Немирович-Данченко Василий Иванович
После победы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Василий Иванович Немирович-Данченко

После победы

   Амед и Мехтулин возвращались в крепость.
   Целый день они провели вне её стен, объезжая Самурскую долину, взбирались на первые отроги гор, заглядывали в таинственную глубь ущелий, -- и видели, что враг, ещё вчера утром бешеным наводнением своих дружин заливавший всё кругом, отхлынул прочь... Точно река, прорвавшая плотину, унеслась куда-то, оставив за собою смытые поля, сдвинутые камни, сломанные деревья. Только издали доносился смутный гул, и молодые горцы догадывались, что это лезгинские пешие кланы, пропустив вперёд конные отряды Чечни и Кабарды, ещё лепятся по отвесам и крутым скатам, торопясь к разорённым аулам, горящим саклям, разбросанным и осиротевшим семьям. Кое-где гул этот был особенно силен, точно там за первыми стенами утёсов бурное море билось о берега. В одном из ущелий они даже заметили марево остальных шаек, серою тучею всползавшее на перевал... Оттуда доносились и отдельные крики, и топот угоняемых стад, и взвизгивания диких андийских воинов, и изредка выстрелы: беглецы, очевидно, боем среди недавних союзников, прокладывали дорогу... Амед и Мехтулин повернули назад. Теперь они решили осмотреть самую долину, но она была тиха и мертва. Тиха и мертва до того, что какою-то невозможною сказкою чудилась вчерашняя быль, не верилось даже в те тысячи остервенелых бойцов, которые, ещё накануне, направляли отсюда свои страшные удары в полуразрушенное каменное гнездо заброшенного отряда. Перекопанная земля, остатки коновязей, вытоптанные луга, безлюдные дидойские землянки, тлеющие уцелевшие шалаши елисуйцев и койсабулинцев, брошенные лохмотья, чёрные, под серым налётом золы, пятна костров -- одни говорили о шуме и движении, кипевших недавно над этою "долиною торжествующей смерти", как Нина окрестила её в письме к её петербургской подруге. Дальше боевые следы принимали более мрачный характер... Под жгучим солнцем разлагались палые кони, от наших всадников отбегали во все стороны трусливые чекалки, одичалые псы и горные волки, чутьём с вершин почуявшие обильную и лакомую добычу. Отбегали, видимо, отяжелевшие, сытые -- недалеко. Из-за деревьев и из-за ворохов собранного сюда хворосту они следили за Амедом и Мехтулином, изредка оглашая безмолвную долину жалобным воем... Чёрными тучами подымалось отсюда жадное вороньё над головами Амеда и Мехтулина, точно заклиная их отчаянными и пронзительными криками -- убираться скорее, не мешать им, зловещим птицам, будто выброшенным сюда из таинственных бездн ада, оканчивать печальную трапезу.
   -- Спешили домой! -- тихо проговорил Амед и, заметив недоумевающий взгляд Мехтулина, пояснил ему, -- даже своих не убрали.
   Эти мертвецы, недвижные свидетели недавнего ужаса, без слов говорили, какою безумною паникой были охвачены отряды Шамиля. Бросить павшего, не похоронить его по своему обряду -- для мусульманина не только грех перед Аллахом, но и вечный позор. Влияние даже отринутой веры было так велико и на Амеда, что, заметив труп знакомого ему елисуйца в богатой черкеске, юноша соскочил с коня и попросил своего друга сделать то же.
   -- Чего ты хочешь?..
   -- Товарищи были... Сафар-бек это. Как песни пел, да поможет Исса его душе!
   Мехтулин сошёл с седла. Оба стреножили коней, чтобы они не ушли далеко. Сафар-бек лежал лицом к небу, широко раскинув руки. Мехтулин опустился около него на колени и прочёл молитву пророку; Амед дождался, когда тот кончил и пошёл искать места, куда бы похоронить Сафар-бека. Молодому елисуйцу не хотелось обижать товарища, и когда тот обернулся, -- он тихо прошептал:
   -- Великий Исса, добрый Исса! Ты, помогающий всем, кто Тебя просит, Бог русских, Бог Нины... помоги ему!
   И, вспомнив, как Нина крестила мёртвых, он тихо перекрестил Сафар-бека. Потом вынул кинжал, отрезал прядь волос, завивавшуюся у того над ухом, и спрятал. "Приеду в Елисуй, -- отдам его родным!"
   Как раз в это время Мехтулин обернулся к нему и крикнул:
   -- Здесь ему хорошо будет!..
   -- Где это?
   -- Тут вот. Должно быть, землянку начали рыть и не окончили.
   Амед посмотрел. За горбом выброшенной земли зияла глубокая, чёрная яма. Она сама смотрела как свежая глазная впадина на мёртвом лице земли. Оба они подняли Сафар-бека. Елисуйский певец был тяжёл, -- точно его к земле тянуло. Руки его повисли и странно как-то болтались во время этого пути.
   -- Точно для него рыли! -- заметил Мехтулин.
   Тело уложилось как раз вдоль ямы... Только голова была выше её.
   -- Ну... прощай, друг! -- тихо проговорил Амед. -- Вместе росли... Детьми играли с тобой.
   -- Снять оружие?..
   -- Нет. Оставь. Он умер воином... Я расскажу его отцу, -- тому будет приятно узнать, что он схоронен как джигит... Не станешь ты петь теперь... Сафар! А как он пел! Звёзды слушали... Бывало елисуйские девушки от зари до зари с кровли не уходят! Прощай, Сафар...
   Они оба сдвинули массу рыхлой земли, лежавшей около... Она шурша навалилась на труп... Теперь одно лицо его странно торчало из неё. Скоро и его не стало видно... Только лёгким горбиком над ямою лежала земля...
   -- Чекалки разроют ночью?..
   -- Нет... Глубоко слишком.
   Они оба постарались ещё притоптать могилу. Скоро её нельзя было уж отличить от других пустырей этого так неожиданно и внезапно оставленного бивака...
   Амед слишком был истинным горцем, чтобы на его нервы зрелище это произвело значительное впечатление. Он, торжествуя, оглядывался кругом и прикидывал в уме, сколько на каждого защитника старой крепости приходится уже погибших врагов. "Недаром страдали и работали, -- думал он, и вспомнив, как ужасно и безвыходно было ещё накануне положение русских, тихо повторил, -- а всё Исса, а всё Он!.." Радостное чувство победы, знакомое каждому, хоть раз видевшему бегущего перед собою неприятеля, охватывало Мехтулина. Он, улыбаясь, оглядывался на Амеда, и тот угадывал, что значит эта улыбка... Обоих точно поднимали крылья. "Теперь будут о нас долго говорить в горах. Наши имена не забудут в родных аулах!" И ему уже грезились вечера на аульных площадях, слышались тихие, унылые звуки джианури и важный, медлительный напев старика, поминающего в вдохновенных импровизациях славное имя Амеда, храброго джигита, сына Курбана-Аги. Тут опять стало почище, -- земля была свободна от трупов, и они оба, -- Амед и Мехтулин, ударили нагайками коней и в каком-то опьянении кинулись вперёд. Воздух свистал мимо ушей, грудь дышала глубоко и вольно, глаза точно у молодых орлят гордо и жадно смотрели на всю эту даль, бывшую свидетельницей их подвигов, их отваги, их великодушия. Как вдруг Амед круто осадил коня, да так, что тот чуть не сел на задние ноги. Осадил и как вкопанный остановился... В самом деле, как это он в жару воспоминаний, в радостном сознании торжества, охватившем его, забыл то, что случилось вчера, в чёрном погребе, лицом к лицу с людьми, обрёкшими себя смерти, стоящими у её таинственного порога.
   -- Что ты? -- обернулся к нему Мехтулин.
   -- Ничего, так!..
   А мысль его продолжала работать в этом направлении... Да, -- он не грезил. Всё случилось именно так, как и теперь вдруг воскресло в его памяти, загромождённой тысячами так быстро сменявшихся образов, чувств, впечатлений, отчаяния, радости, бешенства, тоски... Там, в пороховом погребе, незаметно для других -- блеснул ему ярко призрак счастья, наполнивший его сердце таким восторгом, таким бесконечным очарованием, которое в следующую минуту показалось ему обманчивым сном -- и только сном. Он теперь вспомнил всё. Почему всё сегодняшнее утро он не думал об этом мгновении, изменившем его душу, всколыхнувшем его тогда?.. Он даже зажмурился, вспоминая, что предшествовало этому счастью и что было потом... Да... В той именно страшной тишине... Брызгалов размахивал фитилём, раздувая его... Каждая искорка могла взорвать порох -- но они не думали об этом. Минутою ранее или минутою позже, казалось всё равно... Он теперь, зажмурившись, видит, как пламя факела от размахов вздувалось какими-то взрывами, выхватывая из темноты мрачные стены погреба, зловещие бочонки с порохом и бледное, полное печали и молитвы личико Нины.
   Она забыла всё: разность их положений, то, что она дочь коменданта, а он только простой татарский дворянин... Забыла до того, что оставила свою руку в его руке и не только оставила, -- она сама схватилась за неё и крепко сжала, да так и замерла... А когда вдруг распахнулись двери погреба, широко распахнулись, и в них на светлом фоне дня, внезапно ворвавшегося в потёмки, показалась фигура возбуждённого, радостного офицера, кричавшего им, первым обрёкшим себя мученичеству: "Ура! -- Мы спасены, спасены!" и он, Амед, бросился целовать руки у Нины, она не только не мешала ему, но вдруг уронила к нему на грудь головку и в первый раз за всё это время разрыдалась.
   "Надо, чтобы её крест стал моим крестом!" -- мысленно повторил он.
   И опять точно обеты он шептал кому-то, чудившемуся ему в бездне лазури вверху: "Её Бог будет моим Богом, её отец -- моим отцом, её родина -- моей родиной!.."
   -- У тебя, Амед, есть сестра? -- вдруг прервал Мехтулин его грёзы.
   -- Что? -- точно с неба упал он.
   -- У тебя в Елисуе есть сестра?
   -- Да...
   -- Я буду её защитником... Если для неё твоя мать уже не выбрала другого.
   -- Нет... Ей только тринадцать лет... Я рад, если ты будешь моим братом. Хотя придёт время, когда ты, может быть, так же, как и мои все, -- станешь осуждать меня.
   Мехтулин с удивлением поднял на него голову.
   -- Что? Осуждать тебя?..
   -- Да... Я, может быть, со всеми своими разойдусь... Я люблю их, и не сделаю ничего такого, чего бы они могли стыдиться... Но часто дороги наши уходят в разные стороны.
   Друг его понял разом. Он потупился и, немного спустя, проговорил:
   -- Бог один... Мы его называем Аллахом, христиане -- Иссою... Он стоит за правых... Все дороги -- и твоя, и моя, одинаково ведут к Нему... Может быть, ему так же приятна молитва муллы в мечети и намаз мусульманина на кровле его сакли, как и пение христианского священника, и крест солдата на стенах крепости... Как бы ты ни верил, как бы ты его ни называл, -- мы будем молиться одному Богу. Имя не делает разницы. Сердце твоё останется таким же мужественным, а ты уж вырос в бою, чтобы без чужой указки самому находить путь. И какой ты найдёшь, -- тот для тебя и будет хорош.
   Они крепко обнялись, наклонясь друг к другу с сёдел и как раз вовремя, потому что через минуту наткнулись на громадное стадо баранов.
   -- Чьё это? -- спросили они у погонщиков.
   -- Кадий верхнего аула посылает с покорностью коменданту.
   -- Не смела старая лисица сама показать носу! -- засмеялся Амед.
   -- Скажи кадию, -- вмешался Мехтулин, -- что моя шашка давно по его шее плачет.
   -- Твоя воля, господин...
   -- А там что за толпа?
   -- Тот же кадий посылает в крепость хлеб и просо, и бузу...
   -- Знает, с какого конца начинать! -- тихо проговорил Амед.
   Но он был так счастлив в эту минуту, что встреться ему кадий, наделавший столько хлопот русским своею изменою, он бы и его встретил радостною улыбкой...
  

----------------------------

   Источник текста: Немирович-Данченко В. И. Кавказские богатыри. Часть третья. Победа! -- М.: Издание редакции журналов "Детское чтение" и "Педагогический листок", 1902. -- С. 92.
   OCR, подготовка текста -- Евгений Зеленко, март 2013 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru