Немирович-Данченко Василий Иванович
Последняя ночь аула

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Василий Иванович Немирович-Данченко

Последняя ночь аула

   В виду аула отряд остановился. Солдаты укрылись за скалами, выставив цепи впереди... Все были так утомлены, что нельзя было и думать о немедленном нападении на это горное гнездо.
   -- Вот он -- ты! -- радовался Груздев, и вдруг он почувствовал жалость к старому аулу, в котором он всё-таки, хоть редко, да знал счастливые минуты. -- Вот он -- ты! Храбёр народ, точно! -- задумчиво повторил он. -- На своё горе храбёр!
   Жара спадала. Здесь, наверху уже веяло прохладой близкого вечера...
   Не так пекло уходившее за горы солнце, тени ложились длиннее. Громче шумели водопады и потоки. Ярче на потемневших небесах сияли снеговые великаны, резче и ближе казались силуэты дагестанских вершин... Плоскокровельные аулы выделялись на них выпукло со своими башнями и мечетями... Салты снизу вверх покрывал всю эту часть горы. Кровли саклей и башен казались ступенями бесчисленных перепутанных лестниц, стремившихся к подножию мечети (джамии) -- к площади гудекана. На этих кровлях теперь сотни детей и женщин, прижавшись друг к другу, с видимым страхом смотрели вниз -- на белые палатки русского лагеря и незнакомые ещё силуэты солдат, стоявших в цепи... Враги молчали, -- молчали и мы... Вон как на ладони виден джамаат, -- там собрались старики, обсуждают, что им делать... Толковали недолго и разошлись. Гул скоро пошёл по аулу. Дети спрятались... Люди с ружьями побежали к городским стенам. Салты здесь казались почти городом, они выходили из размеров простого аула. Когда-то вокруг было ханство со столицей именно тут. Вон башни старого ханского дворца, состоявшего из таких же саклей, только попросторнее и числом побольше. Там сосредоточилось всего более защитников. Другая группа их засела в мечети...
   -- Ну, мечеть мы разнесём сразу! -- всматривался генерал. -- Хорошо было бы весь аул смести пушками, -- да за скалами большая часть его! Тут каждая сакля -- крепость. Придётся сегодня много поработать...
   Радуясь прохладе быстро наступившего вечера, солдаты засыпали под утёсами. По небу уж бежало полымя заката. Орудия были вынесены на выдающиеся пункты. Сюда ружейный огонь салтинцев не мог достигать вовсе, и артиллеристы оказывались в полной безопасности. Надо было засветло подготовить штурм орудийным огнём... Отряду приказано отдыхать, но в новоявленных батареях кипела деятельность. Горные пушки весело блистали в радужных лучах солнца. Со всех сторон к ним подносили снаряды. Когда всё было готово, -- взяли прицелы, на стену, чтобы пробить брешь, и на мечеть, которая в ауле занимала самое грозное положение...
   -- Первое! -- послышалась команда.
   Сноп пламени и дыму, треск выстрела... Ядро прорезало застывший воздух и упало далеко за мечетью...
   -- Перелёт! Возьми прицел ближе! Первое!
   Опять грохот, опять огонь, точно молния сверкнула в дыму. Ядро упало на площади джамаата.
   -- Недолёт! Ещё... Первое!
   На этот раз ядро сорвало вышку минарета и упало на купол мечети...
   -- По этому прицелу -- бейте, не ожидая команды!..
   -- Второе!..
   Второе и третье работали в стену... Там послышалось беспорядочное пощёлкивание бесполезных выстрелов... Началась спокойная канонада... Точно по ритму какому-то, одно за другим, ахали медные жерла орудий, чугунные шары летали туда, взрывая вверх целые груды щебня, песку, глины и обломков... Привыкшие солдаты отдыхали внизу, даже не подымая отяжелевших век, когда над ними высоко перелетали ядра.
   -- Несладко им теперь! -- потянулся один, поворачиваясь животом вниз.
   -- Ну, да и нам не рай! -- сонно ответил другой, засыпая.
   Когда дым рассеивался, наши видели, что минарет мечети уже лежит в развалинах, что купол рухнул вниз, и в ней самой чёрным зёвом зияет свежая брешь. Кое-как сложенные из камня и не скреплённые цементом стены крепости тоже не могли держаться долго и пали там, куда решено было направить главный удар, для назначенного на утро штурма боевых колонн... Но тут и нам пришлось опомниться. У одного из орудий вдруг без стона упал вниз артиллерист, рядом фейерверкер схватился за голову и, зашатавшись, покатился с утёса... Офицера одного ударило в плечо... Ещё двое солдат, поражённых в грудь, -- точно ринулись вперёд, широко расставив руки...
   -- Подобрались, негодяи!..
   В прикрытии лежала полурота... Мигом поднялась она и, взяв ружья на руку, бегом направилась в гряде скал впереди... Точно взрыв -- "ура"; несколько мгновений штыкового боя, -- и рота залегла за занятыми ею скалами... Оказалось, что несколько крашеных бород из Салтов выбрались сюда и отсюда перебило на выбор нашу орудийную прислугу... Теперь канонада продолжалась уже безостановочно и беспрепятственно. Стена, окружавшая Салты, рухнула. С мечетью было кончено, и орудия били по старому ханскому дворцу и по месиву слепившихся саклей... Точно взбудораженный муравейник кипел и шумел встревоженный аул. Рыжие папахи показывались на кровлях и перебегали как по ступеням лестниц, с одной на другую. Кое-где слышались визг и плач женщин, мычание коров, блеяние баранов, ржание коней... Уже в двух или трёх местах -- в Салтах, в самой гуще каменных башен виднелись плешины от павших мусором и щебнем саклей...
   -- Конец Салтам приходит!
   Тихо-тихо заходило солнце. Запад весь тонул в океане розового пламени. Оно охватывало горы и утёсы, по их стремнинам ползло вниз, зажигало туманы, висевшие над глубокими долинами, искрилось в тонких нитях водопадов, в пене разъярённых горных потоков... Вон далеко-далеко какое-то озеро на плоскогорье. Как золотой щит горит и светится... Солнце всё ниже... Теперь только краешек его виден, -- а обречённый смерти аул в розовом сиянии стоит на темени горы, и башня за башней падают его гордые сакли... Громче крики оттуда.
   -- Ах, ты, Господи! -- вздыхает Груздев. -- Две девчонки там есть. То есть, не то девчонки, не то мужние жёны. Только что повенчались.
   -- Жаль тебе, что ли... татарву некрещёную?..
   -- Селтанет и Аслан-Коз жаль... Я и мужей ихних знаю. Славные джигиты... Они под Самурское укрепление ушли... Надо, братцы, выручить девчонок-то. Они сглупа тоже за ружья да кинжалы схватятся... А только непристойно российскому воину с бабами драться... Ну их, к Богу!.. Я, как ворвёмся с товарищами, прямо в их саклю...
   -- Коли поспеешь... Тоже -- драка подымется такая, -- освирепеем... Не сообразишься тогда, кого колешь.
   -- Пожалеть надо...
   -- Твоё дело -- жалей. А только у меня в Самурском укреплении брат... Мне его тоже жалко...
   Солнце зашло... Потемнели долины, посинели ущелья. Залиловели скалы гор. Одни их вершины сияли и лучились, отражая последний привет умиравшего дня... Салты ещё сверкали вверху, но тени ночи быстро подступали снизу и с востока тёмной каймой к аулу... Ярче вспыхивал теперь огонь орудийных выстрелов, -- ещё несколько минут, и ночь уже окутала всё своей прохладой и тишиной...
   -- Зарядить орудия!.. Последний общий залп!.. Пли!..
   Точно раскололись горы, и земля треснула. Восемь пламенных снопов вскинулось из медных жерл... Восемь ядер полетело в скучившиеся сакли... Стоны ещё громче послышались оттуда...
   Тишина... Ярко горят звёзды... Аул кажется белым призраком на горе. Спят и отдыхают солдаты. Присев на походный складной табурет, задумался генерал... До штурма осталось два часа...
   Торжественная ночь в мистическом величии плывёт над горами Дагестана... Она равнодушна к людским страстям и мукам... Она одинаково ласкает и обвевает прохладой и русских, и лезгин. Что ей за дело до мелочной ссоры, до жалкой борьбы человечества!..
   Генерал смотрит на часы...
   -- Полковник!.. Будить солдат! Скорее... Без шума...
   Команда в молчании бежит по рядам спящих... Тихо подымаются они и крестятся...
   -- Штурм... штурм... -- слышится шёпотом. -- Штурмовать азиатов будем...
   У Степана Груздева захолонуло сердце: жаль ему своих девочек. Вдруг, глупые, схватятся за кинжал и попадут на штык. Разве он, штык, разбирает?.. Особливо ночью, в темноте...
   -- Холщевников... С Богом, ведите своих. Помнить, -- без шума... Ура -- под самым аулом. Мы вас сейчас же поддержим...
   Ряды сдвинулись и тронулись. Глухой топот нескольких сот ног покрыл остальные звуки... В ауле услышали его. На площади джамаата вспыхнул и загорелся обвитый соломой сигнальный шест. Долго сверкал он над Салтами как высокая свеча... Под его блеском выступали руины мечети и тёмная масса платана...
   Гассан позади в нашем арьергарде молился Аллаху...
   Он не верил в победу своих и просил чуда...
   Агония Салтов начиналась...
   Как ни был в тайне и тишине подготовлен штурм, -- салтинцы оказались предупреждёнными. За стенами залегла часть его защитников, встретившая огнём приближавшуюся к бреши колонну. Тотчас же в безмолвии и мраке ночи в разных местах вспыхнули смоляные факелы и закурились красными языками пламени. Под их зловещим блеском на первой же площадке наш авангард весь показался лезгинам. С диким криком они осыпали солдат пулями. Оранье возбуждённых горцев сливалось с беспорядочною трескотнёю выстрелов. Наши тем не менее подвигались молча. Солдаты только смыкались там, где ряды их редели. Ни одной пули они не выпустили из ружей, и багровое зарево факелов отражалось на массе штыков. Сверху казалось, что это река медленно струится по направлению к аулу, искрясь и глухо шумя... Смоляные факелы вспыхнули над многими башнями, стоявшими поперёк улиц или пропускавшими их под своими арками. Они же, -- эти багровые зарева, -- поднялись над джамаатом и целым морем огня запылали над руинами мечети... Весь аул теперь, казалось, уходил в одно красное море, выделяясь на нём чёрными силуэтами саклей, плоскими кровлями -- ступенями, узенькими трещинами перепутавшихся улиц, зубцами стен и башен, чёрными шапками редких деревьев... В алом блеске этом видны были смятенные толпы, бежавшие на защиту родного гнезда. Женщины и дети, вооружённые, стремились вместе с другими, -- и в общем гвалте злобы и бешенства их крики выделялись резкими и тонкими нотками...
   Наши подвигались неотступно и безмолвно... Ни одного слова в суровых рядах. Даже стона раненых, припадавших к земле не было слышно... Только ровный и мерный топот да лязг штыков, встречавшихся со штыками... Позади вдруг сорвались огненные снопы из молчавших до сих пор орудий, и чугунные гранаты и ядра полетели в аул... Ещё до начала боя они уже сеяли там смерть и истребление. То и дело доносился сюда грохот рушившихся башен, треск падавших стен и саклей и глухие удары разрывов... Мало-помалу в Салтах гасли смоляные факелы, что осветили защитникам горного гнезда дорогу к аулу, и открыли им наступающего врага, -- и скоро тёмная ночь опять окутала Салты непроницаемою тенью...
   В пробитой ещё вечером бреши -- вместо рухнувшей стены -- стояла живая стена лезгин...
   Они даже не ждали нападения наших. Осыпав приближавшихся солдат свинцовым дождём, они отважно кинулись им навстречу, и некоторым удальцам, обрёкшим себя смерти ранее других, посчастливилось даже прорвать железную линию первых шеренг и, с шашками наголо очутившись посредине колонны, они дорого продавали жизнь, рубясь направо и налево и отбиваясь от стальных штыков... Лишь покончив с этими, наши солдаты могли опять кинуться вперёд. Грудь с грудью схватывались они с лезгинами и часто, только сразив прикладом или заколов штыком врага, наклонявшийся к нему солдат видел, что он имел дело с женщиною... Задние ряды напирали на передние, -- наконец, вспыхнуло разом могучее "ура!", и, как вода прорвавшая плотину смяв стоявших на пути горцев, -- первая волна наших бурно и неудержимо докатилась до бреши. Тут грудами лежал рассыпавшийся камень и щебень... Первая волна разбилась об это препятствие, -- вторая и третья, такие же бурные, неукротимые, ударились о новую плотину, -- о живую стену салтинцев, спокойно ожидавших врага... Бой во мраке -- молчаливый бой кипел здесь над руинами...
   Солдаты смотрят во тьму... Весь аул перед ними, с перепутанною паутиною его улочек, с башнями и саклями -- чёрным маревом в царстве безглазой ночи не видится, а мерещится. В этом мареве вспыхивают в разных сторонах сотни огоньков...
   -- Ну, товарищи, полдела осталось! -- бодро и весело слышится где-то голос генерала. -- Через час от аула ничего не будет, и мы с вами славно отдохнём... -- Спасибо за службу! За мной, дети!
   Кто-то выхватывает знамя у рослого унтер-офицера и кидается вперёд; за ним, перегоняя его, несутся всё те же неукротимые волны атаки... Солдаты грудью встречаются со стенами саклей, ощупью ищут улиц и, попадая в них, как вода, наконец, отыскавшая исход своей замкнутой силе, всё сметают перед собою... Бой уже делается неописуемым... Со всех сторон в живую массу атаки -- из окон саклей по сторонам, из бойниц башен, перегородивших улицы, с кровель, ступенями разбегающихся направо и налево, -- сыплются тысячи выстрелов... Теперь уже здесь нет ни женщин, ни стариков, ни детей. Всё дерётся, всё только и думает, убивая, умереть, всё идёт само навстречу смерти и сеет смерть... Пронзительные крики женщин, визгливые восклицания мальчиков сливаются с грозными боевыми молитвами старых бойцов, осыпающих узкие улицы всем, что может только повредить врагу. Из башен кипящими струями льётся на него смола, в таганах топят свинец и огненными брызгами сыплют им в густую толпу всё дальше и дальше по невозможным улицам подвигающихся солдат. Каждый дом приходится брать штурмом, но нигде не просят пощады. Бой на улице, бой в саклях, бой на их плоских кровлях! Как злобные привидения белые закутанные женщины, сбрасывая с себя покрывала, кидаются навстречу освирепелым солдатам и, схватываясь, падают с ними на камень улицы или на штыки пробирающихся к ним товарищей. Сверху, навстречу нападению стремятся группы нескольких оставшихся в ауле мюридов, сметают перед собой наших и гибнут... Вперёд можно пройти только через их трупы... Всюду дерутся. В каждом доме, в каждой башне... Всюду смерть празднует своё торжество, и сотни душ -- от всего этого ужаса, с последними впечатлениями озлобления, ненависти и мести вырываются из пробитых насквозь тел и уносятся в темень неоглядной ночи... Вдруг где-то вспыхнуло пламя... Красным языком жадно лизнуло плоскую кровлю, обвилось вокруг стены следующей сакли и закурилось к небесам густыми клубами дыма... В другом конце аула то же... Потянуло ветром, и, повинуясь ему, красные языки вытянулись с запада на восток, перебрасываясь с крыши на крышу... Они уже стелются теперь по всему аулу... Ещё чернее на их огненном фоне стоят его обречённые башни, ещё громче оргия истребления сливается со свистом и треском кровожадного пожарища...
   Степан Груздев один бросил ружьё и смело двинулся по пустому переулку...
   Кто-то кинулся на него с шашкой -- он отвёл тесаком удар и укоризненно крикнул:
   -- Ты что, ешак [осёл], на кунака бросаешься?..
   Вон щель знакомой улицы... Вон чёрная дыра в саклю...
   -- Эй!.. Кто тут есть...
   Прямо в него, по направлению голоса, блеснул огонёк, и раздался выстрел. Пуля шлёпнулась в стену около...
   -- Ишь, дура!.. -- по-русски выругался он. -- Эй, Аслан-Коз... Селтанет...
   Что-то шарахнулось в темени...
   -- Аслан-Коз, Селтанет... Я, старый Иван, ваш пленник... Не кидайся, чего ты!.. Пришёл спасти вас... Ведь вы пропадом пропадёте... Заколют. Смирно сиди, дура! Чего ты на меня с кинжалом суёшься... Я тебе такую затрещину дам... Аль ошалела... Вернутся Селим с Джансеидом, -- а от вас и костей не будет...
   Имена любимых юношей привели в себя озверевших девушек.
   Тяжело дыша, Селтанет опустила молот, уже поднятый над головой бывшего их пленника "Ивана", как они называли солдата... Аслан-Коз отошла прочь и упала в угол, закрыв лицо руками...
   -- Дуры были, дуры и есть... Гассан ваш жив -- он у нас в сохранности. От всего аула, пожалуй, только вы и останетесь...
   Вдруг красные пятна заиграли на стене посреди мрака. Зарево пожарища блеснуло в огне сакли и в дыре её выхода...
   -- Вон ваш аул... Наутро -- лысина будет на горе... Ничего не останется... Сказывал я вам, дуракам, -- повиниться. Нет, думали -- мулла умнее... Меня даже резать хотели... Только что глупости мне вашей жалко... Давай напиться, Аслан-Коз. Где у вас тут вода?..
   Та ему показала в угол... Он жадно сделал несколько глотков.
   Во входе какой-то силуэт...
   -- Здесь, ребята! -- кричит кто-то. -- Бей их!
   -- Полегче, полегче, товарищ. Здесь мои...
   -- Ты, Груздев?..
   -- Он самый... Вот что... Там и без вас теперь будет кому. А вы мне девчонок поберегите. На моих глазах дуры выросли... Во какие были махонькие!.. От земли не видать... Жалко...
   -- Известно, -- жалко! -- сочувственно отозвался солдат. -- Нехристь, -- а жалко. Тоже душа...
   И только что работавшая беспощадно штыком, грубая рука ласково опустилась на голову Селтанет...
   -- Ну, чего ты? Плачь, плачь... Это ничего... Небось, -- тебя не тронем... Братику, а есть у тебя курнуть?
   Степан Груздев подал кисет...
   Солдат, расставив ноги, набил трубочку, закурил и сел на порог. Ещё несколько пробежало мимо; заметив здесь своего, -- перекинулись словечком с ним, -- и в следующую саклю. Аслан-Коз схватилась за голову и зарыдала. Селтанет сидела, точно окаменев, в углу, выглядывая большими, недвижными глазами оттуда на Груздева и его товарища, спокойно помещавшихся у порога.
   Аул Салты, переживший несколько веков на гордом темени горы, не знавший позора поражения, умирал, раздавленный пятою страшного врага, которому так безумно он послал вызов... Аул Салты умирал, окуренный и задушенный дымом пожарища, корчась всеми своими саклями и башнями в огне... Аул Салты посреди Дагестанских вершин в эту ночь пылал ярко и зловеще очистительною жертвою... Казалось, что на грозном престоле кровожадного бога войны совершалось ужасное таинство, -- и со страхом и трепетом со всех окрестных гор прислушивались и присматривались сюда другие лезгинские аулы... Со страхом и трепетом, -- потому что на их глазах воочию исполнялось то, о чём до сих пор они только знали из песен и преданий. Грозный враг, не ведавший пощады и всегда доводивший до конца свои замыслы, -- ворвался в самое сердце их края... Завтра, послезавтра -- могла настать очередь этих аулов, гордившихся неприступным положением на утёсах... Салты были настоящее орлиное гнездо... До него можно было донестись только на крыльях, -- а эти русские, "равнинные медведи", не только взвились к нему без крыльев, но ещё пушки принесли с собой!.. И вот свершилось то, о чём думали и на что рассчитывали наши... По окрестным горам -- на всех тамошних гудеканах собирались джамааты. Горцы советовались, кого наутро послать с повинною к победителям. Важные кадии, муллы, фанатические шамилевские мюриды -- молчали... Теперь их ожесточение было бы не у места. Они бы только погубили аулы... Ещё более: завтра именно они должны были идти в смирении и унижении к торжествующему врагу, принести ему покорность и умолять о милосердии и пощаде. Если в ком-нибудь нежданно и взрывалась старая ненависть к русским, то для её успокоения достаточно было взгляда в непроглядное царство тёмной ночи, в самом сердце которой теперь так ярко пылал ещё вчера могучий и неприступнейший из горных аулов. Вон он -- костром горит, венчая тёмную массу горы. И над ним, в звёздном мраке ночного неба, ходят багровые зловещие сполохи... Такие же могут замерещиться и над этими ещё целыми и по своему счастливыми аулами...
   А в Салтах разрушение оканчивало своё дело...
   Защитники его, наконец, дрогнули... Немногие из них уцелели, -- но и этих охватил ужас, слепой ужас, отнимавший силу у рук и мужество у сердца... Они кинулись вон из аула по козьим тропам, по отвесам скал, по карнизам и рубчикам над безднами... Женщины, дети, старики -- все, точно из мешка, просыпались вниз.
   Утро встало -- в блеске и славе...
   Яркое и весёлое, умывшись горными туманами, поднялось солнце, блеснуло животворящими лучами на десятках других аулов, но тщетно эти лучи искали на вершине знакомой горы -- лучшего и многолюднейшего из них -- Салты. Его не было... Вершина курилась пожарищем. Тёмный дым уносился в ясное, безоблачное небо... Ни одной сакли, ни одной башни не стояло над грозными отвесами утёсов... Чёрные, обгорелые остатки когда-то счастливого горного городка безобразными грудами подымались всюду, и кое-где в их массах сверкали последние жадные языки догоравшего огня. Около пожарища белели палатки победителей... В нескольких из них были помещены уцелевшие женщины и дети... На карауле стояли солдаты... Груздев растянулся у входа в ту, где спали Аслан-Коз и Селтанет, и где сидел, словно окаменевший, старик Гассан... Старый солдат тоже заснул. И снилась ему далёкая-далёкая деревушка, -- а в ней такие же родные девчонки, которые, пожалуй, даже и не узнают его, когда он вернётся к ним из этого солнечного края...
   А снизу медленно и важно тянулись всадники и пешие...
   Кадии в длинноруких овчинных шубах, муллы в зелёных накидках, наибы в красных черкесках... Они вели в "пешкешь" [Пешкешь -- дар] победоносному генералу баранов, быков, несли кур... Это были выборные от аулов, просивших помилования...
   Весело сверху смотрели на них русские.
   -- Ну, ребята, теперь замиренье. Страсть сколько они нам баранов нагонят... В котлах будет тесно.
   И наголодавшиеся герои забыли всё -- неописуемые трудности и ужасы эпического похода и павших товарищей, которых санитары укладывали теперь в общие ямы.
   Салты курились, и среди пожарища чернели обгорелые трупы...
   День обещал быть ясным и жарким...
   Туман со дна долин подымался к горным утёсам... Где-то, в лагере уже слышалась только что сложенная песня:
  
   "Эй, ребята удалые,
   Эй, солдаты молодые...
   Расскажите-ка скорей,
   Как вы в горы шли гулять
   И с Салтою воевать"...
  
  

----------------------------

   Источник текста: Немирович-Данченко В. И. Кавказские богатыри. Часть третья. Победа! -- М.: Издание редакции журналов "Детское чтение" и "Педагогический листок", 1902. -- С. 70.
   OCR, подготовка текста -- Евгений Зеленко, март 2013 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru