѣлыя груды шлаковъ, въ которые колеса нашего экипажа погружались съ рѣзкимъ и непріятнымъ звукомъ, точно они давили стекло. По пути мы обогнали большую партію рабочихъ.
   -- Куда вы, братцы?-- спросилъ ихъ мой спутникъ.
   -- Въ Луньву.
   -- Да вы не здѣшніе?
   -- Не. Мы дальніе, желѣзнодорожные.
   -- А! То-то я не призналъ васъ. На работу?
   -- Да. Палъ Ефимыча знаете? Ну, вотъ къ нему. Давно идемъ по вашей сторонѣ.
   -- Что-жъ вамъ нравится?
   -- Чего хорошаго? Дикая Азія -- больше ничего. Тутъ тебѣ гора, а тамъ -- другая. Логъ ежели -- глыбкій, не осилишь. Круто тоже. Коли бы ровно было -- чудесно!
   -- А сами-то вы откуда?
   -- Съ разныхъ мѣстовъ. Мы постояно у Петра Іоныча. Когда и нѣтъ работы, все равно получаемъ. А когда есть -- насъ и гонятъ. А только у васъ тутъ работа будетъ, ахъ, трудная! Потому мѣсто неспособное, несуразное.
   -- Точно въ сказкахъ!-- прибавилъ другой.
   И партія осталась далеко за нами.
   

III.
Домна.

   Людямъ, непосвященнымъ въ таинства горнаго и литейнаго дѣла, домна, разумѣется, представляется какою-нибудь рослою и толстою деревенскою красавицею, на которую почему бы то ни было туристъ захотѣлъ обратить вниманіе своего читателя. Но, увы! Послѣдніе должны разочароваться. Домна, пожалуй, и громадна, и толста, и по своему красива, хоть и грязна до невозможности. Она обладаетъ удивительною пастью, поглощающею сотни пудовъ руды и десятки саженъ дровъ, и желудкомъ, переваривающимъ эту руду въ чугунъ. Мы говоримъ о доменной печи, которую вездѣ сокращенно называютъ просто домной.
   Руду, добытую разсказаннымъ нами способомъ въ Артемьевскомъ, Христофоровскомъ и Кизеловскомъ рудникахъ въ видѣ однообразной, бурой массы съ рѣдкими желтыми пятнами охры, доставляютъ на заводъ. Тутъ ее въ ящикахъ, двигающихся по рельсамъ на тормазахъ, спускаютъ въ печи близъ домны. До плавки въ этихъ печахъ, руду промываютъ; она теряетъ нѣкоторыя составныя части свои, совершенно ненужныя, и краснѣетъ отъ жару, дѣлаясь въ то-же время болѣе рыхлою. Въ этомъ видѣ ее выгребаютъ на площадки, гдѣ и разбиваютъ въ куски, не болѣе грецкаго орѣха каждый, послѣ чего руда уже считается достаточно подготовленною для плавки. Прежде чѣмъ попасть въ доменную печь, руда попадаетъ на вѣсы и разбавляется древеснымъ углемъ, такъ, чтобы на каждые девять кубическихъ аршинъ его приходилось отъ 40 до 55 пудовъ руды. Къ этой смѣси примѣшивается еще до 15% флюсовъ, т. е. известковыхъ камней, уже раздробленныхъ. Уголь при этомъ долженъ быть какъ можно крупнѣе. Когда составъ такимъ образомъ для плавки готовъ, доменная печь открываетъ свою пасть. Домна строится обыкновенно высотой -- въ хорошій трехъэтажный домъ. Пасть у нея наверху. Когда рабочіе съ составомъ для плавки подходятъ къ ней, оттуда уже пышетъ жадный огонь, освѣщающій темноту сарая, построеннаго надъ нею. На непривыкшаго человѣка, какъ, напримѣръ, на меня, это производило довольно сильное впечатлѣніе. Что-то адское было въ этихъ взрывахъ краснаго пламени, въ этомъ клокотѣ руды въ нѣдрахъ громадной печи, въ этомъ громадномъ кругломъ зѣвѣ домны, жадно раскрытомъ въ ожиданіи своей обычной добычи. Наверху черныя, окуренныя дымомъ и покрытыя сажею балки кровли, рѣдкіе просвѣты въ ней, сквозь которые день не рѣшался заглядывать въ таинственную глубину, окутанную мракомъ и озарявшуюся только краснымъ пламенемъ домны, почти голые рабочіе, сновавшіе на яркомъ фонѣ этого пламени черными силуэтами и опять исчезавшіе во тьмѣ,-- все это настраивало извѣстнымъ образомъ, заставляло забывать, что передъ тобою извѣстное механическое производство. Воскресали преданія о древнихъ таинствахъ языческаго культа, и казалось, что передъ глазами громадный алтарь, на которомъ въ огнѣ и дыму, невѣдомое чудовищное божество пожираетъ сотни и тысячи жертвь, ему приносимыхъ. Всклокоченные и полунагіе жрецы благоговѣйно служатъ ему, и непонятный оглушительный шумъ наполняетъ этотъ первобытный храмъ своими подавляющими звуками. Когда вдумаещься во все, что происходитъ здѣсь, то сарай и доменныя нечи въ дѣйствительности представятся храмомъ, въ которомъ совершается чудное таинство претворенія никуда негодной горной породы въ металлъ. Добро или пользу принесетъ это человѣчеству?.. Выйдетъ ли изъ него плугъ, глубоко врѣзывающій плодоносную борозду, или мечъ, отъ котораго будутъ гибнуть люди?.. Обольется ли оно трудовымъ потомъ, или на немъ ржавыми пятнами почернѣетъ кровь?.. Какъ знать, глядя на беременную женщину -- величайшаго злодѣя или героя и труженика она носитъ въ себѣ?..
   -- Жарко!-- оборачивается одинъ изъ рабочихъ, котораго совсѣмъ поджарило пламя, взрывающееся вверхъ изъ домны.
   -- Не приведи, Господи!..-- Бросился къ водѣ, жадно припалъ къ ней и пьетъ, а потъ крупными каплями падаетъ въ тотъ же ковшъ съ почернѣвшаго отъ копоти лба. Всматриваясь въ окружающихъ, я замѣчалъ, что они, какъ и эти балки и стѣны, тоже покрыты копотью и сажей. На почернѣлыхъ лицахъ добродушно или озабоченно смотрятъ усталые глаза. Кое у кого и воспаленные; видимое дѣло -- не даромъ достается эта близость огня, этотъ жаръ, пышущій извнутри, изъ самыхъ нѣдръ колоссальной печи.
   -- Сторонись, сторонись!..-- и меня толкнули въ сторону.
   Не успѣлъ я очнуться, смотрю, на то мѣсто, гдѣ я стоялъ, стали сносить калоши, т. е. короба съ рудою и углемъ. Каждый день такихъ калошъ идетъ въ печь отъ двадцати пяти до тридцати пяти. Полунагіе рабочіе, жрецы литейнаго культа, подхватили двѣ новыхъ жертвы своему ненасытному божеству и стали опоражнивать ихъ въ дышущую огнемъ и зноемъ его пасть. Цѣлая туча пыли, дыму и искръ поднялась вверхъ, къ чернымъ балкамъ кровли. Туча эта на минуту окутала насъ всѣхъ, перехватывала дыханіе, слѣпила глаза. Чудовище еще громче заклокотало; еще сильнѣе стало взрываться и свистать во всѣ стороны пламя, точно оно и до насъ хотѣло дотянуться своими огненными жалами. Мы невольно отступили назадъ, во тьму угловъ, издали разглядывая все это таинство.
   -- Ѳедоръ, Ѳедоръ, куда ты?-- закричалъ надсмотрщикъ на рабочаго, который кинулся прочь отъ домны. Тамъ, гдѣ стоялъ онъ, всего сильнѣе подымалось пламя, точно оно его-то именно и хотѣло захватить и унести въ нѣдра, гдѣ кипѣлъ металлъ.
   -- Невозможно.
   -- Что невозможно?
   -- Стоять... Такъ палитъ... Дыхать нельзя!
   -- Ну, пошелъ, пошелъ! Надо, чтобы руда ложилась по всей домнѣ ровно, а не то, что въ одинъ край много, а въ другой ничего. Этакъ, чего добраго, и домну испортишь. Пошелъ, пошелъ!
   -- Эхъ, ты доля собачья!-- протестовалъ по своему рабочій, отправлясь жариться къ самой пасти.
   -- Вы подойдите ближе. Вы, по крайней мѣрѣ, получите понятіе о томъ, что дѣлается внутри огнедышущей горы!-- предложили мнѣ.
   Несмотря на жару, любопытство взяло верхъ, и я подошелъ.
   Дѣйствительно, тутъ налило. Домна теперь горѣла уже ровнымъ розовымъ пламенемъ; внутри, въ яркомъ хаосѣ, трудно было что-нибудь разобрать ослѣпленнымъ глазомъ. Чудились только въ однообразномъ золотомъ фонѣ огня какія-то бѣлыя, ослѣпительныя змѣи, пробѣгавшія по горѣвшей рудѣ; снопами яркихъ лучей вспыхивали порою флюсы, взбрасывая вверхъ брилліантовыя звѣзды; раскаленные уголья, точно налившіеся кровью глаза баснословныхъ, въ огнѣ живущихъ саламандръ, смотрѣли на насъ изъ этой пловучей, пузырившейся массы. Порою она точно проваливалась кое-гдѣ внутрь, и въ раскрывавшихся такимъ образомъ нѣдрахъ огнедышащей горы пробѣгали еще болѣе яркія змѣистыя струи бѣлаго пламени, свѣтились совсѣмъ уже ослѣплявшіе глазъ расплавившіеся флюсы, и какое-то бѣлое молоко вскипало между ними,-- молоко, одна капля котораго могла бы прожечь насквозь. Это именно и оказывался ставшій уже жидкимъ чугунъ.
   -- Ну, что?
   -- Эффектно. Тянетъ туда!
   -- Не васъ одного. На одномъ изъ заводовъ случай былъ. Сумасшедшій былъ одинъ; думали, выздоровѣлъ онъ, опредѣлили его къ дѣлу. Ну, первое время ничего, работалъ, а потомъ прочелъ о трехъ отрокахъ, вверженныхъ въ огненную печь, и, ни съ того ни съ сего, сталъ задумываться. Какъ-то рабочіе не доглядѣли, онъ крикнулъ: "помоги, Господи", да въ печь!
   -- Ну?
   -- Что ну -- въ моментъ отъ него даже золы не осталось!
   Я полагаю, что тремъ библейскимъ отрокахъ тоже не поздоровилось бы въ этомъ вулканѣ. Чудо чудомъ, а они бы здѣсь сгорѣли до тла. Огненная пещь вавилонская была далека отъ этого ужаса, созданнаго спокойными умами нашего времени.
   Когда домна поутихла и стала горѣть обычнымъ порядкомъ, пламя ея стало совсѣмъ розовымъ и даже красивымъ. Я любовался имъ теперь, но, разумѣется, издали. Картина этого сарая стала болѣе спокойна. Въ углу пышутъ обжигальныя печи. Рабочій -- скелетъ, обтянутый кожей -- сыплетъ туда для прокаливанія еще нераздробленную руду. Мы подходимъ къ нему. Онъ смотритъ на насъ совсѣмъ какимъ-то безнадежнымъ взглядомъ.
   -- Тутъ у насъ самыя трудныя работы шепчетъ,-- мнѣ управляющій.-- Ну, что, Пименъ?
   -- Худо... Еле дышу!
   -- Грудь? Ты бы въ фельдшеру!
   Рабочій только отмахнулся рукою и нагнулся къ печи. Дыханіе съ какимъ-то всхлипываніемъ вырывалось изъ этой чахлой груди. Руки худыя, узловатыя, съ натугой дѣлали свое дѣло.
   -- Ты бы отдохнулъ, Пименъ.
   -- Семью кормить надо... Помилуйте... Когда тутъ отдохнуть... Подать...
   На остальныхъ рабочихъ рубахи, кто не снялъ ихъ, мокры отъ поту. Случается, что въ жарѣ на этихъ рубашкахъ кристаллизуется поваренная соль, выступающая вмѣстѣ съ потомъ изъ поръ. Вотъ нѣсколько рабочихъ сѣли въ уголъ -- отдыхаютъ. Ни слова между ними, точно замерли.
   -- Они на огнѣ горѣли, а тамъ теперь изъ нихъ потъ бѣжитъ, ослабляетъ ихъ страшно.
   Понурились, захватили руками колѣни. Сидятъ ужъ нѣсколько минутъ -- хоть бы звукъ какой. Я подошелъ. Одинъ спитъ тяжелымъ прерывистымъ сномъ. Другой поднялъ на меня голову. Недоумѣніе, усталый взглядъ скользитъ куда-то. И опять голова безсильно опускается на колѣни. Въ стѣнѣ дырья. Въ нихъ продуваетъ прохлада. Свѣтъ скупо струится извнѣ. Подъ нимъ лица ихъ кажутся мертвенно-блѣдными.
   -- Эй, ребята! Пора... Послѣ насидитесь!-- позвали ихъ.
   Усталыя спины разогнулись, колеблющаяся походка выдавала слабость ногъ.
   По краямъ домны была грядкою навалена руда. Стали ее сбрасывать въ огонь. Еще угля принесли въ корзинкахъ. Опять началось питаніе этого ненасытнаго кирпичнаго брюха.
   По мѣрѣ плавки руда опускается все ниже и ниже, тогда какъ болѣе легкія части угля, флюсы остаются наверху. Чугунъ уже кипитъ внизу бѣлымъ, ярко свѣтящимся молокомъ. Когда мы спустились въ самый низъ, къ отверстію этой печи, стало прохладнѣе, за то здѣсь оглушило насъ шумомъ изъ фурмъ, сквозь которыя внутрь доменной печи вдувается воздухъ, необходимый для горѣнія. Мы уже не слышали другъ друга. Видѣли, какъ шевелятся губы, а словъ нельзя было уловить. Мнѣ кажется, что тутъ даже пушечнаго удара нельзя было бы различить. Какимъ это ни покажется преувеличеніемъ, тѣмъ не менѣе я долженъ привести сравненіе: я слышалъ шумъ туломскаго и иматринскаго водопадовъ -- но грохотъ фурмъ гораздо сильнѣе. Рабочіе, которые безсмѣнно находятся около, должны неминуемо глохнуть. Голову кружило, что-то стучало въ виски, въ глазахъ мелькали какія-то огненныя искры, зеленыя спирали.
   -- Ну,-- сейчасъ будутъ выпускать руду,-- сказалъ мнѣ мой спутникъ, взявъ меня за руку и отведя прочь отъ фурмъ.
   -- Что такое?-- не разслышалъ я.
   Онъ повторилъ. Мы пошли къ устью печи, за которымъ слышалось какое-то клокотаніе.
   -- Молочко наше увидите.
   У самаго устья домны устроены въ мягкой золѣ формы -- изложницы, въ чемъ долженъ охлаждаться чугунъ, прежде чѣмъ его перенесутъ въ магазинъ для учета и взвѣса.
   -- Ну-ко, Степанъ!
   -- Пора?
   -- Да, сварилось, должно быть. Молочко-то готово уже!
   Степанъ осторожно открылъ устье печи -- какая-то темная корка въ немъ вспузырилась и треснула. Въ трещинѣ сверкнула бѣлая, расплавленная масса. Вздулась она и заполонила все устье, двинулась подъ давленіемъ всего остального расплавленнаго чугуна и флюсовъ сверху и длинною, жидкою, слѣпящею глаза змѣею потекла по узкому ходу, устроенному для нея въ мягкой землѣ. Въ темномъ сараѣ сразу стало свѣтло. Цѣлыя массы яркихъ звѣздъ вскидывались вверхъ отъ этого чугуннаго молока. Металлическія брызги, какъ снѣжинки, только гораздо крупнѣе ихъ, принимали самыя разнообразныя формы. Одна за одной онѣ подымались къ бревенчатымъ сводамъ, взрывались туда мерцающими снопами и точно таяли тамъ, въ тяжелой тьмѣ. Трудно было оторваться отъ этого эффектнаго фейерверка. Наконецъ, руда влилась въ формы и стала остывать. Сначала она побагровѣла, ее подернуло синью, потомъ точно зола сверху отдѣлилась; слышно было легкое шипѣніе подъ этою золою. Рабочіе возились, отдѣляя одинъ кусокъ отъ другого.
   -- Въ каждомъ такомъ кускѣ отъ двухъ до трехъ пудовъ. Если нужна какая-нибудь чугунная форма, то мы ее прямо дѣлаемъ въ землѣ. Расплавленный металлъ вливается въ нее, и форма готова.
   Изъ магазина, куда складываются куски чугуна, часть его, до 150,000 пуд., отправляется на Чермозскій, Хохловскій и Полазинскій заводы, тоже принадлежащіе княгинѣ Абемеликъ-Лазаревой, а 220,000 пуд. передѣлываются въ Кизеловскомъ заводѣ въ кусковое желѣзо, которое, въ свою очередь, прокатывается въ листовую болванку. Это уже составляетъ отдѣльную часть производства, которой мы посвятимъ слѣдующія главы.
   Доменное производство не ограничивается только описаннымъ нами процессомъ. При немъ воздуходувная, паровая машина, вводящая сквозь фурмы необходимый для горѣнія углей воздухъ внутрь домны, и аппараты, выдѣляющіе газъ для обжиганія руды. Тутъ же и водяная мелыища, работающая во время сильнаго стремени, т. е. теченія. Всѣ эти постройки чрезвычайно прочны; вездѣ желѣзо, желѣзныя балки, приводы, толстыя кирпичныя кладки, похожія на стѣны крѣпостей, во время оно считавшихся недоступными какому бы-то ни было артиллерійскому огню. Все это ставлено въ крѣпостное время, даровыми рабочими. Теперь такія сооруженія были бы невозможны или потребовали бы невознаградимыхъ затратъ. Песчаниковые камни привозятся сюда издали, не смотря на свою громадность. Ихъ ломаютъ на лазаревскихъ же копяхъ по рѣкѣ Ильмѣ.
   Когда мы вышли отсюда на свѣтъ и вольный воздухъ яркаго лѣтняго дня, грудь задышала легче. Безоблачное небо улыбалось намъ, зелень лѣсовъ пышными облаками мягко круглилась на скатахъ горъ. Молодыя березы тутъ же, около завода, замерли въ теплѣ. Казалось, имъ было лѣнь шевельнуть своими нѣжными листьями. Птицы задорно перекликались. Издали слышалась печальная пѣсня иволги. И какъ ужасенъ показался рядомъ съ этою нѣгою и дрсмою полудня непосильный трудъ человѣка, во тьмѣ и зноѣ, у самаго адскаго пламени ненасытной домны.
   Тутъ, дѣйствительно, не даромъ обходился каждый грошъ; хлѣбъ насущный доставался въ потѣ лица.
   

IV.
Огненныя змѣи и желѣзные люди.-- Производство завода.

   Было уже темно, когда я отправился опять на заводъ.
   Слободы казались совсѣмъ вымершими, въ рѣдкомъ окнѣ мерцало скупое сіяніе лампады. Откуда-то изъ-за рѣчки доносилась чуть слышная, рыдающая пѣсня. Должно быть, дровосѣки тамъ коротали вечеръ за раскинутымъ на лѣсной полянѣ костромъ. На темныхъ небесахъ вспыхивали звѣзды, рѣдкія, блѣдныя. Еще за полверсты отъ завода до меня долетѣлъ неровный гулъ; поближе въ немъ ужъ выдѣлились стукъ молотковъ, визгъ желѣза, свистъ и пыхтѣніе паровыхъ машинъ и шумъ воды, падавшей въ шлюзѣ. Чѣмъ болѣе выростали передо мною громады этихъ кирпичныхъ зданій съ черными трубами и круглыми кровлями, тѣмъ шумъ неустанной работы, совершавшейся здѣсь, становился все оглушительнѣе. Когда я вошелъ въ самое отдѣленіе, гдѣ разбивались чугунные куски въ желѣзо, у меня голова пошла кругомъ. Казалось, что эти паровые молоты стучали въ моемъ мозгу, что свистъ мѣховъ и сильныя струи воздуха, вдуваемыя въ фурмы, сорвутъ меня съ мѣста и унесутъ, Богъ знаетъ куда, отсюда. Глаза слѣпило; я не зналъ, на чемъ остановиться, за что взяться; какой-то непонятный хаосъ совершался кругомъ. Я не отдѣлялъ машинъ отъ людей, все мѣшалось, все кружилось, мѣняя контуры и размѣры.
   Мракъ сгущался вверху подъ бревнами кровли. Внизу ослѣпительно горѣли зѣвы нѣсколькихъ десятковъ печей, въ которыхъ раскаливались куски чугуна... Еще ослѣпительнѣе казалось здѣсь отъ темноты, стоявшей кругомъ этого завода. Изрѣдка изъ печей выхватывали ярко горѣвшіе комки желѣзными щипцами, и кто-то невидимый бѣжалъ съ нимъ къ паровому молоту. Казалось, раскаленный метеоръ стремился прямо на меня, оставляя за собою свѣтящійся хвостъ и горячую струю нагрѣтаго имъ воздуха. Тяжело хрипя, подымался паровой молотъ, метеоръ укладывался подъ нимъ. Громыхая, громадный языкъ этого молота рушился прямо на горящій чугунъ, и тысячи звѣздъ, зубчатыхъ, яркихъ, дивнымъ водопадомъ разбрасывались во всѣ стороны, шипя и погасая во тьмѣ, скоплявшейся вверху, уходя въ песокъ, лежащій на полу, заносясь въ далекіе углы, гдѣ работали такія же огненныя печи, сверкали такіе же метеоры, носились въ воздухѣ такія же звѣзды. Вонъ, изъ сварочныхъ печей выползаютъ огненныя змѣи, вытягиваются и извиваются внизу. Изъ-подъ прокатныхъ машинъ скользятъ во всѣ стороны такія же пламенныя струи. И подъ этимъ блескомъ, полнымъ какого-то зловѣщаго очарованія, наконецъ, стали, когда взглядъ мой привыкъ къ нему, сновать черныя тѣни, обрисовывавшіеся на огнистомъ фонѣ силуэты людей, съ щипцами, полосами желѣза, непонятными крючьями въ рукахъ. Подземная кузница Вулкана, такая, какою ее представляли себѣ древніе греки, производила бы не большее впечатлѣніе. Когда я подошелъ ближе къ этимъ рабочимъ, пришлось всмотрѣться въ нихъ еще съ большимъ интересомъ. Это были желѣзные люди. На нихъ гремѣли желѣзные фартуки, которые спасали ихъ отъ огненныхъ звѣздъ, носившихся въ воздухѣ. На ногахъ громыхали желѣзные сапоги. Цѣлыя струи пламени и горячаго металла лились кругомъ; эти желѣзные люди, посреди этого ада, казались совсѣмъ неприкосновенными. Они то и дѣло ворочали бѣлые куски желѣза, красные комья чугуна, наклонялись къ печамъ, дышавшимъ невозможнымъ жаромъ; мокрыя лица моментально высыхали; брови, совсѣмъ спаленныя, закруглившіяся отъ невыносимой температуры рѣсницы, красные налившіеся кровью глаза иногда обращались въ нашу сторону. И ясно было, что они не видѣли назадъ; они привыкли къ ослепительному блеску, къ предметамъ, даже въ самомъ воздухѣ оставлявшимъ огнистый слѣдъ.
   Воображеніе невольно работало, подсказывая сравненія, создавая цѣлыя картины.
   Эта громадная черная лабораторія превращалась, раздвигаясь, въ лабораторію міровъ, гдѣ невѣдомыя существа ковали изъ огня и желѣза миріады звѣздъ, разбрасывая ихъ снопами, струями и ливнями во тьму еще неодухотворенной вселенной. Въ высотѣ чудится присутствіе господствующаго духа. Дѣйствіе первыхъ силъ, творящихъ и созидающихъ, выражалось въ страшномъ грохотѣ, въ свѣтѣ газовъ, стремившихся занять свое мѣсто въ пространствѣ, въ ударахъ раскалывающихся чудовищныхъ метеоровъ, въ стихійномъ шумѣ свѣтовыхъ тѣлъ, носившихся въ высотѣ. Матеріалъ, изъ котораго создавались всѣ эти тѣла, казался неистощимымъ. Огненныя печи творящаго божества выпускали его безъ конца. А миріады звѣздъ все дальше и дальше уносились въ безконечность, въ пространство, которому еще не создано ни мѣры, ни уподобленія. Работа шла безъ устали. Руки прикованныхъ къ этамъ міровымъ очагамъ чудовищъ не знали напряженія, не знали предѣловъ своей силѣ. Мнѣ казалось, что вотъ-вотъ и я сейчасъ же понесусь вслѣдъ.
   -- Ты опять пьянъ!-- раздалось надъ самымъ ухомъ.
   Міровой лабораторіи какъ не бывало. Съ небесъ я стремглавъ слетѣлъ на землю. Дѣйствительность, одна дѣйствительность была кругомъ.
   Смотрю, мой спутникъ останавливаетъ какого-то шатающагося рабочаго.
   -- Какое пьянъ,-- едва шевелитъ тотъ губами.-- Закружило... Немоготно!
   -- Изморился?
   -- Съ утра... Отъ печи не отходилъ... Къ горлу подступило. Видѣть, ничего не вижу. Коли бы не остановили, въ плавлю бы влѣзъ. Ефимовъ, спасибо, за шиворотъ взялъ.
   -- Ну, выйди, выйди, подыши!
   -- Да ужъ надо. Что дѣлать!
   Черезъ часъ, когда я уже высмотрѣлъ подробно все это производство, оно мнѣ стало совершенно понятно; чудеснаго уже не было, но общая картина ни мало не потеряла отъ того своего величія.
   Для передѣлки чугуна, его складываютъ въ пудлинговыя печи по двѣнадцати пудовъ сразу.
   -- На осадку!-- поясняетъ сумрачный рабочій, весь высушенный насквозь. Самыя слова выходятъ изъ его груди, какъ свистъ раскаленнаго воздуха изъ этихъ чудовищныхъ мѣховъ.
   Въ пудлинговыя печи вмѣстѣ съ чугуномъ прибавляютъ шлакъ, мѣшаютъ эту массу безпрестанно, не останавливаясь ни на минуту, длинными крюками, концы которыхъ отъ этого раскаливаются. Сплавъ густѣетъ мало-по-малу.
   -- Каша варится, варится, а потомъ вся ноздрями пойдетъ.
   -- Какъ это ноздрями?
   -- А какъ губка станетъ.
   Губчатую массу разрываютъ въ самыхъ печахъ на куски, каждый, примѣрно, пуда въ три вѣсомъ. Крючьями захватываютъ эти куски и стремятся съ ними подъ молотъ. Тамъ обжимаютъ его въ бруски. Подъ молотомъ шлаки выбрасываются вонъ, выдавливаются яркими звѣздами. Когда бруски достигнутъ надлежащей плотности и примутъ правильную форму, ихъ охлаждаютъ и взвѣшиваютъ. Желѣзо, добытое такимъ образомъ, поступаетъ въ сварочныя печи по 55 и 60 пудовъ сразу, разжигается тамъ до бѣлокалильнаго жара и прокатывается подъ валами особаго механизма въ длинныя полосы. Между этими валами, страшно сжимающими толстые куски желѣза, оно издаетъ совершенно особый пронзительный звукъ, не теряя и сейчасъ по выходѣ оттуда своего бѣлокалильнаго цвѣта.-- Ишь, запѣло, жалится. Больно ему, оно и плачется, потому валы его плющатъ, грудь ему раздавливаютъ,-- замѣчаетъ рабочій, какъ и мы, слушая его звуки.
   Вонъ изъ одной прокатной машины посыпался цѣлый рой брызгъ. Ливень звѣздъ обдалъ насъ отовсюду. Черезъ весь заводъ неслись онѣ оттуда.
   -- Ишь, это пакеты!-- замѣчаетъ рабочій.-- Не любишь!
   -- Какіе пакеты?
   -- А листовое желѣзо; мы его по мѣркѣ обрѣзаемъ, ну, остатки опять связываемъ въ пакеты, а эти опять на сварку. Они изъ кусочковъ, потому больше всего изъ себя брызговъ даютъ. Это самое лучшее желѣзо у насъ считается, которое изъ пакету.
   Къ намъ подошелъ одинъ обжималыцикъ. Издали еще при каждомъ шагѣ громыхало желѣзо его фартука и сапогъ. Точно стародавній рыцарь, весь закованный въ латы.
   -- Никакъ нельзя-съ!-- обратился онъ къ управляющему.
   -- Что нельзя-съ?
   -- Ужъ вы мнѣ, пожалуйста, мундиръ другой дайте, прожгло этотъ наскрозь. Сегодня мнѣ одна искра попала, болитъ такъ, бѣда! И ужъ думалъ къ фершалу бѣжать!
   -- Ну, хорошо, хорошо!
   -- Да и то еще. Нѣтъ ли у васъ газетъ, по новѣй которыя? А то стоишь, стоишь, одурь возьметъ. На отдыхѣ бы почиталъ. Сказываютъ, теперь у сербовъ съ турками большой шумъ вышелъ.
   -- Какъ же, есть. Приходи послѣ, дамъ.
   -- Ну, вотъ, чудесно. Чего лучше. Я почитаю, и товарищи послушаютъ.
   -- Которые въ кабакъ не пойдутъ?
   -- Нонѣ мы кабакъ отмѣнили.
   -- Почему это?
   -- Да пропились шибко. Порѣшили уговоромъ, значитъ, не пить... Чтобы отнюдь... Держимся.
   -- На долго-ли?
   -- А это какъ Богъ. Впредь до приказанія!
   -- Откуда же приказаніе будетъ?
   -- Отъ меня же. Пока не мозжитъ -- чудесно. Выйдешь на улицу, воздухъ легкій, чудесно. Въ праздникъ, на рѣку съ самоваромъ. Чай пьемъ пока. Совсѣмъ въ купцы записались.
   -- Не тянетъ?
   -- Т. е., какъ тебѣ сказать. Тянуть не тянетъ, а душа скулитъ иной разъ. Особливо отъ обиды какой, или изморишься. Сегодня, примѣрно, работа тяжкая, давно такой не было. Либо ослабли мы... Это читалъ я книжку, господинъ Достоевскій про каторгу пишетъ.
   -- Ну!-- толкнулъ меня локтемъ мой спутникъ.
   -- На каторгѣ куда легче. Сравненія никакого нѣтъ.
   -- Такъ кажется!
   -- Ужъ это вѣрно. Помилуйте. А книжекъ новыхъ у васъ нѣтъ?
   -- Пока ничего еще не получалъ.
   -- Такъ новый мундиръ вы мнѣ дадите?
   -- Дамъ, дамъ!
   -- Что это, исключительный типъ?-- спросилъ я, когда желѣзный человѣкъ пошелъ отъ насъ прочь, также погромыхивая своими насквозь прожженными латами.
   -- Какое исключеніе, помилуйте. Напротивъ, всѣ почти читаютъ. А если самъ не читаетъ, такъ отъ другого послушаетъ. Очень любознательный народъ! При машинахъ весь вѣкъ, потому. Тутъ даже поэты есть, которымъ въ огнѣ разное чудится.
   -- Это еще что?
   Оказалось, что нѣкоторые изъ рабочихъ, цѣлыя смѣны по нѣсколько часовъ выстаивающіе у огня, размѣшивая плавящуюся массу чугуна, видятъ въ переливахъ огня, въ сверкающей массѣ металла всевозможные образы. То рѣка льется въ серебряныхъ берегахъ, и выростаютъ на нихъ золотые дворцы и храмы. То море изъ бѣлаго пламени разливается шипучими волнами; ходятъ надъ ними морскія чудовища, огненная буря шумитъ, налетая на нихъ. То клокотаніе геены огненной, точно передъ задумчивымъ рабочимъ разверзаются въ этой печи врата адовы.
   -- Развѣ здѣсь такъ много пьютъ?-- спрашиваю я у одного изъ главныхъ лицъ заводской администраціи, вспомнивъ о зарокѣ рабочаго: "кабакъ отмѣнили".
   -- Ого! У насъ на премію. Вы какъ думаете? Въ двухъ кабакахъ выходитъ 12,000 ведеръ водки, а рабочихъ всего на всего тысячу человѣкъ насбирается. Они же и въ окрестностяхъ завода кабаки поддерживаютъ. Я не считаю декабря, января, февраля, марта; на эти мѣсяцы нужно накинуть, потому что тогда въ заводъ изъ разныхъ мѣстъ чужіе приходятъ. Тутъ пьютъ до-бѣла.
   -- Какъ?
   -- А у насъ желѣзо накаливаютъ до-бѣла, ну, и пьютъ также. Во всю! Какъ начнутъ въ праздникъ, такъ ужъ будете довольны. Сдѣлайте одолженіе!
   -- Постороннихъ рабочихъ къ вамъ много сходится?
   -- Да какъ бы вамъ сказать. Тысячъ до двухъ навѣрное.
   Подтвержденіе только что разсказаннаго не заставило себя долго ждать.
   Не успѣли мы выйти изъ завода, какъ на встрѣчу намъ описываетъ кривыя линіи и зигзаги молодой рабочій, очевидно, непринадлежащій въ тѣмъ, "что впредь до приказанія кабакъ отмѣнили".
   -- Не стыдно?-- началъ было заводскій чиновникъ.-- А еще исправный рабочій, Южаковъ!
   -- Чего? На свои пью. Слава Богу! У насъ денегъ нѣтъ?-- удивился онъ, точно тотъ выразилъ эту оскорбительную для него мысль.-- У насъ есть. У насъ, братъ, хватитъ. Какъ кому другому, а мы слава Богу!
   -- Да ты чего пьешь, въ чью голову?
   -- Въ свою. Сирота я горькая и пью. Жена меня бросила, ушла -- я и пью. А ужъ только приди она, стерва! Засужу!
   -- Въ какомъ судѣ-то?
   -- Своимъ судомъ засужу. Я строгій! Я очень строгъ... Десять полуштофовъ сегодня я съ утра выпилъ и не пьянъ. И очень мнѣ это обидно. Такъ мнѣ это обидно, такъ обидно... Значитъ, я нутра снова рѣшился, и что-жъ мнѣ теперь дѣлать? Вытравилъ нутро-то.
   -- Новое вставь! Желѣзное. Изъ хорошаго листового желѣза.
   -- И листовое вытравимъ, будь спокоенъ. Она, водка эта, злѣе бабы. Куда бабѣ съ ней. Бабѣ съ водкой никакъ не справиться. Мужика баба всегда обидѣть можетъ, а водка ее, бабу, обидитъ. Вотъ какъ!
   Какъ громадны цифры производства Кизеловскаго завода, трудно повѣрить, видя селеніе, разбросанное вокругъ него. Самый заводъ выстроенъ въ котловинѣ, гдѣ рѣчка Кизелъ, узкая и быстрая, сливается съ Полуденнымъ Кизеломъ. Тутъ начинается большой прудъ, изъ котораго уже вытекаетъ одна рѣка, считающаяся продолженіемъ первой. Прудъ этотъ расположенъ повыше, чѣмъ въ остальныхъ заводахъ; такъ, напримѣръ, такой же въ Александровскомъ находится на 51 сажень ниже Кизеловскаго. Кругомъ темною стѣною поднялись лѣса, какимъ-то дивомъ уцѣлѣвшіе около завода. Самый заводъ жмется къ пруду. Сверху, т. е. съ пригорка, гдѣ вытянулись дома Кизеловской слободы, видны только верхушки заводскихъ крышъ, да черныя трубы, изъ которыхъ днемъ валитъ густой дымъ, отражающій ночью красноватый отблескъ пламени и уносящій въ своихъ зловѣщихъ багровыхъ клубахъ -- миріады искръ. Вся мѣстность около этого завода завалена шлаками, угольнымъ мусоромъ, каменьями.
   -- У насъ тутъ самъ чортъ ногу сломитъ!-- говорятъ рабочіе.
   -- Что же хорошаго?
   -- Такое ужъ заводское дѣло... Намъ чисто нельзя...
   И дѣйствительно, ознакомившись съ массами, которыя перерабатываетъ этотъ заводъ, съ громадными грузами, которые поглощаются его ненасытными жерлами, станетъ понятно, что на внѣшнюю щеголеватость и даже просто на опрятность тутъ обращать вниманіе некогда. Здѣсь въ одну смѣну приготовляется въ пудлинговыхъ печахъ по 87 пуд. желѣза въ каждой; а такъ какъ всѣхъ печей восемь, а смѣны двѣ, то въ сутки заводъ вывариваетъ 1,400 пуд. желѣза. Въ сварочныхъ печахъ, которыхъ здѣсь двѣ пока, выдѣлывается ежедневно отъ 400 до 800 пуд. въ каждой. Въ одинъ сезонъ 1875--76 гг. Кизеловскій заводъ выпустилъ изъ своей доменной печи 365,564 пуд. чугуна, выработаннаго въ 130,585 пуд. средняго желѣза листового (высшій сортъ) и въ 14,974 пуд. болванки, т. е. второго сорта. Остатки чугуна, въ количествѣ, 149,500 пуд., отправлены для дальнѣйшей обработки въ Чермозъ. На потребности завода идетъ въ годъ 2,065 пуд. желѣза, все остальное продается. Чтобы цифры эти были понятны, необходимо привести слѣдующій разсчетъ: изъ тысячи пудовъ руды, брошенныхъ въ домну, выплавится 500 пуд. чугуна, изъ 500 пуд. чугуна -- 400 пуд. кусковъ, а изъ нихъ 320 пуд. желѣза. Такимъ образомъ, въ своѣ годовой оборотъ заводъ перерабатываетъ 1.265,000 пуд. руды. Каменнаго угля сжигаетъ онъ также массу. Изъ, 927,000 пуд., доставленныхъ ему въ теченіе послѣдняго сезона, онъ съѣлъ 762,000 пуд. Аппетитъ его этимъ не ограничился: изъ 24,700 коробовъ древеснаго угля истреблено имъ 19,434 короба. Тутъ короба особенные: въ каждомъ 9 куб. аршинъ угля (въ Тагильскомъ 6, въ казенныхъ еще меньше). На вѣсъ каждый коробъ содержитъ отъ 26 до 32 пуд. угля. Разница эта зависитъ отъ того, какой уголь въ корзинѣ, березовый или еловый. Послѣдній легче. Березоваго употребляется 30%, еловаго 70%. Известки и флюсовъ при плавкѣ идетъ 105,400 пудовъ. На ремонтъ, перестройку печей, въ теченіе одного только года, пошло 63,000 штукъ огнеупорнаго и 79,000 краснаго простого кирпича.
   Для флюсовъ ломаютъ известковый камень изъ горы около, гдѣ, между прочимъ, находятъ много очень интересныхъ окаменѣлостей. Это считается работою праздничною. Опоздаетъ кто на заводъ, чтобы не терять даромъ времени, идетъ ломать флюсы; не попадетъ въ работу къ печамъ, отправляется туда-же. Выломанные имъ куски камня онъ складываетъ внизу у рѣки или гдѣ попадется въ правильныя массы, чтобы ихъ можно было измѣрить, и затѣмъ, когда ему понадобятся деньги, идетъ въ заводское управленіе и заявляетъ, что тамъ-то и тамъ-то имъ выломано и сложено столько-то кубическихъ аршинъ флюсовъ. Ихъ перемѣриваютъ и выдаютъ заработокъ. Этотъ трудъ, несмотря на то, что онъ нелегокъ, мѣстные рабочіе очень любятъ, потому что онъ на воздухѣ, подъ открытымъ небомъ, у лѣса или у рѣки. Разумѣется, всѣ эти прелести существуютъ только лѣтомъ, которое здѣсь очень коротко. Въ 1875 году, напримѣръ, по разсказу. П. П. Ильина, въ половинѣ августа "ознобился" въ лѣсу и умеръ тамъ крестьянинъ Кокушка, отморозившій себѣ руки и ноги. А какъ-то случилось, что и въ первыхъ числахъ августа, тоже въ Кизеловской дачѣ, нашли замерзшею цѣлую семью зырянъ, занимавшихся рубкою лѣса. Разумѣется, это совершенно исключительныя явленія, тѣмъ не менѣе, они представляютъ климатъ Закамья далекимъ отъ того, какимъ его рисуютъ намъ влюбленные въ свой край пермяки.
   -- Одна бѣда у насъ. Желѣзная дорога, разумѣется, принесетъ намъ великія блага; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и развратъ отъ нея послѣдуетъ поголовный!
   -- Это какъ?
   -- Да ужъ очень баба дешева стала. Хотя и прежде здѣсь весталокъ было мало, ну, а теперь, пожалуй, и вовсе нѣтъ.
   -- Ужъ и поголовно?
   -- Еще-бы! Эта молодежь желѣзнодорожная сюда нахлынула. Денегъ у нихъ много, а баба здѣшняя на деньги падка, потому что заработки ея вознаграждаются не особенно, ну, а щегольство развито. Поневолѣ пускаются во всякія тяжкія. Къ тому-же и пьянство дѣлаетъ свое дѣло.
   -- И бабы пьютъ?
   -- Еще какъ! Вы посмотрите только въ праздникъ, какими явятся онѣ передъ вами. Дѣтей жалко.
   -- Развѣ и дѣти?
   -- Да лѣтъ въ четырнадцать и пьянство, и развратъ начинается, заводское населеніе развивается вѣдь рано, что твои тропики! Да и младшіе тоже въ кабаки за тятьками, да мамками увязываются. Ну, а въ кабакѣ извѣстныя сцены. Разчувствуется родитель: "пей, Васька!" Васька, чтобы не ударить лицомъ въ грязь, захлебывается и пьетъ! Да еще какъ пьетъ-то. Горло ему жжетъ, а на душѣ весело станетъ.
   -- Отчего-же не наблюдаютъ здѣсь за этимъ?
   -- А кому дѣло?
   -- Заводская администрація могла-бы безъ насильственныхъ мѣръ повліять на своихъ рабочихъ.
   -- Тутъ, батюшка, дѣло на коммерческомъ правѣ: дѣлай, что хочешь, только работать приходи. Да я думаю, на всемъ Божьемъ свѣтѣ нѣтъ заводовъ, гдѣ-бы иначе относились къ рабочему.
   -- Есть.
   -- Гдѣ?
   -- У Мальцева.
   -- То у васъ, въ Россіи. Да вѣдь другого такого Мальцева не найдешь. Онъ любитъ народъ и знаетъ его, всѣ доходы свои убиваетъ въ дѣло. Иное производство ему невыгодно, а онъ себѣ въ убытокъ работаетъ, чтобы не отнять куска хлѣба у населенія. Я слышалъ о немъ много. Заведи-ко у насъ такой порядокъ, такъ хозяева живо насъ по шапкѣ. Я было задумывалъ уменьшить рабочіе часы въ заводѣ, когда служилъ у другихъ владѣльцевъ.
   -- Ну?
   -- Пояснили, что прислали меня не гуманничать. Мои цѣли опредѣлены чудесно: exploitation des forces! Все, что выходитъ изъ этого exploitation,-- до меня не касается.
   

V.
Въ каменноугольныхъ копяхъ.-- Петербургскій чиновникъ.-- Шахты.

   -- Большущій у насъ этотъ рудникъ.
   -- Т.-е. копь?
   -- Не, мы его рудникомъ зовемъ. Угольный рудникъ. А кругомъ -- лѣсъ, да трава. И трава-то растетъ тамъ чудовая, приволье; ни конца, ни краю. Скрозь пошла. Ваши туда ѣздятъ сѣнко копить.
   -- Однако подгоняй-ко лошадокъ. Ишь, сколько ѣдемъ, а деревня все еще видна.
   -- Ужи, ужи! (постой, постой). Всяко дѣло доспіемъ.
   И ямщикъ началъ подгонять коней.
   -- Лонись ѣздилъ я съ бариномъ. И баринъ глупой, только естевой (богатый), сколь енъ денегъ пораскидалъ тутъ!
   -- Почему-же онъ глупый?
   -- Слова таки говорилъ, неподобныя.
   Если-бы петербургскій чиновникъ, про котораго говорилъ ямщикъ, послушалъ его разсказъ -- воображаю, какимъ негодованіемъ запылало-бы его гуманное сердце! Еще-бы, онъ училъ изъ книжекъ, какъ нужно сѣять тутъ хлѣбъ, какъ свозить золу на землю. (--А отколѣ узять, коли на мытьбу бабѣ не фатаетъ?) Какъ удобрять почву искусственнымъ гуано (-- по нашему-то инако прозываютъ, да что ужъ!) Какіе сорта хлѣба есть на свѣтѣ, и какіе отличные всходы даетъ египетское жито. (--Въ фараонскихъ могилахъ съ мумовъ забираютъ, а каки таки мумы -- не знаю).
   -- Пропашшай баринъ! Въ одну избу заѣхалъ. И смѣху-то было. Это хозяйству меня выучилъ, а тутъ въ избѣ, какъ теленочекъ глаза на все лупитъ. "Это што?" -- баитъ.-- Это мякина... "Ну!.. Вонъ она какая..." Мякину-то не знаетъ, а съ фараонскихъ мумовъ жито хочетъ брать!..
   Я похохоталъ отъ души наивному разсказу кизеловскаго ямщика о министерскомъ чиновникѣ. Такъ и обрисовался онъ предо мною, какъ расплюевскій поросенокъ, во всей своей неприкосновенности. Сидитъ онъ въ петербургской канцеляріи, а то, пожалуй, и департаментомъ управляетъ, по хозяйству проекты пишетъ, и проекты эти удостаиваются одобренія, по нимъ составляютъ министерскіе циркуляры о распространеніи по всему лицу земли русской чилійскаго удобренія, или о посѣвѣ у самоѣдовъ колвинскихъ египетской пшеницы, найденной на муміяхъ въ пирамидахъ, близъ развалинъ Мемфиса. Ничего-то этотъ агнецъ Божій толкомъ не знаетъ, мякины отъ хлѣба не отличитъ, а тоже ораторствуетъ. И благо народу, если такого не припустятъ къ власти. Тутъ онъ уже покажетъ себя, на сотни лѣтъ засидитъ и запакоститъ ввѣренное ему дѣло. Да и какъ ему не добиться возможности вредить? Писаремъ сядетъ -- кончитъ директоромъ департамента. Развѣ у насъ нѣтъ такихъ? Въ нашей отечественной службѣ чучело за столъ посади, въ опредѣленный періодъ чучело это будетъ производиться изъ одного чина въ другой, къ праздникамъ станутъ украшать его регаліями, а, въ концѣ-концовъ, смотришь, тайный совѣтникъ съ безграничными полномочіями заплевываетъ и загаживаетъ родину. Я самъ встрѣтилъ одного такого въ средней полосѣ Россіи. Нѣсколько тысячъ отсчиталъ себѣ изъ казеннаго мѣшка, на поѣздку "для уясненія мѣръ, содѣйствующихъ развитію сельскаго хозяйства, въ виду постоянныхъ неурожаевъ". Повторилась та же сцена, которую мнѣ разсказывалъ пермскій крестьянинъ.
   Ходитъ этотъ субъектъ около молотилки и, видимое дѣло, ничего не понимаетъ.
   -- Это что такое?-- удивляется онъ.
   -- Какъ что? Да вѣдь это мякина и есть!-- въ свою очередь изумляется сельскій хозяинъ.
   -- Ахъ, вотъ она какая... Ничего!!.
   -- То-есть, что ничего?-- окончательно теряетъ смыслъ хозяинъ.
   -- Ничего... мягкая!-- нашелся "содѣйствующій неурожаямъ чиновникъ". Его такъ, впрочемъ, и прозвали потомъ.
   -- Батюшка, да это кто-же такой будетъ?-- спрашиваетъ, оторопѣвъ, хозяинъ.
   -- Спеціалистъ... по земледѣлію...
   Съ яснымъ, младенческимъ взоромъ, обнаруживающимъ незапятнанную совѣсть, путается несчастный по полямъ.
   -- Ну, вотъ, слава Богу! Господь и пшеницу послалъ!-- поддѣлывается онъ подъ понятія народа.
   -- Какую пшеницу?-- недоумѣваетъ народъ.
   -- А вотъ эту?
   -- Это овсы.
   -- Что лошади ѣдятъ?
   -- Они самые.
   Потомъ отличился еще: рожь съ ячменемъ смѣшалъ; нашелъ, что ленъ и конопля одно и то-же растеніе, только въ выдѣлкѣ различается. Когда ему сказали:
   -- Ваше-ство, народъ изголодалъ совсѣмъ, жмачку ѣстъ.
   (Жмачка остатокъ отъ конопли, изъ которой выжато масло).
   -- Это ужасно, это ужасно!-- кидался ко всѣмъ чиновникъ.-- Можете себѣ представить, народъ здѣсь жвачку ѣстъ, послѣ коровъ жвачку!
   Истинно великъ Богъ земли русской! Отъ одного, напримѣръ, нашего департамента земледѣлія и сельскаго хозяйства должна-бы Россія умереть отъ голода, а она ничего, живетъ пока...
   Коршуновская угольная копь у самаго завода. Мы ѣхали изъ недалекой деревни, куда я отправился наканунѣ. Отъ Кизела -- дорога вся черная, засыпанная угольнымъ мусоромъ и обломками, поблескивающими, какъ агатъ, подъ солнцемъ. Сверху направо видно Кизеловское село. Рѣка шумитъ въ запрудѣ. Вонъ Полуденный Кизелъ, красиво изгибаясь, сливается съ нею. Далеко-далеко на востокѣ Бѣлый Спай виденъ. Это самая высокая изъ мѣстныхъ горъ. Вся она такъ и отдѣлилась отъ окружающихъ ее вершинъ. Тамъ водораздѣлъ двухъ большихъ притоковъ камскихъ -- Косьвы и Яйвы. Когда здѣсь въ августѣ начинаются дожди, на Бѣломъ Спаѣ уже лежатъ снѣга, сверкая подъ солнцемъ въ яркіе дни. Мы всползаемъ все выше и выше. Домики завода и самые заводы все умаляются, совсѣмъ микроскопическіе отсюда, а люди точками кажутся. На самой вершинѣ горы мы останавливаемся, любуясь панорамою Урала. Бѣлый Спай отсюда еще величавѣе. Онъ царитъ надъ всѣми восточными конусами и куполами. Съ вышки Коршуновской шахты видны окрестности, верстъ на сорокъ кругомъ. Точно волны океана застыли въ моментъ спокойной зыби, такъ отлоги, такъ мягки эти горы. Кажется, вотъ-вотъ они проснутся и покатятся зелеными грядами къ какимъ-то невѣдомымъ берегамъ. И всѣ эти шахты и заводы, какъ корабли, застигнутые вѣтромъ, заколышутся на мирно волнующемся просторѣ этого величаваго моря. Совсѣмъ идилическія картины являются намъ отсюда... Лѣса и луга... сочные, мягкіе. Желтыми змѣями по лѣсамъ разбѣгаются дороги. Не то озеро, не то рѣчной плесъ свѣтится направо. Клочекъ голубого неба, заброшенный въ лѣсную дрему. Вонъ въ смутномъ туманѣ синей дали мерцаетъ у горы такое-же озеро. Точно невѣдомый великанъ разлегся тамъ послѣ боя съ сказочнымъ чудовищемъ и бросилъ около свой ярко блестящій щитъ. Самого великана не видно; весь онъ заслоненъ лѣсами и горами, всего его окутала непроглядная даль, а металлическій щитъ горитъ подъ лучами яркаго дня, свѣтится, какъ звѣзда, прорѣзывая отраженнымъ сіяніемъ своимъ этотъ удивительно прозрачный, смолистымъ ароматомъ напоенный воздухъ.
   Вонъ между двумя, окаменѣвшими въ формѣ горъ волнами вынырнула и точно ждетъ попутнаго вѣтра, вся на виду, маленькая бѣлая церковь, кажется, уже распустившая свои паруса. На скатахъ, обращенныхъ къ намъ, мерещутся какія-то пятна; деревни, что-ли? Не разглядишь. Поближе въ глубинѣ лѣсныхъ трущобъ, сѣрѣютъ взрѣзывающіе почву гранитные утесы. Кое-гдѣ съ каменныхъ стериней горъ осыпалась земля и обнажила самое нутро -- мрачный скелетъ, съ котораго сочатся пронизавшіе камни ключи. Кажется, что это изъ раненаго утеса сочится алая кровь и расползается по немъ внизъ въ песокъ. Откуда-то доносится грохотъ рѣчепки, сжатой порогами. Снизу слышится стукъ кайлъ о крѣпкую породу и какіе-то глухіе удары.
   -- Что это?
   -- Порохомъ рвутъ... Гдѣ крѣпка слишкомъ руда, не поддается кайламъ... Ее пробуютъ забойками колоть. Не удастся это -- одно средство тогда рвать порохомъ.
   Внизу цѣлый лабиринтъ шахтъ, рвовъ, подземныхъ ходовъ. Тутъ есть рудники, углубившіеся въ землю на 210 футовъ, Ивановскій на 105 футовъ. Вонъ самая ветхая шахта, впрочемъ, и до сихъ поръ еще неброшенная. Разработка ея началась въ 1808 году. Въ семьдесятъ лѣтъ не истощилось подземное богатство, окружающее ее. Губахинско-Шардинская недалеко отсюда прорыта въ 1810 году, а Луньевская -- въ 1830 году. Эти здѣсь считаются самыми старыми, да и во всей Россіи, за исключеніемъ Польши, гдѣ уголь разрабатывался еще ранѣе.
   -- Нашъ уголь лучше всѣхъ, какіе намъ извѣстны.
   -- Почему это?
   -- Чистъ! Золы у насъ отъ 10 до 12% только. А въ другихъ мѣстахъ съ 25 % разрабатываютъ.
   -- Сколько вы каждый годъ берете отсюда?
   -- Изъ этихъ шахтъ по милліону пудовъ. Тутъ богатство неистощимое. Всѣхъ слоевъ пока лежитъ семь, мы разрабатываемъ четвертый слой, какъ самый толстый. Онъ въ разрѣзѣ достигаетъ отъ 7 до 10 футъ. И работа тутъ самая легкая, почти никакихъ приспособленій не требуетъ отъ хозяевъ. Рабочихъ у насъ на Коршуновскихъ рудникахъ двѣсти пятьдесятъ человѣкъ, со всѣми вспомогательными, т. е. и съ тѣми, которые мусоръ вывозятъ.
   Лѣтомъ, когда мы посѣщали копи, здѣсь ломокъ не производилось вовсе. Весь народъ былъ отпущенъ на полевыя работы, такъ какъ всѣ заводскіе обыкновенно имѣютъ покосы или нивы, и занимаясь зимою, осенью и весною плавкой и рытьемъ металловъ и угля, лѣтомъ работаютъ въ лугахъ и поляхъ. Тѣмъ не менѣе, процессъ выемки каменнаго угля изъ шахтъ былъ какъ нельзя болѣе ясенъ. Я спускался въ одинъ изъ рудниковъ. Сухо и чисто было тамъ, совсѣмъ непохоже на желѣзные и мѣдные. Сквозь каменно-угольныя толщи рѣдко просачивается вода, земля не осыпается тоже. При свѣтѣ взятыхъ съ собою свѣчей изломы угля ярко свѣтились на черныхъ стѣнахъ штольни. Казалось, въ подземномъ царствѣ открылся намъ волшебный гротъ съ таинственными надписями, звѣздообразными знаками, непонятными символами, скрывающими подъ своими причудливыми зигзагами тайны, недоступныя смертнымъ. Символами этими были изборождены и своды грота. Слѣды ударовъ отъ кайлъ повсюду. Можно подумать, что въ этой черной, подземной пещерѣ было заключено какое-то громадное, могучее чудовище, въ безсильной злобѣ исцарапавшее стѣны своими сильными желѣзными когтями. Кое-гдѣ въ жилахъ, которыя изъ этой пещеры вели въ другія, низкіе и слабые своды были укрѣплены балясинами.
   Наломанная въ штольняхъ масса угля нагружается въ тачки для доставки къ вагонамъ, съ опускнымъ дномъ. Паровая машина поднимаетъ эти вагоны по рельсамъ къ пролетамъ, на которые ихъ выгружаютъ. Первый сортъ, болѣе крупный, проскальзываетъ вкось въ особый вагонъ; второй тоже въ свой; мусоръ и всякая дрянь поступаютъ въ третье отдѣленіе. Такимъ образомъ уголь сортируется уже въ самой шахтѣ.
   Рабочимъ цѣнамъ и всему, что касается до положенія заводскаго крестьянина, будетъ отведена одна изъ слѣдующихъ главъ, теперь-же можно сказать лишь одно: что трудъ въ угольныхъ шахтахъ гораздо легче всякаго другого въ этомъ районѣ.
   -- Къ сожалѣнію, мы никакъ не можемъ примѣнить этотъ уголь къ доменной плавкѣ и поневолѣ изводимъ лѣса на древесный уголь. Положимъ, у насъ пока лѣсовъ много, но и шубу съ земли снимать тоже дѣло опасное. Теперь хоть сѣверному вѣтру преграда какая-нибудь есть у насъ. Поѣдете по Косьвѣ, увидите, какая роскошная, разумѣется, сравнительно, растительность, благодаря этому, развилась на ея берегахъ.
   -- Отчего же уголь не годится для домны?
   -- Нужно его обратить въ коксъ.
   -- А вы не пробовали?
   -- Нѣтъ. Въ Лунье вы увидите. Тамъ недавно поставлены коксовыя печи. Только пока слишкомъ дорого обходится коксъ.
   Опять та же черная дорога, засыпанная угольнымъ мусоромъ. Вѣтеръ поднялся, гонитъ передъ собою черное облако этой пыли. Лѣсъ около пути тоже почернѣлъ, пыль осѣла на его листву. Ручей пробѣгаетъ мимо. Чистая повыше струя его здѣсь становится мутною. Подъ темнымъ налетомъ, еще мрачнѣе стали утесы, взрѣзавшіе гребнями тонкій слой земли.
   -- Какое тутъ хлѣбопашество возможно -- вездѣ камень, да камень.
   -- Не говорите. Здѣсь хлѣбъ чудесно подымается. Золы много, почва не истощена. Лѣса тоже сырость держутъ, благодаря имъ засухи не бываетъ вовсе.
   -- Отчего же мало высѣвается зерна?
   -- Вся губернія въ нѣсколькихъ рукахъ сосредоточена. Земли мало. Вонъ въ Романовѣ, черезъ которое проѣзжали вы, надѣлъ колеблется между 3--4 десятинами, да и то самой неудобной земли. Которая получше, вся въ владѣльческой межѣ осталась. Самая лучшая десятина земли у крестьянъ, ежели купить, выше 22 руб. дать нельзя. Гдѣ побольше надѣла, тамъ по шести десятинъ досталось. Лѣсу за то нигдѣ крестьянамъ не отведено. Заводскимъ пользуются.
   -- А гдѣ заводы съѣли лѣсъ?
   -- Тамъ нищета! Случается податями крестьянъ начнутъ донимать, такъ они избы свои на срубъ въ заводъ продаютъ, какъ дрова.
   -- А сами?
   -- Сами?.. Вымираютъ! Слава Богу, у насъ въ округѣ ничего подобнаго.
   -- Да вѣдь изба крестьянская считается неприкосновенной?
   -- На бумагѣ. Эхъ вы, питерскіе! Написали вы законъ и думаете, что такъ его и исполняютъ. А у насъ народъ до того дошелъ, что ни въ законъ, ни въ его исполнителей не вѣритъ. Тутъ часто случается слышать:-- "Вѣдь по закону вотъ что выходитъ?" -- "Э, батюшка, то по закону, а ты по душѣ лучше!"
   Серапіонъ Мордарьевичъ Курослѣповъ у Островскаго разсуждаетъ также, и его логику крестьяне вполнѣ одобряютъ. По закону что еще выйдетъ, а ты меня по душѣ!
   

VI.
Попъ-охотникъ, попъ-механикъ, попъ-капельмейстеръ.

   -- Въ этотъ разъ мы съ вами съѣздимъ къ интереснѣйшей личности на нашихъ заводахъ,-- предложили мнѣ.
   -- Къ кому это?
   -- А тутъ священникъ одинъ. Въ глуши совсѣмъ поселился. Надъ рѣкою у него домикъ, вблизи церковь, кругомъ -- никого. У него оркестръ.
   -- Вона! Какъ сюда оркестръ попалъ?
   -- А вотъ увидите!
   Грозовая туча бѣжала по небу; на нѣсколько минутъ погода нахмурилась, зеленая перспектива лѣсовъ кое-гдѣ подернулась быстро скользившею тѣнью. Добралась до солнца туча, проглотила его, дождикъ посыпался, два раза громъ грянулъ. Молнія ударила куда-то. Не успѣла моя хозяйка окна запереть отъ бури, какъ все кругомъ точно улыбнулось. Широкій, яркій, торжествующій солнечный лучъ зажегъ молодую листву. Другой за нимъ, третій; обезсиленная туча освободила солнце и поползла уже медленнѣе за Бѣлый Спай, точно залечивать раны, нанесенныя огненными мечами дневнаго свѣтила. Только пыль прибило на дорогѣ, да дождемъ обмыло лѣса, такъ что, когда мы проѣзжали мимо нихъ, они еще роскошнѣе шелестили намъ на встрѣчу свѣжими листьями и брызгали съ колеблющихся вѣтвей своихъ алмазными каплями прямо въ наши лица, точно заигрывая съ нами.
   У самой рѣки чистенькій домикъ. На крыльцѣ стоитъ кто то въ сѣромъ и, заслонясь ладонью отъ солнца, разсматриваетъ насъ.
   -- Здравствуйте, батюшка!-- кричитъ ему на встрѣчу мой спутникъ.
   -- Кого везешь-то?
   -- Гостя везу.
   -- Коли съ добрымъ намѣреніемъ, милости просимъ!
   -- А если нѣтъ?
   -- Поворотъ отъ воротъ!-- И батюшка разсмѣялся жирнымъ, точно масломъ смазаннымъ баскомъ, подавая намъ руку.
   -- А мы думали вы насъ чаемъ...
   -- Сливокъ нѣтъ скоромныхъ -- вотъ бѣда-то! А постныя-то у меня, самъ знаешь, злыя.
   -- Ну, ничего. Съ ромомъ, такъ съ ромомъ.
   -- А какой ромъ-то! Самъ Лебедевъ въ Шадринскѣ дѣлалъ! Ты его въ ротъ, а онъ тебя за языкъ цапъ, тоже защищается. И больно же, подлецъ, кусаетъ! Я такъ думаю: Лебедевъ его купороснымъ масломъ травитъ.
   -- Хорошъ ромъ, нечего сказать!
   -- Я тебѣ говорю, тутъ ко мнѣ о. Іеремія заѣзжалъ. Выпилъ онъ этого звѣря, да и рта закрыть не можетъ. Ха-ха-ха! Отдышаться, вишь, ему трудно. Я ужъ и то думаю глотку въ полуду отдать, что бы не такъ жгло.
   -- Что это у васъ, батюшка?-- указываю я на какой-то аппаратъ въ передней.
   -- Барометръ собственнаго изобрѣтенія.
   Отъ одного угла шла веревка къ другому вдоль стѣны, гдѣ она, перенявъ блокъ, возвращалась назадъ и съ другого блока висѣла внизъ, оканчиваясь подвязанною къ ней гирькою. У гирьки на стѣнѣ дѣленія и цифры.
   -- Я все-таки не понимаю.
   -- А оно очень просто. Отъ извѣстнаго состоянія воздуха, жары или влажности, веревка сокращается и удлинняется. Я сейчасъ и замѣчаю.
   Оказалось и просто, и ясно. И главное -- дешево.
   -- А то еще анероиды! Мнѣ наплевать на нихъ, я и съ этимъ пеньковымъ барометромъ чудесно проживу! Вотъ послѣдній разъ, какъ на охоту ходилъ...
   Священникъ оказался Немвродомъ. Только теперь я разсмотрѣлъ его костюмъ. На немъ была длинная чуйка, бѣлые панталоны, жилетъ. Совсѣмъ американецъ. Веселое, энергичное лицо дышало умомъ; глаза зорко глядѣли изъ-подъ сѣдыхъ бровей; густые волосы волнистыми прядями ложились назадъ. Борода свилась, видимо, некогда ее было расчесывать.-- Американецъ!-- чуть не вслухъ проговорилъ я.
   -- Что вы на меня смотрите? Не похожъ я на племя Левитово?
   -- Да, сходства мало.
   -- Потому мы здѣсь работники. Вонъ, видите, ружье у меня; коли самъ себя не прокормишь, никто не принесетъ. А рябцы у насъ чудесные, вальдшнепы тоже. Я, знаешь ты,-- обернулся онъ къ моему знакомому,-- вчера всю ночь просидѣлъ. Костеръ зажегъ и сижу. Какъ дымъ понесло, такъ бекасы черезъ него, черезъ него. Фюить! фюить! и черезъ него. Я въ нихъ изъ дробовки! Сегодня за это васъ чудеснѣйшимъ жаркимъ угощу. Первый сортъ! Вы такой дичи въ Питерѣ и не ѣли. Потому я ее иначе готовлю. Это секретъ мой. Я, видите, начинку ей дѣлаю изъ разныхъ ароматическихъ травъ, какія Господь Богъ создалъ на потребу человѣку.
   -- Онъ и на медвѣдя ходитъ.
   -- Отчего же, и на мишку могу! Когда воинственный жаръ въ себѣ почувствую -- и мишка отъ меня не уйдетъ, будьте спокойны! Я на прошлой недѣлѣ одного укомплектовалъ. Отдалъ Сидору шкуру мнѣ приготовить. Звѣрь почтенный! Посмотрите, тогда повѣрите. Ему бы и до сихъ поръ по лѣсамъ владычествовать, да вотъ на іерея наткнулся. Чудесную я изъ него колбасу приготовляю. Нарубилъ...
   -- Ну, а какъ торговля окороками?
   -- Великолѣпно! Понравилось. Мужики теперь все ко мнѣ: "Батюшка, продай ветчинки!" Ну, я и продаю. Тѣмъ и живемъ. У меня такъ вся семья работаетъ. Вишь, швейныя машины; тутъ у меня дочки стучатъ, по сорока рублей въ мѣсяцъ выстукиваютъ -- рукодѣльницы! Ну, и я тоже: охочусь, инструменты разные дѣлаю, содовыя и шипучія воды приготовляю, лимонады... Не хотите ли?.. Такъ съ нуждою не токмо борюсь, но теперь, одолѣвъ ее, надъ оною надсмѣиваюсь! У меня вотъ и аптека тоню. Фершалъ у насъ пьяный, что онъ можетъ? А я всѣхъ лечу, и ничего, съ успѣхомъ. Я отъ этой премудрости эскулаповской вкусилъ достаточно, отъ двѣнадцати болѣзней могу. А главное, обжоги и ушибы. На заводахъ этого-то больше всего вѣдь. Вотъ если что себѣ повредите, вывихните ручку -- сейчасъ вставимъ! И съ полнымъ удовольствіемъ!.. Машину вотъ одну обдумываю теперь.
   -- Да вы совсѣмъ американецъ!-- не выдержалъ я, наконецъ.
   -- Зачѣмъ американецъ?-- Помилуйте! Наши уральцы почище американцевъ могутъ. Уралецъ на всѣ руки. Возьми ты его за хвостъ, помахай-помахай, да и швырни,-- онъ непремѣнно на лапы станетъ. Такая ужъ порода!
   -- Вы что думаете? Онъ вамъ конкуренцію можетъ составить.
   -- Въ чемъ это?-- обернулся я.
   -- Батюшка-то вѣдь стихи какъ пишетъ -- чудесно!
   -- Ну, ужъ тоже, все выболтаешь! Пишу, точно, во время досуговъ. Господа моего прославляю, Зиждителя; природу, Имъ созданную, чудеса, разсыпанныя всещедрою рукою окрестъ.
   -- Печатались?
   -- Не посягалъ.
   -- Почему же?
   -- А потому -- стихи дѣло особое. Это сокровеннѣйшія движенія души, созерцанія, коимъ приличествуетъ тишина и уединеніе. Нельзя душу на показъ выносить, или боль какую сердечную на рынокъ, да и кричать: "посмотрите-ка, братцы, что я чувствую, и какъ оныя чувства въ стихахъ выражаю!"
   -- Ну, если это признать, у насъ не было-бы ни Пушкина, ни Лермонтова, ни...
   -- То поэты. А мы такъ, птахи чирикающія. Какъ воробьи, знаете, чивъ-чивъ-чивъ! Съ чириканьемъ-то въ публику не выйдешь. Найдется иной зоилъ и за твое чириканье такъ тебѣ по затылку... Ахъ, ты, подлецъ! Гдѣ ружье мое?-- засуетился батюшка.
   -- Что вы?
   -- Это вѣдь онъ до моихъ куръ добирается. Куры у меня -- шпанки, дорогія куры!
   Батюшка, къ общему нашему недоумѣнію, выскочилъ въ другую комнату, пошумѣлъ тамъ и потомъ явился къ намъ съ ружьемъ. Хорошій, вороненый стволъ самодѣльными спайками былъ прилаженъ къ самодѣльному и даже невыкрашенному ложу.
   -- Медвѣдь у меня поломалъ,-- второпяхъ объяснилъ онъ, подбираясь къ окну.-- Сиди, сиди, подлецъ! Вотъ я тебя сейчасъ... Тебѣ, братъ, моихъ куръ не видать!
   Нацѣлился, бацъ!-- и съ вѣтвей-высокой сосны, стоявшей около самаго берега, что-то темное зашуршало, обламывая сухіе сучки и шлепаясь о крѣпкіе. Когда оно упало на-земь, мы разсмотрѣли большого коршуна въ агоніи, еще зѣвавшаго клювомъ и вздрагивавшаго сѣрыми крыльями.
   -- Мечъ подъявый отъ меча и погибнетъ!-- торжествовалъ батюшка, внося убитую птицу въ комнату. Въ окнѣ былъ крюкъ; къ этому крюку онъ и подвѣсилъ коршуна, головою внизъ. Разбросавшіяся при этомъ крылья закрыли почти все окно.
   -- Для примѣру другимъ пернатымъ разбойникамъ. Я и безъ васъ знаю, что мои шпанки вкусны, сдѣлайте одолженіе! Повадитесь летать -- ни одного цыпленка не оставите.
   Обстановка поповскаго жилья была очень хороша. Особенно художественно была исполнена рѣзьба одного кресла.
   -- Самъ дѣлалъ!-- пояснилъ мой спутникъ, когда священникъ вышелъ съ ружьемъ въ другую комнату.
   -- Да что онъ у васъ на всѣ руки?
   -- А еще-бы! Вы бы его въ земскомъ собраніи послушали.
   -- А что?
   -- Загонялъ всѣхъ. Такой ораторъ -- наши только руками развели. Откуда что берется. И честно дѣло повелъ какъ, сейчасъ-же противъ нашихъ воротилъ пошелъ; за нравое меньшинство горою сталъ!
   Мы провели у попа нѣсколько часовъ. Разсказы его были неистощимы и въ высшей степени увлекательны, благодаря оригинальному остроумію, юмору, неожиданнымъ сравненіямъ, которыя такъ и сыпались у него при всякомъ случаѣ. Живое пониманіе природы сказывалось въ нѣсколькихъ охотничьихъ наброскахъ; знаніе же сердца человѣческаго -- въ встрѣчахъ съ прихожанами, которые, какъ я узналъ потомъ отъ нихъ же, души не чаютъ въ своемъ священникѣ. Мнѣ первый разъ за всѣ мои скитальчества попался такой оригинальный и вмѣстѣ съ тѣмъ симпатичный типъ. Казалось, онъ не зналъ устали; неудачи только разжигали его энергію. Встрѣчая ихъ, онъ никогда не падалъ духомъ. И при этомъ простота удивительная.
   -- У насъ попъ простой! У насъ попъ чернорабочій!-- говорятъ про него въ заводѣ.
   -- Сколько вамъ лѣтъ?-- спрашиваю его.
   -- А это какъ вамъ будетъ угодно. По метрикѣ -- шестьдесятъ пять, а по сердцу -- двадцать.
   И дѣйствительно, послѣднему вѣрилось вполнѣ.
   -- Гдѣ-же ваши дочки-то? Я имъ обѣщалъ въ прошлый разъ книжекъ захватить,-- спросилъ мой спутникъ.
   -- А въ лѣсу.-- Погоди, скоро придутъ. По грибы пошли поповны.
   -- Это у батюшки оркестръ.
   -- Вотъ послушайте, послушайте. Мы и на мусикійскихъ орудіяхъ упражняемся. А вы какъ думали?
   Немного спустя, издали послышались громкіе голоса и здоровый, сильный смѣхъ.
   -- Вонъ и мои козы идутъ!
   Краснощекія поповны нѣсколько сконфузились, увидя насъ, но тотчасъ же оправились. Видимо, онѣ выросли на привольѣ, въ чистомъ лѣсномъ воздухѣ этой благодатной сторонки. Послѣ обѣда, радушно предложеннаго намъ батюшкою, онъ самъ взялъ скрипку и сталъ въ уголъ комнаты.
   -- Я первая скрипка,-- пояснилъ онъ мнѣ.-- Вотъ старшая дочка віолончель, а младшая -- весь оркестръ замѣняетъ, потому что на акордіонѣ она.
   Батюшка началъ, не помню, какую ужъ пьесу, притоптывая тактъ ногами, и самъ слушалъ съ удовольствіемъ мастерское исполненіе. Дочки, краснѣя, вторили ему, и очень хорошо. За этою пьесою послѣдовала другая, за другою -- третья. Серьезныя смѣнялись легкими.
   -- Мы и танцы играемъ,-- пояснилъ мнѣ священникъ.-- А теперь я вамъ свою пьеску сыграю.
   Мы прослушали ее съ удовольствіемъ. Вещичка оказалась очень свѣжая и недурная.
   Жаль было такъ скоро разставаться съ этою своеобразною и привлекательною личностью. Тѣмъ не менѣе, смеркалось; на востокѣ, изъ-за Бѣлаго Спая, показались зловѣщія тучи. Ночь обѣщала быть дождливою. Самый вѣтеръ, тянувшій оттуда, вѣялъ на насъ холодомъ и сыростью. Мы ѣхали, торопясь добраться во-время до Кизела.
   -- Эко у насъ генераловъ сколько развелось штатскихъ!
   -- Что такое?-- оглянулся я.
   -- Да вонъ!-- И спутникъ показалъ мнѣ свиней, цѣлымъ стадомъ бѣжавшихъ по дорогѣ. У каждой изъ нихъ шея была продѣта въ большой деревянный треугольникъ, имѣвшій назначеніемъ мѣшать имъ портить изгороди и забираться въ усадьбы, огороженныя заборами.
   -- Почему вы ихъ называете генералами?
   -- Да видите -- въ треуголкахъ!
   Когда мы добрались до Кизела, небо затянуло тучами, и первыя капли дождя уже зашумѣли въ воздухѣ.
   

VII.
Ироды недавняго прошлаго.

   Исторія пермскихъ заводовъ богата мрачными страницами. Если теперь положеніе здѣшняго рабочаго является приниженнымъ, а въ нѣкоторыхъ пунктахъ и вовсе невыносимымъ, то еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ оно было въ полномъ смыслѣ слова мученическимъ. Насиліе, жестокость, презрѣніе къ страданіямъ подначальнаго люда, грабежъ практиковались здѣсь въ столь широкихъ размѣрахъ, что надобно поистинѣ удивляться долготерпѣнію пермскаго населенія, покорно выносившаго всѣ эти прелести стараго режима. Впрочемъ, пока еще нечего торжествовать. Разумѣется, формы произвола смягчились, жестокость потеряла свой острый характеръ, ставъ систематическою и облекшись въ форму имущественнаго права, но, тѣмъ не менѣе, даже знающему нынѣшнее положеніе горнозаводскихъ крестьянъ, ихъ прошлое является какимъ-то ужаснымъ кошмаромъ. Въ Кыновскомъ заводѣ еще недавно безпутствовалъ Z. Теперь онъ еще живъ и, какъ говорятъ, нѣсколько посмягчился, но исправиться не исправился. Этотъ прохаживался больше на счетъ сластолюбія. По вечерамъ, когда служащіе уходили въ контору, онъ врывался къ нимъ въ дома и насиловалъ женъ, дочерей, которыя, наконецъ, начали запирать двери и ставни, какъ это дѣлали несчастныя болгарскія семьи въ періодъ владычества баши-бузуковъ въ придунайскихъ областяхъ. Во время крѣпостного права, онъ безпощадно ссылалъ въ Сибирь рабочихъ, вступавшихся за свою супружескую честь.
   -- Тутъ у насъ, почитай, весь заводъ по наряду у Z. перебывалъ,-- говорили мнѣ впослѣдствіи.-- Никого не обижалъ, всѣмъ бабамъ и дѣвкамъ списки велъ.
   Когда это чудовище управляло въ Усольѣ соляными промыслами одной изъ самыхъ громкихъ русскихъ фамилій, по вечерамъ мимо его дома женщины не осмѣливались ходить, потому что онъ ихъ выслѣживалъ и, какъ минотавръ, утаскивалъ ихъ въ свое логовище. Къ сожалѣнію, въ Усольѣ не живало царевенъ, а то навѣрное нашелся бы какой-либо Георгій Побѣдоносецъ, который пронзилъ бы копьемъ сего сластолюбиваго змія. Въ Кыновскомъ заводѣ устроилось было общество потребителей и устроилось прекрасно, затѣмъ ввелся обычай разбираться служащимъ съ управляющимъ помощью третейскаго суда. Три года и то, и другое существовало къ общему удовольствію, порядокъ былъ всюду примѣрный, ссоръ никакихъ. Ни претензій со стороны служащихъ, ни притѣсненій со стороны управляющаго не было. Явился Z., и дѣло разомъ рухнуло. Общество потребителей онъ сталъ тѣснить, а третейскому суду и дохнуть не далъ. Графъ Строгановъ прежде здѣсь былъ очень популяренъ, но съ тѣхъ поръ, какъ отъ имени его сталъ дѣйствовать Z., народъ и на его довѣрителя перенесъ свою злобу и ненависть. Болѣе всего здѣсь жалѣли общество потребителей. Оно приносило заводскому населенію громадную пользу. Капиталъ на его основаніе далъ Строгановъ съ тѣмъ, чтобы выручка въ погашеніе долга поступала въ его контору. Осуществили эту прекрасную идею Воеводинъ и Рогачовъ, которые, разумѣется, нисколько не напоминали Z. своими личными качествами. Несмотря на всѣ мѣры, принятыя имъ, общество потребителей въ кыновскомъ заводѣ владѣетъ теперь 11,000 р., выплативъ владѣльцу 6,000 р., занятыхъ на свое основаніе.
   Приказчикъ купца Обыденкова, Никитинской волостной старшина, еще недавно практиковалъ слѣдующую систему взысканія недоимокъ съ заводскаго населенія. Онъ вѣшалъ мужика головою внизъ, пока тотъ не соглашался уплатить требуемаго взноса. Одинъ изъ провисѣвшихъ такимъ образомъ съ четверть часа выздоровѣлъ и пожаловался, но въ этомъ случаѣ не былъ поощренъ начальствомъ. Оно распорядилось отпороть его розгами "за безпокойство". Старшина, по указанію купца Обыденкова, споившаго здѣсь нѣсколько уѣздовъ, продѣлывалъ и не такія вещи, причемъ ни разу и никто его не подвергалъ законной отвѣтственности. Всякій разъ, когда мѣстнымъ судебнымъ учрежденіямъ ставили въ укоръ подобные случаи, отвѣтъ отъ нихъ получался одинъ и тотъ же:
   -- Тутъ, батюшка, такія каменныя стѣны нагромождены, что ихъ и громы небесные не разобьютъ!
   Не лучше до недавняго впрочемъ времени оказались и новыя судебныя учрежденія. Прокуроры и ихъ товарищи прямо останавливали слишкомъ рьяныхъ и честныхъ судебныхъ слѣдователей.
   -- Дѣла вѣдь не сдѣлаете, а кляузъ разведете много, бросьте!
   Если же слѣдователь не бросалъ, то его за несогласіе переводили въ другой округъ, или просто выгоняли на всѣ четыре стороны.
   Тамъ, гдѣ существовала система "уроковъ", т. е. опредѣленное въ день количество работъ, притѣсненіе рабочихъ было еще ужаснѣе. Часто штейгеръ отказывался назначать уроки, выходившіе изъ предѣловъ, возможныхъ для человѣческой руки и человѣческой силы. Такихъ штейгеровъ (горный мастеръ -- уставщикъ) драли немилосердно "за потворство лѣнтяямъ". Одинъ изъ горныхъ начальниковъ любилъ даже драть съ прохладою. Рабочихъ драли до тѣхъ поръ, пока его высокоблагородіе докуривало сигару. Если сигара была хороша и курилась со смакомъ -- истязанія несчастнаго происходили дольше. Жена и дѣти, бывало, въ ногахъ валяются, а дранье идетъ своимъ порядкомъ, и на плачъ просителей начальство обращало столько же вниманія, сколько на назойливаго злого комара или жужжаніе пролетающей мимо пчелы. Часто, на первой трети сигары, истязуемый лишался чувствъ, но это не мѣшало докурить сигару и досѣчь штейгера или рабочаго. Разсказываютъ о нѣкоторомъ Семеновѣ. Сынъ простаго рабочаго, онъ уже добрался до седьмого класса гимназіи. Вытребованный отцомъ на заводъ и думая здѣсь выдѣлиться своими познаніями, онъ передалъ свое увольненіе брату, а самъ замѣнилъ его. На заводѣ людей образованныхъ вовсе не было. Семенова замѣтили -- сдѣлали урядникомъ, какъ вдругъ начальство смѣнилось. Новая власть, какъ-то проходя мимо, увидѣла Семенова, и по общей манерѣ заводскаго галантнаго обращенія, начала было:
   -- Ну, ты, прохвостъ, что дѣлаешь?
   Семеновъ обидѣлся. Это было на Юговскомъ заводѣ, гдѣ до этого времени практиковалось совершенно иное обращеніе.
   -- Позвольте!
   -- Чего, болванъ,-- позвольте?
   -- Какъ вы смѣете ругать меня, я...
   -- Вотъ ты какъ!-- На гауптвахту!.. Я тебя выучу. На три дня!
   -- Онъ изъ образованныхъ!-- шепнула было старая власть.
   -- Изъ образованныхъ? На двѣ недѣли! У меня образованнымъ первый кнутъ. Я вамъ, подлецамъ, покажу...
   Начались прижимки, Семенова изъ урядниковъ назначили въ писаря. Сталъ служить писаремъ, власть придралась къ чему-то и послала Семенова въ полицію съ запиской, гдѣ было изображено: "отпустить подателю двадцать ударовъ розогъ". Отпустили сполна. Черезъ два дня опять то же, но съ усиленіемъ порціи. Потомъ повторенія стали правильны. Три раза въ недѣлю несчастнаго обязательно посылали въ полицію, гдѣ столь же обязательно "отпускалось" ему требуемое количество. Семеновъ обезумѣлъ отъ горя. Не зная, что дѣлать -- бѣжалъ. Его поймали, опять "отпустили". Бѣжалъ еще разъ, съ тѣмъ же результатомъ. Прикинулся сумасшедшимъ. Послали къ полиціймейстеру Якову П--му, съ приказаніемъ "запороть". П--нъ приготовилъ палачей, но куда-то былъ вызванъ внезапно. Исполнявшій его обязанность сжалился надъ измученнымъ Семеновымъ и вмѣсто палачей поручилъ исполнить экзекуцію десятскимъ. Его за это чуть не предали суду и стали преслѣдовать. Въ концѣ-концовъ, Семенова выслали въ Богословскіе заводы -- центръ подлостей и мерзостей того времени. Съ 1852 до 1863 г. онъ выдерживалъ эту каторгу, наконецъ, помѣшался въ самомъ дѣлѣ. Помѣшаннаго драли и запарывали точно такъ же, какъ и здоровыхъ. Дальнѣйшая судьба его намъ неизвѣстна. Семеновыхъ здѣсь были массы!
   -- Не перечесть. Каждый десятками ихъ насчитаетъ!-- сообщали мнѣ.
   Горный начальникъ, такимъ образомъ преслѣдовавшій Семенова, былъ извѣстенъ злодѣйствами, по всей справедливости раздѣляя эту славу съ исполнителемъ своихъ приказовъ, полиціймейстеромъ П--мъ.
   Кто-то укралъ возъ съ сѣномъ и убѣжалъ. Братъ его, мальчикъ, пріѣхалъ въ городъ искать его. Ребенка схватили.;
   -- Гдѣ твой братъ?
   -- Не знаю; самъ пріѣхалъ, чтобы найти. Мамка послала.
   -- Подъ розги -- пытать.
   Повторяетъ то же.
   На другой день опять та же пытка и то же наказаніе. На третій -- повтореніе по этой программѣ. На четвертый -- мальчика нашли въ тюрьмѣ повѣсившимся!
   Этотъ горный начальникъ, нынѣ генералъ въ отставкѣ, живетъ въ Питерѣ, пользуясь заслуженнымъ отдыхомъ и исправно собирая доходы съ своихъ домовъ. Неужели въ этомъ подломъ звѣрѣ не просыпается чувство? Неужели сквозь заскорузлую кору его не можетъ пробиться ни одинъ укоръ совѣсти? Неужели сонъ его спокоенъ, и крики замученныхъ жертвъ не тревожатъ никогда въ тишинѣ ночи этого "идеальнаго злодѣя"? Не можетъ быть! Нельзя повѣрить ничему подобному. Мнѣ кажется, напротивъ, всякая веревка должна его тянуть къ себѣ; а если онъ, какъ Іуда, кончитъ свою гнусную жизнь самоубійствомъ -- ни дѣти, ни близкіе не должны оплакивать этого стараго, развратнаго и злого негодяя! Собакѣ -- собачья смерть!
   Каждый день свистъ шпицрутеновъ, розогъ, крики жертвъ, вой ихъ женъ и дѣтей раздавались на заводахъ. Это было какое-то царство непрекращавшихся ужасовъ. Не было спины, неисполосованной прутьями; не было человѣка, котораго не искалѣчили бы руки начальства. Ни честь дѣвичья, ни личное достоинство, ни заслуги, ни труды свыше мѣръ, ни исправное исполненіе своихъ обязанностей -- не значили ничего. Произволъ царилъ повсюду, законъ спокойно стоялъ въ шкафахъ.
   -- Я царь, я богъ Уральскаго хребта!-- кричалъ, бывало, другой генералъ -- Глинка, начальникъ казенныхъ заводовъ.
   Каждый изъ его подчиненныхъ былъ такимъ же царемъ и богомъ у себя, въ своемъ небольшомъ отдѣлѣ.
   Равенство не передъ законами, а передъ розгами было всеобщее; драли женщинъ, запарывали дѣтей; даже спины іерейскія не оставались дѣвственными. Ихъ воздѣлывали, случалось, съ равнымъ усердіемъ. И между колѣнами Дановымъ и Левитовымъ не дѣлали никакихъ различій. Доходило до чудовищныхъ несообразностей. Управляющій всеволжскими Луньвинскими дачами, Козловъ, поролъ розгами -- напримѣръ, старика Дубкова, "за открытіе каменноугольныхъ копей" тамъ, гдѣ ихъ не предполагали.
   -- Какъ ты смѣлъ?
   -- Я думалъ, польза будетъ. Нашелъ и донесъ вамъ!
   -- Я тебѣ дамъ находить! Ишь, какіе еще развѣдчики нашлись!
   Старика вынесли изъ полиціи на рукахъ!
   Теперь эти копи разрабатываются и доставляютъ владѣльцамъ громадный доходъ.
   На другомъ заводѣ крестьянинъ наткнулся на богатую золотоносную розсыпь. Его управляющій просто застрѣлилъ и донесъ, что, защищая собственную жизнь, убилъ развѣдчика. Дѣло кончилось ничѣмъ, а между тѣмъ розсыпь была взята убійцей въ аренду и сдѣлала ему милліонное состояніе.
   Одинъ изъ горныхъ начальниковъ, какъ еврейскій царь Вирсавіей, увлекся женою своего рабочаго. Баба молодая любила своего мужа и съ заводскимъ Соломономъ не захотѣла имѣть никакого дѣла. Тотъ, впрочемъ, недолго думалъ. Призываетъ рабочаго.
   -- Что лучше: двадцать пять рублей или двѣсти пятьдесятъ розогъ?
   Рабочій не понялъ.
   -- Ну, вотъ что, братъ. Или я тебя запорю, или ты пришли мнѣ жену въ домъ, для услугъ!
   Рабочій, въ удивленію начальства, оказался изъ упорныхъ. Стали его пороть. Дѣйствительно, черезъ мѣсяцъ запороли, а заводская Вирсавія удавилась въ петлѣ.
   И мужа, и жену признали незаслуживающими христіанскаго погребенія по приказанію уральскаго Соломона. Дѣло это было настолько въ порядкѣ вещей, что о немъ даже и не говорили на заводахъ.
   -- Дуракъ!-- отзывались о рабочемъ -- Въ люди бы вышелъ. Самъ своего счастья не хотѣлъ. И жена-то глупая. Кабы умная была, сама бы къ начальнику пошла.
   Таковы были понятія; да иными они и быть не могли въ этомъ душномъ воздухѣ безправія и произвола.
   -- Нравы у насъ, сударь, жестокіе!-- сказалъ-бы уральскій Кулибинъ того времени.
   -- У насъ просто было!-- вздыхаютъ обросшіе мохомъ поклонники стараго режима.
   Впрочемъ, повторяю, торжествовать нечего. Времена нынѣшнія мало чѣмъ уступятъ прежнимъ. Измѣнилась только форма насилія, безправіе замѣнилось фикціей бумажнаго права. Въ одной изъ слѣдующихъ главъ я разскажу, что такое уральскій горнорабочій въ настоящее время, когда и прочее... Горные начальники смѣнились частными владѣльцами заводовъ изъ щедринской коллекціи Разуваевыхъ и Колупаевыхъ. Эти порютъ меньше, за то вымариваютъ населеніе голодомъ, бьютъ его не по карману, потому что при колупаевской реформѣ кармана не полагается -- класть нечего, а по брюху. Рабочіе слоняются, какъ тѣни, не зная, куда имъ дѣваться. Разумѣется, теперь не случается, какъ это, напримѣръ, сдѣлали съ Иваномъ Снѣтковымъ, замуравывать въ стѣны за бунты; но прежній рабочій хоть до бунтовъ доходилъ, а нынѣшній только вздыхаетъ "хлипко", да, не разгибая спины, работаетъ.
   -- Какіе ужъ у насъ бунты! Дай Богъ сытымъ быть, чтобы не примереть!
   А исторія этого Ивана Снѣткова очень любопытна. Онъ былъ замѣчательно красивъ и спознался съ любовницею управительскою. Заводскій Отелло заковалъ его; но счастливый юноша убѣжалъ, разбивъ рѣшетки тюрьмы и захвативъ съ собою кстати Дездемону. Отелло, недолго думая, схватилъ отца этого уральскаго Париса и замазалъ его въ стѣну; только и оставилъ пространство, чтобы дышать, да ѣсть можно было.
   -- Пока сынъ твой не явится, ты просидишь у меня въ мѣшкѣ!
   Вечеромъ того же дня сынъ явился. Отца выпустили. На другой день управитель позвалъ старика и сообщилъ ему:
   -- Сынъ твой опять убѣжалъ. Ну, да Богъ съ тобою, и я на тебѣ зла не помню!-- И отпустилъ бѣдняка.
   Тотъ было обрадовался, думая, что управитель и въ самомъ дѣлѣ простилъ юношу. Черезъ нѣсколько лѣтъ правда обнаружилась. Отелло приказалъ преданнымъ ему людямъ въ готовый каменный мѣшокъ посадить Снѣткова, но уже замуровать его совсѣмъ кирпичами. Одинъ изъ трехъ злодѣевъ покаялся.
   -- Куда ни пойду, вездѣ слышу, какъ онъ тогда плакалъ. Мы его закладывали кирпичами, а онъ только стоналъ и не просилъ ужъ и не бился!
   Приказная сволочь дала знать управляющему о повинной одного изъ его вѣрныхъ слугъ. Черезъ недѣлю пріѣхали къ нему для обыска, стѣна оказалась задѣланною. Сняли слой кирпичей, подъ ними никакого мѣшка не было.
   Когда доказчика наказывали кнутомъ, онъ кричалъ: "терплю за Снѣткова, за злодѣйство свое!" Такъ подъ кнутомъ и умеръ... Отъ этого управляющаго пошли одни изъ самыхъ крупныхъ богачей пермскихъ.
   

VIII.
Рабочій на заводѣ и на пріискахъ.

   -- Нашъ народъ -- бѣдушный народъ. Лонысь баринъ одинъ спрошалъ: "Какъ вы, братцы, живете?" -- Помираючи, живемъ. Вотъ какъ мы живемъ!
   -- Что-жъ, нужда одолѣла?
   -- Нужа -- нужой. А только седни не знаешь, гдѣ завтра будешь. Потому -- заводъ спалитъ лѣса, ну, и пошли всѣ кругомъ съ сумою. Вотъ черезъ Шабурное проѣзжать будете -- поглядите. Голина совсѣмъ. Словно дерево подъ корень. Лоскомъ лежитъ!
   -- И дѣйствительно, жизнь уральскаго рабочаго далеко не завидна. Самый лучшій округъ -- сѣверный и тотъ въ этомъ отношеніи не дѣлаетъ исключенія. Лазаревскому и демидовскому рабочимъ, разумѣется, живется лучше. Они хоть убѣждены въ прочности своего положенія и могутъ устраиваться осѣдло. Остальные беззащитны и не увѣрены въ завтрашнемъ днѣ. Что же касается до несчастныхъ, которые попали въ руки Разуваевымъ и Колупаевымъ, то ужъ, разумѣется, крестьянская лошадь въ мартѣ, т. е. передъ подножнымъ кормомъ и послѣ скуднаго зимняго корма, облѣзшая, хилая, едва передвигающая ноги, не перемѣнить своего положенія на это. Колупаевскіе батраки и ограблены, и придушены, и развращены до мозга костей. Ихъ даже сѣкутъ и, представьте, сѣкутъ Разуваевы и Колупаевы второго сорта, т. е. разуѣаевскіе и колупаевскіе приказчики! Что это не преувеличеніе -- видно будетъ изъ фактовъ, приводимыхъ ниже. Теперь же охарактеризуемъ экономическое положеніе лазаревскаго рабочаго въ Кизелѣ, Чермозѣ, Артемьевскомъ и другихъ пунктахъ, описанныхъ нами. Заводскія работы здѣсь по преимуществу задѣльныя и онѣ цѣнятся выше поденныхъ, потому что есть интересъ больше работать. Какая-нибудь баба, стоящая у обжиганія руды для домны, какъ ни хлопочи, болѣе 20 к. въ день не получитъ, а при задѣльной платѣ каждый заработаетъ столько, насколько хватитъ его знаній и силъ; разумѣется, условія труда здѣсь столь ненормальны, что и этого, въ сущности, очень мало. Вотъ, напримѣръ, такъ называемая пудлинговая артель. Она свариваетъ чугунъ въ пудлинговыхъ печахъ и разсчитывается уже по выдѣлкѣ желѣза, при чемъ на каждую печку въ мѣсяцъ хорошему мастеру достанется 28 р., двумъ подмастерьямъ -- каждому по 25 р. 50 к., двумъ рабочимъ по 19 р. Для того, чтобы получить этотъ скудный заработокъ, нужно сварить и выдѣлать не одну тысячу пудовъ сходнаго, т. е. лучшаго желѣза. Изъ самаго же процесса работы, описаннаго мною выше, видно, что это за каторжный трудъ. Помимо простой физической силы и выносливости, требуемой имъ, нужно еще, при постоянномъ мускульномъ напряженіи, разрываться во всѣ стороны лицомъ къ лицу съ сварочными печами, изъ которыхъ пышетъ адомъ. Понятно, что человѣкъ, который цѣлый день проводитъ на банномъ полкѣ въ 60°-ой жарѣ, да еще обязанъ работать при этомъ, не имѣетъ никакого основанія разсчитывать на свое здоровье. Отсюда всевозможные тифы, горячки, простуды. Отсюда сухія, словно насквозь высушенныя тѣла, слабыя груди и больные глаза. Какъ бы ни было сильно зрѣніе -- оно притупляется тотчасъ же отъ этого краснаго блеска печей, отъ прилива крови, вызываемаго невыносимымъ зноемъ. При каждой- такой печи должны быть еще два мальчика. Они подымаютъ заслонки и, разумѣется, за 20 к. поденной платы уже въ раннемъ возрастѣ лишаются самой возможности не чахнуть цѣлый вѣкъ. При работахъ несходнаго желѣза, требующихъ меньше вниманія, съ каждой тысячи пудовъ мастеръ получитъ 2 р. 50 к., подмастерье -- 1 р. 50 к., рабочій -- 1 р. Сходное и несходное желѣзо вырабатывается вмѣстѣ, причемъ послѣдняго выходитъ изъ общей массы 7 или 8%. Если артель трудится дружно и хорошо, то, перелагая ее задѣльную плату на поденную, съ вычетомъ праздниковъ и каникулъ, которые даются на лѣтнія полевыя работы, ей придется въ рабочій день: мастеру 1 р., много-много 1 р. 5 к., подмастерьямъ по 90 к., рабочимъ отъ 70 до 75 к. Болѣе легкая работа машиниста оплачивается меньшею цѣною. Какъ онъ ни рвись, болѣе 15 р. въ мѣсяцъ ему не назначатъ. На самыхъ щедрыхъ заводахъ этого округа варовщикъ и подмастерье зарабатываетъ 27 р. 50 к. въ мѣсяцъ, мастеръ -- 32 р. 50 к., простой рабочій -- 25 р. Обжимальщикъ,-- тотъ самый желѣзный человѣкъ, что шесть часовъ въ день стоитъ подъ огненнымъ дождемъ расплавленнаго шлака и подъ молотомъ обрабатываетъ доставленные ему изъ пудлинговыхъ печей куски -- съ каждой тысячи пудовъ сходнаго желѣза получитъ 9 р. и съ каждой тысячи несходнаго -- 1 р. 25 к. Въ день, такимъ образомъ, ему при удачѣ придется не болѣе 1 р. 50 к. Это уже аристократія заводскаго труда. Желѣзный человѣкъ хотя и испытываетъ положеніе Содома и Гоморры, которые, по библейскому преданію, были побиты небеснымъ опіемъ, но за то онъ работаетъ только шесть часовъ въ сутки. Сварочные рабочіе, опять раскаливающіе желѣзо въ сварочныхъ печахъ и прокатывающіе его на полосы, разрѣзывающіе, рубящіе и сортирующіе его, затѣмъ вѣсовщики и вяжущіе пакеты съ каждой тысячи пудовъ получаютъ по 6 р. 40 к., причемъ на долю мастера, хоть онъ лопни отъ натуги, больше 1 р. въ день не достанется. Рабочій за то же время получитъ 60 к. Тѣ, которые въ средней полосѣ Россіи находятъ крестьянъ на всевозможныя полевыя работы помѣсячно за 7, за 8 р., изумятся размѣру уральскихъ платежей; но они должны имѣть въ виду, что хлѣбъ здѣсь дешевле 85 к. за пудъ не падаетъ, и что всѣ категоріи заводскихъ рабочихъ на своихъ харчахъ. Да и самый трудъ такъ ужасенъ, что любой изъ горнозаводскихъ литейщиковъ пойдетъ на самую тяжелую земляную работу за половинную плату противъ своей, но съ тѣмъ, чтобы не жариться передъ печью, не обливаться цѣлый день потомъ, не болѣть и не умирать преждевременно. Я встрѣчалъ здѣсь стариковъ, но рѣдко. Вообще заводскій крестянинъ рѣдко дотягиваетъ до сорока лѣтъ. Не лучше положеніе крестьянъ и на угольныхъ работахъ для того же завода. Изъ каждой сажени еловыхъ дровъ артель должна съ умѣньемъ выжечь не менѣе 2/3 кубич. саж. угля. Для этого требуются очень хорошіе мастера. Изъ березовыхъ полагается меньше. На десять коробовъ еловаго угля идетъ 10 бадаговъ дровъ (бадагъ -- 1/2 кубич. саж.). Ельника сметничнаго, т. е. смѣшаннаго съ березою, на 10 коробовъ идетъ 11 бадаговъ; чистый березовый уголь на 10 коробовъ потребуетъ 12 бадаговъ лѣса, т. е. 6 кубич. саж. дровъ. За рубку дровъ, за каждый бадагъ полагается 60 к. Тутъ и скалъ лѣса на мѣсто, и самая рубка. За выжигъ угля съ каждаго короба платятъ 65 к. за еловый, 70 к. за сметничный и 75 к. за березовый. Перевозка съ версты и короба 5 1/2 к. за еловый, 6 к. за сметничный и 6 1/2 к. за березовый. Для рубки дровъ нужны привычныя зырянскія руки. Въ то время какъ зыряне приготовятъ, напримѣръ, два бадага, здѣшніе крестьяне успѣютъ приготовить не больше одного или полутора. Угольщикамъ тоже работа не легенькая; принявъ дрова на свой страхъ и за своею отвѣтственностью за ихъ количество, они должны расчистить мѣсто, подвезти, сложить, осыпать землею, покрыть дерномъ, обуглить и потомъ уже, разломавъ на куски каждое обугленное полѣно, сложить его въ валье и перевезти на заводъ. Въ то время какъ дрова рубятъ весною, отчасти осенью, обжигаютъ ихъ обязательно въ осень, а вывозятъ зимою. Зыряне приходятъ на этотъ промыселъ не артелями, а парами, отецъ съ сыномъ, братъ съ братомъ или съ сестрою, мужъ съ женою,-- непремѣнно родные. Бабы въ работѣ у нихъ не уступаютъ мужчинамъ. За весь промысловый сезонъ, состоящій иногда изъ трехъ, иногда изъ четырехъ мѣсяцевъ, такая рабочая пара, питаясь однимъ хлѣбомъ и рѣдко пьянствуя -- зыряне вообще пьютъ мало -- унесетъ со собою каждая рублей но 40, 50. Случается, что при неудачѣ уйдетъ и съ пустыми руками. Но опять-таки съ зырянами этого почти не случается; слишкомъ они работящи, внимательны и умны. Они доходятъ на югъ до Кыновскаго завода; дальше уже рѣдко. Дальше чердынецъ идетъ, пермякъ, русскій. Каждая такая зырянская пара, входя въ соглашеніе съ заводомъ, требуетъ, чтобы хлѣбъ ей отпускался изъ заводскаго магазина, причемъ бы болѣе 70 к. за пудъ не брали. Иначе она не остается на заводѣ. Разумѣется, на эти условія заводоуправленія соглашались, потому что зыряне работники превосходные. Выносливость ихъ выше всякаго сравненія. Вотъ, напримѣръ, ихъ зимнее житье. Они вбиваютъ въ землю четыре низенькихъ столба, настилаютъ на нихъ крышу. Со всѣхъ сторонъ открыто. Подъ такимъ катафалкомъ они снятъ въ снѣгу мѣсяцы, какіе бы морозы ни стояли. Дровъ для себя не изводятъ; ѣдятъ иногда сырое, напримѣръ, соленую рыбу. Замерзаютъ рѣдко, хотя, разумѣется, и этотъ грѣхъ случается. Въ послѣдніе годы зыряне уже не являются сами съ предложеніемъ своихъ услугъ, а съ заводовъ повѣренные ѣдутъ къ нимъ подряжать дроворубовъ и угольщиковъ. При этомъ между всѣми рабочими нарами существуетъ полная солидарность. Если одну изъ нихъ на заводѣ обидятъ или обсчитаютъ, то на слѣдующій годъ повѣренный этого завода уѣдетъ отъ нихъ съ пустыми руками. Какія бы условія онъ ни предложилъ, сколько бы денегъ имъ въ руки ни совалъ, ни одинъ не наймется къ нему. Это соблюдается свято. Сборный пунктъ зырянскихъ рабочихъ наръ -- Усолье. Къ нему съ всѣхъ концовъ они идутъ прямикомъ, цѣлиною наперерѣзъ, не стѣсняясь тѣмъ, что нѣтъ дороги.
   -- Какъ вороны летаютъ!-- сравнилъ разсказывавшій мнѣ эти подробности.
   Гдѣ они разъ были или прошли -- никогда не забудутъ.
   Кизеловскій, Чермозскій и другіе лазаревскіе заводы кое-что дѣлаютъ и для рабочихъ. Ниже я скажу о пенсіонахъ, выплачиваемыхъ тѣмъ, которые всю жизнь проработали на Лазаревыхъ. Рабочему, имѣющему большую семью, выдается на каждаго четвертаго ребенка, а вдовамъ на третьяго, довольствіе провіантомъ до 12 п. въ годъ, до поступленія въ работу, или до облегченія ихъ участи другимъ способомъ. Такимъ образомъ въ Кизелѣ содержится около 111 мальчиковъ на 900 р. въ годъ. По невозможности взыскать, ежегодно складывается долговъ съ рабочихъ 1,000 р., да на обязательную продажу хлѣба по условленнымъ съ рабочими цѣнамъ, заводъ каждый годъ теряетъ около 7,000 р. Разумѣется, все это очень ничтожно, но у нѣкоторыхъ другихъ и подобныхъ малыхъ пособій нѣтъ. А уже не говорю о новой аристократіи заводской, о Разуваевыхъ и Колупаевыхъ горнаго цѣла; даже у крупныхъ и именитыхъ предпринимателей выдадутъ семьѣ искалѣченнаго или убитаго на работѣ труженика 2 р. единовременно, и ступай себѣ на всѣ четыре стороны! Всѣми этими преимуществами пользуются, но гораздо менѣе вознаграждаются рудничные рабочіе на заводахъ Абамеликъ-Лазарева. Съ ящика бурой желѣзистой массы объемомъ въ 1/8 часть куб. сажени уплачивается за руду, взятую изъ внутри, т. е. изъ подъ земли, въ шахтахъ -- 2 р. 50 к. и 2 р., а за поверхностную -- 1 р. Какъ мужики, такъ и бабы, въ этомъ случаѣ получаютъ одинаково; различій для болѣе сильнаго пола не дѣлается. Переводя эту задѣльную плату на возможный поденный заработокъ, получимъ отъ 10 до 20 к. для поверхностныхъ рабочихъ, такъ какъ на землѣ руда слишкомъ разсыроплена въ негодныхъ породахъ, а для, шахтовыхъ -- каждые пять человѣкъ, составляющіе артель, могутъ за двѣнадцати часовой трудъ получить 2 р. 50 к., т. е. по 50 к. на человѣка. Очень слабое вознагражденіе за упорный трудъ въ вѣчномъ мракѣ, да еще -- при дурномъ устройствѣ шахтъ -- въ вѣчныхъ опасеніяхъ быть заваленными землею, залитыми водою и за-живо схороненными!
   -- Какъ вы имъ мало платите!-- вырвалось у меня какъ-то.
   -- Удешевите сплавъ и уголь -- можемъ платить и дороже. И то въ этомъ году, мы продаемъ имъ хлѣбъ по 56 к., за который сами заплатили 70--75 к. Сочтите, во что это влетитъ! Вонъ у нихъ бабы занимаются пильною работою, такъ мы имъ по 10 к. въ день платимъ. А у нихъ и дѣти есть. Сами знаемъ, что мало, да что-же вы подѣлаете! Заводы -- не благотворительное заведеніе!
   -- Говорятъ, у Строгановыхъ прежде лучше было рабочему.
   -- Еще-бы! Лѣсъ-то вѣдь даромъ совсѣмъ оказывался. Теперь лѣсовъ нѣтъ, а каменный уголь пока дорогъ. За то же и сѣкли какъ въ тѣ поры!
   На каменно-угольныхъ лазаревскихъ копяхъ рабочіе получаютъ съ вагона, судя по крѣпости забоя. Въ вагонѣ, вмѣстѣ съ мусоромъ, помѣщается 35 п. угля. Вознагражденіе за добычу этой массы распредѣляется такъ: забойщикъ, отбивающій породу, обязанный сверхъ того даромъ крѣпить штольни и ходы или, лучше, норы своими балясинами, получаетъ отъ 10 до 12 к. съ вагона. При мягкомъ забоѣ, такимъ образомъ, ему придется около 1 р. 25 к., при твердомъ до 50 к. въ день. Забойщикъ вообще въ мѣсяцъ можетъ добыть отъ 15 до 18 р. Рѣдко болѣе. Подкатчики, доставляющіе руду отъ забоя къ вагонамъ, на поденной платѣ, по 20, 25 или 30 к. Вагонщики, за доставку вагоновъ къ подъемной машинѣ по рельсовому пути, 40 к. въ день, полуработники, т. е. молодежь до 15 лѣтъ, отнимающіе днища отъ вагоновъ, чтобы уголь сыпался на грохоты -- 30 и 20 к. въ день, отводящія вагонъ въ сараи дѣвочки -- 20 к., а женщины отбрасывающія мусоръ -- по 25 к. Кромѣ того, для движенія вагоновъ устроена паровая машина; завѣдующій ею вознаграждается 23 р., а кочегаръ 9 р. въ мѣсяцъ. Плотники, за срубы и стойки изъ крѣпежнаго лѣса, поставляемаго внутрь, въ шахты, могутъ въ день наверстать 40 к. При добываніи флюсовъ, т. е. ломкѣ известковаго камня на горахъ, лежащаго въ наружѣ, за 1/8 часть куб. сажени уплачивается рабочему, по обмѣру правленіемъ, 30 к. Въ день можно наломать флюсоваго камня на 45--60 к. Отдѣльныхъ рабочихъ на эту работу не берутъ, а непопавшіе въ тотъ день на заводъ или почему бы то ни было свободные отъ занятій, крестьяне уходятъ на рѣку, ломаютъ и складываютъ известнякъ, а потомъ, когда имъ понадобятся деньги, дѣлаютъ заявленіе, что ими наработано столько-то куб. сажень.
   Таковы цѣны на заводахъ Кизеловскомъ, Чермозскомъ, и вообще у Абамеликъ-Лазаревыхъ. Повторяю опять,-- здѣсь, благодаря тому, что во главѣ дѣла поставлены гуманные люди, въ родѣ Повокрещенныхъ, Попова и другихъ, рабочему живется лучше, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ; но положеніе горнаго дѣла во время посѣщенія мною этихъ заводовъ было таково, что улучшенія въ близкомъ будущемъ не ожидалось вовсе. Кизеловскій заводскій рабочій уже утратилъ типъ крестьянина. Это скорѣе городской мѣщанинъ, слабый физически, но болѣе развитый, предпріимчивый и, разумѣется, болѣе деморализованный, чѣмъ мужикъ. Цѣломудріе вовсе не считается здѣсь доблестью, и супружеская ревность почти неизвѣстна. Живутъ рабочіе лучше, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Дома ихъ нельзя назвать избами. Комнаты чистыя, есть кое-гдѣ нѣмецкая мебель. Платье -- въ праздникъ непремѣнно городское, въ будни -- тряпье и лохмотья. Всклокоченные, съ налипшими на лобъ космами, воспаленными глазами отъ огня, передъ которымъ приходится трудиться, съ обожженнымъ лицомъ и шрамами на лбу и на щекахъ, съ рѣдкими усами и бороденками, сухіе и слабые на ногахъ, заводскіе рабочіе рѣзко выдѣляются изъ массы здороваго (гдѣ осталось такимъ) крестьянства. Сквозь прорѣхи кожаной рубахи, надѣтой на работу, сквозятъ выдавшіяся ребра, острыя плечи -- тоже въ шрамахъ и обжогахъ; открытый воротъ, обнаруживаетъ впалую, чахлую грудь. По складу тѣла всего лучше на нихъ изучать скелетъ. Каждая косточка глядитъ въ наружу, мяса имъ отпущено въ обрѣзъ, жиру не полагается вовсе. За то если вы съ ними заговорите, то окажется, что они газеты почитываютъ и разсуждаютъ уже не какъ крестьяне. Взглядъ мѣстнаго рабочаго нѣсколько суровъ и тяжелъ, какъ и куски, которые имъ приходится обжигать въ печахъ и обжимать подъ молотами. Въ пьяномъ видѣ онъ не сантиментальничаетъ. Напротивъ, мраченъ и сосредоточенъ. Сознанія довольства своимъ положеніемъ нѣтъ нигдѣ. Напротивъ, съ третьяго слова:
   -- Прижимка насъ одолѣла!
   -- Рабочему человѣку смерть! Заѣли рабочаго человѣка.
   -- Терпи, покуль живъ! А и умрешь, не легше!
   -- Богъ насъ забылъ, а люди покинули, такъ и маемся
   -- Хозяевамъ хорошо, въ золотыхъ каретахъ ѣздіютъ въ Питерѣ, а мы, что червь болотная!
   Рабочій уже понимаетъ, что онъ имѣетъ право раздѣлить съ хозяиномъ нѣкоторую выгоду отъ производства. Такъ, въ Кыновскомъ заводѣ служащіе подали просьбу о раздѣлѣ 10% съ чистаго дохода между трудящимися. Какой отвѣтъ послѣдовалъ на это, мы не знаемъ.
   -- Мы, что пчелы: нанесемъ меду, а насъ хозяева прочь гонятъ. А медъ-то себѣ!
   Я вспомнилъ точно такое же сравненіе, сдѣланное Пьеромъ Дюпономъ въ его знаменитой пѣснѣ работниковъ. Мнѣ не разъ приходилось заставать въ Кизеловскомъ заводѣ рабочихъ за книгою, а какъ это видно будетъ изъ послѣдующихъ очерковъ, между рабочими не рѣдки и такіе, которые съумѣли довести самообразованіе до весьма исключительной высоты. Разумѣется, такіе встрѣчаются среди строгановскихъ, лазаревскихъ и демидовскихъ крестьянъ. У Разуваевыхъ и Колупаевыхъ рабочій доведенъ до полуживотнаго состоянія; нищета его душитъ въ конецъ, заработная плата все понижается, потому что хозяева связали по рукамъ и по ногамъ бѣднягу; а протестовать -- и думать нельзя! Сверхъ того, тотъ же хлѣбъ, который на хорошихъ заводахъ продается рабочему дешево, тутъ обходится ему чуть не вдвое. Рабочему не выдаютъ денегъ на руки, и онъ обязанъ все забирать въ хозяйской лавкѣ, гдѣ цѣны такія, что и болѣе состоятельному человѣку онѣ были бы не подъ силу. Такъ, напримѣръ, отъ кварца, отъ шлаковъ сапоги рвутся чрезвычайно быстро, и каждый разъ рабочій платитъ за нихъ по 9 р. въ Колупаевскую лавку; тогда какъ рядомъ, въ свободной лавкѣ, цѣна имъ 4 р. Взялъ бы тамъ, денегъ нѣтъ, деньги замѣняются разсчетною книжкою. Были такимъ образомъ уголки, гдѣ фунтъ сальныхъ свѣчей Вгоняли рабочему въ полтинникъ. У насъ жидовъ ругаютъ! Да помилуйте, относительно эксплоатаціи ближняго своего любой Разуваевъ любому Полякову или Грегеру пятьдесятъ очковъ впередъ дастъ и съ одного раза партію выиграетъ. Больницъ у такихъ палачей нѣтъ совсѣмъ. Работая по колѣна въ водѣ, схватывая тифъ, горячку, ревматизмъ сочлененій, рабочему негдѣ найдти себѣ помощь. Онъ беззащитенъ. Даже, случается, умираютъ отъ простыхъ обжоговъ, ушибовъ, потому что нѣтъ подъ руками простыхъ средствъ. Тамъ, гдѣ рабочій на хозяйскихъ харчахъ, пища ихъ такова, что неприхотливый эскимосъ отвернулся бы отъ нее съ отвращеніемъ. При повальной системѣ воровства, не одинъ Колупаевъ грабитъ рабочихъ; у Колупаева пропасть мѣщанъ служитъ управляющими, надсмотрщиками, которымъ тоже надо вдоволь насосаться человѣческой кровью и потомъ. Піявка -- та добрѣе. Больше себя не выпьетъ, отпадетъ. Колупаевскіе же подручники обладаютъ бездонными утробами. Чтобы рабочаго въ рукахъ держать, мало плохо кормить его, нужно еще опутать неоплатною сѣть долговъ. Розги въ этомъ случаѣ дѣйствуютъ наиболѣе принижающимъ образомъ. Съ тѣхъ поръ какъ горнымъ исправникамъ нельзя пороть -- навязали эту порку рабочимъ артелямъ. Артель, по приказанію какого-нибудь Чернопупова, либо Выборова, либо Ворошилова, деретъ своего сочлена самымъ благополучнѣйшимъ манеромъ и ничего! Особенно скверно на пріискахъ; тутъ Выборовскій и Колупаевскій грабежъ не знаетъ предѣла. Въ Серебряискомъ округѣ, напримѣръ, не разъ случалось, что повѣренные этихъ эфіоповъ даже и въ людей стрѣляли, и ничего -- обходилось гладко. Изъ сотни дѣлъ, записанныхъ мною во время поѣздки на пріиски, я приведу здѣсь только одно. Къ молодому судебному слѣдователю, чуть ли не Кунгурскаго уѣзда, явился Алексѣй Королевъ и объяснилъ, что онъ, вмѣстѣ съ своими товарищами, нанялся каждый за девять рублей въ мѣсяцъ работать на золотыхъ пріискахъ купцовъ Выборовыхъ. Повѣренный послѣднихъ, управляющій Варваранскимъ пріискомъ, Петръ Ворошиловъ, обязался при заключеніи условія давать этой артели безплатно пищу и не изнурять непосильными работами. Королевъ былъ аккуратенъ; съ 5 часовъ утра онъ являлся на работы и проводилъ на нихъ до 8 часовъ вечера. Но такъ какъ на пріискѣ работа тяжелая, а здоровье у него оказалось слабое, то онъ нѣсколько разъ хворалъ, причемъ самъ Ворошиловъ освобождалъ его отъ работъ, разумѣется, не давая ему въ эти дни никакой платы.
   -- Я часто хвораю,-- объяснялъ Королевъ:-- грудь у меня... Колотье такое, не приведи Богъ! Года два назадъ, на хозяйскихъ работахъ упалъ съ коня грудью на бревно и съ тѣхъ поръ хирѣю.
   Чѣмъ дальше, тѣмъ Ворошиловъ менѣе стѣснялся съ рабочими; наконецъ, больного крестьянина поставили на такую работу, гдѣ онъ долженъ былъ лечь разомъ. На Варваринскомъ пріискѣ существуетъ только одна шахта, и вся работа, главнымъ образомъ, состоитъ изъ выкачиванія воды, которая все больше и больше наполняетъ ее, потому что и шахту роютъ все глубже и глубже. Воду, камень и песокъ извлекаютъ изъ нея желѣзными бадьями, каждая вѣсомъ, безъ груза, въ пудъ. Работа эта про исходитъ такъ: одинъ на днѣ шахты роетъ ее, насыпаетъ песокъ и камни, и наливаетъ воду въ бадьи, которыя опускаются и подымаются на верхъ посредствомъ волочины (каната) съ желѣзными крючьями и безъ всякихъ закрѣповъ или хомутиковъ. Бадьи поэтому постоянно срываются и убиваютъ людей. Горная полиція обязана слѣдить за этимъ; но Ворошиловъ умѣетъ съ нею ладить отлично, поэтому "къ пустякамъ" она не придирается. Волочина огибаетъ помѣщенный надъ шахтою волокъ, родъ круглаго деревяннаго обрубка, вращающагося на желѣзныхъ осяхъ. Такимъ образомъ, при вращеніи волока, волочина поперемѣнно опускаетъ и подымаетъ то одну, то другую бадью изъ двухъ, висящихъ на ея концахъ. Волокъ вертятъ посредствомъ прикрѣпленныхъ къ его осямъ двухъ воротовъ. Ихъ должны приводить въ движеніе поперемѣнно двое рабочихъ, а не одинъ, иначе, если онъ утомится, воротъ можетъ вырваться изъ рукъ; а такъ какъ тѣ же Разуваевы да Колупаевы скобокъ, или хрепковъ не дѣлаютъ, то воротъ завертится обратно, быстро опуститъ бадью въ шахту и убьетъ рабочаго, что не разъ тамъ и случалось. Несмотря на это, Ворошиловъ ночью заставилъ Королева и другого рабочаго, Кручинина, выкачивать воду изъ шахты, съ тѣмъ, что одинъ будетъ работать на днѣ ея, а другой на верху. Шахта эта была глубиною въ семь сажень; никакихъ лѣстницъ въ нее не шло; опускались и подымались въ бадьяхъ; воздухъ оказывался такимъ, что послѣ двухъчасовой работы оставаться тамъ никто не могъ. Трубы для очищенія воздуха не дѣйствовали; на днѣ шахты было много киновари, выкапываемой вмѣстѣ съ пескомъ и камнями. Отъ этой киновари рабочихъ тошнило и рвало. Самыя трубы были деревянныя, съ большими щелями, какая же тяга могла быть въ нихъ! Киноварь тутъ жилами пронизала кварцевыя породы, страшно крѣпкія и потому требующія громаднаго мускульнаго напряженія при ихъ разбивкѣ. Королевъ и Кручининъ, первый еще притомъ едва державшійся на ногахъ, побоялись спустить въ бадьѣ одинъ другого внизъ ночью, когда никого не было около. При постоянныхъ обморокахъ, случавшихся на днѣ шахты съ рабочими, другой, остающійся на верху, не успѣлъ бы вытащитъ въ бадьѣ своего товарища, и тотъ бы неизбѣжно задохнулся. Оба они устали и потому боялись еще, что, при подъемѣ или спускѣ, воротъ вырвется изъ рукъ, и тогда сидящій въ бадьѣ полетитъ вмѣстѣ съ нею на дно шахты и убьется. Королевъ и Кручининъ рѣшились поэтому выкачивать воду, не спускаясь внизъ. Къ утру воды оказалось столько же, сколько было и вечеромъ, потому что въ это время ее прибывало въ теченіе двѣнадцати часовъ на четыре вершка. Если бы Королевъ и спустился внизъ, то, все равно, больше бы не выкачалъ. Въ пять часовъ явился Ворошиловъ.
   -- Ты отчего не на днѣ?
   -- Нельзя!
   -- Почему нельзя?
   -- Какъ же одному спускать и подымать безпрестанно бадьи съ человѣкомъ и водою? Намъ только и можно было оставаться вверху, у ворота.
   -- Ты еще разсуждать!
   И Ворошиловъ заперъ Королева въ чуланъ. Тамъ ему не давали ни ѣсть, ни пить два дня. По окончаніи этого ареста, прикащикъ созвалъ всю артель рабочихъ и приказалъ ей высѣчь сейчасъ же Королева розгами. Артель, разобравъ дѣло, нашла бѣдняка правымъ.
   -- Сѣчь его не станемъ! Штрафуйте, если угодно!-- объяснилъ выборный отъ артели.
   -- Не станете?
   -- Нѣтъ.
   -- Хорошо же, я въ васъ стрѣлять буду! Я сейчасъ тебя застрѣлю!-- накинулся онъ на Королева и взялся за ружье.
   Королевъ, измученный и больной, струсилъ.
   -- Если вы будете стрѣлять, такъ я долженъ топоромъ себя защитить!
   Рабочіе же, "боясь, чтобы Ворошиловъ дѣйствительно не выстрѣлилъ въ кого-нибудь изъ ружья", когда этотъ доблестный Колупаевскій прикащикъ повалилъ едва державшагося на ногахъ Королева, высѣкли его, давъ ему двадцать ударовъ. Затѣмъ Ворошиловъ наказаннаго посадилъ вновь въ чуланъ, родъ загородки, сколоченной изъ досокъ, съ кровлею.
   -- До тѣхъ поръ я тебя не выпущу отсюда, пока ты не подпишешь новаго разсчетнаго листа!
   Дѣло въ томъ, что прежній разсчетный листъ, по которому Ворошиловъ былъ долженъ Королеву, первый вырвалъ и разорвалъ, а въ новомъ хотѣлъ обозначить плату со дня поступленія рабочаго на пріискъ не въ девять, а только въ семь рублей въ мѣсяцъ. Побившись, побившись, несчастный рабочій исполнилъ требованіе хозяйскаго палача. Понятно, что здоровье Королева разстроилось окончательно, и продолжать работу онъ уже не могъ.
   Этотъ разсчетный листъ былъ у меня въ рукахъ. Въ немъ есть графа, по которой Ворошилову "въ случаѣ замѣчаній лѣности" дозволяется убавлять плату рабочему.
   Въ разсчетномъ листѣ приведены и цифры, по какимъ отпускались припасы рабочимъ. Оказывалось, что фунтъ сахару обходился послѣднимъ въ 44 к., пятикопѣечной махорки -- въ 20 к., и все остальное въ той же пропорціи.
   Стали допрашивать свидѣтелей. Оказалось, что глубина шахты ужъ выросла изъ семи сажень въ 29 аршинъ, и что канатъ, на которомъ подымаютъ бадьи, мокрый вѣситъ пять пудовъ, а самая бадья не пудъ, а полтора.
   -- Дѣйствительно можно задохнуться на днѣ шахты?
   -- Еще и какъ! Помилуйте -- рветъ!
   -- А можетъ рабочій поднять со дна человѣка?
   -- Одному трудно, если скоро, а медленно -- опасно. Воздухъ таковъ, что и днемъ захватываетъ дыханіе, а ночью онъ еще хуже... Свѣча горѣть не можетъ... Меня рвало въ шахтѣ разъ по семи въ день.
   -- А что это за арестантская, куда сажалъ Ворошиловъ?
   -- Мы всѣ въ ней сиживали. Онъ постоянно запираетъ въ нее. Махонькая такая каморочка, два аршина длины и два ширины. Нарочно онъ и построилъ такую.
   -- Ну, а сѣкъ онъ до тѣхъ поръ кого-нибудь?
   -- Помилуйте, постоянно сѣчетъ. Еще недавно, безо всякаго суда, крестьянъ Андрея Павлунина и Прокопія Кирѣева высѣкъ... Но Королеву дѣйствительно трудно было перенести, потому, мы всѣ знаемъ, что онъ боленъ.. Еще вотъ о прошлое лѣто Калистратова высѣкъ.
   Когда стали разбирать вопросъ о тѣлесномъ наказаніи, обнаружилось слѣдующее:
   -- Всѣхъ насъ, рабочихъ, на пріискѣ Выборовскомъ 15 человѣкъ, составляющихъ одну артель; мы назначаемъ двухъ выборныхъ и одного старосту, которые у насъ составляютъ какъ-бы судъ. Мы имъ даемъ право штрафовать каждаго артельнаго и наказывать розгами, но только за проступокъ противъ артели, т. е., напримѣръ, за кражу. За провинность на работѣ -- выборные наказывать не уполномочены. Ворошиловъ могъ штрафовать, а сѣчь не смѣлъ; мы при договорѣ на это согласу нашего не давали.
   -- Королевъ говорилъ передъ розгами, что онъ боленъ?
   -- Стоналъ... Жаловался, что грудь у него внутри болитъ.
   -- Что-жъ Ворошиловъ?
   -- Позвалъ фельдшера Бурлакова.
   Бурлаковъ пришелъ пьяный и объявилъ, что нутряныхъ болѣзней онъ не понимаетъ.
   -- А ружьемъ грозился?
   -- Онъ всегда, не только въ этомъ разѣ. "Я, говоритъ, за бунты завсегда могу въ васъ изъ ружья стрѣлять, и не токмо мнѣ за это ничего не будетъ, а еще и медаль мнѣ навѣсятъ... Всякій, говоритъ, хозяинъ для свово антересу можетъ рабочаго изъ ружья забить!"
   Когда артели было выяснено, что она не вправѣ была сѣчь Королева даже по приказанію Ворошилова, то свидѣтели показали:
   -- Мы ужъ очень чиновника У. боялись.
   -- Кто это?
   -- Частными золотыми пріисками отъ казны завѣдуетъ. Онъ передъ тѣмъ пріѣзжалъ къ намъ, приказалъ выбрать двухъ довѣренныхъ и старосту и поручилъ имъ непремѣнно сѣчь розгами товарищей. "Если же, говоритъ, дѣлать этого не станете, такъ я пріѣду самъ и пересѣку васъ всѣхъ".
   Рабочіе хорошо знали У.; года три или четыре назадъ онъ сильно сѣкъ рабочихъ, давая имъ въ одинъ разъ по стопятидесяти розогъ. На пріискѣ Миллера, по рѣчкѣ Болтунѣ, онъ передралъ трехъ рабочихъ за то, что они не успѣли закрѣпить шахты, и передралъ жестоко. Являясь на пріиски, тотъ же У. шахтъ не осматривалъ, ему и горя мало, что тамъ нѣтъ лѣстницъ, что устройство вала и бадей незаконно. Какъ разъ послѣ дѣла Королева, въ той же шахтѣ у Ворошилова зашибло сорвавшеюся бадьею рабочаго Волкова. У. даже и дознанія не сдѣлалъ.
   -- Почему въ шахтѣ нѣтъ лѣстницъ?
   -- Большія, т. е. широкія шахты дѣлать скупятся. Наши десять четвертей вдоль и поперегъ. При такой узости, лѣстница помѣшаетъ бадьямъ.
   Это дѣло, какъ и всѣ другія въ томъ же родѣ, не кончилось ничѣмъ. Я полагаю, что Ворошиловъ по прежнему сѣчетъ рабочихъ, да и шахты у нихъ у всѣхъ устроены такъ же, т. е. безъ всякаго соблюденія законныхъ условій, обезпечивающихъ рабочимъ хотя самую жизнь. Понятно, что при такой обстановкѣ народъ на пріиски и заводы смотритъ какъ на нѣчто ужасное и разбѣгается сотнями; тогда на сцену выступаетъ волостное правленіе. Заводская контора обращается къ нему съ требованіемъ: выслать бѣглыхъ. Если волость замедлитъ, то найдется чиновникъ въ родѣ У--ва, который прикажетъ ей исполнить претензіи Ворошилова. Рабочему долга своего никогда не заработать. Напротивъ, при системѣ начетовъ, онъ будетъ постоянно въ ежевыхъ рукавицахъ у Выборовыхъ, и сіи братья-купцы (отчего не братья-разбойники?) не выпустятъ изъ рукъ бѣдную муху, пока не высосутъ изъ нея послѣднихъ соковъ, а тогда, разумѣется, бросятъ какъ никуда неводную тряпку. Околѣвай съ голода!
   -- Почему вы не жалуетесь начальству?-- спрашивалъ я у рабочихъ.
   -- Начальству? Оно съ нами и говорить не станетъ!
   Оказалось дѣйствительно! Есть горные чиновники такіе, которые заглядываютъ на заводы только для "даянія блага". Получатъ, что имъ слѣдуетъ по собственному соображенію, и восвояси. Мнѣ называли горныхъ чиновниковъ, и имена ихъ записаны у меня на всякій случай, которые, какъ добросовѣстные и аккуратные люди, даже таксу завели для хозяевъ. За визитъ ихъ на пріиски просто они взимаютъ съ послѣднихъ по 25 руб., за визитъ съ поркой -- по отдѣльному на каждый разъ условію! Эти господа, разумѣется, смотрятъ на все сквозь пальцы. Рабочихъ можетъ заливать водой, заживо погребать осыпями, головы ихъ пробивать бадьями, душить спертымъ и переполненнымъ вредными испареніями воздухомъ, въ которомъ даже свѣча не горитъ -- горнымъ исправникамъ не до того.
   -- У царя народу много!-- добродушно объяснялъ одинъ изъ такихъ.-- Знаете, какъ клопы: сколько ихъ не дави, разъ завелись, такъ ужъ не выживешь, расплодятся!
   -- Тоись и они, эти мужиченки, ехидные!-- живописалъ Колдуновъ, приказчикъ купца Дятлова.-- Сичасъ это, какъ зима придетъ, давай бѣгать. Бѣда просто! Довѣрія никакого нельзя имѣть.
   -- Потому и бѣгаютъ, что скверно ихъ держите. Заставляете работать не по силамъ.
   -- По контракту.
   -- Да вѣдь знаемъ мы, какъ контракты-то составляются. Вонъ у васъ шахты-то какъ устроены. По закону?
   -- Что же законъ. Коли по закону, такъ лучше ужъ и не жить!
   А контракты, напримѣръ, вотъ каковы: "выходить на работу должны мы въ пять часовъ утра и продолжать до восьми часовъ вечера безотходно, только для обѣда и отдыха дается намъ одинъ часъ. При вскрытіи торфовъ лошадьми вырабатывать должны: одинъ забойщикъ и одинъ возчикъ съ лошадью -- 1 кубическую сажень, а на ручныхъ тачкахъ или носилкахъ съ относкою и откаткою до трехъ аршинъ одинъ человѣкъ -- три четверти кубической сажени. На пескахъ три забойщика должны накопать и накласть двѣ кубическія сажени при шести четвертяхъ толщины пласта. При штольной работѣ вышиною и шириною трехъ аршинъ, долженъ каждый человѣкъ выработать полъ-кубической сажени. При шурфовкѣ, полагая размѣромъ: шириною 1 1/2, длиною 2 аршина, должны двое человѣкъ выработать въ одинъ день три аршина, на второй -- два, на третій 1 1/2 аршина. Крѣпи при этомъ же тѣ-же рабочіе обязаны вести безъ запущенія. Если кто не доработалъ урока, тотъ долженъ продолжать сверхъ урочнаго времени работу, пока ее не завершитъ всю". Тѣже размѣры выработки остаются и для пробитія шурфовъ въ твердой породѣ; только въ нѣкоторыхъ условіяхъ помѣчено, что при явной невозможности выполнять работу, нанимающіеся обязываются производить ее безъ лѣности въ теченіе "шестнадцати часовъ". За самую маленькую недоработку предоставляется правленію взыскивать по 60 к. (при девяти рублевомъ мѣсячномъ вознагражденіи!), а если недоработки повторятся или, какъ изображено въ подлинномъ условіи, "если оный штрафъ не будетъ вразумлѣвать", то при каждомъ такомъ случаѣ какой-нибудь Ворошиловъ можетъ возвышать штрафъ вдвое, т. е. сегодня 60 коп., завтра 1 руб. 20 к., послѣ завтра 2 руб. 40 коп., затѣмъ на четвертый день 4 руб. 80 к., а на пятый 9 р. 60 к. Кромѣ пятнадцати часовъ обязательной работы, нанявшіеся должны трудиться безурочно со всею поспѣшностью, при поправкѣ плотины и рытью канавъ. "Если управленіе пожелаетъ при урочныхъ работахъ предоставлять намъ вторые уроки, то за таковые получаемъ сверхъ рядной платы по 35 к.". Работать нужно полный мѣсяцъ и въ праздники. Нѣкоторые даютъ впрочемъ въ мѣсяцъ два дня на отдыхъ и починку. Если кто прогуляетъ день, съ того взыскивается 40 к. Если же по болѣзни, то взысканіе производится только изъ жалованья слѣдующей за день суммы. Болѣзнь удостовѣряется фельдшеромъ (а фельдшера, какъ видно изъ нашего разсказа, внутреннихъ болѣзней понимать не могутъ). По условію, рабочій долженъ получать въ мѣсяцъ 30 фунтовъ говядины, свѣжей или соленой, 2 пуда 10 фунтовъ муки ржаной, 8 фунтовъ круны ячной, 3 фунта соли, 1 фунтъ масла. Но это остается на бумагѣ. Рабочіе не видятъ и половины этого. Точно также на бумагѣ остается и невычетъ съ рабочихъ за болѣзнь. Преспокойно вычитаютъ, потому что здѣсь своя рука владыка, дѣлай, что хочешь! Въ условіяхъ приказчикъ выговариваетъ право управляющимъ наказывать при артели рабочихъ но собственному усмотрѣнію. Слѣдовательно, и четвертовать вѣрно можетъ?
   Таковы условія, въ которыя здѣсь поставленъ рабочій. Удивляться ли, что онъ при первомъ удобномъ случаѣ бѣжитъ съ пріисковъ или завода, куда глаза глядятъ?
   Прижимая и тѣсня рабочихъ всѣми возможными и невозможными, честными и безчестными, законными и незаконными способами, честными и законными, разумѣется, съ точки зрѣнія коммерческой нравственности,-- владѣльцы заводовъ совсѣмъ ничего не дѣлаютъ со своей сторонъ для охраны жизни, безопасности и здоровья законтрактованныхъ невольниковъ. Я уже не говорю, что трудъ здѣсь не облегченъ ни малѣйшими удобствами. Вотъ, напримѣръ, въ какомъ видѣ оказалась одна изъ разрабатывающихся шахтъ у тѣхъ же купцовъ Разуваевыхъ. Шахта глубиною болѣе двадцати восьми аршинъ и на половину почти наполнена водою. Крѣпи въ стѣнахъ колодца развалились. Подъ напоромъ воды осыпается земля, и шахта грозитъ совсѣмъ рухнуть. Въ углахъ шахты укрѣплены двѣ растрескавшіяся и расщелившіяся трубы для тяги воздуха; отверстіе ихъ равняется четыремъ вершкамъ въ длину и тремъ въ ширину. Деревянная труба эта нисколько не помогаетъ дышать работникамъ. Воздухъ такъ спертъ, и свѣча такъ-же гаснетъ, какъ бы и безъ трубы. Барьера, или такъ называемаго обруба вокругъ шахты у краевъ ея нѣтъ. У краевъ шахты скатъ внутрь на пять вершковъ по ватерпасу. Даже опытные рабочіе должны подходитъ къ нему съ величайшей осторожностью. Почва у шахтъ въ уровень съ ихъ ничѣмъ не огороженнымъ отверстіемъ. И это не исключеніе -- вездѣ на Колупаевскихъ пріискахъ такъ. Живутъ у нихъ рабочіе въ скверныхъ сараяхъ, которые одни, помимо всякихъ тяжелыхъ условій подземныхъ работъ, способны вызвать всевозможныя болѣзни. Тутъ же, гдѣ на маленькомъ пространствѣ скучены сотни народу, сушится насквозь промокшая, кислая обувь, платье, бѣлье. Нѣтъ арестантской камеры, гдѣ бы хуже содержали заключенныхъ. Рабочій, задыхающійся въ штольнѣ и въ шахтѣ, падающій тамъ въ обморокъ отъ недостатка чистаго воздуха -- тутъ находится чуть ли не въ такомъ же положеніи. Когда и гдѣ можетъ отдышаться его больная грудь?.. Ѣдятъ рабочіе -- ужасно! Рѣдко, рѣдко, совсѣмъ посинѣвшая солонина или мясо, отъ котораго пахнетъ за версту. Вмѣсто обѣщанной говядины, большею частью какая-то похлебка изъ муки съ саломъ и каша, приготовляемыя въ обрѣзъ. Хлѣба дается по три фунта на брата, и рабочіе жалуются что и на этомъ иногда ихъ обмѣряютъ. И замѣтьте -- такія лишенія, при страшно обезсиливающемъ пятнадцатичасовомъ трудѣ въ сутки!
   Если рабочій на заводѣ даже и при плохой обстановкѣ развивается, дѣлается предпріимчивымъ, смѣлымъ и интересуется всѣмъ, совершающимся вокругъ него, то на пріискѣ крестьянинъ является совершенно инымъ. Онъ въ большинствѣ забитъ, угрюмъ, измученъ, тупъ. Молчаливъ онъ, какъ и всѣ рабочіе, но тутъ еще при этомъ является выраженіе какой-то чисто животной покорности судьбѣ. Онъ не щадитъ исхода. Чиновники, обязанные защищать его,-- посѣщаютъ заводъ только для порки или для взятокъ. Они ему первые вороги. Хозяйскій приказчикъ оказывается піявкой, высасывающей послѣднюю кровь изъ безъ того измореннаго рабочаго; хозяинъ въ сторонѣ, его не видятъ. Онъ замѣняется управляющимъ, который заинтересованъ въ томъ, чтобы истратить какъ можно меньше, а собрать какъ можно больше. Найти защиту въ волости, куда бѣжитъ доведенный до отчаянія рудокопъ, нельзя. Если старшина и захотѣлъ бы ему помирволить, является полиція, своя, спеціальная, пріисковая, и скрывшійся водворяется обратно на пріискъ, причемъ съ него же вычитаютъ деньги, истраченныя на его розыскъ.
   Вы спросите, какимъ же образомъ рабочіе приходятъ наниматься къ этимъ пріисковымъ рабовладѣльцамъ?
   Они никогда не приходятъ сами. Приказчики золотопромышленника отправляются въ волости, за которыми числится много недоимокъ, казенныхъ, разумѣется. Согласившись съ волостнымъ писаремъ, въ большинствѣ случаевъ мерзавцемъ 96-й пробы, они предлагаютъ волостному правленію взять къ себя на работы всѣхъ недоимщиковъ, уплативъ все, что за тѣхъ слѣдуетъ. Волость отдаетъ несчастныхъ, часто какъ скотъ, не спрашивая даже ихъ согласія. Были случаи, когда бѣдняги даже не знали, что условія за нихъ уже подписаны. Подымается ревъ. Недоимщики часто не идутъ; тогда является горный исправникъ и употребляетъ разныя мѣры "къ соглашенію" нанятыхъ крестьянъ съ ихъ нанимателями. Арестантская, розги, запугиваніе -- все хорошо при этомъ "соглашеніи"! Въ концѣ концовъ, списки рабочихъ, нужныхъ для пріиска, наполняются, и здоровый народъ сгоняется къ шахтамъ, чтобы черезъ нѣсколько мѣсяцевъ вернуться домой, но уже голоднымъ, больнымъ и еще болѣе нищимъ, чѣмъ прежде. Управляющіе пріисками вовсе не образованные спеціалисты. Гдѣ какому нибудь прохвосту Разуваеву находить еще порядочныхъ людей. Онъ къ дѣлу поставитъ мѣщанъ, которые вовсе не отличаются филантропическими наклонностями; соблюдая интересы хозяина, они не забываютъ и своего собственнаго кармана, хотя и первыхъ достаточно для того, чтобы рабочіе совсѣмъ оскотинились.
   -- Вѣдь есть же окружные инспектора?-- спрашивалъ я.
   -- Есть.
   -- Имѣютъ они власть что нибудь сдѣлать для рабочихъ, ну, хоть для безопасности? За постройкой шахтъ чтобы слѣдить?
   -- Да васъ что собственно интересуетъ. Законъ или практика?
   -- Законъ.
   -- По закону власть ихъ громадна. За всякую неисправность они могутъ оштрафовать хозяина на 1,000 р. И притомъ безапеляціонно. А по третьему разу имъ предоставляется право закрыть пріискъ.
   -- А въ дѣйствительности?
   -- Лучшіе изъ нихъ ничего не подѣлаютъ. Система такая. При общей продажности, честность отдѣльныхъ лицъ ничего, кромѣ безпокойствъ и потерь для нихъ сасамихъ, въ концѣ концовъ, не дастъ. Они и сидятъ себѣ, по своимъ заводамъ, и или братаются съ Разуваевымъ, или, сознавая свое безсиліе одолѣть ихъ -- третируютъ ихъ только en canaille. Ну, да этимъ вѣдь нашу коммерческую среду не удивишь. Ему хоть плюй въ глаза, все Божья роса!
   На заводахъ положеніе крестьянъ тоже иногда безвыходно.
   Вотъ, напримѣръ, три завода, лежащіе одинъ подлѣ другого: Молебскій -- казенный, Соребрянскій -- казенный и Кыновскій -- графа Строганова. Прежде, когда къ заводамъ были приписаны крестьяне, они работали даромъ; теперь безъ денегъ, понятно, не идутъ. Казенные заводы или совсѣмъ ничего не дѣлаютъ, или уменьшили производство. Такъ, напримѣръ, въ Серебрянскомъ, вмѣсто 16 работаетъ только 6 трубъ, а въ Молебскомъ, на которомъ прежде питалось 2,000 населенія, теперь ни одна труба не дѣйствуетъ. Всѣ окружающіе этотъ заводъ крестьяне безъ средствъ. Недоимки растутъ, поэтому волостныя правленія не выдаютъ паспортовъ, слѣдовательно, и на сторонѣ ничего не найдешь,-- идти безъ вида некуда. Земля чуть не голый камень, сколько ее не царапай, ничего не выцарапаешь; лѣса давно сожжены. Такъ какъ земля безплодная, крестьяне ее отказываются брать вовсе. "Что намъ съ ней дѣлать!" -- говорятъ они. Нѣкогда славившіеся честностью, теперь они извѣстны по всему округу подъ лестнымъ именемъ "Молебскіе воры". У себя они не воруютъ -- нечего; у другихъ постоянно. Рецидивисты въ каждой хатенкѣ. Около Молебскихъ заводовъ нѣтъ и пріиска, такъ что и такой ужасный источникъ скудныхъ средствъ къ жизни для этого района не существуетъ. Когда молебскаго крестьянина посылаютъ за воровство въ острогъ, онъ надаетъ на колѣна.
   -- Спасибо, кормилецъ! Дай тебѣ Богъ!-- благодарятъ они слѣдователя.-- Хотя покормимся тамъ!
   Около Молебскихъ заводовъ -- Серебрянскіе. Здѣсь уже есть пріиски. Тутъ хотя и очень плохо, но все же прокормишься кое-какъ, хотя бы и такъ, какъ это разсказано выше. Тутъ недоимщиковъ гонятъ къ Вырубовымъ и другимъ; у кого земля получше, тотъ сидитъ на ней. Здѣсь преступленій въ пять разъ менѣе, чѣмъ въ Молебской волости, да и большинство кражъ совершается здѣсь выходцами изъ послѣдней. Кто не недоимщикъ, но не имѣетъ земли, тотъ отсюда идетъ работать въ Кыновскій заводъ. Въ Кыновскомъ уже совсѣмъ иное положеніе. Сюда сбѣгаются изъ другихъ заводовъ, только возьми. Благосостояніе гораздо выше, заработки настолько обезпечены, что трудно найти прислугу, мужскую, за 10 руб. въ мѣсяцъ. Тутъ 10 руб. вырабатываетъ баба. Иной мастеръ въ недѣлю получитъ 20 руб., подмастерье 10 руб. Простой крестьянинъ за мѣсяцъ получитъ 20 руб. Въ концѣ концовъ, результаты заводовъ: въ Молебской волости крестьяне, по мѣстному названію, "сплошные воры"; ни работъ, ни заработковъ никакихъ, кромѣ кражъ, которыя и практикуются какъ опредѣленный промыселъ; въ Серебрянскѣ свои работы тяжелы, кто можетъ, тотъ бѣжитъ въ Кынъ искать труда; преступленія есть, но очень мало; въ Кыну же еле-еле наберется двѣ кражи въ годъ, такъ что слѣдователю здѣсь дѣлать нечего. И это несмотря на огульное пьянство; даже кыновскія бабы и тѣ "водку жрутъ", по словамъ здѣшнихъ стариковъ. Къ этимъ тремъ типамъ принадлежатъ всѣ заводы на "Уралѣ".
   Мы воздерживаемся отъ какихъ-либо выводовъ, они ясны и безъ того.
   -- Когда послѣднюю лѣсинку казенный заводъ сожжетъ, такъ и помирай!-- сознаются крестьяне.
   -- Хозяйствомъ бы занялись.
   -- Мы искони заводскіе. Какое же у насъ хозяйство?
   -- А земля?
   -- Паши камень, коли силы хватитъ; у насъ что ни посѣй, все тебѣ одна трава негодная выростетъ. Скотъ, какой былъ, продали за недоимки, ну, и оголѣли мы. Нужные мы, скорбные!
   И дѣйствительно скорбные.
   -- Острогу, какъ родной матери, ради!
   Не лучше на Уралѣ положеніе рабочихъ и на сплавныхъ путяхъ. Кстати ужъ я заговорилъ объ этомъ; сообщу все, что мнѣ извѣстно о Чусовскихъ бурлакахъ. Чусовая -- вся перерытая порогами, разбивающаяся о скалистые выступы, встрѣчающая на своемъ пути громадные утесы и притомъ бѣгущая по очень покатому руслу,-- для многихъ заводовъ является естественнымъ нервомъ, соединяющимъ ихъ съ большими промышленными путями -- Камой и Волгой. Лѣтомъ въ Чусовой воды очень мало, барки, запоздавшія, обсыхаютъ, остальныя даже не пытаются выйти. За то весной...
   -- Вода у насъ ярая, грудью бѣжитъ... Бѣдушная вода... Страшенная!
   -- Много ее?
   -- Не описать, вотъ какъ много... Вспыжится -- горбомъ пойдетъ...
   Поэтому и вссь сплавъ здѣсь совершается весною. Въ верховьяхъ Чусовой заводъ Ревдинскій, въ его бассейнѣ или озерѣ скоплено воды верстъ на тридцать. Тутъ прудъ со шлюзами. Какъ только наступитъ весна, отсюда по всей Чусовой пускаютъ страшный валъ, который въ одну ночь подымаетъ, смелетъ и снесетъ весь ледъ. Предварительно, разумѣется, посылаютъ гонцовъ по Чусовой, чтобы береглись... На двое сутокъ въ заводахъ, расположенныхъ по теченію, водополье заливаетъ все, что не ушло и не построилось на извѣстной высотѣ. Тутъ-то и спускаютъ барки. Течетъ рѣка капризно и извилисто. Барка наскакиваетъ на скалу, при чемъ зачастую гибнетъ, такъ что только жалкіе осколки выбрасываетъ на берегъ. Иной разъ умные коммерсанты посылаютъ барки на вѣрную смерть, дорого застраховавъ ихъ, или по другимъ какимъ либо разсчетамъ. Насколько теченіе сильно и управленіе судномъ опасно -- видно изъ того, что для одного барочнаго весла назначаютъ обыкновенно сорокъ человѣкъ,-- явленіе небывалое на другихъ сплавныхъ рѣкахъ.
   -- Кто на Чусовой не бывалъ, тотъ Бога не видалъ!-- говорятъ мѣстные поселяне,
   -- Наша Чусовая рѣка злющая! На ней, братъ, какъ Богъ дастъ, а ее разумомъ не осилишь!
   -- На Чусовой -- простись съ родней!..
   -- Коли Чусовую переплылъ, знать, Богъ съ тобой былъ!
   Не бываешь года, чтобы здѣсь не разбило нѣсколькихъ десятковъ барокъ. Къ этому привыкли; на это смотрятъ, какъ на неизбѣжное зло. Начнутъ, напримѣръ разсказывать про крушеніе какое нибудь. Всѣ охаютъ да ахаютъ.
   -- Гдѣ это было?
   -- На Чусовой.
   -- Ну -- да!.. Еще бы! Захотѣли вы!..
   И успокаиваются. Потому что на Чусовой иначе и быть не можетъ.
   Съ каждаго пуда частныхъ заводскихъ и иныхъ грузовъ, рѣчная полиція давно уже собираетъ пошлину, предназначенную для взрыва скалъ, мѣшающихъ теченію рѣки, и для очистки ея фарватера. И на всѣ эти десятки и сотни тысячъ рублей здѣсь не сдѣлано ничего. Для видимости и для очистки бумажной совѣсти, поковыряли кое-гдѣ безъ толку, разнесли на это солидныя суммы и успокоились. Есть, напримѣръ, два утеса на Чусовой: Разбойникъ -- на югъ отъ Кыновскаго завода, и у самаго завода Мултукъ. Это Сцилла и Харибда для уральскихъ сплавщиковъ. Особенно у Разбойника -- споконъ вѣку разбивались сотни барокъ. Сколькихъ жизней онъ стоилъ -- и не сочтешь. Какъ ни просило мѣстное населеніе снести его -- оффиціальная мундирная наука, ничего не дѣлающая безъ чудовищныхъ смѣтъ и выгодныхъ ассигновокъ, признавала это невозможнымъ. Наконецъ, въ 1876 г. простой купецъ Стахѣевъ изъ Елабуги, на свой счетъ и своими рабочими, взялъ да и взорвалъ камень. Это былъ опаснѣйшій пунктъ на Чусовой. Что рѣчные инженеры и полиція дѣлали ранѣе -- никому неизвѣстно! Въ одномъ 1874 году у этого утеса разбилось тридцать барокъ съ желѣзомъ.
   -- Милліоны пудовъ мы провезли... Сколько денегъ съ насъ собрали, гдѣ онѣ?..
   -- А вы бы спросили.
   -- У кого спросилъ? Все къ вамъ въ Питеръ отправляютъ; коли-бы здѣсь на мѣстѣ хранились -- на дѣло бы пошли. Ну, украли бы половину,-- а на остальное что бы нибудь да устроили. А какъ посылаютъ къ вамъ туда -- такъ ихъ и совсѣмъ не увидишь.
   -- На общегосударственныя нужды... На другія рѣки!
   -- Да вѣдь и у насъ нужда... И у насъ рѣка!.. Вѣдь этимъ кто пользуется -- злодѣи да воры!.. Валъ-то какъ пустятъ, такъ издали видно -- вспыжится, взгорбится, гриву отброситъ и бѣжитъ на тебя. На горѣ стоишь и то страшно. А тутъ воры-ты -- и пускаютъ нарочно барки!.. Есть одинъ жидъ у насъ, поставщикъ. Большой жидъ изъ самыхъ изъ большихъ жидовъ. Такъ онъ часто пускаетъ пустыя барки. Заправляютъ у него этими дѣлами жиды же... Казна одна отдувается за все.
   -- Да что имъ за выгода? Вѣдь можно пустить съ четвертымъ и пятымъ валомъ?
   -- Ему надо, чтобы разбило... Казенное желѣзо нагружено. Онъ на себя поставку беретъ. Пустую посудину разнесетъ въ куски -- онъ сейчасъ счетъ: сколько потонуло, сколько заржавѣло, сколько израсходовано денегъ, чтобы изъ воды вытащить!.. Милліоны такъ-то въ карманы кладутъ. Подлинные государственные воры.
   Люди при этихъ гешефтахъ гибнутъ массами. Рѣдкая, очень рѣдкая барка тонетъ безъ людей. Около Кына въ 1875 году въ виду завода утонуло 13 человѣкъ; что творится въ другихъ пунктахъ -- можно себѣ представить! Между сплавщиками есть и бабы съ дѣтьми; все это глотаетъ Чусовая, къ вящшему благополучію израильскихъ и россійскихъ буржуевъ. Никакихъ слѣдствій но этому дѣлу не производится; Божья воля, противъ нея-де не пойдешь!..
   -- А начальство?
   -- Ха!.. И впрямь ты ничего не знаешь! Сидите вы у себя въ Питерѣ благополучно, младенцами... Начальство-то самые Ироды и есть!
   Потомъ уже я узналъ, что уѣздные власти Кунгурскія и Верхотурскія еще въ мартѣ пріѣзжаютъ для наблюденія за сплавомъ желѣза въ Илимку {Илимская пристань.}. Отсюда начинается спускъ барокъ. Власти наблюдаютъ за нагрузкой, за правильностью ея, за тѣмъ, дѣйствительно ли желѣзо уложено въ суда. Какъ наблюдаютъ -- другой вопросъ.
   -- День и ночь карты и кутежъ на счетъ сплавщиковъ. Мѣсяца полтора идетъ такая оргія!
   -- Мнѣ бы хоть разъ покормиться тамъ!..-- вздыхаетъ отдаленное отъ этого пункта начальство.
   Взятки здѣсь достигаютъ весьма почтенныхъ размѣровъ.
   Барки посылаются не по одиночкѣ, а караваномъ, безъ интервала. Караванъ на караванъ. Разобьется одна, и другіе гибнутъ вмѣстѣ съ нею.
   Вотъ положеніе рабочихъ на этихъ-то баркахъ -- нельзя не признать въ высшей степени трагическимъ: попалъ къ жиду, творящему гешефтъ, значитъ, на вѣрную смерть. Желающихъ наниматься очень мало, почти нѣтъ.
   -- Кому охота, помилуйте! Иной совсѣмъ съ голоду отощалъ, а все же ему жизнь-то дорога!
   Сплавщиковъ сюда посылаютъ силкомъ изъ Вологодской -- зырянъ, изъ Вятской -- вотяковъ и другихъ инородцевъ, за недоимки. Особенно много полинскихъ попадаетъ сюда, по той же самой причинѣ. Для того, чтобы разбиться о какую-нибудь скалу и потонуть въ Чусовой, несчастный долженъ еще зимою выйти изъ своего села и пѣшкомъ добраться до Илимки -- на своихъ хлѣбахъ. Понятно, что онъ и остальное съ себя проѣстъ.
   -- А недоимка какъ же?
   -- А недоимку за него жиды впередъ вносятъ въ волостное правленіе.
   Жалкій, измученный и ограбленный народъ! Кто за тебя вступится? Кажется, нѣтъ такой тли, которая поѣдомъ не ѣла бы тебя! Мнѣ Россія теперь представляется не иначе, какъ спящимъ, волшебнымъ сномъ, богатыремъ. Всякая нечисть наползла на него, всякая гадина жретъ его, не утоляя своей жадности. Лишаи по немъ пошли, мохъ поднялся. Тѣло землею завалило -- на землѣ лѣсъ выросъ; свѣта божьяго въ этомъ лѣсу нѣтъ -- темень одна! Червей однихъ что наползло...
   Когда же ты встряхнешься, когда же ты откроешь свои зоркія очи?.
   Я началъ эту главу съ разсказа о положеніи рабочихъ на заводахъ Абамеликъ-Лазаревыхъ. Кончу о нихъ же. Повторю еще разъ, что какъ въ Кизелѣ, такъ и Чермозѣ, рабочему, несомнѣнно, живется гораздо лучше, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ этой части Урала. Такъ, напримѣръ, здѣсь рабочимъ выдаютъ ссуды безъ процентовъ, провѣряя, насколько онѣ нужны. При этомъ, не было еще примѣра, чтобы населеніе злоупотребляло такими выдачами, т. е. просило въ долгъ безъ необходимости. Я упоминалъ о пенсіонахъ, выплачиваемыхъ заводомъ. Они даются тому, кто прослужилъ или проработалъ тридцать пять лѣтъ, считая съ двадцатипятилѣтняго возраста для первыхъ и съ семнадцатилѣтняго -- для вторыхъ. Служба и занятія ранѣе этого возраста не входятъ въ пенсіонный срокъ. Замѣченные въ кражѣ заводскаго имущества, стачкахъ и противодѣйствіи управленію завода лишаются права на пенсіонъ. Для служащихъ размѣръ его вычисляется изъ средней, за пять лѣтъ, суммы получаемаго жалованья, при чемъ 5/8 ея ассигнуется въ пенсію. Управляющіе заводами получаютъ пенсіона по 800 руб. въ годъ, а главноуправляющіе -- отъ 1,600 до 2,000. Рабочіе -- 12 руб. и выше. Сверхъ того, по назначенію владѣльца, имъ выдается провіантъ, и оказываютъ другія льготы. Вдовамъ идетъ отъ 1/3 до 2/3 получаемаго мужьями пенсіона, смотря по тому, бездѣтны онѣ или нѣтъ. Такимъ образомъ, владѣлица ежегодно расходуетъ по этому дѣлу 19,000 руб. Хотѣли было потребительныя общества здѣсь завести и изъ Чермоза два раза посылали по этому дѣлу просьбы въ Петербургъ, но министръ внутреннихъ дѣлъ отклонилъ. Такое время было! На свой же счетъ владѣлица содержитъ нѣсколько училищъ, снабженныхъ хорошими библіотеками, и во всѣхъ заводахъ -- больницы, гдѣ, разумѣется, рабочіе лечутся безплатно.
   

IX.
Поѣздка въ Луньву.

   Было чудесное, ясное утро, когда я выѣхалъ изъ Кизела; дорога то и дѣло взбѣгала на горы и сползала въ зеленыя котловины. Вершины за вершинами, холмы на холмами громоздились кругомъ. Не было крупныхъ, за то красивыхъ оказывалось очень много, и глаза съ трудомъ отрывались отъ неожиданныхъ эфектовъ, которыми такъ богата природа Урала. Рѣка Луньва, круто извиваясь, обходитъ выступы крутыхъ варакъ, какъ ихъ назвали бы на дальнемъ сѣверѣ. Въ водѣ отражаются величавыя сосны и пихты, обильно поднявшіяся на берегахъ. Тишина и спокойствіе царятъ въ этой зеленой пустынѣ. Ковры ромашки, обращающей къ солнцу свои бѣлые вѣнчики, разстилаются повсюду; вѣтви хлещутъ въ лицо моего ямщика, но онъ на нихъ обращаетъ столько же вниманія, сколько и на овода, что впился ему въ шею и безмятежно пьетъ его кровь.
   -- Тебя оводъ кусаетъ!-- предупреждаю его.
   -- А пущай!.. Отъ нихъ не отобьешься! Они еще лучше для насъ, потому мы отъ крови страсть какъ мучимся. Ну, а они лишнюю спущаютъ.
   -- Да вѣдь больно.
   -- И не слышу даже... Въ Луньву ѣдете?
   -- Да.
   -- Мѣсто чудесное, столица наша таперича стала... Тутъ такого понастроено -- не оглядишь въ два дня всего! Супротивъ другихъ заводовъ куда лучше выходитъ. Въ Луньевѣ у Ивана Ефимова водка -- первый сортъ!
   -- Какъ и вездѣ.
   -- Нѣтъ, онъ ее, должно, чѣмъ-нибудь правитъ. Зла больно. Ядовитая водка. Бабы такія бываютъ злыя. Вы еще нашу бабу не знаете?
   -- Нѣтъ.
   -- Она себя показать можетъ. Заводская баба въ праздникъ, коли ежели ей поддашься, живьемъ съѣстъ... Наша баба умнѣе мужика выходитъ!
   Мнѣ задремалось подъ эту бесѣду о заводской бабѣ, и когда я проснулся, черезъ часъ, вдали уже замелькали чистенькіе домики Луньвы.
   -- Это новые дома, для рабочихъ начальство выстроило.
   -- Чисто, хорошо тамъ?
   -- Чисто! Убѣжишь отъ ей... отъ чистоты!
   Каждый домикъ въ четыре окна по переднему фасаду.
   Есть и болѣе -- тѣ подальше. Въ домикѣ двѣ горницы съ общими сѣнями. На два отдѣльныя хозяйства приспособлено. Рабочіе сами просятся туда самымъ настойчивымъ способомъ. Я заходилъ къ нимъ -- чистота дѣйствительно непривычная. Все отъ завода здѣсь заведено полностью, замѣтно даже нѣкоторое обиліе. Краснощекіе ребятишки ползутъ къ намъ оттуда. Нѣкоторыя горницы пусты -- и мужики, и бабы на работѣ. Такихъ домовъ луньвинская администрація построила уже тридцать три, причемъ продолжаетъ ставить новые.
   -- Если понадобится сотня -- мы и сотню поставимъ!
   Починъ этого благого дѣла принадлежитъ Грасгофу, управляющему Луньвою. Онъ положилъ начало, Урбановичъ поддержалъ, и стройка пошла шибко.
   -- Теперь у насъ рабочіе живутъ по-людски!-- съ совершенно законною гордостью говорятъ луньевцы.
   Кругомъ -- громадные корпуса заводовъ, казармы. Улицы содержатся превосходно; дороги, не въ укоръ кизеловскимъ, устроены такъ, что и не тряхнетъ въ довольно тряской телѣгѣ. Все это сдѣлано въ три года. Съ 1873 г. Луньва попала въ нынѣшнія руки товарищества, завѣдующаго его копями. До тѣхъ поръ это былъ безобразный, запущенный уголъ, гдѣ народъ нищенствовалъ и ничего не дѣлалъ за недостаткомъ работы.
   Здѣсь, изъ мѣстнаго каменнаго угла, главнаго богатства Луньвы, начали уже выдѣлывать коксъ. Первыя попытки дали превосходные результаты. Коксъ содержалъ только 17--18% золы и оказывался чрезвычайно легкимъ, плотнымъ въ разломѣ, съ металлическимъ блескомъ. Онъ гораздо лучше кизеловскаго, въ которомъ больше золы. Его уже пустили въ дѣло до моего пріѣзда, и въ доменныхъ печахъ онъ работалъ свыше всѣхъ ожиданій. Изъ него вполнѣ удалось извлечь всѣ смолистыя вещества, и теперь, на ближайшихъ рынкахъ, для него была бы не страшна даже конкуренція англійскаго кокса, дающаго отъ 17 до 25% золы. При мнѣ, для первыхъ опытовъ въ болѣе широкомъ размѣрѣ, было уже приготовлено 600 пуд; причемъ изъ Мотовилихи и Тагиля сюда сдѣланы были большіе заказы. Но смѣтѣ назначено было, на первый годъ, разработать до 1.000,000 пуд., тогда эту цифру считали максимумомъ. Оказалось лучше, при первыхъ же работахъ явилась возможность добыть въ десять разъ больше. Нѣтъ только такихъ требованій, которыя, разумѣется, явятся впослѣдствіи и очень быстро, потому что послѣдніе уральскіе лѣса истребляются съ какою-то хищною жадностью. Многіе заводы стоятъ потому, что на ближайшихъ сплавныхъ рѣкахъ не осталось даже лѣсники, понятно, что, при удешевленіи кокса, заводы должны будутъ накинуться на него. Для нихъ это единственное средство къ продленію своей краткой, но вовсе неразумной жизни. Когда здѣсь стали дѣлать развѣдки, оказалось, что площадь расположенія угля громадна, и толща его въ разрабатываемыхъ мѣстъ отъ трехъ аршинъ доходитъ до 12-ти. Кубическая сажень луньвинскаго угля вывѣшиваетъ отъ 600 до 700 пудовъ, что свидѣтельствуетъ уже само собою о его хорошемъ качествѣ. По общему количеству его, разумѣется, предполагаемому, администрація судитъ, что, въ восьмидесятилѣтній срокъ аренды, его разработать никакъ не удастся. Заложено около двухсотъ шурфовъ, и всѣ они оправдались. Вездѣ сплошная масса Уголь начинаютъ разрабатывать, впрочемъ, далеко по хищнически. Заведены перфораторы для буренія; взрывы производятся не порохомъ, какъ у остальныхъ пермскихъ рудокоповъ, а динамитомъ. Все это устроилось, благодаря Грасгофу. Одна замѣна ручнаго буренія новыми аппаратами -- уже заслуга. Что русымъ способомъ дѣлалось въ два часа, то перфораторъ дѣлаетъ въ минуту. Заводъ, во время моего посѣщенія, даже щеголялъ новенькими вагонами, паровою машиною съ иголочки, проволочными канатами, гуттаперчивыми рукавами и вообще всѣми деталями этого, въ высшей степени прозаическаго дѣла.
   -- Посмотрите-ка, посмотрите!-- восхищался инженеръ, показывая мнѣ все это.-- Вѣдь послѣднее слово науки! Какая красавица выдержитъ сравненіе съ этою машиною?
   -- Отъ вашей красавицы слишкомъ пахнетъ саломъ и масломъ.
   -- Для насъ это ароматъ.
   Я позавидовалъ особенному устройству инженернаго носа и перешелъ къ большому зданію, выстроенному въ русскомъ стилѣ, съ рѣзьбою даже.
   -- Что это у васъ?
   -- Казарма для рабочихъ.
   Всѣ зданія выведены прочно и красиво. Меня охотно водили всюду, ничего не пряча. Не было той суетливости, которая такъ противна тамъ, гдѣ вы знаете, что вамъ суютъ подъ носъ казовые концы. Я никакъ не могу забыть одного колупаевскаго завода, который я оставляю для отдѣльнаго очерка. Тамъ вездѣ была грязь и зловоніе, нищета рабочихъ сквозила въ прорѣхи покривившихся сараевъ, гдѣ даже и зимою живутъ они, разводя, въ полуразвалившихся печахъ, вовсе не грѣющій ихъ огонь. Лица рабочихъ, попадавшихся мнѣ навстрѣчу, испитыя и осунувшіяся, производили впечатлѣніе потрясающее... Нѣкоторыхъ тутъ же трясло въ лихорадкѣ; въ шахтахъ воды было по горло, и въ этой водѣ работали.
   -- Отчего это у всѣхъ вашихъ рабочихъ видъ такой ужасный?
   -- Пьяницы-съ и разбойники!-- суетливо объяснялъ мнѣ верхотурскій мѣщанинъ, управляющій заводомъ.-- Ужъ мы, кажется, для нихъ и пищу, и удовольствіе всякое -- не чувствуютъ.
   Потомъ онъ наклонился ко мнѣ и на ухо, шепоткомъ, точно самъ себя пугаясь, сталъ ябедничать:
   -- Бунтовщики. Не признаютъ...
   -- Чего не признаютъ?
   -- Все отметаютъ... Попъ къ нимъ пріѣхалъ, а они ему: "ты, батька, хозяйскую руку держишь"... Неблагонадежны... И если-бы не господинъ горный исправникъ, тутъ бы съ тремя леворверами надо ходить! Онъ ихъ привелъ въ христіанскую вѣру... Онъ съ ними очень довольно чудесно! Наши хозяева имъ такъ довольны, такъ довольны...
   -- Ну, а сколько кабаковъ держитъ вашъ хозяинъ для этихъ пьяпнцъ?-- не выдержалъ я.
   -- Только три-съ... Себѣ въ убытокъ.
   -- За что-жъ вы ихъ обвиняете. На сорокъ домовъ -- три кабака.
   -- Нельзя-съ, иначе нельзя-съ...
   -- Такъ рабочему никогда до дому денегъ не донести!
   -- Развращеніе нравовъ. Помилуйте! Дѣвочки двѣнадцати лѣтъ...
   -- Ну?
   -- И уже-съ!..
   А потомъ оказалось, что этотъ самый мѣщанинишко до двѣнадцатилѣтнихъ-то и охотникъ. Онъ расплодилъ здѣсь всякую нечисть, да и жалуется.
   Впрочемъ, объ этомъ послѣ. Рядомъ съ такими подлыми пріисками, Луньва, разумѣется, рай.
   По дорогѣ къ копямъ шумитъ въ камняхъ Восточная Луньва. Рѣченка злится на каждый осколокъ гранита, обливаетъ его своею пѣною, кидается На него и, не осиливъ, но сдвинувъ все-таки съ мѣста, бѣжитъ дальше, жалуясь береговымъ цвѣтамъ на свою жестокую участь.
   -- Иванъ Фомичъ! Иванъ Фомичъ!-- догонялъ насъ рабочій, съ книжкою въ рукахъ (явленіе совсѣмъ для меня необычайное),-- я прочелъ вашу... Вотъ извольте, нельзя-ли только другую.
   -- А ты что-жъ сегодня не на работѣ?
   -- Да руку себѣ повредилъ и маюсь. Только и дѣло теперь, что читать. Мнѣ бы по естеству если. А то этихъ романовъ я не люблю-съ. Потому въ нихъ все нарочное.
   -- Какъ нарочное?
   -- Нарочно выдуманное, невсамдѣлишнее... Этакого нѣтъ нигдѣ. Помилуйте, онъ ей напередъ горло ножомъ-съ полоснулъ, а она, опосля того, опять жива и за своего душеньку замужъ выходитъ... Нѣтъ, вы ужъ мнѣ по естеству... Насчетъ природы... Тутъ, по крайности, правда... А то романъ читаешь, точно стихи иль сказку...
   -- Вотъ покажи имъ потомъ казармы для рабочихъ.
   -- Наше жительство? Это я съ большимъ удовольствіемъ. Только мы живемъ просто, ничего у насъ нѣтъ замѣчательнаго. Извѣстно, рабочіе! Скорлупой мы ужъ очень заросли, вотъ что, Иванъ Фомичъ! Еслибы насъ съизмалѣтства учили чему-нибудь -- люди бы теперь мы были. А то такъ... На двухъ лапахъ ходишь -- потому только и человѣкъ.
   По дорогѣ мы зашли въ одну изъ казармъ. Большая кухня, въ три очага, содержится очень чисто. въ ней поставленъ столъ для рабочихъ. Тутъ они обѣдаютъ и ужинаютъ. У каждаго изъ рудокоповъ свой ящикъ на замкѣ для провизіи и другихъ вещей. Каждый изъ нихъ ѣстъ отдѣльно.
   -- До сихъ поръ никакъ нельзя убѣдить ихъ, что общій столъ выгоднѣе для нихъ будетъ. Какъ мы ни старались -- не хотятъ, да и только. Это, впрочемъ, не по нежеланію завести артельное, а просто потому, что каждый день здѣсь являются новыя и новыя лица.
   Таракановъ вездѣ предостаточно. Видимое дѣло, что съ этимъ звѣремъ и здѣсь разстаться никакъ не могутъ.
   Отопленіе въ казармахъ и домикахъ для рабочихъ -- каменноугольное, кромѣ русскихъ печей, гдѣ горятъ дрова. Въ домикахъ вездѣ посрединѣ желѣзныя печи системы Собольщикова и обручи на желѣзныхъ палкахъ, гдѣ сушится платье и обувь; запаху никакого, потому что тяга устроепа превосходно. По стѣнамъ широкія нары. То же самое и въ казармѣ, которая устроена на сто человѣкъ. Всѣхъ углекоповъ двѣсти, но они дѣлятся на двѣ смѣны. Одна работаетъ, другая отдыхаетъ. Такимъ образомъ помѣщеніе оказывается не тѣснымъ.
   -- Тутъ, у насъ, и бабы пока помѣщаются. Еще не хватаетъ отдѣльныхъ домиковъ. Скоро, впрочемъ, и этого неудобства не будетъ.
   -- Съ мужиками вмѣстѣ?
   -- Нѣтъ. Разумѣется, отдѣльно! Тутъ какія дѣла бываютъ; здѣшнія бабы отличаются выносливостью и здоровьемъ необычайными. Она, напримѣръ, на сносяхъ до послѣдней минуты работаетъ. Настанутъ родовыя боли, уйдетъ на 15 минутъ, родитъ и сейчасъ же сама принесетъ въ казарму. А на другой день опять уже на работѣ. Мы предоставляемъ ей отдыхъ -- не беретъ. Заработокъ нуженъ. При Всеволжскихъ здѣсь и мужики, и бабы помѣщались вмѣстѣ, въ повалку. Развратъ былъ страшный. Никто не женился. Не зачѣмъ было семьи заводить. Просто адъ какой-то. Мы это сейчасъ же измѣнили.
   По стѣнамъ висятъ кожаны, выдаваемые рабочимъ отъ завода. Уютности, хозяйственности нигдѣ и ни въ чемъ. Все казарменное, все по шаблону. Что у одного, то и у другаго. Въ арестантскихъ ротахъ также должно быть. Шайки для воды по угламъ, сальныя свѣчи по одной на казарму -- вотъ и все. Въ мужскихъ казармахъ только чуть похуже, чѣмъ у женщинъ. Тутъ, у печей, свалены и сушатся онучи, берестяныя лапти и такіе же короба. Въ углу, суздальскаго письма образа; на стѣнахъ зеленые генералы на красныхъ лошадяхъ пропускаютъ между конскихъ ногъ маленькихъ желтыхъ солдатиковъ съ синими знаменами. Традиціонное погребеніе кота, и ни съ того, ни съ сего вырѣзанный откуда-то и попавшій сюда портретъ Тургенева. Я уже заподозрѣлъ литературныя занятія, но когда подошелъ ближе, то разочаровался. Передъ нимъ было безграмотно изображено: "потретъ Архирея Иліодора и генерала". А рядомъ совершенно неожиданно весьма энергическое и популярное, но вовсе неудобное для передачи изреченіе.
   -- Вы знаете, первое время не довольны были раздѣленіемъ половъ. И что же -- бабы жаловаться являлись!
   -- Не можетъ быть!
   -- Честное слово! У насъ, говорятъ, заработковъ не стало совсѣмъ! Вотъ вы и толкуйте съ ними.
   -- Что ѣдятъ у васъ рабочіе?
   -- Кашу, иногда мясо, похлебка какая нибудь. Если мяса нѣтъ, ѣдятъ сухого астраханскаго или уральскаго судака. У кого корова есть, молокомъ разнообразятъ свою пищу. Остальные вовсе его не видятъ. Скудно!
   Вышли изъ казармъ. Зелень кустовъ; Луньва сквозь нее продирается, поблескивая на солнцѣ яркими струйками. По камнямъ переливается и злится на нихъ. Вонъ, по берегамъ, поросли дягилей изъ зонтичныхъ.
   -- Это у насъ рабочіе называютъ пиканами. Собираютъ ихъ, солятъ и ѣдятъ вмѣстѣ съ отваромъ изъ нихъ. Хвощи ѣдятъ тоже, варятъ ихъ вмѣстѣ съ яйцами, шаньги изъ нихъ дѣлаютъ, пироги. А то и такъ пистиками ѣдятъ, т. е. одни головки.
   -- Да что же, своего не хватаетъ, что ли?"
   -- А вамъ говорю -- скудно! Тутъ рабочему не разъѣсться. Всегда онъ голоденъ.
   

X.
Угольная копь.

   Мимо веселой и красивой Восточной Луньвы, мимо красныхъ кирпичныхъ зданій завода съ высокою черною трубою, мы прошли въ угольную копь. За нами всюду слѣдовало пыхтѣніе паровиковъ, шумъ какихъ-то зубчатыхъ колесъ, удары проводовъ, работавшихъ безъ устали. Постройка зданія для паровика особенная. На другихъ заводахъ я этого не видѣлъ совсѣмъ. Деревянная, обложенная однимъ слоемъ кирпича, съ пролетами столбовъ и брусьевъ въ наружу. Вонъ красивый красный фронтонъ...
   -- Это у васъ что такое?
   -- Входъ въ угольную копь.
   Черная дыра. Копь отсюда теряется во мракѣ. На семьсотъ футовъ прошла она внутрь, косо пронизывая землю. Вездѣ проложены рельсы. Штейгеры съ молотками снуютъ во всѣ стороны, постукивая въ стѣны угольной породы, въ тускло поблескивающіе изломы ея. Сверху -- балясины, поддерживающія сводъ этой норы. Машина пыхтитъ и тяжело дышетъ въ черномъ гротѣ посреди горы. Словно тамъ бьется сердце этой громадной, висящей теперь надъ нами массы.
   -- Эта машина у насъ превосходно работаетъ. Вы замѣчаете, какъ тутъ чистъ воздухъ и какъ сухо вездѣ. Все она, матушка! Впрочемъ, это не долго будетъ; приготовьтесь.
   Другія машины въ сторонѣ разбросаны по всему пространству копи. Съ трудомъ различаешь ихъ смутныя очертанія. Какіе-то загадочные силуэты видятся и мерещутся въ этомъ царствѣ гномовъ. Съ каждымъ шагомъ мы опускались все ниже и ниже. Холодъ уже охватываетъ кругомъ. Пыхтѣніе машины становится тише. Вонъ двѣ лампады робко мигаютъ во мракѣ. Образа, передъ которымъ онѣ теплятся, совсѣмъ не видно. Во тьму ушелъ. Только, когда мы подошли ближе, выяснилось печальное низко наклонившееся, словно слезы роняющее лицо Богоматери. Такъ и кажется, что Ей больно за всѣ эти десятки и сотни народа, убивающаго свои силы на трудной работѣ. Такъ и кажется, что эта Она по нимъ плачетъ, милосердная и благостная. И опять черная нора; мы уже идемъ, перегнувшись впередъ, чуть не полземъ. Сводъ виситъ низко, давитъ. Вотъ-вотъ рухнетъ и завалитъ насъ... Каплетъ сверху. Скоро цѣлые ручьи льются оттуда на насъ. Мы насквозь мокры. Нога тоже тонетъ въ водѣ... Вонъ опять изъ норы направо и налѣво черныя пещеры черныхъ гномовъ. Тамъ тишина. Не слышно ударовъ кайлъ о мокрыя стѣны. Прежде тутъ выбирали уголь, теперь оставили. Старый рудникъ погрузился въ какое-то величавое безмолвіе. Наши голоса какъ-то странно звучатъ въ этомъ гротѣ, углы котораго, кажется, безконечно далеко ушли отъ насъ; по крайней мѣрѣ подъ тусклымъ свѣтомъ нашихъ лампадъ и свѣчей мы ихъ не видимъ.
   -- Куда вы?-- И невидимая рука схватываетъ меня за плечо, когда я пошелъ было впередъ.-- Сохрани васъ Богъ!
   -- Что такое?
   Мой спутникъ протягиваетъ лампу впередъ, и я вижу у самыхъ ногъ тускло поблескивающую воду. Сколько можетъ охватить глазъ мой -- вездѣ тотъ же тусклый блескъ. Точно тутъ разлито какое-то густое чернило. Трубы отводятъ эту воду, но со стѣнъ ея наливается столько, что онѣ безсильны. По крайней мѣрѣ та польза отъ нихъ, что остальной рудникъ не заливается. Я бросилъ кусокъ каменнаго угля, онъ упалъ гдѣ-то далеко въ воду. Плюхнулъ въ нее -- и едва замѣтный кругъ разбѣжался по спокойной поверхности этого подземнаго озера. Даже брызгъ отъ него не было. Мы прислушалась внимательнѣе -- журчаніе воды. Со стѣнъ льется цѣлыми струями. Повернули назадъ и другими жилами пошли все ниже и ниже. Теперь это озеро уже надъ нами, наверху. Мы футовъ на двѣсти опустились. Еще больше приходится сгибаться; своды здѣсь гораздо ниже. Едва дышемъ отъ устали. Руки порою опираются въ мокрыя крѣпи. То тамъ, то сямъ, въ сторонѣ, блеснетъ огонекъ, и что-то шевелится около. Остановимся -- слышится оттуда стукъ кайлъ о твердыя массы угля... Уже на насъ нитки сухой нѣтъ. Мы не отдергиваемъ рукъ, когда онѣ попадаютъ въ воду, не стараемся найти сухого мѣстѣ для ногъ, потому что такого нѣтъ... Старыя шахты направо и налѣво. Онѣ переполнены водою. Мы слышимъ, какъ эта вода точитъ плотины, поставленныя здѣсь, чтобы защищать рабочихъ Григорьевской копи отъ нея.
   -- Эти старыя шахты совсѣмъ колодцами стали. Разъ одна плотина поддалась, все залила вода.
   Такъ и стоятъ онѣ, безмолвныя, брошенныя! Сколько по нимъ схоронено народу! Въ прежнее время изъ-за этого шуму не дѣлали. Залило -- и чудесно! Не доносили даже. Такъ и чудится, что это не шумъ машинъ, а стоны заживо схороненныхъ; что не вагонъ это стучитъ по рельсамъ, а какія-то цѣпи звенятъ въ сторонѣ. Въ самыхъ нѣдрахъ горы бьются и стараются выползти, изъ наглухо завалившихся норъ, тысячи несчастныхъ; кто-то громадный, запертый подъ нею, подъ этою массою угля, песчаника и земли, жалуется на свое вѣчное заточеніе.
   Слава Богу, можно разогнуться! Жила, по которой ползли мы, ввела въ большой гротъ. Отовсюду слышны голоса. Сверху висятъ надъ нами грузные и неровные своды изъ песчаниковаго камня. Иногда громада его точно нарочно выдѣлилась, чтобы рухнуть на насъ. Проходя подъ нею невольно ускоряешь шагъ. Штейгеры постукиваютъ молотками въ этотъ сводъ, не грозитъ ли обваломъ. Камень глухо отзывается на этотъ зовъ. Точно кто-то, заключенный въ немъ, невольно гудитъ въ отвѣтъ штейгерамъ. Мимо насъ двигаются вагоны по рельсамъ. Грохотъ идетъ по подземельямъ. Вдали мелькаютъ свѣчи. Подходимъ -- люди, зашитые въ черную кожу. Кожа на шапкахъ, кожа на плечахъ, на ногахъ. По она не спасаетъ ихъ отъ воды. Вода насквозь проняла. Малѣйшею щелью пользуется она и затекаетъ за шею, на грудь.-- "Ноги точно отнялись", жалуется одинъ. Лица сумрачны, брови нахмурены, глаза злые, смотрятъ на твердую породу, не поддающуюся кайлу. Запахъ углекислоты дѣлается уже ощутительнымъ. Голову кружитъ, въ вискахъ стучитъ кровь. Горло точно перехватываетъ кто-то.
   -- Нельзя ли назадъ поскорѣе?
   -- А что?
   -- Дышать трудно!
   Какъ эти несчастные выдерживаютъ подобный воздухъ, для меня совсѣмъ непонятно, чѣмъ дышутъ ихъ и безъ того изморенныя груди? На мокрыхъ работахъ здѣсь не долго, впрочемъ, выдерживаютъ люди. Самые сильные выстоятъ десять лѣтъ; остальныхъ едва хватаетъ на пять, на шесть. Послѣ того, рабочій уже никуда не годится. Ему нужно или побираться всю жизнь, или умирать. Ни на какое усиліе неспособны надорваиныя легкія и немощныя руки! На остальныхъ горныхъ работахъ выстаиваютъ лѣтъ двадцать и тоже умираютъ отъ чахотки. Чахотка становится чаще всего удѣломъ и тѣхъ, кто тутъ долго проработаетъ въ угольной копи. Часто они, впрочемъ, задыхаются раньше, отъ сильнаго притока углекислоты.
   -- Точно сгоритъ человѣкъ -- разомъ!
   Сюда становится уже нѣсколько труднѣе находить углекоповъ. Если-бы не нищета окружающихъ мѣстностей, никогда и никто не пошелъ бы на работу хотя въ ту же Григорьевскую копь. Администрація ея, впрочемъ. и сама подманиваетъ народъ. Если рабочій переселяется сюда совсѣмъ, ему отводится земля для дома, дается лѣсъ, или прямо дарится готовая изба! Сверхъ того, ему вручается пятьдесятъ рублей, изъ коихъ двадцать пять безвозвратно, а двадцать пять должны быть отработаны въ теченіе пяти лѣтъ, исподволь, незамѣтно.
   -- Мы бы и надѣлъ давали, пожалуй, да товарищество не имѣетъ права отчуждать землю.
   Рабочій въ угольной копи мраченъ и молчаливъ. Ему больно на свѣтъ Божій взглянуть. На верхъ выберется, только и впору ему, что завалиться на лавку. Руки болятъ, грудь ноетъ, дышать тяжело, точно легкихъ для воздуха не хватаетъ, точно сердце бьется въ какомъ-то пустомъ мѣстѣ. Въ головѣ звонъ какой-то; въ ногахъ, въ сочлененіяхъ острая ревматическая боль. Сваливаются массами! Больницы полны ими. Даже въ праздникъ рабочему не весело! На одно пьянство онъ падокъ, забывается по крайней мѣрѣ. И эту черную яму забудетъ, и этотъ непосильный трудъ изъ головы выйдетъ.
   А угля тутъ много. На долго еще его хватитъ. И не одна тысяча людей ляжетъ въ раннія могилы, доставая его на пользу другимъ, спасая своимъ трудомъ, своею смертною мукою, лѣса, одѣвающіеся зеленью, и нивы, гибнущія тамъ, гдѣ истребляются лѣса, и рѣки, обсыхающія въ голыхъ пустыняхъ. При мнѣ разсчитывали, что Григорьевскій рудникъ ежегодно долженъ давать отъ 3.000. 000 до 4,000,000 пуд. угля, да не далеко отсюда, Иліодоровскій рудникъ представляетъ собою запасъ въ 30.000.000 пудовъ, который предположено выработать въ 10 лѣтъ. А тамъ еще по Усьвинской дачѣ пошли новыя залежи. Пока открытъ пластъ въ 2 фута толщины. Слѣдовательно, не одно поколѣніе горнорабочихъ перегибнетъ изъ-за скуднаго заработка! Съ тѣхъ поръ, какъ я самъ посѣтилъ копи и видѣлъ этихъ несчастныхъ,-- каждый кусокъ каменнаго угля мнѣ кажется обрызганнымъ человѣческою кровью! Да, дорого достается малѣйшее удобство. Намъ только легко оно. За него платятся другіе.
   Сюда на работу народъ идетъ изъ разныхъ мѣстъ,-- нужда гонитъ. Прикамскихъ мало, у себя дома есть дѣло, какъ-нибудь прокормятся. Большею же частью работаютъ здѣсь тагильскіе. Есть и кунгурскіе. Всѣмъ рабочимъ съ 8 іюля по 8 августа дается льготный мѣсяцъ на сѣнокосы. Ближайшіе уходятъ къ себѣ, пришедшіе на заводъ издалека нанимаются къ нимъ тоже. За это время они нѣсколько поотдохнутъ на чистомъ воздухѣ, оправятся.
   Въ копяхъ за подземныя работы получатъ: кайловщики, ломающіе руду, отъ 50--55 к. въ день; 50 на сухихъ, 55 на мокрыхъ работахъ. Нагрузчики и вагонщики -- отъ 40--45 к., на работахъ вверху, т. е. на землѣ, отъ 35--40 к.; 40 к. въ лѣтнюю пору, когда работаютъ не менѣе 10 часовъ, и 35 зимою, когда за дѣломъ проходитъ отъ 8 до 9 часовъ. Внизу работа идетъ дольше; тамъ двѣнадцатичасовая смѣна на сухихъ и десятичасовая на мокрыхъ работахъ. Особенно тяжелыми считаются развѣдки. Тутъ вода и сверху, и снизу. Женщины тоже работаютъ въ копи, хотя по правиламъ этого допустить нельзя. Дѣла онѣ исполняютъ столько же, сколько и мужчины, а получаютъ на 1/2 меньше. Мальчикъ отъ 14--15 лѣтъ получаетъ при этомъ 20 к. въ день, а дѣвушка отъ 18--20 лѣтъ отъ 15--18 к.
   -- Какъ вы допускаете женщинъ ломать руду?-- спрашиваю я кого-то.
   -- А какъ ихъ не допустишь, когда въ рабочихъ рукахъ недохватъ?
   Всѣмъ вообще рабочимъ заводъ даетъ помѣщеніе даромъ; хлѣбъ имъ продается по заготовочной цѣнѣ, т. е. когда вездѣ здѣсь въ такъ называемой вольной продажѣ пудъ муки стоилъ 60 к., въ Луньвѣ рабочіе получали его по 45 к. Подати они уплачиваютъ ужъ сами, луньевская администрація въ этомъ никакого участія не принимаетъ. Кайловщики (рудокопы) жалуются только на одно: имъ за ихъ же счетъ приходится и крѣпи ставить.
   Мнѣ казалось, что мы никогда не выберемся назадъ.
   Опять эти черныя жилы, эти мрачные гроты, эти безмолвныя, наполненныя водою и задѣланныя плотинами шахты по сторонамъ. И этотъ грохотъ, раздражающій слухъ; этотъ громъ машинъ, словно размалывающихъ человѣческое тѣло, рвущихъ его въ куски.
   Вонъ, наконецъ, засѣрѣлъ выходъ изъ шахты, точно тамъ паръ стоитъ.
   Солнце горячо грѣетъ землю. Жарко стало подъ нимъ. Зеленая листва привѣтливо колышится по сторонамъ, свѣжая, яркая трава мягко стелется по берегамъ веселой рѣчки.
   А тамъ, изъ этой горы, доносится все тотъ же грохотъ, глухо раздаются загадочные звуки. Точно черви проточили ее; точно въ невидимыхъ склепахъ бьются тамъ тысячи на вѣки заключенныхъ живыхъ существъ.
   

XI.
Коксовыя печи.

   Прежде чѣмъ уголь будетъ годенъ въ дѣло, съ нимъ нужно еще повозиться не мало.
   Изъ копей, по взъѣздамъ, его доставляютъ на грохоты, гдѣ изъ одного въ другой онъ проваливается посредствомъ ручныхъ поворотныхъ колесъ и тутъ дѣлится на три сорта, смотря по величинѣ кусковъ. Каждому грохоту соотвѣтствуетъ особый люкъ, откуда уголь черезъ жолобы поступаетъ въ бакъ съ водою, гдѣ его промываютъ движеніемъ поршня. Въ бакѣ уголь теряетъ свои глинистыя частицы и частицы пустой породы, глинистые сланцы, песчаникъ. Всѣ они осаждаются по удѣльному своему вѣсу слоями. Уголь вычерпывается особенными лопатками, причемъ постороннія породы, находящіяся между рамами, перегородками, на лопату не попадаетъ. Отсюда уголь сортируется, нижній слой его выбрасывается, а верхній, самый лучшій, предназначается для коксованія и поступаетъ въ боковой отдѣлъ, въ стѣнахъ котораго устроены люки: сквозь нихъ онъ попадается прямо въ вагоны, отвозящіе его по рельсамъ къ коксовымъ печамъ.
   Вся эта работа подъ солнцемъ, при свѣтѣ, гораздо легче той, которая, подъ массами земли и камней, совершается въ вѣчномъ мракѣ копей каторжниками непосильнаго труда. Дѣло кипитъ подъ руками; звонъ рельсовъ, стукъ вагоновъ, всхлипывающее движеніе поршней, грохотъ каменнаго угля, попадающаго изъ одного помѣщенія въ другое, тучи черной пыли, стоящей около,-- охватываютъ свѣжаго человѣка совершенно новыми впечатлѣніями, такъ все это не похоже на обычныя рамки всякой другой работы. Тутъ уже порою, сквозь шумъ машины, и пѣсня услышится, пѣсня, которая никакъ не мирится съ вѣчнымъ сумракомъ подземелья и, словно подстрѣленная птица, прерывается тамъ при первомъ своемъ звукѣ. Сверху намъ видны отсюда, въ синевѣ далекой, гдѣ только мерещутся лѣса, бѣлыя черточки какихъ-то заводовъ и микроскопическія силуэты сельскихъ церквей. Рѣки льются тамъ едва-едва замѣтными серебряными нитями; голубымъ клочкомъ неба, упавшаго на землю, кажется небольшое озеро. Вонъ гдѣ-то струится дымъ. Самого завода не видать, и домны его не отличить за обступившими ея холмами; видно только, что и тамъ совершается неустанный трудъ человѣка. Плавятся въ 1,200 градусной жарѣ сокровища, отнятыя у вѣчнаго мрака черныхъ горъ. Вонъ Луньвинская гора, у подножія ея вся Луньва сбилась въ кучку... Лысая верхушка ярко освѣщена лучами полудня.
   
   Волга рѣка разлилася,
   Выпало снигу пороша.
   И гдѣ моя мила -- хороша?
   Приходи за цясодикъ,
   Свидемся на денёцикъ!
   
   Такъ и садится въ ухо бабья пѣсня. Поющей не видать, за то звуками ея пѣсни наполняется вся эта небольшая полянка.
   -- Каково сопрано?-- оборачивается ко мнѣ Иванъ Фомичъ.
   -- Да! Звонъ въ ушахъ идетъ.
   -- Нѣтъ, вы обратите вниманіе: сила-то, сила! Второе la взяла. И нисколько не дрогнула. Вотъ бы въ фіоритурныя-то пѣвицы. Выпустить бы ее на сцену въ Питеръ.
   -- Это съ цясоцками, да денецками?
   -- Вѣрно молодая еще. Пріучилась бы. Нужно, разумѣется, образовать, въ консерваторію.
   И вдругъ голосъ Ивана Фомича точно осѣкся.
   -- Что же, отошлите ее въ консерваторію!
   Изъ-за угла прямо на насъ вышла весело поющая баба, лѣтъ эдакъ сорока пяти.
   -- А все-таки изумительная сила голоса!
   Коксовая печь поставлена посреди большой площади.
   Отъ нея во всѣ стороны такъ и пышетъ жаромъ. Внутри томятся въ ужасающей атмосферѣ сотни пудовъ угля. Собственно это не одна печь, а ихъ семь, стоящихъ рядомъ. Вагоны съ углемъ подвозятся прямо на ихъ кровлю. Вверху, въ печахъ, сдѣланы воронки. Когда вагонъ станетъ надъ такою, дно его выдергиваютъ, и уголь прямо падаетъ внизъ, въ помѣщеніе, котораго хватаетъ на шестьдесятъ пудовъ. Оно все выложено изъ огнеупорнаго кирпича. Во всѣ семь такимъ образомъ всыпается разомъ 420 пуд. Атмосфера этихъ печей уже раскалена до того, что едва ли даже миѳологическая саламандра могла бы здѣсь хотя одно мгновеніе остаться невредимою. Нѣсколько времени еще воронки остаются открытыми, и сквозь нихъ сѣрымъ паромъ клубятся вверхъ холодные газы, содержащіе и смолу. Паръ этотъ клубится все гуще и гуще. Все тяжелѣе и тяжелѣе становятся газы. Наконецъ, въ нихъ точно блеснула молнія. Еще разъ... Въ воронкѣ заколыхался синій языкъ легкаго огня. Онъ мало-по-малу измѣняетъ цвѣтъ, дѣлается голубымъ, розовымъ. Скоро уже одно желтое пламя пышетъ изъ воронки. Дано такимъ образомъ погорѣть газу, но не очень долго, воронки вдругъ запираютъ герметически. Тотчасъ же печи со всѣхъ сторонъ замазываютъ глиною. Уголь начинаетъ томиться, огню нѣтъ выхода; воспламененные газы, еще секунду назадъ вырывавшіеся на волю, теперь въ верхнемъ отдѣленіи печи поступаютъ черезъ каналы, устроенные въ ея сводѣ, въ боковыя жилы, обвивающія печь кругомъ и потомъ уходящія внизъ подъ полъ. Такимъ образомъ печь нагрѣвается сама собою. Газъ, сослуживъ углю службу, выводится въ особыя трубы. Притока воздуха внутрь не допускается вовсе. Уголь остается въ печахъ сорокъ часовъ и изъ отдѣльныхъ кусковъ сплавляется въ общую массу, потерявъ при этомъ, въ видѣ газа, всѣ смолистыя части. Продуктъ этого процесса -- коксъ, является почти чистымъ углеродомъ, съ небольшою примѣсью минеральныхъ веществъ, которыя послѣ его сгоранія остаются въ видѣ золы.
   Когда мы осматривали печи, привалила къ нимъ цѣлая масса рабочихъ.
   -- Пора?
   -- Стомился уголь. Сейчасъ будемъ вынимать!
   -- Вотъ увидите, какъ узника выпустятъ изъ заточенія,-- замѣтилъ мнѣ Иванъ Фомичъ.
   -- Какъ разъ ко времю потрафили.
   -- Хоцца ему на волю тоже.
   Потъ катилъ съ лицъ, жара здѣсь была нестерпимая. Тѣмъ не менѣе, ждать было некогда, и рабочіе засуетились еще пуще кругомъ печей.
   -- Ну-съ, выпускайте, выпускайте, братцы!
   -- Палитъ! Фу ты, Господи! Прежде смерти въ адъ попадешь!
   -- И горько же грѣшникамъ будетъ. Черти-то изъ нихъ также вотъ уголь вымаривать станутъ. Вмажутъ тебя въ печь, загрунтуютъ и почнутъ тебя палить.
   -- Тебя скорѣй.
   -- Меня не за что. Я на бабъ не падокъ. А тебя за бабъ во какъ выжарятъ!
   Гдѣ есть малѣйшая возможность поострить, ея не упуститъ нашъ рабочій.
   -- Ты думаешь: взялъ бабу, да и правъ. Нѣтъ, врешь! За нее, за бабу, такъ-то тебѣ влетитъ, чудесно! Она, братъ, баба. Ее не трошь.
   -- Онъ вчера съ Матрешкой по лѣсу путался.
   -- И за это тебя тоже. Будь спокоенъ.
   -- Эхъ, вы, бабы, бабы, и что добраго въ васъ!
   -- Добра у нихъ много!
   До рабочему докончить не удалось. Ему крикнули слѣва, и онъ бросился туда.
   -- Ну, уголь поспѣлъ. Пора его на столъ подавать,-- острили около.
   Съ обѣихъ сторонъ открыли дверцы печей. Уголь выталкивается изъ нихъ особымъ механизмомъ. На насъ изъ печей стала выступать раскалявшая окружающій воздухъ масса, совсѣмъ сплавившаяся: уже на волѣ, она начала съ громкимъ трескомъ раскалываться на части, поблескивая въ изломахъ металлическимъ отсвѣтомъ. За выступившими массами ползли другія -- дышать становилось невыносимо.
   -- Хватай, хватай его, братцы!
   -- Не зѣвай, не зѣвай, ребята!
   Обжигальщики стали его зацѣплять желѣзными гребнями и подальше оттаскивать отъ печей, то бросая инструментъ отъ страшнаго зноя, то снова хватаясь за него. Другіе въ это время направили на вынутыя изъ печей массы пожарныя кишки. И вдругъ кругомъ, оглушая насъ, загрохотало и загремѣло. Вода изъ кишекъ стала литься на раскаленныя массы. Ихъ сильно окутало паромъ. Паръ застлалъ все, и рабочихъ, и печи; мы уже ничего не видѣли, кромѣ этихъ клубившихся передъ нами сѣрыхъ тучъ, въ которыхъ, незримая, бѣсилась какая-то гроза. Изрѣдка, когда вѣтромъ относило бѣлые клубы въ сторону, изъ-за нихъ выступала сѣрая, металлическая масса, продолжавшая трескаться и колоться прямыми изломами. Въ расколѣ сверкало пламя, уголь горѣлъ тамъ краснымъ огнемъ. Потомъ тучи пара опять застилали все кругомъ. Съ этимъ паромъ изъ кокса улетучивается сѣра, и коксъ послѣ того считается уже совершенно готовымъ.
   Рабочимъ, тѣмъ не менѣе, складывать рукъ нельзя.
   Нужно позаботиться, чтобы громадныя печи не охладились, запереть ихъ, замазать и нагрузить свѣжимъ углемъ. Процессъ обращенія угля въ коксъ такимъ образомъ продолжается безпрестанно. Изъ шестидесяти пудовъ угля, вложеннаго въ печь, кокса выходитъ пятьдесятъ пять пудовъ; остальное, въ видѣ газа, улетучивается изъ него. Изъ полученной въ каждой печи массы оказывается плотнаго кокса 48 пуд. и пористаго, губчатаго, 7 пуд. Цѣна ему при мнѣ еще не установилась, потому что самое дѣло было вновѣ.
   -- Что вы получаете?-- спрашиваю я у рабочихъ, дѣйствительно предвкушавшихъ мученіе адово. Будущая жизнь, такимъ образомъ, для нихъ уже наступала въ настоящей.
   -- Мало получаемъ! Пятьдесятъ копѣекъ въ день всего. На всемъ своемъ.
   -- Которые въ шахтахъ, да въ копяхъ работаютъ, тѣмъ больше платятъ, они по 65 въ день берутъ.
   -- А тебѣ сколько приходится?
   Шаршавый, раскраснѣвшійся отъ огня мальчуганъ, ополоумѣвъ отъ жары, попалъ прямо на меня и остановился, видимо, не сознавая, гдѣ онъ и что съ нимъ.
   -- Чего?-- остановился онъ. Видимое дѣло -- съ жары опамятоваться не можетъ.
   -- Что, Васютка, не привыкъ еще! Онъ у насъ въ новѣ. Сколько получаешь-то?-- спрашиваютъ.
   -- Ахъ, ты, Господи!-- мучился совсѣмъ мальчуганъ вмѣсто отвѣта.
   -- Тутъ и взрослому не сладко, когда эта угля ползетъ.
   -- Онъ по двадцати копѣекъ въ день беретъ,-- отвѣчаютъ за него другіе.
   Готовый коксъ въ вагонахъ отвезли въ складъ. Новый засыпали сверху.
   Вокругъ печи опять нѣкоторое время стало тихо и безлюдно. Бабье, какое было при работахъ, воспользовалось отдыхомъ по своему, прихвативъ съ собою и мужиковъ. Смѣшеніе половъ,-- а слѣдовательно и легкость нравовъ, здѣсь безпредѣльны. Не говоря уже о томъ, что никакимъ обычаемъ извѣстныя отношенія не связываются, баба, не имѣющая "душеньки", считается здѣсь чѣмъ-то отверженнымъ.
   -- Что это ты, Анисья, съ мужемъ?-- спрашиваетъ мой спутникъ у красивой и рослой блондинки, попавшейся намъ навстрѣчу.
   -- Нѣтъ. Это чужой душенька! У меня свой душенька ушелъ, такъ я чужого взяла!
   -- Ну, а какъ мужъ узнаетъ?
   -- Пущай его и знаетъ. Мнѣ что! Его дѣло, не мое!
   Я невольно расхохотался этой своеобразной логикѣ.
   Въ прежнее время рабочему здѣсь все-таки было гораздо хуже. Теперь, если онъ не явится на работу, то теряетъ свою поденную плату и сверхъ того платитъ 25 к. штрафу, а тогда, теряя плату, онъ штрафовался вдвое. Если онъ опоздаетъ, изъ поденщины вычитывается соотвѣтствующая часть; прежде же онъ не получалъ ничего и приплачивался еще сверхъ того пятью копѣйками. Съ пришлыми издали плотниками и каменьщиками обходятся получше. Эти -- изъ Владимірской губерніи и подчинены своимъ подрядчикамъ, тѣмъ не менѣе, и владимірцы не уносятъ домой ничего, а вся выгода достается подрядчику. Послѣдній, получая на рабочаго 80 руб., уплачиваетъ ему только 50 руб. Остальное себѣ. У рабочаго не только не остается ничего, но, напротивъ, и на слѣдующій годъ онъ по неволѣ долженъ закабалиться къ подрядчику, иначе ему не дойти до дому. Владимірцы работаютъ съ мая до сентября. Подрядчики являются жадными до безобразія. Тутъ уже штрафы безъ удержу, по 5 руб. за сутки сдуваютъ.
   -- Развѣ луньевская администрація не могла бы бороться съ подрядчиками?
   -- А какое ей дѣло! Нанимается не артель. Подрядчикъ берется сдѣлать то-то и то-то. А ужъ тамъ платитъ ли онъ, или не платитъ -- его дѣло. Лишь бы работа была исполнена. Чему вы удивляетесь? Это онъ хорошему рабочему пятьдесятъ рублей дастъ, тому, кѣмъ онъ дорожитъ; а остальнымъ, съ которыми не церемонится, изъ полученныхъ восьмидесяти рублей отпуститъ двадцать пять, или двадцать, да и то еще обсчитать норовитъ. Подлецы порядочные! Здѣсь одинъ подрядчикъ своего родного отца обсчиталъ. Отецъ къ нему въ рабочіе пошелъ.
   По всему району Александровскаго завода и Луньевскихъ копей асигновано было при мнѣ на годовую затрату 813,000 р. На эти деньги, при постановкѣ начала дѣла, разумѣется, нельзя было разъѣхаться слишкомъ широко. Поневолѣ сжимались, гдѣ могли, и сокращали расходы даже и на мелочахъ. И всюду, и вездѣ, какъ бы раціонально по ставилось дѣло, какими бы новизнами оно не прикрывалось, какихъ бы школъ не устраивали хозяева и сколько бы они пенсіоновъ не выдавали тѣмъ, кому удастся выжить въ этой страшной обстановкѣ заводскаго и рудничнаго труда,-- всегда и вездѣ положеніе тружениковъ являлось въ полномъ смыслѣ слова ужаснымъ. Я положительно не вижу, гдѣ же разница между подрядчикомъ, притѣсняющимъ свою артель, заводчикомъ, у котораго рабочіе тоже въ черномъ тѣлѣ, и хозяиномъ копи, высасывающимъ послѣднія жизненныя соки у своихъ рудокоповъ. Вѣдь, въ сущности, какъ страшно это совершенно спокойное и равнодушное сужденіе:
   -- На мокрыхъ работахъ можетъ выстоять лѣтъ пять, не больше.
   -- А потомъ? Потомъ собакамъ бросить, что-ли?
   

XII.
Нашествіе иноплеменныхъ.-- Французскій годъ.

   Невдалекѣ отъ Луньевки, находился когда-то громадный александровскій заводъ, какъ и вся эта мѣстность, принадлежавшій Всеволожскимъ. Безумства прежнихъ представителей этой фамиліи были таковы, что колоссальныя богатства ихъ истощились очень быстро, разоривъ не только хозяевъ (отъ этого никому не было бы ни тепло, ни холодно), но доведя и мѣстное населеніе до самаго страшнаго экономическаго положенія. Едва-ли найдется на Уралѣ другой родъ, о которомъ здѣсь ходили бы такіе чудовищные разсказы. Трудно придумать какое-нибудь чудачничество, какое бы въ свое время ни сдѣлали Всеволожскіе. Лучшіе изъ нихъ убивали всю свою дѣятельность на безпрестапные споры съ сосѣдями. Такъ, съ одними Лазаревыми у нихъ неутомимо шла самая безпощадная война. Другъ друга они травили, взаимно устраивали всевозможные реприманды, казнили -- Всеволожскіе -- лазаревскихъ подданныхъ, лазаревскіе -- Всеволожскихъ. Работники тѣхъ и другихъ точно вели одни противу другихъ подземную минную войну. Сталкиваясь такимъ образомъ въ шурфахъ, они съ кайлами и кирками бросались въ тяжеломъ мракѣ шахтъ партія на партію. Лампочки и свѣчи тухли. Ратоборцы не знали, кого они бьютъ, своихъ или чужихъ. Случалось, что на полѣ брани оставался не одинъ трупъ, а нѣсколько. Все это сходило съ рукъ. Лазаревы заявляли даже претензіи на землю александровскаго завода, но Всеволожскіе весьма остроумно доказали, что вся эта дача принадлежитъ имъ. Въ тѣ времена существовалъ обычай, по которому земля считалась того, кто прежде на ней поселится. Всеволожскіе стали переносить въ лѣсныя захолустья, въ трущобы, отъ вѣка неслышавшія людского голоса, ветхія избы изъ деревень и селили въ нихъ крѣпостныхъ крестьянъ. Иначе, и при помощи своихъ документовъ, они ничего бы не добились. Лазаревы продѣлывали то-же самое. Такимъ образомъ, избы той и другой стороны переносились съ мѣста на мѣсто, и сообразно этому рѣшались дѣла въ пользу одного изъ противниковъ.
   -- Сколько людей они побили, страсть!-- разсказывалъ мнѣ старикъ крестьянинъ.
   -- Въ лѣсу?
   -- Да! Въ самомъ дремучемъ. Поди тамъ, ищи! Идетъ одна партія съ избой, сталкивается съ другою. Слово за словомъ, ну, и пойдетъ побоище. Сначала въ рукопашную, а тамъ и дубье въ ходъ. Мой дѣдъ убитъ былъ такъ. Потомъ и тѣла не нашли. Спрятали, чтобы не отвѣчать. За такія дѣла и богатства ихъ всѣ прахомъ пошли!
   Около Сивинскаго села, Оханскаго уѣзда, есть лѣсъ верстъ на двѣнадцать. Онъ огороженъ. Тамъ всякое звѣрье плодится, кишмя-кишитъ. Посреди этого лѣса домъ громадный. "На триста комнатъ поставленъ", разсказываютъ здѣсь. Бревна стойкомъ торчатъ. Кровля не докончена. Сквозь пустыя окна вѣтеръ свободно разгуливаетъ внутри, среди царствующаго тамъ запустѣнія. Одинъ изъ Всеволожскихъ явился сюда какъ-то на охоту. Зимой подняли ему медвѣдя. Сошелся народъ, чтобы провести дорогу. Сначала сгребли снѣгъ, потомъ вырубили просѣку на восемь верстъ. Въ это время медвѣдь ушелъ. Нашли другую берлогу. Въ концѣ концовъ, послѣдовала резолюція:
   -- Не иначе поѣду, какъ на собственномъ возкѣ, запряженномъ четверкою копей.
   Устроили ему и это удовольствіе, истративъ кучу денегъ, и въ концѣ концовъ вытащили изъ берлоги какого-то щенка, такъ что Всеволожскій только плюнулъ. Заготовленныя для охоты разрывныя пули разстрѣляли въ бутылки, да въ шапки и вернулись домой.
   Прежде тутъ всего бывало: и гаремы держали, и людей на морозѣ обливали водою, и исправниковъ благополучно сѣкли,-- по программѣ, которая исполнялась и другими владѣльцами тѣхъ "рыцарскихъ" временъ. Этимъ феодаламъ нужно было особенное счастье, чтобы не разориться. Разъ, напримѣръ, изъ Перми прислали какому-то Всеволожскому шампанскаго, ему оно не понравилось. Онъ и давай свое дѣлать. Сотни тысячъ убухалъ въ это дѣло и не только самъ свою бурду пилъ, но и другихъ заставлялъ ею отравляться. Чѣмъ страннѣе его одинъ пермскій купецъ, который до того очумѣлъ отъ богатства, что вздумалъ у себя на чистомъ воздухѣ тропическія рощи разводить. Другой, изъ мѣстныхъ заводскихъ, вздумалъ приручать медвѣдей. Занялся этимъ дѣломъ -- приручилъ. Выросъ мишка, шалить сталъ. Мишку отодрали. Мишка искусалъ палачей. Такъ какъ послѣдними были простые мужики, то звѣрю это въ вину не поставили. Попробовавъ человѣческой крови, звѣрь и самого барина какъ-то царапнулъ. Ну, тогда нарядили судъ. Созвалъ своихъ сосѣдей заводчикъ, тѣ съѣхались. Назначили судью, членовъ, докладчика, секретаря, какъ слѣдуетъ. Стали медвѣдя судить, причемъ, подсудимый былъ въ засѣданіе доставленъ въ цѣпяхъ. Приговорили повѣсить. Стали вѣшать, мишка вырвался. Жандармовъ, т. е. тѣхъ, которые играли эту роль, перепороли. Вторично приступили къ обряду публичной казни, веревка оборвалась. Потомъ обломилась перекладина. Всякій разъ находили виновныхъ въ неисправности и пороли. Къ вечеру поставили новую висѣлицу. Въ это время невѣжественному заводчику пришла новая счастливая мысль:
   -- Какъ же мы это безъ христіанскаго напутствія?
   А выпито было порядочно. Идея понравилась, послали за попомъ. Попъ явился.
   -- Вы съума сошли! Вѣдь за это...
   -- Ну, такъ выбирай, что хочешь: или самого повѣсимъ, или напутствуй. За согласіе 100 рублей.
   Подумалъ-подумалъ священникъ. Для убѣдительности его подвели подъ висѣлицу и петлю на него надѣли. Нашелъ, что 100 рублей лучше.
   Преступникъ все это время сосалъ себѣ лапу. Пришла, наконецъ, его очередь. Секретарь прочелъ опять приговоръ, два раза стрѣляли изъ ружей. Воображая, что это обычное торжество, мишка пустился плясать на заднихъ лапахъ. Не помогло! На этотъ разъ его-таки повѣсили, и потомъ, когда нарочно заранѣе выписанный изъ Екатеринбурга уѣздный врачъ удостовѣрилъ его смерть, тѣло медвѣдя предали погребенію.
   Такихъ шутокъ Всеволожскіе, разумѣется, не шутили, но были, впрочемъ, не далеко отъ нихъ.
   Дѣла ихъ пошатнулись. Съ цѣлью ихъ поправить, Всеволожскіе взяли полтора милліона изъ сохранной казны. Казалось, тутъ-то они и разовьютъ дѣятельность! Но съ деньгами въ карманѣ замуроваться въ Уральское захолустье они не захотѣли и все это богатство спустили въ Баденъ-Баденѣ. Черезъ нѣсколько времени оказалось, что они не могутъ уплачивать даже процентовъ по занятому капиталу, и имѣніе было взято въ опекунское управленіе. Такой порядокъ длился до уничтоженія крѣпостнаго права. Крестьяне кормились съ грѣхомъ пополамъ, но настоящей нищеты не было. Заводы уменьшили нѣсколько свое производство, но не закрывались совсѣмъ. Домны дымились, желѣзо и чугунъ вырабатывались и въ свое время скупались разными кулаками; кое-что перепадало и Всеволожскимъ. Въ 1860 году продолжать такіе порядки оказалось невозможнымъ; они обратились за помощью къ компаніи французскихъ и бельгійскихъ банкировъ. Сюда управлять дѣломъ явился нѣкто Жюль Пикъ; подъ его руководствомъ оно еще пуще расшаталось: въ концѣ концовъ, онъ разорился до тла, попалъ въ тюрьму и умеръ въ ней.
   Тутъ-то и наступилъ знаменитый французскій годъ, о которомъ съ ужасомъ вспоминаетъ все населеніе этого края.
   Бельгійцы налетѣли сюда еще ранѣе, но при Жюлѣ Пикъ не осмѣливались ничего дѣлать; теперь-же они принялись расхищать все, что можно было расхитить. Приглашая эту компанію, Всеволожскіе думали отдѣлаться отъ опеки, чего они и достигли; но изъ чистилища они попали прямо въ адъ. Компанія, взявшаяся уплатить частные и казенные долги ихъ, ураганомъ ворвалась въ заводы, которые были въ это время похожи на средневѣковые города, отданные на грабежъ остервенѣвшимъ солдатамъ Тилли. Все, что только могло быть продано, бельгійцы продали. Не работали, а просто грабили. Какая-то оргія началась здѣсь. Стали снимать чугунные полы, устои подъ водопроводными трубами, чугунныя лѣстницы. Короче -- весь чугунъ, даже заслонки съ печей, все, что только возможно передѣлать въ желѣзо. Вытаскивали съ этою цѣлью связи, сдирали съ крышъ желѣзные листы, снимали съ дверей скобки и самыя двери сжигали вмѣсто дровъ въ печахъ. Балки, кровли пошли туда-же; заводъ оказался безъ крыши. Работали въ однѣхъ стѣнахъ, подъ открытымъ небомъ. Приступили, наконецъ... къ чему-бы вы думали?.. Къ съемкѣ чугуннаго пола въ церкви и сдиранію всего желѣза оттуда, да священникъ забилъ тревогу, вмѣшалась власть и помѣшала бельгійцамъ, хотя тѣ ужъ за колокола было принялись. Дѣлали все въ долгъ, не платя никому ни копѣйки. Задолжали всѣмъ: дроворубамъ, угольщикамъ, рабочимъ, подрядчикамъ, возчикамъ, служащимъ въ конторѣ. Не было такого мальчугана или дѣвчонки, которымъ они не были-бы должны заработанныхъ денегъ. До сихъ поръ живутъ еще рабочіе, которые такихъ долговъ за компаніею считаютъ 60.000 руб.; есть такіе, коимъ приходится по 700 р. въ однѣ руки. Крестьяне ходили какъ помѣшанные, пить съ горя начали, пока было на что, потомъ и ѣсть-то приходилось рѣдко вдосталь. Дошли до того, что столы и мебель конторы и оставленныя почему-нибудь постройки были сожжены въ домнѣ.
   Оргія разгоралась все больше и больше, разореніе все усиливалось и усиливалось. Между рабочими начались самоубійства. Наконецъ, бельгійцы уперлись въ стѣну. Всѣ лѣса кругомъ были проданы, все дерево въ заводѣ сожжено, всѣ желѣзныя и чугунныя части переплавлены и распроданы. Въ одно прекрасное утро Луэстъ и другіе бельгійцы, члены компаніи, сѣли въ свои кареты и... поминай, какъ звали! Только ихъ и видѣли. Было обобрано все, остались однѣ развалины. Оказалось, что вмѣстѣ съ нашими крестьянами поплатились и несчастные соотечественники этихъ воровъ -- инженеры и механики, приглашенные ими для работы на заводѣ, и мастера, привезенные изъ Франціи. Уже наше правительство на свой счетъ отправило всѣхъ ихъ на родину. Дѣла запутались такъ, что кредиторамъ и рабочимъ оказалось искать не съ кого. Отвѣтчиковъ не было, а если и были, то съумѣли спрятаться.
   Такъ кончился французскій годъ, и началось мамаево разореніе.
   Французскимъ годомъ эту эпоху назвали мѣстные крестьяне. Они до того обѣднѣли, что принуждены были продать все, чтобы прокормиться. Какъ на запущенную и истощенную ниву налетаетъ всякій зловредный жукъ, наползаетъ всякая червивая гадь, такъ и сюда наползли кулаки и скупщики. Сняли все съ мужиковъ. Проѣвъ послѣднее, эти сами принялись за грабежъ. Съ голоду, повсемѣстное воровство, какъ кругъ по водѣ, пошло, раздвигая свои границы. Выходило такъ: на одной сторонѣ караулятъ, а на другой -- тащутъ; станутъ караулить тамъ -- тащутъ здѣсь. Ѣли рябину вмѣсто хлѣба. Продавали заслонки изъ печей, стекла изъ оконъ, уцѣлѣвшія балки съ избы; самыя избы рубили на дрова. Все скупалъ Кропачевъ, за безцѣнокъ, разумѣется. Этотъ, несмотря на молодость, былъ уже знаменитый кулакъ. Когда все было распродано и съѣдено, начали примирать съ голоду; тогда, къ счастью, опомнились пермскіе администраторы и изъ продовольственнаго по губерніи капитала была оказана населенію помощь въ видѣ ссуды.
   -- Иначе все-бы примерло. Воровать нечего было, и рябину всю пожрали.
   Нашествіе иноплеменныхъ такъ памятно до сихъ поръ, что крестьянство возвело его въ эру для лѣтосчисленія.
   "Это случилось до французскаго года, это было послѣ французскаго года",-- говорятъ они. Съ тѣхъ поръ ко всему здѣсь недовѣріе полное; надѣловъ не берутъ, добровольныхъ соглашеній не хотятъ. Заводы взяли снова въ опеку, и желѣзо стало продаваться впередъ, на корню, контрагентамъ Любимову и Кропачеву; тѣ давали деньги, и заводъ сталъ работать на нихъ по баснословно дешевой цѣнѣ. Братъ этого Кропачева открылъ здѣсь лавку. Управитель и члены заводской администраціи служили не опекѣ, а Кропачеву. Въ концѣ мѣсяца рабочіе просятъ денегъ, имъ не даютъ.
   -- Берите, что нужно, припасами у Кропачева; у насъ денегъ нѣтъ, не прислали еще.
   И рабочіе должны были брать скверный товаръ, противъ сосѣднихъ лавокъ по тройнымъ цѣнамъ. Рабочія деньги изъ конторы получалъ уже Кропачевъ-братъ, иногда и раньше, даже прямо изъ опекунскаго учрежденія,-- раньше, чѣмъ онѣ были заработаны, а слѣдовательно и прежде забора. Это тянулось до 1873 года, когда устроилось нынѣшнее товарищество для эксплоатаціи луньевскихъ копей и александровскаго завода.
   Рабочіе настолько были забиты крѣпостнымъ правомъ, французскимъ годомъ и опекунскимъ совѣтомъ, что не смѣли даже жаловаться. Наконецъ, какъ-то сошлись, выбрали ходоковъ просить разрѣшенія переселиться за Уралъ или въ Оренбургскую губернію. Двумъ первымъ семьямъ было разрѣшено; это и остальныхъ осмѣлило. Когда просьбы были заявлены отъ всей массы, власти всполошились и запретили. Такъ рабочіе и остались привинченными къ голодному мѣсту. И пошло еще пущее разореніе, да, слава Богу, товарищество выручило.
   И отъ этого населенія, измученнаго, истерзаннаго, униженнаго во всемъ, еще требуютъ нравственности; удивляются что мужикъ воруетъ, а баба продаетъ себя. Да какъ-же не воровать и не торговать тѣломъ при такихъ условіяхъ? За ножъ взяться, что-ли?
   О Кропачевѣ разсказываютъ много смѣшного.
   Придетъ, бывало, на заводъ съ супругою, сядетъ противъ доменной печи въ приличномъ разстояніи и блаженствуетъ.
   -- Все это наше! Теперь и заводъ, и желѣзо, и люди -- наши! Прежде мы у Всеволожскихъ крѣпостными были, а теперь они у меня подъ рукою. Что хочу, то и сдѣлаю! Накланяются, узнаютъ! Захочу -- помилую, захочу -- нѣтъ!
   -- Не милуй ихъ, зачѣмъ миловать!-- вступается супруга.
   -- Я еще имъ покажу себя!
   -- Покажи, покажи, батюшка!-- умиляется та.
   У Кропачева на бланкахъ даже было изображено: "Потомственный, почетный гражданинъ, пермскій 1-й гильдіи купецъ и кавалеръ орденовъ". Жена его всюду возила и всѣмъ показывала телеграмму мужа, изъ Питера, краткую, но выразительную: "удостоился обѣдать съ министрами". У него контора; служащіе въ ней страшно забиты. Отецъ у него все церкви строилъ, старые грѣхи отмаливая; но до смерти оставался самодуромъ. Разъ надѣлъ ризы и служилъ, а крестьяне цѣловали ему руку и Евангеліе. Налетѣлъ исправникъ, но съ опаскою, потому что становыхъ Кропачевъ сѣкалъ. Исправникъ пригрозилъ судомъ.
   -- Подъ судъ? Чего подъ судъ, зачѣмъ подъ судъ? Помилуй! Я вѣдь самъ купилъ ризы, да крестъ. Если осквернилъ по-твоему, такъ новые куплю...
   И вышелъ сухъ изъ воды.
   И умеръ-то онъ отъ собственной дури. Скряжничалъ. Самъ на возахъ съ товаромъ поѣхалъ. На обледѣнѣломъ мосту упалъ, его и придавило возомъ.
   Вліянія Всеволожскихъ, опекунскаго совѣта, французскаго года и кропачевскаго побоища до сихъ поръ оставили здѣсь свой слѣдъ.
   

XIII.
Александровскій заводъ.

   Теперь здѣсь все идетъ иначе. Крестьянство съ голода но мретъ, хотя, разумѣется, и сыто не бываетъ. Товарищество расходуетъ свои деньги экономно и, какъ оно само выражается, "филантропіей заниматься не считаетъ нужнымъ". Цѣлыя поколѣнія приносятъ свою кровь и потъ, свою жизнь и молодость, въ жертву за хлѣбъ насущный, и только за хлѣбъ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ, въ сущности, страшно это существованіе, гдѣ все сосредоточено на одномъ вопросѣ: умрешь съ голоду или нѣтъ? Порою это разнообразится другимъ: заплатишь недоимку или нѣтъ? Питаясь акридами и не помышляя о дикомъ медѣ, мужики только одинъ мѣсяцъ въ году живутъ нѣсколько иначе. Покосы, дни и ночи, проводимые на открытомъ воздухѣ, послѣ душныхъ заводскихъ работъ или смрадныхъ копей -- нѣсколько ярче освѣщаютъ это бѣдное существованіе, даютъ ему, хотя ненадолго, радужныя краски, которыхъ, въ теченіе остальныхъ одиннадцати мѣсяцевъ въ году, оно лишено совсѣмъ.
   На заводъ я отправился на слѣдующій день утромъ. Товарищество кое-какъ починило заводъ, положило заплаты на дырья и лохмотья, оставшіяся послѣ французскаго года. Оно-же ввело здѣсь и нѣкоторыя усовершенствованія. Такъ еловый и сосновый уголь приготовляется въ лѣсу рабочими, но березовый обжигается въ углетомительныхъ печахъ, устроенныхъ въ самомъ заводѣ. Въ лѣсу, при обыкновенномъ способѣ, изъ 100 частей дерева выходитъ 50 частей угля, а здѣсь отъ 100 -- оказывается 80. Длинныя кирпичныя печи работаютъ отлично. Сначала онѣ открыты, и дрова тамъ горятъ, какъ и вездѣ; потомъ, давъ имъ разойтись, когда пламя ужъ велико, отверстіе герметически запираютъ, и дерево отъ жару обугливается все. Заводъ съѣдаетъ 5.000 куб. саж. дровъ въ годъ. Шесть громадныхъ здѣшнихъ печей въ состояніи дать до 100 куб. саж. въ мѣсяцъ; такимъ образомъ, однихъ березовыхъ дровъ уходитъ до 1.200 саж. Въ доменной печи горитъ розовое пламя вверху, рабочіе обтянуты въ черную толстую кожу. Тѣ же картины, что и на Кизеловскомъ заводѣ; тѣ-же вспотѣвшіе люди, до измору дотолкавшіеся у этой геены огненной; тѣ же, точно въ чемъ-то размоченныя и распаренныя бабы... Куда ни взглянешь, вездѣ слѣды французскаго года; какъ ни старательно товарищество кладетъ свои заплаты, недавнее разореніе смотритъ на васъ сквозь тысячи дыръ. Одной доменной печи нѣтъ, она развалилась совсѣмъ, да и кровли вездѣ содраны. Однѣ рѣдкія балки торчатъ вверху, точно волки ободрали шкуру съ падали, объѣли мясо, и костякъ торчитъ одинъ, сиротливо подымая вверхъ голыя ребра. По полу, вверху, нужно ходить съ величайшей осторожностью -- вездѣ провалы; свалишься съ высоты почти пяти этажей и, пожалуй, прямо въ расплавленный чугунъ внизу угодишь... Вонъ рабочіе, кряхтя, тащутъ коробъ съ углемъ и сбросили его въ домну; пламя вскинулось вверхъ, съ цѣлою массою искръ. По краямъ приготовлена руда, съ известковымъ камнемъ. Ее сталкиваютъ внутрь, въ пламя, и отворачиваютъ лица, потому что иначе придется дышать огнемъ.
   Какое ужасное выраженіе у одного рабочаго изъ тѣхъ, что сбрасываютъ руду въ домну... Совсѣмъ автоматъ; только въ каменныхъ чертахъ этого автомата такъ и закаменѣло выраженіе одной вѣчной, неизмѣнной муки. Окончитъ онъ у домны -- бѣжитъ къ обжигательной печи, а тамъ опять къ домнѣ. Такъ въ чертахъ этого лица и читаешь и французское разореніе, и кропачевскій грабежъ!
   -- Теперь, слава Богу!-- шепчетъ онъ (голосу давно нѣтъ).-- Теперь чудесно... Теперь пятьдесятъ копѣекъ въ день!
   А глаза и застывшая въ каждомъ мускулѣ лица мука противорѣчатъ и этому "слава Богу", и этому "чудесно". Онъ какъ-то и смотритъ изъ подлобья, точно со-слѣпу, и видитъ плохо; глаза воспалены отъ зноя, больно имъ, слеза ихъ то и дѣло точитъ. Тѣло -- скелетъ, обтянутый какою-то синею, точно гнилою кожей. А вѣдь молодъ, всего тридцать лѣтъ человѣку... Губы синія-синія тоже, свело ихъ. Грудь совсѣмъ ввалилась, ямой какою-то стала.
   -- Отчего это у всѣхъ рабочихъ здѣсь бороды такія жидкія, да чахлыя?-- спросилъ я и самъ сконфузился. "Что за глупый вопросъ", думаю.
   -- Вы это кстати. Знаете ли, что у кричныхъ рабочихъ, напримѣръ, въ Кыну, борода не ростетъ: вообще у тѣхъ, которые при передѣлкѣ чугуна въ желѣзо находятся -- ни усы, ни борода не распушатся. Такъ, рѣдкій волосокъ пробьется. Жара вѣдь неимовѣрная!
   Внизу мы опять любовались на золотыя звѣзды, которыя раскидывалъ кругомъ чугунъ.
   -- Вы, однако, не очень близко наслаждайтесь,-- предупредили меня.
   -- А что?
   -- Когда изъ домны течетъ чугунъ, онъ, встрѣтивъ воду, разбрасываетъ металлическія брызги такой силы, что онѣ иногда пробиваютъ высокую кровлю зданія. Это тоже опасно. У насъ есть такіе, которые ослѣпли отъ этого.
   Спектакль становился опаснымъ и, разумѣется, только выигрывалъ отъ этого. Здѣсь ежедневно выплавляютъ чугуна отъ 350 до 500 пуд., причемъ на 100 пудовъ руды получается до 40% металла. Я его назвалъ какъ-то желѣзомъ, мой спутникъ засмѣялся и поправилъ меня:
   -- Это чугунъ, его еще надобно сварить въ желѣзо. Вы не спеціалистъ, и не мудрено вамъ ошибиться; а то изъ Петербурга къ намъ наѣзжаютъ мундирные металлурги, такъ вы бы на нихъ посмотрѣли. Напыжится, важности на себя напуститъ, страшно подойти къ нему даже, а вѣдь желѣза отъ чугуна отличить не можетъ... Какое желѣзо отъ чугуна! Мы выпустили сплавъ изъ домны... Онъ вдругъ и спрашиваетъ:-- "сколько вы бросили чугуна въ домну, чтобы получить это желѣзо?" -- "Мы,-- говоримъ,-- руду бросаемъ!" Онъ снисходительно улыбнулся и. знаете, этакъ съ высокомѣріемъ:-- "Что-жъ, вы хотите меня увѣрить, что прямо изъ руды желѣзо плавите?" -- "Да это не желѣзо, а чугунъ".-- "Чугунъ?-- покраснѣлъ самъ.-- "Скажите, какой красивый, говоритъ... Горячій?" А чего горячій, когда отъ него адомъ пышетъ. Мы ужъ смѣялись, смѣялись потомъ... Хвостъ поджалъ и такимъ ласковымъ, да мяконькимъ сталъ! Потомъ, читаемъ въ газетахъ, въ техническихъ обществахъ доклады дѣлалъ! Еще какіе бывали! Одинъ, тоже чиновникъ, спеціалистъ по минералогіи, являлся сюда; можете себѣ представить, что ему разноцвѣтные, красивые шлаки выдавали за малахитъ и яшму. Онъ вѣрилъ, по простотѣ души!.. Совсѣмъ агнцы!
   При заводѣ теперь находится громадная механическая мастерская. Всякаго рода аппараты могутъ приготовляться здѣсь; между прочимъ, еще недавно отсюда вышелъ пароходъ "Гарибальди" для р. Камы. Ни одного настоящаго механика нѣтъ. Все строятъ простые рабочіе, присмотрѣвшіеся къ дѣлу у нѣмца въ Пожвѣ и теперь орудующіе здѣсь за какіе-нибудь 30 руб. въ мѣсяцъ. Умныя лица этихъ талантливыхъ людей производятъ чрезвычайно пріятное впечатлѣніе.
   -- Мы сначала чертить научились, а потомъ и сами искушаться стали.
   И искушаются прекрасно, нужно имъ отдать справедливость.
   -- Они до чего насобачились,-- разсказываютъ намъ:-- ученый механикъ упрется въ новый чертежъ лбомъ и ничего понять не можетъ, что за машина? Сейчасъ -- "Иванъ!" Является Иванъ.-- "Пособи-ка, что это за штука?" Посмотритъ-посмотритъ и разъяснитъ. Съ лету понимаютъ. Ихъ у насъ много, такихъ-то!
   Подобныя явленія, такіе Иваны, на Руси не рѣдки. Нѣтъ талантливѣе и въ то же время нѣтъ несчастнѣе этихъ людей. Никакого исхода, никакого простора для примѣненія своихъ богатыхъ силъ и способностей. Развѣ не такіе же Иваны попадались мнѣ въ Соловкахъ, на Валаамѣ, въ Святыхъ горахъ? Тамъ, только подъ монашескою рясою, они получили возможность работать. И какія дивныя вещи стали создавать они! "Нѣтъ людей, нѣтъ людей!" У насъ это принятый крикъ.-- Нѣтъ людей! Разумѣется, нѣтъ, если вы ихъ станете по Большой Морской, да по Невскому искать. Они есть и ихъ много; но они теперь не пойдутъ къ вамъ, да и сами вы ихъ не найдете, не такъ у васъ мозги построены. Понадобится, явятся иные порядки -- и такіе Иваны сотнями придутъ къ намъ на помощь. Эти "Иваны" не въ одномъ лишь образѣ рабочаго представляются мнѣ, это общій типъ дѣловыхъ и серьезныхъ людей. Только теперь они отплевываются отъ васъ, не хотятъ вмѣстѣ съ вами дѣлать ничего; слишкомъ хорошо присмотрѣлись они къ питерскому офиціальному міру. Люди съ развитымъ обоняніемъ бѣгутъ отъ чиновника, въ какомъ бы онъ высокомъ чинѣ ни находился.
   При мнѣ Александровскій заводъ еще только возстановлялся и на первыхъ порахъ не очень шибко. Управляющій всѣмъ этимъ участкомъ, Грасгофъ, разсчитывалъ тогда именно пустить его въ ходъ, какъ слѣдуетъ, когда желѣзная дорога (горнозаводская) приблизитъ кушвинскій районъ къ этому и дастъ возможность вдоволь получать оттуда желѣзо для Александровскихъ механическихъ мастерскихъ.
   -- Тогда мы станемъ и желѣзо колбасить на рельсы, пароходы строить въ большомъ видѣ и машины всякія выпускать сотнями. А до тѣхъ поръ не изъ чего.
   Вообще рабочіе, занимающіеся въ механической мастерской, являются уже гораздо болѣе развитыми, чѣмъ остальные. Они очень много читаютъ; и не одну беллетристику, газеты для нихъ дѣлаются и потребностью. Здѣсь, напримѣръ, въ механической мастерской цѣлые спектакли ставятъ, и часто. Недавно играли "Женитьбу" Гоголя, "Доходное мѣсто" Островскаго, "Къ мировому" В. Александрова. Вообще же въ больнюмъ ходу здѣсь репертуаръ Островскаго. Нѣтъ такой пьесы его, которая бы здѣсь ни была поставлена. По общимъ отзывамъ, играютъ отчетливо и толково. Зрителями являются администрація и рабочіе со всего завода. Бываетъ человѣкъ по полутораста. Я подобный примѣръ видѣлъ только въ холмогорскихъ селахъ; тамъ тоже крестьяне ставятъ спектакли и также очень недурно.
   -- У насъ театръ сталъ очень прививаться.
   -- Одного не могу понять, какъ тѣ же рабочіе, которыхъ я видѣлъ на копяхъ, могутъ играть на сценѣ?
   -- Тѣ совсѣмъ другіе. У насъ изъ механической. Вообще между рудокопами и заводскими разница большая. Вы посмотрите-ка, какъ у насъ рабочіе читаютъ. А въ копяхъ и грамотныхъ-то не найдешь.
   Потомъ мнѣ самому пришлось встрѣтить не разъ между заводскими мастеровыми людей, въ высшей степени образованныхъ и живущихъ по-человѣчески. Одинъ, напримѣръ, о Гербертѣ Спенсерѣ заговорилъ, да такъ, что я, какъ щедринскій Ѳединька Кротковъ, только ротъ разинулъ. Другой спросилъ меня по поводу новой книги Смайльса. Большинство такихъ вышло изъ бывшихъ строгановскихъ крестьянъ. Вотъ, напримѣръ, исторія одного изъ нихъ. Отецъ -- бѣднякъ-мастеровой и крѣпостной притомъ. Мальчикъ отличался удивительными способностями и рано понялъ, что на семью разсчитывать нечего. Онъ отлично учился въ приходской школѣ. Это замѣтилъ Петръ Сосипатровичъ Шаринъ, ученикъ Вейсбаха въ Фрейбургѣ. Шаринъ считался на Уралѣ звѣздою первой величины. Онъ былъ прекрасный ученый, но о гуманности и понятія не имѣлъ, потому что въ тѣ жестокія времена о ней еще и слыхано не было. Графъ Строгановъ тогда многихъ воспитывалъ на свой счетъ, сотни -- въ уѣздныхъ училищахъ, десятки -- въ гимназіяхъ и университетахъ, и все изъ семей, служившихъ у него. Больше же всего -- въ техническихъ школахъ, въ технологическомъ институтѣ. Шаринъ и мальчика Воеводина, о которомъ я разсказываю, отправилъ въ пермское уѣздное училище на счетъ Строганова; но, какъ сынъ простаго рабочаго, онъ дальше идти не могъ и, окончивъ школу первымъ, долженъ былъ вернуться въ Билимбаевскій заводъ, помогать учителю мѣстной школы. Прожилъ онъ три года, продолжая работать въ мѣстной библіотекѣ. Въ Билимбаевской школѣ преподавать было трудно по недостатку учебныхъ пособій. Старшій педагогъ былъ отъявленный пьяница и невѣжда и только мѣшалъ дѣлу. Поэтому ребятишекъ приходилось учить читать по такимъ книгамъ, какъ, напримѣръ, "Инструкція уральскаго горнозаводскаго правленія", "Горный журналъ" и т. д. Въ качествѣ помощника, Воеводинъ не могъ сдѣлать ничего и совсѣмъ охладѣлъ къ дѣлу. Свободнаго времени у него оказалось много, онъ и напустился на чтеніе; все подъ рядъ глоталъ: и Лессинга, и Дюма, и Гегеля, и Поль де-Кока. Сознаніе безвыходности своего положенія росло; оставаясь въ разрядѣ мастеровыхъ, Воеводинъ не могъ пойти далѣе, а желаніе было пламенное. Пока еще найдутся средства къ этому, онъ началъ готовиться самъ; выписалъ самоучителей по разнымъ языкамъ, засѣлъ за работу, проглотилъ гимназическіе учебники очень быстро и, годъ спустя, былъ уже готовъ къ экзамену въ пятый классъ. Теперь нужно было выйти изъ мастеровыхъ и взять увольнительное свидѣтельство отъ общества. Собрался сходъ.-- "Лучшіе люди относились ко мнѣ недружелюбно, съ завистью,-- разсказывалъ онъ,-- и на сходѣ это сейчасъ же выразилось насмѣшками".
   -- Ладно. Посиди у насъ, пожуй нашего хлѣба! Ровно бы тебѣ еще рано въ чиновники.
   -- У тебя и родители-то на нашихъ глазахъ росли, ничѣмъ не лучше насъ были. Словно бы и неладно намъ подъ тобою быть. Поучить бы тебя слѣдовало, по нашему, по мастеровскому обычаю. Дурь изъ тебя выгнать.
   -- Чѣмъ наши дѣти хуже? Почему онѣ оставаться должны, а этотъ уйдетъ?
   -- Экая распута пошла! Всѣ отъ дѣла лыняютъ.
   Волостной писарь былъ въ Билимбаѣ -- поэтъ. Стихи сочинялъ à la Некрасовъ, писалъ корреспонденціи въ газеты и пилъ мертвую. Онъ особенно противъ Воеводина возсталъ. И несчастному юношѣ рѣшительно отказали. Пришлось оставаться мастеровымъ. Продолжаю уже разсказомъ самого Воеводина, испытавшаго эту горькую участь.
   -- Тутъ мнѣ удалось сойтись съ человѣкомъ, о которомъ и до сихъ поръ я не могу вспомнить безъ слезъ. Былъ онъ просто-на-просто этапнымъ офицеромъ, арестантовъ конвоировалъ. Свѣтлая душа, добрая! Молодежь на заводѣ, даже и образованная, гульбою, да пьянствомъ занимались -- на крѣпостной почвѣ выросла, сама подъ кнутомъ была. Обыкновенно на заводѣ собирались къ Баранкову (такъ звали этаннаго офицера). Сначала музыка шла, онъ -- на скрипкѣ, другіе -- на иныхъ инструментахъ; а послѣ музыки за водку, да какъ -- въ лоскъ! Опротивѣла ему служба, вѣчный лязгъ цѣпей, бритыя головы, униженіе человѣка, отмѣченнаго бубновымъ тузомъ, да сѣрымъ халатомъ,-- уѣхали мы въ Екатеринбургъ. Тамъ, подъ вліяніемъ чтенія и работы, совсѣмъ переродились. Случалось только четыре часа въ сутки спать, все остальное время занимались. Сначала были средства у Баранкова, потомъ у меня нашлись уроки. Прислуги не полагалось. Бывало, я читаю вслухъ, а Баранковъ сочень сѣетъ, либо мясо варитъ. Потомъ, чтобы не отвлекаться отъ дѣла, стали мы ходить ѣсть въ обжорный рядъ. Печенкою питались. А время-то было, сами знаете, какое -- шестьдесятъ третій годъ; вся гадь, что до тѣхъ поръ была,-- въ щели попрятавшись, выползла и откровенно засмердѣла. Мы обратили на себя вниманіе. Какъ-де читаютъ люди? Какъ простой мастеровой смѣетъ за такое занятіе браться -- дѣтей учить? Кажется, жили мы смирно, никого не трогали, а стряслась бѣда надъ нами великая -- доносъ. Доносу вѣру дали. Баранковъ и теперь далече; а меня по этапу, въ кандалахъ, какъ простого мастерового, въ заводъ. Заклевали меня тогда дома.-- "Что, ученый, выходилъ? Больно рано ученіе кончилъ; ишь, ты, какое ему начальство отличіе сдѣлало, бубенцы по ручкамъ, да ножкамъ привѣсило!" Проходу не было. Тоска меня одолѣла страшная. Дѣваться некуда. Не по силамъ наперекоръ своимъ идти; все же связь свою съ ними чувствуешь; хочется имъ принести хоть чуточку пользы. Вы не повѣрите, какъ въ иную пору къ своимъ тянетъ; плюнулъ бы на все, да въ сермяжное царство и ушелъ. Въ университетъ дороги не стало, бросилъ я книги; въ конторскіе халуи идти было противно, ну, и пошелъ на заводъ простымъ рабочимъ. Мальчишкой у кричной печи жарился и теперь къ той же печи попалъ. Дѣло мое было ворочать болванку въ огнѣ; бывало, всего тебя жжетъ, брыжжетъ на тебя огнемъ, иной разъ расплавленнымъ шлакомъ прыснетъ, а ты себя нарочно моришь, чтобы всю гордыню старую совлечь, чтобы и не думать, на что работалъ, къ чему готовился. Очень тоска одолѣвала; только работою я и заморилъ тоску. Чугунъ въ огнѣ ворочаешь -- потъ съ тебя льетъ; такъ, весь день до вечера; а вечеромъ бросишься на лавку, да до утра и проспишь, какъ убитый, а чуть свѣтъ -- опять на работу. Такъ я себя изморомъ донялъ, что разъ въ праздничный день взялся за книгу и ничего понять не могу, точно я не читывалъ никогда. Съ этого времени меня рабочіе наши полюбили. Попалъ я въ кричные мастера, сталъ по полтиннику въ день получать, а потомъ меня надзирателемъ сдѣлали. Теперь я самъ себѣ хозяинъ, свое маленькое дѣло завелъ.
   И такихъ на Уралѣ масса; это не исключеніе.
   У воротъ завода громадный кусокъ чугуна, сплавившійся въ уродливую, но плотную массу.
   -- Это у насъ козелъ!
   -- Какъ козелъ?
   -- Такъ называемъ! Изъ-за него, изъ-за козла, много несчастья бываетъ -- весь заводъ снесть можетъ. У плохихъ техниковъ и строителей доменъ образуются, во время плавки, загустѣвшія массы чугуна, какъ желвакъ, садящіяся въ домну у самаго выхода изъ нея, или въ самомъ выходѣ. Ну, тогда -- руды выпускать нельзя, нужно дать домнѣ остыть, выломать часть ея у входа и вытащить желваки. Вотъ эти-то желваки мы и зовемъ козлами.
   -- У домны брюхо толстое, пищевареніе отличное; уголь, руду и камни варитъ, а иногда засоритъ желудокъ, и стопъ машина! Нужно ее лечить; а пока лечатъ -- мѣсяцъ рабочій безъ дѣла!.. Тутъ осторожность большая нужна...
   Я уже говорилъ о положеніи рабочихъ въ мокрыхъ копяхъ и рудникахъ; на заводахъ оно нѣсколько лучше, но далеко отъ того, чтобы признать его хорошимъ. Какъ трудъ этотъ отзывается на здоровьѣ работниковъ, видно изъ того, что въ 1874 году, напримѣръ: на 23 вдовца приходилась 141 вдова -- это въ одномъ Александровскомъ заводѣ. Въ томъ же году, на 60 родившихся мальчиковъ пришлось 64 умершихъ мужчинъ, а въ 1873 на 64 родившихся -- 67 умершихъ. У женщинъ это отношеніе между умершими и родившимися въ пользу послѣднихъ. Всего на заводѣ 1,098 мужчинъ и 1,236 женщинъ. Больше всего смертности въ разгарѣ работы. Взрослые мрутъ -- отъ чахотки, дѣти -- отъ горячки и худой нищи. Отъ старости -- очень мало, потому что здѣсь до нея рѣдко доживаютъ.
   

XIV.
Шабурное -- заводъ голодный

   Нѣчто въ родѣ французскаго года я встрѣтилъ въ селѣ Шабурномъ.
   -- Мы ужъ въ аду. Хуже не будетъ!-- говорятъ здѣсь крестьяне. И подлинно, во всю мою жизнь я ужаснѣе уголка не видѣлъ. Это дѣйствительно нѣчто потрясающее, въ полномъ смыслѣ слова. Заводъ бездѣйствуетъ; ни одна домна не топится, печи -- холодныя уже давнымъ давно. По поламъ завода -- грибы торчатъ, на стѣнахъ лишаи пошли. Населеніе безъ хлѣба. Скотъ съѣденъ давно; что могло быть продано -- продано. Хлѣба не сѣютъ, потому что, во-первыхъ, не на чемъ, а второе -- нечѣмъ! По окраинамъ еще кое-гдѣ овесъ да ячмень поднялись; но ихъ ранній морозъ убилъ, какъ я узналъ потомъ. Самые счастливые нашли жалкій заработокъ въ Александровскомъ и въ Луньевкѣ, но это изъ самыхъ сильныхъ и молодыхъ. Старики, женщины и дѣти буквально мрутъ съ голоду. Источниковъ никакихъ. Въ этомъ-то безвыходномъ положеніи они должны еще за все платить: за усадьбу, за землю, которую не засѣваютъ, и которая безплодна вовсе, подушные сборы, земскія подати. За лыко, за мочало -- за все берутъ съ нихъ. Лѣтомъ еще пиканами и пистиками живутъ. Что будетъ зимою -- ужасно и подумать! Кому удастся заработать въ недѣлю семьдесятъ копѣекъ ни окрестнымъ заводамъ -- тотъ на верху блаженства. Купитъ пудъ муки, кормится самъ и кормитъ свою семью. Есть такіе, которые, подъ вліяніемъ тоски, голода, ходятъ, какъ помѣшанные, или совсѣмъ оскотинились, кидаются на всякую падаль, собакъ переѣли всѣхъ. Что съ этимъ несчастнымъ народомъ кулаки дѣлаютъ -- и подумать страшно! Есть такіе, что весною ушли съ караваномъ на сплавъ. Но кулаки ихъ надули, не заплатили ни копѣйки, и несчастные -- голодными вернулись къ голоднымъ семьямъ. На переселеніе согласны -- но всѣмъ міромъ. А поголовно сдѣлать этого нельзя, потому что административныхъ тонкостей тьма тьмущая, тѣмъ болѣе, что владѣльцы, которымъ крестьяне обязаны своимъ разореніемъ, не теряютъ надежды возстановить заводы и всячески тормозятъ самую возможность эмиграціи... Помѣщики здѣсь, какъ моровая язва, прошли по краю. Вообще у нихъ, у Демидова-Ревдинскаго и Сергинскаго -- крестьянство голь невозможная. Демидовъ, напримѣръ, построилъ дворецъ въ Ревдѣ и запрещалъ... мычать коровамъ тамъ, гдѣ онъ. Онъ нѣкоторое время былъ полиціймейстсромъ въ Москвѣ и вводилъ здѣсь свои порядки: коровамъ не мычать, собакамъ не лаять... Иначе хозяева отвѣтствовали и притомъ жестоко. Тюрьмы и прочее -- тоже существовали...
   Я не могъ безъ тоски видѣть это Шабурное!
   Картина разрушенія, которую въ назиданіе потомству слѣдовало бы передать на полотнѣ. Пустота, разобранные дворы, заколоченныя окна, сиротѣющіе овины и риги, тишина кладбища -- на улицахъ. Жалкая церковь и пьяный съ горя священникъ, у котораго рожу разнесло отъ запоя во всѣ стороны. То и дѣло, что теряетъ крестъ, уплачивая каждый разъ нашедшему двадцать копѣекъ... Все облупилось, все поносилось. Дома, какъ пьяные, шатаются во всѣ стороны или стоятъ, опершись на балки, какъ дряхлая калика перехожая на клюку. Народу мало, и тотъ ходитъ все помутившійся...
   -- Помирать бы, братцы, пора!.-- говоритъ одинъ.
   -- То бѣда, что помираемъ тихо.
   -- Сразу бы!..
   -- А то изо дня въ день мнетъ тебя нужда лютая...
   -- Дѣтки, дѣтки!.. Кто васъ управитъ?-- стонетъ мать, глядя на дѣтей.
   Вечеромъ весь скотъ долженъ быть дома; но ничего не видать, потому что даже послѣдняя телушка съѣдена либо продана. Хотѣли заставить хлѣбъ сѣять, но царапать камень не очень повадно. Мѣстнаго хлѣба въ лучшее время не хватитъ даже на полмѣсяца. Изъ 2,000 жителей Александровскаго завода, напримѣръ, если 15 душъ занимаются хлѣбопашествомъ, такъ и то хорошо. Высѣваютъ ячменя отъ 40 до 50 пудъ и въ большой урожай собираютъ пудовъ 200 -- 250.
   -- Хоть бы въ солдаты взяли!-- вздыхаютъ крестьяне.
   -- А намъ-то, бабамъ, какъ?
   -- А помирайте!
   -- Хороши хозяева!
   -- Что же я те помогу, что-ли? Ну, останусь, работа гдѣ?
   -- Все вмѣстѣ. Дѣти вонъ...
   Голодный освирѣпѣлый мужикъ только отмахнулся отъ дѣтей.
   Въ другомъ мѣстѣ мать вышла, толкнула дѣтей впередъ и на колѣни сама.
   -- Хлѣба исть...-- бормочутъ дѣти.
   А у нея ужъ и слезъ нѣтъ. Только смотритъ на меня больными глазами. Какой карой можно отплатить за это разореніе его виновникамъ? Гдѣ эти деньги, что были высосаны съ несчастныхъ? Какимъ подлымъ француженкамъ брошены онѣ въ бездонныя пасти? Уѣзжая отсюда, я положительно терялся, чѣмъ возстановить столь потрясенное населеніе. Вѣдь оно сразу-то и на работу негоже. Видѣли вы послѣ голоднаго года скотъ, который къ веснѣ нечѣмъ уже стало кормить? Часть его пала, часть чудомъ до первой травы уцѣлѣла. Посмотрите вы на этотъ скотъ, когда его въ поле выгонятъ. Заставить его работать и думать нечего. Едва онъ ноги волочитъ. Облѣзетъ весь, язвинами покроется. Голову на вѣсу ему держать трудно. Пока запрячь, мѣсяца полтора -- два ему надо въ полѣ на свѣжей травѣ поправиться.
   То же самое и крестьяне села Шабурнаго...
   Тройка почтовыхъ лошадей быстро уносила меня отсюда. Когда мы въѣхали на высокую гору, какъ ни было тяжело мнѣ, я невольно заглядѣлся на дикое величіе окружавшаго меня уральскаго пейзажа. Вонъ Павдинъ и Косвинскій камни вырѣзались на горизонтѣ и стоятъ, точно два великана, на стражѣ дикихъ лѣсистыхъ долинъ. Горы за горами... Луньва вся, какъ на ладони. Такъ и жди, что всѣ эти дебрями покрытыя горы зелеными волнами покатятся вдаль и унесутъ съ собою людскую тоску и муку въ какое-то глубокое, безбрежное, невидимое море. Вотъ озеро посреди горъ мерещится. Въ бинокль его видно отлично. Извилисто вливаются туда Луньва {Ва -- по пермяцки вода. Отсюда Луньва, Яйва, Лыньва, Косьва, Вильва, Ульва -- и т. п. Примѣч. авт.} и Урса, грохотъ ихъ пороговъ доносится сюда къ этой вершинѣ.
   -- Пора, баринъ, кони застоялись!-- торопитъ меня ямщикъ.
   И опять монотонный звонъ колокольчика, и опять по сторонамъ мѣняется картина за картиной. А солнце уже садится за горы, и золотистый блескъ его лижетъ гребни высокаго, могучаго, невѣдомо какъ уцѣлѣвшаго лѣса. Потянуло прохладой. Со дна долинъ ползетъ туманъ; откуда-то слышенъ грохотъ падающей съ камней воды. Должно быть, въ самую темень лѣсного захолустья схоронился маленькій водопадъ и весело брызжетъ кругомъ на тѣсно обступившія его стѣны уральскихъ великановъ {Въ слѣдующіе очерки автора войдетъ его путь отъ Перми къ Екатеринбургу, затѣмъ поѣздка въ Демидовскіе заводы, въ Невьянскіе, Верхъ-Нойвинскій, Тагилъ и Салду.}.
   

XV.
Косьва.-- Бѣлый Спай и Бассеги.-- Картина Урала.-- Какъ Ермакъ волшебникъ людей въ камень вогналъ.-- Золотой и желѣзный гвозди.-- Р. Няръ и Ермачки.-- Метаморфозы Ермачка разбойнаго -- Лѣсопильня.-- Какъ Никита Демидовъ потопилъ бродягъ въ подземельѣ,

   Съ перваго дня, какъ я попалъ на Уралъ, Косьва то и дѣло дразнила мое воображеніе.
   Вороги лѣсного царства -- оголившіе прикамскія пустыни -- еще не добрались до этой рѣки, и течетъ она поэтому среди вѣковѣчныхъ и нерушимыхъ сосновыхъ боровъ, гдѣ рѣже всего можно услышать стукъ топора и жалобный визгъ пилы, въѣдающейся въ здоровое и сочное, крѣпкое, какъ камень, тѣло лѣсного великана. Охота не пораспугала тамъ дикаго звѣря, и на всей вольной волѣ ходитъ онъ по скатамъ прикосьвинскихъ горъ, тысячу лѣтъ тому назадъ заснувшимъ и до сихъ поръ не просыпавшимся ущельямъ.
   Рѣдкими поселками забрались въ эту дрему невѣдомые люди -- да словно сами испугались своей смѣлости и не пошли дальше... Къ водѣ тѣснятся они, пугливо озираясь на вершины сумрачныхъ горъ, на сплошныя стѣны стараго лѣса. Живутъ до сихъ поръ въ этихъ сельбищахъ сказанія о дивной старинѣ, по всему остальному Уралу заглушенныя грохотомъ заводскихъ машинъ, кипѣньемъ и шумомъ не знающаго устали труда; поются уже забытыя нами пѣсни, не имѣющія ничего общаго съ пѣснями лакейскаго культа, всюду занесенными въ русскую деревню. Тутъ, на Косьвѣ, Русь еще стоитъ на колонизаторской переходной эпохѣ; она еще не знаетъ -- лѣсъ-ли ее одолѣетъ, или она одолѣетъ лѣсъ... На сѣверъ она протянулась чуть не къ Навдинскому Камню, обогнула Растесъ и только къ югу -- на два дня пути отъ Камы--покрылась большими селами. Тысячи ущелій питаютъ ее своими потоками и рѣченками, гдѣ грохотъ воды въ порогахъ заглушается стрекотомъ непуганной дичи, гдѣ рѣзкій крикъ лебедя по зорямъ и точно жалобный плачъ кречета въ недосягаемой выси сѣвернаго неба -- такъ и переносятъ васъ во времена ушкуйниковъ и иныхъ добычливыхъ русскихъ людей, уходившихъ сюда отъ всякаго рода ежевыхъ рукавицъ... Сверхъ того, для любителя природы, Косьва даетъ рядъ такихъ картинъ, которыя, увидѣвъ разъ, не забудешь никогда. Понятно, съ какимъ удовольствіемъ принялъ я предложеніе подняться вверхъ по этой рѣкѣ, сдѣланное мнѣ на Кизеловскомъ заводѣ.
   Оставивъ вправо отъ насъ рѣку Полуденный Кизелъ, мы должны были выѣхать на устье Няра, впадающаго въ Косьву.
   Дорога шла сначала по лѣсу, вершины котораго были обломаны.
   -- Ишь, буранъ у насъ какъ прошелъ... по верху... Густолѣсье здѣсь -- въ глыбь ему силы не было, а верхи снесъ.
   Путь былъ ужасенъ въ полномъ смыслѣ слова. Большую часть его пришлось сдѣлать пѣшкомъ, потому что телѣжка становилась но очереди то на одно колесо, то на другое, то передокъ подымался вверхъ, обрушивая насъ внизъ, то кузовъ наскакивалъ на какую-нибудь колдобину, и мы сползали на лошадиные хвосты... На каждомъ шагу, сверхъ того, трясло немилосердно, такъ что мы собственными головами испытали прочность желѣзныхъ ободовъ, къ которымъ былъ прилаженъ прочный кожаный верхъ.
   Я невольно удивился спокойствіи моего спутника.
   -- Тутъ, братъ, обколотишься!.. По всей округѣ у насъ другого пути нѣтъ... Этотъ вотъ черезъ лѣсъ слаженъ -- корни-то наскрозь дорогу прошли. Тутъ одинъ изъ Питера, вашъ-же, ѣздилъ... съ "ученой цѣлью..." Сказываютъ, изъ большихъ чиновниковъ онъ.
   -- Ну?
   -- Остался доволенъ. На второй верстѣ вылѣзъ изъ брички, да и легъ на дорогу и завылъ.
   -- Завоешь...
   -- Отчего не выть -- вой, когда тебѣ такая охота пришла... А намъ прекрасно, лучше не требуется. По. крайности начальство рѣдко къ намъ лазаетъ. Провели дорогу-то получше, отбою-бы отъ него не было... А теперь мы за этимъ лѣсомъ, какъ у Христа за пазухой.
   Зато всѣ неудобства пути были забыты, когда по крутому и длинному скату мы взобрались на Бѣлый-Спай.
   Мы долго стояли на вершинѣ его, не рѣшаясь тронуться съ мѣста -- такъ велико было очарованіе открывшихся отсюда далей. Бѣлый-Спай на 50 футовъ выше всѣхъ остальныхъ горъ этой части Урала. Тремя параллельными волнами -- одна за другою -- подымались гряды его на сѣверъ, сплошь поросшія лѣсомъ... Впереди совсѣмъ синяя -- мрачно хмурилась подъ нами, чѣмъ далѣе, тѣмъ сумрачнѣе и смутнѣе казались тоны этихъ горъ... За ними -- тонкая полоса воздуху, и надъ ней, какъ будто на высотѣ, ничѣмъ не связанные съ землею, висятъ рѣзко очерченные сверху, а внизу сливающіеся съ этимъ воздухомъ силуэты каменныхъ Бассеговъ. Они казались совсѣмъ желтыми, правильныя, и величавыя массы ихъ заслоняли отъ насъ еще болѣе далекій сѣверъ... Бассеги на 3.500 фут. подымаются надъ уровнемъ моря. Ихъ безлѣсныя гранитныя массы такъ напугали воображеніе окрестнаго населенія, что оно связываетъ съ ними почти всѣ явленія природы. Гроза, главнымъ образомъ, родится на Бассегахъ, тамъ-же и вѣтеръ спитъ, пока не проснется... Оттуда идетъ морозъ, ранніе холода тоже одолжены Бассегамъ своимъ существованіемъ.
   -- Тамъ, въ камени, прежде люди жили!..-- замѣчаетъ спутникъ.
   -- А что?
   -- До сихъ поръ есть въ немъ пещеры малыя... А эти люди волшебные, клятые... Они доселѣ въ камнѣ хоронятся... Какъ въ пещеру сойдешь -- слышно, промежду собой разговариваютъ въ горѣ... гу-гу-гу гудятъ... Ихъ, сказываютъ, Ермакъ многое множество побилъ; остальные заклялись и въ гору ушли, такъ въ горѣ и живутъ...
   -- И здѣсь, значитъ, объ Ермакѣ слышно?
   -- Тамъ, у Бассетовъ, сказываютъ про него много. Вишь, ты, шелъ онъ, Ермакъ, на Сибирь тремя путями, тремя войсками... Одно войско -- мимо Бассетовъ... А тамъ тропа такая промежду горъ... ея не минуешь. Попало ермаково войско на эту тропу, а волшебные люди сверху-то его и давай камнемъ бить. Били-били, видитъ Ермакъ -- не совладать. "Стой!" -- говоритъ. "Къ нимъ круто, такъ не пройдешь,-- пущай-же они столько этого самаго камню насыплютъ, чтобы мы до нихъ долѣзть могли". Ну, стали наши. Сверху волшебные люди слышатъ ратные крики и все сыплютъ камни. Какъ этого камня навалило довольно, Ермакъ и повелъ свою орду.
   -- Почему-же "орду?"
   -- Потому у него въ войскахъ всякаго народу и всякаго званія довольно было. По волѣ дрались, гдѣ кто хочетъ... Ордой шли... Дорвался Ермакъ до волшебныхъ людей и давай ихъ бить. Били-били -- до самой до ночи. А ночью волшебные люди всѣ своимъ колдовствомъ въ гору и попрятались. Они это такъ сдѣлали, чтобы на время, а Ермакъ видѣлъ, скрозь кое мѣсто они въ камень ушли, да на этомъ мѣстѣ крестъ и высѣкъ. Такъ волшебные люди за этимъ крестомъ и сидятъ... Крѣпко!.. Ино слышно, плачутъ, жалятся, ино -- такъ себѣ свою молвь держутъ...
   -- Что-же, крестъ этотъ до сихъ поръ цѣлъ?
   -- Есть, которые видѣли... Такъ и зовется онъ "Ермаковъ крестъ", а камень, что волшебные люди насыпали -- "Ермаковъ холмъ"... Такъ весь онъ изъ осколковъ, да изъ щебня... Самъ я видѣлъ холмъ этотъ -- промежду двухъ горъ.
   Сталъ было я говорить, что такого факта въ исторіи нѣтъ, что Ермакъ не этимъ путемъ въ Сибирь шелъ,-- мой спутникъ оказался твердъ умомъ.
   -- Много знаютъ ваши ученые, много они видѣли... Помалкивай ужъ... Вонъ они какіе -- чуть дорога похуже, лягутъ на брюхо, да, что твоя корова, мычатъ... Эдакъ мало усмотришь!.. Одинъ у насъ тоже былъ... Изъ Москвы онъ -- такъ все пельмени, да пироги ѣлъ. Поѣстъ -- поспитъ, поспитъ -- поѣстъ... Съ тѣмъ и уѣхалъ.
   Дорога круто внизъ пошла. Тѣсно обступили ее ели и сосны... чуть не въ лицо хлещутъ. Кое-гдѣ въ проеминахъ -- бѣлыя пятна мху... Издали слышенъ грохотъ рѣки въ порогахъ.
   -- Это Нярокъ нашъ шумитъ...
   Когда мы сползли внизъ, показалась и эта рѣченка -- красивая, говорливая, перекидывающаяся съ камня на камень... Камни съ берега прямо поперегъ теченія уступами... Злится и пѣнится вода, не осиливая ихъ, забрасываетъ брызгами зеленыя облака лозняка, что спустился къ берегу и нижними вѣтвями своими купается въ болѣе спокойныхъ струяхъ. Птичій стрекотъ кое-гдѣ просто глушитъ.
   -- Тутъ иной разъ птица тучей идетъ. Голосу своего не слышно...
   По всей окрестности -- медвѣдю вольно.. Только и разсказовъ, что тутъ вотъ онъ корову задралъ, а тамъ человѣка попортилъ... Чѣмъ не дикая Африка!.. Вѣдь медвѣдь-то здѣшній, пожалуй, посильнѣе льва будетъ... Народъ тутъ тоже живетъ полудикій. Когда владѣлецъ ближайшихъ Кизеловскихъ заводовъ, князь Абамеликъ-Лазаревъ, сюда пріѣзжалъ, косьвяне его встрѣчали вездѣ на колѣняхъ.
   -- И смотрѣть на него боялись!.. Онъ имъ больше царя казался!..
   Потомъ я слышалъ, что изъ одного поселка народъ даже въ лѣсъ ударился при одномъ слухѣ о близости владѣльца... Вообще, видимое дѣло -- всякое начальство здѣсь не особенно долюбливаютъ. Популярностью пользуется пока одинъ г. Новокрещеныхъ, управляющій всѣми лазаревскими заводами. Онъ знаетъ народъ, и народъ здѣсь ему вѣритъ. Отъ остальныхъ отбивается всѣми силами. Про земскую полицію и говорить нечего...
   Медвѣдь помнетъ-помнетъ, да и пожалѣетъ, а у чиновника на мужика жалости нѣтъ... Онъ съ тебя, какъ съ зайца, пять шкуръ сдеретъ... Только у насъ, слава Богу, сторона глухая. Мы начальство это за рѣдкость видимъ... За лѣса отъ него схоронилися и живемъ.
   -- Ну, и жизнь!-- вмѣшался рабочій, понюхавшій цивилизаціи въ Кизелѣ и Чермозѣ.
   -- Чѣмъ не жизнь?
   -- Живете вы, что вошь въ овчинѣ...
   -- Коли вошь сытно живетъ -- такъ и мнѣ позавидуешь!
   Народъ здѣсь дѣйствительно диковатъ. Изъ-за какихъ нелѣпостей возникаютъ въ этомъ краю довольно серьезныя неудовольствія -- повѣрить трудно. Вотъ, напримѣръ, случившееся недавно въ Тагильскихъ заводахъ. При освобожденіи крестьянъ ввели рабочую книжку. Посредникъ Г., желая понятнѣе объяснить ея значеніе, выразился въ какомъ-то селѣ:
   -- Прежде вы были прибиты къ заводамъ желѣзнымъ, а теперь будете прибиты золотымъ гвоздемъ!
   Народъ разошелся молча. Вечеромъ стали собираться кучки... а на другой день -- формальное волненіе... "Что такое?" Стали доискиваться причины.
   -- Не хотимъ золотого гвоздя!..-- въ одинъ голосъ заорала толпа.
   И, такимъ образомъ, начался бунтъ изъ-за рабочихъ книжекъ, который будетъ нами описанъ въ своемъ мѣстѣ.
   Дорога опять стала перекидываться съ горы на гору... Въ лощинахъ гремѣли потоки, наверху величаво шумѣли вѣковые лѣса. Ближе къ Косьвѣ стали попадаться крупные кедры. Въ пышныхъ иглистыхъ зеленяхъ чернѣли желваками орѣховыя шишки. Видимо, здѣсь было некому обирать ихъ... Старыя, прошлогоднія -- гнили на землѣ, по которой въ мягкихъ проложинахъ то и дѣло попадались медвѣжьи слѣды. Звѣриныя тропки къ водѣ змѣились довольно замѣтно для глаза посреди этого чернолѣсья. Изрѣдка, когда мы останавливались, вдали слышалось шуршанье и трескъ сухихъ сучьевъ подъ чьей-то могучей лапой... "Это онъ шатается",-- замѣчалъ ямщикъ, сдерживая коней, пугливо поворачивавшихъ туда головы съ насторожившимися ушами.
   Некому пока его бить... На работахъ народъ. Съ одного изъ послѣднихъ холмовъ вдругъ словно выросла передъ нами вдали темно-синяя, почти черная на сѣромъ небѣ -- выше лѣса стоячаго, выше облака ходячаго -- гора Селянка. Эта мрачная масса открылась на одну минуту -- и ее тотчасъ же опять заволокло туманомъ. Проступила и спряталась, кутаясь въ свои грозовыя тучи. Казалось, приподнялся край занавѣси, скрывающей за собою зловѣщій міръ сказочныхъ черныхъ горъ и безлюдныхъ пустынь. Въ теченіе этой минуты можно было только различить рѣзкія очертанія скалъ, вѣнчающихъ ея скаты и вершину... Еще полчаса дороги -- и новое очарованіе: просѣка внизъ, долина съ разливомъ Косьвы, расширяющейся здѣсь въ спокойный плесъ -- серебряный щитъ, брошенный на дно котловины. Крутыя массы горъ кругомъ. У берега чуть мерещутся барки... Людей еще не различаетъ на нихъ глазъ, не привыкшій къ этимъ далямъ. Опять тучу нанесло. Тамъ, на Уралѣ, то и дѣло ползаютъ онѣ -- сѣрыя, затягивающія своимъ туманомъ красивыя долины... Только и осталось отъ сейчасъ видѣннаго пейзажа впечатлѣніе ужасныхъ кручъ, синяго лѣса и идиллически спокойной рѣки. Впрочемъ, идиллія тугъ далеко не Ѳеокритова. Я показалъ моему спутнику на покраснѣвшую, точно кровью обрызганную листву лѣса.
   -- А это у насъ пятаго іюня сильнымъ морозомъ ударило!..
   Грохотъ воды... Мы спускаемся въ долину, гдѣ быстрая и красивая рѣка ІГяръ впадаетъ въ Косьву. Вода шумитъ все больше и больше, наконецъ, внизу -- мы должны говорить громче, даже кричать, чтобы разслышать одинъ другого чуть-чуть подальше. Долина живописна въ высшей степени. Со всѣхъ сторонъ обступили ее крутые, лѣсистые кряжи, огибающіе ее отовсюду кольцомъ, которое распаялось только въ одномъ мѣстѣ, оставляя на востокѣ пролетъ для рѣки... На западѣ она прячется въ темное ущелье. Куда не взглянешь -- такія же извилистыя сѣрыя ущелья впадаютъ въ эту долину,-- узкія, темныя... Совсѣмъ щелями кажутся они отсюда. Мрачно и величаво смотритъ Уралъ, чуть только подальшо отойдешь отъ населенныхъ мѣстъ въ его заповѣдную глушь.
   Тутъ уже царство иныхъ былинъ и сказаній.
   О Ермакѣ на Косьвѣ молчатъ.
   -- У насъ Ермака не было -- Ермачки были. Ермакъ -- онъ выше прошелъ... Онъ чужой намъ совсѣмъ, у насъ -- свои Ермачки.
   -- Что-же эти Ермачки дѣлали?
   -- А тоже всякую чудь воевали... Тутъ, что червь въ гниломъ орѣхѣ, по разнымъ таинкамъ да падямъ чудь всякая жила, ну, наши Ермачки ее и воевали... Потому здѣсь какъ селились они? На чужое мѣсто пришли -- хозяева и не пущаютъ, ну, Ермачки хозяевъ и воевали... Это, братъ, все тутъ кровью полито... Ермачки ушли дальше, а, по слѣду, отцы наши и дѣды проявились сюда... Такъ подъ себя Пермяцкое безлюдье это и забрали.
   -- Сколько же ихъ было, Ермачковъ?
   -- Разныхъ много... Одни Ермачки были справедливые, а другіе разбойные. Разбойные Ермачки всѣхъ грабили -- и своихъ, и чужихъ. Монастыри раззоромъ зорили, приставовъ царскихъ гнали... По всему краю лютовали такъ-то. Ну, а которые справедливые, тѣ на одномъ мѣстѣ не сидѣли. Выбьетъ татарву поганую -- и дальніе, такъ по слѣду ермаковому до самой до Сибири доходили. Вотъ тутъ на губѣ (у Няра) сидѣлъ Ермачекъ разбойный... У него подальше въ горѣ и пещера была. Оттуда онъ, что паукъ на мухъ, на всякаго страннаго человѣка кидался... До самой Камы злодѣйствовалъ, ну, только его старецъ одинъ праведный волкомъ обернулъ... Шелъ этотъ старецъ отъ. московской неправды въ самое Сибирь... Вдолгѣ это опослѣ Ермака настоящаго было. Былъ на Москвѣ этотъ старецъ бояриномъ. По обѣту пѣшкомъ шелъ, а за нимъ въ челнахъ богачество великое везли, потому онъ хотѣлъ на Навдинскомъ камнѣ обитель поставить. Ну, вотъ, ладно -- сталъ онъ подыматься по нашей Косьвѣ-рѣкѣ. До Губахи все благополучно было, а съ Губахи до Няра Ермачекъ этотъ дѣйствовалъ. Съ Ермачкомъ было разнаго народа -- татаръ и чуди ста полтора... Потому, какіе разбойные Ермаки,-- тѣ къ себѣ всякой вѣры бѣглыхъ принимали. На ночлегѣ и напади Ермачекъ на старца. Не хотѣлъ старецъ человѣческой крови даромъ проливать и говоритъ Ермачку: "Честь честью подѣлимъ караванъ -- половина тебѣ, половина мнѣ". А у того жадность разгорѣлась... "Давай все",-- говоритъ, "или молись Богу -- тутъ тебѣ и конецъ будетъ! Сталъ старецъ съ нимъ драться. Только Ермачкова орда слугъ его осиливать начала... Половины не осталось... Тутъ старецъ силу свою и показалъ: "Будь же,-- говоритъ,-- ты отнынѣ и навѣки проклятъ. На какой рѣкѣ лютовалъ, на той и лютуй, только не супротивъ людей божьихъ, а обернися ты со всѣми своими присными и разбойными людьми -- щукой"... Только Ермачка и видѣли... Не стало ни его, ни рати злодѣйской!..
   -- Какъ же вы говорили, что онъ его волкомъ?
   -- А это другая исторія. Вишь ты, поставилъ этотъ старецъ-праведный на Косьвѣ-рѣкѣ скитъ свой и сталъ Богу молиться, да всякаго рода странныхъ людей къ себѣ перенимать. Пошелъ онъ, вдолгѣ послѣ того, на Косьву, на бережекъ посидѣть -- тутъ вся косьвинская рыба къ нему изъ воды...-- поклонилася старцу!..
   -- Вона!
   -- Да! Какъ -- ужъ не знаю, а только понялъ старецъ моленіе всякой мелкой рыбешки. Пришла, вишь, та жалиться. "Съ тае поры, какъ заклялъ ты Ермачка щукой -- житья намъ въ нашей рѣкѣ свѣтловодной да чистой нѣтъ... Поѣдомъ ѣстъ насъ тая щука, и некуда намъ уйти отъ нее. Нѣтъ ей сыти никогда,-- сколько ни ѣстъ -- все ей мало". Ну, старецъ и пожалѣлъ рыбку... Вызвалъ это тайнымъ словомъ щуку со всѣми ея щучками -- присными и сказалъ: "Быть тебѣ отнынѣ сѣрымъ волкомъ, а вамъ волчатами. Потому въ рѣкѣ больше щуки -- рыбы нѣтъ, и ты всѣхъ обижаешь, а въ лѣсу надъ тобой вѣдмедь будетъ старшой"...-- Скинулась щука со щучатами волкомъ и волчатами и ударилась въ чернолѣсье наше.
   Крестьянство здѣсь съ разныхъ сторонъ сошлось. Коренного не было. Семьями поселились они и лоцманствуютъ по Косьвѣ отъ Троицкаго рудника до Губахи. Сообщеніе по Косьвѣ въ полую воду барками, барки они и водятъ, теперь же вверхъ намъ пришлось подыматься въ утлыхъ душегубкахъ -- на шестахъ... Два гребца -- одинъ на носу, другой на кормѣ -- (въ душегубкахъ скорѣе два носа, кормы нѣтъ) передвигаютъ лодку вверхъ, упираясь шестами въ дно рѣчное. Лѣтомъ лоцмана нанимаются гребцами и считаютъ себя счастливыми, получивъ за день такого каторжнаго труда 50 коп. Остальные работаютъ на лѣсопильнѣ, устроенной управленіемъ князя Абамеликъ-Лазарева здѣсь же, у самаго устья Няра. Лѣсопильня водяная, она распиливаетъ отъ 80 до 200 саженъ дровъ ежедневно и снабжаетъ ими Чермозскій заводъ, стоящій далеко отсюда на рѣкѣ Камѣ. Рабочіе здѣсь получаютъ поденьщину отъ 25 до 50 коп., причемъ каждому задается извѣстный урокъ, который къ вечеру онъ обязанъ выполнить. Лѣсное царство вокругъ Няра, такимъ образомъ, приговорено къ истребленію. Уже и теперь топоръ дроворуба валитъ о-земь столѣтніе великаны, оставляя за собою пустыню... Къ счастію, всѣ окрестности Косьвы вверхъ отсюда до истоковъ совершенно дѣвственны. Въ ихъ величавой тишинѣ звукъ топора ни разу еще не нарушалъ благоговѣйнаго раздумья сибирскихъ кедровъ и лиственницъ... Дроворубы въ при-нярскіе лѣса нанимаются дешево -- на своихъ харчахъ за 30 коп. въ день идутъ. Промышленники и крестьяне въ этой долинѣ живутъ совсѣмъ одиноко и замкнуто. Въ нѣсколько лѣтъ разъ заглянетъ кто-нибудь въ эту тихую и мирную пустыню, оглашаемую только грохотомъ рѣки въ порогахъ, да шумомъ колесъ водяной пильни. Здѣсь хотѣли было устроить волость, и нярцы волновались, не желая этого.
   -- Мы заугольники... Не хотимъ... Намъ старшину да писаря не надо. Досель этихъ безобразіевъ не было -- жили и безъ нихъ, слава Богу!
   Въ концѣ-концовъ, у нихъ не спросятъ -- и выйдетъ, въ концѣ-концовъ, кавардакъ. Разъ пріѣзжалъ сюда какой-то чинъ съ бумагой.
   -- Намъ бумаги не надо!.. Намъ и безъ бумаги хорошо...-- волновались нярцы.-- Ну, ее, бумагу!
   -- Да вѣдь вы деньги плотите.
   -- Плотимъ.. Мы согласны... Мы, что слѣдоваетъ царю, плотимъ, пока животы есть.
   -- Такъ вѣдь вамъ квитанціи нужны.
   -- Мы платить -- согласны, а на квитки не согласны.
   Такъ чинъ и уѣхалъ ни съ чѣмъ. Хотѣли было ихъ вызвать назадъ въ волость -- не пошли... Чѣмъ это кончилось безъ меня -- не знаю.
   -- Обойти насъ квитками хотѣли!-- радуются нярцы.-- Квитками обвязать ладили, да мы на себя запись не взяли... Не примаемъ мы квитковъ ихнихъ... Съ квитками во какъ влетишь-то!. Знаемъ.
   Управленіе заводовъ Абамеликъ-Лазарева настаиваетъ на оброчной системѣ, потому что изъ заводскаго рабочаго никогда не выйдетъ хлѣбопашца.
   Народъ здѣсь подвижной; если его сюда прикрѣпятъ надѣлами, а пильную закроютъ, какъ хотѣли,-- въ этой уральской долинѣ не останется живой души... Соображеніе это для меня понятно. Владѣльцамъ выгоднѣе оставить землю за собою, чѣмъ подѣлиться ею съ крестьянами... Выйдетъ, или не выйдетъ изъ заводскаго крестьянина хлѣбопашецъ,-- а лѣса-то, поля, рѣки и всякія иныя угодья останутся въ цѣпкихъ рукахъ управленія.
   Тучи мало-по-малу сползали, одну за другой открывая мрачныя вершины окрестныхъ горъ, угрюмо задумавшихся надъ этими пустынями. Пока мой спутникъ условливался съ лоцманами, нанимая душегубку для переѣзда въ Троицкій рудникъ, я отправился въ лѣсопильню. Тутъ грохотала вода, ворочая громадное маховое колесо, визжали пилы, врѣзываясь въ смолистую бѣлую крѣпень мѣстнаго дерева. Работало человѣкъ тридцать мужиковъ и двадцать бабъ, совсѣмъ засыпанныхъ мелкою сосновою трухою. Никто почти не отдыхалъ;-- спросилъ почему -- оказалось, урокъ слишкомъ великъ. Двое рабочихъ должны выпилить сто саженъ дровъ въ день, четверо -- двѣсти.
   -- Тутъ измаешься!.. Тутъ и поснѣдать-то часу нѣтъ... Уроки большіе. За три-то гривенника потомъ изойдешь!
   -- Круглый годъ у васъ эта работа?
   -- Нѣтъ. Зимой и весной мы барки строимъ.
   -- Куда же это?
   -- Пустышомъ въ Губаху сплавляемъ, а изъ Губахи внизъ ихъ съ рудой отправляютъ въ Каму, въ Чермозскій заводъ. Тамъ руду эту плавятъ.
   Изъ дальнѣйшаго объясненія можно было заключить, что и постройка барокъ неособенно выгодна нярскимъ крестьянамъ.
   Заводъ нанимаетъ ихъ на поставку барокъ, уплачивая по 160 рублей за каждую, причемъ, по камскимъ цѣнамъ, вся такая барка стоитъ 450 рублей. За заготовку лѣса, за подвозъ его къ Няру, за распиловку, за оснастку, за самую покупку лѣса, если на него надо брать билетъ, заводъ ничего не платитъ; не платитъ и за желѣзо, и за гвозди. Все это надо поставить изъ тѣхъ же 160 рублей, причемъ длина такой барки не можетъ быть менѣе 20 саженъ. Выгрузивъ руду въ Чермозѣ, заводъ, благодаря дешевизнѣ заготовки, можетъ продать такую барку и продаетъ ее по 185 рублей. Такимъ образомъ, не только сплавъ руды и накладные расходы сводятся къ нулю, но еще и незначительный барышъ получается управленіемъ. Большую часть этихъ барокъ изъ Чермоза отправляютъ съ желѣзомъ въ Нижній, а оттуда въ свою очередь сплавляютъ въ Казань, или вверхъ по Камѣ обратно. Какіе громадные лѣсные великаны ложатся подъ топоромъ дроворуба для этихъ барокъ! Хотя лѣсамъ вокругъ Косьвы и конца краю нѣтъ, но уже предчувствуется то время, когда сюда нагрянетъ со всѣхъ сторонъ жадное воронье -- и послѣдняя сосновая роща сплавится въ видѣ распиленныхъ бревенъ внизъ, по Камѣ... Уцѣлѣютъ только лѣса, принадлежащіе Абамелику-Лазареву, да и то, если заводы Кизеловскій и Чермозскій обойдутся своими дачами или перейдутъ на каменный уголь. Сюда уже налетѣли промышленники, но пока они заняты инымъ дѣломъ: такъ, для Оханска и другихъ прикамскихъ мѣстъ здѣсь добывается жерновой камень въ участкахъ, арендуемыхъ у Лазарева. Дальше Осы и Сарапула, онъ, впрочемъ, нейдетъ. Недавно такимъ образомъ у заводскаго управленія одинъ крестьянинъ взялъ на разработку цѣлую гору съ уплатою 30 коп. за кубическій аршинъ. Ломаетъ ее онъ съ помощью прикосьвенскихъ мужиковъ и сплавляетъ съ ними же на плотахъ для Добрянскаго завода. За послѣднее время найдены здѣсь громады превосходнаго бутоваго камня, но пока ими никто не пользуется.
   -- Хуже нѣтъ этого сплаву у насъ,-- жалуются рабочіе.
   -- А что?
   -- Страсть, что народу по Косьвѣ тонетъ. Весною не углядишь... Стремя здѣсь ярое, грудью вода бѣжитъ... Вдаритъ въ камень -- и Бога помянуть не успѣешь.
   -- А выплыть?
   -- Какой выплыветъ -- пѣна одна... вода злонравная у насъ... Храбро идетъ... Всего тебя о камень изщемитъ... Тутъ -- будемъ такъ говорить -- рѣдкая семья, чтобы кто не потопъ! Тутъ какъ?-- Гдѣ и чистое мѣсто, безъ каменю -- въ полтора часа тридцать верстовъ бѣжитъ судно, коли не очень грузное... А на перекатахъ, гдѣ внизъ сдаетъ, чистая изволочь... Зажмуришься и летишь, что птица!..
   -- Ну, жчуриться-то не слѣдъ... Такъ бы, глядя, можно багромъ отъ скалы отпихнуться.
   Мужикъ расхохотался.
   -- Эхъ, ты, баринъ! Какъ отпихнешься, когда тебя, точно пулю изъ ружья, на камень несетъ... Извернетъ вода -- хорошо, не извернетъ -- отъ тебя и дыму не будетъ. Въ пыль изотретъ... На Чусовой еще хуже.
   -- А ты на Чусовой бывалъ?
   -- Я не былъ, а только мы изъ тамошнихъ.
   -- Переселились?
   -- Давно, дѣды наши бѣжали сюда.
   -- Трудно было тамъ, что ли?
   -- А вотъ какъ -- въ аду легше. Ты про Никиту Акинфіеча Демидова слыхалъ?
   -- Какъ же.
   -- Нонѣ что, нонѣ рай... вотъ при немъ было плохо... Къ нему всякій народъ шелъ -- и бѣглые, и каторжные, которые и такъ, странствующіе,-- дѣдко -- такъ его звали -- всѣхъ прималъ, потому ему понадобилося многое множество рабочихъ; съ малыми силами евонаго дѣла не поднять было. Ну, на заводахъ -- извѣстно, всякое случалось; народъ безъ удержу, совѣсть ему ни-по-чемъ, поди, у каждаго на душѣ грѣха-то невпроворотъ. А кто и кровь пролилъ! Народъ, будемъ такъ говорить, самый дерзновенный. Съ ними тоже Демидовъ не шутилъ; чуть что -- засѣкали, а кого на вѣчныя времена въ землю закапывали.
   -- Живьемъ?
   -- Погреба такіе были. Посадятъ, заложатъ, да и забудутъ; гдѣ тутъ всякаго бѣглаго помнить. Время жестокое было!..
   -- Да вѣдь Демидовъ въ Питерѣ жилъ.
   -- Все едино -- наѣзжалъ, либо его именемъ лютовали управляющіе... Онъ бы самъ, можетъ, и помиловалъ, а эти, сдѣлай милость,-- не простятъ. Тоже эти бѣглые у него, у Демидова, и монету чеканили.
   -- Ну, вотъ...
   -- Вѣрно тебѣ говорю. Для этого самаго дѣла у него въ Невьянскѣ и башня была такая построена, а подъ ней, подъ башней, погреба обширные. Въ погребахъ бродяги монету чеканятъ, а на башнѣ сторожа сторожатъ -- не ѣдетъ ли кто... И столько злодѣйства въ той башнѣ случалось, что она покосилася вся, такъ косая и стоитъ теперь {Башня эта, дѣйствительно и до сихъ поръ еще стоитъ въ Невьянскѣ.}. Падать не падаетъ -- а къ землѣ ее всю тянетъ... Такъ вотъ прознали про всѣ эти дѣла въ Питерѣ, и пришло Демидову круто, такъ круто, такъ круто, что хоть самому идти въ бродяги... Потому онъ зналъ, что ениралъ Потемковъ его не помилуетъ.
   -- Какой это еще генералъ Потемковъ?
   -- Былъ такой... Енъ еще турокъ всѣхъ повоевалъ. Такъ его на Демидова и послали -- разобрать всѣ его дѣла и, если что окажется -- заковать и къ самому царю въ Питеръ... Но только и Демидовъ былъ не промахъ. Собралъ онъ всѣхъ своихъ на заводъ и самъ провѣрку сдѣлалъ... Однихъ, кои съ паспортами, опять къ дѣлу опредѣлиль, а другихъ заставилъ канаву рыть къ погребамъ, что подъ его хороминами были... Когда канава готова была, онъ ихъ загналъ въ погреба эти и заперъ... "Сидите,-- говоритъ,-- пока генералъ Потемковъ проѣдетъ, а потомъ я васъ выпущу, и гуляй, кто куда хочетъ". Только генералъ пріѣхалъ, Демидовъ сичасъ его къ себѣ, честь честью. Пиръ ему задалъ, а ночью, какъ тотъ заснулъ, онъ изъ пруда заводскаго по той канавѣ воду и пустилъ въ погреба эти... Самъ бросился точно съ-перепугу къ генералу. Вода-де плотину прорвала... Едва-едва оба они спаслись... А что въ подвалахъ народушку погибло -- страсть... Потому сверху ихъ желѣзными засовами забили, а окна, какія были за рѣдкость, рѣшетками задѣланы... Никто не спасся. И повѣрку нельзя было сдѣлать, потому -- все кругомъ вода залила... Едва царскій левизоръ ноги унесъ отсюда {Преданіе, слышанное мною въ Косьвѣ, очень похоже на такое же, сообщенное г. Вологдинымъ въ "Пермскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ". Въ послѣднемъ, вслѣдствіе доноса на Демидова, посланъ былъ изъ Петербурга сенаторъ князь Вяземскій. Но пока въ Петербургѣ доносы еще разсматривались, пока назначили слѣдователя, пока тотъ собирался въ путь,-- прошло около года, а Демидовъ съ своей стороны времени не терялъ. Узнавъ, что большинство бродягъ -- бѣглые изъ Подмосковья, богачъ заводчикъ послалъ туда агентовъ и скупилъ у мѣстныхъ помѣщиковъ всю массу людей, которыхъ тѣ считали пропавшими безъ вѣсти. Лицъ, не открывавшихъ своего происхожденія, Демидовъ велѣлъ невьянскому управляющему держать въ кучѣ, и какъ пріѣдетѣ слѣдователь, запрятать въ подземелье, но такъ, чтобы никто посторонній не могъ указать этого мѣста, и если обстоятельства того потребуютъ, "оставить бродягъ тамъ на вѣки вѣчные". Для помѣщенія князя Вяземскаго въ Невьянскѣ былъ выстроенъ наскоро домъ, великолѣпно отдѣланный внутри и снаружи и снабженный мебелью изъ самаго рѣдкаго и драгоцѣннаго заграничнаго дерева. Жители, дивясь роскоши этого зданія, назвали его "красными хоромами". Когда прибылъ Вяземскій и приступилъ къ повѣркѣ народа, ему представили ревизскія сказки и крѣпостные акты, совершенные заднимъ числомъ на вновь пріобрѣтенныхъ людей. Что же касается бродягъ и бѣглыхъ, то на вопросъ по этому предмету данъ отвѣтъ, что такихъ никогда не было и нѣтъ по заводскому имѣнію. Успѣлъ или нѣтъ Вяземскій обличить Демидова въ укрывательствѣ безпаспортныхъ -- неизвѣстно; по словамъ старожиловъ, Демидову не было ничего и только "спрятанные въ подземельѣ не выходили уже на бѣлый свѣтъ". Вѣрно Вяземскій чѣмъ-нибудь не угодилъ Демидову, потому что, тогда они встрѣтились въ Петербургѣ, и первый между прочимъ сталъ расхваливать невьянскія "красныя хоромы", Демидовъ выслушалъ его молча, а вернувшись домой, написалъ своему управителю: "сжечь эти хоромы со всѣмъ, что въ нихъ есть!" Приказъ былъ исполненъ буквально, по отзыву управителя; въ дѣйствительности же зданіе немедленно было сломано, и бревна употреблены на обжогъ руды. Мебель и уборы достались управляющему.
   О Демидовѣ вообще ходитъ масса такихъ разсказовъ. Очевидно, нѣкоторая правда въ нихъ есть. Человѣкъ былъ жестокій и сентиментальничать не любилъ. Рабочихъ держалъ впроголодь, а бѣглыхъ и казнилъ нещадно за самые легкіе проступки. Подобныя же легенды приходилось мнѣ слышать на Уралѣ и объ Строгановѣ; только о послѣднемъ съ примѣсью элемента героическаго. Строгановъ воевалъ съ Ермакомъ вмѣстѣ татарву, Строгановъ держалъ свои войска, Строгановъ всѣмъ Ермачкамъ оказывалъ помощь съ единственнымъ условіемъ:-- какое серебро они добудутъ -- пускай берутъ себѣ, а золото ему.}... Такъ дѣды-то наши отсюда и сбѣжали потомъ отъ страху, чтобы самимъ жисти не рѣшиться.
   

XVI.
Въ душегубкахъ.-- Береговые промыслы.-- Орѣшники.-- Люди съ желѣзными когтями.-- Баба за мужика.-- Наказанный порокъ. или какъ начальство бунтовало на Косьвѣ.-- Камскій переборъ.-- Р. Ершовка.-- Чортово городище.-- Какъ Ермачекъ сжегъ себя въ деревянномъ срубѣ.-- Воспоминанія о Строгановѣ.

   Нужно привыкнуть къ этимъ легкимъ утлымъ челнамъ, перевертывающимся при малѣйшемъ неосторожномъ движеніи пассажира. Лучше всего лечь и лежать въ нихъ,-- но и это неудобно въ томъ отношеніи, что ничего такимъ образомъ не увидишь, кромѣ блѣднаго неба, покрытаго сѣрыми тучами. Еще болѣе ловкости нужно имѣть гребцамъ, которые, стоя на переднемъ и заднемъ концахъ челна, упираются длинными шестами въ дно рѣки и такимъ образомъ передвигаютъ лодку. Душегубка все-таки медленно плыветъ вверхъ по Косьвѣ, стремящейся здѣсь быстро, настолько быстро, что стоитъ лоцманамъ зазѣваться на минуту, чтобы лодку тотчасъ же снесло на нолверсты внизъ. Только въ плесахъ теченіе нѣсколько тише, но въ узинахъ за то -- хоть выходи на берегъ. Нигдѣ по сторонамъ, вверхъ отъ Няра, не видать обработанныхъ полей. Все населеніе, прижатое лѣсомъ къ водѣ, живетъ заводскими работами. Случается, что нѣтъ работы для заводовъ -- и народъ безъ хлѣба. Луга по рѣкѣ хорошіе, сочные, свѣжіе. Прикосьвяне могли бы держать пропасть скота, да не съ чѣмъ подняться, не на что завести его.
   -- Какъ тутъ и хлѣбъ-то сѣять!..-- вздохнулъ мой проводникъ.
   -- А что?
   -- Да мѣсто, вишь, шибко студеное... Въ августѣ инеи бываютъ здоровые. Овощь зябнетъ, да и капуста вся въ трубку идетъ. Колосу и налиться не дастъ -- ознобитъ его. Иное мѣсто бываетъ -- овощь мало-маля поднимется -- и то слава Богу. Мѣсто горное, красивое, да непогодное... Трудно намъ жить, ахъ, трудно!
   -- Сколько въ заводы угля сбыть можно отсюда?
   -- Можно, да какъ? Заставляютъ, а мы неопытны, ну, и коней нѣтъ, а въ Кизелъ нужно на заводъ на лошади возить. Больно гористо. Вотъ пониже Губахи -- туда, къ Камѣ ближе,-- мѣста пойдутъ хлѣбныя. Съ деревни Шестаки первыя поля начнутся.
   Кое-гдѣ съ берега въ Косьву вдвигаются огромные утесы. Рѣка пѣнится и пыжится, вспухаетъ, стараясь перекинуться черезъ самое темя дикаго кампя. Весною барки и челны прямо несетъ на эти зловѣщіе пороги. Зачастую на недоступномъ водѣ темени утеса поднимается сумрачная хвоя или веселая березка любуется оттуда на бѣшеные порывы злой, да не сильной рѣки... Иной разъ пловцамъ удается издали видѣть на такомъ камнѣ отдыхающаго медвѣдя. Царь уральскихъ лѣсовъ и не шевельнется, пропуская мимо себя челнокъ. Съ челнока тоже его не пугаютъ: опасаются, чтобы не озлился. Топоромъ пока его еще зарубишь, а лодку онъ перевернетъ живо... Въ Растесѣ, верстъ за сто отсюда, на него охотятся. Тамъ народъ иной, болѣе смѣлый и добычливый; только и дѣла, что лѣсуютъ, звѣря ловятъ, птицу бьютъ...
   -- Да меньше ноня звѣря стало.
   -- Почему?
   -- Троицкое отбило. Пока не было жительства, что тутъ медвѣдя по борамъ этимъ ходило, страсть! Растесскій народъ на всемъ свое беретъ. Сколько одного орѣху съ кедра снимаетъ!.. Съ Ильина дня шишки рвутъ, а осенью чистятъ.
   На вѣтвистые кедры лѣзутъ такъ, запросто, а на гладкіе надѣваютъ на руки желѣзные когти и цапаются.
   -- Иной точно звѣрь... отъ мухи, да отъ комара сѣтку надѣнетъ, а на лапы когти... Вѣдьмедь вѣдьмедемъ. Почище вѣдьмедя шкуру-то когтями этими содрать можно. За орѣхами въ Растесъ нарочно съѣзжаются ирбитскіе купцы къ "колодцамъ".
   -- Что это за колодцы такіе?
   -- А срубы сдѣланы. Въ нихъ навалятъ кедроваго орѣха сверху, да и закроютъ плотно-наплотно, чтобы векша не проюртилась туда, чтобы мишка не залѣзъ. Тутъ же у колодцевъ и чистятъ.
   Впослѣдствіи, въ другихъ мѣстностяхъ Урала мнѣ привелось самому видѣть этихъ кедропромышленниковъ.
   Дѣйствительно, звѣрь звѣремъ. Лицо сѣткой закутано, волосы на лобъ сбились. На ногахъ какія-то бахила, чтобы, гдѣ болото, болото перейти. На рукахъ рукавицы съ громадными желѣзными когтями. Здорово онъ этими когтями обдиралъ кору лѣсныхъ великановъ. "Орѣшники" эти -- народъ сумрачный и неразговорчивый. Съ однимъ всю ночь у костра сидѣть привелось -- ни слова не вымолвилъ, точно у него языкъ отнялся. Смотритъ себѣ въ огонь безучастно и молчитъ. Спросишь -- поведетъ на тебя глазами -- и опять въ огонь. За спиной у такого добычника непремѣнно ружье съ толстымъ стволомъ и самодѣльнымъ неуклюжимъ ложемъ. Пули для этого ружья тоже отлиты особыя, громадныя. Пусть бьетъ недалеко, да сильнѣе. Мишку малой пулей не достанешь, въ шкурѣ останется, и уйдетъ онъ отъ тебя по-добру, по-здорову въ свое лѣсное царство; а разъ ушелъ, больше не попадется, пуганый. Лукавствомъ будетъ брать... Орѣшникъ-промышленникъ и птицу не минуетъ; силья для нея разставитъ. Лиса только подлая иногда слѣдомъ за человѣкомъ идетъ. Растесецъ поставитъ силокъ, попадетъ туда боровая птица -- выѣстъ ее Лиса Патрикѣевна, только въ утѣшеніе охотнику птичью лапу оставитъ, да ворохъ перьевъ, аппетитно ощипанныхъ лакомою хищницей.
   Лучше всего то, что на такой промыселъ иногда снаряжаются и бабы.
   Эта также мужикомъ одѣнется, такіе же когти на себя нацѣпитъ. Уральская баба въ иномъ мѣстѣ, впрочемъ, и мужика за поясъ заткнетъ. Возьметъ ружье и съ ружьемъ въ лѣсъ уходитъ; шатается по дебри темной, медвѣдя увидитъ -- стрѣляетъ въ него. Кормиться нужно чѣмъ-нибудь. Коли всѣ лѣснымъ дѣломъ живутъ, чѣмъ же она хуже другихъ? Мужа пришибло гдѣ-нибудь на такомъ же промыслѣ, или нечисть его куда въ болото загнала, дѣтишки остались, ну, лѣсовиха и орудуетъ мужнинымъ промысломъ. Такую мнѣ пришлось видѣть только разъ, ночью, посередь уральскаго лѣса, у небольшаго костра. Эта поразговорчивѣй была... Баба языка не удержитъ.
   -- Нонѣ крупнаго звѣря меньше стало... Ну, а птицу мы ловимъ хорошо. Векшъ бьемъ. Только шкурка дешева -- не стоитъ заряда.
   -- А дѣти у тебя какъ же?
   -- А дѣти у старухи, у бабки. Она приглядитъ за ними. Разволочное время -- потерять его нельзя. Все рублевъ десять нашебаршишь.
   -- Ну, а мужики въ лѣсу не обижаютъ?
   -- Какъ это?
   -- Не отнимаютъ промысла?
   -- Нѣтъ, у насъ свято, потому ловитъ волкъ, да ловятъ и волка, ловитъ и волкъ, покелѣ волка не поймаютъ... У насъ въ лѣсу правдой надо жить. Неправдой свѣтъ пройдешь, да назадъ не воротишься... И съ умомъ воровать -- бѣды не миновать. Опять же онъ "крути да верти" не любитъ.
   -- Кто онъ?
   -- Лѣсовикъ. Ему эта круть да верть противна. Онъ правды хочетъ. Кто изъ чужихъ сильевъ орѣхъ уноситъ, того и лѣсовикъ не помилуетъ, нѣтъ... Тутъ-то нашимъ лѣсомъ такія болотины есть -- забьетъ, такъ не успѣешь и помолиться толкомъ, съ головой уйдешь... Оно бываетъ грѣхъ, кто говоритъ, только рѣдко... И считанную овцу волкъ съѣдаетъ... Иной случается и поневолѣ -- голодъ то не свой братъ... Этому меньше грѣха, который отъ нужи великой на такое дѣло идетъ.
   Мы не могли глазъ отвести отъ береговъ Косьвы. Они то сдвигались сумрачными кругами, къ вышинѣ надъ рѣкою лѣсная темень хмурилась, то разступалась пологими отмелями, сплошь покрытыми веселыми березняками. На первомъ роздыхѣ разговорился я съ лоцманами, и тѣ шибко жалуются на безвременье.
   -- Все обиждаютъ насъ купцы.
   -- Какіе купцы?
   -- Да такіе, какъ и вы вотъ, потому, окромѣ купца, какое кому дѣло до нашей Косьвы рѣки. Какую бы работу ни робить -- все по тридцати копѣекъ на человѣка выробишь въ день.ю. А тутъ двумъ за экую путину на шестахъ -- все тридцать копѣекъ платятъ, по пятнадцати на брата. Вы вонъ понимаете, а у другого этихъ понятіевъ нѣтъ. Давай лодку -- что ему. Такъ, ослизлая душа, три гривенника и отдастъ... А теперь-то лодки у насъ пошли тяжелущія колодины... Съ вечера-то съ такой работы уснешь -- утромъ не можешь разломаться, руки, ноги отоймутся... Еще двое сядутъ да и капиталу накладутъ съ собою.
   -- Какого капиталу?
   -- Да готвы разной... имѣнія всякаго. Рази имъ жаль рабочаго человѣка? Иной норовитъ даромъ проѣхаться... былъ одинъ такой -- каждый годъ раза два-три ѣздилъ и все даромъ; маялись мы съ нимъ, маялись, потому въ самую рабочую пору.
   -- Зачѣмъ же вы его возили?
   -- Ужъ очень храбро кричалъ на насъ лютымъ окрикомъ и ногами топалъ... Ну, мы люди смирные. Говорилъ -- чиновникъ, мы и вѣрили. Бумагу постоянно такую показывалъ. Что же, мы грамотѣ не умѣемъ и возили. Да, наше счастье, на барина одного наткнулся. Баринъ тоже ѣхалъ. Слышитъ -- крикъ неподобный, "что это", говоритъ, "у васъ?" -- Да вотъ, начальство бунтуетъ... "Какое же, говоритъ, это начальство?" -- У его, говоримъ, бумага есть. Ну, и потребовалъ баринъ бумагу, посмотрѣлъ, да какъ разсмѣется. "Дураки, говоритъ, вы всѣ, вотъ что..." -- Какъ дураки, коли на бумагѣ печать казенная?.. "Такъ и дураки, какіе дураки бываютъ. Въ бумагѣ-то что написано?-- Что судился мѣщанинъ такой-то за воровство и лишенъ всякихъ нравовъ и сосланъ въ Пермскую украйну къ намъ... А вы, говоритъ, его возите даромъ и за начальство почитаете... Какъ же вы не дураки!.." Ну, только и мы тогда этого верхотурскаго мѣщанина спокаяли.
   -- Какъ это?..
   -- Лозы нарвали, да лозой... Баринъ ему и казнь такую выдумалъ. Мы бы его отпустили, да онъ ужъ надоумилъ... "Ничего, говоритъ, ребята, не бойтесь. Что же вашему добру даромъ пропадать..." Высѣкли мы, точно, только онъ отдышался и взмолился: "братцы, вывезите меня куда-нибудь; ужли же мнѣ тутъ и пропадать на пустомъ берегу..." Ну, мы его честь-честью домой и предоставили. Деньги ужъ давалъ -- не взяли.
   -- Почему это?
   -- Потому онъ свое получилъ. Съ его довольно, слава Богу! Пущай его подавится нашими деньгами. Что съ вора взять -- ни отъ камня плода, ни отъ вора добра.
   Пологій лѣсокъ далеко вдвинулся въ Косьву; противоположный берегъ -- почти отвѣсная гранитная стѣна, вогнутая параллельно мысу... Вся она закуталась въ туманъ. Слышно только, какъ волны рѣки разбиваются о ея подножіе... Туманъ и наверху сгустился въ темную тучу и легъ на горныя вершины... Лодченка наша совсѣмъ ничтожной и жалкой кажется рядомъ съ этими громадами... Лоцмана зорко смотрятъ -- изъ воды, словно зубы какой-то чудовищной челюсти, торчатъ черные утесы... "Не доглядишь -- и готово",-- говоритъ сквозь зубы Терентій...-- "Тутъ мѣсто вострое!" -- сочувственно отзывается ему Иванъ съ другого конца челнока. Слышенъ сквозь грохотъ волнъ какой-то загадочный шумъ. Оказывается -- водопадъ въ сторонѣ, весь спрятавшійся въ зеленую чащу и невидный отсюда. Порывомъ легкаго вѣтра разорвало туманъ. Налѣво -- отвѣсная голая скала, по ней щели и трещины, точно невѣдомыя гвоздеобразныя письмена какого-то давно исчезнувшаго и иного слѣда по себѣ не оставившаго народа... Вонъ другая гремучая рѣченка злится и пыжится, съ разбѣгу кидаясь въ широкій плесъ Косьвы. У самаго устья ея даже каскадъ маленькій бѣлѣетъ -- видимо, черезъ каменную гряду перескакиваетъ быстроотводная Пятигорка...
   -- Тутъ вотъ переборы пойдутъ.
   Косьва, дѣйствительно, скоро зашумѣла въ этихъ переборахъ. Ужасно напоминала Тулому въ Лапландіи. Нашъ челнокъ осторожно заползалъ въ щели между камнями, изъ одной поднимался въ другую и зловѣще поскрипывалъ дномъ о предательскія корчи... А тамъ опять плесы съ прозрачной водой, гдѣ до самой глубины каждую рыбку видно, особенно на песчаномъ днѣ -- тамъ не только рыбка вся выдѣлится до послѣдней своей чешуйкѣ, но тѣнь ея внизу бѣжитъ и извивается за нею... Направо изъ лѣсу торчатъ остатки какого-то бревенчатаго сруба, совсѣмъ ветхіе, заплѣсневшіе даже.
   -- Что, тутъ село было?
   -- Нѣтъ. Разбойное мѣсто такое... Ермачекъ одинъ верховодилъ... Давно ужъ, при дѣдахъ нашихъ. Огневище называется.
   -- Что это значитъ?
   -- А сжегъ онъ себя тутъ. Въ Павдѣ онъ царскаго пристава жену уводомъ увелъ... волей... Полюбила его Ермачка... Онъ и увелъ ее.
   -- Да какіе же приставы въ Павдѣ были?
   -- Были, когда старики говорятъ. Они лучше насъ съ тобой, ваше почтеніе, знаютъ... Ну, уволокъ онъ ее сюда, и стали они разбойнымъ дѣломъ промышлять. На Каму уходили; разобьютъ караванъ и сюда хоронятся. Только никакъ сослѣдить ихъ не могли... Много годовъ они такъ промышляли.
   -- А на Косьвѣ они не грабили?
   -- Зачѣмъ? Въ тѣ поры здѣсь пустынно было. Опять же близъ норы лиса на промыслы не ходитъ!... И сосѣдей онъ жалѣлъ, потому -- воръ попалъ, а міръ пропалъ. Воръ воруетъ -- міръ горюетъ... Только такъ это онъ разохотился удачей, что задумалъ Усолье пограбить... А на ту пору въ Усольѣ Строгановъ сидѣлъ. Собралъ Ермачекъ десятка три "казаковъ", ночью вломился въ варницы да въ дома усольскіе и обчистилъ ихъ дотла... Что онъ впопыхахъ народу побилъ, страсть... А на ту пору у Строганова гостилъ царскій приставъ изъ Павды... Увидалъ онъ этого Ермачка и спрятался: узналъ, значитъ... Пограбилъ, пограбилъ Ермачекъ и прочь отъѣхалъ съ караваномъ къ себѣ. Одного только изъ своихъ найти не могъ -- думалъ, убитъ въ свалкѣ... А онъ въ варницѣ раненый лежалъ и мучился, только голосу подать не могъ: ослабъ очень. На другой день Строгановскіе нашли его и давай лечить. Вылечили. Здороваго привели къ Строганову и царскому приставу.-- "Гдѣ Ермачекъ хоронится?" Молчитъ бунтырь. "Эй, лучше добромъ говори!" -- "Не могу я, клятву такую на себя принялъ!.." Стали его, ваше почтеніе, пытать на дыбѣ, кнутомъ пытали -- молчитъ. Тогда его Строгановъ велѣлъ огнемъ донять... Пятками его въ печь вдвинули... Взвылъ, сталъ смерти просить. "Не будетъ тебѣ смерти -- весь въ мукахъ долгихъ изойдешь, если не скажешь..." Дали ему день отдышаться. Опять волокутъ... "Можешь теперь отвѣчать?" -- "Не могу, заклятье такое далъ на себя".-- Ну, тутъ котелокъ разожгли въ печкѣ и красный ему на голову надѣли. А царскій приставъ такъ и распалился. "Вы, говоритъ, у меня жену сволокли, такъ я-жъ васъ повѣнчаю... Поноси-ко этотъ вѣнецъ. Сладко ли?" Ну, тутъ казакъ не могъ тыя лютыя муки вынести, сталъ каяться. Сталъ каяться -- всѣхъ выдалъ, и гдѣ Ермачекъ хоронится, сказалъ. Въ тотъ же вечеръ казака этого повѣсили, а на утро Строгановъ съ царскимъ приставомъ и большою ратью въ походъ снарядился. Ночью они окружили Ермакову нору, а утромъ и бой начался. Ермакъ было хотѣлъ тайнымъ ходомъ уйти, а казакъ-то евоный и это сказалъ, гдѣ что; сунулся туда -- а тамъ у самаго мѣста костры горятъ, хотятъ его, какъ лису, выкурить... Тогда вышелъ Ермачекъ на стѣну и говоритъ: "Казну сдамъ и самъ сдамся на казнь лютую, за то должны вы большой клятвой поклясться, что жену мою помилуете!.." Строгановъ было далъ согласъ, а приставъ и озлобился. "Какая, говоритъ, песья душа, жена у тебя... съ чужою женою живешь... А ее, подлую, къ конскимъ хвостамъ привяжу, да по каменью размечу безъ устатку." Тутъ жена и вступилась сама.-- "Плевать я, говоритъ, хочу на тебя, царскому приставу,-- потому не мужъ ты мнѣ, а ворогъ-лиходѣй... А будемъ мы биться до послѣдняго здоха и тогда вамъ въ руки живыми не дадимся!" -- И давай опять воевать... Строгановскіе люди на стѣну, а она ихъ кипучей смолой сверху. Сколько тутъ посѣкли народу мечами -- и сказать не могу. Только къ вечеру -- видитъ Ермачекъ, что ихъ одолѣваетъ сила вражья, и говоритъ ей, женѣ-то.-- Знаю я еще одинъ заповѣдный ходъ... Только двумъ не уйти... Я останусь на смерть, а ты уходи и молись за меня, коли жива будешь..." -- "Не бывать этому, вмѣстѣ жили, вмѣстѣ и помирать!" -- это она-то. "Какъ такъ?" -- "А такъ..." Залила она стѣнку и избу смолой, натаскала хворосту кругомъ, и только Строгановскіе люди полѣзли напослѣдокъ -- она запалила... Изба-то горитъ, приступу къ ей нѣтъ, а она съ Ермачкомъ вышла на кровлю, да и кричитъ приставу: "Полюбуйся-ко, ворогъ лютый, какъ мы милуемся, да радуемся", обняла Ермачка и давай цаловать его... Такъ ихъ полымемъ и занесло... Тутъ мѣсто съ тоя поры нечистое...
   -- А что?
   -- Да видится разное... Ночью, ежели одному ѣхать, слышишь, какъ Ермачиха-то жалуется да плачетъ... А то къ лѣсу побѣжитъ -- и огонь за нею такъ и пышетъ... Она въ воду хочетъ, а вода отъ нея прочь...
   -- Самъ ты видѣлъ?
   -- Какъ плакалась въ лѣсу -- слышалъ, а видать не видалъ... Старики разсказываютъ въ Растесѣ и по другимъ мѣстамъ... Есть, которые видали сами.
   Что за красивое мѣсто пошло отсюда! Массы скалъ громоздились у берега въ самыхъ живописныхъ сочетаніяхъ; рѣка Ершовка съ высоты падала въ Косьву. Ершовка эта, прежде чѣмъ слиться съ Косьвой, дѣлаетъ восемьдесятъ семь колѣнъ и каскадовъ... Совсѣмъ "каскадная" рѣка! Недвижныя ели важно стоятъ на мрачныхъ камняхъ, точно и онѣ тоже каменныя, ни одною вѣтвью не шелохнутъ въ этомъ царствѣ текучей и падающей воды, пѣны, брызгъ, и грохота... Наши лоцмана устали, очевидно,-- руки едва двигались... Нужно было сдѣлать привалъ. И нашли же для этого мѣсто -- совсѣмъ подъ стать этимъ величавымъ утесамъ. Мы причалили къ каменнымъ лудамъ -- мелямъ посередь рѣки, вытащили на нихъ лодку и, спустя нѣсколько минутъ, разложили костеръ тутъ же, вблизи разбитыхъ барокъ, орясины которыхъ торчали изъ воды, точно ребра какихъ-то сказочныхъ чудовищъ...
   Не успѣли мы сварить чаю, какъ сверху показался такой же челнокъ, только онъ точно съ разбѣгу бѣжалъ внизъ по теченію...
   Стали мы всматриваться. Какая-то широкополая шляпа сидитъ...
   -- Приставайте сюда!-- кричимъ мы на встрѣчу священнику, дремавшему въ душегубкѣ.
   Молоденькій гимназистъ, бывшій съ нимъ, сталъ его будить... Проснулся...
   -- Чай у васъ... Благовременно! -- Неуклюже сталъ вылѣзать изъ лодки...-- Это вы хорошо.
   -- Какъ это вы сюда попали?
   -- А вотъ съ сыномъ въ Растесѣ гостилъ, такъ опять домой въ Орелъ-городокъ плывемъ... Подлинно, дивно встрѣтить здѣсь кого въ цивильномъ платьѣ. Самая медвѣжья сторона -- Косьва эта... Сморила меня дорога-то.
   Разговорились. Сталъ я распрашивать батюшку о краѣ этомъ.
   -- И не вопрошайте, потому я ихняго невѣжества не любопытствую... И безъ того всѣ мы мохомъ обросли... У насъ въ Орлѣ-городкѣ тоже, я вамъ доложу, дичь порядочная...
   Сталъ разсказывать про свое житье -- бытье. Тоже плачется. Мужикъ здѣсь къ церкви не прилежитъ, но всячески отъ нея линяетъ. Мальчикъ гимназистъ тоже не малыя огорченія доставляетъ...
   -- Представьте вы себѣ, сколь правильно у него умъ направленъ. По дорогѣ тутъ завелъ я съ нимъ назидательную бесѣду о всемогуществѣ Божіемъ; что же, вы думаете, какъ о Господѣ мнитъ юнецъ сей, а?
   -- Не знаю, право.
   -- Оно, говоритъ, правда, всемогущъ-то Онъ всемогущъ, а все же Ему козырнаго туза не покрыть! Такъ я и обомлѣлъ. Да Онъ съ такимъ болваномъ, какъ ты, и играть-то не сядетъ!-- моментально раздражился и выпалилъ въ сына священникъ...
   Я такъ и покатился... Батюшка сообразилъ, что сказалъ глупость.
   -- Съ нимъ, право, влетишь... Душу онъ мнѣ повернулъ. Вдругъ отъ іерейскихъ чреслъ и такая пакость вышла!... Ужъ дома я тебя выпорю. Я изъ тебя этотъ духъ изгоню... Будь спокоенъ!
   Гимназистъ, очевидно, не понималъ, какимъ это образомъ онъ можетъ остаться спокойнымъ въ виду ожидающихъ его дома семейныхъ радостей. Со злости онъ сталъ запускать камнями въ воду.
   -- Не хотите-ли рому, батюшка?
   -- Это значитъ пунштъ? Ежели умѣренно и во-время -- отчего же... А у меня пирогъ есть съ рыбой и куропать жареная.... Такимъ образомъ мы съ вами соорудимъ пиръ Валтасаровъ... Валтасаръ-то кто былъ?..-- ткнулъ онъ указательнымъ пальцемъ въ лобъ гимназиста.
   -- Царь!
   -- Царь и женолюбецъ!.. А я все-таки тебя выпорю... Предивно, сколько въ нихъ легкомысліе свирѣпствуетъ.
   Какая-то сѣрая птица съ вершины утеса пристально всматривалась въ наше пиршество... Грохотъ Ершовки позади и шумъ Косьвы въ переборахъ порою заглушалъ нашу бесѣду.
   

XVII.
Путь до Троицкаго рудника -- Рабочій адъ.-- Горы: Кусиннская, Гусь.-- Невѣдомое племя.

   -- Тутъ по всему Уралу безперечь такая пошла, концовъ не соберешь... Вотъ будете въ богословскихъ заводахъ, напримѣръ, увидите, сколь хорошо тамъ народу живется.
   -- А именно?
   -- Да Башмаковъ вѣдь купилъ эти заводы и послалъ управлять ими, какъ бы вы думали... кого?
   -- Не могу догадаться... Спеціалиста какого-нибудь?
   -- Да, только по другой части... ученаго агронома. Этотъ что же сдѣлалъ: заводы обязаны поставлять въ казну мѣдь, а промывкой золота заниматься выгоднѣе. Сообразить не трудно. До интересовъ населенія дѣла нѣтъ никакого -- и вотъ мѣдная шахта горитъ. Разработка мѣди прекращается. Хозяину выгодно -- рабочіе начинаютъ умирать съ голода и кончаютъ бунтомъ. Озлобленіе повсюду страшное. Истощили всѣ средства, избы на срубь на дрова продали, послѣднюю утварь проѣли; ходятъ обезсиленные, оборванные. Служащіе на заводахъ -- разумѣется, только не ученые агрономы -- большую часть жалованья отдаютъ рабочимъ. Зубаревъ изъ своихъ 4,000 р. раздѣляетъ между между ними 3,000 р.
   -- Ну, а агрономъ?
   -- Чоботовъ?.. Онъ не иначе показывается изъ дому, какъ съ револьверомъ въ карманѣ... Народъ умоляетъ переселиться куда-нибудь... Адъ, чистый адъ... На другихъ заводахъ -- то же. Въ Александрійскомъ изворовались всѣ, и судьямъ страшно наказанія налагать, потому повальный голодъ воруетъ. У Чусовой есть такія мѣста, гдѣ мировому въ ноги кланяются за приговоръ къ тюремному заключенію, потому, хоть мѣсяца три, четыре, прокормишься. На одномъ изъ заводовъ, за долги владѣльца, бельгійская компанія дѣло вела все, даже чугунныя плиты перетопила въ доменныхъ печахъ на металлъ, продала его и скрылась, задолжавъ населенію болѣе ста тысячъ. Тамъ тоже стонъ стоитъ!.. "Смерть наша приходитъ",-- говорятъ крестьяне. Вотъ тутъ, напримѣръ, безлюдье. Соперничества нѣтъ -- цѣны должны быть высокія, а вы спросите у Терентія, что онъ зарабатываетъ въ мѣсяцъ.
   -- На кругъ?-- отозвался Терентій.
   -- Да, на кругъ.
   -- Мѣсяцъ робишь -- воскреснаго дня не знаешь, а все не больше восьми рублей получишь.
   -- Ну, вотъ видите. Какъ же подняться этому народу, съ чѣмъ? У лѣсопромышленника еще хуже. Тамъ онъ совсѣмъ задичаетъ -- потому всю зиму въ лѣсу на холоду -- руби, а весною по горло въ водѣ грузи и потомъ впроголодь сплавляй...
   Въ изломахъ утесовъ рыжѣетъ желѣзная руда. Берега, какъ и дно рѣки, отсюда сплошь каменные стали. Изрѣдка въ водѣ чернѣетъ выскерье -- ель, вырванная непогодою вмѣстѣ съ корнемъ, или, какъ здѣсь говорятъ, съ мясомъ. Бѣжимъ мимо; Косьва какъ въ котлѣ кипитъ на переборахъ, душегубку нашу едва удается подымать на ступеняхъ, гдѣ вода угломъ падаетъ.
   -- Отсюда сплошь все крутые переборы пойдутъ да быстрины,-- утѣшаетъ насъ Терентій, зорко вглядываясь въ рѣчное дно.-- Ярая вода, чуть зазѣвался -- такъ вверхъ донышкомъ и опружитъ лодку. Ишь булькаетъ -- словно въ котлѣ. Весною тутъ страшенно...
   -- А что?
   -- Да на баркахъ изъ Троицкаго рудника сплавляемъ руду всякую -- до Чермоза. Такая тутъ сутолочь, что на каждую барку по 32 человѣка ставимъ. Одного лоцмана мало -- ученика къ нему беремъ.
   -- Что же получаетъ лоцманъ?
   -- До Чермоза двадцать три рубля, а ученику тринадцать, да рабочимъ по десяти... Живемъ мы въ эту пору однимъ хлѣбомъ -- больше нечего ѣсть. Пуда по два на человѣка хлѣба-то сойдетъ. Горячаго не варимъ, а вѣтра въ эту пору стоятъ хуже, чѣмъ зимой, огневица такъ и моритъ народъ. Въ послѣдній разъ изъ тридцати-то человѣкъ съ нашей барки мы двѣнадцать по пути похоронили... Вотъ сколь сладки сплавы-то эти!
   Горы такъ круты здѣсь, что выйти некуда на берегъ. Волжскія Жигули не сравнятся съ этими Косвинскими вершинами. Послѣднія и круче, и величавѣе, и выше. Даже жутко становится плыть между ними -- вотъ-вотъ сдвинутся и раздавятъ; или этотъ карнизъ, далеко выдавшійся сверху и повисшій надъ водой -- рухнетъ внизъ, и отъ себя даже не брызнетъ. Подъ Гремихой, Гусемъ, Претчихой -- и лодочники, на что ужъ народъ привычный, смолкаютъ -- такъ вліяютъ на душу эти каменныя громады... Особенно грозно висятъ надъ рѣчкой скалы Гуся. Тутъ бухточки похожи на колодцы. Узкія щели ведутъ въ нихъ, причемъ площадь дна больше поверхности (воды). Точно ихъ выдолбили искусственно для какихъ-то страшныхъ подземныхъ тюремъ, да залило водой. Терентій увѣряетъ, что это водою такъ высверлило... "Не дай Богъ свернуться внизъ -- свѣта бѣлаго ужъ не увидишь"...
   Совсѣмъ дивное царство потемочное. Спасенья нѣтъ -- внизъ оно тянетъ, какъ ни плавай. Вотъ два-три куреня въ сторонѣ, гдѣ дрова рубятъ и уголь жгутъ въ печахъ. Теперь они заброшены -- зимой только сойдутся сюда лѣсопромышленники. Вотъ правильными куполами горы пошли; какіе сказочные титаны придали имъ эти формы? Точно черепа какихъ-то чудищъ подымаются онѣ изъ зеленыхъ облаковъ кедроваго лѣса, обступившаго ихъ отовсюду... Перебираясь отъ одной къ другой, мы, наконецъ, видимъ передъ собою громадную, оставляющую за собою всѣ прежнія. Кусвинскую гору... Мы тянемся вдоль ея отвѣсныхъ стѣнъ. На всю Косьву бросила она свою тѣнь, точно въ какое-то мрачное царство вступили мы. Шесты бросили -- цѣпляемся руками за выступы Кусвинскихъ отвѣсовъ и такъ переползаемъ. На высотѣ надъ нами кое-какъ держатся могучія ели -- половина узловатыхъ корней (на воздухъ вытянулась и чернѣетъ тамъ неподвижными змѣями... Должно быть, сначала въ скалѣ хоронились, да подъ постояннымъ напоромъ ихъ треснула и рухнула скала, а онѣ остались, точно торжествующія свою трудную побѣду надъ этою первозданною громадою. Водяные лопушки и лиліи колышутся по слѣду нашей лодки... Кое-гдѣ они захватываютъ ее своими цѣпкими длинными стеблями... трудно вырваться изъ этихъ объятій... Вонъ совсѣмъ срѣзанный березовый лѣсъ... Ледянымъ заторомъ снесло его, забило въ бухту, и гніетъ онъ въ ней... Вонъ въ чащѣ совсѣмъ лопарская тупа -- бревенчатый срубъ, крытый на одинъ скатъ... Совсѣмъ не мѣстнаго типа избушка.
   -- Что это?
   -- А это растесская зиминка!..
   -- Да развѣ растесцы сюда ходятъ?
   -- Прежде ходили; тѣ, что лѣсомъ да рыбой занимаются... Ну, а какъ Троицкій рудникъ поставили, они и ходить перестали...
   Наконецъ, опять впереди выдвинулась Ослянка, та самая, которую мы видѣли еще вчера, подъѣхавъ изъ Кизела къ Няру. Косьва, сдѣлавъ большой кругъ, опять подошла къ этой громадѣ. Вершина ея покрыта снѣгомъ, ярко горящимъ теперь подъ солнечнымъ свѣтомъ, за то остальная масса горы тонетъ въ какихъ-то синихъ сумеркахъ. Теперь долго намъ придется плыть въ виду этой вершины. Еще недавно шумная, Косьва тиха, какъ въ чашкѣ... Слышно со стороны посвистываніе бекасовъ... Цѣлымъ юровьемъ повисла въ водѣ и не шелохнется мелкая рыбка -- малявка.
   -- Ее и щука не ѣстъ -- столь она скусна.
   -- Тутъ на Ослянкѣ и около прежде много разбойнаго лихаго народу жило. Только не нашей вѣры и не нашей молви.
   -- Татары и пермяки?
   -- Нѣтъ...особые какіе-то... И теперь черепа ихъ вырываютъ здѣсь крестьяне, и топоры -- только топоры чудные,-- желѣзо не желѣзо, мѣдь -- не мѣдь.
   -- Куда-же они дѣвались?
   -- Да ихъ давно, еще при Грозномъ, строгановскіе люди побили. Безъ устатка всѣхъ -- никому милости не было. Пермякамъ милость была, потому пермяки -- смирные; ихъ, бывало, побьютъ, они и смирятся, а эти, что на Ослянкѣ жили, сами разбоемъ ходили и пардону ни у кого не просили. Ну, такъ Строгановъ и послалъ на нихъ свои рати... Они тоже противъ него съ умомъ дѣйствовали. Въ пещеры забирались и оттуда стрѣлами метали, да каменьемъ всякимъ!.. Долго къ нимъ подступу не было, да строгановскіе догадались -- сверху на нихъ накинулись.... Изъ Перьми, да изъ Екатеринбурга пріѣзжали сюда разные ученые, искали ихъ -- ничего не нашли, съ тѣмъ и отъѣхали.
   По скатамъ Ослянки палевыя пятна мерещатся -- видимо, оленьимъ мохомъ подернуло ихъ; это -- ягелевы пастбища. Оказалось, что и олени заходятъ сюда, только рѣдко, хоть ихъ и не бьютъ косьвяне, какъ не бьютъ лебедя. Олень у нихъ тоже почему-то слыветъ запретнымъ звѣремъ.
   -- Да почему же это?-- добивался я.
   -- Потому -- онъ Божій.
   -- Всѣ Божьи...
   -- Точно что всѣ, а онъ особенно... Есть такіе святые, которыхъ съ оленями этими самыми на иконахъ рисуютъ.
   -- Какіе же это святые?
   -- Не знаю, а только есть... Растесцы еще ихъ бьютъ, случается, ну, а мы -- никогда. Мы этого звѣря жалѣемъ. Ихъ безъ того волки рѣжутъ до пропасти...
   Черезъ нѣсколько часовъ Троицкій рудникъ; тѣмъ не менѣе рѣка и ея берега совсѣмъ пустынны...
   -- Теперь бы и на веслахъ можно'!-- всмотрѣлся я въ казавшееся тихимъ теченіе Косьвы.
   -- Нельзя. Что на Усьвѣ, что на Косьвѣ -- никакъ на веслахъ вверхъ не подымешься -- быстры слишкомъ.
   Большой рудникъ ничѣмъ не обнаруживалъ своей близости. Та же тишина стояла кругомъ, то же безлюдье... Одна за другой скалы въ 100 футовъ высоты сторожили рѣку. Вонъ совсѣмъ красная. Желѣзною ли окисью она покрыта, или дѣйствительно сплошная руда, какъ увѣряетъ меня мой спутникъ. Остальныя изъ глинистаго сланца и порфира; въ сланцѣ жилами залежи бураго желѣзняка.
   -- Тутъ все кругомъ желѣзомъ скрѣплено, да желѣзомъ мощено!-- раздумчиво проговорилъ мой спутникъ, всматриваясь въ громадныя богатства этого дѣвственнаго края.
   

XVIII.
Троицкій рудникъ.-- Уральская пустыня.-- Лѣсовики и бѣглые.-- Какъ Лазаревы, Всеволожскіе и Демидовы новыя села основывали.-- Рудникъ.-- Громадныя богатства его.-- Ослянка.-- Какъ пьяница совладалъ съ чортомъ.-- Причины пьянства.-- Возвращеніе назадъ въ Няръ.

   Только у самаго берега показались строенія Троицкаго рудника. Нѣсколько бревенчатыхъ избъ и домъ управляющаго съ балкончикомъ наверху. Странно было даже среди этой безлюдной пустыни встрѣтить обитаемое мѣсто. За два дня только и приходилось видѣть, что сумрачныя горы, синія дали, безлюдные берега. Казалось, что долго еще не услышишь людской молви, не увидишь жилья... Впрочемъ, самый рудникъ основанъ недавно; до тѣхъ поръ прикосьвинскія пустыни оживлялись только пѣснею охотника, выжидающаго краснаго звѣря, да однообразнымъ скрипомъ лодокъ, подымавшихся вверхъ но спокойнымъ излучинамъ рѣки. Сначала Лазаревы и Строгановы изъ ссыльныхъ крестьянъ основали, лѣтъ семьдесятъ тому назадъ, Растесскую волость, а потомъ первые устроили Троицкій рудникъ.
   Населять пустыни Урала ссыльными заводскими рабочими долгое время было здѣсь въ обычаѣ у мѣстныхъ крупныхъ владѣльцевъ. Такъ дѣлали Демидовы, перегонявшіе цѣлыя села съ одного мѣста на другое, такъ дѣлали Всеволожскіе, разорившіеся только теперь, точно также поступали Абамеликъ-Лазаревы и Строгановы. Кромѣ того -- случалось, переманивали крестьянъ одинъ у другого. Откроются гдѣ-нибудь новыя богатыя рудныя залежи, свой народъ весь на работѣ,-- хозяева и разсылаютъ звать чужихъ. "Плата-де хорошая, беремъ всѣхъ -- паспортовъ не спрашиваемъ". Ну, отовсюду и тянутся въ пустыню загнанные и недовольные уральцы, чающіе отъ новаго мѣста и новыхъ людей великихъ и богатыхъ милостей. Потомъ это вывелось, ибо на новыхъ мѣстахъ оказывалась жизнь горше, чѣмъ на старыхъ,-- тутъ уже съ рабочимъ не церемонились. Бѣжать ему некуда, жаловаться -- самому первому подъ кнутъ. Случалось, что за легкій проступокъ ихъ истязали, а за побѣги засѣкали до смерти. Былъ одинъ управляющій, Кониковъ, который своимъ судомъ вѣшалъ бѣглыхъ, и бѣглые молчали -- куда сунешься!.. Бродяжная баба тоже шла въ эти захолустья. Съ ней церемонились еще меньше. Красивая попадала въ руки начальства, похуже -- шла на потребу всему рабочему люду. Жили вмѣстѣ въ скверныхъ сквозныхъ срубахъ, спали вповалку. Смѣшеніе половъ и возрастовъ было всеобщее. Въ слѣдующихъ очеркахъ Урала, мнѣ еще не разъ придется рисовать эти картины. Троицкій рудникъ основанъ въ позднѣйшее время и, разумѣется, на совершенно иныхъ началахъ. Тутъ уже работаетъ свое, лазаревское крестьянство, сравнительно за лучшую, чѣмъ въ Кизелѣ, плату. Идутъ они сюда по согласію, а не подъ конвоемъ. Старое крѣпостное время ушло со всѣми неистовствами горнозаводскаго режима, только нищета старая осталась -- ее, видимо, не такъ легко избыть, какъ самодуровъ и самоуправцевъ.
   Небольшого роста, пожилой, юркій управляющій засуетился на берегу, къ которому мы приставали.
   -- Очень радъ, очень радъ... Тутъ живаго человѣка не увидишь... Гостю -- что хорошей погодѣ, пріемъ по нашимъ пустырямъ всегда радушный... Пожалуйте ко мнѣ на балконъ чайку напиться... Полюбуетесь оттуда нашей Косьвой-рѣкой. Видъ единственный... Я, знаете, здѣсь въ глуши "Ниву" получаю; такъ иной разъ думаешь -- вотъ, если бы рисовать умѣлъ; сейчасъ бы послалъ туда, чтобы и всѣ прочіе знали, какія у насъ мѣста чудесныя. У насъ денегъ-то мало -- намъ "Нива" сокровище, все въ ней есть, и политикой кто интересуется, и картины, и чтенія, сколько хочешь. А преміями я всѣ стѣны себѣ увѣшалъ, теперь -- похоже на человѣка живу.
   Когда мы взошли на балконъ, восторги управляющаго оказались совсѣмъ не преувеличенными.
   Домъ его на вершинѣ холма. Внизу подъ нами Косьва дѣлаетъ пять излучинъ и образуетъ два прелестныхъ острова, огибая ихъ капризными рукавами. Налѣво гора Троицкая, вся изрытая рудниками, за ней вѣчные снѣга и ягелевыя пастбища Ослянки... Противоположный берегъ тоже весь заставленъ горами. Это какой-то хаосъ скалъ, лѣсистыхъ склоновъ, голыхъ вершинъ... Быстро течетъ мимо нихъ рѣка, гремя въ своихъ безчисленныхъ переборахъ Вода до того чиста, что мы отсюда подъ солнечными лучами видимъ дно ея, съ высоты полутораста футовъ... Узенькія душегубки замерли у берега, рядомъ тоже замерла засмотрѣвшаяся въ воду хорошенькая дѣвочка. Подъ ея ногами рѣка сдѣлаетъ маленькій каскадъ, и ребенокъ смотритъ -- не насмотрится.
   -- Что, вамъ эти горы нравятся?..-- обратился ко мнѣ управляющій.
   Я удивился вопросу.
   -- Нѣтъ, я, знаете, почему. Тутъ вѣдь захолустье, одиночество. Перевели меня въ людное мѣсто, такъ я изъ-за этихъ горъ по Троицкому руднику такъ затосковалъ!.. Радъ былъ, когда назадъ меня отпустили. Бѣда къ одному мѣсту привыкнуть.
   Горы стали однѣ противъ другихъ, точно ощетинившіяся чудовища, ожидая сигнала, чтобы сдвинуться и уничтожить эту горделиво шумящую рѣку, неустанно подмывающую ихъ каменныя подножія. Бѣлою пѣною клубится Орѣховка, вливающаяся здѣсь въ Косьву. Вонъ изъ горъ мерещится другой притокъ... Позади мирная долина, совсѣмъ идиллическая, тихая заводь съ челночками и мордами, развѣшанными на шестахъ...
   -- Какъ на этихъ переборахъ барки весной идутъ?..
   -- Случается -- гибнутъ, а случается, что переборы еще и помогаютъ...
   -- Хорошая помощь!
   -- Вѣрно. Съ перваго перебора барка стремглавъ слетаетъ; прежде чѣмъ она израсходуетъ пріобрѣтенную скорость, она попадаетъ на слѣдующій переборъ. Такимъ образомъ до Губахи барки дѣлаютъ по 15-ти и 18-ти верстъ въ часъ, а ниже Губахи, гдѣ теченіе спокойно -- только 8 верстъ, да и то не всегда.
   На горы набѣжали тучки; кое-гдѣ тѣни отъ нихъ ползли по склонамъ. Весь пейзажъ передъ нами представлялъ болѣе двѣнадцати плановъ, одинъ смутнѣе другого. Самые дальніе только мерещились... Вонъ среди вѣчнаго снѣга на вершинѣ Ослянки чернѣютъ утесы стоймя... словно башни какого-то сказочнаго замка... Силъ нѣтъ оторваться. Все бы сидѣлъ и смотрѣлъ... Дичь непуганная вовсе. Парами перелетаетъ то и дѣло эта мелкая пташка съ одного берега на другой, подъ самымъ балкономъ нашимъ посвистываетъ, прорѣзывая застоявшіяся среди этого затишья воздухъ... Вонъ гагарки потянулись по Косьвѣ. На минуту раскидало ихъ водою въ переборѣ, нѣкоторыя и кувыркнулись -- да опять выплыли въ спокойномъ мѣстѣ и, отряхиваясь, медленно плывутъ далѣе... Гдѣ-то издали слышится рѣзкій и звучный крикъ лебедя... Точно какая-то металлическая толстая струна лопнула, и послѣдній предсмертный кривъ этой струны дрожитъ надъ молчаливою окрестностью. Изъ заводи утки заболтали что-то по своему... И опять тишина, только рѣка шумитъ въ порогахъ, да бекасы посвистываютъ надъ нею... Старикъ внизу едва бредетъ; съ нимъ тонкая густая сѣть, въ сѣти серебрится еще влажною чешуей мелкая рыба.
   -- Пожалуй, малявки набралъ?-- кричитъ ему сверху управляющій.
   -- И малявка есть...
   -- Ужли-жъ ѣсть ее станешь... Ее щука не ѣстъ.
   -- Въ ильянахъ (пельменяхъ) чудесно!.. А что щука не ѣстъ, такъ щука по водѣ звѣрь первый... Ему и сижокъ, и харіусъ -- все возможно; а мнѣ, старому да слабому -- и малявка хороша... Тутотка племяшъ у меня опять на запасъ попалъ.
   -- Ну?
   -- Вѣрно! Пуда три будетъ.
   -- Экое счастье тебѣ.
   -- Богъ невидимо посылаетъ... Я съ этого запасу мѣсяцъ сытъ буду!
   -- Что это за запасъ такой?-- спрашиваю.-- А по лѣсамъ у насъ жилыя избушки таятся. Прежде, какъ Троицкаго родника не было, такъ растесцы ходили сюда на промыслы. Ну, они въ избенкахъ этихъ разволочныхъ оставляли иной разъ большіе запасы хлѣба на слѣдующій промыселъ. Теперь ходить перестали въ лѣса -- запасы такъ и остаются. А то, можетъ быть, хозяинъ померъ, а дѣтямъ невдомекъ искать,-- ну, наши наткнутся въ лѣсахъ на такую тупку -- сейчасъ шарить. Хлѣбъ находятъ, случалось -- пороху доставалось фунтовъ по пяти. Растесцы какъ -- они здѣсь иной разъ и по зимамъ живали. Народъ угрюмый, ему человѣка не надо -- и то хорошо, что хоть лѣсъ шумитъ надъ головой, да вьюга запѣваетъ свои пѣсни. А въ тупкѣ у него холодно, сыро... Все переносили. Такая у нихъ ужъ страсть къ одиночеству была. Случалось и такихъ находить здѣсь, что съ каторги бѣжали.
   -- Вона! Въ лѣсахъ-то вашихъ!
   -- Да! Куда ему дѣваться? Онъ найдетъ такую разволочную тупку, да и поселится въ ней. У иного ружье есть -- кормится. Звѣря бьетъ, шкуру въ томъ же Растесѣ-продаетъ, пороху да хлѣба купитъ -- и опять себѣ въ лѣсъ. Но крайности некому трогать его въ этомъ лѣсу... Одинъ и живетъ. Такіе случались, что отъ людской молви совсѣмъ отвыкали... Тугъ лѣсовикъ одинъ -- бывало, придётъ въ Растесъ, броситъ мѣха да шкуры, сядетъ и сидитъ. Ну, кулаки, которые скупали, принесутъ ему пороху, хлѣба. Взвалитъ себѣ на спину и уйдетъ, не озираясь даже. Думали нѣмой. Нѣтъ, разъ услышали, какъ онъ въ лѣсной дремѣ пѣсню пѣлъ. Только съ людьми говорить не хотѣлъ,-- вѣрно ужъ очень они его обидѣли. Помирать имъ только тяжело. Вьюга шумитъ, ночь въ окно смотритъ... Одинъ. Тутъ ужъ это уединеніе страшно. Дичали нѣкоторые такъ, что отъ людей бѣгали. Случаемъ встрѣтятъ орѣшника, либо звѣролова въ лѣсу -- и прочь отъ него во всѣ ноги...
   -- Чѣмъ же жили?
   -- А Богъ ихъ знаетъ, чѣмъ; орѣхи палые которые... Руками звѣря ловили. Тутъ подъ Павдой въ лѣсахъ наши одного видѣли лѣсовика, такъ онъ вёкшу сырьемъ ѣлъ. Разорвалъ, какъ звѣрь, да сырьемъ и сожралъ...
   -- По моему, въ каторгѣ легче, чѣмъ такая жизнь.
   -- Какъ кому!
   -- По крайней мѣрѣ человѣка видишь!
   -- Иные, у кого кровь на душѣ, сами на себя, словно послушаніе въ монастыряхъ, накладываютъ -- спасаться въ лѣсу, въ одиночествѣ, и терпѣть,-- ну, и выносятъ... А потомъ, привыкаютъ. Лѣсъ вѣдь захватываетъ; изъ него не выйдешь. Первый годъ труденъ, а пережилъ ты его -- лѣсъ ужъ тебя не выпуститъ; такъ и останешься лѣсовикомъ. У насъ жить въ лѣсу называется -- лѣсовать, а лѣсовикъ -- тотъ, кто лѣсуетъ. Такихъ лѣсовиковъ много; иной и семью для этого кинетъ. Близость лѣса создаетъ особыя натуры. Тянетъ лѣсъ къ себѣ, въ свою глушь великую. Особенно наши лѣса -- кедровые. У насъ красивѣе, по другимъ мѣстамъ такихъ нѣтъ. Ну,-- предложилъ онъ, помолчавъ,-- хотите посмотрѣть нашъ рудникъ?
   -- Да, еще бы. За этимъ мы къ вамъ и заглянули.
   -- А ходить по горамъ умѣете? У насъ вѣдь по кручамъ все, не то что на ровномъ мѣстѣ, какъ въ прочихъ мѣстахъ.
   -- Пробовалъ -- не жаловался.
   Высота рудника семьсотъ футовъ надъ рѣкой Косьвой. Туда ведетъ головокружительная тропинка, кое-какъ пробитая по кручѣ. Если бы не деревья по пути, за которыя иногда можно зацѣпиться и отдохнуть -- путь былъ бы совсѣмъ труденъ. Подъ ногами переплетаются корни деревьевъ, взрѣзавшіе почву, точно какія-то узловатыя змѣи. Не посмотришь внизъ -- споткнешься, а споткнувшись, можешь очутиться Богъ знаетъ гдѣ. Гора, напримѣръ, въ одномъ мѣстѣ прямо въ Косьву обрушивается... На болѣе обширныхъ площадкахъ свалены бревна. Какіе лѣсные великаны легли подъ топорами! Бѣлое крѣпкое дерево уже вылущено изъ-подъ коры и далеко слышенъ отъ него смолистый, здоровый запахъ. Съ высоты зато грандіозный видъ на водораздѣлъ между Косьвой и Усьвой. За двумя лѣсистыми горными кряжами поднимается словно придавливающая ихъ и тяготѣющая надъ всею окрестностью Ослянка. На ней отсюда можно различить всѣ пояса растительности. Густой лѣсъ опоясалъ ее внизу, вверхъ, мало-по-малу, онъ переходитъ въ однообразное марево кустарника, кустарникъ смѣняется травою, трава -- мхомъ. Наконецъ, и палевыя пятна мху исчезаютъ, мерещится темною полосою голый камень. Тутъ уже нѣтъ ни одной былинки... Темная масса камня вверху смѣняется снѣговыми моренами, которыя расползлись и внизъ по кручамъ, заполняя собою лощины и щели... Все это въ дикихъ кручахъ, рѣзкихъ очертаніяхъ... Даль съ этою горою и другими выдвигающимися смутными силуэтами изъ-за нея полна неизобразимаго величія!..
   -- Видите вы на Ослянкѣ правильные утесы, на самой вершинѣ, а вокругъ нихъ точно каменный валъ?
   -- Вижу.
   -- Народъ это прозвалъ чортовымъ городищемъ... Тутъ, ранѣе, чѣмъ поселились люди, всякая нечисть жила... Внизъ, въ долины, она не заходила, потому -- въ долинахъ своя спеціальная нечисть значилась -- лѣшіе, водяные... А эта исключительно на вершинахъ горъ ютилась. Она имѣла свое особое назначеніе -- насылать на долины вьюги и метели, закутывать случайые провалы тучами, взбудораживать воды -- потому что чортъ водяной подчинялся во всемъ чертямъ горнымъ. Кто на горы ходилъ, того они обвалами встрѣчали... А главный ихній чортъ жилъ на Ослянкѣ.
   -- А теперь?
   -- Теперь его нѣтъ... Теперь онъ на Павдинскій камень ушелъ. И знаете ли вы, кто все это сдѣлалъ?
   -- Старецъ какой-нибудь праведный?
   -- Нѣтъ. Народъ приписываетъ это простому растесскому пропойцѣ. Былъ горькій пьяница... Нализался разъ, да и полѣзъ на Ослянку. Чортъ оттуда и камнями, и обвалами, и вьюгой его сбиваетъ, и громомъ шумитъ, и въ тучу кутаетъ, а пьяному, извѣстно,-- море по колѣно; онъ все вверхъ да вверхъ лѣзетъ, да на каждой скалѣ по пути кресты высѣкаетъ. Высѣчетъ крестъ -- водка съ собой,-- попьетъ и опять дальше... Такъ до самаго чортова городища на верху добрался. Подошелъ къ валу этому каменному и креститъ его издали, а тамъ въ черныхъ домахъ -- утесахъ у нечисти смятеніе идетъ. Сталъ было изъ послѣднихъ силъ чортъ мятель на него снѣговую пускать, а растесецъ въ отместку ему крестъ на валу сейчасъ высѣкъ... Видитъ чортъ -- ничего не подѣлаешь, взвылъ... Со всѣхъ горъ ему нечисть откликаться стала. Перелѣзъ пьяница черезъ валъ -- тутъ нечистый не выдержалъ. Завился въ снѣговую тучу, да и полетѣлъ на полуночь -- туда, въ Навдѣ... Только его и видѣли... А дома его всѣ въ утесы обратились... Видите, въ какой у насъ чести пьяницы. Старцы праведные не могли, а пьяница добился своего...
   -- По-моему, эти утесы скорѣе похожи на какую нибудь крѣпость. Я ожидалъ преданія о разбойникахъ, укрывавшихся тамъ.
   -- Нѣтъ, у насъ на горныхъ плѣшкахъ разбойные люди не прятались, они больше по ущельямъ внизу держались... Они открытыхъ мѣстъ не любили. Да и не въ снѣгахъ же имъ пребывать постоянно.
   Нельзя описать, какъ красивы переливы цвѣтовъ и тѣней на этой величавой горѣ. Желтовато-сѣрые тоны уступаютъ мѣсто лиловымъ, лиловые -- синимъ. Вонъ темень лежитъ на лиловомъ тонѣ... Не успѣли мы толкомъ всмотрѣться въ нее, какъ она уже свернулась въ тучу, приподнялась, открывая подъ собою палевые склоны, и двинулась дальше на югъ по вѣтру, унося туда нарождавшійся было надъ этою долиною дождь. Гора, по которой мы всползли, вся покрыта развѣдочными копями; онѣ открыли здѣсь богатыя залежи бураго желѣзняка, заключающаго въ себѣ, но первымъ излѣдованіямъ, до 25.000.000 пудовъ руды, въ которой отъ 50 до 60 % желѣза. Разработка его не представляетъ особеннаго труда, такъ какъ руда идетъ прямо отъ поверхности горы -- внутрь далеко докапываться за нею не приходится. Уже произведенными изысканіями заводы Чермозскій и Кизеловскій обезпечены на 20 лѣтъ. Надъ развѣдками работаетъ пока очень мало народу -- всего сорокъ человѣкъ, точно муравьи возятся надъ этою массою желѣза, скалъ и глины.
   -- Это еще не послѣднее слово... Мы думаемъ, что залежь эта сквозь всю гору проходитъ.
   -- Могутная!-- отозвался рабочій.
   -- Что жъ тогда?
   -- А тогда заводы одною этою горою сотни лѣтъ жить могутъ! А такихъ горъ по окрестностямъ до пропасти есть. Не умѣютъ у насъ только пользоваться. Это счастье Абамеликъ-Лазаревыхъ, что у нихъ такіе управляющіе, какъ Новокрещеныхъ; вы посмотрите, что у другихъ-то дѣлается. Вы слыхали ли, что за открытіе новыхъ рудниковъ крестьянъ пороли и ссылали.
   -- Что за дичь?
   -- Ну, а у насъ эта дичь случалась! Старые владѣльцы и пороли, и ссылали за это. Я могу назвать...
   Работа теперь идетъ надъ однимъ, сравнительно небольшимъ, пластомъ земли.
   Ломаютъ руду прямо съ поверхности. Красноватая масса ея тронута уже двѣ сажени въ глубь. Рабочіе разбросались на триста саженъ всего; тѣмъ не менѣе, ежегодно на этомъ, сравнительно небольшомъ, пространствѣ уже сбираются десятки тысячъ пудовъ желѣза. Работа пока веселая -- потому что на поверхности земли. Въ Кизелѣ я видѣлъ несравненно болѣе тяжелую, въ ночномъ мракѣ подземныхъ галлерей, при полномъ отсутствіи сколько нибудь порядочной вентиляціи. Потому и народъ здѣсь смотрѣлъ бодрѣе. Вмѣстѣ съ бабами и мужиками работали мальчики отъ 10 лѣтъ и выше. Эти, разумѣется, плату получаютъ ничтожную -- отъ 10 до 15 коп. въ день. Впрочемъ и взрослый крестьянинъ тутъ заробатываетъ отъ 30 до 50 коп., а баба отъ 20 до 30, и разумѣется, всѣ они на своихъ харчахъ. Заводъ только иногда поставитъ имъ хлѣбъ нѣсколько подешевле, чѣмъ они купили бы его у сельскихъ кулаковъ...
   Трудно себѣ представить, какая сила нужна для этихъ работъ. Если бы видѣли, какіе комья руды подымаютъ эти, повидимому, не особенно усталые люди,-- вы бы изумились, также какъ я былъ изумленъ. При этомъ кое-гдѣ запѣвается пѣсня, звучатъ шутки и смѣхъ, въ антрактахъ за все отдуваются бабы.
   -- Ишь ты спина у тебя, Марья, какая широкая!-- и при этомъ слышится глухой звукъ не особенно легкаго шлепка.
   -- Дьяволъ!-- огрызнется баба.-- Я вотъ тебѣ ковшомъ въ морду.
   -- Ломай, ломай его, Марья! Ишь у него харя-то съ послѣдняго перепоя ослизла.
   -- Еще трогается... Вотъ я Сашкѣ твоей скажу.
   -- У меня, братъ, этихъ Сашекъ, сколько хошь.
   -- У тебя!.. Люди врутъ -- навираются, нашъ вретъ -- не наврется... У тебя!..
   -- Да, у меня...
   -- Заведутся у такого... какъ же... Смотри, языкъ проглотишь. Ври да помни.
   -- У него только вошь и заведется...
   -- Бредень бредни бредитъ -- а у насъ языкъ щелкаетъ!..
   -- Душа кривая -- все приметъ...
   Когда мы спускались изъ этого рудника внизъ по тѣмъ же кручамъ, управляющій указалъ намъ налѣво за Ослянку.
   -- Видите вы -- вонъ двѣ правильныя горы... Знаете, какъ ихъ народъ зоветъ?-- Титьки.
   Названіе было чрезвычайно мѣтко. Дѣйствительно, на горизонтѣ рисовались два силуэта -- точно громадные сосцы совершенно правильной формы и при этомъ одна въ одну.
   -- Тутъ такъ: видать Титьки -- значитъ, и погода хорошая будетъ, а не видать -- жди дождя, а зимою мятели... До нихъ отсюда верстъ, мало-мало, двѣсти будетъ, не меньше.
   Нѣсколько ниже почву взрѣзалъ гребень большаго бураго утеса.
   -- Вотъ тутъ и развѣдокъ нечего дѣлать.
   -- Почему?
   -- Чистое желѣзо... Въ глубь идетъ, ломай его и плавь -- вотъ и весь трудъ... Вы еще по нашимъ мѣстамъ немало такихъ же увидите... Мнѣ достаточно было бы, если бы одну эту скалу подарили. Ей вѣдь цѣны нѣтъ,-- милліоны пудовъ въ ней...
   -- Отчего же истощается производство другихъ заводовъ?
   -- Лѣсъ выжгутъ; безъ топлива этимъ горамъ грошъ цѣна.
   По пути назадъ -- неизбѣжная подробность каждаго заводскаго дѣла -- пьяненькіе рабочіе намъ на встрѣчу.
   -- Успѣли!-- остановился управляющій.
   -- Мы, Иванъ Степанычъ, передъ тобой во какъ -- какъ свѣча горимъ!
   -- Вы бы лучше, чѣмъ горѣть-то, пить перестали!
   -- Мы теперь на всякую работу -- благодаримъ покорно... Одинъ за трехъ. Потому, ежели ее въ акуратѣ -- такъ отъ нея только силы прибавляется, отъ водки этой самой.
   -- Знаю я, нахлещетесь.
   -- Иванъ Степанычъ!.. У насъ совѣсти нѣтъ?-- удивлялся рабочій, стукая себя кулакомъ въ грудь.-- У насъ совѣсти -- сколько хоть... А мы, благодаря Создателю, чуточку, во -- эстолько,-- показалъ онъ на кончикъ мизинца,-- и слава тѣ, Господи... Свое дѣло знаемъ... Сичасъ на работу!
   -- Вы не повѣрите, какая возня съ ними на заводахъ. Иногда изъ-за одного пьянаго все дѣло останавливается.
   -- Это преувеличеніе.
   -- А вотъ разочтите: на каждую пудлинговую печь трое рабочихъ въ одну смѣну -- у всякаго изъ нихъ свое дѣло. Одинъ запьянствовалъ -- остальнымъ ничего подѣлать нельзя, потому -- запаснаго нѣтъ. За этими тремя останавливается дѣло на всѣхъ пудлинговыхъ печахъ -- потому въ общей связи все, операція одна у всѣхъ. Жаръ отъ пяти пудлинговыхъ нагрѣваетъ котлы -- для производства пара въ прокатную паровую машину, такимъ образомъ, не топятся эти печи -- остается безъ дѣла и прокатная. Въ концѣ-концовъ, изъ-за одного пьяницы пять, десять человѣкъ сидитъ безъ дѣла, а у иной разъ и заводъ можетъ остановиться. Рабочихъ въ обрѣзъ, замѣнить нельзя, да и всякаго не поставишь -- нужно знаніе дѣла. У насъ хотѣли поэтому добиться отъ рабочихъ подписи контракта, которымъ заводъ обезпечиваетъ, съ своей стороны, рабочимъ постоянное дѣйствіе на слѣдующихъ условіяхъ: за прогулъ рабочій уплачиваетъ, во-первыхъ, своимъ товарищамъ, остающимся изъ-за него безъ работы, поденную плату, равную ихъ заработку, во-вторыхъ,-- заводу расходы по разогрѣву печей. Всего пришлось бы и тѣхъ, и другихъ штрафовъ рублей на семь-восемь. Рабочіе упорно отказывались подписать этотъ контрактъ въ теченіе двухъ лѣтъ. Думалъ я, думалъ -- да и придалъ ихъ. Временно, до пріисканія новыхъ рабочихъ, взялъ да и закрылъ заводъ, а самъ послалъ за народомъ въ Чермозъ, тамъ многіе безъ хлѣба сидятъ. Ну, кизеловцы, какъ узнали объ этомъ -- привалили. Согласны-де на контрактъ. Въ подобныхъ случаяхъ свои къ чужимъ рабочимъ относятся крайне враждебно.
   -- Да вамъ стоитъ только закрыть кабаки.
   -- Мы ихъ и не держимъ.
   -- Да вѣдь земля принадлежитъ вамъ.
   -- Если бы!.. Не вся. Между самими рабочими постоянно являются кулаки, поторговывающіе водкой и только для виду работающіе на заводахъ. Они еще охотнѣе идутъ работать въ рудники; на пристани, гдѣ нѣтъ питейныхъ заведеній. Тутъ имъ полный просторъ, да и выгоды громадныя, тѣмъ болѣе, что они отпускаютъ пойло это въ долгъ, въ счетъ платы заработной, которая иной разъ вся на маклака переводится.
   -- Да вѣдь вы знаете же маклаковъ въ лицо.
   -- Еще бы не знать.
   -- Такъ отказать имъ отъ работы -- и вся недолга.
   -- Попробуйте!,
   -- Что же будетъ?
   -- Сами рабочіе, которыхъ онъ грабитъ, волноваться начнутъ. Вы ихъ поймите... Тутъ самъ чортъ не разберетъ. Да вѣдь, наконецъ, его изловить надо;-- нельзя же такъ -- ступай вонъ. Онъ исправно работаетъ. Тутъ и бабы пьютъ. Спросишь у мужиковъ: зачѣмъ вы бабамъ пить позволяете? "Не дай ей", говорятъ, "такъ она изъ тебя всѣ кишки попреками вымотаетъ. Баба веселѣй и согласнѣй съ вина-то!" Вотъ вы и разсуждайте. И эти, что намъ на пути встрѣтились, тоже у своихъ же нализались. Въ Троицкомъ рудникѣ у меня кабака нѣтъ вовсе. Свои же рабочіе маклачествуютъ...
   Еще разъ посидѣли мы на балконѣ троицкаго управляющаго, еще разъ полюбовались на дивные виды, открывающіеся отсюда на югъ и на востокъ. Нужно было отправляться назадъ. Гребцовъ отсюда къ Растесу нельзя было достать -- всѣ заняты на иныхъ работахъ, а наши лоцмана тоже торопились на свою лѣсопильню, потому что тамъ они забрались уроками, которые нужно было выполнить, во что бы то ни стало.
   -- Назадъ вы живо поспѣете. Сегодня же черезъ нѣсколько часовъ будете тамъ.
   Жара!.. Лодку быстриной теченія понесло шибче парохода. Берега стѣснились -- Косьва течетъ по корридору. Небо кажется узенькой лентой. Гдѣ по положе, тамъ лѣса кедровые къ самой водѣ жмутся. Солнце играетъ сквозь листву, ярко изумрудными огоньками засвѣчиваясь въ прозрачныхъ струяхъ рѣки. Попадетъ горячій лучъ на водяную лилію -- и въ его яркомъ блескѣ свѣтится она, точно раскалившійся комокъ серебра. А тамъ опять лодку вдругъ сноситъ въ тѣнь какой нибудь горы, и краски блекнутъ, лучи гаснутъ. Синія и стальныя тѣни ложатся повсюду; въ недосягаемой высотѣ кружатся ястребы, высматривая въ чащѣ зазѣвавшуюся добычу. Вонъ изъ затончика выплыла утка и стремглавъ бѣжитъ по водѣ отъ нашей лодки, нелѣпо хлопая крыльями; за ней цѣлый выводокъ суетится, не поспѣвая и, видимо, страшно волнуясь, и вытягивая свои голыя еще головки... А тамъ опять тишина, опять ничто живое не выглянетъ изъ мирныхъ и прохладныхъ уголковъ на эту жару. Развѣ ни съ того, ни съ сего набѣжитъ изъ-зади туча, совсѣмъ незамѣтно, остановится на минуту надъ рѣчною узиной, грянетъ громъ, брызнетъ дождь, въ каждой каплѣ котораго горитъ все то же солнце... Еще нѣсколько минутъ -- и туча далеко-далеко, укладывается отдыхать на какую нибудь горную вершину, и надъ вами -- безоблачное небо съ черными точками ястребовъ и бѣлыми искрами уже встрѣчающихся здѣсь чаекъ.
   Такимъ образомъ, чрезъ нѣсколько часовъ добрались мы до Няра.
   -- А безъ васъ тутъ несчастіе случилось.
   -- Что такое?
   -- Да медвѣдь задралъ дроворуба... И главное -- дерзость какая!-- не вдалекѣ отъ пильни, саженяхъ въ двухстахъ.
   -- До смерти?
   -- Какъ же. Лежитъ теперь. Вѣрно неожиданно напалъ на него изъ-зади... Лица не видно.
   -- Что жъ, у него оружія не было?
   -- Ружье на землѣ валяется неразряженое, а топоръ въ деревѣ сидитъ.
   Я пошелъ туда.
   Какая-то масса у недорубленной сосны. Топоръ, дѣйствителыю, застрялъ въ деревѣ, на землѣ цѣлая лужа крови... Кожа съ лица дроворуба содрана -- сплошна рана какая-то; кости всѣ изломаны.
   -- Что же вы его не покроете?
   -- Да, какъ же, дотронься... Хлопотъ не оберешься. Вы нашу полицію не знаете. Теперь изъ Кизела налетятъ. Фельдшеръ потрошить станетъ, становой явится...
   Отсюда вплоть до устья Косьвы я рѣшился спуститься на лодкахъ.
   До первой станціи -- до Дубахи -- считалось 40 верстъ, и по всему этому пути ни одного жилья. Берега Косьвы за то расширяются; рѣка то и дѣло разбивается на рукава, образуя острова, покрытые тальникомъ. Глыбь настолько значительна уже, что затонувшихъ барокъ не видать вовсе... Тутъ Косьва принимаетъ въ себя горныя рѣчки -- Нюръ-Дергачку, Перхашеръ, Кедровку, Мутную, Гремячую и многое множество безымянныхъ.
   -- Живописцамъ бы слѣдовало по этимъ рѣченкамъ побродить.
   -- Красивы?
   -- Не опишешь -- рисовать надо. Сюда В. Ф. Голубевъ посылалъ Петра Верещагина. Тутъ на Косьвѣ ему не привелось быть. Тутъ нѣкоторыя рѣчки чудныя совсѣмъ: течетъ-течетъ -- пропадаетъ, а верстъ черезъ пять вновь изъ подъ земли выбѣгаетъ... Точно ей понадобилось на время отъ кого нибудь спрятаться...
   -- Косьва наша хороша, а Усьва да Вильва еще красивѣе.
   И дѣйствительно, только до одной Ослянки и Няра, по тому пространству, по которому мы только что проѣхали, Косьва приняла въ себя болѣе двадцати рѣчекъ. Изъ нихъ по сѣверному Няру, напримѣръ, могутъ двигаться барки, а притоки его -- Вогулка и Березовка -- изъ совсѣмъ мало изслѣдованной глуши. Разсольная, Большая Чирковая, Малая Чирковая, Ершовка, Гремяча, Малая и Большая Усвинки, Тоскаиха, Разсолка, Сухая, Ломовая, Ослянка, Ташковка, Полуденная -- одна красивѣе другой. Подняться по любой изъ нихъ вверхъ до истока -- обязательно для художника. Я это сдѣлалъ на рѣкѣ Кедровкѣ -- и не раскаивался, несмотря на трудность передвиженія. Не описываю этого пѣшеходнаго странствованія здѣсь потому, что пришлось бы представить читателю рядъ картинъ, которыя, будучи очень интересны на полотнѣ, подъ перомъ являются крайне утомительными.
   Скажу только одно: дикой красоты и сумрачнаго величія здѣшняго Урала я не забуду никогда.
   

XIX.
Отъ Няра до Губахи по безлюдью.-- Картины берега.-- Губаха.-- Первый лѣсопромышленникъ.

   Быстро скользила наша лодка, когда мы, оставивъ-за собою красивый Няръ, двинулись внизъ по Косьвѣ. Берега обставлены скалами; иныя, словно башни, далеко вдвигаются въ воду, поддерживая въ своихъ щеляхъ и трещинахъ одинокія, островерхія пихты... Совсѣмъ на южные кипарисы похожи онѣ издали. Особенно эффектно это дерево, когда цѣпкими корнями вопьется оно въ известковый утесъ и держится -- темное на его бѣлой поверхности. Оставленная рыбачья избенка на берегу полуразвалилась вся; такіе же безлюдные теперь куреньки для дровосѣковъ -- и опять нѣсколько верстъ горныхъ береговъ безъ малѣйшаго намека на присутствіе человѣка.
   -- Тутъ у насъ жернова ломаютъ,-- показываетъ гребецъ на жилье какое-то, прислонившееся къ громадному утесу. И не разсмотришь даже вблизи этого убогаго логовища -- совсѣмъ теряется оно.
   -- Есть народъ?
   -- Были, да ушли.
   -- Что же, не выгодно?
   -- Тяжко... Все молчитъ округъ тебя... Коли бы люди были -- людей нѣтъ. У насъ народъ къ заводамъ привыкъ; на заводахъ округъ тебя шумъ, суета... А тутъ гора насупилась, лѣсъ насупился... ну, и бѣгутъ люди. Ты думаешь, легко тутъ...
   Потомъ я встрѣчалъ такихъ рабочихъ за Салдой -- въ другомъ уголкѣ Урала. Въ концѣ концовъ, человѣкъ и самъ насупится, такъ что отъ него слова не добьешься. Подумаешь -- больно говорить ему, а онъ просто молчать привыкъ среди этихъ величавыхъ горъ, гдѣ какъ-то дико звучитъ громкая молвь человѣка... Вонъ, словно изъ зеленыхъ облаковъ лиственнаго лѣса, круглящихся на красивомъ островѣ, подымаются изъ самой середины стройныя, высокія пихты. Совсѣмъ готической архитектуры дерево -- такъ и кажется, что это стрѣльчатыя колокольни какого-то чудеснаго собора. Известковыя скалы горы Хорошей по пути на минуту останавливаютъ внимательный взглядъ туриста узорчатымъ и изящнымъ наслоеніемъ своимъ, совсѣмъ фантастическаго рисунка.
   -- Нашей красѣ конецъ приходитъ!-- замѣчаетъ гребецъ.
   -- А что?
   -- Да желѣзнодорожные здѣсь проявились...
   Дѣйствительно, въ то время, какъ я путешествовалъ по этому краю, думали, что дѣвственная глушь его наканунѣ кончины. Партіи инженеровъ проходили мимо, дѣлали съемки. Въ концѣ концовъ, рельсовая линія прошла стороной, и Косьвинскія пустыни остались нетронутыми.
   Скалы за скалами, нѣкоторыя совсѣмъ розовыя, горы за горами... Косьва дѣлаетъ извилину за извилиной. Плывешь по какимъ-то котловинамъ, дно которыхъ залито водою... На высотахъ утесы напоминаютъ фантастическіе замки, внизу лѣса ползутъ по нимъ и, безсильныя добраться до темени, остаются на полу-горѣ. Это какое-то царство дикихъ утокъ -- нѣкоторые плесы чуть не сплошь покрыты ими. Изрѣдка въ прозрачныхъ водахъ сверкнетъ харіусъ, или видно, какъ юркая щука погналась за маленькимъ сижкомъ. У входа въ большія, необслѣдованныя пещеры сидятъ ястреба и кречеты, совершенно сливаясь сѣрымъ перомъ своимъ съ цвѣтомъ окружающаго ихъ камня. И камень весь исщелился совсѣмъ, точно это громадная кирпичная кладка какая-то. Черные зѣвы пещеръ провожаютъ васъ далеко, тянутся онѣ внутри тоже на десятки верстъ. Такъ, напримѣръ, если вѣтеръ отсюда, то онъ, войдя внутрь пещеры, выходитъ изъ Артемьевскаго рудника верстъ за 15; если вѣтеръ оттуда, то выдувается онъ изъ Губахинской пещеры. Иная пещера прячется за круглую, какъ старая башня, скалу, на вершинѣ которой вмѣсто зубцовъ давно выросли и давно уже постарѣть успѣли мрачныя ели... Окрестности, чѣмъ далѣе по направленію къ Губахѣ, тѣмъ становятся все грандіознѣе. Не доѣзжая шести верстъ до нея, вы совсѣмъ обманываетесь фантастическимъ складомъ утесовъ. Это десятки, сотни башенъ, громоздящихся одна на другую, крѣпостныхъ стѣнъ, перепутавшихся какими-то самыми смѣлыми и неожиданными зигзагами. И налѣво, и направо они... Башни перемежаются развалинами громадныхъ дворцовъ и храмовъ. Вотъ уцѣлѣвшій сводъ арки, вонъ куполы повисли въ воздухѣ, вонъ какая-то колонна торчитъ вверхъ, поддерживая фантастическое Т -- цѣлую скалу, упавшую на нее поперекъ... Вонъ на вершинѣ горы двубашенныя укрѣпленія, вонъ точно массивная мечеть съ тонкимъ- минаретомъ... Протираешь глаза себѣ -- куда попалъ я? Неужели это уголокъ Россіи? Отчего же гдѣ такой здоровый воздухъ, такія чудныя окрестности, такіе поэтическіе виды,-- отчего сюда не направляются наши скучающіе туристы?.. Вонъ скала нависла надъ Косьвой; вся рѣка стосаженной ширины течетъ подъ этимъ утесомъ... Наверху, на самомъ концѣ утеса три громадныя ели. Такъ и кажется, что вотъ-вотъ -- и онѣ, и сама скала сползутъ внизъ и перегородятъ совсѣмъ теченіе этой свѣтловодной рѣки... Какъ хороши эти картины, когда вечерняя заря обдаетъ ихъ своимъ багровымъ заревомъ, всѣ эти развалины никогда по существовавшихъ городовъ, руины никогда и никому не грозившихъ крѣпостей!.. Вонъ одна сквозная пещера на аломъ фонѣ гаснущаго дня... Вся черпая, а въ ея зѣвѣ горитъ багровое уже солнце... Словно въ окно оно смотрится сквозь этотъ удивительный тунель.
   Рѣка здѣсь почти недвижной кажется... Теченіе незамѣтно... Медленно, такимъ образомъ, подплываемъ мы къ Губахѣ, тоже спрятавшейся на дно котловины и богатой со всѣхъ сторонъ такими же очаровательными видами. Громко рокочетъ она, перекидываясь черезъ тысячи переборовъ прежде, чѣмъ здѣсь ей удается соединиться съ тихими водами Косьвы... Все ея ущелье полно этого веселаго, дѣятельнаго грохота... Весною Косьва здѣсь очень опасна. Дальше на ней масса пороговъ, и въ одномъ 1875 году, напримѣръ, здѣсь утонуло 16 человѣкъ гребцовъ на баркахъ. Рѣчка бѣшено мчится тогда мимо этихъ поэтическихъ береговъ... Косьва вспучивается на двѣ сажени, питаемая тысячами рѣчекъ и ручьевъ, и стремится съ чудовищной силой въ Каму.
   -- При такой глубинѣ по ней могли бы идти и пароходы?
   -- Да, только никакой пароходъ не подымется вверхъ при быстротѣ ея теченія. Тутъ паденіе рѣки громадно.
   То и дѣло весеннія воды Косьвы выбрасываютъ на берега трупы гребцовъ и барочной прислуги... Недавно, за мѣсяцъ до моего пріѣзда, въ четырехъ верстахъ отъ Губахи нашли такимъ образомъ прибитыми къ берегу пять труповъ гребцовъ и барочной прислуги, а двумя верстами ниже -- шесть такихъ же.
   -- Тутъ разъ полой водой медвѣдя сбросило въ рѣку. Онъ было барахтаться -- куда! Понесло его... Верстъ за тридцать выбросило вонъ, только мертваго. Всю ему башку о скалы наши разбило...
   -- Ладились мы шкуру достать!
   -- Не годится?
   -- Спорчена. Ослизла да стерта... А гдѣ такъ и званія шкуры нѣтъ -- сбило о камень... И медвѣдь же огромаднѣющій былъ... Я его увидѣлъ, какъ его въ воду сбросило, потомъ пошелъ по берегу, думалъ -- мѣхъ даромъ достанется... Только -- поѣхалъ въ цвѣтномъ, а пріѣхалъ ни въ чемъ.
   -- Самого ободрало?
   -- Да малость въ рѣчушкѣ одной... Я думалъ малая -- сунулся, а она и меня, что Косьва медвѣдя, прихватила... Едва-едва выбился.
   -- Пошелъ на собакѣ сѣно косить.
   -- Точно что! Въ баню идти -- пару не бояться. Любишь парко -- люби и жарко... На уру пошелъ. У насъ медвѣди чудесные!
   Не знаю, каковы губахинскіе медвѣди, но комары губахинскіе ужасны. Они не кусаютъ, а подлинно жрутъ... Тутъ мажутъ лицо дегтемъ отъ нихъ; иногда впрочемъ и деготь не помогаетъ... Скотъ въ воду загоняютъ эти звѣри. Часто кони даже тонутъ отъ комара.
   -- Здѣсь по всему этому околотку -- пьянства мало... Все наша брага! До пропасти пьютъ ея. Съ огня на заводахъ, и такъ здѣсь постоянно пьютъ ее. Она очень вкусна, бѣлая; изъ проросшаго овса и солода варятъ ее. Иной по полведра въ день выпиваетъ ея.
   Трудно сказать, какъ бы питался мѣстный рабочій, если бы не это пойло. Мяса онъ не видитъ и въ праздникъ, хлѣба не всегда вволю, рыбы мало. Особенно много ея употребляютъ въ губахинскихъ каменно-угольныхъ копяхъ. Онѣ были извѣстны давно, но до сихъ поръ не разрабатывались, да и теперь -- не особенно, хотя содержаніе этихъ коней разсчитано на 90.000.000 пудовъ угля. Дѣло въ томъ, что какъ его не эксплоатируй, но пока этого богатства дѣвать некуда. При заводской топкѣ и на Усольскихъ солеварняхъ сто пудовъ угля соотвѣтствуютъ кубической сажени дровъ. Послѣдняя заводамъ и варницамъ обходится въ шесть рублей, тогда какъ только одинъ подвозъ угля обойдется въ семь рублей, не считая расходовъ по эксплоатаціи. Только тогда, когда цѣнность его будетъ низведена на мѣстахъ потребленія, а не производства, до 6 коп. пудъ, можно ожидать, что его цѣлыми массами станутъ жечь солевары и желѣзняки. Но это долгая пѣсня, а пока подъ топорами дровосѣковъ гибнетъ лучшее богатство Урала -- его лѣса!.. Самая рѣчка Губаха замѣчательна здѣсь тѣмъ, что она верстахъ въ семи уходитъ въ землю и черезъ десять къ сѣверу опятъ показывается на свѣтъ, пробѣжавъ все это пространство какою-то подземною жилой.
   -- У насъ рѣка хитрая!..-- Въ прятки играетъ!-- шутятъ губахинскіе крестьяне.
   У Губахи пропадаетъ одно изъ красивѣйшихъ деревьевъ нашего сѣвера -- кедръ; отъ Губахи на Каму идетъ уже все лиственница... Въ старое время и на самой Камѣ водились кедры, но лѣтъ семьдесятъ тому назадъ они почему-то стали вымирать, уступая свое мѣсто другимъ лѣснымъ великанамъ. Въ Губахѣ же я встрѣтилъ лютаго ворога лѣсовъ. Смотрю -- идетъ ожирѣлый кулакъ въ простой сермягѣ. Сапоги бутылками, на головѣ широкополая шляпа; грязная ситцевая рубаха, воротникъ весь просалился -- взглянуть ужасно. Борода рѣденькая, косичками, красные глаза изъ-подъ рыжихъ бровей такъ и бѣгаютъ...
   -- Милліонщику!..-- привѣтствовалъ его мой спутникъ.
   -- Здорово, Иванъ Степановичъ. Каково прыгаешь?
   -- Ничего... Твоими молитвами. Чего тебя сюда занесло?
   -- Да вотъ, ладился лѣску прикупить, на срубъ-тоись. Сухмелился съ управляющимъ... хорошую цѣну давалъ.
   -- Ну?
   -- Не пошелъ, чтобъ его! Ужъ я ему резонты всякіе подводилъ. Говорю: отпиши, что палъ прошелъ и лѣсъ пожегъ на корню.
   -- Что же онъ?
   -- А, забодай его комаръ, въ шею выгналъ.
   -- Тебя-то, милліонщика? Какъ же ты это стерпѣлъ?
   -- Что-жъ -- дѣло торговое, стерпишь...
   -- Вы посмотрите-ка на Ѳедосѣева этого,-- обратился ко мнѣ Иванъ Степановичъ, когда лѣсопромышленникъ отошелъ на минуту.-- Вы какъ думаете о немъ -- мужикъ, по виду, самый послѣдній, а у него милліона два, у козыря у этого. Онъ одинъ, я такъ полагаю, по Камѣ больше лѣсовъ извелъ, чѣмъ всѣ заводчики вмѣстѣ взятые. Онъ какъ это дѣло ведетъ -- явится къ лѣсничему и давай его охаживать, а какой народъ лѣсничіе -- вы сами знаете... Ну, сторгуется и давай рубить. Сколько онъ этихъ казенныхъ участковъ извелъ...
   -- Да вѣдь ревизія бываетъ же?
   -- Какія тамъ ревизіи. Вся ревизія въ томъ и состоитъ, что пріѣдетъ набольшой, пообѣдаетъ, получитъ что ему слѣдуетъ,-- и дальше, на слѣдующую получку. У насъ такіе участки есть, которые только числятся на бумагѣ, да на картахъ, а ихъ давно и слѣдъ простылъ... и не пахнетъ. По тѣмъ мѣстамъ давно одинъ песокъ, гдѣ когда-то рощи кудрявыя стояли... Самые осторожные -- тѣ позволяютъ "расчищать лѣсъ", т. е. рубить не сплошь, а черезъ три-четыре дерева. Лучшія, разумѣется, по корень, а худыя пущай стоятъ. А то еще, когда палъ -- такъ это очень выгодно. Лѣсничій отъ этихъ "божьихъ произволеніевъ" большія тысячи наживаетъ. Молонья сниметъ пятокъ деревьевъ, лѣсничій срубитъ ихъ на версту. Все равно: кто повѣрять станетъ? А то тоже есть еще гніющія на корню деревья, которое перезрѣетъ -- его рубить надо. Вы посмотрите на пни этихъ, "сгнившихъ" какъ бы, лиственницъ... Крѣпкіе какъ камень. Этотъ Ѳедосѣевъ еще на какія штуки пускается. У него паутина вездѣ раскинута, и въ Питерѣ тоже. Узнаетъ онъ, примѣрно, что молодой заводчикъ какой въ Питерѣ закутился -- деньги спустилъ. Онъ сейчасъ своимъ паучкамъ.-- "Дай денегъ подъ большіе проценты"; тѣ даютъ. Прошелъ срокъ -- векселя вдвое... А потомъ и самъ Ѳедосѣевъ является. "Такъ и такъ, вашъ векселей, у меня!" -- Погоди, голубчикъ, денегъ нѣтъ!-- "Ждать-то нельзя, мнѣ теперь надо лѣса покупать, контрактомъ обвязался поставить туда-то".-- Да у меня ни гроша, говорятъ тебѣ!..-- "Ужъ вы не заставьте ко взысканію"... Сунется заводчикъ туда, сюда -- никуда ему пути нѣтъ... Опять къ Ѳедосѣеву. А тотъ: "Да что вамъ, батюшко, съ лѣсомъ-то возиться? У васъ гниленькій лѣсишко есть... Я бы его взялъ за долгъ. Вы спросите у вашего управляющаго, какой это лѣсишко; ему грошъ цѣна... Я ужъ бы его такъ, что къ мѣсту очень близко". Спроситъ дуракъ у управляющаго, а тотъ уже стакнулся съ Ѳедосѣевымъ.-- "Если есть покупатель, нужно скорѣй продать. Ничего этотъ лѣсъ не стоитъ". Такъ на сто тысячъ за какіе-нибудь десять и сбудутъ ему чудеснаго, крѣпкаго лѣса... И онъ-то, Ѳедосѣевъ этотъ, дуракъ!.. Коли бы онъ рубилъ съ толкомъ. Одно вырубилъ, другое оставилъ, исподволь -- у него бы гораздо больше было, да и на будущее время тоже осталось, а онъ все сплошь. Хуже лѣснаго пожара пройдетъ. Тамъ хоть обгорѣлые стволы останутся, а отъ этого ничего. Сколько у насъ рѣкъ изъ-за этого Ѳедосѣева обмелѣло въ Камскомъ бассейнѣ -- не сочтешь. Я это все про тебя!-- обратился мой спутникъ къ Ѳедосѣеву.
   -- Ругаешь меня, должно?..
   -- А какъ же тебя хвалить-то? Но за что. Самый ты вредный человѣкъ.
   -- Я-то?.. Ты спроси, сколько я народу кормлю.
   -- Знаемъ мы твои кормы! Въ проголодь народъ живетъ, весь онъ у тебя въ кулакѣ зажатъ. Крѣпко ты его держишь.
   -- А какъ иначе? Распусти, попробуй. Все же я за нихъ и подать, и недоимку... и казнѣ отъ меня хорошо! Вонъ изъ Перми меня къ кавалеріи представили -- святаго Станислава хотятъ навѣсить, а все за что -- казнѣ пользу доставляю.
   -- А чиновникамъ-то еще большую.
   -- И чиновникамъ ѣсть-пить требовается. Ты думаешь, у ево, у чиновника, брюха нѣтъ -- сдѣлай милость, какое еще. Младенцевъ у нихъ тоже понасыпано. Ты думаешь, онъ за царское жалованье прожить можетъ, да мадаму свою одѣвать-обувать!.. Всѣ мы люди, всѣ человѣки. А вотъ какъ Ѳедосѣевъ на-лицо -- ему и думать нечего. И младенцы евоные сыты будутъ, и мадаму онъ подкуетъ въ лучшемъ видѣ. Я и судьѣ дай, мировые-то нынче еще побольше берутъ, чѣмъ прежде. Прежде бывало съ десяткой пришелъ -- первый гость, а нынѣ, врешь! И съ радужной-то не сразу сунешься... А у насъ и такія язвы завелись, что и вовсе не клюютъ... Какую ему наживку не надѣвай -- не идетъ на уду, хоть ты что хошь... Вотъ это точно что зловредные нигилисты... Опять же въ губерніи -- тоже всѣмъ подай. Ты вотъ что умомъ разумомъ раскинь... Въ пользу бѣдныхъ у нихъ разныя генеральши собираютъ. Къ кому?-- къ Ѳедосѣеву. Клубъ строили въ заводѣ, къ Ѳедосѣеву... Все я... не разорваться же мнѣ,-- дѣло явственное.
   -- А у народа хлѣбъ плохо родится, а заработковъ нѣтъ -- потому на заводѣ топлива мало -- заводъ закрывается.
   -- Посмотрю я на тебя, совсѣмъ ты необстоятельный парень -- Иванъ Степанычъ.
   -- Что такъ?
   -- Ты подумай-ко, о чемъ ты говоришь... хлѣбъ плохо родится... отъ того, что я лѣса рублю?
   -- Вѣрно.
   -- Лѣса Богъ на потребу человѣку создалъ и рубить ихъ указалъ... А хлѣбъ не родится, потому нонѣ грѣха много стало. Вездѣ грѣхъ... Развѣ народъ нонѣ такой, какой прежде былъ? Оттого Господь и наказуетъ, неурожаи ниспосылаетъ... Теперчи заводамъ не хватаетъ лѣсу,-- опять потому, что Бога перестали знать... Иначе и Богъ бы возращалъ лѣса, сколько надобно. Ну, перестану я рубить, положимъ. Что-жь, Богъ безъ меня не найдетъ средствія покарать? Да онъ молоньёй спалитъ лѣсъ, и все едино останется заводъ безъ дровъ. Въ лѣсу всякая нечисть водится... Злодѣи куда укрываются -- въ лѣса... Гдѣ больше всего убивствъ -- въ лѣсахъ, гдѣ странному человѣку страшно -- въ лѣсу. Ихъ и изводить-то не грѣхъ... То ли дѣло поле. Оно откровенное, на емъ все видать -- зеленое стелется тебѣ... Смотритъ на него Богъ сверху -- и Богу весело... потому поле Божіе...
   -- А лѣсъ?
   -- А лѣсъ -- нашъ, мы его и рубимъ. Молитесь, Господь вамъ такіе ли возраститъ лѣса... А вы Его всемогущаго забыли, да на меня жалитесь... А я что Я свое дѣло снолняю, да народъ кормлю. Ты узнай, сколько отъ меня жить-то пошло.
   -- Да, мошенниковъ здоровыхъ наплодилъ.
   -- Ихъ грѣхамъ я не отвѣтчикъ... Сколько храмовъ Божіихъ изъ моихъ лѣсовъ построено! На Каму выйдешь... бѣляна бѣжитъ -- глядишь и радуешься. Изъ моего лѣса сердешная. На бѣлянѣ народъ,-- бѣдовали бы вы, други, коли бы не срубилъ я вамъ бѣляны. Моимъ лѣсомъ и зимою грѣются, и лѣтомъ отъ стихій укрываются... Ты сначала пойми, какое это дѣло-то... Тутъ, братъ, не то что сразу рискнулъ умомъ и рѣшилъ... Коли бы еще баринъ сказалъ,-- не обидно, а ты свой человѣкъ, торговый... ты меня этимъ словомъ какъ ушибъ-то...
   -- Ушибешь тебя!
   -- Отчего не ушибить... Всякій злой человѣкъ ушибыть можетъ. Вотъ въ Екатеринбургѣ мировой судья есть ***. Слыхалъ?
   -- Какъ не слыхать!
   -- Ты послушай... Онъ человѣкъ умный... Что онъ говоритъ: Ѳедосѣевъ всему Пермскому краю благодѣтель. Вотъ какъ умные-то люди!
   -- Этотъ ***,-- обратился ко мнѣ Иванъ Степановичъ,-- прежде горнымъ чиновникомъ былъ... Звѣрь-звѣремъ. Просто злодѣйствовалъ въ своемъ округѣ. Пришли новыя времена, его въ Екатеринбургъ выбрали судьей... Вотъ онъ но одному дѣлу приговорилъ мужика въ штрафу и объявляетъ ему:
   -- Вы можете въ двухнедѣльный срокъ, если не довольны, обжаловать мое-рѣшеніе!
   -- Кому же жаловаться-то?
   -- Принесите жалобу ко мнѣ, а я ее направлю въ съѣздъ.
   -- Къ тебѣ-то, да на тебя-то?..-- И отвѣтчикъ изумленно уставился на него.-- Лучше уже получай-ка! Зубы-то у насъ, слава Богу, не разъ считаны, знаемъ мы это, какъ на тебя жаловаться.
   -- Теперь, мой другъ, время не то...
   -- Коли ты сидишь да судишь -- значитъ, никакой перемѣны не будетъ... Это ты уже прости меня... Намъ-то ручки твои хорошо извѣстны. На, получай эту штрахфу, Богъ съ тобою... И квитка не надо мнѣ, ну, его къ Богу...
   Въ Губахѣ было нѣсколько человѣкъ больныхъ, одного уже два мѣсяца трепала лихорадка...
   -- Надо бы въ Кизеловскую больницу отправить, да все некогда. У насъ земство ничего по заводамъ для народнаго здравія не дѣлаетъ. Вы какъ бы думали -- съ Лазаревскихъ дачъ оно получаетъ ежегодно пятьдесятъ тысячъ рублей, а взамѣнъ даетъ намъ ноль. Только уже благодаря настойчивости управляющаго прислали намъ въ этомъ году въ Чермозъ акушерку. Тутъ по веснамъ народъ страсть мретъ. Особливо у Ѳедосѣева на лѣсныхъ работахъ. Иному придется цѣлый день но поясъ въ водѣ, ну, прохватитъ морозъ -- и кончено. Пища у нихъ плохая, одеженка тоже. Ночью согрѣться негдѣ -- избушки-то на курьихъ ножкахъ, сквозныя...
   

XX.
По низовьямъ Косьвы.-- Хлѣбопашество.-- Косьвинскія бабы.-- Мѣстное преданіе о бабѣ-разбойницѣ.

   Хлѣбопашество начинается верстахъ въ восемнадцати ниже Губахи, да и то плохое. Сѣютъ только для подспорья при заводскихъ работахъ ячмень и овесъ, ржи совсѣмъ мало. Въ двухъ деревняхъ, по лѣвому берегу -- Майковой и Тихой -- хлѣбъ родится ничего, такъ что изъ своего хватаетъ до Масляной, на остальное время года нужно прикупить. Поля тутъ окаймлены лѣсами, защищающими ихъ отъ непогодъ: часто посреди нивы подымаются нарочно оставленныя "для красы", пихты. Эти же сѣверные кипарисы и въ самомъ селѣ Малковѣ торчатъ между избами, придавая много оригинальнаго жалкой деревушкѣ. Ранѣе Малковой мы оставили за собою Плоскую, Шестаковку, Кедровку и Сопливу. Эти жалкіе выселки похожи на становища переселенцевъ, устроившихся въ новыхъ мѣстахъ не совсѣмъ, а такъ, для опыта, что-де изъ этого выйдетъ. Очевидно, здѣсь скудно живется населенію. "Рыбой живемъ -- да рыбы мало. На заводъ ходимъ, когда работа есть, а то по лѣсамъ уголь жжемъ". Видимо -- ничего опредѣленнаго. Косова тутъ разливается но веснамъ и зачастую сноситъ прочь гнилыя избы, останавливаясь только передъ громадными утесами праваго берега, которые снизу до верху выдвинули точно какія-то ребра. Всѣ они изъ пермскаго песчаника. Въ горныхъ лѣсахъ на каждомъ шагу слышны дятлы.
   -- Опрятная птица!-- замѣчаетъ мой Иванъ Степановичъ.
   -- А что?
   -- Да не только за собой ходитъ, но и дерево чиститъ, червя выклевываетъ...
   -- Нужно ѣсть что-нибудь!..
   Проплыли мы мимо Брюханова, Малкова. Ни одной церкви по всей рѣкѣ до сихъ поръ, только въ тѣни красивыхъ рощъ поставлены часовни. Болѣе усердные крестьяне и безъ попа устраиваютъ общія моленія въ часовняхъ по субботамъ и праздникамъ, и то, впрочемъ, старики. Молодежь въ часовню не заманишь. Ей некогда. Нужно работать. Здѣсь если не потрудишься -- такъ и ѣсть нечего. Съ жиру не бѣсятся!.. И погулять-то имъ не удается... По заливнымъ островамъ косятъ траву исключительно бабы... Изумленно оглядываютъ онѣ меня, видимо, посторонній человѣкъ въ этой глуши -- диво дивное.
   -- Купца везешь?-- орутъ онѣ Ивану Степановичу.
   -- А что, у васъ продать есть что?
   -- Самихъ себя, другъ любезный... Почемъ съ пуда платите?
   -- А вы почемъ нонѣ ходите?-- отшучивается мой спутникъ.
   -- А цѣна по покупателю. Съ молодого дешевле, а съ тебя, стараго да неладнаго, дороже!
   -- Тутъ у насъ баба бойкая!-- замѣчаетъ Иванъ Степановичъ.-- Она тебя языкомъ забодаетъ.
   -- А на дѣлѣ?
   -- Совсѣмъ другая статья. Послушай ка: подумаешь развратъ, а ты попробуй, приступи. Ни за деньги, ни такъ... Еще есть дѣвки, которыя шалятъ, а баба знаетъ своего мужа и больше никого...
   -- Плывите сюда!-- кричатъ намъ съ другого заливного острова.
   -- Зачѣмъ?
   -- У насъ мягко... Ишь травы сколько накосили... Есть гдѣ поспать!
   -- Экія вы бабы смѣлыя!
   -- Ты выйди-ко, мы тебѣ покажемъ, какая у насъ такая смѣлость!-- И грозятся издали косами, пересмѣиваясь между собою.-- Ишь, у тебя чиновникъ заснулъ совсѣмъ, дава-ко-съ его сюда... Мы его развеселимъ. А то онъ у тебя, что дятелъ, опустилъ носъ, да и пыжится. Ты ему распусти-ко хвостъ... Соли ему насыпь, чтобы онъ по форсистѣй былъ...
   Столь непочтительныя замѣчанія на мой счетъ заставили меня отъ души хохотать.
   -- Вы еще такихъ дамовъ не видѣли?
   -- Всякихъ видѣлъ! На сѣверѣ и похуже.
   -- Это почему?
   -- А ругаются прямо... Родителей до третьяго восходящаго колѣна потревожатъ.
   -- Ну, вотъ погодите, на низъ поплывемъ, такъ вамъ бабы и не такія еще встрѣчи устроютъ. Вы эту бабу весной досмотрите. Тутъ изъ Малкова, да изъ Брюханова мужики всѣ на сплавъ желѣза, чугуна, да руды всякой уйдутъ -- бабамъ тогда воля вольная. Вы ихъ тогда послушайте. Подумаешь, къ пьянымъ попалъ, а онѣ только что душу отводятъ.
   Совсѣмъ населенными мѣстами поѣхали. Картина измѣнилась. Недавнее величавое молчаніе красивыхъ окрестностей пустынной Косьвы уступило мѣсто жизни и движенію. Гдѣ селъ нѣтъ -- тамъ по рѣкѣ рыболовы скользятъ на своихъ челнокахъ, по широкимъ плесамъ -- сѣтями рыбу тащатъ... На солнцѣ блестятъ чайки, эти всегдашнія спутницы рыболова... По островамъ, гдѣ людей нѣтъ, гомозитъ всякая птица. Задорно о чемъ-то орутъ зяблики. Одинъ другому выкрикиваютъ что-то безъ устали.
   -- Ишь, птаха тоже... Махонькая, а какъ наговариваетъ... Озорная!..-- замѣчаетъ гребецъ.
   Вонъ мужики на берегу... Эти держутъ себя солидно, не то что бабы.
   -- Дождика дай-то Богъ -- вамъ! На травку-то, на мяконькую!-- кричитъ нашъ лоцманъ...
   -- Тихой погоды вамъ!-- отзываются тѣ, провожая глазами быстро скользящій челнокъ.
   Горы только съ одной стороны тѣснятся. Другая вся въ кустарники ушла. Гладью легла... Далеко окидываешь ее взглядомъ. Послѣ недавняго безлюдья -- селъ точно насыпано. Одно уйдетъ изъ глазъ, смотришь -- другое выдвигается... И избы пошли уже, чѣмъ ближе къ Камѣ, тѣмъ лучше. Видимо, народъ зажиточнѣе. Тутъ уже періодъ колонизаторства пережитъ, тутъ люди осѣли прочно, на вѣки. Отсюда они не тронутся никуда. Подъ Краснымъ сплошь цѣлыя горы подъ нивами. Вонъ по нимъ вѣтерокъ волной бѣжитъ. Вонъ рѣдкая по этому краю рожь тоже клонится подъ легкимъ вѣяніемъ жаркаго сегодня воздуха. Такъ жарко, что я мокрымъ платкомъ голову обвязалъ. То и дѣло мочимъ водою лицо. Томитъ знойное солнце, радъ бы Богъ знаетъ куда уйти отъ него...
   Большая лодка намъ на-встрѣчу. Бабы гребутъ совсѣмъ по-поморски; грудью на весла наваливаются. Лодка быстро движется отъ этой ловкой, мѣрной гребли. Лица вспарились.
   -- Эхъ, вы, работницы!-- иронически встрѣчаетъ ихъ лоцманъ.
   -- Молчи, чортова кайла!-- весело отзывается одна изъ бабъ.
   -- Тебѣ бы мутовкой кашу мѣшать, а ты весла взяла, дура несуразная!
   -- Вотъ лопану тебя мутовкой этой по лбу... ты у меня станешь трогаться... Иродъ!..-- погрозила она ему весломъ.
   -- Псой пропахли!
   -- Ахъ, ты...-- И тутъ въ воздухѣ повисла такая мѣткая и въ то же время неожиданная ругань, что не только я, но и лоцманъ ротъ разинулъ.
   Минуты двѣ мы проплыли въ нѣмомъ молчаніи.
   -- Ну, и баба!..-- наконецъ, разразился лоцманъ.
   -- А что, не вкусно?
   -- Да... Эта баба, братъ, отзвонитъ... лучше попа...
   -- Косьвинская баба мужика загоняетъ, тутъ баба вострая.
   -- Ишь какія онѣ... уязвительныя!-- никакъ не могъ успокоиться лоцманъ.
   -- Это никакъ иначе -- съ Колотовской.
   -- Почему?-- спросилъ я.
   -- А полому, что другой бабѣ такъ не выругаться. Колотовскія мастерицы на это!..
   Иной разъ случается на Косьвѣ -- ругаются, ругаются двѣ лодки, изъ коихъ на одной мужики гребутъ, а на другой бабы, да въ серьезъ раздерутся. Веслами другъ друга по затылкамъ погладятъ, а то и такъ, ради смѣха, возьмутъ да и опрокинутъ лодки одни у другихъ.
   -- Вѣдь такъ и утонуть можно?
   -- Зачѣмъ. Нашу бабу силой не утопишь... Нашу бабу вода не беретъ.
   -- У насъ бабы особыя. Вы когда нибудь слышала про камскую Фелисату?
   -- Нѣтъ.
   -- Великая атаманша была... Если вѣрить старикамъ -- она и на Косовѣ пошаливала.
   -- Разскажите, пожалуйста. Я записываю всѣ подобныя легенды. На Волгѣ мнѣ удалось собрать нѣсколько такихъ про тамошнихъ разбойницъ.
   -- Былъ одинъ попъ, въ Усольѣ жилъ,-- давно ужъ это! Можетъ, двѣсти лѣтъ назадъ, а, можетъ, и триста! Женился этотъ попъ на работницѣ своей; изъ Орла-городка пошла она къ нему въ услуженіе. Дѣвка была красивая, здоровая, а силы такой, что разъ переодѣлась парнемъ, да на бой съ солеварами и вышла. Тогда въ Усольи по праздникамъ бои бывали. Пристала къ партіи, которая послабѣй, и всѣхъ одна осилила. Женился на ней попъ, и стали они ссориться. Только разъ Фелисата эта ушибла его такъ, что онъ уже не вставалъ больше. Ну, попа похоронили съ честью, хотѣли было Фелисату взять -- не далась: кто съ такимъ чортомъ справится? Наконецъ, стрѣльцовъ пригнали,-- сонную забрали ее -- посадили, она въ тую-жъ ночь высадила ворота въ острогѣ и не только сама ушла, но и всѣхъ колодниковъ за собой увела. А въ тое поры на Камѣ у самаго Усолья нарядная строгановская ладья стояла. Сѣла Фелисата съ колодниками на ладью, отвезла ихъ въ Орелъ-городокъ {Орелъ-городокъ -- село на Камѣ.} и отпустила на всѣ четыре стороны. "Идите, братцы -- промышляйте вольнымъ разбойнымъ дѣломъ. А вотъ вамъ и запретъ: воеводъ и купцовъ хоть въ Камѣ топите, а только мужика у меня чтобъ не трогать... А кто мужика тронетъ -- того и я не помилую"... Опослѣ того забрала она двухъ своихъ сестеръ изъ Орла-городка, переодѣлась съ ними парнями, накупила себѣ оружія всякаго и стала по всей Камѣ плавать... Гдѣ прослышитъ, что есть сильная баба либо дѣвка, сейчасъ къ себѣ сманитъ. Такъ она большую шайку собрала, бабъ съ полсотни у ней было. Нашли онѣ себѣ пещеры, убрали ихъ коврами персидскими, утварью разною и положили промежду собой такой завѣтъ, чтобы все поровну дѣлить и чтобъ отнюдь къ себѣ мужчинъ не пускать... А на ту пору изъ Сибири караванъ съ царскимъ золотомъ по Камѣ шелъ. Прослышала о немъ Фелисата и на легкихъ стругахъ кинулась по слѣду. Подъ Оханскимъ нагнала, перебила всѣхъ стрѣльцовъ, что съ караваномъ шли. Изъ Оханска хотѣли имъ помочь подать, она помочь отогнала, а оханскаго воеводу на берегу повѣсила. Потомъ забрала награбленное и ушла въ свои пещеры... Пять годовъ бушевала она какъ-то -- ни купцу, ни царскому приставу ходу по Камѣ не было. Ежели кого начальство либо хозяева обижали, сейчасъ къ Фелисатѣ шелъ. Она разбирала по всей правдѣ. Князя одного розгами высѣкла, гунчурскаго купца вверхъ ногами повѣсила. Въ Сарапулѣ воевода одинъ былъ -- ладился поймать ее... Всѣмъ своимъ хвастался "ужъ запру же я ее въ клѣтку желѣзную". Она одна къ нему пріѣхала... "Запирай, говоритъ, хочу посмотрѣть я, какъ это ты съ бабой совладаешь". Ну, у того отъ страху языкъ отнялся. Только потому она его и помиловала. Разъ она прослышала, что на Чусовой проявился разбойникъ одинъ и себя за ее выдаетъ. А разбойникъ этотъ больно простой народъ-чернеть обижалъ. Фелисата на мужицкихъ вороговъ накидывалась, а онъ мужика грабилъ да тѣснилъ. Дани ея именемъ собиралъ. Послала она къ нему свою подручную, ой, уймись-де... А подручная была собой красавица писанная. Разбойникъ ее не пожалѣлъ -- обидѣлъ; тутъ и поднялась Фелисата сама, собрала всѣхъ своихъ и вызвала его на открытый бой. На Чусовой они и дрались. Два дня дрались, на третій она полонила его, собрала по берегу всѣхъ, кого обижалъ онъ, велѣла большой чугунный котелъ принести, связала его, да живьемъ и сварила... Съ тое поры и камская вольница противъ ее ничего не могла... И стали всѣ ее бояться и уважать...
   -- Чѣмъ же она кончила?
   -- Разное... Одинъ говоритъ -- спокаялась и въ Сибирскихъ предѣлахъ, въ Бѣловодьѣ, большой монастырь женскій поставила и сама игуменьей была, а другіе толкуютъ, будто тѣсно ей на Камѣ показалось, и ушла она на Волгу.
   -- Подъ Казанью разсказываютъ, что дѣйствительно одна атаманша съ бабьей шайкой на Волгу съ Камы явилась.
   -- Вотъ-вотъ... только на Волгѣ, будто, занимался тогда вольнымъ промысломъ Стенька Разинъ. Послалъ, будто, въ ней пословъ Стенька, "желаю-де пожениться съ тобою, чѣмъ намъ розно, лучше вмѣстѣ жить". Ну, она и говоритъ -- "если побѣдишь меня -- бери. Твое счастье". И стали они биться. Семь дней бились, никакъ одинъ другаго взять не могли... Тогда Сенька и слукавилъ. Говоритъ: "не можетъ этого быть, чтобъ ты бабой была, потому, гдѣ твои косы? А у нея коса подъ шеломъ запрятана была, только она показала ему косу, а коса у ей по землѣ волоклась, онъ и схватилъ за нее... Схватилъ, закрутилъ на руку -- и побѣдилъ Фелисату. А послѣ они поженились и Персію вмѣстѣ воевать ходили...
   -- Да имѣетъ ли дѣйствительный смыслъ эта сказка?.. Было ли что нибудь подобное?
   -- Это насчетъ чего же?
   -- Случалось ли, чтобы бабы въ Пермской губерніи когда-нибудь разбойничали?
   -- Въ демидовскихъ владѣніяхъ ста полтора лѣтъ тому назадъ была Марья одна лиховала; у Всеволжскихъ лѣтъ семьдесятъ назадъ тому одна баба тоже разбоемъ занималась!..
   Деревни за деревнями смѣнялись по обоимъ берегамъ. Только два села попались намъ побольше. Вотъ Фетиновка. Трудно глаза оторвать отъ нея -- такъ она красива... Сползаетъ съ одной горы, заполняетъ лощину и опять взбирается на скатъ противоположнаго кряжа. Горы мало-помалу отступаютъ. Силуэты ихъ точно висятъ надъ зелеными понизями. Кое-гдѣ по гребнямъ отдаленныхъ вершинъ, словно ласточкины гнѣзда, лѣпятся деревнюшки... Вотъ одна прислонилась къ кручѣ, на вѣсу вся. Такъ и кажется, что первымъ вѣтромъ снесетъ ее прочь...
   -- Отчего внизу не строятся они?
   -- Нельзя, Косьва заливаетъ все. Вода ярая въ ней веснами. Иной разъ такъ пойдетъ, что отъ деревни бы и слѣда не осталось. Не нашли бы, гдѣ и была она...
   За Кушгородомъ Косьва воложками пошла. То и дѣло дробится на рукава, точно ей каждую пядень земли этой по всѣмъ сторонамъ обласкать хочется.
   -- Это на Волгѣ воложками зовутъ,-- замѣчаетъ мнѣ Иванъ Степановичъ.
   -- А у васъ какъ?
   -- У насъ проточины эти -- заостровками зовутся.
   Совсѣмъ время стоитъ какое-то несуразное. То печетъ, то вдругъ налетитъ туча, грянетъ громъ, обольетъ дождемъ, какъ изъ ведра, а черезъ минуту солнце опять жаритъ еще пуще, такъ что не знаешь, что дѣлать: лечь ли мертвымъ трупомъ на дно лодки, или броситься за бортъ въ Косьву... Каждый часъ мы купались, но спустя нѣсколько минутъ всякій разъ намъ становилось еще душнѣе, еще невыносимѣй...
   -- На водѣ здѣсь всегда такъ жжетъ!-- отозвался лоцманъ.
   -- Погодите дальше, пятнами по тѣлу пойдутъ ожоги...
   Я было усумнился.
   -- А вотъ завтра увидите...
   -- Да что же это -- Астрахань, что ли?
   -- Нѣтъ, не Астрахань, а Косьва.. Почище Астрахани истомитъ... Пекло такое!..
   Первую церковь мы встрѣтили у села Пермскаго... Еще издали замѣтили ея массивный бѣлый силуэтъ у самой воды... Кругомъ превосходныя постройки. Видно, что народъ живетъ зажиточно. Поля на десятки верстъ раскинулись кругомъ. Здѣсь, сравнительно, сѣется много хлѣба и урожай чудесный. Кому нельзя дома прокормиться, тогь идетъ заготовлять дрова для Чермоза или Кизела, а то и на заводскую работу нанимается... Самое село разбросалось на большое пространство кучками. Тутъ группа избъ -- въ полуверстѣ другая группа, а тамъ третья... Такихъ группъ мы насчитали до двѣнадцати... А вдалекѣ мерещились еще и еще. Избы здѣсь совсѣмъ безцеремонны. Насъ съ берега обдавали такими любезностями, что даже привычный Иванъ Степановичъ и тотъ диву дался.
   -- Ну, однако!..-- только и могъ проговорить онъ.
   Зато, только-что мы причалили и вышли на берегъ, перемѣна декорацій полная. Еще минуту назадъ ругавшіяся дѣвки застыдились и даже стали закрываться рукавами. Попробовалъ было имъ лоцманъ напомнить нѣкоторыя подробности ихъ же собственнаго словаря -- онѣ и вовсе разбѣжались!.. Никого я по всему этому краю не встрѣтилъ въ лаптяхъ. Пермскій мужикъ всегда въ исправныхъ кожанныхъ бахилахъ, которыя сотнями тысячъ заготовляются въ Сарапулѣ, на Чусовой и въ Кунгурѣ. Отсюда ихъ развозятъ во всѣ захолустья... Даже въ Вологду -- въ какой нибудь Кадниковскій уѣздъ идутъ онѣ...
   -- Передъ этимъ Пермскимъ селомъ каждую весну несчастія съ барками.
   -- Шибко тонутъ.
   -- Въ маѣ между двумя барками расплющило мужика... Такъ, чтобы вынуть трупъ, пришлось вырѣзывать часть стѣны въ одной изъ нихъ.
   -- Что же онѣ, разойтись не могли?
   -- Куда тутъ разойдешься, когда разомъ цѣлый караванъ собьется. Чтобы понять, какая, это кутерьма, нужно здѣсь самому быть. Иначе и представленія болѣе или менѣе вѣрнаго себѣ не сдѣлаете.-- Вотъ пріѣзжайте къ намъ весной. Тогда вы нашу кормилицу Косьву -- не узнаете.
   

XXI.
Село Пермское (Никольское тожъ).-- Бабы на рыбной ловлѣ.-- Привилегированная птица.-- Сѣло Филагино.-- Свободная любовь.-- Неплательщики.

   Въ Пермскомъ селѣ даже роскошь замѣтна. Есть хорошія крестьянскія избы съ росписанными голубцами, красными и желтыми цвѣтками фантастическаго рисунка. Около оконъ устроены затѣйливые шкапики того же пестраго письма съ набойкой -- на полатяхъ. Кое-гдѣ просто по стѣнамъ росписано наивною кистью.
   -- Кто это у васъ искусникъ такой?
   -- Изъ села Нижегородки одинъ ходитъ. Да что, мы его нонѣ къ себѣ не пущаемъ.
   -- Что такъ?
   -- На дѣвокъ больно лихъ. Сколько онъ у насъ перекастилъ ихъ, страсть!
   -- Да вѣдь у васъ на этотъ счетъ не особенно строго. У васъ баба должна остерегаться, а дѣвка вольный казакъ.
   -- Точно это, а только водись со своими парнями. У насъ такого заводу нѣтъ, чтобы съ чужими. Чужой за себя не возьметъ -- онъ перервалъ ей горло и прочь, а свои поженятся.
   Въ крестьянскихъ избахъ до пропасти картинъ суздальскаго дѣла навѣшано. Видимое дѣло, люди со вкусомъ живутъ и не объ единомъ хлѣбѣ заботятся. Особенно популярна обтянутая въ трико дама съ громаднымъ шиньономъ, катающаяся на велосипедѣ, тысячелѣтіе Россіи и еще одна картинка совершенно фантастическаго содержанія, гдѣ подъ ногами у коня съ зеленымъ генераломъ въ сѣдлѣ проходитъ процессія митрополитовъ и архіереевъ.
   -- Что это обозначаетъ?
   -- Торжество!
   -- Какое?
   -- А бѣсъ его знаетъ.
   Тутъ въ нынѣшнемъ году (1876) какъ съ весны засѣлъ тифъ, такъ и до сихъ поръ держится. Народъ мретъ отъ него -- врачебная помощь совсѣмъ безсильна. Наѣзжалъ фельдшеръ, но онъ, съ недѣлю позанявшись легкомысленнымъ поведеніемъ, убрался во свояси; доктора нѣтъ. За всѣхъ за нихъ лечитъ какая-то баба, даетъ пить воду съ трехъ угольевъ, шепчетъ какія-то "тайныя слова" по зорямъ и паритъ больныхъ въ банѣ. Больные послѣ всѣхъ этихъ хлопотъ о ихъ здравіи "дохнутъ, хоть ты что хоть".
   -- У насъ, братъ, согласно помираютъ, не то что съ упирательствомъ; у насъ такъ -- помирать, такъ помирай. Мы этого нисколечко не боимся. Иному-то и помереть лестно, потому -- одѣнутъ его во все чистое, воютъ надъ нимъ, честь честью -- ну, онъ и понимаетъ это!.. А наши бабы точно что отъ кашлю могутъ, отъ трясавицы могутъ, а отъ синей болѣзни -- никакъ.
   -- Почему же эта болѣзнь синяя?
   -- Потому -- человѣкъ весь поголубѣетъ... Весь въ синее пятно пойдетъ... Это у насъ каждую весну шибко держится болѣзнь... Ишь, до самаго до лѣса дотянулась... Все отъ рѣки. Бѣдушшая наша Косьва-рѣка. Другія рѣки смирныя есть, а наша буйная, ярая... кормилица! А что толку въ смиренствѣ? Смиренъ пень, да что въ немъ?
   Мѣстный типъ совершенно иной, чѣмъ въ верховьяхъ Косьвы. Съ Пермскаго села начиная, живетъ здѣсь народъ рослый и сильный. Плечи широкія, хребты могучіе. Пермскіе на заводахъ любятъ работу при кричныхъ печахъ, вообще открытую, на землѣ. Въ рудникъ подъ землю пермскаго никакъ не заманишь. "Послѣднее это дѣло отъ солнышка хорониться Мы не черви, чтобы въ землю заползать. Человѣку указано на землѣ жить".
   Мягкія зеленыя луговины стелются отсюда вдоль рѣки. Особенно по лѣвому берегу -- уходятъ онѣ въ необозримую даль. По сочнымъ низинамъ торчатъ пихты; мерещатся богатыя нивы по отлогимъ скатамъ тамъ, гдѣ земля едва всхолмливается... Гдѣ-то далеко, далеко, нѣтъ да и примерещится смутный силуэтъ одиноко стоящей горы. А тамъ, смотришь, и цѣлый кряжъ,-- точно какая-то тучка застоялась на горизонтѣ... Мы отплыли изъ Никольскаго пермскаго къ вечеру... Солнце склонялось-склонялось къ западу, да и пропало, не дойдя до горизонта.
   -- Неужели сѣло уже?
   -- Не должно по времю. Въ мороку, надо быть, ушло.
   Въ синихъ сумеркахъ вечера тонутъ по-низи... Берега тальникомъ заросли. Вдали густится "морокъ", а что въ немъ -- не- разглядишь. Вѣтромъ съ луговъ пахнуло -- медомъ запахло.
   -- Ишь, какъ обноситъ! Чудесно!
   -- Пчелъ держите?
   -- Нѣтъ... Медомъ мы не занимаемся. Гдѣ намъ! Некогда, да и морозы большіе и долги -- до медовъ ли тутъ. У насъ пчела не живетъ!.. Тутъ поправѣй надо взять, ишь, намывная мель. Косьва за эту весну мелкаго каменья сюда наворочала до страсти!
   Мель всползла, наконецъ, поверхъ воды. По мели груды бурой руды разбросаны.
   -- Что же это такое?
   -- А барки здѣсь весною здорово било. Ну, вотъ какую руду успѣли спасти, сгребли сюда!.. Завтра быть хорошей погодѣ -- ишь птаха, какъ она разыгралась,-- прибавилъ онъ, немного помолчавъ.
   Ласточки взмывали все выше и выше... Рѣка тянется спокойными плесами; несмотря на трудные и капризные извивы -- вода, точно расплавленная тяжелая сталь -- не шелохнется... Гуще пахнетъ медомъ съ далекихъ луговъ -- должно быть, сплошь затянуло ихъ ароматными цвѣтами. Вотъ направо маленькій выселокъ. Бабы по поясъ въ водѣ тянутъ неводъ... Мы плывемь близко-близко... На поверхности рѣки въ чертѣ невода булькаютъ харіусы, головли... "А это вонь щеклея мечется -- замѣчаетъ лоцманъ, показывая на юркую рыбу, перемахнувшую черезъ край невода.-- Она завсегда уйдетъ".
   -- Эхъ ты, матка, рыбину-то опустила!
   -- Довольно и безъ нея... Каждому жить хоцца!..
   -- Нѣтъ, которая рыбка справедливая, та завсегда въ уху согласна... Она такъ въ неводѣ тихо себя держитъ. Не шелохнется!.. А эта, щекля, завсегда такая лукавая. Отъ ей пользы мало!...
   Бабы давно уже остались позади съ своимъ неводомъ. Сумерки вечера густились все больше и больше. Вонъ едва-едва выдѣлились изъ нихъ тесовыя кровли села Веселкина. Рыбачье и земледѣльческое -- весь берегъ передъ нимъ усѣянъ лодками да челнами, земли не видно, а по объясненію гребцовъ веселкпискія поля такъ далеко идутъ, что ихъ и глазомъ не окинуть... Тутъ и каравашіичаютъ, но Косьвѣ и по Камѣ.
   -- Богаты веселкинскіе?
   -- Богаты, богаты, а все на заводахъ работаютъ.
   -- Какъ не работать, подать заробить надо, изъ-за подати идутъ на заводъ. Зато имъ хлѣба своего хватаетъ отъ урожая до урожая... Не то что у насъ въ верховьяхъ... Здѣсь народъ не заморенъ...
   Хорошее понятіе о богатствѣ: хлѣбъ есть, значитъ, богаты. Веселкинцы, какъ и по всей Косьвѣ, не продаютъ своего хлѣба на сторону -- самимъ надо. Поюжнѣе, у устьевъ, торгуютъ хлѣбомъ, но тамъ въ послѣднія десять лѣтъ кулаки завелись, и излишекъ хлѣба поэтому сталъ не источникомъ крестьянскаго богатства, а напротивъ, поводомъ къ мужицкой нищетѣ. Кулаки и въ Веселкино забирались, но народъ здѣсь имѣетъ нѣсколько промысловъ и заводы подъ бокомъ, такъ что міроѣдамъ пришлось не сладко, и они убрались прочь. Кромѣ того, въ Веселкинѣ и не настолько дисциплинировано населеніе, чтобы ему можно было на шею сѣсть.
   -- Веселкинца не обидишь
   -- Почему это?
   -- Потому онъ у міроѣдовъ избы палитъ. Веселкинцы на всякую отчаянность пойдутъ. Тутъ народъ храберъ. Ему что, ему все равно. Ивана Артемьева въ раззоръ раззорили. Сталъ онъ ихъ кабаками донимать. Они и пропились было, а потомъ и кабаки да и домъ у Артемьева пожгли. Такъ онъ ни съ чѣмъ отъ нихъ ь ушелъ. Тутъ и противъ начальства если пойдутъ, ничего съ ними не подѣлаешь... Силой съ начальствомъ нельзя, потому силы у начальства больше, такъ Веселкинцы, какъ и прочіе по Уралу, чуть что -- сейчасъ бѣлые такіе кафтаны повздѣваютъ, на горку выдутъ и объявляютъ: мы де не плательщики, не хотимъ ни податей, ни мірскихъ сборовъ платить... И какъ только объявятся у нихъ неплательщики, ничего ты съ ними не подѣлаешь, пори его, въ землю рой, въ Сибирь сошли, ни копѣйки не дастъ. Тутъ по заводамъ, гдѣ мужикъ раззоренъ -- этихъ неплательщиковъ Много. Всѣмъ селомъ въ неплательщики идутъ. Взять съ нихъ нечего -- скота нѣтъ, имущества никакого, избы сами на дрова полегли... Молятся да бѣлые кафтаны носятъ.
   Наивное описаніе "неплательщиковъ", сдѣланное моимъ лоцманомъ, оказалось вѣрнымъ. Неплательщики, главнымъ образомъ, объявляются тамъ, гдѣ народъ раззоренъ до тла безработицей, или гдѣ и есть работа, да заводское управленіе не исправно въ разсчетѣ. Народъ отказывается работать; налетаетъ начальство "усмирять бунтъ" и къ ужасу своему видитъ толпу, совсѣмъ спокойную, въ бѣломъ, заявляющую, что отнынѣ они неплательщики, и тутъ уже дѣйствительно -- пори на смерть, а толку не добьешься. Неплательщики эти имѣютъ даже религіозную подкладку... О нихъ мы скажемъ впослѣдствіи, когда очередь дойдетъ до Чусовой.
   Изъ затончиковъ то и дѣло выплываютъ лебеди. Самецъ неизбѣжно впереди, самка за нимъ, рядомъ съ дѣтенышами.
   -- У насъ ихъ не бьютъ. Убьешь лебедя, другой надъ этимъ самымъ мѣстомъ недѣлю, а то и весь мѣсяцъ плакать будетъ, на слѣдующій годъ опять прилетитъ туда же и снова плакать начнетъ. У насъ ихъ жалѣютъ. За нихъ и Богъ наказываетъ.
   Тутъ вѣрятъ, что убить лебедя -- значитъ накликать на себя большое несчастіе. Одинъ охотникъ, будто бы не вѣря этому, застрѣлилъ лебедя, а у самаго жена умерла сейчасъ же. Онъ взялъ другую и опять какъ-то на промыслѣ не удержался, убилъ птицу -- и вторая жена тоже умерла. Онъ женился въ третьей -- съ нимъ повторилась та же исторія...
   -- Жаль, петербургскіе мужья не знаютъ столь простаго и легкаго средства,-- замѣтилъ я Ивану Степановичу.
   -- А что?
   -- Они бы живо собрались на Косьву лебедей бить! И просто, и хорошо, и совѣсть спокойна.
   Выгибая длинныя граціозныя шеи надъ водою, дикіе лебеди плыли мимо насъ, не сворачивая въ сторону. Кажется, совсѣмъ неподвижны они, а между тѣмъ живо оставили за собою позади нашу лодку.
   -- Въ Верхневьянскомъ округѣ водится такой обычай (крестьяне между собою постановили): кто убьетъ лебедя, того въ волостное правленіе и драть.
   -- И дерутъ?
   -- Еще какъ.
   -- Значитъ, повѣрье исполняется неукоснительно. Убьетъ лебедя и сейчасъ же несчастіе накликаетъ.
   -- Въ Тагилѣ про одного изъ Демидовыхъ разсказываютъ (кажется, про дѣда нынѣшняго): привезъ онъ себѣ изъ Питера любовницу, красавица была, и сталъ съ ней жить гдѣ-то въ Невьянскѣ, что ли... Только разъ пошелъ онъ на охоту, пробродилъ цѣлый день, ничего не удалось ему убить, озлился онъ, а тутъ на него лебедь бѣлая какъ разъ и выплыла. Онъ приложился да прямо въ грудь ей... Ну, лебедь шею склонила, готова!.. Приходитъ Демидовъ домой а прислуга бѣгаетъ, вся ополоумѣвши. Ни на комъ лица нѣтъ.
   -- Что случилось?-- спрашиваетъ.
   Никто доложить не смѣетъ. Только одинъ выискался, палъ на колѣна.
   -- Великое горе!..
   -- Да что такое?
   -- Часъ тому назадъ, невидимо откуда, выстрѣлили въ барыню... прямо въ грудь ей попали... На смерть!..
   -- Кто?..
   -- А неизвѣстно... Вдругъ точно сверху ударило.
   Бросился къ ней Демидовъ, а у той подъ правою грудью ранка и кровь изъ нея сочится... Онъ и понялъ, въ чемъ дѣло Разумѣется, сказка, но сказка характерная и не лишенная своеобразной поэзіи. И Ермака припутываютъ тоже къ этимъ преданіямъ о лебедяхъ. По Чусовой когда Ермакъ подымался, такъ лебедь ему показывалъ дорогу, впереди плылъ, гдѣ отмели или камни, лебедь въ сторону сворачивалъ, и атаманъ тоже забиралъ въ стороной. Поэтому по всему Уралу теперь лебеди въ большой милости. До нихъ никто не дотронется. И въ такихъ заводяхъ водятся они здѣсь охотно, прилетая каждый годъ на знакомое мѣсто...
   Ночь окутала насъ своимъ сумракомъ. Съ береговъ кое-гдѣ свѣтили огоньки. Коростели скрипѣли въ тальникѣ, гагры завели болтовню въ тихихъ заводьяхъ, рѣзкій крикъ лебедя порою покрывалъ ихъ. Гдѣ-то издали слышенъ былъ словно плачущій окрикъ бѣлоголоваго орла-скопы.
   -- На ночлегъ мы приворотимъ въ Филагино. Тамъ хорошія избы есть.
   -- У нихъ іюнѣ все пожары, сказываютъ, жгутъ филагинцевъ.
   -- Кто?
   -- Мало ли злого человѣка!
   Пристали, вышли на берегъ. Прямо большая, красивая изба въ два этажа выведена, хозяйка ведетъ наверхъ, въ чистыя комнаты. На стѣнахъ изъ хвостовъ рябчика звѣзды сдѣланы, висятъ для красы. Съ потолка болтаются деревянные голуби. Крылья и хвосты приклеены къ нимъ изъ лучинокъ. Самые голуби выкрашены въ голубую и красную краски. Въ окна доносятся пѣсни. Парни и дѣвки за селомъ собрались.
   -- У нихъ теперь до утра веселье пойдетъ,-- объясняетъ намъ хозяйка.
   -- Послѣ работы?
   -- Да, нонѣ косили. А вечеромъ хороводы. А потомъ каждый свою возьметъ и въ лѣсъ. Дѣло молодое! У меня тамъ двѣ дочки съ своими парнями.
   И все это говорится совершенно спокойно. Видимое дѣло, сама молода была -- такъ же поступала.
   -- Ты бы намъ, Марья, сѣна сюда постлала.
   -- Чего?..-- точно ушамъ своимъ не вѣря, переспросила хозяйка.
   -- Сѣна.
   -- Зачѣмъ?
   -- Спать чтобы мягче.
   -- Въ горницу-то, да сѣна... А?.. Это, можетъ, кровать по вашему...-- недоумѣваетъ она.
   Пояснили ей.
   -- Нѣтъ, какъ это можно, горницу сѣномъ поганить, сѣно въ хлѣвахъ, да на сѣновалахъ лежитъ! Комнату сѣномъ поганить нельзя...
   Едва-едва удалось уговорить ее... Всю ночь намъ слышались пѣсни. Замрутъ въ одномъ мѣстѣ, слышишь -- заводятъ ихъ въ другомъ... Изъ лѣсу тоже неслися онѣ, съ той стороны Косьвы тоже кое какъ долетали до насъ отзвучія молодыхъ голосовъ... Здѣсь, въ Филагинѣ, и всего чаще въ этомъ домѣ, останавливаются караванщики. Около ежегодно рѣка барки бьетъ! Они идутъ сюда. Вслѣдствіе этого и нравственность здѣсь не особенно высоко стоитъ. Въ Пермскомъ наблюдаютъ, напримѣръ, чтобы дѣвка съ своимъ парнемъ путалась, а чужой -- не тронь. А въ Филагинѣ все равно, свой ли, чужой ли. Отъ чужого еще лучше -- больше прибытку. Дѣвственность -- не ставится ни во что и теряется очень рано. И не таятся совсѣмъ. Молодой парень изъ караванщиковъ ухаживаетъ, напримѣръ, за дѣвкой. Та, наконецъ, соглашается на все и назначаетъ, куда ему придти. Хоронится да таится парень, чтобы не узнали... Вечеромъ -- крадется, встрѣчаетъ другую бабу.
   -- Не туда, парень, идешь-то. Паранька вонъ гдѣ тебя дожидается!
   Оказывается, что дѣвушка уже разсказала всѣмъ...
   -- Эта Кулька -- такъ себѣ, слякотная дѣвка!-- говорятъ здѣсь про какую-нибудь изъ мѣстныхъ красавицъ.
   -- Почему?
   -- А ни съ кѣмъ не цапается.
   -- Что-жъ, это хорошо, скромная.
   -- Что добраго, если никто дѣвку не любитъ. Значитъ, не стоитъ она!.. Изъ такой дѣвки и бабы хорошей не будетъ.
   Дѣтей дѣвка можетъ имѣть, сколько хочетъ, отъ нихъ прибыль въ домъ... Все лишняго работника воспитаетъ.
   На другой день, когда мы уѣзжали, даю я хозяйкѣ рубль.
   -- На-кося!.. Много...-- съ ужасомъ возвращаетъ баба.
   -- Какъ много?
   -- Много!.. Не возьму...
   -- Да сколько же тебѣ...
   -- А во сколько... За горницу -- гривенникъ, за куръ гривенникъ, да за самоваръ гривенникъ.
   -- А хлѣбъ?
   -- За хлѣбъ деньги брать -- грѣхъ...
   -- Ну, а сѣна мы у тебя сколько попортили.
   -- Сѣно свое у насъ, бери, сколько хошь. Что жъ за сѣно брать!
   Такъ и не взяла!..
   Тутъ уже коней много у крестьянъ. Вездѣ по берегу, гдѣ только зеленый лугъ -- и кони пасутся. Пустыни не стало. Но берегу сѣти развѣшены на шестахъ. Сохнутъ. Изъ лѣсковъ слышно, какъ коровы позвякиваютъ бубенцами.
   -- Стерлядей не надо ли?-- кричатъ намъ рыболовы.
   -- А почемъ нонѣ?-- вступаетъ въ бесѣду Иванъ Степановичъ.
   -- Да ежели рыбина фунта въ четыре -- двоегривенный... Нонѣ у насъ дорого!
   А вчера мы купили штукъ двадцать харіусовъ, большихъ и жирныхъ, да головля крупнаго, за 40 коп., и рыбаки еще какъ рады были. "Вотъ дай вамъ Богъ!.." провожали насъ.
   

XXII.
Въ устьяхъ Косьвы.

   Свѣтлое безоблачное небо обѣщало яркій и знойный день. Но всему берегу насъ преслѣдуетъ пѣніе пѣтуховъ. И орутъ же они здѣсь! Какая-то особенная порода; на безголосье пожаловаться не могутъ. На яру гнилушки взобрались на самый гребень. Издали и не сообразишь, что это такое,-- кучи хвороста или жилье человѣка. Оказывается, здѣсь "поселенный черкесъ живетъ".
   -- Не живетъ, а бѣдствуетъ. Голодомъ весь изморился. На человѣка не похожъ. Онъ нашего дѣла не знаетъ, а мы его понять не можемъ. Прежде онъ разбойничалъ, а теперь и на это силы у него нѣтъ, совсѣмъ дохлый сталъ.
   Сталъ было я подробнѣе разспрашивать гребцовъ -- молчатъ. Вообще замѣчательна несловоохотливость здѣшнихъ гребцовъ сравнительно съ сѣверными. Тѣ охотно дѣлились своими свѣдѣніями -- косьвяне какъ-то понуро молчатъ, рѣдкій отзовется, да и то нехотя. Пѣсни не запоетъ; только сонливо передвигаетъ веслами. Разъ мнѣ привелось съ ними четыре дня проплавать -- и ни слова. Даже любопытства никакого не обнаруживаютъ. Сказываютъ, что и на баркахъ то же самое. Соберутся у костра, гдѣ пристанутъ, смотрятъ въ огонь и молчатъ; такъ цѣлые вечера. Водка развязываетъ языки, да и то не всегда. "Очень уже мы затомивши тогда,-- поясняютъ гребцы.-- Это кому отъ бездѣлья и разговаривать хорошо, а намъ грудно. Птица, та цѣлый день языкомъ щебечетъ, а пользы отъ нея все нѣтъ никакой. Привалиться бы да заснуть!" На заводахъ тоже народъ хмурый, сумрачный. Видимое дѣло, не легко ему живется.
   -- А то и совсѣмъ у насъ безглагольные есть.
   -- Это какіе же?
   -- А по Вильвѣ живутъ; тѣ больше руками Спросишь что -- отмахнется отъ тебя и прочь пойдетъ... Тамъ есть изъ татаръ которые... До Строганова татарами были, такъ у нихъ и доселѣ обликъ держится не русскій. Они страсть говорить не любятъ. Задичали. Поди-ко ты у лѣсовиковъ нашихъ, что рубятъ дрова, слова выпроси. Смотритъ на тебя, смотритъ -- понурится, да и прочь. Кто и просто рукой махнетъ.
   Такимъ образомъ, мы проѣхали мимо Плесо, Крутиковой, Красной, Собольково, Плаксиной и Боровской деревень, а тамъ вдругъ и поселковъ не стало. Ѣдемъ версту за верстой -- ни одной избушки. Понизи все глаже и глаже, тальникъ у воды гуще и гуще. Косьва все ширится, дѣлая самыя прихотливыя извилины по ровному мѣсту, а жилья нѣтъ! Солнце начинаетъ печь немилосердно. Пристать-бы -- ни одного уголка.
   -- Куда народъ дѣлся?
   -- Нѣтъ тутъ народу... Пустынь пошлаю И въ пѣснѣ про нее поется -- "мати зеленая пустынь".
   -- Да вѣдь Кама близка.
   -- Оттого и сельбища нѣтъ, что Кама близка. Теперь всѣ деревни да села по правую ея сторону, а сюда -- рѣка разливается очень широко. Всякое жительство снесетъ. Здѣсь жить нельзя.
   Безлюдье полное. Тоска охватываетъ. Горы ушли далеко; теперь и силуэтовъ ихъ не видать на дальнемъ планѣ... Все одна гладь безъ перерыву. Плывемъ часъ, другой, третій... Жара стала такая, что дышать трудно. Вчерашнее предсказаніе Ивана Степановича исполнилось. Солнце буквально въ нѣсколькихъ мѣстахъ обожгло кожу. Красными пятнами пошло все, жгло сквозь рубаху -- и въ сукнѣ стало совсѣмъ невыносимо. Отраженіе солнечныхъ лучей въ водѣ глаза слѣпило, Невыносимо трудно было пережить эти нѣсколько часовъ. Я терпѣлъ легко лѣтній зной Ирана и Турціи -- но тутъ мнѣ казалось, что мозгъ въ головѣ растопится въ этомъ томящемъ пеклѣ. Наконецъ, свалился, какъ снопъ, въ лодку, вытянулся на днѣ ея и постарался заснуть. Вмѣсто сна -- кошмарь какой-то. Весь въ испаринѣ обезсиливающей лежишь, дышать нечѣмъ... Чуть ли не каждый часъ приворачивали къ берегу купаться. Но выйдешь изъ воды -- и, спустя мгновеніе, зной опять начиналъ томить.. Въ одномъ мѣстѣ хотѣлъ было броситься въ воду -- освѣжиться. Гребцы остановили.
   -- Здѣсь нельзя, мѣсто нечистое.
   -- Почему?
   -- Здѣсь двѣ дѣвки утопли. Такъ и зовется: дѣвкина муть.
   -- Они это радуются, когда дѣвка утонегь.
   Гребцы засмѣялись.
   -- Чего же?.. Что хорошаго?
   -- А здѣсь повѣрье: дѣвка утонетъ -- хлѣбъ дешевле будетъ. И откуда пошло оно -- Богъ ихъ знаетъ... А вѣрятъ всѣ этому.
   На встрѣчу показался меленькій челночекъ. Дряхлый старикъ кое-какъ гребъ внизъ по водѣ. Мы его живо нагнали. Обернулся къ намъ, уставился подслѣповатыми глазами и -- ясное дѣло -- не видитъ ничего. Шапку снялъ на всякій случай.
   -- А, дѣдушко, здравствуй!-- крикнулъ ему Иванъ Степановичъ....-- Ну, чао, какъ живешь?
   -- Нудно живемъ, батюшко!
   -- А еще пенсіонщикъ!.. Получаешь ли пенсію?
   -- Дай Богъ здоровья грахвамъ! Получаю...
   -- Это еще что за пенсіонщикъ?-- спрашиваю у Ивана Степановича -- смѣется...-- И какіе это графы?
   -- А видишь ли, у графовъ Строгановыхъ, которые у нихъ рабочіе всю жизнь прожили -- тѣмъ пенсіонъ выдаютъ до смерти.
   -- Что-жъ, это прекрасное дѣло, по крайней мѣрѣ человѣкъ обезпеченъ.
   -- Еще бы! А знаете, сколько пенсіону этого... Дѣдушко, а дѣдушко?
   Тотъ опять повернулъ къ намъ старое, покрытое морщинами лицо.
   -- Сколько ты пенсіону получаешь?
   -- Я-то?
   -- Ты, а то кто же еще, не мы вѣдь.
   -- Я полный получаю... Девять гривенъ въ годъ! За службу.
   -- А долго ли служилъ ты?
   -- Я-то... сорокъ годовъ служилъ на заводѣ. А теперь не могу -- силы моей нѣтъ. Теперь ужо я покуда только хлѣбъ жую; помирать вотъ, батюшко, собираюсь!
   -- Ужъ ты который это годъ собираешься...
   -- Пора, батюшко, пора... Самъ знаю... Надо и совѣсть знать, зажился. Болѣзти какой жду -- да не идетъ, не хочетъ... Боится она меня-то...
   Потомъ я узналъ, что такіе пенсіоны дѣйствительно выдаются у Строганова У Абамеликъ-Лазарева рабочимъ приходится иногда по шести рублей въ годъ пенсіону. Тѣмъ не менѣе, у крупныхъ владѣльцевъ еще сносно -- а ужъ у купцовъ не приведи, Господи. Искалѣчитъ тебя -- лишняго дня кормить не станутъ, какъ падаль выбросятъ вонъ изъ завода. Умрешь на работѣ -- на похороны денегъ не дадутъ. На-дняхъ случилось, напримѣръ, въ Чердыни у купца Черныхъ такая бѣда. Зимою у него на незамерзающей, вслѣдствіе ея быстроты, рѣкѣ Чермози работали крестьянскія дѣвки. Какъ-то доработались до ночи, домой надо было переѣзжать рѣку. Попросили у Черныхъ лодку -- не далъ. Еще обругалъ: "изъ-за васъ, паскудъ, стану я лодку на ночь отпускать" {Большой отдѣлъ положенію пермскаго рабочаго посвященъ авторомъ въ статьяхъ "Уралъ" ("Русская Рѣчь", 1881 г., сентябрь -- декабрь).}. Нечего дѣлать, стали стоймя въ душегубку гурьбой и поплыли. На серединѣ рѣки душегубка опружилась {Опружилась -- опрокинулась.}. Двѣ и утонули. Нужно было спасти, пока время; опять къ Черныхъ -- лодку просятъ,-- еще заругался и опять прочь прогнать. Такъ двѣ крестьянки и пропали. Дня черезъ два трупы ихъ выбросило. Черныхъ и на погребеніе не далъ ни гроша. А работали у него эти несчастныя по двадцати копѣекъ за цѣлый день.
   -- Составили актъ?
   -- Составили. Да ему что же за дѣло. Онъ и на актъ наплевалъ. Развѣ я, говоритъ, топилъ ихъ, сами утопли! Съ Бога и ищи, а не съ меня.
   -- У купца Благодушева двое работниковъ тифомъ заболѣли осенью, такъ онъ еще лучше сдѣлалъ. Приказалъ ихъ еще живыми вынести въ поле и бросить тамъ. Разбойникъ, и тотъ не рѣшился бы на такую мерзость.
   -- Что же, выкинули?
   -- Товарищи въ клѣть перенесли, ну, больные черезъ два дня въ клѣти и умерли. У насъ купцы сѣкутъ рабочихъ.
   -- Ну, уже это вы преувеличиваете.
   -- Честное слово. Они какой изворотъ придумали. Берутъ артель такую только, которая между собой условилась, чтобы сѣчь другъ друга. Чуть что -- купецъ въ сторонѣ. Не онъ дралъ, а артель драла {Много фактовъ такихъ приведено въ статьяхъ того же автора "Уралъ" ("Русская Рѣчь", декабрь, 1881 г.).}.
   Пенсіонщикъ отъ насъ скоро отсталъ, и опять кругомъ потянулось безлюдье нерушимое.
   Глаза слѣпило, въ головѣ точно какія-то жилы. Въ вискахъ стучало отъ жары. Этотъ палящій зной, это однообразіе низменныхъ береговъ страшно томило. Слегка сквозь сонъ слушаю я баснословные разговоры о томъ, что въ прошломъ году на "Чусовой стерлядь выловили въ 4 пуд. 10 фунтовъ". И силы нѣтъ даже оспаривать такую сказку. Огонь какой-то чудится въ глазахъ, откроешь ихъ -- это солнце горитъ въ неподвижномъ разливѣ Косьвы, а она, какъ нарочно, извилиной дѣлаетъ, то назадъ возвращается, то въ сторону уходитъ. И хоть бы одна избушка на пути!..
   -- Долго еще кружиться?...
   -- Да часокъ, пожалуй.
   Но и часокъ проходитъ, и другой вскорѣ за нимъ; третій часъ началъ, а конца нѣтъ этому.
   Солнце уже спускаться стало... Жара не падаетъ. Наконецъ, вдали мелькнуло громадное пространство воды.
   -- Радуйтесь... Вотъ и Кама!..
   Одинъ изъ гребцовъ вышелъ на берегъ и потянулъ нашу лодку бичевой или, по-здѣшнему, "шнуромъ". Съ сѣвера пахнуло прохладнымъ вѣтромъ -- мы ожили... За нами въ кустахъ шмыгали лодки, тоже выбиравшіяся съ разныхъ сторонъ изъ рукавовъ Косьвы. Бѣлоголовые орлы зарѣяли въ высотѣ... Чайки бросались за ними и отгоняли ихъ.
   -- Чайка птица смѣлая... Ишь, какъ она скопу обижаетъ.
   А на томъ берегу Камы, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ берега, уже выросталъ Чермозскій заводъ...
   

XXIII.
Изъ исторіи недавняго прошлаго.-- Освобожденіе ли крестьянъ повредило заводамъ?-- Долги и истребленіе лѣсовъ.-- Лѣсничій и заводо-управленія.

   Въ прохладныхъ комнатахъ чермозскаго управительскаго дома мнѣ казалось, что я попалъ въ рай послѣ Косьвинскаго пекла. Прежде чѣмъ пріѣхать сюда, я уже видѣлъ десятка два заводовъ и частныхъ, и казенныхъ. Видѣлъ и почти въ конецъ погубленное дѣло въ Александрійскомъ заводѣ, и цвѣтущее у Абамеликъ-Лазаревыхъ. Всюду, гдѣ производство уменьшилось, и владѣльцы бились въ ежовыхъ рукавицахъ всевозможныхъ кулаковъ и кредиторовъ -- приходилось слышать жалобы на освобожденіе крестьянъ, будто бы подорвавшее благосостояніе Урала. Жалобы эти раздаются въ унисонъ, и мало знакомый съ дѣломъ, встрѣчая ихъ даже въ печати, можетъ повѣрить Іереміямъ, плачущимъ на рѣкахъ Вавилонскихъ. Усвоивается поэтому взглядъ на нихъ, какъ на жертву неизбѣжной исторической реформы, а между чѣмъ тутъ исторія совсѣмъ инаго рода, и освобожденіе крѣпостныхъ могло скорѣе помочь этимъ господамъ, чѣмъ раззорить ихъ. Въ Чермозѣ не разъ по этому поводу пришлось мнѣ говорить съ однимъ изъ лучшихъ горнозаводскихъ дѣятелей, г. Новокрещенныхъ, и онъ во многомъ разъяснилъ мои недоумѣнія. Крѣпостное право напрасно считаютъ главною опорою заводовъ. Даже въ періодической печати не разъ сообщалось ошибочное мнѣніе, "что подъ охраною привилегій, данныхъ заводамъ Петромъ и его преемниками, и при отсутствіи предпріимчивости, слабомъ развитіи реальныхъ знаній и недостаткѣ капиталовь заводы не могли развиться и приняли характеръ монополіи, почерпая свою силу изъ крѣпостнаго права, уничтоженіе котораго погубило горнозаводское дѣло".
   Я привелъ это мнѣніе г. Новокрещенныхъ, но онъ только улыбнулся на него.
   -- Въ Петербургѣ всему вѣрятъ. Немудрено, что и такіе выводы приняли на слово. Въ Петербургѣ не только не знаютъ Россіи, но и не заботятся узнать ее. Горная промышленность, какъ всякое заводское производство, и даже болѣе всякаго другаго, должна была въ свое время пользоваться гарантіями и привилегіями, онѣ и. сдѣлали свое дѣло. Подъ ихъ охраной Уралъ сразу сталъ центромъ промышленности. Лѣсныя дачи размежеваны были такъ, что каждый заводъ получилъ, соотвѣтствующій его предполагаемому обороту, надѣлъ. Не увеличивая выработки, заводы могли бы вѣчно пользоваться лѣсами, потому что ежегодный приростъ съ избыткомъ пополнялъ расходъ порубки. Ну, а развивать дѣятельность шире нельзя было безъ ущерба въ будущемъ. Желѣзныхъ рудъ для каждаго завода было и есть вполнѣ достаточно, Еще ни одно предпріятіе не закрывалось отъ недостатка ихъ. Если нѣкоторые заводы пользуются запасомъ магнитнаго желѣзняка съ Благодати и Высокой, такъ это вовсе не потому, что у нихъ у самихъ ничего нѣтъ. Напротивъ, есть и много -- только они еще не разслѣдовали своего собственнаго района. Благодать и Высокая здѣсь составляютъ лишь утолщеніе одной общей жилы, еще до сихъ поръ неразвѣданной на всемъ протяженіи. Если я скажу, что заводы обезпечены рудами на тысячу лѣтъ -- разумѣется, при нынѣшнемъ оборотѣ,-- то я нисколько не преувеличу естественныхъ богатствъ Урала. Внутренняя жизнь заводовъ развивалась сначала довольно быстро, и казенные во многихъ случаяхъ учились у частныхъ разнымъ производствамъ. Не имѣя почти никакихъ средствъ для постановки паровыхъ машинъ, заводы и тутъ не отставали. Они начали строить машины низкаго давленія. Мѣдные паровые котлы были дороги -- стали дѣлать деревянные, въ видѣ громадныхъ цилиндровъ, стянутыхъ обручами и мѣдными частями тамъ, гдѣ они соприкасались съ огнемъ. Строитель этихъ котловъ, чуть ли не столѣтній старикъ, еще недавно жилъ въ Верхне-Исетскомъ. Механизмы эти дѣлались по просту, безъ станковъ, при помощи зубила и пилы, но, тѣмъ не менѣе, они и до сихъ поръ работаютъ въ Исети. И тогда какъ нѣкоторые, даже казенные велись столь же патріархально -- Нижнетагильскіе, Демидовскіе, тратили страшныя деньги на всякія новыя приспособленія. Какое-либо полезное открытіе въ горнозаводскомъ дѣлѣ тотчасъ же примѣнялось и у нихъ. Старики разсказываютъ, что не успѣешь, бывало, прочесть объ этомъ или другомъ изобрѣтеніи -- пріѣдешь въ Тагиль, а оно уже тамъ во-очію. Такимъ образомъ, казенные заводы тогда могли поучиться у частныхъ, которые дѣйствительно были предпріимчивы. Недостатка капиталовъ не было. Безъ посредства банковъ дѣло велось на наличныя. Весьма часто въ кассѣ завода скоплялось по нѣскольку сотъ тысячъ свободныхъ денегъ. Когда въ концѣ пятидесятыхъ годовъ верхне-исетскіе заводы предпочли новую систему: закладывать выдѣланные металлы въ банки, то на ярмаркѣ всѣ прежніе ихъ покупщики отшатнулись отъ нихъ. Ихъ, видите-ли ли, смутилъ военный караулъ, и они сочли фирму погибшей по неимѣнію денегъ. Это настолько было рѣзко, что весь привозъ пришлось пустить въ розничную продажу. Недостатокъ капиталовъ явился тогда только, когда оказалось возможнымъ закладывать металлы и такимъ образомъ освободить прежній оборотный заводскій капиталъ. Вы думаете, воспользовались этимъ съ толкомъ? Какъ же!.. Лучшіе стали развивать дѣло свыше дѣйствительной надобности, а большинство -- освобожденные капиталы пустило на аферы, кутежи, на карты, на разгулъ, о которомъ вы и представленія не можете сдѣлать. Вмѣсто устройства заводовъ, владѣльцы занялись устройствомъ своръ, громадныхъ охотъ, трехсотъ тысячные проигрыши стали дѣломъ зауряднымъ. Спаиваніе цѣлыхъ городовъ, самыя безсмысленныя траты считались признаками хорошаго заводскаго тона. На первыхъ порахъ если вслѣдствіе всего этого заводы и не особенно нуждались въ капиталахъ, то тѣмъ не менѣе дѣйствовали лишь при посторонней помощи, т. е. при пособіи заклада выдѣлываемаго металла. Такъ можно было держаться до тѣхъ поръ, пока не измѣнились общія условія горнозаводской дѣятельности, до перваго кризиса. А между прочимъ уже измѣненіе къ худшему началось, уже нанесенъ былъ первый ударъ, и за нимъ ожидались другіе. Этимъ первымъ ударомъ была Крымская война. Послѣ нея многіе заводы въ окончательномъ выводѣ своего дивиденда должны были вмѣсто плюса ставить минусъ. Цѣнность хлѣба съ 15--18 к. за пудъ сразу поднялась до 60 к. Овесъ съ 12 и 15 к. выросъ до 40 и 50 к. Думали, что цѣны опять упадутъ -- не тутъ-то было -- вскорѣ мука стоила уже по 1 р. пудъ и даже дороже. Разъ ставъ на эту высоту, цѣны уже не понижались. Заводъ, который должалъ прежде, чтобы прокормить своихъ крестьянъ, отъ 15 до 20 тысячъ, при новыхъ цѣнахъ кредитовался на 120.000 р. Запасныхъ капиталовъ уже не было -- всѣ ушли на кутежи и развратъ. Оставалась посторонняя помощь; съ кандымъ годомъ нужно было все болѣе и болѣе втягиваться въ долги. Явился кулакъ, какъ и во всей остальной Россіи. Вездѣ выросли свои Разуваевы и Колупаевы. Долги все болѣе захлестывали владѣльцевъ мертвою петлей. Вотъ тутъ-то уничтоженіе крѣпостнаго урава явилось какъ нельзя болѣе кстати. Ему обрадовались. На первыхъ же порахъ оно облегчило заводчиковъ, благодѣяніемъ было для нихъ. Заводы сразу освободились отъ необходимости кормить населеніе, замѣнивъ выдачу провіанта высокими платами за трудъ. Стоимость работы, какъ велика она ни была, все-таки оказывалась меньше, чѣмъ сумма, потребная на обезпеченіе продовольствія (возросшаго съ 15 коп. на 1 руб. съ пуда) плюсъ вознагражденіе труда, существовавшее и прежде. Начали кое-гдѣ работать не сполна, не было обязанности давать непремѣнно всѣмъ работу, производство сокращалось, и разница въ пользу заводовъ выходила громадная. Кромѣ того, уничтожились пенсіоны и пособія дармоѣдамъ, да сводились къ нулю и другіе обязательные прежде расходы.
   -- Такъ что на Уралѣ освобожденіе крестьянъ должно было принести прямыя выгоды заводчикамъ?
   -- А то какъ же иначе... Сверхъ того, оно же дало имъ возможность прибѣгнуть къ пособіямъ отъ правительства. Заводы стали жаловаться на невозможность вести работы безъ дешевыхъ мастеровъ и поденьщиковъ, стали ссылаться, что уничтоженіе крѣпостнаго права отняло у нихъ тысячи рукъ. При тогдашней путаницѣ, правительство не могло провѣрить, насколько во всемъ этомъ было правды, и разрѣшило выдавать ссуды.
   -- Спросить было некого?
   -- Самыхъ заводчиковъ развѣ. На Уралѣ все было на ихъ сторонѣ. Да, сверхъ того, многіе владѣльцы жили въ Петербургѣ, были близки ко двору. Если бы мѣстныя начальства и пошли противъ нихъ -- кому бы скорѣе повѣрить... Между заводчиками оказывались и такіе которые заводовъ своихъ и въ глаза по видали, сидя въ столицѣ, да путешествуя за-границей... Случалось такъ, что сегодня выдадутъ ссуду, а черезъ нѣсколько мѣсяцевъ ея уже нѣтъ въ наличности, причемъ заводы изъ нея грошомъ не воспользовались.
   -- Куда же уходили онѣ?
   -- А карты на что? Женщины дороги стали; рулетки начали привлекать россійскихъ остолоповъ... Легкость полученія ссудъ дала владѣльцамъ надежду и въ будущемъ пользоваться этимъ неоскудѣвающимъ источникомъ. Поэтому никто и не думалъ расходовать ихъ сообразно назначенію. Ни заводовъ ими не обезпечивали, ни долговъ не платили. А долги все росли и росли, кулаки все больше присасывались, банки все прочнѣе и прочнѣе опутывали горнозаводское дѣло своею цѣпкою паутиной. Въ концѣ концовъ, дошли до настоящаго своего состоянія,-- когда заводы по уши влѣзли въ долги, когда ни оффиціальные экономисты, ни самые владѣльцы не знаютъ, гдѣ выходъ изъ этого отчаяннаго положенія.
   -- Печально!..
   -- Да, не весело...
   -- Какую цѣнность представляютъ заводы?
   -- Въ настоящемъ ихъ видѣ?
   -- Да.
   -- По этому случаю вотъ вамъ фактъ изъ недавняго прошлаго. Въ горномъ совѣтѣ, во время оно, разсматривался вопросъ о продажѣ за долги казнѣ частныхъ заводовъ, тѣхъ именно, которые правительству, кромѣ постояннаго убытка, ничего не приносятъ. Всѣ члены совѣта порѣшили спустить ихъ съ рукъ, назначивъ торги. Одинъ изъ присутствовавшихъ не подалъ своего голоса. Обратились къ нему.
   -- Ваше мнѣніе?
   -- Вы этого требуете? Что вы, господа, разумѣете подъ словомъ продать? Я понимаю, что купить я могу только то, что приноситъ извѣстную долю пользы, не такъ ли?
   -- Ну-съ.
   -- Если дѣло не только не дастъ выгоды, по, напротивъ, приноситъ убытокъ, и если правительство желаетъ, чтобы покупщики продолжали это дѣло, то мнѣ кажется, что покупателю нужно прежде всего обезпечить эти убытки, т. е. къ заводу придать и капиталъ, процентами съ котораго покрывался бы дефицитъ.
   -- Это очень остроумно, но мы все-таки назначимъ торги.
   Мнѣніе члена горнаго совѣта вполнѣ оправдалось: на объявленные торги никто не явился.
   Въ такомъ положеніи этотъ вопросъ и теперь. Долги заводовъ растутъ, обороты ихъ уменьшаются, вѣра въ горное дѣло поколеблена, и мы дошли уже до того, что совершенно серьезно мечтаемъ передать его въ руки иностранцевъ. Если упадокъ уральской промышленности ставится въ прямую зависимость отъ уничтоженія крѣпостного права, то это основано на мнѣніи самихъ заводчиковъ, которымъ подобные выводы какъ нельзя болѣе на руку.
   Давнымъ бы давно пора покончить съ такими ошибочными взглядами, а они все еще держатся. Когда нельзя было дискредитировать нравственное значеніе великой реформы прошлаго царствованія, ей приписали финансовый кризисъ и экономическій упадокъ, замѣчавшійся повсюду въ послѣднія двадцать лѣтъ. На горныхъ заводахъ видно, насколько эти господа были правы съ своими ламентаціями и цифровыми выкладками.
   Крестьянская реформа на Уралѣ только въ одномъ отношеніи увеличила расходъ нѣкоторыхъ заводовъ, именно въ топливѣ.
   Мы говоримъ "нѣкоторыхъ" потому, что намъ извѣстны многіе, гдѣ эти цѣны годъ отъ году уменьшаются и приходятъ къ нормальнымъ, основаннымъ на урочномъ положеніи и стоимости провіанта и фуража. Возвышеніе цѣнъ на дрова разомъ, по освобожденіи крестьянъ, вызвано было боязнью заводчиковъ остаться безъ топлива на годъ. Что вообще стоимость лѣса должна годъ отъ году увеличиваться -- это несомнѣнно, но до сихъ поръ этого роста незамѣтно, да если бы оно и было, то повѣрить его причины весьма затруднительно. Различія въ удобствѣ лѣсосѣка -- разстоянія; климатическія условія имѣютъ въ этомъ отношеніи большое вліяніе.
   Намъ извѣстно, говорили мнѣ, много примѣровъ, когда управитель завода, желая выторговать съ кубической сажени четвертакъ, пропускалъ удобное время и потомъ къ этимъ четвертакамъ прибавлялъ рубли, да и то оставался безъ дровъ. Слѣдовательно, нельзя сказать, чтобы одна цѣнность выражала недостатокъ топлива.
   Вотъ когда-то заготовленная мною записка по этому поводу. Привожу изъ нея сущность.
   Лѣсовъ на Уралѣ мало -- и говорить нечего, но это зло еще не столь большой руки, если бы каждый заводъ занялся раціональнымъ лѣснымъ хозяйствомъ. А то на всѣхъ почти заводахъ нѣтъ даже порядочныхъ лѣсныхъ картъ. Назначатъ, случается, лѣсосѣкъ, явится народъ для вырубки въ указанное мѣсто, и оказывается, что рубить тутъ нечего. Лѣсъ когда-то тутъ росъ, но лѣтъ пять тому назадъ его сняли подъ корень. Но плану же вырубка нанесена совсѣмъ въ другое мѣсто. Часто это не только слѣдствіе небрежности, но и злоупотребленія. Въ частныхъ лѣсахъ имѣются спеціалисты, получающіе по нѣскольку тысячъ рублей жалованья, но кромѣ исправнаго пріема этихъ денегъ и расписыванія въ книгахъ они другихъ обязанностей не знаютъ. Что можетъ значить отчетъ такого лѣсничаго? Онъ не видалъ даже той мѣстности, о которой сообщаетъ, а между тѣмъ, на основаніи его словъ, дѣлаются распоряженія, составляются ходячія мнѣнія о громадныхъ лѣсныхъ богатствахъ Урала, которыя будто бы неистощимы!..
   Лѣсовъ мало, очень мало, но урегулируйте лѣсное хозяйство -- и ихъ хватитъ!
   Прежде всего необходимо завести точные планы, потомъ правильно распредѣлить лѣсосѣки и разумно обсѣменять вырубленныя площади хвойными лѣсами, а не предоставлять это природѣ, которая на мѣстѣ стараго лѣса роститъ лиственный, никуда негодный кустарникъ. Я самъ видѣлъ цѣлыя громадныя площади, вмѣсто хвои поросшія такою безполезною мелкотою. Наши лѣсничіе отлично знаютъ всѣ виды обсѣмененія, но чтобы приложить научныя свѣдѣнія къ дѣлу -- никогда! Будущность заводовъ зависитъ отъ количества топлива, слѣдовательно, позаботьтесь прежде всего о лѣсахъ, не ставьте ихъ на задній планъ, какъ это до сихъ поръ дѣлалось на Уралѣ. Вотъ примѣръ. Ревдинскій округъ -- въ опекѣ, капиталъ, необходимый на уплату долговъ и на содержаніе опекунскаго управленія, очень значителенъ. Вмѣсто того, чтобы добывать его продажею хромистыхъ желѣзняковъ, которыхъ въ Ревдѣ множество, или никкелевыхъ рудъ, какъ продуктовъ, заводу совсѣмъ не нужныхъ, или увеличить различными льготами добычу золота,-- что дѣлаетъ опека? Она начала продавать лѣса -- это единственное обезпеченіе будущаго! Высшее начальство, не сообразивъ дѣла, утвердило продажу,-- и пошла писать! При стоимости кубической сажени дровъ отъ 2--3. руб., арендной платы большой взять нельзя, и чтобы выручить хоть бы жалованье опекуну, надо вырубить такую громадную площадь чудеснаго лѣса, что со стороны становится жалко смотрѣть на такое хищническое пользованіе естественными богатствами края! А между тѣмъ Ревда не исключеніе: такихъ фактовъ сотни на Уралѣ.
   Еще одно зло лѣсного хозяйства -- пожары. Предупредить ихъ нельзя, но ограничить размѣры всегда возможно. Какъ только нѣсколько стихнетъ пламя, и огненная рѣка уймется, на площади пожара въ нѣсколько квадратныхъ верстъ оставляютъ отъ пяти до десяти человѣкъ, а иногда и никого. Эта жалкая кучка народа должна тушить остатки тлѣющихъ костровъ и пней. Такимъ образомъ, теряется лучшее время, и на завтра пожаръ разыгрывается съ новою силою, захватывая уже несравненно обширнѣйшій районъ. Тогда схватываются за умъ, высылаютъ народъ, но пожаръ уже уходитъ далеко, такъ что люди едва успѣваютъ слѣдить за нимъ, не принимая никакихъ способовъ къ его прекращенію. Ночью народъ уходитъ домой, завтра та же исторія, и такъ -- пока пожаръ не прекратится самъ собою. Между тѣмъ, ловкій, знающій мѣстность лѣсничій, съ подробною и точною картою въ рукахъ, можетъ, при помощи небольшой толпы рабочихъ, положить конецъ несчастно. Для этого и расходы требуются не особенно большіе. Стоитъ лишь поставить поскорѣй народъ передъ огнемъ и воспользоваться первой рѣчкой, болотомъ или дорогой, чтобы пустить встрѣчный пожаръ, а затѣмъ ночью, когда видно каждую искру, заняться тушеніемъ пламени. Теперь народъ отлично понимаетъ безцѣльность своего шатанія вслѣдъ за пожарищемъ и, несмотря на объявленную плату, прячется дома. Гасить пожары возможно съ хорошей картой въ рукахъ, а у насъ карты таковы, что съ ними чаще всего приходится и самого-то лѣсничаго выручать изъ огня. Благодаря всему этому, составилось совершенно ложное убѣжденіе, что противъ лѣсныхъ пожаровъ нѣтъ никакихъ средствъ; это слагаетъ всякую отвѣтственность съ лѣсничаго, и онъ, какъ нельзя болѣе, доволенъ такимъ оборотомъ дѣлъ.
   -- Что же лѣсничіе дѣлаютъ?
   -- Все ихъ участіе въ томъ и проявляется, что онъ прикатитъ въ покойномъ экипажѣ, на великолѣпной тройкѣ коней, обругаетъ рабочихъ за неосторожное обращеніе съ огнемъ и также важно уѣдетъ назадъ. А тамъ по начальству рапортъ: несмотря на принятыя энергичныя мѣры, пожаръ не прекращенъ вполнѣ, хотя и остановленъ тамъ-то и тамъ-то, чѣмъ сбережена площадь во столько-то тысячъ десятинъ. Затѣмъ слѣдуетъ счетъ расходамъ, употребленнымъ на поѣздку и на прекращена огня.
   -- Вы упустили главное.
   -- Именно?
   -- А лѣсопромышленниковъ, которые точно одержимы ненавистью къ лѣсу и валятъ его всюду, гдѣ возможно.
   -- Я не упускалъ ихъ изъ виду, а говорилъ о лѣсахъ тѣхъ владѣльцевъ, которые, сами въ немъ нуждаясь, не станутъ продавать ихъ на срубъ этимъ кулакамъ... Я говорилъ исключительно о заводскихъ лѣсахъ.
   -- Не повліяетъ ли разработка каменнаго угля на сокращеніе лѣсовъ?
   -- Не вѣрю, чтобы это скоро случилось. На иной разработкѣ руды каменнаго угля недостаточно, нужно дерево... Да чтобы передѣлать заводы для отопленія каменнымъ углемъ, требуются свободные капиталы.
   -- Которыхъ нѣтъ?
   -- И не предвидится... А притомъ и цѣнность угля слишкомъ высока.
   -- Слѣдовательно, остается...
   -- Пользоваться лѣсомъ раціонально и ростить его вездѣ, гдѣ возможно...
   -- Ну, а какъ вамъ кажется -- при нынѣшнихъ людяхъ добьетесь вы этого?
   -- Нужда научитъ.
   -- Ну, а казенное управленіе заводовъ лучше или нѣтъ?
   -- Несравненно хуже... У меня была по этому поводу записка, я вамъ сообщу ея содержаніе:-- эти столбцы цифръ не-спеціалисту не особенно интересны, главное -- общія положенія, выведенныя изъ нихъ. Какъ только заводы попали въ казенное управленіе, тотчасъ же строй хозяйства измѣняется на новый ладъ. Въ смѣтахъ является несмѣтное множество статей, дѣлаются гадательные выводы барышей на бумагѣ; на дѣлѣ же долгъ прибываетъ, и производительность завода падаетъ. Вотъ, папримѣръ, лучшій округъ -- Гороблагодатскій. По смѣтѣ назначено въ продажу металловъ на 91,896 рублей, а предполагается выручить за нихъ 96,841 руб., т. е. барышей 4,945 руб. Если же исключить 5% съ оборотнаго капитала, то чистый доходъ 350 руб. И это еще не будетъ собственно доходъ казны, а плата за пользованіе лѣсами, рудами и пр., что для частныхъ заводчиковъ составляетъ иногда 10% всего валового дохода. Будь эти заводы въ частныхъ рукахъ, казна получила бы съ нихъ въ десять разъ болѣе. На Пермскомъ сталепушечномъ заводѣ выдѣланныя орудія обходились 39 руб. пудъ; если взять % оборотнаго задолженнаго капитала и % погашенія, то стоимость пуда выростетъ до 54 руб. 50 к. При такой цѣнѣ не резонъ готовить самимъ орудія. Поэтому-то казна не находитъ возможнымъ считать проценты на оборотный капиталъ и % погашенія въ цѣнѣ выдѣланныхъ металловъ, иначе сейчасъ бы обнаружилась несостоятельность завода. При такихъ условіяхъ легко дѣлать какіе угодно выводы. Возьмите смѣту горнаго департамента -- чистый доходъ составляетъ почтенную цифру. Намъ неизвѣстно, какъ выводитъ свою дѣятельность экспедиція заготовленія кредитныхъ билетовъ; если такъ же, то тамъ должно быть еще выгоднѣе дѣло, чѣмъ на горныхъ заводахъ; на расходы употреблено 100,000, а выдѣлываютъ 100.000,000! Я этимъ хочу сказать, что управители казенныхъ заводовъ такъ привыкли къ смѣтамъ и выводамъ барышей тамъ, гдѣ одни убытки, что когда поступаютъ на частный заводъ, то всегда по счетамъ будутъ барыши,-- и запасы, о которыхъ не всегда имѣются точныя данныя, годъ отъ году уменьшаются и въ общемъ результатѣ -- приращеніе долговъ. Иной разъ и долговъ не будетъ, и запасы цѣлы, запасы капиталовъ въ стѣнахъ зданій, которыя, какъ и на всѣхъ заводахъ казенныхъ, къ возврату ежегоднымъ погашеніемъ не подлежатъ. Кончается тѣмъ, что, видя вздорность дѣла, такого управителя смѣняютъ, присылаютъ на мѣсто другого, а тотъ оказывается еще худшимъ.
   -- Гдѣ же исходъ?
   -- Ищите и обрящете... Мы его пока при всѣхъ этихъ условіяхъ не видимъ!
   

XXIV.
Возвращеніе на Каму.-- Чермозскій заводъ.-- Старо-Екатерининскій каналъ.-- Изъ недавняго прошлаго.

   Чермозъ совсѣмъ городъ. Красивые дома, громадныя зданія, заводы, прямыя улицы, по которымъ сегодня что-то уже очень разсовались бабы, одѣтыя въ пестрое. Послѣ патріархальныхъ прикосьвинскихъ деревень и безмолвныхъ пустынь этой красивой рѣки, мы отдыхали здѣсь среди полнаго довольства и комфорта. Вечеромъ, когда жара спала, мы вышли на улицу. Рабочіе только что окончили свои уроки, и изъ завода повалила толпа -- молчаливая, сумрачная. Только подростки нѣсколько оживляли ее смѣхомъ и шутками. Не успѣлъ я сдѣлать нѣсколько шаговъ по улицѣ, какъ мнѣ на встрѣчу -- что-то до нельзя опухшее, подвязанное, оборванное, но съ неизбѣжною кокардою на фуражкѣ. Идетъ -- шатается, увидѣлъ меня, остановился.
   -- Къ вамъ-съ!
   -- Что угодно?..
   -- Пишите: обижаютъ.
   -- Кого это?
   -- Меня обижаютъ. Мужики меня обидѣли... Пишите, чтобы вся Россія знала, какіе они, чермозскіе мужики... А то я не согласенъ!
   -- Да, помилуйте, это совсѣмъ не мое дѣло!
   -- А чье же? Вы вотъ все съ книжкой... Я васъ и на кизеловскомъ заводѣ видѣлъ. Дворянина обижаютъ, а вамъ и дѣла нѣтъ?
   -- Егоровъ, не безобразь!
   -- Вотъ видите, сколь въ нихъ невѣжество... неистово... Егоровъ!.. Я своему государю двадцать-пять вѣрой и правдой, а онъ -- Егоровъ!
   Едва удалось отдѣлаться отъ его благородія. Оказывается, и тутъ завелись они, плодя кляузы и существуя писаніемъ просьбъ и жалобъ. Всѣмъ этимъ добромъ надѣляетъ заводы Пермь. Тамъ, походя, гонятъ чиновниковъ: очень ужъ хороши; еще новые туда-сюда, а эти или живутъ шутами у купцовъ, или тонутъ въ бездонномъ пьянствѣ. Съ этимъ самымъ Егоровымъ случилась такая исторія: держалъ онъ квартирантовъ еще въ бытность на службѣ, и поселился у него товарищъ, у котораго водились деньжонки. Стали они пропадать изъ стола сначала по-мелочамъ, а потомъ всѣ сразу. Обокраденный заявилъ подозрѣніе на Егорова, котораго нашли въ публичномъ домѣ безобразно пьянымъ. При немъ деньги.
   -- Есть ли у васъ какія нибудь доказательства, что эти деньги украдены у васъ?
   -- Есть: вотъ уголки отъ нихъ у меня хранятся!
   Егорову оставалось одно: сознаться, что онъ и сдѣлалъ.
   Судъ. Свидѣтели показываютъ единогласно, что Егоровъ тиранитъ семью, что онъ негодяй и т. п. нелестныя вещи. Отправились присяжные засѣдатели совѣщаться. "Что же братцы -- надо по душѣ. Служилъ-служилъ человѣкъ, и вдругъ его теперича за взломъ!.. Лишеніе права, пенсіонъ выслужилъ, безъ пенсіона гуляй... Какъ возможно... Выходятъ. "Нѣтъ, не виновенъ". Предсѣдатель озлился. "Егоровъ -- вы свободны, кстати, и деньги возьмите, потому что ежели вы невиновны, то и вещественныя доказательства ваши"... А потомъ "истецъ" встаетъ: "за одно ужъ прихватите и уголки отъ кредитокъ, они, должно быть, тоже ваши".
   -- Что же бы вы думали: на другой день этотъ Егоровъ подалъ на истца за клевету... А теперь онъ у насъ тутъ кой-какіе заводы мутитъ... Явится, путаетъ рабочихъ. Тѣ его слушаютъ, гдѣ мало знаютъ, а потомъ, смотришь -- волненіе. У купцовъ съ нимъ просто; къ одному онъ явился на заводъ, затѣялъ смуту, но купецъ его отодралъ здорово, а потомъ въ чуланчикъ заперъ, пока не зажило, и отпустилъ!..
   Въ Чермозѣ, какъ и въ Кизеловскомъ заводѣ, выдѣлывается чугунъ, и, сверхъ того, изъ болванки прокатывается листовое желѣзо. Тутъ же имѣются большія механическія мастерскія, отливаются разныя издѣлія изъ вагранокъ (родъ доменной печи, гдѣ вмѣсто руды плавится чугунъ). Около Чермоза лѣсопильный заводъ. Громадная домна, которая съ большими удобствами могла бы замѣнить огненную печь тремъ еврейскимъ отрокамъ, когда мы ее осматривали, работала во-всю, чуть не охватывая въ верху розовымъ пламенемъ пережигаемаго металла голыхъ рабочихъ, сумрачно возившихся вокругъ ея устья. Несмотря на умѣренность платы, рабочимъ здѣсь лучше живется, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ по Уралу. Ближе къ управленію, дешевле заготовленный имъ для потребностей завода хлѣбъ, чище избы. На черныхъ работахъ взрослые получаютъ здѣсь 30 коп. въ день, мальчики 18. Чтобы понять, каково, въ сущности, это сравнительно лучшее положеніе Чермозскаго крестьянина, я приведу здѣсь слѣдующій разсчетъ. Вотъ, напримѣръ, Иванъ Сухихъ. Онъ уже старъ, пятьдесятъ пять лѣтъ, но работаетъ у зѣва доменной печи, или, какъ здѣсь называютъ, домны. Получаетъ онъ 7 р. 80 к. въ мѣсяцъ, двое сыновей у него -- 10 р., жена дома, потому что есть еще маленькія дѣти. Такимъ образомъ, въ годъ онъ имѣетъ около 180 р., ибо въ два льготныхъ мѣсяца, когда онъ коситъ траву и жнетъ хлѣбъ, отъ завода ничего не получаетъ. Платитъ онъ за три души податей, что вмѣстѣ со всевозможными мірскими и земскими сборами составитъ около 75 руб. Слѣдовательно, на всю семью въ шесть ртовъ на все остается 105 руб. въ годъ или около 9 руб. въ мѣсяцъ при цѣнѣ хлѣба 1 руб. за пудъ. Комментаріи излишни. Положеніе мастеровъ лучше: кузнецъ на заводѣ зарабатываетъ 80 коп. въ день, а механическій мастеръ 30 руб. въ мѣсяцъ. Вотъ, напримѣръ, рабочіе у вагранки, гдѣ переплавляется чугунъ и ломъ всякій, гдѣ дѣло идетъ и днемъ, и ночью. Ѣдкая пыль ржаваго чугуна стоитъ въ воздухѣ; дымъ и чадъ портятъ глаза, задыхаешься здѣсь и не знаешь, какъ бы поскорѣе выбраться вонъ. Заморенный мужикъ опускается рядомъ съ нами на какую-то колдобину и безсильно охватываетъ колѣна руками.
   -- Какъ у васъ смѣна?
   -- По двѣнадцати часовъ работаемъ каждый! Морокомъ изойдешь весь.
   -- Сколько же ты получаешь?
   -- 28, 29 коп. въ день.
   Впрочемъ, нужно отдать справедливость заводу: онъ стремится устроить работу въ отрядъ, т. е. поденную, и даже переводитъ и на задѣльную. Тогда рабочіе, случается, получаютъ вчетверо больше, хотя неминуемо число ихъ уменьшается. Остаются самые сильные и трезвые.
   У входа въ литейную мастерскую заснулъ затомившійся рабочій. Кирпичъ подъ голову, самъ тяжело дышетъ. Ступаютъ по немъ товарищи, какая-то черная накипь, точно капли сажи, садится на лицо. Изъ-подъ открытаго ворота рубахи видна костлявая грудь. Между ребрами синія полосы. Воздухъ съ какимъ-то хрипомъ выходитъ изъ блѣдныхъ, безкровныхъ губъ. Вонъ изъ вагранокъ и отражательныхъ печей чугунъ отливаютъ въ формы для машинъ... Багровый отсвѣтъ расплавленнаго металла играетъ на лицахъ.
   -- Тутъ у нихъ хорошо!-- замѣчаетъ мнѣ проводникъ.-- Тутъ задѣльно берутъ рублей по 15 къ мѣсяцъ. Лѣнивый и тотъ заработаетъ въ день коп. 30. Сейчасъ металлъ выпускаютъ... Посмотрите...
   Мнѣ уже надоѣли, признаться, эти картины, потому что на каждомъ заводѣ ихъ, какъ нѣчто необычайное для посторонняго, особенно внимательно рекомендуютъ ему. Первый разъ эта отливка кажется очень эффектной. Къ вагранкамъ подставляютъ котлы. Изъ отверстій вагранокъ къ котлу -- желоба. На дно котла сыплютъ горячіе угли, чтобы металлъ не остывалъ въ немъ.-- Теперь пустяки самые. Всего пудовъ семьдесятъ!..
   Отворили отдушину. Рабочій ломомъ пробилъ загустѣвшую въ отдушинѣ массу металла. Въ сараѣ было темно, но какъ только въ отверстіи показалось огненное жало расплавленной массы, все кругомъ освѣтилось имъ. Густая струя жидкаго металла, желтая, ослѣпляющая глаза, полилась въ котелъ, или ковшъ, какъ его называютъ здѣсь, разбрасывая при паденіи тысячи огненныхъ брызгъ, отъ быстраго вращенія въ воздухѣ принимавшихъ форму звѣздъ. Жара около ковша становилась невыносимая, но рабочіе стояли, какъ ни въ чемъ не бывало, даже потъ не выступалъ на лицахъ.
   -- Тутъ не съ чего потѣть-то... Это съ сыти которые потѣютъ, точно... А намъ потѣть не съ чего!
   Ковшъ приподняли при помощи механизма и стали переливать изъ него металлъ въ земляную форму. Опять миріады серебристыхъ, золотыхъ и голубоватыхъ звѣздъ взрывались вверхъ и потухали подъ сводами этого чернаго сарая. Такимъ образомъ здѣсь переливается обыкновенно отъ 600--780 пудовъ чугуна. Я не описываю подробно всего производства. Этому отведено достаточно мѣста въ очеркахъ Урала, въ главѣ о Кизеловскомъ заводѣ {"Русская Рѣчь" 1881 г.}. Тамъ же значительное мѣсто посвящено и неприглядному положенію горнозаводскаго рабочаго, тутъ же я касаюсь только особенностей, не повторяющихся въ другихъ районахъ.
   -- Вотъ посмотрите глухарей нашихъ!
   Еще издали я слышу оглушительный стукъ. Въ головѣ точно всѣ сотрясается отъ него. Точно это не въ паровую трубу, а у тебя въ черепѣ молотки стучатъ. Громадный металлическій цилиндръ. Снаружи въ него вбиваютъ раскаленный гвозди. Внутри цилиндра сидятъ рабочіе-глухари и заклепываютъ концы этихъ гвоздей. Имъ приходится выдерживать шумъ настолько ужасный, что отъ обычнаго пребыванія здѣсь многіе изъ нихъ и дѣйствительно глохнутъ. Въ этомъ отдѣленіи вообще цѣлый адъ звуковъ, грохотъ машины, стукъ молотовъ, рѣзкій свистъ пламени изъ зѣвовъ пудлинговскихъ печей.
   -- Что эти глухари получаютъ у васъ?
   -- О, они зарабатываютъ хорошо. Вообще во всей этой мастерской до 70 коп. въ день можно добыть. Ну, имъ идетъ по 50 коп.
   Вонъ въ сторонѣ другой каторжникъ труда выхватываетъ изъ калильной печи болванку. Раскаленною перекидываетъ ее въ прокатную машину -- грохочутъ валы ея, сплющивая комъ желѣза въ тускло уже свѣтящуюся, точно извнутри, красноватымъ отсвѣтомъ лепешку. Лепешку опять въ калильную печь и оттуда, когда она засвѣтится вся огнемъ -- въ новую прокатную машину, изъ-подъ валовъ которой она выходитъ еще тоньше. Повторивъ нѣсколько разъ этотъ процессъ, получаютъ листовое желѣзо. Но оно все еще не готово: по восьмидесяти листовъ связываютъ въ одинъ пакетъ, на особой телѣжкѣ везутъ его въ третью печь, гдѣ и оставляютъ накаливаться въ теченіе семи часовъ. Послѣ этого листы пробиваютъ молотами и опять въ печь, и опять молотки въ ходъ. Повторивъ это три раза, получаютъ матовое листовое желѣзо, пять -- глянцевое. Угольная пудра тутъ стоитъ столбомъ... Ею, дѣйствительно, дышешь. Когда рабочіе умираютъ, то врачи, при вскрытіи, находятъ легкія ихъ переполненными этимъ углемъ.
   -- Женщины у васъ не работаютъ?
   -- Нѣтъ. Прежде ходили. Теперь ихъ подрядчики избаловали. Онѣ складываютъ, подвозятъ дрова, вообще на лѣсномъ дѣлѣ стоятъ.
   -- Чѣмъ же это, легче?
   -- И легче, да и выгоднѣе. Мы имъ платимъ отъ 15 до 20 коп. въ день, а лѣсопромышленники сманили ихъ на 30--35, случается и до 50 коп. Онѣ и бросили заводы... Теперь вообще рабочихъ меньше стало. Прежде избытокъ оказывался, а теперь другой разъ недохватка.
   -- Куда же дѣлись они?
   -- Мотовилиха отняла. Туда направляются. Казенные заводы больше платятъ. Теперь у насъ работаетъ отъ 500 до 1,400 человѣкъ въ годъ. Смотря, когда сколько надо. Они выдѣлываютъ аистоваго желѣза 200,000 пудовъ, да другаго 120,000 пудовъ.
   -- Воображаю, какая масса лѣсу уходитъ на это?
   -- Да. Въ прошломъ году мы сожгли 20,000 саженъ дровъ, да 15,000 коробовъ древеснаго угля -- короба-то у насъ вѣдь большіе -- девяти-аршинные!..
   -- Сколько вы считаете рабочихъ дней въ году?
   -- Да двѣсти сорокъ -- норма!
   Вообще и здѣсь, какъ на остальныхъ заводахъ, не особенно приглядно живется мужику, а между тѣмъ заводскій народъ въ высшей степени способенъ и любознателенъ. Трудно сказать, что бы выработалось изъ него при другихъ условіяхъ!.. На заводахъ встрѣчаешь превосходныхъ механиковъ, выработавшихся у машинъ безъ всякихъ научныхъ свѣдѣній. Они изобрѣтаютъ новыя приспособленія, упрощаютъ старыя. По общему отзыву спеціалистовъ, наши мастера, начавшіе свое воспитаніе у кричныхъ печей и кончившіе его въ столярной мастерской, иногда затыкаютъ за поясъ нѣмцевъ-механиковъ и всегда оказываются способнѣе ихъ. Въ старое время Строганова и Демидова сотни такихъ самородковъ выводили на широкую дорогу. Теперь всѣ господа живутъ внѣ своихъ заводовъ; а правленіямъ лишь бы казенное дѣло справить -- остальное имъ не интересно.
   -- Что теперь! Вишь, къ намъ Фуску прислали,-- что енъ, что евоная Фускиха... ничего не понимаютъ... Упрется быкомъ въ машину и стоитъ, думаетъ; а пока енъ думаетъ, мы ужъ ее совсѣмъ разсмотрѣли...
   -- Кто это Фуска?
   -- А это нѣмецъ механикъ пріѣхалъ съ женой -- Фаустъ. А они его въ Фуску перекрестили.
   Къ сожалѣнію, талантливость русскаго человѣка не ведетъ въ данномъ случаѣ ни къ чему: ходу ему, все равно, не будетъ никуда, хоть лобъ себѣ разбей. Въ мальчикахъ, которые въ здѣшнихъ школахъ учатся, замѣчаются иногда феноменальныя способности. Да что же толку,-- все равно, дальше сзоего училища не пойдетъ, да и того еще не кончитъ... Я не могу забыть сцену, которую наблюдалъ тутъ же, на Уралѣ. Къ одному изъ учителей является рабочій...
   -- Что тебѣ?
   -- Ослобоните...
   -- Кого?
   -- Сынишку моего... Ужъ ему двѣнадцатый годъ пошелъ.
   -- Какъ зовутъ его?
   -- Ефимомъ.
   -- Зачѣмъ же его тебѣ?
   -- Къ дѣлу приставить. Къ печкѣ. Кормить-то ужъ его тяжело стало -- пущай самъ кормится.
   -- Бога ты не боишься! Потерпи еще немного: пускай онъ школу-то кончитъ... Вѣдь у него способности изъ ряду вонъ. Я здѣсь десять лѣтъ -- такого не видалъ еще!
   -- Нѣтъ, ужъ ослобоните... Потому,-- пущай кормится... Это еще когда способностевъ ждать, а намъ не могутно: у меня еще махонькіе есть. Хлѣба не хватаетъ!
   Вмѣшались бывшіе при этомъ. Предложили за цѣлый годъ заплатить пополамъ съ управителемъ завода.
   -- Нѣтъ, ужъ ослобоните!-- уперся на своемъ отецъ.-- Мы не нищіе, чтобы отъ чужихъ брать... пущай онъ къ нашему заводскому дѣлу обыкаетъ. Грамотой не прокормиться ему. Еще тамъ что выйдетъ!
   Учитель чуть не плакалъ, освобождая лучшаго изъ своихъ школяровъ. А то явился другой -- къ нему же.
   -- Сколько вы мнѣ положите?
   -- За что?
   -- А за сына!
   -- Какъ это?..
   -- Да онъ въ школу къ вамъ ходитъ, такъ сколько вы за него положите, потому,-- мы родители.
   -- Да ничего не положу... Будь доволенъ, что даромъ его учатъ.
   -- Мы такъ даромъ не могемъ, потому -- его кормить надо... Мы въ такомъ случаѣ возьмемъ.
   И взяли!..
   Въ прежнее время хоть управляющіе, члены заводскаго управленія, выходили изъ мѣстныхъ школъ. Теперь и этого нѣтъ. Какихъ-то необыкновенныхъ олимпійцевъ присылаютъ изъ Питера, не имѣющихъ никакого понятія о заводскомъ дѣлѣ. Одинъ, напримѣръ, агронома поставилъ во главѣ дѣла, другой -- раззорившагося помѣщика, который у себя въ имѣніи когда-то разводилъ нарочно овражковъ "какъ средство къ дренажу", третій прислалъ пѣвца -- тенора, потерявшаго голосъ и потому почувствовавшаго призваніе въ заводскому дѣлу; четвертый отставнаго гусара, а этотъ на первыхъ же порахъ завелъ "бабью повинность"...
   Вообще тутъ курьезовъ не оберешься. Мы всѣ, напримѣръ, давно уже считали, нѣкогда существовавшій и при императорѣ Николаѣ заброшенный, каналъ Екатерининскій -- вычеркнутымъ изъ списка живыхъ. Его тогда признали ненужнымъ вовсе, уничтожили и даже на старыхъ, не говоря уже о новыхъ картахъ, его найти теперь невозможно. Населеніе, впрочемъ, къ нему отнеслось иначе. Начальство его упразднило, а Пермская, Вятская и Вологодская губерніи имъ пользуются съ 1871 года опять. Наткнувшись на него, видятъ -- шлюзовъ нѣтъ, а каналъ еще цѣлъ, и обрадовались. При общемъ безпутьи -- эта дорога оказалась крайне удобной. По существующему каналу стали передвигать грузы на лодкахъ, отъ 500--600 пудовъ на каждой. Зимою, когда онъ замерзаетъ, прямикомъ по его поверхности открывается громадный проѣздъ изъ Вологодской губерніи. Десятки тысячъ жернововъ, напримѣръ, перевезли по немъ въ послѣднюю зиму. Изъ Архангельской губерніи по этому же каналу -- прямой путь на Ирбитскую ярмарку. Въ первый годъ, какъ населеніе схватилось опять за этотъ каналъ, по немъ передвинуто было 30,000 пудовъ разнаго груза, дошедшаго благополучно. Съ тѣхъ поръ количество транзита все увеличивается и увеличивается. Консерваторъ зоологическаго музея казанскаго университета, Пельцамъ, кажется, въ сентябрѣ 1875 года, вернулся черезъ этотъ каналъ съ Штукенбергомъ и Некрасовымъ изъ экспедиціи на Тиманскія горы... Фонъ Т.*, одинъ изъ камскихъ солеваровъ, предлагалъ мнѣ проѣхать самому по этому каналу и удостовѣриться.
   -- У насъ все такъ -- начальство уничтожитъ, а смотришь -- дѣло все-таки идетъ своимъ порядкомъ. Теперь хотимъ просить опять возобновить каналъ этотъ!.. Онъ и для обезпеченій хлѣбомъ очень важенъ.
   Какъ-то заговорили о ростѣ цѣнъ на хлѣбъ въ Пермской губерніи, по поводу все того же канала.
   -- Еще бы имъ не рости; здѣсь своего мало, а у насъ его стали вывозить.
   -- Какъ это такъ?
   -- Съ каждымъ годомъ увеличивается вывозъ. Въ 1872 году по Усолвѣ и черезъ Ленву на Березовъ увезли 180,000 пудовъ; хлѣбъ стоилъ тогда 53 коп. пудъ. Теперь куль муки дешевле 3 руб. не купишь, а въ розницу -- дороже рублемъ. Прежде на мѣстные базары хлѣбъ получался изъ Перми и изъ Ильинскаго, теперь съ устья Бѣлой идетъ, а весь ильинскій хлѣбъ и тотъ, который когда-то возили черезъ Пермь, кунгурскій, идетъ за-границу, сначала въ Петербургъ. Екатерининскій каналъ и въ этомъ отношеніи очень важенъ. По немъ пойдутъ у насъ массы грузовъ.
   -- Да достаточно ли воды тамъ?
   -- Пельцамъ проѣхалъ осенью,-- воды было довольно; Крузенштернъ недавно прокатился на Печору этимъ же путемъ -- тоже не жаловался.
   -- А какъ добраться до этого несуществующаго канала?
   -- Вверхъ по Камѣ до Усть-Кельтмы Южной. Весною и осенью Кельтма судоходна. Для дровъ по ней самый лучшій сплавъ, такъ что лодки ухватчиковъ стоятъ тогда на устьѣ ея, а дровяные плоты сами добѣгаютъ до нихъ, безъ препятствія по всему теченію рѣки. По Кельтмѣ нужно подняться до границы Вологодской губерніи. Оттуда вы вступите въ каналъ и по немъ доберетесь до Сѣверной Кельтмы, которая, въ свою очередь, впадаетъ Вычегду. Въ самое мелководье, посередь лѣта, глубина Южной и Сѣверной Кельтмы -- minimum отъ 1/2 до 3/4 аршина. Весною и осенью вода "пухнетъ", по мѣстному выраженію, и можетъ поднять значительный грузъ... При шлюзахъ пристани.
   -- Позвольте, вы говорите, что каналъ въ Вологодской губерніи; вѣдь на тѣхъ картахъ, гдѣ когда-то означали, онъ былъ въ Пермской?
   -- Вѣрно: что же васъ удивляетъ? Врутъ не одни календари; врутъ и карты, а у насъ еще пуще календарей!..
   Чермозъ -- столица Абамеликъ-Лазаревскихъ владѣній на Уралѣ.
   Едва ли у кого нибудь сохранилось здѣсь столько лѣсныхъ угодій, какъ у нихъ. Все начало этого столѣтія и конецъ прошлаго ознаменовались борьбой между ними и Всеволожскими. Къ какимъ только средствамъ не прибѣгали тѣ и другіе, чтобы завладѣть какимъ нибудь урочищемъ. Право владѣнія считалось по первенству занятія.
   Всеволожскіе займутъ, положимъ, лѣсъ и поставятъ тамъ избу, а Лазаревскіе люди перенесутъ ее въ другое мѣсто и ставятъ свою. Такимъ образомъ доходило до побоищъ, жертвы которыхъ такъ и оставалась неизвѣстными. Пермскіе лѣса свято и вѣрно хранятъ свои тайны. Свидѣтели жестокихъ убійствъ и грабежей, вѣковые великаны давно легли подъ топорами дровосѣковъ, и только случайно попадающіеся въ уральскихъ пустыняхъ черепа и костяки безмолвно говорятъ душѣ о томъ, что не всегда эта мертвая глушь была такъ же тиха и молчалива, какъ теперь. По старымъ документамъ опредѣлялись границы рѣками. Такъ, для того, чтобы расширить свои владѣнія, предки Лазаревыхъ завалили однѣ рѣки, а имена ихъ переносили на другія. Да и межевщики тонко знали свое дѣло. Случалось, напримѣръ, что изъ 200 тысячъ десятинъ они вымежевывали 9,000, а остальное шло тѣмъ, кто раньше всталъ, палку взялъ. Нечего уже и говорить о томъ, что иногда цѣлыя имѣнія проигрывались въ карты. Уралъ не мало насчитать можетъ такихъ собственниковъ, которые своими громадными имѣніями обязаны мошенничеству, подлогу или шулерству... Немудрено, что въ населеніи прикамскихъ волостей и теперь живъ еще духъ бродяжничества, старательно развивавшійся владѣльцами, которымъ были выгодны всякія переселенія на никому не принадлежащую новь. Пермскій крестьянинъ до сихъ поръ мѣняетъ свою родину. Она привязываетъ его къ себѣ, "гдѣ сталъ -- тамъ и взялъ", говорятъ они. Еще недавно въ Растесъ, къ Навдѣ, на истоки малоизвѣстныхъ рѣкъ переходили цѣлыя села. Въ пермскихъ лѣсахъ, близъ Растеса, и до нынѣ живутъ сотни народа, который навѣрно не скажетъ -- кто онъ и откуда пришелъ. Эти колонисты вообще не спрашиваютъ о прошломъ. Имъ до прошлаго нѣтъ никакого дѣла. Они дружелюбно относятся къ бѣглецамъ, устраивающимъ жилища подъ землей, гостепріимно встрѣчаютъ "орѣшниковъ", т. е. крестьянъ, сбирающихъ кедровые орѣхи, и охотниковъ на бѣлку, которыхъ промыселъ иногда загоняетъ въ дремучую глушь пермскаго лѣса.
   Указаніе криминалистамъ: между бѣглыми въ этой глуши -- преступленіе неизвѣстно, убійство неслыхано!
   -- У насъ миръ и согласіе,-- говорятъ они.-- Другъ дружкѣ помогаемъ и живемъ по-Божьему. Ни надъ нами, ни подъ нами никого.
   Уѣзжая отсюда въ Пермь, я уносилъ съ собою глубокія впечатлѣнія.
   Долго еще потомъ грезились мнѣ лѣсныя пустыни, безлюдныя рѣки, жизнь, сложившаяся помимо всякаго насилія -- вольно и убого. Убого потому, что, кромѣ внѣшней красоты своей, природа здѣсь не даетъ богатства колонизатору. Не разъ и потомъ тянуло меня опять въ эти кедровыя чащи, въ эти горы, мрачное, каменное великолѣпіе которыхъ переноситъ туриста въ сказочный край, въ міръ грезъ и фантазій...
   

XXV.
Отъ Перми до Кунгура.

   -- Тутъ, братъ, не разживешься!..-- обернулся ко мнѣ сумрачный кунгурскій мужикъ съ облучка своей телѣги, когда мы выѣхали изъ Перми.
   -- Заработки плохи?
   -- А вотъ какъ: дай Богъ, коли своихъ коней до зимы не зарѣжу.
   -- Чего же рѣзать?
   -- Нужа рѣжетъ... Дорога эта рѣжетъ... Пять троекъ у меня было опрошлый годъ, а нынѣ -- двѣ. Голодное дѣло-то наше, вотъ что... А то бы не пошелъ!.. Вотъ далѣ, самъ погляди, какова путина... За грѣхи наши, вотъ что,-- эту самую путину Богъ выдумалъ!
   Позади, на аломъ фонѣ заката рѣзко вырисовывались громадныя, казавшіяся совсѣмъ черными, ели; края облаковъ горѣли расплавленнымъ золотомъ. Съ востока уже ползла вечерняя мгла, голубая, мечтательная... Безчисленные обозы попадались намъ на встрѣчу. Только минуешь одинъ -- за нимъ въ сотню телѣгъ растянулся другой, за другимъ третій -- и конца имъ нѣтъ... Однообразно скрипятъ здоровыя кунгурскія колеса, медленно идутъ рядомъ понурившіеся крестьяне... Ни говору, ни пѣсенъ по всему этому неоглядному простору. Село попадается обстроенное на славу, громадныя чистыя избы, постоялые дворы, на полуверсты растянувшіеся съ своими сараями и службами... Въ старое время строены. Вотъ нынѣшнія лачуги -- и дерева видно мало, да и земли въ обрѣзъ, зато прежнія такъ и горятъ на заходящемъ солнцѣ стеклами своихъ оконъ...
   -- Теперь всѣ эти обозы на Крестовскую ярмарку въ Шадринскъ, да и въ Пермь ѣдутъ...-- сказалъ ямщикъ.-- Тутъ ихъ до пропасти. Было время, хорошо мы на тракту этомъ кормились. Ну, а теперь -- нѣтъ!
   -- Почему? Товару мало стало?..
   -- Намъ съ проѣзжимъ человѣкомъ разговаривать не велѣно, во-что!.. За это влетаегь-то... На станціи поспрошай; скажутъ, какіе нынѣ порядки. Ну, да что!... Вонъ Ермакова лощина, ишь...-- перемѣнилъ онъ разговоръ.
   -- Почему Ермакова?
   -- Да здѣсь самъ отдыхалъ, какъ на Сибирь шелъ. Онъ вѣдь эфтими самыми мѣстами. Тутъ вѣдь онъ сколько этой нѣмоты побилъ...
   -- Какой нѣмоты?
   -- Такое племя было, что по нашему, по христіанскому не понимало, ну, и ему, Ермаку, покориться не хотѣло... Окружилъ его Ермакъ и три дня билъ... Такъ и извелъ всю нѣмоту...
   Тройка коней бойко внесла насъ на высокую гору, съ которой такъ и пахло въ тепломъ воздухѣ этой сѣверной ночи липовымъ цвѣтомъ... Тутъ цѣлая роща липъ стоитъ. Добѣжали они до верхушки, да точно и остановились тамъ, засмотрѣвшись на громадную, верстъ на двадцать раскинувшуюся долину... Вокругъ обложили эту долину конусы и, ощетинившіеся густыми лѣсами, гребни первыхъ уступовъ Урала. Внизу вьется рѣка, капризно подбѣгая къ каждой рощицѣ, къ каждой деревушкѣ... То она окутается вся въ непроницаемую синь далекаго лѣса, то, непокорно выбившись изъ его объятій, блеснетъ подъ зарей яркимъ заревомъ, точно тамъ, изъ какой-то невидимой разсѣлины, горитъ извивъ краснаго полымя... А деревень-то -- будто насыпано. Вонъ Башкирское сельбище -- Колковское. Бѣднота такъ и сквозитъ во всѣ прорѣхи... Стѣны расшатались, кровли въ дырьяхъ совсѣмъ, трубы, гдѣ есть -- пообвалились, упали и заборы -- видимое дѣло, и хранить имъ уже нечего стало у себя... Все съѣдено... Мечеть -- та почище, новенькая, вонъ и старая за нею... того же казанскаго типа, какія я видѣлъ на Камѣ и на Волгѣ.
   -- Они, эти башкиры, умные...
   -- Чѣмъ это?
   -- А какъ-же, они свои мечети и школы, которыя есть, на счетъ кабака содержатъ!
   -- Да развѣ они пьютъ?
   Ямщикъ съ удивленіемъ обернулся ко мнѣ.
   -- А то какъ?
   -- Татары вѣдь непьющій народъ...
   -- Нѣтъ, братъ... Нонѣ такого мужика, чтобы не пилъ, значитъ -- нѣтъ... И быть не можетъ... потому, что пьешь, что не пьешь -- все одно... А башкиры прежде, какъ у нихъ лѣса были -- хорошо жили... Богато!.. Тогда они и водки не пили... А какъ стали бѣднять и пить стали...
   -- И тутъ, значитъ, лѣса повырублены?
   -- А вотъ: какіе видишь округъ -- все это такъ, мелколѣсье, молодятникъ, нестоющій совсѣмъ. Настоящіе, какіе были, кондовые лѣса всѣ подъ топорами сгинули... Не стало ихъ. Въ упокойникахъ лѣса наши!.. У насъ, по нашему Пермскому краю, отъ этого отъ самаго промысла многіе мѣщане милліонщиками объявились... Какіе лѣса -- казна продала, потому что и чиновнику ѣсть -- пить требовается, какіе у помѣщиковъ скупили, а потомъ и башкирскіе рубить пошли... Такъ и сняли съ земли шубу-то... Ишь, ей безъ шубы холодно, она и мерзнетъ; гдѣ прежде хлѣбъ рожался самъ восемь, да самъ девять, теперь и самъ четыре -- слава-те, Господи! А то совсѣмъ весь въ солому уйдетъ. Безъ лѣсу и воды не стало... Такія были у насъ прежде деревни, что совсѣмъ въ лѣсу схоронились... Сутокъ трое идешь, бывало,-- полянки есть -- а конца лѣсу нѣтъ; а теперя такая деревушка вся тебѣ на припекѣ, на ладонькѣ... Ни лѣсинки кругомъ -- поле, да луга одни... Опять же коли новый лѣсъ и выростетъ гдѣ -- тамъ уже старому, нѣжному дереву не бывать. Гдѣ липа была -- тамъ хвоя подымается, да и то корявая вся, словно въ болячкахъ.
   Дорога мало-по-малу становилась все хуже и хуже. Вся она была въ какихъ-то колдобинахъ; колеса вязли въ прутьяхъ, выбивавшихся вверхъ сквозь навозъ и мелкій камень. Насъ бросало во всѣ стороны.
   -- Вотъ ты спрашивалъ, отколь у насъ разореніе пошло, у ямщиковъ... отъ этой самой дороги и пошло... Пока сухо -- теперь примѣрно -- рай... А въ ненастье -- не приведи, Господи, всѣхъ лошадей покалѣчишь. Въ маѣ исправляли ее -- да какъ? Ивовыхъ пучковъ набросали, да сверху каменьемъ присыпали... Первые обозы пошли -- каменья внизъ скрозь сучья... А потомъ чрезъ недѣлю и началась битва эта самая. Колеса пополамъ, шины -- тоже. Развалъ самый... Теперь ничего не видать, а вотъ какъ дождь пойдетъ, и станутъ тутъ кони калѣчиться. А сколько денегъ перегубили на эту самую каторжную путину -- страсть!... Бумажками всю ее устлать можно было бы!
   И дѣйствительно, на первой же станціи, развернувъ книгу жалобъ, я прочелъ въ ней ламентаціи только что проѣхавшихъ передо мною путешественниковъ. Вотъ одинъ жалуется, что двадцать пять верстъ онъ ѣхалъ -- восемь часовъ, другой, называя эту дорогу отвратительной, гадкой и убійственной, говоритъ, что всѣ прегрѣшенія могутъ проститься человѣку за страданія, испытанныя имъ по этому пути; третій предлагаетъ пермскихъ земцевъ, съ Смышляевымъ во главѣ, возить по Сибирскому тракту до тѣхъ поръ, пока они на своихъ бокахъ не почувствуютъ всего ужаса его. Титулярный совѣтникъ Петръ Рыловъ проситъ начальство освободить его отъ адскихъ мукъ; поручикъ Жигулевъ совѣтуетъ прибѣгнуть къ болѣе строгимъ мѣрамъ, а именно: "разстрѣливать, не щадя, виновныхъ"; за то одна дама оказалась болѣе мирныхъ настроеній... Она только задалась вопросомъ: кто "насъ" пожалѣетъ здѣсь -- "лошадей и женщинъ!.."
   Чѣмъ дальше, тѣмъ деревенскія постройки здѣсь дѣлаются крупнѣе и крупнѣе. Сплошные постоялые дворы вытянулись по обѣ стороны дороги. Пузатые дворники съ громадными бородами стоятъ у крылецъ своихъ дворовъ и заманиваютъ еще издали къ себѣ троечниковъ и обозчиковъ, или же провожаютъ отъѣзжающихъ, перебрасываются криками и пожеланіями съ одного конца громаднаго обоза въ другой.
   -- Ивану Трофимычу... Поскорѣе вернуться... Съ Богомъ!...
   -- Твой гость! Назадъ поѣду, приверну...
   -- Ужъ и перменями я тебя тоды угощу!
   -- Дѣло хорошее!
   -- Вы намъ, а мы вамъ... Мы вашими животами живемъ, что говорить!..
   По пути, на дорогу, видимо, только что исправленную, набросаны цѣлыя глыбы крупнаго камня... Лошади съ трудомъ пробираются между ними...
   -- Вотъ какъ у насъ путь-то устраиваютъ!-- злится мой спутникъ.
   -- Отчего не разбиваютъ этихъ камней?
   -- Спросите! Говорятъ, лошади копытами разобьютъ...
   Сколько же копытъ понадобится, чтобы привести хотя въ сколько-нибудь сносное состояніе эту хаотическую дорогу. Еще хорошо, гдѣ остался клочекъ старой дороги неисправленнымъ -- тамъ хоть дышать можно, за то на ремонтированныхъ участкахъ -- невыносимо... Это какія-то рельефныя карты Гималаевъ. Нашъ экипажъ то становится на одно, то на другое колесо, то вмѣстѣ съ вами задомъ рушится куда-то внизъ, то васъ взбрасываетъ такъ, что вы руками хватаетесь за воздухъ, чтобы сейчасъ же перекинуться вправо, влѣво и пересчитать головою всѣ обручи, весь переплетъ надвинутой на экипажъ кибитки...
   -- Это еще рай. Погодите -- предупреждаютъ меня,-- самое ужасное впереди...
   У самаго моста ямщикъ нашъ взялъ влѣво, сползъ съ косогора по цѣлинѣ и опять поднялся на дорогу. Оказалось, что на ней зіяетъ громадная яма...
   -- Давно ли она у васъ тутъ?
   -- Да двѣ недѣли уже. Чиновникъ пріѣзжалъ -- смотрѣлъ. Сказываютъ, еще пріѣдетъ -- смотрѣть будетъ.
   -- Чего же смотрѣть-то?
   -- Очень ему любопытно... Онъ вѣдь не даромъ смотритъ-то... Онъ за посмотръ деньги беретъ. Ему этакая яма за удовольствіе...
   Скоро кругомъ уже стала прохладная сѣверная ночь. Робко мигали звѣзды на бѣлесоватомъ небѣ... Въ туманѣ грозный силуэтъ какой-то горы... Точно сказочное чудовище залегло тамъ и сторожитъ насъ...
   -- Тутъ вотъ проѣзду не было, ломались экипажи,-- оглядывается ямщикъ...
   -- Кто это хрипитъ въ туманѣ?
   Мы дѣйствительно слышали хрипѣнье... Бьется кто-то.
   -- Конь калѣетъ... Намучился... Ишь, сердечный,-- зорко глянулъ вправо ямщикъ.-- Эту станцію, коли въ дождь, намъ случается въ два дня ѣхать... Колько разовъ назадъ сворачивали, потому нѣтъ пути... Каждый годъ исправляютъ, а только все хуже... Старые пути куда лучше были... Теперь, чтобы совсѣмъ устроить эту путину -- нужно всѣ новыя работы прочь снести, чтобы ими и не пахло. Вы, господинъ, не здѣшній?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну, такъ вотъ, что я вамъ скажу... Все это онъ...
   -- Кто онъ?
   -- Онъ самый, Смышляевъ. Все это онъ. Потому онъ у насъ царь. Что захотѣлъ, то и сдѣлалъ. Теперь, сказываютъ, казна какія тысячи на эту дорогу отпустила -- страху подобно. А у насъ все пути нѣтъ. Ишь, вѣточки торчатъ. Это онъ набросалъ вѣтокъ; только еще пуще испортилъ.
   Все крестьянство кругомъ, какъ это видно будетъ изъ слѣдующихъ очерковъ, разорено дорогой. Разорено такъ, что ему и не оправиться. Лошади -- искалѣчились, пали на каторжномъ пути, а тутъ еще безкормица была, пришлось продать коровъ... И вотъ тогда-то и начался голодный годъ, послѣдствія котораго до сихъ поръ замѣтны на Уралѣ. Въ деревняхъ, гдѣ на каждый дворъ приходилось по двѣ коровы, да по тройкѣ коней, теперь на пять дворовъ -- одна корова, да въ рѣдкой семьѣ сохранилась лошадь...
   -- Мы уже и не знаемъ, что будетъ?-- говорили мнѣ...-- Сначала на Бога надѣялись, теперь и онъ насъ забылъ.
   -- Колѣемъ, голубчикъ, колѣемъ... Видно, чернети много развелось, что изводятъ насъ... Когда лѣса были, лѣсами кормились, дорога хороша была -- дорогой жили... а теперь лѣса вырубили, дорогу испортили... Куда намъ...
   Туманъ по пути все гуще и гуще... Едва разсмотришь причудливыя очертанія каменныхъ горъ. Вотъ дорога подошла къ намъ... Точно одна цѣльная скала вытянулась гребнемъ версты на три... Ни расщелинъ, ни перерыва. Мы ѣдемъ вдоль... Ни лѣсинки на ней. Скала пониже и пониже... слилась съ сырою луговиною, на которой мы по бѣлому пару отличаемъ рѣку. Вонъ направо другія горы поднялись. Несмотря на ночь, обозы тянутся за обозами, всѣ по одному направленію съ нами...
   -- Это все въ Кунгуръ,-- объясняютъ мнѣ.
   -- Ивовую кору для кожевенъ везутъ...
   Вотъ въ туманѣ и самый Кунгуръ. Огни мелькаютъ оттуда...
   -- Эхъ, вы, разнесчастные!..-- похлестываетъ лошадокъ ямщикъ, и наша телѣга, оставляя за собой окутанныя мглою поля и луга, въѣзжаетъ на широкую и людную площадь... Сотни возовъ стоятъ на ней. Слышно фырканье коней, голоса и крики...
   -- Что это?
   -- Базары.
   -- Ночью-то?
   -- Да все наши крестьяне съ ивовой корой привалили. Городъ у насъ большой, да красовитый. Куда прикажете?.. На станцію?
   Подъѣхали къ станціи -- на самомъ крыльцѣ усатая фигура. Во рту чубукъ.
   -- Проѣзжіе?
   -- Да.
   -- И мните на ночлегъ сюда?
   -- Мнимъ.
   -- Вотще... всего двѣ комнаты здѣсь... Въ одной молодые заперлись... Свадьба здѣсь была, такъ комнату для пріѣзжающихъ заняли. Не помѣшаете же вы имъ. Сами знаете: "оставитъ человѣкъ отца своего и мать свою и прилепится къ женѣ своей, и будутъ два въ плоть едину. Тайна сія велика есть". А въ другой комнатѣ -- пьяные купцы бушуютъ.
   -- Какъ такъ?
   -- Очень просто... Одинъ напился и вообразилъ, что умираетъ... Изъ города нотаріуса вытребовалъ. Диктуетъ ему духовное завѣщаніе. А другой горько надъ нимъ плачетъ...
   -- А вы же тутъ при чемъ?
   -- А при нихъ состою... Былъ прежде помѣщикъ, но, какъ видите -- яко нагъ, яко благъ, яко нѣтъ ничего. Теперь -- вотъ при купцахъ. Прежде бы я эту пьяную рожу... Ну, да что!.. Пожили -- будетъ... Все вѣдь лучше, чѣмъ въ острогѣ!.. Какъ вы полагаете, благородному человѣку, дворянину -- потомственному,-- хотя въ острогѣ-то мѣсто дадутъ?.. Если я кражу, напримѣръ?.. Даетъ она, кража, права или не даетъ?
   -- Сергѣй Васильевичъ!-- выбѣжалъ растрепанный молодецъ изъ комнаты и, точно потерялъ что, давай озираться.
   -- Чего тебѣ? Вѣрно встряска была?... Ишь, вихры-то во всѣ стороны...
   -- Пожалуйте... Савва Ивановичъ требуютъ... Подписываться подъ завѣщаніемъ... Совсѣмъ ужъ они теперь кончаются...
   -- Это подъ двадцать шестымъ-съ подписываютъ... Потому, какъ напьется, сейчасъ умирать!..
   -- Куда же мы теперь?-- спросилъ я у спутника.
   -- Никакъ не иначе -- въ Константинополь!
   -- Это еще что?
   -- Лучшая гостиница!..
   

XXVI.
Кунгуръ.

   Мы все ѣдемъ базарами... Всюду сотни возовъ съ ивовою корою для кожевенъ. На возахъ и подъ возами сидятъ, лежатъ и болтаютъ ихъ хозяева, переругиваясь съ скупщиками. Тѣ, не глядя на нихъ, какъ саранча, шмыгаютъ вокругъ сонныхъ мужиковъ...
   -- На, выпей!..-- пристаетъ юркій кулакъ къ одному изъ нихъ.
   -- Чего пить-то... Ишь, на тебѣ креста нѣтъ. Ты говори цѣну настоящую -- тогда и пить будемъ съ тобой, Искаріотъ!...
   -- Выпить и съ Искаріотомъ можно!-- смотришь соглашается тотъ.-- А только и мои два рубля не на улицѣ валяются.
   -- Дьяволъ, да я днемъ три, либо четыре возьму!
   -- Ну, это еще возьмешь ли... Четыре рубля... Ишь, какое ты слово сказалъ...
   -- Брали!..
   -- Времена были, брали... А теперь на, вина выпей!..
   -- Не мути ты меня, Христа ради... Подлая душа твоя... Иродъ ты -- вотъ что...-- а самъ глазъ отвести не можетъ отъ водки. Тутъ же воза съ сѣномъ. Съ одного базара на другой мы переѣзжаемъ чистенькими, хорошо обстроенными улицами. Толпа косцовъ-башкиръ, въ бѣлыхъ балахонахъ, ищетъ на какой-то площади... Тутъ тишина... Башкиры не болтаютъ между собою... Вонъ и третій базаръ, на немъ бабы съ ягодами, грибами, яйцами, крестьяне съ овсомъ и хлѣбомъ, мальчишки съ цѣлыми горами деревянной посуды. Все это оретъ, галдитъ; тѣ же скупщики и здѣсь шныряютъ въ толпѣ и торгуются.
   -- Вотъ и Константинополь.
   Едва дозвонились... Омерзительной номеръ... Въ окно пахнетъ кожей, кожей пахнетъ и въ комнатахъ... Затхлая и душная конура; все голодное населеніе тотчасъ же выползло на стѣны, очевидно, любопытствуя, кого Богъ послалъ на ужинъ...
   -- Что это у васъ?
   -- Извѣстно что!.. Здѣшній клопъ. У насъ ими не обижаются. У насъ вездѣ. Домашній звѣрь-то,-- и тотчасъ же перстомъ сдѣлалъ изъ него запятую.
   -- Тюфякъ-то этотъ подъ холернымъ былъ, должно быть?
   -- Тюфячекъ первосортный... Волосомъ набитъ.
   -- А что стоитъ номеръ?
   -- Полтора!... Если безъ всего -- полтора рубля... Остальное по такцѣ...
   -- Отчего же такъ дорого?
   -- Да больше вѣдь въ городѣ и гостиницъ нѣтъ... Сколько спросимъ, столько и платятъ... Генералъ останавливался, три платилъ. И то радъ былъ, что мѣсто нашелъ... Вина вы много пьете?
   -- Совсѣмъ не пью.
   -- Ну, вотъ! Хозяинъ то еще васъ за эту цѣну и не пуститъ. Намъ и разсчета нѣтъ пускать непьющихъ. Жилецъ непьющій -- намъ невыгоденъ. У хозяина винный погребъ свой.. Вотъ рядомъ стоитъ артистъ одинъ, такъ ему номеръ-то за рубль отдали.
   -- Пьетъ много?
   -- Да... Они тутъ концерты давали... Ну, что собрали, все у насъ оставятъ... Они артисты столичные. Только пока выѣхать не могутъ. Потому имъ все аспиды представляются, и будто бы у нихъ изъ живота кота вырѣзываетъ докторъ.
   Я подошелъ къ окну. Городокъ выглядываетъ очень кокетливо, хотя между чистенькими и щеголеватыми домами здѣшняго купечества кое-гдѣ на показъ выставляется гнилая рвань мѣщанскаго убожества... Вонъ разсвѣтъ выхватилъ изъ сумеречнаго марева ночи Сылву, словно спрятавшуюся въ крутые берега свои... Пѣтухи орутъ во всю глотку. Удивительно исправная птица! И опять этотъ противный задушающій запахъ кожи. Вотъ подъ окнами внизу башкиры привалили въ бѣлыхъ балахонахъ и бѣлыхъ валеныхъ шапкахъ.
   -- Вы намъ паспортъ свой пожалуйте!
   -- Утромъ...
   -- Нельзя-съ... У насъ строго... Потому мы тоже поджигателевъ ловимъ... Ну, и бродягъ, которые...
   -- Говорю, утромъ. До тѣхъ поръ не стану раскрывать чемодана.
   -- Какъ угодно-съ... А только ежели квартальный пьяный придетъ, большое вамъ безпокойство будетъ... Третьяго дня одному проѣзжающему руки назадъ скрутилъ.
   -- Что?
   -- Потому, они нѣмецкаго природу и по-русски не понимаютъ... Ну, такъ имъ руки назадъ скрутили... Въ лучшемъ видѣ... Исправникъ ужъ выпустилъ.
   -- За что-жъ его арестовали?
   -- А зачѣмъ они къ намъ ѣздятъ. Мы здѣсь тихо, смирно... по православной вѣрѣ живемъ... А они зачѣмъ къ намъ... по какой причинѣ, ежели по нашему ни слова?.. Чего хорошаго.. Вотъ ужъ именно... У нихъ опять книги свои... Квартальному тоже нельзя... Онъ приступилъ къ нимъ: -- какого содержанія... А они, нѣмцы, глазами только хлопаютъ, да лопочутъ что-то по-своему... Ну, онъ опять вторительно: какого содержанія... А по третьему разу -- и руки назадъ... Потому ихъ только пусти... Сказываютъ, они у насъ, на нашей землѣ, свои крѣпости на случай войны хотятъ строить...
   -- Это въ Кунгурѣ-то?
   -- А хоша... У насъ камня много... Хорошую крѣпость можно... У насъ, что вы думаете, у насъ пѣвчіе какіе... Въ Екатеринбургѣ такихъ нѣтъ... У насъ по воскресеньямъ паркесное пѣніе въ соборѣ.. Ужъ именно!... У насъ, если кто смирный -- такъ весело, ничего, и отъ начальства большого притѣсненія не бываетъ.
   Кунгуръ играетъ громадную роль въ торговлѣ этого края. Едва-ли это не самый богатый городъ. Одного перечисленія фирмъ его довольно, чтобы получить нѣкоторое понятіе о значеніи Кунгура въ Пермской губерніи. Вотъ главнѣйшіе изъ нихъ: Кузнецовъ, отправляющій ежегодно заграницу сала на 10 милліоновъ рублей. Губкинъ, занимающійся чайною торговлею съ 6-ю милліоннымъ оборотомъ. Грибушинъ, изъ писцовъ почтовой конторы, ставшій милліонщикомъ; кожевщикъ Фоминъ, Чуватовъ, Пликинъ, Турицынъ, торгующіе кожею отъ 300 до 100 тысячъ въ годъ каждый, и многіе другіе.
   -- У насъ купцы значительные!-- объясняли мнѣ здѣсь.-- Нигдѣ такихъ пожертвованіевъ нѣтъ, какъ у насъ... Вонъ недавно Грибушинъ на техническую школу домъ да нѣсколько сотъ тысячъ далъ, а вотъ мѣщанинъ здѣшній, Зыряковъ, взялъ да такъ, ни съ того, ни съ. сего, девяносто тысячъ рублей на благотворительныя дѣла отдалъ... Вотъ вы съ ними и поговорите...
   Утромъ, когда я вышелъ изъ номера, всѣ улицы и площади этого торговаго города были залиты народомъ. Башкиры, татары, пермяки, русскіе,-- все это мѣшалось въ одну пеструю толпу. Всюду -- склады кожи, огнеупорной извести, громады мѣшковъ, набитыхъ чѣмъ-то, точно все это выползло изъ сараевъ, гдѣ не хватило мѣста нашему богатству. Вонъ толстый купецъ тащитъ за ухо черезъ улицу своего приказчика; тотъ смиренно слѣдуетъ за нимъ и даже не дѣлаетъ попытки освободиться...
   -- Что это онъ?..
   -- Попался... Такая ли юла этотъ Спиридоновъ... Вѣрно Трофимъ Трофимовичъ на мошенствѣ его поймалъ... Сейчасъ казнить будутъ...
   -- Какъ казнить?
   -- Чѣмъ ни попало по мордѣ. Палка -- палкой, вѣникъ -- вѣникомъ. У нихъ это просто, оттого ими и приказчики завсегда довольны. У другихъ выгонятъ, а этотъ оставитъ,-- служи... И еще разъ поймаютъ, и еще разъ сами изъ своихъ рукъ накажутъ.
   -- Ну, и нравы у васъ...
   -- У насъ нравы простые.
   Кунгуръ -- по преимуществу купеческій городъ. Всѣ тутъ живутъ тѣмъ, что дастъ купецъ, и купецъ здѣсь первый человѣкъ. Онъ даетъ тонъ городу, онъ первый и въ городской, и въ земской управѣ. Въ клубѣ чиновники передъ нимъ млѣютъ, въ соборѣ батюшка о его благотвореніяхъ произноситъ краткія слова. Мѣщане смотрятъ ему въ глаза и еще издали снимаютъ шапки...
   -- Помилуйте, они наши кормильцы, мы безъ нихъ, что тараканы въ пустой избѣ...
   -- Ну, и они насъ тоже...-- замѣтилъ было одинъ.
   -- Что -- тоже?..
   -- Болванъ ты... Всю изъ тебя соку съ кокой выжмутъ!
   -- Отчего не выжать, коли мы голодные? Сытые бы -- не пошли. А съ голоднаго отчего не взять. Голодный самъ идетъ... Крестьянина, того не такъ. У крестьянина есть хозяйство, земля... А у насъ одно -- блоха своя, всего и хозяйства!..
   На сѣверѣ хмурятся высокія горы. На ихъ гребняхъ зеленѣетъ мелколѣсье, откосы и обрывы всѣ обнажены, и массы огнеупорнаго известняка бѣлѣютъ вокругъ города. Городъ весь построенъ на скалахъ изъ той же породы и построенъ отлично. Красивыя церкви безъ того запущеннаго вида, какимъ онѣ отличаются въ другихъ мѣстахъ, красивые дома, гдѣ ни во дворѣ, ни въ окнахъ не видать ни души... Большое и роскошное зданіе Губкинскаго пріюта на нѣсколько корпусовъ, сады съ густою листвой своихъ липъ и кленовъ,-- все это подходитъ прямо къ крутому берегу Сылвы, по которому сползаютъ внизъ по крутому берегу маленькіе, покривившіеся домики кунгурской бѣдноты. Подымаясь все выше въ гору, я добрался до церкви Тихвинской Божіей Матери и невольно остановился на ея паперти. Подо мною внизу весь городъ... Крутой и капризный извивъ Сылвы, въ родѣ французскаго S. Вокругъ массы деревянныхъ простенькихъ домовъ, перемѣшанныхъ съ бѣлыми кварцевыми скалами, взрѣзавшими кое-гдѣ зеленыя поляны и откосы. Сверху видны, какъ на ладони, дворы со всѣмъ ихъ неприхотливымъ обиходомъ, кучи дѣтей, бабъ, лошадей... Вонъ, по улицамъ ползутъ долгушки, на каждой по двадцати бабъ съ земледѣльческими орудіями въ рукахъ; всѣ онѣ ѣдутъ теперь на полевую работу. Вонъ бѣлыя пятна на площади -- это толпы башкировъ.... Налѣво масса бѣлокаменныхъ домовъ, съ зелеными кровлями, высокія колокольни, церкви, точно глядящіяся сверху въ красивую и чистую Сылву. А за нею, за Сылвой, опять-таки цѣлое марево всевозможныхъ мелкихъ построекъ и домиковъ, холмы съ березовыми рощами, окутанными золотистымъ солнечнымъ свѣтомъ.
   По моему мнѣнію, это одинъ изъ самыхъ красивыхъ городовъ нашего востока, да и изъ самыхъ благоустроенныхъ.
   -- У насъ пожарная повинность на всѣхъ раскладена!-- замѣтили мнѣ.
   -- А что?
   -- Да вы обратите вниманіе... На домахъ-то!
   И въ самомъ дѣлѣ, вмѣстѣ съ фамиліей владѣльца помѣщено и указано, съ чѣмъ онъ долженъ являться на пожаръ по тревогѣ. Вотъ, напримѣръ, домъ мѣщанки Розачиной "съ кишкой", Ивана Точки "съ бочкой" и, наконецъ, дѣвицы Олимпіады Благолѣповой "съ машиной". Я невольно расхохотался, мнѣ такъ и вспомнилось:
   
   Ah Josefine
   Avec sa machine!
   
   Ходилъ я, ходилъ по улицамъ Кунгура и запутался. Наконецъ, выбрался къ какой-то церкви. Около, прямо на улицѣ, столикъ, на столикѣ кружка для сбора пожертвованій. За кружкой сидитъ духовная особа женскаго пола, несомнѣнно просвирня или что-либо въ этомъ родѣ. Лицо -- широкая масленица, сама -- толще колокольни...
   -- Какъ пройти,-- спрашиваю,-- въ "Константинополь"?
   -- А ты изъ пріѣзжихъ будешь?.. Молодой какой... Чтожъ ты въ нашъ Кунгуръ по дѣлу, либо проѣздомъ?
   -- Проѣздомъ.
   -- А ты поживи... У насъ люди хорошіе, богобоязненные. Нашъ городъ красивый. Однихъ храмовъ сколько.
   -- А не скучно у васъ? Тутъ, я думаю, взбѣсишься отъ тоски.
   -- Чего скучно. Въ Москву отъ насъ не захочешь, если мы тебѣ полюбимся. У насъ какіе купцы живутъ, знаешь ли ты?
   -- Да что же мнѣ-то до нихъ за дѣло?
   -- А ты не гордыбачься... Они озолотить человѣка могутъ... И женимъ мы тебя здѣсь. У насъ невѣсты бѣлыя, разсыпчатыя, мягкія... Около ее, что около печи -- тепло будетъ... Оставайся-ко!
   Я расхохотался; засмѣялась и она. Наконецъ, указала куда идти...
   -- Да вотъ Фекла въ ту сторону... Фекла, проводи господина!
   Женщины здѣсь говорятъ какъ-то особенно пѣвуче... Всюду запахъ кожи, видимое дѣло, городъ этимъ живетъ...
   -- Этотъ запахъ скусный!-- объясняла мнѣ спутница.
   -- Отчего?..
   -- Здоровый, сказываютъ... онъ отъ нутренныхъ болѣзней чудесно дѣйствуетъ...
   -- Я думаю, вы всѣ на кожевняхъ работаете?
   -- Нѣтъ, у меня точно что мужъ на кожевнѣ, а я при домѣ. У насъ мало бабъ, которыя на кожевняхъ робятъ...
   Когда я вернулся въ гостиницу, тамъ шло веселье. Вмѣсто органа въ залѣ играла шарманка. Мотивы -- такихъ уже теперь въ другихъ мѣстахъ и не услышишь: "Шла дѣвица за водой", "Гусаръ, на саблю опираясь", "Подъ вечеръ осени ненастный".
   За однимъ изъ столиковъ цѣлая компанія. Какой-то длинноволосый, съ перекошеннымъ отъ пьянства лицомъ, и вокругъ господа купцы.
   -- Можете ли вы понимать, что такое музыка?-- злился длинноволосый.
   -- Нѣтъ, ты это не говори... Ежели хорошіе пѣвчіе...
   -- Что пѣвчіе... Это развѣ искусство...
   -- У насъ одинъ дьячекъ...
   -- Съѣзжу я тебѣ по мордасу, кажется.
   -- Это они-съ... артисты...-- пояснилъ мнѣ половой.-- Съ нашимъ хозяиномъ сидятъ.
   -- Построй ты мнѣ здѣсь каменный театръ!-- приставалъ артистъ къ купцу.
   -- Зачѣмъ? Кто ходить-то будетъ?
   -- Я вамъ оперы ставить берусь. Свѣтъ увидите, черти этакіе. Тутъ вы вѣдь совсѣмъ щетиной обросли, свинымъ саломъ покрылись... Кромѣ кожи ничего не знаете. Вѣдь васъ толстолобыхъ не прошибешь теперь...
   Большая площадь передъ гостиницей представляла оригинальное зрѣлище. Вся она была полнымъ-полна народу. Бабы, въ необычайно яркихъ платьяхъ, бродили между телѣгами и лошадьми, болтались по лавкамъ. Со всѣхъ сторонъ сюда съѣзжались мужики покупать косы, грабли и серпы. Звонъ идетъ отъ нихъ... Ругань стоитъ въ воздухѣ.
   -- Вы первые грабители!-- оретъ мужиченко, обращаясь невѣдомо къ кому, посреди площади.-- Вамъ бы шкуру снять съ крещеныхъ... Нешто такъ можно!
   -- Да на кого ты?
   -- На ево! Енъ съ меня три рубли -- за что?.. За что три рубли?.. У меня на подать нѣтъ, а ему за что?..
   Такъ никто его и не понялъ.
   

XXVII.
Отъ Кунгура до Саксунской горы.

   Только выѣхавъ изъ Кунгура, мы поняли, почему эту дорогу называютъ каторжной.
   Она ужасна въ полномъ смыслѣ слова! Представьте себѣ, что васъ кто нибудь схватилъ за голову и, приподнявъ, начинаетъ энергично растирать собственною вашею особою сидѣнье, какъ растираютъ краски, вправо, влѣво, кругомъ, назадъ, впередъ, по діагонали. Въ видѣ разнообразія, вы дѣлаетесь молотомъ и всюду -- вверхъ, внизъ, въ стороны, вы стучите головой и боками во всю мочь. Вы стараетесь головой проломить навѣсъ вашего тарантаса, какъ трамбовка, прибиваете книзу веревочный переплетъ экипажа. Въ концѣ концовъ, когда лошади останавливаются у станціи, вы выходите разбитый, уничтоженный, весь въ синякахъ. Языкъ прикушенъ, въ головѣ сумбуръ какой-то. Только и отдыхаешь, когда ямщикъ цѣлиной поѣдетъ или свернетъ на проселокъ, до котораго не касались мудрые строители. Всѣ обозы тоже идутъ проселками, обѣгая, какъ огня, большой дороги. Съ боку она кажется длиннымъ рядомъ какихъ-то насыпей, перемѣшанныхъ съ грудами бѣлаго камня. Въ насыпяхъ этихъ, расползающихся отъ перваго дождя, вбиты колышки довольно высоко надъ землей, точно для того, чтобъ о нихъ разбивались копыта подлинно несчастныхъ коней.
   -- Страсть, какъ мы этой дороги боимся!-- машетъ на нее кнутомъ ямщикъ.
   -- А что?
   -- Всѣхъ коней извела каторжная!.. Еще хорошо, что начальства нѣтъ, потому начальство требуетъ, чтобъ не сворачивали въ сторону, а по ней ѣхать по самой. Я тутъ пару чудесныхъ коней потерялъ...
   -- Колѣютъ?-- машинально спрашиваю я.
   -- Колѣютъ! А когда -- нѣтъ, такъ каждый день на шестьдесятъ коней тридцать-сорокъ подковъ нужно новыхъ. Мочи не стало! Кузнецъ и молотовщикъ отдыху не знаютъ, такъ что колесо перетянуть иногда дня два ждать приходится. Экипажей что на дорогѣ брошено!
   И дѣйствительно, на встрѣчу намъ попался священникъ. Самъ идетъ впереди, позади лошади съ. кое-какъ навязанными на нихъ узлами, подушками, чемоданами.
   -- Что это вы, батюшка?
   -- Да у Бушуевской станціи колеса и переднія, и заднія -- въ дребезги... Тарантасъ я бросилъ, а въ Екатеринбургѣ за него полтораста далъ... Изъ самаго Иркутска ѣду, а такого пути еще не встрѣчалъ!
   -- Плохо, батюшка, Богу молились!-- замѣчаетъ мой спутникъ.
   -- Непрестанно возсылаемъ мольбы о путешествующихъ. Но что же дѣлать!-- Нынѣ по нашимъ грѣхамъ и чудесъ нѣтъ.
   -- Какихъ чудесъ?
   -- А уцѣлѣть экипажу на семъ пути развѣ не истинное чудо?
   Вонъ дама сидитъ на развалинѣ своей коляски и ревмя реветъ.
   Кстати наѣхали мы. Взяли ее къ себѣ.
   -- Что же я съ коляской-то дѣлать буду?
   -- Бросить надо.
   -- Я за нее въ Перми пятьсотъ рублей отдала. Думала, дочери въ приданое!
   За Сабаровкой пошли поля. Народъ, видимое дѣло, землей живетъ. Кровли крыты соломой, соломой же покрыты и многочисленныя, всюду попадающіяся часовни. Когда мы проѣзжали мимо нихъ, выходили старики и позванивали -- не бросимъ ли нѣсколько грошей. Видимо, народъ здѣсь пошелъ религіознѣе. Гдѣ нѣтъ часовни -- тамъ бѣлые столбики съ иконами. И типъ у народа какой. Черныя брови, нѣсколько задумчивые глаза, женщины румяныя и стройныя. Не въ Украйну ли попали мы? Не Новороссійскій ли югъ это? И только синяя кайма рѣзко очерченныхъ горъ на краю неба говоритъ вамъ о далекомъ Уралѣ. Все, что не окинешь взглядомъ здѣсь, вся эта къ самымъ горамъ подступившая гладь -- вспахана до послѣдняго клочка или смѣняется сочными понизями съ тучными луговинами.
   -- Тутъ народу хорошо жить!-- вглядывается ямщикъ.
   -- Отчего?
   -- Потому у него заработковъ много... Не хочешь на заводѣ работать, въ Суксунѣ землю паши. Земля здѣсь хорошая, жирная земля... Въ ей силушки много... Нѣтъ земли, либо тяжело хозяйничать -- иди въ Кунгуръ на кожевни... А коли ежели вотъ -- въ извозѣ. Тутъ отъ самой Сабаровки народу рай -- не житье!
   -- Отчего у васъ однѣ бабы косятъ?
   -- Баба по здѣшнему мѣсту большой человѣкъ. Мужикъ на заводѣ, либо въ кожевнѣ, а баба въ полѣ. Здѣсь баба крѣпкая, ядреная... Иная за двухъ заводскихъ мужикивъ управится. Нашу сабаровскую бабу не замай... Въ иныхъ прочихъ мѣстахъ бабъ бьютъ, а здѣсь бабу нельзя бить.
   -- Не дается?
   -- Она сама оклоушитъ, кого угодно, въ лучшемъ видѣ. Сабаровскія бабы своихъ мужиковъ въ струнѣ держутъ. Во какъ учатъ! Коли пошелъ пить и ее съ собой бери. Одинъ не смѣй.
   -- Что же тутъ хорошаго? Вдвоемъ и пропьютъ вдвое.
   -- Съ бабой-то вдвое?.. Никакъ этого невозможно! Мужикъ стервѣетъ отъ водки, а баба пьетъ съ разумомъ... Она честно, благородно -- стаканчикъ выпила и мужика прочь изъ кабака волокетъ, домой. Наше крестьянское хозяйство одной бабой и держится. Не было бы здѣшней бабы, и достатку бы не стало! Здѣсь баба мудрая, справедливая... У насъ и на сходы ходятъ.
   -- Ну?
   -- Вѣрно! И говорятъ бабы на сходахъ, если хозяина нѣтъ, либо если она вдова съ семьей осталась... У насъ часто баба рестантовъ водитъ, когда мужика нѣтъ... Она за мужа повинность справляетъ.
   -- И убѣгаютъ отъ нихъ вѣрно?
   -- Отъ нея не убѣжишь. Она свое дѣло знаетъ. Наша баба, бываетъ, и на звѣря съ ружьемъ ходитъ за Суксунъ. Тутъ одна есть, Марфа, такъ она двѣнадцать мёдвѣдевъ убила ужъ. Вотъ она какая, наша баба!
   Гладь кончилась. Мы въѣхали на Суксунскую гору.
   Еще издали рисовались намъ заманчивыя дали. Какъ будто безчисленныя облака, приникли тамъ и сямъ синія рощи... Съ вершины налѣво -- лощины за лощинами, цѣлое марево холмовъ, горъ и хребтовъ, словно нежданно-негаданно раскинулся передъ нами какой-то сказачно-красивый край. Вонъ въ узкомъ ущельи сбилось большое село Совѣтное; тамъ разрабатываютъ чугунную руду. Вонъ изъ-за горныхъ скалъ слѣдующей горы вьется дымокъ,-- тамъ прислонилось къ кручамъ и осыпямъ другое село... Направо -- лощины за лощинами. Въ одной изъ нихъ граціозный извивъ голубаго пруда и масса сѣрыхъ строеній завода. Бѣлая церковь точно стремится вырваться изъ нихъ, вырваться прочь изъ тѣсныхъ объятій этихъ горъ и словно жалуясь, высоко, въ самое небо возноситъ свой ярко сверкающій крестъ... Вся жизнь по лощинамъ и по норамъ... Здѣсь, на вершинахъ,-- пустыня... Меланхолически шелеститъ подъ вѣтромъ рѣдкая трава; корявая, вся сморщенная береза жмется, точно испуганная, по самой землѣ, громадные камни посѣдѣли отъ старости: тысячи лѣтъ они думаютъ все одну и ту же думу надъ этими долинами и холмами.
   -- Хорошо!.. У насъ мѣсто красовитое!-- замѣчаетъ мой спутникъ.
   Вдали -- едва, едва замѣтныя, мерещутся синія массы Урала... Вблизи золотые разливы ржи, изумрудныя пятна свѣжихъ луговъ...
   -- Хорошо! Дѣйствительно хорошо!
   -- У Сабаровки лучше. Тамъ народъ богаче живетъ
   -- Тутъ мѣсто красивое.
   -- Зато и бѣдноты здѣсь! Ишь, какія себѣ хижи построили!-- И ямщикъ махнулъ кнутомъ на ютящіяся внизу однооконныя маленькія клѣтушки.-- Семьями живутъ здѣсь! Бѣда! Какъ и дышать-то?
   Тарантасъ точно нырнулъ внизъ... Великолѣпный сосновый боръ разступился и захватилъ насъ въ свое задумчивое царство. Громадные великаны, стройные, выхоленные, посылаютъ намъ на встрѣчу свой привѣтствующій шелестъ... Лошади, попавъ на хорошую дорогу, бѣгутъ весело впередъ -- туда, гдѣ за послѣдними соснами курится намъ на встрѣчу густой и удушливый дымъ.
   -- Это что еще тамъ?
   -- А на околицѣ навозъ жгутъ, чтобъ отъ сосѣдей сибирская язва не перешла сюда. Она страсть этого дыму боится. Теперь округъ всего села такіе костыри курятся. Ну, и точно, ходитъ-ходитъ язва -- а сюда-не можетъ.
   Народъ здѣсь живетъ дикій. Мы просились въ избы -- насъ не пустили никуда. Такъ и пришлось уѣхагь отсюда
   

XXVIII.
Отъ Суксуна до Ачинской.

   Чѣмъ дальше, тѣмъ окружающіе насъ виды -- все лучше и грандіознѣе.
   Что за чудныя окрестности открываются, напримѣръ, съ песчаной горы... Безконечный просторъ -- передъ вами. Все раздвигается далеко далеко. Налѣво, среди холмовъ голубѣютъ извивы красивой рѣки, направо -- котловина. Съ самаго дна ея подымается отдѣльно стоящій коническій холмъ рѣзкихъ очертаній. Онъ точно давитъ прижавшееся къ самому подножію его село Ключи... По той же котловинѣ чуть не десятью рукавами разливается рѣчушка, выметывая по всюду островки то изъ бѣлаго камня, то изъ зеленыхъ луговинокъ, то покрытые свѣжими рощами. Дорога съ самаго Суксунскаго завода превосходная, потому что грунтъ твердый, и не испортишь его ничѣмъ; никакіе инженеры не могутъ создать тутъ подобія того ада, который мы оставили за собою и должны еще встрѣтить впереди.
   -- У насъ село Ключи богатое.
   -- Чѣмъ?
   -- Хлѣбъ свой. Не покупаемъ... Опять же тутъ такіе цѣлебные источники есть.
   Оказалось, что около изъ земли бьютъ сѣрные ключи, давшіе свое названіе и селу. Они, дѣйствительно, пользуются заслуженною славою, хотя, разумѣется, около нѣтъ никакихъ приспособленій для помѣщенія больныхъ.
   -- Дорога-то какая здѣсь славная.
   -- А вотъ погодите, завернемъ за село.
   -- Ну?
   -- Помянете родителей.
   И дѣйствительно, не успѣло село Ключи съ своей почтовою станціею отбѣжать назадъ, какъ насъ опять начало взбрасывать, а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ просто выкидывало изъ телѣги. Жалѣя свою голову, я на этотъ разъ взялъ экипажъ безъ навѣса.
   -- Это еще мы проселкомъ ѣдемъ!-- обернулся ко мнѣ ямщикъ.
   -- А настоящая дорога?
   -- Тамъ не приведи Богъ. Вонъ она, взгляните!
   Я посмотрѣлъ -- рядъ какихъ-то сугробовъ, на которыхъ растетъ трава. Видимое дѣло, никто тутъ не ѣздитъ. Сверху наброшена галька, подъ нею крупный камень, а подъ камнемъ глина. Все это расползлось, встало ребрами. Разумѣется, ѣзда невозможна. Когда разспросилъ, оказалось, что до "исправленія" по этому пути ѣздили -- и ничего, не особенно было плохо, а какъ исправили дорогу, такъ ужъ никого на нее и калачемъ не заманишь. Сотни тысячъ рублей, и государственныхъ, и земскихъ, истрачено на этотъ путь и только для того, чтобы изъ удобнаго сдѣлать его совсѣмъ недоступнымъ. Въ одномъ мѣстѣ проселокъ свернулъ на эту каторжную дорогу, и намъ пришлось сдѣлать полверсты по ней. Эти полверсты мы шли часъ, по крайней мѣрѣ. Не только ѣхать -- идти было трудно. На самой серединѣ пути мы наткнулись на почту. Телѣга безъ коней, лошади отпряжены, и на чемоданахъ и сумкахъ грустно сидитъ почтальонъ, словно Марій на развалинахъ Карѳагена. Не успѣли мы въѣхать на мостъ, какъ наткнулись на новую картину: полковникъ Войцеховскій -- колесо его экипажа провалилось въ дырья этого моста -- загородилъ намъ путь. Безъ преувеличенія можно сказать, что проѣзжій на этомъ, только что исправленномъ пути рискуетъ быть убитымъ или изувѣченнымъ каждую минуту. И такая дорога идетъ отъ Ключевской вплоть до Быковской станціи безъ перерыва... Больная женщина встрѣтилась намъ около самой Быковской станціи. Пѣшкомъ она не могла идти и потому лежала пластомъ, избитая, вся въ синякахъ -- въ своемъ тарантасѣ, который, какъ носорогъ, переваливался съ одного бока на другой. А рядомъ съ нею дѣти головами другъ о друга стукаются, какъ телята, которыхъ везутъ на убой. И дальше -- все было такъ же, какъ и здѣсь... Когда мы сползли на цѣлину -- увидѣли ту же картину: послѣ только что оконченнаго ремонта трактъ заросъ травою, и о его существованіи напоминаютъ только телеграфные столбы да березовыя аллеи.
   -- А прежде, до ремонта, и тутъ можно было ѣздить...
   -- Почему же теперь не пробуютъ?
   Ямщикъ остановилъ коней.
   -- А вотъ подите, да поглядите!
   Я взошелъ на дорогу... Чортъ знаетъ, какой хаосъ представился моимъ глазамъ. Колдобины, сугробы, ямы въ полсажени глубины. Кое-гдѣ галька расползлась и обложила растрескавшуюся глину, въ другихъ мѣстахъ изъ-подъ камня торчатъ вверхъ какіе-то пучки сучьевъ, которыми наскоро забрали дорогу... Даже пѣшкомъ идти -- увязнешь, а лошадямъ ни за что не вытащить телѣги, которая по самую ступицу уйдетъ въ эти засовы и ямы... И на эти безобразія казна ежегодно отпускала по 400,000 рублей. Интересно, въ чьи карманы уходили эти деньги? Кто исправлялъ этотъ путь, сдѣлавъ его совсѣмъ невозможнымъ? Стонъ стоитъ по всѣмъ окрестностямъ. Одни плачутся на то, что лошадей, на немъ покалѣчили, другіе на то, что добраться никуда нельзя... Обозчики воютъ. Хоть совсѣмъ не вези товаровъ: все равно, приходится и ихъ бросать посередь пути за невозможностью миновать эту, въ полномъ смыслѣ слова, и для людей, и для коней каторжную дорогу... Можно сказать, что у кого изъ проѣзжихъ здѣсь голова оказывалась не разбитой, и самъ онъ выходилъ изъ этого испытанія здоровымъ, то таковое чудо слѣдовало приписать особенной благости Провидѣнія. Проѣзжимъ оставалось одно утѣшеніе -- отводить душу, записывая свои жалобы въ станціонныя книги. И зато сіи послѣднія дѣйствительно представляютъ здѣсь своеобразную литературу: Сколько злости, остроумія и слезъ потрачено пассажирами на описаніе своихъ злоключеній.
   -- Это еще что... А вотъ сейчасъ на Ачинскую станцію пріѣдемъ.
   -- Ну, такъ что же?
   -- Здѣсь хуже путина.
   -- Да развѣ можетъ быть хуже?...-- испугался я.
   -- Сами увидите.
   И это оказалось правдой. Каждую станцію здѣсь ѣдешь -- думаешь, ничего ужаснѣе быть не можетъ, и на слѣдующей убѣждаешься, что воображеніе безсильно создать то, что соотворено здѣсь земскими техниками и заправилами. Вонъ передъ нами громадный обозъ съ казеннымъ порохомъ увязъ и стоитъ посерединѣ дороги.
   -- Сколько времени, братцы, здѣсь?-- спрашиваю у понурившихся и до послѣдней степени озленныхъ солдатъ.
   -- Второй день! Ничего подѣлать не могимъ... И ѣсть самимъ нечего, и кони голодные! А съ каждымъ новымъ часомъ телѣги вязнутъ все больше и больше.
   Дальше -- опять земскій сѣнокосъ, то есть, дорога, поросшая травою. Мы имѣли неосторожность двинуться по ней -- и жизнь прокляли. Какъ ни искалѣчены боковые объѣзды, какъ ни испорчепы он , все же съ ними и сравнить нельзя этого земскаго тракта. Это что-то невѣроятное. Галька, насыпанная здѣсь, вѣситъ каждая по три фунта. Я самъ видѣлъ гальки съ голову двухлѣтняго ребенка. Все это брошено прямо на вязкую глину и не утрамбовано. Думали, что колеса экипажей и копыта коней утрамбуютъ и разобьютъ камень, но никто не рискнулъ ѣхать -- и все такъ и осталось въ своемъ полномъ и несравненномъ безобразіи. А гдѣ и проѣхали неосторожные, тамъ сейчасъ же образовались глубокія колеи. На жалобы проѣзжающихъ земство не обращало вниманія, а когда появились въ газетахъ извѣстія объ ужасномъ состояніи сибирскаго тракта, тогда пермская управа не нашла ничего лучшаго, какъ ассигновать тысячу пятьсотъ рублей на преслѣдованіе газетныхъ корреспондентовъ. Въ этомъ отношеніи чрезвычайно любопытна жалоба, записанная въ книвѣ Ачинской станціи. Привожу ее здѣсь цѣликомъ: "Въ виду того, что пермское земство значительнымъ большинствомъ голосовъ опредѣлило 1,500 рублей на преслѣдованіе корреспондентовъ и газетныхъ заявленій объ ужасахъ сибирскаго тракта, симъ свидѣтельствую, что трактъ за нѣсколько станцій до Екатеринбурга и отъ него также невообразимо дуренъ. Но, будучи инженеромъ, не могу не изумляться громадности цифръ стоимости исправленій дороги. Проѣхавъ отъ границы Монголіи до Екатеринбурга, положительно нигдѣ не встрѣчалъ такого отвратительнаго пути. Раньше много слышалъ и читалъ о неисправности его, но никогда не могъ себѣ представить, чтобы дѣйствительность превзошла воображеніе. Глубокая грязь, выбоины и ухабы въ 12 вершковъ вышины и глубины, мѣстами полотно дороги перерыто канавами, исправленіе ничтожно, запасъ хряща незначителенъ, ѣду отъ трехъ до пяти верстъ въ часъ".
   И такихъ заявленій сотни. Я видѣлъ, проѣзжая въ одинъ конецъ, обширныя заготовленія для исправленія нѣкоторыхъ участковъ дороги, а возвращаясь обратно черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, нашелъ, что путь совсѣмъ испортили, а не улучшили. Несчастные, въ полномъ смыслѣ слова, ямщики должны были сами прокладывать себѣ дорогу по сторонамъ зигзагами, увеличивая длину пути. И замѣчательно, что проложенныя ими тропы, ничего не стоя,-- гораздо лучше, чѣмъ драгоцѣнный сибирскій трактъ, по которому перестали ѣздить.
   Одно, что немного примиряетъ со всѣмъ этимъ, да и то записныхъ любителей природы -- это виды Урала. Они здѣсь грандіозны и красивы. Вонъ изящно рисуются на горизонтѣ двѣ горы, имѣющія форму красивыхъ персей. Ихъ такъ и называютъ "титечными"; за ними мерещится уже главный хребетъ Урала -- точно тамъ, на краю неба, вырѣзались синія грозовыя тучи.
   

XXIX.
Отъ Ачинской до Бисерти.

   Та же исторія: дорога хороша тамъ, гдѣ ея не исправляли, и скверна тамъ, гдѣ ее ремонтировали -- тѣ же громадныя гальки, глубокія ямы и колеи. Тутъ намъ пришлось перегнать цѣлый поѣздъ арестантовъ. Бритыя головы, бряцаніе цѣпей, взгляды изподлобья и тѣ же полныя страдальческой покорности судьбѣ лица женщинъ и простодушныя, даже въ этой обстановкѣ, улыбающіяся лица дѣтей... Особенно одинъ ребенокъ остался у меня въ памяти. Онъ сидѣлъ на рукахъ у отца и игралъ цѣпями, которыми были скованы эти мускулистыя, сильныя руки... Въ одной изъ телѣгъ лежала лицомъ въ солому и рыдала женщина.
   -- Ахъ, вы, дѣтки, дѣтки!-- вздохнулъ мой ямщикъ,-- А только не по правдѣ это!-- обернулся онъ ко мнѣ.
   -- Что не по правдѣ?
   -- Везутъ-то ихъ... этихъ бабъ, которыхъ... За что?.. Иная и не виновата совсѣмъ, а засудили. За что младенцы теперича страдать должны? Мы ихъ страсть жалѣемъ. Какъ въ село къ намъ приведутъ -- сейчасъ молока имъ, хлѣба!.. Оборони Богъ, деньги взять съ нихъ. Большой это грѣхъ!.. Ишь, Ермакова гора!-- махнулъ онъ кнутомъ впередъ.
   Желтые песчаные холмы. На ихъ золотистыхъ обрывахъ симѣютъ черточки пихтоваго и сосноваго лѣса. Впереди вырисовываются первые крупные отроги Урала -- точно вся даль застилается параллельными валами, дымящимися подъ утреннимъ солнцемъ. Еще дальше за ними -- точно въ воздухѣ висятъ коническія вершины. Сами же отроги рѣзко обрисованы на голубомъ небѣ, и скаты ихъ сливаются съ воздухомъ, точно они плаваютъ надъ землей, оторвавшись отъ нея. Сверху внизъ спускаются вездѣ прохладныя, зеленыя, лѣсистыя долины; спустишься въ такую долину -- и тяжело становится, точно со всѣхъ сторонъ надвигаются на тебя и давятъ эти сумрачныя суровыя горы.
   -- Гдѣ же Ермакова гора?
   -- Да вонъ! Ишь, точно двѣ срослись... Ихъ двѣ и было. Тутъ допрежъ разная невѣрная чудь жила. Шелъ Ермакъ и давай воевать ее. Бились они, бились,-- а тамъ двѣ горы стояли; промежъ нихъ-то и загналъ Ермакъ невѣрнаго царя. А царь этотъ волшебный былъ: видитъ онъ -- нѣтъ ему пути. Ни впередъ, ни назадъ, конецъ невѣрной душѣ приходитъ, и заклялъ онъ эти горы. Лучше же, говоритъ, мнѣ отъ горы пропасть, чѣмъ отъ меча христіанскаго. Горы и навалились одна на другую. Тамъ такъ и доселѣ чудской царь съ своимъ воинствомъ сидитъ.
   -- Почему же доселѣ?
   -- А какіе охотники были, влѣзали туда, такъ разные гласы слышали тамъ, какъ въ горѣ разговариваютъ. Особенно ночью внятно. А только же и злая эта чудь... Съ той поры она все на насъ посылаетъ и непогодь, и грозу. Какъ закурилась гора, такъ и знаешь, что волшебные люди изъ-подъ камени мару на насъ пускаютъ... А если тучи свертываются на ней -- быть грозѣ... Никакъ царь этой своей гибели забыть не можетъ.
   -- Зачѣмъ же онъ не раздвинетъ горы, вѣдь съумѣлъ же сдвинуть ее?..
   -- А ты какъ думаешь, Ермакъ-то дуракъ-былъ!.. Онъ сейчасъ, какъ гора сдвинулась, срубилъ большую сосну, обтесалъ ее, да наверху, на горѣ самой, крестъ и поставилъ. Такъ и не можетъ изъ-подъ креста чудской волшебный царь уйти... До скончанія вѣка будетъ сидѣть въ ней.
   Какія громадныя села пошли съ Ключей! Ѣдемъ, ѣдемъ по улицамъ -- конца нѣтъ. На версты раскинулись они... Вотъ, напримѣръ, Ялымъ на р. Утѣ, впадающей въ Сылву. Большіе дома по широкой и длинной улицѣ. Солнце уже поднялось и грѣетъ довольно сильно. Массы барановъ жмутся подъ тѣнь домовъ, лошади стоятъ у воротъ попарно и обмахиваются хвостами, телята посереди проѣзда невозмутимо смотрятъ на васъ. Гдѣ легли, тамъ и лежатъ -- хоть подъ колеса... Обиліе скота замѣтно повсюду. У воротъ кое-гдѣ доятъ коровъ, и коровы рослыя, сильныя. Подстать всему этому достатку, пожалуй, крестьянскому богатству -- и типъ мѣстныхъ крестьянъ совсѣмъ непохожъ на оставленныхъ позади. Мужики, видимое дѣло, сытые, бабы красивыя, сильныя. За этимъ селомъ -- другое, такое же... третье...
   Наконецъ, мы въѣхали на одну гору -- и я невольно остановилъ коней.
   Большая долина раскинулась внизу, и по ней самыми прихотливыми извивами тянется р. Бисерть, то разбрасываясь и дробясь на маленькіе воложки, то сливаясь въ одно быстрое теченіе, яро стремящееся вдаль, чтобы тамъ опять разбиться на красивые рукава. Кажется, ей хочется обогнуть каждый холмикъ, забѣжать во всякую встрѣчавшуюся по пути рощицу. Вся долина заставлена такими идиллическими холмами; но они совсѣмъ теряются въ виду горъ, обступившихъ ее, а за этими горами синѣютъ вершины еще болѣе далекихъ. Сверху, въ красивой Бисерти мы различаемъ лодочки, точно черныя черточки... Вонъ табунъ лошадей зашелъ въ воду. Вонъ, на берегу, оригинальные кавалеристы -- мужикъ съ бабой на одномъ конѣ...
   -- Изволите видѣть, сколь это они ловко... наши гусары!..
   Я оглядываюсь. Подъѣхалъ деревенскій попъ... Мы раскланялись. Попъ тоже сидѣлъ на конѣ, подобравъ рясу.
   -- Умилительный видъ и даже, возможно сказать, душевозносящій!
   -- Да, красиво.
   -- Радуешься творенію Создателя своего... Поди, земной художникъ, сотвори что либо подобное сему? Я такъ полагаю, нарисовать это трудно... А мы, по нашей жестокости, не чувствуемъ... Потому персть земная -- и ничего больше.
   -- Умный этотъ попъ у насъ!-- замѣтилъ ямщикъ, когда тотъ уѣхалъ.
   -- А что?
   -- Онъ, братъ, три кабака держитъ, вотъ онъ какой... Коли деньги нужны мужику -- сейчасъ къ нему: онъ его тутъ тоже ловко... своего не упуститъ... Дочка у ево -- къ городу за чиновникомъ... Онъ тутъ значительный... Сказываютъ, его архирей хотѣлъ въ Екатеринбургъ переправить, только онъ самъ не пожелалъ: тутъ ему выгоднѣе. Мужикъ вѣдь что -- мужикъ глупъ: самъ, что муха, въ паутину лѣзетъ. Соси его, сколько хочешь... Онъ, молъ, и жалиться не станетъ...
   Когда мы начали спускаться внизъ, на нѣсколько минутъ Бисертская долина спряталась отъ насъ... Зато на сѣдловинѣ выросъ передъ нами цыганскій таборъ. Точно въ декораціи раскинулись щеголеватые шатры, подъ шатрами красные кумачные пологи и отличные тарантасы рядами; добрые кони цѣлыми табунами паслись около. Женщины спятъ подъ пологами.
   -- Откуда тутъ цыгане такъ богаты?
   -- Какъ имъ не богатѣть -- первые воры. Здѣсь цыгане съ достаткомъ... По другимъ мѣстамъ у нихъ дѣти голыя бѣгаютъ, а эти, вишь -- всѣ одѣты да обуты, въ лучшемъ видѣ...
   Даль опять раздвигается. Въ самомъ широкомъ мѣстѣ долина Бисерти дѣлится на два рукава, образуя сочный зеленый островъ между ними. Запруды около, гдѣ широко разливается вода. Громадное и красивое село Бисерть раскинулось по обоимъ берегамъ рѣки. Вездѣ все зелено, сочно... Кажется, все дышетъ избыткомъ жизни и силы. Весело становится, глядя на это богатство, къ которому совсѣмъ не привыкъ утомленный грустнымъ однообразіемъ нищеты и бездолья глазъ русскаго туриста... Но дорога, дорога! Жерди съ неочищенными вѣтвями, вродѣ гати; на ней просто грязь навалена, и ничего кромѣ грязи... Это называется ремонтомъ!.. Палая лошадь на этой гати; при нашемъ приближеніи съ нея цѣлой тучей срывается вверхъ тяжелое сытое воронье... Еще нѣсколько минутъ, и мы торжественно въѣзжали въ село, раздавивъ мирно заснувшую на улицѣ свинью.
   

XXX.
Отъ Бисерти до Киргишана.

   За Бисертью, на сибирскомъ трактѣ толпы рабочихъ.
   -- Что дѣлаете, братцы?...-- спрашиваемъ.
   -- Земскія деньги хоронимъ!-- Дорогу портимъ!-- кричатъ намъ въ отвѣтъ они.
   Массы вѣтвистыхъ жердей безъ толку валятъ на шоссе. На жерди льютъ полужидкую грязь зачѣмъ-то. Мужики смѣются.
   -- Тутъ еще вчера можно было проѣхать, а вотъ поправимъ -- никому пути не будетъ.
   Дорога отсюда идетъ горами; на двадцати пяти верстахъ ея -- двадцать четыре горы. Телѣга то спускается въ долины, то въѣзжаетъ на верхушки, гдѣ печетъ солнце, и острые камни одни стоятъ по сторонамъ, смѣнивъ давно вырубленные лѣса... Оставили позади красивую рѣченку Еманчу, что шумитъ въ своихъ порогахъ и переборахъ, бѣлыми каскадами падая съ уступовъ скалъ. Красота видовъ по этому пути невольно миритъ съ дорогою. Вонъ, впереди, безконечная цѣпь холмовъ и долинъ съ Клоковой горы такъ и просится въ картину... Жалѣешь, что тутъ нѣтъ художника, который бы съумѣлъ воспроизвести эти крутые обрывы горъ, подъ которыми змѣится рѣка Ута, эти гордыя вершины, стремящіяся точно перерости одна другую, эти рѣзкіе кряжи, точно окаменѣвшіе морскіе валы, извивающіеся параллельно одинъ другому, эти синія ущелья и пади, откуда только вьются дымки невидимыхъ сельбищъ. Но не успѣешь еще отдохнуть на этой дивной панорамѣ, какъ, смотришь, колесо по поламъ, и телѣга валится на бокъ. Впрочемъ, мы не одиноки. Вонъ смертельно блѣдная женщина на дорогѣ. Тарантасъ ея опрокинулся и ушибъ насчастную. Только и дышешь тамъ, гдѣ дорогу еще не исправляли, а какъ попадешь на гать, залитую грязью и заброшенную крупною галькою,-- такъ тебя точно въ рѣшетѣ начинаютъ сбивать. Въ теченіе трехъ часовъ мы сдѣлали только восемь верстъ, вставивъ запасное колесо вмѣсто сломаннаго... Ни пѣшкомъ, ни въ экипажѣ. Точно переживаешь какой-то кошмаръ. Готовъ наброситься на кого-нибудь, прибить перваго попавшагося. Безвыходная злость ростетъ въ душѣ, хотя и сознаешь, что она прежде всего ни къ чему не ведетъ. Гораздо лучше было бы отдать эту дорогу крестьянамъ, а не техникамъ. Первые взяли бы четверть того, что истратили, невѣдомо на что, послѣдніе, и исправили бы путь отлично. Вѣдь немного надо спеціальныхъ познаній, чтобъ взять да засыпать эту дорогу жердями и грязью. Вѣдь нельзя же выводить на это въ расходъ по 400,000 рублей ежегодно. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ по пути качаетъ сильнѣе, чѣмъ на пароходѣ въ бурю. На станціи я засталъ несчастнаго чиновника. Тотъ чуть не плачетъ.
   -- Что вы?
   -- Помилуйте, я подъ судъ попаду, или выгонятъ.
   -- За что?
   -- Я еще вчера долженъ былъ явиться начальству, а что мнѣ дѣлать, если по этому пути болѣе сорока верстъ въ сутки не проѣдешь?.. У кого тутъ свидѣтельство возьмешь, да и кто повѣритъ, чтобы такое безобразіе могло быть у насъ?
   И тутъ литература почтовыхъ книгъ въ высшей степени интересна. Вотъ, напримѣръ, маіоръ Винокуровъ, сдѣлавшій эту дорогу вмѣстѣ съ женою пѣшкомъ, по невозможности ѣхать, такимъ образомъ обращается къ виновнику его мукъ: "Г. предсѣдатель, Дмитрій Дмитріевичъ Смышляевъ, вы два трехлѣтія распоряжаетесь въ губернскомъ земствѣ; по вашему ходатайству денежная земская повинность уѣздными управами отдана губернской; по вашему ходатайству правительство назначило на исправленіе той же дороги 200,000 руб. ежегодно, и между тѣмъ въ ваши два трехлѣтія сибирская дорога отъ Кунгура до Екатеринбурга уничтожена. Неужели стоны проѣзжающихъ, стоны крестьянъ-обозчиковъ не доходятъ до вашей совѣсти? Я готовъ передъ общественнымъ судомъ доказать фактами, что дорогъ здѣсь не существуетъ". Другой, полковникъ Войцеховскій, свидѣтельствуетъ, что онъ проѣзжалъ по этому же тракту въ 1867, 69, 71 и 72 годахъ и никогда бы не повѣрилъ, что дорога до Кунгура можетъ быть уничтожена, а между тѣмъ это оказалось такъ; слѣдовательно, отпускаемые правительствомъ 200,000 руб. и столько же земскихъ ежегодно тратились не на улучшеніе, а на уничтоженіе пути... Мы не приводимъ другихъ безчисленныхъ жалобъ.
   Опять мы нагнали партію арестантовъ. Тутъ меня глубоко поразили здѣшніе крестьяне. Шла ихъ цѣлая партія. Увидѣвъ "несчастныхъ", они захотѣли подать имъ милостыню. И въ первый разъ въ жизни я видѣлъ, какъ уралецъ дѣлаетъ это. Они сняли шапки и безъ шапокъ подошли къ арестантамъ, низко поклонились имъ и тогда уже подали деньги.
   -- Что это они?-- спрашивалъ я у своего спутника.
   -- Они всегда такъ... Это они кланяются несчастію... Не они ждутъ благодарности, а сами благодарятъ, что ихъ милостыня принята.
   Меня это тронуло. Нужно было самому видѣть выраженіе лицъ у этихъ странниковъ, глубокое чувство, отразившееся въ нихъ. И насколько выше они нашихъ криминалистовъ, насколько чище ихъ явился въ эту минуту передо мною народъ, тотъ самый народъ, который чуть ли не въ видѣ гориллы изображался его присяжными знатоками и описателями!..
   -- Христосъ тоже ходилъ въ рабскомъ видѣ...
   -- Да вѣдь они преступники, согрѣшили передъ закономъ!..-- замѣтили имъ.
   -- Мы передъ Богомъ каждую минуту грѣшили, да и то Онъ, милостивый, насъ не караетъ, а что выше -- Богъ или законъ? Нѣтъ, судьи земные строже Бога хотятъ быть... А кто же не грѣшитъ? Есть ли такой человѣкъ, чтобы во всю жизнь свою свято законъ соблюлъ?.. Эти несчастные хоть искупили уже вину свою, слезами омыли ее.
   И они, разумѣется, были правы, чутьемъ понявъ все очистительное значеніе несчастья.
   На самой станціи до восьми лошадей хромали; каждый день на этой дорогѣ кони разбивали себѣ копыта. У моего ямщика отъ этой дороги пало шесть лошадей!..
   У Кленовской станціи начались самыя высокія горы. И дорога отсюда пошла еще хуже, если это только возможно.
   -- Зачѣмъ же ты не уйдешь?
   -- Какъ уйдешь? Контрахтой насъ обязали... Куда уйдешь? Случалось, другіе бѣгали -- ихъ становой назадъ. Пока послѣдняя лошадь ляжетъ, сиди. Разореніе, баринъ! Такое разореніе -- не приведи, Господи! Я богатый, вѣдь, мужикъ былъ, восемь хорошихъ коней держалъ, а теперь у меня два осталось, да и то у одного вчера на жердяхъ этихъ копыта сорвало. Стоитъ теперь, буланка-то...
   Горы все выше и выше... Села въ долинахъ все такія же крупныя. Бабы въ яркихъ платкахъ. Старики въ караулкахъ у дороги жмурятся на солнцѣ... Вотъ косцы идутъ и поютъ уныло сѣверную пѣсню, у которой, однако, не хватаетъ силы подняться въ высоту, на вольный просторъ. Такъ она и стелется но землѣ, и ласкается къ ней, и плачемъ на груди своей матери... Со стороны поля вѣтеръ несетъ въ лицо намъ запахъ фіалокъ... И тутъ же по пути воротитъ носъ отъ палыхъ коней...
   Всѣ села тоже въ лощинѣ попрятались: нѣтъ ни одного на вершинѣ холма или на склонѣ горы. Каждое ютится на днѣ котловины или въ долинахъ у рѣчки, весело стремящейся впередъ между этими мрачными конусами уральской ограды... Вотъ липовая роща навстрѣчу...
   -- Послѣдняя!-- сообщаетъ мнѣ спутникъ.
   -- Почему послѣдняя?
   -- Извели все... Новыхъ липъ не ростетъ... На прежнихъ нивахъ шупенный лѣсъ подымается, березнякъ молодятникъ.
   Отъ Кленовской станціи вплоть до Билибаевой въ 1873 году народъ меръ отъ холеры: сотнями тысячъ гибли крестьяне. Предсѣдатель пермскаго земства отрицалъ холеру совершенно, сравнявшись въ этомъ отношеніи съ знаменитымъ самарскимъ губернаторомъ, тоже не признававшимъ у себя голода. Когда купецъ Михайловъ здѣсь сталъ покупать лекарства и помогать народу, донося вмѣстѣ съ тѣмъ о холерѣ губернатору Андріевскому, то Смышляевъ потребовалъ, чтобъ непрошеннаго благотворителя предали суду "за распространеніе ложныхъ свѣдѣній". Странные обычаи, между прочимъ, возникли въ нѣкоторыхъ мѣстахъ здѣсь, особенно въ селѣ Гробовѣ, съ того времени: крестьяне умершихъ дѣвушекъ хоронили со свадебными пѣснями!..
   

XXXI
Отъ Киргишанской до Гробовской.

   Ночь ужъ... Мы медленно спускаемся въ долину. Сѣрое небо, сѣрыя мглистыя горы. Ничего опредѣленнаго, все тускло, все мерещится... Одни только костры внизу, въ долинѣ, ярко горятъ., оттуда слышатся пѣсни и крики.
   -- Ишь длинноподолое племя!..-- замѣчаетъ мой ямщикъ.
   -- Что это такое?
   -- Да бабы вонъ тамъ!.. Это все на поляхъ работало, ну, теперь у костровъ ночь коротаютъ!
   -- Вѣдь не однѣ же женщины?
   -- Однѣ бабы да дѣвки: мужчинъ нѣтъ. Тѣ не ходятъ сѣно косить вовсе. Они на заводахъ въ это время работаютъ. Теперь у бабъ веселье.-- Веселье-то веселье!-- обернулся мой ямщикъ.-- А только не дай Богъ остаться съ ними тогда... Онѣ у насъ въ эту пору шалыя -- защиплютъ да замучатъ. Теперь парни и близко къ нимъ не подходятъ: потому онѣ всякаго парня обидятъ. Тутъ какое дѣло было! Становой ѣхалъ, и бабошникъ же былъ! Увидѣлъ онъ дѣвокъ, сейчасъ -- стой, и къ нимъ. Видятъ онѣ -- начальство, ну, первое время его честь-честью приняли. Сѣлъ онъ у костра -- ничего. Только и давай забижать ихъ. Аксинью сталъ по грибы звать, она не пошла, онъ ее за подолъ... Тутъ дѣвки и озлились. Связали станового -- да и сволокли его въ лѣсъ. Въ лѣсу наломали прутьевъ, потомъ съ него, съ начальства-то, штанину долой и высѣкли... И кричалъ же шибко, становой-отъ!
   -- Что же потомъ?
   -- А потомъ онъ, какъ оглашенный, отъ нихъ въ городъ... поскорѣй!.. Такъ и не жаловался, потому стыдно ему было...
   Темные "силуэты деревьевъ выдвигаются намъ на встрѣчу... Вонъ табунъ, застоявшійся на дорогѣ, шарахнулся отъ насъ въ сторону... Пѣсня откуда-то веселая звенитъ... Такъ и охватываетъ всего; самому хочется уйти, присоединиться къ поющимъ и скоротать съ ними эту сѣрую сѣверную ночь...
   -- А въ другой разъ чиновника изъ города онѣ было защипали всего! У насъ дѣвка вольная, она, что божья трава, рощена: ни надъ ней, ни коло ей никого...
   Пошли ямы и ухабы... Насъ вновь стало мучить на этой каторжной дорогѣ.
   -- Тутъ больше верхомъ нынче ѣздятъ!-- замѣтилъ ямщикъ.-- Потому въ телѣгѣ никакъ невозможно.
   Видно, что порча дороги -- дѣло не одного года. Если бы шайка мошенниковъ задалась цѣлью нарочно испортить этотъ спускъ внизъ, то они не могли бы лучше выполнить своего намѣренія. Допустить такое состояніе пути -- преступленіе. Вонъ, напримѣръ, рядомъ съ нами едва ползетъ, переваливаясь съ колеса на колесо, экипажъ, а впереди, въ грязи, едва-едва бредетъ какая-то дама съ съ дѣтьми. У этихъ даже жаловаться силъ не хватаетъ...
   -- Да скажите же, наконецъ, развѣ пермское земство самодержавно, неприкосновенно?-- разозлился мой спутникъ.
   -- А что? {Надо замѣтить, что теперь, вѣрно, измѣнились порядки о которыхъ я говорю. Я ѣздилъ по Пермской губерніи нѣсколько лѣтъ назадъ.}
   -- Развѣ нельзя судить его членовъ?
   На станціяхъ тѣ же краснорѣчивыя жалобы. Воинственный маіоръ Постойновъ выражаетъ желаніе скорѣй взять приступомъ укрѣпленіе, защищаемое сильной батареей, чѣмъ добровольно ѣхать по этой убійственной дорогѣ... Капитанъ Свейскій пришелъ къ утѣшительныя ь заключеніямъ: для достиженія рая нужно идти тернистымъ путемъ, но эти триста шестьдесятъ верстъ развѣ не самый тернистый путь изо всѣхъ, доселѣ извѣстныхъ? Всевышній поэтому не оставитъ капитана безъ награды за его страданія." Далѣе онъ подробнѣйшимъ образомъ описываетъ колотье въ груди, боль головы, синія пятна на тѣлѣ, изображая послѣднія графически и призывая небесныя проклятія на лицъ, взявшихся за исправленіе этого пути...
   Намъ попались здѣсь опять цыгане, и опять такіе же роскошные шатры у нихъ, какъ и встрѣченные нами наканунѣ.
   Какъ вчерашніе, такъ и эти оказываются хотя и цыганами, но въ то же время весьма богатыми тюменскими купцами. У нихъ, мало-мало, у каждаго тысячъ по сорока денегъ, тѣмъ не менѣе, они не оставляютъ своихъ кочевыхъ привычекъ, и дѣти ихъ, мальчики, совсѣмъ по инстинкту, никакъ уже не изъ нужды, выпрашиваютъ у проѣзжихъ милостыню.
   У нихъ такъ: какъ май мѣсяцъ -- они сейчасъ же заколачиваютъ свои дома, переселяются въ тарантасы и на кочевку, гдѣ день, гдѣ ночь, подъ шатрами. Лѣтомъ и весной въ городѣ чахнутъ совсѣмъ. Имъ нездорово оставаться на это время въ стѣнахъ домовъ. Камышловскіе богатые купцы, изъ цыганъ, то же самое дѣлаютъ. Ихъ безъ кочевья тоска беретъ. Въ городѣ живутъ -- купецъ-купцомъ, какъ выползли на кочевье -- все старое опять возвращается: готовы и коня увести, и погадать на ладони и на картахъ, и спѣть цѣлымъ таборомъ.
   Мимо насъ, несмотря на ночь, со смѣхомъ и весельемъ идутъ поденщицы на работу.
   -- Эй, бабы!.. Почемъ рядилися?
   -- А те пошто? Аль самому бабъ надо?
   -- Баба завсегда нужна!-- резонно отвѣчаетъ ямщикъ.-- Безъ бабы куда дѣнешься?
   -- Ты, Василій, мужикъ умный... Своя-то жена нашто?..
   -- Своя жена дома на Гробовской.... А тутъ я за холостого.
   -- А вотъ подь-ко къ намъ: мы тебя утѣшимъ!..
   -- Знаемъ мы васъ.
   -- Мы те скулы-то повыворотимъ...
   И съ громкимъ смѣхомъ бабы уходятъ дальше.
   Оказывается, что на хозяйскихъ харчахъ баба получаетъ здѣсь отъ сорока пяти до шестидесяти копѣекъ. На Киргишанскомъ заводѣ на двѣ косы полагается рубль. Мужчина, когда онъ свободенъ и можетъ работать на поляхъ, получаетъ немного больше: отъ восьмидесяти копѣекъ до рубля каждый -- тоже, разумѣется, на хозяйскомъ корму. При дороговизнѣ хлѣба здѣсь ему нельзя было бы и существовать на своемъ.
   По шути на Гробовскую станцію мы, наконецъ, попали на дорогу, еще не исправленную. По ней можно было ѣхать быстро и покойно, тутъ и обозамъ легко. Мы нѣсколько отдохнули на ней. Но зато всякій разъ, какъ только намъ попадался участокъ, къ которому земство приложило руку, мученія наши были невыносимы -- крупная галька и торчащія прямо подъ ноги конямъ жерди дѣлали передвиженіе невозможнымъ. Песку нѣтъ вовсе, и опять повсюду палые кони или еще живые, но уже бьющіеся въ послѣдней агоніи.
   -- Что это такое?
   -- Ишь, ногу сломала... Эко, бѣдная! Эхъ, ты, кормилица крестьянская!
   -- Тутъ какая исторія была. Вчера арестантъ одинъ умеръ въ телѣгѣ -- такъ его било всего, а онъ больной былъ...
   -- Ну, что ваша жалоба?-- обратился къ ямщику мой спутникъ.
   Тотъ только головой мотнулъ.
   -- Начальство -- нешто понимаетъ!
   -- На что это жаловались?
   -- А вотъ представьте себѣ: обычай подавать арестантамъ такъ вкоренился здѣсь, что жители этого села нарочно ходили въ Кунгуръ жаловаться этапному начальству на Киргишанскаго унтеръ-офицера, не пропускавшаго подаяній къ пересыльнымъ. Чуть бунта не было изъ-за этого. Со слезами на глазахъ жаловались крестьяне. "Кто же за нихъ, за несчастныхъ-то, заступится, коли не мы... Самъ Богъ велитъ посѣщать заключенныхъ -- какъ же смѣютъ, дескать, не пускать къ нимъ!..." Едва-едва удалось ихъ успокоить. Вы вотъ посмотрите, до чего оригиналенъ у нихъ взглядъ на арестантовъ. Мнѣ и вамъ при встрѣчѣ на пути здѣшніе крестьяне не кланялись?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну, вотъ. Начальству своему тоже шапокъ не ломаютъ, а арестантовъ везутъ -- крестьяне низко-низко кланяются имъ. Вы какъ думаете? Ко времени, когда ведутъ въ Сибирь этапныя партіи,-- верстъ изъ-за тридцати сходятся мужики подавать арестантамъ. Каждый несетъ, что можетъ. Удивительный народъ!.. Зато и арестанты, даже бѣглые, ни за что ихъ не тронутъ. Впрочемъ, они иной разъ, здѣшніе-то, какія дѣла дѣлаютъ. Въ прошломъ году препровождались, между прочимъ, въ Сибирь двѣ дивныя красавицы. Одна изъ нихъ негодяя мужа, тиранившаго ее, убила, а другая, защищая себя, со свекромъ покончила. Около Грабовской станціи мужики двухъ этихъ бабъ взяли и скрыли. Такъ и не нашли ихъ потомъ. Сказываютъ, черезъ мѣсяцъ онѣ въ полной безопасности въ скитахъ были.
   -- Потому развѣ онѣ виновата?-- вступился ямщикъ.-- Онѣ не виновата. Это на меня разбойникъ нападетъ, такъ долженъ я ему живой въ руки даться?..
   Сильно запахло душмянкой... Густой ароматъ ея стоялъ въ воздухѣ.
   -- Вы знаете, бѣдные крестьяне пьютъ ее, эту душмянку (лабазникъ), вмѣсто чаю.
   Дорога спускалась все ниже и ниже къ лощинѣ, на самомъ днѣ которой раскинулось большое и богатое село Гробовское. Типъ мѣстныхъ жителей славится своею красотою. Здѣшнія женщины считаются самыми привлекательными изо всѣхъ кунгурскихъ. Многіе купцы нарочно пріѣзжаютъ сюда жениться на нихъ. Даже рабочіе на шоссе, понятно, въ Гробовскомъ селѣ, отличаются отъ своихъ товарищей ростомъ и силой.
   -- Здравствуй, Василій!-- привѣтствовали они моего ямщика.-- Проѣзжай, проѣзжай скорѣй!-- смѣялись они.-- Потому, какъ мы поправимъ, такъ уже и проѣзду не будетъ.
   Земскіе техники ссылались на болота, которыхъ нѣтъ и въ поминѣ, и оправдывались недостаткомъ песку, котораго здѣсь массы. Поправляютъ они мѣста проѣзжія, тогда какъ скверныя такъ и остаются въ прежнемъ видѣ. Съ 1871 по 1875 годъ изъ Гробовской станціи до Билимбая въ одну и въ Киргишанъ въ другую сторону отправляли проѣзжающихъ верхами. Дамамъ давали экипажъ, но запрягали вмѣсто четырехъ -- восемь лошадей. Въ теченіе послѣдняго года, здѣсь, въ одномъ Гробовскомъ, пало восемьдесятъ коней, а искалѣчено и испорчено гораздо больше. Ямщики буквально разорены. Очередные ямщики охотно платили по 6--8 и даже по 12 рублей обывателямъ, чтобы тѣ за нихъ исполняли гоньбу по дорогѣ. Прежде каждому ямщику мало-мало принадлежала тройка коней; теперь они должны сбирать у товарищей или нанимать у другихъ крестьянъ. То время, когда я проѣзжалъ по пути, было самое удобное для его исправленія; но ничего не дѣлалось. Нельзя же было считать ремонтомъ жерди, кинутыя на дорогу и безобразно пересыпанныя галькой. У подрядчика Стрижова, доставляющаго матеріалъ, рабочіе разбѣжались. Онъ, какъ оказалось, въ качествѣ единственнаго матеріала для дороги, заготовлялъ глину, которая при первомъ дождѣ расплывалась въ жидкую грязь, и только. На двухъ этихъ станціяхъ у Стрижова изъ ста пятидесяти человѣкъ не осталось и трети, причемъ и дѣвочки отъ 12--15 лѣтъ шли тоже въ счетъ за взрослыхъ. Мужикамъ онъ платилъ по 50 коп. въ день на ихъ продовольствіи. Мѣстные жители на эти работы не идутъ, и людей приходится набирать гдѣ попало. Теперь страдная пора, и цѣны эти въ высшей степени не выгодны. Земляная работа самая тяжелая изъ всѣхъ, мнѣ извѣстныхъ, а притомъ еще и энергія работы у крестьянъ отнимается крайнею нецѣлесообразностью ея.
   -- По хорошему мѣсту мы каменье кидаемъ, глину льемъ... А дурныя такъ и остаются.
   Кому это выгодно?..
   Изъ Гробова до Билимбая 22 версты. Сибирскіе обозчики дѣлали этотъ путь въ три дня. Они должны принанимать воловъ у здѣшнихъ крестьянъ -- иначе имъ бы и не выбраться изъ этого ада. За воловъ платили по 3 рубля съ воза, нагруженнаго 20 пудами. Представьте себѣ, во что обходится имъ доставка чужого товара?.. Наконецъ, за невозможностью дорогъ перестали даже овесъ доставлять на станціи для лошадей. Изъ Талицы въ Билимбай за 15-ть верстъ платилось 15 коп. съ пуда; только перевозить овесъ туда желающихъ не было.
   -- Глядя на это бѣдствіе,-- говоритъ смотритель станціи,-- я готовъ былъ просто въ лѣсъ бѣжать. Тоска брала смертная! Вчужѣ жаль было крестьянъ. Старики, бородатые мужики, бывало, придутъ на станцію и ревутъ, какъ бабы: "что это съ ними сдѣлали!.." Молчишь поневолѣ; что имъ сказать, какъ ихъ утѣшить?
   Особенно съ прошлаго (1875) года начали крестьяне жаловаться. Нашъ крестьянинъ выносливъ до-нельзя. Онъ только тогда начнетъ роптать, когда ему совсѣмъ невтерпежъ. Сунулись было они въ городъ, но, спустя нѣсколько мѣсяцевъ, жалобы ихъ оттуда вернули обратно за непредставленіемъ гербовыхъ пошлинъ.
   -- А какія эти такія ербовыя, Господь ихъ знаетъ! И гдѣ ихъ купить? Мы -- народъ темный.
   Наконецъ, мужики не выдержали, собрались и за общей подписью, съ засвидѣтельствованіемъ смотрителя станціи, послали въ Петербургъ жалобу на крайнее свое разореніе. Земство, узнавъ объ этомъ, телеграфировало въ Петербургъ, что коренное исправленіе тракта уже предпринято, и что на немъ работаютъ тысяча человѣкъ. Въ дѣйствительности же, у Екатеринбурга и за нимъ работало только 300 человѣкъ, а въ самыхъ скверныхъ мѣстахъ, у Гробова и Киргишана, не было никого. Потомъ самъ предсѣдатель земства отговаривался тѣмъ, что работы были прекращены вслѣдствіе сильныхъ дождей. Проѣзжалъ тутъ вице-губернаторъ, Лысогорскій -- жаловались ему крестьяне, но онъ ихъ просьбы не принялъ; послали общую жалобу губернатору -- тотъ ни слова въ отвѣтъ. Не знали, куда дѣваться; обратились въ сенатъ; затребовано было свѣдѣніе: что сдѣлано по прошеніямъ крестьянъ? Начальство спохватилось. Оказалось, что въ губернаторской канцеляріи даже во входящія книги не были записаны мужицкія просьбы... Въ концѣ концовъ, съ тѣхъ поръ прошло больше года, но разоренные ямщики не получили никакого отвѣта. Такъ и не знаютъ, кому имъ теперь жаловаться. Въ одной изъ деревень былъ образъ Николая Чудотворца. Собрались крестьяне, написали просьбу, пришли въ церковь и положили ее передъ Николаемъ.
   -- Пусть онъ хоть узнаетъ: авось, либо поможетъ!
   Но и эта инстанція оказалась не лучше.
   Въ Билимбаѣ ямщики тоже поневолѣ нарушили контрактъ и отказались возить. По 15 рублей за вольный экипажъ платилъ содержатель почтовыхъ лошадей на этомъ трактѣ, Михайловъ. Ему же пришлось купить отъ себя 60 лошадей... Это было, въ полномъ смыслѣ слова, время ужаса и отчаянія. Арестантскія партіи отъ Киргишана до Билимбая сорокъ восемь верстъ ѣхали двадцать пять часовъ. Телеграфный кабель на разстояніи 58 верстъ везли 16 сутокъ. Обозные разорились совершенно; въ мѣстностяхъ, нѣкогда богатыхъ, гдѣ о преступленіяхъ не было слышно, развивались грабежи, крестьяне въ одинъ голосъ стали требовать суда и слѣдствія -- ихъ подкупали водкой, чтобы они молчали. На Талицкой станціи обозы стояли по четыре, по пяти сутокъ; за тройку платили за 15 верстъ по восьми рублей и то не находили желающихъ. На станціяхъ и всюду -- крики, шумъ, плачъ. Лошади есть, но всѣ искалѣчены... Пассажиры жалуются, ямщики ревутъ. Грязь всюду до ступицъ, камни перемѣшались съ грязью и глиной. Къ вечеру -- какъ подморозитъ немного -- шабашъ. Проѣзжающіе, пока не подоспѣютъ на помощь новыя подводы, разводятъ костры на дорогѣ, сидятъ на холоду. Свѣжую лошадь приведутъ, бывало, а на другой день она уже безъ копытъ, съ искалѣченными ногами... Сдѣлаетъ три версты и вся въ мылѣ. Силъ не хватало вовсе. Богатые рѣшетовскіе ямщики имѣли такихъ коней, что, закладывая ихъ, тормозили экипажи съ мѣста, пока кони не обойдутся. Кони были -- огонь, ретивые, сильные, не доглядишь -- мигомъ разнесутъ. Въ 1873 году они, эти ямщики, еще выдерживали, но въ 74-мъ всѣ эти превосходные кони перекалѣчились, измучились, пали... Вся нѣкогда богатѣйшая конская сила страны была уничтожена.
   -- Я, знаете, разъ ѣду. Навстрѣчу мнѣ ящикъ пѣшкомъ... Только хомуты тащитъ. Увидалъ меня -- упалъ на колѣни и, какъ ребенокъ, зарыдалъ. Насмотрѣлись мы тогда, нечего сказать!.. Чего тебѣ?-- спрашиваю.
   -- Не могу... Не въ моготу болѣе.
   -- Да чего тебѣ надо?
   -- Берите все съ меня, что хотите, всѣхъ лошадей, все добро, что есть. А только ослободите... Хоть въ тюрьму сажайте, я и въ тюрьму пойду...
   Старыя лошади искалѣчивались -- свѣжихъ нельзя купить. Непривычныя сейчасъ надрывались... Съ тѣхъ поръ у рѣшетовскихъ крестьянъ дѣла совсѣмъ пропали; бывало, имъ по 350 р. за тройку платили, а теперь и 100 не даютъ. Совсѣмъ не тѣ кони.
   -- Силы у насъ подорваны, справиться не можемъ! говорятъ рѣшетовцы.
   Въ церквахъ своихъ крестьяне молились:
   -- Господи, накажи хоть Ты нашихъ вороговъ лютыхъ!
   Но вороги ликовали и безумствовали еще больше, а при всякомъ оглашеніи ихъ дѣйствій обрушивались всѣми законными и незаконными средствами на печать. У насъ печать вѣдь всегда и про все виновата: истинный козелъ отпущенія. Нѣтъ такого мерзавца, который бы не накидывался на нее.
   Названіе горы "Гробовская" -- отъ чего и село пошло -- явилось потому, что близъ ея вершины нашли громадные гробы въ видѣ колоды. Надъ гробами былъ насыпанъ курганъ.
   -- Чьи же это гробы?
   -- Да видишь, цари были такіе невѣрные, которыхъ Ермакъ побилъ,-- ну, такъ и гробы ихъ.
   Въ другомъ мѣстѣ мнѣ объясняли иначе.
   -- Это волшебные люди въ гору хоронились. Какъ русь пришла -- они и давай въ гробы прятаться... Имъ въ гробахъ просторно было. Они съ собой туда золото и серебро прятали... Ну, а по ночамъ выходили и убивали нашихъ. Покуль мы по горамъ этимъ крестовъ не поставили -- все такъ и шло. А какъ кресты поставили -- сейчасъ они, волшебные люди, въ гробахъ своихъ истлѣли, а все богатство ихъ въ гору ушло -- жилами просочилось въ горахъ-то, въ каменю самомъ...
   На мосту дѣвки гурьбою начали пѣсни; въ раннее утро кабакъ съ выразительною надписью: "Прочь горе" уже полонъ. Пѣтухи орутъ еще громче дѣвокъ, и кони наши, утомленные за всю эту невозможную дорогу, едва довозятъ насъ до станціи...
   -- Ты нашихъ котовъ видалъ?..-- обращаются ко мнѣ.
   -- А что?
   -- Наши коты особые; китайскіе коты, пушистые...
   Котовъ я видалъ потомъ и удивлялся ихъ красотѣ, но въ этотъ день было не до того... Вездѣ лежали на дорогѣ палые кони. Вонь стояла невообразимая... Дышать было трудно въ присутствіи этихъ безмолвныхъ свидѣтелей земской неурядицы...
   

XXXII.
Отъ Гробовской до Билимбая.

   Дорога идетъ лѣсомъ.
   По временамъ, сквозь деревья мерещатся далекія синія горы. Вонъ направо, внизу, ущелье, на днѣ котораго шумитъ и бьется потокъ. Его только слышно, самъ же онъ весь спрятался въ сочную тѣнистую чащу. За ущельемъ нахмурился, точно ощетинившійся, лѣсной хребетъ, сумрачный, зловѣщій... Налѣво просѣка будто въ безконечность проложена среди громадныхъ Строгановскихъ лѣсовъ... Зеленая, въ зеленомъ царствѣ, шла она прямо, какъ остріе ножа.
   -- Это Строгановское царство, несосѣтимое. Только у него, поди, и остались старые боры на Уралѣ.
   Опять горы за горами; на нѣсколько плановъ раскинулись онѣ, чѣмъ дальше, тѣмъ туманнѣе. Невѣсть, что чудится на нихъ раздраженному взгляду...
   -- Это Зачусовая сторонка... Самое приволье наше началось!.. Тутъ и вѣдмедя, и бѣглыхъ -- сколько хоть. Слободно имъ ходить тутъ, куда глаза глядятъ! Не ловятъ ихъ наши; бѣглыхъ жалѣютъ, а вѣдмедь, что-жъ, онъ здѣсь смирный: уходитъ отъ человѣка, если не дразнить его...
   -- А много бѣглыхъ бываетъ здѣсь?
   -- До пропасти! Тоскуютъ по родимому-то мѣсту и бѣгутъ... Сами идутъ, чтобы опять на муку попасть. Прежде они и селились у насъ случалось.
   -- Какъ?
   -- Въ семью ихъ принимали. У кого сынъ померъ -- ну, онъ и запишетъ замѣсто сына.
   -- И ничего, каяться не приходилось?
   -- Зачѣмъ каяться-то?.. Вѣдь онъ съ горя да съ нищеты на злое дѣло пошелъ. Ну, а какъ видитъ добро кругомъ, такъ сердце-то у него и смягчится. Еще какіе люди выходили: умные, работящіе!
   -- А теперь этого не случается?
   -- Теперь нельзя. Нонѣ отъ начальства большая прижимка пошла. Никуда не спрячешься. Изъ своихъ же старшины, а хуже Ирода!
   Я ничего не знаю красивѣе этихъ горъ; однѣ за другими, мрачными твердынями подымаются онѣ, заполоняя горизонтъ. Ближайшія опушены лѣсами -- чѣмъ дальше, тѣмъ онѣ заманчивѣе и таинственнѣе. Когда мы выѣхали на послѣдній спускъ, передъ нами открылась большая долина р. Чусовой... Сверху видно до двѣнадцати деревень, разсыпавшихся но берегамъ. И каждая деревня или къ сумрачному лѣсу прижалась, или у крутыхъ откосовъ сѣрыхъ скалъ ютится -- точно ей защита нужна... Лѣса за лѣсами, рощи за рощами. Все это млѣетъ подъ солнечнымъ свѣтомъ, разметывающимъ свои золотые блики и въ струяхъ рѣки, и въ свѣтлыхъ щитахъ озерковъ, едва-едва выглядывающихъ однимъ краешкомъ изъ-за обступившихъ ихъ деревьевъ... На зеленыхъ лугахъ еще красивѣе кажутся отдѣльно стоящія величавыя сосны -- послѣдніе великаны, оставшіеся здѣсь, точно въ свидѣтельство того, что когда-то стояли тутъ могучія дубравы, срубленныя жадными и ненасытными промышленниками. Тесовыя кровли избъ тоже ярко, словно золотыя, блестятъ на солнцѣ. На свѣжихъ еще ребрахъ только что построенныхъ барокъ-бѣлянъ тоже горитъ солнце. Бѣляны простоятъ здѣсь до весны будущаго года... Вонъ далеко-далеко мерещится Билимбаевскій заводъ... Глазъ едва-едва отличаетъ и деревни на склонахъ далекихъ, кажущихся тучами горъ. Чудится, что эти деревни съ ихъ церквами повисли въ воздухѣ.
   -- Вотъ тутъ ямщики распорядились чудесно!
   -- А что?
   -- Взяли да угнали коней въ лѣсъ, которые уцѣлѣли. Здѣсь такъ было: лошадей, которыя были заплачены по семидесяти да по восьмидесяти рублей, продавали отъ полутора до семи рублей. Больше не стоили -- до того онѣ были загнаны и искалѣчены. Крестьяне до сихъ поръ еще не оправились отъ разгрома. Тутъ какая дорога -- сюда овесъ изъ Екатеринбурга по двадцати пяти пудовъ везли въ одной троечной телѣгѣ, въ которую запрягали по восьми коней, да и то, случалось, бросали посреди пути. И смѣху же было, не все плакали. Видишь, бывало -- пассажирка сама правитъ конями, а ямщикъ ихъ въ поводу ведетъ. Бывало и то, что въ отчаяніи ямщикъ и коней, и телѣгу свою броситъ на дорогѣ, а самъ и убѣжитъ въ лѣсъ. Ну, проѣзжіе и оказываются совсѣмъ безпомощными... Вотъ и заводъ!
   Мы въѣхали въ него широкой улицей. Красивые каменные и деревянные постоялые дома раскинулись на этомъ привольѣ. Не смотря на просторъ, улица была запружена обозами, приворачивавшими въ постоялые дворы.
   -- Ишь, затомили коней-то!-- соболѣзновали жирные дворники...-- Ѣхали бы стороной, не по пути.
   -- Нельзя: начальство за нами было.
   Оказалось, что, по настоянію пермскихъ земцевъ, отобрали отъ ямщиковъ и обозчиковъ подписки, что они обязываются ѣхать по этому мерзостнѣйшему тракту и отнюдь не стороной.
   -- А вы, баринъ, тутъ за своими вещами приглядывайте!-- предупредили меня.-- Неровенъ часъ! Билимбаевцы -- первые воры по всей округѣ. Кражи тутъ, грабежи, убійства постоянные.
   -- Вотъ какъ!
   -- Недавно старика убили. Лѣсничій былъ съ женой, жилъ на пенсіи Строгановской -- ну, и его прирѣзали.
   -- Что же за причина?
   -- Бѣдность, заработковъ здѣсь мало, да и плата самая нестоющаи: по тридцати копѣекъ въ день. Гдѣ тутъ прокормиться съ семьей! На заводѣ всего только триста рабочихъ, а остальные, куда хошь, туда и иди...
   -- Работъ мало?
   -- Жильничаютъ. Какъ мало, когда изъ одного Билимбая шестьдесятъ четыре судна съ желѣзомъ по Чусовой идутъ? Одного угля здѣсь 35,000 коробовъ жгутъ. Не мало.
   

XXXIII.
Отъ Билимбая до Екатеринбурга.

   Изъ Билимбая мы выѣхали на Теплую гору. Она очень высока и крута.
   -- Почему ее прозвали Теплой?
   -- А потому -- на ней каждый упарится, пока до верху доберется...
   Съ вершины уже видны рѣзкія очертанія сумрачныхъ Шайтанскихъ горъ, конусы которыхъ чѣмъ ближе, тѣмъ дѣлаются все грознѣе и грознѣе. Онѣ то кряжемъ, то цѣлымъ рядомъ вершинъ облегаютъ долину, которая вся какъ будто прячется въ тѣнь этихъ великановъ. За этими вершинами выступаютъ другія, третьи... За ними такія же грозныя, такія же мрачныя, едва-едва рисуются новыя. А тамъ уже и самъ не знаешь -- чудится ли утомленному взгляду, или дѣйствительно въ безконечной дали поднялись едва-едва намѣтившіяся горы. То онѣ сливаются съ лазурью неба, то полувоздушными, расплывающимися очерками выступаютъ на немъ... Въ эффектной оправѣ этихъ пиковъ, конусовъ и кручъ Шайтанъ, на своемъ зеленомъ холмѣ, является удивительно красивымъ... За то и тутъ дорога завалена палыми лошадьми. Безпечность заводскаго правленія въ этомъ отношеніи поразительна. Вонъ у самаго завода -- трупъ коня, уже не только загнившій, а даже посѣрѣвшій, вонь кругомъ на версту -- и точно никому нѣтъ дѣла до этого. На улицѣ сбились бараны. Тройка летитъ на нихъ -- а они даже и не шелохнутся, точно не ихъ дѣло совсѣмъ. Табунъ лошадей на площадкѣ обмахивается хвостами. Только шелестъ стоитъ кругомъ отъ нихъ. Кучи дѣтей снуютъ повсюду, бабы въ пестрыхъ костюмахъ и опять разбитый тутъ же цыганскій таборъ. Смуглая красавица побѣжала за нами, издали показывая ладонь -- "погадать-де", да не догнала, плюнула и погрозила намъ кулакомъ... Совсѣмъ все это не похоже на скудную и будничную обстановку русскихъ селъ, заморенныхъ вѣковыми голодами, безработицей.
   А виды этихъ горъ дѣлаются все красивѣе и красивѣе.
   Еще изъ Шайтана мы замѣтили эффектный силуэтъ мрачной лѣсной горы Волчихи. Чѣмъ ближе, тѣмъ она становилась все болѣе и болѣе похожей на это животное, какъ будто повернувшее голову къ вамъ. Только, вмѣсто шерсти, на этой волчихѣ выросли вѣковые лѣса, лапы ея громадными отрогами раскинулись по долинѣ, а на головѣ поднялись такой массой скалы, что передъ ними нѣмѣетъ воображеніе. Точно перенесенъ въ какое-то волшебное царство. Міромъ легендъ кажется вся эта даль, заставленная мрачными горами. И дѣйствительно, о каждой изъ нихъ разскажутъ вамъ массу преданій. Тутъ Строгановы татаръ били, тамъ татары поймали Строгановыхъ и мучили ихъ, вымогая признаній, гдѣ зарыты ихъ сокровища. Вонъ на этой горѣ они изжарили на медленномъ огнѣ старика, а рядомъ одинъ изъ Строгановыхъ схватилъ изувѣровъ и двѣнадцать человѣкъ ихъ закопалъ живьемъ въ землю... Три дня головы ихъ виднѣлись надъ нею, пока несчастные не погибли въ страшныхъ мученіяхъ. Народъ здѣсь, какъ и вездѣ. Что-бы кѣмъ ни было сдѣлано -- припишутъ Строгановымъ, что-бы съ кѣмъ ни случилось -- случилось съ Строгановыми. Билъ какой-нибудь "разбойный" человѣкъ мирные поселки пермяковъ -- это Ермакъ. Разспросишь, и окажется, что легендарный герой нашъ долженъ былъ жить по крайней мѣрѣ триста лѣтъ.
   -- Вонъ,-- на этой самой горѣ Ермаку снесла голову мурза татарская.
   -- Ого... Какъ же онъ потомъ Сибирь воевалъ?
   -- А у пермяковъ тогда волшебникъ оказался. Онъ и предложилъ, коли вы нашихъ не тронете, въ мірѣ съ нами жить будете, я вамъ Ермака оживлю... И оживилъ!
   -- Какъ же это онъ ухитрился сдѣлать?
   -- А такъ: забилъ его съ головой въ камень; черезъ три дня и три ночи раскололъ камень и вышелъ оттуда Тимофеевичъ живымъ!
   -- Что же, пермяковъ не тронули? И посель живутъ?
   -- Гдѣ жить... И духу ихняго не осталось... Строгановы ихъ разметали.
   Здѣсь, въ Талицѣ, тѣ же воспоминанія о страшномъ 70--71 годѣ. У нашего ямщика тогда восемь коней пало. Цѣлое лѣто валились кони косяками. Отдавали тройку за восемь рублей. Ѣхали стороной, всѣ покосы были смяты. На колесахъ нельзя было ѣздить, на осяхъ двигались. Четверка не могла поднять самаго легкаго экипажа, возвращались за подмогой. Максимъ Осокинъ -- богатѣйшимъ крестьяниномъ былъ -- нищимъ сталъ. Яковъ Бѣлоусовъ бросился съ жалобами къ одному земцу, а тотъ его "накормилъ плюхами". Кидались къ губернатору -- гнали вонъ, послали ходатаевъ въ Петербургъ.
   -- Зачѣмъ это?
   -- Самому царю жалиться. Только не доѣхали. По этапу вернули... А двоихъ въ Сибирь угнали...
   Отъ Талицы вздумали поправлять хорошую и безъ того дорогу, накатываютъ на нее, невѣдомо зачѣмъ, пучки жердей и засыпаютъ землей. Ѣдемъ мы, сегодня сухо -- а все-таки дорога поддается подъ нами, волнуется, точно внизу топь.
   -- Бѣда!-- жалуется ямщикъ.-- Никакой управы на нихъ нѣтъ... Одна была надежда, сказываютъ, изъ Питера чиновника пришлютъ. Только и его обойдутъ... У нихъ пироги скусные, они хоть кого скрутить могутъ.
   Вонъ небольшой холмъ... На его вершинѣ столбъ каменный, на каменномъ же пьедесталѣ:
   "Граница Европы и Азіи".
   На этотъ разъ направо, въ Европѣ, заходило солнце, а налѣво, въ Азіи, сгущался вечерній сумракъ. Кругомъ уныніе и пустыня. Меланхолически свиститъ вѣтеръ, пробѣгая по голымъ полянамъ и заваленнымъ каменьями спускамъ... Лѣсъ нахмурился и молчитъ.
   Страшное мѣсто!
   Сколько слезъ пролилось здѣсь! Несчастные въ кандалахъ въ послѣдній разъ оглядывались отсюда назадъ, на свою на вѣки-вѣчные покидаемую родину. Далекій, непріютный, чужой и холодный край начинается отсюда. Новая жизнь, новые люди, новыя страданія! Воображаю, какія мысли цѣлымъ роемъ носились въ головѣ бѣднаго ссыльнаго, когда онъ приваливался на краткій отдыхъ къ этой пограничной колоннѣ. Можетъ быть, на каждый камень ея подножія падали горючія слезы... Не оттого ли и лѣсъ замолчалъ и нахмурился, что слишкомъ много слышалъ онъ здѣсь рыданій?
   Со станціи Рѣшты опять пошли лѣсистыя вершины. Туманъ уже окутывалъ ихъ. Въ травѣ звенѣли кобылки, какая-то пичуга уныло посвистывала въ чащѣ березняка. Вонъ проскрипѣлъ коростель. Внизу что-то заухало. Тучи надвигаются отовсюду грознѣе и грознѣе.
   И не успѣли мы подальше углубиться въ неподвижное лѣсное царство, какъ вверху грянуло и прокатилось по лѣснымъ вершинамъ... Крупныя капли дождя зашуршали въ листвѣ деревъ.
   -- Скоро пройдетъ дождь. Ишь, кобылка-то радуется!
   И дѣйствительно, кобылки изъ травы высоко взлетали на воздухъ и трепетали въ немъ своими сквозными крыльями. Цѣлыми роями подымались онѣ, точно привѣтствуя шумѣвшую вверху непогоду.
   -- Тутъ много бѣды было!-- сталъ разсказывать намъ ямщикъ.
   -- Какъ?
   -- А рѣшотскіе крестьяне ходили въ дорожный комитетъ жалиться... Они пучину-то вздумали засыпать кварцой. А кварца-то этая въ изломѣ, что стекло: страсть лошадей покалѣчили... Крестьяне просили, чтобы если не пескомъ, такъ землей засыпали дорогу.. Дягилевъ, членъ этого комитета, швыркъ имъ въ лицо прошеніе-то...
   -- Бунтовщики, кричитъ... Убирайтесь къ чорту... Если-бы не просили -- сдѣлали-бы, а жаловаться пришли -- ничего вамъ не будетъ, калѣчьтесь хоть сами, а не то что лошадей...
   Направо и налѣво въ темнотѣ медленно подступавшей ночи поднялись какія-то громадные камни, цѣлые холмы изъ отдѣльныхъ и безпорядочно паваленныхъ скалъ... Съ одного спуска масса огней блеснула внизу...
   -- Вотъ и Екатеринбургъ...
   Конецъ нашимъ злоключеніямъ, конецъ этой каторжной дорогѣ!..
   

XXXIV.
Почему иногда рубятъ лѣса.-- Пьянствующіе и буйствующіе.-- Козырные тузы Екатеринбурга.-- Недавнее прошлое.-- Чиновникъ на цѣпи и нѣмецъ въ колодцѣ.-- Свинья у позорнаго столба и казнь пѣтуха.-- Какъ составлялись богатства.-- Золотая крупка.-- Обманутые жандармы.-- Перепутавшіеся Лекоки.-- Рабочій адъ.

   Мы были уже съ недѣлю въ пути на этой ужасной каторжной дорогѣ. Но и нашимъ злоключеніяхъ, къ счастью, наступилъ конецъ.
   Вдали мерещилось цѣлое марево огней; смутно выдѣлялись въ сумракѣ ночи силуэты большихъ домовъ, церквей, заводовъ.
   -- Вотъ онъ самый!-- махнулъ туда кнутомъ ямщикъ, подбодряя утомленныхъ до-нельзя коней.
   -- Кто онъ?
   -- Столицыя наша, Катенбургъ!.. И богатый же городъ!.. Купцы здѣсь пьяные. Чего еще -- лошадей, виномъ моютъ -- вотъ какъ... Они, братъ, жить умѣютъ!.. Хоть кому носъ утрутъ!
   По сторонамъ пути -- громадные камни, цѣлые холмы изъ отдѣльныхъ, безпорядочно навороченныхъ скалъ. Въ щеляхъ между ними поднялись тощія елки и треплются по вѣтру, который съ дикимъ воемъ и свистомъ уносится на востокъ, сметая съ пути уже падающую листву деревъ и обдавая насъ первымъ осеннимъ холодомъ.
   -- Тутъ какія березы были!-- замѣчаетъ мой спутникъ.
   -- Куда же онѣ дѣвались?
   -- Начальство вырубило. Вишь ты, солнце меньше грѣетъ, чѣмъ прежде, такъ чтобы ему не мѣшать... Оно вѣдь у насъ умное!..
   -- Солнце?
   -- Нѣтъ, начальство. Около Кунгура хотѣли лѣсъ снести прочь, потому въ немъ бродяги прятались.
   Вотъ и городъ. Потянулись пустынныя улицы, замелькали но сторонамъ большіе бѣлые дома, церкви. Тускло блеснула направо рѣка Исеть, отражая въ своихъ темныхъ водахъ огоньки вытянувшихся по ея берегамъ купеческихъ хоромъ. Наконецъ, наша тройка подкатила къ гостиницѣ, очень приличной по наружности. Номеръ намъ отвели недурной, но не успѣли мы войти въ него, какъ все его населеніе выползло на стѣны, точно любопытствуя: кого Богъ послалъ на съѣденіе...
   -- Что это у васъ?-- указываю я корридорному въ невыразимо засаленномъ фракѣ.
   -- Здѣшній клопъ-съ... Они ничего... Постояльцы не обижаются... Которые -- генералы, и тѣ не жаловались. А вы, господинъ, вина много пьете?
   -- А тебѣ что за дѣло?
   -- Потому, если изъ непьющихъ, такъ еще отдастъ-ли номеръ хозяйка. Ей невыгодно, потому свой погребъ. Которые гости пьютъ много, съ того мы за постой дешевле беремъ.
   Должно быть, это въ обычаѣ горнозаводскаго края. Тотъ же вопросъ мы слышали и въ Кунгурѣ.
   Кое-какъ, наконецъ, удалось устроиться и разложиться, но, къ сожалѣнію, не отдохнуть. Наши сосѣди вполнѣ удовлетворяли вкусамъ хозяйки. Тамъ всю ночь шло пьянство, и, наконецъ, кто-то неистово застучалъ къ намъ въ двери.
   -- Чего вамъ?..
   -- Это какъ угодно -- не порядокъ... товарищи обижаются... Кажется, можно понять -- господинъ Сусловъ угощаютъ всѣхъ... Чего вы... Люди тоже образованные -- можете сообразить!
   -- Да намъ что за дѣло?
   -- Какъ что за дѣло?.. Если господинъ Сусловъ -- такъ они такъ не могутъ... Нужно, чтобъ всѣ... Пожалуйте!
   -- Я васъ покорнѣйше прошу, оставьте насъ въ покоѣ!
   -- А вы не будьте столь горды, не фараонъ египетскій вѣдь... Пожалуйте... А то мы къ вамъ... Какое вино пьете?..
   Едва удалось отдѣлаться отъ назойливыхъ приглашеній. Оказалось, что сюда съѣзжаются хозяева пріисковъ, заводчики и вся денежная аристократія округа. Екатеринбургъ является для здѣшняго края центромъ не только заводскаго, рудничнаго и "золотого" дѣла, но и главною биржею по торговлѣ саломъ и масломъ, отправляемымъ отсюда на Таганрогъ и Константинополь. Насколько крупно здѣсь сальное производство, видно изъ того, что только четыре фирмы: Бородинъ, Баландинъ, Тарасовъ и Ашурковъ считаютъ свой оборотъ въ два милліона рублей. Къ петербургскому порту идетъ отсюда не болѣе 50,000 пудовъ сала, а на Таганрогъ и Константинополь до 500,000 пудовъ. Какъ оно, также и коровье масло свозится сюда уѣздами Кунгурскимъ, Ишимскимъ, Ялуторовскимъ, Челябинскимъ и Шадринскимъ... Сюда-же свозится кудель и щетина и громадное количество льняного сѣмени, послѣ того, какъ цѣны на всѣ эти продукты устанавливаются на Ишимской ярмаркѣ зимой и на Шадринской осенью; при чемъ мѣстомъ для окончательнаго разсчета является Ирбитъ. Собственно въ самомъ Екатеринбургѣ своей промышленности нѣтъ никакой, кромѣ горной, потому что все кругомъ занято заводскими дачами. Такимъ образомъ, являясь центромъ для однихъ производствъ и станціей для другихъ, Екатеринбургъ стягиваетъ къ себѣ денежныя силы края. Еще сравнительно недавно сила эта выражалась здѣсь, главнымъ образомъ, въ чудовищныхъ кутежахъ, гдѣ уральскіе богатыри показывали себя въ такомъ сказочномъ видѣ, о которомъ не имѣютъ понятія въ остальной Россіи. Пиры продолжались по недѣлямъ; выпивалось все вино въ городѣ, а если его оказывалосъ слишкомъ много, и оно не помѣщалось въ купеческихъ утробахъ, то поили извозчиковъ, мѣщанъ, короче, всѣхъ встрѣчающихся на улицѣ. Остается еще, бывало, имъ моютъ лошадей, поливаютъ мостовую, "чтобы пьянѣй была"... Окажется у кого нибудь медвѣдь или козелъ -- первый гость. Лакомый до вина звѣрь тѣшитъ все общество, зачастую очень мало отличавшееся отъ него въ умственномъ отношеніи. Наконецъ, сатурналія растетъ и переносится въ окрестности... Въ это доброе старое время не останавливались на половинѣ. Разносились дома, являвшіеся жалкими подобіями магометова рая; перепуганныя гуріи, запряженныя въ телѣжки, везли гостей; засыпалась лѣсная тропа мукой и устраивалось на ней импровизованное катанье на саняхъ; травили перваго попавшагося дьячка собаками или за хорошій гонораръ спеціально пріобрѣтался на сей случай выгнанный изъ службы и достаточно наголодавшійся чинъ; наконецъ, уходили въ лѣса, и если лѣто хорошее, теплое, то вся компанія, сбрасывая съ себя покровы,-- изображала первобытное человѣчество, когда еще и звѣриныя шкуры считались совсѣмъ ненужною роскошью. Не дай Богъ, бывало, въ то легендарное время, если не Екатерининскихъ, то Екатеринбургскихъ орловъ, попасться на такую загулявшую компанію сказочныхъ пьяницъ. Одного питерскаго чиновника они разъ водили по селу на цѣпи, какъ медвѣдя, и требовали отъ него, чтобы онъ показывалъ, какъ дѣти горохъ воруютъ, какъ дѣвки хороводы водятъ, а нѣкоторую духовную особу, раздѣвъ до-нага, они заставляли танцовать "какъ бы въ трикѣ". Какой-то нѣмецкій шнельклопсъ былъ до того напуганъ сорвавшимися съ цѣпи пьяницами, что залѣзъ отъ нихъ въ колодезь и просидѣлъ тамъ сутки по горло въ водѣ!..
   Это было время, когда здѣсь быстро наживались громадныя состоянія. Торговля краденымъ золотомъ дѣлала изъ вчерашняго нищаго -- сегодняшняго богача. Деньги какъ приходили, такъ и уходили скоропостижно. Знали, что нажить ихъ ничего не стоитъ; кругомъ головокружительно шла самая сумасшедшая жизнь. Доходило до того, что еще наканунѣ ходившій съ продранными локтями чиновникъ, занявшись "крупкой", вдругъ строилъ себѣ громадныя хоромы, ничего не могъ пить кромѣ шампанскаго, одѣвалъ жену по-царски и даже бѣлье ея посылалъ мыть въ Парижъ -- для шику. Другіе дѣлали глупости и почище. Жертвовали, напримѣръ, десятками тысячъ на постройку мечети въ Константинополѣ, надѣясь получить за это орденъ Османіе или Меджидіе; посылали персидскому шаху въ Испагань или Тегеранъ съ тою же цѣлью большія суммы и, удостоясь за сіе Льва и Солнца, изображали у себя на воротахъ каменныхъ львовъ самаго безобразнаго вида, съ надписью внизу, домъ купца 1-й гильдіи и кавалера персидской звѣзды Льва и Солнца -- такого-то... Здѣшніе тузы славились по всему Уралу, по всей Камѣ и Волгѣ. Антрепренеры всевозможныхъ пермскихъ театровъ помнятъ мѣстныхъ носороговъ съ обвалявшимися сальными фуражками на нечесанной головѣ, которые, бывало, вступая въ партеръ, еще издали начинали кричать: "гони публику въ шею -- за все плачу одинъ!" Случалось, что они выписывали къ себѣ цѣлыя труппы, платили деньги за путь туда и обратно, чтобы въ теченіе одного вечера послушать "Птичекъ пѣвчихъ" или "Елену Прекрасную". Бывали козыри, занимавшіеся на Нижегородской ярмаркѣ тѣмъ, что, скупивъ какую-нибудь лавку съ мелочнымъ товаромъ, орали народу: "грабь, ребята!.. Знай нашихъ -- заводскихъ!" Еще лѣтъ пятнадцать тому назадъ съ однимъ изъ такихъ "золотыхъ" аферистовъ долго не знали, что дѣлать. Разозлясь на мѣстную власть, не оказавшую ему почтенія, онъ приказалъ выбрить козла такъ, чтобы у этого почтеннаго животнаго остались однѣ бакенбарды, одѣть его въ мундиръ и треугольную шляну съ плюмажемъ,-- да такъ и выпустить на улицу. Козла поймали, и въ часть. Зовутъ хозяина. "Вашъ козелъ?..".-- "Нѣтъ, не мой..." Бились, бились -- отпустили. На другой-же день и въ такомъ же самомъ костюмѣ на улицахъ города явился второй козелъ... На третій -- третій... Затѣмъ въ теченіе недѣли эта vendetta catalana ни въ чемъ не обнаруживалась, а потомъ вдругъ на городской площади, прямо противъ присутственныхъ мѣстъ, была найдена привязанная къ столбу свинья -- въ томъ же мундирѣ и въ той же шляпѣ. На столбѣ значилась надпись: "за взятки и непочтеніе"... Въ дѣло, наконецъ, вступилась особа позначительнѣе. Ее называли здѣсь пѣтухомъ, но и пѣтухъ не напугалъ продерзостнаго юмориста. Собравъ подходящую компанію, уральскій витязь устроилъ громадную церемонію, которая прошла по всѣмъ улицамъ города. Въ числѣ этой процессіи, на позорной колесницѣ везли пѣтуха, закованнаго въ цѣпи. Надъ нимъ была прибита доска съ надписью: "за глупость". Пѣтухъ, во время этой довольно продолжительной via dolorosa, нѣсколько разъ принимался кукарикать,-- но тотчасъ же, по знаку автора этой чуши, слѣдовавшій рядомъ шарманщикъ принимался вертѣть ручку своего пронзительнаго инструмента, дабы заглушить протестъ влекомой на казнь жертвы. По доставленіи ея на мѣсто, предварительно выбранное, пѣтуху -- выгнанный изъ службы чиновникъ прочелъ приговоръ, коимъ сія невинная птица осуждалась на обезглавленіе; затѣмъ ее передали въ распоряженіе повара, одѣтаго по этому торжественному случаю во все красное, и тотъ, взойдя на приготовленное возвышеніе, отрубилъ пѣтуху голову -- разумѣется, кухоннымъ ножомъ. Зарывъ преступника въ землю, участвовавшіе возвратились домой, и тотчасъ же началось безпросыпное пьянство... Этотъ послѣдній скандалъ окончательно взбаламутилъ заводскія власти. Онѣ поднялись на ноги и стали изыскивать средства, какъ бы наказать уѣзднаго юмориста. Но и этотъ не дремалъ. Въ самомъ непродолжительномъ времени на воротахъ его дома явились два обращенныхъ лицомъ другъ къ другу портрета столь ненавистныхъ ему чиновниковъ. Подъ этими портретами значилось: "дуракъ дурака видитъ издалека..." У воротъ была поставлена стража, мѣшавшая смарать каррикатуру. Завелась громадная переписка... Изобрѣтательнаго козыря хотѣли предать суду, но онъ изъ своего завода съѣздилъ въ Пермь и устроилъ тамъ свои дѣла, подмазавъ всѣ скрипѣвшія колеса. Такъ его и оставили въ покоѣ. Подобныя этому событія не были рѣдкостью и въ Екатеринбургѣ.
   Я выше сказалъ, что состоянія здѣсь дѣлались чрезвычайно быстро. Еще бы -- около пріисковъ или близъ старательскихъ избушекъ открывались кабаки, или сажали старушенокъ, торговавшихъ оффиціально разными явствами, а неоффиціально водкой. Онѣ и то, и другое продавали не за деньги, а за золото, "за крупку". Крупку эту всѣми мѣрами старались стянуть у хозяевъ или у казны. Даже когда ее ссыпали въ аппараты, откуда кража считалась окончательно невозможной, ловкіе золотоискатели опускали туда нитки, намазанныя густымъ и липкимъ медомъ. Къ меду приставала драгоцѣнная масса,-- и въ данномъ случаѣ трудолюбіе торжествовало, и терпѣніе вознаграждалось вполнѣ. Даже хозяева, вмѣсто того, чтобы отдавать золото въ казну, свозили его тайкомъ въ Екатеринбургъ и продавали его здѣсь. Случались, разумѣется, и очень ловкія мошенничества. Крупинки платины золотили и продавали за золото; за этотъ же металлъ сходили желтые мѣдные опилки. Эту операцію дѣлали такъ: желающему купить золото -- приносили на домъ мѣшокъ съ мѣдной крупкой. Ему предлагали взять изъ него пробу, тотъ бралъ. Пробу завертывали въ бумажку, ловко замѣняя въ этотъ моментъ образчикъ другимъ, съ настоящимъ золотомъ. Тутъ же проба подвергалась испытанію -- золото оказывалось превосходнымъ. Мѣшокъ взвѣшивался, деньги за него уплачивались и, узнавая затѣмъ объ обманѣ, покупатель не смѣлъ и пикнуть объ этомъ, потому что онъ по закону подвергался равной съ продавцами отвѣтственности. При этомъ случались и весьма курьезныя неожиданности. Въ послѣдніе годы государственнаго управленія пріисками, денегъ въ казнѣ для расплаты не было; воровство золота поэтому стало чудовищнымъ. Рабочіе требовали денегъ, слѣдующихъ имъ, начальство признавало такое требованіе бунтомъ, и несчастныхъ мужиковъ, голодныхъ и измученныхъ, драли на смерть...
   Когда о воровствѣ золота доходили слухи до горнаго управленія, оно командировывало на пріиски переодѣтыхъ жандармовъ. Тѣ являлись въ роли покупщиковъ краденаго драгоцѣннаго металла или въ видѣ странствующихъ купцовъ. Въ кабакахъ они находили сбытчиковъ золота. Тѣ имъ продавали за хорошія деньги. Торжествующій жандармъ, уплатя, что слѣдуетъ, хваталъ преступника и подымалъ гвалтъ. Являлось начальство.
   -- Ты, такой сякой, продалъ это?-- начинало оно струнить сбытчика.
   -- Я самый!-- совершенно спокойно отвѣчалъ тотъ, мягко глядя въ глаза предержащей власти.
   -- Вотъ я тебя!.. Кандаловъ!.. Гдѣ ты досталъ золото?
   -- Золото?.. Какое золото?..
   -- Да вотъ это!..
   -- И отродясь золотомъ не было... Онъ у меня мѣдь мою покупалъ... Мы съ нимъ, какъ слѣдуетъ, сторговались, я и деньги получилъ... У меня запасъ былъ... Что же, это и по закону не запрещается.
   -- Какъ мѣдь... Какую мѣдь?
   -- Да вотъ эту самую...
   Производили изслѣдованіе, и дѣйствительно "крупка" оказывалась самою простою мѣдью. Сконфуженный жандармъ уѣзжалъ во-свояси, и деньги, истраченныя имъ на столь блистательный коммерческій оборотъ, вписывались по разнымъ графамъ въ не предвидѣнные расходы. Въ концѣ концовъ, оказывалось, что скупщики или сбытчики золота еще ранѣе пріѣзда бирюзоваго Лекока уже знали о его командировкѣ изъ горнаго управленія.
   Изъ-за золота тутъ зачастую совершались и убійства... Убивали старателей въ лѣсной глуши. Смотритель въ воскресенье, бывало, идетъ изъ пріиска съ золотомъ, нарытымъ въ теченіе недѣли; его подстерегаютъ среди самаго дикаго захолустья и мѣткою пулею кладутъ наповалъ.
   Никакія слѣдствія и розыски не были возможны въ этихъ дебряхъ, въ этихъ бездорожьяхъ. На воровствѣ казеннаго золота выростали цѣлые торговые дома, и не одинъ изъ пермскихъ милліонеровъ обязанъ своимъ благосостояніемъ этому, въ свое время выгодному промыслу. Иногда даже можно было и не убивать смотрителя пріиска. Зачѣмъ? Съ нимъ входили въ соглашеніе, легко его ранили -- и всѣ были довольны. Что смотритель продавалъ казенные интересы,-- это было не особенно удивительно. Еще бы: сія великая спица административнаго колеса получала отъ семи до восьми рублей въ мѣсяцъ, и только въ самое послѣднее время казеннаго управленія ему увеличили жалованье до пятнадцати рублей. Не могли не красть и рабочіе. Во время обязательнаго труда они получали только хлѣбъ и по три копѣйки въ день вознагражденія. За прогулъ его пороли на смерть. Пороли такъ, что терпѣливые уральскіе кроты озлобились. Управляющіе боялись спускаться къ нимъ въ шахты.-- тамъ рабочіе били ихъ и сбрасывали въ колодцы за жестокость. Дѣла такого рода даже не всплывали на верхъ. Первые не разскажутъ, какимъ образомъ произошла смерть, а рабочіе единогласно показывали, что "его высокоблагородіе оступились съ лѣстницы -- и душу Богу отдали, разбились". Шпицрутены въ то время были въ особенномъ ходу, и долѣе всего этотъ цивилизующій инструментъ держался на горныхъ заводахъ. Генералъ Глинка, кричавшій: "я царь, я Богъ Уральскаго хребта", славился своею изобрѣтательностью въ жестокостяхъ. Онъ артистически, съ увлеченіемъ виртуоза, выполнялъ ихъ.
   Понятно, что при такихъ условіяхъ нечего было ждать честности. Въ это-то знаменательное время начался ростъ Екатеринбурга: Здѣсь была биржа краденаго золота, здѣсь совершались самыя значительныя операціи этимъ товаромъ. Несли его сюда -- и вырвавшаяся съ пріисковъ дѣвица легкаго поведенія, и изголодавшійся рабочій, и щеголеватый управляющій, и казенный чинъ, которому жалованья не хватило бы и на подметки, и священникъ, потершійся около розсыпей. Преслѣдовалась эта операція только на пріискахъ -- въ Екатеринбургѣ мсе играли въ открытую. Даже громко говорили: "Слава Богу, сегодня я тысячъ на пятьдесятъ дѣло сдѣлалъ!.." "Съ такого-то пріиска доставили мнѣ крупки,-- не надо-ли кому?.." Случалось даже, что уже принятое въ казну золото продавалось здѣсь. Какимъ образомъ отдѣлывались отъ отвѣтственности эти неподкупные церберы горнаго вѣдомства -- знаетъ одинъ Господь, да и тотъ никому не скажетъ.
   -- Хорошее время было!-- вздыхаютъ теперь господа купцы...
   -- Наживали деньги... Теперь уже этого нельзя.
   -- Однако?
   -- По малости развѣ... Ужъ не вовсе же Господь отвратилъ лицо свое. Ну, только не такъ... Гдѣ прежде сто тысячъ положишь въ карманъ, бывало, нынче -- десять. Будемъ такъ говорить: какія времена-то прошли плодородныя... Сегодня нищій, а завтра послалъ тебѣ Господь хорошаго парня съ крупкой,-- ну, и человѣкъ ты сталъ, всѣ передъ тобой шапку ломаютъ... Прежде пудами покупали мы, а нынѣ фунтами... Простоты ныыѣ меньше, прежде за простоту нашу Господь намъ посылалъ...
   -- Да вѣдь и попадались же вы?
   -- Ну, вотъ, съ чего еще!.. Изъ Питера посылали, да и тѣ уходили, не солоно хлебавши.
   И онъ мнѣ разсказалъ довольно комическія похожденія нѣкотораго столичнаго Лекока, возмечтавшаго себя способнымъ положить конецъ этой незаконной продажѣ крупки. Его послало министерство изъ Питера, снабдивъ его мѣщанскимъ паспортомъ и вручивъ при этомъ довольно значительную сумму. Одновременно съ этимъ -- и въ Екатеринбургъ сбытчикамъ крупки разные благодѣтели дали знать объ опасности, да кстати приложили и фотографію Лекока. Сей послѣдній является на мѣсто и начинаетъ мало-по-малу входить въ сношенія съ "золотыми людьми". Въ то же время, весьма основательно не довѣряя честности екатеринбургской полиціи, онъ до поры до времени молчитъ о своей дипломатической миссіи. Наконецъ, на его неотступныя просьбы ему обѣщаютъ продать большую партію "крупки", съ тѣмъ, что сначала ему дадутъ только два фунта, а на другой день двадцать семь. Лекокъ въ восторгѣ. На двухъ фунтахъ не стоитъ уловить,-- не настолько это будетъ важно, а потому онъ рѣшилъ первую часть купить безъ скандала, не прибѣгая къ содѣйствію уральскихъ сбировъ. Сбытчики же задумали планъ военныхъ дѣйствій совершенно иначе и, разумѣется, гораздо умнѣе. За нѣсколько часовъ до продажи одинъ изъ нихъ является въ полицію и сообщаетъ, что вотъ-де пріѣхалъ изъ Питера мѣщанинъ, подбиваетъ его на столь преступное дѣло, какъ продажа казеннаго золота. Полиція встрепенулась. Явилась возможность отличиться, не трогая никого изъ своихъ мѣстныхъ, а въ это время горное управленіе, какъ нарочно, налегло на нее. "Продавай!" отдала она приказаніе сбытчику.-- Какъ же продать-то? Гдѣ я возьму мѣди?.. Полиція обязалась въ назначенный часъ доставить мѣди и образчикъ золота съ своимъ чиномъ, который переодѣтымъ долженъ былъ разыграть роль смотрителя пріиска. Въ назначенный часъ къ сбытчику явились Лекокъ питерскій, въ качествѣ мѣщанина-покупателя, и Лекокъ екатеринбургскій, въ видѣ продавца... Сверхъ того, за ширмы и за двери посадили еще альгвазиловъ. Не успѣлъ еще первый передать деньги второму, какъ, по мановенію волшебнаго жезла, его схватили и, не говоря дурного слова -- руки назадъ. Напрасно онъ клялся, что онъ чиновникъ, командированный министерствомъ... "Знаемъ мы васъ!" -- твердила свое полиція. Предъявилъ онъ документы. Подложны!-- рѣшила та и друга милаго заперла на замокъ, какъ важнаго арестанта -- въ одиночное заключеніе. Въ теченіе мѣсяца ему не позволяли ни писать, ни жаловаться, и дѣло распуталось только тогда, когда изъ Петербурга были присланы должныя свѣдѣнія, и изъ Перми пріѣхалъ спеціальный чиновникъ. Этотъ случай былъ, разумѣется, далеко не единственный. Лучше всего въ немъ то, что сбытчикъ потребовалъ себѣ за всю эту исторію награду, и ему дѣйствительно должны были выдать ее, въ предупрежденіе дальнѣйшаго скандала.
   -- Тогда и работы-то всѣмъ было довольно, а теперь посмотрите, что по заводамъ дѣлается!.. Безобразіе одно... Народъ мретъ отъ того, что никому его руки не нужны. Поглядите-ка, какія дѣла на Башмаковскихъ заводахъ... Страху подобно.
   -- А что?
   -- Да то, что разогнали всю округу. Онъ какъ купилъ эти заводы, такъ управлять туда послалъ агронома. Взяли они на себя обязанность ставить извѣстное количество мѣди въ казну,-- а промывать золото оказалось выгоднѣе. Что дѣлать?-- и вдругъ сгорѣла мѣдная шахта. Вслѣдствіе закрытія спеціальнаго производства, рабочіе взволновались. Бунтъ! Кого въ Сибирь, кого въ тюрьму. Народъ сталъ умирать съ голода, озлился. Истощились всѣ средства къ жизни. Дошло до того, что служащіе начали отдавать свое жалованье, чтобы какъ нибудь да прокормить его, а тутъ вдругъ новая исторія. Агроному, попавшему на горное дѣло, надоѣло возиться съ этими крестьянами и башкирами, искони кормившимися заводами, онъ и нагналъ сюда крестьянъ изъ другихъ губерній; тѣ ничего не знаютъ, а свои -- кто померъ, кто на заводъ къ Пастухову, бывшій Навдинскій, ушелъ, а кто въ разбой бросился.
   -- Откуда же онъ крестьянъ изъ другихъ губерній бралъ?
   -- А по кабалѣ.
   -- По какой кабалѣ?
   -- Это у насъ такъ называютъ...
   Довольно ловкій такой пріемъ есть. Агенты съѣзжаются въ волостныя правленія: за кѣмъ недоимка? За такимъ-то. Они и вносятъ за неисправныхъ плательщиковъ, выдадутъ еще на руки по три рубля -- и считается это задаткомъ Какъ условленный срокъ придетъ, волость и гонитъ законтрактовавшихся на работы. Ну, безпомощные мужики, пришлые, совсѣмъ кабальными дѣлаются. Куда они пойдутъ? Кругомъ чужь одна, дѣла до нихъ нѣтъ. Если заартачился -- ихъ порютъ, кромѣ того, розгами. Это ничего, что на бумагѣ уничтожено... Окружные чиновники даже сами назначаютъ, сколько кому... Положеніе несчастныхъ въ полномъ смыслѣ ужасно. Управы нѣтъ. Что управляющій захочетъ, то съ ними и дѣлаетъ. Уроки задаетъ имъ непосильные... И мретъ же народъ на этихъ работахъ, страшно мретъ; кормятъ ихъ хуже скота, а слѣдующій годъ придетъ, коли выжилъ крестьянинъ -- его опять волость гонитъ на золотое дѣло, потому онъ опять оказывается долженъ хозяину. По три, по четыре года выживаютъ, которые посильнѣе...
   

XXXV.
Старатели.-- Старательскія работы, лѣсная глушь.-- Гранильная фабрика.-- Ваза, надъ которой работали тридцать лѣтъ.-- На голодномъ положеніи.-- Артисты и ремесленники.-- Обсерваторія и Ноевъ ковчегъ.-- Фабрика Эджертона Горбарта.-- Какъ комъ сала обращается въ стеариновыя свѣчи и куски мыла.-- Опять рабочій людъ.-- Цѣна крови.-- Хитроумные Улиссы.

   Не лучше и старательскія работы. Мнѣ и выше пришлось упоминать о нихъ, хотя читателямъ, разумѣется, совершенно непонятно, что такое старатель.
   Это -- въ высшей степени любопытный типъ, выработанный мѣстными условіями. Старатели являются или артелями, или работаютъ въ одиночку. Послѣдніе очень интересны и о нихъ-то мы скажемъ нѣсколько словъ. Работникъ или работница заявляютъ желаніе самостоятельно заняться розыскомъ золота. Имъ даютъ разрѣшеніе, и они, взявъ съ собою вашгеръ -- инструментъ для промывки песку, имѣющій видъ корыта, эту соху горнозаводскаго края, уходятъ съ нимъ въ дичь и глушь никѣмъ неисхоженнаго, никому въ точности невѣдомаго чернолѣсья. Со старателемъ или со старательницею -- ружье для звѣря, силки для птицы, да муки съ полпуда. Руководимый инстинктомъ или знаніями, практически пріобрѣтенными раньше, золотоискатель углубляется все дальше и дальше въ это сумрачное, молчаливое захолустье, питаясь часто грибами, убитой птицей и въ самыхъ крайнихъ случаяхъ -- хлѣбомъ, кое-какъ приготовленнымъ изъ муки. Идетъ онъ, случается, недѣлю, мѣсяцъ, пока не найдетъ, наконецъ, почвы, содержащей драгоцѣнный металлъ. Тутъ изъ вѣтвей деревьевъ онъ сплетаетъ себѣ жалкій шалашъ и среди вѣчнаго безмолвія лѣсныхъ великаповъ начинаетъ промывать золото. Цѣлые дни не слышно около ни слова, ни пѣсни, развѣ только, почудится она одинокому работнику; наконецъ, и самъ онъ дичаетъ, становится молчаливъ и сумраченъ, какъ и все это окружившее его сосновое царство. Сталкивается онъ съ дикимъ звѣремъ; если избѣгнетъ его когтей и зубовъ, ему грозитъ еще болѣе опасная встрѣча съ бродягою -- бѣглымъ каторжникомъ; спасется отъ этого, передъ старателемъ выростаетъ новый врагъ -- голодъ. И зачастую слѣдующіе золотоискатели, входя въ лѣсную глушь, встрѣчаютъ у полуразмытыхъ полянъ вашгеръ съ грудой песка, содержащаго металлъ, и около вашгера полуобъѣденный трупъ. Особеннаго впечатлѣнія это не производитъ. Новый старатель обыщетъ шалашъ, возьметъ все намытое тамъ золото, и, не сходя съ богатой поляны, станетъ тутъ-же продолжать недоконченную тѣмъ работу. Я уже говорилъ, что какъ мужики, такъ и бабы уходятъ въ это бездорожье. Бабамъ, разумѣется, приходится еще тяжелѣе, еще невыносимѣе. Баба дичаетъ скоро, часто даже съ ума сходитъ.
   -- Лѣсъ-то не дюже стременъ,-- говорила одна,-- лѣсовики вотъ пужаютъ, по вечерамъ особенно... Гу-гу-гу пойдетъ по лѣсу -- это онъ то ходитъ... А то словно дите малое заплачетъ гдѣ -- это непремѣнно младенецъ, который померъ некрещеный. Тоже и бѣлые ходятъ...
   -- Какіе бѣлые?
   -- Длинные, длинные такіе... Ночью скрозь деревья видно... Словно они надъ землей. Только одежда, значитъ, развѣвается... А заснешь въ шалашѣ,-- застучится къ тебѣ, выскочишь -- никого вокругъ нѣтъ: только далеко-далеко примерещится бѣлое.
   Часто голодать, умиратъ отъ безкормицы приходится, уже намывъ достаточно золота. Отойти отъ поляны или ручья богатаго золотомъ -- не хочется, ѣстъ старатель чернику, голубику, грибы... которою пробавляется -- корни всѣ обгложетъ, ничего нѣтъ кругомъ... Ну, и умретъ.
   Втягиваются въ это старательное дѣло ужасно... Спасется отъ смерти, одичалый домой придетъ, отдохнетъ недѣлю -- двѣ, а тамъ опять его лѣсное царство къ себѣ тянетъ, воля, просторъ.
   Ни надъ тобой, ни около тебя никого. Самъ себѣ голова -- и уходитъ опять на промывку. Старатели сдаютъ промытое ими золото на центральные пріиски, получая отъ казны отъ семидесяти пяти копѣекъ до полутора рубля за золотникъ. Въ послѣднее время, впрочемъ, стали и этихъ рабочихъ приводитъ къ одному знаменателю. Страсть все опутать кругомъ надзоромъ, никогда не достигающая своей цѣли -- обнаружилась и здѣсь. Имъ стали отводить опредѣленныя маленькія площадки, на которыхъ тотъ или другой старатель отыскиваетъ золото. На другія мѣста онъ идти не смѣетъ, хотя бы тамъ оказывалось и гораздо болѣе богатой содержаніемъ металла почвы. Впрочемъ, и то сказать, чѣмъ богаче она, тѣмъ меньше платятъ старателю. Съ тѣхъ поръ какъ заводы казенные распродались въ частныя руки, старателей стало гораздо меньше. Заводоуправленіе ихъ не считаетъ свободными искателями золота, а такъ какъ не найдено на владѣльческой землѣ, то платитъ имъ, какъ и другимъ своимъ кормильцамъ-труженикамъ, поденщину. Исключенія рѣдки, и о нихъ мы скажемъ впослѣдствіи. Въ прежнее время, когда старатели находили хорошій пріискъ, они обязаны были сообщать объ этомъ тотчасъ, и казна отнимала его, такъ что тѣ должны были по-неволѣ продавать золото въ другія руки. Преступленіе было вынуждено нелѣпыми условіями, въ которыя ставился трудъ. Сверхъ того, зачастую скупщики "крупки" входили въ соглашеніе съ казначеями, и въ казнѣ вдругъ не оказывалось денегъ для расплаты съ старателями. Понятно, послѣдніе бросались къ скупщикамъ, вѣдь ѣсть и пить надо, да и мудрено воздержаться отъ нѣкоторыхъ излишествъ, когда въ рукахъ довольно намытаго золота. За это казначеи получали извѣстный %. Случалось, впрочемъ, что они и сами покупали крупку -- почему такія мѣста здѣсь оказывались особенно выгодными... Обязательнымъ рабочимъ тогда было, разумѣется, гораздо хуже. Какъ это дѣло поставлено теперь, мы скажемъ впослѣдствіи, при описаніи Невьянскаго завода. Что касается до тѣхъ "счастливыхъ", по словамъ моего екатеринбургскаго знакомца, временъ, то парѣ рабочихъ на дневную вымывку отводилась квадратная сажень. Они обязаны были промыть на этомъ пространствѣ почву на полтора аршина въ глубину. Трудъ -- египетскій и въ высшей степени вредно дѣйствующій на организмъ, какъ бы силенъ онъ ни былъ. Въ 1865 году стали старателей принуждать работать артелями въ двѣнадцать человѣкъ каждая. Иногда это оказывалось выгоднымъ. Бывали случаи, что при цѣнѣ 1 руб. 20 коп. на каждый золотникъ -- вольному рабочему доставалось по 5 р. ежедневно. Разсказываютъ, что весьма нерѣдко попадались камни, въ которыхъ были вкраплены самородки по полуфунту и болѣе, но за то еще чаще, промывъ отведенное имъ пространство нови -- старатели не находили ничего. Артелями старателямъ работается гораздо легче. Артель безопасна и отъ голода, и отъ звѣря. Она идетъ по отведенному ей участку и, находя золото, ставитъ вѣхи съ обозначеніемъ, чей пріискъ. Вѣха создаетъ уже родъ владѣльческаго права. Никто другой не смѣетъ промывать тамъ почву.
   Старатели въ прежнее время были очень недовѣрчивы. Условленную плату имъ давали только за крупку. Если же попадались самородки, то за нихъ правительство платило часто только по 15 коп. за золотникъ. Да еще походить за этимъ приходилось вволю. Первый въ Невьянскѣ Солеревъ сталъ платить имъ настоящую цѣну. Типы старателей еще не были разработаны въ нашей литературѣ {Это было написано ранѣе появленія превосходныхъ трудовъ Мамина, Романова, Сибиряка.}. А между тѣмъ, россійскіе Бретъ-Гарты, если бы таковые появились, нашли бы цѣлую массу интересныхъ личностей своихъ золотоискателей въ этой отечественной Калифорніи. Положеніе обязательныхъ рабочихъ, разумѣется, было еще хуже. Они, трудясь изъ-подъ палки, получали въ день на "немогутномъ" дѣлѣ всего три копѣйки и хлѣбъ, не всегда хорошій... Какъ только обязательность работъ была прекращена, многіе изъ этихъ подневольныхъ бросились на старательскія изысканія. Теперь съ каждымъ годомъ, впрочемъ, такихъ все меньше и меньше. Нынѣшніе старатели работаютъ такъ: зайдя въ непроглядную глушь, они роютъ поближе къ ручью (для промывки золота) яму. Если въ ней оказывается металлъ -- закладываютъ шурфъ, потомъ идутъ въ другое мѣсто... Въ мое время рабочія цѣны здѣсь падали страшно, благодаря монополистамъ. Осташевъ, напримѣръ, взялъ громадный золотоносный округъ, обязавшись отдавать золото въ казну по одному рублю золотникъ, тогда какъ въ частныхъ рукахъ оно стоитъ 2 руб. 20 к. Это, разумѣется, невозможное и невыполнимое условіе, но оно принято для того, чтобы все захватилъ въ свои руки, понизить расходъ на рабочихъ до mmimum'а и затѣмъ уже эксплоатировать, не розсыпи, а пріиски. Другой ударъ рабочимъ нанесенъ былъ распоряженіемъ закрыть монетный дворъ въ Екатеринбургѣ, кормившій массу голоднаго народа. И помимо этого, мѣра эта, какъ и многія другія, оказалась плохо разсчитанной. Теперь провозъ мѣди для выдѣлки монеты въ Петербургѣ обходится въ милліонъ рублей ежегодно, да едва ли не во столько же обратная отправка монеты въ Сибирь, въ Пермскую губернію.
   Я не разъ встрѣчалъ въ Екатеринбургѣ, ранѣе моей поѣздки на лежащіе къ сѣверу заводы, обнищалыхъ рабочихъ. Они производили на меня въ полномъ смыслѣ слова ужасное впечатлѣніе. Можно подумать, что они всѣ только что вышли изъ тифозной больницы: землистаго цвѣта лица съ синими подтеками, впалыя ямами груди, выдавшіяся, впередъ плечи, провалившіяся шеи, слабыя ноги, слабыя руки, хриплые голоса съ какою-то натугой вырывавшіеся, точно для каждаго ихъ больнаго звука гнилыя легкія должны были дѣлать невѣроятныя усилія, будто въ груди у несчастныхъ скрипѣли какія-то ржавыя петли, и рядомъ -- купеческія хоромины, гдѣ идетъ безпросыпное пьянство, гдѣ голоднаго рабочаго изъ самодурства обольютъ водкой и не дадутъ ему труда и хлѣба, гдѣ весь умъ и вся избрѣтательность уходитъ на мерзость и развратъ, гдѣ молодыя поколѣнія рождаются въ томъ же первородномъ грѣхѣ эксплоатаціи, въ которомъ родились ихъ отцы -- все это наводило на зловѣщія, тяжелыя мысли... Хотѣлось спросить: когда же тебѣ легче дышать будетъ, великій страстотерпецъ земли русской, когда цѣною своей жизни, усиліями своихъ надорванныхъ мускуловъ ты пріобрѣтешь возможность хоть не умирать съ голоду?.. Кто скажетъ за тебя властное слово, кто выведетъ тебя, труждающагося и обремененнаго, на болѣе просторный и легкій путь? Или распадутся царства, и позабудутся народы, а горе твое, рабочій человѣкъ -- будетъ также велико и неисходно, какъ теперь, какъ оно было и прежде?..
   На другой же день по пріѣздѣ, ко мнѣ показалась хозяйка гостинницы,-- вдова какого-то чиновника.
   -- Довольны-ли вы?
   -- Нѣтъ, совсѣмъ недоволенъ. Тутъ всю ночь пьянствовали мои сосѣди... Спать не давали.
   -- Ну, уже это у нихъ такой обычай... Какъ пріѣдутъ съ заводовъ, голубчики мои,-- сейчасъ-же за кутежъ... Это еще что, это еще слава Богу... А я ихъ остановить не могу... Ими только и держимся, я отъ нихъ-то и жить пошла. А кабы вы были любезный кавалеръ, вы бы съ ними компанію раздѣлили. Они и то на васъ недовольны. Сколько разъ, говорятъ, приглашали. Здѣсь такъ жить нельзя, потому это еще смирные... Другіе бы силой... На нихъ вѣдь все равно никакой управы нѣтъ.
   Она пустилась бы и въ дальнѣйшія разсужденія, да, къ счастью, во-время явился мой спутникъ. Съ нимъ я отправился на гранильную фабрику, находящуюся еще въ казенномъ управленіи. Она работала исключительно на Императорскій кабинетъ, причемъ за послѣдніе пятьдесятъ лѣтъ -- въ ней оставались неизмѣнными и штаты, и условія труда. Произведенія ея славятся повсюду, извѣстны всѣмъ, и говорить о нихъ я считаю совершенно лишнимъ. При мнѣ здѣсь гранили двѣ громадныя вазы изъ яшмы, начатыя полтора года тому назадъ. Сколько времени потребно на окончаніе истинно-художественныхъ произведеній Екатеринбургской гранильной фабрики, видно изъ того, что надъ недавно отосланной въ Петербургъ, чашей изъ орлеца (роденита) тридцать рабочихъ возились 29 лѣтъ. Громадный соборъ можно было построить въ это время. Орлецъ менѣе всего поддается обработкѣ. Я видѣлъ здѣсь новые куски орлеца, помѣщавшіеся подъ нарочно выстроеннымъ навѣсомъ. Одинъ изъ нихъ вѣситъ около трехъ тысячъ пудовъ. Когда онъ будетъ обдѣланъ -- колоссальной вазѣ цѣны не назначить. Работы вообще здѣсь бездна, а мастеровъ мало, что тоже вліяетъ на медленность работы. Дѣло въ томъ, что мастеровъ приготовляютъ при самой гранильной фабрикѣ, за то они обязаны работать на ней въ теченіе пяти лѣтъ, получая самое скудное содержаніе: высшій окладъ его не доходитъ даже и до 15 руб. въ мѣсяцъ,-- разумѣется, на всемъ своемъ. Какъ бы ни былъ хорошъ мастеръ, какъ бы ни дорожило имъ управленіе гранильной фабрики, оно не можетъ его оставить далѣе обязательнаго срока, потому что по ветхозавѣтному штату болѣе платить нельзя, а недурной мастеръ на вольной работѣ получитъ въ четверо и даже въ пятеро больше. Этому край обязанъ множествомъ отличныхъ гранильщиковъ, издѣлія которыхъ, доставляемыя въ Нижній, Москву и Петербургъ, поражаютъ насъ артистической тонкостью отдѣлки. Если останутся прежніе штаты, фабрика черезъ десять лѣтъ рухнетъ неизбѣжно. Простые рабочіе здѣсь получаютъ въ мѣсяцъ до трехъ рублей и муку. Ихъ привязываетъ къ фабрикѣ только перспектива выучиться этому дѣлу и открыть свое заведеніе. Работа при этомъ самая египетская -- въ двѣ смѣны, каждая по двѣнадцати часовъ, съ отдыхомъ въ два часа Слѣдовательно, за десяти-часовую работу хорошій гранильщикъ получаетъ здѣсь -- полтинникъ, да и то, впрочемъ, не всегда... На высшихъ окладахъ -- мало кто! Послѣ этой фабрики я посѣтилъ до десяти вольныхъ мастеровъ, изучившихъ въ ней свое дѣло. Одинъ изъ нихъ былъ особенно типиченъ. Высокій, сгорбившійся, совершенно библейскій старикъ, съ высокимъ, голымъ черепомъ и длинною по поясъ серебряною бородою. Нѣсколько близорукіе глаза сквозь очки пристально разглядываютъ васъ, точно вы кусокъ камня, подлежащаго отдѣлкѣ въ какую нибудь затѣйливую чашу. Громадный прессъ-панье съ цѣлою массою плодовъ, ягодъ и цвѣтовъ, гдѣ каждая деталь, каждое зернышко, каждый листикъ, каждый лепестокъ -- сдѣланы отдѣльно изъ соотвѣтствующаго камня, и все это до того живо, что вамъ хочется взять эту малину, эту кисть бѣлой смородины, дотронуться до этой незабудки, чтобы убѣдиться въ томъ, дѣйствительно-ли она сдѣлана, а не просто сорвана съ поля и брошена на этотъ великолѣпно отдѣланный пьедесталъ изъ черной яшмы. Вотъ чаша изъ змѣевика, по ней вверхъ ползетъ хмѣль, къ которому кстати прицѣпились колокольчики и ромашка.
   -- Что стоитъ это у васъ?-- спросилъ я, показывая на какую-то бездѣлку.
   -- Двадцать пять рублей.
   -- Заверните для меня.
   -- А я ее не продамъ.
   -- Почему-же?.. А согласенъ на вашу цѣну.
   -- Точно что... А только что деньгами я не нуждаюсь. А съ вещами разстаться жаль. Мы вѣдь тоже артисты -- помилуйте! Я уже старъ -- не долго полюбоваться на это, умру -- пускай дѣти продаютъ.
   Вольный гранильщикъ при нѣкоторомъ искусствѣ можетъ заработать отъ пятидесяти до ста рублей въ мѣсяцъ. У нихъ сверхъ этихъ, издѣлій цѣлыя массы великолѣпно отдѣланныхъ мѣстныхъ драгоцѣнныхъ камней: александритовъ, рубиновъ, изумрудовъ, хризолитовъ, горныхъ, весьма рѣдкихъ по красотѣ, хрусталей, топазовъ и аметистовъ. Особенно послѣдніе здѣсь встрѣчаются превосходные. И всѣ они ужасно дешевы, сравнительно съ тѣми цѣнами, какія за нихъ запрашиваютъ скупщиками на нижегородской ярмаркѣ. Гранильщики -- это аристократія рабочаго класса. Они и живутъ хорошо, и почитываютъ сами, посылая своихъ дѣтей учиться въ гимназію, а иные и въ университеты.
   Съ гранильной фабрики мы отправились въ здѣшнюю обсерваторію. Она очень недалеко отъ города, на небольшомъ холмѣ, съ котораго городъ весь, какъ на ладони. Вонъ капризный извивъ рѣки Исети съ клочкомъ озера, голубыя воды котораго совсѣмъ замерли и не шелохнутся. Въ озеро врѣзался длинный выступъ берега, на этомъ мысѣ поднялась пышная роща. Кругомъ массы бѣлыхъ каменныхъ домовъ и, точно, на бѣлыхъ мраморныхъ пьедесталахъ, между ними подымаются красивыя и богатыя церкви. Улицы разбѣгаются во всѣ стороны; скрещиваются, сливаются, запутываются. Пусто на нихъ, только солнце во всю бьетъ уже косыми осенними лучами на зеленыя кровли... За городомъ зеленая понизь... Далеко-далеко разостлалась она вплоть до крутыхъ пиковъ и рѣзко очерченныхъ кряжей Урала... Вотъ нижне-исетскій заводъ пріютился у своего озера. Очень красивъ онъ кажется оттуда... Едва-едва различаешь дома выросшаго около него поселка. Вотъ сбилось въ лощину большое, богатое село Уктусъ, за рощей чуть мерещится его бѣлая церковь. Самая обсерваторія очень скромна. Да и средствъ у нея весьма немного. Она можетъ наблюдателямъ платить не болѣе 20 руб. въ мѣсяцъ. Дѣятельнѣйшимъ членомъ ея является симпатичный французъ-швейцарецъ О. Г. Клеръ. Онъ же здѣсь собралъ небольшой музей по естествознанію. Въ немъ особенно хороша коллекція змѣй Пермской губерніи, громадный клыкъ мамонта, поразившій Брема своей величиною. По крайней мѣрѣ, ученый нѣмецъ заявилъ, что онъ никогда еще не видалъ подобнаго. Сверхъ того, здѣсь же находится полный черепъ мамонта и пилоносъ Средиземнаго моря. Несмотря на свои скромныя средства, екатеринбургское общество естествоиспытателей извѣстно своею почтенною дѣятельностію. Въ 1876 году оно издавало уже 6-ю книжку своихъ трудовъ... Крайне интересенъ этотъ городъ, гдѣ рядомъ съ плезіозаврами и строфокамилами и дѣльно работающая интеллигенція. Бокъ-о-бокъ съ легендарнымъ самодурствомъ, съ подвигами, достойными каменнаго вѣка -- развивается чисто научная дѣятельность, и люди, которымъ дороги интересы знанія, съумѣли устроить и замкнуться среди общаго пьянаго потопа въ какой-то ковчегъ. Имъ, этимъ незамѣтнымъ труженикамъ, наука обязана многими изслѣдованіями, произведенными въ предѣлахъ горнозаводскаго края. Остается пожелать только, чтобы воды этого пьянаго потопа поскорѣе пали, ковчегъ остановился бы на Араратѣ, и голубь съ масличною вѣтвью во рту вернулся бы къ нему, знаменуя, что для почтенныхъ писателей уже настало счастливое время болѣе широкой и плодотворной дѣятельности...
   На другой день я долженъ былъ ѣхать на здѣшнюю стеариновую и мыловаренную фабрику.
   Когда-то она была открыта благополучнымъ россіяниномъ -- Плѣшановымъ, но, разумѣется, въ концѣ-концовъ, попала въ руки хитроумному Улиссу -- англичанину Эджертону Горбарту, который ее поставилъ по-европейски. Сначала она давала хорошіе заработки населенію, но когда въ Екатеринбургѣ закрыли монетный дворъ, плата за трудъ такъ упала здѣсь, что въ 1876 г. взрослый и хорошій мастеръ, на всемъ своемъ, могъ получить не болѣе 35 к. въ день или отъ 9-ти до 10 руб. въ мѣсяцъ. Вознагражденіе остальныхъ было еще ниже. Женщина, исполняющая почти всю ту же мужскую работу, изъ четырехъ рублей въ мѣсяцъ не выходитъ и, разумѣется, тоже на всемъ своемъ. Такого неравенства въ, заработкѣ между дѣвочками и мальчиками нѣтъ. И тѣ, и другія подростки получаютъ по 3 руб. Всего здѣсь занято до четырехсотъ человѣкъ, которыхъ, разумѣется, дуютъ, что называется, и въ хвостъ, и въ гриву. Принятыя здѣсь правила отличаются драконовскою строгостію. Штрафъ -- несоразмѣрный съ заработною платой. Прогулъ одного дня наказывается рублемъ, двухъ -- тремя рублями. При этомъ и болѣзнь рабочаго не всегда признается поводомъ къ законной неявкѣ на фабрику, т. е. не совсѣмъ сильному мастеру не придется въ концѣ мѣсяца получить и восьми рублей полныхъ. А что, напримѣръ, дѣлать женщинѣ, которая, получая за трудъ цѣлаго дня 13 к., должна и содержать себя на эту плату, достаточную по цѣнамъ того времени (1876 г.) развѣ для инфузоріи!.. Ужасное положеніе въ полномъ смыслѣ слова
   -- Зачѣмъ же вы работаете, вѣдь не неволятъ?
   -- А куда пойдешь... Оголѣли мы, не околѣвать же съ голоду.
   -- Нонѣ на рабочаго человѣка вездѣ прижимка... Обмякли всѣ мы... Прежде я, напримѣръ, семьдесятъ пять въ день получалъ -- ну, и сытъ былъ, да жена сорокъ зарабатывала. А теперь мы вдвоемъ сорока не выхватимъ. А у насъ дѣти... И здорово же богатѣютъ наши хозяева. Имъ все на пользу... Голодъ-ли, пожаръ... Чѣмъ мы бѣднѣе, тѣмъ они меньше даютъ намъ. Голодный человѣкъ за кусокъ хлѣба на все бросится...
   За это ничтожное вознагражденіе на фабрикѣ работаютъ и днемъ, и ночью, каждая смѣна по 10 часовъ сплошныхъ...
   -- Да, трудно!
   -- Ужъ чего труднѣе... Изъ Питера пріѣзжалъ одинъ. Сказываютъ, онъ важный чиновникъ... Къ намъ приходилъ сюда. Чисто у васъ какъ, ребята!-- Удивляется... Хорошо...-- Должно быть, у васъ хозяинъ добрый... Вы за него молитесь больше... Часто-ли въ церквѣ бываете?-- спрашиваетъ... Бога не забывайте главное!.. А объ насъ-то Богъ давно забылъ!..
   Въ первомъ отдѣленіи, куда вошли мы -- масса чановъ, нагрѣваемыхъ паропроводными трубами. Густой запахъ сала стоитъ въ воздухѣ. Дышать трудно и съ непривычки противно. Здѣсь громадные комья этого продукта, доставленнаго изъ Кунгура, Шадринска, Ирбита, Пшима и другихъ мѣстъ, валятъ въ чаны... Распустившись въ однихъ, сало особыми снарядами переливается въ другіе, отъ другихъ въ третьи, перейдя всѣ эти степени чистилища и всюду подвергаясь дѣйствію различныхъ дистилирующихъ реактивовъ, оно, наконецъ, поступаетъ въ кристаллизаторъ -- четыреугольную плоскодонную посуду. Охладѣвъ здѣсь, оно вываливается на черныя сермяжныя салфетки, въ которыя его и завертываютъ кругомъ... Комья очищеннаго такимъ образомъ сала въ тѣхъ-же салфеткахъ -- уже въ слѣдующемъ отдѣленіи, подвергаютъ давленію пресса, выжимающаго олеинъ. Олеинъ течетъ по жолобамъ въ особые чаны, откуда его доставляютъ на мыловарню. Подъ прессомъ сало значительно твердѣетъ и опять поступаетъ подъ новый холодный прессъ. Окрѣпнувъ здѣсь еще болѣе, оно перебрасывается въ горячіе вертикальные прессы, гдѣ быстро сохнетъ и обращается въ твердыя пластинки стеарина. Ихъ переносятъ въ слѣдующее отдѣленіе; тамъ ихъ, опять подвергнувъ дѣйствію реактивовъ, кипятятъ до прозрачности воды. Въ этомъ видѣ -- стеаринъ поспѣлъ. Черпая ковшами, его вливаютъ въ формы, гдѣ продернуты предварительно фитили -- и свѣчи готовы. Затѣмъ слѣдуетъ обрѣзка фитилей, обрѣзка свѣчей до требуемаго размѣра, полированіе ихъ и, наконецъ, отбѣливаніе на солнцѣ. Послѣ этого женщины ихъ свертываютъ въ бумагу. Каждая должна свернуть, такимъ образомъ, 45 пудовъ въ день. Въ отдѣленіи, гдѣ плетутся фитили -- масса дѣтей. Блѣдныя малокровныя лица, худыя впалыя груди!.. Плохое поколѣніе обѣщаютъ эти несчастныя... Зачастую какой-нибудь ребенокъ подымаетъ голову къ окну, въ которое ярко свѣтитъ солнце... За нимъ зеленѣетъ поле, ласково круглятся вершины деревъ...
   -- Хочется побѣгать, погулять?-- поймалъ я взглядъ одной дѣвочки посмышленнѣе другихъ.
   -- Какъ не хоцца!
   И глазенки запрыгали, и кровь подкатилась къ щекамъ!..
   Да, тяжелою цѣною дается вездѣ право жить... И какъ жить!
   Рабочіе цѣны въ мыловарнѣ -- тѣ же, что и въ стеариновомъ заводѣ... Тутъ еще труднѣе урочная работа, такъ какъ обдѣлка кусковъ мыла требуетъ много времени. Сильный запахъ гвоздичнаго масла стоялъ въ воздухѣ, масса женщинъ томились надъ своимъ каторжнымъ трудомъ, даже не подымая на посѣтителей своихъ утомленныхъ глазъ!.. Видимо, что еще дѣтьми онѣ выросли на подобной этой работѣ. Тѣ рано поблекшія, зеленолицыя дѣвочки, которыхъ мы видѣли на стеариновомъ заводѣ, несомнѣнно выростутъ въ такихъ же тусклыхъ, блеклыхъ, и исхудалыхъ женщинъ!..
   Показывавшій намъ эту фабрику мудрый чужеземецъ вздумалъ утѣшать насъ фокусами.
   -- Скверно работать у васъ.
   -- Зачиво?
   -- Плохо вознаграждается трудъ... Мало платите рабочимъ.
   -- Она привыкла... Конкурентъ нѣтъ... Монополь есть... Монополь есть -- можно завсѣмъ мало платиль!.. Но -- я вамъ показать чичасъ удивительный машинъ...
   Машина въ шестнадцать силъ была удивительна тѣмъ, что, положивъ на какую-то часть ея аппарата маленькій клочекъ бумажки,-- вы тотчасъ же останавливали ея дѣйствіе...
   -- Каковой тонкость!..-- восхищался управляющій...-- Я опять перевелъ разговоръ на рабочія платы, и онъ меня еще болѣе утѣшилъ: если и впередъ будутъ закрываться здѣсь разныя учрежденія, то вознагражденіе мастерамъ можетъ упасть и ниже нынѣшняго. Нѣмецъ несказанно восхищался этимъ: русскій будетъ и привыкъ работать за малую цѣну, съ нимъ только строгость нужна.
   -- О, русскій шеловѣкъ строгій обращеній очень любитъ...
   Въ виду этого его вѣрно и донимаютъ штрафами за прогулы, штрафами, часто въ шесть разъ превышающими его дневной заработокъ.
   Любителямъ цифръ могу сообщить, что изъ каждыхъ ста пудовъ сала вываривается такимъ образомъ тридцать пять пудовъ свѣчъ. Вся фабрика въ день сжигаетъ по двѣ кубическія сажени дровъ. Годовой оборотъ ея даетъ 300,000 пудовъ мыла и 150,000 пудовъ свѣчей, которыя по 9 р. к. сбываются на Нижегородскую ярмарку.
   Признаюсь, я съ особеннымъ удовольствіемъ выѣхалъ отсюда... Безпощадная эксплоатація рабочей силы -- здѣсь еще отвратительнѣй, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ. Понятно, что вмѣстѣ съ бѣдностью ростетъ и развратъ. Было время, когда женщины-работницы, послѣ трудоваго дня, продавали себя на ночь за одинъ хлѣбъ, за возможность накормить своихъ дѣтей...
   Чѣмъ больше поднимаются цѣны на хлѣбъ, тѣмъ шире разливается и развратъ со всюду сопровождающимъ его сифилисомъ и чахоткою... И не я виноватъ, что мнѣ приходится рисовать такія непривлекательныя картины.
   

XXXVI.
Березовскій пріискъ.-- Старообрядческія села.-- Казенное управленіе -- Рабочія платы.-- Продажа пріисковъ въ частныя руки.

   Немного сѣвернѣе Екатеринбурга -- небольшое озеро Шарташъ съ селомъ того же имени, окаймившимъ часть его береговъ, и Шарташскими золотыми пріисками около. Къ югу отъ озера -- богатыя каменоломни, а вокругъ, въ окрестности, множество пріисковъ. На серединѣ, пути, между озеромъ и рѣкою Пышмою -- Березовское село съ рудниками. Все это очень некрасиво. Едва-едва всхолмленная мѣстность -- не на чемъ остановиться взгляду. Даже Уралъ, когда мы подъѣзжали сюда, прятался въ туманъ, и ничего кругомъ не было видно, кромѣ довольно бѣдно обстроенныхъ поселковъ, чахлыхъ рощицъ, золотушныхъ, кривыхъ деревьевъ, болѣзненно поднявшихся на мѣстѣ еще недавно стоявшихъ здѣсь вѣковыхъ лѣсовъ, павшихъ подъ топорами промышленниковъ... Деревни тоже какія-то захудалыя, и населеніе ихъ совсѣмъ не того типа, который мы привыкли встрѣчать въ этомъ краю. Оказалось, что здѣсь поселились во времена оны бѣглые стрѣльцы. Имъ пришлось много бѣдствовать, прежде чѣмъ они свыклись съ новыми условіями жизни. Тутъ вымирали цѣлыя слободы. Да и власти того времени относились къ бѣглымъ съ безпощадною жестокостью. Бывали случаи, что ихъ выселки цѣликомъ угоняли въ Сибирь, несчастнымъ "рвали ноздри, били ихъ батогами и весьма живота лишали". Они, тѣмъ не менѣе, остались вѣрны себѣ, эти стойкіе представители до-Петровской Руси. До сихъ поръ по закоулкамъ стоятъ здѣсь ихъ старообрядческія церкви. Какъ неказисты поселки -- такъ же неказисты и щеголеватыя въ другихъ мѣстахъ постройки завода, купленнаго со всѣми окрестностями у казны Осташовымъ и К°. Всего досталось имъ около 56 квадратныхъ верстъ съ богатыми желѣзными рудами и золотыми розсыпями; разумѣется, обошлось все это очень дешево. Единовременно было уплачено, кажется, около ста тысячъ, да ежегодно со шлиховаго и розсыпного золота, добываемаго здѣсь, владѣльцы вносятъ въ пользу государства 18 1/2%... Производство удешевлено до послѣдней степени. Еще администрація заводовъ обходится въ 60,000 р., что же касается до платы рабочимъ, то она низведена до минимума, хотя обороты ростутъ и ростутъ. Казна добывала здѣсь 22 пуда золота, компанія надѣялась впослѣдствіи поднять эту цифру до сорока пяти пудовъ. Впрочемъ, трудно сказать, когда мѣстному рабочему было хуже -- теперь или тогда. У насъ такъ все расползается врозь, такъ во всемъ замѣтно полнѣйшее неумѣнье устроиться, бездарность, небрежность, что государственное-ли управленіе, частная-ли эксплоатація -- все едино. Такъ, напримѣръ, въ 1825 году валовыя работы въ этомъ округѣ по добычѣ золотоноснаго кварца должны были пріостановиться -- потому что ни съ того, ни съ сего начальство распустило крестьянъ на всѣ четыре стороны умирать съ голоду; штольни, разрушились, штерки оказались запущенными до-нельзя, отъ шахтъ остались только безобразные провалы. Потомъ все это пришлось сооружать вновь, при чемъ, разумѣется, ловкіе люди получили возможность удовлетворить аппетитамъ. А воротилы уральскіе никогда не отличались особенною скромностью аппетита. Въ этомъ отношеніи они всѣ похожи на Гулливера въ царствѣ лилипутовъ или по крайней мѣрѣ на Гаргантуа Раблэ. Черезъ нѣсколько времени, въ виду открытія здѣсь же золотоносныхъ розсыпей, казна распорядилась опять уничтожить все это, точно разработка желѣзныхъ рудъ могла мѣшать вымойкѣ золота! На Уралѣ въ этомъ отношеніи казенное правленіе дѣлало чудныя вещи. О нихъ и теперь рыцари добраго стараго времени вспоминаютъ съ восторгомъ. Это-ли еще не Эльдорадо -- когда постройка казеннаго завода обезпечивала ловкаго человѣка настолько, что онъ на остатки изъ него выводилъ чуть-ли не цѣлыя улицы домовъ въ Екатеринбургѣ, да кстати гдѣ-нибудь покупалъ себѣ имѣньице на всякій случай. Вырыть одну шахту обходилось дороже, чѣмъ вывести большой соборъ въ губернскомъ городѣ. Стоило только подержаться нѣсколько мѣсяцевъ за уголокъ казеннаго пирога, чтобы потомъ всю жизнь, славословить Господа и благодушествовать... Что на одинъ порохъ выводилось, которымъ взрывали здѣсь горы и одолѣвали каменныя породы! Мнѣ кажется, если-бы собрать все количество этого пороха -- то его достаточно бы оказалось, чтобы въ клочки разнести весь земной шаръ. При канцелярскомъ дѣлопроизводствѣ все это шло чудесно,-- и овцы были цѣлы, и волки сыты. Рука руку мыла, и обѣ чисты бывали... Не нужно было только забывать, христіанскаго обычая дѣлиться съ ближними. Ну, а возлюбилъ ближняго, какъ самого себя и -- спи спокойно. Ни ревизоры, ни чиновники особыхъ порученій -- не страшны.
   Теперь всѣ работы здѣсь производятся динамитомъ, что обходится въ восемь разъ дешевле пороха. Благодаря тому обстоятельству, что казна зачастую оставляла своихъ рабочихъ безъ хлѣба и дѣла, они по неволѣ привыкли къ другимъ еще ремесламъ. Такъ, въ Березовскомъ и недѣйствующемъ теперь Пышвинскомъ заводахъ дѣлаютъ посуду всякую, ящики; Становая, село Сарапулки съ окрестностями производятъ массами сундуки, кадки, ушаты, подойники, которые отсюда и рассылаются въ уѣзды Камышловскій, Челябинскій и Шадринскій... Издѣлія этого рода идутъ и въ Екатеринбургъ съ Кунгуромъ .
   -- Много-ли заработку на семью?-- спросилъ я у сумрачнаго старообрядца, занятаго при мнѣ окраской необычайно пестраго сундука.
   -- Да вотъ-въ восемь рукъ работаемъ... Все ста полтора набѣжитъ! Разумѣется, не круглый годъ... Когда свободно -- тогда...
   Поденная плата простому рабочему на заводахъ хотя и больше, чѣмъ у мудраго чужеземца Эджертона Горбарта, все-же весьма недостаточна. Она не превышаетъ пятидесяти копѣекъ въ день на всемъ своемъ, хотя я не знаю болѣе тяжелаго, болѣе каторжнаго труда, какъ на золотыхъ пріискахъ. Все здѣсь таково, что чахотка среди постояннаго пріисковаго населенія стала постоянною и наслѣдственною болѣзнью. Вслѣдствіе работы въ согнутомъ положеніи, зачастую и теперь практикуемой на здѣшнихъ пріискахъ, не только грудь разрушается -- искривляется позвоночный столбъ, ноги становятся слабыми. Дѣти и женщины особенно изуродованы этою системою эксплоатаціи естественныхъ богатствъ Урала, И лучше всего, что здѣсь женщина поденно получаетъ столько же, сколько мальчикъ-подростокъ. Тотъ и другая не выработаютъ болѣе 25 или 30 коп.-- въ 10--11 часовъ упорнаго сплошного труда.
   Казна, и сама въ прежнее время нисколько не заботившаяся о положеніи своихъ рабочихъ, разумѣется, продавая въ частныя руки пріиски и заводы, не имѣла никакого основанія обусловливать тѣми и другими обязательствами отношенія новыхъ владѣльцевъ къ населенію, но мы, тѣмъ не менѣе, рѣшительно теряемся указать, какими же мѣрами можно остановить страшный упадокъ вознагражденія за непосильный трудъ. У разныхъ здѣшнихъ владѣльцевъ есть и жильное золото; но добывающіе его рабочіе получаютъ за еще болѣе тяжкія усилія все ту же плату. Мы не станемъ говорить о ихъ положеніи, оно то-же, какое обрисовано нами въ очеркахъ остального Урала. Скажемъ одно,-- что касается до насъ, то мы недоумѣваемъ, какъ въ такой невозможной обстановкѣ уральцы еще не выродились, что за изумительная выносливость при этой нищетѣ, переходящей изъ поколѣнія въ поколѣніе, при этой безкормицѣ, при этихъ условіяхъ труда, какъ будто нарочно созданныхъ для того, чтобы, въ концѣ концовъ, изъ смышленыхъ и энергичныхъ тружениковъ сдѣлать малосильныхъ и апатичныхъ ко всему кретиновъ. Когда я посѣщалъ Екатеринбургскій округъ, тамъ у казны оставалось еще двадцать шесть квадратныхъ верстъ съ жильными рудниками, разсѣянными по разнымъ дачамъ. Они уже и тогда назначались въ продажу. Кое-кому здѣсь приходила благая мысль хотя въ одномъ небольшомъ пунктѣ устроить артельную добычу золота, съ тѣмъ, чтобы всѣ выгоды этого дѣла распредѣлялись между участниками, соотвѣтственно количеству ихъ рабочихъ часовъ. Другіе, справедливо пораженные крайностью, все болѣе и болѣе увеличивавшеюся въ населеніи отъ паденія цѣнъ, предлагали учредить нѣчто въ родѣ образцовой эксплоатаціи какой-нибудь жилы съ подъемомъ вознагражденія за трудъ. Но всѣ эти прекрасные проекты, разумѣется, рухнули, когда авторы ихъ сообразили, что исполненіе ихъ будетъ поручено тѣмъ-же чиновникамъ, которые до сихъ поръ на народъ смотрѣли, какъ на машину, обязанную тратить столько-то и столько-то мускульной силы. Откуда-же имъ идутъ проникнуться любовью къ рабочему и всѣми этими благородными чувствами, которыя они называютъ сантиментальными. Нигдѣ я не замѣчалъ такого пренебреженія къ крестьянину, какъ здѣсь
   Я говорилъ о земляхъ, еще оставшихся здѣсь у казны. Сверхъ упомянутыхъ, ей еще принадлежали тогда двѣ большихъ площади въ тысячу квадратныхъ верстъ. Что дѣлается тамъ -- темна вода во облацѣхъ. На своей землѣ Осташовъ и К° могутъ разрабатывать розсыпи, не ранѣе какъ черезъ пять лѣтъ. Сверхъ того, онъ долженъ былъ подготовлять работы для ежегодной добычи ртутнаго золота -- по 10 пудовъ -- minimum. Тому-же владѣльцу, вмѣстѣ съ Леманомъ и Фохтомъ, принадлежали здѣсь два участка розсыпного золота съ подряда на четыре года, при чемъ они должны добытый здѣсь металлъ отдавать въ казну по 1 р. 25 к. на одномъ и по 1 р. 15 к. на другомъ за золотникъ. Разумѣется,-- это крайне не выгодно. Участки были взяты не для того, чтобы воспользоваться барышами отъ добычи металла. Умыселъ другой тутъ былъ. За аренду -- не платится ничего, да и работать на этихъ участкахъ, если хотите, не обязательно, можно сидѣть, сложа руки. Въ чемъ-же дѣло? А въ томъ, что разъ взята вся окрестность въ однѣ руки -- никто другой сюда не сунется, рабочихъ не отвлечетъ, платой ихъ не избалуетъ. Фохтъ и Леманъ могутъ располагать ими, какъ хотятъ, назначать цѣны, какія угодно. Это, разумѣется, стоитъ ничтожнаго расхода на залогъ, въ размѣрѣ 10% стоимости оставленнаго здѣсь казеннаго имущества... Прежде здѣсь, случалось, работали башкиры -- новое управленіе нашло ихъ невыгодными. Они, разумѣется, и расползлись во всѣ стороны.
   -- Отчего вы не берете башкировъ?-- спрашивалъ я здѣсь.
   -- Они народъ балованный!
   Въ переводѣ на общій языкъ это значило, что съ башкирами нельзя было поступать такъ, какъ съ русскими. Первые, идя на подземныя работы, требуютъ за нихъ и большаго вознагражденія. Еще бы: въ Міасѣ, на готовомъ содержаніи и съ выдачею имъ задатковъ, они получаютъ отъ семи до девяти рублей въ мѣсяцъ и то за открытыя работы, кто же ихъ загонитъ за меньшую плату въ вѣчную тьму, въ каменныя норы здѣшняго рудника? Только нашъ уралецъ, которому некуда дѣваться отъ безкормицы -- пойдетъ на все, лишь бы ему съ семьей не вовсе ужъ, не сразу умереть съ голоду.
   Вообще же для песчаныхъ золотыхъ работъ лучше всего вятскіе татары, но и ихъ нельзя привлечь сюда за ту цѣну, за которую идутъ русскіе. Сверхъ того, къ нимъ ближе есть такія же площади съ богатымъ содержаніемъ драгоцѣннаго металла. При мнѣ даже въ Чердынскомъ уѣздѣ было открыто золото. Все же, что здѣсь имѣетъ хоть какую-нибудь осѣдлость, какъ чумы бѣжитъ рудничныхъ работъ. Старообрядцы Шарташа, Сарапулки и Становой и слышать не хотятъ о нихъ. Даже во время обязательнаго труда -- ихъ туда нельзя было заманить никакими мѣрами. Въ послѣднее время и березовскіе крестьяне взялись за ремесла. Все, что только повольнѣе дышетъ, идетъ въ слесаря, въ столяры и чеботари.
   -- Самое послѣднее дѣло -- въ рудникъ идти!-- говорятъ они.
   -- А что?
   -- Проглодь... Да и работаешь, точно въ могилѣ, нѣтъ тебѣ Божьяго свѣта...
   -- Что-же такъ, дома больше заработаешь?
   -- Ежели и не больше, такъ все-же здоровѣе будешь, да и семья на глазахъ... А то и больше. Все гривенъ шесть въ день возьмешь. А ты погляди-ко на тѣхъ, которые на розсыпяхъ, да въ рудникахъ. Думаешь, что они берутъ... Какъ червь, въ землѣ копается -- а за шесть кубическихъ аршинъ больше какъ девяносто копѣекъ, если земля мягка, или четыре рубля, коли на камень попадетъ -- не получитъ.
   -- Сколько же это въ день выйдетъ?
   -- Да отъ тридцати-пяти копѣекъ до шести гривенъ... Бываютъ такіе дни, когда и рубль возьметъ, за то въ другой ему и двугривеннаго не очистить.
   Нагрузчики и откатчики въ шахтахъ за свой тяжелый трудъ получаютъ по 45 к. въ день, подростки по 30 к.
   Особенно страшными являются здѣсь работы въ каменноугольныхъ копяхъ. Черная пыль ихъ садится на легкія, колоть породу приходится, стоя по колѣна въ холодной водѣ. Ревматизмы и чахотка неотступно слѣдуютъ за этими каторжниками непосильнаго труда!.. Они дѣлятся на артели, и каждый работаетъ одну недѣлю днемъ, а другую ночью -- съ пяти до пяти часовъ, причемъ на отдыхъ приходится не болѣе двухъ часовъ. Цѣною этой массы усилій удается въ годъ выработать семь тысячъ кубическихъ сажень земли и камня. На золотомъ дѣлѣ въ сутки выломается двѣ тысячи пудовъ кварцу, который, при удачѣ, дастъ до двухъ съ половиной пудовъ золота. Сосѣднія съ кварцами породы тоже содержатъ золото, хотя гораздо менѣе. Оно вырабатывается отдѣльно.
   -- Хотите видѣть нашего дѣдушку?-- предложили мнѣ.
   -- Кого?
   -- А здѣсь живетъ у насъ старикъ Жмаевъ.
   Я, разумѣется, схватился за случай познакомиться съ этимъ знаменитымъ золотоискателемъ.
   

XXXVII.
Е. И. Жмаевъ-золотоискатель.-- Заводскіе рабочіе.-- Подъ землей.

   Егоръ Ивановичъ Жмаевъ -- геній въ своемъ родѣ. У него не только знаніе, у него изумительный инстинктъ открывать золото тамъ, гдѣ его никто и не предполагаетъ. Онъ одному Зотову такимъ образомъ далъ три тысячи пудовъ драгоцѣннаго металла въ Сибири; другимъ предпринимателямъ, пользовавшимся его услугами, тоже не пришлось раскаиваться. Жмаевъ своимъ хозяевамъ въ разное время составлялъ милліонпыя состоянія... Прибавьте къ этому, что большая часть его дѣятельности была отдана Сибири, гдѣ признаки мѣстонахожденія золота не такъ явны, какъ здѣсь, гдѣ ему приходилось цѣлые годы жить чуть не въ звѣриномъ образѣ посреди неисходимыхъ тайгъ, въ глуши въ которой развѣ только бѣглый каторжникъ могъ попасться ему навстрѣчу. Я думалъ встрѣтить Жмаева въ богатыхъ хоромахъ, располагающаго громадными средствами. Еще бы,-- это человѣкъ, почти ничего не пившій, не тратившійся ни на что...
   И что же?
   Меня привели въ жалкую бѣдную комнатку... Здѣсь насъ встрѣтилъ старикъ еще бодрый; черные зоркіе глаза пытливо смотрѣли изъ-подъ сѣдыхъ бровей; надъ замѣчательно высокимъ и превосходно сформированнымъ лбомъ едва-едва можно было различить рѣдкіе серебряные волосы. Въ сухой складкѣ уже безкровныхъ губъ чувствовалось какое-то презрѣніе къ людямъ, что-то горькое... Крѣпкое коренастое тѣло еще не измѣнило ему, не смотря на его семьдесятъ восемь лѣтъ!..
   Онъ былъ почти безъ куска хлѣба и жилъ здѣсь изъ милости,-- онъ, дававшій милліоны другимъ, почти никогда не имѣвшй дорого стоившихъ прихотей!.. Не сказалась-ли въ немъ судьба рабочихъ вездѣ, этихъ пчелъ, собирающихъ медъ для хозяевъ?..
   -- Какъ же вы живете, Егоръ Ивановичъ?
   -- Помогаютъ...-- грустно отвѣтилъ онъ, потупясь...
   У старика около 40 внуковъ и правнуковъ. Они тоже нуждаются въ его помощи!..
   Мнѣ стала понятна и эта болѣзненная усмѣшка губъ, и эти иногда принимавшіе такое печальное выраженіе глаза!..
   Жмаевъ по происхожденію -- киргизъ. Его еще ребенкомъ купилъ Титъ Поликарповичъ Зотовъ за два мѣшка муки у голоднаго отца и воспиталъ у себя въ Екатеринбургѣ. Только что окрѣпнувъ, Жмаевъ сейчасъ же началъ свою кипучую, неустанную дѣятельность золотоискателя, сумѣвъ сохранить мягкую, честную душу и несокрушимую энергію до самой поздней старости. Еще недавно онъ работалъ, какъ молодой человѣкъ, пѣшкомъ проходя громадныя пространства, ночуя на болотахъ, оставаясь зимою въ засыпанныхъ снѣгами алтайскихъ лѣсахъ. Разъ онъ нѣсколько зимъ сряду прожилъ въ Сибири въ палаткѣ -- это при тамошнихъ-то морозахъ!
   -- Неужели же вамъ не выплачиваютъ пенсій?..
   -- Нѣтъ, какъ же...-- заторопился старикъ:-- не оставляютъ... тысячу двѣсти руб. въ годъ получаю!
   Изъ этого онъ долженъ еще содержать громадную семью... Взрослый сынъ не только не помогаетъ ему, а еще самъ изводитъ старика своимъ безпросыпнымъ пьянствомъ.
   -- И больше ничего, ни откуда?
   -- Кому вспоминать!.. Обѣщали много -- не сдѣлали ничего... Такъ всегда...
   Что-то очень печальное и робкое мелькнуло въ глазахъ Жмаева, этого человѣка, сдѣлавшаго на своемъ вѣку десятки безсовѣстныхъ эксплоататоровъ Крезами...
   -- Вы знаете,-- обратился ко мнѣ г. Фохтъ:-- я увѣренъ, что если бы Жмаева и теперь на лошадь посадить,-- такъ за нимъ не угнаться бы и молодежи. Три года тому назадъ я попробовалъ было перегнать его на скаку.
   -- Ну?
   -- Куда къ чорту!.. Вы посмотрите, какъ его крѣпко сковало сибирскими морозами и обожгло всего горнымъ солнцемъ!.. Увѣряю васъ, что онъ и теперь еще молодъ... Экая сила-то!..
   Жмаевъ перино привсталъ въ своемъ плохенькомъ пиджачкѣ и поднялъ подпертую ветхимъ галстукомъ голову.
   -- Да, пожалуй, и еще потрудиться могъ бы.
   -- Чтобы васъ также надули? Вы знаете, сколько онъ золота нашелъ?-- обратился Фохтъ ко мнѣ.
   -- Я слышалъ, много.
   -- Да вотъ-съ: Зотову -- три тысячи пудовъ, Соловьеву -- тысячу, Голубкову -- три тысячи, а тамъ еще -- Маляревскому, Бобкову, малевипскому, Базилевскому...
   -- Имена же ихъ Ты, Господи, вѣси!..-- какъ бы про себя проговорилъ старикъ.
   Какъ съ нимъ поступали, видно изъ того, что тѣ же Зотовы остались ему должны около 60,000 рублей. Добромъ не отдавали: пришлось завести процессъ, который тянулся нѣсколько лѣтъ, истощивъ всѣ средства старика. Не разъ ему приходилось ѣздить въ Питеръ, смазывать повсюду разныя скрипучія колеса. Наконецъ, пристукнула нужда, и Жмаевъ поневолѣ пошелъ на мировую. Онъ получилъ 25,000 руб. и выдалъ росписку въ полной уплатѣ ему всего долга, хотя на однѣ свои поѣздки въ Петербургъ истратилъ около 15,000 рублей. Впрочемъ, и другіе оказались не лучше Зотовыхъ!
   Разсказы Жмаева въ высшей степени интересны. Особенно о мѣстности, имъ облюбованной -- по двумъ рѣчкамъ, Севагликону и Актолину, изъ которыхъ первая впадаетъ въ Колыму, а вторая въ Ангару. Ихъ верховья въ одномъ и томъ же кряжѣ на разстояніи ста пятидесяти саженъ одно отъ другого, а устья противоположны. Онъ и теперь не можетъ говорить безъ восторга объ этомъ дикомъ захолустьѣ. Отъ его разсказовъ вѣетъ просторомъ и привольемъ сибирской тайги. Кажется, что самъ слышишь величавый гулъ лѣсовъ, куда до тѣхъ поръ не ступала нога человѣка. Невольно мерещатся засыпанныя снѣгами вершины сумрачныхъ горъ и задумчивый ропотъ океана у отвѣсныхъ скалъ Камчатки. Какъ хорошъ его разсказъ о долгомъ странствованіи по травянымъ болотамъ въ вершинѣ р. Мойвы, на оленяхъ, быстро несущихся впередъ, точно имъ досадно, что вольный вѣтеръ пустыни перегоняетъ ихъ, что еще далеко впереди слышатся его меланхолическіе отголоски. А эти горы изъ кварца и топаза -- какими-то сказочными памятниками подымающіяся въ невѣдомыхъ еще закоулкахъ безлюднаго и бездорожнаго края!.. Какъ ярко сверкаетъ на нихъ солнце, на этихъ алтаряхъ незнаемаго бояіества!.. Что усталь и голодъ, что всѣ лишенія -- лицомъ къ лицу съ этимъ чуднымъ созданіемъ геніальнѣйшаго художника, имя которому -- природа!.. Его приключенія и встрѣчи будутъ разсказаны въ другомъ мѣстѣ: иначе намъ пришлось бы далеко выйти за предѣлы настоящихъ озерковъ.
   Здѣсь, на заводахъ, работаетъ постоянно около тысячи ста человѣкъ. Положеніе ихъ мы очертили въ прежнихъ главахъ. Гораздо лучше тѣмъ, которые заняты рубкою лѣса и выжигомъ угля, т. е. бывшимъ урочнымъ крестьянамъ. Тутъ и дѣло легче, да и воздухомъ приходится дышать не спертымъ у ярко сверкающихъ печей, а вольнымъ и чистымъ среди смолистыхъ деревъ. Разумѣется, нечего и говорить о тѣхъ, кому по двѣнадцати часовъ въ сутки приходится потѣть надъ кварцевыми жилами въ вѣчной тьмѣ чернаго рудника, чуть озаряемой тусклымъ свѣтомъ едва мигающихъ лампочекъ. Въ самомъ дѣлѣ, какой трудъ нуженъ, чтобы въ массѣ твердой породы добыть золотую каплю. Каждому рудокопу нужно выработать чуть не шесть кубическихъ аршинъ кварца, чтобы только получить право сегодня не умереть съ голода, но въ то же время знать, что и дѣти твои также будутъ изводиться надъ тѣмъ же дѣломъ... Понятно, что все, имѣющее возможность уйти изъ рудника, уходитъ прочь. Поэтому въ Березовскомъ округѣ такая масса гранильщиковъ, столяровъ, сапожниковъ, сундучниковъ. Всякій, имѣющій хотя малѣйшую возможность научиться какому-нибудь ремеслу, бѣжитъ отъ рудника и завода: особенно отъ перваго, хотя и второй не сладокъ. Представьте себѣ условія труда: въ спину дуетъ зимой морозный вѣтеръ, а прямо въ лицо, точно пасть адова, пышетъ огнемъ и зноемъ ослѣпительно горящая печь.
   Управляющій этими заводами шелъ съ нами.
   -- Ну, чего ты болтаешься?-- накинулся онъ на одного рабочаго.
   -- Теперь, братъ, шабашъ...
   -- Что шабашъ?..
   -- Ухожу... А въ слесаря нонѣ... Очень ужъ тяжело издѣся-то... Маешься-маешься, а все силы нѣтъ подняться!
   -- А гдѣ легче?.. Ты пойми, тамъ будетъ ли еще всегда работа-то у тебя, а здѣсь ты свое каждую субботу получишь.
   -- Ну, ужъ не толкуй!.. Одна голова не бѣдна. Пущай птица-говорокъ даромъ слова-то тратитъ!.. А я ухожу...
   -- А что это за птица -- говорокъ?-- спрашиваю я.
   -- А это они такъ попугая зовутъ, что у Фохта въ клѣткѣ сидитъ... Какъ везли его сюда, что смѣху было. Въ селахъ народъ отовсюду сбѣгался... Сначала пустили слухъ, что это царскаго орла везутъ, а потомъ разнеслось, что это волшебная птица. Особенно бабы -- тѣ съ ума посходили. Съ дѣтьми больными пробивались къ попугаю -- не предскажетъ ли чего, или не посовѣтуетъ ли чѣмъ лѣчить? Потомъ его почему-то аглицкой птицой прозвали и думали, что она указываетъ мѣста, гдѣ золото находится. Въ одномъ селѣ ее украсть собирались. Теперь только она потеряла всю свою славу и обратилась въ птицу-говорокъ. А прежде чуть не силой народъ отгонять приходилось...
   Люди все встрѣчались намъ сумрачные, сосредоточенные. Даже и бабы не весело смотрѣли. Дѣтей было не видно -- они также на работѣ. Здѣсь чуть не съ восьмилѣтняго возраста -- хочешь жить, такъ обливай потомъ каждый кусокъ хлѣба. Счастливаго дѣтства, зеленыхъ полей, этой идилліи всевозможныхъ христоматій, тутъ не полагается. Вмѣсто того -- оглушающій заводъ съ пылью, копотью, невыносимымъ холодомъ и столь же невыносимымъ жаромъ, или черный рудникъ, гдѣ надъ тобой висятъ милліарды пудовъ земли, гдѣ ты схороненъ, какъ трупъ въ могилѣ, какъ червякъ въ орѣхѣ...
   Въ одинъ изъ такихъ рудниковъ мы именно и отправились.
   Передъ нами оказалась черная дыра. Вверху торчала лѣсенка. Внизу она пропадала во мракѣ.
   -- Вотъ и нашъ колодецъ!.. Сейчасъ мы спустимся туда.
   Снизу доносился какой-то гулъ, точно люди дорылись до царства гномовъ, и звуки подземнаго царства тысячами отголосковъ долетаютъ вверхъ, по смутно и глухо... Ихъ едва-едва улавливаетъ ухо, и еще страшнѣе кажется оттого эта жила, ушедшая на сто сорокъ футовъ внутрь земли.
   Намъ дали свѣчи въ руки. Мы залегли ихъ и не знали, что дѣлать, но вотъ первый, стоявшій у отверстія, ступилъ на лѣсенку, еще нѣсколько мгновеній -- и черная дыра точно проглотила его. За нимъ стали спускаться и мы. Скользкая, мокрая лѣстница. Ноги едва-едва держатся на ея перекладинахъ, руки тоже -- вотъ-вотъ выпустятъ ихъ. А внизу ничего не видно,-- тамъ тьма и какой-то неопредѣленный шумъ... Лѣсенки сначала шли все короткія, потомъ подлиннѣе... Вотъ намъ брызнуло что-то въ лица... Оказалось, что стѣны просочила вода и съ тонкимъ шумомъ рвется изъ оковавшей ее отовсюду твердой породы. Чѣмъ ниже, тѣмъ брызги обильнѣе и обильнѣе... Вотъ уже цѣлыя струи воды бѣгутъ по мокрымъ стѣнамъ колодца. Колеблющееся и тусклое пламя нашихъ свѣчей отражается въ этихъ струяхъ. Кажется, что это черная земля плачетъ, разставаясь съ сокровищами, десятки тысячелѣтій пролежавшими въ ея материнскихъ нѣдрахъ. Или не кровь ли ея сочится,-- кровь глубоко пробитой человѣкомъ земли? Что-то скрипитъ около...
   -- Это не безпокойтесь... Бадья вверхъ подымается съ породой...
   Скоро и шорохъ, и журчанье ручьевъ, и скрипъ бадьи потонули въ какомъ-то грохотѣ. Казалось, что здѣсь, въ вѣчной тьмѣ, прикованное желѣзными цѣпями къ некрушимымъ подземнымъ скаламъ, бьется, хрипитъ, стонетъ и жалуется какое-то чудовище, никогда не видавшее свѣта своими слѣпыми глазами и никогда не пригрѣтое солнцемъ, такъ ярко, такъ привѣтливо сегодня свѣтившимъ надъ землею. Впрочемъ, мой спутникъ, совершенно лишенный воображенія и даже считавшій его за что-то по меньшей мѣрѣ неблаговидное, расхохотался надо мною.
   -- Это не поэзія, нѣтъ! Это просто водоподъемная машина!-- съ пренебреженіемъ отвѣтилъ онъ.
   Свинья, роющаяся подъ дубомъ, если бы вы ей сказали о птицахъ, поющихъ въ прохладной тѣни его листовъ, точно тѣмъ же тономъ замѣтила бы вамъ:
   -- Это не птицы, а жолуди, которые я подбираю своимъ классическимъ пятачкомъ подъ этимъ дубомъ!
   Лѣстницы становились длиннѣе и отвѣснѣе. Было ясно, что это сужается колодецъ... Мокрыя стѣны тускло поблескивали при свѣтѣ нашихъ свѣчей, внизу такъ же тускло блестѣла вода, заливавшая дно колодца... Наконецъ, ноги наши ступили на деревянный полъ... Кругомъ была все та же вода... Прямо передъ нами опять черная дыра, но она уже шла перпендикулярно къ колодцу.
   -- Ну, теперь туда!...
   Мнѣ почему-то пришло въ голову, что какая-нибудь микроскопическая мерзость, попавъ въ кровь человѣка, точно такое же путешествіе совершаетъ по его жиламъ. Я имѣлъ неосторожность выразить эту догадку, но мои прозаическіе спутники нашли ее заслуживающей всяческаго порицанія. Полусогнувшись, мы двинулись въ эту жилу и прошли по ней саженъ полтораста. Вверху поставлены крѣпи, чтобы земля не обвалилась. Внизу -- рельсы, по которымъ, погромыхивая, движутся вагончики съ выломанной породой. Падая сверху, сквозь крѣпи, капли подземной воды тушили наши свѣчи. Жила то шла по наклону внизъ, то сворачивала въ сторону. Намъ становилось дышать все труднѣе и труднѣе. Сотни тысячъ пудовъ земли надъ нами обращались въ милліоны; мы, казалось, уходили въ такіе слои подземнаго царства, откуда и возвратъ къ свѣту и жизни былъ невозможенъ. Порою надъ нами слышались голоса. Цѣлою системою перепутанныхъ штоленъ, штерковъ и шахтъ доносились такимъ образомъ къ намъ отголоски труда безчисленныхъ пчелъ-рудокоповъ, работавшихъ внутри этого чудовищнаго улья, каждый въ своей ячейкѣ. Впрочемъ, и эти отголоски доносились не часто. Въ этомъ черномъ мракѣ подземнаго царства звуки скрадываются удивительно. Стукъ кайлъ мы услышали, только войдя въ гротъ, гдѣ человѣкъ семь рабочихъ, по ступню въ водѣ и обливаемые водою сверху, ломали породу. Каждый, со всей силы ударяя молотомъ по лому, загонялъ его въ кварцъ. Изъ скважинъ, пробитыхъ такимъ образомъ особымъ инструментомъ, выбиралась пыль, также иногда золотоносная, затѣмъ вставлялся патронъ динамита съ пистономъ, содержащимъ гремучій газъ.
   -- Хоть кого осилитъ!-- замѣчаетъ рабочій, выполняя это при насъ.
   -- Прежде порохомъ рвали, но куда. Порохъ ничего не стоитъ. Этотъ домобитъ такъ сдѣйствуетъ -- въ лучшемъ видѣ!..
   Отъ пистона виситъ внизъ длинный фитиль.
   -- Ну, теперь -- подальше.
   Мы бросились въ ближайшія штольни.
   Рабочіе зажгли фитили и тоже къ намъ. Нѣсколько секундъ тишины -- и послышался слабый гулъ. Каменныя породы штольни точно вздрогнули... Отголосокъ взрыва замеръ въ слѣдующемъ гротѣ... Мы подождали еще нѣсколько секундъ и опять вернулись въ только что оставленную нами ячейку подземнаго улья. На тѣхъ мѣстахъ, гдѣ еще недавно въ бѣломъ кварцѣ зіяли скважины, теперь блистали свѣжими изломами выбоины, а цѣлыя груды золотоносной породы лежали подъ ними внизу. Сѣрый дымъ еще ходилъ подъ потолкомъ грота. Отъ этого дыма невольно разбаливалась голова...
   -- Дѣла много -- шуму мало!-- замѣтилъ мой спутникъ.-- Тутъ сила звуковъ теряется совсѣмъ, хотя послѣ взрыва бываетъ такое быстрое движеніе воздуха, что въ дальнихъ штольняхъ иногда гаситъ свѣчи у рудокоповъ.
   Мало-по-малу дымъ разсѣялся. Бѣлые изломы и свѣжія плоскости кварца еще ярче заблестѣли подъ свѣтомъ нашихъ лампочекъ и свѣчей. Съ грохотомъ прикатили желѣзныя бадьи-вагончики. Тѣ же рабочіе наполнили ихъ кусками кварца, и скоро съ новымъ грохотомъ двинулись они къ шахтѣ, откуда эта порода уже подымается наверхъ воротомъ, приводимымъ въ движеніе наверху парой лошадей.
   Мы долго еще бродили по этимъ штольнямъ.
   Здѣсь необходимо маленькое поясненіе. Колодецъ внизъ называется шахтой, перпендикулярныя къ нему жилы -- штольнями, идущія отъ штольни верхней къ штольнѣ нижней боковыя наклонныя артеріи -- штернами. Заинтересовавшись одною изъ этихъ штоленъ, въ глубинѣ которой мелькалъ огонекъ одинокаго рабочаго, я пошелъ туда, но оступился и чуть не слетѣлъ внизъ... Во-время остановился. Оказалось, что подо мной зіяло отверстіе, глубина котораго была мнѣ неизвѣстна. Едва меня догналъ мой спутникъ.
   -- Ну, развѣ это можно?.. Какъ вамъ но совѣстно?.. Вѣдь тутъ и голову сломать не мудрено!
   Я извинился. Очень уже меня манила къ себѣ тишина и одиночество... Хотѣлось извѣдать ощущеніе рабочаго, въ первый разъ попадающаго въ такую ячейку...
   Вотъ и шахта... Вверху едва-едва, точно сѣрая точка, мерещится ея отверстіе... Именно мерещится. То пропадетъ, то выступитъ вновь... Опять скользкія перекладины лѣстницъ, опять брызги воды, просочившейся сквозь стѣны, опять такъ и кажется, что попадешь ногою мимо и сорвешься въ ту тускло поблескивающую внизу влагу, которую не въ силахъ совершенно удалить никакія водоподъемныя машины... Наконецъ, отверстіе вверху стало рости и свѣтлѣть. Вотъ первый лучъ упалъ на насъ; еще минута -- и надъ нами раскинулось голубое небо съ жемчугомъ своихъ облаковъ, съ точками словно застоявшихся въ его безмятежной высотѣ птицъ, съ яркимъ дискомъ жизнедавца-солнца, золотая корона котораго уже склонялась къ западу... Грудь жадно вбирала въ себя свѣжій воздухъ. Глаза съ любовью останавливались и на зелени полей, и на веселыхъ струяхъ потока, и на кудлатой собаченкѣ, съ громкимъ лаемъ кидавшейся на мирную и сонную лошадь. Мы посмотрѣли другъ на друга и расхохотались. Всѣ мы съ головы до могъ были въ грязи. Кое-какъ обмыли лица и руки въ жесткой и терпкой водѣ отливной машины и отправились прослѣдить дальше судьбу похищеннаго у черныхъ нѣдръ земли кварца. Трудно было позавидовать этому почтенному минералу Онъ попадалъ въ массивныя челюсти какой-то желѣзной пасти, которая безпощадно пережевывала его и потомъ выбрасывала уже мелкимъ щебнемъ въ аппаратъ, гдѣ вращались такъ называемые два волка. Тамъ онъ еще болѣе крошился и въ видѣ крупы прогонялся черезъ чренъ съ рѣшетомъ. Сквозь него бѣжитъ съ громкимъ шумомъ вода, настолько стремительно, что смываетъ кварцъ прочь, и сквозь рѣшето падаетъ внизъ болѣе крупное золото. Остальная масса идетъ подъ бѣгуны, безъ устали, злобно растирающіе ее въ пыль. Пыль эта въ длинныхъ каналахъ смѣшивается съ ртутью, немедленно соединяющейся съ золотомъ.
   -- Неужели эти потоки жидкой грязи несутъ съ собою золото?-- спросилъ кто-то.
   -- Еще бы... Не въ видѣ же полуимперіаловъ выходить ему изъ-подъ бѣгуновъ!
   Ртуть соединяется съ золотомъ, осѣдаетъ на дно, кварцъ относится прочь...
   -- Вотъ, говорятъ, золото и въ грязи блеститъ... Здѣсь это что-то незамѣтно.
   Изъ золотоносной ртути драгоцѣнный металлъ выдѣляется выжимкой. Оставшаяся отъ этого масса ртути, еще содержащая въ себѣ мелкую золотую пыль, подвергается выпариванію въ герметическихъ печахъ, при чемъ золото остается, ртуть улетучивается.
   Послѣ всей этой сложной операціи получается блестящая желтая горсточка, изъ-за которой черезъ нѣсколько времени совершится столько подлостей, преступленій... Невольно, глядя на только что выработанный металлъ, думалось -- сколько существованій разобьется, благодаря этой жалкой кучкѣ драгоцѣнной крупы, сколько совѣстей будетъ продано, сколько изъ-за нея прольется крови!.. И ради этого -- тысячи людей, какъ дождевые черви, должны въ вѣчномъ мракѣ копаться подъ землею, задыхаться въ духотѣ штоленъ, изнемогать подъ тяжестью нсносильнаго труда!..
   Да гдѣ же онъ легокъ?
   Вонъ недалеко закладывается новый шурфъ. Отупѣлые люди, полузажмуривъ отъ устали глаза и навалившись грудью на воротъ, буравятъ такимъ образомъ землю... Остановились,-- понурились, точно лошади послѣ громаднаго и мучительнаго перегона. Видимо, отдышаться не могутъ, только колѣни дрожатъ, да по лицу бѣжитъ какая-то судорога.
   И ни искры сознанія... Глаза также полусмежены. Больно, или противно, глядѣть этимъ несчастнымъ каторжникамъ труда на Божій бѣлый свѣтъ?
   Нѣтъ, прочь скорѣй!..
   Точно самъ дѣлаешься участникомъ этого преступленія... Опять въ путь, на зеленыя равнины, въ лѣниво колышущіяся рощи, на берега изрѣзанной мельничными плотинами Исети.
   И страшенъ среди вольнаго простора кажется жребій этихъ кротовъ, слѣпнущихъ теперь въ вѣчномъ мракѣ своихъ подземныхъ норъ!...
   

XXXVIII.
Колыбель милліоновъ.-- По пути въ Верхъ-Нейвинскъ.-- Лѣсныя бабы и высѣченный купидонъ.-- На земляныхъ работахъ.-- Артельныя матки.-- Желѣзнодорожный городокъ.-- Мы въ роли поджигателей.

   Меня давно манило въ самую глубь Урала, туда, гдѣ въ вѣчномъ мракѣ рудника гномъ-человѣкъ, цѣною невѣроятныхъ усилій, отнимаетъ у земли ея глубоко схороненныя сокровища; гдѣ одинокія старательскія артели, въ глуши дремучихъ лѣсовъ, по цѣлымъ мѣсяцамъ выживаютъ у золотоносныхъ рѣкъ, еще не намѣченныхъ даже на картѣ; гдѣ высокія горы стали на самый рубежъ студенаго сибирскаго царства, точно заслоняя Россію отъ его ледянящаго дыханія.
   Выѣхавъ изъ Екатеринбурга къ сѣверу, я уже, на первыхъ порахъ, погрузился въ вѣчную дрему суроваго, мрачнаго лѣса. Со всѣхъ сторонъ дорогу обступали мрачныя сосны, почти къ самому небу простиравшія свои вѣтви. Впереди были все тѣ же голые, красноватые стволы, словно сквозь ихъ старческую кору видна была кровь, пробѣгавшая по безчисленнымъ жиламъ этихъ великановъ, невѣдомо какъ уцѣлѣвшихъ отъ топора промышленника. Вокругъ все молчало: молчала рѣченка, будто притаившаяся у старыхъ корней; молчалъ, думая свою таинственную думу, лѣсъ; молчало сѣрое, точно нахмурившееся сегодня, небо; поневолѣ молчали и мы, глядя впередъ,-- не просвѣтлѣетъ ли, наконецъ, не покажется ли гдѣ-нибудь веселое сельбище... Но версты за верстами остаются позади, и ни одной хатки не видать нигдѣ. Мы, было, уже заснули, какъ вдругъ какой-то шумъ заставилъ насъ выглянуть изъ кибитки.
   -- Эхъ, бабами лѣсъ-то понасыпало. Словно, тебѣ, грибы послѣ дождя поднялись!
   И откуда взялись онѣ! У самой дороги сидятъ кучами, между стволами сосенъ мерещатся яркими пятнами. Сотни ихъ здѣсь. Вонъ одна, толстая, жирная, стала посередь пути и оретъ что-то. Ямщикъ поневолѣ удержалъ копей.
   -- А еще попадья!-- увѣщеваетъ онъ ее.
   -- У меня, братъ, поповъ много:-- что ни проѣзжій молодецъ, то и попъ!
   -- Что вы тутъ дѣлаете?-- спрашиваетъ мой спутникъ.
   -- А вотъ такихъ, какъ ты, грибовъ ищемъ... Ишь, у тебя голова-то -- голикомъ совсѣмъ. У пустовиковъ {Грибъ.} такіе-то шляпки бываютъ -- бѣлыя, гладкія... Выходи-ко къ намъ, мы тебя причешемъ!-- оретъ та же попадья.
   Спутникъ мой, совсѣмъ сконфуженный, прячется въ кибитку. Ему на смѣну -- я. У самой дороги молоденькая, хорошенькая бабенка, грудь копромъ, глаза такъ и блещутъ веселостью, румяныя губы полуоткрыты, точно для того, чтобъ показать бѣлые, какъ слоновая кость, зубы.
   -- Замужемъ ты, матка?
   -- Замужемъ не была, а безъ мужа не спала!
   -- У насъ въ лѣсу -- баба вольная,-- объясняетъ мнѣ ямщикъ.-- Она тебя съ кашей съѣстъ, языкъ у нея, что песъ на цѣпи -- на всѣхъ лаетъ. Погоди, Матренка, вотъ я Ивану скажу. Онъ, отецъ-то, тебѣ бока вспаритъ!
   -- Ну, а какъ тебя-то, Ермолай, нонѣ Ѳедосья кнутомъ либо дышломъ охаживаетъ?
   -- Она его крапивой больше!-- смѣялись кругомъ.
   У всѣхъ бабъ въ рукахъ кузовки, полные грибовъ и малины. Изъ глубины точно удивленнаго всѣмъ этимъ шумомъ и гамомъ, стараго, важнаго лѣса несутся обрывки пѣсенъ, визгливые голоса стараются перекричать одинъ другого, смѣхъ, заразительный, веселый, стремится намъ на встрѣчу. Мой спутникъ выглянулъ было опять.
   -- Ты бы ее, голову-то, онучей что ли обернулъ, либо лапоть надѣлъ. Ишь, она у те -- босая совсѣмъ!..
   Онъ вновь прячется... "Эки, подлыя, эки, неустанныя, эки лукавки!" шепчетъ онъ, забиваясь въ глубь.
   -- Эй, бабы,-- оретъ попадья:-- давайте Ермолая сѣчь! Не все же одной Ѳедосьѣ надъ нимъ величаться... повластвуемъ и мы!
   Ермолай понимаетъ, что дѣло приняло серьезный оборотъ. Онъ хлестнулъ коней, тѣ несутся прямо на попадью. Жирная баба, смѣясь, кубаремъ свертывается съ дороги; хохотъ гонится за нами вслѣдъ, забѣгаетъ впередъ, на встрѣчу; яркія красивыя бабы машутъ руками, орутъ что-то; но Ермолай во всю мочь несется по кочковатой дорогѣ. Кибитка стонетъ и жалуется, визжатъ плохо смазанныя колеса, каждая деревянная планка кричитъ отъ боли; цѣлая туча встревоженной пыли подымается изъ-подъ копытъ... И чрезъ полчаса такой сумасшедшей гоньбы мы, наконецъ, выносимся изъ стараго дремнаго лѣса.
   -- Ты чего-жъ это гналъ-то такъ?-- спрашиваемъ.
   -- Онѣ, бабы-то наши... самъ знаешь:-- дома-то она воды не замутитъ -- тихая да ласковая... А въ лѣсу ей не попадайся!
   -- Ну?
   -- Вѣрно... Старшина у насъ есть, Купидонъ Иванычъ. Ну, онъ было захотѣлъ повеличаться надъ ними, въ лѣсу-то. Мужикъ важный, животъ у его вынесло -- во какъ!.. Что-жъ бы ты думалъ,-- вѣдь онѣ его высѣкли!
   -- Не можетъ быть.
   -- Чего ужъ, экаго степеннаго мужика!.. Портки съ его скинули и прутиками настегали. Потомъ онъ со стыда-то и изъ старшинъ ушелъ... У насъ баба въ лѣсу смѣлая!
   Дорога пошла вдоль строящагося желѣзнодорожнаго пути. Недавно только настланное полотно осѣло и потрескалось; щели разбѣгались во всѣ стороны, сливались, перекрещивались и расходились, точь-въ-точь, какъ старое, прорѣзанное тысячами морщинъ лицо. Всѣ эти трещины нужно опять забивать и засыпать,-- до перваго сухого дня; а потомъ солнечные лучи опять посмѣются надъ цѣлою массою потраченнаго людьми труда. Сегодня, впрочемъ, ихъ заслонили холодныя сѣрыя тучи; прямо въ лицо намъ уже дышала близкая осень; вѣтеръ, пролетая мимо голыхъ вершинъ Урала, захватывалъ съ собою и ихъ леденящій холодъ. По бокамъ пути была вездѣ снята верхняя почва, оставлены только корни деревьевъ съ четырехъ-угольниками правильно срѣзанной земли, точно эти пни стояли временно на пьедесталахъ, приготовленныхъ для болѣе благородной цѣли. Безпорядочные холмы изъ камней, цѣлыя скалы грудами торчатъ, однѣ на другихъ. Въ ихъ скважины когда-то вѣтромъ нанесло земли, съ земли поднялись веселыя елки и треплются онѣ по вѣтру, точно радуясь, что ихъ корни, все глубже и дальше заползая въ скалы, дѣлаютъ тамъ свою разрушительную работу. Камни надвигаются на дорогу; скоро она должна каждый клочекъ отвоевывать у нихъ. Посѣдѣвшій отъ старости, крупно-зернистый гранитъ -- всюду. Дорога поднялась на него; полотно желѣзнодорожнаго пути настлано на первозданной породѣ. Мѣстность всхолмливается. Мы то опускаемся въ глубокія долины, гдѣ внизу шумятъ безчисленные ручейки, точно злясь на лѣсную чащу, заслонившую отъ нихъ небо, то наша кибитка въѣзжаетъ на вершины горъ, которыя, точно сторожа, оцѣнили кругомъ тѣнистую падь. Горы за горами: веселыя, зеленыя впереди, за ними -- синія, сливающіяся однѣ съ другими, дальше -- сѣрыя, а тамъ уже и не отличить вершинъ ихъ отъ уральскихъ пиковъ; тучами наслоились и застыли въ своемъ очаровательномъ снѣ; отдѣльные пики кое-гдѣ торчатъ изъ общей массы этихъ горъ; вонъ, такъ называемые, "сосцы", красивыя парныя вершины. Онѣ встрѣчаются на всемъ Уралѣ и составляютъ его особенность. По пути, то-и-дѣло, пересѣкая его или бокъ-о бокъ съ нимъ, бѣжитъ прелестная, капризная, какъ женщина, гибкая, извилистая, какъ змѣя, рѣчка. Она въ котловинахъ раскидывается въ свѣтловодныя озерки, словно стальные щиты, едва поблескиваетъ въ узинахъ, стѣсненныхъ двумя крутогорьями, рвется впередъ, съ грохотомъ ворочая каменья тамъ, гдѣ они перегораживаютъ ей путь. Вонъ зеленые луга пошли -- изрѣдка взглядъ скользитъ но нимъ вплоть до горъ, закутавшихся въ синіе издали лѣса. По откосамъ пути -- жалкія землянки, шалаши, похожіе на лапландскія вѣжи. Оттуда клубомъ вырывается дымъ, костры разложены между этими логовищами желѣзнодорожныхъ рабочихъ; пермяки верхами и такъ, съ конями въ поводу, по-одиночкѣ и толпами, попадаются намъ на встрѣчу. Все это изможденное на непосильной работѣ, все это сумрачное, потное, выраженіе лицъ, характеризующееся народнымъ присловьемъ -- "глаза бы ни на что не глядѣли". Не сладко, видимо, дѣло и здѣсь, не смотря на высокую поденную плату!
   Мы остановились у одного изъ костровъ. Въ котелкѣ надъ нимъ вскипала и булькала каша. Безносая баба помѣшивала ее; рядомъ сидѣло трое совсѣмъ одичавшихъ людей.
   -- Хлѣбъ да соль!
   Подняли на насъ глаза и оторопѣло передвинулись въ сторону.
   -- Чугунку работаете, братцы?
   То же молчанье. Только баба на нихъ вскинулась:
   -- Чего же вы, идолы, молчите? Аль у васъ язва языкъ отъѣла?.. Ишь, купцы спрашиваютъ!
   -- Оно самое... чугунку...
   -- Отколь вы?..
   -- Пермяки. Мы туточныхъ волостей...-- все за нихъ же объясняла баба.-- Да что!.. Думали, ни вѣсть, какъ будетъ хорошо... На рупь польстились... А только и бѣда!-- Кони теперь падаютъ, хлѣбъ дорогъ, живемъ, что черви, въ землѣ, въ сырости -- въ холодѣ. Грязи на насъ-то... Вша насъ ѣстъ, во какъ!
   -- Истъ, истъ!-- воодушевились рабочіе.-- Вша теперь вездѣ -- потому бань нѣтъ!
   -- И кабаковъ про васъ, Иродовъ, понастроили... Все что заработаютъ -- пропиваютъ!-- плакалась баба.
   -- Какъ не пить-то? Пьемъ, матка... Потому, сама говоришь, холодно. Коли бы не пить -- не жить.
   -- Ты что же, жена чья?
   Баба потупилась.
   -- Она наша, господинъ -- наша... Въ маткахъ у насъ живетъ.-- Для всѣхъ, значитъ, на трехъ -- одна!-- пояснилъ пермякъ.-- Дѣло бабье исполняетъ. Рубахи намъ моетъ, кашу варитъ...
   -- Что же, вы за нее не ссоритесь?-- внезапно заинтересовался мой спутникъ, порнографическія наклонности котораго, вѣроятно, уже замѣчены читателемъ.
   -- Съ чего? Всѣмъ будетъ...
   Добрались мы до Дѣдовыхъ каменныхъ горъ. Онѣ совсѣмъ перегородили путь желѣзной дорогѣ. Одну изъ нихъ, пониже, нужно снести прочь, и вотъ, въ четыре мѣсяца, едва-едва удалось такимъ образомъ покончить съ ея верхушкой. Бѣлая цѣльная скала внизу -- а вверху изломы; видимо, вся вершина изорвана динамитомъ. Свѣжія выбоины по сторонамъ. Вода отъ вчерашняго дождя въ нихъ. Въ одну забрался рабочій и купается, въ другой баба полощетъ бѣлье. Дальше работа идетъ правильнѣе. Плоскія поверхности, края только что сдѣланныхъ выемокъ правильны. Мы посмотрѣли сверху внизъ. Мошки-люди дѣятельно борются съ первозданной породой. До насъ едва достигаетъ стукъ молотковъ по бурамъ, съ каждымъ ударомъ все глубже и глубже входящимъ въ бѣлое крѣпкое тѣло скалы.
   -- Много-дь за этотъ египетскій трудъ платятъ?
   -- Съ каждаго вершка... по три копейки за вершокъ. За инымъ-то побьется... побьешься. Съ ума сойти надо!..
   -- А сколько вершковъ въ день выбьешь такъ-то?
   -- Какъ кто въ силахъ. Вонъ Митрій и всѣ двадцать выбьетъ, коли съ утра съ самаго ранняго. А то и пятнадцать, слава Те, Господи!
   Какіе-то черномазые люди бѣгаютъ между ними съ шляпами на затылкѣ. Смѣлый очеркъ южнаго, совсѣмъ не русскаго лица, мелкорослыя фигурки, подвижныя, быстрыя; каждое слово сопровождается жестами.
   -- Это кто такіе?.. Ишь, что размахались.
   -- Зажигальщики, тальянцы они...
   Оказались, дѣйствительно, итальянцы; ихъ тутъ много, и они исключительно занимаются кладкою динамитныхъ минъ, которыя у каждаго изъ нихъ находятся у пояса въ коробкѣ. Длинные свертки бумажныхъ лентъ съ порохомъ играютъ роль фитилей; такой фитиль проводится въ пистонъ, пистонъ закладывается въ динамитную мину, для чего въ ней провертывается дырочка. Когда по назначенной линіи всѣ буры вбиты до необходимой глубины -- итальянцы отмѣриваютъ ихъ, отмѣчаютъ въ рабочихъ книжкахъ количество вершковъ, затѣмъ вкладываютъ динамитныя мины на аршинъ внутрь скалы. Вонъ итальянцы что-то заболтали по-своему, одинъ изъ нихъ заигралъ что-то на трубѣ.
   -- Первый сигналъ этотъ... Сейчасъ рабочіе побѣгутъ.
   Они, дѣйствительно, разбѣжались за огромныя скалы, впрочемъ, недалеко,-- видимо, привыкли. По второму сигналу всѣ патроны должны быть уже вложены, ни третьему итальянцы зажигаютъ бумажныя ленты и бѣгутъ сами опрометью.
   -- Однова смѣху, что было... тальянецъ побѣжалъ -- да штаны потерялъ. Запутался -- а тутъ камень рвать стало... Ему бы снять да бросить -- а штановъ-то жалко. Такъ онъ и провозился съ ними.
   -- Не ушибло?
   -- Зачѣмъ ушибать?.. Изъ-за портковъ да ушибать!
   Мы отошли тоже подальше; послышался грохотъ взрыва, трескъ отъ расколовшейся скалы, и цѣлая масса земли и камня взлетѣла вверхъ и съ громомъ разсыпалась по окрестнымъ скатамъ и утесамъ. Человѣкъ-мошка сдѣлалъ свое дѣло разрушенія, и казавшаяся несокрушимою гордая масса первородной горы разбилась и раскинулась вся безжизненными, жалкими обломками. Но не успѣла еще столь величественная мысль придти намъ въ голову, какъ какой-то освирѣпѣвшій итальянецъ налетѣлъ на ближайшаго къ намъ рабочаго, назвалъ его по-своему "бестіей и канальей" и, треснувъ по затылку, столь же скоропостижно отскочилъ прочь...
   -- Что это онъ?-- спросилъ потерпѣвшаго ближайшій.
   -- А ты поди, да спроси у его: извѣстно -- облизьянъ. Но только не больно!
   -- Онъ больно не можетъ, онъ благородно... Въ скулу когда потычетъ -- и то нечувствительно... Только я такъ думалъ -- назадъ бы его садануть, наотмашь!
   -- Чудакъ ты!.. Какъ же я его садану, коли онъ понашему не понимаетъ?..
   И, успокоившись, рабочій опять отправился къ скалѣ вбивать буръ въ ея твердое тѣло.
   -- А что, всегда такъ безопасно происходятъ взрывы?-- спрашиваю я у ближайшаго.
   -- Ну, какъ кому: вчера бабу одну попортило. Въ голову ей вдарило. Стояла она -- видимъ, Господи!..
   -- Что же она теперь?
   -- Какъ теперь?.. Да мы ее ночью и зарыли. Потому ей камнемъ-то полголовы прочь снесло... И не ахнула. И баба-то была какая аховая!..
   Здѣшняя порода до того крѣпка, что порохъ на нее не дѣйствовалъ вовсе, поневолѣ пришлось пустить въ дѣло динамитъ или, какъ называютъ его рабочіе, "домобитъ". Лучшіе изъ мѣстныхъ рабочихъ получаютъ въ день по рублю, но рѣдко; чаще плата колеблется между 45 и 75 коп. Вонъ у самаго полотна желѣзной дороги цѣлый городъ землянокъ; говоръ такъ и ходитъ волной надъ этимъ сельбищемъ полуголаго и, во всякомъ случаѣ, работающаго впроголодь люда. Однѣмъ бабамъ, очевидно, хорошо здѣсь; яркими пятнами отличаются онѣ въ массѣ сѣрыхъ людей, сѣрыхъ построекъ и сѣрой земли. Красный кумачъ такъ и бьетъ въ глаза. Визгливыя пѣсни ихъ слышны издали.
   -- Нашей бабѣ хорошо... которая строгая, ну, точно, не больно-то въ тѣлѣ будетъ, а другимъ -- чудесно.
   -- Бабы у насъ возятъ песокъ на дорогу.
   И дѣйствительно, проѣзжая мимо по грунтовому пути, шедшему ниже желѣзнодорожнаго полотна, мы видѣли наверху цѣлый рядъ такихъ толстыхъ и выхоленныхъ бабъ, передвигающихъ вдоль полотна двухколесныя телѣжки песку.
   -- Наша баба крѣпкая... ее, братъ, домобитомъ не пробьешь!..-- смѣется ямщикъ.-- Ятутъ работалъ тоже, чего навидался только! Бабѣ тутъ хорошо. Которые холостые, такъ они бабу-то въ складчину къ себѣ въ артель пускаютъ; такъ бываетъ, что одна на пятерыхъ. Такой ли бабѣ не жить, она и работать не ходитъ; у ей -- всегда праздникъ, помирать не надо! Потому у насъ сибирская баба и живетъ... а то бы ушла, что ей!
   Кучи дѣтей возились между землянками и шалашами; такъ и хотѣлось спросить, не артельныя ли и эти дѣти? Мы вошли въ одно изъ логовищъ. Въ землянкѣ оказались со всѣхъ сторонъ нары съ соломой. Вверху сушилась обувь и промоченное платье, въ кадкахъ по угламъ стояла капуста. Смрадный воздухъ напомнилъ намъ жилье мурманскихъ покрученниковъ на дальнемъ сѣверѣ. Какъ можно было дышать имъ, какія легкія нужно имѣть, чтобы жить при такихъ условіяхъ! Между этими жильями то-и-дѣло краснѣли ярко раздувавшіеся огни безчисленныхъ кузницъ, и слышался правильный, какъ біеніе стального пульса, стукъ молотовъ; рядомъ визжало желѣзо подъ инструментами слесарей, дальше пильщики потѣли надъ громадными бревнами и безшумно, молчаливо землекопы снимали дернъ съ сырыхъ, тотчасъ же наполнявшихся водою понизей.
   Наконецъ, вдали блеснуло большое озеро, выдвинулись обступившія его съ сѣвера горы, зеленые острова, на нѣкоторыхъ -- сквозная березовая роща. Воображаю, какъ красива она подъ яркимъ солнцемъ лѣтняго полудня, когда всю ее проникаютъ золотые лучи, когда каждый нѣжный листокъ точно купается въ тепломъ воздухѣ. По мѣрѣ того, какъ мы подвигаемся впередъ -- то выступаютъ, то пропадаютъ извивы берега, уходящаго налѣво, въ густую чащу сумрачнаго сѣвернаго лѣса... Прямо, напротивъ, въ озеро обрывается гора, на которой разбросаны зданія завода... За ней мерещутся другія горы. На одной изъ нихъ -- самая высокая башня... Ближе, въ покойныя воды Таватуя смотрится масса деревянныхъ домовъ, каменныя крытыя постройки, похожія на старинныя крѣпости... Все вѣетъ просторомъ, привольемъ. Глаза разбѣгаются по красивымъ деталямъ этого замѣчательнаго даже на Уралѣ пейзажа. Вонъ, по берегу озера вытянулись ряды пихтъ -- точно станомъ стали тамъ, у самой воды.
   Мы вышли, чтобы дойти до самаго завода пѣшкомъ -- такъ хороши казались окрестности.
   Не успѣли сдѣлать нѣсколько шаговъ, какъ сзади налетѣла тройка, гремя колокольцами и бубенчиками.
   -- Стой!-- послышалось оттуда.
   Тройка остановилась.
   -- Стой!.. Стой!.. Ей, вы... Стойте!..
   Мы поняли, что дѣло касается насъ.
   Какой-то одутловатый парень въ свалившейся на бекрень фуражкѣ съ краснымъ околышемъ и кокардой вышелъ оттуда.
   -- Кто такіе будете?
   -- А вамъ что за дѣло?
   -- Значитъ, есть дѣло, если спрашиваю. Куда вы? Я васъ по обязанности...
   -- Мы -- путешественники.
   -- Пѣшкомъ-то?
   -- Ну, значитъ, поджигатели! Вотъ озеро Таватуй поджечь хотимъ!-- расхохотался я.
   -- Да вы не смѣйтесь! Паспорты у васъ есть?
   -- Нѣтъ, потому что мы бѣжали изъ нерчинскихъ рудниковъ и еще не запаслись таковыми.
   Власть, видимо, опѣшила.
   -- То есть, позвольте!.. Какъ же это -- бѣжали? Въ какомъ смыслѣ?.. Для чего?..
   -- Для чего бѣжали?-- Для изученія отклоненій магнитной стрѣлки на сѣверныхъ отрогахъ Урала!
   Мой спутникъ фыркнулъ; расхохотался и я. Едва удалось отдѣлаться отъ ревностной власти.
   У самой слободки насъ поджидалъ ямщикъ.
   -- А чиновникъ про васъ спрашивалъ,-- смѣялся онъ.-- У насъ начальство дошлое. Потому, нельзя -- оно за поимку награды получаетъ.
   Не успѣли мы выѣхать въ улицу заводскаго села, какъ наткнулись на всероссійскую сцену. Баба цапалась съ мужикомъ, но какъ-то странно, по очереди. То онъ ее хватитъ, пообождетъ... то она его, а потомъ опять онъ. И все это серьезно.
   -- Видѣлъ ты, Амельянъ?-- крикнулъ онъ нашему ямщику.
   -- Какъ твоего безобразія не видать -- видѣли! Это новожены!-- обернулся онъ къ намъ.-- Недавно поженились.
   -- И уже дерутся?
   -- Развѣ это драка у нихъ?.. Что онъ ее, что она его, по правдѣ, поровну... у нихъ это чудесно.
   -- Въ чемъ же несогласіе у нихъ вышло?
   -- Какое несогласіе? Они по согласу поженились. Дружно живутъ.
   Я засмѣялся.
   -- Хороша дружба!
   -- Они что кошки: на крышѣ дерутся, а въ одной печуркѣ вмѣстѣ спятъ...
   

XXXIX.
Верхъ-Нейвинскъ.-- Трудно кормиться.-- Цифры.-- Золотое и желѣзное дѣло.-- Порядки на Чусовой.-- Виды съ Сухой горы.-- Семь братьевъ.-- Фонари вмѣсто памятниковъ и молебенъ, замѣнившій свадьбу.

   Верхъ-Нейвинскіе заводы славятся своимъ листовымъ желѣзомъ; оно оказывается чуть ли не лучшимъ изо всѣхъ существующихъ. Съ марками "А. Я. Сибирь" оно идетъ даже въ Америку и продается тамъ баснословно дорого для печей и для футляровъ. Чрезвычайно красивое, оно никогда не красится снаружи. Я попалъ сюда въ праздники, такъ что, къ сожалѣнію, мнѣ не пришлось видѣть самаго производства, тѣмъ болѣе, что рудника, гдѣ прокатывается это желѣзо, была тогда временно закрыта. Кромѣ этого спеціальнаго дѣла, въ Верхъ-Нейвинскѣ разработываютъ золото изъ пріисковъ, которыхъ здѣсь до десяти. Хотя нѣкоторые изъ нихъ уже оставлены, а всѣ другіе отданы старателямъ, т. е. вольнымъ артелямъ, добывающимъ драгоцѣнный металлъ на владѣльческой землѣ съ условіемъ -- за опредѣленную плату отдавать его заводоуправленію, которое принимаетъ его отъ 1 руб. 90 к. до 2 руб. за золотникъ. Работа эта, когда-то столь выгодная, теперь не даетъ болѣе пятидесяти копѣекъ поденной платы, да и то не всегда. Иной день крестьянинъ напрасно промоетъ цѣлую массу песку, земли и пустой породы, на найдя въ ней ни крупинки золота. Эксплоатируемые заводомъ старатели, въ свою очередь, стараются эксплоатировать женщинъ. Они ихъ нанимаютъ на работы уже отъ себя; плата ничтожная -- по 20 коп. въ день. Такимъ образомъ въ теченіе двѣнадцати часовъ баба трудится, чтобы получить возможность только-только не умереть съ голода. Въ мое время цѣна хлѣба доходила 80 коп. за пудъ. Чрезъ два года она поднялась еще выше, перешла за 1 руб. 10 коп., а вознагражденіе старателямъ и старательницамъ осталось все тоже. Нельзя сказать, чтобы старательскія работы давали очень много. Почва здѣсь давно истощена, и богатые пріиски выработаны предшествовавшими поколѣніями; въ годъ заводоуправленіе собираетъ такимъ образомъ довольно мало золота. На другихъ здѣшнихъ пріискахъ работаютъ не вольныя артели, а наемныя; но первыя гораздо болѣе добываютъ метала: такъ, въ то время, какъ по прежней номенклатурѣ на господскихъ работахъ въ Ягодномъ, Полуденно-Шураянскомъ, Ключевскомъ, Шигиринскомъ, Кукарскомъ, Алексѣевскомъ пріискахъ съ мая по май вымыто золота: въ 1874 году -- 9 п. 25 фун. 97 золотниковъ, въ 1875 году -- 12 п. 4 фун. 50 1/2 золотн.,-- старательскія работы дали золота: въ 1874 г.-- 19 п. 12 ф. 57 зол., а въ 1875 году -- 14 пудовъ 29 фунтовъ. Сверхъ этого, добыто самое незначительное количество шурфочнаго золота и небольше -- жильнаго. Чтобы дать понятіе о количествѣ работы въ Верхъ-Нейвинскомъ округѣ довольно привести слѣдующія цифры: Съ 1-го мая по 18-е іюля 1876 года, т. е. въ два съ половиною мѣсяца, здѣсь считалось 14,885 рабочихъ дней, распредѣляемыхъ на 233 человѣка, которые подняли и промыли огромную массу породы. Содержаніе золота въ нихъ колеблется, смотря по мѣстности. Самымъ богатымъ является Ключевской, гдѣ на сто пудовъ земли пришлось отъ 19 до 20 золотниковъ металла, самымъ бѣднымъ -- Шигиринскій, гдѣ то-же количество промытыхъ породъ дало 17 долей золота. Всего въ 1876 году за шесть первыхъ мѣсяцевъ съ 5.144,000 пудовъ песку добыто восемь пудовъ и 13 фун. золота. Старательскія работы представляютъ гораздо болѣе крупныя цифры. Въ 1876 году на нихъ было 781 чел. съ такимъ же количествомъ ручныхъ станковъ, на которыхъ поднято 8.500,000 пудовъ песку, давшаго за первое полугодіе 7 пуд. 2 фун. золота.
   -- Охъ, трудно, трудно кормиться поиче!-- говорили мнѣ здѣсь крестьяне-старатели.
   -- Особливо бабамъ: тѣмъ на нашихъ работахъ хоть помирай.
   -- Отчего же вы, старатели, имъ такъ мало платите?
   -- На "господскихъ" -- баба еще меньше получаетъ!..
   И дѣйствительно, оказалось, что женщины, нанимаемыя заводоуправленіемъ, получаютъ, каждая, на своихъ харчахъ, только по 12 коп. въ день, тогда какъ мальчикъ-подростокъ заработываетъ 20 коп. Не ужасно ли это?
   -- Отчего нсе женскій трудъ такъ мало цѣнится?
   -- Сбили онѣ цѣну. Баба за какую угодно плату пойдетъ.
   Самыя предпріимчивыя изъ женщинъ уходятъ въ окрестные лѣса и ищутъ тамъ золото. Часть ихъ гибнетъ отъ голода, отъ морозовъ. Случалось, что здѣшнія бабы, попавъ въ совершенно безвыходное положеніе, сами составляли изъ себя артели и работали за свой счетъ; по дѣло это не ладилось, участницы большею частію ссорились между собою, и артель расходилась во всѣ стороны, хотя бы опять въ кабалу къ тѣмъ же эксплоатировавшимъ ихъ мужикамъ. Въ общемъ, баба здѣсь не заработаетъ и сорока рублей въ годъ, потому что, помимо рожанія дѣтей, изъ трудовыхъ дней ея, оплачиваемыхъ столь скудно, нужно еще исключить почти мѣсяцъ, который каждое заводоуправленіе даетъ своимъ крестьянамъ для сѣнокоса и полевыхъ работъ. Этого краткаго срока довольно, потому что хлѣбопашество тутъ ничтожно. Сѣютъ самое незначительное количество ржи, ячменя и овса, причемъ хорошіе урожаи неизвѣстны, а недородъ повторяется чуть ли не каждые три года.
   -- Мы этимъ золотомъ да заводомъ живемъ!-- объявляютъ здѣсь.
   -- А огороды?
   -- Огороды у насъ хорошіе, да некому ими заниматься... Мы и подсолнухи выращиваемъ, да это что -- баловство одно! Мастерства больше никакого нѣтъ. Закрой заводъ -- всѣ по міру пойдемъ. Теперь у насъ много народу пошло чугунку строить. Сулили хорошую плату, да нѣтъ!..
   -- Не даютъ?
   -- Штрахвы донимаютъ!.. Кабаковъ понасажено... а житье холодное... пьешь!-- Только пойломъ и спасаешься. Народъ тамъ вольный, съ четырехъ сосенъ собрался... всякое дѣло въ ходу, обманъ, развратъ этотъ... Ну, глядишь, домой-то принести и нечего. Все, что ни получилъ, все пропилъ. Прежде намъ жилось лучше. Больше денегъ получали, хлѣбъ дешевле былъ. Ты погляди, старыя избы какъ были строены: просторъ, бревно крѣпкое, кондовое, крупное; а теперь: торчатъ хаточки убогія, ни стать, ни сѣсть, печь черная, лѣсъ самый жидкій, всего его ноздря проѣла. Съ хвораго лѣса и житьишко въ этихъ хатахъ самое холодное. Зимой-то морозомъ охаживаетъ какъ!-- Таракану не завестись... Потому тараканъ -- звѣрь балованный: ему тоже тепло надо... Безъ тепла онъ жить не согласенъ.
   -- Отчего же вы другихъ промысловъ не ищете?
   -- Какіе еще промыслы то? Изъ нашихъ мѣстъ бѣжать надо. Тутъ, недалеко, есть деревня, такъ въ ней никого не осталось. Былъ заводъ -- лѣса сжегъ. А безъ лѣсовъ домна (доменная печь) не работаетъ; печь погасла -- и заработковъ нѣтъ. Первое время крестьяне свои дома рубили, да на заводъ, какъ дрова, продавали; а потомъ и рубить стало нечего, да и жить негдѣ. Помирать начали; кои примерли, кои разбѣжались... Остались только тѣ, кого къ землѣ пришибло, силы съ нея подняться нѣтъ, да и смерть не приходитъ... Ну, и живутъ, и чѣмъ кормятся, поди, и сами не знаютъ. Наше дѣло рабочее такое: сегодня сытъ, и слава Богу! А что завтра будетъ -- никому невдомекъ... Заводъ запустѣетъ, и деревня запустѣетъ...
   -- Вотъ для этого-то промыслы и нужны!
   -- А откуда ихъ возьмешь?.. Гдѣ они -- промыслы-то?.. Лѣса нѣтъ, рѣки нѣтъ,-- вся въ прудъ ушла, высохла, а тамъ и прудъ спустили -- прудъ ушелъ. Поле есть -- хлѣба не родитъ, потому земля не любитъ, чтобъ съ нея шубу снимали -- лѣсъ-отъ!.. Ну, и мремъ пока. Мастерство какое? Да на кого работать-то?.. Никому не нужно...
   Желѣзное дѣло здѣсь гораздо значительнѣе, чѣмъ золотое. И населеніе по своимъ нравственнымъ качествамъ рѣзко раздѣляется здѣсь по двумъ этимъ главнымъ отраслямъ производства. То, что я наблюдалъ на остальномъ Уралѣ, оказалось и тутъ. Тѣ, кто стоитъ на золотомъ дѣлѣ, давно спились и обратились въ совершенно неимущихъ нищихъ, при чемъ даже старательскій трудъ, въ удачныхъ случаяхъ дающій исключительный заработокъ, не поправляетъ ихъ положенія. Золото, вызывающее столько пороковъ, преступленій, являющееся причиною такихъ глубокихъ паденій, такой порчи, и здѣсь роковымъ образомъ вліяетъ на людей, добывающихъ его изъ нѣдръ земли. Кажется, что это именно тотъ бѣсовскій кладъ, который, по зароку схоронившихъ его убійцъ, нельзя получить, не оставивъ на его мѣстѣ своей совѣсти, чести, своей души. Съ первыхъ минутъ своего появленія на свѣтъ, онъ уже разлагающимъ образомъ дѣйствуетъ на рабочаго, и прежде чѣмъ въ видѣ золотой монеты успѣетъ попасть въ цѣпкія руки, уже развратитъ достаточно много людей, отдѣляющихъ его отъ песку, льющихъ его, завѣдующихъ его отправкою въ Петербургъ... Желѣзо -- иное дѣло. Это -- какъ выражаются на Уралѣ -- металлъ строгій: и даетъ онъ цѣлыя поколѣнія сумрачныхъ и строгихъ людей, которымъ чужды сангвиническое легкомысліе старателей и ихъ покладистая совѣсть. Кротъ-рабочій, роющійся въ желѣзномъ рудникѣ, обжаривающійся у устья доменныхъ печей и сталсваренъ, совсѣмъ иной типъ, такъ же не похожій на лихорадочнаго, безпокойнаго золотоискателя, какъ, напримѣръ, мексиканецъ не похожъ на неразговорчиваго, спокойнаго американца-скваттера. На желѣзномъ дѣлѣ люди много думаютъ, имѣютъ зачастую дѣло съ машинами; сверхъ того, если вѣрить мѣстнымъ психологамъ, своимъ внутреннимъ организмомъ складываются въ твердыя, стойкія формы, какъ будто чугунъ и желѣзо передаютъ имъ свои основныя качества.
   Желѣзо сюда, въ Нейвинскъ, доставляется изъ Высокогорскаго рудника. Богатая содержаніемъ металла руда привозится къ доменнымъ печамъ, находящимся въ рудникѣ (въ Верхъ-Нейвинскѣ есть одна, но она пока не дѣйствуетъ) и тамъ переплавляется въ чугунъ, который, въ свою очередь, тутъ же передѣлывается въ болванку. Болванка прокатывается въ листовое желѣзо -- предметъ справедливой гордости здѣшняго завода. Въ самомъ Верхъ-Нейвинскѣ плавится всякое литье, причемъ на это въ году идетъ семьдесятъ дней. Въ печахъ завода сжигается 115 саженей куренныхъ (14 четвертей въ вышину, семь въ ширину) дровъ, причемъ проплавлено было въ 1875 году, напримѣръ, 26,930 пудовъ чугуна, въ видѣ литья изъ него поступило, 7,140 пуд., припасовъ -- 17,796 и. Среднимъ числомъ выплавлялось въ сутки 353 пуда. Каждая сажень дровъ идетъ на проплавку 217 пудовъ металла, а на 1,000 пудовъ литья нужно было употребить 1,080 и. чугуна. Мѣстные заводы заняты также ковкою желѣза изъ чугуна. Это производство даетъ слѣдующія цифры: широкополоснаго желѣза выковано здѣсь 87,593 п., повиночнаго (брака, находнаго) 1,944 п., брусковаго -- 3,289 п., причемъ все это обжимается подъ тремя паровыми молотами и раскаливается въ шести горнахъ ста восемью рабочими, раздѣляющимися на двѣ смѣны -- дневную и ночную. Для этой цѣли сожжено 5.357 коробовъ угля сосноваго (въ каждомъ коробѣ 27,216 куб. вершковъ) или 126,875 пуд. этого топлива. При помощи каждаго короба угля выковывается 17 пуд. 10 ф. желѣза, причемъ на 100 и. чугуна идетъ его только 73 п. Каждый мастеръ въ одну смѣну долженъ такимъ образомъ выковывать 26 и. 10 ф. При прокатѣ желѣза -- рабочихъ смѣнъ 831. Угля на это идетъ 268 коробовъ, дровъ 689 саженъ. Всего въ прокатку пошло 79,456 и. желѣза и изъ него получено узкой болванки 78,819 п., причемъ въ одну смѣну каждый мастеръ обязанъ прокатать 664 п. Изъ узкой болванки выдѣлывается широкая; на это идетъ 40,598 пуд.; излишекъ отправляется въ Нижне-Нейвинскій заводъ. Получаемое желѣзо, листовое, красное, должно опять подвергнуться обработкѣ, чтобы обратиться въ глянцевое. Тутъ, въ смѣну, на одного мастера приходится 145 п., и на каждые 1,000 пуд. металла обращается 3 короба сосноваго угля, 6 саженъ дровъ и 1,080 п. узкой болванки. Въ семь рабочихъ смѣнъ получается, наконецъ, это тысяча пудовъ. Окончательная отдѣлка листового желѣза въ глянцевое требуетъ 1,699 рабочихъ смѣнъ, 280 коробовъ угля, 886 саженъ сосновыхъ дровъ и 6,678 верховья, т. е. негоднаго желѣза, въ которое закутывается листовое. Всего на выдѣлку глянцеваго желѣза пошло на Верхъ-Нейвинскомъ заводѣ, широкой болванки (красной листовой) 183,866 пудовъ, изъ которыхъ и получено требуемаго металла 150,798 пуд. да 29,411 пуд. обрѣзковъ. Въ одну смѣну на мастера приходится выдѣланнаго желѣза: 63 п. 10 фун. глянцеваго и 218 п. 19 фун. краснаго.
   Большая часть выработанной массы отправляется въ Петербургъ и въ Нижній; такимъ образомъ ежегодно на караваны грузится здѣсь 83,132 пуда глянцеваго желѣза, 35,922 п. краснаго 1,760 п. сковородъ, 512 п. обрѣзковъ. Остальное продается на мѣстѣ. Караваны идутъ по Чусовой.
   -- Бѣда намъ съ нашимъ сплавомъ!-- жаловались здѣсь.
   -- А что?
   -- Да какъ же, помилуйте. Сколько каждый годъ барокъ разбивается, часто воды нѣтъ. Нужно пользоваться первымъ валомъ, который пускаютъ изъ Ревзинскаго и другого прудовъ, чтобы стремглавъ прокатить въ Каму. А тутъ берега извилистые, скалы вдвигаются въ рѣку.
   -- Я уже слышалъ объ этомъ и писалъ.
   -- Давно толковали, что выше Ревды Демидовской на Чусовой нужно сдѣлать плотину. На это собранъ капиталъ изъ четверти % всѣхъ сплавляемыхъ грузовъ. Мы уже ходатайствовали, ходатайствовали!.. Но куда путейцы дѣли эти деньги -- никому неизвѣстно!
   -- Что же, были отвѣты на ходатайства?
   -- Точно воды въ ротъ набрали въ Питерѣ: ни одного слова!.. Ничего не дѣлаютъ. Судоходная рѣка -- бичевника нѣтъ, о съуженіи фарватера не слыхано. Часто весною не хватаетъ воды, и только заводскій прудъ поддерживаетъ судоходство, выпуская въ нее свой запасъ; и истощала сама; тогда какъ если бы была выше Ревды запасная плотина, то и навигація оказывалась бы вполнѣ обезпеченною.
   -- Неужели же ничего такъ и не сдѣлано?
   -- Ничего... Впрочемъ, одни заплавки устроили при крутыхъ поворотахъ.
   -- Это что еще?
   -- Брусья съ особымъ механизмомъ, сжимающимся при ударѣ судна и снова отталкивающимъ его. Будете тамъ, разспросите-ка сплавщиковъ: они недаромъ гибнутъ тамъ сотнями!.. Знаете, какъ они эту нашу питательницу зовутъ?
   -- Какъ?
   -- Похоронной рѣкой, губительницей, водяною смертью... А то еще райской...
   -- Почему -- райской?
   -- Въ шутку; потому что весной, кто отправился по ней, такъ имѣетъ много шансовъ немедленно въ рай попасть!.. Тамъ одинъ купецъ вздумалъ самъ исправить теченіе рѣки и снесъ камень, мѣшавшій движенію судовъ, такъ что бы вы думали?-- Чуть суду не предали! Едва-едва отвертѣлся.
   Не особенно большой заработокъ даетъ мѣстному населенію и поставка дровъ на заводъ. Оно же подвозитъ и уголь, причемъ всю эту операцію берутъ на себя подрядчики. За сажень дровъ, раскатныхъ или куренныхъ, они получаютъ по 4 руб., а за каждый коробъ угля -- 2 рубля; впрочемъ, если лѣсъ близко, то и меньше. Лѣса изводятся не свои -- свои давно вырублены; заводы только и дышатъ, пока еще есть казенные; но будь исполненъ проектъ одного изъ рьяныхъ пермскихъ чиновниковъ, продай казна лѣсъ частнымъ лицамъ, промышленникамъ -- населенію оставалось бы умереть съ голода, потому что никакой заводъ безъ лѣсу существовать не можетъ. Билеты на порубку казеннаго лѣса подрядчикамъ выдаетъ заводоуправленіе. Для выжига угля артели идутъ въ лѣса еще весною. Тамъ онѣ рубятъ деревья, на лѣто оставляютъ ихъ лежать, осенью вновь приходятъ и выжигаютъ ихъ; самая же доставка на заводъ совершается въ теченіе зимы. Везутъ за пятнадцать, за двадцать верстъ,-- ближе уже не осталось лѣса вовсе: весь съѣденъ жадными пастями доменныхъ печей, сожженъ въ горнахъ, въ сталеварняхъ, или вывезенъ вонъ, потому что въ доброе старое время довольно обширную статью заводскихъ доходовъ составляла лѣсоторговля.
   -- У насъ и работа-то непостоянная на заводѣ.
   -- Почему это?
   -- Да заводъ не все работаетъ, а какъ выполнятъ заказъ -- и шабашъ. Иди на всѣ четыре стороны.
   -- Что же тогда дѣлаете?
   -- Къ подрядчику идемъ уголь жечь. Разбѣгаемся на другія работы... А то и такъ голодаемъ. Еще мастеру -- лучше. Онъ хоть что-нибудь отложить можетъ. Ну, а намъ плохо. Мастеру въ мѣсяцъ, иной разъ, и всѣ двадцать рублей придется, отдѣлочному тоже хорошо,-- бываетъ и но пятнадцати рублей; ну, а намъ изъ двѣнадцати ничего на черный день не прикопить... На старательской работѣ еще хоть бабъ берутъ, а на нашу заводскую баба не гожа, ея не надо. Оно и тутъ помоги нѣтъ.
   -- Безъ работы плохо?
   -- Чего хуже! Бываетъ по мѣсяцамъ такъ-то... Пухнемъ!.. О прошлый годъ бѣда была. Николи сплавомъ по Чусовой не ходилъ, а тутъ на барки вдарился. Ну, прокормиться прокормился, а домой ничего не послалъ. Хозяинъ жидъ попался. Барки-то утопить хотѣлъ.
   -- Какъ утопить?
   -- Очень просто. Потому онъ пермское желѣзо везъ. Ну, показалъ его больше, а что на рукахъ было -- распродалъ, оставилъ самую малость. Ну, только мы барку-то отстояли.
   -- Досталось ему?
   -- Кому, жиду-то? Куда!..
   И рабочій махнулъ рукой.
   -- Имъ, аспидамъ, воровать завсегда свободно; вотъ, ежели намъ -- ну, точно, съ голоду что сдѣлаешь -- не пожалѣютъ. А имъ что?.. Имъ хорошо!.. Слава те, Господи, помирать не надо!
   Оставить Верхъ-Нейвинскъ, не полюбовавшись его дивными видами съ Сухой горы, на которой поставлена башня, нельзя. Мы отправились туда и невольно заждались до вечера. Такъ хороши окрестности отсюда. На сѣверъ виденъ Тагилъ, кругомъ верстъ на сорокъ открываются дали, то полныя суроваго и мрачнаго величія, то приковывающія къ себѣ взглядъ идиллическою прелестью долинъ и полей, раскидывающихся подъ вами. Кругомъ каймами, грядами; перепутавшимися узлами поднялись крутыя горы. Одни кряжи хотятъ точно переброситься черезъ другіе, сливаются и снова раздѣляются, принижаются, чтобы тотчасъ же гордо выдвинуть остроконечный пикъ. Ихъ то окутываютъ зеленыя облака лѣсовъ, то сѣрыя скалы взрѣзываютъ ихъ скаты снизу, поднимаются вверхъ и тамъ располагаются точно каменными вѣнцами, башнями, алтарями, развалинами какихъ-то легендарныхъ крѣпостей, замковъ. Дальше всего видно на югъ. Вонъ два пруда... Сегодня, послѣ вчерашнихъ тучъ и холода, солнце пригрѣло землю, и пруды, точно клочки голубого неба, улыбаются изъ своихъ глубокихъ падей. Между ними -- серебряная бить извилистой и капризной Нейвы. Кое-гдѣ, далеко, ложатся темныя черточки просѣкъ. Изъ лѣсовъ подымаются дымки. Мерещатся какія-то пятна; только вглядѣвшись, отгадываешь въ нихъ захолустное село или затерянный въ глуши заводъ. Внизу, прямо подъ ногами, разбѣгаются во всѣ стороны бѣлыя улицы Верхъ-Нейвинска; прямо подо мною двѣ церкви, круглое башенное строеніе, гдѣ помѣщается управленіе завода, и другіе дома. Кажется, на этотъ золотящійся крестъ храма можно спрыгнуть. Крыша его -- вотъ тутъ. Видны голуби, засѣвшіе на ней... Вонъ, направо, голубѣетъ какая-то рѣченка: то спрячется въ рощу, то забѣжитъ за утесъ, то снова и совсѣмъ уже неожиданно покажется и блеснетъ, чтобъ шаловливо схорониться въ темную лощину, откуда, очевидно, нѣтъ ей выхода. На западъ, вершины грозныхъ и сумрачныхъ горъ заслонили даль. Между ними и покрытой лѣсами понизью, подступающей къ самому Верхъ-Нейвинску,-- Рудянское озеро. Мы видимъ только ближайшую кайму его -- дальше оно переходитъ въ туманную полосу. Туманная полоса точно сливается съ небомъ, и на немъ уже висятъ вершины, точно онѣ не имѣютъ ничего общаго съ землею, точно сейчасъ повѣетъ вѣтеръ и унесетъ ихъ далеко, далеко... На сѣверъ -- цѣлый станъ горъ и холмовъ. Всѣ они, закутавшись въ свои лѣса, напоминаютъ крутыя, окаменѣвшія въ моментъ самой сильной зыби, волны. Вотъ-вотъ очарованный сонъ оставитъ ихъ, и они мѣрно и съ громовымъ шумомъ покатятся тогда къ нашей Сухой горѣ, къ нашей башнѣ и унесутъ ее съ собой... Между ними дорога въ Нейвинскъ то выбѣжитъ желтымъ зигзагомъ, то опять уйдетъ... Рѣдки золотыя пятна овсянаго посѣва, рѣдки зеленые разливы логовинъ... На сѣверъ -- все мрачно, все угрюмо. Еще мрачнѣе, еще угрюмѣе мѣстности къ востоку... Тутъ болѣе двадцати отдѣльныхъ вершинъ. Между ними мерцаютъ серебряные ерики, мерещатся бѣлыя нитки вспѣнившихся ручьевъ, шумно бѣгущихъ съ крутыхъ яровъ въ глубокія долины. Вонъ гора Верхняго Тагиля смѣлымъ взлетомъ рванулась въ высоту -- да не удалось ей отдѣлиться отъ мощно захватившей ее земли; и такъ стоитъ она, одинокая, недовольная, утопая въ небѣ, манящемъ ее къ себѣ.
   -- Вонъ семь братьевъ!-- показали мнѣ семь отдѣльныхъ, стоящихъ на вершинѣ крутой горы, утесовъ.
   -- Почему семь братьевъ?
   -- Народъ говоритъ... Ермакъ шелъ тутъ, ну, семь волшебныхъ братьевъ на дорогѣ ему горъ навалили. Только онъ пройдетъ одну -- они ему сейчасъ другую, одолѣетъ эту -- третья ростетъ... На четвертой шибко усталъ Ермакъ. А они, братья-то, выбѣжали и смѣются всѣ надъ нимъ. Тутъ Ермакъ и взмолился: "не дай, Господи, посмѣяться колдунамъ невѣжнымъ надъ честнымъ, животворящимъ крестомъ Твоимъ!.." Поднялъ онъ крестъ да и пошелъ на нихъ. Хотятъ уйти волшебные люди, да не могутъ: ноги къ землѣ приросли -- камнемъ къ камню; хотятъ руки опустить -- руки не шелохнутся, камнемъ къ каменнымъ бокамъ приростаютъ; а какъ дошелъ онъ къ нимъ доверху, такъ они и совсѣмъ въ утесы обратились. Только эти утесы не простые. Иной разъ, ночью, слышно, какъ сердца въ нихъ колотятся. Такъ они до скончанія вѣка стоять будутъ за то, что надъ крестомъ посмѣялись. Ермакъ ихъ до страшнаго суда самаго заклялъ.
   Назадъ намъ пришлось идти черезъ старообрядческое кладбище, мимо большой и красивой церкви. Много массивныхъ, мраморныхъ памятниковъ очень изящнаго рисунка.
   -- Вы съ нами не шутите. Прежде въ Нейвинскѣ какъ жили?.. Въ Италіи заказывали монументы.
   -- Ну, а теперь?
   -- Было время, да сплыло; тутъ когда-то одинъ самодуръ вживѣ себѣ памятникъ поставилъ, только не пришлось лежать подъ нимъ, потому что на Чусовой утонулъ. Былъ другой -- давно это -- такъ онъ непремѣнно хотѣлъ на кладбищѣ пса своего зарыть. Даже къ митрополиту вошелъ съ ходатайствомъ, въ которомъ пояснилъ, что песъ его былъ необыкновенный, и, умирая, пять тысячъ на благотворительныя цѣли оставилъ. Ну, только этому досталось.
   -- Судили?
   -- Нѣтъ, только вмѣсто пяти тысячъ, съ него двадцать тысячъ взяли и едва-едва дѣло прекратили.
   -- А это что за фонари?
   Дѣйствительно, между памятниками торчали длинные чугунные столбики съ фонариками. "Ужъ не для освѣщенія ли кладбища?" подумалъ я. Оказалось, что это тѣ же памятники; въ фонарикахъ, за дверцою, мѣдные складни: передъ ними теплятся лампадки. На одной могилѣ четыре такихъ фонарика. Обиліе металла сказывается во всемъ. Доски на могилахъ чугунныя; говорятъ, прежде здѣсь и гроба приготовлялись желѣзные. Кое-гдѣ кресты, выкрашенные въ ярко-красную краску. Особенно изященъ оказался памятникъ надъ священникомъ Іосифомъ, неизвѣстно какъ попавшимъ сюда.
   -- Тутъ съ этими монументами бѣда!
   -- А что?
   -- Да какъ-же, въ одномъ заводѣ купецъ Шабашовъ, когда откупа уничтожили, поставилъ имъ памятникъ на площади -- крестъ, состоящій изъ полуштофовъ. Хотѣли его суду предать, да откупился. А другой пирамиду возвелъ, якобы надъ своей женой. Она отъ него сбѣжала; ну, онъ и рѣшилъ, что для него она умерла навсегда, поставилъ мраморную массу, на которой высѣкъ, да еще золотою вязью:
   
   "Судьба недолго насъ ласкала,--
   "Семь лѣтъ съ женою я прожилъ;
   "А на восьмой она сбѣжала
   "И память я о ней подъ камнемъ схоронилъ!"
   
   Съ другой стороны: "Упокой, Господи, грѣшную душу рабы твоей Анны, оставившей безутѣшнаго мужа и сирыхъ чадъ своихъ на произволъ стихій".
   Съ третьей: "Сбѣжала сего 1845 года, іунія 25-го, съ инженеръ-поручикомъ Шварцомъ, изъ нѣмцевъ".
   -- Неужели это возможно?
   -- Да такія ли у насъ еще дѣла бывали... Это еще что! А слышали ли вы, какъ одинъ заводчикъ на гувернанткѣ своей недавно женился? Это уже исторія самаго недавняго времени. Она не соглашалась отдаться ему такъ; ну, онъ сдѣлалъ ей формальное предложеніе, француженка обрадовалась и приняла. По-русски она не понимала. Онъ пошелъ съ нею въ церковь, велѣлъ священнику отслужить молебенъ о здравіи и долгоденствіи болярина Алексѣя, самъ серьезно простоялъ съ нею на колѣняхъ все время. Она при этомъ горько плакала, затѣмъ онъ ее поцѣловалъ въ церкви и объявилъ, что они мужъ и жена. Только черезъ годъ она узнала объ этомъ подлогѣ и бросилась жаловаться.
   -- Разумѣется, ничего не добилась?
   -- Еще бы!.. На нашихъ заводчиковъ и но сейчасъ никакой управы нѣтъ. Но она, впрочемъ, отмстила ему по своему.
   -- Какъ это?
   -- Да опять помирилась съ нимъ и убѣдила ѣхать съ собою въ Петербургъ; тотъ отправился... Тамъ у нея было двое братьевъ. Она имъ пожаловалась. Французы было вскипятились, да видятъ, что ничего не подѣлаешь, и порѣшили наказать его. Зазвали къ себѣ, завязали ротъ, чтобы не кричалъ, да и высѣкли раба Божьяго. Что-жъ бы вы думали, вѣдь образумился.
   -- Въ какомъ отношеніи?
   -- А въ такомъ, что женился на ней дѣйствительно... Ты, говоритъ, этимъ такъ мнѣ любовь свою доказала... Ну, и она тоже ловкая: какъ изъ церкви вышли они -- она, вмѣсто того, чтобы къ нему, пересѣла къ какому-то французу перчаточнику въ коляску, да съ нимъ и уѣхала. Такъ нашъ заводчикъ въ дуракахъ и остался...
   

XL.
Глушь.-- Рудянка.-- Какъ въ старину дѣлались двоеженцами.-- Какъ вѣнчали съ мертвецами.-- Село Шуралинское.-- Старатели.-- Золотое дно.-- Невьянскъ.-- Какая земля.-- Истребленные лѣса.-- Фея стараго замка.-- Цифры и факты.

   Лѣса и горы, горы и лѣса. Изрѣдка покажутся главаыя вершины каменнаго Урала и опять уйдутъ изъ глазъ. Путь идетъ мимо Рудянскаго пруда и громаднаго болота съ другой стороны; мы двигаемся точно по перешейку... Направо, черезъ болото прокладывается дамба желѣзной дороги. Люди-мухи ползаютъ но этой желтой насыпи, копошатся на ней... Вонъ издали -- точно готическій монастырь изъ краснаго кирпича. Совсѣмъ обманываешься: такъ разстояніе, сливая всѣ детали этой громады, придаетъ ей еще болѣе грандіозные размѣры... Чѣмъ ближе, тѣмъ поэтическое старинное аббатство все больше и больше блекнетъ, теряетъ свою, прелесть и величіе и, наконецъ, обращается въ довольно красивое заводское строеніе и только; другіе корпуса тянутся внизъ, къ самому озеру, на свѣтлыхъ водахъ котораго сегодня ярко блеститъ солнце. Солнце щедро обливаетъ и развѣнчанный монастырь, скользитъ по его терассамъ, подымающимся къ самой вершинѣ. На этомъ заводѣ вырабатывается болѣе 350 тысячъ пудовъ чугуна, 120,000 пуд. кричнаго желѣза, 180 тысячъ пудовъ болванки. Строено все это въ доброе старое время, когда руки были дешевы, когда не приходилось нанимать крестьянъ, когда цѣлыя села издали сгонялись въ данную мѣстность. На Уралъ часто силой гнали тысячи "головъ" несчастныхъ мужиковъ, отрываемыхъ отъ семьи, умиравшихъ на пути и рѣдко возвращавшихся назадъ. Страшное время!.. Тутъ же мнѣ разсказывалъ, напримѣръ, старый кричный рабочій:
   -- Мой отецъ-то двоеженецъ былъ.
   -- Какъ?
   -- Такъ -- по хозяйскому приказу. Взяли его изъ села и послали сюда. Жену съ малолѣтками на мѣстѣ оставили. А здѣсь хозяинъ говоритъ: "чѣмъ тебѣ жену сюда тащить, я тебя здѣсь оженю". Отецъ было уперся -- куда тебѣ!.. Баринъ такой былъ -- что ему въ голову втемяшится, онъ ужъ на своемъ поставитъ. Приказалъ попу, и оженили отца. Потомъ время прошло -- первая жена съ нами пришла сюда; глядь -- а у него уже вторая семья.
   -- Что-жъ она?
   -- Вмѣстѣ и зажили.
   -- Съ двумя женами?
   -- Да!.. Что-жъ подѣлаешь... Съ тѣхъ поръ и звать насъ стали Двоежоновыми. Прежде это просто было, совсѣмъ просто, не то что нынѣ. Слыхали вы, чтобъ на мертвыхъ вѣнчали?
   -- Нѣтъ.
   -- А у насъ на Уралѣ бывало. Сказываютъ, давно это. Одному Демидову дѣвка приглянулась. Позвалъ онъ ее къ себѣ -- дѣвка уперлась. Ни за что! Деньгами онъ ее улещалъ -- хоть ты что! Не идетъ на грѣхъ. Не хочу, говоритъ, безъ закону... Стали ее сѣчь -- не сдалась. А во ту пору казакъ, что у него прислуживающимъ былъ, номеръ. Позвалъ онъ попа: вѣнчай, говоритъ, дѣвку съ казакомъ...
   -- Не можетъ быть!
   -- Чего не можетъ! Старики разсказывали -- вѣрно... Попъ туда-сюда -- видитъ, ничего не подѣлаешь! Либо высѣкутъ, либо -- сто цѣлковыхъ денегъ. Обвѣнчалъ. Лакеи вѣнцы держали. Потомъ сейчасъ какъ свадьбу отпѣли -- молодого-то, якобы скоропостижно скончавшагося, въ мертвецкую, а бабу -- въ опочивальню къ Демидову. И что же бы ты думалъ? Привели ее къ нему...-- Ну, теперь, говоритъ, ты мужняя жена; по согласу ли идешь ко мнѣ?-- Та вся дрожитъ... Съ мертвымъ повѣнчали, очнуться не можетъ!-- По согласу, говоритъ. Видитъ, что ужъ тутъ! Коли онъ, какъ царь, все, что хочетъ, все можетъ.-- А коли ты по согласу,-- смѣется Демидовъ,-- такъ теперь я уже не хочу самъ, а вотъ тебѣ мое повелѣніе: не гоже тебѣ, обвѣнчанной бабѣ, да дѣвкой оставаться... Позвать сюда кучера Степана... Пришелъ... Можешь ты, говоритъ, сейчасъ изъ дѣвки да бабу сдѣлать? Тотъ, что же -- съ удовольствіемъ!.. Ну, самъ Демидовъ смотрѣлъ, тѣшился; а потомъ въ дальній заводъ и сослалъ бабу, чтобы она, значитъ, по начальству на него жалиться не могла... Вотъ какія времена были!.
   Рудянка красиво расположена по берегу озера. Когда мы подъѣхали къ заводу, на площади стояла сплошная толпа старателей. Кудлатые, всклоченные, измазанные землей, съ удивительно энергическими лицами... Громкій говоръ и громкія шутки. Очевидно, не загнанная заводская челядь, что все тишкомъ да бочкомъ... По четвергамъ они сходятся отовсюду сдавать золото, намытое ими въ теченіе недѣли...
   -- Теперь вотъ они, какъ слѣдоваетъ!-- объяснилъ мнѣ спутникъ,-- А только получатъ деньги -- пойдутъ въ кабаки... Что тутъ шуму будетъ!
   -- Еще бы, цѣлую недѣлю по лѣсамъ да по болотамъ работать -- напьешься!
   -- Ужъ они пьютъ очень шибко, потому что старатель, онъ вольный рабочій, безстрашный. По-одиночкѣ мѣсяцы, бываетъ, въ лѣсу живутъ. Пню молятся!..
   Между старателями были и бабы.
   -- Тутъ такой обычай; старательская баба совсѣмъ на особомъ положеніи.
   -- А именно?
   -- Другая -- мужу своему покорствуетъ, а этой мужъ не грозенъ. Какая дѣвка старательская, такъ она сама себѣ мужа выбираетъ, а не онъ ее... А бабы у нихъ шибкія. Ничего тоже не пужаются... и сильныя же есть! Разъ одна двухъ бѣглыхъ въ лѣсу поймала... Шли эти и видятъ: баба одна, здоровая, красивая, отчего не попользоваться? Думали -- совладаютъ, а она ихъ обоихъ скрутила, да и привела на заводъ; что смѣху было. И бродяжки тоже дивятся. Сколько, говорятъ, странъ и народовъ прошли, а эдакой бабы и не видали еще!..
   За Рудянкой мы вновь увидѣли Уралъ. Величавая панорама грандіозныхъ и безчисленныхъ горныхъ вершинъ, обступившихъ горизонтъ, невольно приковывала взглядъ. Что-то торжественное, молчаливое чувствовалось въ этомъ. Синіе силуэты этихъ горъ поражали рѣзкостью своихъ очертаній. Вонъ, по пути, небольшой Шигиринскій золотой пріискъ, затерявшійся въ пустынѣ. Безпросвѣтная глушь кругомъ; двѣ-три артели рабочихъ живутъ тутъ. Воображаю, какое гнетущее впечатлѣніе должно производить это захолустье въ сумрачные вечера, среди густыхъ и безмолвныхъ лѣсовъ, въ виду острыхъ пиковъ и грузныхъ массъ надвигающагося на эту дебрь Урала. Желѣзная дорога, разумѣется, сожжетъ и увезетъ отсюда эти лѣса, и тогда впечатлѣніе, производимое ими, будетъ далеко не такъ сильно. Еще нѣсколько верстъ неподвижныхъ лѣсовъ и покрытыхъ тонкимъ слоемъ воды болотъ, и передъ нами -- Шуралы... Рѣка Шуралинка бѣжитъ, извиваясь, по долинѣ.
   -- Золотая рѣчка!..
   -- Богаты пріиски?
   -- Сказать даже нельзя, какъ богаты! Тугъ до шестидесяти старательскихъ и господскихъ пріисковъ. Между ними самый лучшій -- Ключи...
   По берегамъ -- масса избъ... Шуралинское село обстроилось чудесно. Дома прочные, бѣдныхъ хижинъ почти нѣтъ. Стѣны выведены изъ толстыхъ бревенъ, окна прорѣзаны частыя и большія, крыши тесовыя... Улицы широкія, красивыя, хоть и безлюдны.
   -- Вѣдь вотъ живутъ же и безъ завода!
   -- Отчего не жить. Положимъ, какъ лѣса сожгли въ долинахъ, такъ и заводъ закрыли. За то золотое дѣло здѣсь ужъ очень выгодно.
   Я не разъ убѣждался, впрочемъ, что хорошія избы и постройки вовсе не доказываютъ богатства населенія. Вологодская и Архангельская окраины -- яркій примѣръ этого. Не тамъ ли села обставлены на славу? Двухъэтажныя избы -- а въ нихъ, внутри, зачастую гнѣздится такая нищета, какой не найдешь подъ соломенными кровлями гдѣ-нибудь въ Смоленской или Витебской губерніяхъ. Ставились большія, просторныя избы въ тѣ времена, когда голода не было, а какъ ударили недороды, да недостача, повымерли кормильцы, такъ и въ большихъ хороминахъ стало хлебать нечего. Не случалось ли читателю въ такихъ чудесныхъ домахъ изъ стараго кондоваго лѣсу останавливаться и встрѣчать хозяевъ, просившихъ ради Христа?.. Мнѣ, по крайней мѣрѣ, не разъ приводилось встрѣчать и такихъ.
   -- Чѣмъ же живутъ шуралинцы? Положимъ -- золотомъ, да вѣдь оно всѣмъ же не даетъ хлѣба!
   -- А конная сила слишкомъ велика!
   Тутъ, дѣйствительно, благодаря хорошимъ лугамъ, коневодство поддерживаетъ крестьянскія хозяйства. Мужикъ какой-нибудь старатель, а дѣти идутъ съ лошадьми на желѣзную дорогу, въ обозъ.
   -- Такъ и кормятся... Шуралинцы у насъ на диво сложены, народъ крупный, дѣти ростутъ сильныя, здоровыя... Тоже работаютъ, сызмала еще, а ужъ наживщикъ, въ домъ несетъ, а не изъ дома...
   -- Ну, дѣтямъ не слѣдовало бы работать!
   -- Какъ судить! Читалъ и я въ газетахъ, что не надо. А только кто сообразитъ: отецъ заработаетъ двадцать рублей, не хватаетъ у него на семью-то -- и нищаетъ. И семья голодная, и дѣти больны. А какъ четверо мальцовъ принесутъ еще двадцать рублей -- анъ онъ и на ногахъ уже... Ему и не страшно, крѣпко стоитъ и отложитъ кое-что, и коня прикупитъ, и коровку...
   Потянуло къ вечеру. Мнѣ уже надоѣли эти горы. Одно измѣненіе въ характерѣ мѣстности я замѣтилъ, приближаясь къ Невьянску. Позади еще были лѣса, но чѣмъ дальше мы подымались впередъ, тѣмъ ихъ становилось все меньше. Невообразимое уныніе лежало на этихъ оголенныхъ долинахъ и скатахъ, въ этихъ вырубленныхъ сплошь ущельяхъ. Я завернулся въ пледъ и зажмурился. Не было охоты смотрѣть на это запустѣніе.
   -- Вотъ старѣйшій изъ нашихъ уральскихъ заводовъ -- Невьянскъ.
   Я было уже заснулъ -- дѣло было подъ вечеръ.
   -- Гдѣ Невьянскъ?.. Тотъ, который теперь называютъ золотымъ дномъ?
   -- Тотъ самый.
   Вдали клочекъ озера и верхушки башенъ. Масса домовъ по сторонамъ. Озеро раздвигается, башни ростутъ и ростутъ. Одна оказалась соборной колокольней, а другая выстроена въ 1725 году, по образцу московскихъ кремлевскихъ, только значительно ихъ выше. Она покосилась на одну сторону, какъ знаменитыя кампаниллы Пизы и Болоньи. Разумѣется, Болонская только покрупнѣе, а Пизанская изящнѣе этой... Вокругъ Невьянска -- ни лѣсинки. Оказалось все, что можно было вырубить,-- давно вырублено и сожжено въ заводскихъ печахъ, такъ что все дѣло здѣсь нѣкоторое время было закрыто и возобновилось только благодаря льготному разрѣшенію пользоваться лѣсами монетнаго двора, когда-то существовавшаго въ Екатеринбургѣ... Уже стемнѣло, когда мы проѣзжали по широкимъ улицамъ этого завода, который по величинѣ своей побольше иного города. Вонъ яркое пламя блеснуло намъ навстрѣчу. Оказалось, что его выбрасывала домна, выбрасывала вверхъ, выбрасывала въ круглыя окна, выбрасывала еще въ открытое устье печурки, откуда лилось въ это время поспѣвшее чугунное молоко.
   -- Поклонитесь!-- схватилъ меня за плечо спутникъ.
   -- Что такое?
   -- А какъ упадетъ!-- расхохотался онъ, показавъ на наклонившуюся на нашу сторону массу Невьянской башни.
   Наскоро переодѣвшись, мы отправились къ управляющему заводомъ Салареву. Въ первой же комнатѣ навстрѣчу намъ вышла такая красавица, какой, признаюсь, и въ Петербургѣ мы не видали. Оказалось -- дочь хозяина. Прелестные сѣрые глаза весело смотрѣли изъ-подъ красиво очерченныхъ бровей, тонкій овалъ лица, съ безукоризненнымъ носомъ и артистически вырѣзанными губами, поражалъ своимъ изяществомъ. Масса бѣлокурыхъ волосъ на головѣ была заплетена въ двѣ низко падавшія косы. Стройная, какъ пальма, она, казалось, не шла, а скользила намъ навстрѣчу.
   -- Папа сейчасъ выйдетъ!
   Мы не нашлись даже, что отвѣтить благодѣтельной феѣ этого замка. Иначе, не знаю, какъ и назвать старинную постройку, всю покоившуюся на громадныхъ аркахъ. Комнаты были устроены съ самыми различными фокусами акустическаго свойства. При всей ихъ величинѣ шепотъ въ одномъ углу слышался въ противоположномъ, тотчасъ на столѣ явился самоваръ, а вслѣдъ затѣмъ вышелъ и хозяинъ, въ высшей степени пріятный, милый и радушный человѣкъ.
   Невьянскъ въ 1698 году подаренъ Петромъ Великимъ туляку Демидову. Тогда этотъ участокъ былъ великолѣпенъ только глухими лѣсами, но отъ него теперь остаются рѣдкіе клочки. 180,000 десятинъ, составляющіе здѣшнюю заводскую дачу,-- вырублены до-тла, и, какъ я уже говорилъ, заводъ существуетъ только благодаря разрѣшенію пользоваться лѣсами бывшаго монетнаго двора. Изъ нихъ ежегодно должно вырубаться не менѣе 21,000 кубическихъ саженъ съ уплатою за каждую 30 коп. Въ силу этого только и держатся еще доменныя печи и старое кричное производство въ Невьянскомъ и лежащемъ въ с.-в. отъ него Петрокаменскомъ заводахъ. Кромѣ этого, здѣсь добывается золото и на пріискахъ, и старателями, которые за три послѣдніе мѣсяца сдали его 4 пуда и получили по 2 руб. за золотникъ. Саларевъ первый поднялъ плату старателямъ на Уралѣ. До него ихъ притѣсняли, брали металлъ по произвольной цѣнѣ, но онъ сталъ сейчасъ же на ихъ сторону, и первымъ его дѣломъ здѣсь былъ подъемъ рабочихъ цѣнъ и вознагражденія за промытое вольными артелями золото. Чтобы окончательно раздѣлаться съ цифрами, мы приводемъ здѣсь нѣкоторыя.
   Желѣза полосоваго на Невьянскомъ заводѣ приготовляется до 300,000 пудовъ; добыча золота колебалась отъ семи до 33 пудовъ въ годъ. За послѣдніе годы она колебалась между 12--26 пудами, а въ слѣдующій 1877 годъ Саларевъ ожидалъ 30 пудовъ. Невдали отъ Невьянска находится самый лучшій пріискъ, Быньговскій. Когда сократили дѣятельность завода, за недостаткомъ лѣсовъ, то не оказалось надобности въ прудѣ, воду изъ котораго и спустили; обнаружилось ложе рѣки Нейвы, и самое дно пруда, по изслѣдованіи, найдено золотоноснымъ. Сейчасъ же промыли до семи пудовъ драгоцѣннаго металла, а теперь собираются шурфовать все ложе рѣки. Не вездѣ, впрочемъ, поиски были сразу удачны: въ верхней части Быньги израсходовали много денегъ, но не нашли ничего; хотѣли было совсѣмъ уже оставить дальнѣйшія изысканія, какъ однимъ шурфомъ наткнулись на богатѣйшую розсыпь, которая въ первое же время дала до 11 1/2 пудовъ золота, а промыли для этого 2.153,800 пудовъ земли. Всего же на Невьянскомъ заводѣ съ 20 года нынѣшняго столѣтія по 1876 годъ добыто не мало, не много, какъ 1,000 пудовъ этого метала. Насколько новый пріискъ оказался богатъ, видно изъ сравненія съ другими. Напримѣръ, на Золотоключевскомъ на 2.321,400 пуд. песку пришлось только 2 пуда 2 фун. 14 золотниковъ металла.
   На 180,000 десятинахъ этой дачи разбросано 44 селенія съ тремя заводами, въ томъ числѣ населено здѣсь 33,000 душъ, которымъ надо выдать изъ мѣстныхъ лѣсныхъ участковъ, еще уцѣлѣвшихъ кое-гдѣ, отъ 7 до 8,000 кубическихъ саженъ дровъ. Такимъ образомъ, заводы не пользуются вовсе этими жалкими островками лѣса, предоставляя ихъ крестьянамъ. По административному распоряженію горнаго управленія, ближе пяти верстъ къ деревнѣ лѣсъ рубить нельзя. Если взять циркуль и по радіусу въ пять верстъ очертить имъ деревни, то круги всѣ зайдутъ одинъ за другой. Такимъ образомъ мудрое распоряженіе, если бы его стали исполнять, выселило бы всѣхъ крестьянъ отсюда. Изъ 33,000-наго населенія на заводахъ и рудникахъ работаютъ только 2,200 человѣкъ. Остальные частью живутъ хлѣбопашествомъ. Запашки здѣсь большія. Отъ Невьянска до Петрокаменска на десять верстъ идутъ сплошные посѣвы ржи, овса, ячменя и немного льна. Остальная масса крестьянства живетъ извозомъ и работами на здѣшнихъ кожевняхъ, салотопняхъ и другихъ фабрикахъ. Здѣсь выдѣлывается винтовки, сундуки, разныя желѣзныя вещи -- и во всемъ замѣчается одно: промышленность развилась бы удивительно, также, пожалуй, какъ въ Кунгурѣ, если бы только не ощущалась постоянная, страшная нужда въ топливѣ. Много мѣстной руды -- бураго желѣзняка -- остается невыработанной вслѣдствіе этого, хотя она содержитъ въ себѣ 45% чистаго металла; такой руды запасъ громадный -- но ничего съ ней не подѣлаешь, потому что нѣтъ лѣса, а лѣса нѣтъ -- и дѣла нѣтъ.
   Я заинтересовался, какъ и вездѣ, рабочими цѣнами, и оказалось, что мастера здѣсь получаютъ на желѣзномъ заводѣ до 40 руб. въ мѣсяцъ, подмастерья 35 р., работники 20 р. Поденно платится по 40 коп., и только для плотниковъ отъ 60--1 р. 40.
   

XLI.
Падающая башня Невьянска.-- Какъ Демидовъ чеканилъ въ ней серебряную монету.-- Мѣстные компрочикосы.

   Съ Невьянскою наклонною башнею связано много преданій. Въ ея подземельяхъ и народъ топили, въ ея закоулкахъ людей замуравливали, въ ея черныхъ казематахъ и застѣнкахъ держали вредныхъ и опасныхъ супротивниковъ. Правда ли это, или нѣтъ -- стѣны не разскажутъ никому; на каменныхъ полахъ не проступаетъ кровь, когда-то пролитая. Царство призраковъ стало удѣломъ сказокъ; видѣнія уже не являются любопытному туристу съ сказаніями о тайнахъ и ужасахъ, когда-то совершавшихся подъ этими мрачными, тяжелыми сводами. Легенды -- остались въ народной памяти, и народъ упорно связываетъ ихъ съ этою старою башней; народъ говоритъ о ней то, чего не скажутъ выходцы съ того свѣта, народу каждое пятно на этихъ онѣмѣвшихъ стѣнахъ кажется слѣдами убійствъ, каждый загадочный шумъ въ стѣнѣ -- стонами когда-то замученныхъ въ каменныхъ мѣшкахъ жертвъ; вой въ верхнихъ галлереяхъ -- воплями ихъ: "въ подвалы-то уже лучше и не ходите! Тамъ страхи". Разспросите, какіе страхи,-- оказывается, что бѣлое мелькаетъ въ воздухѣ, чудятся скелеты, цѣпляющіеся по стѣнамъ, какъ цѣплялись они, когда вода заливала эти подземелья; слышится стукъ костей по угламъ и традиціонное бряцаніе цѣпей. Въ дѣйствительности, время для всѣхъ этихъ ужасовъ было удобное. И, разумѣется, безцеремонные потомки тульскаго кузнеца Никиты Демидова не особенно стѣснялись въ тѣхъ случаяхъ, когда надо было имъ отдѣлаться отъ непрошеннаго свидѣтеля и его обличителя. На Уралѣ всякій мальчикъ поразскажетъ вамъ о дѣлахъ того минувшаго, несчастнаго времени, которое до сихъ поръ многіе считаютъ чуть ли не золотымъ вѣкомъ. Для барства, пожалуй, а для народа вѣкъ этотъ былъ вѣкомъ желѣзнымъ, въ полномъ смыслѣ этого слова. Говоря о Тагилѣ, я разскажу, что здѣсь творили Демидовы и другіе уральскіе сатрапы въ періодъ полной безнаказанности, когда, помимо ихъ произвола, не было никакого иного закона, когда молчаніе рабовъ не смиряло злыхъ инстинктовъ отупѣвшихъ отъ оргіи господъ, а только разжигало ихъ, когда въ каждомъ крошечномъ владѣльцѣ уральскаго участка таился маленькій Неронъ или Тиверій.
   4-го марта 1702 года, Петръ Великій отдалъ Невьянскъ и другіе Верхотурскіе заводы тульскому кузнецу Никитѣ Демидову. Умный и дѣятельный сынъ его Акинфій, черезъ двадцать три года послѣ этого, построилъ башню, въ которую мы входимъ теперь; сталъ основывать множество другихъ заводовъ на Уралѣ и даже простеръ свою дѣятельность за сибирскіе предѣлы. Въ Томской губерніи онъ открылъ богатыя серебряныя и мѣдныя руды, ранѣе даже возведенія Невьянской кампаниллы. Множество поставленныхъ имъ небольшихъ заводовъ съ плавильными печами добывали въ Сибири черную мѣдь и въ такомъ видѣ доставляли ее въ Невьянскъ. Въ металлѣ, выплавленномъ такимъ образомъ, оказывалось значительное количество серебра, нужно было отдѣлить его, но, по закону того времени, частные люди не имѣли права дѣлать этого, тѣмъ болѣе, обращать въ продажу золото или серебро. Демидову оставалось заниматься своею алхиміей тайкомъ, и хотя онъ у себя былъ царемъ, хотя произволу его здѣсь не было предѣла, но этому кузнечному монарху приходилось помнить, что подъ бокомъ у него въ Сибири начальникъ тамошнихъ заводовъ Татищевъ, злѣйшій врагъ Невьянскаго самодержца, спитъ и видитъ изловить его на чемъ нибудь и затѣмъ погубить. Времена были неустойчивыя. Сегодня -- Неронъ, а завтра Нерону рвали ноздри, били батогами нещадно и ссылали въ Сибирь, въ Березовъ. Нужно, оказывалось, держать ухо востро и не попадать въ лапы къ сторожившей его кошкѣ. Враги стоили одинъ другого. Оба способны были на все. Тутъ и подлогъ, и шпіонство считалось средствами самыми невинными. Бился, бился Демидовъ, да и надумалъ, для скрытаго, потаеннаго производства своего, построить башню. Живо согнали народъ отовсюду, изъ далекихъ имѣній привели сюда сотни каменьщиковъ, и черезъ два-три года она была готова. На восточной сторонѣ этой громады Демидовъ построилъ лабораторію, вырылъ подземелье высотою въ ростъ человѣка, однако, показалось мало -- рядомъ устроилъ другія, и тутъ въ вѣчномъ мракѣ, скупо озаряемомъ слабымъ свѣтомъ лампадъ и огнями плавиленъ, начались таинства отдѣленія серебра отъ мѣди. Потомъ и этого ему показалось мало; скрытыми подземными ходами онъ соединилъ мастерскія съ своимъ домомъ, изъ подъ башни продлилъ черную жилу къ домнѣ, отъ домны -- подъ то мѣсто, гдѣ стоитъ нынѣшняя полиція; тутъ онъ устроилъ тоже "химическое дѣло" какое-то -- по однимъ, чеканку серебряной монеты -- по другимъ. Затѣмъ, эту артерію повернулъ назадъ и закончилъ вновь выходомъ къ себѣ. Когда все это былъ готово, нужно, оказалось, начать дѣло. Взять въ вѣчный мракъ подземелій вольныхъ рабочихъ, либо своихъ крѣпостныхъ -- неосторожно; у нихъ останутся семьи, можетъ все выйдти наружу. И вотъ, по Уралу прошелъ слухъ, что Демидовъ принимаетъ къ себѣ всѣхъ бѣглыхъ. Каторжникъ, просто ли ушедшій отъ хозяйской кабалы крѣпостной, или бродяга -- все равно: имъ находилось дѣло въ Невьянскѣ. Они потянулись туда отовсюду; ихъ запирали въ подземелья, кормили тамъ и заставляли работать надъ плавкою металла. Если не было никакой опасности, по окончаніи урочной работы ихъ выпускали; если же часы съ курантами, устроенные на вершинѣ башни, играли сигналъ, показывающій что либо сомнительное -- бродяги оставались въ своихъ норахъ. Расправа съ ними была короткая. Ихъ запарывали до смерти, забивали. Все равно, жаловаться не пойдетъ никто -- родные его, Богъ знаетъ гдѣ!.. Разъ, когда о дѣяніяхъ Демидова дошла вѣсть до столицы, и сюда выслали слѣдственную коммиссію, то, чтобы не было слѣдовъ преступленія, открыли шлюзы изъ ближайшаго пруда и затопили всѣхъ червей, копошившихся въ этомъ гниломъ подземельѣ. Отдѣленное отъ мѣди серебро продавать нельзя было -- не бросать же его такъ. Организовалась чеканка монеты. Дѣлались здѣсь, въ этихъ подземельяхъ, настоящіе рубли, случалось, даже нѣсколько высшей пробы, чѣмъ государственные. Сотни доносовъ сообщали объ этомъ Петербургу,-- но Демидовы были тамъ слишкомъ сильны. Разсказываютъ, что императрица разъ, играя съ Акинфіемъ Демидовымъ и придвигая къ себѣ горсть серебра, выиграннаго ею, спросила его:
   -- Чьей работы -- моей или твоей?
   -- Все твое, матушка, и мы твои, и работа наша твоя, и всѣми наши животишками тебѣ кланяемся!
   Уклончивый отвѣтъ Демидова очень понравился императрицѣ, и близкіе ей такъ прямо писали Демидову: "Обездомили мы и обѣдняли, пришли-ко намъ твоихъ рублей".
   Такимъ образомъ, самодержецъ Урала сталъ чеканить свою монету и наводнялъ ею весь востокъ Россіи. Государственный монетный дворъ иногда не выпускалъ ея столько, сколько Демидовъ. Нѣкоторое время даже Демидовъ пересталъ стѣсняться, потому что, задумывая новую войну, императрица спросила его:
   -- А сколько ты дашь намъ своихъ рублей?
   -- А сколько прикажешь, матушка, столько и наработаемъ! Намъ твоя милость дорога...
   Полиція была безгласна, какъ безгласна она и теперь. Вся ея дѣятельность обрушивается на мелкую сошку, на жалкую плотву, а осетра и бѣлуги она не трогаетъ. Живоглоты того времени всѣ существовали, благодаря Акинфу Демидову, и были скорѣе его холопями, чѣмъ государевыми слугами.
   Изъ разсказовъ, подтвержденныхъ потомъ многими, оказалось, что здѣсь не мало всякихъ "креоловъ и метисовъ". Тагильское населеніе -- это сумма всевозможныхъ племенъ, потому что Демидовы посылали сюда крестьянъ отовсюду. Малороссы, латыши, пермяки, бѣлоруссы, поляки оказывались здѣсь, потому что сначала ихъ нанимали, а потомъ записывали въ крѣпостные. Одинъ разъ Демидовъ-царь послалъ учителя изъ шведовъ за чѣмъ-то въ Тагиль, а тамъ взялъ его да и вписалъ въ число своихъ крестьянъ. Такимъ же образомъ сюда попало много французовъ и нѣмцевъ. Писарь, дѣлая перепись, идетъ подъ окномъ. Въ окнѣ француженка съ сентиментальнымъ романомъ въ рукахъ. "Какъ васъ зовутъ?" -- "Мадамъ Шаронъ". Онъ и записываетъ Шаронову, которой потомъ объявляютъ, что она числится крѣпостной. Нѣмецъ-механикъ явился сюда учить чему-то, какому-то усовершенствованію производства. Не понравился владѣльцу -- тотъ и велѣлъ отодрать его. Нѣмецъ съ жалобой -- Демидовъ приказалъ отвѣтить, что это его собственный крѣпостной человѣкъ, Иванъ Жидкинъ, посылался имъ заграницу для обученія, и документы представилъ. Время для такихъ козырныхъ тузовъ было вольготное, и процессъ кончился тѣмъ, что добродѣтельнаго германца велѣно было наказать за ложный доносъ. Готовились уже шпицрутены, но "преступникъ" не дождался ихъ -- повѣсился въ тюрьмѣ. Тысячи мрачныхъ разсказовъ ходятъ о тѣхъ временахъ дикаго самодурства и безпощадной расправы. Такъ, напримѣръ,-- одинъ изъ владѣльцевъ привезъ къ себѣ француженку, та пожила два года, и когда дикарь-любовникъ разъ отвозилъ ее кнутомъ изъ собственныхъ рукъ -- она заявила, что завтра же уѣзжаетъ домой, въ Парижъ. Но Парижа ей не пришлось видѣть. Ее высѣкли "при заводѣ" и выдали силою замужъ за какого-то рабочаго пьяницу. Зато, когда черезъ два мѣсяца несчастная умерла отъ побоевъ, надъ ея прахомъ воздвигнутъ былъ богатый памятникъ съ плачущимъ ангеломъ и барельефами. Процессы по этимъ случаямъ тянулись безконечно долго. Нѣкоторые дошли даже до эпохи освобожденія. Крѣпостные зачастую посылались учиться заграницу. Такихъ выбирали изъ наиболѣе способныхъ. Развившись и пріобрѣтя знанія, несчастные женились на француженкахъ и нѣмкахъ. Каково было положеніе послѣднихъ, узнававшихъ, по прибытіи на мѣсто родины, что онѣ супруги крѣпостныхъ и сами крѣпостныя! Послѣднее, можетъ быть, и не по закону, да закономъ въ то время была воля владѣльца, или капризъ его опричниковъ. Сколько драмъ совершилось здѣсь въ эту мрачную эпоху! Даже оставшіеся холостыми и возвратившіеся изъ Парижа въ Тагиль крестьяне быстро спивались съ кругу. Между ними и безграмотными крѣпостными никакой разницы не дѣлалось, и какъ для тѣхъ, такъ и для другихъ были зуботычины, розги, кнуты, шпицрутены и прочія прелести этого тяжелаго времени. Не вернуться назадъ нельзя было Месть опричниковъ обрушивалась на отца, мать, на сестеръ, братьевъ; поневолѣ приходилось пріѣзжать съ повинной. Практиковавшееся и въ другихъ мѣстахъ обыкновеніе выдавать замужъ мѣстныхъ дѣвушекъ по назначенію владѣльцевъ здѣсь еще сопровождалось весьма пріятнымъ для его опричниковъ правомъ первой ночи. Сверхъ того, иногда они задавались цѣлями еще неизвѣстнаго въ то время естественнаго подбора. Сильныхъ парней женили на здоровыхъ дѣвушкахъ, брюнетовъ на брюнеткахъ, долгоносыхъ на долгоносыхъ, идіотовъ на идіоткахъ; все остроуміе подобныхъ браковъ заключалось въ качествѣ приплода. Доходило до того, что бабу, не рожавшую ребятъ -- пороли, чтобы она ихъ рожала, а мужа ея сѣкли кнутомъ. Розги считались ни во что: какъ соль ко щамъ. Варварство шло еще гораздо дальше: въ Невьянскѣ жгли людей, обкладывали ихъ сѣномъ и запаливали его. Владѣлецъ занялся выдѣлкой фальшивой монеты. Въ его подвалахъ нѣсколько сотъ народа работало надъ этимъ дѣломъ. Какъ снѣгъ на голову, нагрянула комиссія, но ничего не нашла. Демидовъ приказалъ открыть шлюзы, и вода залила подвалы, похоронивъ несчастныхъ. На Алтайскихъ заводахъ Демидовъ чеканилъ серебряную монету изъ своего настоящаго серебра. Въ числѣ служащихъ у Демидова былъ саксонецъ. Разъ строптиваго нѣмца онъ угостилъ оплеухами, говорятъ, даже высѣкъ. Тотъ поѣхалъ въ Петербургъ, посулилъ открыть государынѣ все, что творится у Демидова. Прикончить доносителя оказалось нельзя, у него въ Питерѣ были кое-какія связи. Демидовъ приказываетъ его задержать и самъ ѣдетъ въ столицу. Елисавета Петровна его приняла тотчасъ же.
   -- Матушка-императрица, осчастливь! Возьми отъ меня въ даръ Алтайскіе заводы. Я тебѣ и серебра начеканилъ тамъ, изъ усердія и ревности къ твоимъ выгодамъ!
   Алтайскіе заводы приняли съ радостью, Демидова поблагодарили, а когда выпущенный имъ нѣмецъ, наконецъ, пріѣхалъ въ Петербургъ съ жалобой, то съ нимъ никто и разговаривать не хотѣлъ. Сталъ онъ ходить и надоѣдать властнымъ людямъ, и состоялось распоряженіе, въ силу котораго безпокойнаго нѣмца подъ стражей вывезли заграницу, да тамъ и бросили на произволъ судьбы.
   Но варварство заходило еще дальше. О владѣльцахъ Невьянскихъ заводовъ разсказываютъ ужасы. Отказываешься вѣрить этой жестокости, достойной Нерона. Людей не только гноили въ тюрьмахъ, засѣкали, умерщвляли пытками -- ихъ жарили въ маслѣ, сжигали въ ихъ собственныхъ избахъ. Разъ несчастные крестьяне послали ходоковъ въ столицу -- этихъ выборныхъ перебили въ лѣсу всѣхъ, кромѣ одного, котораго привезли въ село и публично сѣкли кнутомъ въ теченіе двухъ недѣль ежедневно, пока мученикъ не умеръ отъ истязаній. Изъ-за самыхъ пустяковъ часто совершались чуть не убійства. Во времена оны, Демидовы сами жили здѣсь и входили во все. Такъ, напримѣръ, осталась цѣлая собственноручная переписка одного изъ Демидовыхъ по поводу трехъ фунтовъ свѣчей, излишне выведенныхъ въ расходъ однимъ изъ заводовъ. И по поводу этихъ трехъ фунтовъ сколько было пересѣчено народа -- вѣдаетъ одинъ Господь! Разсказываютъ о томъ, какъ замазывали въ каменныя стѣны людей, оставляя самыя незначительныя отверстія для дыханія, чтобы дольше не умирали несчастные. Разъ, одинъ рабочій, жестоко наказанный кнутомъ за то, что хотѣль защитить сестру отъ насиловавшаго ее опричника, бѣжалъ въ пермскіе лѣса. Владѣлецъ не долго думалъ, что дѣлать. Онъ безъ церемоніи схватилъ дряхлую мать его и замуровалъ ее въ стѣну, оставивъ окошечко, сквозь которое ей подавали пищу.
   -- До коихъ поръ держать ее?-- спрашивали у него.
   -- А пока самъ бѣглый не явится!
   Черезъ два мѣсяца сынъ явился. Старуху выпустили, но она оказалась сумасшедшею. На ея мѣсто замуровали сына и держали его тамъ полгода. Какое желѣзное здоровье нужно было, чтобъ выдерживать подобныя казни. Въ данномъ случаѣ всего характернѣе то, что изнасилованную дѣвушку высѣкли тоже.
   -- А ее за что?
   -- Чтобъ духа этого не было. Чтобъ страхъ знала!
   И рядомъ съ этими самодурами здѣсь жили люди, получившіе образованіе, даже разрабатывавшіе исторію края, описывавшіе его. Писателя такого рода обыкновенно призывали къ владѣльцу.
   -- Ты это представилъ ко мнѣ то-то и то-то?
   -- Я.
   -- Молодецъ. Хвалю. Трудъ твой я въ архивъ велю сдать, пусть лежитъ!
   Въ видѣ поощренія меценатъ-Демидовъ выдавалъ мѣстному историку рюмку водки и полтину денегъ.
   Это, впрочемъ, не отучило пермяковъ работать. Болѣе преданныхъ своему краю людей я встрѣчалъ очень рѣдко. Они до сихъ поръ записываютъ легенды, сказанія, ведутъ дневники, изслѣдуютъ фауну и флору Урала, не щадя издержекъ, зная хорошо, по прежде бывшимъ примѣрамъ, что изъ этого ничего не выйдетъ. Лѣтъ двадцать тому назадъ, здѣшній кассиръ Шаривъ и учитель Рябовъ сдѣлали археологическую экскурсію въ Верхотурскомъ уѣздѣ; они нашли тамъ множество развалинъ и камней съ надписями, разрыли старинныя могилы, откуда взяли оружіе и разныя вещи. Составили альбомъ рисунковъ всѣхъ этихъ предметовъ и вмѣстѣ съ описаніемъ послали одному изъ петербургскихъ академическихъ нѣмцевъ -- дядюшкѣ Фуссу. Отъ него, разумѣется, они никакого отвѣта не получили. Фуссъ всѣми этими изысканіями не воспользовался, и гдѣ они находятся -- никому неизвѣстно. Изъ другого завода то же въ академію были посланы сборники, разумѣется, рукописные, мѣстныхъ пословицъ, характерныхъ пѣсенъ, сказокъ и легендъ, словарь особеннностей языка; и всему этому -- результату болѣе чѣмъ двенадцатилѣтняго труда -- не суждено было увидѣть свѣта. Вообще въ этомъ отношеніи Петербургъ рѣдко приходилъ на помощь мѣстнымъ дѣятелямъ. Одному изъ нашихъ ученыхъ были доставлены мѣстнымъ ботаникомъ, Ростовымъ, цѣлыя тетради его изслѣдованій и наблюденій, и что же: онѣ попали въ сочиненія перваго, но даже ссылки на скромнаго уральскаго труженика знаменитымъ авторомъ сдѣлано не было вовсе. Учатся и работаютъ здѣсь, не смотря на всѣ препятствія, которыя ставитъ столь пагубному движенію умовъ губернская администрація. Для нея гораздо лучшимъ является, напримѣръ, "Билимбай -- ворамъ рай" или другія мѣстности, гдѣ изголодавшемуся населенію некогда и думать о книгѣ. Знаете-ли вы, что у насъ въ Россійской имперіи, напримѣръ, существуетъ не одна, а нѣсколько цензуръ. Такъ, напримѣръ, если въ Петербургѣ какая-нибудь книга разрѣшается къ обращенію, изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы она была разрѣшена и на Уралѣ. Въ Нижнемъ Тагилѣ ранѣе столицы запрещено сочиненіе Флоровскаго, и потомъ губернаторъ Чарыковъ взялъ да и изъялъ его изъ магазиновъ по всему Уральскому округу. Зачастую, просто по капризу властей, отбираются тѣ или другія книжки журналовъ. Чарыковъ, напр., до того дошелъ, что запретилъ заводоуправленіямъ читать народу изданныя отдѣльно и совершенно уже благономѣренныя лекціи комиссіи для народныхъ чтеній. Учитель, выписавшій для этого "фонарь" объяснительныхъ картинъ, подвергся цѣлой массѣ непріятностей и прослылъ человѣкомъ крайне подозрительнымъ. Въ это же самое время на Уралѣ была недозволена пьеса "Десять невѣстъ", потому что мѣстнымъ властямъ содержаніе ея показалось безнравственнымъ. Антрепренеръ побился, побился, видитъ, что ничего не подѣлаешь, и перекрестилъ пьесу въ "Десять женъ". Подъ видомъ новой пьесы представилъ афишу оной, и тогда власть нашла возможнымъ разрѣшить ее. Почему "Десять женъ" являлись нравственнѣе "Десяти невѣстъ" -- это тайна пермской администраціи. Потомъ та же исторія повторилась со многими другими пьесами. Подъ однимъ названіемъ она запрещается, подъ другимъ разрѣшается. То же самое съ книгами. Даже глупѣйшія изданія Мухиныхъ, Манухиныхъ, Ферапонтовыхъ, Земскихъ и т. д. подвергались остракизму. "Черный гробъ" браковался, "Кровавая звѣзда" поощрялась, "Таинство любви" находили безнравственными, но "Океанъ страстей" пропускался и т. д. въ томъ же родѣ. Въ Ижевскомъ заводѣ, напр., при Чарыковѣ открытіе читальни и библіотеки не было разрѣшено, а раньше существовавшія закрыты. Не одна губернская власть, по и отдѣльныя заводоуправленія являлись любителями-цензорами. Они запрещали въ своемъ районѣ ту или другую книгу, газету, журналъ. Руководили даже вкусами читателей своихъ, находя, напримѣръ, Некрасова не соотвѣтствующимъ, а какого-то невѣдомаго никому поэта Звонарева прекраснымъ. Нечего и говорить, что при такихъ условіяхъ положеніе корреспондентовъ было не совсѣмъ безопасно; и во всей остальной русской провинціи нельзя сказать, чтобы толстокожее населеніе носороговъ и бегемотовъ питало къ нимъ нѣжныя чувства, а здѣсь и подавно. Въ этихъ захолустьяхъ гоголевскіе почтмейстеры сами полагали предѣлъ литературнымъ занятіямъ мѣстныхъ публицистовъ. Дѣло здѣсь привыкли вести на чистоту. Уральскіе цензоры, обуреваемые жаждою къ просвѣщенію, лишь только примутъ какое-нибудь письмо пообъемистѣе, или по адресу редакціи, бывало, сейчасъ же вскроютъ его и прочтутъ, а затѣмъ слѣдуютъ "мѣропріятія": если литературное произведеніе мѣстнаго обывателя оказывалось не обличительнымъ, то оно просто предавалось сожженію, а если въ немъ изображались мѣстныя ископаемыя, какъ расплюевскіе поросята, во всей ихъ неприкосновенности, то о семъ опекуны доносили въ губернаторскую канцелярію. И корреспондентовъ -- прекращали.
   -- Какъ прекращали?
   -- Такъ, ежели служащій, то по третьему пункту, а неслужащимъ объявляли запрещеніе писать съ отдачею подъ надзоръ полиціи или безъ этого.
   За что тутъ еще нѣсколько лѣтъ назадъ страдали люди -- повѣрить трудно.
   На одномъ изъ заводовъ захотѣли устроить спектакли. Конторщики поставили нѣсколько пьесъ А. Н. Островскаго и А. А. Потѣхина. Не прошло послѣ того и мѣсяца, какъ разразилась гроза. Изъ Перми явился губернаторскій чиновникъ. Оказалось, что въ данномъ случаѣ спектакли были приравнены къ незаконнымъ сборищамъ. Двое бѣдняковъ должны были оставить службу, остальнымъ сдѣлано внушеніе. Одинъ изъ первыхъ явился въ Пермь съ жалобою.
   -- Да ты актеръ, что ли?-- спрашиваетъ его губернаторъ.-- Каждый долженъ быть при своемъ занятіи. Актеръ -- играй, рабочій -- работай, конторщикъ -- пиши по службѣ!
   Такъ "Любима Торцова" и оставили безъ куска хлѣба.
   Но возвращаюсь къ описанію башни.
   Внизу -- сырой казематъ какой-то -- мрачный, какъ въ то время, когда ее построили.
   Сквозь заматовѣвшія стекла солнечные лучи какъ-то робко, нехотя проникали въ эту сырую атмосферу и, скользя по старымъ комнатамъ стѣнъ, точно пугаясь, за мирали въ углахъ. Лѣстница съ расшатавшимися каменными ступенями шла вверхъ. Каждый шагъ мой болѣзненно звучалъ по ней. Отзывались имъ стѣны, эхо доносилось до какихъ-то таинственныхъ закоулковъ, кажется, что даже въ таинственныхъ подземельяхъ внизу звучали глухіе вопросы: кто тамъ?.. Второй казематъ -- поменьше перваго. Отъ него опять такая же лѣстница вверхъ. Вся эта каменная масса точно давитъ васъ, груди дышать тяжело. Чудится, что въ этомъ воздухѣ застыли испаренія крови. Кажется, что онъ, не всколыхнувшись, застоялся со времени послѣдняго злодѣйства, совершеннаго подъ этими сводами. И дѣйствительно, глядя на эти слоями пыли покрытыя бойницы, не вѣрилось, чтобы онѣ открывались когда нибудь пропустить живительную свѣжую струю вѣтра, привольно дующаго съ грозныхъ вершинъ Урала сюда, въ эти молчаливыя долины. Вверху пришлось уже цѣпляться по лѣстницѣ, на которой ступени провалились. Точно въ живомъ тѣлѣ зіяли раны. И только дойдя до конца, мы увидѣли солнце и голубое небо; прямо въ лицо намъ повѣялъ нѣсколько холодноватый, бодрящій воздухъ уральской осени. Намъ показалось, что вмѣстѣ съ этою башнею мы плывемъ среди необозримаго пространства, плывемъ съ этими синими вершинами, что окаймили горизонтъ, съ ихъ рѣзкими и могучими массами къ этому берегу, гдѣ, наконецъ, остановится нашъ каменный корабль. Вѣтерокъ игралъ зыбью, едва-едва бѣгущею по свѣтлому пруду надъ прихотливыми извивами Нейвы, надъ кровлями безчисленныхъ домовъ и заводовъ... И вмѣстѣ съ нами плыветъ вся эта освѣщенная солнцемъ окрестность, всѣ эти церкви, зданія, поля и луга. Недвижны только однѣ горы на рубежѣ видимаго простора. Въ сумрачномъ величіи виднѣется ихъ берегъ и ждетъ насъ, ждетъ смѣлыхъ пловцовъ, несущихся къ нему. Мимо меня прорѣзали воздухъ ласточки... Тяжело взмахивая крыльями, пронеслась какая-то темная птица. И опять тишина, опять спокойствіе нерушимое. Мертвые внизу спятъ въ своихъ подземельныхъ мѣшкахъ и застѣнкахъ, а сама эта башня кажется мрачнымъ памятникомъ, воздвигнутымъ надъ ихъ могилами. Безмолвные свидѣтели спятъ до поры, до времени. Придетъ пора, когда и они откроютъ свои незрячія очи. И гдѣ тогда будетъ тотъ, кому исторія предъявитъ искъ по неоплаченному старому долгу... Она не знаетъ прощенія, не знаетъ пощады. Сотни лѣтъ пройдутъ незамѣтно, сѣмя, брошенное въ будущее злымъ поступкомъ, зрѣетъ долго, но вѣрно. Тутъ не бываетъ неурожая. Изъ зерна идетъ ростокъ, изъ ростка когда-то во Франціи поднялась гильотина. Какая жатва будетъ у насъ?
   -- Вы знаете, почему, по народному толкованію, покосилась эта башня?
   -- Почему?
   -- Видите, грѣховъ на ней много. Потому и осѣла она.
   Она сдѣлала наклонъ на юго-западъ на 2 1/2 аршина при вышинѣ въ 28 саженъ.
   -- А рухнетъ она тогда, когда на потомкахъ Демидова оправдается библейское изрѣченіе: око за око и зубъ за зубъ! Тогда въ ней и надобности не будетъ.
   А пока стоитъ этотъ покосившійся мавзолей, эта каменная лѣтопись убійствъ и преступленій! Пока молчатъ его камни, молчатъ его казематы и подземелья!..
   Когда мы проходили подъ стѣнами внизу и видѣли наклонившуюся надъ ними эту массу -- становилось жутко поневолѣ. Такъ и казалось -- сдвинется она съ мѣста и рухнетъ внизъ, похоронивъ и насъ подъ своими обломками.
   Около башни -- памятникъ Яковлеву.
   Гранитный пьедесталъ поддерживаетъ второй, изъ синяго мрамора; на немъ черная чугунная колонна съ бюстомъ Яковлева; сверху крестъ едва держится, такъ и кажется, что онъ слетитъ. На синемъ мраморѣ -- бронзовый дубовый вѣнокъ. Кто-то нацарапалъ на мраморѣ юмористическую надпись: "Почтенному предку безутѣшные потомки". Потомъ, говорятъ, эта надпись была стерта.
   Ужасное уныніе придаетъ окрестностямъ Невьянска отсутствіе лѣса.
   Ни садика, ни рощицы -- все голо, какъ голова совсѣмъ оплѣшивѣвшаго старика.
   -- У насъ чудесная рощица тутъ была, у самаго города. Всѣ туда ходили гулять.
   -- Куда же она дѣлась?
   -- И мѣсто было славное, красивое; тѣни много, вода шумѣла, сквозь листья едва солнце пробивалось. У насъ тогда управлялъ заводомъ Печаткинъ. Ему долго мозолилъ глаза этотъ послѣдній остатокъ старыхъ невьянскихъ лѣсовъ. А какъ освободили крестьянъ, Печаткинъ сейчасъ же велѣлъ на-голо вырубить всю эту рощу.
   -- Зачѣмъ?
   -- Чтобъ никому не доставалась... Пусть, говоритъ, подъ солнцемъ на лысинѣ гуляютъ.
   Когда я проѣзжалъ около -- одни безобразные пни сиротѣли на мѣстѣ, гдѣ еще двадцать лѣтъ тому назадъ шумѣли вершины толстыхъ старыхъ деревьевъ. Но величинѣ этихъ пней видно, какіе это были почтенные ветераны прежнихъ невьянскихъ лѣсовъ.
   -- Дивно (много -- на мѣстномъ языкѣ) тутотка было прежде. Все порубили да сожгли. А то и на сторону продали. Теперь и бѣдуемъ!
   Тутъ еще и не такія дѣла были. У одного завода, недалеко отсюда, стояла роща. Да тоже управляющій вырубилъ. Какъ вамъ кажется, зачѣмъ? Чтобы лишить возможности крестьянъ того времени укрываться отъ работы. А то вотъ и еще компрочикосъ -- онъ снесъ прелестный боръ, куда ходили гулять окрестные крестьяне.
   -- Для чего?
   -- Для трезвости! Потому, случалось, крестьяне туда водку носили.
   Третій -- распорядился съ эстетическою цѣлью. Роща, видите ли, мѣшала красотѣ окрестностей. Невольно вспоминается при этомъ разсказъ объ управляющемъ однимъ изъ сѣверныхъ заводовъ. Около него былъ старый выхоленный садъ. Онъ его снесъ подъ корнь. Жена, видите ли, у него была легкомысленная, такъ чтобы поменьше оказывалось удобныхъ мѣстъ, гдѣ бы она могла шалить!
   -- У насъ народъ умный, всегда глупость сдѣлаетъ!-- сообщили мнѣ здѣсь по этому поводу.
   

XLII.
Золотое дно.-- Болотокмочевскій и Быльговскій пріиски.-- Коннозаводская баба.-- Рогожинъ.

   Мы поѣхали въ Болотокмочевскій пріискъ, т. е. въ мѣстность, гдѣ прежде находился громадный прудъ, по величинѣ подходящій къ озеру. Какъ я уже говорилъ выше, его спустили и на днѣ нашли много золота, какъ по ложу рѣки Нейвы, такъ и въ самыхъ обнажившихся такимъ образомъ берегахъ ея. Новое русло Нейвы прорыто въ сторонѣ.
   -- Это нашъ Суэцкій каналъ!-- улыбнулся Сомровъ, показывая мнѣ свою работу.
   Пріискъ въ самой долинѣ. Кругомъ вершины Урала, точно онѣ надвигаются на нее отовсюду... Въ мглистое время почудится, что кругомъ пріиска не каменныя горы, а обложили его тяжелыя массы непроницаемыхъ тучъ. За то внизу кипитъ и шибко бьется всѣми своими безчисленными пульсами упорный трудъ человѣка. Вокругъ, на старыхъ берегахъ осушеннаго озера, вся мѣстность изрыта оставленными работами. Дѣды рылись здѣсь цѣлое столѣтіе, собирая золото съ поверхности, дѣти ихъ углублялись въ почву аршина на два и считали это громаднымъ трудомъ, теперь идутъ на двѣнадцать и на пятнадцать аршинъ внизъ...
   Искусственное новое русло Нейвы даетъ ту массу воды, которая необходима для промывки золотоносныхъ породъ.
   -- Теперь отправимся на Быльговскій пріискъ, тамъ вы увидите самую вымывку золота.
   Онъ помѣщается недалеко. Въ немъ 386 человѣкъ ежедневно промываетъ семьдесятъ тысячъ пудовь земли, добывая изъ нихъ по 8 фунтовъ золота.
   Мы вошли въ заводскія каморы; у стѣнъ устроено нѣчто въ родѣ наклонныхъ корытъ, гдѣ промывается песокъ. Въ эти плоскодонныя посудины длинными ковшами сбрасываютъ сверху породу. Стоя по щиколку въ водѣ, голоногія бабы гребкомъ, или, по-мѣстному, нехломъ, передвигаютъ вверхъ и внизъ сброшенную массу по дну вашгера. Золото остается въ верхней части, а пустая порода -- отдѣляется на другой край вмѣстѣ съ камнями.
   -- Какія сильныя, рослыя бабы!-- невольно замѣтилъ мой спутникъ.
   -- Это наша порода. Демидовъ здѣсь перемѣшалъ чуть ли не ѣсѣ племена земныя, оттого и получились такія патагонки.
   Нужно признаться, что патагонки эти, помимо своего роста, были очень красивы. Свѣжія здоровыя лица съ черными глазами, высокія груди, порывисто дышавшія на тяжелой работѣ, сильный складъ хорошо обрисованнаго тѣла...
   -- Тутъ вѣдь какъ бывало, во времена оны: нарочно рослыхъ на рослыхъ женили, для приплоду!
   -- Совсѣмъ, какъ на конскихъ заводахъ!
   -- Въ старое, крѣпостное время занимались этимъ.
   -- Много ли они зарабатываютъ здѣсь?
   -- Наша баба -- наживчица. Въ другихъ мѣстахъ ей и двадцати копѣекъ въ день не получить, а тутъ весь полтинникъ. Сработаетъ она столько же, сколько и мужикъ.
   Три бабы, стоявшія около, были какъ на подборъ красавицы, несмотря на грубую работу и грязныя руки. Еще бы: имъ постоянно приходится имѣть дѣло съ мокрою землею. Илья Ильичъ Обломовъ навѣрное обратилъ бы свое вниманіе на удивительные локти этихъ амозонокъ золотого дѣла. Одна изъ бабъ, разбиравшая попадавшіеся въ вашгеры каменья, наклонилась и ловко, привычнымъ глазомъ замѣтивъ сразу, выхватила изъ массы кусокъ кварцу, прикинула его вѣсъ на рукѣ и подала управляющему.
   -- Что это?-- спросилъ я.
   -- Самородокъ.
   При мнѣ потомъ золото освободили отъ кварца и оказалась лепешка въ тринадцать золотниковъ почти чистаго металла.
   Потомъ мы перешли въ другое отдѣленіе золотопромываленъ.
   Сюда уже попадаетъ заполоскъ, т. е. остатки отъ промывки на главной машинѣ. Они были пропущены тамъ и черезъ грохотъ попадаютъ внизъ на вашгеры.
   -- Ему милости нѣтъ!-- смѣется коннозаводская баба около.
   -- Кому ему?
   -- А золоту-то. Его, какъ зайца, баре, въ семи водахъ моемъ. Тамъ его умоемъ, здѣсь вымоемъ, да еще и опослъ подмоемъ... Чистое оттого и прозывается. Бываетъ, что уже совсѣмъ вымоютъ землю, а старатели берутъ и еще разъ ее пропущаютъ въ своихъ матерахъ.
   -- Это что за матера?
   -- Тотъ же вашгеръ, только поменьше и ручной!
   Въ вашгерахъ, когда нехлы или гребки сдѣлаютъ свое дѣло, бабы берутъ дощечку "разбѣгалку" и сбираютъ ею породу, слегка разбрасывая золото въ медленно текущей водѣ. Вода уноситъ постороннія частицы, и на днѣ вашгера образуется легкій желтый налетъ. Той же разбѣгалкой отдѣляются камни помельче, взвѣшиваются, и пустые сбрасываются внизъ, къ пустой, или выметанной породѣ. Самое торжественное молчаніе царитъ здѣсь. Можно подумать, что подъ этими сводами совершается какое-то таинство. Вниманіе работницъ напряжено до послѣдней степени. Слышится только журчаніе воды, пробѣгающей по дну вашгеровъ, да поскребываніе гребковъ и разбѣгалки.
   -- У насъ какъ въ церкви!
   -- Золото крестимъ. Въ водѣ тоже!-- замѣчаетъ баба, выходя отдохнуть изъ своего отдѣленія.
   -- Только крестнымъ матерямъ ничего не достается!-- замѣтилъ я, глядя на латунныя сережки у ея ушей...
   Золото подъ руками, кажется, а приходится довольствоваться мѣдью.
   Вмѣстѣ съ золотомъ осаждается на дно вашгера и шлихъ, т. е. желѣзныя частицы, въ видѣ мельчайшихъ опилокъ.
   Я это замѣтилъ только тогда, когда баба при мнѣ вооружилась громаднымъ магнитомъ.
   -- Это еще что?
   -- А вотъ козлищъ отъ овецъ отдѣлять будемъ сейчасъ!-- замѣтилъ управляющій.
   Къ первой бабѣ присоединилась другая, и онѣ, нагнувшись головами одна къ другой, самымъ старательнымъ образомъ медленно начали помѣшивать золото магнитами. Разгонка шлиховъ была успѣшна, скоро на концахъ магнитовъ образовался сѣрый налетъ. Желтая масса золота заблестѣла. Третья патагонка щеточкой стала сметать его въ одну кучу.
   У старателей промывка идетъ нѣсколько иначе.
   Они надъ своими матерами устраиваютъ желѣзное и частое рѣшето, на него валятъ породу и насосомъ гонятъ воду. Двѣ бабы разбиваютъ подъ водою лопаточками землю, а третья гребломъ передвигаетъ падающую породу. На днѣ вашгера у старателей часто остается ртуть, соединяющаяся съ платиной и золотомъ.
   Золото собирается на желѣзный обрѣзъ. Обрѣзъ подставляется подъ струйку воды, по немъ двигаютъ щеточкой, которою сгребали золото въ вашгерѣ. Если въ ея щетинѣ осталось золото -- оно упадаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ, которое на обрѣзѣ въ ковшѣ. Изъ ковша оно все поступаетъ въ ступку. Тутъ его толкутъ, тоже наполняя посудину водою; глинистыя частицы, еще содержащіяся въ золотѣ, при этомъ соединяются съ водою. Потомъ умытый такимъ образомъ металлъ опять сбрасываютъ въ вашгеръ, гдѣ опять идетъ его ручная "перемѣтка". Только послѣ этой, не знаю счетомъ, какой перемывки,-- золото получаетъ названіе крупки и изъ воды попадаетъ прямо въ полымя. На желѣзномъ ковшѣ его ставятъ въ жаровню, раздуваемую мѣхами, вода при этомъ испаряется,-- золото остается чистымъ.
   При мнѣ въ такомъ ковшѣ высушили два фунта драгоцѣнной крупы.
   -- Не хотите ли такой кашки? Это уральское просо...-- шутили рабочіе.
   -- Что мы за повара! Даже пробовать не даютъ, каково-то на вкусъ.
   -- Да уже чего говорить... Скусна, безъ масла и то бы взялъ!
   -- Подавишься!
   -- Будь спокоенъ... Слопаемъ. Дай только!
   Разумѣется, при всѣхъ золотопромывочныхъ операціяхъ принимаются предосторожности, предупреждающія всякую возможность похищенія золота.
   Мы двинулись къ дверямъ, когда на встрѣчу намъ показался высокій сгорбленный старикъ.
   -- А, Иванъ Павловичъ!-- привѣтствовалъ его мой спутникъ.-- Это наша знаменитость!-- шепнулъ онъ мнѣ.
   -- Кто такой?
   -- Рогожинъ. Старатель; онъ во всю жизнь перемылъ болѣе 15 пудовъ золота одинъ. Получилъ за это до 50,000 рублей.
   -- А теперь?
   -- Теперь, разумѣется, нищій. На желѣзномъ дѣлѣ еще удается откладывать, а золотоискатели наши всѣ кончаютъ сумою. Таково роковое вліяніе этого металла. Всѣ они ничего не имѣютъ. То же и Рогожинъ.
   Я вспомнилъ старика Жмаева, этого геніальнаго "сыщика" золота, если можно такъ выразиться, открывшаго сотню богатыхъ розсыпей, сдѣлавшаго десятки людей милліонерами и пріютившагося теперь изъ милости въ березовскомъ заводѣ у Фохта!
   Дѣйствительно, приходилось согласиться съ тѣмъ, что въ добываніи золота лежитъ что-то роковое... Совсѣмъ какъ по повѣрью: клады, зарытые убійцами съ страшными заклятьями и зароками. И опять эти жалкія промытыя горсточки драгоцѣннаго металла возбуждали во мнѣ печальныя, скорбныя мысли. Сколько прольется крови, будетъ совершенно низостей изъ-за этой ничего въ экономіи природы нестоящей крупы, которую сквозь десятки вашгеровъ промыла, какъ зайца, красивая, сильная заводская баба!..
   И не даромъ пришла мнѣ на память одна уральская легенда.
   -- Знаете ли вы что такое золотая жила?-- разсказывали мнѣ.
   -0 Ну?
   -- Когда святые люди загоняли чертей въ адъ, такъ они уходили туда сквозь гору. Ну, такъ это слѣды ихъ остались тутъ. А золотая розсыпь -- гдѣ отъ креста черти разсыпались прахомъ...
   Легенда права, если судить о свойствахъ золота по странному его вліянію на родъ человѣческій.
   Золотоносный песокъ доставляется сюда на телѣжкахъ, по сорока пудовъ груза въ каждой. Лошадь съ хозяиномъ и гонщикомъ оплачивается въ день тремя рублями. Трудъ этотъ самый мучительный, потому что бѣдному коню только приходится цѣлый день въѣзжать на крутую гору и спускаться по ней. Тѣмъ не менѣе, на это является много охотниковъ. При каждой телѣжкѣ долженъ быть накладчикъ и гонщикъ. Первый -- взрослый, второй -- малецъ. Большею частью идутъ на такой промыселъ отецъ съ сыномъ или мужъ съ женою. Мы еще издали слышали болѣзненное скрипѣніе колесъ, неистовые крики, ободрявшіе спотыкавшихся и изнуренныхъ коней. Стонъ стоитъ надъ этимъ. Самая страшная, въ полномъ смыслѣ слова, египетская работа, это -- отвозка "эфеля", т. е. промытыхъ песковъ. Осенью ребятишки, даже 13--14 лѣтъ исполняющіе эти уроки въ мокротѣ, въ грязи, зачастую убѣгаютъ домой, и не заманишь ихъ тогда на работу, несмотря на высокую для подростковъ плату 60 коп. за день. Отсюда тифы, лихорадки.
   -- Дѣйствительно, страшное дѣло!-- замѣчаетъ Сомровъ.
   -- Что же, развѣ нельзя какъ-нибудь облегчить его?
   -- Отчего же. И мы придумали устроить рельсы, будемъ по нимъ отвозить этотъ песокъ въ ямы... Станетъ легче.
   Станетъ легче! Когда рабочему будетъ легче? Всегда и вездѣ жалкій грошъ свой мы добываемъ цѣною нечеловѣческихъ усилій. Свое здоровье, здоровье своей семьи -- тратятся человѣкомъ на возможность только сегодня не умереть съ голода. Что будетъ завтра -- почемъ знать. Въ концѣ концовъ, получаются выродившіеся, слабые, болѣзненные, малокровные люди, съ безсильными мозгами, съ дряблыми мышцами, съ тонкими ногами и впалою грудью... костистые, неустойчивые! Какія-нибудь коннозаводскія бабы -- исключеніе. У нихъ сравнительно трата мускульной силы не такъ велика. Въ общемъ, куда ни оглянешься -- на дальній ли сѣверъ, на знойный ли югъ -- одно и то же.
   Кое-какъ мы взобрались тоже наверхъ. Нога вязла въ мягкомъ влажномъ пескѣ; видимо, цѣлыя горы его были промыты, прежде чѣмъ ихъ свалили сюда. Грохотъ водокачки, взбрасывающей вверхъ цѣлые разливы бѣлой отъ пѣны воды, заглушалъ здѣсь всѣ звуки. Мимо насъ измученные гонщики подвозятъ каждую телѣжку на платформу къ люку. Тамъ уже стоятъ двое приставщиковъ. Въ одно и то же время телѣжка опрокидывается, и люкъ открывается. Масса золотоноснаго песку валится внизъ. Приставники сгребаютъ все, что осталось на краю, и закрываютъ люкъ. На той же платформѣ -- провалъ, въ провалѣ громадная чашка, по которой бѣгаютъ волки, т. е. жернова, размельчающіе каменья. Песокъ "мясниковатый" идетъ въ люкъ, а каменья въ провалъ, въ чашку. Вокругъ чашки устроена кишка, пускающая внутрь нѣсколько струй воды. Изъ чашки протертая масса надаетъ на наклонную плоскость, гдѣ устроены продольные и поперечные бруски для задержки золота. Масса, лишенная его, мясниковина, эфель выбрасывается ниже, гдѣ ее складываютъ въ заводки и вывозятъ. Для этого подъѣзжаетъ конь, особый рабочій открываетъ "штырь" въ концѣ невысокой плоскости, и тотчасъ же въ телѣжку льется вода, сыплется эфель. Въ чашѣ по временамъ тоже открывается люкъ, куда и проваливается галечный кварцъ, безсодержательные каменья. Впрочемъ, и ихъ двое рабочихъ перебираютъ внизу лопаточками, отыскивая въ нихъ золото. Если ничего не оказалось -- вся эта масса проваливается въ слѣдующій люкъ на землѣ. Отсюда "пустую" породу уже доставляютъ на особый "отводъ".
   Трудно наглядно представить себѣ все это въ высшей степени сложное и запутанное дѣло. Ясно только одно, что малѣйшій камешекъ здѣсь, прежде чѣмъ его признаютъ совсѣмъ нестоющимъ вниманія, побываетъ въ нѣсколькихъ рукахъ и подвергнется всевозможнымъ мытарствамъ. Такъ, напримѣръ, провалившійся сквозь правый люкъ песокъ съ каменьями, прямо по наклонной плоскости, попадетъ въ вращающійся цилиндръ -- бочку, или бутарь. Вмѣстѣ съ ними, онъ сильно вертится, причемъ, конечно, камни выбрасываются наружу, на вторую платформу, гдѣ уже находятся трое рабочихъ. Они ищутъ между этими выкидышами самородковъ. Если, на свое счастье, золотоискатель найдетъ кусокъ золота, то сверхъ поденной платы онъ получаетъ еще по 85 коп. за каждый золотникъ. Случалось здѣсь добывать такимъ образомъ куски золота по фунту и болѣе, вкрапленные въ кварцъ.
   Тутъ, кажется, находишься въ настоящемъ аду. Грохотъ глушитъ самые притерпѣвшіяся уши. Грохочетъ вверху водяная машина, грохочутъ бутора, вращающіеся съ страшной силой, грохочутъ выбрасываемые ими каменья, грохочетъ обрушивающаяся внизъ по наклонной плоскости порода... Какое-то сильное движеніе, какой-то до одуренія доводящій шумъ! Точно цѣлый городъ рушится кругомъ, точно разсѣдаются каменныя горы, и, освобожденныя изъ заключенія, воды стремятся съ торжествующимъ ревомъ на трескающуюся и обваливающуюся землю. Перестаешь понимать, что тутъ дѣлается, мозгъ ничего не соображаетъ, спѣшишь только поскорѣе уйти отъ этой музыки золотаго дѣла подальше, завидуя рабочимъ, которые при этихъ невозможныхъ условіяхъ стоятъ себѣ невозмутимо и въ высшей степени винмательно дѣлаютъ свое дѣло... Камни, изслѣдованные такимъ образомъ, гальку, лопатами сбрасываютъ сквозь открытый желобъ прямо въ телѣжки. Изъ бочки бутора песокъ выкидывается внизъ, сквозь рѣшетки по наклонной плоскости, съ переборомъ, гдѣ остается золото, и проходитъ болѣе легкая порода.
   Мелкая порода эта и поступаетъ уже въ отдѣленіе, гдѣ въ вашгерахъ описанныя нами коннозаводскія бабы дѣлаютъ свое дѣло, промывая этотъ песокъ.
   Эфельщикамъ приходится стоять по колѣни въ жидкой грязи.
   Въ холода это ужасно; и довольно посмотрѣть на несчастныхъ, чтобы понять, какой цѣной достаются имъ ихъ сравнительно большіе заработки.
   Послѣ всевозможныхъ операцій, полученное золото сдается въ контору. Каждый золотникъ его обходится ей въ 2 руб. 6 коп., къ этой цифрѣ нужно прибавить еще 46--50 коп., которыя тратятся на приготовительныя работы, на устройство завода. Казна за чистое, химически изслѣдованное золото платитъ 3 руб. 55 к., здѣшнее же обыкновенно 86--87 пробы. Остальные 13% -- платина, серебро, такъ что за здѣшнее, шлиховое золото заводъ получаетъ самъ отъ правительства 3 руб. 16 к. Обыкновенно здѣсь ежедневно (въ Быльговѣ) промывается до 7 ф. металла, но бываютъ особенно удачные дни. Такъ, напримѣръ, въ этомъ, 1876-мъ году было недавно три подъ-рядъ:
   15-го іюня изъ 53,000 пудовъ земли вымыто 19 ф. 70 золотниковъ золота.
   16-го іюня изъ 49,000 пудовъ земли вымыто 26 ф. 80 золотниковъ золота.
   17-го іюня изъ 52,000 пудовъ земли вымыто 19 ф. 32 золотника золота.
   Мнѣ показали здѣсь два крупныхъ самородка. Одинъ -- лепешка въ 5 фунтовъ вѣсомъ, другой меньше, весь почти залитый кварцемъ. Самый большой изъ извѣстныхъ въ Россіи -- въ Петербургѣ; онъ вѣситъ 3 пуда 37 фунтовъ.
   Невдалекѣ отсюда Вилюйскій рудникъ. Онъ принадлежитъ къ этой же заводской дачѣ, чрезвычайно богатой; онъ основанъ былъ незадолго до моего пріѣзда, но изъ него было уже добыто до шести пудовъ драгоцѣннаго металла.
   -- Богъ знаетъ, какъ это у васъ совершается; покойно говорятъ о пудахъ золота. Точно это булыжникъ!-- замѣтилъ мой спутникъ.
   -- Когда имѣешь съ нимъ дѣло, остаешься вполнѣ равнодушнымъ.
   -- Ну, когда-то, во времена оны, не мало прилипало къ рукамъ.
   -- Въ ущербъ казнѣ? Еще-бы. Вы то возьмите, что надзиратели и смотрители пріисковъ получали отъ 7--10 р. жалованья въ мѣсяцъ. Значитъ, прямо имъ говорили -- воруйте!...
   Осмотрѣвъ все, что можно было осмотрѣть, мы двинулись дальше въ Тагилъ.
   Кони были готовы, почтовые, жалкіе, измученные.
   -- Что это они у тебя?-- обращаюсь къ ямщику.
   -- Да всю спинушку сборонилъ... Бѣднота насъ ѣстъ!
   Весь Невьянскъ уже тонулъ въ голубыхъ сумракахъ вечера.
   Косая башня его казалась еще грандіознѣе. Пики и кряжи Урала медленно уходили въ царство неоглядной ночи... Издали, изъ-за полей -- слышались пѣсни.
   -- Кто это поетъ?
   -- А бабы, которыя цѣлый день работаютъ на заводѣ.
   -- Неужели у этихъ коннозаводскихъ амазонокъ, двѣнадцать часовъ простоявшихъ босикомъ въ водѣ, не разгибавшихъ спину -- хватитъ еще охоты и силы пѣть?
   -- Она послѣ работы у насъ баба бѣшеная!.. На парня такъ и идетъ сама... Отойти отъ истомы, отъ натуги надо ей... Разогнуться!
   

XLIII.
Уральская ночь.-- Цифры.-- Земля безъ шубы.-- Обороты заводовъ.-- Прекращеніе корреспондентовъ.-- Музыка труда.-- Добродѣтели желѣзнаго и пороки золотого дала.-- Платина.

   "У насъ народъ стойкій, не гулевой"... Говорилъ мнѣ одинъ изъ тагильскихъ крестьянъ. "Мы не то, что по прочимъ мѣстамъ. Оно точно, и намъ потачки не бываетъ... Рабочему человѣку гдѣ хорошо? Въ царствіи небесномъ только. И насъ тоже вороги наши -- зубами рвутъ. И штрафой этой донимаютъ, поборами. А и нажива-то наша какая: одна -- съ голоду не помереть! Сказываютъ, эвона какія деньги начальство заводское загребаетъ. Ну, да что же!-- а только душа у насъ не обмякла, гордость эту еще въ себѣ держимъ. Мы работать согласны, и грабь ты насъ, коли въ тебѣ совѣсть,-- что лахань поганая да кривая, а только душу мы тебѣ свою не отдадимъ. Душа у насъ дорогая, ни по какой цѣнѣ не ходитъ. Насъ хотѣли было золотымъ гвоздемъ прибить... какъ книжку эту вводили, но только мы и на золотой гвоздь не согласны. Сколько у насъ бунту изъ-за этого золотого гвоздя вышло. Большой шумъ былъ, и понынѣ еще за него что нашихъ въ Сибирь ушато!.. А только мы не согласны".
   И потомъ сколько мнѣ ни приходилось сталкиваться съ тагильскими крестьянами, я всегда убѣждался, что они хотя и мрутъ на работѣ, создавая милліоны владѣльцу и тысячи его агентамъ, а совѣсти все-таки не продали и при каждомъ случаѣ отстаиваютъ свое человѣческое достоинство. По пути въ Тагилъ мой спутникъ разсказывалъ мнѣ подробно знаменитую исторію золотого гвоздя, о которой я говорилъ уже выше. При освобожденіи крестьянъ хотѣли ихъ работы оформить здѣсь рабочей книжкой. Посредникъ, желая попонятнѣе объяснить народу, что это такое, сообщилъ:
   -- Къ заводамъ до сихъ поръ были вы прибиты желѣзнымъ, а теперь мы вобьемъ золотой гвоздь!
   Спустя сутки -- по селу волненіе. Бабы галдятъ, старики орутъ тоже.
   -- Что такое?-- добивается посредникъ.
   -- Не хотимъ золотого гвоздя!
   И начался бунтъ изъ-за рабочихъ книжекъ.
   Въ это-то царство, гдѣ крестьянинъ прибитъ теперь къ заводамъ золотымъ гвоздемъ, мы ѣхали въ сумрачную, холодную ночь. Близость осени уже давала себя знать. Съ вечера начался мелкій дождь, и сквозь сѣрую пелену его мелькали по сторонамъ силуэты какихъ-то горъ, хмурились ощетинившіяся темными лѣсами сѣдловины, у самой дороги, словно въ ожиданіи насъ, притаились каменные холмы, казавшіеся хребтами сказочныхъ чудовищъ. Узловатыя вѣтви деревьевъ протягивались въ воздухѣ, точно хотѣли, во что бы ни стало, дорваться до насъ. Мы спускались въ дикія, чрезвычайно красивыя днемъ долины, по которымъ текутъ золотоносныя рѣки, а черезъ нѣсколько минутъ бойкіе уральскіе кони вносили насъ въ темную дрему неподвижнаго лѣса, взбѣжавшаго на холмы. Иногда во мглѣ тускло мигали намъ костры обозчиковъ, "притулившихся" на ночь, на мокрой землѣ, подъ мокрыми деревьями. Двадцать восемь верстъ шла одна пустыня, безлюдная, ни села въ сторонѣ, ни хаты. Какъ при Ермакѣ было, такъ и теперь осталось. Добрались до большой деревни Анатольевской, и вся она, "обмокшая" подъ дождемъ, казалось, вздрагивала отъ холода, проникавшаго сквозь ея лохмотья, т. е. дырявыя кровли избъ, выбитыя окна, обвалившійся заборъ. Кое-гдѣ робко-робко, едва приподнимая сонное вѣко, взглядывалъ на насъ огонекъ, чтобы тотчасъ же зажмуриться, точно онъ пугался этого сумрака, этой мглы, этого дико свиставшаго по безмолвнымъ улицамъ вѣтра.
   Душная, вонючая станція. На стѣнѣ зеленый Кутузовъ на красной лошади и почему-то портретъ дѣвицы де-Монтеспанъ... Обшмыганная, засаленная книжка, "Виконтъ де-Бражелонъ", вмѣстѣ съ этимъ портретомъ свидѣтельствовали объ изящныхъ вкусахъ станціоннаго смотрителя. Нѣсколько глотковъ горячаго чая, ругань ямщиковъ во дворѣ, звуки затрещинъ за тонкою стѣною и опять дорога, опять дождь, опять мокрыя деревья, мокрыя скалы, мокрыя села -- такъ вплоть до самаго Тагила.
   -- Сейчасъ пріѣдемъ!-- будитъ меня спутникъ.
   Нехотя раскрываю глаза. Огоньки мелькаютъ вдалекѣ, какіе-то каменные трехъ-оконные кубики, бѣлые, съ высокими кровлями, пустынныя площади, потомъ опять кубики. Нѣсколько разъ насъ проглатывали пустыри, мы съѣзжали куда-то внизъ и опять, цѣпляясь по крутымъ скатамъ, всползали вверхъ; подъ колесами нашей телѣги дребезжали мосты, и вотъ, наконецъ, направо и налѣво раскинулся самый Нижній Тагилъ со своими палатками и избами, массами лавокъ, гостинымъ дворомъ и какимъ-то памятникомъ, который показался намъ закутавшимся въ холодное пальтишко и дрожавшимъ отъ холода нищимъ.
   -- Гдѣ остановиться здѣсь?
   -- Да вотъ. Одна пока и есть гостиница,-- показали мнѣ...-- Только пустятъ ли?
   -- Что?
   -- Говорю, пустятъ ли?.. Потому у нихъ тоже.. Спать залягутъ -- жди утра!
   Стучались, стучались, наконецъ, судьба смиловалась. Мы съ удовольствіемъ почувствовали себя не на холоду и не подъ дождемъ. На стѣнахъ нашего номера почему-то висѣла карта Индо-Китая и написанный масляными красками круторожій купецъ съ выпученными глазами и золотой медалью. Подъ нимъ подпись: "и удостоенъ многими заграничными кавалеріями, а также 25 января 1869 года видѣлъ Римскаго папу и къ цѣлованію руки его былъ допущенъ, а въ семидесятомъ обѣдалъ съ министрами". Фамилія этого знатнаго иностранца оказалась неизвѣстной.
   Тагилъ -- является столицей Демидовскаго царства. Прежде чѣмъ перейти къ бытовымъ очеркамъ его и картинамъ производства, я попрошу у читателей позволенія привести здѣсь нѣсколько цифръ, дающихъ нѣкоторое понятіе о размѣрахъ этого "желѣзнаго" края, объ этой колыбели милліоновъ, которая создала громадныя богатства для однихъ и задушила въ ежовыхъ рукавицахъ безотходнаго и непосильнаго труда сотни тысячъ рабочихъ, еще недавно бывшихъ почти рабами и только теперь начинающихъ дышать посвободнѣе.
   Нижне-Тагильскій заводскій округъ состоитъ изъ восьми главныхъ центровъ: собственно Нижне-Тагильскаго съ Анатолійскимъ, Нижней Салды, Верхней Салды съ Исинскимъ заводомъ, находящимся около Черно-Источинскаго, съ ближайшими къ нему Антоновскимъ и Авроринскимъ заводами, Василе-Уткинскаго съ УстьзУткинской пристанью, на р. Чусовой, Василе-Шайтанскаго, Лайскаго и Выйскаго. Подъ строеніями различныхъ заводовъ здѣсь занято 430 десятинъ земли; подъ пашнями, покосами, состоящими въ распоряженіи завода, 3,764 десятины; подъ дорогами, рѣками, озерами, болотами -- 21,883 десятины; въ пользованіи государственныхъ крестьянъ -- 12,494 десят. Лѣсовъ нижнетагильскихъ, спѣлыхъ, годныхъ на дрова, уголь и строенія -- 250,000 дес. Подъ молодымъ и приспѣвающимъ лѣсомъ -- 332,136 десятинъ, причемъ общій ежегодный приростъ лѣса здѣсь равняется 160,000 куб. саженъ.

Рудники:

   Желѣзные, дѣйствующіе -- 3 (4 квадр. версты); не дѣй ствующіе пока, но уже извѣстные -- 23 (16 квадр. верстъ)
   Мѣдные, дѣйствующіе -- 1 (1 квадр. верста); не дѣйствующіе пока, но уже извѣстные -- 28 (22 квадр. версты).
   Марганцовые, дѣйствующіе -- 1 (1 квадр. верста); недѣйствующіе пока, но уже извѣстные -- 28 (22 квадр. версты).
   Огнеупорной глины, дѣйствующіе -- 1 (1 квадр. верста); не дѣйствующіе пока, но уже извѣстные -- 1 (2 квадр. версты).
   Формовальнаго песку -- 2 (2 1/2 квадр. версты).
   Извести -- 1 (1 квадр. верста).
   Горнаго камня -- 2 (2 квадр. версты).
   Жильнаго золота -- 2 (длина изслѣдованнаго 50 саж., шир. 6 вершковъ).
   Золотоносныхъ розсыпей -- 26 (2 квадр. версты) 83.
   Серебро развѣдывается и найдено.
   Платины -- 4 квадр. версты 17.
   А вотъ, напримѣръ, цифры производительности этихъ заводовъ: въ одинъ годъ выплавлено чугуна на нихъ 2.350.000 пуд., мѣди 57,000 пуд., чернового желѣза 1.926,300 пуд.; изъ этого приготовлено отдѣланнаго 1.168,700 пуд. и стали цементной 29,100 пуд.; добыто золото 10 пуд., платины 52 пуд. Чтобы получить все это, нужно было проплавить: желѣзныхъ рудъ 3.501,784 пуд., мѣдныхъ 2.316,400 пуд.; угля древеснаго пошло при этомъ 180,500 коробовъ, причемъ каждый длины 3 аршина, высоты -- аршинъ, ширины -- 2 аршина. Дровъ въ саженяхъ: куренныхъ 70,000 куб. саж., обжигательныхъ 50,000 куб. саженъ, да для жителей пошло около 40,000 куб. саж., въ томъ числѣ строевого лѣса 40.000 штукъ и на дѣйствіе завода 30,000 штукъ. Барокъ для сплава металла куплено 90, полубарокъ 35. Лѣсъ здѣсь такъ дорогъ, и имъ настолько скупятся, что въ Нижнемъ Тагилѣ своихъ барокъ вовсе не строятъ; со времени учрежденія пароходнаго судоходства по Чусовой суда для сплава металловъ, взамѣнъ старыхъ и разбившихся, покупаются въ Перми и доставляются бичевою. Коломенки вверхъ подымаются такимъ образомъ съ разобранными и сложенными на нихъ полубарками. На пристаняхъ послѣднія опять собираются. Только въ исключительныхъ случаяхъ, когда купленныхъ судовъ оказывается недостаточно, заводоуправленіе строитъ нѣсколько своихъ.
   -- Лѣсъ лучше чужой покупать, чѣмъ свой тратить.
   -- Почему?
   -- Да что-жъ, вырубить-то не трудно... Когда онъ только опять подымется? То сообразить нужно -- что и безъ того вездѣ уже съ земли шубу сняли -- дебри наши кондовыя, вѣковыя снесли прочь... Ну, и озябла она -- земля-то, мерзнетъ, а согрѣться ей по въ чемъ. Потому и хлѣба она родитъ меньше, и трава на ней родится самая ничтожная да чахлая. Я еще помню времена, когда по всѣмъ нашимъ горамъ дубравы шумѣли, ручьи весело сбѣгали внизъ, гдѣ въ падяхъ да понизяхъ сочная трава щетиной стояла... Теперь скоту какое пространство выѣсть надо, чтобы сытымъ быть? Вы сосчитайте, сколько надо луга нынѣ на небольшое стадо, сравнительно съ прежнимъ. А все почему -- шубу съ земли сняли, ну, и остудилась она...
   -- А вотъ подъ Екатеринбургомъ начальство нарочно березы вырубило, чтобы не мѣшали солнцу грѣть землю.
   -- У насъ лучше дѣла были: становой одинъ просилъ разрѣшенія въ Павдѣ лѣса сжечь.
   -- Для чего?
   -- Для болѣе точнаго наблюденія за жителями!
   Я расхохотался.
   -- Такіе ли еще бывали!
   Чтобы кончить съ заводскою ариѳметикой, нужно привести еще нѣсколько цифръ. Мѣстное управленіе состоитъ изъ 628 человѣкъ, получающихъ 304,132 р; по училищамъ -- преподавателей 32; по госпиталямъ -- врачей, ихъ помощниковъ и служителей 26. Рабочихъ -- 12,000, которымъ въ теченіе года уплачивается 1.801,800 р. Содержаніе: церквей и причта обходится владѣльцу въ 17,250 р., школъ и классовъ грамотности вмѣстѣ съ Нижне-Тагильскимъ реальнымъ училищемъ -- въ 19,370 р., пріютовъ -- 2,580 р., госпиталей и аптекъ -- 26,660 р., престарѣлымъ рабочимъ выдается хлѣба 15,054 пуд. и деньгами 10,277 р., пенсій выдается 13,000 р. Сверхъ упомянутаго нами числа рабочихъ при золотыхъ и платиновыхъ пріискахъ числится еще около 750 старателей, отъискивающихъ металлъ, гдѣ имъ угодно, и разрабатывающихъ его съ тѣмъ условіемъ, чтобъ за опредѣленную плату отдавать его непремѣнно Нижне-Тагильскому управленію. Центральное заводоуправленіе обходится въ 77,202 руб., содержаніе главнаго заводскаго дома -- 10,583 р., содержаніе остальныхъ зданій -- 11,000 р., почтъ -- 9.772 р., дорогъ и мостовъ -- 14,318 р., пожарная команда -- 6,000 р., розысканіе рудъ и новыхъ розсыпей ежегодно обходится въ 4,885 р., конторы и магазины -- 111,544 р., газъ, плотины, водопроводы ежегодно требуютъ 34,562 р., лѣсная стража -- 29,636 р. Округъ въ 1875 г. платилъ пошлины: съ чугуна -- 63,520 р., мѣди -- 57,000 р., золота -- 16,902 р., платины -- 17,815 р., пошлинъ лѣсныхъ -- 1,855 р., земскихъ -- 24,000 р.
   Производство въ Тагилѣ ведется въ самыхъ широкихъ размѣрахъ: металлъ плавится здѣсь въ трехъ доменныхъ, четырехъ вагранныхъ, двухъ отражательныхъ для переливки чугуна и двухъ пудлинговыхъ печахъ. Всѣ эти каменныя утробы обладаютъ такими аппетитами, что въ своихъ пастяхъ онѣ, кажется, могли бы пережевать всѣ уральскіе лѣса. Сверхъ перечисленныхъ здѣсь, еще огнемъ пышутъ и тоже перевариваютъ металлы печи сварочныя Беоціуса, желѣзо-нагрѣвательные, сталетомительные и, Богъ знаетъ, какіе еще горны. Когда огонь въ нихъ сдѣлаетъ свое дѣло, начинается работа безчисленныхъ обжимочныхъ, гидравлическихъ, паровыхъ и постовыхъ молотовъ; сбитое ими въ правильные комья желѣзо идетъ подъ дощатые и гладильные молоты, чтобы изъ-подъ нихъ попасть или въ прокатныя машины, или въ склады. Я не перечисляю здѣшнихъ машинъ, пыхтѣніе, грохотъ, свистъ которыхъ вмѣстѣ съ шорохомъ ремней, вздохами и криками стали подъ паровыми пилами, визгомъ желѣза, въ твердое тѣло котораго ввертывается съ головокружительной быстротой еще болѣе крѣпкій буръ, шумомъ воды, сбѣгающей съ колоссальныхъ гидравлическихъ козелъ,-- являются музыкою труда, гораздо болѣе пріятной для нѣкоторыхъ ушей, чѣмъ настоящая; по крайней мѣрѣ, таковъ былъ мой спутникъ.
   -- Лучше иной оперы!-- восторгался онъ.-- Ишь, наше сопрано визжитъ, слышите?-- указывалъ онъ на сталь, такъ плакавшуюся и жаловавшуюся на пилы, брусья и буры, ввертывавшіеся въ нее, стругавшіе ее отовсюду.-- Самые лучшіе рабочіе у насъ на этомъ дѣлѣ стоятъ. Вы вѣдь знаете: тотъ матеріалъ, надъ которымъ вы трудитесь, кладетъ свой отпечатокъ на васъ. Я наблюдалъ здѣсь да и въ другихъ мѣстахъ. Имѣете вы дѣло съ деревомъ, и у васъ образуется характеръ мягкій, уступчивый. Всѣ столяры здѣсь -- и коротки, и тихи. Жены надъ ними владычествуютъ, обижаютъ даже, случается. Возьмемъ тѣхъ, которые съ желѣзомъ возятся -- эти тверды, неуступчивы, на каждомъ шагу съумѣютъ отстоять свое достоинство. Дома у себя они -- ничьей иной воли не признаютъ. Ну, а вотъ кто съ золотомъ -- тотъ совсѣмъ пропащій народъ. Признаюсь, у насъ неохотно и разрабатываютъ его, несмотря на всѣ выгоды. Въ годъ мы добываемъ, случается, до восьми пудовъ. Въ этомъ больше трехъ не будетъ.
   -- Что же, рудники истощились?
   -- Зачѣмъ имъ истощаться! Рабочіе портятся на золотомъ дѣлѣ страшно. Между ними развивается повальное пьянство, всевозможные пороки и преступленія. Здѣсь, напримѣръ, у насъ баба скромна, а попадетъ она на старательскія работы крупку золотую мыть -- первой развратницей дѣлается. Самые стойкіе мужики, завѣдомо трезвые, возвращались съ золотой работы -- запойными. И заработка больше -- богатѣть бы должны, а рабочій на желѣзныхъ заводахъ всегда состоятельнѣе много получающаго старателя. Посмотрите избы золотоискателей и тѣхъ, которые разрабатываютъ мѣсторожденія этого металла. Дошло до того, что на себѣ живой нитки нѣтъ, только колѣни и локти сквозь прорѣхи смотрятъ; а намоетъ залота -- сейчасъ же въ штоссъ.
   -- Какъ въ штоссъ? Крестьяне?
   -- Да!.. Поэтому мы и неохотно беремся за золотое дѣло. Ради чего же портится населеніе? Вотъ разработка платины совсѣмъ иная.
   Платинныхъ пріисковъ здѣсь разрабатывается очень мало. Изъ нихъ самый богатый -- Авроринскій, по р. Мартьяну. Прежде годовой оборотъ давалъ около ста и ста пятидесяти пудовъ этого металла, теперь иногда не бываетъ и шестидесяти, потому что дѣло это крайне трудное. Иной разъ надо промыть семьдесятъ пудовъ породы, чтобы получить золотникъ платины. Въ самыхъ лучшихъ рудникахъ ея на 4,200 пудовъ выметанной почвы приходится 90 золотниковъ металла. Работою этою занято здѣсь 226 человѣкъ Старатели (вольные, оъискивающіе за свой счетъ металлъ) получаютъ отъ завода за каждый золотникъ его 24 коп., тогда какъ за золото -- 2 рубля. Понятно, что они не такъ охотно идутъ на платинное дѣло. Многаго здѣсь не возьмешь. Взрослые и сильные рабочіе не получаютъ въ день болѣе 60 коп., а женщина, хотя бы она сдѣлала столько же,-- 25 коп. Очистку платины производятъ здѣсь вмѣстѣ съ золотомъ, заливая ихъ ртутью и водою. Промывъ всю эту грязную массу, удаляютъ вмѣстѣ съ водою постороннія примѣси. Ртуть соединяется съ золотомъ, а платина остается отдѣльно. Затѣмъ золото съ ртутью процѣживается сквозь полотно. Ртуть уходитъ сквозь него, золото оказывается въ платкѣ, но покрытое амальгамой, которая удаляется просто вытираніемъ металла.
   

XLIV.
На Выйскомъ заводѣ.

   Тагилъ нельзя считать селомъ или только заводомъ. Это большой городъ съ сорокатысячнымъ населеніемъ, хорошо обстроенный и прекрасно содержимый. Онъ очень красивъ, если смотрѣть на него съ каменныхъ скалъ, находящихся около. Направо, внизу, массы домовъ точно сбѣгаются къ красивому собору и церквамъ, позади -- грандіозная панорама уральскихъ вершинъ. Прямо передъ вами -- гора Высокая, этотъ сплошной желѣзный рудникъ. Какъ Благодать, такъ и она, просто-на-просто, представляютъ массу руды, заключающей до восьмидесяти пяти процентовъ чистаго металла. Ее снимаютъ слоями сверху. Тутъ не надо ни углубляться внутрь, ни рыть себѣ червеобразныхъ ходовъ и жить въ землѣ, чтобы добыть необходимую породу. Бери ее, откуда хочешь -- съ вершины, съ откосовъ, снизу... Высокая представляетъ собою громадное богатство, принадлежащее нѣсколькимъ владѣльцамъ. Между ними наиболѣе крупные, разумѣется, Демидовы, хотя въ 150 лѣтъ они не выработали здѣсь и шестой доли своего участка. На этой горѣ поднимается много дымковъ; надъ ея прослоинами возятся сотни рабочихъ, грузя руду на телѣжки для подвоза къ доменнымъ печамъ. Ближе Высокой горы -- озеро, которое сегодня все зыблется и мерцаетъ подъ яркимъ свѣтомъ солнца. У самаго берега большое село Гальяны... Дали отовсюду заставлены могучими, суровыми массами горъ. Онѣ придаютъ удивительное величіе этому сѣверному пейзажу. Будь поярче краски, попышнѣе зелень, поголубѣе небо, не проносись порою въ восточномъ вѣтрѣ такая холодная струйка воздуха, можно было бы подумать, что какая нибудь благодѣтельная фея перенесла тебя далеко-далеко, на теплый югъ, гдѣ, вмѣсто этихъ пихтъ, едва-едва колышутся тонкія вершины тополей и кипарисовъ, гдѣ съ горъ вѣетъ ароматомъ дикихъ цвѣтовъ, гдѣ тихія воды дремотно ластятся къ теплому берегу, гдѣ сонно скользятъ по ихъ лазури золотые лучи не нашего сѣвернаго солнца...
   Не успѣлъ я еще насмотрѣться на эти, казалось, всебольше и больше хмурившіяся дали горнаго пейзажа, какъ меня окликнули.
   -- Можно ли увлекаться природой, когда васъ на Выйскомъ рудникѣ ждутъ?
   Немного къ сѣверу отъ Тагила, при впаденіи въ мѣстное озеро рѣки Выи, находится большой заводъ того же имени.
   Мы мигомъ дошли до него мимо длиннаго ряда почти непрекращавшихся построекъ и домовъ. Подъ навѣсомъ горбились цѣлыя горы бурой земли съ множествомъ зеленыхъ каменьевъ, поблескивавшія кое-гдѣ колчеданомъ. Только на вѣсъ, на ладони, можно было убѣдиться, что здѣсь находится металлъ. Кое-гдѣ попадаются тутъ и куски малахита, идущаго на разныя подѣлки, на краску... Сверху на этихъ горбахъ изрѣдка выдѣлялась розовая тальковая масса. Самую руду не трудно по виду отличить отъ бураго желѣзняка. Всѣ кучи шлаковъ -- съ замѣтнымъ мѣднымъ блескомъ купферштейна. Ихъ здѣсь не выкидываютъ; они идутъ въ плавку вмѣсто флюсовъ. Руда отбрасывается въ маленькія, эллиптическія печи на слой древеснаго угля. Все это ярко горитъ зеленымъ, изумруднымъ пламенемъ, переходящимъ иногда въ нѣжнорозовый цвѣтъ. За одинъ разъ, на одну "колошу" насыпается четыре рѣшетки угля (1/4 короба) и отъ 16 до 18 п. руды, смѣшанной съ шлаками, помогающими ей плавиться. Печи устроены такъ: вверху, куда бросаютъ руду,-- колошникъ, внизу -- два жерла (въ сущности -- одно, но раздѣленное на-двое). Холодный воздухъ снизу проникаетъ въ печь, вверху нагрѣвается въ колошникѣ и потомъ, уже нагрѣтый, гонится внизъ. Всѣхъ печей здѣсь пять эллиптическихъ, двѣнадцать малыхъ и двѣ большихъ. Работаютъ на всѣхъ -- пустующихъ нѣтъ. Надъ печками -- желѣзная кровля. Ходъ въ печь устроенъ внизу, подъ землей; трубы съ нагрѣтымъ воздухомъ проходятъ внизъ и проводятъ жаръ прямо въ уголь. Изъ большой трубы такой нагрѣтый воздухъ проходитъ сквозь шесть отверстій тонкими второстепенными трубами въ фурмы, въ уголь и руду, которая, по мѣрѣ плавки, опускается вмѣстѣ съ жидкими шлаками на лещадь. Шлакъ, какъ болѣе легкій, всплываетъ наверхъ и, поспѣвъ, сквозь тонкій выходъ, красной огненной струей льется въ желѣзные ковши на колесахъ, озаряя окружающій мракъ багровымъ свѣтомъ внизу, въ то время, какъ въ вышинѣ, во тьму, густящуюся надъ кровлей, рвутся изъ колошниковъ зеленые и розовые языки насыщеннаго газомъ пламени. Когда шлаки выпущены, печь настаивается, т. е. жидкую руду въ ней болтаютъ съ углемъ, потомъ желѣзными лопатами выгребаютъ раскаленную пѣнку, плавающую на поверхности руды. На противоположной сторонѣ печи изъ устроеннаго тамъ выхода ужо для металла выгребаютъ сначала угли, потомъ желѣзнымъ ломомъ пробиваютъ отверстіе въ твердой массѣ застывшаго шлака, и когда въ немъ вспыхнетъ красное, словно налившееся кровью око -- рабочіе отходятъ прочь. Сначала въ эту дыру бѣжитъ багровая струя шлаковой лавы, потомъ въ ней начинаютъ вспыхивать бѣлые огоньки... Огоньки чаще и чаще. Румянецъ пропадаетъ, лава блѣднѣетъ, и, наконецъ, льется сплошная, ослѣпительно бѣлая, жидкая мѣдь...
   -- Вотъ оно, молочко какое...-- шутятъ рабочіе.
   -- Похлебай, похлебай-ка его!
   -- Безъ хлѣба-то?
   -- А для этого молочка-то и желѣзный ломъ за хлѣбъ сойдетъ!
   Штатъ каждой печи въ смѣну: подмастерье, двое рабочихъ и откатчикъ. Работа идетъ у нихъ круглый годъ, при чемъ первый, т. е. подмастерье, получаетъ въ день по 70 к. (въ праздникъ -- по 1 р. 5 к ), вторые по 50 к. (въ праздникъ -- по 75 к.), откатчикъ со ста пудовъ шлаковъ рудныхъ -- 11 3/4 к., росштейныхъ -- 15 к., потому что послѣдніе требуютъ болѣе аккуратности. Всего откатчикъ въ день заработаетъ 40 к., а въ праздникъ -- 60 к.
   Типы рабочихъ весьма интересны. Все это изрѣдка оживляющійся, но обыкновенно сумрачный и молчаливый народъ. Грешневики сползли на затылокъ, открывая потные, покраснѣвшіе, точно мѣдь, лбы; лица -- будто онѣ обожжены на этомъ вѣчномъ огнѣ искусственныхъ вулкановъ. Посконныя рубахи взмокли совсѣмъ... "Потъ-то у насъ соленый -- до измору работаемъ!" -- услышите вы здѣсь. Одинъ бокъ, плечо и рука закрыты чѣмъ-то въ родѣ фартука съ нарукавникомъ, потомъ надѣтъ настоящій фартукъ съ нагрудникомъ -- запономъ... Есть что-то фантастическое въ этихъ черныхъ силуэтахъ, снующихъ подъ краснымъ, зловѣщимъ отблескомъ лавы, выдвигающихся изъ тьмы и снова уходящихъ въ нее. Кажется, будто тьма ихъ рождаетъ, и, умирая, они опять обра щаются въ тотъ же тяжелый мракъ. Ихъ голоса хриплы, какъ шумъ нагрѣтаго воздуха, разгоняемаго по трубамъ; дыханіе съ громкимъ свистомъ вылетаетъ изъ натуженныхъ грудей, какъ рѣзкая струя того же воздуха, врывающагося въ раскаленный уголь сквозь фурмы.
   Работа у нихъ далеко не изъ легкихъ... Обожженныя лица, пятна отъ обжоговъ на рукахъ.
   -- Тутъ съ однимъ жукомъ намаешься.
   -- Какой это жукъ?
   -- Здѣшній жукъ. Онъ, братъ, чисто руки-то пообломаетъ... Какъ пристанетъ, ломомъ еле-еле его выбьешь.
   Оказывается, что жукомъ называютъ "возстановленное" желѣзо, образующееся на днѣ печи во время плавки. Его откалываютъ, вбивая желѣзные буры снизу, иначе бы лещадь печи совсѣмъ заполнилась имъ. Для отбивки этого зловреднаго жука нужно двоихъ рабочихъ... Одинъ держитъ буръ, другой долбитъ его молотомъ въ голову.
   -- Отчего это желѣзо жукомъ прозвали?
   -- Отцы наши...
   -- Это, вишь,-- вмѣшался другой рабочій... -- На хлѣбѣ тоже жукъ есть... Колосъ портитъ, зерно ѣстъ. Ну, а это нашъ жукъ, собственный!.. Вездѣ, братъ, этихъ жуковъ понасажено... Вездѣ свой жукъ...
   Отсюда ежедневно добывается двѣсти пудовъ чистой мѣди, или росштейна, которые должны идти во вторичный обжигъ и плавку. Росштейнъ -- это соединеніе сѣрнистой мѣди съ сѣрнистымъ желѣзомъ. Съ нимъ тоже возня не малая.
   Легче всего работа здѣсь у подмастерья. Онъ, кромѣ наблюденія за остальными рабочими, засыпаетъ руду въ колошникъ. На это требуется опытность, потому что по виду фурмъ нужно знать, куда именно засыпать: назадъ ли, въ бока или въ середку.
   -- Сколько всего выплавляется здѣсь мѣди?
   -- Изъ двухъ милліоновъ двухъ тысячъ пудовъ руды ежегодно металла получается 72,000 пудовъ... Работа у насъ на мѣстномъ заводѣ потому тяжела, что нѣтъ ни страднаго {Страднымъ временемъ называется здѣсь полтора мѣсяца, которые даются заводскимъ рабочимъ на полевыя работы и сѣнокосы.} времени, ни праздника. Пятьсотъ человѣкъ круглый годъ должны находиться при своихъ печахъ, даже не исключая Пасхи. Остановить печь нельзя.
   -- Однако выбиваніе желѣза и шлаковъ чего стоитъ!
   И дѣйствительно, въ одной изъ печей при мнѣ оказался жукъ. Его должны были откалывать семеро рабочихъ въ поту, въ натугѣ такой, что потомъ они чуть не валились на землю. Иной разъ и валятся... Одинъ вышелъ, накачалъ себѣ воды и припалъ къ ней; кажется, оторви его отъ нея, на мѣстѣ бы умеръ. И такъ круглый годъ, а за этимъ годомъ -- другой, третій, четвертый,-- сколько хватитъ, вообще, силы -- безъ отдыха изводиться на тяжеломъ дѣлѣ.
   Вонъ, напримѣръ, работа надъ громаднымъ ковшомъ, куда палитъ прямо изъ жерла жидкій росштейнъ. Сначала на немъ отлагаются грязныя пленки, круглыя, какъ блины. Ихъ снимаютъ, подъ ними показываются темнокрасныя, чистыя, пузыристыя. Сравненіе, пришедшее мнѣ въ голову, очевидно, усвоено и рабочими.
   -- Тутъ у насъ круглый годъ масляная!-- шутили они, потѣя въ жару, окружающемъ какою-то невозможною раскаленною атмосферою этотъ котелъ.
   -- А что?
   -- Ишь, какъ блины-то печемъ... Только хозяева ихъ ѣсть будутъ... не мы!
   -- Ну-ка, повара, скорѣе, скорѣе!-- подбодрялъ ихъ подмастерье.
   Круги красныхъ блиновъ все росли и росли; одинъ за другимъ снимался оттуда.
   -- Блины-то получше овсяныхъ!
   -- А тутъ мы и свиней, бываетъ, палимъ.
   -- Какъ это?
   -- Да просто... Въ праздникъ. Опустимъ за уши да за ноги -- сейчасъ и вонъ,-- а она, свинья-то, уже вся бѣлая...
   Темнокрасные сначала блины свѣтлѣли и свѣтлѣли...
   -- Вотъ теперь настоящая мѣдь пошла; теперь блины пшеничные у насъ будутъ...
   Оказавшуюся подъ росштейномъ мѣдь стали поливать водою и потомъ отбили оставшійся металлъ изъ ковша ломомъ. Но громадный кусокъ мѣди, полученный такимъ образомъ, еще былъ раскаленъ...
   -- Теперь вотъ крестить будемъ младенца-то...-- продолжали смѣяться рабочіе.-- Безъ попа, по-заводски, окрестимъ.
   Его бросили въ водоемъ.
   Влага внизу заклокотала съ такой силой, какъ будто сквозь нея изъ-подъ земли пробивался громадный источникъ кипящей воды... Стѣны зданія вздрагивали. Намъ казалось, что кусокъ мѣди подпрыгиваетъ тамъ.
   -- Заплясалъ,-- засмѣялся рабочій...-- Не любитъ она, мѣдь-то, купанья нашего...
   -- Ну, теперь и намъ можно!
   Въ сторонѣ устроены желѣзные насосы...
   Прямо съ жару, рабочіе, въ чемъ были, такъ и бросились туда, подъ студеную струю, падавшую сверху. Едва отдышались подъ нею.
   -- По нашему дѣлу коли бы не это -- умирать надо!..
   -- Одной водой и оправляемся.
   -- Тяжела наша работа... Охъ, тяжела!-- жаловались здѣсь...-- Главное, отдохнуть некогда. Какъ запрягся, такъ ужъ все и вези. Другой работы нѣтъ!..
   -- Вы какъ думаете: на насъ живого мѣста нѣтъ, все обожжено... Сколько наболѣешь, пока пріобыкнешь... Случается, жидкой мѣдью обольетъ -- ну, тогда и смерть. Мы и бабъ-то нашихъ мало видимъ. Потому съ этой работы -- куда же баба? Домой придешь и ѣсть-то отъ устали не можешь. Свалишься и спишь, что кусокъ этотъ же -- ткнулъ онъ ногой массу мѣди. Какъ чурка! Иной разъ будятъ, будятъ -- добудиться не могутъ.
   И дѣйствительно, при взглядѣ на эту безвыходную, вѣчную истому рабочаго, какъ жалки и мелки казались мнѣ наши жалобы на непосильный трудъ, на нищету. Попробуйте этакъ трудиться и получить ради этого возможность только-только не умереть съ голоду. Страшной цѣной дается повсюду право на жизнь, блѣдную, тусклую, всю уходящую на изморъ, на натугу.
   -- Тяжело вамъ, братцы!-- невольно проговорилъ я...
   -- На томъ свѣтѣ, сказываютъ, легче будетъ. Пекломъ-то насъ не испугаешь, мы и на этомъ при емъ состоимъ!..
   

XLV.
Народъ въ Тагилѣ.

   Въ каждомъ горнозаводскомъ округѣ выработался свой народный типъ. Рабочіе изъ Луньевки, Александрійскаго и Кизеловскаго заводовъ очень не похожи на такихъ же въ Невьянскѣ или Кыну. Работая на одномъ и томъ же дѣлѣ, они складывались при чрезвычайно различныхъ условіяхъ. О первыхъ мы говорили въ своемъ мѣстѣ; теперь же посвятимъ нѣсколько строкъ тагильскому крестьянину. Я здѣсь пробылъ довольно долго и имѣлъ время всмотрѣться въ него, да, сверхъ этого, еще и пользовался указаніями людей, близко знакомыхъ съ дѣломъ. Въ Тагилѣ до сорока тысячъ населенія; изъ нихъ четвертая часть живетъ, исключительно, заводскимъ дѣломъ. Я не ошибусь, если скажу, что до такой степени развитой въ умственномъ отношеніи народъ мнѣ попадался только на мальцевскихъ заводахъ, да на далекомъ сѣверѣ, въ Поморьѣ. Это на тагильца положило даже особый внѣшній отпечатокъ. Онъ старается быть чисто одѣтымъ, хорошо держится и, вообще, мало похожъ на рядомъ живущаго уральскаго мужика, даже на тутъ же бокъ-о-бокъ потѣющаго подъ огнемъ выйскаго мученика. Ругань здѣсь не въ обычаѣ, и нецензурныя слова не слышатся на каждомъ шагу, какъ въ другихъ мѣстахъ нашего, въ этомъ единственномъ отношеніи, весьма либеральнаго отечества. Тагильцы очень вѣжливы другъ съ другомъ, о дракахъ у нихъ не слыхать. Люди тутъ себя "соблюдаютъ въ аккуратѣ", и съ перваго взгляда вы замѣчаете уже въ нихъ нѣкоторую выдержку.
   -- Что-же, господа рабочіе,-- обращается кто нибудь изъ нихъ къ другимъ:-- какъ мы будемъ сегодня вечеромъ, насчетъ гулянки?
   -- По благородному, главная причина -- безъ шута. На озеро пойдемъ -- въ прохладу... А вы, Осиповъ, скрипку вашу возьмете?..
   -- Знаемъ, не мужики, слава Богу...
   Тагильцы, вообще, кажутся на Уралѣ нѣсколько высшею расой, хотя тѣ же развитые люди вовсе не считаютъ преступленіемъ, напримѣръ, кражу золота, платины, желѣза. Это своего рода подвигъ, молодечество. Имъ хвастаются и между собою вовсе ужъ не скрываютъ.
   -- Развѣ это воровство?..-- говорили они.
   -- А что?
   -- Переводъ!..
   Оказалось, что похищеніе этихъ металловъ здѣсь весьма вѣжливо называютъ "переводомъ". Народъ, вообще, ловкій. Даже такихъ зубастыхъ и опытныхъ акулъ, какъ желѣзнодорожные подрядчики, тагильцы съумѣли провести. Не успѣли первые нанять ихъ, какъ разомъ были обсчитаны на сто кубическихъ саженъ земли.
   -- Ужъ и не понимаемъ какъ! Кажется, зубы мы съѣли на этомъ дѣлѣ, да и обмануть невозможно, а тагильцы съумѣли!
   Тагильца нужно видѣть во время страды.
   Каждый заводъ даетъ подъ конецъ лѣта каникулы своимъ рабочимъ на полевую страду, на косьбу и т. д., и эти то мѣсяца полтора являются для нихъ вполнѣ праздникомъ. Бабы надѣваютъ лучшія платья -- глаза слѣпитъ отъ нихъ; мужчины не отстаютъ и щеголяютъ напропалую. Нанять въ это время никого невозможно, даже за тройную цѣну. Работы пріостанавливаются.
   -- И заводы не стараются вывести это обыкновеніе?
   -- Напротивъ, оно въ ихъ интересахъ. Потому что для нихъ жизненный вопросъ -- мѣстная конная сила, а за время страды населеніе, именно, и коситъ сѣно на зиму, снимаетъ овесъ и ячмень съ полей. Здѣсь даже покровительствуютъ этой страдѣ.
   Тагильцы во время страды, по вечерамъ послѣ работы, собираются и подъ музыку открываютъ даже что-то въ родѣ баловъ. Бабы и парни пляшутъ "по-городскому". Хороводовъ не водятъ, давно отъ нихъ отстали. "Помилуйте, мужицкое дѣло!"
   Грамотны почти всѣ. По мѣстному распоряженію конторы, кто, работая на заводахъ, не умѣетъ читать и писать, долженъ посѣщать школу. Если черезъ нѣсколько времени онъ остается въ прежнемъ состояніи невѣдѣнія древа познанія, его изгоняютъ изъ завода. Мѣра суровая {Не знаю, существуетъ ли она теперь?}! Начали здѣсь съ мальчиковъ, которые за посѣщеніе курсовъ получаютъ деньги, какъ за рабочій день. Такимъ образомъ тѣ, которые ходили на работу съ отцомъ, чтобы оказывать ему поддержку въ содержаніи семьи, всѣ пошли въ школы. Въ три или четыре мѣсяца они оказались грамотными. Если хотятъ идти учиться и старшіе -- это считается здѣсь тоже за рабочій день. Въ Нижнемъ Тагилѣ школа разсчитана была на восемьдесятъ учениковъ, а явилось триста. Случалось, приходили старики шестидесяти лѣтъ и сами просили выучить ихъ разбирать грамоту. И это не было ужъ особенно рѣдкимъ исключеніемъ. Все это устроилось здѣсь до моего пріѣзда за 5 лѣтъ, а при мнѣ уже задумывалось открытіе высшихъ техническихъ школъ. Тормазилось это полезное дѣло только однимъ: долго, очень долго не могли получить изъ Петербурга разрѣшенія на это. Получили ли теперь, или нѣтъ еще -- я не знаю. Еще нужно отмѣтить одну особенность, заслуживающую полнаго уваженія: классъ закона Божія, въ виду общаго этому краю раскола, замѣненъ здѣсь разсказами изъ священнаго писанія, евангелія и исторіи святыхъ. При школахъ, устроенныхъ въ рудникахъ, имѣются всѣ инструменты рудничнаго дѣла, и мальчики, прежде чѣмъ опуститься въ вѣчный мракъ подземныхъ жилъ, знакомятся съ ними научно. Открываются школы повсюду. Если при маленькихъ заводикахъ не хватало мѣста, школу устраивали даже въ оставленныхъ сушильныхъ большихъ печахъ. Кромѣ этихъ начальныхъ училищъ, здѣсь еще имѣются народныя школы съ четырехлѣтнимъ, реальное съ шестилѣтнимъ и женское училище -- тоже съ шестилѣтнимъ курсомъ. Дѣло здѣсь организовано такъ, что въ послѣдніе два года въ реальномъ училищѣ каждый воспитанникъ долженъ избирать себѣ спеціальность: лѣсную, заводскую, горную или бухгалтерскую. Окончившихъ курсы берутъ во всѣ окрестные заводы: Алапаевскіе, Павдинскіе -- за высшее вознагражденіе. Мѣстное управленіе этому нисколько не мѣшаетъ. По всему тагильскому округу тратится на народное образованіе ежегодно, земскихъ и владѣльческихъ, около 95,000 р. Обученіе вездѣ -- безплатное; даже семьямъ бѣдныхъ учениковъ оказывается пособіе -- въ общей цифрѣ 2,000 рублей.
   Поспѣшимъ отмѣтить, что благая мысль обязательности обученія грамотѣ, съ зачетомъ рабочаго дня, также какъ и исполненіе этой мысли, принадлежатъ г.г. Кронебергу и Нитте.
   Примѣръ, заслуживающій подражанія. Признаемся, мы ни на одномъ заводѣ до тѣхъ поръ, да и впослѣдствіи, не видали ничего подобнаго. Грамотность здѣсь подвинулась настолько, что рабочіе читаютъ, и довольно усердно, газеты, понимаютъ ихъ; не рѣдкость у нихъ найти книгу и, разумѣется, не ту гниль и глупость, какія но лицу земли Русской распространяютъ гг. Леухины, Манухины, а нѣчто обнаруживающее уже нѣсколько пробудившійся вкусъ...
   Разумѣется, все это мы говоримъ о заводскомъ населеніи.
   Хлѣбопашцы -- въ иномъ положеніи. Они не отличаются отъ общей безграмотной и темной массы своихъ братьевъ и живутъ бѣднѣе заводскихъ. Даже бокъ-о-бокъ -- а какая глубокая разница между тѣми и другими!
   Тагильцы и живутъ гораздо чище другихъ жителей уральскихъ селъ и городовъ. Даже гигіеническія условія ихъ обихода -- иныя. Весь Тагилъ разбитъ на участки, и ежедневно смотрители обходятъ свои участки, наблюдая за чистотою во дворахъ, въ домахъ. Объ осмотрѣ записывается въ бланкъ, выдаваемый домохозяину, причемъ отмѣчаются неисправности, которыя немедленно должны быть устранены.
   -- И слушаются?
   -- За два послѣдніе мѣсяца былъ только одинъ случай неисполненія.
   Всѣмъ этимъ заводы обязаны г. Рудановскому, здѣшнему доктору, пріобрѣвшему въ наукѣ почетную извѣстность своими изслѣдованіями строенія головного мозга и многочисленными работами по медицинѣ. Онъ съумѣлъ поставить дѣло такъ, что крестьяне теперь не только не боятся госпиталя, а, напротивъ, идутъ туда. Прежде къ больницамъ они относились въ высшей степени недовѣрчиво; ихъ приходилось забирать туда чуть не силой. Ежедневно по улицамъ Тагила ѣздила громадная зеленая фура, въ которую помѣщали всѣхъ недужныхъ. Тамъ, гдѣ она останавливалась, поднимался вой. Бабы цѣплялись за своихъ больныхъ, не давая ихъ; несчастныхъ приходилось отнимать чуть не силою. Вслѣдъ, за фурою, съ распущенными волосами и исцарапанными лицами, бѣжали жены, дочери и матери отправляемыхъ въ госпиталь. Отчаянными криками своими онѣ будили весь околодокъ. Крестьяне, попавшіе въ больницу, смотрѣли на себя, какъ на приговоренныхъ къ смерти; ихъ оплакивали заранѣе ихъ семьи и на выздоровленіе своихъ кормильцевъ смотрѣли только, какъ на счастливую случайность. "Ничего они (т. е. доктора) со мной сробить не могли... Дивно! Морили, морили -- да кость, вишь, моя крѣпка, не удалось уморить!" -- торжествовалъ выздоровѣвшій, еще болѣе поддерживая въ населеніи ненависть къ врачамъ и врачебной наукѣ. По наивному вѣрованію тагильцевъ, еще недавно больницы были родомъ лабораторіи, гдѣ морили людей "по книжкѣ".
   -- По какой книжкѣ?
   -- Отъ начальства зеленая книжка прислана была, чтобы по ней безпремѣнно морить народъ.
   -- Да зачѣмъ же морить?
   -- Правильно, значитъ, въ аккуратѣ... Какъ въ книжкѣ сказано...
   -- Что за цѣль?
   -- Спужались, потому... Главная причина, чернети много развелось, такъ чтобы поменѣй было...
   Такія объясненія въ тѣ времена не были особенною рѣдкостью. Теперь все измѣнилось круто. Въ больницѣ -- нѣтъ отбою отъ желающихъ лечь въ нее. Кого не принимаютъ, тѣ жалуются конторѣ -- якобы на несправедливость врача. Лекарства прописываются медикомъ, принимаются точно, совѣты исполняются буквально. Довѣріе -- полное. При малѣйшемъ недомоганіи, рабочій идетъ къ доктору. Вмѣстѣ съ врачами здѣсь работаютъ ученики и фельдшера. Тѣ и другіе -- изъ мѣстной фельдшерской школы, куда они поступаютъ, окончивъ реальное училище. Даже сосѣднія земства берутъ къ себѣ на службу эти.хъ молодыхъ полуэскулановъ и весьма довольны ими. Главнымъ профессоромъ фельдшерской школы остается, все-таки, тотъ же Рудановскій, который пріучилъ своихъ учениковъ также производить метеорологическія наблюденія, химическій анализъ и многія другія научныя работы. Впослѣдствіи мы увидимъ, къ чему это повело. Они уже облегчаютъ трудъ врача, часто даже вполнѣ замѣняютъ его. При нижне-тагильской школѣ есть отдѣленіе фельдшерицъ, и первый выпускъ изъ него было въ 70-мъ году. Всѣ онѣ изъ мѣстныхъ жительницъ, и практика у нихъ здѣсь весьма обширная. Особенно довольны ими бабы. У больныхъ -- вся прислуга женская; благодаря этому и обращеніе не оставляетъ желать ничего лучшаго.
   Хорошіе обычаи держатся здѣсь, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ населеніе не бросилось на золотое дѣло.
   Семья, нѣкоторое благосостояніе, стойкость -- все это замѣчается въ силахъ углепоставщиковъ, обозчиковъ, дроворубовъ. Но достаточно одной старательской артели выйти отсюда на золотой промыселъ и принести съ собою назадъ хорошій заработокъ, какъ всѣ эти три кита, на коихъ зиждется сила россійской деревни, начинаютъ пошевеливаться, и скоро все уходитъ прахомъ. Вмѣстѣ съ золотомъ развивается пьянство, воровство, легкомысленное отношеніе къ завтрашнему дню, безпомощность передъ бѣдой, лѣнь. Баба смотритъ на себя, какъ на товаръ, который можно продавать дешево или дорого, но непремѣнно продавать; дѣти оказываются заброшенными, избы разваливаются. Вотъ, напримѣръ, около Тагила -- деревня Салки. Крестьяне ея жили прежде углепромышленностью. Они доставляли на заводъ до 18,000 коробовъ угля и получили, такимъ образомъ, 27,000 рублей, не считая другихъ занятій, тоже дававшихъ имъ хорошій заработокъ. Кто-то сманилъ ихъ на золотые промысла. Салковцы бросились туда и на первыхъ порахъ добывали легко много денегъ. Золотая лихорадка совсѣмъ охватила ихъ и закружила. Теперь -- здѣсь нищета и голь непокрытая. Конская сила погибла, все населеніе разорилось до-тла, золото отучило отъ постояннаго труда. Хорошіе пріиски всѣ разработаны; остались крайне бѣдные содержаніемъ металла. Хлѣба купить не на что, лошади чахлы, люди тоже. Энергіи обратиться къ старому труду не стало, да еслибы она и оказалась -- не съ чѣмъ подняться. Семья разрушена: баба смотритъ на себя, какъ на доходную статью; только теперь никто не хочетъ пользоваться ею, потому что съ мякины да коры она совсѣмъ обезобразилась. Мужики ходятъ голодные. Удастся нажить рубль -- пьютъ, завиваютъ горе веревочкой.
   -- Какъ же вы, братцы, жигь-то будете?-- спрашиваютъ ихъ.
   -- А вотъ... найдемъ пріискъ... Сказываютъ, птица такая есть -- "золотое перо"... Поймать надо...
   А пока птица "золотое перо" летаетъ на свободѣ, разоръ идетъ все шире и шире. Недавніе углепромышленники у себя, въ своихъ же дворахъ, рубятъ хозяйственныя постройки, чтобы отогрѣться какъ нибудь.
   -- Что же вы въ лѣсъ-то не ѣздите за дровами?
   -- На билетъ денегъ нѣтъ... Да и коня нѣтъ... Вотъ пріискъ хорошій найдемъ, тогда...
   И вѣра въ хорошій пріискъ держится, несмотря ни на что. Своего рода Аладинова лампа!..
   Въ другомъ селѣ народъ тоже жилъ лѣснымъ промысломъ. Кто ходилъ въ заводъ работать, кто жилъ въ селѣ. Голодовокъ не было, недоимокъ не числилось, мужики оказывались исправными. Невдалекѣ нашли тоже пріискъ, который на первыхъ порахъ давалъ большіе заработки. Лѣтъ семь имъ существовало село; но роковое вліяніе золота и тутъ дало себя знать: изъ доходовъ новаго промысла поднялись только кабаки; не построились новыя избы, не поправились и не расширились хозяйства. Вотъ уже восемь лѣтъ, какъ пріискъ истощился. Теперь когда-то достаточную деревню узнать нельзя. Дома покосились, заборы порублены на дрова. На девять дворовъ приходится по одной коровѣ, коней нѣтъ. Мужики ходятъ потерянные, голодный тифъ не переводится.
   -- На что же вы надѣетесь?
   -- А вотъ Иванъ Афремовъ пошелъ... Въ лѣсъ пошелъ... золота искать... Какъ найдетъ, поправимся.
   И, опять-таки, до вожделѣнной поимки птицы "золотого пера", ничего не дѣлаютъ, руки сложили. Да и работать нельзя -- не съ чѣмъ. Ни хлѣба, ни земли, ничего. Разумѣется, вымрутъ.
   -- Ну, теперь, въ наши кротовьи поры милости просимъ!-- пригласилъ меня смотритель мѣднаго рудника.
   -- Въ этомъ костюмѣ?
   -- Нѣтъ! У насъ вы надѣнете рабочій. Отъ вашего платья ничего бы не осталось.
   О рудахъ здѣсь было извѣстно давно, но разработка мѣди начата съ 1814 года. Съ того времени по 1875 годъ былъ извлечено изъ нѣдръ земли въ этой мѣстности болѣе 150.000,000 п. руды, давшихъ 4.996,594 пуда чистаго металла и 40,000 п. малахита. Ежегодно добывается здѣсь до 2.500,000 пуд. руды, изъ которой выплавляется мѣди 2 1/2%. Главнѣйшія породы рудника: мѣдный колчеданъ, смѣшанный съ желѣзомъ и залегающій на известнякѣ. Онъ также является вкрапленнымъ въ діоритъ, требующій буровой работы. Діоритъ переходитъ въ діоритовый сланецъ и бурый желѣзнякъ, содержащій красную и оливковую мѣдныя руды, мѣдную зелень, а иногда даже самородную мѣдь. Тутъ работы производятся клиньями и кайлами. Въ кварцевыхъ штокахъ здѣсь находится фальбортитъ, тагилитъ и демидовитъ. Образовавшаяся изъ механической смѣси діорита съ пустымъ глинистымъ сланцемъ порода содержитъ здѣсь малахитъ и мѣдную зелень. Малахитъ открытъ въ рудникѣ въ 1836 году, и теперь главная масса его уже выработана.
   Въ конторѣ рудника насъ ждали.
   -- Ну... Разоблачайтесь!..
   Мы надѣли кожаныя пальто и куртки, высокіе бахилы, на головы вздѣли кожаныя фуражки и, посмотрѣвъ потомъ другъ на друга, отъ души расхохотались. Одинъ очень важный инженеръ, бывшій съ нами, въ новомъ костюмѣ представлялъ столь несчастную, жалкую, хотя и не лишенную нѣкоторой юркости фигуру, что, появись она въ Петербургѣ на улицѣ, навѣрно, всѣ городовые пришли бы немедленно въ немалое волненіе.
   -- Ну, знаете, ваше превосходительство, вы теперь чистый мазурикъ!..-- обратился къ нему кто-то.
   -- Что, какъ сегодня работы?
   -- Чудесно... Антирецу много -- земли мало!-- объяснилъ рабочій у входа въ шахту.
   -- Вы понимаете этотъ языкъ?..-- объяснилъ мнѣ смотритель.-- Антирецъ -- это все, что содержитъ руду. Остальное -- земля. Будь это хотя аметисты, корунды -- все равно, земля.
   Мы прикрѣпили къ поясамъ нестерпимо дымившія лампочки. Передъ нами какое-то отверстіе. Вотъ, передній сталъ надъ нимъ, и тотчасъ же черная дыра проглотила его. За нимъ была моя очередь. Я взглянулъ внизъ -- глубокій колодезь, терявшійся во мракѣ. Оттуда пахнуло на меня сыростью могилы. Болѣе чѣмъ на сто саженъ онъ шелъ внизъ, такъ что если сверху спустить камешекъ, то упавъ на дно, на человѣка, онъ могъ бы убить его сразу, какъ пуля. Съ перваго момента, я понялъ, что тутъ надо держать ухо востро. Лѣстницы были устроены самымъ первобытнымъ способомъ. Колодезь въ нѣсколькихъ мѣстахъ перегороженъ досчатыми заборками, и на нихъ отъ одной къ другой опираются лѣсенки, изъ двухъ продольныхъ жердей, съ перекладинами. Спустишься по такой лѣстницѣ и ищешь ногой доски. Невѣрный шагъ -- и сквозь громадныя дырья заборокъ можно полетѣть внизъ, разбиваясь головой о доски другихъ платформъ, о перекладины лѣстницъ.. И самыя лѣстницы были скользки. Видимо, тысячи рабочихъ рукъ десятки лѣтъ полировали ихъ. Даже нога не удерживалась на перекладинахъ. "Осторожнѣе!" слышалось снизу... "Тише!" -- кричали сверху, и по тревожнымъ голосамъ новичковъ, спускавшихся въ первый разъ въ подобную шахту, мы понимали, до какой степени имъ жутко... Черезъ нѣсколько секундъ послѣ того, какъ я опустился въ шахту, ея отверстіе уже казалось какимъ-то сѣрымъ пятномъ. Тамъ, за нимъ,-- яркое солнце, голубое небо, привольный воздухъ, напоенный ароматомъ сѣверныхъ цвѣтовъ... Тутъ, внизу,-- зловѣщій мракъ могилы, сырость этого червиваго хода... Скоро сѣрое пятно точно распустилось во тьмѣ... Ни надъ нами, ни подъ нами -- ни малѣйшаго просвѣта; видишь только небольшой клочекъ какого-то бревенчатаго сруба, на который падаетъ тусклый и блѣдный, словно тоже испугавшійся лучъ твоей лампочки... Скоро подъ нами и бревенчатый срубъ пропалъ... Свѣтъ скользилъ уже по изломамъ и чернымъ прослойкамъ какой-то породы, казалось, покрывшейся потомъ. Тутъ сквозь тысячи незамѣтныхъ поръ уже сочилась вода... Черныя струйки ея уже сбѣгали по черной стѣнѣ.... Скоро струйки слились въ ручьи, ручьи тысячами брызгъ стали обдавать наши лица.
   -- Экая гадость!-- жалуется кто-то, а кто -- не видите во мракѣ.
   -- Что-жъ... По крайней мѣрѣ, не сухо встрѣчаютъ насъ -- и то хорошо...
   Лѣстница кончается... Держась на рукахъ, нащупываете, гдѣ доски платформы. Сталъ на нихъ, наконецъ, и опасливо разглядываешь, гдѣ въ ней провалъ... Вонъ его черная зіяющая дыра. Подходишь къ ней... Съ усиліемъ различаешь въ отверстіи первую перекладину новой лѣстницы. Становишься на нее и самъ чувствуешь, какъ у тебя дрожатъ руки и ноги... Различаешь, что доски этихъ платформъ уже далеко ненадежны, что онѣ вотъ-вотъ рухнутъ... И самъ злишься на свой страхъ, думаешь, что его видятъ другіе... И все ниже, и ниже подъ землю... Теперь милліарды пудовъ ея висятъ надъ тобою... Чуть только сдвинуться имъ,-- и ты заживо похороненъ въ этой норѣ... И вдругъ, разомъ дѣлается вамъ до такой степени милъ и близокъ солнечной свѣтъ, такъ васъ тянетъ наверхъ, такъ хочется еще хоть разъ вдохнуть въ себя эту чудную освѣжающую струю вольнаго надземнаго воздуха... "Какъ это прежде я не понималъ этого наслажденія -- дышать имъ?" проносится въ вашей головѣ въ то время, какъ вы машинально все ниже и ниже спускаетесь по невѣдомой жилѣ... Что-то движется рядомъ съ вами... Вамъ начинаютъ въ этомъ мракѣ чудиться какія-то безформенныя, по живыя существа... Вонъ изъ этой черной породы колодца точно протягивается къ вамъ и своими холодными, скользкими щупальцами касается вашего лица какое-то чудовищное пресмыкающееся... А тутъ еще каблукъ спускающагося надъ вами задѣваетъ васъ за голову; наконецъ, точно испуганная этимъ подземнымъ царствомъ, ваша лампочка тухнетъ, отъ ужаса закрывая свое подслѣповатое око -- теперь уже ничего не видать вамъ. Теперь ваши руки съ какою-то лихорадочною поспѣшностью схватываются за мокрыя перекладины, попадаютъ на влажную стѣну колодца, и студеная вода его безчисленныхъ ручьевъ заливается вамъ за рукавъ. И чудится вамъ, что это не вода, что это черви -- влажные, могильные черви забираются къ вамъ на грудь, подъ мышки... Наконецъ, вы на платформѣ... Осторожно останавливаетесь, не выпуская изъ рукъ лѣстницы.
   -- Чего это вы?-- насѣдаетъ на васъ слѣдующій за вами.
   -- Огня дайте... Лампу зажечь...
   И вы чувствуете, что вашъ голосъ какъ-то хрипитъ, точно это не вы говорите.
   -- Огня, сейчасъ... Вотъ только дайтѣ ногу поставить... Вотъ такъ. Огонь?.. Вотъ, огонь!..
   И у него тоже дрожитъ голосъ, и онъ охрипъ. И его рука какъ-то впивается въ перекладину лѣстницы, и онъ не хочетъ отойти отъ нея... Еще бы! Тутъ же зіяетъ провалъ. Одна секунда -- и вы внизу... тамъ вонъ, гдѣ ничего не видно, гдѣ только чудится семидесяти-саженная теперь глубина.
   -- Половину прошли?-- не то вопросительно, не то испуганно кричитъ кто-то внизу.
   -- Какое половину... треть всего! -- слышится еще ниже.
   -- Ахъ, ты, Боже мой!..
   И опять все ниже и ниже. И опять считаешь перекладины и съ какимъ-то напряженіемъ вглядываешься во мракъ, точно, вотъ-вотъ въ немъ выступить какая-то огненными буквами написанная тайна... Спускались, спускались,-- наконецъ, совсѣмъ стали похожи на мокрыхъ крысъ, что живутъ въ вѣчной тьмѣ водосточныхъ трубъ .
   -- Теперь скоро... Тутъ смотрите въ оба!
   -- А что?-- опасливо откликаются сверху.
   -- Тутъ лѣстница висячая... А подъ нею другая такая же!
   Мы держимся на рукахъ. Висимъ надъ пропастью...
   Вотъ-вотъ сорвемся. Съ одной такой лѣстницы,-- осторожнѣе чего невозможно -- на другую... Наконецъ, внизу тускло блеснули огоньки, слышится плескъ воды, громыханье какихъ-то рычаговъ, шорохъ цѣпей, стукъ водоподъемной машины, журчанье сбѣгающихъ ручьевъ, говоръ людей и гдѣ-то глухо-глухо замирающая пѣсня... Пѣсня -- здѣсь, въ этой могилѣ! Да развѣ мертвецы поютъ?-- такъ и хочется кинуть вопросъ этому тяжелому сгустившемуся вокругъ мраку...
   -- Ну, теперь дома!
   Нога по колѣно уходитъ въ воду... Вода на днѣ шахты... Какъ ни пыхтитъ, какъ ни надсаждается отливная машина, ничего не можетъ она подѣлать съ этой массой со всѣхъ сторонъ стремящейся сюда воды.
   -- А вѣдь, въ сто двадцать силъ!..-- замѣчаетъ смотритель...
   Неужели мы добрались до земли и стоимъ на ней? Направо и налѣво черный корридоръ. Мракъ въ его концахъ. Спершійся воздухъ вздрагиваетъ отъ выстрѣловъ...
   -- Что это такое?
   -- А динамитомъ рвутъ руду... Гдѣ твердо...
   Жарко тутъ. Такъ и хочется сбросить съ себя все...
   Изъ одного корридора мы вступаемъ въ другой. Тутъ, напротивъ, почти сквознякъ. Вѣтеръ такъ и несется мимо, точно онъ торопится догнать кого-то и, словно мимоходомъ, тушитъ наши лампочки. Изъ этой жилы въ другую, боковую, гдѣ опять застоялась жара. Направо и налѣво червивые ходы въ черныя ячейки, гдѣ работаютъ совершенно голые рабочіе. Отъ жары они сбросили все съ себя и возятся надъ громадами твердой, какъ камень, породы. Вотъ одинъ весь въ какихъ-то пятнахъ, точно его отъ сырости и мрака всего покрыло лишаями, откусилъ зубами, вмѣсто ножницъ, мягкій динамитъ, вставилъ его въ патронъ и вложилъ въ забойку.
   Не успѣли мы съ нимъ выскочить въ червивую жилу, какъ въ ячейкѣ послышался грохотъ. Сѣрые клубы дыма повалили оттуда...
   -- Ну, что?-- спрашиваетъ смотритель.
   -- Хорошій антирецъ!..-- И голякъ накладываетъ оторванную отъ стѣны его ячейки породу въ тачку.
   По этимъ норамъ, жиламъ и переходамъ нельзя и думать идти одному. Во-первыхъ, легко заблудиться, а во-вторыхъ, въ этомъ лабиринтѣ параллельныя штольни верхнія и нижнія, составляющія нѣсколько ярусовъ, соединяются между собою штреками, которыхъ въ черномъ мракѣ кротовьей норы этой и не замѣтишь. Ступишь, не разглядѣвъ, и очутишься на глубинѣ, разбитый, изломанный, если не убившійся на смерть. Въ корридорахъ, пробитыхъ въ сланцѣ, изломы его блещутъ и лучатся отъ тусклаго свѣта вашей лампочки... Вотъ черная пещера... Точно въ залу попали... Углы ея теряются во мракѣ. Сверху тоже нависъ мракъ... Далеко-далеко бѣжитъ какой-то огонекъ -- видимо, рабочій спѣшитъ куда-то... Огонекъ разомъ сгинулъ,-- должно быть, рудокопъ свернулъ въ какую нибудь боковую жилу... Вонъ другой вдругъ точно родился во мракѣ, поблисталъ, поблисталъ и умеръ въ томъ же мракѣ. Голоса, силуэты, очертанія стѣнъ -- все пріобрѣтаетъ какой-то фантастическій характеръ... На влажной землѣ что-то бѣлое. Опускаю лампочку -- противные бѣлые грибы. Сверху каплетъ и льется. Послѣ жары, весь мокрый войдешь въ жилу, по которой сквознякъ такъ и ходитъ -- точно въ зимнемъ холодѣ очутился. Зубъ-на-зубъ не попадаетъ...
   -- Тутъ замерзнуть можно!
   -- Воображаю, какъ болѣютъ рабочіе?
   -- Наши привыкли. Нашимъ все равно!..
   Вонъ деревянные столбы. По нимъ и по стѣнамъ спускаются какіе-то бѣлые лисьи хвосты. Оказалось, что это растеніе, не видавшее никогда солнца и неба... Вонъ, показываетъ мнѣ рабочій -- посѣялъ онъ въ уголку горошину. Она дала бѣлый ростокъ... Дерево крѣпей совсѣмъ зеленымъ стало. Вмѣстѣ съ водой на него попала руда да и покрыла все... Одну балясину, совсѣмъ покрывшуюся, такимъ образомъ, мѣдною пластинкой, послали къ Траутшольду. Особенно, въ одной шахтѣ -- теплой, какъ баня -- сверху такъ и висятъ бѣлыя кисти растеній, выросшихъ во мракѣ. Нельзя было разсмотрѣть ихъ, слишкомъ высоко онѣ.
   Вонъ, въ одномъ корридорѣ разрабатываютъ твердую породу въ такъ называемомъ "лежачемъ" боку. Я поинтересовался узнать, что получаетъ тутъ рабочій за свое истинно-каторжное дѣло. Голый, въ жарѣ, онъ изводится надъ непосильнымъ трудомъ, взрывая динамитными патронами глыбы руды. Когда патронъ заложенъ, ему приходится выбѣгать въ боковую жилу, гдѣ сквознякъ такъ и охватываетъ бѣднягу невыносимой стужей. Оказывается, что за каждую кубическую сажень онъ получаетъ 80 рублей, при чемъ изъ этой платы вычитается стоимость динамита и масла. Въ день, такимъ образомъ, при старательской работѣ, онъ получаетъ до одного рубля за восемь часовъ. Трудъ здѣсь не прекращается ни на одну минуту -- каждую галлерею обработываютъ три смѣнныя артели. Ни всякую изъ нихъ приходится но восьми часовъ. Всего же въ рудникѣ, въ подземныхъ жилахъ его и ячейкахъ, гнѣздится лѣтомъ 300, а зимою 500 человѣкъ. За мягкія породы платится дешевле. Такъ, за разработку руды въ глинѣ дается только по 12 рублей за кубическую сажень.
   -- Робить много приводится!-- жалуется рабочій.-- Еще гдѣ воды нѣтъ -- на сухомъ мѣстѣ хорошо, а вотъ гдѣ вода -- совсѣмъ пропащее дѣло. Внизу-то вода холодная, потому изъ тѣхъ вонъ штоленъ идетъ, не нагрѣвается. А тамъ, вверху, жарко. Стой въ ей по колѣно.. Сейчасъ раны пойдутъ, въ костяхъ заноетъ.
   Одинъ рабочій -- лежитъ совсѣмъ. Его подняли: оказалось, ревматизмъ такъ схватилъ, что бѣдняга упалъ. Понесли его къ другому колодцу, по которому вверхъ движется бадья съ рудой. Сложили несчастнаго на руду. Шахта -- теряется вверху во мракѣ. Снизу освѣщаютъ желѣзную бадью масляныя лампы своимъ краснымъ зловѣщимъ отблескомъ. Заскрипѣла цѣпь, бадья съ рудой и рабочимъ стала вертѣться во всѣ стороны, грузно и медленно подымаясь кверху... Кое-гдѣ до насъ доходили глухіе отзывы ударовъ. Это бадья билась въ стѣны...
   Въ одной изъ жилъ щами запахло..
   -- Неужели у васъ и кухня здѣсь?
   -- Нѣтъ, это сверху доставляютъ имъ пищу. Хлѣбъ у нихъ свой, а щи на владѣльческій счетъ отпускаются имъ. Это, благодаря статьямъ Бортугалова, стали ихъ давать; прежде не было.
   Направо ячейка. Сумрачный рабочій, голый, разумѣется, возится въ ней; рядомъ съ нимъ трехлѣтняя дѣвочка: блѣдная, большеглазая...
   -- Ты какъ сюда попала?-- попробовалъ было ее приласкать кто-то.
   Она отшатнулась, какъ-то дико взглянула на насъ и спряталась за отца.
   -- Фея-то пугливая...
   -- Сиротка она,-- отвѣтилъ за нее рабочій.-- Жена у меня померла -- оставить ее не на кого; ну, я и беру ее съ собою, пока подростетъ... Все она лопочетъ по-своему -- мнѣ и повеселѣй. Точно бы и не въ могилѣ, а то совсѣмъ пропадать надо... мы-то, вѣдь, не какъ прочіе, не по восьми часовъ робимъ, а по двѣнадцати, зимой да осенью, такъ свѣта и не видимъ. Какъ сходимъ сюда, темь еще стоитъ, а выйдемъ -- тоже ночь уже!..
   Въ самомъ дѣлѣ, странное существованіе! И, тѣмъ не менѣе, какая масса рабочихъ идетъ сюда -- только возьмите. Заработокъ въ рудникахъ, все-таки, выше заработка хлѣбопашца уральскаго. Мастеровые, сравнительно съ земледѣльцами, благоденствуютъ. Средняя годовая плата даже заводскому рабочему доходитъ здѣсь до 163 руб. Управленіе всѣмъ 11,000 челов. выдаетъ ежегодно до 1.800,000 р. Понятная вещь, что озябшія послѣ вырубки лѣсовъ поля не дадутъ крестьянину такихъ денегъ.
   -- Какъ съ земли шубу-то сняли -- не родитъ она хлѣба. Холодно ей -- укрыться нечѣмъ!
   А сколько лѣсу нужно здѣсь -- страшно даже становится за будущее, и очень близкое будущее. Такъ, напримѣръ, въ этотъ мѣдный рудникъ идетъ ежегодно до 60,000 бревенъ отличной лиственницы. Дерево гніетъ въ крѣпахъ ужасно. Поставятъ его -- двѣ-три недѣли оно постоитъ, а потомъ -- крахъ, и совершенно неожиданно валится оно подъ напоромъ милліардовъ пудовъ земли и руды, опирающихся на него. Весь рудникъ состоитъ изъ разрушенныхъ, разработанныхъ породъ. Чтобы онѣ не завалились и не покосили жилы, гдѣ еще въ безчисленныхъ ячейкахъ кипитъ одиночный трудъ рудокоповъ, нужно поневолѣ поддерживать землю все новыми и новыми крѣпями. При перемѣнѣ этихъ крѣпей -- работа очень опасна: того и гляди, рухнетъ вся эта слежавшаяся масса и заживо похоронитъ несчастнаго. Вотъ, напримѣръ, жила, по которой идемъ мы. Она вся изъ нагнетающихъ породъ и потому покосилась и искривилась. Того и гляди, что задавитъ насъ. Сердце бьется. Становится жутко, какъ никогда. Еще хуже, когда приходится рыть новые штреки отъ старыхъ шахтъ -- тутъ люди задыхаются отъ недостатка воздуха, и свѣчи тухнутъ въ тяжелой напитанной углеродомъ атмосферѣ. Вообще, чѣмъ дальше удаляются отъ шахты, тѣмъ дѣлается труднѣе... Четверть часа прокопается человѣкъ-червякъ въ подземномъ ходѣ, и скорѣй вонъ -- схватить нѣсколько глотковъ воздуха, отвести натомившуюся грудь. Случается, что и замертво выносятъ отсюда. Не дешево, вообще, достается право жить и какъ жить!..
   А тутъ еще вода заливаетъ штольни и штреки отовсюду.
   -- Плохо у васъ, вѣрно, работаетъ водоотливная машина?
   -- А вотъ какъ плохо -- если бы она не дѣйствовала, такъ въ полчаса весь рудникъ былъ бы залитъ.
   Бываетъ нѣчто и похуже всего этого.
   Въ подземномъ царствѣ рудника начинается пожаръ. Загорается дерево. Сквознякъ начинаетъ раздувать пламя, и оно быстро охватываетъ галлерею. Воображаю ужасную картину эту, когда красные взрывы пламени несутся въ черный мракъ этихъ безчисленныхъ жилъ, рвутся вверхъ, на воздухъ, по безконечнымъ колодцамъ шахтъ и спокойными красными озерами разливаются въ большихъ пещерахъ, сланцевые куполы которыхъ зловѣще поблескиваютъ надъ этимъ пожаромъ! Еще недавно начался было одинъ такой пожаръ, да его во-время прекратили, благодаря находчивости г. Собальскаго, который живо заложилъ отверстіе загорѣвшейся жилы, и пламя потухло, задохнувшись отъ недостатка воздуха.
   А то и еще тутъ бываютъ случаи: въ пустотахъ разрабатываемой породы скопляется гремучій газъ; пробьютъ такую пустоту -- моментальный взрывъ, убивающій нѣсколько человѣкъ.
   -- Неужели нѣтъ спасенія?
   -- Лампы Деви предохраняютъ.
   -- А у васъ такія?
   -- Пока нѣтъ!
   Богъ бережетъ, а между тѣмъ достаточно наткнуться на такой сюрпризъ, и весь рудникъ можетъ быть имъ уничтоженъ, потому что ближайшихъ рабочихъ убьетъ, взрывомъ разрушитъ всѣ шахты, въ томъ числѣ и водокачальню, и кто спасется въ этомъ погромѣ, тотъ утонетъ въ прорвавшейся отовсюду водѣ... Этотъ успокоительный разговоръ намъ пришлось вести на глубинѣ болѣе 700 футовъ подъ землей. Поневолѣ становилось невыносимо; по всякій еще выдерживалъ свой характеръ, боясь прослыть трусомъ. Вѣдь давно извѣстно, что самолюбіе и храбрость -- синонимы. Первый измѣнилъ себѣ "его превосходительство".
   -- А знаете ли, кажется, уже поздно?..
   -- Ну, нѣтъ...-- нерѣшительно отвѣтили ему.
   -- Я, видите ли, тороплюсь, пора уже...
   -- Пожалуй, что же...-- повидимому, спокойно отвѣтили ему.
   Но за то какъ же быстро, то выпрямляясь въ большихъ штольняхъ, то нагибаясь въ штернахъ, мы двинулись по направленію къ выходящей наружу шахтѣ!.. Вотъ и она, наконецъ. Черный колодезь. Сверху журчитъ вода безчисленныхъ ручьевъ. Мы стали цѣпляться вверхъ по лѣстницамъ. Опять тоже мученіе, та же опасность -- не туда ступишь, не такъ схватишься за перекладину лѣстницы... Все выше и выше... тѣ же брызги въ лицо, то же скользкое дерево подъ руками, тотъ же тяжелый мракъ, тѣ же поминутно тухнущія лампочки... Вотъ, наконецъ, что-то просѣрѣло надъ нами. Какое-то тусклое пятно опредѣлилось... ярче и ярче... Дышать становится легче... Пятно это поголубѣло; еще нѣсколько усилій, и мы -- наверху, подъ безоблачнымъ сводомъ неба, подъ теплымъ солнцемъ.
   Глаза жадно разбѣгаются по красивымъ далямъ, гдѣ едва-едва рисуются гряды и конусы Уральскихъ горъ. Грудь дышетъ и надышаться не можетъ... И, вдругъ, всѣмъ стало весело... Быстро, быстро говорятъ всѣ, въ одно и то же время, не слушая другъ друга... Впослѣдствіи, во время войны, я наблюдалъ то же -- послѣ только что пережитой опасности...
   А тамъ, внизу, въ черныхъ жилахъ, въ подземныхъ ходахъ и одинокихъ ячейкахъ работаютъ въ вѣчномъ мракѣ сотни народа... Вѣчно -- въ могилѣ...
   

XLVI.
Салда.-- Ермаковъ лѣсъ.-- Раздробленіе заводскихъ хозяйствъ.-- Желѣзная и золотая деревня.-- Неплательщики.-- Опять птица-золотое перо.-- Верхняя Салда.-- Зобатые люди, микроцефалы.-- Ариды и Маѳусаилы.

   Сырое, дождливое утро. Небо нахмурилось, лѣса точно обливаются слезами. Впрочемъ, какіе же это лѣса! Знаменитые старые боры давно сожжены въ заводскихъ печахъ, въ чревахъ ненасытныхъ доменъ, сгнили толстыми крѣпями въ рудникѣ,-- теперь только одинъ безотрадный, хвойный приростъ круглится у грязной дороги. На мокрыхъ ноляхъ мокрые косцы. Что они дѣлаютъ? Версты за верстами, а не на чемъ остановиться взгляду. Мало-по-малу, подстать этому хмурому дню и хмурому небу, тоска закрадывается въ сердце. Близость осени уже даетъ себя знать. Уныніе лежитъ на всемъ. Изрѣдка сквозь сѣрую пелену дождя мелькаютъ силуэты тоже насупившихся горъ, вершины которыхъ сливаются съ низко нависшими тучами. Груды камня по пути обливаются слезами, точно подъ ними схороненъ кто-то, кого они оплакиваютъ и все оплакать не могутъ. Слезятся стекла избъ, попадающихся по дорогѣ. Только въ одномъ мѣстѣ печальное однообразіе сѣвернаго пейзажа смѣнилось красивою глубокою долиной, по дну которой струится р. Салда, то кутаясь въ хвойной пустыни, то выбѣгая на луговины, должно быть, веселыя подъ солнцемъ. Немного лѣвѣе она разливается въ спокойное озеро, точно стальной щитъ, брошенный въ котловину. У его береговъ дымятся пасти трехъ доменныхъ печей, грязными клубами пышутъ устья вагранокъ и трубы. Сѣрыя постройки тѣснятся поближе къ водѣ, точно имъ страшно отойти отъ нея къ угрюмымъ горамъ, тысячи лѣтъ уже думающимъ все одну и ту же думу надъ этимъ молчаливымъ краемъ. Салдинскій заводъ основанъ здѣсь въ 1782 году, для плавки желѣзныхъ рудъ и кричной выковки металла. Отсюда очень далеко до главнаго нерва этого края -- р. Чусовой, но невыгоды фрахта выкупаются близостью лѣсовъ, еще кое-гдѣ остающихся въ околоткѣ... За Верхней Салдою появились и кедры. Сначала въ одиночку, точно они выбѣжали разузнать, удобно ли переселиться сюда и остальнымъ, а потомъ уже цѣлыми рощами... Какъ красиво это дерево -- не теперь, въ этотъ ненастный сѣрый день, а подъ солнцемъ. Нѣжные оттѣнки зеленаго бархата лежатъ на его широкихъ вѣтвяхъ... Что-то могучее, крѣпкое, прочное сказывается въ этихъ зеленыхъ массахъ, находящихъ достаточно соковъ въ давно истощенной и разграбленной человѣкомъ землѣ.
   -- Это еще Ермаковъ лѣсъ!-- объяснили мнѣ.
   -- Да вѣдь Ермакъ тутъ не шелъ.
   -- Это все равно. Народъ со всѣмъ, что здѣсь выдается изъ ряду, соединяетъ имя Ермака... Ермакова гора, Ермакова падь, Ермаковъ лѣсъ. Тутъ, въ Салдѣ рѣкѣ, онъ ставилъ свои ладьи и отдыхалъ подъ нашими кедрами. Говорятъ, остатки людей до сихъ поръ отыскиваются.
   Очень возможно. Въ другомъ пунктѣ Урала повторилось то же самое. Ермакъ изъ Чусовой поднялся вверхъ по рѣкѣ Серебряной, противъ теченія. Тутъ въ самомъ устьѣ онъ оставилъ три барки. Ихъ сплошь занесло землею и пескомъ. Впослѣдствіи, какъ намъ разсказывали, В. Д. Бѣловъ сталъ тамъ бурить землю и, дѣйствительно, нашелъ доски, остатки барочнаго лѣса, но ни одного желѣзнаго гвоздя.
   -- Такихъ Ермаковыхъ лѣсовъ прежде было гораздо больше; теперь ихъ сожгли.
   -- Даже и къ исторіи наши заводчики не питаютъ особеннаго уваженія.
   -- А что же дѣлать? Будетъ еще хуже. Удѣлъ хочетъ отнять у заводскихъ хозяйствъ лѣса и отдать ихъ крестьянамъ,-- разумѣется, извѣстную долю. Крестьяне ихъ сейчасъ же сожгутъ и опять, нанимаясь на заводы, станутъ включать въ условія выдачу имъ дровъ... Лѣсовъ станетъ еще меньше. Это несомнѣнно. А съ уничтоженіемъ ихъ уменьшается производство самыхъ заводовъ. Когда-то еще желѣзная дорога доставитъ намъ уголь на выгодныхъ условіяхъ. Одинъ Аллахъ это знаетъ, да и тотъ никому не скажетъ!..
   Поднялся разговоръ о задуманномъ какимъ-то администраторомъ раздробленіи заводовъ между многими владѣльцами, при чемъ, разумѣется, маленькое хозяйство предполагалось гораздо производительнѣе большого. Но противъ этой идеи возстали здѣсь всѣ.
   -- Пусть правительство дастъ право каждому разрабатывать руду, если ею не пользуется владѣлецъ -- это справедливо. Придите вы и займитесь; я, какъ владѣлецъ, скажу вамъ: "спасибо, работайте только". Я же у васъ возьму руду по копѣйкѣ съ пуда, другой не возьметъ, потому что въ другомъ мѣстѣ поставить завода нельзя, кромѣ моего, потому что лѣсъ-то вѣдь у меня въ рукахъ. И пока лѣса въ рукахъ у владѣльцевъ, никакія раздробленія заводскихъ хозяйствъ невозможны. Что изъ того, что я вамъ дамъ право строить заводъ? Выстроить -- выстроете, а чѣмъ вы его топить станете? Топливо-то, вѣдь, у владѣльца. Пусть устроится желѣзнодорожный путь для каменнаго угля, тогда и раздробленіе возможно. Представьте, что если и дадутъ вамъ лѣсъ, то при условіи устройства доменныхъ печей потребуется на каждую 30,000 коробовъ въ годъ, т. е. 12,000 кубическихъ саженъ, по меньшей мѣрѣ; хорошій лѣсъ здѣсь, среднимъ числомъ, даетъ 20 куб. саженъ дровъ съ десятины: слѣдовательно, ежегодно для всякой доменной печи вамъ понадобится 600 десятинъ лѣсу. При настоящемъ приростѣ, нужно 90 лѣтъ на возобновленіе лѣсовъ. Слѣдовательно, для каждой доменной печи понадобится 60,000 десятинъ; сверхъ того слѣдуетъ оставить для жителей, для построекъ, на барки, на паровыя машины. Такимъ образомъ и 100,000 десятинъ будетъ мало. Какое же это мелкое раздробленіе хозяйства; напротивъ, опять оказывается крупное владѣтельчество. А присоедините къ этому разработку рудниковъ, для которой опять нужны лѣса! Получили вы, наконецъ, чугунъ -- у васъ для плавки его нѣтъ завода. Слѣдовательно, или отдавайте его ближайшему заводчику по произвольной цѣнѣ, или стройте свой заводъ дѣлательный. На него опять пойдетъ топлива на 100,000 десятинъ. Сообразите-ка эти цифры. Да и когда каменный уголь подвезется, и тогда еще это не скоро будетъ возможно. Потому что вѣдь древесный уголь для доменныхъ печей все-таки останется незамѣнимъ... И то ужъ приходится держать заводъ, Богъ знаетъ, гдѣ. Лишь бы лѣсъ былъ около. Вотъ, напримѣръ. Верхне-Салдинскій заводъ. Сколько возни здѣсь! Сплавъ у насъ по Чусовой пока. Чусовая дѣйствуетъ много-много двѣ недѣли, а иногда случается только 3--4 дня, а потомъ обмелѣетъ, и жди слѣдующаго года. Доставите вы металлъ въ концѣ мая; ну, и сидите съ нимъ до слѣдующаго начала мая. Въ Нижній онъ попадетъ въ іюлѣ. Сочтите, во что обойдется охраненіе его, да проценты на затраченный капиталъ на 14 мѣсяцевъ.
   Привожу безъ комментарій эти разсужденія лицъ, заинтересованныхъ въ поддержкѣ крупныхъ хозяйствъ.
   Дорога содержится здѣсь очень хорошо. Какое же сравненіе съ каторжнымъ путемъ между Пермью и Екатеринбургомъ, гдѣ путешественникамъ приходится идти пѣшкомъ, а обозы, сворачивая, ѣдутъ цѣлиною. Скоро мы погрузились, наконецъ, въ лѣсное царство, которое далеко отошло отъ люднаго Тагила. Громадныя деревья оголены до вершины; за то самыя вершины эти раскидисто сплетаются между собою въ непроницаемые своды. Тѣмъ не менѣе, нѣтъ здѣсь этого красиваго сквознаго бора, позволяющаго на взъѣздахъ разсмотрѣть вдали и хмурыя горы, и необъятную ширь горизонта. Мелкая поросль повсюду подымается между старыми стволами, охватывая ихъ своимъ зеленымъ облакомъ... Многочисленныя стада повсюду. Съ какими-то, совсѣмъ необыкновенными, мохнатыми ушами коровы, которыхъ только здѣсь я и встрѣчалъ, глупо смотрѣли на насъ, выдвигая свои мокрыя морды изъ густой поросли по сторонамъ дороги... Вонъ старательская артель прошла мимо съ вашгерами, вся мокрая, понурая какая-то... Двѣ деревни по пути -- сосѣди совсѣмъ. Одна занимается желѣзнымъ дѣломъ: постройки прочныя, красивыя, скота и коней вдоволь; другая -- чуть ли не Тавда -- старательская, на золотомъ дѣлѣ вся... Точно въ лишаяхъ ея покосившіяся, расшатавшіяся хатенки, кровли ихъ, будто ребра, окна выбиты; избенки кажутся подслѣповатыми. Народъ заморенный, зеленый; лица въ подтекахъ. Разореніе во всемъ и на всемъ. Скотъ въ первой деревнѣ крупенъ, во второй -- изморенъ и мелокъ, какъ и люди. Дворы въ первой -- полнымъ-полны разнымъ хозяйскимъ скарбомъ, постройками; во второмъ -- пусты, а кое-гдѣ и самые заборы на дрова пошли. Кавалькада бабъ выѣхала изъ лѣсу. Верхами сидятъ на коняхъ.
   -- Эй, вы, казаки!-- оретъ имъ на встрѣчу ямщикъ.
   -- Чего?
   -- Подолы-то подберите... Неравно, лѣсовика спужаете.
   -- Мы вотъ тебя спужаемъ... Сволочемъ въ лѣсъ, да розгами... тамъ про тебя страсть сколько выросло!
   Ямщикъ заторопился и погналъ коней.
   -- Чего ты испугался?
   -- Наша баба, когда она въ лѣсу -- бѣдовая... Съ нашей бабой не шути тогда... Она точно-что вспоретъ... Становаго тутъ такъ-то высѣкли... Чего уже...
   Совсѣмъ оригинальный типъ пошелъ отсюда. Рослый, сильный, очень похожій по складу своему на поморовъ архангельскихъ.
   -- Тутъ у насъ, у крестьянъ -- двойныя фамиліи все пойдутъ, точно у дворянъ... И народъ толковый, особливо въ желѣзныхъ деревняхъ. Самый говоръ тоже являетъ нѣкоторыя особенности. Вмѣсто ц -- всюду слышится с. Серковь, улиса, дѣвиса, сѣлый, полиса, сариса и т. д. Въ постройкахъ щегольство,-- на кровляхъ цвѣтные пѣтухи, ставни разрисованы, къ окнахъ непремѣнно цвѣты и самоваръ, почему-то неизбѣжно выглядывающій на улицу. Крупные люди, но лица очень некрасивы. Видна помѣсь съ пермяками и другими инородцами, точно также какъ въ сѣверномъ поморскомъ типѣ замѣтны слѣды чудского племени. Соломенныхъ кровель уже не встрѣтишь вовсе, даже тамъ, гдѣ высѣваютъ хлѣба много -- избы крыты тесомъ. Здѣшніе "сибиряки" считаютъ за срамъ поставить надъ своимъ жильемъ такую крышу. "Мы не нищіе" -- говорятъ у нихъ -- "Это у васъ, въ Рассеѣ, хорошо... Тепло подъ соломой... А у насъ, слава Богу, и дерево еще есть. Лучше, чѣмъ эта мѣховина-то"... Мѣстность, мало-по-малу, всхолмливаегся. Въ лощинахъ змѣятся красивыя рѣки. Превосходныя дороги вездѣ пробиты прямо, просѣками, и такъ широки, что на нихъ разъѣдутся въ рядъ двѣ-три тройки. Въ избахъ, по пути, чисто... Горная страна даетъ себя знать уже и иными правами. Невѣстъ увозятъ, убійства -- часты, но не изъ-за грабежа, а изъ мести. Совсѣмъ другой темпераментъ во всемъ. Люди вѣжливы, но не подобострастны. Начальства, впрочемъ, не любятъ, особенно полицейскаго. Ужъ очень оно донимало ихъ когда-то.
   Здѣсь бы жили еще лучше, да одолѣла подать. Нигдѣ, мнѣ кажется, не приходится рабочему люду платить столько, сколько онъ платитъ здѣсь. Недоимки, тѣмъ не менѣе, особенно не прикапливаются, потому что заработки, все-таки, подъ бокомъ -- въ рудникѣ, въ лѣсу, на заводѣ. Мы не говоримъ о "золотыхъ" деревняхъ. Тамъ дѣло иного рода. Тамъ приходится задыхаться отъ разоренія. Выработаютъ розсыпь, а затѣмъ, послѣ нежданнаго богатства, такимъ же скачкомъ начинается нежданная нищета. Недоимка ростетъ. Волостная власть всѣми мѣрами выбиваетъ ее изъ крестьянъ, отыскивающихъ "птицу -- золотое перо", но, разумѣется, выбиваетъ до тѣхъ поръ, пока они не выйдутъ изъ терпѣнія. Съ этого момента, съ ними уже ничего нельзя сдѣлать. Надѣвъ бѣлые балахоны, они оставляютъ село, таборомъ располагаются на холмахъ около и на всѣ запросы отвѣчаютъ: "мы не плательщики". Ихъ можно бить, дѣлать съ ними, что угодно, но при всемъ этомъ ни одной копѣйки не поступитъ въ подать -- это вѣрно. Зачастую они, предварительно, порубятъ свои избы на дрова, дрова сбудутъ на заводы и совсѣмъ чистые уже предстоятъ передъ предержащею властью.
   -- Что съ насъ возьмешь теперь... Ничего не возьмешь... Бей!.. Мы -- не плательщики!
   Выведенные изъ себя крестьяне, впрочемъ, не особенно часто прибѣгаютъ къ этому. Они стараются держаться. Старательскія артели ходятъ по лѣсамъ, отыскивая новыя розсыпи. Кабатчикъ, какъ тараканъ въ оставленной избѣ, начинаетъ худѣть и хмуриться. Деревня разваливается все больше и больше, какъ вдругъ разносится вѣсть: "птица золотое перо" оказалась. Открыта розсыпь. Крестьянство бросается туда. Начинается работа. Золото льется рѣкою, кабатчикъ пухнетъ и отъѣдается. Баба ходитъ веселая, пьяная; разгулъ вездѣ и во всю... Но избы не поправляются, дворы тоже. Все стоитъ покривившееся, пошатнувшееся. До завтрашняго дня нѣтъ никакого дѣла, чего тутъ еще -- если сегодня хорошо! А завтра -- будь, что будетъ... Власть старается поскорѣе собрать недоимки...
   Но "птица -- золотое перо" на одномъ мѣстѣ долго не сидитъ.
   И деревня опять мало-по-малу тощаетъ. Захудалая стоитъ она, и шляются по лѣсамъ артели, отыскивая новыя розсыпи.
   Такъ, мимо всѣхъ этихъ оголѣлыхъ и зажиточныхъ, запущенныхъ и выхоленныхъ деревень, добрались мы до спуска съ высокой горы.
   -- Вотъ и Салда наша!-- показали мнѣ громадное село...
   Лошади мигомъ подкатили къ главному зданію, выведенному, какъ и во всѣхъ демидовскихъ имѣніяхъ, въ томъ стилѣ, въ которомъ строили при Александрѣ I,-- съ колоннами, гербами. Превосходный водолазъ бросился намъ на встрѣчу, но, къ крайнему моему удивленію, мы здѣсь постояли только минуты двѣ-три.
   -- Куда же теперь?
   -- Да, вѣдь, Салды двѣ: Верхняя и Нижняя. Намъ нужно въ Нижнюю.
   Мимо кедровой рощи, мы проѣхали въ молчаливый старый лѣсъ; скоро и онъ отошелъ назадъ, открывъ большое село съ красивыми домами, монументальными постройками завода, массою народа на улицахъ, пестрыми рослыми бабами, попадавшимися на каждомъ шагу. Нижняя Салда -- самое людное послѣ Тагила мѣсто; оно основано въ 1760 году для выковки кричнаго желѣза; въ 1870 году здѣсь горѣло только десять горновъ, а нѣсколько ранѣе, въ 1849 году, введено пудлингованіе и сварочное произидство, построенъ паровой постовый молотъ для обжимки пудлинговыхъ крицъ. Въ началѣ семидесятыхъ годовъ въ Нижней Салдѣ уже работало шесть пудлинговыхъ печей, причемъ нѣсколько ранѣе стали здѣсь же выдѣлываться рельсы. Въ двадцатыхъ годахъ стали въ этой мѣстности приготовлять томленую цементную сталь и теперь такихъ печей здѣсь около семи. Въ 1871 году выстроили большую доменную печь системы Рашета, съ пневматическимъ подъемомъ для руды, доставляемой изъ Тагила съ горы Высокой... Впослѣдствіи, здѣсь сварочныя и пудлинговыя печи передѣланы по системѣ Беоціуса. Живетъ около завода не менѣе 10,000 человѣкъ. Кромѣ завода у нихъ хорошія пашни, гдѣ высѣваются рожь, ячмень, овесъ. Разъ какъ-то попробовали посѣять пшеницу -- выспѣла хорошо. Тѣмъ не менѣе, хлѣбопашество здѣсь невелико, потому что хотя земля и хороша, но ея мало; мало и новей изъ-подъ лѣсу, на которыхъ особенно удачно подымается хлѣбъ. За то лѣсу тутъ еще много. Дремучія дебри его стоятъ пока нетронутыми. Топоръ промышленника не врубался въ нихъ, и только божьи стрѣлы -- молніи зажигали порою это сумрачное и молчаливое царство вѣковыхъ деревьевъ, подъ которыми привольно живется всякому звѣрю. Горное положеніе страны вызвало здѣсь то же, что приходится наблюдать и въ Альпахъ: въ обѣихъ Салдахъ, Нижней и Верхней, и въ сосѣднихъ деревняхъ то-и-дѣло попадаются зобатые люди. Докторъ Рудановскій, бывшій съ нами, обѣщалъ намъ показать, по крайней мѣрѣ, триста такихъ, преимущественно -- женщинъ. Онѣ здѣсь старательно прикрываютъ свои зобы и смотрѣть на нихъ, по мѣстному кодексу вѣжливости, считается въ высшей степени неприличнымъ.
   -- Отчего это у тебя?-- спрашиваю у одной.
   -- Послѣ курочки поѣла... Оттого и выросъ зобъ-отъ!
   Здѣсь народъ зимуетъ вмѣстѣ съ курицами зобатыми въ однѣхъ избахъ. По мѣстному повѣрью, оказывается, что зобы выростаютъ у тѣхъ, кто съѣлъ то, что курица ранѣе клюнула.
   Въ той же избѣ, гдѣ мы видѣли зобатыхъ женщинъ, возилась дѣвочка-микроцефалъ. Всѣ ея пріемы напоминали обезьяну. Тѣмъ не менѣе, она была очень весела, и мать ее поминутно ласкала.
   -- Съ ней у насъ благодать!-- объяснила она свою несовсѣмъ обычную нѣжность.
   -- Почему это?
   -- А потому -- она боженькая. Съ тѣхъ поръ, какъ родилась такая, да выростили мы се -- у насъ всего довольно стало. И хлѣба на поляхъ много, и коровы плодятся здоровыя, и деньги завелись... Да и мужъ-то пьянствовать пересталъ. въ ней, ты не гляди, что она несчастная, въ ней благословеніе!..
   Ей потому и лучшій кусокъ, и лучшій уголъ въ избѣ. О ней заботятся, какъ нельзя больше. Несмотря на все это, народъ здѣсь очень здоровъ и долговѣченъ. Старики въ сто лѣтъ не диво, а наканунѣ нашего пріѣзда въ деревнѣ Нелобѣ умерла, по мѣстнымъ показаніямъ, самая несомнѣнная дѣвица 132 лѣтъ. Когда мы проѣзжали мимо озера, тамъ на лодченкахъ, выдолбленныхъ -- каждая изъ одной маленькой колоды -- ловили рыбу старые сѣдые крестьяне. Вонъ одинъ гребетъ весломъ-двойникомъ. Сѣдой. какъ лунь,-- а работаетъ живо.
   -- Ему вотъ больше ста лѣтъ, а смотрите: самъ на себя трудится.
   -- Андрей!..-- закричали ему.
   Тотъ снялъ картузъ, воззрился на берегъ.
   -- Чего?
   -- Скоро-ль помирать-то будешь. Пора!
   -- А во еще годковъ двадцать проживу... У меня кость крѣпка.
   У этого Андрея оказалось дѣтей, внуковъ и правнуковъ болѣе шестидесяти человѣкъ, а онъ преспокойно самъ себѣ вылавливаетъ рыбу изъ озера, бойко подвигаясь по его спокойной глади въ скорлупѣ-душегубкѣ и такъ живо работая весломъ, какъ и молодому человѣку дай Богъ.
   -- Мы помирать еще не согласны,-- смѣялся онъ.-- Насъ смертушка позабыла. Мимо шла и прозѣвала... Вотъ мы какъ.
   И зубы во рту всѣ, а вышелъ на берегъ и выпрямился. Видимо, старость не могла согнуть этого еще крѣпкаго организма.
   -- Онъ, вотъ, еще и жениться хочетъ, да нельзя, оказалось, по закону...
   -- Отчего не жениться,-- недовольно заговорилъ старикъ...-- Это развѣ законъ, это не Божій законъ, а такъ себѣ,-- судіи земные его выдумали... Богъ-отъ что сказалъ: не добро быти человѣку единому. А мы выше Бога быть хотимъ. Да мнѣ что, я и на законъ не погляжу. Возьму любую дѣвку; за меня всякая пойдетъ... Что со мной, со старикомъ законъ сдѣлаетъ? Сослать меня нельзя...
   -- Никто за тебя не пойдетъ!-- вмѣшался мой спутникъ.
   -- За меня-то... Нѣтъ, ваше благородіе, за меня-то всякая... Не то что пойдутъ побѣгутъ. Чѣмъ я не женихъ? И дѣтки еще будутъ. Я до восьмидесяти лѣтъ не зналъ, что такое и болѣзнь значитъ. Николи боленъ не былъ. Только теперь вотъ, когда холодно, такъ ноги жалятся... тоскуютъ ноги-то, да и это пустое совсѣмъ.
   

XLVII.
Храмъ Бессемера и таинство претворенія.

   Въ Нижнюю Салду мы пріѣхали съ цѣлью посмотрѣть храмъ Бессемера. Иначе я не знаю, какъ и назвать это грандіозное производство, дѣйствующее одинаково и на умъ, и на воображеніе непривычнаго человѣка. Тутъ, именно, техническое дѣло принимаетъ сказочные размѣры, а внѣшняя обстановка его такова, что можно вообразить себя скорѣе въ какомъ нибудь таинственномъ древнемъ капищѣ, чѣмъ въ современномъ заводѣ. Изъ моего описанія читатель усмотритъ, до чего здѣсь все громадно и эффектно. Я въ первый разъ былъ потрясенъ, именно, внѣшнею обстановкой заводскаго дѣла, его картиной, его художественнымъ цѣлымъ.
   Бессемеровское отдѣленіе начинается громадною домной.
   Это -- какое-то вавилонское сооруженіе. Одна сторона его -- громадная, цѣльная сланцевая скала, заложенная сверху и съ остальныхъ трехъ сторонъ кирпичами. Массивная башня-печь, съ отверстіемъ въ родѣ воротъ, давитъ васъ, когда вы стоите около,-- до того ея размѣры велики и общій видъ внушителенъ. Рядомъ -- входъ въ "мѣховню". Тутъ громадные цилиндры вгоняютъ сжатый воздухъ въ колоссальные вмѣстилища-регуляторы, оттуда онъ рвется съ оглушающимъ шумомъ въ раскаленные чугунные котлы съ расплавленнымъ металломъ. "Мѣховня" содержится чрезвычайно чисто. Это, собственно, двѣ громадныхъ залы, въ одной изъ которыхъ съ стихійнымъ шумомъ вращаются турбины, и еще громче работаютъ вверху чудовищные маховики. Кажется, что васъ самихъ подхватываетъ какой-то вихрь и уноситъ, Богъ знаетъ, куда. Воздухъ свищетъ въ ушахъ, что-то грохочетъ надъ головою, точно на васъ падаютъ сверху колоссальные молоты, которые, разумѣется, были бы не-подъ-силу самому Вулкану. Глухіе удары врываются порою въ это царство оглушительныхъ звуковъ, и вся эта "музыка труда", въ концѣ концовъ, доводитъ посѣтителя до того, что онъ, теряя сознаніе, не понимаетъ, что дѣлается кругомъ. Вмѣстилища сжатаго воздуха наверху пугаютъ своими размѣрами. Какіе-то массивные чугунные организмы дышатъ, свистятъ и ревутъ передъ вами, надъ вами и за вами. Громадное чугунное колесо съ страшною силою вращается около -- вотъ-вотъ подхватитъ васъ и въ пыль изотретъ въ одно мгновеніе; громадные приводы отъ него, во всѣ стороны, кажутся цѣпкими лапами какого-то желѣзнаго чудовища. И оно не одно -- за нимъ другое, третье... Цѣлый сказочный міръ фантастическихъ существъ, выкованныхъ изъ металла и одаренныхъ стихійною жизнью. И въ то время, какъ всѣ они надъ вами и рядомъ работаютъ во всю силу своихъ желѣзныхъ легкихъ, разгоняя, вмѣсто крови, воздухъ по безчисленнымъ стальнымъ жиламъ, внизу тоже идетъ работа: тамъ, подъ тонкимъ поломъ, гремятъ, пыхтятъ, хрипятъ невидимые уже легіоны еще болѣе сказочныхъ, прикованныхъ къ массивнымъ стѣнамъ, существъ, совершающихъ въ вѣчномъ мракѣ свое непонятное для непосвященнаго дѣло... Съ ревомъ воздухъ стремится по трубамъ, продѣланнымъ въ стѣнахъ, звенятъ и визжатъ желѣзныя цѣпи, пробѣгая по какимъ-то орбитамъ, грохочетъ и точно всѣхъ ихъ старается перекричать паровая машина, и, въ концѣ концовъ, голова ваша трещитъ отъ боли, въ ушахъ покалываетъ,-- и не знаешь, какъ бы поскорѣе выбраться изъ этого отдѣленія... Вамъ что-то говорятъ ваши спутники, вы ихъ не слышите, сами вы кричите имъ, и они тоже не различаютъ вашего голоса въ этой стихійной ораторіи, которую нужно слушать за версту, чтобы понять прелесть пресловутой музыки заводскаго труда... Наконецъ, вы выходите, точно изъ жерла вулкана, на воздухъ, гдѣ опять вамъ становятся доступны и звуки, и краски, и впечатлѣнія земли.
   -- Что, оглушило?-- улыбаясь, спрашиваютъ васъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, современный міръ переросъ древность въ грандіозности представленій. Что греческія кузницы бога Вулкана рядомъ съ этими сравнительно небольшими капищами литейнаго дѣла!..
   Вотъ, наконецъ, и главный храмъ Бессемера.
   Громадная желѣзная пещера. Потолокъ и полъ изъ желѣзныхъ плитъ, по бокамъ толстая крѣпостная каменная кладка... Размѣры такъ велики, что, вступая сюда, кажешься самъ себѣ какимъ-то муравьемъ... Въ стѣнахъ каменныя выводныя трубы, четырехугольныя, съ нишами въ родѣ каѳедры католическихъ проповѣдниковъ. Все грандіозно, какъ во храмѣ, и мрачно, какъ въ языческомъ капищѣ невидимаго, но страшнаго бога. Въ глубинѣ капища, за трубами, двѣ отражательныя печи, гдѣ сваривается желѣзо, когда домна стоитъ. У самыхъ трубъ точно висятъ въ воздухѣ гигантскія желѣзныя реторты, въ каждой изъ которыхъ помѣщается по пятисотъ пудовъ металла; прямо въ серединѣ -- такихъ же внушительныхъ размѣровъ ковши, надъ цѣлымъ рядомъ формъ, расположенныхъ полукругомъ. Въ эти формы отливается желѣзная болванка. Ближе трубъ, направо и налѣво, два чудовищныхъ желѣзныхъ крана, саженъ по десяти въ вышину каждый. Внутри капища темно. Только тамъ, гдѣ ковши -- подъ ними, точно жертвенный, горитъ краснымъ блескомъ огонь очаговъ, раскаливающихъ ковши. У передней стѣны, гдѣ собрались мы,-- родъ каѳедры. На ней главный жрецъ этого храма -- распорядитель. Отъ него желѣзные рычаги во всѣ стороны,-- они теряются во мракѣ. Онъ одинъ ведетъ дѣло, точно на клавишахъ играетъ на нихъ...
   Мракъ густится и вверху... тяжелый мракъ, въ которомъ глазъ почему-то упорно отыскиваетъ таинственныхъ очертаній и силуэтовъ... Вотъ изъ ретортъ, обращенныхъ пастями вверхъ, рванулось туда пламя, но -- безсильное разогнать этотъ мракъ -- погасло опять... Рванулось еще и опять упало... Скоро оно уже горѣло изъ этихъ пастей ровнымъ краснымъ блескомъ... Не успѣли мы еще приглядѣться ко всей этой непривычной обстановкѣ бессемеровскаго капища, какъ главный жрецъ его тронулъ какой-то рычагъ, и разомъ, съ злобнымъ свистомъ и раздраженнымъ шипѣніемъ, масса пару, скопившаяся въ машинѣ, вырвалась наружу, окутавъ сѣрыми клубами и жертвенные огни подъ ковшами, и горящія пасти ретортъ, кровожадно раскрытыя во мракѣ этого храма. Точно празднуя свое освобожденіе изъ желѣзныхъ объятій, паръ всколыхался вдоль стѣнъ и поднялся во мракъ, наверхъ. Мракъ будто ждалъ этого: онъ разомъ проглотилъ сѣрые клубы пара, и въ капищѣ вновь все стало спокойно и неподвижно, только медленно колыхалось пламя, да изъ реторты слышалось зловѣщее клокотаніе...
   Наконецъ, наступилъ торжественный моментъ священнодѣйствія.
   Чугунъ сварился въ отражательныхъ печахъ. Какіе-то таинственные алхимики выдвинулись изъ мрака, гдѣ я и не предполагалъ ихъ существованія. Они передвинули желѣзный ковшъ къ отражательной печи -- и вдругъ въ черной пещерѣ этого капища разомъ стало свѣтло... Чугунъ яркою струей льется въ колоссальный ковшъ. Силуэты рабочихъ показались въ углахъ капища, красный отблескъ прорвался вверхъ подъ крышу... Между двумя отражательными печами устроена платформа, обрывающаяся внизъ, гдѣ подставленъ жолобъ. Ковшъ съ жидкимъ чугуномъ какимъ-то механизмомъ передвинуло на эту платформу. Безмолвно, издали, одною игрою на рычагахъ, главный жрецъ наклонилъ ковшъ надъ жолобомъ, и жидкое пламя металла красивою дугой сверкнуло въ воздухѣ. Только расплавленный чугунъ коснулся зѣва металлическаго жолоба, какъ въ сумракѣ храма громаднымъ вѣеромъ раскинулись безчисленныя золотыя звѣзды, все гуще и гуще взрывавшіяся оттуда... Звѣзды эти искрились, трепетали, вздрагивали, играли своими золотыми радіусами, разбрасывались и вращались. Казалось, что каждая изъ нихъ обладала своею собственною жизнью, своимъ собственнымъ движеніемъ. Ослѣпительный фонтанъ метеоровъ занялъ весь квадратный фонъ между двумя громадными трубами, чаруя глаза невиданною красотою... Викторъ Гюго, при видѣ этого, нарисовалъ бы поразительно грандіозную картину рожденія звѣздъ и планетъ изъ общей стихійной жидкости, и дѣйствительно, намъ казалось, что она выбрасывала во мракъ миріады солнцъ, уносившихся куда-то далеко, далеко... Наконецъ, чугунъ перелитъ... Звѣзды погасли или утонули во мракѣ... Главный жрецъ дотрогивается до другого рычага. Одна изъ висящихъ въ воздухѣ ретортъ медлительно и мощно опрокидывается внизъ, подставляя свою дышащую пламенемъ жадную пасть къ жолобу... Намъ кажется, что эта сказочно-грандіозная реторта и есть божество желѣзнаго капища. Она раскрыла свой огненный зѣвъ за приготовленною для нея жертвой. Тихо изъ жолоба расплавленный металлъ льется въ эту пасть... Наконецъ, жолоба опустѣли и отодвинулись, реторта грузно поворачивается на своихъ невидимыхъ шарнирахъ, опять настью кверху. Въ то время какъ реторта, проглотившая пятьсотъ пудовъ расплавленнаго въ жидкость чугуна, поворачивалась устьемъ вверхъ, изъ него рвался громадный столбъ пламени, занимавшій плоскость, по крайней мѣрѣ, въ пятьдесятъ квадратныхъ саженъ. Пламя разсыпалось несравненною и неописуемою массою брилліантовыхъ, трепещущихъ искръ, изумрудныхъ и рубиновыхъ метеоровъ. Сообразно круговому движенію пасти, они составляли громадную дугу -- цѣлый млечный путь уносящихся въ пространство звѣздъ... Наконецъ, пасть реторты повернулась совсѣмъ. Столбъ пламени изъ нея направился въ трубу съ глухимъ, но всѣ остальные звуки покрывающимъ грохотомъ.
   Главный жрецъ все также безмолвно коснулся какого-то новаго рычага.
   Свистъ внезапно вырвавшагося изъ заточенія сжатаго воздуха. Струи его бѣшено стремятся сквозь фурмы внутрь реторты... Точно пламя -- врагъ этому воздуху, точно воздухъ давно искалъ его и теперь съ безумнымъ остервененіемъ рвется къ нему, чтобы начать свою вѣковую борьбу. Сжатый воздухъ, проходя сквозь расплавленную жидкость чугуна, совершаетъ въ огненномъ чревѣ реторты химическое измѣненіе металла. Углеродъ чугуна отъ этого сгораетъ, и чугунъ обращается или въ желѣзо, или въ сталь. При бессемерованіи именно въ сталь. Чтобы угадать моментъ, когда это совершится, распорядитель (главный жрецъ бессемеровскаго капища) смотритъ въ спектроскопъ на пламя, вырывающееся изъ реторты. Спектроскопъ устроенъ въ зрительной трубкѣ. Сначала, въ спектрѣ на красномъ появляется золотая черточка никкеля, затѣмъ въ зеленомъ три черныхъ черточки углерода, въ видѣ ширмочекъ. По мѣрѣ того, какъ углеродъ сгораетъ -- черныя черточки слабѣютъ... Изъ реторты столбъ пламени выкидываетъ порою цѣлые вѣера изумрудныхъ и брилліантовыхъ звѣздъ, съ злобнымъ шипѣніемъ пронизывающихъ тяжелый мракъ. Позади реторты -- тоже мракъ; въ немъ, едва-едва намѣчающіеся, двигаются темные силуэты рабочихъ... Черная ночь съ пристальнымъ любопытствомъ смотритъ въ окна на таинства, совершающіяся здѣсь... Чѣмъ дальше, тѣмъ впечатлѣнія становятся сильнѣе и сильнѣе. Дѣйствительно, начинаешь вѣрить, что въ этомъ капищѣ, поставленномъ изъ чугуна, желѣза и камня, среди раскаленныхъ печей -- невидимо присутствующій духъ Бессемера совершаетъ чудесное таинство претворенія чугуна въ сталь, понятное только одному главному жрецу, безмолвно совершающему свои величавые обряды...
   Наконецъ, таинство совершилось. Въ спектроскопѣ черныя черточки углерода мало-по-малу пропадаютъ... Жрецъ касается какого-то рычага, и громадная реторта, этотъ чугунный желудокъ, переварившій металлъ, медленно опрокидывается пылающею пастью, выкидывая опять цѣлые огненные фонтаны, золотые брызги которыхъ сыплются щедро и на стѣны, и на полъ капища. Раскаленный предварительно ковшъ медленно повертывается къ огнедышащему жерлу реторты. Она еще ниже опрокидывается и льетъ въ ковшъ ослѣпительно бѣлое молоко, какую-то совсѣмъ солнечную жидкость. Тутъ уже нѣтъ золотыхъ звѣздъ, отсюда сыплются безчисленныя искры драгоцѣнныхъ камней... Выпустивъ желѣзо и какъ будто бы въ конецъ обезсилѣвъ, реторта совсѣмъ кувыркается пастью внизъ, и изъ нея, сквозь фурмы, воздухъ выдуваетъ всякій соръ. Особый механизмъ, покорный тому же главному жрецу, подымаетъ ковшъ съ спѣлою сталью вверхъ, повертываетъ его надъ формами, расположенными полукружіемъ. На днѣ ковша внезапно открывается отверстіе. Та же солнечная жидкость льется по очереди въ формы, наполняя ихъ. Когда ковшъ совершитъ это полукруговое движеніе, всѣ формы оказываются уже готовыми. Ихъ засыпаютъ сверху пескомъ.
   -- Кто бы могъ подумать,-- говоритъ мнѣ мой проводникъ: -- лѣтъ пятнадцать тому назадъ, что желѣзо, до сихъ поръ въ твердомъ раскаленномъ видѣ выбивавшееся молотами изъ чугуна, можетъ быть обращено въ молоко?..
   Я не отвѣчаю ничего... Интересъ дѣла еще не ослабѣваетъ. Сквозь песокъ, которымъ забросали формы, кипящая масса желѣза сотнями огненныхъ языковъ прорывается вверхъ и выкидываетъ въ мракъ массы яркихъ брызгъ. Въ ней теперь до 3,000° жару... Когда изъ ковша все желѣзо выпущено, его повертываютъ и выбрасываютъ плававшіе въ жидкости шлаки. Ихъ не забрасываютъ землей. Имъ даютъ кипѣть спокойно.
   -- Точно супъ на очагѣ булькаетъ.
   Супъ этотъ кипитъ довольно долго, не охладѣвая. Масса жидкаго шлака пузырится, выбрасываетъ клочки пламени. Золотые отблески его становятся оранжевыми, оранжевые -- красными, красные -- темнѣютъ и переходятъ въ синій, и, наконецъ, шлакъ устало подергивается пленкой, точно кошачій глазъ... Самый ковшъ ужо отведенъ рычагомъ въ сторону и опрокинутъ, показывая вамъ свое раскаленное дно... Но таинство еще не окончено. Загадочно неподвижные, колоссальные гидравлическіе краны, каждый изъ которыхъ можетъ, какъ пушинку, поднять тысячу пудовъ, должны выступить на сцену... Пока они еще молчатъ, ожидая своей очереди, въ раскаленное дно ковша направляется струя воды. Съ громкимъ шипѣніемъ цѣлые клубы пару взрываются вверхъ оттуда.
   Желѣзо въ формахъ окончательно поспѣло. Стѣнки ихъ отнимаются, и въ капищѣ оказываются восемь столбовъ раскаленнаго металла. Снаружи онъ уже отвердѣлъ, внутри еще жидокъ. Наступаетъ моментъ, когда гидравлическіе краны, точно чудовищные хоботы невидимыхъ слоновъ, медленно повертываются къ этимъ столбамъ. Тихо развиваются громадныя цѣпи... Два раскаленныхъ желѣзныхъ столба схватываются ими и отбрасываются въ сторону на рельсовую платформу. Четыре раза повторяется это и -- все кончено. Таинство совершено, храмъ пока пустѣетъ, и главный жрецъ, сходя со своей каѳедры, оказывается веселымъ малымъ въ кожаной курткѣ, раскатистый смѣхъ котораго носится подъ кровлей замолкшаго капища... Веселый водевиль слѣдуетъ за важною и мрачною трагедіей. На сцену появляется шведскій пуншъ, и мы, чокаясь стаканами, повторяемъ:
   -- Минъ сколь, динъ сколь, алла вакра фликорсь сколь! (Мое здоровье, твое здоровье и за всѣхъ красивыхъ дѣвушекъ).
   Шведская здравица приходится какъ нельзя больше по душѣ г. Вальстеду.
   -- Красивыхъ-то дѣвушекъ и нѣтъ!-- глубокомысленно замѣчаетъ кто-то, переводя этотъ тостъ.
   -- Онѣ подразумѣваются.
   -- Вотъ красивый дѣвушка!-- упираетъ главный жрецъ пальцемъ въ кривого рабочаго съ обожженной вихрастою бородой и узловатыми цѣпкими руками.-- Твой здоровьѣ..
   -- Коли мое здоровье, такъ и мнѣ выпить слѣдуетъ.
   -- Это ганцъ справедливъ!-- замѣчаетъ нѣмецъ весело...
   -- Тысячу лѣтъ здравствовать!-- и рабочій съ наслажденіемъ опрокидываетъ въ себя стаканъ съ господскимъ виномъ...-- Скусно... А только не забираетъ. Силы въ емъ нѣтъ...
   Мы выходимъ, и черная холодная ночь охватываетъ насъ. Далеко мигаютъ огоньки селенія. Вверху ни одной звѣздочки -- все заволокли тучи... Влажный воздухъ точно весь изъ какой-то дождевой пыли... Мы идемъ по дорогѣ, спотыкаясь на каждомъ шагу.
   -- Этотъ бессемеровскій храмъ, какъ вы выражаетесь,-- замѣчаютъ мнѣ,-- ежедневно можетъ приготовлять, такимъ образомъ, до 4,000 пудовъ желѣза или около полутора милліоновъ пудовъ въ годъ...
   Здѣсь считаютъ, какъ видите, весьма крупно...
   

XLVIII.
Бунтъ изъ-за рабочей книжки.

   Здѣсь именно разгорѣлся всего ярче одинъ изъ эпизодовъ, давно забытый всѣми, именно -- бунтъ изъ-за рабочихъ книжекъ. Я уже разсказывалъ, какъ остроумный, бившій на "популярныя" выраженія посредникъ хотѣлъ прибить рабочаго къ заводу "золотымъ гвоздемъ". Народъ началъ было собираться, рабочіе стакнулись не идти на работу, заводоуправленіе отвѣтило тѣмъ, что прекратило дѣйствіе печей; остановило рудники. Если запрещены стачки, то также слѣдовало бы запретить и произвольное закрытіе заводовъ. Тамъ, гдѣ управляющіе были потолковѣе, какъ, напримѣръ, въ Черноисточинскѣ, рабочія книжки подписывались безъ всякаго шума. Въ Салдѣ дѣло дошло до того, что народъ стоялъ на колѣняхъ цѣлый день, а Колмогоровъ, управляющій, вмѣсто всякихъ объясненій, въ чемъ дѣло, ходилъ себѣ передъ нимъ съ чашкой чаю въ рукахъ да посмѣивался. Никто не хотѣлъ толково разсказать крестьянамъ, въ чемъ дѣло. Рабочіе бродили, какъ ошалѣлые. Придутъ къ мировому, у того надпись: "совѣтовъ не даю". Бросятся къ священнику, тотъ только тяжко вздыхаетъ да увѣщеваетъ народъ, что "нѣсть начальства, аще не отъ Бога", или: "Господь наказуетъ строптивыхъ". Недоумѣніе распространяется еще больше, распространяется слухъ, что народъ хотятъ опять поворотить въ крѣпостные.
   Въ концѣ-концовъ, объяснилось, что, кромѣ пресловутаго золотого гвоздя, здѣсь еще было не мало поводовъ къ волненіямъ. Въ рабочихъ книжкахъ крестьяне названы заводскими мастеровыми, слѣдовательно, являлась громадная разница въ надѣлѣ ихъ землей. Въ сущности, такимъ образомъ весь золотой гвоздь сводился къ вопросу о надѣлѣ. "Этакъ, пожалуй, насъ, но-прежнему, сдѣлаютъ каторжными рабочими!" -- говорили тагильцы.
   -- Что это еще за каторжные?
   -- Были тоже у насъ. За весь день они получали на все семнадцать копѣекъ. Дохли отъ голоду.
   Заводоуправленія, вообще, всюду, гдѣ только могли, тормозили надѣлы. Нѣкоторые доходили до того, что запрещали пашни; рабочій, видите ли, имѣющій пашню -- выходитъ изъ-подъ ига, какъ человѣкъ, уже обезпеченный. Администрація заводовъ хотѣла, прежде всего, обезземелить крестьянъ, прикрываясь недостаткомъ лѣса для производства, а, въ сущности, не отдавая и безлѣсныхъ плохихъ земель, потому что тамъ могли оказаться руды и розсыпи. Отводить же земли безъ руды -- противорѣчитъ принципу землевладѣнія. Жадность заводоуправленія, въ этомъ отношеніи, была непонятна еще и потому, что оно и свои-то рудники разработываетъ только наполовину, не пользуясь вовсе другими. Очевидно, владѣльцы забыли, что они -- не хозяева своей земли. Посессіонное право давало имъ землю не въ собственность, а въ пользованіе. Правительство имъ этой земли не дарило вовсе, а отводило для разработки пропадавшихъ втунѣ богатствъ. Что же касается высказаннаго въ началѣ нашей статьи опасенія заводоуправленій, что крестьяне вырубятъ свои лѣса, то, во всякомъ случаѣ, они не сдѣлаютъ этого въ столь грандіозныхъ размѣрахъ, въ какихъ продѣлалъ эту операцію одинъ русскій князь, сбывшій громадныя лѣсныя площади французской компаніи...
   Когда мы уѣзжали изъ Салды, солнце свѣтило во всю. Свѣжій осенній вѣтеръ колыхалъ пожелтѣвшіе листья деревъ. Красивые холмы тѣснились вокругъ глубокихъ долинъ, гдѣ шумно змѣились чистыя уральскія рѣки... Золотымъ дномъ казался весь этотъ край, съ его неисчерпаемыми богатствами,-- золотымъ дномъ, гдѣ, все-таки, ухитрились довести населеніе чуть не до голодовокъ. Хищнически разработываются здѣсь сокровища, глубоко сокрытыя въ нѣдрахъ земныхъ; милліоны, добытые такимъ образомъ, праздно разбрасываются на вѣтеръ... И жаль становится этихъ заброшенныхъ крестьянъ, больно за захолустья, гдѣ въ вѣчной нуждѣ своей бьется до кроваваго пота рабочій, не зная сегодня, будетъ ли онъ сытъ завтра!..
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru