Немирович-Данченко Василий Иванович
Счастливая страна

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Неделя в Сан-Марино).

ВАС. НЕМИРОВИЧЪ-ДАНЧЕНКО.

РАЗСКАЗЫ О БОЖЬЕЙ ПРАВДѢ

Изданіе книжнаго склада Д. П. Ефимова.

Москва, Б. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ.

Счастливая страна.

(Недѣля въ Санъ-Марино).

  

I.

   Ужъ мнѣ надоѣлъ Римини! Мрачный, скучный, грязный. Только всего и есть, что поэтическое имя, да легенды, отъ которыхъ до сихъ поръ пахнетъ желѣзомъ и кровью. Даже голубая улыбка Адріатическаго моря не бросаетъ на этотъ средневѣковой уголокъ кроткаго отсвѣта. Онъ заслонился отъ полувоздушной дали лазурныхъ водъ паркомъ и виллами для купающихся, только отъ неба не могъ прикрыться. Бродя по этимъ мрачнымъ и грязнымъ улицамъ, такъ странно видѣть надъ ними благоговѣйную и нѣжную синеву.
   Я искалъ отдыха, природы, тепла и свѣта, а тутъ повсюду грязь и вонь. Дѣти ободраны и не мыты со дня своего появленія на свѣтъ. Я скучалъ въ отелѣ "Золотого Орла", ѣздилъ по окрестностямъ, но и это здѣсь не утѣшеніе. Современная Италія съ ея гоньбой за величіемъ не мать, а мачеха мужику и мелкому ремесленнику. Нищета кругомъ, цѣлыя деревни обезлюдѣли, -- народъ бѣжитъ всюду, куда только ни направляютъ его переселенческія общества: въ Бразилію, въ Аргентину, въ Африку.
   Въ одну изъ такихъ поѣздокъ я познакомился со священникомъ изъ Санъ-Марино.
   -- А у насъ вы будете?
   -- Гдѣ?
   -- Въ малѣйшей, но едва ли не въ счастливѣйшей изъ республикъ -- въ С.-Марино?
   -- Непремѣнно, я давно собираюсь туда.
   -- Будете удивлены, -- въ концѣ девятнадцатаго вѣка встрѣтите настоящую идиллію. А главное, рядомъ съ такими нищими городами, какъ Римини, Пизаро... Насъ немного, -- десяти тысячъ не насчитаете, а у насъ не знаютъ нищеты. Всѣ работаютъ, и какъ! Вѣдь, мы -- республика каменщиковъ. Буквально ѣдимъ хлѣбъ въ потѣ лица. И нашъ святой основатель Марино былъ каменщикомъ, да и я тоже. У насъ никто не презираетъ труда. Недаромъ французскій поэтъ Пьеръ Дюпонъ называлъ насъ "могучимъ родомъ". Вы помните его стихи "Каменоломъ?.." Стихи эти, какъ нельзя лучше, могутъ служить эпиграфомъ къ этому горному гнѣзду вольныхъ и по-своему счастливыхъ людей
  
   И львовъ пріютъ оспаривая съ бою,
   Когда-то жилъ въ пещерахъ человѣкъ,
   Довольствуясь водою дождевою
   Изъ выбоинъ... Насталъ великій вѣкъ, --
   Умъ управлялъ рукой; среди пустыни
   Колодцы рылъ, и поднимались тутъ
   Рядъ пирамидъ, и храмы, и твердыни, --
   Прославимъ же каменоломовъ трудъ!...
             Могучій родъ! твоей рукой
        Владѣетъ духъ любви святой,
        Сумѣлъ ты гордо добывать
        Гранитъ изъ нѣдръ земли скупой,
        Чтобъ человѣка укрывать.
   Вездѣ ихъ слѣдъ: во время фараона
   Путь Моисею черезъ море осушилъ
   Ихъ тяжкій трудъ. Для храма Соломона
   Громады скалъ на скалы громоздилъ.
   Дворцы Аѳинъ и монументы Рима,
   Созданія обширнѣйшихъ умовъ,
   Соборъ, гдѣ Богъ присутствуетъ незримо, --
   Когда бъ безъ ихъ явилися трудовъ?
             Могучій родъ! твоей рукой
        Владѣетъ духъ любви святой,
        Сумѣлъ ты гордо добывать
        Гранитъ изъ нѣдръ земли скупой,
        Чтобъ человѣка укрывать.
   О, мраморы Пароса и Каррары,
   Вы дали намъ героевъ и боговъ!
   Земля мертва, -- труда всесильны чары:
   Онъ вырвалъ васъ изъ каменныхъ оковъ.
   Пусть Фидіасъ, пускай Микель-Анджело
   Юпитеровъ и Моисеевъ создаютъ,
   Вѣдь, глыбы имъ каменоломы смѣло
   Изъ сердца горъ великихъ достаютъ.
             Могучій родъ! твоей рукой
        Владѣетъ духъ любви святой,
        Сумѣлъ ты гордо добывать
        Гранитъ изъ нѣдръ земли скупой
        Чтобъ человѣка укрывать.
   Мнѣ помнится, въ дни дѣтства золотые
   Я въ даль глядѣлъ, но гордою стѣной
   Передо мной шли горы голубыя,
   Гдѣ человѣкъ ломалъ гранитъ нѣмой.
   Зайдя туда, стукъ кирокъ я услышалъ,
   И гордо мнѣ каменоломъ сказалъ:
   --"Дитя! Ліонъ изъ этихъ камней вышелъ".
   И этотъ стукъ мнѣ душу взволновалъ.
             Могучій родъ! твоей рукой
        Владѣетъ духъ любви святой,
        Сумѣлъ ты гордо добывать
        Гранитъ изъ нѣдръ земли скупой,
        Чтобъ человѣка укрывать.
   Работникъ тотъ, мнѣ помнится доселѣ, --
   Весь рыжій онъ, -- типъ галла представлялъ,
   Его глаза отвагою блестѣли,
   И голосъ золотомъ въ груди его звучалъ,
   Скалу бы могъ пробить своей рукою,
   И ею же слабѣйшаго спасти.
   Какъ счастливо всю жизнь свою съ тобою
   Твоя жена должна бы провести!
             Могучій родъ! твоей рукой
        Владѣетъ духъ любви святой,
        Сумѣлъ ты гордо добывать
        Гранитъ изъ нѣдръ земли скупой,
        Чтобъ человѣка укрывать.
   Онъ каждый день, урочный трудъ кончая,
   Къ своимъ веселымъ дѣтямъ приходилъ,
   Я старшихъ зналъ: ихъ жизнь была иная,
   Въ глазахъ ихъ мракъ отцовскій блескъ смѣнилъ.
   Въ Монружѣ тѣ копались подъ землею,
   Кончая трудъ, какъ солнышко зашло...
   Ахъ! мужества имъ нужно было вдвое,
   Чтобъ одолѣть такое ремесло!
             Могучій родъ! твоей рукой
        Владѣетъ духъ любви святой,
        Сумѣлъ ты гордо добывать
        Гранитъ изъ нѣдръ земли скупой,
        Чтобъ человѣка укрывать.
   Пусть видятъ васъ лишь птицы надъ скалами,
   Нетопыри во мракѣ подъ землей, --
   Мы будемъ знать, что тяжкими трудами
   Вашъ скудный хлѣбъ дается вамъ судьбой.
   Тѣ арки что такъ гордо, величаво
   Взвились въ лазурь надъ безднами въ скалахъ,
   Прославивъ трудъ, ему даруютъ право
   На вѣчный міръ и царство... въ небесахъ.
  
   Такимъ-то именно "царствомъ въ небесахъ" является республика С.-Марино. И вѣчный миръ ея не нарушается вотъ уже нѣсколько сотъ лѣтъ!
  

II.

   Не успѣлъ я отъѣхать и одной версты отъ Римини, какъ все вокругъ меня круто измѣнилось, точно по щучьему велѣнью. Отъ мрачнаго средневѣкового призрака забытаго исторіей города не осталось и слѣда. По сторонамъ -- сады и виноградники. Тяжелые, черносиніе гроздья лежатъ чуть не на землѣ, отгибая тонкія лозы. Фиговыя деревья засыпаны крупными, грузно налитыми плодами. Рдѣющіе шары гранатъ дразнятъ въ эту жару сквозь черную зелень своихъ деревьевъ. Громадныя тыквы точно кѣмъ-то разбросаны по черной, рыхлой почвѣ и горятъ, какъ золото. Заслонившись отъ всего свѣта листвой, чуть-чуть сквозятся каменные крестьянскіе дома. Кое-какіе выбѣгаютъ на дорогу, и тутъ вы видите ихъ стѣны, точно коралловыми ожерельями обвѣшанныя гирляндами краснаго перцу. Подъ самыми окнами, въ большихъ сѣткахъ, покоятся дыни, -- все это сорвано рано и дозрѣваетъ на солнцѣ. Сѣютъ кукурузу, кипятъ трудъ и суета не знающаго и дня отдыха работника, кое-гдѣ вѣтромъ принесетъ обрывокъ пѣсни, и, -- будьте увѣрены, -- гдѣ только жилье, оттуда непремѣнно выскочутъ дѣти, грязныя, со струпьями на головѣ, въ однѣхъ рубашонкахъ. Отбиться отъ нихъ нѣтъ возможности. Они перегоняютъ вашихъ лошадей, чуть не подъ колеса кидаются, вскакиваютъ на подножки. На спускахъ они, какъ синицы за телеграфную проволоку, ухитряются уцѣпиться за задокъ вашего экипажа, вмѣстѣ съ нимъ скатятся внизъ, -- и только что онъ начнетъ всползать на крутизну, опять крики: -- "Умираемъ съ голоду", "ни отца, ни матери", "помогите ради Мадонны и св. Франческо". Совершенныя мухи! Зато дороги, какъ вездѣ въ Италіи, великолѣпны. Вообще въ этомъ отношеніи надо отдать ей справедливость, -- отъ Альпъ до Тирренскаго моря весь полуостровъ не только вдоль и поперекъ изрѣзанъ рельсовыми путями, трамваями, конками, -- но рядомъ съ ними повсюду извиваются чудесныя и превосходно содержимыя шоссе. Вы можете вездѣ проѣхать въ экипажѣ за самую малость и такимъ образомъ не изъ окна вагона, а какъ слѣдуетъ познакомиться со страною. Въ самыхъ крошечныхъ городкахъ -- скромные, но безукоризненно-чистые отели. Въ тосканскихъ деревняхъ, а также въ Апуліи, остановитесь въ любомъ крестьянскомъ домѣ, и васъ поразитъ его чистота. Не совѣтую только дѣлать это въ Романьи: тутъ существуетъ повѣрье, что мыться очень вредно. Есть даже пословица: "земля грязна, потому хорошо и раститъ". Если бы не дѣти-нищіе, то поѣздка эта была бы очаровательна. Такъ уже привыкъ народъ. Цѣлые вѣка жилъ нищенствомъ. Я зналъ въ Италіи семьи, разумѣется, деревенскія, обладающія хорошимъ достаткомъ, -- полями, садами, скотомъ, воспитывающія шелковичныхъ червей, торгующія, -- которыя все-таки высылаютъ ребятъ на дорогу. "Все-де не даромъ болтаются дома, -- что-нибудь да и принесутъ. Путешественнику-де ничего не стоитъ, а въ семьѣ каждая копейка дорога". Нищенство здѣсь считается опредѣленнымъ промысломъ, нисколько не унижающимъ человѣка. Въ Римини офиціально записано въ эту почтенную профессію до трехъ тысячъ человѣкъ горожанъ; что касается поселянъ, то ихъ поголовно можно зачесть въ нее, потому что при случаѣ каждый изъ нихъ, протянувъ руку, будетъ васъ увѣрять, что онъ "умираетъ отъ голоду", хотя природа наградила его физіономіей, подходящей какъ разъ на выставку обжорной лавки.
   Зато что здѣсь прелестно -- такъ это дали.
   Въ самомъ дѣлѣ, какія изумительныя красоты передъ вами. Апеннины близко подходятъ сюда, и на чистомъ небѣ ихъ синія вершины рисуются такъ мягко и нѣжно, такъ прозрачно, воздушно, изъ-за нихъ намѣчиваются другія, и позади этихъ то проступятъ или исчезнутъ третьи, -- что нѣтъ силъ оторвать глазъ отъ горнаго края. Какимъ-то поэтическимъ сномъ мерещится онъ вамъ впослѣдствіи -- очаровательный, свободный, волшебный по своей легкости... вотъ-вотъ дунетъ вѣтеръ и унесетъ отъ васъ весь этотъ миражъ, съ его бѣлыми городками, таинственными замками, полузабытыми башнями, одиноко умирающими на своихъ вершинахъ. При этомъ освѣщеніи всѣ тѣни ложатся синью или лиловыми тонами, захватываютъ сизую дымку мирныхъ долинъ, скалы, точно прозрачныя, пронизаны солнцемъ, бархатные скаты горъ ласкаютъ глазъ, а что поближе, то расцвѣчено такой эмалью, что, кажется, бросилъ бы все и ушелъ въ это захолустье. Остановите экипажъ, пойдите пѣшкомъ. Васъ сразу обвѣетъ отовсюду свѣжестью и прохладой, тихимъ шелестомъ изумрудной листвы, говоромъ водъ, бѣгущихъ къ отдаленному морю, пѣніемъ птицъ, которыя, кажется, однѣ понимаютъ, что значитъ счастье жизни, ея долгій праздникъ среди этой нерукотворной и кроткой красоты. Дорога идетъ все вверхъ и вверхъ. Опоясываетъ одну гору за другой, изъ тѣни сизаго ущелья выбѣгаетъ въ сонную долину и снова лѣпится на крутизну и вдругъ вдали, едва различимая, точно старое золото, потускнѣвшее, но сохранившее свой благородный колоритъ, -- чудится вамъ цѣлая гряда утесовъ, осѣвшихъ на большую гору, точно на пьедесталъ поднявшуюся на всѣхъ этихъ холмахъ и вершинахъ. На утесѣ -- трудно сообразить сначала, что это -- мечта, или дѣйствительно выросли три замка? Но время идетъ, и они не пропадаютъ. Напротивъ, опредѣляются, сбрасываютъ внизъ стѣны, поднимаютъ свои башни, а направо крайній раздвигается въ цѣлую цитадель.
   -- Что это?-- спрашиваете вы.
   -- Санъ-Марино!..
   Такъ вотъ эта республика каменоломовъ, пережившая сотни другихъ итальянскихъ республикъ. Любуясь этимъ государственнымъ "мальчикомъ съ пальчикъ", я невольно задавался вопросомъ: что же этому географическому лиллипуту дало такую силу?
  

III.

   У Далматинскихъ береговъ есть островъ Арбе, глыба камней, едва подернутый вверху зеленью и только у морского берега представляющій нѣкоторыя удобства для жизни. И до сихъ поръ это рай для каменщиковъ. Двѣ тысячи лѣтъ они работаютъ надъ его уничтоженіемъ, -- и точно это не люди, а муравьи, -- слѣдовъ отъ ихъ разрушительнаго труда на очертаніяхъ острова незамѣтно. Тѣ же скалы висятъ на голубомъ фонѣ неба, тою же причудливою каймой рисуется онъ издали рѣдкому путешественнику. Въ половинѣ четвертаго вѣка жилъ да былъ здѣсь нѣкто Марино каменоломъ, котораго солнце заставало за работой, и только ночь возвращала домой. Помимо этого онъ славился большимъ умомъ и глубокою вѣрой, дѣлавшей его особенно ненавистнымъ "еретикамъ и язычникамъ", которые такъ вооружились противъ него, что онъ, дабы избѣжать "не только поношеній, но и самыя жестокія смерти", разъ собралъ все, что у него было, -- а это составило всего одинъ узелъ, -- добылъ себѣ лодку и на ней, ведомый "чудодѣйственною силою Божьей", ухитрился переплыть Адріатику въ самую бурную погоду. Лодка была даже безъ мачты, но на ея носу все время стоялъ ангелъ, распростирая крылья, а самъ Марино -- въ нѣдрахъ самой отчаянной непогоды читалъ молитвы. Время, употребленное имъ на это мореплаваніе, оказалось поистинѣ чудесно. Самому быстроходному пароходу нынѣ понадобилось бы на это двѣнадцать часовъ, а лодка пересѣкла Адріатику въ десять, при чемъ, когда Марино разъ заснулъ, то у руля оказался другой ангелъ, исполнявшій за него это трудное дѣло. Само Провидѣніе, такимъ образомъ, давало знать своему избраннику, что оно предназначило ему не совсѣмъ обыкновенный жребій. Въ сущности, если обнажить настоящій историческій фактъ отъ легендарной шелухи, то въ основаніи его окажется дѣйствительное событіе бѣгства скромнаго каменщика изъ своей суровой и негостепріимной родины въ Римини, гдѣ онъ тотчасъ же нашелъ подходящія ему занятія. Тамъ строился въ это время портъ, и далматійскіе каменщики очень цѣнились подрядчиками работъ. Марино началъ здѣсь зарабатывать много, но... "прелестный міръ" былъ ему противенъ. Ему хотѣлось труда среди тишины и уединенія пустыни, лицомъ къ лицу съ природой, только анахорету {Анахоретъ -- человѣкъ, живущій одиноко въ одной и той же мѣстности.} открывающей свои великія тайны. Онъ вспомнилъ годы, проведенные на горѣ родного острова, гдѣ около не было никого, но зато и скалы, и деревья, и облака говорили тамъ понятнымъ ему языкомъ. Убѣдясь, что въ Римини ему не спастись, онъ взялъ съ собою пару голубей и ушелъ на близлежащую гору Титанъ, гдѣ были цѣлыя залежи великолѣпнаго камня, -- слѣдовательно, недостатка въ работѣ не оказывалось. Тутъ онъ велъ святую жизнь, ѣлъ мало и плохо, спалъ на ложѣ, выдолбленномъ имъ изъ камня, и все время молился и работалъ, работалъ и молился. Легенда и тутъ скромнаго человѣка не хотѣла оставить въ покоѣ. Когда онъ уставалъ, то ангелы дѣлали для него камень мягче воска, а засыпая на краткое время, онъ зналъ впередъ, что тѣ же небесные покровители окончутъ за него взятое имъ на срокъ дѣло. Въ сущности, Марино работалъ, не покладая рукъ и надѣясь на самого себя больше всего. Онъ очень рѣдко ходилъ въ Римини, развѣ въ большіе праздники въ церковь. Человѣкъ онъ былъ сосредоточенный, созерцательный и, какъ всѣ любящіе уединеніе и природу, -- поэтъ въ душѣ. Ложе онъ устроилъ себѣ на скалѣ, откуда открывается дивный видъ на восемьдесятъ верстъ по радіусу. Цѣлое море Апеннинъ, гряда за грядою волнующихся на западѣ и на югѣ. На сѣверѣ -- идиллическія долины Тосканы, на востокѣ -- лазурь Адріатики, такъ нѣжно и мягко сливающаяся съ синевой небесъ. Ему гремѣли грозы, часто внизу подъ нимъ сверкали молніи, и онъ, какъ одинокій морякъ на оставленномъ кораблѣ, одинъ плылъ со своею вершиною въ цѣломъ океанѣ зловѣще клубившихся и невѣдомо куда бѣжавшихъ тучъ...
   Ересь, изгнавшая его изъ Далмаціи, не оставила бѣднаго Марино въ покоѣ и здѣсь. Въ Римини забрались ея послѣдователи, и бѣдному риминійскому епископу Гауденціо надѣлали столько хлопотъ, что онъ вездѣ сталъ искать себѣ союзниковъ и помощниковъ. О Марино онъ зналъ столько хорошаго, что этотъ каменщикъ показался ему въ данныхъ обстоятельствахъ подходящимъ человѣкомъ. Онъ послалъ его просить сойти со своего своеобразнаго Патмоса для борьбы съ врагами вѣры. Тотъ не заставилъ повторять приглашенія и, спустившись въ Римини, повелъ такую отчаянную войну съ ересью, что въ благодарность Гауденціо назначилъ его... діакономъ. Такимъ образомъ онъ думалъ оставить Марино внизу навсегда, но, очевидно, разсчитывалъ безъ своего гостя. Городской шумъ былъ ему не по душѣ, да и, кромѣ того, руки просили работы. Неудобно было въ Римини діакону бить камень, что въ горной пустынѣ ждало его и неотразимо манило къ себѣ. Каждое утро, выходя на площадь и не слушая громкой и суетной болтовни, онъ любовался вершиною Титана, такъ могуче поднимавшагося вдали. Его тянуло туда, въ поднебесье, на чистый воздухъ и къ скаламъ, гдѣ были имъ оставлены его кирка, его каменное ложе, откуда звѣзды казались такъ близко, а земля такъ далеко... Наконецъ, онъ не выдержалъ. Откланялся Гауденціо и на его убѣжденія отвѣчалъ только одно:-- "Я простой работникъ, оставьте меня моимъ утесамъ и забудьте обо мнѣ". Взялъ посохъ и весело пошелъ къ горамъ, уже заранѣе ощущая бодрящій вѣтерокъ ихъ ущелій, освѣжающее дыханіе цвѣтовъ, поднявшихся изъ каменныхъ трещинъ, и все обаяніе открывающагося ему простора...
   Строгость жизни каменолома Марино казалась въ эту эпоху религіознаго фанатизма и нравственной распущенности -- поразительной. Его вживѣ уже почитали святымъ, и изъ Равенны, Римини, Пезаро и Фано съ одной стороны, Имолы, Фаонцы и Форли съ другой -- сотни пилигримовъ поднимались на вершины Титана поклониться отшельнику и услышать его поученіе. На простые умы онъ дѣйствовалъ неотразимо. Марино говорилъ языкомъ рабочихъ, бралъ сравненія и примѣры изъ жизни, которую вели его слушатели, и, что всегда привлекаетъ къ себѣ неотразимо толпу, вмѣстѣ съ нею разбиралъ, какъ быть, чему вѣрить, чего добиваться, какъ устроить свое существованіе такъ, чтобъ оно и себѣ и другимъ было не въ обиду. Многіе изъ его поклонниковъ оставались на вершинахъ Титана, сначала временно, а потомъ выдолбили себѣ въ скалѣ пещеры и основались навсегда въ этомъ поднебесьи, откуда люди кажутся такими маленькими, по созданію ничтожными, а вселенная -- необъятною, божественною въ величіи своей царственной красоты. Риминійская патриціанка, которой принадлежала гора Титанъ, тоже явилась послушать премудраго каменщика и такъ увлеклась его бесѣдой, что, не сходя съ мѣста, подарила ему все, что вокругъ могло окинуть его око. Насколько подарокъ былъ значителенъ, видно изъ того, что привыкшій къ обширнымъ горизонтамъ Марино былъ очень дальнозорокъ.
   Марино какъ жилъ, такъ и умеръ простымъ рабочимъ. Смерть застала его за киркою. Онъ только-что, было, принялся за растеску новаго утеса, какъ почувствовалъ, что конецъ близокъ. Мигомъ онъ собралъ вокругъ всѣхъ своихъ, передалъ имъ во владѣніе Титанъ съ округомъ, завѣщалъ жить въ полномъ равенствѣ, братствѣ и общеніи имущества. Разъ навсегда приказалъ, чтобы тамъ, гдѣ будетъ лежать его тѣло, не было ни высшихъ, ни низшихъ. Всѣ одинаковы, и одинъ Богъ надъ всѣми! Посовѣтовалъ не отступать отъ артельнаго труда, потому что только при немъ всѣ будутъ сыты и довольны. Затѣмъ онъ пожелалъ, чтобъ его перенесли на каменное ложе, къ которому онъ такъ привыкъ. И оттуда, любуясь дивными далями горъ, лѣсовъ, долинъ, ущелій, синевою моря и лазурью неба, -- онъ передавалъ своимъ поклонникамъ послѣдніе завѣты любви, общенія и милости: "Не отказывайте никому, кто прибѣгнетъ къ вамъ за помощью и пожелаетъ поселиться между вами; не уподобляйтесь тѣмъ риминійцамъ, которыхъ нужда научила скупости, жестокости, стяжанію. Оставьте камень быть твердымъ, сердца ваши должны умягчаться отъ зрѣлища людского горя. Помните, нѣтъ въ Евангеліи правила, которое бы исполнялось чаще, какъ -- "рука дающаго не оскудѣваетъ".
   Умирая, Марино простиралъ руки, какъ будто желалъ весь міръ заключить въ свои объятія. Заходящее солнце обливало своимъ золотомъ утесъ Титана, въ сизую дымку уходили долины, море все горѣло на горизонтѣ, и красными, яркими точками мелькали на немъ паруса рыболововъ.
   Похоронивъ своего наставника, горные каменоломы не знали, чѣмъ бы имъ лучше почтить его память. Наконецъ, остановились на мысли воздвигнуть церковь. Кстати, ея здѣсь не было, и только въ одной изъ пещеръ стоялъ простой алтарь. Храмъ выросъ быстро, -- и руки, и матеріалъ были даровые. Работали не за плату, значитъ, дѣло спорилось вдвое скорѣе. Вмѣстѣ съ церковью сюда явился и священникъ. До сихъ поръ у алтаря, въ потемкахъ грота, служилъ самъ Марино; теперь титанцы отыскали въ Фано простенькаго, немудрящаго священника. "Ты молись и управляй нами, а мы будемъ тебя содержать, только денегъ не дадимъ, потому что ихъ и у насъ самихъ нѣтъ!" Священникъ достался въ самомъ дѣлѣ безъ лукавства и безъ претензій. Ему наслѣдовалъ другой такой же, но уже населеніе Титана при этомъ нѣсколько измѣнилось. Внизу, у моря и въ долинахъ множились и усиливались религіозныя гоненія; варвары наступали отовсюду, и подъ этимъ двойнымъ напоромъ враждебныхъ теченій многія семейства спасались на Титанъ. Каменоломы принимали всѣхъ, никому не отказывали, помня великій завѣтъ своего учителя. Они ставили новымъ согражданамъ одно условіе -- трудиться и вести жизнь такую же простую, какую вела община до нихъ. Когда такимъ образомъ число жителей на Титанѣ значительно умножилось, священникъ нѣсколько разъ превысилъ свою власть. Но каменщики недаромъ привыкли имѣть дѣло съ жесткими и твердыми скалами. Они живо усмирили своего "патера": не отняли отъ него державы, но ограничили ее совѣтомъ "отцовъ", безъ которыхъ ему нельзя уже было предпринять ничего. Такъ продолжалось до десятаго вѣка. Существовала на горной вершинѣ дѣйствительно республика, безъ имени только.
   Республика каменоломовъ, рабочихъ, отлично управлявшихся мѣстнымъ священникомъ и отцами семей, разъ въ годъ, на общихъ собраніяхъ всего наличнаго населенія, повѣрявшихся всѣми вмѣстѣ и каждымъ по желанію. Не было при этомъ никакихъ различій, -- даже женщины имѣли право голоса въ этомъ оригинальномъ вѣчевомъ соборѣ. Отъ участвовавшихъ требовалось соблюденіе только одного условія: они должны были имѣть цензъ работы.
   Въ десятомъ вѣкѣ общее движеніе итальянскихъ муниципій не обошло и горы Титана. Всѣ города кругомъ мало-по-малу сбрасывали владычество духовенства и отдѣляли церковь отъ государства.
   Каменщики устранили своего священника спокойно, безъ всякихъ потрясеній. У него была отнята и законодательная и исполнительная власть. Создали государственный совѣтъ, куда избирались каждые три года правители большинствомъ трехъ пятыхъ голосовъ всѣхъ республиканцевъ. Въ это же самое время является уже и имя республики Санъ-Марино. Безыменное существованіе великой державы такимъ образомъ прекратилось, она была, соотвѣтственно желанію всѣхъ ея гражданъ, окрещена въ честь ея основателя. Дѣла подъ руководствомъ государственнаго совѣта пошли такъ хорошо, что касса республики была переполнена деньгами. Кругомъ все въ нихъ нуждалось, а тутъ не знали, куда дѣвать золото. Потребности оставались просты, какъ и прежде. Каждый гражданинъ долженъ былъ работать и -- работалъ; доходовъ некуда было расходовать, и они копились. Поэтому въ двѣнадцатомъ вѣкѣ Санъ-Марино уже прикупалъ землицу за землицей у вѣчно нуждавшихся "великолѣпныхъ" графовъ Монтрефельтро, синьоровъ ди-Урбино. Горная община внушала къ себѣ такое уваженіе, что всѣ окрестные властители вмѣняли себѣ въ великую честь ея дружбу и всѣми мѣрами старались оказывать ей всякое вниманіе. Это, впрочемъ, продолжалось недолго. Сынъ Пандольфо, Сигизмундъ, уже нападалъ на С.-Марино, да и другіе подбирались къ нему. Такъ маленькая республика просуществовала пятнадцать вѣковъ, защищаясь и показывая когти однимъ и дружа съ другими. Она и до сихъ поръ является столь же жизнеспособною, дѣятельною и нравственно сильною, какою ее оставилъ въ свое время ея основатель, святой каменоломъ Марино. Это служитъ лучшимъ опроверженіемъ того, что установилось по отношенію къ ней, будто республика обязана существованіемъ своимъ слабости.
  

IV.

   Чѣмъ выше я поднимался, тѣмъ окрестности дѣлались лучше и лучше. Какимъ ни обладай мастерствомъ въ живописи природы, -- слово будетъ мертво въ изображеніи этого неистощимаго разнообразія красокъ, тоновъ, переходовъ, этой дивной свѣтотѣни, которою щеголяли С.-Марино и его округи. Какъ будто нарочно съ сѣвера набѣжали тучи, торопливыя, изодравшіяся въ слѣпомъ, полномъ ужаса стремленіи на югъ, лохматыя, то и дѣло обнажавшія чудную синеву бездонной бездны за ними... То одна, то другая проливались гдѣ-то въ сторонѣ дождемъ... Все сдѣлалось такъ отчетливо, такъ близко. Рѣзче обрисовались капризныя вершины, ярче заблестѣли эмали горныхъ луговъ подъ косыми лучами солнца... Вонъ грозный замокъ Леоне; онъ, какъ часовой, всталъ на крутизну и зорко глядитъ оттуда на цѣлое море кряжей -- этихъ каменныхъ волнъ, точно завороженныхъ въ моментъ самаго отчаяннаго хаоса. Башни С.-Леоне кажутся отсюда мрачными. Такъ и чудится, что тамъ по какому-то колдовству еще живутъ средніе вѣка съ ихъ пытками и гранитными мѣшками, съ подземельями и западнями ощетинившихся ножами колодцевъ, съ нежданными провалами въ пропасть и дыбами, на которыхъ еще не запеклась кровь вчерашняго мученика. И все выше и выше ползетъ путь, все гуще зелень садовъ, тяжелѣе гроздья виноградниковъ, выше трава луговъ и пахучіе цвѣты, прислонившіеся къ нагрѣтымъ лѣтнимъ зноемъ утесамъ. Чу!.. Что это?.. двѣ тучи протянулись одна къ другой, раскинули длинныя, лохматыя лапы, сцѣпились, и вдругъ оттуда брызнуло огнемъ, и надъ горами торжественно и гулко загремѣло, повторяясь въ ущельяхъ, отражаясь отъ каменныхъ скрижалей скалъ, точно поднятыхъ къ самому небу исполинскими руками "великой матери", какъ называли землю древніе. Грянуло въ другой сторонѣ... Молніи скрестились... точно мечи ангеловъ, начавшихъ битву съ духами тьмы... Казалось, вершины затрепетали на своихъ вѣчныхъ основаніяхъ отъ новаго удара, а въ промежуткахъ между сѣрыми, зловѣщими массами, то сливавшимися, то разрывавшимися, голубѣла ласковая, нѣжная, святая лазурь, та именно, которую такъ любили старые итальянскіе художники, въ которой именно рождались переданные ими полотну божественныя видѣнія и дивные призраки. Она все та же, эта чистота недосягаемой бездны, въ нее такъ же, какъ и тогда, уходитъ благоговѣйный взоръ, но -- увы! -- ангелы и мадонны уже не являются людямъ. "Сегодня" съ его заботой заслонило поэтическій міръ фантазіи. Она уже не можетъ осилить тяжелыхъ потемокъ человѣческаго горя.
   Чѣмъ выше, тѣмъ дали раздвигаются все шире... Изъ-за прежнихъ кряжей выступаютъ новые, за ними мерещутся тѣ, которыхъ снизу и не видать, а за этими еще однимъ только намекомъ чудятся мягкія очертанія высотъ, ставшихъ насторожѣ мраморной Пизы, суетливаго и шумнаго Ливорно, умирающей въ тѣни царственныхъ дворцовъ Генуи... Вся Тоскана своими рельефами раскидывается передъ вами... Кажется, неровности ея, всякая складка точно на картѣ намѣчены синью. Назло непогодѣ, міръ здѣсь остался голубымъ. Много другихъ красокъ и оттѣнковъ. Вы не различаете, любуетесь ими, ищете на человѣческомъ языкѣ выраженія для нихъ, но закройте глаза, или вспомните все это потомъ, и у васъ все-таки остается впечатлѣніе какой-то сплошной лазури.
   Что за странность! Встрѣчаете деревушки, -- и точно въ другой міръ попалъ. Каменные дома чисты, дворы убраны, дѣти вымыты и нарядны, и рожицы ихъ смотрятъ весело. Сытыя, пухлыя, какъ раскормленные мопсы, и главное -- никто не бѣжитъ за вашимъ экипажемъ и не "умираетъ отъ голоду". Рука, опустившаяся быловъ карманъ за sol do {Солъ до -- мелкая монета.}, оставляетъ его въ покоѣ.
   -- Что это значитъ?-- спрашиваю у кучера.
   -- Э!.. Развѣ eccelenza {Ваша свѣтлость.} не знаетъ? Мы уже въ С.-Марино.
   -- И тутъ нѣтъ нищихъ?
   -- Кому же... Развѣ они тратятся на войско, на подати... Имъ съ полгоря, санъ-маринцамъ. И вонъ у нихъ какъ земля обработана, небось не чета нашей. У насъ еще виноградъ зеленъ, -- а тутъ уже сняли его. Слышите, виномъ пахнетъ: кругомъ сотни давилокъ въ работѣ. С.-маринецъ самъ ѣстъ свой хлѣбъ и пьетъ свое вино. У него нѣтъ, какъ у насъ, въ Италіи, цѣлой арміи чиновниковъ, которые толстѣютъ насчетъ голодающихъ contadini (крестьянъ)... Была бы моя воля, я бы и самъ ушелъ въ С. -Марино. Вы знаете, -- изъ республики до сихъ поръ никто не уѣхалъ въ Америку, а у насъ изъ одного Риминійскаго округа туда переселилось за десять лѣтъ болѣе восемнадцати тысячъ человѣкъ на нужду, на лютую борьбу съ жизнью, на вѣчное горе.
   Должно быть, дѣйствительно, не сладко въ этой благословенной небомъ Италіи, если изъ-подъ ея солнца сотнями тысячъ каждый годъ бѣгутъ эмигранты за океанъ, за тридевять земель, въ тридесятыя царства, лишь бы развязаться съ вѣчными поборами потерявшей послѣдній свой разумъ родины.
   Вонъ, вдали, подъ самыми скалами, на которыхъ камнемъ изъ камня выросла маленькая столица республики, въ зеленомъ поясѣ садовъ какой-то изящный городокъ, весь прислонившійся къ стройнымъ колокольнямъ церкви. Это Борго Маджіоре, вотъ еще дальше, бѣлымъ гнѣздомъ, прицѣпилось къ утесу Айваноло -- третій городокъ республики... ихъ у нея около шести, и всѣ они поражаютъ васъ чистотой, довольствомъ простой жизни. "У насъ нѣтъ никого, кто бы обладалъ даже сто тысячью лиръ (35,000 p.), но зато если встрѣтите нищаго, такъ и знайте, онъ пришелъ къ намъ "изъ-за границы". Это "изъ-за границы" только на первый взглядъ смѣшно. С.-Марино незачѣмъ отдѣлять отъ Италіи часовыми, кордонами, столбами съ надписями и безъ оныхъ. Сравнительное счастье народа, трудящагося здѣсь на самого себя, опредѣляетъ границы республики отъ королевства ощутительнѣе всякихъ установленныхъ на сей предметъ вещественныхъ знаковъ.
   Мы въѣхали въ улицу небольшого городка.
   Чистенькіе домики, замокъ наверху со щитомъ, на которомъ изображены три башни -- гербъ республики, двѣ-три лавки, веселая, сытая толпа и опять тѣ же раскормленныя и вымытыя дѣти. И, вѣдь, значитъ, можно же обойтись безъ отрепьевъ на головѣ, грязи на лицѣ и впалыхъ щекъ, безъ этого вѣчнаго крика: "умираемъ отъ голоду..." Вонъ карабинеръ -- здѣшняя жандармерія. Другой такой же. Щеголи первой руки. Какъ я узналъ потомъ, это единственные представители постоянной военной силы С.-Марино. Кромѣ нихъ, есть еще военная banda musicala, но всѣ ея обязанности заключаются въ томъ, чтобъ по праздникамъ давать концерты по очереди въ городкахъ республики. Есть еще милиція, но она на своемъ мѣстѣ. Она собирается только въ день избранія регентовъ, торжественно сопровождая ихъ въ palazzo del oonsiglio, и спокойно расходится по домамъ.
   Какъ ни легка здѣсь служба карабинеровъ, или, по нашему, жандармеріи, какъ ни пестръ и красивъ ихъ мундиръ, но санъ-маринцы между собой никакъ не могутъ найти охотниковъ итти въ "попугаи". Народъ простой и рабочій считаетъ позоромъ службу, гдѣ "нечего дѣлать", и вотъ посему генеральный совѣтъ нашелъ исходъ: онъ нанимаетъ ихъ въ Италіи.
   -- Тамъ все равно людямъ ѣсть нечего, -- пусть у насъ откормятся.
   -- Да что же у васъ дѣлаютъ жандармы?
   -- Какъ видите, -- ничего.
   Вышелъ я изъ экипажа. Хотѣлъ познакомиться съ этимъ первымъ с.-маринскимъ городкомъ. Дѣйствительно, какая простая жизнь! Ни одного дома побогаче, но зато нѣтъ и жалкихъ хлѣвовъ, гдѣ въ грязи и всякой сквернѣ гніетъ нищета... Вонъ франтъ въ модномъ, лѣтнемъ костюмѣ за однимъ столомъ съ потнымъ рабочимъ распиваютъ общую бутылку вина. Подошелъ я спросить что-то, -- невѣдомо откуда является третій стаканъ, и меня радушно приглашаютъ: -- Попробуйте-ка новаго Сіеравалле. Внизу вы ничего не получите. Это кровь нашихъ скалъ.-- Внизу, -- значитъ въ Италіи, какъ-то сама природа пріучила с.-маринцевъ смотрѣть на королевство сверху... Попробовалъ, -- дѣйствительно, "вино справедливое". Истинная кровь земли. Съ каждою каплей новое здоровье прибываетъ...
   -- Что это за замокъ у васъ?-- спрашиваю у рабочаго.
   -- Вверху?
   -- Да.
   -- Въ свое время онъ сыгралъ большую историческую роль.
   Однако, думаю, какъ выражаются санъ-маринскіе каменщики.
   -- Какую же?
   -- Онъ принадлежалъ Малатестѣ. Тотъ вздумалъ было повздорить съ нами; мы отняли Castello и сдѣлали изъ него нашъ передовой оплотъ. Этотъ здѣсь, тѣ три на Титанѣ, -- указалъ онъ на утесы, тонувшіе въ небесахъ: республика ими отгородилась такимъ образомъ отъ всѣхъ кондотьери. Нашъ Сіеравалльскій замокъ, впрочемъ, прославился и другимъ: здѣсь родился Fra Ciovanni di Sieravalle въ 1425 году.
   -- Никогда не слышалъ о существованіи этого великаго человѣка.
   -- Великимъ онъ не былъ, зато полезнымъ -- да. Онъ написалъ великолѣпный комментарій къ "Божественной Комедіи"... его цѣнятъ до сихъ поръ, потому что его святѣйшество Леонъ XIII еще недавно приказалъ вновь издать его. Фра Джіакомо изъ Болоньи пробовалъ было оспаривать нашего Джіованни, но его попытка осталась только попыткой...
   Впослѣдствіи я познакомился со многими рабочими въ С.-Марино, и моя первая встрѣча уже перестала меня удивлять... Между прочимъ, тотъ же каменщикъ мнѣ разсказалъ прелестную легенду. Малатеста, въ одну изъ немногихъ попытокъ сцапать республику, приказалъ своей опричинѣ добыть "языка". Ему хотѣлось узнать, какъ подступиться къ главной высотѣ республики Santa Rocca, такъ какъ онъ слышалъ, что къ ней существуетъ довольно безопасная тропинка.-- Валента Карлано, любимецъ Пандольфо Малатесты, съ первой попавшейся каменоломни сорвалъ чернорабочаго и привелъ сюда, въ этотъ замокъ. Какъ ни "улещалъ" его Пандольфо, рабочій оставался нѣмъ. Заперли его въ каменный мѣшокъ и начали морить голодомъ, -- тотъ же результатъ. Ни слова, -- да и только. Наконецъ, Малатеста во дворѣ замка велѣлъ разложить костеръ, а каменщика ввести къ себѣ на башню.
   -- Посмотри кругомъ. Все, что ты видишь, -- я дамъ тебѣ въ управленіе. Ты будешь моимъ намѣстникомъ. Теперь взгляни внизъ, какъ пылаетъ костеръ! Знай, я сожгу тебя въ немъ, если ты откажешься отвѣчать. Выбирай!..
   Каменщикъ, опершись на зубцы башни, любовался чуднымъ зрѣлищемъ горнаго края, въ этотъ часъ заката, горѣвшаго передъ нимъ всѣми своими красками. Вонъ вверху Санъ-Марино, дальше -- вершины Тосканы и Романьи. Вонъ въ голубомъ воздухѣ сливающееся съ нимъ лазурное море.
   -- Ну, выбирай!..
   -- Да!.. Я могъ бы броситься съ этой башни и такимъ образомъ найти смерть менѣе мучительную. Но это было бы трусостью. Я хочу показать тебѣ, какъ способенъ умереть каждый с.-маринецъ за свою свободную родину.
   Онъ повернулся къ костру. Черный дымъ его уже высоко поднимался въ розовѣвшемъ воздухѣ. Красные языки пламени шипѣли, пожирая сухое дерево.
   Не ожидая, чтобъ его повела туда стража, каменщикъ однимъ прыжкомъ перескочилъ черезъ парапетъ башни и, упавъ въ огонь, сгорѣлъ въ немъ очистительною жертвой за независимость своего маленькаго, но героическаго отечества.
   Малатеста немедленно вернулся въ Римини.
   Лучше всего, что даже имя этого рабочаго осталось неизвѣстнымъ. Такимъ образомъ вышло гораздо сильнѣе. Оно слилось съ цѣлымъ народомъ.
   Герой говоритъ вамъ съ пожелтѣвшихъ страницъ старой исторіи не отъ себя, а въ немъ весь С.-Марино свидѣтельствуетъ свою готовность скорѣе умереть, чѣмъ подчиниться силѣ.
  

V.

   Отъ Сіеравалле къ Борго путь круто, зигзагами взбирается въ высоты. Когда снизу смотришь на С.-Марино, такъ даже страшно дѣлается. Подъ самую крышку, что называется. Какъ туда попасть съ этимъ тяжелымъ экипажемъ?
   Но дороги, какъ всѣ въ Италіи, превосходны. Лучше и придумать нельзя. Хотѣли было с.-маринцы строить зубчатую желѣзную, да раздумали. Во-первыхъ, пока такой расходъ республикѣ тяжелъ; во-вторыхъ, не безъ основанія она нашего брата боится. Теперь на лошадяхъ когда кого-то занесетъ въ орлиное гнѣздо, и потому жизнь въ немъ остается простою, не требовательною, и сношенія еще несложными; братство, разумѣется, не прежнее, но равенство полное. Трудъ въ полномъ почетѣ и такъ подчасъ невыносимъ, что люди въ немъ закаляются. А тутъ сейчасъ наберутся туристы, зѣваки, имѣющіе возможность безъ толку разбрасывать деньги направо и налѣво. Явятся легкій заработокъ, большія гостиницы съ ихъ праздностью, моды, роскошь, и С.-Марино испортится въ конецъ. Нѣтъ, ужъ если, по теченію дѣлъ человѣческихъ, все это неизбѣжно, такъ пусть придетъ попозже, впослѣдствіи, а пока республика желаетъ оставаться въ сторонѣ отъ "большого свѣта". И она живетъ еще своею прежней, весьма поучительною стариной. Если это міръ призраковъ и выходцевъ изъ могилы, какъ кто то его назвалъ, такъ вѣдь эти выходцы когда-то обладали и плотью, и кровью. Надо пользоваться возможностью изучить столь наглядно, что въ нихъ было хорошаго, и нельзя ли кое-что изъ этого воскресить. Извозчикъ, разумѣется, сошелъ съ козелъ. Лошади едва плелись. Езда въ Италіи хороша только на ровномъ мѣстѣ. Малѣйшій наклонъ, -- тормозъ въ ходъ, и колесо своимъ скрипомъ рѣжетъ вамъ ухо и безцѣльно утомляетъ коней. Самый ничтожный подъемъ, -- и царапаешься тише идушаго въ гору пѣшехода. При нашей русской нетерпѣливости, жизнь проклянешь, пока доберешься до одного изъ этихъ орлиныхъ гнѣздъ, то показывающагося надъ самой вашей головой, -- шапкой, кажется, докинешь, -- то прячущагося за скалы, сообразно извивамъ дороги. Шапкой докинешь, -- а между тѣмъ проходятъ часы, а гнѣздо все тамъ же, надъ вами, и все такъ же дразнитъ васъ обманчивою близостью. Еще недавно тутъ не было никакихъ путей. С.-маринцы спускались по козьимъ тропинкамъ. Теперь глядишь на эти выбитыя въ утесахъ ступени надъ безднами, и голова кружится, А имъ было сполагоря. Не только сами сбѣгали и вбѣгали, но ухитрялись еще громадные камни доставлять внизъ, въ Римини, въ Пизаро, въ Фаэнцу, въ Форли, въ Чезену! Какъ это они дѣлали, я рѣшительно отказываюсь понять. Тутъ, въ самомъ дѣлѣ, ищешь у людей, гдѣ же ихъ крылья. И теперь с.-маринецъ зачастую презрительно относится къ большой дорогѣ, а просто летитъ себѣ стремглавъ долиною, какъ камешекъ, сбрасываясь съ горы. Всего тяжелѣе смотрѣть въ этомъ отношеніи на дѣтей. Отцы и матери любуются, какъ тѣ, свѣсивъ ноги, точно съ края тарелки, висятъ надъ пропастью. Сядутъ рядомъ, какъ сойки на телеграфной проволокѣ, и болтаютъ ногами въ воздухѣ, хотя подъ ними нѣсколько тысячъ метровъ пустоты. И никто не останавливаетъ ихъ, -- привычка! Постороннему жутко глядѣть на эти сытенькія, выхоленныя мордашки, съ живыми глазами и пухлыми, какъ у рафаэлевскихъ ангеловъ, губками.
   -- Неужели у васъ не падаютъ?
   -- Куда?
   -- А въ бездны!
   -- Зачѣмъ?
   -- Да развѣ падаютъ "зачѣмъ"? Сорвется, -- и вся недолга.
   С.-маринцы только смѣялись на это.
   -- Его силой не сорветъ въ бездну; онъ и ходить не умѣлъ, а уже ползалъ надъ нею.
   Недалеко отъ Борго по пути скала, точно ладонь, впередъ выдвинулась. Сначала мнѣ показалось, что она сглажена искусственно. Спросилъ у своего спутника.
   -- Нѣтъ. Отъ природы такъ. У насъ это называется "смерть измѣнника".
   -- Странное имя!
   -- Историческое. Въ тринадцатомъ вѣкѣ, когда епископы Монтрефельтро хотѣли, во что бы то ни стало, захватить С.-Марино, и между нашими гражданами нашелся предатель -- Джакоммо Пелиццаро, -- его уличили въ томъ, что онъ вступилъ въ соглашеніе съ епископомъ Кларо-Перуцци, и "капитаны", какъ тогда называли нынѣшнихъ регентовъ, осудили измѣнника на смерть. Пелиццаро привели сюда. Всѣ скалы кругомъ были покрыты народомъ. Собственная мать прокляла Джакоммо. Палача заняли у подесты Монтефельтро. Хоть онъ и задумалъ овладѣть республикой, но за хорошія деньги уступилъ его для того, чтобы обезглавить своего же соучастника. Съ тѣхъ поръ было постановлено, чтобы здѣсь никто не селился.
   -- Значитъ, вовсе не такъ уже была спокойна исторія С.-Марино?
   -- Да развѣ свобода дается даромъ? Сигизмундъ Малатеста одинъ чего стоилъ! Разъ ему чуть-чуть не удалось захватить насъ врасплохъ. Ночью онъ подобрался къ главному замку и бросился со своими. Хорошо, что стража на башняхъ бодрствовала. Это онъ среди полнаго мира, а придворные называютъ его благороднымъ и великодушнымъ. Одному Чезаре Борджіа удалось наложить на республику оковы, въ 1503 году! Но не надолго. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ онъ умеръ, и С.-Марино освободилось отъ тирана, перебивъ оставленные имъ въ нашихъ замкахъ гарнизоны. Въ 1542 г. новый кондотьери Фабіано да-Монте подступилъ къ той, вонъ, крѣпости, -- указалъ онъ на стѣны вверху.-- Съ нимъ было воиновъ въ пять разъ болѣе всего наличнаго населенія С.-Марино. Но республиканцы не растерялись. Это случилось 4 іюня, въ день, который у насъ празднуется до сихъ поръ. Съ утра до ночи на стѣнахъ и за стѣнами дрались всѣ, кто могъ держать оружіе въ рукахъ: старики, дѣти, даже женщины. Катарина Риччи во главѣ подростковъ и женщинъ дѣлала вылазку изъ тѣхъ, вонъ, воротъ. Кондотьери отступилъ, потерявъ здѣсь половину своего отряда. Черезъ семь лѣтъ другому авантюристу захотѣлось попытать счастья у нашихъ стѣнъ. Леонардо Піо, синьоръ Веруккіо, сунулся было сюда и тоже разбился о нихъ. Но всего героически защищалось С.-Марино отъ воиновъ папы. Его святѣйшеству нѣсколько разъ хотѣлось овладѣть нами. Онъ даже отлучилъ насъ отъ церкви, но наши "капитаны" дали ему гордый отвѣтъ: "Мы къ Богу ближе, чѣмъ ты. Онъ насъ видитъ и знаетъ, чтимъ ли мы Его заповѣди". Климентъ XII прислалъ сюда кардинала Альберони съ войсками.
   Они захватили Сіеравалле, Борго и другіе наши города внизу. Въ плѣнъ къ нимъ попали именитѣйшіе граждане С.-Марино. Сила, наконецъ, сломила и наше сопротивленіе. Впрочемъ, на помощь ей явилась измѣна. Падре Саллюстіо отворилъ ворота верхняго города кардиналу. Тотъ приказалъ взять Лодовико Белуцци, Альфонсо Джіоджи, капитана-регента, доктора Джіузеппе Онофри и Джироламмо Гоцци. Окруживъ ихъ солдатами и палачами, онъ вывелъ ихъ на площадь, гдѣ теперь стоитъ "памятникъ Свободы". Кардиналъ Альберони приказалъ имъ принести присягу въ вѣрности папѣ, иначе обѣщалъ замучить ихъ въ инквизиціонныхъ тюрьмахъ, но они, какъ одинъ человѣкъ, въ виду собравшагося народа, крикнули:
   -- Viva la respublical Viva la libertа! {Да здравствуетъ республика! да здравствуетъ свобода!}.
   Потомъ капитанъ-регентъ, точно не чувствуя сыпавшихся на него ударовъ, обратился къ народу:
   -- Санъ-маринцы! По домамъ, защищайте каждый домъ, какъ крѣпость. Лучше умереть свободными, чѣмъ жить рабами!
   Поднялась неописуемая свалка,
   Папскія войска осаждали каждый домъ, каждую хижину. С.-Марино былъ опустошенъ и разграбленъ, но не подчинился, и 5 февраля 1740 года папа нашелъ, что это "горное гнѣздо отверженныхъ каменщиковъ" слишкомъ дорого стоитъ. Народу были возвращены его правленіе и свобода. Зато Наполеонъ Бонапарте не только не поднялъ руки на С.-Марино, но явился сюда какъ равный къ равнымъ, подарилъ республикѣ пушки, которыя вы и теперь увидите у насъ, и предложилъ даже расширить границы республики, но получилъ на это отвѣтъ, достойный честныхъ каменоломовъ. "Намъ чужого не надо. Мы бережемъ и защищаемъ только свое!" Послѣдняя опасность грозила республикѣ сравнительно недавно. Въ 1825 г. образовался обширный заговоръ съ цѣлью предать С.-Марино папѣ Льву XII; но Антоніо Онофри, тогдашній капитанъ-регентъ, такъ энергично и смѣло повелъ защиту "отечества", что измѣнники частію бѣжали, частію были заключены въ тюрьмы; народъ еще разъ поклялся хранить свою свободу, и правителю данъ былъ титулъ Padre della Patria. Послѣ того С.-Марино являлся вѣрнымъ убѣжищемъ для всѣхъ патріотовъ, гонимыхъ въ разобщенной и подавленной Италіи. Чуждые властители напрасно требовали ихъ выдачи. Въ 1845 году здѣсь спасся риминійскій патріотъ Пьетро Ренци. Тосканскій герцогъ потребовалъ его выдачи, и на собраніи с.-маринскихъ гражданъ былъ принятъ гордый и краткій отвѣтъ: "Приди и возьми!" При чемъ республика тотчасъ же вооружилась.
   -- Васъ раздавятъ! -- предупреждали ихъ.
   -- Не сила даетъ побѣду, а Богъ!
   Наконецъ, въ 1849 году, когда отправившійся изъ Рима въ Венецію съ двумя тысячами добровольцевъ Гарибальди былъ отраженъ въ двадцать разъ сильнѣйшимъ австрійскимъ отрядомъ и почти охваченъ имъ отовсюду, онъ бросился въ С.-Марино. Крохотная республика не испугалась могущественной и мстительной Австріи. Она немедленно приняла славнаго вождя подъ свою защиту, оказала ему всевозможную помощь, укрыла и спасла его отрядъ. На всѣ угрозы швабскихъ генераловъ капитанъ-регентъ отвѣчалъ одно: "Республика можетъ умереть, потому что на землѣ нѣтъ ничего вѣчнаго, но поступать иначе она не должна, ибо тогда самое ея существованіе было бы и нелѣпо, и безцѣльно. Мы вѣрны своимъ принципамъ ради которыхъ С.-Марино прожило 1400 лѣтъ.
   Въ 1851 году австрійцы ворвались было сюда съ громадными силами, требуя выдачи политическихъ бѣглецовъ и нашедшихъ здѣсь убѣжище итальянскихъ патріотовъ. С.-Марино опять рискнуло всѣмъ, но ни одной головы не отдало подъ обухъ австрійцамъ. Въ 1853 году великій герцогъ Тосканскій и папа соединились общими силами, чтобы покончить съ этимъ "осинымъ гнѣздомъ". С.-Марино готовилось къ гибели. Нечего было и думать бороться съ надвигавшеюся грозой, но тутъ ему на помощь великодушно явилась Франція, и республика еще разъ была спасена. Съ тѣхъ поръ гордые и смѣлые республиканцы С.-Марино свято и благоговѣйно блюдутъ три дара, оставленныхъ имъ основателемъ маленькаго, но счастливаго народца каменоломовъ: честь, миръ и свободу. Борго все кипѣло народомъ, когда мы въѣзжали въ него. На главной площади играли въ мячъ, и кругомъ, подъ арками толпились с.-маринцы, любуясь ловкостью и силой своихъ юношей. Съ балконовъ свѣшивались гирлянды цвѣтовъ, слегка колеблемыхъ вѣтромъ. За желѣзною паутиной перилъ съ видимымъ любопытствомъ за нами слѣдили красивые глаза здѣшнихъ дѣвушекъ и женщинъ. Путешественники здѣсь рѣдки, особенно осенью. Вдали звучали колокола, и изъ портала церкви, за которымъ во мракѣ блестѣли сотни огоньковъ, шла медленно и торжественно процессія съ крестами, хоругвями и статуей какого-то разодѣтаго въ шелкъ и бархатъ святого. Борго -- средоточіе с.-маринской торговли. Это нѣкоторымъ образомъ банкъ и гостиный дворъ республики, и если бъ вы видѣли, какъ скромны и крошечны ихъ магазины! "Намъ большого не надо, роскошь здѣсь не въ ходу, щеголять незачѣмъ, да и не для кого. Наши женщины пока, къ счастью, украшаютъ себя цвѣтами, -- и только. А цвѣты на здѣшнихъ поляхъ и зимою не переводятся!" Зная, что вверху, въ столицѣ, лавокъ мало, я искалъ здѣсь какой-либо книги о республикѣ. Кромѣ многотомной ея исторіи, нѣтъ ничего.
   -- Чѣмъ же довольствуются с.-маринцы?
   -- Каждый въ дѣтствѣ выноситъ изъ школы полное знаніе своего прошлаго... Ну, а объ туристѣ мы пока не подумали.
   И въ тонѣ отвѣта такъ и звучало: чѣмъ васъ меньше будетъ пріѣзжать, тѣмъ лучше.
   Чистенькіе дома всѣ настежь. Входи, куда хочешь, и смотри. Крошечный отель Микетти. Стучусь, -- не отпираютъ. Толкаю дверь, -- оказалось, не замкнута. Въ столовой въ гостиной -- никого... Номера откровенно показываютъ всѣмъ чистыя постели... Крикнулъ, -- откуда-то появилась кошка, потянулась, заласкалась у моихъ ногъ, замяукала. И только. Я невольно разсмѣялся. Вспомнилъ сосѣдніе итальянскіе города. Попробуйте-ка тамъ не запереться, -- и самого съ чемоданомъ вытащатъ. Впрочемъ, это еще и прежніе путешественники свидѣтельствовали о высокой честности с.-маринцевъ... Всякій сытъ, и у каждаго есть работа. Адамсъ писалъ нѣкогда: "Народъ здѣсь славится своею нравственностью и благоговѣйнымъ отношеніемъ къ справедливости". Адвилъ говоритъ: "Это крохотное государство является великимъ по духу и добродѣтелямъ своихъ гражданъ". Ботта заносилъ въ свой дневникъ: "Тутъ достоинство обходится безъ тщеславія и показа, спокойствіе и благочиніе -- безъ тиранніи и притѣсненій, благополучіе -- безъ зависти: народъ занятъ и производителенъ, благорожденные скромны и непритязательны. Обычаи и бѣдность с.-маринцевъ, ихъ трезвость и строгость -- лучшій щитъ противъ заносимой чужестранцами порчи нравовъ. Никто не хочетъ чужого; всякій довольствуется тѣмъ, что имъ заработано. Нѣтъ соблазна видѣть лѣнивое самодовольство, праздную гордость и роскошь, достающуюся безъ труда. Потребности малы и съ избыткомъ удовлетворяются у себя дома". Эти характеристики стараго писателя можно смѣло привести и о настоящемъ С.-Марино. Оно нисколько не измѣнилось; чѣмъ было, тѣмъ и осталось до сихъ поръ, представляя слишкомъ малую приманку для охотниковъ до чужого добра. Всѣ кончили школу, и потому всякій знаетъ свои права и обязанности, не поступится первыми, не станетъ сбрасывать на чужія плечи вторыя. Короче, священникъ въ Римини нисколько не преувеличиваетъ, рисуя мнѣ въ концѣ суетливаго, жаднаго и добычливаго XIX вѣка эту удивительную государственную идиллію, осуществленную общиной каменоломовъ на своихъ скалистыхъ вершинахъ!..
  

VI.

   Странный городъ, развѣ во снѣ увидишь такой!.. Его стѣны, башни, грозныя, защищенныя контрфорсами, ворота, его высокіе дома, церкви -- все это, дѣйствительно, почти-что выросло изъ утесовъ, вѣнчающихъ вершины Титана. Смотришь -- и глазамъ не вѣришь, куда это тебя занесла фантазія. Узкія улицы, по сторонамъ фасады, отъ которыхъ вѣетъ средневѣковою легендой. Эти дома, похожіе на замки, точно висятъ надъ головою. А подъ ними, Богъ знаетъ какъ, на высотѣ возносятся другіе, и все это сбито въ кучу, скомкано, слѣплено, все это смотритъ на васъ сотнями мрачныхъ оконъ; переулки изгибаются полипами, суживаются въ щели, щели расходятся, давая мѣсто площадямъ въ ладонь. Идешь, идешь по С.-Марино и вдругъ прямо лбомъ упираешься въ сѣрыя, грозныя скалы, -- онѣ опять уходятъ въ выси, и на нихъ еще грандіознѣе и смѣлѣе осѣли башни древнихъ крѣпостей... точно каменныя руки, эти башни протянули внизъ зубчатыя стѣны и крѣпко держатся ими за свои утесы. Крытые ходы къ воротамъ, защищеннымъ бойницами; такъ и ждешь, -- тяжело откроются желѣзомъ кованныя двери, и на плиты этого узкаго коридора выѣдутъ въ стали и кольчугахъ, съ опущенными забралами черныхъ шишаковъ, воины полузабытыхъ романическихъ сказокъ. И вдругъ чудесный, небольшой соборъ, весь бѣлый, свѣтлый, радостный, съ двумя рядами коринѳскихъ колоннъ, такой же бѣлый, художественно-стильный Palazzo del Principi, похожій на этотъ дворецъ, которымъ такъ гордится Флоренція на своей Piazza degli Signori... Смотришь, любуешься, невольно улыбаешься счастливо и ясно этому недавнему сооруженію и переводишь съ него глаза на памятникъ "Свободѣ": незатѣйливый, маленькій, но какъ къ лицу этой крошечной площади, этому дворцу, всей этой республикѣ каменоломовъ. У него, у этого памятника, своя исторія, и смѣшная, и трогательная, но о ней послѣ... Отсюда ступени внизъ, опять улица, такая же, какъ и вверху... добрая половина ея занята громаднымъ домомъ. Даже и не ожидаешь встрѣтить такой въ С.-Марино. Спрашиваю: что это? Оказывается, мѣстный лицей. Да неужели здѣсь столько найдется учениковъ, чтобы наполнить его обширныя аудиторіи? Нѣтъ. Сюда идутъ учиться со всѣхъ концовъ Италіи... Зачѣмъ, къ чему? Вѣдь, королевство полнымъ-полно всякихъ университетовъ, школъ, коллегій, лицеевъ, институтовъ... "Да, но здѣсь молодежь растетъ въ здоровомъ горномъ воздухѣ и въ здоровыхъ человѣческихъ понятіяхъ. Отсюда она выходитъ и чище, и лучше, чѣмъ изъ чиновничьихъ центровъ".
   Дѣйствительно, странный городъ. Нѣкоторые называли его орлинымъ гнѣздомъ, но оно слишкомъ разрослось для этого. Я пріѣхалъ сюда, когда въ сторонѣ, за Тосканскими Апеннинами, гремѣла гроза, и заходило солнце, а надъ С.-Марино бѣжали куда-то изорванныя и испуганныя тучи. Прощальные лучи зажигали ихъ; онѣ горѣли всѣми цвѣтами радуги на зеленоватомъ небѣ, которое такъ любили Корреджіо и Гверинно. Мирное и кроткое, оно спокойно смотрѣло на хаосъ разбушевавшейся стихіи... Кругомъ передо мною былъ такой видъ, какого я не запомню. Я любовался Босфоромъ съ горы надъ Скутари, лазурью и тишиной Средиземнаго моря и бѣшенствомъ океана со скалъ Гибралтара, безчисленными вершинами Швейцаріи съ Монте-Бисбино, долинами Кавказа съ Аварскаго Койсу; но чудная панорама, разстилающаяся въ безконечную даль съ С.-Марино, заставляетъ забывать все. У васъ точно вырастаютъ крылья за плечами. Вамъ хочется ринуться въ просторъ, блещущій тысячами красокъ, ласкающій и манящій несчетными очертаніями. Сколько тутъ долинъ, и каждая дразнитъ васъ своимъ особымъ колоритомъ. Однѣ, какъ подставленныя пригоршни, видимы вамъ до послѣдней черточки ютящихся въ ихъ глубинѣ крестьянскихъ домовъ, до малѣйшаго извива золотыхъ дорожекъ и быстро текущихъ ручьевъ, съ ихъ садами, полями, виноградниками, съ цѣпкою ползучею зеленью, точно бархатная мантія, прикрывшая каменныя плечи утесовъ; другія курятся сѣроватымъ паромъ, и въ его таинственной дымкѣ мерещится вамъ до такой степени прекрасный, поэтическій миражъ, что вы колеблетесь и перестаете вѣрить глазамъ на этомъ рубежѣ обмана волшебной свѣто-тѣни и настоящей правды южной природы. Трещинами, щелями легли тѣснины и ущелья. Густо упали на нихъ лиловыя тѣни, и въ нихъ почти черною синью намѣтились выступы горъ, тусклымъ золотомъ -- массивы скалъ и какими-то брезжащимися, колеблющимися пятнами (вотъ-вотъ пропадетъ изъ глазъ) -- провалы безднъ. Холмы кружатся подъ вами перекрещенные, опоясанные дорогами, повитые сладкою дремой зелени, будто нарочно выросшіе для того, чтобы приподнять поближе къ небу то старую, разъ навсегда задумавшуюся башню, то гнѣздо слѣпившихся каменныхъ лачугъ, то блистающій навстрѣчу закату огненными очами своихъ оконъ крошечный городокъ... А надъ всѣмъ этимъ торжественно и царственно плывутъ несчетными грядами одна за другою въ какую-то божественную даль Апеннины, -- не отдѣльными вершинами, нѣтъ, а именно какъ спокойный вѣтеръ гонитъ по океану чудовищныя складки непрерывающихся во всю свою длину волнъ. Одна гряда подбѣжала къ самому морю, другая догоняетъ ее, сливаясь съ нею подножіями, заплескивая ее, точно пѣною, рощами и лѣсами, третья, могуче изогнувшись, подымается подъ моими ногами, четвертая ужъ торопится сюда отъ заката, а тамъ пятая, шестая, и Богъ знаетъ сколько ихъ, и за послѣдними, въ черноватомъ золотѣ небеснаго огня, за долгій день заласканное солнцемъ, утомленное и жаждущее прохлады. Чу! вотъ надъ тою грядой разорвались тучи, сверкнула молнія, -- гремитъ... сѣрою, неясною занавѣсью волнуется дождь... изсохшая безъ него долина жадно пьетъ спасительную влагу... но вѣтеръ все сильнѣе и сильнѣе.
   Тутъ, надъ С.-Марино, онъ подлинно точно сорвать хочетъ все съ его утесовъ, -- и дома, и людей, и башни, и руины. Одно за другимъ передъ нимъ уносятся надо мной облака цвѣта стынущей мѣди и еще глубже зеленоватое, благоговѣйное это небо, небо старыхъ итальянскихъ художниковъ и поэтовъ. А тамъ, вдали -- полувоздушная Адріатика. Она припала къ землѣ и ласкается къ ней. Вонъ въ складкахъ прибрежныхъ рельефовъ Римини... За нимъ къ сѣверу мягко, нѣжно, чуть тронутые кистью геніальнаго художника, легли широкіе, спокойные заливы. Ихъ мысы глубоко врѣзались въ затишье морскихъ водъ, точно и земля хочетъ обнять ихъ своими могучими руками. Тамъ уже нѣтъ горъ. Тамъ зеленая, вся теперь мерцающая въ золотистой фатѣ, равнина древней и монументальной Равенны, задыхающаяся отъ изобилія плодовъ земныхъ. Тамъ все растетъ и рвется вонъ изъ мѣры, и за ней, хоть и знаешь, что это невозможно, но все-таки пристально и упорно отыскиваешь глазами марево {Марево -- зной, при мутной бѣлизнѣ воздуха. Въ южныхъ и восточныхъ странахъ, особенно въ степяхъ знойное лѣто рождаетъ марево, гдѣ нижніе слои воздуха -- чистые и прозрачные -- отражаютъ разные предметы, -- озера, замки, зданія, или картины природы, которыя при приближеніи или исчезаютъ разомъ, или удаляются отъ путника.} тихой Падуи и августѣйшей Венеціи, этой развѣнчанной королевы, но все-таки королевы Адріатическаго моря... А ближе между Равенискою гладью и Апеннинами -- неужели это бѣлое пятнышко -- Фаэнца, а правѣе Форли и еще Чезена. Обойдите скалы С.-Марино и съ другой стороны вы увидите родину Россини, идиллически свѣтлое Пезаро, еще задыхающееся въ своихъ средневѣковыхъ стѣнахъ, какъ растолстѣвшій рыцарь въ латахъ Фано, и веселую Синигалію. Вонъ громадами своими глубоко ворвался въ море и давитъ его могучею пятой тяжелый массивъ. Тамъ Анкона, хотя вамъ ее не увидѣть отсюда. Зоркіе люди отыскиваютъ на горизонтѣ къ югу и Gran Sasso d'Italia, но я его не различалъ.
   Вѣтеръ все сильнѣе и сильнѣе рветъ съ утеса, невольно хватаешься за его выступы, и вдругъ меня опять охватываетъ недавній ужасъ. Всюду скалы точно выпускаютъ свои каменные побѣги надъ провалами въ эту общую бездну вселенной, застывшей въ своей красотѣ подъ гордымъ С.-Марино. Онѣ висятъ надъ пропастями гранитными скрижалями, карнизами, опрокидываются внизъ тысячами расщелившихся капризныхъ отлетовъ, и на нихъ, свѣсивъ ноги, сотни все такъ же сытенькихъ, выхоленныхъ и вымытыхъ, краснолицыхъ дѣтишекъ. Что у нихъ здѣсь нѣтъ другого дѣла что ли? Нѣкоторыя лежатъ себѣ на животахъ и болтаютъ надъ провалами ручонками и кудлатыми головенками. Встрѣчаются и такія, что беззавѣтно взапуски бѣгаютъ по этимъ головокружительнымъ рубчикамъ. Оказывается, сегодня внизу въ Кіезануово, одномъ изъ с.-маринскихъ городковъ -- республиканская "banda musicale" даетъ обязательный очередной концертъ. Звуки его хорошо слышатся съ этихъ утесовъ, и дѣти наслаждаются незатѣйливыми маршами и отрывками изъ оперъ съ столь неудобныхъ и опасныхъ позицій.
   Когда я пріѣхалъ въ С.-Марино, коляска остановилась у городскихъ монументальныхъ воротъ. По городу ѣздить нельзя, улицы идутъ слишкомъ круто и притомъ иногда ступенями. Вышелъ спокойно носильщикъ, взялъ мои вещи, вскинулъ ихъ себѣ на плечи и поплелся.
   -- Въ какой отель вы меня ведете?
   -- Въ лучшій и... единственный: Albergo del Titano.
   Всползли изъ одной улицы въ другую, -- уморительная гостиница. Чистенькая, ясная, еще недостроенная. Ее оканчиваютъ, по мѣрѣ того, какъ собираютъ мзду съ туристовъ. Комнаты -- опрятности поразительной, но точно ячейки въ толщѣ камня. Отъ одной къ другой вверхъ -- смѣшная лѣсенка безъ перилъ. И всѣ вразбродъ, а еще выше только что сложенныя стѣны, точно колодезь. Тутъ еще не приладили клѣтушекъ для нашего брата.
   -- Что стоитъ эта комната?
   И хозяинъ, и носильщикъ на меня удивленно взглянули. Вотъ-де невѣжа, чѣмъ интересуется. Наконецъ, первый нехотя отвѣтилъ:
   -- Сколько дней останетесь?
   -- Не знаю, какъ поживется.
   -- Ну, столько лиръ и заплатите.
   А лира ровняется по курсу нашимъ тридцати пяти копейкамъ. Согласитесь сами, что для столицы великой державы это немного!
   Сложили мои вещи. Спросили, не надо ли мнѣ чего. Носильщикъ получилъ свою мелочь и вдругъ заторопился.
   -- Я бы васъ охотно провелъ по городу и познакомилъ съ нимъ, но... сейчасъ у насъ, несмотря на праздникъ, засѣданіе consiglio générale...
   -- А вамъ что до этого?
   -- Мнѣ?... вотъ тебѣ и на! Да я-то, вѣдь, тоже членъ государственнаго совѣта.
   Оказался одинъ изъ совѣтниковъ. Спокойно пожалъ мнѣ руку и заторопился въ Palazzo del Principe.
   Palazzo del Principe очень красивъ, и С.-Марино имъ гордится по праву. Во-первыхъ, чтобъ его воздвигнуть, надо было маленькой республикѣ напрячь всѣ свои силы и пустить въ дѣло всякіе рессурсы. Онъ покоится величественнымъ переднимъ фасадомъ на трехъ аркахъ, производящихъ довольно сильное впечатлѣніе, когда впервые попадаешь сюда на этотъ форумъ горнаго гнѣзда свободныхъ и хорошихъ людей... За арками, въ глубинѣ -- входъ, сквозь который вы видите монументальную мраморную лѣстницу, ведущую въ великолѣпное зало совѣта, гдѣ теперь, между прочимъ, засѣдалъ мой носильщикъ. Надъ дворцомъ выросла чудная башня, легкая, стройная, художественная, какъ и весь онъ... Посреди площади, на темномъ цоколѣ -- свѣтлая статуя свободы держитъ въ рукѣ знамя республики. Памятникъ милый, изящный, какъ и весь этотъ форумъ со своимъ палаццо... Обхожу "Свободу", и вдругъ позади, въ ея пьедесталѣ вдѣланъ медальонъ съ почтеннымъ дамскимъ профилемъ, ничего не имѣющимъ общаго съ аллегорическимъ изображеніемъ "Liberta". Зачѣмъ онъ тутъ, и чѣмъ эта барыня могла прославиться? Всматриваюсь, -- профиль общенѣмецкій. На мое счастье, Богъ послалъ мнѣ воспитанника мѣстнаго лицея, и нѣмка во-первыхъ, оказалась американкой, а во-вторыхъ -- республика ей именно обязана этимъ памятникомъ. У С.-Марино хватило денегъ на дворецъ, ну, а на монументъ -- увы! Казначейство было уже пусто. Тогда нѣкоторая Оттилія Гейротъ Вагенеръ заказала знаменитому скульптору Галети эту статую и подарила ее республикѣ. Благодарный С.-Марино вдѣлалъ медальонъ съ ея профилемъ въ цоколь памятника и выгравировалъ внизу подходящую надпись. А на торжественномъ собраніи генеральнаго или государственнаго совѣта, -- называйте его какъ хотите, -- правители республики подъ предсѣдательствомъ своихъ капитановъ-регентовъ возвели счастливую Оттилію (Аделаида тожъ) въ высокое достоинство герцогини Аквавива и патриціанки С.-Марино.
   -- Намъ это, знаете, ничего не стоило, ну а ей все-таки пріятно, -- объяснилъ мнѣ на слѣдующій день мой носильщикъ, членъ государственнаго совѣта.
  

VII.

   Небольшой, весь въ бѣлыхъ мраморахъ, изящный, свѣтлый и радостный соборъ С.-Марино отдѣланъ только недавно. Теперь онъ является славнымъ памятникомъ республики, которая хоронитъ здѣсь всѣхъ своихъ выдающихся людей. Соборъ, какъ и дворецъ -- общественное достояніе. Какъ-то черезъ нѣсколько дней зашелъ я сюда и былъ невольно пораженъ представившимся мнѣ зрѣлищемъ. На плитахъ сидѣла сотня-другая мѣстныхъ дѣвушекъ, очевидно сошедшихся снизу изъ "городовъ" республики -- изъ Монджіардино, Фіорентино, Казало, Фаэтано и Кіезануово. Мужчинъ не было. На меня удивленно взглянули -- и только. Смотрю, -- священника нѣтъ; что бы это значило? Никто не молится, -- напротивъ, идетъ общая болтовня. Потомъ вдругъ веселая и стройная поселянка встала, подошла къ одной изъ капеллъ, гдѣ похороненъ "отецъ отечества", Антоніо Онофри, и, опираясь о мраморную доску, на которой начертано его имя, начала говорить съ большимъ жаромъ, убѣдительностью и даже не безъ нѣкоторыхъ ораторскихъ пріемовъ. Я вслушался. Мѣстное нарѣчіе все-таки понятно знающимъ итальянскій языкъ. Оказывается, что вся милая и здоровая молодежь, выросшая на полевомъ трудѣ, собралась подать въ Совѣтъ просьбу объ открытіи въ Борго, внизу, высшей женской школы, которая соотвѣтствовала бы такой же имѣющейся тамъ мужской. Мѣстныя дѣвушки уже не удовлетворяются четырехклассными училищами и требуютъ болѣе широкаго образованія. Синьорина Біанка Каструччіо въ очень сильныхъ выраженіяхъ проводила ту мысль, что "между нами-де бѣлоручекъ нѣтъ. Всѣмъ извѣстно, -- мы работаемъ теперь, какъ наши отцы, братья и женихи. Въ семью мы вносимъ не меньше ихъ. Даже на ломкахъ камня развѣ, напримѣръ, Франческина Савелли добываетъ менѣе ея Піетро? Почему же мужчины устроили для себя все, что въ средствахъ "республики", а o насъ не подумали?.. Но если о насъ не заботятся они (и хорошо дѣлаютъ), то мы не должны забывать правила: самъ себѣ помогай. Нечего разсчитывать на другихъ. Мы достаточно сильны, здоровы и неутомимы, чтобы не разсчитывать на чужія плечи и руки. Возьмемся сами за это дѣло и доведемъ его до конца. Испытаемъ сначала все, что можно, постараемся добывать себѣ права на образованіе и возможность его мирными и кроткими путями... а если это не подѣйствуетъ, если Совѣтъ и регенты не дадутъ намъ законнаго удовлетворенія, то мы объявимъ войну. Рѣшимъ, что пока не будетъ осуществлена наша мысль, -- ни одна изъ насъ не выйдетъ замужъ..."
   Я ожидалъ грома рукоплесканій, но вмѣсто того послышался общій ропотъ. С.-Маринки возстали противъ такого крутого оборота. Онѣ всѣмъ могли рискнуть, только... не замужествомъ.
   -- Мы найдемъ способы заставить насъ слушать. Наши женихи не виноваты будутъ, если Совѣтъ заупрямится. Мы всѣ явимся въ палаццо. Посмотримъ, какъ старики устоятъ.
   Онѣ говорили еще долго. Поднялся было вопросъ, зачѣмъ тутъ посторонній, -- очевидно, дѣло касалось моей нескромной особы. Но очень живая и бойкая блондинка съ черными глазами и вздернутымъ носомъ остановила протестантокъ:
   -- Чего вы раскудахтались. Пусть онъ вернется и разскажетъ у себя, гдѣ-нибудь тамъ, знаете, далеко, что мы не такъ глупы, какъ другія итальянки. Мы здѣсь ничего постыднаго не говоримъ и не предлагаемъ!..
   Такимъ образомъ меня оставили въ покоѣ.
   Въ этомъ маленькомъ соборѣ крохотнѣйшей изъ республикъ прекрасная статуя св. Марино, которому и посвящена базилика {Базилика -- въ древнемъ Римѣ -- общественное зданіе для суда; въ христіанское время -- зданіе церкви.}. Тутъ же Лоретская мадонна Гверчино и двѣ милыхъ картины Тоничини. Но величайшею святыней считается все-таки гробница бѣлаго мрамора, въ которой покоится Антоніо Онофри. Въ самомъ дѣлѣ, онъ не только умѣлъ наносить смертельные удары врагамъ республики, но и обнаружилъ глубокую государственную мудрость, отказавшись отъ предложеннаго Наполеономъ Бонапарте округленія ея владѣній насчетъ Тосканы и Папской области. Прими онъ этотъ даръ, потомъ, когда императора заперли на св. Елену, самое С.-Марино было бы уничтожено и включено въ предѣлы той же Тосканы.
   Рядомъ съ соборомъ -- капелла {Капелла -- небольшое зданіе -- для церковной службы, для чествованія какой-либо святыни, иногда пристройка къ церкви.}, выстроенная Антоніо Серра. Для нея -- увы!-- уничтожили одну изъ величайшихъ древностей, храмъ, просуществовавшій тутъ тысячу двѣсти лѣтъ. Изъ капеллы лѣстница ведетъ васъ въ жилище С.-Марино, къ его каменному ложу, гдѣ отдыхалъ этотъ скромный труженикъ, положившій начало республикѣ горно-рабочихъ.
   Учрежденія республики оригинальны. Первый ея статутъ утраченъ безслѣдно; существующій теперь остался почти безъ измѣненій съ тринадцатаго вѣка. Время и иныя общественныя условія внесли въ нее только нѣсколько смягченій, но не коснулись его по существу. Со времени Констанцкаго мира, когда большинство итальянскихъ свободныхъ городовъ вырабатывали себѣ тѣ или другія демократическія учрежденія, С.-Марино оставалось вѣрно своимъ. Попрежнему и теперь исполнительная власть здѣсь ввѣрена двумъ консуламъ, называемымъ капитанами-регентами, избираемыми съ величайшею торжественностью: одинъ изъ числа "патриціевъ" и другой непремѣнно изъ крестьянства на шесть мѣсяцевъ, съ 1-го апрѣля по 30 сентября и съ 1 октября по 30 марта. Одно и то же лицо можетъ вновь занимать этотъ почетный постъ только черезъ три года, т. - е. по смѣнѣ шести паръ капитановъ-регентовъ. На ихъ отвѣтственности все теченіе дѣлъ. Жалованья отъ республики они не получаютъ никакого, -- только въ день выборовъ имъ вручается подарокъ по сту франковъ каждому капитану, -- пируй во-всю! Возрастъ не служитъ препятствіемъ. Избираютъ недостигшихъ и тридцати лѣтъ. Государственный совѣтъ состоитъ изъ двадцати нобилей, двадцати горожанъ и двадцати крестьянъ, непремѣнно земледѣльцевъ. Эти избираются пожизненно, и каждый родъ, или большая "фамилія", не можетъ дать болѣе одного члена въ совѣтъ. Ему принадлежитъ власть законодательная. Онъ замѣнилъ собой прежній совѣтъ, составлявшійся до тринадцатаго вѣка изъ всѣхъ отцовъ семействъ. Умирающіе пополняются по указанію самого совѣта. Двѣнадцать членовъ государственнаго совѣта составляютъ постоянную управу. Она называется здѣсь "собраніе XII". Восемь членовъ ХІІ-ти ежегодно переизбираются, такъ что составъ этой вѣчно-бодрствующей комиссіи обновляется очень часто. Они изъ своей среды избираютъ двухъ секретарей, одного по дѣламъ внутреннимъ, другого по внѣшнимъ. Сверхъ того, въ дѣлахъ правленія принимаетъ участіе "правительственный конгрессъ" изъ девяти гражданъ; онъ занятъ экономическими дѣлами республики и конгресса по сношеніямъ съ границей. Трое судей, избираемыхъ каждые три года, вѣдаютъ мѣстную юстицію. Одинъ изъ нихъ судитъ дѣла гражданскія и производитъ слѣдствіе по уголовнымъ. Второй является первою инстанціей для этой уголовщины. Третій рѣшаетъ апелляціонныя жалобы на первыхъ двухъ. Совѣтъ XII-ти является послѣдней и уже верховной инстанціей. Его постановленія являются закономъ и указаніемъ. Въ то время, когда вся Европа руководствовалась еще варварскимъ и жестокимъ законодательствомъ, отразившимъ на себѣ духъ средневѣковой нетерпимости и мстительности, -- уголовный кодексъ республики С.-Марино уже являлся большимъ шагомъ впередъ къ усовершенствованію правосудія и смягченію нравовъ. Мѣстные итальянскіе авторитеты въ этомъ отношеніи отдаютъ ему преимущество передъ своимъ законодательствомъ. Въ то время, какъ всюду въ Европѣ смертная казнь существуетъ подъ тѣмъ или другимъ видомъ, 26-го августа 1864 года государственный совѣтъ С.-Марино объявилъ ее уничтоженною на вѣки вѣковъ въ республикѣ, какъ остатокъ жестокаго варварства.
  

VIII.

   Позволяю себѣ удѣлить нѣсколько строкъ моего бѣглаго очерка воспоминаніямъ с.-маринцевъ о Гарибальди. Оны еще тутъ живы и ярки, и такъ какъ республика событіями бѣдна, то разсказы объ этомъ возбуждаютъ и теперь такое же впечатлѣніе, какъ и на первыхъ порахъ. Маленькая страна ими, такъ сказать, связала и самое себя съ общимъ героическимъ движеніемъ Италіи въ 1849 г. Разумѣется, для нея было бы безопаснѣе отказать великому народному вождю въ убѣжищѣ. Этимъ самымъ она угодила бы и всемогущимъ тогда австрійцамъ -- и сыграла бы въ руку герцогу Тосканскому. Но С.-Марино въ самые рискованные моменты своего прошлаго мало сообразовалось съ скоропреходящею выгодой. Оно, дѣйствительно, служило принципамъ и, благодаря имъ, существуетъ и до сихъ поръ, нисколько не угрожаемое моремъ объедименной Италіи, волнующимся вокругъ этого маленькаго и спокойнаго островка. С.-Марино въ этомъ эпизодѣ съ Гарибальди ставило на карту все. Я не говорю уже о непосильныхъ для республики расходахъ, но австрійскій главнокомандующій уже обсуждалъ планъ занятія горы Титано съ ея "столицей" и готовилъ манифестъ объ уничтоженіи статута. Разумѣется, С.-Марино дралось бы отчаянно, но что могла сдѣлать горсть храбрыхъ и убѣжденныхъ людей противъ десятковъ тысячъ кроатовъ, гонведовъ, тирольскихъ стрѣлковъ, швабской пѣхоты и вѣнской гвардіи?-- Умереть только.
   -- И наши отцы умерли бы! -- разсказывалъ мнѣ, сверкая глазами, юноша, сынъ одного изъ "совѣтниковъ" того времени.
   -- Титанъ сталъ бы великою могилой маленькаго народа!
   Въ ночь на 29 іюля 1849 года капитанъ-регентъ Доменико-Маріа-Белщони былъ разбуженъ неожиданнымъ посѣтителемъ. Ему доложили, что "офицеръ въ красной рубашкѣ", квартирмейстеръ генерала Гарибальди, проситъ его выслушать.
   Съ утра внизу гремѣли выстрѣлы. Тамъ, въ глубокихъ долинахъ шелъ отчаянный бой, и, прислушиваясь къ его отголоскамъ, с.-маринцы уже знали, что это отступающіе защитники Рима отражаютъ нападеніе превосходныхъ непріятельскихъ силъ.
   -- "Съ бьющимся сердцемъ и со слезами на глазахъ мы слѣдили за этой трагедіей внизу. Что мы могли сдѣлать на нашихъ скалахъ для этихъ героевъ?" -- разсказывалъ очевидецъ.
   Бельцони приказалъ ввести посланнаго. Тотъ, войдя, упалъ, какъ подкошенный, -- такъ онъ былъ истомленъ. Давъ ему отдышаться, регентъ спросилъ:
   -- Чѣмъ могу служить вашему доблестному генералу?
   -- Гарибальди, именемъ нашего общаго отечества, проситъ разрѣшенія пройти черезъ территорію республики съ остатками своего отряда. Это единственная дорога къ морю. Другого пути къ спасенію намъ не остается!
   Бельцони колебался. Въ самомъ дѣлѣ, на немъ одномъ лежала теперь отвѣтственность за существованіе республики.
   -- Сколько вы еще можете продержаться?
   -- До послѣзавтра.
   Регентъ написалъ генералу, что во имя принциповъ, которымъ онъ служитъ, онъ, Бельцони, умоляетъ его не доводить до гибели "старое убѣжище мира и свободы".
   Прошли еще сутки. С.-маринцы, сами изнемогая отъ жалости и тоски, слышали опять въ теченіе дня отголоски битвы въ голубыхъ долинахъ внизу. Ружейные залпы то разгорались, то разсыпались и дробились въ трескотню перестрѣлки. Грохотали австрійскія орудія. Порою вспыхивали возгласы "да живетъ Италія", и наверху знали, что тамъ внизу, съ остатками храбрыхъ, Гарибальди, истощая послѣднія усилія, кидается, какъ отступающій левъ, въ атаку на швабовъ. Наконецъ, къ капитану-регенту опять явился второй посолъ отъ народнаго вождя. Это оказался знаменитый отецъ Уго-Басси. На немъ лица не было. Глаза его блуждали, ноги едва двигались; платье его въ лохмотьяхъ и залито кровью. Голосомъ, дрожавшимъ отъ глубокой печали, онъ только и могъ выговорить:
   -- Послѣднія силы истощены. Мы деремся голодные второй день. У насъ ничего не осталось. Наши раненые умираютъ въ мучительной агоніи, -- безпомощные и брошенные на произволъ судьбы. Намъ можетъ помочь только гостепріимная республика. Пошлите намъ хлѣба и воды.
   Бельцони былъ тронутъ до слезъ. Онъ понялъ, что есть моменты, когда личный эгоизмъ, спокойствіе цѣлой страны должны быть приносимы въ жертву величія чужого несчастья. Онъ оставилъ Уго-Басси у себя, а самъ сбѣжалъ со скалъ внизъ, будя жителей республики, и приказывалъ имъ сносить къ гарибальдійцамъ съѣстные припасы, платья, одѣяла, поднялъ мѣстныхъ аптекарей и врачей и послалъ ихъ оказать немедленную помощь раненымъ, которымъ открыли дома на границѣ.
   Вездѣ зажгли огни, с.-маринцы варили пищу, чтобы тотчасъ же отправить ее дальше. Открыли погреба со старымъ виномъ. Никто и ничего не жалѣлъ для "братій", какими они считали гарибальдійцевъ. Агентъ австрійскаго правительства, жившій здѣсь, горячо протестовалъ; но Бельцони отвѣтилъ ему, что никакая сила въ мірѣ не можетъ помѣшать ему накормить голодныхъ, напоить жаждущихъ и пріютить раненыхъ.
   На зарѣ 30 іюля австрійцы, къ которымъ за ночь подошли еще свѣжіе полки, уже чуть не сто на одного, кинулись на гарибальдійскій отрядъ. Они сверху открыли по нимъ страшный огонь въ то время, какъ пѣхота остановила его въ долинѣ. Полковникъ Форбасъ хотѣлъ еще держаться, но его солдаты стремительнымъ натискомъ швабовъ были опрокинуты на территорію республики. Двѣ тысячи человѣкъ пѣшихъ и конныхъ изнемогали отъ истощенія и ранъ, изодранные, окровавленные поднялись къ Титану съ знаменами и оружіемъ. Австрійцы кинулись было за ними, но на границѣ вдругъ живою стѣной выросли с.-маринцы.
   -- Пропустите!-- кричали имъ нѣмцы.
   -- Здѣсь республика С.-Марино. Тутъ нѣтъ мѣста ни бойнямъ, ни преслѣдованіямъ.
   Спокойствіе и рѣшимость маленькаго народца были таковы, что швабскіе полки остановились, какъ заколдованные. Никто изъ австрійскихъ солдатъ не смѣлъ войти въ Сіеравалле.
   Усталый Бельцони самъ сходилъ уже внизъ, какъ передъ нимъ, окруженный своимъ штабомъ, точно изъ земли выросъ Гарибальди, верхомъ въ красной рубашкѣ. Хоть и спокойный, онъ былъ страшно блѣденъ и измученъ; каждая черта его лица говорила о томъ, что онъ вынесъ за послѣднее время. не сходя съ лошади, онъ обратился къ регенту:
   -- Гражданинъ-президентъ! Я являюсь къ вамъ, какъ бѣглецъ, ищущій убѣжища, и какъ такого -- примите меня. Мои солдаты умираютъ отъ усталости и изнеможенія, перешли ваши границы ради хлѣба и отдыха. Они здѣсь сложатъ оружіе и тутъ, на священной землѣ свободы и мира, я прекращаю войну за независимость моей Италіи. Вамъ предоставляю переговоры съ врагомъ о спасеніи тѣхъ, кто послѣдовалъ за мной.
   -- Милости просимъ "ищущихъ убѣжища", -- отвѣчалъ Бельцони.-- Ваши солдаты будутъ накормлены и одѣты, вашимъ раненымъ оказана всевозможная помощь. Ихъ уже переносятъ въ наскоро устроенные госпитали. Ни въ лѣкарствахъ, ни во врачебной помощи не будетъ недостатка. Я уже позаботился разослать людей въ Римини, Пезаро и Чезену, призывалъ сюда медиковъ... Отъ всей души принимаю на себя порученіе ваше начать переговоры съ австрійцами. Вы такимъ образомъ избавляете нашу республику отъ потрясеній и гибели войны не по силамъ.
   -- А развѣ вы были готовы на нее?
   -- Неужели мы остались бы спокойными и равнодушно смотрѣли бы, какъ враги передъ нашею границей начали-бы убивать лучшихъ сыновъ Италіи?
   -- Быть можетъ, гражданинъ-президентъ, настанетъ пора, когда эти золотыя слова будутъ лучшимъ щитомъ для доблестнаго С.-Марино отъ всякихъ покушеній на его свободу и независимость!
   Гарибальди пожалъ ему руку и отправился со своимъ штабомъ въ монастырь капуциновъ, на пути въ одинъ изъ городковъ республики -- Фіорентино. Въ обители его съ распростертыми объятіями приняли отецъ Бенедетто де-Фано и отецъ Рафаэль, въ молодости самъ дравшійся за свободу Италіи. Кстати, объединенное и безопасное отъ всякихъ покушеній извнѣ "королевство" отблагодарило какъ слѣдуетъ монаховъ. Оно закрыло около Пезаро монастырь, куда впослѣдствіи перешли оба эти инока, и отецъ Бенедетто, чтобъ не умереть отъ голода, просилъ милостыню, бродя по Адріатическому побережью. Отецъ Рафаэль, къ счастью для себя, скоро умеръ.
   Монастырь, какъ этотъ, такъ и францисканцевъ, были широко открыты для раненыхъ. Тутъ было больше простору и сюда перенесли ихъ всѣхъ снизу. Гарибальди, хотя и самъ чуть не умиралъ отъ голода, распоряжался этимъ, не отходя отъ своихъ солдатъ. Прежде всего надо было водворить порядокъ между ними. Онъ запретилъ имъ подыматься въ городъ вверху и объявилъ, что всякая непріятность, сдѣланная ими гостепріимнымъ хозяевамъ, повлечетъ за собою строжайшія наказанія. Уложилъ раненыхъ и, только убѣдясь, что имъ доставлено все необходимое, отправился въ С.-Марино. Въ его ворота онъ въѣхалъ въ сопровожденіи своей Анниты, Уго-Басси, полковника Марокетти, майора Ченни и другихъ. Всѣ они направились къ хозяину скромной кофейной Симончини, звавшему ихъ къ себѣ, и тутъ, наконецъ, могли хоть немного передохнуть. Я видѣлъ эту маленькую и простенькую кофейную. Въ ней при мнѣ крестьяне снизу вели бесѣду о цѣнахъ на вино и на поленту. Въ окна сіяло такое нѣжное, такое лазурное небо, и все кругомъ было такъ спокойно, тихо и кротко, что даже странно было вспомнить о недавнемъ времени героическихъ битвъ и великихъ страданій. Вонъ въ томъ углу сидѣлъ, опрокинувъ усталую голову на руки, народный вождь. Рядомъ съ нимъ едва отводила душу красавица-жена, и кругомъ въ мертвомъ молчаніи отдыхали измученные бойцы, имена которыхъ теперь съ восторгомъ повторяетъ освобожденное отечество. Знали ли они тогда, что вся Италія черезъ какихъ-нибудь сорокъ лѣтъ покроется мраморными и бронзовыми памятниками въ честь ихъ великаго подвига? Молчаніе царило здѣсь, тяжелое, зловѣщее... Всѣ знали, что посланный отъ республики ведетъ теперь переговоры съ эрцгерцогомъ Эрнестомъ, пододвинувшимся къ Фіорентино. Его высочество, выслушавъ Джіамбатиста Бонелли (впослѣдствіи тоже регентъ С.-Марино), объявилъ: "Передайте имъ, что я не принимаю никакихъ условій, кромѣ неограниченной покорности. Остального они могутъ ждать отъ моего милосердія, если... я увижу ихъ раскаяніе".
   Милосердіе австрійцевъ было хорошо извѣстно въ тѣ времена. Не даромъ шварценберговскія крѣпости были полнымъ-полны узниками, носившими тамъ вмѣсто именъ нумера и забытыми всѣми. Впрочемъ, это было еще счастьемъ, потому что о нихъ вспоминали только для того, чтобы разстрѣливать внизу, во рвахъ. Для этого не нужно было даже императорскихъ распоряженій. Этимъ страшнымъ правомъ жизни и смерти облечены были сами коменданты, избиравшіеся между людьми жестокими и безжалостными, но пользовавшіеся репутаціей безусловной преданности.
   -- Я никогда не приму такого безчестнаго предложенія! -- воскликнулъ Гарибальди, когда ему передали рѣшеніе австрійскаго эрцгерцога.
   Положеніе было трагическимъ. Измученные солдаты колебались. С.-маринцы знали, что завтра австрійцы наводнятъ республику... но ни одинъ изъ нихъ не предложилъ Гарибальди покориться судьбѣ. Напротивъ, старикъ Симончини, хозяинъ кофейни, служившій ему въ этотъ моментъ, проговорилъ сквозь зубы:
   -- Лучше умирать!..
   Было уже два часа пополуночи на 1 августа. Регенты сидѣли въ палаццо, ожидая событій. Готовились къ защитѣ, какъ къ нимъ явился одинъ изъ высшихъ офицеровъ легіона, отъ имени Гарибальди, и передалъ отъ него конвертъ.
   Бельцони распечаталъ.
   "Условія, поставленныя австрійцами, -- невозможны, посему оставляю территорію республики. Когда вы получите это письмо, меня уже здѣсь не будетъ".
   Когда регентъ читалъ это, Гарибальди съ уцѣлѣвшими солдатами уже спускался внизъ, чтобы пробиться сквозь австрійскіе штыки.
   Каменоломъ Дзанни такъ разсказываетъ объ этомъ событіи:
   -- Въ пять часовъ пополудни этого достопамятнаго дня я съ нѣкоторыми пріятелями сидѣлъ въ кофейнѣ Лоренцо Симончини, когда Франческо делла-Бальда, по прозвищу Попугай, вдругъ меня окликнулъ:
   -- Чего тебѣ?
   -- Послушай-ка. Ты не прочь отъ одного смѣлаго и хорошаго дѣла?
   -- Почему же нѣтъ!-- отвѣтилъ я, уже догадываясь, въ чемъ суть.
   -- Такъ вотъ что. Генералъ Гарибальди нуждается въ проводникѣ, который ему укажетъ путь вонъ изъ республики. Но смотри -- молчокъ! Понялъ, э?..
   -- Хорошо, я согласенъ... Вотъ моя рука.
   Попугай повелъ меня наверхъ, гдѣ сидѣли Гарибальди съ Аннитой, Марокетти, Ченни, Леджіеро и другіе.
   -- Генералъ, вотъ надежный проводникъ.
   Генералъ сидѣлъ въ глубокой задумчивости. Делла-Бальда повторилъ ему свои слова. Генералъ всталъ, оглядѣлъ меня съ ногъ до головы (я до сихъ поръ не могу забыть его глазъ), спросилъ меня, знаю ли я горы и готовъ ли на всевозможныя опасности.
   Всѣ взоры обратились на меня. Я смутился и ужъ не помню, что отвѣчалъ, смятенный и растерянный, -- знаю только, что вызвалъ этимъ улыбку бѣдной Анниты. Гарибальди прошелся по комнатѣ, потомъ опять вернулся ко мнѣ.
   -- Послушай. Обдумай хорошенько свой планъ. Я хочу быть въ Чезенатико завтра утромъ. До какого мѣста ты ведешь меня?
   -- До Гаттео, генералъ. За нимъ я плохо знаю горы, но поручу васъ моему другу, который доставитъ васъ и всѣхъ вашихъ къ отелямъ Чезенатико.
   Тутъ вошли Анджелло Брунетти, римлянинъ Чичероваккіе съ сыномъ Лоренцо и два или три офицера еще. Они съ Гарибальди и прежде уже находившимися въ комнатѣ сѣли за столъ. Всѣ были голодны. Имъ подали ѣсть. Меня пригласили тоже. Я былъ въ крайнемъ затрудненіи, но они заставили меня чуть не силой ѣсть и пить, но такъ ласково и радушно, что смущеніе мое тотчасъ же прошло. Ужинали молча. Всѣ были задумчивы. Къ концу явился посланный съ письмомъ. Гарибальди прочелъ его, подозвалъ всѣхъ своихъ офицеровъ и сказалъ имъ:
   -- Кто хочетъ со мной -- идемъ! Я не сдамся! Мы не капитулировали передъ французами въ Римѣ, не положимъ оружія и передъ австрійцами въ С.-Марино.
   Въ и часовъ ночи Гарибальди, Аннита, Чечероваккіе и всѣ офицеры спустились къ воротамъ С.-Франческо. Путь отсюда круто спускается внизъ. Кажется непривычному, что падаешь въ бездну. Ворота были заперты, но нашъ поручикъ Тонини тотчасъ же отворилъ ихъ генералу. Тотъ горячо пожалъ ему руку. Мы поѣхали къ Борго. Тамъ собралось двѣсти пятьдесятъ легіонеровъ, и большая часть верхами. Уго-Басси съ другими отправился боковымъ путемъ съ моимъ старымъ другомъ Себастіаномъ Мацца, тоже хорошо знавшимъ наши горы.
   Бѣдная Аннита! Я какъ будто сейчасъ ее вижу передъ собою. Въ лицѣ ни кровинки, только глаза горятъ. Большіе и печальные. Измученная, страдающая, а впереди еще такая ужасная дорога! Но я во всѣ эти дни не слышалъ отъ нея ни слова жалобы. Гарибальди былъ "затуманенъ" и нѣмъ. Онъ не говорилъ вовсе. Я ихъ провелъ козьими тропинками, въ Ланціано, почти въ виду врага, но такъ, что австрійцы, какъ слѣпые кроты, не замѣтили насъ. Отъ Ланціано до Гаттео путь былъ еще хуже, но, слава Богу, мы его одолѣли. Тутъ я оставилъ генерала.
   -- Прощай, Дзанн! -- пожалъ онъ мнѣ руку.-- Отъ всего сердца благодарю тебя и черезъ десять лѣтъ надѣюсь увидѣться съ тобой при болѣе счастливыхъ условіяхъ.
   Я плакалъ, разставаясь съ ними. Точно у меня отъ сердца съ кровью отрывали что-то!
  

IX.

   Я познакомился со многими въ этой крошечной республикѣ, видѣлъ членовъ знаменитаго "совѣта XII" и капитановъ-регентовъ, какъ изъ горожанъ, такъ и изъ крестьянъ. Все это народъ простой, очень строгій въ своихъ обязанностяхъ и поглощенный работою. "Въ ней вся наша сила и защита", -- говорятъ они. Остальная Италія можетъ бездѣльничать: ежегодно милліоны путешественниковъ привозятъ ей деньги и средства. С.-Марино надѣется только на себя! Регенты только разъ въ шесть мѣсяцевъ, въ день своего избранія, являются въ нѣкоторой славѣ. Народъ ихъ видитъ въ черномъ бархатномъ средневѣковомъ костюмѣ, въ такихъ же мантіяхъ и береттахъ. Старые регенты и вновь избираемые послѣ молебствія въ соборѣ выходятъ на площадь во главѣ наличныхъ военныхъ силъ могущественной республики, состоящихъ изъ двадцати двухъ солдатъ и двухъ офицеровъ.
   Пятьдесятъ человѣкъ милиціи, на шляпы которой ощипываются всѣ пѣтухи въ С.-Марино, поражаютъ восхищенныхъ гражданъ своимъ бравымъ видомъ и тоже состоящая въ спискахъ "дѣйствующей арміи" часть музыкантовъ играетъ національный гимнъ и маршъ къ вящшему восторгу, -- старые выслушиваютъ благодарность. Совѣтъ въ палаццо дѣлаетъ тѣмъ и другимъ подобающее внушеніе, и затѣмъ всѣ расходятся на шесть мѣсяцевъ. Торжество это въ послѣдній разъ стоило С.-Марино четыреста пятьдесятъ франковъ, включая и подарокъ регентамъ. По окончаніи его мантіи, бархатные беретты, кафтаны, пестрые пояса, шелковые чулки, башмаки съ пряжками складываются въ шкапъ, -- и все входитъ въ обычный порядокъ. Регенты садятся на свои троны въ залѣ "большого совѣта" и контролируютъ дѣйствія старыхъ, вышедшихъ въ отставку; старые -- спокойно садятся на ословъ и уѣзжаютъ въ свои виноградники, сады или уходятъ въ каменоломни. Милиція расходится по мастерскимъ, магазинамъ, полямъ, и офицеръ, поражавшій васъ только что великолѣпіемъ пѣтушьяго убора, начинаетъ спокойно стругать дерево, боронить землю, отвѣшивать бакалеи... Только музыканты этотъ и слѣдующій день обходятъ все государство, утѣшая слухъ его горожанъ и поселянъ аріями изъ разныхъ итальянскихъ оперъ. Простые и скромные люди начинаютъ свое простое и скромное дѣло, и когда явится нежданно-негаданно такой туристъ, какъ я, -- они съ искреннимъ удивленіемъ размышляютъ, что это ему здѣсь понадобилось, -- кажется, нѣтъ у нихъ ничего особеннаго, хотя именно это отсутствіе особенностей и составляетъ ихъ истинное счастіе.
   Въ послѣдній день я лазалъ въ замки, видѣлъ тюрьму. Она очень внушительна. Точно гнѣздо, прилѣпилась къ верхушкѣ скалы и въ самое небо взвилась громадною башней, но у дверей ея сидѣлъ сторожъ. Лѣтъ ему семьдесятъ, и такъ какъ тутъ работа -- общій законъ, -- и этотъ страшный церберъ вязалъ чулокъ.
   -- Можно посмотрѣть тюрьму?
   -- А смотрите, что вамъ мѣшаетъ.
   -- Но ваши преступники?
   -- Какіе?-- и онъ удивленно поднялъ на меня подслѣповатые глаза.
   -- Какъ какіе... обыкновенно, какіе бываютъ.
   -- А что имъ здѣсь дѣлать? Три года тому назадъ, правда, сидѣлъ одинъ такой. А теперь все благополучно.
   Тюрьма, дѣйствительно, оказалась пуста. Подъ смягчающимъ вліяніемъ довольства и образованія въ этой идиллической республикѣ прекратились даже частыя нѣкогда "coltellata". Ссоры оканчивались ударами стилета. Съ тѣхъ поръ, какъ всѣ проходятъ черезъ школу, и старое невѣжество отодвинулось въ область преданій, "поножовщины" не случается больше. Кровавая месть даже прекратилась, а воровать и грабить незачѣмъ, -- каждому достаточно своего!.. С.-Марино уже теперь проектируетъ нѣкогда страшную тюрьму обратить въ музей, благо, помѣщеніе нынѣшняго очень тѣсно... Остальные замки почти пустуютъ. Со своихъ грозныхъ скалъ, такъ мрачно нависшихъ надъ мирными долинами, они намъ только свидѣтельствуютъ о далекихъ, тяжкихъ временахъ, которыя достались на долю этой республикѣ...
   Я уѣзжалъ отсюда въ яркую лунную ночь.
   Облитое серебрянымъ свѣтомъ, все это поднебесье долго еще виднѣлось мнѣ торжественными башнями, стѣнами, обрывами въ глубину безднъ, откуда курились туманы, скалами, увѣнчанными замками, со всѣмъ миражомъ, такъ выпукло остающимся въ памяти. Жалко было уходить въ долины, внизъ, оставлять навсегда кроткій уголокъ, гдѣ царствуютъ трудъ и достатокъ въ обрѣзъ, гдѣ нѣтъ притѣснителей и жертвъ, нѣтъ искусственныхъ потребностей и отсутствуетъ зависть. Даже не вѣрилось, что на землѣ еще сохранился такой уголокъ!.. Да хранитъ его судьба долго еще отъ разочарованій и несбывшихся надеждъ, отъ горделиваго величія однихъ и жалкой приниженности другихъ...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru