Немирович-Данченко Василий Иванович
Каиново племя

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

КАИНОВО ПЛЕМЯ.
(Романъ).

I.
Золотая красавица.

   -- Еще поленту.... двѣ.... три.... заказывалъ на палубѣ парохода "Фениче" маленькій, необыкновенно бодрый старичекъ, выбритый и чистенькій, съ красною ленточкой въ петличкѣ плотно обтягивавшаго его чернаго сюртука, несмотря на то, что солнце сегодня пекло, обливая своими горячими лучами и черномазаго лакея, и двухъ прехорошенькихъ дѣвушекъ, сидѣвшихъ за однимъ столикомъ съ нашимъ путешественникомъ. "А вамъ, Татьяна Борисовна?" -- обернулся онъ къ полной дамѣ, еще хорошо сохранившійся, несмотря на свои сорокъ лѣтъ.
   -- Я не могу... Мнѣ жарко!-- Съ ея покраснѣвшаго отъ зноя лица при каждомъ движеніи осыпалась пудра. Еще красивые черные глаза смотрѣли устало. Завитые съ утра волосы давно уже распрямились и прилипли во лбу.
   -- Еще бы вы, тетя, въ бархатъ вырядились!-- засмѣялась золотая красавица. Иначе нельзя было и назвать эту чудную головку, словно сгибавшуюся подъ тяжестью золотыхъ волосъ. Большіе темно-синіе глаза подъ темными бровями горѣли веселостью, молодостью, счастьемъ, тонкія ноздри раздувались, какъ будто ей было мало воздуха, какъ будто грудь не могла надышаться на просторѣ этого чуднаго озера.-- А по моему,-- продолжала она,-- церемониться нечего. Тутъ не дома, значитъ корсеты долой. Вотъ какъ я...
   -- Ужь не въ капотѣ ли еще выйти?
   -- Хотя бы и въ капотѣ. Мы, тетя, все равно, что на необитаемомъ островѣ...
   -- А люди кругомъ?
   -- Кто же изъ нихъ понимаетъ по-русски? Теперь можно во всю!
   -- Надя!-- остановилъ ее отецъ.
   -- Ну, папа, молчи!... Ты тоже хорошъ. Точно въ свою контору собрался. Сюртукъ на всѣ пуговицы... Эта противная ленточка, лучше бы розу въ петличку... Та, по крайней мѣрѣ, хорошо пахнетъ... Вотъ посмотри: около насъ -- итальянцы... Видишь, какъ они?
   За столикомъ рядомъ сидѣло двое туристовъ. Одинъ изъ нихъ, замѣчательно красивый, съ горячими карими глазами и съ синевато-черною гривою волнистыхъ волосъ на головѣ невольно обращалъ на себя общіе вниманіе. На немъ была соломенная шляпа, поля которой, загнутыя спереди вверхъ, будто нарочно открывали это гордое лицо съ маленькими завившимися отъ природы усами и такою же бородкой. Рядомъ съ нимъ сильно-таки пожившій господинъ, тщательно одѣтый въ пеструю матерію. На обоихъ не было жилетовъ; ихъ, по мѣстному обычаю, замѣняли ярко красныя купальныя фуфайки. За то въ петличкахъ красовались маленькіе букеты цвѣтовъ.
   -- И какіе они молодцы оба!-- словно про себя замѣтила Татьяна Борисовна.
   -- Смотрите! А если они понимаютъ?-- замѣтилъ старикъ отецъ.
   -- Эти-то понимаютъ!-- сорвалась Надя.-- Развѣ ты не видишь типъ какой? У насъ, на сѣверѣ, такихъ нѣтъ.
   Камерьеръ бѣгомъ черезъ всю палубу разлетѣлся къ столу, за которымъ сидѣли русскіе, и бросилъ на скатерть двѣ тарелки съ полентой. Пронизанные вилками, воробьи, какъ символъ страждущей невинности, лежали лапками кверху, свидѣтельствуя предъ небесами о кровожадности человѣческаго рода.
   -- А еще порція?
   -- Я попрошу синьора или синьоръ вынуть одну изъ вилокъ... У насъ не хватило ихъ для воробьевъ...
   -- Только-то! засмѣялась Надя.-- Вотъ возьмите! И она быстро выхватила изъ своихъ волосъ длинную серебряную шпильку. Громадныя, густыя косы, какъ двѣ золотыхъ змѣи, глухо шурша, упали за спинку стула, оттянувъ назадъ эту горѣвшую румянцемъ молодую головку.
   -- Послушайте, Надя... можно ли?..-- пришла въ ужасъ Татьяна Борисовна.
   -- У меня, тетя, вѣдь свои,-- съ едва-едва замѣтною ироніей оправдывалась Надя, внезапно принимая смиренный видъ.
   Татьяна Борисовна разомъ смолкла, недовольно поправляя свой шиньонъ.
   -- Что же вы?-- обернулся къ кельнеру старикъ.
   Тотъ стоялъ совсѣмъ оцѣпенѣлый. Косы Нади видимо озадачили его.
   -- Какая красавица!-- едва-едва проговорилъ онъ.-- Santa-Maria-Misericordia! спаси меня и всякаго вѣрующаго христіанина отъ такихъ глазъ!
   Сидѣвшіе за столомъ невольно расхохотались. Не обращая на это вниманія, камерьеръ взялъ шпильку, съ религіознымъ благоговѣніемъ поцѣловалъ ее и медленно отправился на кухню.
   -- Ну, можно ли такъ шалить, Надя?-- вмѣшалась молчавшая до сихъ поръ ея подруга. Это была совсѣмъ изъ другаго поля ягода. Она сидѣла выпрямившись, сложивъ руки на колѣняхъ, и вообще всею своею фигурой изображала самое безпощадное приличіе.
   -- Да! Вотъ бы ты съ Ксеніи брала примѣръ!-- одобрялъ ее старикъ.
   -- Что мнѣ съ нее примѣръ брать? Она, вѣдь, себя въ Индію готовитъ.
   -- Куда, зачѣмъ?
   -- Въ индѣйскіе боги... Сядетъ на подушку, сложитъ ручки, да тысячу лѣтъ такъ и просидитъ, а передъ нею брамины будутъ жечь благоуханія, баядерки танцовать... Бѣлые слоны....
   -- Ну, довольно,-- расхохоталась Ксенія, прерывая ее.
   -- Почему тебѣ бѣлые слоны не нравятся. Ксенія Истукaновна?... Эге... вижу куда ты смотришь.
   -- Никуда не смотрю!-- вспыхнула та.
   -- И на этого итальянца сосѣда не смотришь, нѣтъ? Вотъ и попалась! Да, вѣдь, и правда, можно засмотрѣться. Папа, поди познакомься съ нимъ!...
   -- Что ты, съ ума сошла?
   -- Голубчикъ, папочка, познакомься съ этимъ... ну, пожалуйста... я хочу... а то я сама познакомлюсь.
   Двое путешественниковъ рядомъ обмѣнялись взглядами. И они сообразили, что дѣло идетъ о нихъ.
   -- Съ тобой влетишь!-- недовольно отвернулся старикъ.-- Богъ знаетъ, чему васъ въ этихъ заграничныхъ пансіонахъ учатъ!
   -- Закону Божію, математикѣ, исторіи, географіи, словесности...
   -- Довольно, довольно!...
   -- Рисованію, танцамъ, рукодѣлію, музыкѣ,-- сыпала та точно бисеръ, мѣняясь улыбками съ Ксеніей.-- Что же, тебѣ мало этого? Ну, зоологіи, ботаникѣ, французскому, нѣмецкому...
   Отецъ заткнулъ уши. Надя успокоилась.
   -- Хоть бы вы, Татьяна Борисовна, прибрали ее къ рукамъ. Ни на что не похоже. Четыре мѣсяца какъ выскочила изъ клѣтки и -- неугодно ли? Бѣсенокъ...
   -- А вотъ я за бѣсенка...
   -- Ну?
   -- Возьму да разцѣлую тебя... Сейчасъ, при всѣхъ... И Надя вскочила.
   -- Сумасшедшая, совсѣмъ сумасшедшая... Вонъ влюбленный камерьеръ твою поленту несетъ.
   -- Точно волхвъ съ дарами!
   Камерьеръ дѣйствительно подвигался впередъ медленно, не отводя глазъ отъ Нади. На свое несчастье, онъ не замѣтилъ каната, лежавшаго на палубѣ, споткнулся объ него и разомъ легъ на земь къ ногамъ дѣвушки. Тарелка съ полентой и серебряная шпилька съ воробьями полетѣли за бортъ. Кругомъ послышался неудержимый хохотъ. Освирѣпѣвшій итальянецъ вскочилъ, бросился къ борту, невѣдомо къ кому адресовалъ добрую дюжину ругательствъ, проклялъ при этомъ случаѣ всѣхъ святыхъ и, кстати, словно мимоходомъ, задѣлъ чорта, ткнулъ каблукомъ канатъ и, не зная на кого ему обрушиться, стремглавъ спустился въ кухню, откуда сейчасъ же послышался его негодующій голосъ. Ему отвѣтили тамъ еще болѣе звучною бранью; до путешественниковъ донесся шумъ бравурнаго дуэта и минуту спустя лакей выскочилъ вверхъ весь красный, поправляя прическу и баки и посылая какого-то Антоніо прямо въ лапы къ самому Вельзевулу.
   -- За это и останешься безъ поленты!-- укоризненно замѣтилъ старикъ.
   -- Во-первыхъ, за что это?... а, во вторыхъ, я хочу вовсе не поленты...
   -- А чего же?
   -- Замужъ!..
   -- Что такое?-- привсталъ, точно не вѣря самому себѣ, отецъ.
   -- Вмѣсто поленты, замужъ хочу; вотъ за этого самого итальянца. Папаша, голубчикъ, посватай меня!
   -- Не обращайте на нее вниманія. Андрей Федоровичъ!-- величественно отвернулась Татьяна Борисовна.
   -- А тетю выдай за его товарища. Онъ тоже еще красивый!.. Ему не больше сорока пяти...
   -- Пойду ли я! съ негодованіемъ отозвалась тетя, поправляя развившіеся волосы.
   -- А если онъ попроситъ, тетя милая, станетъ онъ передъ вами на колѣни, возьметъ за руку и начнетъ: звѣзда души моей, планета моего существованія? О ты, которая изъ дѣтства, внушила мнѣ священный жаръ...
   Ксенія не выдержала, расхохоталась. Расхохотались и рядомъ сидѣвшіе итальянцы.
   -- Видишь ты, до чего довела? всѣ смѣются надъ нами!-- оборвалъ ее отецъ, смущенно поглядывавшій на сосѣдей.
   -- А тебѣ, папаша, стыдно?.. Знаешь почему стыдно?-- не унималась она:-- потому, что ты надѣлъ своего Владиміра въ петличку и важничаешь... А если бы у тебя вмѣсто противной ленточки цвѣты были, ты и самъ хохоталъ бы съ нами... Вотъ тебѣ!
   Андрей Федоровичъ Столѣшниковъ -- банкиръ изъ Петербурга, сдѣлавшійся милліонеромъ, только благодаря своей предпріимчивости и коммерческой смѣтливости, еще помнилъ то время, когда онъ съ покойницей женой, отказывая себѣ во всемъ, перебивался гдѣ-то на высотѣ пятаго этажа въ одной изъ Подъяческихъ, желая дать блестящее воспитаніе единственной дочери своей, Надѣ. Ее отправили въ Дрезденъ, въ знаменитый пансіонъ Гернсаха, и она только весною выпорхнула изъ этой клѣтки, найдя давно овдовѣвшаго отца крупнымъ капиталистомъ и однимъ изъ законодателей петербургской биржи. Столѣшниковъ пригласилъ къ ней не то въ качествѣ дальней родственницы, не то компаніонки Татьяну Борисовну Синегубъ-Бровкину, эффектную даму, задиравшую носъ со всѣми по двумъ главнымъ причинамъ: во-первыхъ, ея мужъ былъ генералъ, хотя и интендантскій, тѣмъ не мѣнѣе превосходительный; во-вторыхъ, ея отецъ происходилъ по прямой линіи отъ того самаго достославнаго князя Оболдуй-Тараканова, который, два раза нещадно побитый батогами, бѣжалъ къ полякамъ, вмѣстѣ съ ними воевалъ противъ русскихъ, но, высѣченный плетьми какимъ-то Сапѣгой, вернулся опять въ Россію, гдѣ его вновь отодралъ Борисъ Годуновъ. Эти историческія воспоминанія давали Татьянѣ Борисовнѣ необычайный престижъ и она вообще любила поговорить о "страданіяхъ своихъ предковъ". Имъ дѣйствительно везло и Синегубъ-Бровкина вправѣ была гордиться этимъ. Второй, извѣстный въ исторіи, Оболдуй-Таракановъ связалъ свое имя съ царствованіемъ Петра Великаго, который не могъ его встрѣтить, чтобы не отдуть знаменитою дубинкою, и, наконецъ, когда мудрому преобразователю Россіи надоѣло это, онъ для краткости взялъ да и повѣсилъ князя. Слѣдующій затѣмъ представитель великаго рода былъ въ числѣ шутовъ при Аннѣ Іоанновнѣ и употреблялся Бирономъ въ качествѣ послуха и доносчика. Этому удалось сохранить себѣ жизнь, но за то онъ поплатился ноздрями и близко ознакомился съ тундрами Сѣвера. Его потомокъ вновь прославился, попавшись во время севастопольской кампаніи въ геніальной попыткѣ продовольствовать солдатъ смѣсью песка и древесной коры, дабы, внушивъ имъ отвращеніе къ жизни, содѣлать христолюбивое воинство еще болѣе храбрымъ. Его не поняли и разжаловали въ солдаты. Синегубъ-Бровкина разсказывала эти эпизоды нѣсколько иначе, добившись до сихъ поръ только одного -- названія "исторической дамы", которымъ ее окрестила Надя. Третья особа этого маленькаго кружка -- Ксенія, подруга Столѣшниковой, была просто на просто Аксинья Капитоновна Бубнова. Ея мамаша,-- кронштадтская мѣщанка Домна,-- умерла давно, оставивъ дочку на попеченіе отца -- тогда десятника Капитона Бубнова, а теперь милліонера и крупнаго заводчика. Нужно къ этому прибавить, что фамилія ея мамаши была совершенно отлична отъ отцовской и самъ отецъ оффиціально звалъ ее не дочерью, а воспитанницей. Она училась вмѣстѣ съ Надей, готовила себя для сцены, была помѣшана на сдержанности и приличіи и, несмотря на дрезденскій пансіонъ, въ глубинѣ души оставалась все тою же кронштадтской мѣщанкой.
   Когда пароходъ двинулся, наконецъ, впередъ, Надя засмотрѣлась на окрестности и мало-по-малу угомонилась.
   -- Ну, что, мошка, устала языкомъ чесать?-- взялъ ее за руку отецъ.
   -- Ради Бога!.. папочка, потише...
   -- Это почему?
   -- А если Татьяна Борисовна услышитъ тебя.: "мошка, языкомъ чесать"? что она скажетъ?... Что скажутъ безчисленныя тѣни Оболдуй-Таракановыхъ, Синегубъ-Бровкиныхъ?.. Ты только подумай.
   Столѣшниковъ улыбнулся.
   -- Она, все-таки, почтенная дама... Ее въ Петербургѣ всѣ любятъ и уважаютъ,-- наставительно проговорилъ онъ.-- Она у самого Сергѣя Сергѣевича Велинскаго чай разливаетъ.
   -- Который уже разъ ты говоришь о Велинскомъ? Что это такое?
   -- Не что, а кто... Я на биржѣ -- генералъ, а онъ царь... Поняла?.. Онъ, душа моя, въ сорока милліонахъ,-- съ нѣкоторымъ ужасомъ проговорилъ отецъ.
   -- Поняла. Что-нибудь вродѣ Далай-Ламы или Великаго Могола...
   -- Ну, вотъ ты всегда такъ! Онъ у насъ бываетъ. Изволь съ нимъ быть любезна...
   -- Съ нимъ разговаривая, становятся на колѣни, да?..
   Столѣшниковъ отмахнулся и отошелъ прочъ съ Татьяной Борисовной. Дѣвушки остались однѣ.
   -- Какъ хорошо! Ксенія, посмотри...,
   Едва ли гдѣ-нибудь есть другое такое озеро, какъ Ди-Гуардо. Кто разъ побывалъ здѣсь, тотъ до конца жизни сохранитъ благодарное воспоминаніе объ этой величавой улыбкѣ, которою прощается Италія съ путешественниками, уѣзжающими въ туманы и золода своего далекаго края. Она, ревнуя, какъ будто хочетъ разъ на всегда запечатлѣть въ ихъ сердцахъ свой чудный образъ, чтобы потомъ уже никакая другая страна не могла остановить на себѣ ихъ влюбленнаго взгляда. Позади, на гребнѣ красивой горы, сбѣгалось въ одну группу Дезенцино; прямо передъ нашими путешественниками была безконечная панорама вершинъ, за которыми чудились снѣговые вѣнцы швейцарскихъ и тирольскихъ исполиновъ. Въ этой чудной рамкѣ струится совсѣмъ аквамариновое озеро, съ красными и желтыми парусами своихъ бателло; съ городками, задыхающимися въ своихъ старинныхъ стѣнахъ, какъ рыцарь, растолстѣвшій въ прежнихъ латахъ. Сады за садами... Изъ-за зеленыхъ облаковъ ихъ подымаются то суровыя, разъ на тысячу лѣтъ нахмурившіяся башни, то бѣлыя колокольни соборовъ съ стрѣльчатыми окнами; изъ ущелій между вершинами, чѣмъ далѣе, тѣмъ все болѣе и болѣе величавыми ползутъ облака, и точно трудно имъ оторваться отъ этихъ горъ: такъ и замираютъ между ними, лѣнясь подняться къ чистому, дѣвственному сегодня небу. Вонъ длинный мысъ... На нѣсколько верстъ вдался онъ въ спокойныя воды озера съ юга, точно узкая тополевая роща... Изъ-за нея колосальная стѣна старой крѣпости... Еще какой-то замокъ съ мрачной романтической башней... Подъ конецъ мысъ вдругъ выростаетъ, горбится, словно хребетъ сказочнаго чудовища, и массами изорваннаго гранита рушится прямо въ изумрудную влагу. Тутъ стояла знаменитая когда-то вилла римскаго поэта Катулла-Сирміонъ, отъ которой и весь этотъ мысъ получилъ свое названіе. Всюду вершины, ущелья и замки, четыреугольныя зубчатыя башни, зубчатыя стѣны. Зелень точно ведетъ войну съ ними: подступитъ, обойметъ, старается задушить ихъ гущею своихъ вѣтвей, заползаетъ вверхъ, цѣпляясь за каждую скважину, бросаетъ свои губительныя петли на зубцы, цѣлыми снопами зеленой листвы заполоняетъ бойницы, а стѣны стоятъ себѣ да стоятъ, все больше и больше хмурясь на веселый блескъ воды, на горячее солнце, на безпечныя лица рыбаковъ, пользующихся каждымъ порывомъ вѣтра изъ темнаго ущелья, чтобы выкинуть точно священную орифламму -- желтый парусъ своего граціознаго суденышка. Вотъ Лазиза -- цѣлый городъ замковъ... Одинъ изъ нихъ выступилъ прямо въ воду. Теперь въ немъ тишина. Старуха со стѣны спустила внизъ ноги и жмурится на солнцѣ. Сквозь рѣшетку глядитъ въ воду черномазый мальчуганъ и радуется тому, что бѣлая рубаха матери упала съ бойницы и тихо колышется на спокойной влагѣ едва замѣтнаго прибоя. Ди-Гуарда тѣмъ и хороша, что ласковую прелесть Италіи, ея горячую нѣгу, ея солнце и колоритъ она соединяетъ съ суровымъ величіемъ швейцарскаго пейзажа. Можно тысячу разъ проѣхать по чудному прстору этого озера, и всегда оно, какъ лицо любимой женщины, вашему очарованному взгляду будетъ открывать новыя и новыя красоты... Маленькій портъ. Видѣнъ городъ съ старой колокольней готическаго собора. Узкія, обставленныя средневѣковыми домами, улицы перепутываются между собою. Ступени ихъ съ высоты спускаются прямо въ воду, и опять между ними стѣны старыхъ замковъ. И эти города, и эти горы удивительно сжились между собою. Они къ лицу другъ другу, точно и тѣ, и другія вмѣстѣ родились, вмѣстѣ выросли, вмѣстѣ отпраздновали свою молодость, вмѣстѣ и состарѣлись. Чизано, Бардолино, Гардо.... Одни за другими... И съ ними борется зелень разрастающихся садовъ и отъ нихъ, обезсилѣвъ въ борьбѣ, отступаетъ она назадъ.
   -- Какъ хорошо, какъ хорошо!-- повторяла словно въ забытьи Надя.
   Ксенія слегка толкнула ее локтемъ. Дѣвушка очнулась: рядомъ съ нею стоялъ красавецъ-брюнетъ, которымъ она любовалась такъ неприлично, по мнѣнію ея отца.
   -- Заговори съ нимъ Ксенія. Ты, вѣдь, по-итальянски, какъ по-русски...
   -- Этого не слѣдуетъ дѣлать,-- наставительно проговорила та.
   -- Жаль, что я не знаю... Я бы сейчасъ объяснилась ему въ любви...
   -- Съумасшедшая!
   -- Да, вѣдь, все равно, онъ ничего не понимаетъ...
   Къ итальянцу, очевидно, были неравнодушны и другія дамы парохода "Фениче".
   Нѣсколько нѣмокъ столпилось вокругъ. Ахи и охи слышались оттуда. Каждая изъ нихъ вслухъ восхищалась пейзажами, искоса поглядывая на красавца. Но онъ не обращалъ на нихъ никакого вниманія.
   -- Какъ я ненавижу этихъ нѣмокъ!-- ревниво проговорила Надя.-- Особенно берлинскихъ...
   -- Тутъ есть и вѣнскія... Между ними никакого сходства...
   -- Ну, какже. Вся и разница, что между гусями и утками... Съ перевалкой на громадныхъ лапахъ и кривобокія, это -- берлинскія, а получше оперенныя, но того же семейства,-- вѣнки...
   Дивное Сирміоне съ его замкомъ, развалинами термъ, виллами и гротомъ Катулла, отошло назадъ. Маленькое бателло съ красными парусами скользнуло у самаго парохода точно яркая птичка, весело распустившая крылья въ тепломъ воздухѣ. По берегамъ выдвигались и прятались въ свои тополи каменныя деревушки. Близко, близко проходилъ пароходъ мимо, часто можно было замѣтить смуглыхъ красавицъ, выглядывавшихъ въ окна домовъ. Вся закутавшаяся туманомъ -- вершина горы Бальбо; сверху бѣлою ниткою падаетъ рѣка Тезино; внизу она ярится и пыжится, точно желая смыть тѣснящіяся къ озеру дома. Шумитъ она какъ большая, ворвалась въ сквозныя ворота какой-то башни, на ея кровлю невѣдомо какъ забрался козелъ, и съ какою важностью стоитъ этотъ бородатый философъ, презрительно глядя точно съ каѳедры на толпу дѣвушекъ, смѣющихся надъ нимъ снизу... И вездѣ жизнь и движеніе, вездѣ блескъ, звуки и краски... Все словно торопится куда-то, точно вотъ-вотъ сейчасъ уже не будетъ времени, нужно окончить быстро, быстро... Вонъ одна гора громадною скалою на озеро надвинулась и точно на минуту пріостановилась, чтобы только пароходъ прошелъ подъ нею, а тамъ она сейчасъ, же рухнетъ внизъ въ спокойную лазурь. Еще далѣе отвѣсные утесы стали кругомъ, образуя арену. На ней весь какъ на ладони, будто изванный изъ одного камня, городъ съ замкомъ графовъ де-Вероне... И все это мѣшается опять съ кипарисами, персиковыми деревьями, платанами и айвами... И чудится, что кругомъ съ этихъ скалъ тысячи невидимыхъ существъ любуются внизъ и на-суету люднаго города и на задумчивое озеро подъ ними. Надъ водою колосальная ниша: мраморный святой оттуда благословляетъ плывущихъ мимо.
   -- Посмотри, какая прелесть!-- крикнула, не выдержавъ, Надя.
   Все время передъ тѣмъ шли дожди. Массы водопадовъ стремятся внизъ по скаламъ. Серебряныя струи и бѣлые каскады то и дѣло шумятъ по сторонамъ. Ляписъ-лазуревыя горы между ними; вѣтеръ оттуда напояетъ воздухъ запахомъ лимона. Цѣлыя рощи его выросли въ горячихъ долинахъ между горами.
   -- Какъ бы я дорого дала, чтобы узнать, какъ называется этотъ городъ,-- показала Надя на громадный замокъ, весь затопленный волнами плюща. Только одна арка видна была ей изъ-подъ этого наводненія цѣпкой зелени. Точно старыя стѣны отъ солнца прячутся въ нее. Кругомъ дома группами. Улицы ступенями вверхъ бѣгутъ; кое-гдѣ по ступенямъ этимъ словно догоняя кого-то, шумитъ водопадъ...
   -- Что за чудесное мѣстечко!... Ксенія! спроси у этого красавца, по-итальянски, какъ онъ называется?
   -- Я вамъ могу отвѣтить по-русски,-- неожиданно обернулся къ нимъ сосѣдъ.
   -- Что?-- оторопѣла Надя, мгновенно покраснѣвъ до корней волосъ.
   -- Я вамъ по-русски скажу. Это -- Toppe!
   -- Ксенія... Прыгнуть мнѣ за бортъ?.. А?.. Съ разбѣгу! Я прыгну, право прыгну...
   Надя, впрочемъ, моментально овладѣла собою и, церемонно присѣвъ, проговорила съ уморительною серьезностью: Надежда Андреевна Столѣшникова...
   -- Леонтій Петровичъ Коротковскій!-- поклонился "итальянецъ" въ свою очередь.
   -- И вы все слышали?
   -- Все!-- невозмутимо отвѣтилъ тотъ, любуясь плохо скрываемымъ смущеніемъ дѣвушки.
   -- И это по вашему честно?
   -- Что же прикажете мнѣ дѣлать?
   -- Ксенія, скажи ему, что если бы я была его сестрою, я бы немедленно нарвала ему уши... Ахъ, да!... Ксенія Капитоновна Бубнова! Моя подруга... Готовится въ Патти -- меньше не согласна.
   -- А вы куда готовитесь?
   -- Я... я...-- затруднилась Надя.-- Ксенія, куда я готовлюсь?... Я -- никуда. Мнѣ и такъ хорошо. А вы кто-жь такіе будете?-- у меня няня Савишна, всегда такъ незнакомыхъ спрашиваетъ.
   -- Я -- художникъ.
   -- Меньше чего не согласны?
   -- То-есть какъ это?
   -- Такъ. Она вонъ въ Патти, а -- вы въ Рафаэли, что ли?
   -- Нѣтъ,-- усмѣхнулся онъ.-- Съ меня и своего довольно...
   -- Что-жь это мы надѣлали съ вами! совсѣмъ по-дѣтски всполошилась Надя.-- Что скажетъ Татьяна Борисовна... Что скажетъ папа!.. Ну ужь теперь отдѣлывайтесь сами. Давайте вашу руку... Вотъ такъ... Ведите меня къ отцу и объясняйте ему какъ сами знаете наше знакомство...
   Андрей Федоровичъ совсѣмъ погрузился въ разрѣшеніе вопроса, какимъ образомъ конь Татьяны Борисовны такъ внезапно подобрался къ его королевѣ. Держа въ рукахъ пѣшку, онъ забылъ все на свѣтѣ, какъ вдругъ его привело въ себя восклицаніе Синегубъ-Бровкиной.
   -- Посмотрите... Ради Бога, посмотрите!-- показала она ему на парочку, приближавшуюся къ нимъ.
   Надя съ необыкновенною важностью, копируя самоё Татьяну Борисовну, шла подъ руку съ нѣсколько смущеннымъ Коротковскимъ.
   -- Надя, какъ тебѣ не стыдно!-- встрѣтилъ ее отецъ.
   -- Чего мнѣ стыдиться, папа?
   -- Ты знакомишься съ каждымъ встрѣчнымъ итальянскимъ шарманщикомъ. Это чортъ знаетъ...
   -- Позволь папа представить тебѣ нашего извѣстнаго и проч. и проч. и проч., художника Леонтія Петровича Коротковскаго...
   -- Чего-съ?-- оторопѣлъ Столѣшниковъ.
   -- Простите меня,-- началъ было Коротковскій.
   -- Позвольте мнѣ просить прощенія... У Сергѣй Сергѣевича Явлинскаго ваши картины?..
   -- Мои.
   -- Извините... Я такъ радъ... Это все она...-- вдругъ заторопился Столѣшниковъ.-- Это все она напутала... Видите ли, дрезденское воспитаніе... Не угодно ли?.. Въ какое положеніе поставила!..
   -- Татьяна Борисовна Синегубъ-Бровкина, по матери Оболдуй-Тараканова... Вы Карамзина читали?-- съ поддѣльною серьезностію спросила Надя.
   -- Нѣтъ.
   -- И Соловьева не читали: "Русскую Исторію"?
   -- Читалъ!-- сконфузился Коротковскій.
   -- По глазамъ вижу, что врете...
   -- Надя!
   -- Оставь, папа, не мѣшай... Но вы не смущайтесь: я и сама не читала. Прочтите, тамъ о предкахъ Татьяны Борисовны много есть... Она "историческая дама"...
   -- Надежда...
   -- Я развѣ виновата папа, что князья Оболдуй-Таракановы...
   -- Оставь, говорю тебѣ...
   Послѣ первыхъ минутъ замѣшательства, разговоръ живо завязался между новыми знакомыми. Коротковскій представилъ своего товарища, оказавшагося тоже русскимъ. Это былъ Черноморцевъ -- прогорѣвшій отпрыскъ знатной и большой фамиліи, проживавшій гдѣ-то въ Пизѣ только благодаря дешевизнѣ этого города. Разорившійся баричъ не считалъ возможнымъ показываться въ Петербургѣ. Только теперь, сдѣлавъ кое-какія экономіи, Черноморцевъ возвращался въ лоно своего отечества съ цѣлію... поправить свои дѣла женитьбой на богатой невѣстѣ.
   -- Хоть на козѣ, только съ золотыми рогами!-- говорилъ онъ Коротковскому.
   

II.
Шахъ королевѣ.

   Черноморцевъ не терялъ времени.
   Ему оставалось недолго. Сорокъ пять лѣтъ уже стукнуло, нужно было торопиться. Слѣдовало или въ эти два-три года отъискать себѣ подходящую партію, или вовсе отказаться отъ выгодной женитьбы.
   -- Скажите пожалуйста, ваша племянница Столѣшникова, изъ какихъ она?.. Это не дочь банкира?...
   -- Да, у насъ,-- подчеркнула Татьяна Борисовна,-- у насъ въ Петербургѣ банкирская контора... И кромѣ того, у насъ очень много дѣла. Андрей Федоровичъ -- человѣкъ предпріимчивый... Онъ изъ ничего милліонеромъ сталъ. У меня же было всегда свое состояніе,-- какъ будто мимоходомъ уронила она.
   -- Вотъ какъ!... У Черноморцева даже засосало подъ ложечкой.-- Я такъ много слышалъ... Дѣйствительно, припоминаю теперь.
   -- Мы отправляемъ лѣсъ за границу черезъ Архангельскій портъ...
   -- Это... это должно быть очень выгодно,-- замиралъ разорившійся баричъ.
   -- Какъ сказать?-- небрежно уронила Татьяна Борисовна.-- Разумѣется, мы не такъ богаты, какъ нашъ другъ Велинскій.
   -- Вы его знаете, значитъ?-- совсѣмъ уже глупо переспросилъ Черноморцевъ.
   -- Какъ же... я у него -- почти хозяйка... онъ, вѣдь, холостъ, на всѣхъ вечерахъ распоряжаюсь.
   "Да она еще совсѣмъ красавица!-- сображалъ Черноморцевъ, окидывая жаднымъ взглядомъ округленныя формы Синегубъ-Бровкиной, которыя едва могъ сдержать въ должномъ повиновеніи стальной корсетъ.-- И ростомъ взяла... Вотъ бы мнѣ!... Только надо подойти ловко..."
   -- Я потому васъ разспрашиваю такъ подробно, что у меня у самого есть свободныя деньги. Не знаю только куда помѣстить ихъ,-- окончательно справился онъ съ собою.-- Такъ тысченокъ двѣсти... Онѣ теперь приносятъ мнѣ пять процентовъ, но этого ужасно мало...
   "Какъ я не замѣтила прежде... онъ очень красивъ,-- соображала Татьяна Борисовна,-- и со средствами... хорошая партія!"
   -- Эта дѣвченка, Богъ знаетъ, какъ ведетъ себя,-- внезапно вспыхнула она.-- Посмотрите, пожалуйста. Простите, я на минуту оставлю васъ,-- обернулась она къ своему спутнику...
   Надя съ Коротковскимъ, отойдя отъ всѣхъ въ сторону, безцеремонно разсѣлись на связкѣ каната въ носу парохода и любовались оттуда окрестностями озера.
   -- Надя, возможно ли это? Отецъ зоветъ васъ...
   -- Сейчасъ, тетя, сейчасъ... Она теперь будетъ надоѣдать намъ!-- фамильярно шепнула она Леонтію Петровичу.
   -- Я займу ее.
   -- Пожалуйста!.. Это еще что!
   -- Не самъ!-- улыбнулся Коротковскій,-- я напущу на нее Черноморцева.
   -- А что онъ такое?
   -- Искатель богатыхъ невѣстъ.
   -- Отлично... Пойдемте къ нему... пока тети нѣтъ.
   Черноморцевъ соображалъ: жениться ли ему, или нѣтъ, когда подошла молодая парочка.
   -- Вы бесѣдовали съ тетей?-- съ притворнымъ равнодушіемъ спросила его Надя.
   -- Да... Татьяна Борисовна -- удивительная женщина!
   -- А что?
   -- Какъ она хороша еще!.. Какой умъ, какія манеры!
   -- И, прибавьте, какое богатство!
   -- Такъ она дѣйствительно богата?-- неосторожно сорвалось у Черноморцева.-- Впрочемъ, это самое послѣднее дѣло! Что такое богатство? Мишура,-- меланхолически вздохнулъ онъ.-- Для счастья не то нужно.
   -- Я васъ оставляю пока однихъ... мнѣ надо къ отцу...
   И Надя отправилась въ каюту.
   -- Послушай, Викторъ,-- перешелъ къ дѣлу Коротковскій.
   -- Ну?
   -- Куй желѣзо, пока горячо: баба-то богата какъ чортъ.
   -- Кого это вамъ угодно называть бабой?-- обидѣлся Черногорцевъ.-- Кого это вы сравниваете съ чортомъ?
   -- Да эту... старуху крашеную....
   -- Кто это -- крашеная старуха?-- уже совсѣмъ по-павлиньи распустилъ онъ свой хвостъ.
   -- Фу, дуракъ!.. Если хочешь, чтобъ я тебѣ помогалъ, такъ брось этотъ тонъ со мною.
   -- Видишь, Леонъ,-- внезапно смирился Черноморцевъ,-- мои дѣла такъ плохи, такъ запутаны...
   -- Что тебѣ необходимо жениться?. Ну, такъ не упускай: окончи до Вѣны, а въ Вѣнѣ зови къ себѣ шаферомъ.
   -- И она, вѣдь, вовсе не дурна еще: какой бюстъ, какія плечи!
   -- Да, дама рыхлая, что говорить. Вонъ она, вонъ она съ съ Надей... иди къ нимъ...
   Надя тоже не теряла времени даромъ.
   -- Тетя, Черноморцевъ-то... совсѣмъ влюбился въ васъ?.. Только и разговору: какая красавица, какія манеры!...
   -- Что-жь? Онъ человѣкъ со вкусомъ... и смотритъ джентльменомъ.
   -- Знаете, тетя: Коротковскій говоритъ, что онъ богатъ,-- лукавила Надя.
   -- До его состоянія мнѣ нѣтъ никакого дѣла!-- величественно уронила она.-- Вотъ, что,-- разомъ перешла она въ другой тонъ.-- Узнайте у этого художника, Надя, въ чемъ состояніе Черноморцева: въ деньгахъ или имѣніяхъ?
   -- Хорошо.
   -- Меня это мало интересуетъ, но, видите ли, всегда надо знать съ кѣмъ имѣешь дѣло.
   -- Татьяна Борисовна!-- подошелъ въ эту минуту Черноморцевъ,-- позвольте показать вамъ... тутъ одно чудное мѣсто...
   -- Ахъ, пожалуйста... я такъ люблю природу...
   -- Молодцомъ обстряпалъ!-- смѣялся, уходя въ другую сторону, Коротковскій съ сіяющею Надей.
   Озеро впереди узилось. Тяжело пыхтя, пароходъ пробѣгалъ мимо длинныхъ горныхъ мысовъ, далеко выступавшихъ въ спокойныя воды. Голубыми заливами вливались онѣ въ прихотливо изгибавшіяся ущелья. Рѣдкая зелень винограда, тяжелыя массы фиговыхъ деревьевъ и серебристый налетъ оливокъ то и дѣло мѣняли колоритъ берега... Опять бѣшеный водопадъ сорвался сверху и, разбившись въ бѣлое облако брызгъ, злится и клокочетъ въ немъ... Слѣдуя за нимъ до вершины, видишь, что эта вода стремится изъ вѣчнаго мрака, изъ самаго сердца горы, пробивъ себѣ сквозь его утесы нежданный выходъ. Не такъ ли и въ душѣ долго хоронится свѣтлая мысль, запасъ силъ и чувствъ -- и только найдя выходъ, рвутся они на волю могучимъ потокомъ?.. Противъ маленькаго Кастелето, по другую сторону озера, неожиданно сбрасываетъ съ себя плащъ изъ оливковыхъ и лимонныхъ рощъ старинный Гариньяно. Берегъ все становится отвѣснѣе. Каменныя стѣны рушатся внизъ. Ближе къ Тиролю, дальше отъ Италіи и горы выше и грознѣе. Холодомъ вѣетъ отъ нихъ. Чувствуются Альпы. Тучи, словно слѣпыя, медленно, ощупью выползаютъ изъ ущелій, припадаютъ къ водамъ озера и напоенныя уносятся дальніе. Изъ одной тѣснины вырвался вѣтеръ, надулъ желтый парусъ маленькаго суденышка, чуть не въ самый пароходъ разогналъ его и съ дикимъ стономъ унесся въ противоположное ущелье -- на ту сторону. Каменный острововъ, на немъ каменная башня... Блекнутъ краски дня... Зарево заката горитъ на снѣговыхъ вершинахъ Альпъ. Каменная башня съ каменнымъ островкомъ уже прячутся въ сумерки... Скоро трудно опредѣлить, гдѣ кончаются тучи, гдѣ начинаются снѣга. Вершины ли это горныя или облака, поднявшіяся къ ночи... И всѣ эти горы, утесы и тучи грозною, чудовищною массой повисли надъ Мальтезиной... Какое дивное мѣсто!...
   Облокотясь на руку Коротковскаго, Надя заглядѣлась туда. Не оторваться! Такъ хорошо ей, такъ легко.
   -- Видите вы въ Мальтезинѣ старинную крѣпость?-- показала она на угрюмыя, грандіозныя стѣны и башни.-- Какая мрачная!
   -- Эта замокъ Шарлеманя...
   -- Карла великаго?-- вспомнила она свои книжки.
   -- Да... Посмотрите какъ къ нему жмутся, точно испугались и просятъ защиты, дома этого красиваго городка...
   -- Я не знаю мѣста лучше...-- прошептала она, отъ вечерняго холода прижимаясь ближе къ Коротковскому.
   -- А я... я не знаю лица красивѣе вашего,-- съ страстнымъ шопотомъ наклонился къ ней художникъ.
   Она молчала.
   -- Съ того самаго момента, какъ я васъ увидѣлъ... съ той самой минуты, какъ...
   Ея лицо было такъ близко къ нему, точно дразнило его. Онъ чувствовалъ, что ея щеки горятъ теперь... Ишь какъ ходятъ тонкія розовыя ноздри!... Кровь ударила ему въ голову... "Э!.. будь, что будетъ" -- мелькнуло у него въ головѣ. Онъ крѣпко прижалъ къ себѣ, локтемъ ея руку, наклонился и не успѣла дѣвушка понять, что онъ дѣлаетъ, какъ Коротковскій точно скользнулъ губами по ея лицу.
   -- Вы... вы съ ума сошли?!-- разомъ вспыхнула Надя, вырывая свою руку,
   -- Простите... забылся... Я... люблю васъ!-- совсѣмъ уже глупо оправдался онъ.
   Надя была неузнаваема. Точно выросла. Она окинула его съ ногъ до головы негодующимъ взглядомъ.
   -- Прощайте!.. И не оглядываясь пошла къ своимъ.
   Хорошо, что былъ уже вечеръ -- никто не замѣтилъ. Въ синихъ сумеркахъ его -- тонуло все. У Нади лицо горѣло. Кровь то что отхлынула отъ сердца. Мало воздуха. Въ вискахъ стучитъ Она остановилась у мачты и глубоко-глубоко задышала... Странное ощущеніе на лѣвой щекѣ, точно его губы еще касались ея... И какъ это дико -- сама злиться, оскорблена вѣдь, старается себя увѣрить въ этомъ, а помимо ея воли что-то теплое, страстное, какая то ласка полная нѣги закрадывается въ ея душу... "Какія у него, славныя губы... Что это я?.. Съума сошла, что ли?.. И какой смѣлый... Глаза какъ вспыхнули... Замѣчательно красивъ... Какая же я въ самомъ дѣлѣ подлая! Вѣдь онъ меня обидѣлъ. Такъ сейчасъ же руками и, хватается. Къ какому обществу привыкъ онъ? За кого меня принялъ?.. И какъ сильно прижималъ мой локоть къ себѣ. Какая крѣпкая рука у него... И самъ онъ такой стройный!.. Въ сущности это даже пріятно -- поцѣлуй этотъ"... Въ безпорядкѣ мѣшались въ ея головѣ обрывки фразъ и мыслей... Она зажмурилась... Его глаза, кажется ей, глядятъ на неё, безмолвно ласкаютъ... Еслибы онъ теперь подошелъ -- она не нашла бы силы отогнать его... "Нѣтъ надо взять себя въ руки, а то что это за слабость"!..
   И Надя рѣшительно пошла впередъ къ кормѣ, гдѣ какъ она знала, были Черноморцевъ съ Татьяной Борисовной.
   Сумерки коротки на югѣ, вечеръ почти уже смѣнился ночью... Дѣвушка подвигалась впередъ чуть не ощупью, распугивая влюбленныя парочки... Всѣ эти вѣнскія гусыни и берлинскія утки были здѣсь со своими Карлами и Альфредами... Изъ угловъ слышался шопотъ, легкія вскрикиванія. Неосторожный поцѣлуй изрѣдка нарушалъ тишину, вызывая снисходительный смѣхъ...
   "Что это, климатъ такой, что ли?" -- улыбалась про себя Надя.
   -- Да гдѣ же это наши, однако?
   И она остановилась какъ вкопанная.
   На кормѣ парохода, Татьяна Борисовна и Черноморцевъ, казалось, забыли все на свѣтѣ. Предательскій фонарь, оставляя палубу въ тѣни, бросалъ на нихъ косой лучъ свѣта. Несчастные, не видя никого, воображали, что и ихъ также никто не замѣчаетъ. Жирная рука Синегубъ-Бровкиной покоилась въ рукѣ Черноморцева, который, наклонясь близко, близко, къ самому лицу генеральши, шепталъ что-то, какъ видно весьма ей пріятное, потому что "историческая дама" даже зажмурилась, какъ котъ, котораго щекочутъ за ухомъ.
   -- Такъ!-- наблюдала Надя.-- Ну, ужь если они, такъ мнѣ и Богъ велѣлъ... Ого!...
   Черноморцевъ одною рукою обхватилъ талію своей дамы, грудь которой поднималась какъ морб въ бурю. Можно было бы услышать скрипѣніе стальныхъ пружинъ и китоваго уса, этой жалкой плотины корсета, едва сдерживавшей напоръ неукротимыхъ волнъ.
   -- Что я дѣлаю? Вѣдь, это значитъ подслушивать!.. И Надя пріостановилась.-- Ужь очень смѣшно!-- закончила она.-- Тетя!-- съ разбѣга наскочила дѣвушка на забывшуюся чету.
   -- Фу, сумасшедшая!-- вскочила "историческая дама".
   -- Я, кажется, помѣшала вамъ,-- извинилась дѣвушка.
   -- Нѣтъ, я разсказывалъ Татьянѣ Борисовнѣ о своихъ флорентійскихъ впечатлѣніяхъ.
   -- Да?
   -- Чего вамъ нужно? Что вы кидаетесь съ стороны въ сторону?
   -- Милая тетя, не сердитесь. Я только хотѣла узнать, гдѣ папа.
   -- Они съ Ксеніей въ каютѣ играютъ въ шахматы.
   -- Ну, такъ я уйду отъ васъ. Оставлю однихъ,-- подчеркнула Надя.-- Только, тетя, я на ушко вамъ скажу кое-что...
   Она отвела въ сторону Татьяну Борисовну:
   -- Фонарь... Видно все... Всѣ флорентійскія впечатлѣнія какъ на ладони!
   И звонко расхохотавшись, дѣвушка исчезла въ темнотѣ. Черноморцевъ и Татьяна Борисовна пересѣли.
   Надя искала недолго. Художникъ, мрачнѣе тучи, мѣрялъ шагами палубу, злясь и на себя, и на встрѣчавшихся ему матросовъ, и на горныя кручи, что смутными массами, едва различаемыя, выступали во мракѣ.
   -- М-сье Коротковскій!-- послышалось за нимъ.
   -- Это вы, Надежда Андреевна... Вы не сердитесь? Вы прощаете меня?
   -- На одномъ условіи.
   -- Именно?
   -- Чтобы этого больше не повторялось. А то я, ей-Богу...
   -- Скажете папенькѣ?
   -- Нѣтъ. Своимъ судомъ -- нарву вамъ уши.
   -- Цѣна подходящая!
   -- И прощусь съ вами навсегда.
   -- Вотъ на это я не согласенъ. Лучше ужь вести себя какъ слѣдуетъ... какъ Черноморцевъ, напримѣръ, съ вашею тетенькой.
   Надя расхохоталась.
   -- Чего вы?
   -- Ну, такъ, вести себя я вамъ не совѣтую. Особенно подъ фонаремъ!-- подняла она голову на предательскій фонарь, скупо мерцавшій у мачты.
   Вдали уже мелькали огоньки по черному берегу. Изъ мрака то и дѣло выступали скалистые острова, между которыми лавировалъ пароходъ. Еще четверть часа -- и, залитая свѣтомъ фонарей, набережная Ривы вытянулась передъ нашими путешественниками.
   -- Какое чудное озеро, какая дивная прогулка! Я никогда ея не забуду!-- мечтательно вздыхалъ Черноморцевъ, съ необыкновенно гордымъ видомъ ведя подъ руку Татьяну Борисовну къ трапу парохода.
   -- Надѣюсь...
   -- Мы остановимся въ одномъ отелѣ?
   -- Если вы этого хотите,-- кокетничала "историческая дама".
   Въ толпѣ совсѣмъ затерялись Надя и Коротковскій.
   -- Этого, я вамъ никогда, никогда не прощу!.. И не извиняйтесь!
   -- Я молчу...
   -- И не желаю васъ больше видѣть, никогда. Слышите-ли? Никогда!
   -- Слушаю-съ. Значитъ, я долженъ, согласно вашему приказанію, остаться на пароходѣ.
   -- Зачѣмъ?-- остановилась дѣвушка.
   -- Да, вѣдь, я не смѣю васъ больше видѣть. Вы отправитесь въ Тріентъ, а я вернусь въ Дезенцино.
   -- Пожалуйста, не разсуждайте... Извольте въ одномъ съ нами отелѣ занять номеръ... Противный!
   Андрей Федоровичъ уже былъ съ мѣшками и чемоданами на набережной.
   -- Надя! тебя давно отецъ ждетъ. Гдѣ ты пропадаешь?
   -- Я вотъ съ m-r Коротковскимъ. Ну, а вы, Ксенія Истукановна, все съ папашей въ шахматы играли?
   -- Что-жь дѣлать... У меня, вѣдь, не было такого партнера, какъ у тебя.
   Надя прикусила язычекъ.
   

III.
Биржевой царь и его генералы.

   Маленькій, полуитальянскій, полутирольскій городокъ весь былъ переполненъ путешественниками. Наши едва нашли мѣсто въ большомъ отелѣ del Soi и разбросались по разнымъ этажамъ его. Переодѣваясь къ ужину, Коротковскій и Черноморцевъ разоткровенничались.
   -- Мое дѣло въ шляпѣ!-- торжествовалъ Викторъ Васильевичъ.-- Конецъ собачьей жизни и шлянью по заграничнымъ дешевкамъ! Пора обзаводиться своимъ домкомъ.
   -- Развѣ клюнуло?
   -- Еще какъ! Ты знаешь, она совсѣмъ не стара?
   -- Однако!
   -- Увѣряю тебя. Я это даже и не по разсчету...
   -- Да не старайся невинность сохранить!-- засмѣялся художникъ.-- Я бы самъ непрочь... Только, разумѣется, не на такой руинѣ! Мнѣ развалины, правду говоря, надоѣли уже и въ картинахъ. За Столѣшниковой побольше денегъ, чѣмъ за твоимъ зашнурованнымъ бегемотомъ, да ничего не подѣлаешь. Не таковы у меня дѣла. А какъ она врѣзалась...
   -- Что же ты думаешь дѣлать?
   -- Побалуюсь малость. Ужь очень хороша. "Сердце красавицы, какъ вѣтерокъ полей -- все въ ней измѣнчиво и все обманъ"!-- запѣлъ онъ, невиносимо фальшивя, изъ Риголетто.-- Я ужь началъ -- ничего, ходитъ.
   Одѣвшись въ черные сюртуки, пріятели поднялись наверхъ.
   Андрей Федоровичъ, экономическимъ способомъ прикрывъ свою лысину, для чего обыкновенно онъ дѣлалъ займы въ вискахъ и у шеи, побрившись съ щепетильностью банкира, отправляющагося на биржу, и написавъ какую-то очень нужную телеграмму въ Петербургъ, двинулся также въ общую залу. Тутъ его ждалъ пріятный сюрпризъ. Громадный, залитый огнями и украшенный букетами столъ былъ весь занятъ туристами. Англичане въ бѣлыхъ галстухахъ и англичанки, руки которыхъ, обремененныя безчисленными браслетами, издавали звонъ конскихъ сбруй, глупо-торжественныя, деревянныя нѣмки, сидѣвшія прямо, точно боясь подавиться, болтливые французы, итальянцы, съ конца въ конецъ перекрикивавшіеся между собою, нѣсколько русскихъ, больше обращавшихъ вниманіе на свои блюда, чѣмъ на сосѣдей, и толстые тирольцы въ зеленыхъ курткахъ -- казались какою-то этнографической выставкой. Зала отеля напоминала Ноевъ ковчегъ. Пробѣгая взглядомъ по столу, чтобы отыскать себѣ свободное мѣотечко, Столѣшниковъ вдругъ широко раскрылъ глаза и пріостановился. На лицѣ его выразилось самое искреннее изумленіе... "Онъ, точно онъ... Не можетъ быть ошибки"!-- проговорилъ банкиръ, быстро направляясь къ верхнему концу. Только на полпути онъ замедлилъ шагъ. Не прилично-де милліонеру, какъ мальчику, кидаться на шею къ своимъ друзьямъ. На такъ называемомъ у насъ архіерейскомъ мѣстѣ стола сидѣлъ самъ великій магъ и волшебникъ, биржевой Зевсъ-громовержецъ, Сергѣй Сергѣевичъ Велинскій. "Онъ, онъ, невозможно подобное сходство!" -- еще разъ повторилъ про себя Столѣшниковъ, всматриваясь въ украшенную длинными бакенами лошадиную профиль знаменитаго рѣшителя банковыхъ судебъ. Его цѣпкія, тонкія руки, его впалая грудь и высоко приподнятыя плечи...
   -- Андрей Федоровичъ! Откуда?-- замѣтили и его въ свою очередь.
   Пріятели разцѣловались, причемъ Столѣшниковъ, самъ милліонеръ, съ замѣтныхъ оттѣнкомъ почтительности едва коснулся щекою сухой и жесткой какъ- подошва щеки Велинскаго.
   -- И Іосифъ Лазаревичъ здѣсь!-- обрадовался Столѣшниковъ.
   -- Вотъ тебѣ, тотушка, и Семоновъ день!-- восхитился въ свою очередь Іосифъ Лазаревичъ Минкинъ, тоже петербургскій банкиръ. Этотъ былъ похожъ на то, если бы къ громадному арбузу прикрѣпили маленькій билліардный шаръ съ выпученными какъ у рака глазами, а самый арбузъ поставили бы на тонкія и слабыя ножки.
   -- Збраведливы русски пословицъ скажитъ: горъ на горъ не взойдетъ, а чельвѣкъ на чельвѣкъ всегда-съ. Большой удовольствій.
   -- Ну, замололъ!-- удостоилъ улыбнуться Велинскій.
   -- Нѣтъ, я хорошо знай алле русски пословицъ... Когда я буль еще зовсѣмъ зеленый мальчикъ...
   -- Довольно, довольно, Іосифъ прекрасный!... Какъ вы, Андрей Федоровичъ, сюда попали?
   -- Я съ дочерью и съ ея подругой... Мы обратно въ Россію ѣхали, добрались до Вероны -- дальше ни шагу. Наводненіе снесло всѣ мосты, смыло полотно желѣзной дороги. Сунулись на Венецію -- та же исторія. Намъ и посовѣтовали поѣхать въ Дезенцино, а оттуда по озеру Ди-Гуардо на пароходѣ. Изъ Ривы на Тріентъ -- въ экипажѣ, а въ Тріентѣ опять на чугунку.
   -- И мы тоже... Разчудесное дѣло!... Значитъ, артелью весь путь.
   -- На цѣлаго міръ -- краснава смерть!-- глубокомысленно замѣтилъ Іосифу.
   -- Тугъ съ нами знакомый вамъ художникъ, Коротковскій.
   -- А!.. Леонтій!... какже у меня его картины... Славно, бестія, женское тѣло пишетъ... оно живетъ у него, дотронуться хочется.
   -- Вотъ и мои! Въ дверяхъ какъ разъ въ эту минуту показались переодѣвшіяся дамы.
   Впереди рядомъ съ Черноморцевымъ шла величественная Татьяна Борисовна. Новый слой бѣлилъ и пудры покрывалъ ее лицо. "Ты получишь скоро должность смотрителя дворцовой штукатурки"!-- шепнулъ Черноморцеву на ухо Коротковскій въ корридорѣ, замѣтивъ разрисованную историческую даму. Позади торопились дѣвушки, шествіе замыкалъ художникъ, любовавшійся какъ красиво колебался передъ нимъ тонкій станъ Нади и какъ при каждомъ ея движеніи сквозь плотно стянутое платье обрисовывались красивые и округленные рельефы молодаго тѣла.
   -- Надя... нашъ всесильный Сергѣй Сергѣевичъ Велинскій!.. Моя дочь...
   Лошадиная профиль съ бакенами поднялась, Зевсъ дернулъ шеей вмѣсто поклона и опять занялъ прежнее мѣсто.
   -- Очарованъ... Какая она у васъ красавица!... На биржѣ бы по невозможному курсу пошла.
   -- Она въ котировку не поступитъ!-- засмѣялся отецъ, польщенный туповатою любезностью Велинскаго.
   -- Ксенія Капитоновна Бубнова, будущая Патти!-- продолжалъ шутить Андрей Федоровичъ.
   -- Ахъ, слышалъ!-- Безцеремонная улыбка пробѣжала по лицу Сергѣй Сергѣевича.-- Съ вашимъ отцомъ дѣла дѣлаемъ.
   Ксенія вспыхнула и отошла въ сторону.
   -- Татьяна Борисовна!.. Вы какими судьбами? Коротковскій!-- Ну, всѣ въ сборѣ. Чудесно. Радъ, очень радъ... Точно и не выѣзжалъ изъ Питера.
   -- Черноморцевъ!-- разлетѣлся тотъ, стараясь всею своею особою выразить почтеніе.
   -- Хотя не слышалъ, но тоже радъ! Ничего противъ этого не имѣю,-- кивнулъ-Велинскій, не подавая руки.
   Рука Черноморцева такъ и осталась на воздухѣ.
   -- Позволяйте мнѣ... Съ вашъ фатеръ тоже дѣла ведемъ... И арбузъ, докатившись до Нади, выпучилъ на нее рачьи глаза, поморгалъ, поморгалъ, и вдругъ, неждано поклонившись, чмокнулъ ее въ руку.
   -- И съ вашъ папаша тоже!-- попробовалъ онъ сдѣлать свой голосъ нѣжнымъ, облизавъ вслѣдъ затѣмъ и руку Бубновой.
   -- Намъ бы гдѣ-нибудь отдѣльно столъ... Эй, кельнеръ!
   Лакей съ физіономіей по крайнѣй мѣрѣ директора департамента точно по рельсамъ на гутаперчевыхъ шинахъ скользнулъ къ Велинскому и благоговѣйно наклонился, всею фигурою изображая страстное желаніе безотлогательно устремиться куда прикажутъ.
   -- Отдѣльный столъ! Сервируйте получше!
   Директоръ департамента каждый звукъ ловилъ, точно это были не слова, а полумперіалы, бросаемые ему.
   -- Двѣ бутылки шампанскаго!
   Получивъ приказаніе, кельнеръ съ выраженіемъ безграничнаго счастья на лицѣ отскочилъ назадъ и на тѣхъ же гутаперчевыхъ шинахъ по тѣмъ же рельсамъ беззвучно удалился въ другую комнату. Не прошло минуты, какъ столъ былъ сервированъ.
   -- Какая она у васъ красавица!-- удивлялся опять Велинскій, любуясь Надей.-- Въ нашемъ биржевомъ мірѣ такихъ еще не было.
   Надю коробилъ его безцеремоный тонъ. Она посмотрѣла на отца, но у того въ лицѣ было то же выраженіе счастья и гордости, какое она только что замѣтила въ чертахъ говорившаго съ Велинскимъ лакея. Перевела взглядъ на Коротковскаго -- красавецъ ловитъ каждый жестъ биржеваго царя и точно въ ротъ ему вскочить хочетъ. "Что это съ ними со всѣми! Какъ папа не похожъ на себя. Какой онъ маленькій сталъ и зачѣмъ онъ такъ горбится?... Что у него за юркость въ мазерахъ появилась.. И Коротковскій... Фу... какой скверный!"
   -- Да, Надежда Андреевна, мы и не знали, что у Столѣшникова такой бутонъ распускается.
   Вѣдь, пошлость сказалъ, а всѣ кругомъ расхохотались угодливымъ, дробнымъ смѣхомъ, точно въ горлѣ его подленькій смѣхъ этотъ, маслицемъ смазали... Вонъ Іосифъ на нее такъ смотритъ, какъ будто и на ея лицѣ отразилось величіе Сергѣя Сергѣевича.
   -- Съ вами не безопасно встрѣчаться. Чего добраго, ликвидируешь все,-- продолжалъ Велинскій въ томъ же родѣ.
   "Чему они смѣются?" -- недоумѣвала Надя, хмуря свои красиво очерченныя брови.
   -- А мы-то тутъ скучали... Вотъ спасибо Іосифу Прекрасному. Развлекалъ онъ меня.
   Іосифъ Лазаревичъ поднялся и черезъ столъ поцѣловалѣ Велинскаго въ плечо. Такъ и казалось: вотъ-вотъ арбузъ лопнетъ отъ натуги, но нѣтъ... Толстый бархатный жилетъ удержалъ... Поцѣловавъ Велинскаго, точно исполнивъ священный обрядъ, Минкинъ оглядѣлъ всѣхъ съ необыкновенною гордостью, какъ будто онъ неожиданно получилъ Владиміра, давшаго ему дворянство. Это было давнишнею мечтою Іосифа Лазаревича. Онъ не могъ спокойно смотрѣть на ленточку въ петличкѣ у Столѣшникова.
   -- Что это они всѣ?-- продолжала изумляться Надя.
   -- Помилуйте,-- шопотомъ пояснилъ ей Черноморцевъ... Да за такого человѣка только минуточку подержаться, такъ золото само къ рукамъ прилипнетъ...
   -- А вы... Хороши! Вамъ онъ руки не далъ.
   -- Самъ я виноватъ!-- покраснѣлъ Черноморцевъ.-- Разлетѣлся къ нему съ протянутой рукой. Нужно было подождать. Вы знаете, каковъ онъ? Не всякому еще министру руку подастъ... На западѣ Ротшильдъ, а у насъ -- онъ. У него сначала заслужить надо!
   -- Вы-то что ему по собачьи въ глаза смотрите?-- обернулась! Надя въ другую сторону къ Коротковскому.-- Жаль у васъ хвоста нѣтъ, то-то бы виляли теперь. Стыдитесь: художникъ, артистъ!
   -- А мои картины кто покупаетъ?.. Вы знаете, за Мессалину что онъ мнѣ отвалилъ въ прошломъ году?
   -- И знать не хочу. И какъ это все наивно? Никто не стѣсняется въ своемъ обожаніи.
   Шампанское было розлито. Черноморцевъ сунулся прежде всѣхъ.
   -- За современаго креза, за средоточіе денежнаго обращ...-- началъ онъ было.
   -- Погодите, погодите, любезнѣйшій... У насъ хозяинъ первый провозглашаетъ тостъ!-- безцеремонно оборвалъ его Велинскій. Іосифъ Лазаревичъ зашикалъ и, покраснѣвъ совсѣмъ апоплексически, замахалъ руками на Черноморцева.
   -- Не въ свой дрожка не кладись!-- торжественно проговорилъ онъ, когда Велинскій замолчалъ.
   -- Позвольте мнѣ, господа, поднять свой бокалъ,-- началъ самъ Велинскій,-- за то, что выше славы, могущества, денегъ; за то, что одинаково согрѣваетъ и сердце великаго гешефтмахера Іосифа Лазаревича, и душу юноши, подобнаго Коротковскому; за то, что какъ звѣзда свѣтитъ намъ съ высоты... За красоту, господа -- и за художественное ея воплощеніе въ лицѣ Надежды Андреевны, дочери моего уважаемаго сотрудника и стараго друга Андрея Федоровича!
   Столѣшниковъ, окончательно осчастливленный, всталъ, подошелъ къ дочери, обнялъ и шепнулъ ей на ухо:
   -- Сегодня, только сегодня я горжусь тобою... Ты на самого Сергѣя Сергѣевича произвела впечатлѣніе. А онъ -- авторитетъ. Я счастливъ, вполнѣ счастливъ.
   -- Позволяйте мнѣ тоже имѣть свой словъ,-- поднялся находчивый Іосифъ.-- Я банкиръ, но имѣй чувствительный душа!... Я понимай, что такой красота... Глядить въ мой конторскій книгъ, я будетъ вамъ доказайть, что Іосифъ Минкинъ никогда не жалѣлъ свой гельдъ для красота... Позволяйте, обожательный Надежда Андреевна, пошелайть вамъ, чтобъ такой большой капиталъ скоро поподалъ въ хороши рука и умножался бы процентами... Я сказалъ свой словъ...
   -- Молодецъ Минкинъ! Браво,-- расхохотался Сергѣй Сергѣевичъ. Ужасно странною казалась улыбка на этомъ лошадиномъ лицѣ. Ротъ съ громадными, выдавшимися впередъ зубами смѣялся, а глаза хранили свое холодное и высокомѣрное выраженіе.
   Ужинъ кончился. Было еще рано.
   -- Что же, господа, пойдемъ пройдемся по Ривѣ,-- предложилъ Велинскій.
   Всѣ сорвались съ мѣстъ, точно этого только и ждали.,
   -- Тебѣ подастъ руку Сергѣй Сергѣевичъ. Подожди его... шепнулъ Надѣ на ухо Столѣшниковъ.
   -- Не хочу, папа. Мнѣ онъ противенъ.
   -- Кто противенъ? Сергѣй Сергѣевичъ?-- съ ужасомъ переспросилъ отецъ.
   -- Да онъ и все ваше лакейство, все ваше угодничество... Стыдись отецъ!
   -- Понимаешь ли ты, дѣвченка, что у него сорокъ милліоновъ? Если онъ захочетъ сегодня, завтра же я буду разоренъ.
   Но она уже не слушала старика.
   -- Коротковскій, дайте мнѣ руку,-- подозвала она художника.
   -- Вамъ, Надежда Андреевна, Сергѣй Сергѣевичъ, вѣроятно предложитъ...
   -- Я вамъ говорю, дайте мнѣ руку!-- приказала она ему. Коротковскій бросилъ умоляющій взглядъ на Велинскаго, точно призывая небеса въ свидѣтели своей невинности и, подавъ ей руку, повелъ, жалкій, жалкій, совсѣмъ пришибленный.
   Луна была уже надъ Ривою. Вершины горъ всплывали въ серебристомъ мерцаніи. Озеро заснуло точно въ колыбели. Острова и скалы, окутанные туманомъ, посреди его водъ принимали самыя фантастическія, очертанія. Гдѣ-то далеко-далеко по водѣ бѣжалъ огонекъ и слышалась на палубѣ бателло граціозная венеціанская пѣсня Vieni la barca е pronta!... Красивый баритонъ хваталъ за сердце.
   -- Черноморцевъ! Такъ, кажется, васъ зовутъ?.. Подите сюда!... кивнулъ пальцемъ Велинскій, когда передъ его глазами Коротковскій съ Надеждой Андреевной ушли по набережной, туда, гдѣ начиналось подножіе сумрачной, горы св. Стефана.
   Черноморцевъ совсѣмъ по-собачьи подбѣжалъ къ нему.
   -- Давно это у нихъ?-- показалъ Велинскій глазами.
   Тотъ понялъ съ перваго слова.
   -- Утромъ только увидѣли другъ друга въ первый разъ. На палубѣ парохода "Фениче"...
   -- Ничего серьезнаго?-- ронялъ Велинскій.
   -- Тѣшутся... Пустяки... Коротковскій говорилъ мнѣ, впрочемъ... И Черноморцевъ остановился.
   -- Что говорилъ?
   -- Будто она... влюблена въ него... Онъ, Сергѣй Сергѣевичъ, сегодня въ темнотѣ поцѣловалъ ее.
   -- Немудрено. Красивъ, каналья... Ну, да тутъ ничего не выйдетъ. Вотъ что. Вы ѣдете въ Петербургъ?
   -- Да.
   -- Вы другъ Коротковскаго?
   -- Да... То-есть нѣтъ... А, впрочемъ, какъ угодно вамъ... Мнѣ все равно дѣтей съ нимъ не крестить!
   -- Вамъ нужны будутъ дѣла въ Петербургѣ?
   Черноморцевъ, какъ за ужиномъ Минкину, захотѣлось поцѣловать въ плечо Велинскаго. Во время удержался только. Ограничился тѣмъ, что склонилъ покорно голову съ выраженіемъ смиренной Маріи, омывающей ноги Христу.
   -- Такъ вотъ что... Вы тамъ зайдете ко мнѣ, слышите?..
   -- Не знаю, чѣмъ заслужилъ... ваше великодушіе...
   -- Никакого великодушія. Я ничего даромъ не даю... Я покупаю. До тѣхъ поръ, по пути извольте сообщать мнѣ все, что будетъ между ними, слышите?
   -- Слушаюсь.
   -- Коротковскій болтливъ?
   -- Весь тутъ,-- разжалъ ладонь Черноморцевъ.
   -- Скотина!.. Такъ смотрите же... Ну, теперь идите къ Татьянѣ Борисовнѣ... И помните...
   Сергѣй Сергѣевичъ еще не встрѣчалъ ни одной женщины, которая произвела бы на него сразу столь сильное впечатлѣніе. Царь биржи до сихъ поръ былъ холостъ. Ему просто оказывалось некогда заниматься такими пустяками, какъ женская любовь. Но въ послѣднее время, бродя по раззолоченнымъ заламъ своего петербургскаго дома, онъ долго ломалъ голову, чего ему не достаетъ тутъ? Отчего всѣмъ у него такъ скучно и ему самому холодно среди этой роскоши и блеска... Думалъ, думалъ и только Капитонъ Бубновъ навелъ его на настоящее: "Знаешь, Сергѣй Сергѣевичъ, что я тебѣ скажу"...-- Что?..-- "Бабы тебѣ не хватаетъ, здѣсь... Заведи себѣ настоящую бабу, да такую, чтобъ глаза у всѣхъ на затылокъ повыскакали... По твоимъ капиталамъ -- это плевое дѣло... Чего хочешь -- того просишь"! И Велинскій дѣйствительно понялъ, что этимъ мертвымъ гостиннымъ и заламъ не достаетъ красавицы, какъ не достаетъ души античной статуѣ, чтобы передъ ней склонилось во прахъ человѣчество. Поискалъ онъ эту душу въ Петербургѣ -- тамъ ее не было. Доктора послали его лѣчиться въ Италію -- и въ Италіи не оказывалось ничего подходящаго. Нужно же было случиться наводненію, судьбѣ -- загнать его въ маленькій альпійскій городокъ, какую-то Риву, чтобы именно здѣсь наткнуться на эту золотую головку. Правда, ей нравится Коротковскій. Но этотъ ему не опасенъ. Еще лучше: пускай она обманется въ немъ. Велинскій старъ для нея и горячее сердце дѣвушки не забьется отвѣтнымъ чувствомъ въ его присутствій. Пусть Коротковскій сначала разобьетъ его и тогда Надѣ сладокъ покажется отдыхъ даже въ холодныхъ объятіяхъ Сергѣя Сергѣевича. Нужно только обставить это. Во всякомъ дѣлѣ -- обстановка главное. Эта биржевая аксіома ко всему подходитъ. Какъ глубоко ошиблись бы наивные люди, которые вообразили бы Сергѣя Сергѣевича влюбленнымъ. Велинскій -- и любовь, такое сочетаніе заставило бы его самого отъ души расхохотаться. Сорокалѣтнее сердце биржевика давно высохло для подобнаго "глупаго" чувства. Онъ просто нашелъ то, что ему было надо, то, что онъ давно рѣшилъ помѣстить среди своей мебели. А разъ рѣшивъ, быстро, всегда какъ въ затруднительныхъ случаяхъ, въ разгарѣ коммерческаго ажіотажа, дѣлалъ онъ. Велинскій уже прямо пошелъ къ своей цѣли, памятуя, что время -- деньги и даромъ его терять не слѣдуетъ никакъ. Да и когда же, царь этого міра, встрѣчалъ онъ отказъ? Прежде всего надо кончить съ отцемъ.
   -- Іосифъ Лазаревичъ!
   Арбузъ на короткихъ ножкахъ, шедшій подъ руку со Столѣшниковымъ, подбѣжалъ къ Велинскому.
   -- Подай руку Ксеніи Капитоновнѣ. Видишь, она одна идетъ.
   Минкинъ освободилъ Столѣшникова и перекатился къ Бубновой.
   -- Андрей Ѳедоровичъ!-- подозвалъ Велинскій.-- Старые мы съ вами друзья и хорошо знаемъ другъ друга.
   У банкира сердце ёкнуло. По тону чуялъ: дѣло въ серьезь идетъ... "О чемъ это онъ"?-- догадывался старикъ.
   -- Расположеніе своё я вамъ доказывалъ не разъ...
   -- Я, Сергѣй Сергѣевичъ, всегда это помню .
   -- Ради Бога. Я вовсе не для того, чтобы напоминать... Рука руку моетъ... А только я цѣню васъ душевно и хотѣлъ бы посовѣтоваться съ вами... Дурь въ голову на старости пришла... Говорятъ же, что бѣсъ въ ребро...
   -- У васъ-то сѣдины незамѣтно...
   -- Все равно. Вздумалъ я жениться. Какъ вы думаете?
   Лицо Столѣшникова просвѣтлѣло.
   -- Хорошее дѣло.
   -- Ну, вотъ видите... На биржѣ жену не добудешь, надо поискать около знакомыхъ. Да что тутъ толковать обиняками -- терпѣть не могу этой музыки. Лучше по нашему, по торговому обычаю. Прямо къ цѣли. Дочь свою отдашь за меня?-- фамильярно перешелъ онъ на ты.
   -- То-есть... Видите... Я счастливъ... Очень счастливъ... Радъ... Столѣшниковъ даже всхлипнулъ... Только...
   -- Не бойтесь... Я не потребую, чтобы вы принуждали ее... Роговъ носить я вовсе не желаю. Не для того женюсь... Не для адъютантовъ!... Я для себя хочу... Я только тебѣ (опять перешелъ онъ на ты) поставлю такъ вопросъ: за меня ты или нѣтъ?
   -- Какъ же вамъ не стыдно! Развѣ это вопросъ?.. Да это для меня такая... такая честь... Помилуйте!
   -- Вотъ и чудесно. Значитъ спѣлись. Я говорю: прямо всегда лучше! А пока пусть уходится, не мѣшайте ей... Помните наше правило: дайте бумагѣ хорошей подешевѣть, а тогда ее трахъ за хвостъ, бери въ руки и гони въ гору. Не такъ ли?
   -- Ужь вы, Сергѣй Сергѣевичъ, у насъ, извѣстно, Соломонъ премудрый.
   -- Ну, вотъ. Значитъ, до времени объ этомъ и толковать не станемъ. Ну, что ваши старгородскія акціи?
   -- Гну на пониженіе.
   -- Скупить хотите?
   -- Если Богъ поможетъ.
   -- Богъ тутъ не при чемъ. Онъ всегда за тѣхъ, кто помнитъ его заповѣдь: "не зѣвай"! Вѣдь ихъ на полмилліона у этого Кощея безсмертнаго, Кукина? Нужно ему шепнуть, чтобы онъ продавалъ скорѣе... Изъ редакторовъ кто вамъ знакомъ?
   -- Все тотъ же Тарасъ Левшинъ -- свой человѣкъ. Прежде, помните, мѣняльную лавку держалъ, а теперь съ газетой возится.
   -- Ну, вотъ... Скажите ему, чтобъ онъ потревожнѣе слухи распускалъ, а я Кукина пугну.
   -- Боюсь какъ бы дорогѣ не повредить, слухами-то.
   -- Чудакъ человѣкъ! Когда всѣ акціи будутъ у васъ, а дорога выгодная... Дѣло стоитъ хорошо... Кто же вамъ помѣшаетъ потомъ взбить цѣну?.. Я, пожалуй,-- у меня немного есть,-- брошу на биржу и почемъ попало отдамъ. Послѣ сочтемся. Кто у васъ тамъ дѣйствуетъ?
   -- Ронтальской и Гольдмахеръ.
   -- Знаю ихъ!.. Зайцы бойкіе... Они-то знаютъ суть дѣла?
   -- Избави Боже.
   -- То-то... Особенно этотъ Ронтальскій... Очень уже юрокъ. Слышали вы какъ онъ жениными деньгами игралъ на биржѣ?
   -- Когда она все проигрывала, а онъ выигрывалъ.
   -- Центръ тяжести-то и перемѣстился -- изъ одного кармана въ другой!-- расхохотался Велинскій.-- Потомъ онъ ее прогналъ, а самъ женился на молоденькой. У нихъ, у жидовъ, это легко дѣлается!
   

IV.
Женевьева изъ мѣняльной лавки.

   Рива назадъ отошла, вся за скалы спряталась. Только уголокъ озера голубѣлъ -- послѣднее "прости" Италіи. Скоро и эту чудную улыбку юга заслонили утесы. Альпы тѣснятся. Кругомъ какой-то хаосъ, будто природа здѣсь была остановлена въ самомъ разгарѣ своего своего творчества... Разлившіяся рѣки яро бѣгутъ по зеленымъ ущельямъ. Шумъ воды все время преслѣдуетъ нашихъ туристовъ. Мосты, перекинутые черезъ потоки, затоплены ими. Сады внизу залиты до верхушекъ деревьевъ я только черепичныя кровли болѣе высокихъ домовъ да колокольни тирольскихъ церквей плаваютъ подъ неудержимо стремящимися волнами. Сѣрыя скалы, на сѣрыхъ скалахъ сѣрые замки. Сверху гремятъ водопады, точно имъ хочется и эти вѣковыя башни снести внизъ въ глухо клокочущія бездны. Дали то заволакиваетъ туманъ, то откуда-нибудь изъ ущелья вырвется, словно бѣшеный, вѣтеръ и разорветъ сѣрую пелену мглы. И видитъ тогда Надя красивые, башенные города, замкнувшіеся въ старыя стѣны. Вонъ выглянулъ такимъ образомъ Арко. Вонъ на мгновеніе показался изъ-подъ тумана Венцано и словно ему холодно стало: опять натянулъ на себя однообразный сѣрый покровъ. Скалы все растутъ и растутъ, горы тянутся выше и выше; глубже уходятъ бездны, оглушительнѣе ревутъ водопады... Мостъ повисъ надъ пропастью; за мостомъ долина видна. Въ долинѣ -- старинный городъ, словно заснувшій подъ звонъ своихъ тысячелѣтнихъ соборовъ, въ тѣни не вѣсть когда построенныхъ башень, заснулъ съ своими домами, дворцами -- и уже не просыпается больше.
   -- Что это? Что это?-- словно въ забытьи повторяетъ Надя. Картина за картиной -- некогда очнуться. Одна лучше другой.
   -- Тріентъ,-- мягко улыбается ей Коротковскій.
   Лошади едва идутъ. Трудно имъ тащить эту громадную колымагу, гдѣ помѣстились вмѣстѣ всѣ наши путешественники. Дѣвушка точно сквозь сонъ слышитъ объясненія Велинскаго. Что ей за дѣло до того, что когда-то этотъ хородъ назывался Tredentum, что весь этотъ, словно изъ одного куска мрамора высѣченный, замокъ извѣстенъ подъ именемъ Buon-Consiglio. Развѣ Коротковскій сталъ красивѣе, когда она узнала его фамилію? Ей довольно и того, что все кругомъ такъ дико, такъ живописно. Довольно того счабтья, которое она читаетъ въ глазахъ Леонтія Петровича. И онъ сегодня ей нравится гораздо больше: не смотритъ въ глаза этому противному Велинскому. Два раза даже оборвалъ его, такъ что биржевой султанъ только высоко поднялъ брови и не нашелся что отвѣтить... Любитъ ли она художника? Сидя на скамьѣ въ пансіонѣ, она мечтала о такой минутѣ. По этимъ мечтамъ выходитъ, что теперь именно пора любить. Даже надо. Настоящее ли это чувство? А почему она знаетъ. Молодость тѣмъ и счастлива, что не анализируетъ, не копается въ душѣ. Тепло ей при немъ, хорошо, каждое прикосновеніе его руки обдаетъ жаромъ. Чего же еще?... И у нея какъ глаза горятъ... Румянецъ такъ и ходитъ подъ смуглою кожею щеки... Развѣ не довольно этого?
   Ей даже аристократизмъ его нравится.
   -- Ненавижу мѣщанскихъ построекъ нынѣшняго вѣка?-- говоритъ онъ.-- Для меня нѣтъ ничего противнѣе Вѣны.
   -- Городъ пріятный!-- замѣчаетъ Сергѣй Сергѣевичъ.
   -- Помилуйте, каждый домъ -- Минкинымъ смотритъ. Такъ и отдаетъ все разбогатѣвшимъ буржуемъ. Нѣтъ,-- среди руинъ, въ старыхъ облупившихся венеціанскихъ палаццо, въ мрачныхъ дворцахъ Флоренціи,-- мы, старое дворянство, лучше себя чувствуемъ. Бархатная мантія прошлаго столѣтія, хоть ее черви проточили, все-таки красивѣе лакейскаго фрака.
   Черноморцевъ заглянулъ ему въ глаза и обмѣнялся улыбкою съ Велинскимъ.
   -- Вы дворянинъ какой губерніи?
   -- Я?.. Рязанской!....
   -- Такъ...-- съ чего-то засмѣялся биржевой тузъ.
   -- Вамъ, Сергѣй Сергѣевичъ, это должно быть понятно... Вѣдь вы по шестой книгѣ, кажется, числитесь, хотя и отдались биржѣ.
   -- Побольше шестой книги,-- небрежно уронилъ Велинскій.-- Мы изъ Гедиминовичей... Велинскіе всегда впереди были. Прежде, когда силу давала власть и происхожденіе, мы на верху горы стояли... Ну, теперь деньги всѣмъ ворочаютъ; мы и на это согласны,-- усмѣхнулся онъ.
   Коротковскій съ завистью взглянулъ на лошадиную профиль своего сосѣда. Его бѣсило олимпійское спокойствіе милліонера.
   -- Хорошо имѣть много денегъ...
   -- Трудно!-- цѣдитъ сквозь зубы Велинскій.-- Нельзя же сидѣть на сундукахъ? Деньги, что ртуть, любятъ движеніе.
   -- И сколько добра можно сдѣлать.
   -- Сергѣй Сергѣевичъ не мало его дѣлаютъ,-- вмѣшивается Черноморцевъ.-- У него больше ста стипендіатовъ по разнымъ учебнымъ заведеніямъ.
   -- А вы почему знаете?-- оборачивается къ нему пріятно удивленный тузъ.
   -- Слухомъ земля полнится. А, больница ваша, а богадѣльня... А какіе пенсіоны вы даете своимъ...
   -- Ну, за это вамъ: и сюда, и сюда!-- попробовалъ пошутить Коротковскій, показывая на шею и на грудь.
   -- У меня нѣтъ ни одного ордена... Я этихъ балаболокъ не признаю,-- коротко отрѣзалъ Велинскій.
   "Вотъ ты какой"!-- посмотрѣла на него Столѣшникова, и тутъ же припомнила своего отца съ ленточкой въ петличкѣ.
   Старинныя улицы Тріента разступились передъ ними. Направо и налѣво выдвигались мрачные соборы, отъ каждаго камня которыхъ вѣяло столѣтіями. Выцвѣтшія статуи святыхъ угрюмо смотрѣли на нихъ съ площадей. Точно нищій въ лохмотьяхъ, вдругъ на самомъ пути становилась пятисотлѣтняя башня, которую мѣстами залилъ плющъ своими зелеными волнами. Вонъ какая-то руина въ сторонѣ и не разобрать въ ней ничего... Въ почернѣвшихъ отъ старости камняхъ ея бассейновъ меланхолически звенѣли струи фонтановъ. Казалось, онѣ оплакивали далекое-далекое прошлое.
   -- Слава Богу, пріѣхали!-- выскочилъ изъ коляски Андрей Федоровичъ передъ громаднымъ отелемъ, на площадку котораго выбѣжало до дюжины кельнеровъ.
   Черноморцевъ съ величайшей осторожностію высадилъ Татьяну Борисовну, какъ какой-нибудь дорогой фарфоръ. Та повисла всѣмъ своимъ грузнымъ тѣломъ у него на рукахъ и отблагодарила своего cavalier sirvente такою улыбкой, отъ которой поднялась цѣлая туча пудры. Черноморцевъ закашлялся даже.
   Вечеромъ за табль д'отомъ собралось большое общество.
   Тріентъ, также какъ и Рива, былъ переполненъ путешественниками. Наводненіе согнало ихъ сюда. Наши сѣли за отдѣльный столъ. Велинскаго знали и тутъ: ему прислуживалъ отдѣльный кельнеръ; самъ "директоръ" отеля во фракѣ и бѣломъ галстухѣ явился узнать: доволенъ ли важный гость помѣщеніемъ. Культъ золотаго тельца все яснѣе и яснѣе обрисовывался передъ Надей, со всѣмъ его безстыдствомъ и безцеремонностію. Она только радовалась за Коротковскаго. Подъ ея ли вліяніемъ, или по какимъ-нибудь другимъ соображеніямъ, только онъ съ такимъ эффектомъ выдерживалъ сегодня свою независимость, что даже Черноморцевъ ротъ разинулъ.
   Въ концѣ ужина, за которымъ всѣ пили болѣе обыкновеннаго, и потому языкъ развязался даже у Велинскаго, когда замороженное шампанское опять заискрилось въ стаканахъ, Коротковскій отодвинулъ свой.
   -- Что вы это?-- удивился Велинскій.-- За здоровье Надежды Андреевны.
   -- Я выпью краснаго вина. У меня еще есть оно.
   -- Одинъ стаканъ. Вѣдь вы любите Pommeri-sec?
   -- Мало ли что я люблю, да не могу.
   -- Почему?
   -- А потому, что отвѣтить вамъ тѣмъ, же у меня средствъ нѣтъ... Такъ я ужь лучше своимъ дешевенькимъ ограничусь,-- почти грубо оборвалъ онъ.
   -- Что, за глупости,-- сконфузился Сергѣй Сергѣевичъ. А у Нади даже глаза загорѣлись и она такимъ благодарнымъ взглядомъ окинула Коротковскаго, что тому такъ и захотѣлось разсцѣловать ее тутъ же. Впрочемъ, Надѣ въ этотъ разъ пришлось переходить отъ удивленія къ удивленію. Часовъ около десяти вечера въ залу вошла довольно-таки пожившая дама съ крупными брильянтами въ ушахъ. Вся она была въ черномъ. Велинскій подскочилъ къ ней и Надѣ въ первый разъ пришлось убѣдиться, что Сергѣй Сергѣевичъ умѣетъ кланяться, и кланяться очень низко. Вслѣдъ за ней слѣдовалъ отвратительный горбунъ- еврейскаго типа, къ тому же еще хромавшій на одну ногу. Ему Велинскій только пожалъ руку, не удостоивъ поклономъ.
   -- Кто этово будетъ?-- забеспокоился Минкинъ.
   -- Развѣ ты не знаешь?... Это баронесса Мишіельсъ съ мужемъ.
   -- Ахъ... Онъ самый... Великодушный, великій мадамъ Мишіельсъ...
   Столѣшниковъ тоже заволновался и приподнялся, чтобы лучше разглядѣть вошедшую.
   -- Что она такое?... Почему, она великая?-- заинтересовалась Надя.
   -- Видите ли,-- началъ Велинскій. Какъ это ни странно: вино на него дѣйствовало и, обыкновенно молчаливый, подъ вліяніемъ шампанскаго онъ любилъ говорить.-- Биржа -- это цѣлое государство. Въ ней есть свои герои, свои героини. Баронесса Мишіельсъ, это -- Женевьева, Жанна д'Аркъ биржи. Она и теперь хороша, но, что это было двадцать лѣтъ тому назадъ! Ослѣпляла. Покойный Максимиліанъ съ ума сходилъ по ней, эрцъ-герцогъ Альбрехтъ хотѣлъ развестись съ женою, чтобы на ней жениться, хотя она дочь простаго банкира. Прославилась она тѣмъ, что когда ея отецъ обанкротился, баронесса Мишіельсъ, тогда просто Эмма Клейнъ, пошла къ влюбленному въ нее главному кредитору жиду Мишіельсу, котораго вы видите рядомъ съ нею... и... ну, понятно... На другой день долги ея отца были заплачены, а черезъ недѣлю она стала мадамъ Мишіельсъ... Ея самопожертвованіе становится.еще выше, если я прибавлю къ этому, что Анна Клейнъ была безумно увлечена тогда мадьяромъ Гайосомъ... Они сговорены были.
   -- Бѣдный. Что съ нимъ сталось?-- невольно вырвалось у Нади.
   -- Вы не безпокойтесь. У насъ не стрѣляются, не отравляются отъ любви. Гайосъ теперь главноуправляющій у Мишіельса. Судьба, какъ видите, справедлива и вознаградила баронессу. Вмѣстѣ съ противнымъ мужемъ она удержала при себѣ любимаго человѣка.
   -- И это великодушно, и это честно, и это ваша Женевьева?
   -- А какже! Она спасла отца!..
   -- И... и...-- покраснѣла Надя -- и сохранила этого господина?
   -- Нужно же и ей утѣшиться,-- безцеремонно расхохотался Велинскій.
   -- Хороша ваша нравственность... Хороши ваши герои и героини... Богъ знаетъ, господа, къ какимъ разговорамъ вы меня пріучили... Я сама болтаю всякій вздоръ съ вами.
   -- Надо привыкать... Нашъ кружокъ не щепетиленъ... Мы -- реалисты въ этомъ отношеніи. Въ Петербургѣ услышите еще не то.
   -- А самъ мужъ ее, Мишіельсъ, развѣ не замѣчателенъ? Я припоминаю теперь о немъ,-- вмѣшался Столѣшниковъ.
   -- Что такое?
   -- Какже, двадцать лѣтъ тому назадъ ему грозило банкротство, чтобы заплатить по векселямъ, онъ тайкомъ воспользовался кассою своего отца!...
   -- Чортъ знаетъ что!-- возмутился Коротковскій.-- Да, вѣдь, вы кражу проповѣдуете...
   -- Вексель для банкира, молодой человѣкъ, все. Въ немъ и мораль, и честь, и оправданіе... Дѣлай, что хочешь, но плати по векселямъ. Неуплаченный вексель -- вѣчное пятно, неоткрывшаяся или недоказанная кража -- ноль. Я не обманулъ никого на своемъ вѣку, поэтому имѣю право сказать: честь каждый понимаетъ по своему; на нее толкованій, пожалуй, болѣе, чѣмъ на апокалипсисъ. Ну, а документъ никакихъ варіантововъ и объясненій не допускаетъ. Онъ имѣетъ одно опредѣленное значеніе. У насъ нынче всѣхъ въ подлецы записали. Этакъ, вѣдь, и честныхъ людей нѣтъ. Помилуйте, до того дошли, что Струсберга мошенникомъ ославили!.. А что же онъ сдѣлалъ? Воспользовался только благопріятными обстоятельствами. У дураковъ было семь милліоновъ; онъ пріѣхалъ заплатилъ кому слѣдуетъ куртажъ, и взялъ эти деньги.
   -- Папа, что ты проповѣдуешь?-- съ чувствомъ, близкимъ къ ужасу, всплеснула Надя.
   -- Дайте,-- вмѣшался Велинскій,-- вотъ хотя бы Минкину денегъ на честное слово, онъ вамъ не отдастъ ихъ.
   -- Не отдамъ!-- спокойно отозвался Іосифъ прекрасный.
   -- Ну, а по векселю?
   -- Повѣшусь, а заплачу. Своему человѣку и по одинъ словъ отдамъ, ну, а чужому...
   -- Въ обществѣ смѣшеніе понятій страшное. Только на биржѣ у насъ мы разобрались и называемъ предметы ихъ настоящими именами. Мы не пугаемся словъ!.. Разумѣется, кража -- подлость, но крупная цифра имѣетъ въ себѣ нѣчто особенное... Въ данномъ же случаѣ Мишіельсъ явился героемъ вексельнаго права. Брутъ убилъ Цезаря, Мишіельсъ разорилъ отца. Самъ я ни въ какомъ случаѣ не сдѣлалъ бы этаго, но нахожу оправданіе виновному. Нападали на Юханцева... Да помилуйте, мы всѣ вѣдь отчасти Юханцевы. Только въ другой формѣ, въ законной. Стоитъ ли же изъ-за одной формы спорить? (Велинскій чѣмъ больше пилъ, тѣмъ становился все многоглаголивѣе). Вы удивляетесь моей откровенности? Позвольте мнѣ пояснить вамъ примѣромъ. Убійца одного человѣка преступникъ, ну, а Наполеонъ, убившій сотни тысячъ?... Такъ и въ этомъ дѣлѣ: укралъ грошъ -- воръ, захватилъ чужой милліонъ и не попался -- ловкій человѣку. Вы знаете ли какъ пошелъ въ ходъ Минкинъ... Разскажи-ка.
   -- Я отъ вашъ папенька,-- обратился онъ къ Ксеніи,-- свой карьеръ получалъ...
   -- НуЖ вѣдь, ты станешь путаться въ русскихъ фразахъ... Капитону Бубнову сдали для постройки желѣзную дорогу. Іосифъ Минкинъ подобрался къ нему и убѣдилъ Бубнова выдать записку о томъ, что поставку шпалъ онъ сдаетъ ему, Іосифу Минкину... Такъ, вѣдь?
   -- Совершенно такъ,-- съ удовольствіемъ кивалъ головою Минкинъ, точно онъ слушалъ какую-нибудь музыку.
   -- Получилъ Минкинъ запись и на другой же день является къ Бубнову. Такъ и такъ, сколько отступнаго? За что?-- изумляется Капитонъ Гавриловичъ. А чтобы я вернулъ тебѣ запись обратно.-- Какъ обратно, ты, вѣдь, мнѣ шпалы поставлять будешь?...-- И не думаю... Что ты съ меня возьмешь?-- Самъ къ сроку дорогу не кончишь поэтому. Залоги потеряешь. Повертѣлся, повертѣлся Бубновъ, да и отвалилъ Минкину семьдесятъ пять тысячъ. Вѣрно?..
   -- Какъ по вексель!-- разцвѣлъ восхищенный Минкинъ.
   -- А честное слово наше?-- вступился Коротковскій.
   -- Какой честный словъ!... Въ Россіи есть пятнядцать томъ сводъ законъ... Гдѣ о честный словъ сказанъ? Укажить мнѣ... Честный словъ! Вотъ столъ, свѣча, вотъ Ксеній Капитоновна, а гдѣ честный словъ?...
   -- Честное слово, это -- фикція. Внѣ документа нѣтъ ничего. Для себя я считаю слово обязательнымъ, а другіе какъ хотятъ. Могій вмѣстити да вмѣститъ. Ну, а насчетъ документа -- никакихъ разсужденій; онъ одинаково обязателенъ для всѣхъ,-- подтвердилъ опять Столѣшниковъ.
   -- Мой вексель -- вотъ мой честь! Я не понимай честь на словъ!.. Перомъ писалъ -- не рубилъ топоръ!-- съ глубокимъ убѣжденіемъ заключилъ Минкинъ.
   -- Ну, и міръ! Ну, правила!-- широко раскрыла глаза Надя. Она была поражена ихъ спокойною откровенностію. Вѣрные служители бога воровъ -- Меркурія не сочли даже нужнымъ стѣсняться. Зачѣмъ? Все это казалось имъ весьма естественнымъ. Ихъ кодексъ покоился на незыблемыхъ основаніяхъ.
   -- Да!-- вдохновился Коротковскій.-- Правила!.. Прежде тоже все это продѣлывали, да хоть.не признавались. Цинизма не было. А нынче, словно подвигами какими, гордятся подлостью. Господи, да что же это!.. Дѣвушка отдается отвратительному горбуну и сохраняетъ при себѣ любовника -- она Жанна д'Аркъ... Мерзавецъ обкрадываетъ своего отца, чтобы заплатить другому мерзавцу по векселю,-- онъ чуть ли не герой... Голова кругомъ идетъ. Дышать стало нечѣмъ. Недолговѣчно царево ваше. Не такими идеалами живетъ человѣчество. Никогда не повѣрю въ будущее подобнаго порядка... Вамъ удалось пока все закупить... Все служитъ вамъ: и искусство, и наука, и печать... Но изъ-подъ спуда, снизу придутъ новыя силы и на лбахъ вашихъ выжгутъ позорныя клейма... Вы внесете въ исторію отрицательный примѣръ того...
   -- Ха-ха-ха!-- искренно разсмѣялся Велинскій.-- Вотъ не зналъ за вами, Коротковскій, такой способности... Ораторъ, настоящій ораторъ... И какъ говоритъ!...
   -- Ви знаете, молодой чельвѣкъ,-- вступился Минкинъ.-- Ходите къ намъ въ правленій... У насъ ви свой карьеръ получайтъ... Намъ для простой, добрый акціонеръ нужны такой луди!..
   Надя безмолвно пожала руку Коротковскому.
   -- Нѣтъ, онъ хорошо говоритъ!-- сентиментально похвалила и Татьяна Борисовна.-- Вы такъ не умѣете!-- уколола она Черноморцева.
   -- Говоритъ-то хорошо, гдѣ только сядетъ...
   -- Законы разбойничьихъ вертеповъ гораздо нравственнѣе. Честь бандита -- идеалъ, въ сравненіи съ вашей...
   -- Вотъ это хуже!-- прервалъ брезгливо Сергѣй Сергѣевичъ.-- До сихъ поръ вы говорили съ истиннымъ пафосомъ, а теперь уже навинчиваете себя, въ риторику ударились... Это портитъ впечатлѣніе...
   -- Нѣтъ, ни не говорите,-- заступился Іосифъ Минкинѣ.-- Для нашъ акціонеръ и это хорошо...
   Коротковскій бросилъ салфетку и вышелъ изъ-за стола, эффектно взбивъ себѣ волосы и мимоходомъ взглянувъ въ зеркало.
   Надя въ эту минуту совсѣмъ примирилась съ нимъ... Вчерашняго дня какъ небывало. Онъ чуть ли не пророкомъ явился ей среди этой пошлости и подлости. Велинскій наклонился къ Черноморцеву.
   -- Послушайте... Глядите въ оба....Она въ него теперь какъ въ Бога вѣруетъ.
   -- Слушаюсь.
   -- Напрасно вы... при дочкѣ-то,-- замѣтилъ потомъ Столѣшниковъ.-- Нужно бы по осторожнѣе. Ей все это ново, чуждо.
   -- Видите ли, Андрей Федоровичъ. Ложь мнѣ противна. Съ чего это я стану притворяться? Лишній трудъ. Надежда Андреевна должна меня знать такимъ, каковъ я въ дѣйствительности. Эта Коротковскому пристало рядиться въ чужія перья... А ужь меня увольте... Я на всю жизнь хочу ее; слѣдовательно, чѣмъ лучше и вѣрнѣй она меня узнаетъ, тѣмъ легче будетъ потомъ спѣться.
   А Коротковскій, выйдя изъ отеля, остановился на его террасѣ.
   Что-то ему говорило, что Надя послѣдуетъ за нимъ, что она не останется тамъ, въ этомъ душномъ кружкѣ биржевыхъ тузовъ.
   -- Глупость я сдѣлалъ, или нѣтъ?-- задумывался художникъ.-- Поддался впечатлѣнію!
   И онъ нервно прошелся по площадкѣ.
   -- Ну, на Велинскаго теперь разсчитывать нечего... Ни одной картины не купитъ... Впрочемъ, что же? Во Флоренціи я недаромъ познакомился съ княземъ Тагильскимъ... Ему всучу... Да что, впрочемъ, на мой вѣкъ хватитъ... Имя сдѣлано, теперь плюнь да размажь -- покупщикъ найдется. Лишь бы фамилія была подписана...
   А ночь была очаровательна.
   За старой башней, которая казалась теперь еще громаднѣе, всходила луна. Контуры башни рѣзко очёрчивались. Вся черная стояла она на просвѣтлѣвшемъ небѣ. Направо хмурились черныя горы. Съ колоколень древняго собора доносились глухіе удары колокола... Но ни они, ни шумъ рѣки подъ аркадами тяжелаго моста не могли заглушить величаваго ропота водопада, гдѣ то далеко-далеко падавшаго съ высоты въ глубокую пропасть.
   -- Это тамъ, должно быть!-- взглянулъ на сѣверъ Коротковскій. И ему показалось, что въ лунномъ свѣтѣ онъ видитъ бѣлые каскады и серебряныя нити ринувшагося внизъ горнаго потока.
   

V.
Ночь любви.

   Странное дѣло! Нѣсколько фразъ, сначала неискренно брошенныхъ, на удачу, точно очистили воздухъ вокругъ самого Коротковскаго. Легче дышать. Ему себя стало стыдно. Передъ кѣмъ и ради чего онъ унижался, чему служилъ еще недавно? Всѣ эти козырные тузы теперь были ему противны. Откуда ни возьмись, нахлынули воспоминанія и передъ нимъ возникло словно въявь его свѣтлое прошлое. Казалось, онъ давно съ нимъ покончилъ, отошелъ отъ него въ сторону, забылъ и вдругъ опять оно мелькнуло въ памяти, вызвавъ горячій румянецъ на его щеки, невольно рождая въ груди тяжелый вздохъ. Онъ опять былъ тѣмъ же неизвѣстнымъ художникомъ, для котораго карьера, нажива, поклоненіе золотому тельцу, служеніе модѣ казались такъ ничтожны рядомъ съ вѣчными идеалами красоты и правды. Какъ ударъ молніи -- эти воспоминанія. Ничего не видно въ безглазую, беззвѣздную ночь,-- и вдругъ блеснула вверху огнистая струя и передъ вами мгновенно очертились темныя купы тучъ въ небесахъ съ зигзагомъ случайнаго просвѣта, бѣлый фасадъ какого-то дома, куполъ собора, вершина колокольни, сквозная тополь за старою стѣною, узкою щелью ложащаяся улица... Но мгновеніе прошло,-- и опять все темно, только въ памяти еще блекнетъ этотъ неожиданный образъ.
   -- Да, нужно жить иначе... совсѣмъ иначе!-- повторялъ онъ про себя.-- И ради чего мы унижаемся передъ этою мельхіоровою знатью биржи? Развѣ не мы -- артисты, художники, писатели -- истинная соль земли? Аристократія таланта -- чѣмъ она ниже аристократіи мѣняльныхъ лавокъ?... Сами себя мы измучили, исковеркали...
   -- Леонтій Петровичъ, вы здѣсь?-- послышалось издали.
   -- Надя... Надежда Андреевна...
   -- Я ушла отъ нихъ... Вотъ люди!.. Когда ихъ слушаешь, точно надъ бездной висишь: ни надъ тобой, ни подъ тобой, ни по сторонамъ нѣтъ опоры... А имъ легко... Я не понимаю!... Сегодня вы -- пай-мальчикъ. Я люблю, т.-е. буду васъ любить такимъ... А если какъ вчера вечеромъ, такъ ужь лучше и не показывайтесь...
   -- Это не повторится.
   -- Нате вамъ за то.-- И она прижала къ его губамъ свою маленькую, мягкую ручку.-- Кушайте на здоровье...
   -- За вами не придутъ?
   -- Нѣтъ; я сказала имъ, чтобы не смѣли... Я, вѣдь,.знаете, вольница. Даже отца пріучила. У насъ въ пансіонѣ много американокъ было,-- у нихъ заняла такіе пріемы. Ничьей власти надъ собою не признаю и никому не подчинюсь.
   -- Никогда?
   -- Никогда... Какъ хорошо тутъ... какая ночь теплая, ясная!.. Знаете что?.. Пойдемте туда, на тотъ мостъ, помните, по которому мы ѣхали сегодня?...
   -- Далеко... Васъ станутъ искать. Отецъ будетъ безпокоиться.
   -- Развѣ я дала ему право сомнѣваться во мнѣ?
   И столько гордости прозвучало въ эту минуту въ голосѣ Нади, что Коротковскій мгновенно смолкъ. Гордость, это -- броня женщины. Она часто спасаетъ ее отъ униженія. Побѣдить женщину -- не значитъ только пріобрѣсти ея любовь, но и сломать ее гордость. Оно и понятно: въ любви женщина отдается, мужчина беретъ. Не потому ли для женщины это самопожертвованіе является священнодѣйствіемъ? Она хочетъ, чтобъ ею не только обладали, но въ эту же минуту и молились на нее. Грубость побѣдителя глубоко оскорбляетъ побѣжденнаго. Женщина поэтому никогда не проститъ, если любимый человѣкъ, переживъ экстазъ, смотритъ на нее равнодушнымъ взглядомъ.
   "Какъ онъ смѣлъ, горячъ и энергиченъ"! убѣждала себя Надя, идя подъ руку съ Коротковскимъ по мрачнымъ улицамъ средневѣковаго города. Она чисто по той же женской гордости надѣляла художника качествами, которыхъ тотъ вовсе не имѣлъ. Для мужчины, если онъ уже нравится женщинѣ, не надо ни ума, ни красоты, ни возвышеннаго характера. Она сама его снабдитъ всѣмъ этимъ; увѣритъ себя, что онъ уменъ, красивъ, съумѣетъ другимъ доказать тоже. Ея самолюбіе не допускаетъ и мысли, чтобы она увлеклась чѣмъ-нибудь обыденнымъ. Женщина, разъ она любитъ, способна найти прелесть въ кривомъ глазѣ и хромой ногѣ своего властелина. Его горбъ или лысина будутъ казаться ей особенными преимуществами, которыми онъ обладаетъ и которыхъ лишены другіе. Немудрено поэтому, что красавецъ Коротковскій казался Надѣ чуть ли не кладеземъ всевозможныхъ физическихъ и духовныхъ совершенствъ.
   Старые дома, съ выдвигавшимися впередъ верхними этажами, старые соборы, съ черными статуями святыхъ въ черныхъ нишахъ, старыя башни, съ волнами плюща, старыя стѣны,-- все это то уходило въ мракъ, то словно выдвигалось, когда яркое сіяніе мѣсяца струилось на нихъ съ высоты. Тускло блеснули и спрятались опять расписныя стекла готической капеллы, на холодныхъ камняхъ которой когда-то плакалъ и бился Фридрихъ Барбарола. На площадяхъ, гдѣ сонно рокотали меланхолическіе фонтаны, дома по одну сторону казались изваянными изъ матовыхъ глыбъ серебра, другіе чернѣли въ темнотѣ, откуда изрѣдка, словно чье-то налившееся кровью око, мелькалъ красный огонь изъ круглаго окна. Точно остріе ножа, прорѣзался сквозной лучъ въ бойницѣ угрюмаго замка. Мрачный силуэтъ его, казалось, былъ выхваченъ прямо изъ романтической легенды. Бѣлою полосою ложилась дорога между темными облаками тополей -- городъ остался позади.
   Городъ остался позади... Оглянувшись, Надя увидѣла кровли домовъ, стрѣльчатые колокольни соборовъ, вершины старыхъ башенъ словно плавающими въ цѣломъ морѣ задумчиваго свѣта. Ночь, завернувшись въ звѣздное покрывало, замедляла свой полетъ надъ ними, точно для того, чтобы налюбоваться на эту красивую молодую пару. Казалось, ей, грустной красавицѣ мрака, хотѣлось прислушаться въ согласному біенію ихъ сердецх, укрыть счастливцевъ отъ цѣлаго свѣта, чтобы они могли вволю надышаться прохладою остывающихъ полей, нѣгою очарованной природы, молодостью, свободою и счастьемъ, которыя отниметъ яркій день, разгонитъ горячее солнце, вспугнутъ любопытные взгляды...
   Городъ остался далеко позади... Теперь уже не видно его куполовъ и башенъ. Платаны, глубоко запустившіе свои корни въ горные склоны, заслонили Тріентъ. Изрѣдка доносится сюда унылый бой часовъ. Пускай бьютъ: ихъ некому считать здѣсь... Какое это красивое дерево -- платанъ. Какъ оно хорошо и при свѣтѣ дня, и въ мерцаніи ночи. Оно всегда юно. На его молодой, бѣлой и свѣжей корѣ время безсильно провести свои морщины. Сотни лѣтъ проходятъ мимо. Сѣдины лишаевъ и густыя бороды мху старятъ могучіе дубы, а платаны стоятъ себѣ молодые и свѣжіе, какъ вчера, улыбаясь времени и радуясь каждому новому лѣту.
   Теперь уже и боя часовъ не слышно. Теплая долина. Персиковыя деревья на ней. Густо напоенъ воздухъ ихъ возбуждающимъ ароматомъ. Точно тысячи благоуханныхъ устъ раскрылись и дышутъ прохладою южной ночи. Тысячи невидимыхъ кадилъ струятъ къ застоявшемуся посреди неба мѣсяцу свои благодарные фиміамы... И какъ хороши эти деревья! Какъ они разбрасываютъ свои листья и вѣтви во всѣ стороны, точно имъ хочется оторваться, уйти прочь, на свободу, отъ родного ствола! Такъ въ горячкѣ любви разметывается на своемъ знойномъ ложѣ молодая женщина, мысленно призывая къ себѣ любимаго человѣка... А виноградъ что всползаетъ вверхъ по деревьямъ; точно кольца завившихся на бѣлой шейкѣ кудрей, лозы на свѣтлой корѣ. Днемъ замѣтно, что листья ихъ покраснѣли, но это не чахоточный румянецъ нашей осени... Нѣтъ, это полнота жизни, это ея соки пробиваются наружу; глядя на нихъ, такъ и кажется: изъ-подъ зубчиковъ листа вотъ-вотъ брызнетъ горячая кровь... Лоза -- дѣйствительно женщина... Ей надо уцѣпиться за что-нибудь,-- кого-нибудь обвить. И опьяняетъ она, какъ женщина... Вѣтеръ бѣжитъ по листвѣ винограда; влюбленный шопотъ слышится въ ней... Влюбленный шопотъ передается разметавшимся вѣтвямъ персиковаго дерева и точно зоветъ оно нашихъ путниковъ къ себѣ подъ свою ароматную тѣнь.
   Долины за долинами, холмы за холмами... Все вверхъ и вверхъ поднимаются наши путники.
   Ручьи уже шумно бѣгутъ по горнымъ щелямъ. Вонъ маленькій мостикъ перекинулся черезъ самое стремя бѣлаго потока... Надъ нимъ остановилась Надя. Слушаетъ его... Весело бѣсится вода, шумно радуется чему-то. Изъ чащи акацій, каждый листъ которыхъ теперь прижался къ листу, каждая вѣтка къ вѣткѣ, весь вытягиваясь, рвется вверхъ къ свѣту, къ ночному небу, къ ночнымъ звѣздамъ -- стройный тополь... Тополь въ луну влюбленъ. Оттого, часто, безлистный внизу, онъ уносится къ ней въ высоту, доростаетъ сколько можетъ и уже тамъ въ вольномъ просторѣ раскидываетъ все къ той же лунѣ свои словно вздрагивающія отъ страсти вѣтви...
   -- Хорошо тебѣ?-- И Надѣ нисколько не странно, что ей уже говорятъ "ты". Она бы удивилась, если бы было иначе.
   Вмѣсто отвѣта она жмется къ молодому художнику, заглядываетъ благодарно прямо въ его темные глаза.
   -- Мнѣ не хочется на сѣверъ... Здѣсь бы остаться съ тобою, уйдти отъ всѣхъ куда-нибудь далеко, далеко, въ самую глушь...
   -- Бѣжимъ!... трепетно шепчетъ она...-- Бѣжимъ... Куда-нибудь, по голубому, теплому морю...
   -- Скоро у насъ будетъ снѣгъ... Туманы пойдутъ... Солнце спрячется за тучи... А тамъ вѣчно зеленыя пальмы все будутъ колыхаться надъ пѣвучими волнами. Безоблачное небо, также обойметъ сожженную его поцѣлуями землю. Я, кажется, скоро заговорю стихами. Эта ночь, луна... Эти горы... Ахъ, Надя! Скорѣе, скорѣе бы...
   -- Что?
   -- Назвать тебя своею... Не прятаться... Не притворяться...
   Она еще крѣпче прижалась къ нему; вотъ рука Коротковскаго обвила вокругъ ея стана. Сильная мужская рука, и Надя чувствуетъ, что вся дрожитъ подъ этою рукой, что и эти тополи, и эти горы, и эти утесы точно сдвигаются съ мѣстъ... а воздуха мало... грудь волнуется -- дышать нечѣмъ... Горячая кровь такъ и льется подъ кожей... Жизни, жизни, простора!...
   Ночь для нихъ раскрывала вѣнчики лучшихъ цвѣтовъ своихъ, ручьи пѣли имъ самыя звонкія пѣсни, деревья въ полуснѣ, шептали ласковый привѣтъ, звѣзды съ высоты, небесной глядѣли имъ прямо въ душу... А они все шли и шли впередъ.
   Вонъ и тотъ большой каменный мостъ черезъ бездну. Направо гремитъ водопадъ, обдавая ихъ серебряною пылью. Могучая масса воды разбивается въ бѣлое облако. Точно какое-то чудовище жалуется и стонетъ тамъ, на днѣ пропасти, подъ этими ударами. По серединѣ мостъ упирается въ скалу... Будто игла, она поднялась снизу, словно для того, чтобы поддержать смѣлую каменную арку. Далеко-далеко подъ ногами клубится туманъ... И кажется Надѣ, что несутся они надъ этимъ туманомъ, несутся съ этими горами и рощами, съ этимъ водопадомъ... Отсюда опять видѣнъ Тріентъ. Вонъ онъ, словно утомясь, лѣниво прислонился къ откосамъ горъ въ долинѣ, по которой широкимъ изгибомъ струится и поблескиваетъ большая рѣка.
   -- Удивительно!-- проговорила, наконецъ, Надя.
   -- Что?-- Голосъ его звучитъ какъ-то нервно, возбужденно.-- Что тебѣ моя дорогая?-- А рука все крѣпче и крѣпче обвиваетъ ея станъ.
   -- Мы молчимъ -- и ни на секунду не скучно.. И говорить не хочется.
   -- Когда любишъ, молча понимаешь другъ друга... Можно молча разговаривать... молча передавать другъ другу впечатлѣнія. Не потому ли, что въ эти минуты одно и то же волнуетъ, радуетъ и мучитъ насъ?...
   -- Минуты, только минуты?-- грустно проговорила дѣвушка...
   -- Въ этихъ минутахъ вся жизнь... Онѣ потомъ какъ солнце согрѣваютъ...
   -- Какой чудный запахъ! посмотрѣла внизъ Надя.-- Что бы это могло быть?... Вотъ-вотъ тамъ. Посмотри. Какъ это красиво...
   Въ одной изъ трещинъ скалы, подпиравшей мостъ, поднялось олеандровое дерево. Большія кисти красныхъ цвѣтовъ безстыдно подставляли лунному свѣту свои жадно раскрытыя, страстныя, алыя губы. Коротковскій взглянулъ внизъ. Почти отвѣсная поверхность утеса кое-гдѣ только чернѣла разщелинами.
   -- Была не была!
   -- Что?
   -- Сейчасъ я положу тебѣ на грудь эти цвѣты.
   -- Что ты... Я умру отъ страха... Я брошусь за тобою... Милый, дорогой мой?
   Но было уже поздно.
   Коротковскій живо перескочилъ черезъ парапетъ каменнаго моста, наклонился надъ бездной, смѣлымъ прыжкомъ миновалъ пространство между выступомъ, на которомъ стоялъ, и первою площадкою скалы... Только мелкой щебень съ глухимъ шумомъ сталъ осыпаться внизъ по гранитнымъ откосамъ.
   -- Ради Бога!... Назадъ!... Назадъ!-- билась на верху Надя.
   -- Сейчасъ у тебя будутъ цвѣты,-- весело послышалось снизу.
   Онъ схватился руками за холодную горбину камня. Повисъ на ней... Внизу, далеко внизу струится туманъ, гремитъ водопадъ около. Брызги его серебрянной пылью ложатся на скалу. Мокрый камень скользокъ отъ нея. Ноги художника внизу ищутъ опоры. У Нади вся жизнь ушла въ глаза. Она теперь не живетъ, а только видитъ, смотритъ. Сердце замерло... Бьется или нѣтъ?... Словно чьи-то руки схватили за горло и душатъ... Крикнуть силъ нѣтъ... Да и какъ крикнуть!... Точно молнія, въ головѣ мысль: его испугаетъ крикъ... Слава Богу!.. Ноги его нашли опору...
   -- До цвѣтовъ недалеко уже!-- слышится ей голосъ любимаго человѣка.
   Онъ цѣпляется за каждую морщинку въ утесѣ. Вставитъ ногу носкомъ въ разщелину, а руками шаритъ за что опять ухватиться.
   И этотъ оглушающій водопадъ... Бѣлыя массы воды несутся около Коротковскаго. Вдругъ смоютъ внизъ?... Карнизъ встрѣтился... Коротковскій пошелъ по карнизу... Точно лѣсенка внизу... Будто ступени въ скалѣ къ самому олеандру... Вотъ онъ уже уцѣпился за стволъ дерева. Крѣпко уцѣпился... Должно быть, отдыхаетъ... Что это, свѣтъ мѣсяца, или онъ поблѣднѣлъ? Лицо совсѣмъ мертвое-мертвое. Только глаза у него горятъ. Какъ онъ дышетъ тяжело. И время идетъ какъ медленно! Надѣ казалось, что сама упадетъ сейчасъ. Ногъ подъ собою не чувствуетъ, что-то, какъ облако, заволакиваетъ передъ нею дали... А мгновенія идутъ за мгновеніями -- тихо-тихо. И каждое изъ этихъ мгновеній кажется вѣчностью!.. О, Господи!..
   -- Еще немножко, Надя, и цвѣты твои!-- кричитъ Коротковскій снизу.
   У нея уже нѣтъ силы отвѣтить ему- хотѣла сказать что-то да въ горлѣ только захрипѣло. Не отводя глазъ, смотритъ она. Вотъ онъ уцѣпился за вѣтви дерева. Ползетъ по нимъ къ цвѣтамъ. Повисъ на вѣтвяхъ. Дерево все книзу склонилось теперь... Вмѣстѣ съ деревомъ, какъ тяжелый плодъ на немъ, виситъ онъ надъ бездной. Ничего подъ нимъ. Ничего, кромѣ Бога и ангеловъ... Хватаясь руками все ближе и ближе къ верхушкѣ Коротковскій опускается ниже... Что, если олеандръ не выдержитъ, что, если корни слабо въ скалѣ сидятъ, оборвутся?... Надя закрываетъ глаза... Она чувствуетъ, что мостъ точно заколыхался подъ нею... Невольно она опускается на его каменныя плиты... Замерла... Ничего теперь ни въ ней, ни кругомъ...
   Долго ли продолжался обморокъ, долго ли и какъ любимый человѣкъ всползалъ по этой каменной иглѣ,-- она ничего не помнитъ. Надя очнулась потому, что Коротковскій подошелъ и прямо въ лицо ей брызнулъ холодными каплями, сохранившимися въ лепесткахъ цвѣтовъ. Онъ кладетъ ихъ на грудь дѣвушкѣ... Покрываетъ поцѣлуями ея губы... Она уже и не отбивается теперь... Только касается его лица... Точно хочетъ убѣдиться, что это не сонъ, не греза, что это дѣйствительно онъ воротился цѣлъ и невредимъ...
   -- Что же ты не поблагодаришь меня! Посмотри какъ ихъ румянецъ идетъ къ золоту твоихъ волосъ,-- смѣется онъ, еще разъ медленно касаясь своими губами ея раскрытыхъ устъ.
   Но вмѣсто благодарности Надя начинаетъ рыдать.
   Коротковскій живо подхватываетъ ее на руки и какъ ребенка несетъ черезъ мостъ... Тамъ на концѣ его часовня... Въ темной нишѣ дѣва Марія съ ребенкомъ... Подъ нишей каменная скамьи... Прямо сюда бьетъ своими лучами мѣсяцъ... Коротковскій тихо опускаетъ Надю на скамью и самъ становится на колѣни около.
   -- Зачѣмъ... Зачѣмъ ты это?... Развѣ можно пугать такъ?-- только и шепчетъ она, едва успокоиваясь отъ рыданій.
   Но онъ не даетъ ей говоритъ, не слушаетъ ее. Онъ цѣлуетъ ей лобъ, виски, щеки. Она не успѣваетъ отворачивать голову. Онъ гаситъ своими поцѣлуями упреки, вспыхивающіе у нея на губахъ. Его горячая щека жжетъ ее... Руки его жадно ищутъ ея рукъ... Вотъ онъ нашелъ ихъ и жметъ... Точно огонь палятъ онѣ... Вотъ онъ поднялъ ей голову -- цѣлуетъ ей шею... Словно жаждующій въ спаленной солнцемъ пустынѣ къ источнику, приникаетъ онъ къ ней... Отыскалъ волоса, завившіяся подъ ея красивымъ затылкомъ; ихъ цѣлуетъ... Во влажную массу косъ погружаетъ свое горящее лицо и, все-таки, не можетъ охладить его... Надя ничего не понимаетъ, но ей хорошо, хорошо. Его поцѣлуи, этотъ огненный дождь, согрѣваетъ ее, возвращаетъ ей жизнь. Смутно, какъ во снѣ, онъ говоритъ ей что-то. Ее самою всю охватило полымемъ... Страстный трепетъ бѣжитъ по ея тѣлу, какъ волны въ бурю... Руки Коротковскаго обвили дѣвушку... Жадные губы слились съ ея губами...
   -- Господи!... Что это?....
   Кто это смотритъ на нее сверху? Кто здѣсь третій?
   Она вскочила съ широко раскрытыми глазами, и во время...
   Изъ глубины черной ниши, вся озаренная луною, смотрѣла на нее мраморная Мадонна съ мраморнымъ младенцемъ на рукахъ.
   

VI.
Аксюткины когти.

   Когда Надя вернулась съ Коротковскимъ, казалось, въ отелѣ все спало.
   Ни въ одномъ окнѣ огонька не было.
   -- До утра!-- прощалась съ нимъ дѣвушка.
   -- До завтра.
   -- Ну, впередъ я ужь не буду такъ неосторожна съ тобой...
   -- Прости меня, забылся совсѣмъ... Да, вѣдь, ничего же дурнаго не вышло?
   -- Хорошо, что Мадонна спасла!-- лукаво улыбнулась дѣвушка. Ахъ да... Милостивый государь!-- словно опомнилась она.
   -- Что тебѣ?...
   -- На что это похоже?... Вѣдь, вы еще до сихъ поръ формально не изъяснились въ любви... Какой это порядокъ? Я во всѣхъ романахъ читала, что молодой и благородный кавалеръ становится на колѣни и... Станьте на колѣни!
   -- Ну, что за шалости, Надя!
   -- Я тебѣ говорю: стань на колѣни... Иначе завтра наединѣ не увидимся. Я хочу этого. Неужели такъ трудно?
   Улыбаясь, Коротковскій опустился передъ нею.
   -- Вотъ, такъ... Въ эту сторону повернитесь... чтобы васъ видно было. Пусть луна удивляется, что это за дуракъ такой?!.. Не смѣйте подниматься ни подъ какимъ видомъ... Ну, теперь -- изъясняйте ваши чувства... Не хотите?... Нѣтъ?... Ну, такъ стойте же... пока я не взойду наверхъ и не отворю окна... Стойте!.. Слышите?
   -- Глупости!
   -- А я вамъ говорю, что если вы этого для меня не сдѣлаете, такъ я васъ и знать не хочу... Это вамъ будетъ наказаніемъ.
   -- За что?
   -- За то, что чуть-чуть не случилось,-- уже съ нѣкоторою злостью проговорила Надя, уходя за дверь.
   "Что за глупое положеніе... Разнервничилась!... Стой теперь на колѣняхъ"...
   -- Коротковскій!
   Тотъ мигомъ вскочилъ на ноги.
   -- Чего вы это на колѣняхъ торчите тутъ?-- послышался сверху голосъ Велинскаго.-- Я въ окно выглянулъ -- и вижу... Глазамъ не повѣрилъ... На луну молитесь, что ли?
   -- Нѣтъ... Уронилъ золотой и ищу... "Глупая дѣвчонка", ворчалъ онъ про себя,
   -- То-то... Золотой!.. Спать идите... Гдѣ вы шлялись до сихъ поръ?
   -- Тріентъ осматривалъ при лунномъ свѣтѣ.
   -- Одинъ?
   -- Съ кѣмъ же еще?-- спросилъ Коротковскій...
   -- Какъ съ кѣмъ? Со мной!-- задорно откликнулась изъ другаго окна Надя.-- Онъ вмѣстѣ со мною гулялъ по всему Тріенту...
   -- Съ чѣмъ васъ и поздравляю!-- процѣдилъ сквозь зубы Велинскій.
   -- И не только по Тріенту... мы на мостъ ходили...
   -- Какъ на мостъ?.. Ночью, въ эту пору, вдвоемъ, молодая дѣвушка и...
   -- Ха-ха-ха!... А какъ объ этомъ говоритъ "биржевая" мораль? Въ вексельномъ правѣ не найдется ли что-нибудь? Молодой дѣвушкѣ можно, или нельзя? Съ вами, напримѣръ, такъ вѣрно можно, а съ Коротковскимъ нельзя... Не такъ ли? Ну, а вы по моему высочайшему повелѣнію стали бы на колѣни тамъ, на мокрыхъ ступеняхъ, или нѣтъ?...
   -- Такъ это вы его?-- разсмѣялся Велинскій, совсѣмъ успокоенный.
   -- А вы какъ думали?;
   -- Молодецъ, Надежда Андреевна!... Завтра Коротковскій съ насморкомъ.
   -- Ему за это и награда будетъ!...
   -- Какая?.
   -- А ужь это не ваше дѣло... Это я одна знаю, да никому не скажу,-- смѣялась Надя.-- Прощайте, Леонтій Петровичъ, идите спать!...
   -- Слушаюсь!-- съ комическою покорностію отозвался художникъ, уходя съ крыльца.
   -- Угнетенная невинность или поросенокъ въ мѣшкѣ! прошепталъ Велинскій.-- Знаете что, Надежда Андреевна?... Бросьте вы эту исторію...
   -- Какую?
   -- А вотъ съ Коротковскимъ. Вамъ не то надо... Такая царственная красота, какъ ваша, нуждается во власти, въ силѣ, въ блескѣ... А эти "публичные мужчины" -- артисты, не дадутъ вамъ ничего... При нихъ женщина нянька. Она стушевывается въ праздникъ и играетъ роль служанки въ будни... Вамъ надо быть женою человѣка, въ рукахъ котораго -- все и который самъ служилъ бы вамъ всѣмъ.
   -- Не о себѣ ли вы это?
   -- А хотя бы о себѣ. Вступимъ въ договоръ.
   -- Какъ вы сказали?
   -- Я говорю: вступимъ въ договоръ,-- спокойно повторилъ Велинскій.-- Я -- могущество, власть, сила... Вы -- красота... Соединимся, вмѣстѣ мы цѣлый свѣтъ повернемъ...
   -- Что это, формально?
   -- Хотя бы.
   -- Изъ окна въ окно? И притомъ вы теперь въ халатѣ... Или по сему торжественному случаю фракъ надѣли?
   -- Такъ что-жь, что изъ окна?... Развѣ странно? Вамъ должно нравиться это... Помилуйте, внизу въ долинѣ подъ луннымъ свѣтомъ спитъ городъ... Въ небесахъ сверкаютъ звѣзды. Луна эта. Самая подходящая декорація.
   -- Для договора?
   -- Или для формальнаго предложенія...
   -- Ну, а вы станете на колѣни, какъ Коротовскій?
   -- Нѣтъ, не стану...
   -- Такъ я несогласна,-- расхохоталась Надя.-- Пусть могущество, власть, сила остаются сами по себѣ, а красота -- сама по себѣ.
   -- Это не послѣднее ваше слово?
   -- Рѣшительное.
   -- А я вамъ говорю -- нѣтъ... А что я говорю, то значитъ такъ и будетъ... Я никогда не ошибаюсь,-- и вы, рано или поздно, а станете моею женой.
   -- Вы слышали, что говорилъ отецъ? Меня на биржѣ не котируютъ.
   -- Теперь весь міръ биржа... Цари биржи располагаютъ міромъ... Слушайте, Надежда Андреевна... Дѣятельность банкира -- рискованное дѣло... Сегодняшній милліонеръ завтра можетъ оказаться на улицѣ. Это -- азартная игра. Вашему отцу везетъ, но... Ни что не вѣчно подъ луною!... Кто это сказалъ?... Впрочемъ, все равно... Если вамъ,-- и голосъ Велинскаго сталъ необыкновенно серьезенъ,-- когда-нибудь нужно будетъ спасти честь отца, его состояніе... Если вамъ понадобится нѣсколько сотъ тысячъ, ну, милліонъ, что-ли, знайте -- вы его найдете въ своей свадебной корзинкѣ... Слышите ли?... Я знаю, вы меня не любите, но вы полюбите ту жизнь, которую я дамъ... Да я и не понимаю, что такое любовь? Ни любви, ни зубной боли я никогда не испытывалъ... Такъ вотъ вы и знайте... Въ случаѣ, "чего не дай Боже", какъ пишутъ въ контрактахъ, я выручу и васъ, и вашего отца.
   -- Благодарю васъ....Чтобы ни случилось съ папа, а этого не будетъ.
   -- Почему?
   -- Потому что роль Женевьевы изъ мѣняльной лавки меня не соблазняетъ...
   И она захлопнула окно.
   Велинскій нисколько не обидѣлся.
   -- Что за странный типъ,-- думалъ онъ,-- и какія громадныя дѣла можно сдѣлать съ нею... Въ ней есть смѣлость, задоръ, независимость... Что-то очень мало чистоты... Нѣтъ этой дѣвственности, наивности, ну, да подобный товаръ нынче вообще рѣдокъ. Да и какъ заглазно опредѣлить его? Невинность дѣвушки и честность банкира обнаруживаются только при ликвидаціи... А она будетъ моей женой. Ея отецъ на волканѣ. Онъ свое состояніе, капиталы вкладчиковъ,-- все броситъ въ эту операцію. Тише поѣдешь -- дальше пріѣдешь, какъ говоритъ Іосифъ прекрасный.-- И Велинскій тоже затворилъ свое окно. Теперь отель точно опустилъ, свои вѣки -- шторы и заснулъ окончательно.
   Надя, войдя къ себѣ, была очень удивлена.
   Ксенія не спала. Она лежала съ широко раскрытыми глазами, закинувъ подъ голову свои красивыя руки. Бубнова смотрѣла прямо въ лицо яркому мѣсяцу, словно застоявшемуся передъ ея окномъ.
   -- Что ты?-- съ участіемъ обратилась къ ней Столѣшникова.-- Всегда какъ въ кровать, такъ и спишь.
   -- Такъ... Не спрашивай... Скверно... Надоѣло все... Захочу говорирь, сама заговорю.
   -- Ну, Богъ съ тббой недотрога-царевна!.. Лежи!
   Надя, выглянувъ въ окно, начала съ Велинскимъ уже описанную бесѣду. Ксенія не проронила ни одного слова.
   -- Слышала?-- обратилась къ ней дѣвушка, запирая ставень.
   -- Слышала.
   -- Каковъ?
   -- Настоящій человѣкъ!.. Вотъ бы мнѣ такого, я бы не выпустила изъ рукъ.
   -- Не хочешь ли, сейчасъ ему сдѣлаю предложеніе отъ твоего имени,-- расшалилась Надя, пріотворяя окно.
   -- Безъ глупостей... Ну, что твой Коротковскій, Подумай сама... Кислятина и ничего больше. Такъ себѣ, мазочка.
   -- Что такое?
   -- Мазочка, говорю. За мной въ Петербургѣ кадетъ одинъ ухаживалъ. Они хорошенькихъ товарищей мазочками называютъ. Вотъ и твой Коротковскій ничто иное... Какое же сравненіе съ Велинскимъ? Велинскій -- царь и всѣхъ ихъ купить можетъ. Онъ это знаетъ и даетъ имъ настоящую цѣну... Ты наблюдала ли, какъ хорошо воспитанная собака съ хозяиномъ разговариваетъ?
   -- Что за чушь!
   -- Сдѣлай одолженіе... Дрожитъ, какъ будто присѣсть на заднія лапы хочетъ, и хвостъ зажметъ, точно его нѣтъ у нея... Ну, и они съ нимъ тоже повизгиваютъ...
   -- Аксютка, не дури! А то укушу тебя...
   -- Не совѣтую... Я сегодня взбѣсилась. Укусишь -- сама взбѣсишься.
   -- Да чего ты зла такъ?
   -- Чему же прикажешь радоваться? Какое мое положеніе? Незаконная дочъ Капитона Бубнова!... И что за подлая фамилія! Переносить ее не могу -- Аксинья Капитоновна Бубнова, такъ и пахнетъ прачкой... Да это бы еще ничего, а ты скажи мнѣ кто я такое?... Ну?
   Ксенія приподнялась на локоть.
   -- Ты что на меня смотришь?
   -- Какое у тебя характерное лицо... Блѣдное, блѣдное... Красивые, злые глаза и яркія, красныя губы!..
   -- Глупости!... За тобою ухаживаютъ всѣ... Собачка вѣрная -- Коротковскій на мокрыя ступени склоняетъ колѣни. Прикажи -- до утра будетъ сидѣть на заднихъ лапахъ и лаять... Велинскій къ твоимъ ногамъ свою корону складываетъ, въ ночномъ шлафрокѣ, при лунѣ, изъ окна въ окно въ любовые дуэты поетъ, хотя и своеобразно; даже Іосифъ прекрасный, на что жидъ, и тотъ сегодня, когда ты послѣ обѣда вымыла руки въ водѣ, взялъ и выпилъ эту воду, да еще причмокнулъ!... Даже Татьяна Борисовна,-- и та нашла обожателя... Я одна, всегда одна. Знаютъ, что въ любовницы не пойду. А на незаконной дочери, на подкидышѣ какого-то Бубнова какъ же жениться? Еще дай мнѣ этотъ самый Капитонъ Бубновъ тысячъ двѣсти, ну сейчасъ увяжутся за хвостомъ. Явятся обожатели и женихи... А теперь... Вонъ Іосифъ прекрасный сегодня говоритъ: "Я бы для васъ десяти тысячъ не пожалѣлъ". Видишь, какъ дорого оцѣнилъ?... А въ Обществѣ?.. "Вы знаете, это дочь Бубнова съ лѣвой стороны", да еще чья -- Капитона Бубнова!... Позоръ какой!... Тебя принимаютъ вездѣ... А меня? Даже Доменика Станиславовна фонъ-Бушъ, у которой чуть не изъ тюремъ собираются, салонъ ея клубомъ червонныхъ валетовъ зовутъ, и та приглашаетъ меня, когда никого нѣтъ. Развѣ я всего этого не вижу, не знаю? Что-жь, я глупѣе, уродливѣе, бездарнѣе ихъ, что ли? За что же это, за что? Ты знаешь какъ я попала къ вамъ въ дрезденскій пансіонъ?... Узнали у m-me Сальви въ Петербургѣ, что я незаконная, и предложили убираться на всѣ четыре стороны... Что-жь прикажешь? Радоваться, что ли?...
   Надя сѣла на ея кровать и обняла Ксенію.
   -- Ты добра ко мнѣ всегда была... Ты не разу не только не показала виду, кто я, но знаю, тебѣ и въ голову не приходило это... А другіе всѣ... И знай: умирать стану, зла тебѣ не сдѣлаю... А остальнымъ...
   -- Что остальнымъ?
   Ксенія совсѣмъ приподнялась на постели и сѣла:
   -- Артисткой буду. Знаменитостью... Вся эта мразь за хвостомъ забѣгаетъ... Губить людей начну: Каждый поцѣлуй -- чума, отрава... Перестрѣляются изъ-за меня, честь мнѣ подъ ноги кинутъ -- растопчу ее... Счастье ихъ семей, имя, славу, богатства -- все размечу по вѣтру... Вызову ихъ на позоръ, на преступленіе... Первая отвернусь отъ нихъ, выдамъ, если понадобится... Со сцены буду царицей -- и не полюблю, никогда ни кого... Я имъ покажу Аксюткины когти!.. Въ живое мясо... Пусть изъ-подъ нихъ кровь течетъ... Насмѣюсь и натѣшусь... Съ дѣтства терпѣла -- все вымещу... Погодите, запоютъ и мои птички.
   -- Ксенія, опомнись... Что ты говоришь?
   -- А, ты думаешь это сейчасъ только, разбитые нервы? Нѣтъ, Надя... Я въ себѣ эту злобу съ дѣтства воспитывала... съ тѣхъ поръ, какъ меня сторожа, да десятники подкидышемъ ругали... Каждый день приносилъ проценты на этотъ капиталъ... Онъ хорошо росъ, да и я словно сокровище какое сберегла его. Я тебѣ говорю: у меня есть чѣмъ расплатиться съ людьми... Не даромъ я Аксютка, Капитонова дочь... Погодите... Теперь скоро... Ты знаешь, что мой отецъ отвѣтилъ недавно?... Нужно мнѣ было у Маркези поучиться пѣть еще... Я къ нему обратилась, чтобы помогъ... Такъ онъ мнѣ и отписалъ: достаточно научена, и безъ того я на тебя какую прорву денегъ истратилъ... Можетъ быть, женюсь еще, такъ на законныхъ дѣтей понадобится. Такъ слово въ слово... Что-жь ихъ жалѣть?
   -- Ты гдѣ думаешь выступить?
   -- Въ Петербургѣ. Гдѣ же больше? Сразу сдѣлаю имя... Но только... Помни, Надя... Еще разъ повторяю тебѣ: на твоей, дорогѣ я никогда не стану... Ни однимъ пальцемъ не поврежу тебѣ. Слышишь? Для тебя одной Аксюткины когти будутъ не страшны.
   Долго еще послѣ того Ксенія лежала, глядя во мракъ безсонными глазами... И рисовалось ей въ этомъ мракѣ далекое сумрачное дѣтство... безъ свѣта, безъ ласки, безъ тепла. Холодное, непріютное. Она еще разъ перебирала въ памяти всѣхъ, встрѣчавшихся ей... И все-то ненавистное, все враждебное... Не на комъ остановиться. Одна Надя...
   Неслышимо Ксенія встала съ постели и босикомъ подошла къ Надѣ. Подъ простыней высоко подымалась красивая грудь дѣвушки. Покрывало не могло скрыть дивныхъ формъ ея тѣла.
   -- Красавица!.. Всѣмъ взяла! И Ксенія, наклонившись, поцѣловала ее въ губы.
   Надя полуоткрыла глаза. Влажный взглядъ изъ-подъ рѣсницъ на мгновеніе остановился на Ксеніи. Но, должно быть, не ее увидѣла дѣвушка.
   -- Милый, хорошій, дорогой мой!-- чуть слышно проговорила она, поворачиваясь и во снѣ пряча разгорѣвшееся лицо въ подушки.
   

VII.
Неудача Черноморцева.

   Наводненіе 1882 года въ Тиролѣ и сѣверной Италіи было въ полномъ смыслѣ слова ужасно. Горные ручьи вздулись бѣшенными потоками; потоки разлились рѣками; рѣки, словно озера, затопили долины. Ровиго, Виченца, Падуа, Адріа были подъ водою. Каменныя деревушки снесло прочь, виноградники и сады смыло вмѣстѣ съ плодородною почвой, только верхушки колоколенъ да башни торчали изъ-подъ разлива. Каналы чудной Венеціи выступили изъ береговъ и залили площади; на Санъ-Марко ходили волны, Онѣ же подъ вѣтромъ бились о несокрушимую твердыню Веронской арены. Къ легендарной могилѣ Ромео и Джуліи подплывали на лодкахъ. Желѣзныхъ дорогъ какъ не бывало, упоромъ стремительныхъ водъ снесло и грунтовые пути -- остались однѣ горныя тропинки -- и по нимъ-то пришлось теперь идти нашимъ туристамъ.
   Общество русскихъ за Тріентомъ представляло оригинальный видъ,
   Барыни подобрали платья и укоротили юбки. Велинскій нашелъ въ своемъ багажѣ высокіе сапоги. Іосифъ Лазаревичъ облекся въ зеленый тирольскій костюмъ, отчего его сходство съ арбузомъ еще болѣе усилилось. Всего смѣшнѣе была на немъ остроконечная мягкая шляпа съ пѣтушьими перьями и зеленые гетры, обтягивавшіе его тоненькія ноги. Онъ на первыхъ порахъ казался бодрѣе всѣхъ.
   -- Я, о, я умѣй кадить пѣшкомъ!.. Вы не умѣй,-- оборачивался онъ къ старику Столѣшникову,-- и вамъ будетъ очень трудно... потово -- гусь свиньѣ -- не конный и пѣшій, какъ говоритъ мудрый русскій народъ, да!
   Но уже на первомъ всходѣ Минкинъ осовѣлъ.
   Случилось это надъ впаденіемъ Лавизы въ Адижъ. Обѣ рѣки вздулись неимовѣрно. Тысячи каскадовъ врывались въ нихъ съ окружающихъ высотъ. Синія горы съ рѣзко очерченными вершинами толпились кругомъ, точно желая заглянуть, что тамъ такое творится внизу, въ этихъ несчастныхъ низинахъ. Мокрый, облѣзлый виноградъ -- тамъ, гдѣ вода спала, едва-едва трепался по склонамъ дороги, обсаженныя акаціями и клочками уцѣлѣвшія на высотахъ, были влажны: еще на-дняхъ по нимъ, какъ по руслу, то и дѣло стремились горные потоки. Громадныя, живописныя долины, гдѣ въ обыкновенное время такъ красивы капризные изгибы Адиша, теперь сверкали подъ солнцемъ бездонными озерами... Вонъ весь мокрый готическій городокъ на склонѣ... Мимоходомъ кажется, что онъ сползаетъ внизъ по влажному спуску въ наводненную котловину... Желтая Лавиза, впадая въ голубой, чистый Адижъ, оретъ во все горло... Лѣпясь по карнизу опаснаго отвѣса, Іосифъ Лазаревичъ до того испугался этого шума, что совсѣмъ потерялъ голову. Еще до Сантъ-Микель кое-какъ двигались наши. Но въ этомъ, уже послѣднемъ въ Тиролѣ итальянскомъ мѣстечкѣ Іосифъ Лазаревичъ рѣшительно снялъ свои гетры, швырнулъ шляпу съ пѣтушьими перьями въ Адижъ и, обратившись къ Велинскому, трагически попросилъ приказать бросить его, Минкина, въ рѣку.
   -- Зачѣмъ же?
   -- Потово, что я не можетъ. Топить меня, пожалуйста топить меня.
   Собрался военный совѣтъ. Долго судили, рядили, наконецъ, итальянцы нашлись.
   -- Subito, subito!-- успокоивали они путешественниковъ.
   Мигомъ изъ какого-то сарая вытащили ручную тачку, подняли Минкина и уложили въ нее, такъ что издали видна была только зеленая круглая масса.
   -- Avanti!-- скомандовалъ словно весь обгорѣлый проводникъ.
   -- Sempre avatiti!-- отозвались позади носильщики багажа, и процессія двинулась впередъ.
   Черноморцевъ шелъ съ Татьяной Борисовной, помогая ей и поддерживая почтенную даму на каждомъ шагу. Та, впрочемъ, падала нарочно на его руки, заставляя несчастнаго чуть не опускаться на колѣни подъ ея тяжестью. Наконецъ, это ему надоѣло -- и разъ онъ, словно обезсилѣвъ, разжалъ руки... Рыхлая масса Синегубъ-Бровкиной рухнула прямо на дорогу... Черноморцевъ, извиняясь, живо поставилъ ее на ноги и все обошлось бы однимъ смѣхомъ, но у нея, къ сожалѣнію, лопнулъ позади лифъ. Для Черноморцева отсюда начались новыя испытанія. Татьяна Борисовна потребовала, чтобы онъ шелъ впереди, не желая показывать ему внезапно обнаружившихся тайнъ своего туалета. Въ то же время, она не отказалась отъ его помощи: идя передъ нею, Черноморцевъ протянулъ руки назадъ и велъ ее на буксирѣ, пока не дошелъ до совершеннаго отчаянія.
   -- Черноморцевъ въ потѣ лица зарабатываетъ приданое!-- засмѣялся Коротковскій. Онъ съ Надей все время старались или далеко уйти впередъ, или отстать такъ, чтобы ихъ не видѣли другіе.
   -- Да, ему не даромъ достанется историческая дама... Не то что ты: онъ не лѣнтяй.
   -- Хочешь, я понесу тебя на рукахъ?-- предложилъ тотъ.
   Они были далеко отъ всѣхъ.
   -- Хватитъ ли силы...-- засмѣялась она.
   Не говоря ни слова, онъ наклонился, обнялъ ея ноги -- и выпрямился. Надя оказалась на воздухѣ.
   -- Оставь... оставь!-- боролась она.-- Не могу... Слышишь? Не могу.
   Но возбужденный ея близостью, опьяненный здоровымъ ароматбмъ свѣжаго, молодаго тѣла, Коротковскій быстро шелъ впередъ.
   -- Увидятъ...
   -- Нѣкому... Сиди, тебѣ же лучше...
   -- Неудобно такъ...
   Леонтій Петровичъ посадилъ ее на руки и понесъ какъ перышко. Волосы Нади разсыпались. Художникъ теперь все видѣлъ точно сквозь золотую сѣтку. Дѣвушка то прислонялась къ нему щекой къ щекѣ, то, откидываясь назадъ, заглядывала ему прямо въ глаза и цѣловала красавца въ губы... Такъ продолжалось, пока онъ не споткнулся. Она воспользовалась этимъ моментомъ, выскользнула у него изъ рукъ и побѣжала впередъ Коротковскій за нею. Скоро они догнали Велинскаго.
   -- Что это вы?-- улыбнулся онъ ихъ разгорѣвшимся лицамъ.
   Въ Надѣ сказался женскій инстинктъ. "Заставлю-ка я тебя поревновать!" мелькнуло у нея въ головѣ.
   -- Да Леонтій Петровичъ все... Такой шалунъ!
   -- Надоѣдаетъ?
   -- Нѣтъ, напротивъ... онъ милый...
   -- Въ чемъ же выразилась это "милость"?!
   -- Онъ меня на рукахъ несъ,-- вдругъ въ упоръ точно выстрѣлила она, сдѣлавъ совершенно серьезное лицо.
   -- Что?-- изумился Велинскій.
   -- Онъ меня на рукахъ несъ... поднялъ вотъ такъ и понесъ... И это очень пріятно... пріятнѣе, чѣмъ въ сѣдлѣ.
   -- Могу себѣ представить!-- овладѣлъ собою Велинскій.
   -- Очень, очень, очень пріятно... мнѣ нравится!. Коротковскій, вы еще меня понесете немножко, да? А вы Сергѣй Сергѣевичъ не можете...
   -- Не не могу, а не хочу.
   -- Да у васъ силы не хватитъ!
   -- Я сильнѣе Коротковскаго,-- спокойно замѣтилъ Велинскій.
   -- Ну, это еще бабушка на двое сказала.
   -- Хотите? Попробуемъ!-- обратился биржевой тузъ къ художнику.
   -- Да я сломаю васъ! Зачѣмъ же пробовать?
   -- Дурачиться, такъ дурачиться. Нужно же мнѣ доказать, что могу, да не хочу... Ну... вотъ площадка.
   Велинскій и Коротковскій обнялись. Прошло нѣсколько секундъ, второй покраснѣлъ весь отъ натуги, лошадиная физіономія перваго была все также блѣдна и спокойна... Коротковскій попробовалъ сильнѣе, упереться въ почву ногами, но вдругъ почувствовалъ, что онъ отдѣляется отъ земли... Еще мгновеніе, и онъ повисъ на рукахъ Велинскаго. Банковый тузъ подержалъ, подержалъ его на вѣсу и уложилъ на ближайшее сухое мѣстечко плашмя. Нужно сказать правду: онъ едва удержался отъ искушенія задушить его.
   -- Да, у васъ ничего... тоже есть силенка!-- даже похвалилъ онъ Коротковскаго.
   Надя чуть не поблѣднѣла отъ злости.
   -- Вотъ бы вы изъ христіанскаго человѣколюбія понесли на рукахъ Татьяну Борисовну... И по силамъ вамъ, и для души хорошо... Бѣдная на буксирѣ у Черноморцева задыхается совсѣмъ...
   Велинскій только усмѣхался, глядя на раздувавшіяся ноздри двушки.
   Коротковскій, сконфуженный, подошелъ было къ ней.
   -- Идите отъ меня прочь!... Васъ какъ цыпленка душатъ, а вы позволяете.
   -- Да чѣмъ же я виноватъ? Вы сами требовали...
   -- Почему же я знала, что вы слабѣе курицы?...
   -- Слава Богу, повысили въ чинѣ: изъ цыпленка -- въ курицу... авось дастъ Богъ и до пѣтуха доберусь,-- попробовалъ было поглупить Коротковскій, но, замѣтивъ слезы въ глазахъ дѣвушки, остановился.
   Велинскій вѣжливо приподнялъ шляпу и пошелъ впередъ, оставляя ихъ однихъ. Онъ отлично зналъ свое дѣло, зналъ, что добиться любви женщины можно заставивъ ее думать о себѣ1 хотя бы даже и въ непріятномъ смыслѣ.
   -- За что ты на меня?
   -- Мнѣ за тебя досадно... Этотъ нахалъ теперь носъ подыметъ.
   -- Это, все-таки, не причина -- при немъ обрывать меня!-- угрюмо проговорилъ Коротковскій.-- Буйволъ еще сильнѣе, что же изъ этого слѣдуетъ? Носорогъ и буйвола сломаетъ.
   Надя расплакалась.
   Наконецъ, большая дорога пошла горнымъ склономъ. Въ ближайшей деревушкѣ наши туристы нашли экипажъ -- и вечеръ засталъ ихъ среди дикихъ ущелій, снѣговыхъ вершинъ и гремучихъ водъ. То и дѣло сквозь разсѣлины направо и налѣво открывались заманчивыя дали. Колокольчики стадъ, спасавшихся на этихъ высотахъ отъ наводненія, привѣтливо перебалтывались между собою, изрѣдка слышалась пѣсня, невѣдомо откуда залѣтѣвшая сюда... Вонъ туча вся въ розовомъ блескѣ заката спустилась на снѣговую вершину... ползетъ внизъ... заволакиваетъ гору... кое-гдѣ прорвется и словно сквозь лохмотья нищаго -- видно его исхудалое все въ язвахъ и морщинахъ тѣло -- показываются каменные уступы разорванныхъ трещинами утесовъ... Содуренъ съ громадами башенъ и стѣнъ, на которыя погасающее, солнце бросало свою послѣднюю золотую улыбку, остался уже позади -- и къ ночи наши путники въѣхали въ большое, отлично обстроенное тирольское село Ней-Марктъ. Синіе горные великаны вокругъ совсѣмъ закутались въ тучи. Кое-гдѣ въ небесахъ сквозь туманъ робко мигала звѣздочка.
   -- Ну, что, какъ дѣла?-- спросилъ Черноморцева Коротковскій когда они остались одни въ педантически чистомъ номерѣ нѣмецкой деревенской гостинницы.
   Тотъ разсматривалъ по стѣнамъ портреты самыхъ невозможныхъ кейзеровъ и ихъ зеленыхъ съ краснымъ супругъ.
   -- Дѣла?... Дѣла такъ себѣ...
   -- Однако?
   -- Ни да, ни нѣтъ... Придется, пожалуй, въ Пизу обратно ѣхать.
   -- Что ты?
   -- Впрочемъ, сегодняшняя ночь рѣшитъ все... нужно быть смѣлымъ... Я пойду на проломъ: панъ или пропалъ! Знаешь голубчикъ, мнѣ уже эта жизнь въ проголодь надоѣла, да и при томъ она все же еще хорошенькая.
   -- Жизнь въ проголодь?
   -- А, чортъ!... Татьяна Борисовна... Правда, толста и очень, тяжела, всѣ руки оттянула... Двери-то здѣсь безъ замковъ?
   -- Да, не запираются.
   -- Она заняла комнату въ концѣ корридора.
   -- Понимаю... Да будетъ надъ тобой мое благословеніе.. Дерзай мой сынъ -- и пусть тебя ни на минуту не оставляет мысль о голодѣ въ Пизѣ и приданомъ въ Питерѣ.
   Когда путешественники улеглись и все смолкло, Черноморцевъ вышелъ изъ своей комнаты. Длинный крридоръ тянулся передъ нимъ. Въ окно свѣтила луна.
   Въ этомъ этажѣ были только онъ съ Коротковскимъ, да какъ онъ думалъ, Татьяна Борисовна.
   Викторъ Васильевичъ остановился у ея двери. Прислушался. За нею слышалось храпѣніе. Нѣсколько минутъ колебанія. Потомъ Черноморцевъ тихо стукнулъ въ дверь.
   Храпъ прекратился; онъ стукнулъ еще разъ и еще перекрестился. Храпѣніе послышалась сильнѣе.
   -- Храпитъ еще, подлая, въ такую минуту... и какъ храпитъ-то, какъ жандармъ!
   Черноморцевъ рѣшительно отворилъ двери и вошелъ въ комнату.
   Толстая масса какимъ-то горбомъ лежала подъ одѣяломъ, закрытая съ головою.
   -- Она!...
   На ночномъ столикѣ горѣла свѣча. Черноморцевъ задулъ ее. Въ комнатѣ съ завѣшанными шторами стало темно. Ощупью отыскавъ голову,-- ея голову!-- онъ коснулся ея щеки трепещущими губами... Но тутъ случилось нѣчто необычайное.
   -- Wer ist da?-- заорала внезапно проснувшаяся масса. И сильныя толстыя руки схватили Черноморцева за горло.
   -- Пустите, задушите!-- шепнулъ сконфуженный Черноморцевъ по-русски.-- О, чортъ!-- началъ онъ ругаться.-- Пусти, говорю...
   -- Wer tèt da?... Іоганъ, Карлъ, Альфредъ!-- ревѣла столь неожиданно пробужденная туша.
   Когда Карлъ, Альфредъ и Іоганъ сбѣжались со свѣчами, оказалось, что Черноморцевъ тщетно бьется въ объятіяхъ хозяина гостинницы, жирнаго, тщательно выбритаго нѣмца, ужасъ котораго равнялся его силѣ.
   Что было дѣлать!...
   Викторъ Васильевичъ коснѣющимъ языкомъ объяснилъ, что онъ русскій, заблудился... попалъ не въ свой номеръ -- и вотъ!... предложилъ даже за чѣмъ-что посмотрѣть свой паспортъ и неизвѣстно для чего сунулъ въ руку глупому Іогану серебряный гульденъ.
   Іоганъ, Карлъ, Альфредъ и даже самъ хозяинъ, пришедшій въ себя, поторопились извиниться въ свою очередь и проводили его со свѣчей къ нему.
   Коротковскій, все слышавшій и хохотавшій какъ сумасшедшій, уткнувъ носъ, въ подушку, притворился спящимъ.
   -- Ну что?-- спросилъ онъ у Черноморцева утромъ.
   -- Сама судьба хранитъ ея невинность!-- сантиментально закончилъ искатель богатыхъ невѣстъ.
   -- Не удалось?
   -- Не въ ту комнату попалъ; чуть руки назадъ не скрутили.
   -- Что же ты будешь дѣлать теперь?
   -- Сегодня ночью повторю попытку. Нужно все кончить до Вѣны... тамъ она, пожалуй, ускользнетъ изъ моихъ рукъ... Радъ одному!
   -- Что?
   -- Это, значитъ, не она такъ храпѣла. А то я пришелъ было въ отчаяніе... Не понимаю, какъ я могъ ошибиться... Да, надо быть рѣшительнымъ и смѣлымъ!... О Таня, Таня, если бы ты знала, что я терплю за тебя!... Жаль, что у меня нѣтъ съ собою моего калабрійскаго плаща... Онъ такъ идетъ ко мнѣ... Какъ ты думаешь, Коротковскій, къ лицу ли мнѣ сѣрые брюки въ клѣтку... если я ихъ надѣну сегодня?...
   

VIII.
Добродѣтель торжествуетъ.

   Угрюмый, старокатолическій Ботценъ, весь точно спрятавшійся подъ тѣнь своего собора, сегодня утромъ, казалось, вздрагивалъ отъ грозныхъ ударовъ его колокола. Гулъ этого торжественнаго звона медленно расплывался по темнымъ средневѣковымъ улицамъ, наполнялъ маленькія площади съ статуями святыхъ, упругою волною бился въ готическія окна домовъ, еще помнившихъ закованныхъ въ сталь и желѣзо рыцарей и, словно ему тѣсно было здѣсь, широко расходился по полямъ, долинамъ и ущельямъ, откуда ему звучалъ отвѣтный благовѣстъ деревенскихъ колоколенъ. Сплошь затянутые въ черное, тирольки, съ ихъ короткими юбками, таліями подъ мышками, гусиными ногами въ черныхъ чулкахъ, спѣшно бѣжали въ соборъ, шумя, точно крыльями, бѣлыми полотнищами своихъ громадныхъ чепчиковъ. Но и онѣ останавливались невольно полюбоваться на процессію, двигающуюся къ выходу изъ города. Двк толстыхъ нѣмца медленно везли передъ собою на ручной тачкѣ Іосифа Лазаревича въ томъ же неизмѣномъ зеленомъ костюмѣ. За ними шла вся наша компанія. Шествіе замыкали Черноморцевъ и Татьяна Борисовна. На этой парочкѣ, впрочемъ, слѣдуетъ остановиться. Викторъ Васильевичъ сегодня разстался съ своимъ вѣчно, меланхолическимъ видомъ. Онъ велъ толстую барыню съ необыкновенною гордостью. Если бы ему пришлось вести такимъ образомъ королеву англійскую Викторію, императрицу Индіи тожь, едва ли онъ распустилъ бы пышнѣе свой павлиній хвостъ. И это было вполнѣ понятно. Совершилось великое событіе. Судьба на этотъ разъ была благосклонна къ нему. Онъ не ошибся дверями, не попалъ въ объятія къ нѣмецкому медвѣдю. Короче, Черноморцевъ сегодня исправно заработалъ приданое Татьяны Борисовны. За то генеральша являла во всей своей особѣ самое плѣнительное смущеніе. Это была павшая Лукреція, кающаяся Магдалина,-- все, что хотите, только не торжествующая Юдифь. Она бросала на Виктора Васильевича сконфуженные взгляды и только изрѣдка шептала ему: "Я никогда, никогда не прощу вамъ этого", но такимъ тономъ, изъ котораго было видно, что она не только уже простила, но и не прочь была отъ повторенія. На нихъ, впрочемъ, мало обращали вниманія остальные путешественники. Столѣшниковъ, очевидно чѣмъ-то встревоженный, шелъ неровною поступью, то забѣгая впередъ, то зачѣмъ-то подходя къ Велинскому. Подойдетъ -- помнется, помнется, и прочь опять. Сергѣй Сергѣевичъ понялъ это и незамѣтно наблюдалъ за старикомъ. Очевидно, биржевому козырю была извѣстна причина его волненія. Только при выходѣ изъ города банкиръ рѣшился на что-то. Онъ осторожно, точно восковую куклу, взялъ Сергѣя Сергѣевича подъ руку и отвелъ его прочь.
   -- Я имѣю маленькое дѣло!-- началъ онъ, но такимъ тономъ, который показывалъ, что дѣло, напротивъ, и очень большое, и очень серьезное.
   -- Радъ служить!-- совершенно равнодушно отвѣтилъ Велинскій.
   -- Сегодня утромъ отъ Доменики Станиславовны была телеграмма.
   -- Почему она знаетъ, гдѣ вы?
   -- Изъ Тріента я послалъ депешу и просилъ отвѣта въ Ботценъ.
   -- Такъ... Слушаю-съ.
   -- На биржѣ совсѣмъ непредвидѣнное дѣло... Я скупилъ, знаете сами, старгородскія акціи... Ну, и онѣ чудесно летятъ внизъ, сломя голову... Мои зайчики едва успѣваютъ хватать ихъ.
   -- Что же? Это хорошо, поздравляю васъ.
   -- Не совсѣмъ... У меня, вѣдь, много паевъ "Лѣсопромышленности"... Слышали?
   -- Гмъ!...
   -- Представьте... На-дняхъ неизвѣстно отъ кого на биржу представлено болѣе чѣмъ на милліонъ этихъ паевъ... "Лѣсопромышленность"-то со всѣхъ четырехъ копытъ и повалилась. Отдаютъ почемъ попало. А дѣла общества и безъ того были не блестящи!
   -- Кто же представилъ?-- спросилъ Велинскій, очень странно глядя сверху внизъ на Столѣшникова.
   -- А ужь этого Доменика Станиславовна никакъ узнать не могла... Маклеруетъ тамъ Слонимскій.
   -- Сигизмундъ?... Знаю... Ну, если онъ, такъ ничего не добьетесь... Сигизмундъ не проболтается... Да что же васъ это такъ волнуетъ?
   -- Я очень много убилъ денегъ на Старгородку.
   -- Ну! Пустяки... Вѣдь, вклады поступаютъ въ контору... на храненіе?...
   -- Это слава Богу... Недавно еще кѣмъ-то разомъ пятьсотъ тысячъ. На неизвѣстнаго.
   Насмѣшливая улыбка едва замѣтно скользнула по губамъ Велинскаго.
   -- Ну, вотъ видите. Чего же волноваться-то? Все, значитъ, въ порядкѣ. Въ деньгахъ нужды не будетъ. Мой совѣтъ: не останавливайтесь. Бросайте все -- и вклады, и свои на эти акціи. Дѣло, очевидно, выгодное.
   -- Я, знаете... какъ бы чего не вышло...
   -- Какіе пустяки! Старѣть начинаете, Андрей Федоровичъ. Помните, какъ мы съ вами оболванили когда-то Шлезингера? Тамъ чѣмъ пахло? Не однимъ банкротствомъ, а похуже. А что намъ это принесло? Въ два мѣсяца полтора милліона.
   -- Да, были времена!
   И Столѣшниковъ, потирая руки, задумчиво отошелъ въ сторону.
   -- Папа!-- послышалось за нимъ,-- дай руку... Что ты сегодня такой хмурый? У... не люблю такого!.. Улыбнись... Къ тебѣ ужасно идетъ, когда ты смѣешься. Вокругъ глазъ сейчасъ гусиныя лапки и глаза въ щелочки уходятъ...
   -- Дѣла, дѣла не веселятъ, Надя. Черныя точки показываются.
   -- Это, что въ газетахъ?... На счетъ политики тамъ всегда черныя точки.
   -- Нѣтъ... У насъ свои, биржевыя... Похуже будутъ.
   -- И охота тебѣ, отецъ!
   -- Что охота?
   -- Кажется, достаточно у насъ. Вѣдь, насъ двое? Ты, да я, и всѣ тутъ. Закрылъ бы лавочку, да и жилъ спокойно... Ей Богу, папа. Брось свои противныя дѣла... Не люблю я ихъ.
   -- Глупенькая, какъ же это банкиръ можетъ дѣло бросить? Я всю жизнь на этомъ.
   -- А такъ, У васъ это, кажется, называется ликвидаціей.
   -- Ликвидація -- смерть для меня... Легко сказать: брось! Теперь дѣла вздулись-то какъ. Подъ самое небо, Надя... Коли все выгоритъ, знаешь сколько у тебя приданаго черезъ два года?
   -- Очень мнѣ интересно, нечего сказать^
   -- Потому и не интересно, что не понимаешь... Два съ половиной милліона!.. Слышишь?... Вѣдь, это номинально десять милліоновъ франковъ!.. А если я сейчасъ прекращу дѣла, сію минуту, знаешь сколько у меня?
   -- Хватитъ намъ.
   -- Минусъ у меня,-- минусъ единица съ шестью нолями. Поняла?.. Зарвался я, скажешь. Анъ нѣтъ, не зарвался. Я свою игру веду,-- тонко веду,-- и выиграю, и выиграю... Поняла?...
   -- Ну, а тогда...
   -- Спекуляціи оставлю... Займусь одной конторой... такъ, въ ничью чтобы было, или небольшимъ барышомъ ограничусь.
   -- Зачѣмъ же это, отецъ? Отдохнуть, вѣдь, пора.
   -- Ахъ ты..., умница моя... Вѣдь, кромѣ тебя, у меня еще дочь есть... И я ее люблю, меньше тебя, а люблю.
   Надя вполошилась, даже за руку отца схватила.
   -- Какъ же отецъ, ты мнѣ ни разу не говорилъ этого... Гдѣ она, какъ зовутъ ее?
   -- Гдѣ?... На углу Морской и Гороховой, а зовутъ ее... "Банкирская контора А. Ф. Столѣшникова". Вторая моя дочь -- моя фирма. Теперь поняла, почему ее нельзя оставить? Ну, вотъ... умру и она умретъ со мною... А вы будете жить да поминать старика отца. И другіе вспомнятъ... Ни одного вкладчика я до сихъ поръ не подвелъ и не обманулъ... довольны мною... А, вѣдь, какъ ты думаешь?-- по семи процентовъ имъ отшиваю... На мою контору, какъ на государственный банкъ, смотрятъ,-- съ гордостью проговорилъ старикъ.
   Въ Бриксенѣ, наконецъ, можно было сѣсть въ вагоны желѣзной дороги, и къ вечеру того же дня наши путешественники были въ Вѣнѣ. Тутъ они рѣшили провести три дня, для того, чтобы отпраздновать счастливый бракъ Черноморцева и Татьяны Борисовны. Женихъ просилъ Велинскаго быть посаженнымъ отцомъ и не встрѣтилъ отказа. Татьяна Борисовна краснѣла и задыхалась подъ вѣнцомъ и должна была ровно вдвое противъ обыкновеннаго употребить бѣлилъ и пудры, чтобы скрыть свое волненіе... Мы минуемъ блаженные часы, слѣдовавшіе за вѣнчаніемъ, скажемъ только, что едва ли міру приходилось видѣть болѣе встрепаннаго и великолѣпнаго пѣтуха, какимъ былъ въ этотъ день Викторъ Васильевичъ. Онъ не ходилъ, а носился. Дѣвственный поцѣлуй своей невѣстѣ по приглашенію священника онъ далъ съ такою торжественностію, что Коротковскій не выдержалъ и фыркнулъ. Вечеромъ за маленькимъ ужиномъ онъ держалъ себя столь величаво, что даже оберъ-кельнеръ Грандъ-Отеля, тоже павлинъ не по слѣдней руки, рѣшилъ позаимствовать у него нѣсколько манеръ. Когда съ молодыми прощались, Черноморцевъ дошелъ до того, что даже къ Велинскому отнесся въ тонѣ благосклонной снисходительности. Утро слѣдующаго дня застало новобрачныхъ въ восхитительномъ téte-â-téte. Онъ былъ въ красномъ бархатномъ халатѣ, она въ какомъ-то ажурномъ пеньюарѣ, нисколько не скрывавшемъ обильныхъ формъ ея сорокалѣтняго тѣла. На лицахъ у обоихъ были написаны восторгъ и нѣга. Каждый, казалось., мысленно говорилъ: наконецъ-то я пристроился!.. Наконецъ-то я пристроилась!.. и нѣжно глядѣлъ на виновника своего благополучія... Особенно Татьяна Борисовна; та просто таяла и въ буквальномъ, и въ переносномъ смыслѣ... Наконецъ, утренній кофе былъ выпитъ и, Богъ видитъ, который поцѣлуй уже данъ ими другъ другу, когда Черноморцевъ принялъ серьезный видъ и заговорилъ, пожимая руки своей супругѣ, но глядя куда-то въ сторону. Очевидно, все до сихъ поръ было не настоящее. Самая суть всей этой комедіи начиналась сейчасъ.
   -- Наконецъ-то!-- повторилъ онъ, очевидно, думая о чемъ-то другомъ.
   -- Наконецъ-то!-- отвѣчала ему еще вчера генеральша Синегубъ-Бровкина, а нынѣ жена отставнаго ротмистра Черноморцева.
   -- Ты не повѣришь, какія это счастливыя минуты!... О, никогда, никогда въ жизни...
   -- Я тоже... Первый разъ... Ни одинъ мужчина не могъ дать мнѣ этого счастія...
   -- Какъ ни одинъ мужчина?-- всполошился мужъ.
   -- Ахъ... я говорю о своемъ покойникѣ,-- покраснѣла Татьяна Борисовна,
   -- Это все равно!... Я не ревную къ прошлому,-- великодушничалъ Черноморцевъ.-- О моя Таня, мы будемъ счастливы, безконечно счастливы... Не такъ ли?.. Мы должны блистать... Вспомни, что по матери ты Оболдуй-Тараканова... Мы должны занять надлежащее мѣсто въ обществѣ... Но, въ то же время, ни одного рискованнаго шага!.. Будемъ мудрецами. Станемъ проживать именно столько, сколько позволятъ наши обоюдныя (подчеркнулъ онъ) средства.
   Татьяна Борисовна, очевидно, была не совсѣмъ пріятно поражена этимъ оборотомъ разговора.
   -- Мой другъ,-- тѣмъ не менѣе, нѣжничала она,-- я съ тобой готова раздѣлить самую нищету!.. Что богатство, деньги?.. Развѣ они могутъ дать намъ...
   -- Однако,-- перервалъ довольно нетерпѣливо для влюбленнаго Черноморцевъ,-- однако, должны же мы условиться, какъ намъ жить, какую нанять квартиру, какихъ лошадей купить...
   -- Я это предоставлю тебѣ!-- томно роняла Татьяна Борисовна,-- ты такъ великодушенъ... У тебя столько вкусу...
   -- Да, моя радость... это такъ... но давай поговоримъ серьезно... Опредѣлимъ нашъ бюджетъ... Вѣдь, мы не дѣти, хотя у насъ, можетъ быть, будутъ они.
   -- Ахъ, Викторъ!-- почла своимъ долгомъ сконфузиться она.
   -- Да, у насъ навѣрное будутъ дѣти,-- попалъ онъ на очевидно благодарную тему.-- Должны же мы подумать о нихъ...
   -- Это какъ ты хочешь, соображай самъ... Мнѣ совсѣмъ чужды эти разсчеты...
   -- Вотъ именно... Ты поручи мнѣ все это. Прежде всего, необходимо знать, сколько приносятъ твои деньги.
   -- Какія?-- встрепенулась вчерашняя генеральша.
   -- Ну, тамъ... о которыхъ ты говорила...
   -- Ахъ, эти... Видишь, мой Викторъ... онѣ мои... но еще не мои... У меня есть бабушка... Когда она умретъ...
   -- Чо-ортъ!-- вскочилъ, какъ подъ ударомъ хлыста, Черноморцевъ.-- Какъ бабушка!... Какая бабушка?.. Сколько же лѣтъ твоей бабушкѣ?
   -- О, она такая добрая, добрая старушка... И такъ любитъ меня...
   -- Да забодай ее быкъ съ ея любовью... Плевать я хочу на всѣхъ добрыхъ старушекъ... Твои-то капиталы... гдѣ они?
   -- У меня личныхъ своихъ мало... Очень мало... въ сравненіи съ тобой... съ твоимъ богатствомъ.
   -- Сколько, сколько, я спрашиваю?-- уже съ негодованіемъ, весь блѣдный отъ ужаса, оралъ Черноморцевъ.-- Не тяни ты изъ меня жилы... Сколько?.. Подавай мнѣ цифру... Слышишь ли? Цифру, а не бабушку. Бабушка!.. Чортъ ее возьми, твою бабушку.
   -- У меня есть тоже... Двѣ тысячи пятьсотъ рублей со мною... Да за годъ жалованье у Андрея Федоровича -- всего четыре... Да вексель на генерала Курикева въ пять тысячъ.
   -- Что... четыре тысячи? Четыре только!-- не вѣря самому себѣ, близкій къ сумасшествію, наступалъ на нее счастливый мужъ.-- Какъ четыре?.. Какія четыре тысячи? Что ты мнѣ лжешь, старая карга!
   Татьяна Борисовна начала всхлипывать.
   -- Пожалуйста, безъ наводненія... То потѣетъ, то плачетъ. Этакъ утонешь съ тобою!-- злился мужъ.-- Какія четыре? А остальныя гдѣ?.. Гдѣ твоя доля въ банкирской конторѣ?.. Ты, вѣдь, пайщица Столѣшникова?
   -- Никогда... никогда я вамъ этого не говорила!
   -- Да мнѣ объ этомъ Коротковскій натолковалъ... Вѣдь, ты же тетка Надеждѣ Андреевнѣ?
   -- Неправда,-- ревѣла Татьяна Борисовна.-- Она изъ вѣжливости меня называла тетей... До сихъ поръ всѣ были вѣжливы со мною... Всѣ любили меня... Я имъ дѣйствительно дальняя, дальняя родственница.
   -- Такъ позвольте... Въ качествѣ чего же вы при нихъ состояли?
   -- Надя... еще такъ молода... ей... надо было компаньонку... А въ домѣ Андрея Федоровича...
   -- Экономку, что ли? Провались вы сквозь, землю!.. Какъ вы смѣли, какъ вы смѣли надуть меня?.. Кто вамъ позволилъ?... Господи, да за что же это!.. Бросить все... пожертвовать всѣмъ, чтобы жениться, и на комъ же?.. На дряхлой развалинѣ... на экономкѣ господина Столѣшникова!.. Да гдѣ я?... Что со мною?-- рвалъ онъ на себѣ волосы.
   -- Вы сами богаты... Какъ вамъ не стыдно... такъ обижать жену свою... такъ, платить за ея любовь.
   -- Я богатъ, я?-- сжавъ кулакѣ, наступалъ на нее Черноморцевъ.-- Я богатъ?..
   -- Да вы сами говорили... сколько разъ.
   -- Такъ вотъ же тебѣ... У меня ничего... Слышишь?... Сорокъ рублей пенсіи въ мѣсяцъ отъ брата...
   -- Какъ сорокъ рублей!-- вскочила внезапно утратившая всѣ свои слезы Татьяна Борисовна.
   -- Такъ сорокъ... 480 въ годъ... Поняла?
   -- А имѣніе, дома, бумаги... триста тысячъ?
   -- Неужели же ты, старая дура, вообразила, что если бы у меня были имѣнія, дома, бумаги, такъ я бы повѣсился на такой скверной веревкѣ, какъ ты?...
   -- Такъ вы меня обманули!-- освирѣпѣла Татьяна Борисовна.-- Такъ вы нищій?... Нищій?
   -- Да, нищій, еще болѣе бѣдный, чѣмъ вчера... Вчера я еще могъ бы поправить свои дѣла выгодной женитьбой... А теперь...
   -- Онъ нищій!.. Да кто же бы пошелъ за тебя?-- начала орать нѣжная дама.-- Какъ ты смѣлъ обманывать меня, несчастную, одинокую женщину?... Какъ ты смѣлъ?...
   -- Молчать!-- вышелъ онъ изъ себя.
   -- А, молчать?-- И энергическая супруга схватила его за горло.-- Молчать? Ты думаешь, я -- слабая дама, такъ меня всякій можетъ оскорбить?... Я не позволю смѣяться надъ собой... Не позволю!.....
   И, держа его одной рукой за горло, другою она начала обрабатывать его тщательно выбритыя щеки.
   -- А я къ вамъ!.. Что это?-- какъ вкопанный остановился въ дверяхъ Велинскій.
   -- Ахъ, я несчастная! Сергѣй Сергѣевичъ, онъ, этотъ извергъ, обманулъ меня. И добѣжавъ до Велинскаго, Татьяна Борисовна рухнула у его ногъ въ обморокъ.
   -- Что такое!.. Что случилось здѣсь?-- удивился даже Велинскій, никогда ничему не удивлявшійся.
   -- Сергѣй Сергѣевичъ,-- трагическимъ тономъ началъ Черноморцевъ,-- я женился на нищей... Она говорила...
   Но тутъ Татьяна Борисовна мгновенно очнулась.
   -- Не вѣрьте ему... я ничего не говорила... Онъ самъ нищій, Сергѣй Сергѣевичъ... Представьте: у него ни домовъ, ни имѣній, ни бумагъ. Ничего!
   -- Она обѣщала триста тысячъ,-- торопился Черноморцевъ,-- и вдругъ четыре тысячи!...
   -- Сорокъ рублей въ мѣсяцъ... милостыня отъ брата!..
   -- Постойте, друзья мои... Такъ васъ не разберешь... сначала садитесь. Викторъ Васильевичъ сюда, Татьяна Борисовна туда... Можете вы теперь помолчать минуту?
   -- Сергѣй Сергѣевичъ...
   -- Ну, и чудесно... Что вы тутъ наболтали: нищій, нищая? Царь въ головѣ есть -- какіе же вы нищіе?.. Я пришелъ къ вамъ съ однимъ предложеніемъ. Если вы примете его, никогда никакая нищета грозить вамъ не станетъ.
   -- Я слушаю.
   -- Мы слушаемъ... голубчикъ!-- продолжала всхлипывать Татьяна Борисовна.
   -- Знаете вы Доменику Станиславовну фонъ-Бушъ?
   -- Знаю.
   -- Я не знаю...
   -- Доменика Станиславовна,-- обернулся онъ къ Черноморцеву,-- держитъ салонъ, гдѣ у нея сталкиваются люди биржи, мы, и люди власти, науки, люди общественнаго значенія. Это тоже своего рода биржа, но въ частной квартирѣ. Тамъ обдѣлываются крупныя дѣла. Одни получаютъ нужные имъ капиталы взамѣнъ за услуги, оказываемыя ими въ различныхъ учрежденіяхъ. Тамъ начинаются знакомства, плодомъ которыхъ бываютъ громадныя предпріятія. Короче, все, чему нѣтъ мѣста на биржѣ, совершается у Доменики Станиславовны.
   -- Я, кажется, начинаю васъ понимать!-- ожилъ Черноморцевъ.
   -- Очень радъ этому... Доменикой Станиславовной я въ послѣднее время недоволенъ. Во-первыхъ, у нея стало появляться сомнительное общество, дамы пошатнувшейся репутаціи, мужчины какого-то необыкновенно холуйскаго вида... Сверхъ того, у нея начали играть... она завела рулетку. Въ строго-коммерческомъ салонѣ ничего этого не должно быть. Поняли? Кромѣ того, Доменика Станиславовна, которую я создалъ, которой я покровительствовалъ, вышла изъ предѣловъ моей инструкціи. Нѣкоторыя мои приказанія были недавно выполнены ею не съ буквальною точностью...
   Татьяна Борисовна и Черноморцевъ боялись проронить хоть слово.
   -- Вы, Татьяна Борисовна, дама хорошаго воспитанія и прекрасной фамиліи.
   Татьяна Борисовна бросила уничтожающій взглядъ на мужа.
   -- Вы, мусье Черноморцевъ, человѣкъ хорошаго общества и манеръ.
   Счастливый супругъ презрительно покосился на жену.
   -- Доменикѣ Станиславовнѣ мѣшало еще то, что она... мужъ ее, чортъ знаетъ, какую роль играетъ въ Константинополѣ. Называетъ себя то графомъ, то княземъ, а въ Россію не смѣетъ въѣхать... а при его супругѣ въ это время все какіе-то необыкновенно бравые офицеры состоятъ. Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Немедлено вы отправляйтесь въ Петербургъ... Я думаю, вамъ не надо много времени на вашъ медовый мѣсяцъ?-- усмѣхнулся Велинскій.-- Я вамъ дамъ самыя неограниченныя средства; кромѣ того, вы, Викторъ Васильевичъ, теперь же поступаете ко мнѣ на службу съ жалованьемъ въ 12,000 въ годъ. Ваши расходы по содержанію квартиры, по устройству вечеровъ плачу я... Вы, Татьяна Борисовна, получаете отъ меня 6,000 въ годъ... Согласны?
   Мужъ и жена оцѣпенѣли отъ неожиданнаго счастья.
   -- Мое условіе одно: соблюденіе строжайшихъ приличій. Это долженъ быть одинъ изъ самыхъ блестящихъ и педантическихъ салоновъ Петербурга. Поняли? Впрочемъ, вотъ еще что,-- это вамъ будетъ понятнѣе: въ случаѣ малѣйшаго уклоненіе отъ моихъ пржазаній, я васъ лишаю своего покровительства. Имѣйте въ въ виду, что Доменика Станиславовна не безъ борьбы уступитъ вамъ свое мѣсто. Но въ этомъ случаѣ я надѣюсь на вашу ловкость, да и самъ съумѣю помочь вамъ... А теперь -- первое мое праказаніе: не угодно ли вамъ немедленно помириться... Я бы предложилъ вамъ поцѣловаться, да боюсь, чтобы вы не укусили другъ друга... О ссорѣ вашей никто не долженъ знать и такихъ чтобъ впередъ не бывало... Слышите? Иначе...-- недокончилъ онъ.
   -- Не безпокойтесь, Сергѣй Сергѣевичъ.
   -- Я и не безпокоюсь, я вамъ плачу -- вы должны повиноваться. Не послушаетесь -- пѣняйте на себя!
   И Велинскій вышелъ, забывъ подать имъ руку на прощаніе.
   -- Слава Богу! Все устроилось!-- забѣгалъ по комнатѣ Черноморцевъ.
   -- Я вамъ никогда, никогда не прощу этого!-- примирительнымъ тономъ заговорила Татьяна Борисовна.
   -- Если женщина говоритъ никогда, значитъ сейчасъ... Да и зачѣмъ намъ ссориться? Мы одного поля ягоды. Повѣрьте, что въ союзѣ мы будемъ и сильнѣе, и спокойнѣе. Давайте руку.
   И онъ наклонился поцѣловать ее.
   -- Объявимъ весь міръ на военномъ положеніи и станемъ создавать себѣ фортуну. Не удалось въ одномъ -- повезетъ въ другомъ.
   -- Викторъ.
   -- Что?...
   -- Забудемъ объ этой безобразной сценѣ, какъ будто ея не было,-- разчувствовалась Татьяна Борисовна.
   -- Тата, милая.
   И нѣжные супруги упали въ объятія другъ къ другу.
   

IX.
Первый ударъ.

   Курьерскій поѣздъ изъ Вѣны медленно подходитъ къ нашей границѣ.
   За Прерау послышались первые звуки русскаго языка, это возвращавшіеся назадъ соотечественники, наконецъ, рѣшились выдать свое инкогнито. Бѣлобрысенькій нѣмчикъ съ тщательно прилизанными височками, сидѣвшій въ одномъ вагонѣ съ знакомыми читателю туристами, вдругъ оказался московскимъ купеческимъ сыномъ, да еще Саввой, да еще Синепуповымъ. Толстый господинъ, котораго за его рыжіе бакены, безцвѣтные глаза и шотландскую шапочку все время принимали за англичанина, объявился Евфремомъ Ферапонтовичемъ Преображенскимъ, довольно извѣстнымъ сотрудникомъ большой петербургской газеты, а чахлая француженка съ носомъ больше ее самоё и зоркими черными глазами, утонувшая въ уголку вагона, ни съ того ни съ сего крикнула: "Батюшки, гдѣ мой узелокъ?.. Родные! вѣдь, я его на станціи забыла!.." Узелокъ тотчасъ же отыскался у ней за спиною и сама она вышла Анной Васильевной Пятницкой изъ Нижняго, безъ толку пролечившейся нѣсколько мѣсяцевъ за границей. Всѣ расхохотались. Словно нарочно, ясная погода по мѣрѣ приближенія къ сѣверу стала портиться. Подъ Оденбергомъ пошелъ дождь.
   -- Ахъ, папа, оставались бы мы лучше въ Италіи... Теперь въ Петербургѣ туманъ, слякоть...
   -- А все-таки дома!-- довольнымъ тономъ отозвался Столѣшниковъ.
   -- Что-жь дома? Хорошъ домъ!
   -- Я тоже соскучилась по Россіи!-- томно отозвалась Татьяна Борисовна, въ пылу супружескихъ ласкъ совсѣмъ прижавшая бѣднаго Черноморцева къ стѣнѣ.-- Наконецъ-то мы, Витя, успокоимся и отдохнемъ... Витя попробовалъ было сдвинуть навалившуюся на него тушу и только вздохнулъ, сообразивъ тщету своихъ усилій. Коротковскій тоже былъ мрачнѣе тучи.
   -- Я не понимаю васъ!-- шепнула ему Надя, когда они выходили изъ вагона въ Прерау.
   -- Что такое?
   -- Вы меня любите?
   -- Больше жизни, Надя! Что значитъ это "вы"?
   -- Что же вы молчите?.. Вы знаете, папа во мнѣ души не слышитъ... Онъ не откажетъ... или вы не хотите?..
   -- Надя!-- запротестовалъ было художникъ, но въ это время дали третій звонокъ и они вошли въ вагонъ.
   -- Что ты такой угрюмый сегодня?-- приставалъ, къ нему Черноморцевъ.
   -- Такъ, ничего...
   -- Или совѣсть неспокойна? Вѣрно, хвостъ замаранъ,-- боишься? Признавайся: боишься?
   -- Ничего я не боюсь.
   -- Во всѣхъ Женевахъ побывалъ, а вотъ сейчасъ пожалуйте къ разсчету... Потомственный дворянинъ Коротковскій здѣсь?.. Здѣсь... Велѣно васъ представить...
   -- Какую ты чушь несешь!
   Поѣздъ пошелъ тише... и вовсе остановился. Вдали блеснули огоньки вокзала.
   Граница.
   -- Господа, пожалуйте ваши паспорта!-- показался въ дверяхъ вагона жандармъ.
   -- Ну, пропалъ бѣдный Леонтій Петровичъ!-- не выдержалъ Черноморцевъ.-- Теперь, братъ, додавай свою внутреннюю политику на чистоту...
   -- Что съ вами въ самомъ дѣлѣ?-- съ участіемъ обратилась къ Коротковскому Надя.
   -- Такъ себѣ... на меня туманъ скверно дѣйствуетъ... Мы, художники, любимъ солнце.
   -- Солнце нужно съ собою въ душѣ носить. Оно тогда и будетъ освѣщать все.
   -- Ого, Надежда Адреевна, да вы совсѣмъ поэтъ,-- отозвался Велинскій,-- у васъ солнце не въ одной душѣ, и въ волосахъ тоже. Кто это васъ золотою красавицей назвалъ первый?
   Надя покраснѣла.
   -- Въ Генуѣ, италіанецъ одинъ...
   -- Да, теперь золото въ цѣнѣ.
   -- А что? Бумажки опять упали?-- очнулся старикъ Столѣшниковъ.
   Всѣ расхохотались. Поѣздъ докатился до вокзала. Таможенные чиновники набросились на чемоданы. Одинъ все добивался у Коротковскаго, зачѣмъ у него столько платья новаго. "Я не ношу стараго, лакеямъ дарю",-- отбился онъ. Другіе переворошили сундуки Татьяны Борисовны и съ особеннымъ удовольствіемъ вынимали и развертывали на виду разные секретные предметы дамскаго гардероба. Ишь у васъ кружевца-то... повсемѣстно, а за кружевца-то, ежели по всей строгости, надо бы пошлину.
   Наконецъ, все кончилось... разсѣлись опять по вагонамъ... вошелъ тотъ же жандармъ.
   -- Господа, ваши паспорта... Дѣйствительный статскій совѣтникъ Сергѣй Сергѣевичъ Велинскій.
   -- Я.
   -- Получите... Отставной ротмистръ Черноморцевъ. Получите. Временный первой гильдіи купецъ Столѣшниковъ.
   -- Я.
   -- Вашъ-съ.. Бронницкій мѣщанинъ... Левонтій Коротковскій...
   -- Какъ мѣщанинъ!-- вырвалось у кого-то... Леонтій Петровичъ?... Вѣрно перемѣшали, случается...
   -- Это ошибка... это -- такъ,-- покраснѣлъ и растерялся художникъ, не зная куда ему дѣваться.
   -- Паспортъ вашъ-съ?-- озабочено обратился къ нему жандармъ.
   -- Мой...
   -- И получайте... А ошибки у насъ быть не можетъ... мы къ этому дѣлу приставлены намъ ошибаться нельзя. Да-съ.
   -- Развѣ это не все равно?-- недоумѣвающимъ голосомъ переспросила Надя.
   -- Разумѣется, все равно,-- сомнительно протянулъ Велинскій.
   -- Нѣтъ, я потому, что Леонтій Петровичъ давича, помните, о шестой книгѣ говорилъ,-- какъ будто оправдывался Черноморцевъ.
   Надя вспыхнула и разозлилась.
   -- Знаете, Черноморцевъ, я этихъ дѣленій не знаю, воспитывалась въ странѣ, гдѣ на это давно перестали обращаті вниманіе порядочные люди... Изъ-за чего это толкуютъ, право! Коротковскій,-- простите, что я васъ такъ фамильярно называю,-- Коротковскій -- признанный тадайтъ и дѣлаетъ честь странѣ, которой онъ принадлежитъ... Если онъ и мѣщанинъ (не могу сообразить, зачѣмъ онъ стыдится этого и скрываетъ!), такъ ему слѣдуетъ помнить, что мѣщанинъ Коротковскій одинъ, а дворянъ Черноморцевыхъ по сорока на дюжину... Сколько угодно...
   -- Какъ по сорока на дюжину!.. Это еще что такое?-- расхохотался Велинскій.
   -- Такъ у меня средніе люди на три сорта дѣлятся. По сорока на дюжину -- послѣдній сортъ, по двѣнадцати -- второй и по одному -- первый.
   -- Такъ вы меня къ послѣднему сорту отнесли?-- засмѣялся въ сущности глубоко уязвленный Черноморцевъ.
   -- Теперь,-- наклонился къ нему Велинскій, сидѣвшій противъ,-- помните, что я говорилъ вамъ?
   -- Какъ же!-- тоже шопотомъ отвѣтилъ Черноморцевъ.-- Я развѣ потому, Надежда Андреевна... Я совсѣмъ иныхъ убѣжденій человѣкъ. Меня въ корпусѣ за либерализмъ даже драли. Я не то, что. Въ шестидесятыхъ годахъ въ юмористическихъ журналахъ стихи даже писалъ. А я потому, что въ недоумѣніе пришелъ... Какъ же, думаю, нашъ знаменитый, талантливый -- ужь это, извините, я за глаза и въ глаза справедливъ -- нашъ знаменитый, талантливый Коротковскій -- мѣщанинъ, а жена его, Александра Яковлевна, купчихой первой гильдія пишется...
   Точно громомъ ударило. Надя помертвѣла вся... Не нашлась. Что это: сонъ или въ явѣ?... Какъ голова болитъ.
   -- Да вы лжете, лжете... Слышите?... Лжетъ, вѣдь, онъ, Леонтій Петровичъ?
   Коротковскій, побѣлѣвшій, какъ стѣна, молчитъ... Только глаза горятъ...
   -- Зачѣмъ же мнѣ лгать?... Вѣдь, я и Капитона Гавриловича Бубнова имѣю честь знать,-- также точно недоумѣвающимъ тономъ продолжалъ Черноморцевъ, ни къ кому, повидимому, не обращаясь.
   -- При чемъ тутъ мой отецъ?-- грубо оборвала его Ксенія.
   -- Виноватъ, простите... При дочери бы не слѣдовало... А только г-жа Коротковская Капитону Гавриловичу и не совсѣмъ чужая. Что же, дѣло обыкновенное! Г. Бубновъ еще не старикъ. Дѣвушки, разумѣется, этого не понимаютъ.
   -- Витя!
   -- Что, милая?
   -- Довольно... Будетъ тебѣ говорить гадости... Эти мужчины, Сергѣй Сергѣевичъ... да, впрочемъ, вы сами знаете...
   Надя еще ничего сообразить не можетъ. Ужь очень неожиданно пришибло. Вотъ чѣмъ она окончилась, эта чудная поэма любви! Ахъ, не даромъ у нея еще вчера такъ болѣло сердце!.. Да за что-жь? Что она-то имъ сдѣлала? Говорилъ, любитъ -- и лгалъ, лгалъ... Впрочемъ, когда же онъ лгалъ? Онъ молчалъ только... Господи! хоть бы уйти куда. Заперли всѣхъ вмѣстѣ -- и сиди тутъ, слушай, что будутѣ говорить они... "Скоро же ты кончилось, мое счастье! Какъ разомъ пришло, такъ и ушло негаданно... И онъ ни слова... Что же сказать ему?.. Какъ въ виски стучитъ. И душно, душно здѣсь, дышать нечѣмъ". Она опустила раму окна и высунула голову на воздухъ. Поѣздъ несся шибко, шибко, вѣтеръ прямо въ лице ея дулъ, шумя въ ушахъ, обдавая ее чадомъ отъ локомотива, уголь падалъ въ ея волосы, на ея щеки.
   -- Надя... Надя!-- кто-то взялъ ее за руку.-- Закрой окно -- простудишься.
   Столѣшниковъ беретъ ее за талію и сажаетъ. Какое молчаніе кругомъ -- всѣмъ тяжело. Никто ни слова.-- Ксенія!-- нервно заговорила Надя, точно не умѣя совладать съ собою.
   -- Что?-- очнулась та.
   -- Ты права... Помнишь въ Тріентѣ ночью разговоры наши? Ты права, совсѣмъ права...
   Долгій, протяжный свистъ. Поѣздъ останавливается.
   -- Выйдемъ-те, Надежда Андреевна. Вамъ надо успокоиться,-- отеческимъ тономъ предложилъ ей Велинскій.
   -- Дайте вашу руку, Сергѣй Сергѣевичъ. Благодарю васъ... Что это, что это все значитъ?
   -- Да развѣ вы не знали объ этомъ?
   -- Нѣтъ... а вы знали?
   -- Зналъ, но молчалъ. Иначе и не могло быть. Если бы я сказалъ это, вы объяснили бы самыми низкими побужденіями съ моей стороны. Я предоставилъ Коротковскому самому сообщить вамъ о своихъ дѣлахъ, разъ уже вы имъ заинтересовались. Поймите, я не могъ говорить объ этомъ. Нужно быть такимъ негодяемъ, какъ Черноморцевъ...
   -- Благодарю васъ... Куда уйдти мнѣ?... Я не могу сидѣть теперь со всѣми вмѣстѣ. Особенно съ этимъ, съ Коротковскимъ!-- принудила она себя назвать его фамилію.
   -- Это я вамъ сейчасъ устрою. Кондукторъ, есть купе? И Велинскій всунулъ ему въ руку какую-то бумажку.
   -- Есть, прошу дама... тутъ...
   -- Садитесь, Надежда Андреевна. Онъ сейчасъ принесетъ вамъ ваши вещи.
   -- Позовите ко мнѣ Ксенію.
   Оставшись одна, Надя бросилась лицемъ въ подушки. Бубнова, войдя къ ней, застала дѣвушку рыдающей.
   -- Хорошо?-- подбѣжалъ Черноморцевъ къ Сергѣю Сергѣевичу.
   -- Я доволенъ вами... Вотъ еще: разъ навсегда, не ожидаете отъ меня одобреній. Вы исполняете свою обязаность по договору, я вамъ плачу. Мы квиты. Зачѣмъ еще похвалы?
   -- Ахъ, Сергѣй Сергѣевичъ, мнѣ такъ жаль Коротковскаго,-- вступилась Татьяна Борисовна.
   -- И мнѣ его жаль. Совсѣмъ съ пьедестала долой... Разбился бѣдный божокъ.
   -- Эге! такъ я карашо знай этотъ дамъ,-- вдругъ только теперь опомнился Іосифъ Прекрасный.
   -- Какую даму, что такое?
   -- Этотъ дамъ я карашо знай!-- торжествовалъ Минкинъ.-- Господинъ Бубновъ -- какъ же! О, она ему большой гольдъ стоитъ. Красивы дамъ такой, совсѣмъ какъ Рафаэль...
   -- То-есть, какъ это?... Что вы хотите сказать?
   -- Особно красивы дамъ, совсѣмъ какъ Рафаэль. Табло есть, Рафаэль прозывается.
   -- Рафаэль художникъ былъ, а не картина. Онъ самъ рисовалъ картины.
   -- Ну, это мнѣ се равно... я не хочу покупать его... но этотъ дамъ -- серьезный дамъ.
   -- Вотъ какъ!
   -- Да... я самъ разъ видалъ... она взялъ такъ Капитонъ Гаврилычъ... фалда отъ сюртукъ въ свой рука и дралъ ему до воротникъ. Потомъ она сдѣлалъ строгій физіономіе и пустилъ ему канделабръ, хорошій канделябръ, семьсотъ рублей стоитъ... и въ самый... самый назе...
   -- Попала?
   -- Нѣтъ,-- вдругъ восхитился Іосифъ.-- Капитонъ надуваль ее.
   -- Какъ?
   -- Онъ себя спряталъ подъ столъ... и канделябра очень хорошо разбивалъ большой венеціанскій зеркалъ. О, я вамъ гаварютъ... это былъ настоящій романъ... романъ, который на театръ представляйтъ.
   Коротковскій не зналъ, что ему дѣлать.
   Онъ при первой остановкѣ поѣзда перенесъ свои вещи въ другой вагонъ и, бросившись въ уголъ, зажмурилъ глаза, точно ему хотѣлось спрятаться отъ самого себя. А думы невеселыя, старыя думы такъ и лѣзли въ голову. Просыпались давно забытыя змѣи и, шипя, поднимали свои головы... О Господи! что же онъ сдѣлалъ такого?... Исторія его была самой обыкновенной исторіей: тысячи людей дѣлаютъ тоже!...
   Сынъ прогорѣвшаго купца въ уѣздномъ городѣ, онъ съ дѣтства показалъ такой талантъ, что чудакъ помѣщикъ, пріѣхавшій къ себѣ въ имѣніе по сосѣдству, выпросилъ мальчика у отца и увезъ его заграницу. Коротковскій тамъ работалъ, тамъ и учился. Онъ росъ то на чудныхъ набережныхъ Неаполя въ виду ласковаго, теплаго голубаго моря, то въ старинныхъ улицахъ Рима, гдѣ новые дома и постройки, кажется, жмутся къ сторонѣ, точно желая дать болѣе мѣста остаткамъ славнаго прошлаго. Его дарованіе развивалось среди яркихъ красокъ, въ мірѣ сильныхъ страстей, подъ южнымъ знойнымъ небомъ. Ему свѣтило не наше холодное солнце, и когда онъ выросъ и вернулся, первая выставка сдѣлала ему имя. Восемнадцати лѣтъ онъ былъ уже замѣченъ. Потомъ онъ опять уѣхалъ въ Италію. Въ Конильяно, близъ Генуи, онъ заперся рисовать. Рядомъ поселилось русское семейство. Заграницей знакомятся быстро. Черезъ два мѣсяца Коротковскій женился, тогда ему еще не было и девятнадцати. Первый угаръ страсти прошелъ -- и новобрачные убѣдились, что они совсѣмъ не понимаютъ даже другъ друга. На разныхъ языкахъ говорятъ... Быть женою художника оказалось далеко не такъ заманчиво, какъ издали казалось. Мужъ часто нуждался, у нея также не было ничего своего... Мелкія заботы, грошовые интересы... Онъ сталъ уходить отъ нихъ изъ дому, она, по италіанскому обычаю, завела себѣ чичисбея; Коротковскій не замѣчалъ этого. Отъ плохаго тенора, она перешла къ еще болѣе плохому композитору. Композитора смѣнилъ молодой офицеръ берсальеръ, съ пѣтушьими перьями и пѣтушьимъ задоромъ на словахъ, и въ свою очередь уступилъ свое мѣсто какому-то русскому князю. Коротковскій и съ теноромъ, и съ композиторомъ, и съ берсальеромъ былъ на "ты". А князя только что собирался вызвать къ барьеру, какъ тотъ самъ удралъ обратно въ Россію, да кстати прихватилъ съ собою и жену художника. Леонтій Петровичъ махнулъ рукою на все и очень мало интересовался потомъ, что она дѣлаетъ. Какъ-то ему намекнули на то, что она попала на содержаніе къ купцу-желѣзнодорожнику. Это его только удивило.
   -- Мало ли Коротковскихъ на свѣтѣ... Что мнѣ за дѣло? Пусть какъ хочетъ, такъ и живетъ. Лишь бы мнѣ только не мѣшала...
   Какъ-то года два назадъ онъ получилъ отъ нея письмо и не читая бросилъ въ огонь. Казалось, онъ совсѣмъ покончилъ съ своимъ прошлымъ Но оно опять стало переду нимъ лицомъ къ лицу... И когда? Когда онъ дѣйствительно, какъ ему, казалось, полюбилъ! На что онъ разсчитывалъ въ данномъ случаѣ?
   На что разсчитываютъ люди, сорвавшіеся съ кручи. Внизъ уноситъ,-- разсчитывать поздно!
   

X.
Капище бога Плутоса.

   Андрей Федоровичъ сегодня неузнаваемъ. Куда дѣвалась еro семенящая походка, быстрыя движенія? Гдѣ его добродушіе, шутливость?... Увы! все это оставлено вмѣстѣ съ прочитанными газетами и окурками сигаръ въ вагонѣ. Теперь онъ на дѣлѣ, у себя, въ своей банкирской конторѣ, и тотъ, кто его видѣлъ въ пути, навѣрно нашелъ бы, что это два разныхъ человѣка. Если не самъ Юпитеръ, то, несомнѣнно, одинъ изъ олимпійцевъ передъ вами. Брови его нахмурены, глаза смотрятъ строго. Ему нѣкогда -- онъ даетъ аудіенціи, но нѣсколько минутъ каждая. И онъ, разумѣется, вправѣ гордиться и собою, и своей конторою. Казалось, никогда еще богу Плутосу не воздвигалось болѣе приличнаго капища. Всюду палисандръ и мраморъ. Мраморный столъ, палисандровая мебель, палисандровыя бюро... Даже за рѣшетками кассъ, словно необыкновенныя зоологическія особи, два такихъ толстомордыхъ артельщика, которымъ позавидовалъ бы любой бульдогъ. Конторщики, разумѣется,-- блистательнѣйшіе изъ служителей этого культа. Безукоризненно одѣты, но безъ пестроты, въ свѣжемъ и тонкомъ бѣльѣ, опрысканные англійскими духами, съ словно расколовшимися на двое отъ англійскихъ проборовъ затылками, погружены въ длиннѣйшіе ряды цифръ и итоговъ. Тишина здѣсь невозмутимая, такая тишина, что даже вкладчики говорятъ только шепотомъ, словно и ихъ охватываетъ священный ужасъ. Одни артельщики щелкаютъ костяшками на счетахъ, да шелестятъ толстыми пачками ассигнацій. Громадныя зеркальныя окна пропускаютъ сюда вволю свѣта, и самое солнце, проникая въ этотъ банкирскій храмъ, дѣлается какъ будто скромнѣе. Съ величайшимъ почтеніемъ оно отражается на внушающей необыкновенное довѣріе вкладчикамъ громадной лысинѣ главнаго помощника, у котораго, очевидно, всѣ волосы, сойдя съ своего мѣста, помѣстились пучками подъ круглыми, какъ у совы, глазами. Скользнувъ благоговѣйно по этой классической лысинѣ, солнечные лучи на мгновеніе теряются въ выхоленныхъ бакенахъ до такой степени внушительнаго господина, читающаго газету, что самыя неукротимыя обоего пола лица мгновенно понижаютъ тонъ, говоря съ нимъ. Его, впрочемъ, и держатъ только за представительность. Это отставной генералъ Любскій-Дубасовъ. Его обязанность читать газету и разговаривать съ посѣтителями. Бесѣдуя съ вами, онъ дѣлаетъ вамъ одолженіе, указывая вамъ на кресло -- милость. Если вы ему по незнанію протягиваете пачку ассигнацій, онъ брезгливо показываетъ выхоленнымъ пальцемъ на одного изъ толстомордыхъ артельщиковъ и кратко роняетъ: "туда!" Но и онъ, подходя къ дверямъ святилища, гдѣ, если не поджавъ ноги подъ себя на бархатной подушкѣ, то все равно развалясь въ креслѣ, сидитъ самъ Столѣшниковъ, божество сихъ мѣстъ,-- подходя къ этимъ дверямъ, генералъ сначала откашливается, секунду прислушивается и, наконецъ, полунаклонясь, осмѣливается пріотворить ихъ. Вообще въ этой конторѣ вы теряетесь разомъ. Явились вы съ деньгами и видите, что ряды такихъ же, какъ и вы, стоятъ и сидятъ съ своими дарами въ рукахъ, ожидая очереди. Громадный швейцаръ съ четырьмя Георгіями на груди и такими усами, изъ которыхъ можно было бы выкроить двѣ хорошихъ бороды, нехотя отворяетъ вамъ двери, неодобрительно смотритъ на васъ. "Много васъ такихъ шляется", словно говоритъ его взглядъ. "Туда!" односложно показываетъ онъ на длинный хвостъ ожидающихъ. Подойдете вы къ одному изъ безукоризненныхъ молодыхъ людей, засѣдающихъ за своими бюро, онъ молча наклонитъ голову, молча выслушаетъ васъ и тоже уронитъ въ тонъ одно слово "туда", показывая на слѣдующее бюро. Въ слѣдующемъ окинутъ васъ съ ногъ до головы уничтожающимъ взглядомъ, посмотрятъ въ книги, свѣрятъ, что надо, чиркнутъ какое-то китайское слово на клочкѣ, ткнутъ этотъ клочекъ вамъ въ руки -- и опять: "туда", по направленію къ кассѣ. Въ концѣ-концовъ, вы преисполняетесь такой робости, что, рискуя разрывомъ сердца, задерживаете кашель,-- машете руками на даму, громко разговорившуюся съ вами, и сами ужь шепчете ей на ухо: "туда!" Почтительное солнце скользитъ по всѣмъ этимъ наклоненнымъ, лысымъ и расчесаннымъ, чернымъ и русымъ головамъ и, такъ сказать, погладивъ ихъ, меланхолически блеститъ на полированныхъ дверяхъ святилища. Словно и ему хочется поклониться божеству сихъ мѣстъ. Но увы! божество сихъ мѣстъ столько же нуждается въ солнцѣ, сколько священный бѣлый слонъ въ гиперборейскихъ льдахъ, и бѣдному лучу остается только уныло трепетать на палисандрѣ и озарять простыхъ смертныхъ, окончательно растерявшихся и перепуганныхъ отъ этого однообразнаго и постояннаго: "туда... туда... туда"... Вотъ послышался звонокъ телефона. Главный помощникъ подошелъ къ нему. Оказывается, что-то важное. Выслушалъ, записалъ и двинулся къ дверямъ, какъ-то неслышно, крадучись, какъ умная кошка приближается къ неосторожному воробью. Стукнулъ въ дверь, дождался отвѣта оттуда и вошелъ.
   -- Что такое?-- недовольно оглянулся Столѣшниковъ.
   -- Доменика Станиславовна проситъ сегодня вечеромъ. Важныя извѣстія. Она узнала, что завтра поступаютъ на биржу паи "Лѣсопромышленности" опять по низкой цѣнѣ.
   Андрей Федоровичъ сдвинулъ брови.
   -- Громадный убытокъ... громадный убытокъ... Ничего не понимаю... Ронтальскій здѣсь?
   -- Ждетъ.
   -- Пошлите.
   Главный помощникъ неслышно выскользнулъ изъ кабинета, также неслышно скользнулъ къ еврею, сидѣвшему, въ креслахъ среди публики, и шепнулъ ему, указывая на дверь: "туда". Еще недавно Мошка, а теперь Моисей Моисеевичъ Ронтальскій, подобрался, почему-то втянулъ въ себя животъ, смахнулъ шелковымъ платкомъ пыль съ сапоговъ, послюнилъ палецъ и прижалъ имъ какъ-то непокорный клокъ волосъ на вискѣ, очевидно, послѣдній остатокъ, когда-то красовавшейся здѣсь пейсы, и на носочкахъ вошелъ къ Столѣшникову.
   -- Здравствуйте, Ронтальскій... Я вами доволенъ... Вы получили тамъ куртажъ?
   Ронтальскій безмолвно поклонился.
   -- Доменика Станиславовна передаетъ, что завтра опять поступитъ на биржу партія "Лѣсопромышленности".
   Еще молчаливый поклонъ.
   -- Я положительно теряюсь, что это значитъ... ничего не понимаю. Общество стоитъ твердо... Кому надо? Главная масса паевъ у меня и у Велинскаго.
   Ронтальскій все еще не разжималъ рта; онъ ожидалъ приглашенія.
   -- Вы... Что вы думаете?..
   -- Одинъ странный признакъ... Я замѣтилъ, что акціи предлагаются, но когда являются покупатели, Слонимскій объявляетъ, что все уже запродано... Очевидно, только игра на пониженіе идетъ... Я уже исповѣдывалъ Сигизмунда Болеславича, но онъ молчитъ. Значитъ, или ему хорошо заплачено, или...-- колебался Ронтальскій.
   -- Что или?
   -- Или это идетъ,-- онъ совсѣмъ заговорилъ шепотомъ,-- отъ очень могущественнаго лица.
   -- Напримѣръ.
   Ронтальскій подошелъ къ самому уху Столѣшникова.
   -- Велинскій,-- только и уронилъ еврей.
   -- Не можетъ этого быть! Какая ему цѣль? Мы и безъ биржи могли бы столковаться; всю жизнь вмѣстѣ работали.
   -- И я не знаю, почему и какъ, но вотъ здѣсь,-- коснулся онъ своего боковаго кармана,-- мнѣ что-то говоритъ, что это Велинскій. Бумаги предлагаются слишкомъ большими партіями.
   -- Нѣтъ, этого не можетъ быть... Этому я никогда не повѣрю. А что это за штука такая съ старгородскими акціями? За послѣднее время вы ихъ покупаете по очень высокой цѣнѣ.
   -- Вы приказали.
   -- Да, но надо уронить ихъ. Я же сообщалъ вамъ свой планъ.
   -- Тотъ же Сигизмундъ Болеславичъ Слонимскій вздулъ ихъ. На десять рублей акцію поднялъ.
   -- Да позвольте... Такъ, значитъ, онъ совсѣмъ противъ меня? Хорошо!-- Столѣшниковъ прижалъ пуговку электрическаго звонка.
   Генералъ Любскій-Дубасовъ показался въ дверяхъ.,
   -- На какую сумму у насъ векселей г. Слонимскаго?
   -- Всѣ оплачены.
   -- Какъ оплачены! -- привскочилъ Столѣшниковъ.
   -- Недѣлю тому назадъ еще... до послѣдней копѣйки...
   Андрей Федоровичъ молча смотрѣлъ на Ронтальскаго, Ронтальскій на него.
   -- Идите!-- приказалъ онъ обоимъ.
   "Нѣтъ, тутъ что-нибудь другое... Велинскій -- никогда не повѣрю! Эта какая-нибудь новая сила на биржу пробивается. Велинскому никакой прямой выгоды нѣтъ... и не можетъ быть... Но какъ ловко, какъ вѣрно дѣйствуютъ... Нужно узнать!.. Непремѣнно нужно узнать... У меня уже полмилліона убытку. Когда еще удастся взбить старгородскія акціи!"
   Столѣшниковъ долго сидѣлъ молча, о чемъ-то соображая, пока въ дверь не послышался стукъ. Генералъ просунулъ голову и доложилъ:
   -- Редакторъ Тарасъ Васильевичъ Левшинъ.
   Маленькій, юркій человѣчекъ, вихрастый, съ очками, все сползавшими на кончикъ вздернутаго, какъ у моськи, носа, вбѣжалъ въ комнату, схватилъ руку Столѣшникова и сталъ ее пожимать, точно пробуя свою силу.
   -- Радъ... Вотъ какъ радъ... Соскучился. Ну что, во всѣхъ заграницахъ побывали?
   -- Да... съѣздилъ. Какъ дѣла?
   -- А!-- отмахнулся Левшинъ.-- Какія дѣла... Кто читаетъ въ настоящее время? Кому литература нужна? Кабакъ нуженъ, публичный домъ еще того нужнѣе, а печать псу подъ хвостъ! Дѣла! Вотъ четвертый годъ борюсь съ равнодушіемъ подписчиковъ, и побороть его не могу. Еще до сихъ поръ изъ первой тысячи выйти не могу... Ужь, кажется, на что я ни пускался. Никому печать не нужна теперь!
   -- Ну, отчего же? Это журналамъ плохо, а газеты идутъ недурно. Голосъ, Новое Время большіе дивиденды даютъ.
   -- Имъ везетъ, а мнѣ не везетъ. Они угодили, а я не угодилъ. Ужь, кажется, практикъ, вѣдь, я въ литературу не съ небесъ сунулся: жизнь изучалъ (Левшинъ до газеты содержалъ мѣняльную лавку и гласную кассу ссудъ), а ничего не могу!
   -- Ужь очень проходимисты сотрудники у васъ.
   -- Ну, какже... Одинъ профессоръ даже, а теперь я къ себѣ такую собаку залучилъ...
   -- Кого это?
   -- О Преображенскомъ слышали? Ну, вотъ. Онъ самый. Экономистъ, и ругатель, и практикъ тоже. Не изъ нищихъ. Въ правленіи засѣдаетъ, въ сенатѣ служитъ. А, главное, кусаться мастеръ... Въ клочки изорветъ, потомъ даже и не сообразить за что!
   -- Я его встрѣтилъ на дорогѣ... Послушайте, что это вы со мной дѣлаете? Вѣдь, не по уговору.
   -- На счетъ чего! же-съ?
   -- А относительно старгородской желѣзной дороги. Что вы обѣщали: рядъ статей. Надо было уронить ее на биржѣ.
   -- Я было и началъ печатать.
   -- Ну?
   -- А это видѣли?-- и Левшинъ вытащилъ изъ кармана нумеръ какой-то большой газеты.-- Имъ, вѣдь, до всего дѣло есть. Коммерціи не понимаютъ и съ своею глупою честностью только портятъ намъ все. Прочтите-ка передовую.
   -- Послушайте... Да, вѣдь, здѣсь неопровержимо доказывается, что старгородская дорога прочно стоитъ, а вы молчите!
   -- Сами, вѣдь, говорите: неопровержимо... Что-жь тутъ скажешь? А, впрочемъ, и на это начхать. Отвѣтили бы. А вы на цифры-то обратили вниманіе?
   -- Ну-съ?
   -- Не понимаете? Развѣ это въ редакціи составлено? Вы вдумайтесь. Вѣдь, эту статью сообщилъ кто-нибудь изъ нашихъ же. Вѣдь, въ редакціи развѣ такъ пишутъ? Никакихъ разсужденій: одни итоги и цифры. Понюхайте-ка, чѣмъ эта статья пахнетъ. Кто такъ можетъ написать? Вышнеградскій -- онъ не станетъ. Живаго теперь сановникомъ сталъ и только одною опереткою занимается...
   -- Чортъ знаетъ что... Все противъ меня нынче. Когда статья появилась?
   -- Сегодня.
   -- Странно. Вы помните статьи Велинскаго въ прежнее время?
   -- Еще бы! Я и хотѣлъ сказать, это не безъ Сергѣя Сергѣевича есть тутъ его коготокъ...
   -- Вы будете отвѣчать?
   -- Разумѣется я уже спустилъ съ цѣпи Преображенскаго. Завтра прочтете. Только клочья шерсти вверхъ полетятъ. Я вамъ говорю, такой собаки давно не было... Толстый, спокойный, кажется, глаза какъ у мерзлаго судака -- мертвые, а онъ весь ядомъ пропитанъ. Но ему... вы знаете, особо.
   -- Хорошо, хорошо, вы генералу счетъ дадите; они, вѣдь, и въ родствѣ, кажется; онъ уплатитъ. Вотъ еще что: на биржѣ интрига идетъ противъ "Лѣсопромышленности"... Общество прочное, а акціи стараются уронить. Возьмите у моего главнаго помощника цифры, и, пожалуйста, погорячѣе статейку, чтобъ въ носъ била. Вечеромъ у Доменики Станиславовны увидимся.
   -- Да, какже.
   -- Кстати, захватите съ собой, и Преображенскаго. Надо его ввести въ нашъ кругъ.
   -- Ну, ужь на это слуга покорный.
   -- Почему?
   -- А потому, что я ему ходу давать не намѣренъ. Платить буду, и хорошо платить, а концовъ въ руки ни за что. Преображенскихъ, батюшка, нужно въ черномъ тѣмъ держать, потому онъ или перебѣжитъ, каналья, или свою газету сейчасъ. Какъ только силу почувствуетъ, сейчасъ свою газету. Вѣдь, у нихь развѣ совѣсть?-- патетически сокрушался редакторъ,-- у нихъ вмѣсто совѣсти-то табличка умноженія...
   Левшинъ ушелъ.
   За дверями послышались шаги и въ кабинетъ къ Столѣшникову вбѣжала, отряхиваясь отъ обильно усыпавшихъ ее капель дождя, Надя; за нею показалось блѣдное личико Ксеніи.
   -- Я на одну минутку къ тебѣ, папа., только посмотрѣть, что ты тутъ дѣлаешь. Мы поѣхали кататься...
   Въ эту минуту въ контору влетѣлъ Ронтальскій.
   -- Простите, что я безъ доклада... Важное дѣло.
   -- Что?
   -- Сегодня "Лѣсопромышленность" рухнула.... ужь теперь предлагаютъ покупать ее -- никто не хочетъ. Что дѣлать?
   Андрей Ѳедоровичъ схватился за голову.
   -- Зовите Семена Семеновича. Семенъ Семеновичъ, сколько у насъ вкладовъ сегодня? Вообще сколько денегъ всего?
   -- Сейчасъ скажу,-- и главный помощникъ исчезъ въ контору.
   -- Кто же продаетъ? Слонимскій?
   -- Нѣтъ, Слонимскій сегодня придержался; другіе владѣльцы перепугались и продаютъ за что ни попало.
   -- У насъ по кассѣ сто пятьдесятъ тысячъ пятьсотъ шестьдесятъ рублей.
   -- Нужно поддержать... Ронтальскій, на всю сумму заказъ на биржу. Скупить всю партію "Лѣсопромышленности"..., во что бы то ни стало!
   И Столѣшниковъ выпрямился.
   -- Посмотримъ, чья возметъ. Кто бы ни былъ ты, неизвѣстный врагъ, а я съ тобой еще потягаюсь!... Не даромъ я тридцать лѣтъ веду эту игру... Ронтальскій, въ банкъ, и какъ можно самоувѣреннѣе... говори прямо, что все станемъ скупать,-- перешелъ онъ на "ты".
   Главный помощникъ, генералъ и Ронтальскій низко-низко склонились передъ нимъ, когда онъ вышелъ вонъ, никого не видя и ничего не замѣчая. Вѣтеръ дулъ ему въ лицо, дождь хлесталъ его. Андрей Федоровичъ быстро оставилъ за собою Морскую и двинулся къ набережной. Онъ прошелъ насквозь черезъ Адмиралтейство и повернулъ къ одному изъ новыхъ громадныхъ домовъ надъ Невою.
   -- Сигизмундъ Болеславичъ Слонимскій дома?
   -- Дома, пожалуйте,-- впустилъ его въ подъѣздъ швейцаръ.
   Сбросивъ мокрое пальто, старикъ поднялся въ четвертый этажъ и позвонилъ.
   Толстый господинъ съ длинными усами и необыкновенно благородной, какая бываетъ только у шулеровъ, физіономіей отворилъ ему дверь.
   -- Андрей Федоровичъ... Васъ ли я вижу?.. Дорогой гость... Какая честь,-- заторопился тотъ.
   -- Я къ вамъ по дѣлу, Слонимскій, и на одну минуту!
   -- Въ кабинетъ, въ кабинетъ... Вотъ вамъ мягкое кресло, сигарочку. У меня отъ Фохта, да вы не безпокойтесь: сто рублей -- ящикъ. Недурныя..
   -- Слонимскій, вы помните 1874 годъ? Кто васъ спасъ отъ тюрьмы?
   -- Развѣ я забылъ когда-нибудь, Андрей Федоровичъ? Умирать буду...-- какъ-то сжался онъ, не докончивъ.
   -- Кто помогъ устроиться вашей сестрѣ... или кузинѣ, что ли?.. Кто васъ еще въ январѣ выручилъ?.. Я знаю, что въ нашемъ мірѣ благодарность считается глупостью. Люди платятъ только по векселямъ, но, вѣдь, быть можетъ, придетъ еще время, когда я вамъ понадоблюсь. Разсчитайте это, Слонимскій... Я вамъ задамъ только одинъ вопросъ.
   -- Пшепрашемъ... Сейчасъ... Все, что вамъ угодно,-- заторопился тотъ.
   -- Не суетитесь. Акціи "Лѣсопромышленности" падаютъ... Старгородскія идутъ въ гору. Я терплю страшные убытки. Но я выдержу,-- все это пустяки,-- сжалъ онъ зубы.-- Слонинскій, весь узелъ этого въ вашихъ рукахъ.
   -- Посмѣлъ ли бы я?..
   -- Не лгите... Помните, я не требую отъ васъ ни именъ, ни указаній. Я знаю: вамъ хорошо заплачено. Скажите мнѣ только одно: случайность это или мнѣ объявлена война?
   Слонимскій задумался. Столѣшниковъ зорко смотрѣлъ ему въ лицо.
   -- Видитъ Богъ, я бы вамъ не сказалъ ни слова,-- внезапно тронутымъ голосомъ заговорилъ онъ.-- Ни то, что вы спасли меня отъ тюрьмы, ни то, что не разъ выручали меня,-- все это ни къ чему меня не обязываетъ. Я, Андрей Федоровичъ, помню другое, то, что вы забыли. Когда я былъ моложе и честнѣе, или глупѣе, что ли, я очень любилъ жену... Она, умирая, оставила мнѣ дочь. И вотъ она-то отдаетъ меня въ ваши руки... Помните, дочь моя въ оспѣ лежала? Меня здѣсь не было и нашелся только одинъ ангелъ, который не отошелъ отъ ея постели, не испугался, до конца выдержалъ и спасъ мою малютку!
   -- Моя Надя?
   -- Да!.. и ради нее я вамъ скажу... Ваши неудачи не случайны. Противъ васъ ведетъ войну могущественный врагъ. Именемъ Надежды Андреевны клянусь вамъ, я не понимаю его побужденій. Я не могу взять въ толкъ, что ему надо. Я знаю только одно: васъ хотятъ разорить.
   -- До какой суммы велѣно вамъ дѣйствовать?
   -- На это ассигнованъ милліонъ.
   Весь блѣдный вскочилъ Столѣшниковъ и зашатался. Слонимскій кинулся къ нему и поддержалъ во время.
   -- Дайте воды, воды... Спасибо... Ничего. Теперь я самъ... Не ведите меня, я оправился... Теперь я твердъ. Благодарю, Слонимскій, и за это!.. О нашемъ свиданіи никому ни слова.
   -- Объ этомъ не безпокойтесь. Молчать въ моихъ интересахъ.
   -- Еще одинъ вопросъ, Сигизмундъ Болеславичъ. Этотъ мой врагъ имѣетъ поводъ меня ненавидѣть?
   -- Нѣтъ.
   -- Что онъ выигрываетъ отъ моего разоренія?
   -- Ни копѣйки. Напротивъ, проигрываетъ.
   -- Когда онъ началъ дѣйствовать?
   -- Двѣ недѣли назадъ.
   -- Меня не было въ Петербургѣ?
   -- Да.
   -- Вы лично отъ него получали приказанія?
   -- Больше не спрашивайте: я не скажу вамъ ни слова.
   -- Ну, и на томъ спасибо. Настанутъ лучшія времена. Я не изъ тѣхъ, которые сдаются безъ боя. Что-жь? И отъ неравнаго не прочь... У меня тоже есть друзья и союзники. Я приказалъ сегодня скупить всѣ предложенные на биржѣ паи "Лѣсопромышленности".
   -- У васъ есть акціи дементьевской мануфактуры?
   -- Есть.
   -- Завтра я брошу на биржу ихъ на пятьдесятъ тысячъ по самой низкой цѣнѣ.
   -- Новый ударъ?
   -- Да... Еще одинъ совѣтъ: будьте осторожны съ крупными вкладами.
   -- Мои вкладчики мнѣ вѣрятъ... Фирма моя стоитъ прочно.
   -- Вѣрьте, что я первый этому радуюсь.
   -- Вѣрю... Да вамъ и не за что меня ненавидѣть... Прощайте, Слонимскій...
   И опять вѣтеръ и дождь встрѣтили старика на улицахъ.
   

XI.
На все своя цѣна есть.

   Мастерская Коротковскаго помѣщалась на Васильевскомъ островѣ.
   Сегодня, въ этотъ туманный и скучный день, нельзя было работать, да и не о томъ думалъ художникъ. У него изъ головы не выходила Надя. Онъ ужь писалъ ей, но получилъ свое письмо назадъ неразпечатаннымъ. Если бы ему увидѣться съ нею гдѣ-нибудь -- онъ бы объяснилъ ей все, покаялся... она бы простила! Зачѣмъ? Любовницей его она не будетъ... а женой... Ну, а Александру Яковлевну куда же дѣть?... И Коротковскій бросился на диванъ, стараясь ни о чемъ не думать. Все равно, вѣдь, ни до чего не додумаешься. Онъ было уже сталъ засыпать, какъ къ нему вошелъ лакей.
   -- Васъ господинъ спрашиваетъ.
   -- Кто такой?
   -- Не знаю-съ. Я карточку у него попросилъ, а они говорятъ, что этими глупостями не занимаются.
   -- Проси.
   Въ мастерскую вошелъ коренастый, громадный мужичина, отъ котораго, несмотря на англійскій сюртукъ и тонкія ботинки, такъ и несло большою дорогой. Поставивъ свою шляпу на столъ, онъ принялся оглядывать художника.
   -- Съ кѣмъ имѣю честь?-- поднялся тотъ.
   -- А ты погоди, ты меня, братъ, знаешь по слуху,-- слухомъ земля полнится. Мы будемъ Капитономъ Гавриловымъ Бубновымъ.
   -- Что же вамъ угодно здѣсь?-- вспыхнулъ Коротковскій.
   -- Дѣло есть -- безъ дѣла бы къ тебѣ не пришелъ. Хоша и свояки, а любить тебѣ меня не за что. Будемъ прямо говорить! Ну, и красовитый же ты парень... Сѣсть-то у тебя можно?
   -- Садитесь.
   -- Садись и ты. Чего на дыбахъ-то стоишь? Ты не бойсь, я обижать тебя не стану.
   -- Да я и не боюсь,-- усмѣхнулся Коротковскій.
   -- Такъ-то лучше. Это ты все рисовалъ?-- кивнулъ на картины, развѣшанныя по стѣнамъ, Бубновъ.
   -- Я.
   -- Ишь ты. Сколь ты этихъ безстыдницъ-то знаешь. Во всемъ откровеніи какъ есть. Я у тебя куплю. Ей-Богу, куплю. Я это, братъ, люблю, чтобы все на чистоту было. Теперь будемъ такъ говорить -- ландшафтъ... Ландшафта я не люблю! Ни отъ него пользы, ни отъ него красоты. А это всякому лестно... Вотъ этихъ двухъ дѣвокъ пришли ко мнѣ завтра, со счетомъ. Почемъ они у тебя?
   -- По полторы тысячи.
   -- Дорого, а хорошо. Вотъ получай!... Только, гляди, завтра пришли ихъ. Поторговаться бы слѣдовало, ну, да ужь Господь съ тобой,-- тебѣ тоже на краску надо. Ну, теперь давай разговоры разговаривать -- я къ тебѣ по большому дѣлу
   -- По какому? Дѣлъ у насъ съ вами, кажется, нѣтъ!
   -- А ты погоди, не забѣгай. Нѣтъ, такъ будутъ... Въ законъ хочу вступить!-- таинственно проговорилъ онъ, подсаживаясь къ Коротковскому.
   -- Да мнѣ-то что!
   -- Экій ты безпонятный... На твоей женѣ, на Александрѣ, жениться желаю, вотъ что!
   -- На моей женѣ?-- вскочилъ художникъ.
   -- Да, оно самое. И съ тебя эту тягость сниму, да и у самого грѣха не будетъ.
   -- Да какъ же вы женитесь при живомъ мужѣ?
   -- Вотъ объ эфтомъ самомъ мы съ тобой разговоры разговаривать и будемъ,-- и Бубновъ совсѣмъ ужь сѣлъ на дивамъ рядомъ.-- Левонтіемъ Петровичемъ тебя звать? Такъ?...
   -- Вотъ и чудесно, Левонтій Петровичъ, давай полюбовно, чтобы всѣмъ хорошо было, и ей -- Александрѣ Яковлевнѣ, и мнѣ, и тебѣ... Дай ей разводъ, примай все на себя. Грѣхъ, то-есть. Тебѣ что, тебѣ все равно, что наплевать.
   -- Постойте, что вы наболтали тутъ?.. Вовсе я не желаю ничего принимать на себя.
   -- А ты постой... ты меня ограбь при этомъ случаѣ. Я бы къ тебѣ адвоката послалъ, да адвокатъ дорого сдѣлаетъ и себѣ куртажъ отвалитъ, а мы сначала съ тобой по согласу кончимъ, а потомъ адвоката возьмемъ. Что же ей-то, Александрѣ, такъ трепаться? Освободи ты и ее, и меня...
   -- Да съ чего вы взяли!...
   -- Я тебѣ самъ поклонюсь за это.
   И Капитонъ Бубновъ совершенно неожиданно всталъ передъ нимъ и поклонился ему въ ноги.
   -- Освободи, ужь очень я люблю ее! Сколько теперь годовъ, ни однимъ словомъ ее не обидѣлъ.
   -- Да дайте вы мнѣ подумать.
   -- Чего тутъ думать!... Мы съ тобой сейчасъ порѣшимъ, а вечеромъ адвокатъ тебя съ свидѣтелями познакомитъ. У меня, братъ, свидѣтели все будутъ благородные, не какіе-нибудь: капитанъ Тузовъ, Семенъ Субботинъ, чиновникъ.
   -- Съ какими свидѣтелями? Зачѣмъ?..
   -- А вишь: долженъ ты съ какой ни на есть дамой поѣхать въ гостинницу. Французинку возьми -- французинки на это завсегда согласны. Ты хоша съ ней ничего -- нужно, чтобъ свидѣтели видѣли тебя только въ номерѣ, чтобы имъ потомъ на своемъ стоять, не сбиться, а я тебѣ хорошо заплачу. Я, братъ, самъ человѣкъ торговый, понимаю, что такое дѣло разъ въ жизни случается. Это что же; ты, братъ, за меня теперь зубами долженъ держаться; я тебѣ говорю: грабь!... Мы это честно; иные прочіе, которые, тѣ безъ согласу, наймутъ свидѣтелевъ, тѣ и покажутъ, что видѣли тебѣ съ дамочкой, ну и шабашъ! А я по Божьему, обижать тебя не хочу.
   -- Да, вѣдь, я самъ жениться, можетъ быть, собираюсь.
   -- А женись! Кто тебѣ мѣшать будетъ?
   -- Да, вѣдь, мнѣ запретятъ.
   -- Вона! Какъ-нибудь устроишься.
   -- А вотъ сколько ты съ меня по эфтому случаю съимешь?
   -- Да ужь я не знаю... За жену -- страшно...
   -- А даромъ нельзя.
   -- Даромъ нельзя, не такой вѣкъ. Да и мнѣ деньги надобны, чтобы выбиться изъ этого подлаго положенія. Картинами нынче много не наработаешь.
   -- Ты не смущайся, нынче на все своя цѣна есть -- и на жену, и на сестру. Это ты вѣрно: вѣкъ такой. Прежде все по благородству было, а нынче за умъ взялись: за мѣсто благородства, арифметика пошла; оно проще, знаешь!.. карандашъ взялъ въ руки и давай считать... Раскинь умомъ, сколько тебѣ денегъ надо, чтобъ на дыбы-то встать, да и меня пожалѣй, не очень шубу выворачивай; мнѣ, братъ, тоже деньги горбомъ достались. А то вотъ что: на совѣсть мою положись,-- сколько я назначу тебѣ въ награду, столько и бери.
   -- А сколько вы мнѣ назначите?-- улыбнулся Коротковскій.
   -- Двадцать.
   -- Чего двадцать?
   -- Двадцать тысячъ.
   -- Мало...
   -- Ну, пять накину... Господь съ тобой!
   -- Мало. Я меньше пятидесяти не пойду на такое дѣло.
   -- Да, вѣдь, и дѣло-то пустяшное. Чего дѣло-то стоитъ, подумай? Три раза тебя спросятъ, да эпитемію наложатъ.
   -- Не пустяшное, коли вамъ надо. Сами же вы говорите, что такой случай разъ въ жизни бываетъ.
   -- Грѣхъ-то и торговаться по такому дѣлу. Ну, вотъ что, Левонтій Петровичъ, давай такъ: дамъ я тебѣ тридцать пять и ступай душа въ рай.
   -- Меньше пятидесяти ни копѣйки.
   -- Да что у тебя такъ на пятидесяти-то загорѣлось? Меньше счета не знаетъ! Цифра-то, вѣдь, разная есть.
   -- Мнѣ столько нужно.
   -- Да, вѣдь, коли бы я не пришелъ, не было бы?
   -- Мало ли что!...
   -- Ну, давай думать. Я стану думать -- думай и ты,-- и Капитонъ Бубновъ, упершись руками въ колѣна, насупился.
   -- Оно точно, Александра Яковлевна захочетъ ежели, милліоны принесетъ. У нея въ мизинцѣ-то ума больше, чѣмъ у другаго во всей башкѣ; она этихъ денегъ стоитъ, какъ не стоить! Ну, Левонтій Петровичъ, гдѣ у тебя образъ-то?
   -- А вотъ распятіе, вмѣсто образа... въ углу.
   -- Все едино... Становись на колѣни.
   -- Зачѣмъ это?
   -- Передъ Богомъ не гордыбачься, и я стану. Такое дѣло безъ Бога нельзя. Въ законъ вступаемъ... Какъ безъ молитвы? Становись, становись... Стыдиться-то нечего. Ладно, вотъ такъ...
   Капитонъ Гавриловичъ сдѣлалъ три земныхъ поклона, потомъ всталъ и троекратно облобызалъ Леонтія Петровича.
   -- Ну, теперь ты мой первый другъ станешь. Посылай за шипучкой-то.
   -- Зачѣмъ?
   -- Какъ же, сейчасъ пропивать жену мнѣ будешь. Ужь это такъ, я знаю.
   Явилось шампанское. Выпили.
   -- Значитъ, теперь дѣлу конецъ, отъ свово слова не отопрешься? По совѣсти будетъ?
   -- Да.
   -- Ну, такъ вотъ что я скажу тебѣ, Левонтій Петровичъ: хорошій ты человѣкъ и полюбилъ я тебя, а только душа у тебя малая.
   -- Что это значитъ?
   -- То и значитъ, коли я Капитонъ Бубновъ по такому дѣлу пришелъ къ тебѣ самъ, значитъ петля мнѣ. Такъ не такъ, а жениться требуется! Понялъ? А кто такой Капитонъ Бубновъ? Милліонщикъ! Какъ же это ты съ меня только полсотни взялъ? Да кабы ты уперся -- я бы и сотни не пожалѣлъ, потому я говорю, что душа у тебя малая, и помяни ты мое слово, никогда у тебя большихъ капиталовъ не будетъ.
   

XII.
Мельхіоровый клубъ.

   У Доменики Станиславовны фонъ-Бушъ сегодня обычный вечеръ.
   Кто не знаетъ хозяйку? Она въ свое время прошла огнь, воду и мѣдныя трубы. Именовалась и графиней, и баронессой, но послѣ одного очень непріятнаго столкновенія съ полиціей должна была ограничиться простою частичкою "фонъ", ничего не говорившею ея сердцу. На нѣкоторое время она исчезала изъ Петербурга вмѣстѣ съ своимъ хамоватымъ мужемъ. Говорили, что они ѣздили въ Америку за полученіемъ громаднаго наслѣдства. Насколько это вѣрно -- не знаю. Но вернулась она безъ мужа, который, вмѣсто Америки, оказался въ Константинополѣ, избавивъ ее такимъ образомъ отъ главнаго тормаза ея жизни. Безъ него,-- какъ воздушный шаръ, выбросившій свой балластъ,-- она свободно унеслась въ недосягаемую до тѣхъ поръ высоту. За границей съ ней случились два счастливыхъ событія. Во-первыхъ, подъ вліяніемъ какихъ-то невѣдомыхъ климатическихъ условій ея черные съ просѣдью волосы стали русыми, во-вторыхъ она имѣла возможность оказать услугу самому Велинскому. А Велинскій ничего подобнаго не оставлялъ безъ награды, и когда Доменика Станиславовна явилась въ Петербургъ, она получила возможность повести ту широкую жизнь, въ разгарѣ которой мы ея и застаемъ теперь. Прошлое этой достойной дамы кроется во мракѣ неизвѣстности, но въ кружкѣ мельхіоровыхъ аристократовъ биржи никто прошлымъ и не интересуется. Тамъ вообще не благопамятны. Въ самомъ дѣлѣ: удивишь прошлымъ Исаака Манделя, котораго во времена оны нетерпѣливые и горячіе инженеры били по благороднѣйшимъ частямъ его вообще благороднаго лица, или Капитона Бубнова, какъ-то выдраннаго розгами освирѣпѣвшимъ пріемщикомъ? Охота подымать вопросъ о прошломъ, напримѣръ, господину Минкину, имѣвшему случай совершить экскурсію на казенный счетъ въ Архангельскъ съ присовокупленіемъ бубноваго туза. Станетъ интересоваться вашей исторіей фабрикантъ Субботинъ, ограбившій купца, ѣхавшаго на ярмарку, и затѣмъ уже вошедшій въ моду. Достаточно было и того, что нѣкогда знали Доменику Станиславовну, какъ танцовщицу варшавскаго театра. Лихой, никогда не просыпавшійся отъ пьянства уланъ фонъ-Бушъ сначала ее увезъ, а потомъ женился на ней -- слѣдовательно, все обстояло въ порядкѣ. Вообще надо замѣтить, что мельхіоровые люди относительно своего ближняго вовсе не любопытны. Тутъ право на уваженіе даетъ богатство, и если бы вы стали доискиваться, какимъ образомъ оно преобрѣтено, то, помимо репутаціи невѣжи, вамъ пришлось бы съиграть роль взволнованнаго верблюда, попавшаго въ фарфоровую лавку. Квартира Доменики Станиславовны помѣщалась въ одномъ изъ лучшихъ домовъ одной изъ лучшихъ улицъ. Величественный швейцаръ, провожая васъ съ булавою въ рукахъ, производилъ впечатлѣніе Сампсона, вооруженнаго ослиной челюстью, и робкіе филистимляне старались вбѣжать поскорѣе во второй этажъ по обставленной цвѣтами и покрытой толстыми коврами лѣстницѣ... Швейцаръ этотъ былъ гордостью Доменики Станиславовны. Мнѣ кажется, что онъ ей самой внушалъ нѣкоторый ужасъ. Когда онъ подавалъ пальто, казалось, что онъ собирается немедленно подвергнуть васъ обряду смертной казни, а его "дома нѣтъ" звучало гораздо торжественнѣе и мрачнѣе "memento mori". Едва ли римскіе сенаторы величественнѣе его сидѣли въ своихъ курульныхъ креслахъ и только одно явленіе обращало его въ простаго смертнаго. Я говорю о появленіи Велинскаго. Тогда на каменномъ лицѣ этого аргуса появлялось нѣкоторое подобіе улыбки и ноги его обнаруживали юркость... Наверху, въ теплыхъ, залитыхъ огнями, комнатахъ, несмотря на мягкіе ковры, на художественную мебель, на громадныя зеркала, на тропическія растенія, тоже чувствовалось что-то странное. Непривычному человѣку чудилось, что вотъ-вотъ или явится полиція и арестуетъ всѣхъ, или изъ-за тѣхъ вонъ шитыхъ золотомъ по бархату драпри покажется судебный приставъ и опишетъ все. Неспокойно было и въ облитыхъ свѣтомъ розовыхъ фонарей гостинныхъ. Сидишь, сидишь на фаевой козеткѣ, дышешь ароматомъ позднихъ розъ, ловишь едва чувствуемую въ воздухѣ струю бѣлаго геліотропа и вдругъ вздрогнешь. Что такое? Да показалось, что вонъ изъ-за того трельяжа направилась на васъ студенистая, мягкая, вооруженная щупальцами и присосками, лапа выдуманной Викторомъ Гюго пьевры. Только тогда и поймешь свое заблужденіе, когда изъ загадочнаго уголка выйдетъ, потягиваясь, отдыхавшій тамъ Іосифъ Лазаревичъ и, неслышно скользя по коврамъ, направится въ шумную залу. Вглядываясь во все, вы понемногу начинали понимать странность вкусовъ хозяйки. Рядомъ съ чудесными, полными граціи, жизни и блеска картинами Маковскаго вдругъ оказывалась грубая олеографія, какіе-то щенки, желтые на зеленомъ фонѣ, въ панданъ къ превосходной копіи съ классическаго Антиноя, высѣченной изъ карарскаго мрамора, красовался на потемнѣвшемъ отъ пыли гипсовомъ пьедесталѣ невозможно толстый гипсовый ребенокъ на колѣняхъ, съ сантиментально сложенными для молитвы руками. Между настоящимъ севромъ затесался плебей terracot'ы въ видѣ короткоподолой дамы, а между чудными бюстами работы Ройе -- скверныя статуэтки Гете и Шиллера, красующіяся на лоткахъ у уличныхъ продавцовъ. Потемнѣвшая старая бронза нисколько не стѣснялась близостью мѣщански-яркихъ, аляповатыхъ и растопыренныхъ канделябръ, за свой вѣсъ преимущественно купленныхъ у Кумберга. Рядомъ съ изящнымъ будемъ пучило свое нахальное брюхо какое-нибудь современное кресло съ толстыми мужицкими лапами на короткихъ и кривыхъ ножкахъ. Та же самая мельхіоровая смѣсь одеждъ и лицъ замѣчалась и между гостями. Рядомъ съ блестящимъ конногвардейцемъ, временно нуждающимся въ деньгахъ и посему попавшимъ сюда, или удивительно изящнымъ старикомъ съ звѣздою на фракѣ -- вдругъ оказывался точно пріѣхавшій съ ярмарки и еще не успѣвшій смыть румянъ актеръ дурнаго тона, съ провинціальнымъ апломбомъ разсказывающій встрѣчнымъ и поперечнымъ давно до тошноты надоѣвшіе всѣмъ анекдоты. Среди необыкновенно красивыхъ, художественно одѣтыхъ женщинъ рѣзало глаза малиновое платье съ желтыми лентами или какой-нибудь оранжевый чепчикъ съ крыльями, дѣлавшими его похожимъ на чудовищную бабочку, или вдругъ слѣпило васъ такое декольте, при видѣ котораго, прежде всего, пробуждалось чувство осязанія. Между изящною и ловкою молодежью толпились сбѣжавшіе изъ зоологическаго сада носороги, наступали вамъ на ноги неуклюжіе соотечественники Доменики Станиславовны, съ пріемами людей, собирающихся сейчасъ качать малютку, и въ какихъ-то необыкновенно крылатыхъ пиджакахъ и оранжевыхъ съ краснымъ галстукахъ. Рядомъ съ дамой изъ общества тѣснилась широкая балерина, блистающая настоящими брилліантами на всѣхъ мѣстахъ, удобо и неудобоупоминаемыхъ. Модный писатель, съ усталымъ, недовольнымъ лицомъ, и тутъ же юркій репортеръ съ орденомъ льва и солнца въ петлицѣ и своеобразнымъ запахомъ затасканнаго, точно изъ "Малаго Ярославца", фрака, напоминающимъ гоголевскаго Петрушку.
   -- Совсѣмъ никуда не годится, Доменика!-- злился Велинскій, сидя въ углу большой гостинной.
   -- Да, у нея нынче... сбродъ все больше,-- долженъ былъ согласиться Столѣшниковъ, сидѣвшій тутъ же рядомъ.
   -- Вы знаете, что мнѣ напоминаетъ ея салонъ: точно какой-нибудь колдунъ оживилъ гласную кассу ссудъ еврея-ростовщика: самые разнообразныя залоги ходятъ изъ угла въ уголъ, смѣются, зѣваютъ, злятся... Вонъ, напримѣръ, штаны, за рубль заложенные безмѣстнымъ лакеемъ, а вонъ,-- кивнулъ онъ на танцовщицу,-- брилліанты, подъ которыя Янкель и Мойше отвалили здоровыя деньги.
   -- Я очень разстроенъ, Сергѣй Сергѣевичъ,-- прервалъ его старикъ.
   -- Чѣмъ это?-- и Велинскій зорко взглянулъ въ лицо ему.-- Что у васъ?
   -- Да биржа все... Мы съ вами старые друзья; когда-то вы помогли мнѣ, и я, кажется, вамъ не былъ безполезенъ. Слѣдовательно, я могу говорите съ вами прямо.
   Велинскій откинулся на спинку кресла и полузакрылъ глаза, только острый взглядъ его изъ-подъ рѣсницъ слѣдилъ за каждымъ движеніемъ Столѣшникова.
   -- У меня есть врагъ... грозный врагъ.
   -- Вы знаете его?-- словно не хотя, равнодушно процѣдилъ сквозь зубы Велинскій.
   -- Нѣтъ. Были подозрѣнія, да я откинулъ ихъ какъ недостойныя, но онъ работаетъ противъ меня всѣми силами, не жалѣя денегъ. Я теперь играю роль какой-то дичи, за которою слѣдуетъ самая безпощадная травля.
   -- А какая цѣль этой травли? Есть вашему врагу выгода?-- еще равнодушнѣе, словно изъ приличія только, спрашивалъ Велинскій.
   -- Нѣтъ!...
   -- Можетъ быть, старая вражда? Бываетъ и это.
   -- Я никого не обманулъ, никого не обидѣлъ; враговъ у меня нѣтъ. Со мною борятся на биржѣ.
   -- Что-жь, у васъ денегъ нѣтъ?
   -- Все почти брошено на Старогородку... Она удвоитъ мои капиталы, если я выдержу...
   -- Вкладчиковъ много?... На большія суммы?
   -- Фирма пользуется довѣріемъ; контора стоитъ прочно.
   -- Бросайте вклады на биржу... не останавливайтесь,-- потомъ вернете.
   -- А если...-- словно самъ себѣ отвѣтилъ на какую-то тревожную мысль Андрей Федоровичъ.
   -- Что?
   -- Нѣтъ, я такъ... глупости разныя въ голову лѣзутъ... старъ становлюсь.
   -- Надежда Андреевна здѣсь?-- рѣзко перемѣнилъ разговоръ Сергѣй Сергѣевичъ.
   -- Да... она съ Ксеніей пріѣзжала на минуту. Я ихъ скоро отошлю домой.
   -- Въ сущности дѣвушкамъ тутъ не мѣсто.
   -- Да... но, вѣдь, я смотрю на это, какъ на клубъ...
   Велинскій потянулся и всталъ.
   -- Что-жь, Сергѣй Сергѣевичъ, дадите вы мнѣ какой-нибудь совѣтъ?...
   -- Вамъ не совѣты нужны, вамъ нужна поддержка.
   Столѣшниковъ молча склонилъ голову.
   -- Когда вамъ будетъ грозить гибель,-- отчеканивалъ Велинскій,-- вспомните наши разговоры въ Ривѣ.
   -- Помню... о Надѣ.
   -- Ну, вотъ, пусть Надежда Андреевна пріѣдетъ ко мнѣ.
   -- Какъ къ вамъ?!-- выпрямился и вспыхнулъ Столѣшниковъ.
   -- Ну, въ мою контору -- все равно,-- усмѣхнулся Сергѣй Сергѣевичъ и отошелъ.
   Блѣдная, съ ярко горящими глазами и яркими, алыми губами Ксенія шла по залѣ. Прямо на нее медленно двигалась подъ руку съ Минкинымъ полная красавица брюнетка, вся залитая бриллінтами и тоже не сводившая взгляда съ Ксеніи. Черный бархатъ плотно обхватывалъ красивый станъ ея царственныя плечи, лебединая шея и высокая грудь только выигрывали отъ блеска дорогаго ожерелья.
   -- Кто это?-- замѣтила ее пристальное вниманіе дѣвушка.
   -- Вы развѣ не знаете?-- удивился Черноморцевъ, шедшій рядомъ.
   -- Нѣтъ...
   -- Такъ ужь лучше не спрашивайте... а, впрочемъ, отчего же!... Это Александра Яковлевна...
   Какъ разъ теперь брюнетка опять поравнялась съ Ксеніей. У дѣвушки злоба сверкнула въ глазахъ. Бѣлые, какъ слоновая кость, зубы до крови впились въ нижнюю губу.
   -- Любовница и содержанка моего отца?-- нарочно громко спросила она. Выстрѣлъ попалъ въ цѣль. Коротковская страшно поблѣднѣла и какъ на ударъ хлыста разомъ повернулась къ Ксеніи, лицомъ къ лицу. Съ секунду онѣ мѣряли глазами другъ друга. Александра Яковлевна первая совладала съ собою.
   -- Кажется, Ксенія Капитоновна?
   -- Бубнова... дочь Капитонова Гавриловича,-- подчеркнула Ксенія.
   -- Какъ я рада... Я все искала общихъ знакомыхъ, хотѣла вамъ быть представленной.
   -- Слишкомъ много чести!-- насмѣшливо улыбнулась дѣвушка.
   -- Нѣтъ, отчего-же... Жена вашего отца должна же знать свою падчерицу...
   -- Какая жена? Насколько мнѣ извѣстно, отецъ еще не женился.
   -- Все равно -- надняхъ жена. Я развожусь съ мужемъ. Да и не въ этомъ суть; я, вѣдь, у васъ не спрашивала метрическаго свидѣтельства о вашемъ рожденіи... зачѣмъ же вамъ мое брачное?
   Теперь Ксенія почувствовала ножъ въ своемъ сердцѣ, а Александра Яковлевна все также ласково удивлялась, глядя на нее.
   -- Какая вы красавица. Говорятъ, вы на сцену. Какъ вы будете эффектны тамъ... Іосифъ Лазаревичъ, благодарю васъ, вы не нужны мнѣ больше и можете отправляться спать въ гостинную... Ксенія Капитоновна, удѣлите мнѣ минуту; это васъ, вѣдь, ни къ чему не обязываетъ.
   Ксенія наклонила голову.
   -- Пойдемте сюда вотъ!-- и Александра Яковлевна скользнула въ будуаръ, въ мягкомъ полусвѣтѣ котораго заманчиво серебрился съ золотыми цвѣтами шелкъ козетокъ, едва, едва выдѣлялись тяжело падавшія драпри и совсѣмъ не было видно оконъ подъ густыми волнами занавѣсей. Входъ въ спальню хозяйки былъ замаскированъ сплошною массой зелени, на которой вырисовывались падавшія внизъ красныя кисти ароматныхъ моэній.
   -- Ну-съ, что вамъ угодно?-- рѣзко обернулась къ ней Ксенія.
   Лучше владѣвшая собой Коротковская усмѣхнулась.
   -- Сейчасъ узнаете. Видите ли... извѣстно ли вамъ, что я выхожу замужъ за вашего отца?
   -- Отецъ не сообщаетъ мнѣ о своей интимной жизни ничего... не считаетъ нужнымъ, мы очень далеки съ нимъ. Наши отношенія ограничиваются выдачею денегъ, да и то въ послѣднее время онъ, совершенно непонятно для меня почему, сократилъ мое содержаніе.
   -- Этимъ вы обязаны мнѣ!-- спокойно пояснила Александра Яковлевна.
   -- Благодарю васъ; я такъ и думала.
   -- Я къ вамъ не чувствую и не чувствовала никогда особенной дружбы... и не за что было... Я не люблю Капитона, хотя, несмотря на то, что онъ мужланъ, онъ, все-таки, лучше другихъ, и крупнѣе во всякомъ случаѣ. Тутъ, знаете, не однѣ деньги играютъ роль. Васъ, разумѣется, удивитъ мой цинизмъ, но мнѣ, кромѣ него, нужно его состояніе, его милліоны; я люблю власть, блескъ...
   -- Зачѣмъ вы объясняете мнѣ? Не интересно совсѣмъ, Александра Яковлевна, знать какъ и за что вы продаетесь.
   Коротковская даже не обратила вниманія, на это; она вдругъ заговорила мягко:
   -- Вы, Ксенія, всегда были противъ меня... Вы всегда стояли между мною и вашимъ отцомъ. Нужно вамъ отдать справедливость, вы врагъ сильный, хотя васъ сломить ничего не значитъ; но я не хочу бороться съ вами... Я рада, что встрѣтила васъ здѣсь, иначе я пріѣхала бы сама къ вамъ. Угодно вамъ вступить со мной въ соглашеніе?
   -- Какое?
   -- Вы стремитесь на сцену?
   -- Да.
   -- Вы знаете, что тамъ таланта мало, нужны или средства, или...
   -- Или торговать собой?
   -- Именно... ваша откровенность значительно облегчаетъ мою задачу. Угодно вамъ союзъ -- союзъ двухъ честныхъ враговъ?
   -- Честныхъ?
   -- Вы опять о томъ же! Не понимаю, чѣмъ незаконная дочь лучше незаконной жены?
   -- Тѣмъ, что она не виновата, тѣмъ, что она не продается, тѣмъ, что моя мать любила моего отца и дѣлила съ нимъ бѣдность и горе тогда, когда онъ съ деревянною саженью въ рукахъ стоялъ въ холодную осень на набережной Фонтанки, вымѣривая подходившія дровяныя барки, тѣмъ, что она не носила этого бархата, этихъ брилліантовъ.
   -- Такъ нельзя говорить... Въ послѣдній разъ, Ксенія Капитоновна, угодно вамъ моя помощь, деньги, средства для успѣха на сценѣ?... Взамѣнъ мнѣ нужно только, чтобы вы появились у меня на моихъ вечерахъ, когда я буду женою Бубнова.
   Ксенія точно ждала этого. И безъ того блѣдное лицо ея поблѣднѣло еще болѣе. Она встала, глаза ея раскрылись и горѣли негодованіемъ; ее всю дергало, она ужь не могла сдерживаться:
   -- А я вамъ скажу, что скорѣе выйду на улицу и продамъ себя, чѣмъ возьму отъ тебя хоть одну копѣйку. Съ того дня, какъ ты сдѣлаешься женою моего отца, у меня не будетъ отца. Бери и то немногое, что онъ даетъ мнѣ... эти деньги жгутъ мнѣ руки. Милостыня на площади легче твоихъ подачекъ.
   -- Такъ иди же на улицу и будь тѣмъ, чѣмъ была твоя мать!..
   И Александра Яковлевнаf встала, вся вздрагивая, и, едва держась на ногахъ, прошла въ залу, гдѣ какой-то модный пьянистъ съ невѣдомымъ орденомъ на шеѣ невѣдомо зачѣмъ и для кого началъ медленно, вяло и сухо играть что-то невыразимо скучное, длинное и непонятное. Александрѣ Яковлевнѣ довольно было сдѣлать нѣсколько шаговъ, чтобы совсѣмъ оправиться. Тотъ, кто въ эту минуту увидѣлъ бы Коротковскую, невольно изумился бы ей. Красавица улыбалась счастливою улыбкою и только изрѣдка трепетаніе ея удивительныхъ плечъ и неровное колыханіе груди выдавали волненіе хорошо владѣвшей собой авантюристки.
   -- Что-жь вы мнѣ толковали, что у васъ сегодня будетъ непремѣнно графъ Всеволодъ Владиміровичъ Старскій?-- остановилъ Доменику Станиславовну Велинскій, выйдя въ залу и окинувъ взглядомъ ея гостей.
   -- А какъ же, непремѣнно долженъ быть... Сейчасъ. Аннинька, Аннинька!
   Маленькая, худенькая танцовщица, жеманничая и кривляясь, подбѣжала къ ней.
   -- Ахъ, вы хотите меня представить Сергѣй Сергѣевичу... Я такъ давно желала познакомиться съ вами, м-сье Велинскій. Отчего вы не бываете въ балетѣ?
   -- Что же графъ будетъ или нѣтъ?-- безъ церемоніи прервала ее хозяйка.
   -- Мой графъ? Какъ же... смѣлъ бы онъ не пріѣхать; я его тогда за уши.-- Танцовщица воображала, что она шутитъ очень мило.-- Мой графъ меня во всемъ слушается,-- бросила она многозначительный взглядъ на Велинскаго.-- Что я захочу, такъ и сдѣлаетъ. Вчера онъ мнѣ въ собственной своей каскѣ привезъ очаровательную ангорскую кошку. А развѣ вамъ нуженъ графъ? Пріѣзжайте ко мнѣ когда-нибудь отъ четырехъ до шести -- вы всегда застанете графа... Онъ очень милъ, увѣряю васъ, когда не ревнуетъ... Ахъ, Господи! легокъ на поминѣ. Вотъ онъ мой старикашечка.
   Между гостями произошла нѣкоторая суматоха. Отъ двери прямо къ хозяйкѣ, едва-едва отвѣчая на поклоны, шелъ генералъ въ эполетахъ.
   -- Ахъ, графъ, наконецъ-то... а мы-то соскучились,-- подлетѣла къ нему попрыгунья.
   Графъ усмѣхнулся ей и направился къ Доменикѣ Станиславовнѣ.
   -- Давно, давно ждемъ ваше сіятельство, разсыпалась та.-- Вы не повѣрите, какъ вы меня осчастливили... Позвольте познакомить васъ съ Сергѣй Сергѣевичемъ Велинскимъ.
   -- Слышалъ, много слышалъ!-- подалъ руку графъ,-- коли бы жилъ въ Петербургѣ прежде, вѣрно были бы знакомы.
   Велинскій молча и съ достоинствомъ поклонился.
   Графъ взялъ его подъ руку и пошелъ съ нимъ дальше.
   -- Ну, слава Богу... слава Богу!-- крестилась Доменика Стаиславовна.
   -- Чему вы радуетесь?-- спросилъ у нея Столѣшниковъ.
   -- Насилу-то удалось свести мнѣ ихъ...-- И она таинственно наклонилась къ Столѣшникову.-- Вы знаете, вѣдь, дѣло объ уплатѣ четырехъ милліоновъ Зильберману и Субботину теперь въ рукахъ у графа. Я такъ рада, такъ рада! Іосифъ Лазаревичъ, вѣдь, полковникъ Нуджевскій тоже пріѣхалъ!
   -- Зачиво же ви молчить! Я давно хожу по вашъ зала. Я васъ покорнѣйше прошу оставляйтъ меня съ нимъ гдѣ-нибудь вдвое.
   -- Хорошо, хорошо.-- И она повела Минкина за собою.
   А Капитонъ Бубновъ сидѣлъ на мягкомъ диванѣ въ наружномъ фонарѣ вдвоемъ съ какимъ-то старикомъ, котораго, несмотря на его высокое званіе, онъ безъ церемоніи тыкалъ.
   -- Такъ вотъ, ваше превосходительство, такъ-то и тебѣ будетъ хорошо, и намъ чудесно... Мы на тебя этихъ акцій тысячъ на пятьдесятъ шесть партійку записали.
   -- Гласно... гласно! Узнаютъ, Капитонъ Гавриловичъ.
   -- Кто узнаетъ?... Не именныя, слава Богу,-- понимаемъ дѣла-то. А намъ надо заинтересовать тебя, чтобы душой ты къ намъ приверженъ былъ. Ежели что -- не оставь, укажи; сдѣлаемъ не такъ -- поправь. Мы по всей по чести, какъ слѣдуетъ. Не взятка, слава Богу!... Намъ умъ твой надобенъ.
   -- Я и такъ, даромъ.
   -- Ну, ужь это, ваше превосходительство, врешь... даромъ-то и чирей не вскочитъ... Да, признаться, я и не люблю даромъ. За дѣло платить надо... А иной совѣтъ лучше всякаго дѣла... "Даромъ" то у меня вотъ гдѣ сидитъ... а какъ заплатилъ -- и знаешь куда идти тебѣ.
   -- Зачѣмъ это Сергѣй Сергѣевичу графъ понадобился? Графъ, вѣдь, совсѣмъ пустой человѣкъ.
   -- Большое дѣло у нихъ... Въ нашей коммерціи, другъ ты мой любезный, ваше превосходительство, безъ грахвовъ не обойдешься...
   -- Да графъ-то все больше съ балетчицами.
   -- Озлобленіе плоти! За это-то не осуждай, у всякаго свой грѣхъ есть! Ты знаешь, баба всему міру нужна!...
   Въ эту минуту къ нимъ подошла Доменика Станиславовна, сіяющая и торжествующая.
   -- Ну, Домна!-- обратился къ ней Бубновъ,-- сегодня я тобой во-какъ доволенъ... Обдѣлай ты мнѣ ради Христа еще одно дѣло.
   -- Какое?
   -- Свѣтлѣйшую знаешь, Ольгу Егоровну?... Ну, ту, что изъ-за границы недавно вернулась?...
   -- Знаю... То-есть слышала.
   -- Денегъ у нея нонѣ нѣтъ, а деньги ей во-какъ надобны. Она венгерскаго козыря одного съ собой привезла, а и у него тоже денегъ нѣтъ... Ей капиталы нужны, а мнѣ она требуется... Я черезъ нее такое дѣло одно... Да что ужь тутъ, на чистоту. Желательно мнѣ въ Гроднѣ этотъ самый подрядъ взять, такъ вотъ она это въ часъ соорудуетъ; только скажетъ -- кончено. Обдѣлай мнѣ это -- озолочу тебя.
   -- Обдѣлаю!-- задумалась Доменика Станиславовна.-- Иди въ крестные отцы.
   -- Чего такого?
   -- Въ крестные отцы иди.
   -- Къ тебѣ, что ли? Такъ ты, кажется, еще въ своемъ видѣ.
   -- Есть у меня знакомый одинъ... Онъ дѣлами княгини завѣдываетъ. У него жена родила.
   -- Стой, стой! А свѣтлѣйшая крестною матерью будетъ?
   -- Да.
   -- Ну, Домна! Я тебя цѣловать стану... Ей Богу!-- И Капитонъ Бубновъ дѣйствительно троекратно облобызалъ ее.-- Тебѣ бы, Домна, градоначальникомъ быть!
   -- Завтра я къ тебѣ пришлю его, Шаньгинымъ зовутъ.
   -- И чудесно. Дозоленъ, я тобой, Домна!-- хлопнулъ онъ ее по плечу.-- А теперь домой пора...
   Выходя изъ залы, онъ наткнулся на Александру Яковлевну.
   -- Ну, королевишна... Сегодня ужь тебя не увижу, да и завтра тоже... Дѣла есть. Прощай.
   -- До свиданья, Капитонъ!
   Велинскій долго сидѣлъ, запершись, съ графомъ. Когда онъ вышелъ оттуда, лицо его сіяло. Даже онъ не могъ скрыть своего радостнаго волненія. Генералъ тоже улыбался и пожималъ ему руку. Къ нимъ было подлетѣла танцовщица.
   -- Ну, Аннинька! Я съ тобой -- ѣдемъ.
   -- А ужинать у насъ, ваше сіятельство!-- заискивающимъ тономъ скулила Доменика.-- У меня, графъ, пулярки изъ Парижа выписаны, спаржа изъ Вѣны... Есть такой штейнвейнъ, какого вы и на Рейнѣ не достанете.
   -- И радъ бы... да никогда не ужинаю. Ужь вы извините меня. Старость, сами знаете...
   -- Ну, какой же вы старикъ еще!.. Право, посидѣли бы, графъ!
   -- Моему графу нельзя,-- фамильярно вмѣшалась балерина.-- Моему графу баиньки надо, потому что его завтра въ восемь часовъ разбудятъ; а если онъ не выспится, у него головка заболитъ.
   -- Ахъ ты, егоза!-- пожалъ ей руку сановникъ и, простившись, вмѣстѣ съ нею направился къ выходу.
   Въ одной изъ гостинныхъ Велинскій наткнулся на Надю.
   -- Ну что, моя золотая красавица?
   -- Сергѣй Сергѣевичъ, вы не знаете, что это такое съ папа? Я сама ничего не понимаю, только онъ очень измѣнился.
   -- Не замѣтилъ... А развѣ есть что? Такъ, вѣрно.
   -- Мрачный, самъ съ собою говоритъ... Сегодня цѣлуетъ меня, а у него слезы на глазахъ.
   -- Дѣла нехороши, вѣрно... Вѣдь, вы знаете, у насъ нынче биржа-то какъ! Со всѣхъ ногъ валится. Читали ли вы, какъ въ египетскихъ пирамидахъ мумій находятъ? Раскроютъ саркофагъ -- лежитъ набальзамированный фараонъ. Чуть дотронулся до него, такъ прахомъ и разсыплется. Ну, вотъ и наши предпріятія теперь такіе же набальзамированные фараоны.
   -- Неужели ему грозитъ разореніе?
   -- Ну, въ наше время ни за что нельзя поручиться Все можетъ случиться, все.-- Велинскій заговорилъ серьезно.-- Старику еще, можетъ быть, придется бороться съ нищетой.
   -- Я не боюсь этого. Мнѣ отца жаль.
   -- Помните, Надежда Андреевна, я не на вѣтеръ говорилъ вамъ тогда, если, чего не дай Боже, вамъ встрѣтится надобность спасти состояніе, честь и фирму отца, вы знаете какъ это сдѣлать.
   -- Какъ?
   -- Вы придете ко мнѣ.
   -- А я вамъ тогда отвѣтила и опять скажу то же: мнѣ вовсе не нравится роль Женевьевы изъ мѣняльной лавки... Однако, пора и домой...
   И она встала съ дивана.
   -- А, все-таки, вы будете моей женою!-- словно вызовъ бросилъ ей Велинскій.
   -- Никогда!... Я буду женою только того, кого полюблю. Еще Юдифь я понимаю, только не Женевьеву.
   -- Будѣте Юдифью,-- улыбнулся Велинскій.
   -- Вы слишкомъ плохой Олофернъ... Поучитесь хоть немного у Корсова, тотъ лучше васъ въ этой роли,-- засмѣялась она.
   Къ часу ночи въ салонахъ фонъ-Бушъ была страшная давка. Гвалтъ и шумъ стояли невообразимые. Кто-то изъ ея родичей пѣлъ у рояля -- его не слушали. Коръ-де-Ласъ, акомпанировавшій ему, разозлился, хлопнулъ крышкой рояля и, не простившись, уѣхалъ. Александра Яковлевна, по просьбѣ Доменики Станиславовны, совсѣмъ завладѣла какимъ-то дряхлымъ старцемъ. Старецъ цѣловалъ ей плечи и руки, оставляя на всемъ противный слѣдъ своихъ влажныхъ губъ. Наконецъ, ей это надоѣло, она вскочила и пошла прочь, замѣчая по пути, что другія красивыя женщины тоже сидятъ по укромнымъ уголкомъ, выполняя программу радушной хозяйки. Въ дальнихъ комнатахъ началась рулетка. Красивый офицеръ, весь растрепанный, выскочилъ оттуда и прямо къ Доменикѣ.
   -- Доня! я проигрался въ пухъ: дай мнѣ сто рублей.
   -- Не дамъ, ты и безъ того стоишь мнѣ дорого.
   -- Ну, такъ прощай. Ты меня никогда не увидишь больше.
   -- Скатертью дорога. Впрочемъ, вотъ что... я тебѣ дамъ не сто, а всѣ триста, но съ однимъ условіемъ: завтра ты поѣдешь съ визитомъ къ Гороблагодатской.
   -- Къ этой противной старухѣ?
   -- Я ей обѣщала! Она нужна намъ.
   -- И ты не ревнуешь?
   -- Я, къ этой развалинѣ? Ты глупъ, мой милый.
   -- Ну, чортъ съ тобой, давай деньги.
   Простившись съ хозяйкой, Александра Яковлевна двинулась къ выходу и въ самыхъ дверяхъ наткнулась на своего мужа. Она его давно не видала.
   -- Спасибо, Леонтій. Мнѣ Капитонъ разсказалъ, что ты согласился на все.-- И она невольно остановилась, не имѣя силы отвести глазъ отъ этого красиваго, смуглаго лица съ пламенными глазами и цѣлымъ ворохомъ кудрявыхъ волосъ.-- Какъ ты хорошъ... Отчего ты не богатъ? Я бы тебя никогда не оставила.
   -- Оттого не богатъ, что, какъ объяснилъ мнѣ твой Бубновъ, у меня душа малая.
   -- Ну, а я... не постарѣла, все такая же?-- кокетничала она съ мужемъ.
   -- Ты знаешь, что я никогда не могъ равнодушно смотрѣть на тебя.
   Она нервно повела своими царственными плечами. Передъ нимъ всколыхнулась, эта высокая, чудная грудь.
   -- И сейчасъ... голова кружится... уйди лучше прочь отъ меня, Сашка.
   Александра Яковлевна, казалось, обдумывала что-то, сжала брови, потомъ бросила на Коротковскаго бѣглый, полный страсти взглядъ и потупилась.
   -- Вотъ, что Леля!...-- медленно начала она и голосъ ея точно вздрагивалъ,-- хочешь вспомнить старое? Поѣдемъ ко мнѣ, сейчасъ только.
   Онъ подалъ ей руку. Вмѣстѣ они сошли внизъ.
   Сампсонъ-швейцаръ подалъ ей соболью ротонду и они сѣли въ карету.
   -- Жарко, душно!-- сбросила она съ себя шубу.
   Коротковскій притянулъ ее къ себѣ и впился губами въ бѣлое плечо жены... Она вся дрожала.
   -- Сегодня я люблю, люблю тебя...-- слышался ему замирающій шепотъ Александры Яковлевны, и губы отыскивали другія, руки ихъ сплетались вмѣстѣ.
   И, казалось, вновь мятежною волною нахлынули на нихъ и молодость, и счастье, и сила.
   

XIII.
Акціонерная вакханалія.

   Ардаліонъ Псищевъ только что проснулся.
   -- Чортъ его знаетъ! что теперь такое, день или вечеръ?...
   У самой кровати была пуговка электрическаго звонка; онъ нажалъ ее. Молоденькая и прехорошенькая горничная показалась въ спальной.
   -- Сколько часовъ?
   -- Да ужь я будить васъ хотѣла. Сегодня, вѣдь, засѣданіе.
   -- Какъ засѣданіе!-- Псищевъ живо привсталъ на кровати.-- Засѣданіе... Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, двадцать седьмое. Алексѣй, воды, льду!
   -- Пріѣхали гг. Минкинъ и Столѣшниковъ; ждутъ васъ.
   -- Что же ты, каналья, раньше не будилъ меня?
   Псищевъ, который на выставкѣ толстяковъ въ Америкѣ несомнѣнно получилъ бы одну изъ первыхъ премій, спустилъ съ себя ночную рубашку, вдѣлъ, ноги въ туфли и остался такъ во всей своей неприкосновенности посереди комнаты.
   -- Пробовалъ я будить... Развѣ добудишься? Грѣхъ одинъ!! Вотъ въ скулу кулакомъ ткнули. Какъ васъ будить?
   -- Ну, живо.
   Пододвинули ванну. Псищевъ всталъ въ нее. Алексѣй началу посредствомъ губки поливать его ледяною водою и растирать щеткой.
   -- Хорошенько его, подлеца, вотъ такъ... Ай, ай! Лупи его, шельму!-- ободрялъ лакея Псищевъ.-- Три его, каналью, въ загривокъ... Ну-ка, ну-ка... Вотъ такъ! Въ хвостъ, въ хвостъ его, подлеца. Славно... льдомъ теперь. Льдомъ три. Въ двери стукнули. Кто тамъ?
   -- Можно?-- просунулъ свою голову Минкинъ.
   -- А, Іосифъ Прекрасный, входи!.. И Андрей Федоровичъ... Чудесно!... Сейчасъ я и готовъ. До красна растирай... до красна, не жалѣй -- не твоя шкура. Чего ты церемонишься? Вали во всю. Ну, разсказывайте.
   -- Травля сегодня готовится въ засѣданіи.
   -- Ого?
   -- Помните вы Сашку Живаго?... Онъ намъ бенефисъ устраиваетъ. Сегодня подыметъ вопросъ о причинахъ паденія цѣнности акцій правленія, т.-е. главнымъ образомъ меня обвинитъ въ этомъ. Ужь я на васъ надѣюсь, Ардаліонъ Ивановичъ.
   -- Не бойтесь. Мы этого Живаго живо слопаемъ. Акціи-то расписали своимъ конторщикамъ?
   -- Какъ же, все сдѣлано. Я боюсь только свободныхъ акціонеровъ.
   -- Глотку имъ дивидендомъ заткнемъ. Акціи падаютъ, а дивиденды вотъ, ну и довольны будутъ!
   -- Да вы что же не одѣваетесь? Стоитъ себѣ голый...
   -- Вы думаете, экую тушу, какъ у меня, легко одѣть? Вотъ что: Велинскій будетъ, разумѣется. Помните одно: какъ я поведу бровями, вотъ такъ,-- тотчасъ же вамъ аплодировать должны. А какъ я пальцемъ на Живаго укажу, пусть кричатъ: "Вонъ его, не хотимъ кляузъ. Вѣримъ правленію!"... ну, и такъ далѣе.
   -- Да ужь они у меня дрессированы.
   -- Ну, а акціонера бояться нечего. Нашъ акціонеръ только тогда и заноетъ, какъ его денежки заплачутъ. Это божья коровка, и словъ-то у него мало: были деньги, гдѣ деньги? нѣтъ денегъ! А ужь они, денежки-то, фью!... Въ мѣстахъ не столь отдаленныхъ, родимыя! Нашъ акціонеръ въ собраніяхъ только и умѣетъ что сидѣть да молчать... Его, главное, пугать надо. Чѣмъ я беру? А тѣмъ, что ору на него, акціонера. Словно драть его собираюсь. Онъ и чувствуетъ себя виноватымъ. Неизвѣстно въ чемъ, а виноватъ. Потомъ ему дивидендъ -- онъ въ ручку. И ужь горой за тебя!
   Дѣйствительно, Псищевъ зналъ свое дѣло. Кто не видѣлъ этихъ чистенько прилизанныхъ, пугливо оглядывающихся нѣсколько туповатыхъ акціонеровъ? Деньги ау!... Всѣ ужь по банкирамъ да по разнымъ профессорамъ бѣлой магіи разлетѣлись, а акціонеръ только тутъ хватается за бокъ.
   Вотъ, вѣдь, тутъ въ карманѣ были, въ этомъ самомъ. Начитается разборка. "Отчеты вамъ читали?" -- Читали, читали!.. "Хорошо, читали отчеты! А понимали что-нибудь?-- "Ничего не понимали... Они читали, а мы не понимали!" -- кается чистосердечно божья коровка, смиренно преклоняя главу, лишенную волосъ или хотя и снабженную приличной шевелюрой, но и въ томъ и другомъ случаѣ одинаково неспособную разобрать бухгалтерскія арабески... Да и какъ понять ряды цифръ, способныхъ хоть кого одурманить, тѣмъ болѣе, что тутъ же въ антрактахъ рычитъ на васъ, вращая глазами и поскаливая бѣлые клыки, какой-нибудь Псищевъ.
   "Ну, а на общихъ собраніяхъ бывали?" -- На собраніяхъ бывали!-- самодовольно утверждаетъ акціонеръ.-- "Что же вы тамъ дѣлали?" -- Сидѣли!-- "Только, больше ничего?" -- Нѣтъ, хлопали, браво кричали. Они намъ: такъ и такъ, докладаютъ, а имъ сейчасъ -- браво!-- И въ простотѣ своей заправскій акціонеръ такъ и остается убѣжденнымъ, что иной цѣли, какъ сидѣть и хлопать, да развѣ еще кричать "благодаримъ" и быть не могло въ приглашеніи его на общее собраніе. "Да и какъ ты съ нимъ поговоришь, съ Псищевымъ? Поговори-ка, онъ тебя такъ оглушитъ!" Есть и другіе типы: эти отчетовъ не читаютъ, въ собранія не являются... "Я человѣкъ смирный, законы знаю. Не трогай меня -- и тебя не трону". Эти довѣрчивы до святости. Они вѣрятъ во все -- и въ орѣховую мебель банка, и въ полисандровые столы, и въ генераловъ отъ коммерціи, благосклонно засѣдающихъ на этой самой мебели, у этихъ самыхъ столовъ. "Какъ же вы могли повѣрить NN?" -- добиваетесь вы.-- Помилуйте, такой прекрасный мужчина. Первое знакомство у него: князья, графы.-- Довѣрчивому акціонеру нужна только лохань, куда бы онъ могъ бросать деньги. Пусть любой проходимецъ завтра откроетъ банкъ и у вратъ этого рая поставитъ прекраснаго мужчину, какъ акціонерная божья коровка сейчасъ же и влѣзетъ въ эту помойную яму, точно ей, коровкѣ, и дороги мимо нѣтъ, всѣ пути заказаны. Лопнетъ банкъ -- довѣрчивый акціонеръ начинаетъ вопіять у дверей его, глядя на этого самаго прекраснаго мужчину, въ лицѣ котораго видимо и заключались всѣ гарантіи солидности учрежденія. Вмѣшаются городовые, акціонеръ раздражается -- зачѣмъ они не гнали его отъ этой лохани тогда, когда онъ швырялъ въ нее свои деньги. "Кровныя, матушки, кровныя, голубчики!" Заправскій акціонеръ, столь ошеломляемый бухгалтерскими арабесками и умѣющій только сидѣть да "благодарить" на общихъ собраніяхъ, обыкновенно только и узнаетъ о крахѣ предпріятія, когда полиція опечатываетъ правленіе. До тѣхъ же поръ какая-нибудь богомольная католичка-старуха несомнѣнно менѣе вѣритъ въ непогрѣшимость папы, чѣмъ онъ въ своихъ директоровъ. Ихъ операціи правильнѣе движенія планетъ небесныхъ. "Вы ревизовали? Васъ, вѣдь, обворовываютъ, вы завѣдомыхъ машенниковъ избираете!" -- Иванъ-то Ѳомичъ мошенникъ? Эдакіе ли воры бываютъ, что вы! Оно точно: если что и есть, такъ, вѣдь, всякому ѣсть-пить нужно. Больше своего живота не обворуетъ. Ты свое-то возьми, а мое мнѣ подай!-- За то нужно видѣть того же акціонера, когда его капиталы сполна будутъ поглощены лоханью, когда блиставшее, какъ мыльный пузырь на солнцѣ, предпріятіе, какъ тотъ же пузырь, лопнетъ, оставляя по себѣ только легкій ароматъ миндальнаго масла. Нужно видѣть, какъ мгновенно божья коровка обращается въ Юпитера-громовержца. Откуда она вдругъ находитъ краснорѣчіе, живописуетъ разоренную семью и тридцать лѣтъ безпорочной службы, снабдившихъ его средствами на покупку акцій, потрясаетъ кулаками, свирѣпо вращаетъ глазами! Но перенесите вопросъ на реальную почву: отчеты читали? понимали? въ собраніяхъ бывали? кассу ревизовали?-- и Юпитеръ опять обращается въ смиренное насѣкомое, вполнѣ сознающее всю свою несостоятельность рядомъ съ настоящими олимпійцами, на сей разъ хотя и возсѣдающими на скамьѣ подсудимыхъ, но и тамъ плѣняющими своими величественными манерами и благосклонными взглядами, ибо и въ этомъ положеніи они рѣшаютъ судьбы пасомаго ими акціонернаго Панургова стада.
   Потерпѣвшіе агнцы, увидѣвъ этихъ добрыхъ пастырей, внезапно смиряются и начинаютъ что-то бормотать о графахъ, князьяхъ, генералахъ и прекрасныхъ мужчинахъ и т. д. Но въ окружномъ судѣ вы увидите акціонера, сидящаго и плачущаго на рѣкахъ вавилонскихъ, пожалуйте въ правленіе, и вы узрите его счастливымъ и даже воинствующимъ!
   Акціонеры уже сидѣли по своимъ мѣстамъ. Говоръ волной носился по залѣ собранія, когда изъ комнаты, гдѣ пока еще почивали подъ спудомъ члены правленія, выскочилъ, аки левъ, искій кого поглатити, Ардаліонъ Псищевъ. Дойдя до стола, онъ остановился, заложилъ руки въ боки, выпятилъ свое грузное чрево и давай вращать глазами на акціонеровъ. Затѣмъ свирѣпо крякнулъ, такъ что ближайшій акціонеръ вздрогнулъ, схватилъ какую-то совсѣмъ ненужную ему бумагу и укатилъ обратно, уже самымъ своимъ появленіемъ внушивъ нѣкоторый страхъ добродѣтельнымъ агнцамъ.-- Что это онъ?... Золъ сегодня?... Травить кто-нибудь будетъ!... Несчастный Сашка Живаго ужь и теперь, послѣ перваго выхода сатаны, почувствовалъ себя неловко. Прошло еще нѣсколько минутъ. Въ сосѣдней комнатѣ раздались точно звучи трубы іерихонской... Это онъ,-- зашептало Панургово стадо. Это Псищевъ оретъ на кого-нибудь. Нѣкоторые, наканунѣ еще сочувствовавшіе Живаго, пересѣли отъ него подальше. "Давно-бы начать пора!" -- волновались одни, поглядывая на часы. "Что же они мѣшкаютъ",-- злились другіе. Но правленіе знало свое дѣло и нарочно изводило акціонеровъ. Вотъ выглянулъ въ двери Іосифъ Лазаревичъ, чего-то испугался и обратно, какъ черепаха въ свою коробку, спряталъ круглую голову съ выпученными глазами.
   Акціонеры вели себя хорошо: шума не производили. "Фиктивные", т.-е. кучера, лакеи, мелкіе писцы, на которыхъ наканунѣ были расписаны акціи, старались даже сморкаться въ носовые платки, чтобы тѣмъ самымъ зарекомендовать свою благопристойность. Пока только по одному ихъ и можно было отличить. Войдетъ какой-нибудь генералъ въ залу, подставные порываются встать и долго потомъ оглядываются, видимо соображая: выведутъ ихъ вонъ или оставятъ сидѣть безпрепятственно? Одинъ только Андрей, лакей Псищева, отличился. Когда второй разъ, еще свирѣпѣе, весь рыжій, точно сейчасъ изъ адскаго пламени, клыки впередъ и хвостъ трубой, вышелъ его баринъ, онъ вскочилъ, какъ угорѣлый. "Сиди, дуракъ!" безцеремонно крикнулъ ему Ардаліонъ Ивановичъ, да такъ, что рядомъ находившійся чиновникъ даже икнулъ отъ страха. Видя, что вонъ ихъ не выводятъ, фиктивные успокоивались до того, что начинали предаваться невиннымъ играмъ, читая отчеты вверхъ ногами и водя толстыми, замазанными пальцами по ихъ графамъ.
   -- Пора, я думаю?-- шепнулъ Велинскій Псищеву.-- Пора открыть собраніе.
   -- Еще нѣсколько минутъ. Пускай ихъ помучатся. Порохъ-то раньше и растеряютъ. Многіе теперь уже голодны... Это хорошо -- потомить ихъ еще немножко.
   Наконецъ, завѣтныя двери отворились настежь и гуськомъ показались олимпійцы старогородскаго правленія. Велинскій кивалъ головою знакомымъ. Минкинъ шелъ такъ, какъ будто полъ жалъ ему ноги. Столѣшниковъ спокойно занялъ свое мѣсто. Псищевъ засучилъ рукава, посмотрѣлъ на свой обросшій рыжей шерстью и борадавками кулакъ и такъ рухнулся въ кресло, что акціонеры вздрогнули.
   -- Объявляю засѣданіе открытымъ!-- проговорилъ Сергѣй Сергѣевичъ.-- Господинъ Клейнмихель, не угодно ли вамъ прочесть отчетъ.
   Чистенькій нѣмчикъ, похожій на только что вымытаго для погруженія въ спиртъ солитера, поднялся и началъ чуть не по складамъ тянуть текстъ, глотая, въ то же время, цифры, какъ гоголевскій Пацюкъ галушки. Отъ отчета вѣяло на акціонеровъ какимъ-то одурманивающимъ жупеломъ. Фиктивные стали похрапывать, а Ардаліонъ Псищевъ какъ выпучилъ сначала глаза на Сашку Живаго, такъ ужь и не отводилъ ихъ, хотя Живаго все это время корчило и ломало всего. Кончили отчеты. Всталъ Велинскій.
   "Милостивые государи" встрепенулись.
   -- Наши акціи падаютъ на биржѣ!-- началъ предсѣдатель.-- Благодарите, господа, за это газеты. Онѣ пустили слухи, заставившіе владѣльцевъ по чемъ попало выбросить свои бумаги въ котировку. Если бы не литература, вашъ дивидендъ былъ бы больше!
   Между акціонерами послышалось рычаніе. Въ жилу попалъ.
   -- Правленіе безсильно... Чтобы слѣдить за газетами, нужна цѣлая канцелярія... И -- что дѣлать?-- надо сказать правду: въ семьѣ не безъ урода. Между вами есть, господа, снабжающій редакціи тревожными вѣстями.-- И Велинскій въ упоръ оглянулся на Живаго. Живаго, весь покраснѣвъ, вскочилъ, какъ ужаленный.
   -- На кого угодно намекать г. предсѣдателю,-- надтреснутымъ голоскомъ выкрикнулъ онъ.
   -- На того, кто отзывается!-- стукнулъ кулакомъ по столу Псищевъ и повелъ бровями. Сигналъ былъ поданъ. Началась оргія, гдѣ не было ни порядка, ни толка, ни смысла, а стоялъ только одинъ животный ревъ, отшибающій всякую мысль. Это былъ хаосъ, гдѣ господиномъ являлся не тотъ, кто честенъ и уменъ, а у кого легкіе здоровѣе и глотка шире. Нахальство и подкупная дерзость сломали всѣ плотины. Стадо носороговъ не могло оглушить болѣе. Чѣмъ далѣе, тѣмъ собраніе болѣе и болѣе остервенялось. Происходило что-то вродѣ африканской музыки, только роль голаго капельмейстера игралъ Псищевъ, и по его знаку тамъ-тамы, барабаны, трубы гремѣли, орали во всю мочь. Это до такой степени раздражало нервы, возмущало чувство справедливости и приличія, что Сашка Живаго вдругъ захотѣлъ даже ринуться на все стадо остервенѣлыхъ животныхъ -- будь, что будетъ!... Приглядѣвшись къ этой вакханаліи, можно было отличить дѣйствительныхъ акціонеровъ, смѣвшихъ молча и даже иронически поглядывавшихъ на крикуновъ. Крикуны занимали въ залѣ опредѣленное мѣсто, т.-е. центръ. Они безучастны были къ преніямъ; когда подавался сигналъ, они начинали орать и смолкали до слѣдующаго сигнала. Очевидно, это были правленскіе кучера, приглашенные за изумительныя качества ихъ глотокъ. Они въ антрактахъ подталкивали другъ друга локтями въ бокъ, съ видимымъ изумленіемъ ощупывали также сукно сюртуковъ, украсившихъ на сей разъ ихъ нелѣпыя фигуры. Одинъ даже лизалъ обшлага, желая, очевидно, всѣми пятью чувствами уразумѣть прелесть этого непривычнаго ему платья. Другіе не ограничивались крикомъ и приставляли ладони ко рту.
   -- Довольно!-- всталъ Псищевъ.
   Акціонеры смолкли.
   -- Надѣюсь, господа, и на сей разъ вы выразите довѣріе правленію!-- кончилъ Велинскій.
   Опять ревъ, крики "благодаримъ", "браво"; кто-то восклицалъ "ваше превосходительство". Наконецъ, когда, во время этого столпотворенія вавилонскаго, языки смѣшались до того, что акціонеры перестали понимать другъ друга, само собой водворилось молчаніе.
   -- Молодцомъ!-- одобрилъ отпрыскъ бухгалтерскаго пошиба другаго, повидимому, артельщика, отиравшаго потъ со лба.
   -- Мы за своихъ -- горой. Помилуйте... Онъ какой баринъ-то, вѣдь... Всунетъ руку въ карманъ и что вынетъ -- все твое... Рубь -- рубь, четвертную -- четвертная.
   -- Не даромъ деньги плачены!-- острятъ позади.
   -- Ну, ужь это ахъ! Мы и безъ денегъ чувствовать согласны; тоже люди, вѣдь!
   -- Не угодно ли выбрать коммиссію для повѣрки отчета?-- спрашиваетъ Велинскій, но спрашиваетъ нехотя, такъ себѣ...
   Собраніе безмолвствуетъ; очевидно, еще не сообразили, что кричать. Передніе благоговѣйно помаваютъ головами, фиктивные растерялись и недоумѣло моргаютъ на Псищева, который точно въ глотку имъ вскочить хочетъ. Подставные, все-таки, не понимаютъ. Наконецъ, онъ не выдерживаетъ.
   -- Разумѣется, они вѣрятъ и такъ...
   -- Почему вы это думаете?-- весь покраснѣвъ, вскакиваетъ Живаго.
   -- По выраженію лицъ!-- смѣется въ глаза ему Псищевъ.
   -- Не надо!-- обрадованно гудитъ собраніе.
   -- Не хотимъ!... какія тутъ повѣрки... Не желаемъ!
   -- Вѣримъ... мы вѣримъ завсегда!...
   -- Благодаримъ!-- ни съ того, ни съ сего точно шапкой покрываетъ всѣ голоса чей-то сверхъестественный басъ.-- Бла-года-римъ!... И впередъ ежели -- сдѣлайте одолженіе...
   -- Большихъ денегъ такой голосище стоитъ!-- замѣчаетъ кто-то.
   -- Господинъ Живаго! Вы, кажется, хотите возражать?-- предупредительно, но съ насмѣшливой улыбкой обращается къ нему Велинскій,
   Не успѣваетъ Живаго подняться, какъ кругомъ уже слышится смѣхъ. "А ну-ка его!-- слышится около,-- ишь ты Ванька-встанька какой выискался!" Живаго на мигъ теряется, но, скоро взявъ себя въ руки, начинаетъ: "Милостивые государи"... Милостивые государи, еще ничего не слыша, уже подымаютъ ропотъ.
   -- Интересы акціонеровъ, приносимые въ послѣднее время въ жертву своимъ личнымъ интересамъ членами нашего правленія, сбывавшими наши акціи на биржу за безцѣнокъ...
   -- Не хотимъ!-- оретъ кто-то.
   -- Довольно, довольно!-- подхватываютъ съ другой стороны.
   -- Не надо!... Чего еще тутъ. Обѣдать пора! Какіе разговоры!
   -- Утверждаемъ все -- и баста!
   -- Не желаемъ слушать больше...-- Кое-кто началъ уже подниматься съ мѣста. Воспользовавшись этимъ, Псищевъ вскочилъ было и заворочалъ глазами, но Велинскій вдругъ его остановилъ; какая-то мысль пришла ему въ голову. Онъ не рѣшительно скользнулъ взглядомъ въ сторону Столѣшникова, подумалъ съ минуту и привсталъ.
   -- Милостивые государи! Насколько я могъ понять, г. Живаго имѣетъ смѣлость обвинять кого-то изъ членовъ нашего правленія въ томъ, что тотъ позволилъ себѣ постыдно играть на биржѣ нашими акціями и тѣмъ уронилъ ихъ стоимость...
   Столѣшниковъ покраснѣлъ и встрепенулся; онъ вопросительно взглянулъ на Велинскаго. Тотъ ему улыбнулся въ отвѣтъ: "будьте спокоенъ; выручимъ!"
   -- Это такая недостойная, жалкая клевета,-- продолжалъ Велинскій,-- я позволю себѣ сказать болѣе, выйти изъ предѣловъ вѣжливости, измѣняя тѣмъ самымъ добрымъ обычаямъ нашего собранія,-- это такая подлая ложь, что мнѣ стоитъ только предложить одинъ вопросъ, чтобы она пала сама собою!
   -- Какой вопросъ?-- задорно выскочилъ Живаго, точно его стегнули плетью.
   -- Не угодно ли будетъ господину акціонеру назвать этого члена правленія. Въ противномъ случаѣ я брошу вамъ въ лицо то имя, котораго вы заслуживаете!-- и Велинскій, еще разъ улыбнувшись Столѣшникову, сѣлъ на мѣсто.
   -- И назову, и назову, и назову!-- кипятился Живаго.
   -- Назовите,-- пригласилъ его еще разъ Велинскій.
   -- Это -- г. Столѣшниковъ!
   Точно петарда разорвалась въ собраніи... Всѣ притихли. Даже Псищевъ подскочилъ въ креслѣ. Андрей Федоровичъ мгновенно поблѣднѣлъ.
   -- Какая ложь! Какъ будто кто-нибудь повѣритъ этому!-- возмутился Сергѣй Сергѣевичъ.-- Пусть нашъ многоуважаемый сочленъ самъ отвѣтитъ за себя. Есть, господа, репутаціи, которыя выше оскорбленій!-- Но Столѣшниковъ вмѣсто отвѣта обвелъ оцѣпенѣлымъ взглядомъ собраніе, правленіе и остановился на Псищевѣ.
   -- Что же вы, Андрей Федоровичъ?-- съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ уже обернулся къ нему Велинскій.
   -- Я самъ знаю, видѣлъ и утверждаю,-- продолжалъ энергически Живаго,-- что извѣстный биржевой заяцъ...
   -- Не угодно ли вамъ выражаться приличнѣе.
   -- Что извѣстный биржевой факторъ, если хотите, нѣкогда Мошка, а нынѣ Моисей Ронтальскій, сбивъ цѣну на акціи нашего общества, покупалъ ихъ для банкирской конторы Столѣшникова.
   -- Я имѣлъ заказы... я покупалъ, пользуясь выгодной цѣной... а я не сбивалъ ихъ стоимость,-- бормоталъ Столѣшниковъ.
   -- Видите, г. Живаго, какъ вы легкомысленно...
   -- Позвольте, г. предсѣдатель, я, вѣдь, еще не кончилъ. У меня есть доказательство. Я знакомъ съ лицомъ, завѣдывающимъ экономическимъ отдѣломъ газеты "Ключъ", такъ жестоко нападавшей на дѣла нашей "компаніи". Я съѣздилъ къ нему -- и узналъ, изъ какого источника гг. Левшинъ и Преображенскій черпали свои свѣдѣнія.
   -- Что намъ за дѣло до редакціонныхъ кляузъ!-- воскликнулъ Велинскій, жадно слѣдя, между тѣмъ, за руками Живаго, рывшагося во всѣхъ своихъ карманахъ.-- Еще какихъ сплетенъ ареною вы хотите сдѣлать эту залу, гдѣ васъ васъ вовсе не желаютъ слушать?
   -- Вотъ, господа, формальное удостовѣреніе редакціи о томъ, что цифры для статей, о которыхъ мы говорили, доставлены банкирской конторой Столѣшникова!
   И Живаго торжественно положилъ листокъ на столъ правленію.
   Андрею Федоровичу сдѣлалось дурно.
   -- Воды, воды!-- заоралъ Псищевъ, кидаясь въ сосѣднюю комнату, хотя вода была передъ нимъ.
   -- Господа, объявляю перерывъ засѣданія.
   И Велинскій, даже не глядя на старика, привсталъ съ своего мѣста.
   Въ директорской поднялась суматоха; Столѣшникова привели въ чувство.
   -- Что вы со мной сдѣлали?-- обратился онъ къ Велинскому.
   -- Андрей Федоровичъ,-- заторопился тотъ,-- да вы сообразите, какъ это вышло. Развѣ я могъ представить, что у него имѣются документы. Я васъ хотѣлъ во что бы то ни стало очистить. Кто же ведетъ такъ неосторожно свои дѣла! Помилуйте, еще съ Левшинымъ! Да развѣ вы не знали, что Левшинъ за полтинникъ продастъ отца роднаго? Вѣдь, онъ какой же писатель? Самъ никогда ни одной строчки! Мѣняла!... И мы имѣемъ дѣло съ печатью, но, во-первыхъ, не прямо, а, во-вторыхъ, съ людьми, заслуживающими довѣрія...
   -- Я не могу оставаться теперь въ составѣ правленія... Еще одинъ лишній ударъ. А я, видитъ Богъ, много перенесъ ихъ за послѣднее время...-- И старикъ тотчасъ же уѣхалъ изъ собранія.
   Когда засѣданіе было вновь объявлено открытымъ, Велинскій опустилъ глаза и меланхолическимъ тономъ заявилъ, что, вслѣдствіе старости и разстроеннаго здоровья, ихъ уважаемый сочленъ Андрей Федоровичъ Столѣшниковъ отказался отъ званія директора... "Такимъ образомъ,-- двусмысленно прибавилъ Велинскій,-- и репутація почтенной фирмы г. Столѣшникова, и честь настоящаго правленія будутъ не поколеблены!... Полагаю, что дальнѣйшихъ послѣдствій настоящій печальный случай не вызоветъ"
   Стали баллотировать кандидатовъ на мѣсто Столѣшникова.
   -- Мм. гг. Я бы предложилъ выбрать Александра Васильевича Живаго,-- неожиданно поднялся Сергѣй Сергѣевичъ.-- Г. Живаго доказалъ, что онъ принимаетъ искреннее участіе въ дѣлахъ нашего общества и лучшаго директора намъ не найти.
   Живаго, остолбенѣлый, кланялся и благодарилъ.
   -- Ловко!-- гудѣлъ Псищевъ Іосифу Прекрасному на-ухо.-- Теперь отъ оппозиціи и хвоста не останется. Однако, кучеровъ моихъ надо наставить, а то напутаютъ, подлецы. Милостивые государи!-- вскочилъ онъ,-- вамъ раздадутъ чистые листки, на нихъ вы напишете карандашами фамилію кандидата, т.-е. лица, котораго вы хотите видѣть на мѣстѣ Столѣшникова, то-есть того, кого предсѣдатель вамъ предложилъ, именно нашего достойнаго сочлена Александра Александровича Живаго. Кто его хочетъ -- напишите только букву Ж... Мы поймемъ. А кто писать не умѣетъ -- проси сосѣда!-- откровенно закончилъ онъ подъ общій хохотъ и директоровъ, и акціонеровъ. Живаго оказался выбраннымъ единогласно.
   Псищевъ, впрочемъ, не успокоился на этомъ. Онъ приперъ его брюхомъ къ стѣнѣ въ директорской.
   -- Аппетитъ есть, жрать хочешь!-- объяснялся онъ на своемъ жаргонѣ.
   -- Помилуйте, Ардаліонъ Ивановичъ... Да когда же я...
   -- Ты погоди! Къ пирогу присосѣдился -- ротъ раскрылъ?... Лопай! Но смотри: если ты у меня теперь вздумаешь соръ изъ избы выносить... Видѣлъ?-- И онъ къ самому носу его поднесъ рыжій съ волосатыми бородавками кулакъ.-- Видѣлъ ты это ювелирное украшеніе? Ну, и помни. Ардаліонъ Псищевъ вашего брата учить умѣетъ. Въ лучшемъ видѣ. Ну, а теперь давай, стервецъ, облобызаемся!
   И Псищевъ троекратно и смачно поцѣловалъ новопоставленнаго директора.
   -- Восемь тысячъ жалованья, окромя прочаго...-- не могъ онъ угомониться.-- Скажи же ты мнѣ теперь по чистой совѣсти, какъ ты этотъ самый billet-doux изъ редакціи добылъ? Я ихъ знаю. Они своихъ сотрудниковъ тогда только и открываютъ, когда имъ на горло наступятъ. Откуда у тебя цидулка-то эта?
   -- Правду говорить?
   -- Здѣсь все болтай! Тамъ,-- указалъ онъ на залу,-- нельзя, а здѣсь можно.
   -- Я самъ писалъ въ "Ключѣ".
   -- Чего?!-- отскочилъ Пеищевъ, точно увидавъ змѣю.
   -- Я сотрудничалъ цѣлый годъ въ "Ключѣ".
   -- Такъ это ты меня оболванилъ? Фельетонъ былъ обо мнй.
   -- Я,-- скромно торжествовалъ Живаго, любуясь общимъ изумленіемъ.
   -- Ловко! Ну, теперь смотри... теперь цыцъ -- и ни слова! Теперь ты нашъ.
   -- Съ ума не сошелъ! Зачѣмъ же теперь? Развѣ что нужно будетъ правленію.
   -- Ну, вотъ, молодчинище. Хвалю. Давай я тебя, скота, еще разъ поцѣлую!... Лобзай меня! Твои лобзанья мнѣ слаще мѵрра и вина!
   

XIV.
Ужинъ у Бореля.

   -- Служи лучше!-- приказывалъ старый татаринъ молодому. Сегодня у насъ въ красной комнатѣ большіе господа будутъ. Самъ Бубновъ ужинъ устраиваетъ, къ нему и счетъ... Покури тамъ, да чтобы все было исправно. Слышишь?
   Первымъ пріѣхалъ Махотинъ, юноша-адвокатъ по бракоразводнымъ дѣламъ, напоминающій немножко Альфонса, отчасти Донъ-Жуана. Кому онъ самъ не разсказывалъ о своихъ побѣдахъ, не читалъ писемъ, полученныхъ отъ слишкомъ неосторожныхъ дамъ, а, можетъ быть, написанныхъ и имъ самимъ! Чего на свѣтѣ не бываетъ! Очень красивый, фатоватый блондинъ, съ завитыми въ колечки усиками и съ манерами плохаго провинціальнаго актера на роли jeune-premier, включительно до кончика краснаго шелковаго платочка, торчащаго изъ боковаго кармана жакета. Сомнительныя женщины, камеліи на склонѣ дней съ ума сходили отъ милаго Сержа, который въ свою очередь оказывалъ имъ легальныя услуги по разнымъ юридическимъ казусамъ, встрѣчавшимся въ ихъ не совсѣмъ легальной практикѣ. Манохинъ -- совсѣмъ современный молодой человѣкъ. Громъ и молнія въ судѣ, мокрая курица въ жизни. Его могли вызывать, дѣлать ему дерзости,-- все равно; онъ старался отдѣлаться шуткой, виляя хвостомъ направо и на лѣво, и исчезалъ при первой возможности. Его можно было высѣчь, но не больно и безъ свидѣтелей, и Сержъ остался бы доволенъ. Относительно дѣлъ онъ былъ не брезгливъ. Лишь бы ему хорошо платили, а тамъ хоть трава не расти. Въ данномъ случаѣ по бракоразводному процессу трудно было съискать лучшаго. Его зналъ не Капитонъ Бубновъ, а Александра Яковлевна, понимавшая толкъ въ красивыхъ мужчинахъ и нерѣдко допускавшая нѣкоторый отдыхъ отъ супружеской вѣрности.
   Манохинъ сбѣгалъ внизъ, выпилъ водки, поднялся опять вверхъ и наткнулся прямо на бенефиціанта.
   -- Ну, Леонтій Петровичъ, мы васъ сегодня ловить будемъ.
   -- Я не прочь, когда угодно.
   -- Поймаемъ васъ на прелюбодѣяніи, а потомъ и съ супругой разведемъ. И чудесное дѣло! Сколько вы взяли?
   -- Прогадалъ, малость. Не сообразилъ... Ужь очень быстро все -- въ полчаса.
   -- Однако?-- и носъ Манохина заходилъ, точно онъ загодя обонялъ ароматъ неизвѣстной ему, но несомнѣнно крупной суммы.
   -- Пятьдесятъ тысячъ.
   -- Съ Капитона Бубнова -- пятьдесятъ?... Да вы съ ума сошли. Тутъ, по меньшей мѣрѣ, сотней пахло. Отчего вы съ женой не посовѣтовались? Она бы васъ наставила. Вѣдь, вы, кажется, въ отличныхъ отношеніяхъ?-- мигнулъ ему Манохинъ.
   -- Вотъ подите, не догадался... Кажется, чего бы проще. Сбилъ меня съ толку Бубновъ, самъ пріѣхалъ да и порѣшилъ, даже съ колѣнопреклоненіями! Совсѣмъ, знаете, по какому-то раскольничьему уставу.
   -- Его манера, узнаю. Ну, что-жь, и то добре. И такъ, значитъ, вы твердо рѣшились нарушить сегодня супружескую вѣрность.
   -- Ничего не прочь!
   -- Ужь и прошеніе же я на васъ напишу! Такимъ извергомъ рода человѣческаго изображу, что вамъ самимъ совѣстно будетъ: "Погрязшій въ развратѣ, расточающій послѣднее достояніе свое на непотребныхъ женщинъ, тиранъ въ семьѣ, отказывающій вѣрной женѣ своей въ послѣднемъ кускѣ хлѣба, лишающій ее супружескаго ложа, неоднократно оскверненнаго имъ..." Хорошо?
   -- Валяйте; чѣмъ сильнѣе, тѣмъ лучше.
   -- Съ другой стороны: "несчастная женщина, терпѣливая страдалица, вся жизнь которой -- слезы и оскорбленія, молча переносившая тяжкій жребій свой..." Сколько лѣтъ вы женаты?
   -- Пять.
   -- Ну, вотъ: "тяжкій жребій свой пять лѣтъ, наконецъ, потерявъ силы, здоровье, не желаетъ болѣе прикрывать гнуснаго и распутнаго злодѣя". Ха-ха-ха!.. Жаль, у васъ дѣтей не было. На эту тему тогда такія варіаціи я бы разыгралъ съ колоратурой...
   -- Отчего вы драмъ не пишете? У васъ слогъ есть.
   -- Погодите, и драму напишу. Кстати, знаете опереточную Раису Колокольцеву?
   -- Какъ же!
   -- Посмотрите, какое я отъ нея посланіе получилъ,-- въ русской-то грамотѣ слаба бѣдняжка -- на те, прочтите сами... А вотъ и добросовѣстные лжесвидѣтели!... Чудесно! Ну, теперь надо васъ представить... Господа, вотъ извергъ, злодѣйство котораго вы удостовѣрите,-- Коротковскій. То-есть какъ это онъ женскія тѣлеса рисуетъ! Ужь одно это слѣдовало бы поводомъ къ разводу выставить... Капитанъ Тузовъ -- жертва трагической судьбы и загадочнаго рожденія.
   Старикъ капитанъ, остававшійся въ пальто, потому что сюртука у него не было, поклонился съ величайшимъ достоинствомъ; видимо онъ зналъ себѣ цѣну.
   -- Не столь загадочнаго, милостивый государь мой, сколь музыкальнаго!..
   -- Это какъ?-- улыбнулся виновникъ торжества.
   -- Вѣрно-съ. Прихожусь побочнымъ сыномъ знаменитому нашему композитору и, несказанно горжусь этимъ, не скрываю, ибо отъ такого человѣка и съ лѣвой стороны произойти не постыдно. Талантъ наслѣдовалъ, но оцѣненъ не былъ. Во время прохожденія службы даже неоднократно за скрипку сидѣлъ на гауптвахтѣ, но не охладѣлъ, а, напротивъ, воспылалъ: играю и нынѣ. Отъ персидскаго шаха за искусство свое имѣю Льва и солнца. Посвятилъ ему маршъ. Но только я обманутъ -- ордена шахъ не прислалъ, одну бумагу.
   -- Очень пріятно познакомиться.
   -- А это коллежскій ассесоръ Семенъ Семеновичъ Субботинъ. По третьему пункту, кажется?
   -- Да-съ... И впредь никуда, а былъ правителемъ канцеляріи.
   -- Скажите!-- почелъ долгомъ посочувствовать Коротковскій.
   -- Вотъ-съ!-- оживился немедленно господинъ Субботинъ и схватилъ художника за пуговицу.-- Говорятъ, что я будто бы всю губернію укралъ! А, вѣдь, какъ я укралъ, если теперь для пропитанія младенцевъ долженъ въ свидѣтеляхъ по пакостнымъ дѣламъ... Спасибо еще господину Бубнову -- не забываютъ. А этотъ-съ Капитонъ Бубновъ во время моего благополучія,-- наклонился Субботинъ къ самому уху Коротковскаго,-- и въ бытность свою десятникомъ бывалъ мною заушаемъ и даже съ пригвожденіемъ.
   -- Какъ съ пригвожденіемъ?
   -- А такъ. Вызову его, шельму, въ канцелярію... Разъ, разъ, разъ... Да норовишь еще ключъ въ руку зажать, чтобы скулѣ его чувствительнѣе было. А потомъ возьму Капитошкину бороду -- казенною печатью къ столу припечатаю, и стула не дамъ, а самъ уйду и до другаго дня.
   -- И онъ стоялъ? Не уходилъ?
   -- А казенная печать-то? Какъ ее сорвать! Вѣдь, это уголовщина. Такъ, сгорбившись, какъ оглобля, и простоитъ всю ночь. А теперь онъ надо мной величается и долженъ я претерпѣвать. Но не жалуюсь! Богъ видитъ, а я не жалуюсь. Тамъ,-- ткнулъ онъ въ потолокъ,-- все извѣстно и все записано.
   -- Ну, господа, пожалуйте, пожалуйте... сюда, въ красную комнату. Господа свидѣтели, комнату-то, комнату осмотрите... всякій уголокъ, чтобъ потомъ въ случаѣ не сбиться. Подробности замѣчайте. Гдѣ свѣча стоитъ, гдѣ столъ, гдѣ диванъ. Диванъ, главное, крытъ малиновымъ репсомъ шелковымъ, ободокъ золоченый. Видѣли? Коверъ какой?
   -- Коверъ красный.
   -- На коврѣ цвѣты... и цвѣты замѣтьте. Если Леонтій Петровичъ отрекаться вздумаетъ, мы его уличимъ. Занавѣски и драпри...
   -- Когда я съ ротой стоялъ въ Финляндіи, разъ это было...
   -- Послѣ, капитанъ, разскажете, а теперь наблюдайте.
   -- Какъ я наблюдать буду, если водки нѣтъ. Какое же это наблюденіе безъ водки? Сказываютъ, мой покойный родитель при всей своей геніальности...
   -- Хорошо, хорошо... потомъ это.
   -- Осмѣлюсь замѣтить, господинъ Манохинъ!-- вступился Субботинъ.
   -- Что прикажете?
   -- Безъ водки невозможно. Мнѣ только вотъ,-- показалъ онъ на кончикъ мизинца,-- и кусокъ селедки, я и доволенъ. А безъ этого, сами знаете... глаза смотрятъ, но не видятъ. Развѣ я много требую? Были времена, точно, господа купцы, угощался вотъ какъ!-- черкнулъ онъ себя по горлу.-- Но что дѣлать? Говорятъ, я цѣлую губернію укралъ. Пускай!... А водки слѣдуетъ. Холодно!
   -- Здѣсь-то?-- засмѣялся Манохинъ.
   -- Нѣтъ. На дворѣ, говорю, холодно...
   -- Васъ барыня спрашиваетъ!-- вошелъ въ кабинетъ татаринъ.
   -- А, ну, вотъ и второе дѣйствующее лицо!...-- И Манохинъ выбѣжалъ въ корридоръ. Тотчасъ же онъ ввелъ въ комнату, всю закутанную въ мѣхъ ангорской козы, прехорошенькую блондинку, съ смѣлымъ очеркомъ нѣсколько наглаго лица, превосходными зубами и такимъ заразительнымъ смѣхомъ, что даже мрачный капитанъ музыкальнаго происхожденія, и тотъ мгновенно повеселѣлъ. Когда она раскуталась, чудесная фигурка ея невольно бросилась въ глаза Коротковскому. Она была затянута въ голубой фай, въ разрѣзахъ котораго золотились буффы какой-то пестрой матеріи; на ней такъ искрился свѣтъ газа. Красивая круглая рука, когда Манохинъ стащилъ съ нее широкую à la Sarrali Benibard перчатку, была окована брилліантовыми браслетами. На правой, кидался въ глаза странный обручъ, сдѣланный изъ залитой въ золото стальцой шпоры. Это оказалась память "перваго" Лизы Смѣяльской -- какого-то конногвардейца. Брилліанты съ хорошій орѣхъ горѣли въ ея тонкихъ розовыхъ ушахъ. Грудь была застегнута у шеи, но затѣмъ ниже вырѣзана бубновымъ тузомъ, а сквозной валансьенъ совсѣмъ не скрывалъ, а только оттѣнялъ матовыми тонами безукоризненныя формы, виднѣвшіяся сквозь кружево. Тонкая, какъ у осы, талія Лизы была гибка; маленькія ножки, сквозившія въ голубомъ шелковомъ, почти ажурномъ чулкѣ, кокетливо сидѣли въ шитыхъ шелками и золотомъ брусскихъ туфляхъ; рѣзной серебряный вѣеръ изъ голубыхъ страусовыхъ перьевъ весь былъ покрытъ золотыми иниціалами. Каждый новый другъ Лизы заказывалъ ей свои иниціалы на вѣеръ, и теперь нужно было новые сажать на старые.
   -- Что это у васъ,-- спросилъ ее, улыбаясь, Манохинъ,-- странный вѣеръ какой?
   -- Это мой формулярный списокъ!-- съострила Лиза.-- Ну-съ, кто же мой соблазнитель? Съ кѣмъ я должна быть изловлена? Flagran-delit.
   -- А вотъ знаменитый художникъ нашъ, Коротковскій.
   -- Ай, какой красавецъ!...
   -- А эти господа?-- безцеремонно ткнула она пальцемъ въ присутствовавшихъ.
   -- Капитанъ Тузовъ! Когда-то былъ лихъ на дамочекъ, да укатали сивку крутыя горки.
   -- Ахъ, какой вы смѣшной капитанъ?... Развѣ такія капитаны бываютъ!
   -- Чего-съ?-- обидѣлся Тузовъ.-- Я съ собой на всякій случай указъ объ отставкѣ захватилъ.-- И онъ полѣзъ за пазуху.
   -- Нѣтъ... я о томъ, что мои знакомые капитаны, князь Сольвычегодскій, графъ Абросимовъ, на васъ не похожи.
   -- То бѣлая кость, а я изъ армейскихъ мухоморовъ.
   -- А вы вѣрно чиновникъ?-- обратилась она къ экземпляру No 2.
   -- Семенъ Субботинъ.
   -- Отчего у васъ бѣлье такое грязное?...
   Лиза въ этой странной обстановкѣ чувствовала себя совсѣмъ какъ дома.
   -- Вотъ-съ... а говорятъ, я цѣлую губернію укралъ!-- торжествовалъ Субботинъ.
   -- Вы перемѣните.
   -- Не на что-съ.
   -- Значитъ, вы бѣдный, да?... Я тоже изъ бѣдныхъ. Вѣдь, вы знаете, кто я? Теперь я и по-французски и по всякому, а мой папенька трубачемъ въ Преображенскомъ полку служилъ. Я такая грязная дѣвчонка тогда была -- страшно подумать.
   -- Видите, какъ васъ Богъ вознесъ! Это за то, что вы не горды!-- восхитился чиновникъ.
   -- Меня офицеры любятъ! Манохинъ, что же я должна дѣлать теперь?
   -- А вотъ, господа свидѣтели, потрудитесь замѣтить костюмъ г-жи Смѣяльской, а ужь послѣ я вамъ объясню, что вы должны показывать, а пока смотрите. Платье голубое, чулки голубые...
   -- Ножки хорошенькія!-- въ томъ же тонѣ продолжала Лиза, показывая ихъ.
   -- Ослѣпленъ!-- зажмурился капитанъ.
   -- Капитанъ, женитесь на мнѣ!-- пристала къ нему Смѣяльская.
   -- А какъ вы за меня да не пойдете?-- встрепенулся онъ.-- Что вы думаете? За меня одна лабазница шла, да я не согласился. А согласись я, не былъ бы теперь въ такомъ превратномъ положеніи!... Судьба не селедка -- съ водкой не закусишь!...
   -- Только-то всего и будетъ?-- добивалась Лиза.-- За что же мнѣ ты, Сережа, брилліантовый медальонъ да пятьсотъ рублей денегъ привезъ?... Я думала Богъ знаетъ!-- перешла она фамильярно на ты.
   -- А потомъ ты показывать станешь, что и какъ. Твердо, смотри, только стой на своемъ... И этихъ господъ не забудь: ты ихъ узнать должна.
   -- Капитана не забуду -- онъ смѣшной. Капитанъ, вы приходите ко мнѣ въ гости: у меня подъ пару вамъ мамаша есть!
   -- Я и скрипку возьму...
   -- Отлично! Что-жь, имъ скучно, право... Будемъ ужинать, что ли?
   -- Сейчасъ! Абдулъ! Шампанскаго и ужинъ.
   -- Смѣю просить васъ,-- вмѣшался чиновникъ,-- мнѣ вмѣсто шампанскаго деньгами. А я лучше портвейнцу выпью. А что-жь шампанское? Я имъ прежде, какъ правителемъ канцеляріи былъ, жеребцовъ обливалъ. Лучше же я штанишки на эти деньги дѣтямъ куплю. Вѣдь, у меня ихъ пятеро!... Корми, пои да одѣвай...
   -- Какъ шампанское прикажете,-- вбѣжалъ опять Абдулъ,-- съ ефектой или безъ ефекты?
   -- Какъ хочешь, только поскорѣй.
   Въ дверь послышался стукъ.
   -- Кто тамъ!-- вскочилъ Манохинъ.-- Не пускай никого, Абдулъ.
   Абдулъ выбѣжалъ какъ угорѣлый, но сейчасъ же вернулся обратно:
   -- Барыня одна желаютъ войти.
   -- Это еще кто?-- нахмурился Манохинъ.-- Скажи, тутъ дѣло... Не просто ужинаютъ, а по дѣлу.
   -- Онѣ говорятъ,-- знаютъ, потому и пріѣхали.
   -- Кто бы это могъ быть?-- выскочилъ встревоженный адвокатъ. За дверями послышался шопотъ... смѣхъ... шумъ какой-то. Очевидно, кого-то толкнули и въ дверь вдругъ совершенно спокойно вошла Александра Яковлевна Коротковская, улыбаясь, кивнула мужу, обернулась къ Лизѣ и скользнула по всему ея костюму.
   -- Это ты должна?-- уронила она.
   -- Я-съ!-- оторопѣла дѣвушка, ничего не понимая.
   -- Помоги мнѣ раздѣться. Сними шубу... Осторожнѣй, за волосы зацѣпила... Ахъ какая ты неловкая!... И вся въ шелку и брилліантахъ.-- Лиза Смѣяльская захлопотала вокругъ Александры Яковлевны. Отцѣпляла ей платье, отряхивала его...-- Калоши, пожалуйста!-- Рука въ брилліантовыхъ браслетахъ покорно сняла калоши.
   -- Теперь такъ, Леня; распорядись мнѣ содовой воды. Я ѣхала мимо, да думаю -- дай заѣду посмотрѣть, какъ-то они тамъ обрабатываютъ моего супруга. Ну, а вы что рты разинули?-- засмѣялась она, глядя на свидѣтелей.
   -- Капитанъ Тузовъ!-- отрекомендовался первый.
   -- Неужели? Вы что же будете показывать, что застали ихъ?
   -- Какъ они прикажутъ,-- пояишаясь указалъ Тузовъ на Манохина.
   -- Кто тебѣ, душечка, платья шьетъ?-- оглядѣла еще разъ дѣвушку Александра Яковлевна.
   -- Мадамъ Кукушина.
   -- Какъ?... Кукушина? Русская фамилія, а сшито недурно... Мнѣ этотъ вырѣзъ нравится. Для платья слишкомъ ужь, а для пеньюара дома отлично. Ну, садись же! Что же ты стоишь? Леня, дадутъ намъ ужинать?... Закажи мнѣ: у нихъ, кажется, сегодня есть тюрбо. Да нельзя ли скорѣй. Смерть ѣсть хочу. И такъ, сегодня тебя ловятъ, бѣдный мой Леонтій Петровичъ. И тебѣ не жаль терзать меня?-- расхохоталась она ему въ лицо.
   Засмѣялся и онъ.
   -- Да неужто же это вы ему женой будете?-- выпалилъ вдругъ Субботинъ.
   -- А что?
   -- Невозможно... Кабы бы вы моя были, я бы за васъ зубами держался.
   -- Нельзя-съ. Я гулять люблю,-- откровенно расхохоталась Александра Яковлевна.-- За твое здоровье... Лиза, кажется? Какіе у тебя славные брилліанты въ ушахъ! Ремесло-то довольно выгодное. Что ты краснѣешь, душечка? Краснѣть нечего. На свѣтѣ все продается. Ничего нѣтъ непродажнаго. Мы всѣ одного Каинова племени!...
   

XV.
При чемъ тутъ младенецъ?

   Княгиня Ольга Егоровна Воротынская шибко пожила въ свое время. Едва ли есть въ Европѣ такой уголокь, гдѣ бы не помнили эту блестящую красавицу, славившуюся не только своею безпримѣрною щедростью, но и самыми эксцентрическими авантюрами. Она и до сихъ поръ была еще хороша собою,-- высокая, стройная, съ прекрасными волосами цвѣта воронова крыла, съ чудесными зубами и полнымъ почти юношескаго огня взглядомъ веселыхъ карихъ глазъ. Когда улыбка оживляла это лицо, оно дѣлалось положительно прекрасно, несмотря на полныя тридцать пять лѣтъ, которыя считала себѣ свѣтлѣйшая. Жизнь прожила она -- и не опомнилась. Кажется, вчера еще за ней ухаживалъ il Re galantuomo, наканунѣ устроивалъ ей праздники генералъ Примъ. А гдѣ они всѣ теперь? "Однихъ уже нѣтъ, а тѣ далече". Только по выросшему вокругъ нея молодому поколѣнію Воротынская замѣчала, что она начала старѣтъся; но старѣться по метрическому свидѣтельству, и только. Ни одного сѣдаго волоса въ головѣ, ни одной морщины въ лицѣ. Такой же нѣжный румянецъ игралъ на ея щекахъ, такъ же гладка и отласна ея кожа, также округлены и красивы формы породистаго тѣла... Было время, когда Она выгоняла принцевъ ради какого-нибудь падуанскаго студента, изъ блестящаго дворца бѣжала за странствующимъ артистомъ, сегодня кидала за окно милліонъ франковъ, а завтра преспокойно переселялась на чердакъ блестящаго отеля, смѣясь всему -- удачѣ и неудачѣ, презирая судьбу, когда она невѣжливо поворачивалась къ ней спиной, и принимала какъ должное, когда она опять бросала къ ея ногамъ цѣлыя состоянія. Въ сущности, она, эта блестящая княгиня, совсѣмъ не была эгоисткой и отзывалась на каждое доброе дѣло; когда у нея не хватало денегъ, она опускала въ протянутую и дырявую шляпу уличнаго музыканта брилліантовыя серги изъ ушей, тысячныя броши, а разъ, увлекшись какимъ-то шарманщикомъ-савояромъ, продала все, что у нея было въ ту минуту, и ушла съ нимъ въ его горы. Она и разводилась, и выходила замужъ, совершенно не понимая, зачѣмъ это люди понастроили себѣ разныя клѣтки и засѣли въ нихъ, когда, въ сущности, въ природѣ все такъ хорошо и просто. Ей свѣтило южное солнце, но и безъ него она не тосковала по голубымъ небесамъ Италіи. У нея солнце было въ крови, и оно-то согрѣвало всю жизнь этой въ высшей степени талантливой и свободной натуры. Именно свободной. Она ненавидѣла только одно -- рабство и притворство. Любя часто и много, она никогда не была невольницею. Про нея разсказывали, что разъ въ Севильѣ она безъ малѣйшихъ колебаній поставила на барьеръ измѣнившаго ей для какой-то желтокожей гитаны торреадора. Въ Парижѣ долгое время передавали, какъ она вызвала знаменитую въ свое время балерину на дуэль, и дралась съ ней въ Фонтенебло на рапирахъ. Къ тридцати пяти годамъ она увидѣла себя безъ средствъ, но за то съ массою друзей. Когда она пріѣхала въ Петербургъ и окончательно поселилась въ немъ, у нея стала появляться вся знать сѣверной столицы, а, вмѣстѣ съ нею, артисты, писатели, художники. Всѣмъ одинаково свободно дышалось въ ея салонахъ. Композитора, поэта она принимала гораздо радушнѣе, чѣмъ ослѣпительнаго олимпійца, и у нея громовержцы оказывались тоже прекрасными, милыми и добрыми людьми. Всѣмъ памятно, какъ она отказалась принять одного новоявленнаго владѣтельнаго князька, пріѣхавшаго къ ней со всевозможной помпой, въ сопровожденіи своихъ флигель-адъютантовъ,-- отказалась потому, что онъ позволилъ себѣ какую-то выходку противъ Россіи; это ей, впрочемъ, не помѣшало въ тотъ же день укатить на тройкѣ съ однимъ изъ этихъ флигель-адъютантовъ, прехорошенькимъ мальчикомъ, цѣлую зиму показывавшимъ Петербургу и свой лазоревый мундиръ, и свои безчисленные ордена, невѣдомо когда и гдѣ имъ пріобрѣтенные. Бѣдная Ольга Егоровна, не привыкшая считать деньги, теперь очень нуждалась, и если бы не братья, пришедшіе къ ней на помощь, едва ли она съумѣла бы сама перебиться. Въ затруднительномъ положеніи разъ она написала романъ и романъ имѣлъ большой успѣхъ, разумѣется, на французскомъ языкѣ. Драма ея въ одномъ изъ парижскихъ театровъ жестоко провалилась и Воротынская сама хохотала надъ своимъ фіаско. Теперь знакомство съ Капитономъ Бубновымъ было ей какъ нельзя болѣе на руку. Ей нужны были его средства; ему -- ея салонъ. Бубновъ, до сумасшествія любившій Александру Яковлевну, разсчитывалъ послѣ своей женитьбы ввести ее въ гостинныя къ свѣтлѣйшей, а оттуда пробраться и дальше. Умный мужикъ сообразилъ, что у свѣтлѣйшей онъ встрѣтитъ того, кто къ Доменикѣ Станиславовнѣ и ноги не покажетъ. Да, кстати, тамъ же онъ получитъ кое-какіе заказы на различныя министерства.
   Теперь они оба ѣхали въ Петергофъ въ одномъ вагонѣ, оба изъ разныхъ угловъ не спускали глазъ другъ съ друга, но еще не разговаривали. Они пока не были знакомы.
   Господинъ Шаньгинъ жилъ еще на дачѣ, несмотря на то, что зима была уже на дворѣ. Жена его, только что родившая, раньше не могла выѣхать въ городъ. Доктора самымъ рѣшительнымъ образомъ запретили ей и думать объ этомъ. Слабая бѣдная женщина была крайне не въ духѣ. Ей казалось профанаціей и этотъ крестный отецъ, и эта крестная мать, сходившіеся для какихъ-то своихъ цѣлей у купели ея ребенка. Выростая среди дѣловаго міра, между людьми, подчинявшими все Ваалу, она вынесла оттуда ненависть къ этому культу золотаго тельца и теперь рѣшилась не показываться гостямъ вовсе. Да они, занятые своими дѣлами, и не замѣтили бы ея отсутствія.
   Шаньгинъ встрѣтилъ пріѣзжихъ на платформѣ.
   -- Ваша свѣтлость, позвольте вамъ представить Капитона Гавриловича Бубнова!-- подвелъ онъ его къ княгинѣ.
   -- Здравствуй, здравствуй, моя красавица... Я, признаться, изъ угла въ вагонѣ все посматривалъ на тебя; дай, думаю, подойду... да поопасался! Все однимъ глазкомъ...
   -- Чего же вы испугались?
   -- Какъ не испугаться, красавица! А если бы ты да позвала чиновника,-- вотъ,-- кивнулъ онъ на вытянувшагося передъ нимъ въ струнку кондуктора,-- да велѣла бы меня, мужика, выгнать? Куда бы я отъ эфтаго страму дѣлся?.
   Воротынская засмѣялась.
   -- Какой же вы мужикъ, помилуйте! Вонъ у васъ звѣзда.
   -- Звѣзду мнѣ покойный нашъ Государь-батюшка далъ!-- снялъ шапку Капитонъ.-- Онъ меня и изъ крѣпостныхъ-то вызволилъ, онъ мнѣ и звѣзду далъ. А только что-жь звѣзда? Звѣзда дворянина не дѣлаетъ. Надѣнь на ворону что хошь, все она соловьемъ не споетъ, да и ношу-то я ее потому, что отъ него она, отъ благодѣтеля нашего...
   Карета была подана. Капитонъ, сѣлъ рядомъ съ свѣтлѣйшей. Шаньгинъ трепался позади, на извощикѣ.
   Священникъ уже ожидалъ ихъ.
   Акушерка, надѣвшая, на себя поэтому торжественному случаю оранжевое атласное; платье, но забывшая вымыться, и причесаться, гремя бронзовыми браслетами, цѣпями и медальонами, внесла въ комнату, какой-то барахтавшійся кусокъ мяса, оказавшійся младенцемъ Шаньгинымъ, и ему-то предстояло при помощи Бубнова и Воротынской вступить немедленно въ лоно православной церкви. Младенецъ засмотрѣлся въ окно, за которымъ ярко свѣтило солнце, и, въ знакъ своего восторга, забралъ въ ротъ свою же собственную ногу. Присутствовавшіе сочли долгомъ передъ счастливымъ родителемъ найти это прекраснымъ. Затѣмъ онъ засмотрѣлся на звѣзду Капитона Гавриловича и потянулся къ ней всѣми четырьмя лапами. "Генералъ будетъ!" -- прозорливо замѣтилъ священникъ Шаньгину и пощекоталъ у малютки шею. Воротынская осторожно, какъ фарфоръ, который могъ немедленно разбиться, взяла его къ себѣ на руки. Младенецъ воззрился, на нее, но не успѣлъ еще хорошенько разсмотрѣть красавицу, какъ батюшка уже совсѣмъ: безъ церемоніи забралъ его въ свои руки и окунулъ его троекратно въ купель. По незнанію, и крестная мать, и отецъ оба привезли кресты. Бубновъ -- сей современный Сабакевичъ -- выбиралъ больше на вѣсъ и доставилъ такой, что священникъ даже безсознательно подвѣсилъ его на ладони... "Этотъ для младенца будетъ обременителенъ",-- замѣтилъ онъ и надѣлъ ажурный, эффектный крестикъ Воротынской. Какъ опрокинутый на спину кузнечикъ, перебиравшій ножками, ребенокъ затѣмъ былъ унесенъ, къ общему облегченію. Священникъ и діаконъ вопросительно поглядывали на Бубнова. Капитонъ Гавриловичъ сообразилъ въ чемъ дѣло, полѣзъ за пазуху. вытащилъ три радужныхъ и, скомкавъ, подалъ ихъ духовному пастырю. Слѣдившій за этимъ діаконъ какъ будто случайно прошелъ въ это время мимо, скосивъ глаза на горсть священника.
   -- Обильно?-- шепнулъ онъ ему.
   -- Благодареніе Создателю!-- отвѣтилъ тотъ, пряча интересный комокъ въ глубокій карманъ своей рясы. Діаконъ скосилъ глаза и туда, точно насквозь проникнуть хотѣлъ.-- Позвольте, почтенный мужъ,-- подошелъ батюшка къ Капитону Гавриловичу,-- выразить вамъ признательность за столь щедрое даяніе. По здѣшнимъ мѣстамъ рѣдко кто цѣнитъ какъ слѣдоваетъ и тѣмъ для меня пріятнѣе воздать вамъ...
   -- Не стоитъ, не стоитъ, батюшка...
   -- Господа... Отецъ Іоаннъ, свѣтлѣйшая, Капитонъ Гавриловичъ, отецъ Серапіонъ, завтракъ на столѣ. Пожалуйста, прошу васъ,-- приглашалъ ихъ Шаньгинъ.-- Водки сначала... Вы какой? Тутъ разныя есть.
   Сѣли за столъ. Бубновъ помѣстился рядомъ съ Воротынской.
   -- Теперь я тебя, княгинюшка, такъ ужь и буду величать кумушкой; мы ужь въ родствѣ нынѣ,-- шутилъ онъ.
   -- Да,-- отозвался священникъ,-- и въ супружество вступить другъ съ другомъ не можете.
   -- Вотъ не думалъ, не гадалъ породниться съ тобой...
   -- Я очень рада. Я такъ много слышала объ васъ даже за границей. И вы представьте, гдѣ разсказывали! Помните Наполеона III? Такъ вотъ за обѣдомъ у него говорили про васъ.
   Священникъ поперхнулся, а отецъ Серапіонъ привсталъ даже.
   -- У меня отъ императора орденокъ есть даже,-- какъ будто невзначай вспомнилъ Бубновъ,-- почетнаго легіона.
   -- Да! Тогда вы построили что-то.
   -- Постройки-то, кумушка, у меня вотъ гдѣ сидятъ,-- показалъ онъ на затылокъ.-- Дѣловъ теперь нѣтъ никакихъ, а я содержу тысячъ пять рабочихъ на всякій случай. Нельзя ихъ распустить, потому они испоконъ вѣку на моемъ дѣлѣ.
   -- Неужели пять тысячъ?
   -- Да ужь хвоста я не считаю... А сколько чиновника этого! Не гнать же ихъ, авось и понадобятся.
   -- Да и богаты же вы.
   -- Есть! Хватитъ... Только вотъ, что я тебѣ скажу про наше богатство. Такъ-то милліоны, а кончи дѣло -- нищій.
   -- Ну, ужь и нищій!
   -- Вѣрно... Опять же и каторга, заводы у меня повсемѣстно... Послѣдній годъ-то я по чугункѣ тысячъ пятнадцать верстъ изъѣздилъ.
   -- Да у васъ, вѣдь, свой вагонъ, вѣрно.
   -- Свой... Когда понадобится, кумушка, прикажи,-- на всѣ дороги, а только старъ сталъ, утомительно очень... Помню, молодъ былъ; отецъ у меня,-- онъ по плотничьему дѣлу ходилъ,-- никогда, бывало, телѣги не дастъ, а такъ два колеса, да поперекъ брусъ; на этомъ брусѣ стоймя, на дыбахъ, бывало, верстъ, тридцать отмахаешь и ничего, а теперь вотъ и въ своемъ вагонѣ, да нудитъ!
   -- Я надѣюсь, Канитонъ Гавриловичъ...
   -- Просто кумъ, княгинюшка свѣтлѣйшая... просто кумъ.
   -- Я надѣюсь, что вы теперь ко мнѣ дороги не забудете. Я по утрамъ всегда дома, а по четвергамъ вечеромъ у меня и знакомые собираются... такъ милости просимъ...
   -- А то еще вино есть сантуринъ!-- вдругъ ни съ того, ни съ сего произнесъ діаконъ.
   -- Что такое?-- обернулись всѣ къ нему.
   -- Говорю, вино сантуринъ хорошее,-- сбился онъ съ тона.
   -- Это вы почему же?-- едва сдержали улыбку присутствовавшіе,
   -- Потому... потому...-- сконфузился отецъ діаконъ,-- сантуринъ вино грецкое!-- уже шепотомъ кончилъ онъ, обращаясь въ пространство.
   Когда завтракъ кончился, пора было собираться.
   Поѣздъ отходилъ черезъ полчаса. Карету подали. Шаньгинъ опять на извощикѣ за нею. На вокзалѣ Капитонъ отвелъ его въ сторону.
   -- Я тобою сегодня доволенъ! Денегъ надо тебѣ?
   -- Нѣтъ... а вотъ вы меня къ себѣ на службу возьмите.
   -- Ладно, парень!... Приходи завтра, побалакаемъ.
   Когда поѣздъ подали, Капитонъ и свѣтлѣйшая заняли отдѣльное купе; все, слѣдовательно, устроилось къ общему удовольствію. Какъ нарочно, въ Петербургѣ на вокзалѣ встрѣтили Бубнова Александра Яковлевна съ Манохинымъ.
   -- Вотъ, свѣтлѣйшая кумушка, позволь тебя познакомить съ невѣстой моей.
   -- Какъ, вы женитесь?
   -- Да, вотъ, вздумалъ... Александра Яковлевна...
   -- Надѣюсь, что вы съ женой ко мнѣ, запросто, безъ церемоній?
   Бубновъ просіялъ: все, что ему было надо, сдѣлалось какъ по программѣ.
   

XVI.
На выставкѣ и дома.

   Въ залѣ передвижной выставки толпился народъ.
   Передъ модными картинами образовались цѣлые рауты. Разсѣвшись въ кресла, дамы чувствовали себя какъ дома. Шла болтовня; по обыкновенію, сплетничали и изрѣдка говорили о картинахъ. Спрятавъ руки въ муфты и закутавъ шею въ боа, гораздо болѣе смотрѣли одна на другую, чѣмъ на пейзажи Шишкина и Клевера, изящныя созданія К. Маковскаго, и высокоталантливыя полотна Крамскаго. Вонъ христіанскій мученикъ. Желтый свѣтъ лампады падаетъ на посинѣвшее отъ мукъ и изтязаній тѣло; искривленныя страданіемъ безкровныя губы, кажется, сейчасъ наполнятъ всю залу предсмертнымъ крикомъ... "Какъ это мило! N'est ce pas?" -- рѣшаетъ вся въ бархатѣ и шелку дѣвушка, проходя мимо. Солнце широкими лучами-золотитъ вершины Апеннинъ. Внизу, съ сѣрыхъ каменьяхъ вьется серебряная рѣчка; платаны раскинулись надъ нею... "Совсѣмъ какъ у меня въ деревнѣ",-- баситъ гипопотамъ, отдавливая ногу сосѣду. Голубая южная ночь. Тепломъ вѣетъ отъ картины. Кажется, слышишь ароматъ іудейскихъ цвѣтовъ. Въ лунномъ свѣтѣ едва-едва намѣниваются вдали плоскія кровли іерусалимскихъ домовъ... Грустное лицо Бога подъ масличнымъ деревомъ. Слеза виднѣется въ прекрасныхъ очахъ его. "Недурно!" -- одобрилъ какой-то гвардеецъ. Какой-то рецензентъ, маленькій, тщедушный, вплотную приставилъ глаза къ громадному полотну Сурикова и оретъ на весъ міръ: "Развѣ это картина, развѣ такъ пилнутъ? Что это за мазокъ, я васъ спрашиваю?" -- совершенно неожиданно обертывается онъ къ генералу; генералъ вспыхиваетъ и, принимая это на свой счетъ, мгновенно обижается. Клочекъ далекой Италіи: на берегу теплаго, ласковаго моря, у какой-то сплошь затканной плющемъ развалины, во всѣ щели которой такъ и рвутся пышныя, алыя розы, нѣсколько дѣвушекъ сбросили, съ себя платья и готовятся идти въ воду; одна уже въ волнахъ и брызжетъ яркимъ дождемъ на другихъ; тѣ смѣются, стараются уйти, отвернуться, прячутся одна за другую, отъ тѣла такъ и вѣетъ красотой, отъ неба зноемъ, отъ моря полуденной дремой... нѣга во всемъ, во всемъ полнота жизни; видно, что она рвется тутъ изъ предѣловъ... Двѣ стройныя дѣвушки передъ картиною; залюбовались, глазъ отвести не могутъ; наконецъ, одна изъ нихъ оглядывается.
   -- Да и авторъ здѣсь! Здравствуйте, Коротковскій. Какъ это хорошо... какъ это вѣрно... такъ и вспоминаю нынѣшнее лѣто. Тепло становится, хорошо; опять туда тянетъ -- на Ривьеру.
   Коротковскій молча кланяется, пожимая руку Ксеніи.
   -- Что же, вы до сихъ поръ еще не помирились съ Надей?-- смотритъ она на раскраснѣвшееся личико подруги.
   -- Надежда Андреевна не замѣчаетъ меня!-- словно что-то оборвалось у него въ горлѣ.
   -- И глупо дѣлаетъ! И ссора-то вся изъ-за пустяковъ, изъ-за примѣрки къ идеалу. Надя, какъ тебѣ не стыдно? Подай ему руку, сейчасъ... Ну, я тебя прошу.
   Дѣвушка, полуотвернувшись, исполнила просьбу подруги.
   -- Самая нелѣпая манера! Выдумываютъ себѣ люди какіе-то невозможные идеалы и давай всѣхъ и каждаго примѣнять къ нимъ. Забываютъ, что эти идеалы только въ ихъ фантазіи. Жизнь идетъ своею дорогой... Ну, я пойду смотрѣть другія картины, а вы здѣсь поболтаете,-- улыбается Ксенія.
   -- Надежда Андреевна, развѣ я ужь такъ виноватъ передъ вами? За что вы меня казните?-- глубоко-тронутымъ голосомъ говоритъ онъ.
   Надя молчитъ, опустивъ голову. Помимо ея воли, этотъ голосъ дѣйствуетъ на нея. Ей хочется снова довѣрчиво заглянуть въ эти съ виду такіе горячіе, честные, красивые глаза, и опять -- эта жалкая, обидная, мелкая сцена въ вагонѣ, эта ложь... Она колеблется, уже уйти хочетъ, но тутъ память рисуетъ чудную ночь среди гремучихъ водопадовъ и синихъ горъ, надъ задернутою туманомъ бездной... Съ острой скалы свѣсилось внизъ дерево; на немъ едва держится Коротковскій, схватясь за вѣтку... И потомъ эта освѣщенная луною серебряная дорожка... бѣлая часовня; темно въ ней. Его поцѣлуи, ласки и вдругъ точно разомъ выдвинувшаяся изъ мрака мраморная фигура Мадонны.
   -- Ну, довольно ссориться!-- вся разгорѣлась она,-- на-те вамъ мою руку.
   Леонтій Петровичъ горячо пожалъ ее.
   -- Вы очень на меня были сердиты?-- спрашиваетъ она.
   -- Нѣтъ, я чувствовалъ себя виноватымъ,-- шепчетъ онъ, глядя на эти, опять-таки, ласково обращенные къ нему глаза.
   -- И вы были виноваты... Зачѣмъ вы скрывали отъ меня, что вы несвободны?
   -- Развѣ вы меня спрашивали объ этомъ?-- еще тише, отвѣчаетъ онъ.
   -- Не спрашивала... Вы сами должны понимать, не обо всемъ удобно говорить. Это подразумѣвалось: И опять эта унизительная сцена съ паспортомъ!...
   -- Я скоро буду свободенъ.
   -- Что?
   -- Я развожусь съ женой...
   -- На этотъ разъ ты говоришь правду?-- совсѣмъ преобразилась Надя.
   -- Даю тебѣ честное слово, клянусь тобою, моей любовью къ тебѣ, твоимъ счастьемъ,-- страстно заговорилъ онъ.
   -- Дай мнѣ руку... Ты все это время не измѣнялъ мнѣ ни разу?
   -- Какъ я могъ!-- улыбнулся про себя художникъ. Съ его лица еще не сбѣжали поцѣлуи Александры Яковлевны. Оно ему самому казалось еще влажнымъ отъ этихъ поцѣлуевъ. И маленькая Лиза -- тоже...-- Развѣ я могу измѣнить тебѣ?-- уже лукаво уронилъ онъ, мотнувъ взглядомъ своихъ горячихъ глазъ куда-то въ сторону.
   -- Почему я знаю!... Вѣдь, говорятъ, что мужчина, пока онъ не обладаетъ любимой женщиной, въ правѣ дѣлать все, что ему угодно. Но я, милостивый государь, этого не желаю... Вотъ вы все какихъ пишете,-- полунедовольно указала она на женскія фигуры въ его картинѣ.-- Мнѣ это совсѣмъ не нравится.
   -- Развѣ плохо написано?
   -- Напротивъ... такъ хорошо. Что... это все съ натурщицъ?
   -- Съ натурщицъ.
   -- А какъ я не позволю тебѣ?
   -- Можетъ быть, ты тогда сама согласишься замѣнить ихъ, стать на натуру... Я буду очень счастливъ.
   -- Ну, ужь это...-- покраснѣла Надя,-- никогда этого не будетъ!...
   -- А когда я буду твоимъ мужемъ?
   -- Еще выйду ли я за васъ. Съ чего вы это взяли? За такого лгуна, за такого "талантливаго" художника, который въ день по десяти натурщицъ мѣняетъ... А если это когда-нибудь и случиться, т.-е, если я окончательно сойду съ ума и выйду за васъ, такъ не угодно ли вамъ будетъ при мнѣ писать ваши глупыя картины съ вашихъ глупыхъ натурщицъ. Согласны?
   -- Согласенъ.
   -- Еще бы вы смѣли не согласиться, скверный человѣкъ! Зачѣмъ ты мнѣ не писалъ это время?
   -- А кто мнѣ вернулъ мое письмо назадъ нераспечатаннымъ?-- изумился Коротковскій.
   -- А ты бы попробовалъ еще разъ, можетъ быть, и не вернула бы,-- расхохоталась ему въ лицо Надя.
   -- Ну?... Помирились?-- послышалось издали. Прямо къ нимъ шла Ксенія.
   -- Никогда я съ нимъ не помирюсь, потому что терпѣть не могу лгуновъ. Ты была, вѣдь, тогда въ вагонѣ? Помнишь?.И чего вралъ-то!... Совѣстно ему, что онъ мѣщанинъ. Экій ду.... Впрочемъ, что же я это ругаюсь?... Какая мелочность! И вамъ не стыдно?
   -- Стыдно.
   -- Я еще не одинъ разъ буду за это пробирать Леонтія Петровича. Артистъ, извѣстный художникъ чѣмъ тщеславится! Ты вотъ, напримѣръ, Ксенія, кто?
   -- Я приписалась къ здѣшнему мѣщанскому обществу. Иначе нельзя: я незаконнорожденная.
   -- Ну, вотъ, видите! А теперь, Леонтій Петровичъ, не угодно ли принять къ свѣдѣнію, что сегодня вечеромъ мы будемъ вмѣстѣ съ Ксеніей въ концертѣ въ дворянскомъ собраніи. Изъ Москвы пріѣхала тамошняя знаменитость, Кочетова... Говорятъ, чудно поетъ и голосъ прелестный. Здѣшнія-то всѣ надоѣли. Я едва билеты добыла. Ксеніи не мѣшаетъ послушать, поучиться. А вамъ въ утѣшенье могу сказать, что пѣвица очень хорошенькая. Послѣ всего этого я, кажется, могу надѣяться, что вы явитесь туда!
   -- Еще бы!
   -- Мой номеръ 57-ой въ третьемъ ряду, у Ксеніи 58. Слѣдовательно, идите сейчасъ въ кассу и постарайтесь добыть 56. За это изъ концерта я повезу васъ къ себѣ чай пить.
   -- Я еще съ визитомъ у васъ не былъ, Андрей Ѳедоровичъ...
   -- Про папа молчите. Папа дѣлаетъ что мнѣ угодно, а я... я тоже дѣлаю что мнѣ угодно!..
   -- Вы разводитесь съ женою?-- остановила его Ксенія.
   -- Да!-- поклонился онъ.
   -- Вы знаете, что ваша жена выходитъ за моего отца?
   -- Слышалъ!-- покраснѣлъ Коротковскій.
   -- Она мнѣ врагъ... Я убѣждена, что между вами давно уже нѣтъ ничего общаго... Но мнѣ она врагъ. Послушайте, какъ вы могли жениться на такой женщинѣ?-- подчеркнула Ксенія.
   -- Сами же говорили вы, что не слѣдуетъ примѣрять людей, на идеалы! Случилось -- вотъ и вся разгадка!...
   "А я-то чѣмъ лучше?" -- мелькнуло въ головѣ у художника, который уже пожималъ руку дѣвушкамъ, прощаясь.
   Надя, пріѣхавъ домой, отправилась прямо въ кабинетъ къ отцу.
   Старикъ сидѣлъ за письменнымъ столомъ, погруженный въ какую-то тяжелую думу; онъ даже не слышалъ, когда вошла дочь. И Надя только сегодня замѣтила, какъ осунулся, какъ поблѣднѣлъ Андрей Федоровичъ, какимъ маленькимъ онъ показался ей въ своемъ громадномъ креслѣ. Дѣвушка помѣстилась на ручкѣ кресла, притянула къ себѣ голову отца и звонко поцѣловала ее.
   -- А? что? Ты это, Надя?-- едва-едва вышелъ онъ изъ задумчивости.-- Ну, какъ?... Гдѣ летала?-- попробовалъ было пошутить онъ, только шутка вышла какою-то болѣзненною, неловкою, такъ что лицо его послѣ этого стало печальнѣе еще,.
   -- Папа, знаешь... Ты меня бранить, вѣдь, будешь. Оно бы лучше скрыть отъ тебя, да я хоть и вольница, а прятаться не желаю. Я сегодня была на выставкѣ... встрѣтилась съ Коротковскимъ... и помирилась съ нимъ.
   -- Коротковскій? Да, знаю, картины пишетъ...
   -- Что съ тобой?-- пересѣла она къ нему на колѣни и обняла его рукой.-- Что съ тобой, папа?
   -- Я говорю, Коротковскій -- художникъ.
   -- Ну, да... Помирилась и сегодня изъ дворянскаго собранія пріѣду съ нимъи Ксеніей домой, чай пить... Что же ты меня не бранишь, отецъ? Ну, бранись же!... Я приготовилась ссориться съ тобой, а ты такъ равнодушно встрѣчаешь это. Фу, какой! Не люблю я тебя такимъ!
   -- Надя... я давно хотѣлъ сообщить тебѣ,-- началъ было отецъ и задумался опять.
   -- Что сообщить-то?... Не узнаю я тебя въ послѣднее время, папа... Что сообщить-то? Случилось что-нибудь страшное развѣ?
   -- Видишь ли... банки нынче... А, впрочемъ, зачѣмъ?.. Ничего, Надя, ничего, будь спокойна... Иди, голубчикъ, я это такъ. Петербургская туманная погода, старый ревматизмъ -- расклеился совсѣмъ.
   -- Такъ за Коротковскаго ты не станешь браниться?
   -- Развѣ я браню тебя когда-нибудь?... Послушай... Какъ, тебѣ нравится Велинскій?
   -- Велинскій? Никакъ, совсѣмъ не нравится. А что?
   Старикъ хотѣлъ было еще сказать что-то, но, взглянувъ въ глаза Надѣ, махнулъ рукой.
   -- Зачѣмъ ты меня про Велинскаго спрашиваешь?
   -- Такъ. Когда-то онъ мнѣ былъ очень полезенъ, очень полезенъ... И теперь, если бы онъ захотѣлъ... и ничего ему не стоитъ это...
   -- Совсѣмъ я сегодня не понимаю тебя, папа. Ты совсѣмъ авгуръ, или пиѳія, знаешь, въ Греціи такая была. Меня разъ за эту пиѳію въ дрезденскомъ институтѣ...
   -- Иди... иди, Надя... У меня дѣло есть. Кто это тамъ?-- обернулся онъ назадъ.
   -- На минуточку можно къ вамъ?-- показался въ дверяхъ Моисей Ронтальскій.
   -- Можно. Что съ биржи?-- весь словно встрепенулся Столѣшниковъ,
   -- Да... нехорошо сегодня на биржѣ. Дурные слухи. Объ этомъ послѣднемъ засѣданіи старгородскаго правленія...-- началъ было Мошка.
   -- Это все равно... Какъ "Лѣсопромышленность"?
   Ронтальскій только рукой махнулъ.
   -- Слонимскій опять?
   -- Да. Совсѣмъ цѣну сбилъ сегодня!..
   -- И зналъ это, зналъ.
   И старикъ опять задумался. Все, ради чего онъ работалъ, все, что онъ сдѣлалъ до сихъ поръ, страшно заколебалось подъ ударами неожиданнаго и. неизвѣстнаго врага. Остановиться уже нельзя было. Теперь всякая остановка -- разореніе. Прямо подъ гору, съ разбѣга. Нужно было идти впередъ -- чья возьметъ? А тутъ Надя его... Вѣдь, если случится что-нибудь -- на ней прежде всего отразится; она нищая, она -- безприданница, и въ какомъ мірѣ, въ какомъ кружкѣ! Гдѣ деньги все, гдѣ, кромѣ денегъ, нѣтъ ни чести, ни совѣсти, ни убѣжденій, ни прошлаго, ни будущаго. Сегодня наверху горы, а завтра на нее и взглянуть не захотятъ. Дочь прогорѣвшаго банкира! А видитъ Богъ, онъ для нея старается. Правда, и онъ былъ не чистъ. Да кто же чистъ кругомъ? Банкирское дѣло такое... нѣтъ чистыхъ людей. Спекуляція убиваетъ принципъ. Тутъ одно оправданіе всему -- нажива, одинъ стимулъ -- успѣхъ. Удалось -- всѣ шапки долой, не удалось -- придется тому же Моисею Ронтальскому позавидовать. Все подымется тогда, все, что молчитъ теперь. И одно скверно особенно: коли бы Надя была такая же, коли бы она могла выдти за Велинскаго -- все бы спасено было. И передъ нею самой какая широкая дорога! А какъ ей теперь скажешь объ этомъ? Она Велинскаго терпѣть не можетъ, не выноситъ его. Все это дрезденское воспитаніе, все эти идеалы! Вотъ Ксеніи не привилось же!-- думалъ онъ про себя.
   -- Вы еще здѣсь?-- обернулся онъ къ Моисею Моисеевичу.-- Въ конторѣ у меня были?
   -- Какъ же.
   -- Есть вкладчики?
   -- На восемьдесятъ девять тысячъ сегодня.
   -- Все туда,-- оживился вдругъ старикъ,-- все туда, на биржу... и сало туда, и керосинъ! Пускай котелъ взорветъ, а я не остановлюсь. Валите все въ огонь, что только горѣть можетъ!-- пришли ему въ голову разсказы о гонкахъ американскихъ пароходовъ,-- все въ печь!... Слышите?
   Моисей даже поперхнулся было, но дотомъ оправился, поднялъ на Столѣшникова благоговѣйный взглядъ и, точно богу поклонившись ему, будто изъ храма, на цыпочкахъ вышелъ вонъизъ кабинета.
   Надя тоже отправилась къ себѣ.
   -- Васъ, барышня, ждетъ ваша нянюшка,-- сообщила ей горничная.
   -- А! Савишна милая, старушка моя!-- выбѣжала къ ней на встрѣчу дѣвочка.
   Савишна вынянчила Надю; рано потерявъ мать, Надя выросла у нея на рукахъ; теперь Савишна жила съ своей дочкой на пенсіонъ, который ей уплачивалъ Столѣшниковъ. Хорошенькая Анюта вытянулась теперь и стала невѣстой. Савишна была крошечная, совсѣмъ крошечная старушка, вся сморщенная, съ добрыми, ясными глазами, вокругъ которыхъ лучились безчисленныя морщинки; у нея отъ старости все дрожало: и голова, и руки, и ноги. Надя любила ее. какъ мать, и Савишна платила ей тѣмъ же. Старушка была опрятно одѣта въ черное кашемировое платье и неизмѣнно носила бѣлый чепчикъ.
   -- Бабушка, хорошая, Савишна!-- выскочила къ ней Надя.
   -- Затормошишь... ну тебя!-- отбивалась старушка.
   Дѣвушка, не слушая, поворачивала ее во всѣ стороны, цѣлуя и въ лобъ, и въ щеки.
   -- Давай, Савишна. вмѣстѣ кофе пить.
   -- Кофь... это хорошо кофь... я кофь люблю,-- шамкала старушка.-- а я къ тебѣ, Надюшка, по дѣлу.
   -- У тебя, Савишна, дѣло?-- изумилась Надя.
   -- Отчего у меня дѣлу не быть.-- засмѣялась Савишна и новыя морщинки залучились вокругъ глазъ,-- это у тебя... ишь ты, какъ блоха, распрыгалась... это у тебя дѣла нѣтъ, а у старыхъ людей завсегда дѣло есть, вотъ что... Да постой ты, умру я, вѣдь, коли тормошить будешь... Вишь ты... есть у меня деньги, деньги есть.
   -- Ну?
   -- Есть у меня бо-о-ольшія деньги -- полторы тысячи рублей: вотъ онѣ!-- показала Савишна съ нѣкоторымъ торжествомъ пачку бумажекъ, завернутыхъ въ черный кашемировый платокъ,-- и лежатъ у меня эти деньги даромъ, а мнѣ поваръ одинъ, хорошій поваръ такой, непьющій, онъ за Анютой моей ухаживаетъ, вотъ... Ну?... о чемъ бишь я? Да... этотъ самый поваръ, хорошій поваръ, и водки ни-ни, говоритъ: чѣмъ вамъ, бабушка, деньги-то такъ безъ пользы на себѣ хранить, лучше сдайте вы ихъ вашему барину, Андрею Ѳедоровичу, въ контору, и сами вы, говоритъ поваръ-то, и сами вы будете спокойны, отъ воровъ, ежели, и процентъ вамъ на нихъ пойдетъ...
   -- Да, тамъ на нихъ идутъ проценты,-- авторитетнымъ тономъ подтвердила Надя, очень мало, впрочемъ, понимавшая въ этомъ дѣлѣ.
   -- Такъ вотъ я и рѣшила, вотъ... сегодня пойду и отдамъ, и мнѣ спокойно отъ воровъ, и проценты пойдутъ, а поваръ, Антипъ... красивый... если и пьетъ когда, такъ сладкое вино... Какъ онъ его называлъ, постойка-сь!... На коня еще похожъ...
   -- Коньякъ?
   -- Вотъ, вотъ, Надюшка! Коньякъ, сладкое вино,-- коньякъ пьетъ! съ нѣкоторымъ уваженіемъ сообщила Савишна.-- А моя Анюта говоритъ: Маменька, очень я этого Антпику люблю и ни за кого больше идти не согласна. Хорошій поваръ. У господъ Черноморцевыхъ служитъ.
   -- Я знаю Черноморцевыхъ.
   -- Ну, вотъ... А водки -- отнюдь... Лучше-жь я, говоритъ, буду крапиву жрать, вродѣ какъ быкъ, чѣмъ эту водку пить!...
   

XVII.
Александра Яковлевна объявляетъ войну.

   Все время въ собраніи Ксенія была мрачна и разстроена. Надя нѣсколько разъ обращалась къ ней: "Что съ тобой?" -- "Потомъ, дома!-- отвѣчала дѣвушка.-- Теперь не мѣсто, да и некогда". Въ каретѣ по пути назадъ она тоже все задумывалась. Разъ только обратилась съ вопросомъ къ Коротковскому.
   -- Скажите, пожалуйста, что за человѣкъ ваша жена?
   Тотъ встрепенулся, зорко посмотрѣлъ на нее и пожалъ плечами.
   -- Что, она энергичная женщина?
   -- О. да!
   -- Злая?
   -- Смотря какъ и съ кѣмъ! Зачѣмъ вамъ это знать. Ксенія Капитоновна? Я, вѣдь, давно уже не встрѣчалъ ее.
   -- Такъ. Вы знаете... она объявила мнѣ войну!
   -- Вамъ?-- изумился Леонтій Петровичъ,-- изъ-за чего вамъ?
   -- У Доменики Станиславовны на послѣднемъ вечерѣ она мнѣ предложила союзъ съ нею; я была зла и отвѣтила рѣзче, чѣмъ слѣдуетъ. Нужно ей отдать справедливость, она тоже не постѣснялась и прямо сказала: отъ сихъ поръ я вамъ врагъ.
   -- Слова!
   -- Нѣтъ, не слова! Ты знаешь, гдѣ я была сегодня?-- обернулась Ксенія къ Надѣ.-- Послѣ выставки пріѣзжаю домой... Только что переодѣлась, какъ вдругъ ко мнѣ солдатъ какой-то съ письмомъ отъ генерала. Требуетъ, чтобы я расписалась въ полученіи. Я говорю, что я незнакома, а солдатъ стоитъ на своемъ: распишитесь. Расписалась; читаю приглашеніе немедленно пожаловать для объясненій. Какія такія у меня дѣла съ нимъ, въ толкъ взять не могу. Являюсь; чиновникъ меня встрѣтилъ, джентельменъ такой, разсыпался въ любезностяхъ, попросилъ минуту подождать, потомъ выскочилъ ко мнѣ: "Пожалуйте, генералъ васъ ждетъ". Генералъ, прежде всего, счелъ долгомъ меня успокоить, объяснилъ приглашеніе желаніемъ познакомиться со мной... Говоритъ, слышалъ о моемъ необыкновенномъ талантѣ. Два кресла перемѣнилъ, пока усадилъ меня, наконецъ, на мягкое; чаю предложилъ. Я смотрю на него во всѣ глаза и думаю, что ему отъ меня нужно? А потомъ,-- ты знаешь меня,-- разозлилась, да вопросъ ребромъ и поставила. Онъ обрадовался. "Вы, говоритъ, сами вывели меня изъ большаго затрудненія. Вы дочь нашего почтеннаго и милаго Капитона Гавриловича?" А во мнѣ уже кипитъ все внутри. Да, говорю, дочь "по естеству, но не по закону"; такъ этой самой фразой, которой, ты помнишь, твоя горничная объяснилась съ тобой, и выпалила; онъ усмѣхнулся. "Вы, говоритъ, напрасно сердитесь и обижаетесь; въ этомъ никто не виноватъ и отецъ гораздо болѣе принимаетъ въ васъ участія, чѣмъ вы думаете. Онъ даже о признаніи васъ законной хлопотать будетъ, если вы пребудете въ повиновеніи ему и его будущей женѣ". Я, разумѣется, на это сейчасъ: вовсе не желаю такой милости. Генералъ принялъ тонъ нѣсколько построже: "Вы, отвѣчаетъ, еще сами не понимаете, да по молодости и не опытности и понимать этого не можете... Ну, такъ, говоритъ, вашъ папенька вчера у меня былъ съ жалобой. Прямаго права на васъ но закону онъ не имѣетъ, но, какъ отецъ, болѣетъ душой..." Да что такое, спрашиваю, что я сдѣлала? "Сдѣлать вы еще ничего не сдѣлали, а собираетесь только. Вы желаете на сцену поступить?" Желаю. "А папенька вашъ этого и въ мысляхъ не допускаетъ". Да мнѣ-то что за дѣло? злюсь я. "Вамъ дѣла нѣтъ, точно, а ему есть. Онъ и просилъ насъ принять мѣры. Публикѣ извѣстно ваше происхожденіе, зачѣмъ же вы на отца и особенно такого, какъ Капитонъ Гавриловичъ, бѣду накликаете? Всѣ пойдутъ въ театръ не васъ, а дочь дѣйствительнаго статскаго совѣтника Бубнова слушать... Вы полагаете это ему лестно? Онъ милліонеръ, а вы на сцену. Я не говорю, мы собрали точныя свѣдѣнія -- у васъ есть талантъ. Вѣдь, вы, кажется, за границею учились? Да! Ну, и пойте, Богъ съ вами, въ благотворительныхъ концертахъ, у папеньки вашего на вечерахъ. Всѣ мы будемъ очень счастливы васъ слышать и отъ души похлопаемъ вамъ. Я музыку люблю!... Но вамъ не мѣсто на подмосткахъ, и если уже вы будете сами упорствовать въ вашемъ безразсудствѣ, такъ мы примемъ мѣры спасти доброе имя вашего отца". До какихъ же поръ, интересуюсь, такое запрещеніе надо мною будетъ? "А пока не выйдете замужъ. Тогда отцу уже все равно. Тогда ужь мужъ за васъ отвѣчать станетъ". Затѣмъ онъ всталъ: "Радъ съ вами познакомиться; не смѣю васъ удерживать. Думаю, все перемелется -- мука будетъ и мнѣ еще придется отъ души апплодировать вамъ, когда вы будете пѣть на вечерахъ у вашего папеньки". Ну-съ?
   Всѣ молчали. Никто не нашелся ничего отвѣтить на это.
   -- Какъ вамъ это нравится?
   -- Это она!-- заговорилъ, наконецъ, Коротковскій.-- Это моя жена. Никакихъ сомнѣній нѣтъ. Я узнаю ее въ этомъ.
   -- И я тоже. Что дѣлать только? Я, все-таки, поля не уступлю такъ, безъ борьбы.
   -- Ну, при такомъ оборотѣ вещей трудно, очень трудно бороться.
   Карета подъѣхала къ дому. Швейцаръ высадилъ барышенъ. Старика-отца не было; онъ засѣдалъ сегодня въ биржевомъ комитетѣ. Чай былъ сервированъ въ столовой.
   Коротковскому было жаль Ксенію; онъ слишкомъ хорошо зналъ Александру Яковлевну. Она не остановится на половинѣ; ей нужна была репутація женщины, помирившей отца съ дочерью, притомъ же великодушной жены, заставившей мужа хлопотать о признаніи законною дочери, когда-то рожденной внѣ брака. Леонтію Петровичу было ясно, что она все сдѣлаетъ для этого и, въ концѣ-концовъ, или заставитъ Ксенію подчиниться себѣ, или сломитъ ее.
   -- Что же дѣлать, по вашему?-- обратилась къ нему дѣвушка.
   -- Одно, помириться съ нею.
   -- Ни за что!-- вскочила Ксенія,-- ни за что! Меня даже тюрьма не заставитъ пойти къ ней, а она, называвшая меня дочерью прачки, она, оторвавшая отъ меня отца, хочетъ теперь на мой же счетъ создать положеніе въ свѣтѣ... Никогда! Слышите ли? Никогда! Я пойду куда хотите...
   -- Постойте, постойте!-- разомъ остановилъ ее Коротковскій,-- вамъ генералъ говорилъ, что это будетъ продолжаться до вашего замужства?
   -- Да!
   -- Вамъ надо выйти замужъ во что бы то ни стало...
   -- Я никого не люблю.
   -- Ахъ, Боже мой, развѣ я о томъ?... Я вамъ говорю о фиктивномъ бракѣ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ... Какой вы умный!... Какъ это раньше не приходило мнѣ въ голову?
   -- Да, именно фиктивный бракъ -- одно спасеніе.
   -- На это нужны деньги.
   -- Вамъ дастъ Надежда Андреевна; наконецъ, надняхъ будутъ у меня, возьмите.
   -- Я возвращу потомъ... Я вѣрю въ свою звѣзду: сцена дастъ мнѣ и имя, и богатство.
   -- Ну, вотъ.
   -- Гдѣ же онъ?
   -- Кто?
   -- А этотъ счастливецъ, котораго я назову мужемъ.
   -- У меня есть нѣкто капитанъ Тузовъ, музыкальнаго происхожденія, но..
   -- Ну, ужь это не годится,-- расхохоталась Ксенія,-- мѣнять фамилію Бубнова на Тузова! Все изъ одной и той же колоды. Да и что капитанъ! Мнѣ нужна вывѣска. Нѣтъ ли кого у васъ, подумайте.
   -- Господи, вотъ забылъ! Угодно вамъ генерала?
   -- Это больше подходитъ,-- расхохоталась Ксенія.
   -- Ну, такъ у меня есть для васъ генералъ. Правда, ему шестьдесятъ три года. Живетъ онъ въ одномъ домѣ со мной, на чердакѣ. Бѣдняга, его изловили на чемъ-то и въ отставку безъ пенсіи.
   -- Нѣмъ же онъ существуетъ?
   -- А отъ свадьбы до сватьбы прежде, ну, а какъ у купцовъ на генераловъ эта мода прошла, онъ теперь ведетъ дѣла Бурунова, магазинъ такой есть въ нашемъ домѣ, получаетъ за это двадцать въ мѣсяцъ и счастливъ. Теперь, впрочемъ, не такъ счастливъ, потому что его экономка, Амалія, умерла. Ему довольно будетъ сшить мундиръ, выкупить ордена и назначить ему пенсію, ну, хоть 600 руб. въ годъ, если хотите ослѣпить его своимъ великодушіемъ.
   -- Голубчикъ, Леонтій Петровичъ, устройте это поскорѣе!
   -- А у васъ документы всѣ въ порядкѣ?
   -- Какъ же. Я, вѣдь, къ здѣшнему мѣщанскому обществу должна была приписаться, какъ незаконнорожденная, такъ тогда все себѣ выправила.
   -- Завтра же начну!
   Коротковскій сдержалъ свое обѣщаніе.
   Генералъ Тигръ-Балабанскій былъ въ свое время уволенъ отъ службы безъ прошенія за слишкомъ энергическій образъ дѣйствій во время крестьянскихъ бунтовъ въ Рязанской губерніи. Бунты состояли, впрочемъ, въ томъ, что мужики села Голые-Хвосты захотѣли усчитать нѣмца управляющаго. Нѣмецъ бросился къ Тигру. Тигръ, не сообразивъ дѣла, вывелъ солдатъ и давай палить. Застрѣлить никого не застрѣлили, а генерала выгнали изъ службы.
   -- Я думалъ, мнѣ Станислава первой степени, а меня вонъ! У насъ, вѣдь, не поймешь,-- плакался Тигръ-Балабанскій.
   Стали разбирать дѣло, вызвали меня въ Петербургъ. "Вы что, говоритъ генералъ, съ ума сошли?..." Я, извѣстно, разсердился. Мнѣ, говорю, и сходить-то не съ чего. "Это и видно... Какъ вы смѣли въ народъ стрѣлять?..." Стрѣлять-то стрѣлялъ, но только свинью застрѣлилъ... Ну, вотъ и остался безъ пропитанія
   Пока жива была нѣмка Амалія, она водила генерала провѣтривать въ Румянцевскій скверъ. Поводитъ, поводитъ его, а потомъ на солнце посадитъ. Генералъ грѣется, какъ старый котъ, жмурится, соснетъ немного, потомъ его домой. Умерла Амалія -- генерала и провѣтривать перестали; самъ не догадается, а другимъ какое до него дѣло? Совсѣмъ опустился до того, что и одѣваться пересталъ.
   -- Такъ во мнѣ моль и завелась!-- жаловался онъ какъ-то Коротковскому.
   -- Не можетъ быть!-- смѣялся тотъ. Генералъ игралъ роль добровольнаго шута; она ему нравилась -- все лишняя сигара перепадетъ.
   -- Вѣрно говорю вамъ: какъ нѣмка померла, такъ, моль и завелась.
   Утромъ Коротковскій зашелъ къ нему. Генералъ, поджавъ подъ себя голыя ноги, турецкимъ пашою сидѣлъ на постели и чинилъ себѣ ту часть мужскаго бѣлья, которую всѣ носятъ, но никто при дамахъ не называетъ.
   -- Здравствуйте, генералъ, я женить васъ пришелъ!-- началъ разомъ Коротковскій, впередъ наслаждаясь предстоявшимъ ему спектаклемъ.
   Генералъ уронилъ очки и иголку, посмотрѣлъ, посмотрѣлъ, разсмѣялся и махнулъ на Коротковскаго неудобоименуемымъ флагомъ, бывшимъ у него въ рукахъ.-- Кши... кши!... Надъ старикомъ смѣяться пришелъ. Кто за такого пса замужъ пойдетъ?-- меланхолически замѣтилъ Тигръ.
   -- Нисколько не смѣяться. Одной дѣвицѣ нужно непремѣнно.
   -- Что-жь она... тово?-- сдѣлалъ онъ округленный жесть у живота.
   -- Нѣтъ. Дѣвица честная!
   -- А зачѣмъ честной дѣвицѣ за меня замужъ идти?-- совершенно резонно замѣтилъ генералъ.
   -- Чтобъ свободной быть.
   -- Чтобъ свободной быть? Такъ! Это я понимаю... Кажется, хорошо теперь выйдетъ,-- прикинулъ онъ флагъ на свѣтъ и затѣмъ надѣлъ его на ноги.-- Чтобъ свободной быть? Ну, а мнѣ отъ этого какая выгода, что она свободна будетъ?
   -- И вамъ, ваше превосходитетьство, выгода будетъ.
   -- Какая? Это-то я и хочу знать... Должна она понимать, что я ее генеральшей сдѣлаю. Не послѣднее дѣло. Другая какъ добивается.
   -- Это ей все равно... Жить съ вами она не станетъ.
   -- Кто со мной жить станетъ! Во мнѣ моли развелось вотъ сколько.
   -- Во-первыхъ, обошьемъ мы васъ, ордена выкупимъ, бѣлье вамъ заведемъ.
   -- Бѣлье у меня есть. Двѣ рубашки, вонъ манишка, почти цѣлая еще, шерстяные чулки у меня полагаются одни на зиму, платковъ... платковъ нѣтъ... платковъ нѣтъ. Я, знаете, по военному... двуперстіемъ.
   -- Потомъ дадимъ мы вамъ двѣсти рублей единовременно.
   -- Это хорошо... двѣсти рублей -- очень хорошо.
   -- И чтобъ вы не нуждались, назначимъ вамъ достаточный пенсіонъ.
   -- Однако, что же вы называете "достаточнымъ" пенсіономъ?-- вдругъ почему-то обидѣлся генералъ,-- Вы мнѣ, пожалуй, пять рублей въ мѣсяцъ назначите, такъ это и дворнику Семену "недостаточно". Кажется, можно бы помнить, что я -- генералъ. А то достаточный, достаточный! Что достаточный -- неизвѣстно.
   -- Зачѣмъ пять рублей! Ваша невѣста опредѣлила вамъ 600 руб. въ годъ.
   -- Шестьсотъ рублей?... Руку, молодой человѣкъ! Да, есть еще правда на свѣтѣ... Пойдемъ... пойдемъ къ ней,-- и растроганный Тигръ-Балабанскій, какъ былъ, въ одномъ бѣлье, такъ и двинулся къ двери.
   -- Постойте, постойте... Одѣньтесь сначала, потомъ пойдемъ къ портному; я вамъ закажу костюмъ. Или вотъ что: прежде всего, подите-ка вы, генералъ, въ баню, а то моль-то васъ дѣйствительно всего объѣла, живаго мѣста нѣтъ.
   -- Какъ Амалія померла, такъ меня моль жрать и стала.
   -- Теперь больше не будетъ: вы себѣ заведете новую Амалію.
   -- Ну, а что, она-то, невѣста моя, хорошенькая?... Не стыдно генералу?...
   -- Очень даже не стыдно...
   Генералъ сѣлъ на кровать и сталъ сладко, сладко смотрѣть на Коротковскаго.
   -- Но... еще одно!-- просительнымъ тономъ заговорилъ онъ.
   -- Что такое?
   -- Между прочимъ, саблю!... Генералъ и безъ сабли... Помилуйте, вѣдь, вы сообразите, значитъ я больше ужь жениться же могу... Вѣдь, этакого случая въ другой разъ у меня не будетъ, а, можетъ быть, встрѣтилась бы достойная дѣвица, которая и на меня лично обратила бы благосклонное вниманіе.
   -- Полно вамъ глупости пороть, генералъ, такихъ дѣвицъ нѣтъ.
   -- Нѣтъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну, вамъ лучше знать... а, все-таки, мнѣ саблю... Стараго образца саблю, потомъ еще -- трубу.
   -- Вы съ ума сошли, генералъ.
   -- Не скажите. Я прежде трубилъ отлично, но, какъ заложилъ трубу, музыкой не занимаюсь больше. Значитъ, саблю и трубу...
   Коротковскій, смѣясь, согласился.
   Дня въ три генерала отмыли, ежедневно отправляя его въ баню съ дворникомъ Семеномъ, затѣмъ еще черезъ недѣлю его одѣли, выкупили заложенные ордена, навѣсили саблю и въ такомъ видѣ представили Ксеніи.
   -- Сударыня!... Могу обѣщать одно -- вѣрность!-- расшаркался Тигръ-Балабанскій.
   

XVIII.
Черноморцевъ расправляетъ крылья.

   Карета за каретой подъѣзжали къ ярко-освѣщенному подъѣзду, у котораго хрипло переругивались съ кучерами двое городовыхъ. Отворявшіяся дверцы выпускали прямо на красное сукно, разосланное по тротуару, спрятавшихся въ дорогіе мѣха барынь, закутанныхъ въ шубы мужчинъ, которые, взбѣгая по лѣстницѣ вверхъ, на ходу перебрасывались фразами:
   -- Ай да Викторъ Васильевичъ! Каковъ?-- Говорятъ Татьяна Борисовна выиграла чудовищный процессъ.
   -- Помилуйте, никакого процесса не было. Мужъ-то, вѣдь, первый у нея интендантомъ былъ, ну, въ свое время она припрятала, а теперь все и объяснилось!...
   Хозяинъ встрѣчалъ всѣхъ чуть не въ передней. Онъ такъ и сіялъ радушіемъ и благоволеніемъ. Сама Madame Черноморцева, совершенно обратившаяся на сей разъ въ китайскаго идола, величественно принимала въ гостинной, стараясь какъ можно меньше походить на суетливую Доменику Станиславовну. Ей это было легко: она видѣла передъ собою отрицательный примѣръ того, чего ей не слѣдовало дѣлать. И квартира была убрана иначе. Мебель дорогая, обои штофные, но ничего не кричало, не походило на магазинную выставку въ зеркальномъ окнѣ, не разило пестротой и аляповатымъ мѣщанствомъ; напротивъ, все говорило о строгости и выдержанности вкуса. Въ этомъ отношеніи ей много помогъ Черноморцевъ, все-таки, когда-то бывшій бариномъ. На стѣнахъ были оригинальныя картины, выбранныя весьма тщательно и содержанія не шокировавшаго. почтенныхъ коммерсантовъ. Грезъ, нѣсколько пейзажей Клевера, морской видъ Боголюбова, разбитая грозою сосна Шишкина, два, три картона Люценъ-Майера, головка дѣвочки Харламова, даже одинъ настоящій Карло Дольчи, съ полуфантастическимъ освѣщеніемъ, и ни одной оголенной фигуры, ни одной олеографіи, которыми щеголяли хамскіе салоны несчастной фонъ-Бушъ. Посреди гостинной въ подходящей обстановкѣ бѣлѣла мраморная копія знаменитой статуи Бартолини Charité, безсмертнымъ оригиналомъ которой до сихъ поръ любуются тысячи посѣтителей палаццо Питти во Флоренціи. Въ кабинетѣ у Черноморцева точно также красовался литой изъ чугуна снимокъ съ дивнаго "Каина" Дюпре, бюсты Пушкина, Лермонтова, Гоголя... Щедринъ, работы Забелло, и Достоевскій, его же, смотрѣли со шкафовъ въ кабинетѣ, который весь былъ полонъ книгъ. У Доменики Станиславовны книгъ не полагалось,-- здѣсь онѣ были на каждомъ шагу, и не тѣ, отъ которыхъ такъ и коробитъ дѣловаго человѣка. Собранные для приличія, но, очевидно, и не раскрывавшіеся никогда, классики, беллетристы и поэты въ дорогой черной кожѣ глядѣли изъ-за стеколъ шкафовъ. На столахъ же были всевозможныя извѣстія разныхъ земствъ, изданія всякихъ биржевыхъ комитетовъ, отчеты акціонерныхъ компаній, ежегодникъ министерства финансовъ, желѣзнодорожныя откровенія Бліоха, какія-то таблицы, карты рельсовыхъ путей и т. д., вообще, видно было, что тутъ поселились люди, по пустякамъ своего времени не тратящіе. Въ гостинныхъ на столахъ не было аляповатой дряни, издаваемой книжными рынками. Напротивъ, англійскіе кипсеки, оригинальныя акварели Вилье, коллекція дорогихъ гравюръ, папки съ громадными фотографіями мѣстъ, гдѣ долго жили Черноморцевъ и Татьяна Борисовна. На другихъ столахъ, задѣланные въ альбомы съ крышками изъ оксидированнаго серебра и венеціанской мозаики, собраны были потреты философовъ, поэтовъ, мыслителей и политическихъ дѣятелей Западной Европы. Къ крайнему своему удивленію, посѣтители вдругъ узнавали, что Викторъ Гюго называлъ Виктора Черноморцева своимъ другомъ, Шопенгауэръ собственноручно написалъ ему когда-то одну изъ своихъ краткихъ, но глубокосодержательныхъ фразъ, Депретисъ свидѣтельствовалъ, что въ русскомъ дворянинѣ онъ встрѣтилъ одинъ изъ глубочайшихъ умовъ настоящаго столѣтія, Гарибальди крѣпко жалъ ему руку "на благо народовъ и за побѣду свѣта". Даже Гамбетта свидѣтельствовалъ о томъ, что пока "мы и вы понимаемъ другъ друга", ничто не сломитъ могущества двухъ великихъ народовъ. Въ свою очередь, Madame Adam вздыхала о томъ времени, когда ее утѣшало общество Татьяны Борисовны. Очаровательная Лукка называла ее своимъ другомъ, а Патти -- вдохновеніемъ... и такъ далѣе. Тутъ были только портреты съ надписями; другихъ не оказывалось. Посѣтителя сразу одурманивали цѣлые ряды знаменитостей, съ которыми хозяева, очевидно, находятся или находились въ самыхъ тѣсныхъ сношеніяхъ. Казалось, въ воздухѣ вѣяло чѣмъ-то необычайно величавымъ... Гостинныя, благодаря этому, обращались въ Пантеоны, а супруга Черноморцева выростала до какихъ-то небывалыхъ размѣровъ. Биржевые Каины, сами ни уха, ни рыла не смыслящіе въ "наукахъ и искусствахъ", но любящіе прикидываться заинтересованными ими, тутъ, въ этомъ Пантеонѣ, мгновенно терялись и старались быть постоянно на цыпочкахъ. Въ качествѣ бытописателя, которому и всѣ сердца раскрыты, авторъ можетъ, однако, утверждать, что ни Гюго, ни Гамбетта, ни Шоппенгауэръ, ни Депретисъ и т. д., равно какъ и Патти съ Луккой, не имѣли ни малѣйшаго понятія о существованіи знаменитыхъ фамилій Черноморцевыхъ и Синегубъ-Бровкиныхъ. Все это было счастливымъ изобрѣтеніемъ Виктора Васильевича, обладавшаго завиднымъ талантомъ копировать почерки такъ, что какой-нибудь тузъ, бывало, смотритъ, смотритъ на свое факсимиле, и, въ концѣ-концовъ, соображаетъ, не послать ли ему на всякій случай за полиціей. Нечего и говорить, что ни фарфоровыхъ пастушковъ, ни фаянсовыхъ собачекъ Доменики Станиславовны здѣсь не было, за то были двѣ чудесныя моськи, бѣгавшія по всѣмъ заламъ и любезно знакомившіяся съ гостями, а въ кабинетѣ на громадномъ коврѣ лежалъ такой чудовищный ульмскій догъ, что Іосифъ Лазаревичъ Минкинъ, какъ его увидѣлъ, такъ сейчасъ же подобралъ ноги на диванъ и болѣе уже не трогался съ мѣста до возвращенія хозяина, котораго онъ умолилъ вывести его подъ руку. Даже капитанъ, и тотъ при первомъ визитѣ косился на величественнаго пса. Въ столовой мебель была не такъ изящна, какъ у фонъ-Бушъ, за то массивна, а за стеклами буфета находились такія чудесныя фарфоровыя издѣлія, такія роскошныя стеклянныя вазы изъ Мурано, мозаиковыя вещицы изъ Торчелло, что ихъ прямо отсюда можно было послать на выставку. Казалось, что Черноморцевъ опустошилъ для своей квартиры художественную мастерскую Сальвіати. Въ гостинной на поставцѣ дѣйствительно были различныя бездѣлушки, но онѣ вышли изъ рукъ Сазикова, Хлѣбникова и Овчинникова... Флорентійскіе столы изъ мрамора, порфира, малахита и лаписъ-лазури съ инкрустаціей и мозаикой тоже приводили въ благоговѣйный ужасъ неимовѣрныхъ хамовъ, пріѣзжавшихъ сюда. Короче, когда Доменика Станиславовна прошлась по комнатамъ новаго мельхіороваго клуба, она была такъ потрясена, взволнована и убита, что, наконецъ, бросилась въ кресло и почувствовала, что ей дѣлается дурно. Лучшаго комплимента Татьяна Борисовна не ожидала. И общество собралось здѣсь на выборъ. Не было хныкавшихъ по-дѣтски балетчицъ, не было опереточныхъ звѣздъ, изучавшихъ величественныя манеры по герцогинѣ Герольштейнъ. Онѣ навсегда изгонялись изъ этого салона. За то двѣ, три талантливѣйшія артистки драматической труппы, нѣсколько популярныхъ пѣвицъ и пѣвцовъ изъ оперы, знаменитый піанистъ толкались между посѣтителями. Литературный міръ представлялся не какимъ-нибудь Левшинымъ; напротивъ, въ гостинной у хозяйки сидѣлъ маститый публицистъ и драматургъ, пріѣхавшій изъ-за границы, романистъ, одинъ изъ стаи славной сороковыхъ годовъ, и поэтъ, которому муза не помѣшала получить камергерство и попасть чуть не въ товарищи министра. Татьяна Борисовна представила своимъ гостямъ еще нѣсколько тяжеловатыхъ профессоровъ, которые, какъ египетскіе каріатиды, придавали солидность всему, гдѣ они только появлялись. Все было сдѣлано такъ, что когда пріѣхалъ Велинскій и осмотрѣлъ залы и гостинныя, то ему оставалось только поздравить Черноморцеву и поблагодарить ея супруга.
   -- Лучшаго я и ожидать не могъ! Я дѣйствительно удивленъ и обрадованъ.
   Черноморцевъ, весь просіявшій, принялъ послѣ того необыкновенно гордую осанку и до того возомнилъ о себѣ много, что, наткнувшись на чудовищеое чрево Ардальона Псищева, протянулъ ему только одинъ палецъ.
   -- Четырехъ не хватаетъ,-- поднялъ ему руку вверхъ Псищевъ, а другою взялъ Черноморцева за носъ. Кругомъ оказались въ эту минуту свои, значитъ, можно было не обижаться.
   -- Ну-съ, Травинъ будетъ у васъ сегодня?-- поинтересовался Псищевъ.
   -- Какъ же, какъ же... ждемъ... Да вотъ и онъ, легокъ на поминѣ.
   Юный, смущенный до послѣдней степени, офицерикъ ученаго вѣдомства не успѣвалъ пожимать протягивавшихся ему отовсюду рукъ.
   -- Ну, батюшка, ваша система освѣщенія геніальна!-- оралъ Ардальонъ, свирѣпо вращая глазами.
   -- Мы вамъ доставимъ средства, не безпокойтесь,-- покровительственно ободрялъ его Черноморцевъ.-- Вы составили контрактъ, которымъ передаете намъ это дѣло?
   -- Какъ же, на имя Сергѣй Сергѣевича, ваше и г. Псищева.
   -- Вѣрно, какъ въ аптекѣ... Пойдемте къ женѣ, я васъ представлю; она окружена тамъ писателями, профессорами университета и артистами,-- небрежно ронялъ Черноморцевъ.-- Я, знаете, больше люблю дѣловую компанію здѣсь. Хотя и я неоднократно пользовался лестною для меня дружбою свѣтилъ европейской науки,-- величественно указалъ онъ на альбомъ и факсимиле,-- но, все-таки, мы, коммерческіе люди, должны предоставить женщинамъ всю эту "интеллигенцію". Намъ некогда.
   Вся блѣдная, подошла къ Псищеву Доменика Станиславовна.
   -- Что это такое значитъ?... Они меня убить хотятъ.
   -- Да-съ... поумнѣе васъ... Гипсовыхъ мальчиковъ безъ штановъ не разсовали по угламъ и не запрудили кокотками своихъ гостинныхъ.
   -- Но я такъ не уступлю... буду конкуррировать...
   -- Ну, теперь вамъ пошабашить надо. Съ Черноморцевымъ не совладаете! Знаете что, Доменика? Я дамъ вамъ хорошій совѣтъ,-- оралъ ей Псищевъ,-- у васъ обстановка готовая, деньги прикоплены тоже, выпишите-ка вы международныхъ дамочекъ...
   -- Идите вы, старый развратникъ! Нѣтъ, я такъ не уступлю своего права! Я буду бороться... Я... я придумаю, я раздавлю ихъ! У меня есть друзья, есть связи.
   И окончательно взбѣшенная, фонъ-Бушъ, ни съ того ни съ сего, ткнула обнюхивавшую ее моську; моська разозлилась и оглушительно залаяла; къ довершенію эффекта, между гостями показалась сама свѣтлѣйшая Ольга Егоровна Воротынская; она пріѣхала на минутку, прошла какъ комета по гостиннымъ, переговорила о чемъ:то съ Капитономъ Бубновымъ, захватила съ собою Александру Яковлевну и исчезла, оставивъ по себѣ въ этой нѣкоторымъ образомъ коммунальной квартирѣ тонкій ароматъ высшаго изящества и аристократизма. Этого Доменика Станиславовна уже не могла перенести; вся блѣдная, какъ подписавшая свое отреченіе королева, она вышла въ переднюю, но и тутъ ее ждало новое разочарованіе: у ея швейцара было только два Георгія, а у швейцара Черноморцевыхъ четыре; по бульдоговатости они стоили другъ друга, но за то этотъ весь былъ въ голубой ливреѣ, отдѣланной золотыми гербами соединенныхъ домовъ Черноморцевыхъ, Синегубъ-Бровкиныхъ и Оболдуй-Таракановыхъ... Даже нѣкоторый духъ скуки, царившій здѣсь, возмущалъ фонъ-Бушъ; она понимала, что скука нераздѣльна съ приличіемъ, и внутренно бѣсилась на все и на всѣхъ. На самомъ подъѣздѣ ее поразилъ послѣдній ударъ: авторъ знаменитой книги о банкахъ и денежномъ обращеніи въ Россіи, за которымъ она охотилась неотступно и напрасно и котораго Велинскій годъ назадъ приказалъ ей во что мы то ни стало залучить къ себѣ, входилъ въ эту минуту къ Черноморцевымъ.
   -- Хорошо, Освальдъ Освальдовичъ... Я васъ сколько, сколько просила ко мнѣ -- вы не находили времени, а сюда въ первый же вечеръ прискакали,-- не удержалась она.
   Баронъ смѣрилъ ее съ ногъ до головы.
   -- Простите, я привыкъ быть только въ приличномъ обществѣ,-- и, кивнувъ ей, онъ сбросилъ шубу на руки почтительно подхватившаго ее швейцара.
   -- Подлецъ, свинья!-- ругалась она по дорогѣ, разрывая въ клочки свои перчатки.-- Но я этого такъ не оставлю, я ихъ выведу на свѣжую воду... всѣхъ, всѣхъ: и Черноморцева, и Велинскаго... всѣхъ!...
   Потомъ она расплакалась отъ безсильной злости и, пріѣхавъ домой, задала такую баню несчастному красавцу-офицеру, что тотъ отъ нея стремглавъ удралъ въ казармы.
   Въ одиннадцать часовъ вечера, когда толстый ученый, притиснувъ хозяйку къ дивану, съ необыкновеннымъ азартомъ, точно она спорила съ нимъ, доказывалъ родство санскритскаго языка съ древне-славянскимъ, въ залахъ показалась Надя съ Ксеніей, только что пріѣхавшія изъ оперы. Татьяна Борисовна воспользовалась случаемъ отдѣлаться отъ филолога, но тотъ не потерялся, а тотчасъ же энергично схватился за обшлагъ Іосифа Лазаревича и началъ ему толковать, почему буква юсъ сохранилась въ болгарскомъ письмѣ и исчезла изъ другихъ славянскихъ азбукъ. Минкинъ хлопалъ глазами и сдѣлалъ невѣроятно глубокомысленную физіономію; восхищенный профессоръ выразилъ ему полное свое удовольствіе.
   -- Я и не надѣялся встрѣтить здѣсь собрата!-- пожималъ онъ руку прекрасному Іосифу,-- знаете, это такъ рѣдко.
   Не успѣла Татьяна Борисовна разцѣловаться съ Надей, какъ бывшіе въ той же оперѣ, въ ложѣ у Столѣшниковой, явились къ ней на вечеръ Коротковскій съ генераломъ Тигръ-Балабанскимъ. Но какъ былъ неузнаваемъ Тигръ теперь въ сравненіи съ тѣмъ Тигромъ, котораго нѣсколько дней назадъ мы видѣли въ василе-островской мансардѣ собственноручно зашивавшимъ свою хоругвь! Не даромъ Коротковскій похвалился, что онъ его какъ зайца мылъ въ семи водахъ. Сегодня Тигръ былъ даже величественъ. На отставномъ мундирѣ безъ погонъ красовалось нѣсколько орденовъ, на голый черепъ былъ надвинутъ сѣдой парикъ съ искуственной лысиной. На носу у Тигра блистали золотыя очки, на рукахъ хорошо, сидѣли безукоризненно свѣжія перчатки. Очевидно, изъ генерала была выбита вся моль. Короче, генералъ, еще недавно чинившій свои флаги, и этотъ были, очевидно, двумя различными людьми, ничего общаго между собою не имѣвшими. Казалось бы очень страннымъ, зачѣмъ его притащила сюда Ксенія? Но это только на первый взглядъ. Нужно было сохранить приличіе и познакомить его съ отцомъ.
   -- Здравствуй, умница!-- подошелъ къ ней Капитонъ.-- Слышалъ я, что у тебя женихъ объявился; слѣдовало бы отцу-то поговорить объ этомъ, или, по вашему, по нонѣшнему, не надо, и такъ обойдешься?
   -- Я нарочно и привезла его съ собой. Куда же къ вамъ? Вы знаете, что Александра Яковлевна меня не любитъ.
   -- Да ужь гдѣ двѣ бабы -- тамъ содомъ. Такъ за генерала идешь?... Что же, старѣе-то не нашла? Ишь изъ него песокъ сыплется. Я-то -- отецъ твой, а помоложе буду.
   -- Что же мнѣ, по вашему, петербургской мѣщанкой оставаться?
   -- А мужа сейчасъ послѣ свадьбы по боку?
   -- Разумѣется...
   -- Ну, смотри, Аксютка... твое дѣло... Я тебѣ помогу: двадцать пять тысячъ получишь на свадьбу... не ему, не пѣтуху этому, а тебѣ въ руки. Только вотъ что: чтобы Александра Яковлевна ни-ни, не знала объ этомъ.
   Ксенія представила Тигра-Балабанскаго отцу. Тигръ разсыпался отъ удовольствія.
   -- Ишь ты, чего это тебя коряжитъ такъ, словно бересту на огнѣ!-- разсмѣялся Капитонъ, передъ которымъ Тигръ по пѣтушьи приподымался на цыпочки.
   -- Помилуйте... родство съ такимъ, можно сказать...
   -- Хорошо, хорошо... Я тутъ не причемъ, ступай дальше, старичекъ, это дочернее дѣло; она задумала. Мнѣ съ тобой балакать некогда. Я тебѣ черезъ Аксютку свое награжденіе пришлю, пять сотенныхъ получишь отъ меня послѣ...
   Такимъ образомъ, Тигръ-Балабанскій плавалъ наверху счастія. Въ концѣ вечера онъ оказался глазъ на глазъ съ неугомоннымъ ученымъ филологомъ, который, усадивъ генерала въ кресло въ уголъ гостинной, притиснулъ его колѣнями и тщетно добивался, почему санскритское ф въ англійскомъ языкѣ перешло въ п. Тигръ хлопалъ глазами, складывалъ руки на животѣ, пыхтѣлъ, сочувственно кивалъ и вдругъ спросилъ въ свою очередь:
   -- А на трубѣ вы играете?
   -- На трубѣ?-- оторопѣлъ ученый.-- Въ какомъ смыслѣ?
   -- Въ обыкновенномъ... Напримѣръ: "разсыпьтесь, молодцы, за камни за кусты -- по два въ рядъ!"
   -- Нѣтъ, не играю,-- недоумѣло взглянулъ на него собесѣдникъ.
   -- А я играю.
   -- Позвольте-съ... Но какое отношеніе къ тонкому, гармоническому, слитному звуку ф, переходящему въ п...
   -- Ну, да... Попробуйте-ка "наступленіе"... сдѣлайте одолженіе... ничего не выйдетъ, а я могу!
   И Тигръ-Балабанскій, щелкнувъ шпорами, побѣдоносно вышелъ изъ затрудненія и изъ угла.
   -- Отчего Андрей Ѳедоровичъ недобрый такой, не пріѣхалъ сегодня?-- спросила Надю Татьяна Борисовна.
   -- Я, право, не понимаю, что такое съ папа дѣлается,-- наивно отвѣтила дѣвушка.
   -- Что такое?-- вмѣшался бывшій около Велинскій.
   -- Онъ постоянно разстроенъ, самъ на себя не похожъ, не ѣстъ, на меня смотритъ -- чуть не плачетъ. Я думаю, онъ болѣнъ. Мнѣ ужасно, ужасно тяжело видѣть его въ такомъ положеніи.
   -- Я слышалъ,-- тихо проговорилъ Велинскій,-- что у него дѣла на биржѣ не совсѣмъ идутъ благополучно.
   -- Ахъ, эта биржа!-- нетерпѣливо крикнула Надя.-- Право, можно подумать, что вы всѣ надѣлали Богъ знаетъ какія преступленія и васъ присудили къ вѣчной каторгѣ. Это... Впрочемъ, виновата: я выхожу изъ тона благовоспитанной барышни... Это Богъ знаетъ, что за жизнь: суетятся, бѣгаютъ, изъ-за чего-то волнуются. Развѣ вамъ ѣсть нечего, что ли?
   Вельскій усмѣхнулся.
   -- Такъ и отецъ; ему давно бы пора бросить все... успокоиться. Уѣхали бы мы въ Италію...
   -- Я боюсь, что теперь ему и бросить нельзя.
   -- Это почему?
   -- Очень онъ зарвался. Старгородское дѣло поглотило всѣ вклады конторы, а когда оно еще оправдается.
   -- Что же это значитъ?
   -- А то, что если онъ не только броситъ, но просто пріостановится, то ему грозитъ...-- и Велинскій поколебался.
   -- Да говорите же, Сергѣй Сергѣевичъ.
   -- Ему грозитъ,-- понизилъ онъ тонъ,-- банкротство.
   -- Только-то?
   -- Какъ только?-- изумился Велинскій.-- Да вы знаете, что значитъ банкротство?
   -- Нищета...
   -- Мало того: судъ, слѣдствіе.-- Велинскій нарочно заговорилъ сильнѣе, пристально слѣдя за дѣвушкой.-- Хорошо, коли неосторожное... а если "злостное", то Сибирь.
   Надя поблѣднѣла. Она чувствовала какую-то сѣть вокругъ. Какія-то лапы захватывали ее отовсюду и она напрасно билась въ нихъ... Она еще ничего не понимала, но сознаніе близкой гибели уже защемило ея сердце.
   -- Помните одно, Надежда Андреевна: и у васъ, и у вашего отца есть надежный другъ.
   -- Кто это?
   -- Я!
   -- Какъ мы можемъ принять помощь отъ посторонняго?
   -- Отъ посторонняго -- можно, отъ мужа -- должно.
   -- Ахъ!-- и Надя опять поддалась обыденной своей веселости,-- это вы все о томъ-же... До свиданія, мой Олофернъ!-- сдѣлала она ему глубокій книксенъ.
   -- Еще одно усиліе -- и ты сама придешь ко мнѣ!-- чуть не вслухъ проговорилъ ей вслѣдъ Велинскій, когда она пошла въ другія комнаты.
   За ужиномъ, когда генералъ выпилъ бокала два шампанскаго, Коротковскій даже ротъ разинулъ, до того Тигръ сдѣлался великолѣпенъ. Онъ съ такою благосклонностью взиралъ на, гостей, точно онъ былъ не однимъ изъ нихъ, а хозяиномъ за этимъ столомъ, владѣльцемъ этой квартиры.
   -- Послушай, любезный!... Нѣтъ, ли у тебя другаго шампанскаго? Я не пью эту марку!-- величественна спросилъ онъ у лакея, и когда ему была подана "его марка", Тигръ имѣлъ такой видъ, какъ будто онъ никогда и ничего, кромѣ Поммери-Секъ, и не пилъ...
   -- И этого человѣка я видѣлъ починяющимъ свои собственные флаги!-- изумился художникъ.
   

XVIII.
Двѣ свадьбы.

   Разводъ Коротковскаго съ женою былъ оконченъ.
   Александра Яковлевна не хотѣла откладывать своей свадьбы въ долгій ящикъ и черезъ нѣсколько дней назначила ее въ одной изъ небольшихъ церквей Петербургской стороны. Ей хотѣлось избѣгнуть гласности, любопытныхъ, всей этой глупой декораціи брака, дѣлающей положеніе жениха и невѣсты чѣмъ-то вродѣ положенія преступника, привязаннаго къ позорному столбу.. Приглашенныхъ было не много: княгиня Воротынская и еще двое, трое изъ ближайшихъ знакомыхъ Капитона Гавриловича...
   Наканунѣ Ксенія получила свои двадцать пять тысячъ рублей и въ этомъ сказалась осторожная мѣщанка: она отвезла ихъ немедленно въ государственный банкъ. Отецъ прислалъ ей приглашеніе къ себѣ на свадьбу. Она сказала: "буду непремѣнно" и весьма загадочно улыбнулась при этомъ. Ничего не вѣдавшая о ея помолвкѣ съ генераломъ Тигръ-Балабанскимъ, Александра Яковлевна заранѣе наслаждалась тѣмъ, какъ она, въ концѣ-концовъ, смиритъ "скверную дѣвчонку", "Аксютку изъ прачешной", и какъ изо всего этого она создастъ себѣ впослѣдствіи рекламу для свѣта. Въ свою очередь, и Ксенія лихорадочно спѣшила свадьбою. Она заранѣе узнала, гдѣ будетъ вѣнчаться отецъ, и только по своей привычкѣ, бѣлыми какъ слоновая кость зубами, мелкими и ровными, словно выточенными одинъ въ одинъ, прикусывала себѣ нижнюю губу, когда Коротковскій сообщалъ ей о приготовленіяхъ къ этому браку. Генералъ блаженствовалъ свыше мѣры. Присмотрѣвшись къ нему, Ксенія рѣшила его оставить при себѣ и послѣ брачной церемоніи.
   -- Зачѣмъ вамъ эта развалина?-- спрашивали ее.
   -- Для вывѣски!-- цинично отвѣчала она,-- Пускай. Я ему отведу комнату наверху. Лишнимъ лакеемъ будетъ больше въ домѣ. Все лучше!
   Генералъ, когда ему сообщили рѣшеніе Ксеніи, повелъ плечами, точно на нихъ еще были густыя эполеты, выпятилъ молодцевато грудь, закрутилъ усы и полетѣлъ къ парикмахеру на Невскій. Очевидно, Тигръ совершенно превратно истолковалъ намѣреніе дѣвушки, потому что отъ Теофиля онъ вернулся совершенно перекрашеннымъ. Усы, его изъ сѣдыхъ сдѣлались фіолетовыми, брови, на которыя пошло то же самое снадобье, почему-то позеленѣли. Пестрый генералъ, тѣмъ не менѣе, взглянувъ въ зеркало, остался доволенъ собою и такъ злодѣйски прошелъ мимо горничной, прислуживавшей въ номерахъ, куда онъ пока перебрался, что та невольно воскликнула. "Ахъ ты, пузырь этакій!" День свадьбы былъ назначенъ одинъ и тотъ же съ Бубновымъ.
   Маленькая церковь на Петербургской сторонѣ была вся залита огнями; хоръ архіерейскихъ пѣвчихъ ждалъ появленія невѣсты, чтобы тотчасъ же грянуть ей на встрѣчу: "Гряди -- гряди".
   Бубновъ на сей разъ при фракѣ и въ регаліяхъ мялся на мѣстѣ и пристально глядѣлъ на дно своего шапо-клякъ, точно тамъ было написано что-то въ высшей степени интересное. Священникъ, въ ожиданіи, бесѣдовалъ съ однимъ изъ шаферовъ.
   Послышался топотъ коней, церковныя двери распахнулись и Капитонъ Бубновъ бросился туда встрѣчать невѣсту... Все было какъ слѣдуетъ. Пѣвчіе пѣли очаровательно; дискантъ, вытянувъ шею до нельзя, взялъ весьма чисто верхнее до; діаконъ, упершись подбородкомъ внизъ, потрясалъ стѣны храма сего неимовѣрной октавою. Шафера считали, себя обязанными въ полголоса подшучивать и смѣшить невѣсту. Бубновъ неодобрительно оглядывался на нихъ и покачивалъ головою.
   Посреди вѣнчанія двери церкви растворились и впустили нѣсколько человѣкъ. Легкій шумъ заставилъ оглянуться Александру Яковлевну, но въ блескѣ свѣчъ, въ нагрѣтой ими и словно трепетавшей атмосферѣ храма, сквозь тѣсный кружокъ приглашенныхъ, она ничего не могла разобрать. Наконецъ, обрядъ кончился.
   Священникъ обратился къ новобрачнымъ съ поздравленіемъ.
   Александра Яковлевна очаровательно улыбалась подходившимъ къ ней. Капитонъ Бубновъ всѣмъ тыкалъ въ руки свою и низко кланялся, какъ вдругъ его жена сдѣлалась бѣлѣе полотна. Къ ней издали подходила Ксенія въ подвѣнечномъ платьѣ, подъ руку съ генераломъ.
   -- Поздравляю васъ, папа!... Поздравляю васъ, мама!-- нарочно подчеркнула она.
   -- Что это за. маскарадъ?-- не выдержала Александра Яковлевна, оглядывая ея костюмъ.
   -- Какъ маскарадъ!-- съ удивительнымъ спокойствіемъ отвѣтила дѣвушка,-- Я сегодня здѣсь вѣнчаюсь съ генераломъ.
   Генералъ совсѣмъ выпятилъ грудь колесомъ и вздернулъ плечи кверху. Ксенія не могла отказать себѣ въ мстительномъ удовольствіи -- вѣнчаться въ одинъ и тотъ же день, въ одной и той же церкви съ своею мачихою. Бубновъ только ротъ разинулъ.
   -- Ну, бабы!-- вырвалось у него.
   Одна пара уѣхала, другая заняла ея мѣсто. Пестрый Тигръ сталъ рядомъ съ своей прелестной невѣстой. По-сему торжественному случаю онъ перемѣнилъ даже парикъ и, вмѣсто прежняго сѣдаго, съ искуственной лысиной, надѣлъ черный, придававшій ему необыкновенно свирѣпый видъ. Когда на извѣстный вопросъ священника невѣста отвѣтила "да", онъ обвелъ публику такимъ побѣдоноснымъ взглядомъ, что Коротковскій фыркнулъ ему въ лицо.ъ
   Когда діаконъ провозгласилъ: "жена да боится мужа", Тигръ величественно повернулся къ Ксеніи, какъ бы приглашая ее навсегда запечатлѣть это въ сердцѣ своемъ. Короче, генералъ держалъ себя такимъ необыкновеннымъ павлиномъ, что заглядѣвшійся на него дискантъ во время не взялъ верхняго до.
   Обрядъ кончился. За дверями церкви послышался звонъ бубенчиковъ и нетерпѣливое ржаніе коней.
   Ксенію закутали въ мѣхъ. Генералъ надѣлъ шубу и вышелъ.
   Тройку подали.
   -- Ну, генералъ,-- обратилась къ нему новобрачная,-- теперь вы можете отправляться домой.
   -- А вы?
   -- А мы всѣ за городъ на тройкахъ. Жанъ накормитъ васъ и покажетъ вамъ вашу комнату...
   -- А мнѣ... на тройкѣ нельзя?... я люблю на тройкахъ,-- попробовалъ было Тигръ умолить Ксенію.
   -- Нѣтъ, и въ вашихъ же интересахъ. Вы на дорогѣ развалиться можете, а я такой отвѣтственности на себя взять не могу!... Поѣзжайте, поѣзжайте домой! Ваша комната имѣетъ свой отдѣльный выходъ. Являться вы будете ко мнѣ, когда васъ позовутъ.
   Надя, Коротковскій, Ксенія и одинъ изъ шаферовъ сѣли на тройку и покатили... Генералъ помялся, помялся на паперти. Народъ зѣвалъ на него, очевидно, ничего не понимая, но онъ вдругъ принялъ величественную позу и такъ заоралъ: "Извощикъ!", что подбиравшаяся къ нему за подаяніемъ старуха, какъ подкошенная, скатилась по ступенямъ...
   Сѣвъ въ сани, генералъ подумалъ, подумалъ и крикнулъ:
   -- Валяй къ Палкину!... Не каждый же день свадьба бываетъ!-- и при этомъ ткнулъ извощика кулакомъ въ шею.
   Надѣ было холодно. Коротковскій, на которомъ была громадная медвѣжья шуба, завернулъ въ нее дѣвушку вмѣстѣ съ собою. Шаферъ Ксеніи, какрй-то въ высшей степени конфузливой юноша, съ красными ушами и необыкновенно толстою верхнею губой, предложилъ было то же самое "молодой". Она только разсмѣялась ему въ лицо.
   -- Надя влюблена въ Коротковскаго, а вы-то причемъ тутъ?
   -- Скоро и вы влюбитесь, погодите!-- засмѣялся Коротковскій.
   -- Я?-- удивилась Ксенія.-- Если это будетъ мнѣ выгодно для моей карьеры... если неизбѣжно.. Думаю только, что съумѣю избѣгнуть этого; за одно поручусь, что влюбиться -- никогда не влюблюсь. У меня, какъ и у Велинскаго, ни любви, ни зубной боли!
   -- Господи! какія ты ужасы говоришь, Ксенія...
   -- Погоди, Надя, скоро ихъ дѣлать стану. Помнишь нашъ разговоръ въ Тріестѣ?... Заодно только ручаюсь -- не продешевлю себя!...
   Что касается генерала, то и онъ провелъ свою брачную ночь не безъ пріятности. Пріѣхавъ къ Палкину, генералъ велѣлъ подать себѣ Поммери-Секъ и солянку.
   Услышавъ такое необыкновенное соединеніе двухъ столь разнообразныхъ предметовъ, половой вытаращилъ на него глаза.
   -- Что же мнѣ тебѣ, скоту, два раза говорить, что ли?... Поммери-Секъ и солянку изъ малосольной рыбы въ кострюлѣ. Понялъ?
   Лакей опрометью кинулся исполнять приказаніе. Затѣмъ Тигръ взялъ журналъ "Осколки", повертѣлъ въ рукахъ и положилъ прочь. Видимо ему было скучно.
   -- Что у васъ генералы часто бываютъ?-- подошелъ онъ къ буфетчику.
   -- Бываютъ... у насъ всѣхъ сословій... Мы не препятствуемъ... ежели и генералы...
   -- Налей водки!... Такъ генералы бываютъ... Это хорошо... Я тоже генералъ.
   -- Вижу-съ, ваше превосходительство.
   Генералъ ткнулъ вилкой въ какую-то снѣдь, пожевалъ, пожевалъ, прочь пошелъ. Видитъ, сидитъ компанія; Тигръ помѣстился за столикомъ рядомъ. Какой-то толстый господинъ потѣшался надъ лысымъ. Лысаго всѣ называли пашой. Генералъ это принялъ буквально.
   -- А мы васъ здорово расколотили!-- вдругъ вмѣшался онъ въ разговоръ.
   -- Кого, что?
   -- Турокъ-то... вашихъ. Вы вотъ паша, а мы васъ расколотили, и впередъ ежели... "Русскіе солдаты -- въ дѣлѣ удальцы",-- запѣлъ онъ. Компанія расхохоталась.
   -- Да мы его такъ пашой называемъ... онъ русскій.
   -- Почему русскій?... И какъ это: паша и вдругъ русскій? Невозможно!
   -- Батюшки, да я и въ Тамбовѣ такихъ генераловъ не видалъ!-- замѣтилъ толстякъ.
   Тигръ совсѣмъ пересѣлъ къ столу, отрекомендовался.
   -- Вы что же это кутите, генералъ? Съ чего, съ какой радости? Вдругъ солянка, шампанское...
   -- Я кучу... потому что я сегодня женился.
   -- Что?!-- разинули рты сидѣвшіе.
   -- Я сейчасъ женился, сію минуту... прямо изъ церкви. Человѣкъ, поставь изъ "Прекрасной Елены".
   -- Послушайте, генералъ, да вы насъ морочите!... Какъ это такъ женился? А жена гдѣ?
   -- А жена на тройкѣ уѣхала... я къ Палкину, а она на тройкѣ...
   -- Вотъ такъ жена... вотъ такъ свадьба!
   -- А я не обижаюсь, вотъ я какой...
   -- Господа! Такъ генерала нельзя оставить!-- предложилъ кто-то,-- что же онъ свадебную ночь будетъ по трактирамъ проводить?
   -- Гдѣ хочу... куда хочу, туда иду!..
   -- Нѣтъ, мы васъ такъ не оставимъ... Допивайте скорѣй шампанское свое... Мы васъ поведемъ.
   -- Куда?
   -- А тамъ увидите.
   Съ шумомъ и хохотомъ вся компанія, какъ стая птицъ, поднялась съ мѣстъ съ Тигръ-Балабанскимъ во главѣ, вышла на улицу и повезла генерала коротать его свадебную ночь.
   

XIX.
Офицеръ Травинъ и его изобрѣтеніе.

   Ардальонъ Псищевъ и Іосифъ Минкинъ подымались по черной лѣстницѣ одного изъ самыхъ громадныхъ домовъ на Литейной. Лѣстница вся прозеленѣла насквозь отъ сырости. Дышать на ней было трудно. На мокрыхъ ступеняхъ едва удерживались ноги.
   -- Фу ты! Языкъ высунешь!-- остановился первый.-- Экимъ чревомъ чортъ наградилъ.
   -- На тачка лучше,-- замѣтилъ Минкинъ.
   -- Какъ это?
   -- А я вояжировалъ по Тироль на тачка... Эдакъ и совёршенъ невозможно! Эдакъ свой жизнь рѣшишь!...
   -- Да, высоко господинъ офицеръ живетъ, нечего сказать... Бѣднякъ, должно быть?...,
   -- Видно свинья по свой полетъ!-- опять перепуталъ Минкину пословицу по обыкновенію.
   -- Ну, отдохнули, опять полѣземъ.
   -- Неужели вы, господинъ Псищевъ, думаете дѣйствительно заводъ строить для г. Травинъ?
   -- Дуракъ ты, Іоська!
   -- Зачиво вы ругаль? Попиталъ -- не питалъ, спросилъ -- не видалъ! говоритъ россійскій народный мудрость.
   -- Какой же мы станемъ заводъ строить! Развѣ наше это дѣло? Да намъ и некогда. Это Травину по глупости позволительно надѣяться, что мы въ серьезъ. Мы заберемъ въ руки его предпріятіе, выпустимъ паи, да на биржѣ ихъ и продадимъ. Понялъ? А заводъ строй кто хочетъ. Примѣрное освѣщеніе можно сдѣлать гдѣ-нибудь въ магазинѣ, въ квартирѣ, чтобы публикѣ пыль въ глаза пустить. Мы свое получимъ, а тамъ строй другіе! Ты, Іоська, Плавта читалъ?
   -- Что такое Плавтъ?... Was ist das Piawt?...
   -- Былъ такой писатель у римлянъ.
   -- О! я Римъ видалъ... Карсо видалъ, соборъ святый Петръ былъ... Римски папъ, нога цѣловалъ,-- съ необыкновенной гордостію увѣдомилъ онъ Псищева. -- Я вездѣ былъ, всего видалъ.
   -- Я тебѣ не о томъ Римѣ. Ну, такъ Плавтъ, вотъ, говоритъ, что есть люди, которые, какъ репейникъ, берутъ шерсть съ каждаго проходящаго мимо барана. Понялъ? Вотъ и наше назначеніе брать шерсть съ каждаго барана, и мы съ тобой репейникъ!
   -- И господинъ Велинскій репейникъ?-- обидѣлся Іосифъ прекрасный.
   -- Еще какой! Поучитъ насъ.
   -- Ну, тогда и я зоглазенъ быть репейникъ.
   Офицеръ Травинъ занималъ маленькую квартиру, да и та была сплошь завалена книгами, аппаратами, машинами. На полкахъ стояли ряды лейденскихъ банокъ со всевозможными элементами; на простомъ, изъ досокъ сколоченномъ столѣ раскинуты были громадные чертежи. Электрическій приборъ прямо къ двери направлялъ свою иглу, такъ что Іосифъ Лазаревичъ, со слѣпу наткнувшійся на него, немедленно перемѣнилъ фронтъ и спрятался за широкую спину Псищева. Странные чертежи были развѣшены по стѣнамъ. Стружки стали и дерева валялись на полу, токарный столикъ у стѣны, казалось, только что былъ оставленъ хозяиномъ. Большое крыло какого-то винта, похожаго на пароходный, зловѣще выглядывало изъ-подъ стола... Въ воздухѣ стоялъ острый запахъ неизвѣстныхъ реактивовъ. Самъ современный Фаустъ -- Травинъ съ обожженными ляписомъ и купоросомъ пальцами, увидѣвъ вошедшихъ, бросилъ прямо въ уголъ громадный фоліантъ на кучу другихъ такихъ же.
   -- Ахъ, Ардальонъ Васильевичъ... какъ я радъ! какъ я радъ!... Іосифъ Лазаревичъ... Да вы не бойтесь, пожалуйста. Ничего опаснаго нѣтъ... садитесь вотъ на этотъ стулъ. Этотъ винтъ самый невинный. Не пугайтесь!-- и Травинъ презрительно ткнулъ винтъ ногою.
   Минкинъ усѣлся было, да задѣлъ какую-то шестерню; та перевернулась, приведя въ движеніе невѣдомый механизмъ надъ самою головою Іосифа прекраснаго. Колеса зашипѣли, молотокъ застучалъ, какое-то крыло стало раскачиваться. Іосифъ, весь поблѣднѣвшій, сорвался съ мѣста и съ перепуганнымъ лицомъ выскочилъ въ переднюю.
   -- Да не бойся ты... жида сейчасъ видно!-- безцеремонно оборвалъ его Псищевъ.-- Чего ты, какъ кошка, суетишься? Нѣтъ ли у васъ веревки привязать его къ столу, а то онъ все будетъ со стѣны въ стѣну-то...
   -- Тутъ можно свой жизть лишаль!... Почему я знай, что оно чичасъ не будетъ палить -- этотъ машинъ?
   Всѣ засмѣялись.
   -- Ужь извините, больше и принять-то васъ негдѣ. Тамъ у меня семья!-- И какъ будто въ подтвержденіи его словъ, изъ другой комнаты послышался плачъ ребенка и однообразный припѣвъ убаюкивающей его матери. Шустрый мальчуганъ показался въ дверяхъ, посмотрѣлъ, посмотрѣлъ на Псищева и подошелъ къ нему ближе.
   -- Зачѣмъ такой толстый?-- живо заинтересовался онъ.-- Отчего папа не толстый, а ты толстый?...
   Бѣдность сквозила во всемъ: въ тѣснотѣ темной квартиры, въ старенькомъ и заплатанномъ платьѣ мальчика, въ объѣдкахъ сыра и колбасы, откровенно лежавшихъ на окнѣ, рядомъ съ какимъ-то флакономъ зловредной жидкости, очевидно, для химическаго препарата. Самъ Травинъ, несмотря на холодъ, былъ въ лѣтнемъ кителѣ и довольно часто-таки потиралъ свои громадныя, обожженныя руки. Нищета сказывалась даже въ болѣзненномъ напѣвѣ матери, едва доносившемся сюда. Слышно было, что эти печальные звуки выходятъ изъ больной и измученной груди.
   -- Вы ужь извините,-- улыбался Травинъ,-- мы, вѣдь, безъ прислуги. Жалованья получаю шестьдесятъ рублей въ мѣсяцъ,-- не на что раскутиться. Очень ужь дорого аппараты и матеріалы стоютъ.
   -- Вотъ судьба русскихъ Эдиссоновъ!-- патетически вздохнулъ Псищевъ.
   -- Нѣтъ, мнѣ еще ничего... Мнѣ недавно казна двѣсти рублей въ пособіе выдала на постройку одной модели. А вотъ бѣдному Григорьеву скверно. Григорьевъ, знаете, штатскій и на свое горе изобрѣлъ автоматическую стрѣльбу. Ужасно остроумный приборъ,-- скороговоркой торопился куда-то Травинъ,-- остроумный и полезный для войскъ... Толкнулся онъ въ одно мѣсто, а ему и говорятъ, что заботиться о войскахъ не дѣло черныхъ сюртуковъ... Что же я-то?... Хорошъ тоже!.. Не хотите ли чего, чаю, кофе?..
   -- Саша! да вѣдь, у насъ стакановъ нѣтъ,-- послышалось изъ другой комнаты.
   -- Стакановъ... точно!-- опомнился Травинъ.
   Въ дверяхъ показалась молодая женщина, очень красивая, но страшно блѣдная и истощенная. Гости привстали и поклонились.
   -- Вамъ, знаете, можетъ быть, деньги нужны,-- небрежно и совсѣмъ уже по-хамски уронилъ Псищевъ,-- на постройку модели и на другіе расходы?...
   Маневръ былъ вѣренъ; именно люди, подобные Травийу, теряются при этомъ такъ, что у нихъ все можно взять за безцѣнокъ и потомъ хоть вить изъ нихъ веревки.
   -- Да,-- покраснѣлъ Травинъ,-- мнѣ ежели бы теперь рублей семьдесятъ пять...
   -- Какъ семьдесятъ пять!-- воскликнулъ Псищевъ, у котораго уже лежало въ боковомъ карманѣ ассигнованныхъ для Травина пять тысячъ.
   -- То-есть... если это много... я могу и меньше,-- заволновался офицеръ, и покраснѣлъ еще пуще.-- Деревянныя части я самъ сдѣлаю... можетъ быть, шестидесятью и обойдусь... Шестьдесятъ довольно!-- рѣшительно кончилъ онъ.
   Псищеву вдругъ жалко стало этого агнца.
   -- Эхъ, господинъ Травинъ! Удивительное это дѣло! Вѣдь, вотъ, и уменъ, и образованъ, а такъ... (глупъ -- хотѣлъ сказать, да споткнулся), а такъ... непрактиченъ...
   -- Нѣтъ, право, шестьдесятъ довольно,-- ужь весь багровый завозился Травинъ, низко наклоняясь надъ своими чертежами.-- Тутъ вотъ реечку... колесо... Шестерни у меня есть... Шарнеры самъ выточу, мелкая работа какая -- тоже.
   -- Вотъ вамъ на первый разъ тысячу .
   "Самъ виноватъ, дуракъ, всѣ бы пять получилъ",-- мелькнуло въ головѣ у Псищева.
   -- Какъ тысячу!... Зачѣмъ тысячу? Помилуйте, тысяча куда же...
   -- Понадобится... нужно будетъ вамъ пріодѣться... Мы васъ должны будемъ представить кое-кому, нельзя.
   -- Помилуйте,-- какъ можно дальше держалъ отъ себя пачку ассигнацій, точно отбивался, Травинъ,-- мундиръ мнѣ ежели, такъ Спиридоновъ за семьдесятъ пять отличный сошьетъ и даже со штанами... а на пальто -- только погоны перемѣнить да канты новые вставить... На это десять довольно.
   -- Послѣ, послѣ сочтемся,-- привсталъ Псищевъ.-- Мы не жалѣемъ денегъ на полезное!-- великодушничалъ онъ.-- Берите.
   -- Да бери же!-- разсердилась жена,-- вѣдь, не даромъ тебѣ даютъ, не милостыню...
   -- Но, вѣдь, это... это...-- и Травивъ дрожащей рукой передалъ ей деньги.
   -- Ну-ка, пузырь, поди сюда!-- позвалъ мальчика Псищевъ тотъ смѣло подошелъ и опять уставился на его брюхо.-- Ишь ты, шустрый какой... Ты конфекты любишь?
   -- Я пастилу люблю,-- улыбнулся мальчикъ,-- и барабанъ тоже.
   -- На вотъ тебѣ на игрушки,-- скомкалъ Псищевъ въ рукахъ двадцатипяти рублевую бумажку.-- У насъ съ твоимъ отцемъ будетъ большое дѣло, на сотни тысячъ... понялъ?... такъ, значитъ, надо намъ съ тобой пріятелями быть.
   -- А у васъ зачѣмъ такая толстая цѣпь... для Трезорки?
   -- Какъ для Трезорки?!
   -- Мама, когда Трезорка шалитъ, сейчасъ ее на цѣпь сажаетъ, это у васъ на животѣ-то тоже для Трезорки?
   -- Нѣтъ, это для самого себя.
   -- Какъ же вы сами себя на цѣпь сажаете?-- усмѣхнулся ребенокъ.-- Такъ нельзя... Можетъ быть, у васъ есть мама?
   -- Володя! не болтай глупостей,-- послышалось изъ другой комнаты.
   -- Вотъ, что, г. Травинъ: чтобы васъ еще избавить отъ расходовъ... я вамъ предложилъ бы -- закажите вы свою машину въ мастерской у Петерса и Ко,-- съ нею имѣетъ дѣло Велинскій,-- они исполнятъ быстро и аккуратно, "да и для насъ лучше,-- замѣтилъ про себя Псищевъ.-- Если ты спятишься, машина-то будетъ въ нашихъ рукахъ!"
   -- Отчего же? Я радъ! Только я самъ обязанъ наблюдать за всѣмъ этимъ.
   -- И отлично... Поклонъ вашей супругѣ... Прощай, пузырь...
   И Псищевъ съ Минкинымъ выбрались на ту же лѣстницу.
   -- Ну, Іоська!. Что скажешь?
   -- Пустой человѣкъ...
   -- Честный, дуракъ, а не пустой человѣкъ. Геній... Геніи всегда на чердакахъ умираютъ, а мы, пользуясь ихъ изобрѣтеніями, милліоны наживаемъ. Понялъ? А этого мнѣ жаль... ужь слишкомъ агнецъ, самъ подъ ножъ лѣзетъ. Они, впрочемъ, изъ офицеровъ ежели, такъ всѣ такіе... Штатскіе за умъ взялись, а эти... Мнѣ его жаль, и жена у него больная, и въ квартирѣ воздуху мало. Постой-ка...
   И Псищевъ быстро поднялся опять, позвонилъ; на этотъ разъ ему отворила сама мадамъ Травина.
   -- Я ошибся. Я, далъ вашему мужу въ счетъ будущихъ благъ, кажется, тысячу.
   -- Ну, вотъ я говорилъ, что много!-- послышался изъ сосѣдней комнаты даже радостный голосъ.
   -- Ему назначено не тысяча, а пять!... Получите. До свиданія, матушка. Дайте-ка вашу ручку поцѣловать...
   -- Помилуйте,-- сконфузилась Травина,-- у меня не совсѣмъ чистая!-- не нашлась она.
   -- Нечистыя руки у насъ, матушка вы моя, хоть мы ихъ и suc de laitue моемъ... а у васъ рука чистая!... А я вамъ другъ отъ сихъ поръ, такъ вы и знайте, и мужа вашего въ обиду не дамъ.
   -- Что это?-- изумился про себя Псищевъ, спускаясь съ лѣстницы,-- у меня, кажется, глаза мокрые... Не ожидалъ!... Ну, пошелъ, жидюга пархатая!-- разозлился онъ на Іосифа прекраснаго, который осторожно со ступеньки на ступеньку переставлялъ свои обутые въ тончайшую лакированную кожу ноги.
   -- Зачѣмъ вы меня въ шей толкаетъ?-- въ свою очередь обидѣлся Минкинъ.-- Что, вы, г. Псищевъ, драконъ, что ли?
   -- Я тебѣ еще не только въ шею... повезу къ себѣ, да и выдеру!-- заворочалъ Псищевъ мгновенно налившимися кровью глазами.
   -- Ну... ну... это я такъ... я не котѣлъ васъ оскорбляйть!... На вся бы слово не начихаешься!-- закончилъ онъ не совсѣмъ вѣрно цитированной пословицей.
   

XX.
Попытка Нади.

   "Разореніе, нищета!... Ну, о Сибири онъ вретъ -- за что папа въ Сибирь ссылать?-- онъ такой добрый. Кого онъ обманулъ, кого обидѣлъ?" -- разсуждала ничего не понимавшая Надя, проходя но Невскому. Сегодня солнце ярко горѣло на блѣдно-голубомъ декабрскомъ небѣ, дома, улицы являлись въ какомъ-то праздничномъ видѣ, все кругомъ блистало въ зимнемъ уборѣ. "Разореніе, нищета! Что же такое нищета? Я молода, здорова -- буду работать, трудиться"... И ей вдругъ стало весело. Для нея нищета значила отрѣшеніе отъ этого давно опротивѣвшаго ей міра наживы, разлука съ царствомъ мѣднаго гроша, съ мелкими интересами, съ биржевою моралью, съ нравственностью мѣняльныхъ лавокъ. И трудъ, какимъ привлекательнымъ рисовался онъ ей, до сихъ поръ не знавшей его на дѣлѣ, тотъ трудъ, о которомъ она читала въ книжкахъ, къ которому призывали ее сантиментальныя авторши-англичанки со страницъ своихъ нравственныхъ романовъ на розовой водицѣ! Она много прочла ихъ въ своемъ дрезденскомъ институтѣ, и не могла взять въ толкъ, какое же сравненіе можетъ быть между этою лихорадочной, разбивающей нервы, съумасшедшею жизнью ея отца съ спокойнымъ, почтеннымъ существованіемъ трудовой семьи, каждый вечеръ собирающейся въ опрятной столовой и, при свѣтѣ лампы, посвящающей свой досугъ чтенію любимыхъ поэтовъ или музыкѣ и пѣнію? Другой нищеты она не знала, ни о чемъ другомъ ей не говорили ея книжки. "Разумѣется, это будетъ гораздо лучше и для отца тоже". И она уже рисовала его сидящимъ въ спокойномъ вольтеровскомъ креслѣ въ халатѣ, улыбающимся, въ то время какъ она съ своимъ красавцемъ мужемъ будутъ тутъ же около трудиться вмѣстѣ и вмѣстѣ ухаживать за милымъ старикомъ. Теперь уже въ интересахъ отца она желала, чтобы это разореніе наступило скорѣе. Оно изъ этой холодной и громадной квартиры соберетъ ихъ всѣхъ ближе другъ къ другу, въ тѣсный кружокъ, въ уютной комнатѣ, гдѣ будетъ такъ тепло и хорошо... Хорошенькія занавѣси, простенькіе ковры, книги, рояль... И все веселѣе, и веселѣе дѣлалось на душѣ дѣвушки... Только надо заранѣе похлопотать найти занятія, чтобы ударъ не засталъ ее въ расплохъ. Пускай надъ нею смѣются; сна, вѣдь, практичная. Довольно ей бить баклуши; нужно смотрѣть далеко впередъ, пусть судьба встрѣтитъ ее совсѣмъ готовой, вооруженной для борьбы съ нею. На первый разъ для Нади будетъ хорошо все: мѣсто учительницы музыки, языковъ... Какъ найти это только? Да! вѣдь, она вспомнила, что есть такія конторы; одна изъ нихъ должна быть близко здѣсь на Невскомъ... Она сдѣлала еще нѣсколько шаговъ, пристально всматриваясь въ вывѣски. Да, вотъ, кажется; ей говорила объ этомъ Ксенія. Именно это и есть такая контора, какая ей нужна! Надя рѣшила разомъ пойти и записаться здѣсь. Въ этихъ конторахъ, вѣдь, всегда записываются и платятъ при этомъ рубль -- такъ, вѣдь, кажется?... Она живо взбѣжала по не совсѣмъ опрятной лѣстницѣ, толкнулась въ дверь -- дверь оказалась не запертой. Въ прихожей пахло кухней. Прислуги не было.
   -- Здѣсь контора для найма учительницъ?-- громко спросила она.
   Никто не отвѣчалъ ей.
   Изъ сосѣдней комнаты слышался говоръ нѣсколькихъ голосовъ; она вошла туда. За конторкой стоялъ какой-то блѣдный, очевидно, чахоточный господинъ съ перомъ за ухомъ. За другой конторкой сидѣлъ совсѣмъ лысый старичекъ съ громадными круглыми очками на кругломъ носу; оба были одѣты неопрятно и бѣдно. Передъ ними уже находилось нѣсколько человѣкъ.
   Надя остановилась, ожидая своей очереди. Въ комнатѣ было темно, ее почти не видѣли; окна выходили прямо въ стѣну противуположнаго дома.
   -- Что же мнѣ ждать!-- горячо размахивалъ руками какой-то оборванецъ.
   -- Подождешь!
   -- Я рупь внесъ?
   -- Внесъ.
   -- Должны вы, кажется, это понимать. Я уже два мѣсяца безъ мѣста, не воровать же мнѣ.
   -- За воровство къ мировому!-- совершенно спокойно резонировалъ лысый старичекъ,-- за воровство -- руки назадъ.
   -- Ну, вотъ! Что же вы мнѣ мѣсто?
   -- Мы тебѣ давали адреса?
   -- Что-жь, что давали? Тамъ не принимаютъ, тамъ не лакей, а поваръ нуженъ... а въ другомъ мѣстѣ кучеръ.
   -- Да кто тебя возьметъ-то!-- раздраженно заговорилъ чахоточный и раскашлялся,-- кто тебя возьметъ такого?
   -- Отчего не взять, чѣмъ я не человѣкъ?
   -- Посмотрите на него, Христа ради... пиджакъ оборванъ, жилетъ на одной пуговицѣ держится, штиблеты... Ба, да на тебѣ опорки?... Ну, братъ, какъ же тебя рекомендовать послѣ этого?
   -- Проѣлся!-- уже окончательно опѣшивъ, робко заговорилъ лакей,-- проѣлся, все съ себя скормилъ, вѣдь, два мѣсяца. Отцы вы наши... не оставьте, жена, дѣти...-- и лакей вдругъ повалился въ ноги старику.
   -- Ну, ну... хорошо... будемъ въ виду имѣть, зайди надняхъ.
   -- Ѣсть-то, ѣсть-то нечего, голубчики!
   -- Вѣдь, не могу же я тебя взять къ себѣ. Я не держу лакея, самъ даже готовъ пойти за хорошее жалованье.
   -- Такъ-то такъ; трудно ужь очень...-- совсѣмъ безнадежнымъ тономъ, весь дрожа, говорилъ лакей.
   -- Ну, иди, иди... надняхъ придешь, можетъ быть, и выгоритъ.
   Надя подошла къ конторкѣ.
   Старикъ поднялъ на нее глаза: шубка голубаго velour-frappé, соболье боа, соболья муфта... модная шляпка на головѣ,-- и на лицѣ его выразилось изумленіе... А тутъ, какъ нарочно, въ ушахъ ея загорѣлись крупные солитеры.
   Старикъ вскочилъ.
   -- Что вамъ угодно-съ?... Кресло... присядьте...
   -- Я пришла... занятій поискать... мѣсто мнѣ,-- сконфузилась Надя.
   -- Мѣсто... какое мѣсто?... Ахъ, понимаю-съ!-- лукаво улыбнулся старикъ, смѣшно подскочилъ на мѣстѣ и засеменилъ ножками.-- Александръ Ильичъ, это по пятой книгѣ, вѣрно!-- кинулъ онъ чахоточному; тотъ злобно посмотрѣлъ на Надю.
   -- Разумѣется, по пятой; такія всегда по пятой книгѣ.
   -- Въ этомъ случаѣ, мадамъ,-- забѣжалъ къ ней съ другой стороны старикъ,-- вамъ надо поговорить съ хозяиномъ. Пожалуйте въ тотъ кабинетъ... вотъ сюда, сюда...-- и, кланяясь, онъ отворилъ ей двери.-- Ахъ вы, наши маточки!-- совсѣмъ разстаялъ онъ, указывая ей въ глубь слѣдующей комнаты.-- Да вы не бойтесь, къ намъ какія дамы приходятъ мѣсто искать! Временно остались на мели... но одно: имѣйте вѣру -- мы васъ опять въ воду пустимъ. И намъ выгодно, и вамъ хорошо!...
   Меланхолическій господинъ съ сѣрымъ, плохо выбритымъ лицомъ, съ громадными бирюзами на корявыхъ пальцахъ, поднялся ей навстрѣчу.
   -- Чему обязанъ?-- спросилъ онъ ее.
   -- Онѣ по пятой книгѣ!-- пояснилъ въ дверяхъ старичекъ, подмигивая и перескакивая съ ноги на нѣгу.
   -- А!-- и та же лукавая, заигрывающая улыбка мелькнула на безкровныхъ, обкусанныхъ губахъ хозяина конторы,-- вы по пятой книгѣ, красавица моя? Садитесь, пожалуйста.
   -- Мнѣ мѣста, занятій... я хочу работать...
   -- Ни слова-съ! довольно... мы деликатны здѣсь... Мы избавляемъ нашихъ кліентокъ отъ необходимости объяснять щекотливыя подробности... Мы беремъ хорошій процентъ въ такихъ случаяхъ, но наша рекомендація всегда бываетъ солидна. Наши кліенты -- пожилые и богатые люди; они хорошо платятъ, многіе, очень многіе даже присылаютъ намъ благодарственныя письма. Здѣсь!-- положилъ онъ руку на палку,-- именно здѣсь оправданіе нашей дѣятельности; это -- моя гордость, и когда я умру, это положатъ вмѣстѣ со мною въ могилу... Могу сказать одно: весьма и весьма порядочныя женщины въ затруднительномъ случаѣ прибѣгаютъ къ помощи моей фирмы и не имѣютъ повода раскаиваться въ этомъ!... Даже замужнія... Напримѣръ, третьяго дня жена одного дѣйствительнаго статскаго совѣтника обратилась ко мнѣ, а сегодня... сегодня она уже пристроена!...
   -- Вотъ и я тоже... въ затруднительномъ положеніи,-- начала было Надя.
   -- Ни слова-съ... мадамъ, ни слова!... Мы деликатны, мы понимаемъ и такъ....-- Старикъ вошелъ съ книгой и положилъ ее передъ хозяиномъ, потомъ подмигнулъ глазомъ дѣвушкѣ и ушелъ къ себѣ.
   -- Господи! какіе они всѣ странные,-- внутренно смѣялась Надя,-- вотъ будетъ хохотать Ксенія, когда я разскажу ей.
   -- Судя по вашей обстановкѣ,-- шаркнулъ сѣрый господинъ,-- вы за малое вознагражденіе не пойдете.
   -- Да, я желала бы побольше,-- попросила Надя.-- У меня, видите ли, старикъ отецъ,-- перешла она въ откровенный тонъ.
   -- Это дѣлаетъ честь вашимъ чувствамъ. Такая красавица, какъ вы, можетъ требовать все, что хочетъ, и ей дадутъ. Теперь простите... я долженъ исполнить нѣсколько формальностей. Ваше имя... впрочемъ, можетъ быть, пока вы не хотите открывать ваше инкогнито?... И это возможно: мы деликатны съ нашими кліентками, мы ѣдимъ хлѣбъ отъ нихъ -- и цѣнимъ.
   -- Да, пока я хотѣла бы не называть себя, запишите прямо: Надежда Андреевна.
   -- Сколько вамъ лѣтъ?
   -- Восемнадцать.
   -- Бутонъ-съ!-- пришелъ въ восторгъ хозяинъ.-- Дѣвица или замужемъ?
   -- Я дѣвушка!
   -- Хорошо-съ... хотя замужемъ бы лучшей.
   -- Почему это?...
   -- Видите, нашъ кліентъ -- солидный и прочный кліентъ; для нашего кліента замужство привлекательно. Получили вы образованіе?
   -- Какже, я кончила дрезденскій институтъ, говорю по-англійски, по-французски, по-нѣмецки, по-итальянски.
   -- Довольно, довольно-съ,-- поднялъ онъ обѣ руки кверху,-- у насъ одного французскаго языка достаточно; нашъ кліентъ любитъ чтобъ по-французски. Пожалуйста, встаньте.
   Надя встала. "Господи, какой онъ смѣшной!" -- думала она.
   -- Ростъ высокій... стройная, и все такое... Теперь, пожалуйста, вашу карточку.
   -- Какую карточку?
   -- Фотографическую. Желательно въ кабинетномъ форматѣ.
   -- Зачѣмъ вамъ?
   -- Нашъ кліентъ -- солидный, прочный кліентъ; онъ любитъ, чтобъ всѣ свѣдѣнія были уже собраны предварительно...
   -- Я этого не знала... я не захватила съ собой... я никакъ не думала, чтобы это было необходимо.
   -- Помилуйте, главное-съ. Сейчасъ онъ, нашъ кліентъ, и увидитъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.
   -- Я принесу вамъ завтра...
   -- Пожалуйста... не забудьте... Ахъ, кстати, чуть было не упустилъ... Простите, одинъ деликатнѣйшій вопросъ, но и онъ необходимъ... мы все должны имѣть въ виду. У васъ волоса свои?
   -- Свои!-- расхохоталась Надя.
   -- Въ желтый цвѣтъ крашены?
   -- Да зачѣмъ вамъ это?
   -- Необходимо-съ... Для рекомендаціи необходима,-- убѣдительно заговорилъ хозяинъ.-- Мы безъ обмана!
   -- Я никогда не красила волосъ; они ужь такого цвѣта.
   -- Прекраснаго цвѣта, милостивая государыня, прекраснаго цвѣта, рѣдкаго цвѣта... Не смѣю вамъ не вѣрить, но рѣдкаго и даже, можно сказать, рѣдчайшаго цвѣта-съ. Француженки каждый разъ по двѣнадцати рублей платятъ Оливье за окраску...
   -- Все теперь?-- привстала Надя.
   -- Не смѣю васъ задерживать... но не могу удержаться, чтобы не сказать, что судьба рѣдко, очень рѣдко посылаетъ намъ такихъ кліентокъ,-- я откровененъ -- себѣ въ убытокъ, но откровененъ!-- очень рѣдко... Я самъ былъ офицеромъ, сударыня, и понимаю...
   Надя пошла къ дверямъ, но хозяинъ остановилъ ее еще разъ.
   -- Какъ вы насчетъ національности, сударыня?
   -- Что такое, объясните, пожалуйста.
   -- У насъ есть разные кліенты... разныхъ народовъ. Нѣкоторые кліентки разбираютъ. Напримѣръ, еврей платитъ хорошо, а рѣдкая кліентка соглашается заниматься съ евреемъ; то же армяне -- народъ солидный, но кліентки ихъ не весьма любятъ.
   -- О, мнѣ это все равно!...
   -- Пріятно видѣть либеральный взглядъ и отсутствіе предразсудковъ. До свиданія, сударыня. Принесите или пришлите вашу фотографію, а дней черезъ пять навѣдайтесь сами.. Деликатность, скромность и тайна,-- вотъ мои принципы... Повѣрьте, сударыня, я самъ былъ офицеромъ!...
   "Господи, что за позоръ -- искать занятій и труда, что они всѣ говорятъ о тайнѣ!" -- недоумѣвала дѣвушка, выходя изъ конторы.
   -- Ахъ вы, наши маточки!-- подбѣжалъ въ ней въ прихожей старикъ въ круглыхъ очкахъ, засеменилъ ножками, раза два подпрыгнулъ пѣтушкомъ и необыкновенно лихо, скосивъ глаза въ бокъ, прошелся мимо нея фертомъ.
   Радостная и возбужденная вышла Надя на улицу.
   Еще веселѣе показалось ей теперь и это зимнее солнце, и этотъ искрившійся снѣгъ, и эти праздничные дома съ роскошными выставками магазиновъ, съ зеркальными стеклами и пышными подъѣздами.
   На поворотѣ въ Большую Морскую она наткнулась на Ксенію
   -- Говорить или нѣтъ? Лучше скажу тогда, какъ уже найду мѣсто!-- рѣшила Столѣшникова, пожимая руку своей подругѣ.
   Онѣ пошли вмѣстѣ.
   -- Ну, что твой генералъ?-- спросила Надя.
   -- Я отъ него въ восторгѣ; онъ было забуянилъ на верху -- я ему въ тотъ день не дала обѣдать; теперь онъ тише воды, ниже травы. И представь, онъ съ такимъ величіемъ сидитъ у меня въ гостинной, что всѣ вообразили себѣ, будто онъ очень уменъ и важенъ. Мнѣ это на руку... Сегодня я его огорчила, впрочемъ.
   -- Чѣмъ это?
   -- Трубу его выбросила. Представь, вздумалъ по вечерамъ сигналы играть!
   Мимо на парѣ сѣрыхъ проѣзжала Алексанрда Яковлевна Бубнова.
   Ксенія посмотрѣла ей въ лицо и расхохоталась.
   -- Ты знаешь, я, вѣдь, ей визитъ сдѣлала, нарочно, чтобъ посмотрѣть, какъ она злиться будетъ.
   -- Ну?
   -- Чуть она съ ума не сошла... Гости были, ничего ей выкинуть нельзя, поневолѣ надо быть вѣжливой.
   

XXI.
Преображенскій принимаетъ мѣры.

   Отставной генералъ Любскій-Дубасовъ сегодня еще торжественнѣе, чѣмъ когда бы то ни было. Еще бы! Андрей Федоровичъ сообщилъ ему, что онъ имъ очень доволенъ, что онъ удивляется, отчего генералъ не заѣдетъ къ нему когда-нибудь вечеркомъ на чашку чая, къ тому же и Надя желала бы познакомиться съ нимъ и съ его дочерью.
   -- Вѣдь, ваша дочь замужемъ, кажется?
   -- Да-съ, какже, у нихъ есть уже и дѣти.
   -- Это пріятно, очень пріятно... очень, очень пріятно,-- обдумывалъ что-то Столѣшниковъ.-- За Преображенскимъ она?
   -- Точно такъ-съ, за Ефремомъ Ферапонтовиченъ. Я, знаете, прежде былъ противъ этого брака, но потомъ примирился; онъ теперь и по службѣ въ статскихъ совѣтникахъ, ну, и въ литературѣ ихъ слушаютъ. Онъ больше, впрочемъ, статьи дѣловаго содержанія пишетъ: о биржѣ, о банковыхъ предпріятіяхъ, объ акціонерныхъ компаніяхъ, о желѣзныхъ дорогахъ.
   -- Вѣдь, онъ въ "Ключѣ"?
   -- Да -- "Ключъ" за послѣднее время что-то ужь очень на насъ нападаетъ, именно отчасти на мою контору и, главнымъ образомъ, на мою биржевую дѣятельность.
   -- Позвольте вамъ сказать, Ефремъ тутъ не причемъ. Онъ, напротивъ, спорилъ съ редакторомъ, но тамъ одержало верхъ болѣе сильное вліяніе.
   -- Знаю, Левшинъ, бывало, ко мнѣ все забѣгалъ, а теперь не считаетъ нужнымъ. Вѣдь, эта редакція недалеко отсюда?
   -- Два шага-съ.
   -- Не можете ли вы пригласить ко мнѣ г. Преображенскаго? У меня къ нему есть дѣло.
   -- Это сейчасъ, сейчасъ!-- и обрадованный Любскій-Дубасовъ, почтительно склонивъ голову, вышелъ изъ кабинета своего патрона.
   Все такъ же солидно и торжественно глядѣла контора, такъ же жестоко-важенъ и неприступенъ былъ бульдогообразный швейцаръ, такъ же солнце играло на сплошной лысинѣ главнаго помощника, напоминавшей билліардный шаръ, такъ же безшумно щло, повидимому, крупное и прочное дѣло, тотъ же заманчивый шелестъ ассигнацій носился въ воздухѣ. "Туда", "туда", "туда",-- попрежнему слышалось у палисандровыхъ конторокъ. Генералъ надѣлъ пальто.
   -- Куда вы?-- поднялъ голову старикъ-помощникъ.
   -- По спеціальному порученію Андрея Федоровича,-- съ необыкновенною важностью отвѣтилъ тотъ.
   -- Они свободны?
   -- У себя.
   Старикъ сидѣлъ, глядя въ какіе-то счета и ничего не видя; лицо его было попрежнему печально. За послѣднее время онъ еще опустился, глаза ввалились, руки стали дрожать. Андрей Федоровичъ, еще недавно столь бодрый, завелъ себѣ палку и безъ нея ужь не могъ обходиться. Въ самомъ костюмѣ его замѣчалась небрежность. Сегодня, напримѣръ, онъ пріѣхалъ въ домашнемъ пиджакѣ, такъ что всѣ эти дрессированные левретки только широко раскрыли глаза, глядя на него.
   -- Что вамъ угодно?
   -- Я васъ давно хотѣлъ повидать, Андрей Федоровичъ, когда вы менѣе заняты,-- заговорилъ старшій помощникъ.
   -- Къ вашимъ услугамъ. Сегодня у меня очень мало дѣла. Есть что-нибудь особенное?
   -- Докладывалъ я вамъ мѣсяцъ назадъ, что дѣла наши шатаются...
   -- Знаю, знаю... у меня свои разсчеты...
   -- Мнѣ они неизвѣстны, Андрей Федоровичъ.
   -- Развѣ я обязанъ вамъ отчетомъ?
   -- Это точно-съ, но дѣйствія нашей фирмы стали нынче рискованны, если позволено такъ выразиться,-- фантастичны. Простите меня, Андрей Федоровичъ, я знаю, что по отношенію къ вамъ я обязанъ уваженіемъ, но на биржѣ вы особенно въ эту недѣлю являетесь скорѣе поэтомъ, чѣмъ банкиромъ.
   -- Я не зналъ до сихъ поръ,-- горько улыбнулся старикъ,-- что мои служащіе обязаны контролировать мои дѣйствія.
   -- Не то-съ, но они должны беречь свою репутацію... свое честное имя!-- съ нѣкоторымъ усиліемъ проговорилъ онъ.-- Я не могу участвовать въ дѣятельности конторы, которая видимо стремится къ банкротству.
   Андрей Федоровичъ вскочилъ, какъ отъ удара хлыстомъ.
   -- Что вы сказали?... Повторите!
   -- Я говорю, что, можетъ быть, ваши планы оправдаются, "Лѣсопромышленность" подымется и старгородскія акціи принесутъ вамъ милліоны, тогда я первый признаю васъ геніемъ финансоваго міра; но, по моему простому соображенію, вы упорно и, чѣмъ дальше, тѣмъ настойчивѣе, идете къ гибели. Я понимаю, что вамъ остановиться уже нельзя. Наше дѣло остановокъ не допускаетъ. Почему же я, ради непонятныхъ мнѣ цѣлей и необъяснимыхъ разсчетовъ, долженъ рисковать своимъ именемъ, своей репутаціей?
   -- Вашу репутацію создала моя контора.
   -- Да-съ, и я глубоко благодаренъ вамъ за это, но кѣмъ бы она ни создалась, а беречь ее я долженъ...
   -- Если я васъ понялъ...
   -- Черезъ недѣлю кончается мѣсяцъ.
   -- И вы меня предупреждаете, чтобы я на ваше мѣсто нашелъ другаго?
   -- Какъ это мнѣ ни грустно, какъ ни больно... я здѣсь выросъ... я съ вами, Андрей Федоровичъ, двадцать три года работалъ вмѣстѣ.
   -- Я понимаю васъ!... Никто не обязанъ быть рыцаремъ... экипажъ не долженъ оставаться на палубѣ утопающаго судна вмѣстѣ съ его капитаномъ... Я васъ понимаю и не виню... но, вѣдь, я борюсь, вѣдь, я знаю, что выйду побѣдителемъ... Мои разсчеты вѣрны, средства обширны, кредитъ непоколебленъ...
   -- Ваши разсчеты вѣрны, но вы одного не приняли въ соображеніе -- случайности. Стоитъ кому-нибудь изъ крупныхъ вкладчиковъ потребовать назадъ свои деньги...
   -- Моя контора ихъ выдастъ.
   -- Старгородскими акціями?
   -- Нѣтъ, деньгами... Вы забываете, что я другъ Велинскаго, что, въ случаѣ крайности, я у него найду кредитъ.
   -- Велинскій -- врагъ вамъ. Велинскій дѣйствуетъ на биржѣ противъ васъ.
   -- Молчите. Я раньше васъ знаю Сергѣя Сергѣевича. Онъ слишкомъ крупенъ для этого; онъ еще недавно...
   -- Я не знаю цѣлей Велинскаго, но мое чутье подсказываетъ мнѣ...
   -- Ни слова больше!... Я не позволю оскорблять своихъ друзей!... Велинскій не оставилъ бы меня въ опасную минуту... Прошу васъ разъ на всегда и не заикаться о немъ; я ему вѣрю больше, чѣмъ вамъ.
   Главный помощникъ грустно опустилъ голову.
   -- Ваши преміи, годовое содержаніе впередъ можете получить сейчасъ же. Черезъ недѣлю чтобы дѣла, бумаги и касса были сданы генералу.
   -- Повѣрьте, Андрей Федоровичъ, мнѣ самому...
   -- Безъ чувствъ... при чемъ тутъ чувства? Вамъ не выгодно оставаться со мной -- никто васъ не держитъ. Я -- послѣдній! Можете идти куда вамъ угодно. Если понадобится вамъ рекомендація -- къ вашимъ услугамъ...-- и Андрей Федоровичъ, раздраженный, прошелся по кабинету..
   -- До свиданія!-- кинулъ онъ ему.
   Главный помощникъ стоялъ еще въ дверяхъ.
   -- Развѣ такъ прощаются съ людьми, съ которыми работали вмѣстѣ?-- грустно прошепталъ онъ.
   Андрей Федоровичъ остановился; тѣнь прошла по его лицу.
   -- Что вамъ угодно еще?... Но, наконецъ, старикъ не выдержалъ, порывисто протянулъ руку... слезы блеснули у него въ глазахъ, онъ обнялъ Семенъ Семеновича.-- Давай вамъ Богъ... Я былъ вами доволенъ, вы никогда не подводили меня...
   Главный помощникъ, едва сдерживая волненіе, вышелъ въ дверь.
   -- Тараканы... тараканы бѣгутъ! Скоро быть пожару!-- печально усмѣхнулся Столѣшниковъ. Въ дверь опять стукнули.-- Кто тамъ?-- обернулся онъ. Въ дверь къ нему стучали. Показалась голова генерала.
   -- Преображенскій здѣсь, ждетъ, когда вамъ будетъ угодно принять его.
   -- Хорошо-съ. Вамъ Семенъ Семеновичъ въ теченіе этой недѣли сдастъ дѣла; вы назначаетесь на его мѣсто.
   Генералъ на минуту изумился, но потомъ еще выше поднялъ голову и совсѣмъ сдѣлался лучезарнымъ.
   -- Мы съ вами уже знакомы немного, Ефремъ Ферапонтовичъ.
   -- Какже, ѣхали вмѣстѣ изъ-за границы.
   -- Простите, если я самъ у васъ не былъ. Меня мой генералъ убѣдилъ, что вы не обидѣтесь, и вызвался пригласить васъ.
   -- Ничего. Я человѣкъ дѣла. Какія тамъ церемоніи?
   -- Вы, кажется, участвуете въ "Ключѣ" у Левшина?
   -- Да-съ.
   -- Меня удивляетъ, Ефремъ Ферапонтовичъ, какъ это, право, такой знающій, дѣльный писатель, какъ вы, не обзаведетесь своей газетой.
   -- А пекуніи, гдѣ?
   -- Что это?
   -- Пекуніи, говорю, пенензы. На газету-то во какая прорва денегъ нужна. Тутъ сотней тысячъ пахнетъ. Маленькой издавать не стану, а большую подымать трудно.
   -- Ну-съ, а если вамъ дадутъ денегъ на газету... разумѣется, не сразу... сейчасъ же сто тысячъ, а по мѣрѣ надобности...
   -- Смотря по тому, кто дастъ. Вѣдь, дадутъ не изъ христіанскаго братолюбія. Съ кѣмъ и на какихъ условіяхъ придется имѣть дѣло?
   -- Видите ли... газету задумываю я... На меня за послѣднее время было столько нападокъ въ печати, меня просто съ грязью смѣшали, и все это такъ несправедливо, такъ лживо, что я больше чѣмъ когда-нибудь понялъ необходимость честнаго органа, исключительно посвященнаго экономическимъ вопросамъ. Какъ вы думаете объ этомъ?
   -- Дѣло хорошее. Я бы съ удовольствіемъ. Теперь декабрь -- поздно уже хлопотать-то, не успѣемъ и объявленій напечатать.
   -- Это ничего. Первый мѣсяцъ станемъ даромъ разсылать. Нужно добыть копію съ адресовъ подписчиковъ отъ какой-нибудь другой газеты, хотя бы отъ "Ключа".
   -- Что же, съ вами я радъ имѣть дѣло.Вы человѣкъ надежный. Мы такую редакцію составимъ...
   Что-то защемило сердце Андрея Федоровича. "Надежный!-- подумалъ онъ про себя,-- сегодня надежный, а завтра?.. "Вы не принимаете въ соображеніе случайностей",-- вспомнилась ему зловѣщая фраза Семена Семеновича.
   -- Такъ вотъ, обдумайте программу, подайте прошеніе -- и начнемъ, благословясь. А пока я имѣю къ вамъ просьбу. Скажите, Ефремъ Ферапонтовичъ, вы, вѣдь, имѣете понятіе о моей фирмѣ? Не мошенникъ я, не престидижитаторъ, выманивающій деньги у публики. Не такъ ли?
   -- Еще бы! Фирма солидная, прочная... Простите меня, въ послѣднее время только на биржѣ вы поддались, если такъ можно выразиться, политикѣ увлеченій...
   "И этотъ туда же",-- подумалъ Столѣшниковъ, но тотчасъ же заставилъ себя улыбнуться.
   -- У меня свои разсчеты. Видите ли, въ шестьдесятъ лѣтъ не рискуютъ. Я знаю, что я дѣлаю -- я вѣрно иду къ цѣли.
   -- Я ничего и не говорю... Такъ съ внѣшней стороны кажется.
   -- Ну, такъ, видите ли, доняли меня нападки на мой счетъ, да они могутъ отразиться и на дѣлахъ моихъ, я и обращаюсь къ вамъ, Ефремъ Ферапонтовичъ, возьмите на себя защищать меня въ печати. Дѣло вамъ знакомое, а вашъ тесть сообщитъ вамъ всѣ матеріалы.
   -- Да гдѣ? Въ "Ключѣ" нельзя. "Ключъ" служитъ вашимъ врагамъ.
   -- Въ "Столичномъ Указателѣ".
   -- У васъ есть ходы туда?... Я никого не знаю у нихъ. Тамъ, говорятъ, и редакція-то чуть не изъ Литовскаго замка вся.
   -- Да... но ее на биржѣ читаютъ, а это главное. Ходы у меня есть и редакторъ не откажется. Я ужь такъ и буду на васъ надѣяться, дорогой мой... а до тѣхъ поръ вамъ слѣдовало бы ко мнѣ заглянуть, да съ дочерью моей познакомиться. Ваша милая супруга знала Надю, когда ей, Надѣ-то, десять лѣтъ было. Она у меня выросла теперь, красавица стала, идеалистка только! Ну, да это пройдетъ!
   -- Я съ удовольствіемъ.
   -- Еще вамъ совѣтъ. Съ Черноморцевымъ вы не знакомы?
   -- Нѣтъ, слышалъ! У него салонъ, говорятъ.
   -- Я васъ познакомлю, вы должны быть у него!... У него собираются всѣ наши. Совсѣмъ конспиративная квартира -- пошутилъ онъ.
   -- Это не вродѣ мельхіороваго клуба?
   -- Что такое?
   -- Мельхіоровый клубъ... такъ у насъ называютъ салонъ фонъ-Бушъ.
   -- О, ничего общаго, помилуйте!... Доменика Станиславовна на смарку пошла. Черноморцевы совсѣмъ приличные люди.
   Не успѣлъ уйти Преображенскій, какъ генералъ показалъ свою почтенную лысину Столѣшникову.
   -- Слонимскій на имя неизвѣстнаго внесъ сто тысячъ и проситъ позволенія видѣться съ вами.
   -- Проси.
   Сигизмундъ Слонимскій больше чѣмъ когда-нибудь сегодня былъ похожъ на шуллера. Онъ какъ-то необыкновенно завилъ усы и отростилъ подъ самою губой совсѣмъ невиданную запятую. Его зеленый галстукъ съ аляповатой булавкой, изображавшей сторублевую бумажку, куча брелоковъ, висѣвшихъ на несомнѣнно бронзовой цѣпочкѣ, и перстни, сидѣвшіе на его узловатыхъ пальцахъ, невольно заставляли останавливаться каждаго и съ недоумѣніемъ провожать взглядомъ этого столь необыкновенно декорированнаго джентльмена.
   -- Я къ вамъ, Андрей Федоровичъ, по серьезному дѣлу.
   -- Садитесь.
   -- Помните тогдашній нашъ разговоръ? Не примите меня за неблагодарную собаку: я знаю, что сдѣлала для меня ваша дочь, и хочу предупредить васъ...
   -- О чемъ?
   -- Въ вашу контору дѣлаются крупные вклады отъ имени неизвѣстнаго. Теперь такихъ вкладовъ я внесъ уже всего на пятьсотъ тысячъ...
   -- Знаю-съ. Что же вамъ угодно?
   -- Не обращайте этихъ денегъ на биржевую спекуляцію и держите ихъ постоянно на готовѣ.
   -- Я не привыкъ слушать совѣтовъ, господинъ Слонинскій; всю жизнь своимъ умомъ прожилъ.
   -- Знаю... но я всю ночь тогда не спалъ. Я человѣкъ бѣдный и долженъ исполнять то, что мнѣ приказываютъ. Но я васъ-то не могу совсѣмъ продать... Еще разъ повторяю: пусть эти вклады у васъ всегда будутъ на готовѣ.
   И онъ всталъ. Когда дверь за нимъ затворилась, Андрей Федоровичъ схватился за голову; что-то холодное, сознаніе чего-то ужаснаго скользнуло въ его душу... Теперь онъ ясно увидѣлъ бездну подъ своими ногами... Нервно онъ прижалъ пуговку электрическаго звонка.
   -- Сколько у насъ на лицо денегъ и векселей?
   -- На восемьдесятъ тысячъ.
   -- Общая сумма вкладовъ?
   -- Милліонъ семьсотъ тысячъ.
   Бездна была вотъ тутъ подъ ногами. На этихъ дняхъ, завтра, сейчасъ неизвѣстный врагъ могъ придти и взорвать на воздухъ карточное зданіе!
   

XXII.
Первый блинъ да комомъ.

   На другой же день Надя отнесла въ "контору рекомендацій" свою фотографическую карточку, а черезъ недѣлю ее просили придти.
   Какъ билось сердце у дѣвушки, когда она поднималасъ въ третій разъ уже по этой грязной лѣстницѣ! Еще бы! Отсюда для нея должна начаться жизнь независимаго труда, здѣсь она найдетъ возможность помочь своему отцу,-- ему, который до сихъ поръ на нее работалъ, успокоить его старость... Она никому еще, ни Коротковскому, ни Ксеніи, не сообщала о своемъ "подвигѣ". Зачѣмъ? Скажетъ, когда все будетъ кончено... Тогда пусть и поздравляютъ ее. А теперь что же? Не стоитъ еще! Не опоздала ли она? Нѣтъ, на ея часахъ ровно двѣнадцать... Она позвонила у дверей. На этотъ разъ онѣ были заперты. Ей отворила грязная баба съ подтыканнымъ подоломъ. Запахъ кухни, какъ и въ первое посѣщеніе, билъ въ носъ.
   -- Ахъ вы, наши маточки,-- попрежнему засеменилъ ножнами старикъ.-- Ахъ вы, грѣховодницы!-- фамильярничалъ онъ, отправляясь докладывать въ слѣдующую комнату.-- Васъ ужъ ждутъ. Ай, дѣвушка, дѣвушка! Глядитъ, не глядитъ -- ея судьба ее сторожитъ, да!...
   -- Пожалуйте,-- вышелъ сѣрый меланхолическій господинъ.-- Васъ ждутъ.
   Едва сдерживая волненіе, Надя вошла въ другую комнату. Тамъ на диванѣ, весь въ перстняхъ, брелокахъ, въ пестромъ шелковомъ жилетѣ,-- короче, сейчасъ изъ моднаго магазина, сидѣлъ, толстякъ несомнѣнно еврейскаго происхожденія.
   -- Вотъ-съ... видите, я не преувеличилъ нисколько!-- указалъ на дѣвушку хозяинъ конторы.
   Еврей окинулъ ее взглядомъ знатока и приподнялся съ дивана.
   -- Ну, хорошо. Будемъ знакомы. Первой гильдіи купецъ Соломонъ Соломоновичъ Каплунъ.
   -- Ну что-съ?-- торжествовалъ хозяинъ.
   -- Ужь вы, господинъ Рыжовъ, завсегда... На васъ можно полагаться. Что скажетъ -- вѣрно... Мадамъ или, то-есть, мадмуазель, вы давно въ Петербургѣ?
   -- Да... Родилась здѣсь, только воспитывалась въ Дрезденѣ.
   -- Онѣ получили блестящее воспитаніе,-- вмѣшался хозяинъ.
   -- Пхе, зачѣмъ мнѣ воспитаніе?... На што мнѣ воспитаніе?... Я не воспитанъ, сѣрныя спички рабонкомъ продавалъ, а маю свой домъ, магазины, контору... капиталъ тоже... Зачѣмъ воспитаніе для дѣвицы? Нужно красивы лицо... Мадмуазель, садитесь здѣсь со мной рядомъ.
   -- Благодарю васъ, мнѣ и тутъ хорошо,-- отвѣтила Надя, сидя на креслѣ.
   -- Вы не бойтесь меня. Я васъ не обижу. Я не жалѣю деньги на свой удовольствій. Развѣ я какой пархатый жидъ, чтобы жалѣть?
   -- Мнѣ до этого нѣтъ дѣла... Я бы хотѣла переговорить объ условіяхъ.
   -- Условіи?... О, я люблю дѣловой дамъ! Сейчасъ видно, хорошій голова есть... Условіе, разумѣется, первый дѣлъ. Но мы таперичка будетъ ознакомливаться сначала. Ви кого зналъ здѣсь прежде?
   -- У меня много знакомыхъ...
   -- Они не о томъ... съ кѣмъ вы занимались?-- спросилъ деликатно хозяинъ.
   -- О,-- покраснѣла Надя,-- еще ни съ кѣмъ. Я только нѣсколько мѣсяцевъ изъ пансіона.
   -- Чего такого?-- подскочилъ еврей.-- Serr gut... Serr gut... Ни знаетъ, я буду объ васъ очень себѣ заботить, чтобы вамъ совсѣмъ, совсѣмъ хорошо было!... Ви мнѣ вѣрьте, въ мой годы человѣкъ всегда добрый есть! Да!... И если ви будитъ хорошо себя водить, я васъ никогда не оставлю...
   -- Очень вамъ благодарна... переговоримъ только о дѣлѣ.
   -- Ого, какой практичный дѣвицъ!-- одобрилъ ее Каплунъ, обращаясь къ хозяину.
   Но толковать имъ помѣшали. Въ комнату вошелъ тотъ же старикъ съ подносомъ въ рукахъ; на подносѣ дребезжали стаканы, грязные, захватанные руками; посреди, красовалась бутылка шампанскаго и фрукты.
   -- Егоръ Ивановичъ, вы ужь и разлить потрудитесь.
   Егоръ Ивановичъ, скосивъ глаза на Надю и лукаво подмигивая ей на Каплуна, съ трескомъ, по-хамски пустилъ пробку въ потолокъ; Надя, до сихъ поръ не понимавшая, что это значитъ, увидѣвъ шампанское, приподнялась.
   -- Я не во время къ вамъ, кажется, покраснѣла она,-- я потомъ.
   -- Нѣтъ, это шампанское для васъ; мы хотѣли поздравить васъ со вступленіемъ въ жизнь.
   "Какіе странные, но добрые, въ сущности, люди!-- радовалась Надя.-- Что я имъ? Чужая совсѣмъ!"
   -- За ваше здоровье!...
   -- Желаю вамъ нажить милліоны, кататься въ коляскахъ, носить вотъ какіе брилліанты!-- сжалъ кулакъ бывшій офицеръ.
   Егоръ Ивановичъ тоже налилъ себѣ стаканъ.
   -- Стариковъ не забывать,-- чокался онъ,-- стариковъ ласкать, къ старикамъ подобрѣе быть... Молодежь-то что? Пришелъ, закусилъ и ушелъ, а старикъ весь тутъ, старикъ навсегда!... Мой совѣтъ: къ молодымъ будьте жестоки!....
   -- Ну, Егоръ Ивановичъ, довольно... идите, занимайтесь.
   -- Я сейчасъ. И, поводя плечами, онъ молодцомъ прошелъ мимо Нади.
   -- Мнѣ некогда,-- поставила она стаканъ на столъ; она даже и не коснулась до него губами.-- Я бы хотѣла поскорѣй узнать.
   -- Ну-съ, вотъ теперь давайте разговаривать...
   -- У васъ большое семейство?-- начала Надя.
   -- Чего?
   -- У васъ много дѣтей?
   Каплунъ осоловѣло взглянулъ на хозяина, тотъ тоже вопросительно уставился на, Надю.
   -- Зачѣмъ вамъ мой дѣти? Какой вамъ дѣлъ до май семейства?
   -- Я,-- смѣшалась Надя,-- хотѣла бы знать, съ кѣмъ мнѣ придется заниматься.
   -- Съ кѣмъ заниматься?... Со мной заниматься... Вотъ мой условій...
   -- Позвольте... какже съ вами заниматься?... Я готовила себя...
   -- Я вамъ возьму хорошій квартиръ, дамъ пятьсотъ рублей въ мѣсяцъ...
   -- Да. погодите, наконецъ... чѣмъ же мнѣ съ вами...
   -- Подарки отдѣльно, театръ, клубъ, другой удовольствіе...
   -- Я ничего не понимаю!-- пришла въ отчаяніе Надя.
   -- Позвольте,-- вмѣшался хозяинъ, не понявшій ея смущенія,-- я сейчасъ выйду; вы безъ меня столкуетесь лучше.
   И онъ выбрался въ контору.
   -- Ну, теперь, мадемуазель, вы можете безъ всякихъ церемоній...
   -- Да... но за кого вы меня приняли? Я не понимаю васъ. Тутъ какое-то недоразумѣніе...
   -- Очень простой дѣлъ... вы молодой, красивый дѣвицъ, но у васъ деньга нѣтъ; я старый, у меня гельдъ много, вы мнѣ датите свой молодость, я вамъ дамъ свой гельдъ,-- мы будемъ квитъ.
   Надя вспыхнула и встала.
   -- Что это?
   -- Обыкновенный дѣло... никто вамъ не дастъ столько на содержаніе.
   Только теперь истина открылась Надѣ. Она поблѣднѣла... схватилась за ручку кресла... вотъ-вотъ упадетъ.
   -- Нитшево! Это перва разъ сегда такъ!
   И Соломонъ Каплунъ, съ съуженными глазами и сладкой улыбкой на лицѣ, подошелъ къ дѣвушкѣ.
   -- Идите прочь... идите прочь...
   -- Ну, какой еще церемонный,-- и онъ протянулъ руку, чтобы взять ее за плечо.
   Надя себя не помнила; она, желая его толкнуть, нечаянно ударила Каплуна муфтой въ лица.
   -- Хозяинъ, хозяинъ! Это что за новость?-- заоралъ Каплунъ, бросаясь въ другую комнату.
   -- За кого вы меня приняли... за кого вы меня приняли?-- вышла она туда же.
   -- Какъ за кого?-- спутался хозяинъ.-- По пятой книгѣ у насъ всегда... Помилуйте!
   -- Я уроковъ пришла искать, а вы что?... За что... за что же это?...
   -- Кто же въ такихъ браслетахъ и бархатѣ уроковъ ищетъ, помилуйте!-- терялся хозяинъ.
   Старикъ всталъ, разинулъ ротъ, передвинулъ очки на лобъ, да такъ и замеръ.
   Чуть не рыдая, вышла Надя отсюда. У нея внутри все вздрагивало; если бы не улица, она сейчасъ же расплакалась бы.
   Ей страстно захотѣлось видѣть сейчасъ же, сію минуту какого-нибудь близкаго человѣка... "Ксенію... она теперь дома",-- соображала дѣвушка, садясь на извощика.
   Ксенія поселилась въ небольшой квартирѣ, очень изящно меблированной. Ея генералу была нанята комната въ другомъ этажѣ, у старухи-нѣмки. Лакей встрѣтилъ дѣвушку въ прихожей.
   -- Дома Ксенія?
   -- Дома-съ.
   Надя вошла и, плача и негодуя, бросилась на шею къ Ксеніи и разсказала ей, что случилось съ нею.
   -- И подѣломъ,-- разозлилась та,-- зачѣмъ ты безъ меня ѣздила? Вѣдь, ты что? Вѣдь, ты совсѣмъ канарейка... Какъ тебѣ не сгыдно? Скажите, пожалуйста, сама одна сунулась! Не смѣй впередъ одна ѣздить безъ меня, никуда, слышишь?... разъ навсегда. Впрочемъ, утѣшься, тамъ тебя не знали -- и не хотѣли оскорбить... Да ты чего это вздумала -- занятій искать, моя глупенькая, маленькая Красная Шапочка?
   Надя разсказала ей о дѣлахъ отца.
   -- Да у тебя есть выходъ, вѣдь...
   -- Какой?
   -- А Велинскій; онъ сейчасъ женится на тебѣ -- и все спасено будетъ.
   -- Ни за что! Ты знаешь,-- покраснѣла она,-- вѣдь, я Коротковскаго люблю.
   -- Да кто же тебѣ мѣшать станетъ?
   -- Господи! какіе ты ужасы проповѣдуешь, Ксенія?... Неужели же ты, если бы любила кого-нибудь, способна была бы измѣнить ему?
   -- А почему я знаю? Вѣдь, я на маломъ не мирюсь, хочу быть артисткой, знаменитостью, ну, а мужъ знаменитой артистки, если онъ ревнивъ -- похожъ на сумасшедшаго, который заявилъ бы претензію на исключительное обладаніе солнечнымъ свѣтомъ.
   -- Да, вѣдь, это развратъ, низость... Ксенія, опомнись!
   Она расхохоталась. Но хохотъ этотъ былъ еще хуже ея словъ.
   -- Теперь я пока еще чиста и честна, но каждый идетъ по своей дорогѣ, и жизнь не то, что мы воображали себѣ въ школѣ... впрочемъ, вы, а не я... я всегда смотрѣла иначе... Что-жь? Горе тому, кто попадется въ мои руки! А теперь -- поѣдемъ кататься. И тебѣ, и мнѣ надо успокоиться.
   

XXIII.
Ночная тревога.

   Хоръ цыганъ заливался на славу. Черноглазая Марфушка, подергивая плечами, свистала извощикомъ, приводя въ восторгъ оригинальныхъ любителей этого рода искусства. Вся горѣвшая желтымъ, краснымъ и зеленымъ, знаменитая Матрена орала во всю... Опереточная дива, выпившая нѣсколько болѣе шампанскаго, чѣмъ слѣдуетъ, плясала передъ хоромъ, а знаменитый каскадный теноръ, вырвавъ у Степки Долганова гитару, подыгрывалъ на славу своей подругѣ по сценѣ. Въ воздухѣ стоялъ чадъ отъ выкуренныхъ сигаръ и смѣшивался съ острымъ запахомъ жжонки. Псищевъ, сидя верхомъ на стулѣ, лицемъ къ спинкѣ его, пилъ прямо изъ громаднаго серебрянаго жбана какую-то смѣсь изъ джина, виски, абсента и Редерера; Іосифъ Лазаревичъ тоже выдѣлывалъ что-то ногами, къ вящему удивленію татарина слуги, который одинъ въ этой компаніи былъ трезвъ. Въ разгоряченномъ отъ газа и дыханія массы народа въ воздухѣ какъ-то глухо звучало хрипловатое, но все еще шикарное сопрано Липки, небрежно кидавшей на струны бѣлыя, горѣвшія брилліантами, руки. Лица положительно теряли человѣческое выраженіе; ревѣла и орала толпа животныхъ. Опереточный теноръ началъ продѣлывать съ гитарою такіе штуки, что Минкинъ, не взирая за свое толстое брюхо и слабыя ноги, самъ пустился въ плясъ, выдѣлывая передъ каскадной дивой столь невѣроятныя колѣна, что та задыхалась отъ хохота и, наконецъ, въ полномъ пароксизмѣ бросилась на диванъ, стоявшій въ глубинѣ залы. Ее мѣсто, визави съ Іосифомъ прекраснымъ, сейчасъ же заняла толстая, рябая и беззубая старуха въ красномъ платьѣ, гремѣвшая бусами, мѣдными браслетами и ожерельями... "Эхъ, жги говори!" -- подбодряла она Минкина, который, наконецъ, дошелъ до присядки, хотя съ него уже градомъ лился потъ.
   -- Ай да Минкинъ,-- въ тактъ хлопалъ ему въ ладоши Псищевъ,-- ай да жидъ пархатый!... Поди-ка какъ пляшетъ... Машка... ступай сюда на колѣни...
   Машка покорно вырвалась изъ хора, подбѣжала и сѣла на толстую, какъ бревно, ногу Ардальона. Это была дѣвочка четырнадцати лѣтъ, съ большими газельими глазами, смуглая и тонкая, пугливая, какъ серна, и граціозная, какъ она. Псищевъ гладилъ ее по роскошнымъ волосамъ, выбивавшимся даже изъ туго закрученныхъ косъ.
   -- Машка, что у меня въ карманѣ для тебя припасено?
   -- Не знаю, баринъ...
   Ей мать, рябая старуха, плясавшая съ Минкинымъ, не спускала глазъ съ Псищева. Она мигнула дочери; та, улыбаясь и краснѣя, потянулась въ карманъ къ нему.
   -- Ишь... египетское сѣмя, знаетъ гдѣ раки зимуютъ.
   Маша вытащила красный сафьянный ящичекъ. Въ немъ на черномъ бархатѣ ярко блеснули брилліантовыя серьги.
   -- Ну, цѣлуй меня, шельма, за это.
   Обрадованная цыганка потянулась, какъ-то совсѣмъ по-дѣтски обвила тонкими рученками бычачью шею Псищева и поцѣловала его прямо въ губы.
   Наконецъ Минкинъ упалъ въ безсиліи на кресло. Неугомозившаяся старуха еще плясала передъ нимъ и выкидывала колѣна за колѣнами.
   -- Ну, что, жидъ, ноги-то подрѣзало?
   -- А ви, господинъ Псищевъ, чего сидитъ, какъ Навуходоносоръ?
   -- Что?
   -- Такой царь былъ въ Вавилонъ. Много кушалъ трава. Ви теперь на свои стулъ совсѣмъ Навуходоносоръ.
   -- Еще острить, скотина! Что, Машка, вѣдь, скоро, пожалуй, къ серьгамъ и браслеты тебѣ понадобятся?
   Машка наклонилась еще и еще чмокнула толстяка въ красныя, словно вывернутыя губы.
   Но въ это время кто-то постучался въ дверь.
   -- Гони вонъ! Кто это стучится?-- обернулся Псищевъ къ Мехмедкѣ.
   Татаринъ бросился въ двери и сейчасъ же вернулся назадъ.
   -- Вашъ человѣкъ спрашиваетъ васъ...
   -- Ты, Андрей? Что случилось?
   -- Экстренная телегранма получена на ваше имя изъ Чижовки.
   -- Какая Чижовка? Что еще тамъ такое?-- съ пьяна не разобралъ Псищевъ.
   -- Станція-съ на старгородской дорогѣ...
   -- И по ночамъ, подлецы, безпокоятъ... Вотъ каторга-то! Изволь теперь телеграмму читать... Машка, читать умѣешь?
   -- Умѣю, дяденька.
   -- Ну, прочти, что случилось... Глупость какая-нибудь, изо всякой мелочи лѣзутъ. И ты тоже хорошъ!-- укорилъ онъ лакея.
   Машка разорвала конвертъ.
   -- Петербургъ,-- медленно разбирала она,-- Ардальону Псищеву, правленіе старгородской желѣзной дороги, экстренно...
   -- Дальше читай.
   -- Большое крушеніе... Почтовый поѣздъ между Чижовкой и Славнобубенскомъ...
   -- Что?-- вскочилъ Псищевъ и вырвалъ телеграмму изъ рукъ цыганки.
   -- Почтовый поѣздъ между Чижовкой и Славнобубенскомъ, проходя по насыпи... Что такое, ничего не пойму!.. Провалился... Двѣнадцать вагоновъ изломано... Господи!-- протиралъ онъ себѣ глаза.-- Количество погибшихъ неизвѣстно, думаемъ, что болѣе четырехсотъ человѣкъ... Минкинъ, Минкинъ!-- поднялъ онъ его за шиворотъ,-- что это такое?.. Что это?-- И Псищевъ прямо въ носъ ему совалъ телеграмму. Весь блѣдный, Минкинъ взялъ лоскутокъ бумаги, пробѣжалъ его...
   -- Тутъ еще есть...-- едва могъ проговорить онъ внезапно побѣлѣвшими губами.
   -- Что... что такое?
   -- "Я неоднократно доносилъ о ненадежности этой насыпи, также какъ и моста на рѣчкѣ Болвановкѣ, и еще недѣлю назадъ лично сообщилъ объ опасномъ состояніи пути проѣзжавшему здѣсь директору правленія Псищеву, почему слагаю съ себя всякую отвѣтственность. Начальникъ станціи Чижовка Бобровскій".
   Цыгане смолкли. Гдѣ-то звякнула лопнувшая струна. Жбанъ съ пойломъ, охмѣлявшимъ Псищева, выпалъ изъ рукъ у него и покатился по полу... Слышно было шипѣніе газа въ рожкахъ и шорохъ шелковаго платья уходившей на свое мѣсто Машки.
   -- Ну, теперь намъ здѣсь дѣлать нечего,-- подошелъ теноръ къ каскадной дивѣ.-- Поѣдемъ Лиза.
   -- Поѣдемъ!-- поднялась она.
   Оба, не прощаясь, выскользнули въ дверь.
   -- Что это, что это?... Мехмедъ! воды со льдомъ, живо, въ ведрѣ! Что это?
   Воду принесли.
   -- Лей мнѣ на голову... вотъ такъ... Давай теперь ведро.
   Онъ наклонилъ его краемъ къ себѣ и началъ пить.
   -- Фу!... Ну, теперь я могу сообразить... Давай телеграмму, Минкинъ.
   Минкинъ стоялъ, какъ вкопанный.
   -- Что жь ты, оселъ этакій? Телеграмму давай!
   -- Ардальонъ Иванычъ,-- какимъ-то неестественно-тонкимъ голосомъ заговорилъ Іосифъ прекрасный,-- что-жь теперь съ нами-то сдѣлать будутъ?... Я тутъ не виноватъ, я былъ за граница... Вы ѣздилъ на линію -- вы отвѣчать должны,-- вдругъ расхорохорился онъ.
   -- Мехмедка!
   -- Что прикажете?-- подбѣжалъ татаринъ.
   -- Возьми его за шиворотъ... ну, я тебѣ говорю возьми!...
   -- Извините, Іосифъ Лазаревичъ, я ослушаться не могу, они приказываютъ!-- почтительно взялъ Минкина за шиворотъ татаринъ.
   -- Выведи его теперь вонъ и запри куда-нибудь, пока...
   Минкинъ безпрекословно повиновался; его, не выпуская шиворота изъ рукъ, вывелъ Мехмедка.
   -- А то будетъ тутъ причитать -- думать нельзя.
   Вода ручьями текла съ головы Псищева, сюртукъ былъ на немъ мокръ. Онъ вновь развернулъ телеграмму и сталъ ее читать. Было что-то странное въ этой группѣ сбившихся въ кучу и неподвижныхъ цыганъ съ одиноко сидѣвшимъ противъ нихъ Ардальономъ Псищевымъ.
   -- Я неоднократно доносилъ...-- читалъ про себя Псищевъ.
   Ктб-то изъ цыганъ кашлянулъ. Маша въ полголоса заговорила съ матерью, показывая ей серьги.
   -- Фараоново племя -- вонъ!-- крикнулъ Псищевъ,-- вонъ, чтобы и не пахло!...
   Цыгане на цыпочкахъ пошли къ дверямъ, сбились тамъ кучей и одинъ за однимъ выбрались, наконецъ, въ корридоръ.
   Псищевъ остался одинъ. Машинально онъ поднялъ голову и увидѣлъ себя въ зеркалѣ: блѣдный весь... точно и не онъ. Опять сталъ читать, нѣсколько разъ прочелъ, потомъ скомкалъ въ рукахъ телеграмму, въ карманъ ее сунулъ... сидитъ, а въ головѣ вихремъ мчатся мысли, словно снѣгъ въ непогоду...
   Всталъ, прошелся по комнатѣ, въ окно заглянулъ: оттуда во всѣ свои незримыя очи смотритъ на него черная ночь; онъ поднялъ съ полу обрывокъ золотой бахромы, вонъ чья-то гитара въ углу, машинально толкнулъ ее ногой, задрожали струны, гулъ пошелъ по комнатѣ.
   -- Мехмедка!
   Татаринъ выросъ у дверей.
   -- Тройку пусть подаютъ, шубу мнѣ и калоши.
   Принесли шубу, одѣлся, вышелъ.
   -- Іосифа Лазаревича прикажете выпустить? Они въ здѣшнемъ номерѣ посажены!-- указалъ туда Мехмедка.
   -- Выпусти.
   Минкинъ, въ шубѣ тоже, догналъ его внизу. Псищевъ уже садился въ троечныя сани.
   -- Ты куда?
   -- Съ вами...
   -- Оставайся здѣсь... не до тебя теперь!
   -- Помилуйте, господинъ Псищевъ... что-жь мнѣ на свой ногахъ городъ ходить? Что ви со мной шутить! Какой это шутка!-- и Минкинъ полѣзъ было въ сани.
   -- Хуже, вѣдь,-- посреди поля выброшу!
   -- Ардальонъ Ивановичъ...
   -- Ѳедоръ!
   Швейцаръ подбѣжалъ къ санямъ.
   -- Минкина назадъ!
   Сани, звеня бубенчиками, покатились по ровной дорогѣ. Изъ-подъ копытъ коней комья снѣга летѣли въ лицо Псищеву; онъ не замѣчалъ итого.
   -- Какъ вы смѣй меня держать!-- бился въ рукахъ швейцара Минкинъ.
   -- Намъ тоже приказываютъ. Мы ослушаться не смѣемъ,-- оправдывался тотъ, выпуская Іосифа Лазаревича.-- Вы, вѣдь, сами Ардальона Ивановича знаете... не послушайся-ка его?
   Тройка быстрыхъ коней живо донесла до города Ардальона Ивановича.
   -- На Захарьевскую!-- крикнулъ онъ кучеру.-- Знаешь домъ Велинскаго?
   -- Знаю-съ.
   -- Ну, вотъ...
   Сани подкатились. Дворникъ безмятежно спалъ въ воротахъ, завернувшись въ тулупъ.,
   -- Иванъ... Иванъ... толкни его кнутомъ,-- разозлился Псищевъ.-- Ты что, горшечная твоя рожа, дрыхнешь тутъ? Буди швейцара, чтобы подъѣздъ открылъ.
   Велинскій спалъ, когда къ нему въ спальню внесли огонь.
   -- Что такое? кто тамъ?... что случилось? Ардальонъ Ивановичъ, это вы?
   -- Подлое дѣло вышло, вотъ что. Сейчасъ получилъ телеграмму изъ Чижовки.
   -- Ну, какой-нибудь товарный поѣздъ носъ разбилъ.
   -- Похуже-съ. Вы эту насыпь помните въ шести верстахъ отъ Чижовки и въ двадцати отъ Славнобубенска?
   -- Помню.
   -- Ну-съ, такъ она... разлѣзлась, да цѣлый поѣздъ почтовый и проглотила, и не подавилась даже!
   -- Что?!-- разомъ всталъ съ кровати Велинскій.
   -- Какъ въ кашу ушли вагоны. Двѣнадцать сломано... Да вотъ телеграмма...
   -- Четыреста человѣкъ... Послушайте, что же это?
   -- А кой чортъ думалъ, что зимой такая штука выйдетъ?
   -- Да, вѣдь, она и лѣтомъ не чинилась, насыпь эта.
   -- Нѣтъ,-- угрюмо отвѣтилъ Псищевъ,-- развѣ ее чинить можно? Вѣдь, она какъ выстроена. На фу-фу! Вотъ завтра распинать насъ начнутъ! Только клочья шерсти вверхъ полетятъ.
   -- Послушайте, да, вѣдь, вы весь мокрый.
   -- Ничего, пустяки... глупости.
   -- Нужно сейчасъ собрать правленіе, хоть у меня, что ли, и рѣшить къ утру, что дѣлать, да и распорядиться.
   -- Вотъ-те и на! Я Іоську-то въ Самаркандѣ заперъ.
   -- Ну, онъ не важенъ. Пошлите сію минуту за Живаго, за княземъ да за Столѣшниковымъ.
   -- Андрей Федоровичъ, вѣдь, отказался.
   -- Мало ли что! У него почти на половину, акцій этой дороги... Не удалось ему!
   -- Что?
   -- Вчера онъ мнѣ говорилъ, что собирался пустить всѣ акціи опять на биржу въ продажу... нужны ему деньги. Ну, а теперь акцій этихъ не пустишь. Вѣдь, вы знаете нашихъ, струсятъ!.. А вамъ, Псищевъ, придется утромъ выѣхать туда -- на мѣсто крушенія, да пораньше! Возьмите экстренный поѣздъ; мой вагонъ къ вашимъ услугамъ.
   -- Жозефъ!-- позвалъ лакея-француза Велинскій,-- въ кабинетѣ зажги свѣчи, дворниковъ разошли сейчасъ же съ записками... вотъ они напишутъ... Разсыльныхъ-то теперь нѣтъ!
   -- Ils dorment chez eux; ces cochons!-- недовольнымъ тономъ отвѣчалъ потревоженный французъ.
   -- Не хотите ли обсушиться? обратился Велинскій къ Псищеву.
   -- Нѣтъ, я сейчасъ же опять голову подъ кранъ... Вотъ не было печали, такъ черти накачали!... Завтра не будетъ такой паршивой собаки, которая бы не стала лаять на насъ...
   

XXIV.
Травинъ въ ходу.

   Какъ и слѣдовало ожидать, Доменика Станиславовна не положила оружія и не сдалась на капитуляцію.
   Она рѣшила продолжать дѣла своего мельхіороваго клуба и если не совсѣмъ зарѣзать Черноморцева, то удержаться хотя въ томъ же положеніи, въ какомъ была теперь. Она нашла швейцара еще мордастѣе, переманила повара отъ Псищева, выписала бѣлые парики изъ Парижа для лакеевъ. Татьяна Борисовна не пришла въ отчаяніе. Она жила недалеко отъ яхтъ-клуба и вошла въ соглашеніе съ chef de cuisine этого аристократическаго собранія. Первый же ужинъ ея затмилъ Доменику Станиславовну и ея повара. На счастье Черноморцева, недавно умеръ старый баринъ и его лакеи остались безъ мѣста. Отъ нихъ такъ и вѣяло приличіемъ и порядочностію, и хотя они были и страшные мошенники, тѣмъ не менѣе, Татьяна приняла ихъ къ себѣ да службу. Доменика воспользовалась тѣмъ, что въ Петербургъ привезли картину Ганса Макарта и выставила ее у себя; Черноморцевъ, долго не думая, выписалъ изъ Парижа знаменитаго піаниста, да въ первый вечеръ, когда тотъ игралъ у него, неожиданно для всѣхъ показалъ только что купленныя двѣ микроскопическія драгоцѣнности Мейссонье, гдѣ художникъ на пространствѣ шести квадратныхъ вершковъ ухитрился помѣстить до десяти самыхъ отчетливыхъ фигуръ. А потомъ въ замѣткѣ объ этомъ репортеръ "Ключа" прибавилъ: "мы надняхъ были на другомъ вечерѣ -- у радушной и милой фонъ-Б*** и хотя изъ вѣжливости молчали, но въ глубинѣ души сожалѣли довѣрчивую хозяйку. Выставленная у нея картина Ганса Макарта -- только копія, положимъ безукоризненная, но, все-таки, не оригиналъ. Оригиналъ пріобрѣтенъ въ Вѣнѣ у самого художника В. П. Черноморцевымъ, обладающимъ маленькой, но превосходно составленной галлереей". На счастье Доменики Станиславовны, которая чуть не заболѣла отъ этого удара, въ Петербургъ пріѣхала знаменитая французская путешественница. Фонъ-Бушъ ухитрилась познакомиться съ нею и пригласила къ себѣ. Та пріѣхала, проконферансировала что-то о Персіи и Индо-Китаѣ и тутъ же съ вечера увезла съ собой красавца-офицера, фаворита Доменики. Черноморцевъ тотчасъ же объявилъ, что у нихъ Травинъ прочтетъ лекціи о своей системѣ электрическаго освѣщенія и что отъ сего времени квартира ихъ будетъ освѣщаться новымъ способомъ. Французская туристка была позабыта и, проѣзжая мимо оконъ Татьяны Борисовны, бѣдная фонъ-Бушъ видѣла, что оттуда льются во тьму и сырость петербургской декабрской ночи цѣлыя волны бѣлаго, въ высшей степени для глазъ пріятнаго, дневнаго свѣта. Доменика не выдержала, поѣхала къ себѣ переодѣваться и такъ какъ явнаго разрыва у нея съ Черноморцевыми не было, то она разлетѣлась къ нимъ на квартиру. Большіе бѣлые шары, спрятанные въ клумбы зелени, разливали по заламъ и гостиннымъ море свѣта. Въ одной изъ гостиннихъ нарочно было оставлено освѣщеніе лампами и свѣчами,-- и эта комната среди другихъ казалась какимъ-то желтымъ и тусклымъ пятномъ. Не зная, какъ дѣйствуетъ новый приборъ, бѣдная Доменика надумала нѣсколько подновить свою уівядающую красоту -- и электричество выдало и бѣлила, и румяна, сдѣлавъ ея лицо совсѣмъ лиловымъ. Войдя въ гостинную и замѣтивъ себя въ зеркало, она пришла было въ ужасъ, но возвратиться оказалось поздно. Изъ другой комнаты прямо на нее шла торпествующая Татьяна Борисовна.
   -- Ахъ, милая Доменика Станиславовна, какъ я рада, что вы пріѣхали! Жаль, что поздно,-- вы не застали лекціи. М-сье Травинъ былъ такъ любезенъ, что сообщилъ намъ сущность своего изобрѣтенія. Но вы его видите у насъ. Посмотрите, какой чистый, волшебный свѣтъ.
   И она, подхвативъ фонъ-Бушъ подъ руку, втащила ее прямо въ полукругъ сидѣвшихъ въ гоетинной дамъ.
   -- Это освѣщеніе такъ пріятно для глазъ, и знаете, оно сразу выдаетъ тѣхъ, которые имѣютъ дурную привычку мазаться? Несчастные кажутся совсѣмъ въ маскѣ.
   Доменика бѣгло взглянула въ лицо хозяйки, зная, что и она далеко не безупречна въ этомъ отношеніи.
   Увы! сегодня Татьяна Борисовна удовольствовалась только пудрою и лиловою была одна фонъ-Бушъ.
   -- Посмотрите, вечеромъ обыкновенно нельзя отличить свѣтло-голубаго отъ свѣтло-зеленаго, палеваго отъ бѣлаго, но этотъ свѣтъ -- истинный волшебникъ. Невозможно ошибиться. Вотъ, нарочно тутъ разбросала матеріи этихъ цвѣтовъ. Видите, какъ легко разобраться между ними? Что это, душечка, вамъ жарко, вы такъ покраснѣли!-- добивала ее Татьяна Борисовна, обращая общее вниманіе на изумительный цвѣтъ ея лица.
   Доменика готова была провалиться сквозь землю, но она еще разсчитывала отстоять свое достоинство.
   -- Напрасно вы не были на моей субботѣ.
   -- А что?... Я сама сожалѣла... но не могла. Вы знаете, какъ занята я, какъ много дѣла у бѣднаго моего мужа.
   -- У меня читала о своихъ впечатлѣніяхъ въ Персіи и Индокитаѣ знаменитая французская путешественница...-- и она назвала ея фамилію.
   -- Ахъ, кстати, вы вспомнили объ этомъ. Развѣ вы не видали сегодняшній "Journal de S.-Petersburg"?
   Доменика поблѣднѣла, чувствуя что-то недоброе.
   -- Нѣтъ... не читала, а развѣ есть что-нибудь о ней?
   -- Редакція только предупреждаетъ, чтобы ее не смѣшивали съ знаменитой дѣйствительно писательницей. Онѣ носятъ одно и то же имя, но эта съ очень двусмысленнымъ прошлымъ... Изъ Парижа нѣсколько лѣтъ тому назадъ она бѣжала отъ долговъ, играла довольно печальную роль въ Шанхаѣ и теперь пріѣхала морочить русскихъ.
   Доменика чувствовала, что кругомъ нея все кружится.
   -- Вы знаете, бѣдная Доменика Станиславовна, кто не жилъ такъ долго за границей, какъ мы съ мужемъ, тотъ легко можетъ вдаться въ подобный обманъ. Если вы хотите, я вамъ могу показать настоящую ***; у насъ есть ея большая фотографія.
   Татьяна Борисовна торопливо подошла къ столу и вынула громадный портретъ очень декольтированной дамы съ книгою въ рукахъ.
   -- Вотъ она...
   -- Развѣ вы знакомы съ нею?
   -- Нѣтъ, эту надпись она сдѣлала моему мужу. Мой мужъ очень друженъ съ нею... Вы то надписи видите, что тутъ было нѣчто болѣе простой дружбы, но я не ревную къ прошлому. Ахъ, мой Викторъ такой шалунъ... Впрочемъ, вѣдь, и всѣ мужчины хороши!
   Фонъ-Бушъ въ этотъ вечеръ была совершенно уничтожена.
   -- Да,-- вдругъ точно сорвалась Доменика Станиславовна,-- свѣтъ г. Травина вовсе не новость!-- совсѣмъ не кстати, но съ большой злостью чуть не крикнула она.
   -- Какъ не новость?-- высокомѣрно переспросила ее Татьяна Борисовна.
   -- Да, вѣдь, это тоже, что Яблочкова, Ладыгина, Симменса,-- сыпала она именами.
   -- Ахъ, Доменика Станиславовна... какъ вы мало знаете въ этомъ отношеніи. Я вамъ подарю брошюру, написанную по этому случаю г. Преображенскимъ... Онъ у меня здѣсь самъ сегодня. Вѣдь, вы знаете, мы будемъ издавать съ новаго года свою газету?
   -- Что?.. какую газету?-- ужь шипѣла фонъ-Бушъ.
   -- Какже, насъ цѣлая компанія. Столѣшниковъ, мужъ мой, г. Преображенскій... Ну, такъ, видите ли... простите что я отвлеклась!... разница между освѣщеніемъ г. Травина и другими громадна. Вы видите, что огонь здѣсь не мигаетъ, не тускнетъ, потомъ онъ не шипитъ, онъ не того молочнаго цвѣта, какъ Яблочкова! Цвѣтъ его нѣсколько ближе подходитъ къ дневному, я. главное, онъ ровно втрое дешевле... и какъ это просто! Вы видите, я пожимаю эту пуговку и...
   Позади Доменики вспыхнулъ бѣлый шаръ, какъ будто нарочно для того, чтобы показать, какая громадная разница между ея шиньономъ и собственными волосами...
   -- Теперь я понимаю... теперь... это ясно!-- шептала про себя растерявшаяся Доменика Станиславовна.
   Травинъ былъ въ апогеѣ своего величія; онъ, впрочемъ, не замѣчалъ этого. Громадныя руки его краснѣли сквозь лопнувшія въ нѣсколькихъ мѣстамъ перчатки. Одѣтъ онъ былъ лучше, чѣмъ прежде, сюртукъ ему, очевидно, сшилъ уже не Спиридоновъ, а Норденштремъ, хотя громадныя лапищи были втиснуты въ такія же, какъ и прежде, рыжія лодки, которыя, по свойственной ему наивности, Травинъ считалъ ботинками. Онъ подходилъ ко всѣмъ, какъ ребенокъ, чему-то радовался, жалъ руки.
   -- Я счастливъ, очень счастливъ!-- повторялъ онъ, глядя, какъ горятъ его "бомбочки",-- такъ онъ называлъ свои шары.
   Рыцарь чести, г. Минкинъ, былъ тутъ же, но онъ старался не выдвигаться очень. Дѣло въ томъ, что утромъ вернулся Псищевъ и Іосифу прекрасному передали, что его собираются выдрать.
   -- Какой онъ имѣетъ такой право?-- негодовалъ Минкинъ.
   -- Да, вѣдь, Псищевъ не станетъ спрашиваться или съ закономъ справляться, возьметъ и высѣчетъ.
   Іосифъ Лазаревичъ повѣствовалъ и генералу Тигръ-Балабановскому о такомъ покушеніи на его особу... Ему казалось, что вмѣстѣ съ нимъ вознегодуютъ всѣ.
   -- Я васъ спросилъ, какой онъ имѣетъ правъ на то, чтобъ меня драть?
   -- Это хорошо-о!-- восхитился Тигръ.
   -- Чего хорошо?
   -- Драть, говорю, хорошо... я тоже дралъ... Разъ-два, разъ-два, разъ-два!... Это очень хорошо. Позовите, когда васъ драть будутъ, я радъ, я очень радъ. Я это дѣло знаю, могу совѣтъ дать!
   И генералъ въ порывѣ протянулъ и пожалъ ему руку.
   -- Чики, чики, чики, чики...-- восторженно ходилъ генералъ по залѣ и наткнулся на Травина, улыбающагося радушно.
   -- Какъ я счастливъ, какъ счастливъ, ваше превосходительство!-- дѣлился онъ и съ нимъ своею радостью.-- Псищевъ, знаете, меня...
   -- А... Псищевъ развѣ и васъ того?...
   -- Какже! Псищевъ принялъ большое участіе.
   -- Однако, любитель этотъ Псищевъ, всѣхъ сѣчь собирается... Позовите, позовите -- я пріѣду. Теперь, помилуйте, это рѣдко гдѣ увидишь, хоть самого себя передъ зеркаломъ пори!...
   -- Что отецъ твой?-- спрашивала Ксенія Надю.
   У той на глазахъ выступили слезы.
   -- Бѣдный мой старикъ слегъ сегодня... Ты знаешь, гдѣ-то тамъ желѣзная дорога обвалилась?
   -- Ну, онъ, вѣдь, не виноватъ.
   -- Его и не винятъ... но онъ,-- я не понимаю, право, этого дѣла.-- хотѣлъ, кажется, обратно продать на биржѣ акціи старгородской дороги, ну, а теперь не знаю -- нельзя или неудобно... Я вижу только, что онъ мучится, болѣетъ, на себя не похожъ сталъ. Двѣ ночи не спалъ, а сегодня слегъ, все повторяетъ: "вотъ она случайность Семенъ Семеновича... вотъ она его случайность!" Я хотѣла при немъ остаться, едва сижу здѣсь: отецъ настоялъ, чтобы я ѣхала. Мнѣ, говоритъ, надо, чтобы тебя видѣли; скажи, что я занятъ.
   -- Помни, Надя, что на всякій случай у тебя есть вѣрный другъ.
   Надя крѣпко пожала руку Ксеніи.
   -- Ну, а твои дѣла какъ?
   -- Завтра у меня утромъ визитъ въ театральную контору, а послѣ обѣда -- проба голоса къ театрѣ подъ фортепьяно.
   -- Значитъ, все хорошо,-- заставила себя улыбнуться Надежда Андреевна,
   Доменику Станиславовну за ужиномъ ждалъ еще одинъ ударъ. У нея одинъ изъ гостей иногда разсказывалъ за столомъ сцены à la Горбуновъ, хорошо подражавшій талантливому артисту. Представьте же ея ужасъ, когда посреди ужина поднялся настоящій Иванъ Федоровичъ Горбуновъ и съ свойственнымъ ему юморомъ и талантомъ повелъ рѣчь отъ лица генерала Дитятина о новомъ электрическомъ освѣщеніи... Импровизація была такъ хороша, что Тигръ попался въ ловушку.
   Онъ торжественно всталъ, подошелъ къ оратору.
   -- Я васъ знаю... Вы белебейскимъ полкомъ, ваше превосходительство, командовали.
   -- Точно такъ-съ, ваше превосходительство,-- вошелъ тотъ въ роль,-- вмѣстѣ съ вами служилъ.
   -- Радъ!... То-то слушаю, что за знакомое такое... Давно ли въ, отставкѣ?
   -- Съ 1875 года... Выгнали -- неспособенъ оказался.
   -- Радъ!... Меня помните?... Тигръ-Балабанскій... Выгнали тоже... за свинью выгнали! А каково я когда-то польку-мазурку танцовалъ?... Теперь не могу... Генералъ Дитятинъ!... Какже, помню!... Женаты, ваше превосходительство?
   -- Нѣтъ.
   -- И не женитесь... трубу отымутъ и безъ обѣда оставятъ... Милости просимъ... вонъ моя жена. Видите?
   -- Вижу, ваше превосходительство, красавица.
   -- А мнѣ отъ этого ни тепло, ни холодно... Солдатъ драли?
   -- Дралъ.
   -- И я дралъ. Хотите посмотрѣть?... Псищевъ тутъ есть одинъ, хорошій человѣкъ, онъ вотъ этого жида скоро драть будетъ,-- указалъ генералъ на Минкина.-- Я вамъ дамъ знать, ваше превосходительство.
   

XXV.
Дочь отцу не судья.

   Всю ночь старикъ Столѣшниковъ пролежалъ въ горячечномъ состояніи.
   Такъ вотъ куда привела его та случайность, которую предусматривалъ его помощникъ; вотъ результатъ почти тридцатилѣтней неустанной работы! Еще на дняхъ можно было швырвуть на биржу опять эти проклятыя акціи и все было бы спасено. Теперь уже поздно. Кто ихъ возьметъ? Отъ нихъ разбѣгутся всѣ, пока не забудется эта нежданная катастрофа. И стоитъ завтра неизвѣстному вкладчику-врагу явиться за своими деньгами, это зданіе, такъ долго созидаемое, каждая подробность котораго была имъ обдумана, эта фирма, вмѣстѣ съ дочерью -- единственныя его привязанности на землѣ, взлетятъ на воздухъ. Срамъ!... Позоръ! Прогорѣвшій банкиръ! Банкиръ не разоряется, какъ всѣ... Съ нимъ вмѣстѣ разоряются тысячи людей. Тысячи нищихъ семей -- и всѣ ихъ проклятія на его сѣдую голову!... Да, вѣдь, что же онъ сдѣлалъ?
   И въ сотый разъ старикъ провѣрялъ свои вычисленія. Онъ опять обсуждалъ созданный имъ планъ кампаніи, въ концѣ которой долженъ былъ удвоиться его капиталъ. Ошибки не было. Все правильно, какъ математическія формулы. Одно логически выходитъ изъ другаго. Случайность! Кто же предвидѣлъ ее, эту случайность?... И завтра... завтра, можетъ быть, ударитъ грозный часъ... Велинскій?... Велинскій какъ-то странно относился къ нему въ послѣднее время. Вдругъ онъ откажется поддержать его? Что тогда? Надежда на государственный банкъ? Въ послѣднее время онъ не оказывалъ поддержки банкирамъ... Что же остается? Ѣхать самому въ коммерческій судъ и объявить себя несостоятельнымъ?
   Холодный потъ проступилъ на лбу старика... Жизнь кончена! Ему уже некогда поправляться. Въ молодости трудно переживать такіе удары, а когда посѣдѣютъ волосы, когда позади шестьдесятъ лѣтъ, а въ настоящемъ разбитое здоровье, безславіе, долги... Выходъ есть. Онъ за границей, въ Парижѣ, увидѣлъ на выставкѣ у оружейника изящный ремингтонъ... Столѣшникову понравился онъ, никкелированный, маленькій, помѣщающійся въ жилетномъ карманѣ. Только одна пулька въ немъ... Одна... А развѣ нужно двѣ?... Вонъ онъ на столѣ блеститъ... Какъ это говорилъ докторъ? Слѣдуетъ сюда на грудь положить вотъ такъ руку. Взять на три пальца ниже, замѣтить гдѣ приходится второй суставъ. Въ это-то мѣсто и цѣлить -- прямо попадетъ. Промаху не будетъ... Вѣдь, и всего-то страданій, можетъ быть, одна минута... Какая минута -- секунда!... Онъ помнитъ, молодымъ еще былъ, товарищъ-чиновникъ прокутилъ чьи-то деньги и пустилъ себѣ пулю въ сердце. Ничуть лицо даже не измѣнилось тогда. Спокойное, спокойное... Только какое-то ясное, точно пріятное изумленіе въ чертахъ его лежало. Тогда въ послѣдній мигъ ему хорошо стало, или увидѣлъ онъ кое-что лучшее, чѣмъ здѣсь, въ этой жизни... Да неужели же это такъ? Неужели же ему не остается ничего, кромѣ этого маленькаго патрона и секунды страданья?... Неужели и ему придется лежать съ такой же маленькой раной у сердца, раной, изъ которой сочилась у того едва замѣтная, тоненькая струйка крови? И больше нѣтъ другаго выхода... Нѣтъ, есть -- коммерческій судъ, тюрьма. Можетъ быть, скамья подсудимыхъ, проклятія разоренныхъ имъ, позоръ дочери!... "Признаете ли вы себя виновнымъ, подсудимый?" -- Въ чемъ, господинъ судья?-- "Въ мошенничествѣ". Онъ -- въ мошенничествѣ. Это чудовищно, непонятно, дико!...
   Старикъ вскочилъ съ кровати и прошелся по ковру. Голова горѣла. Сердце колотилось, какъ птица о клѣтку. "Погоди, скоро успокоишься... Замрешь навсегда". Войдутъ къ нему утромъ. Не замѣтятъ сначала. Ремингтонъ, вѣдь, не громко стрѣляетъ. Не услышатъ, а услышатъ, подумаютъ -- книга упала или такъ что-нибудь... Сначала явится Семенъ. "Баринъ, вставайте!" А баринъ лежитъ... Сѣдая голова на подушкахъ, въ лицѣ спокойствіе. Онъ застрѣлится подъ одѣяломъ... Лучше! Почему лучше? Да такъ ужь лучше... "Андрей Федоровичъ, вставайте -- пора! Барышня ждутъ васъ чай пить!..." Андрей Федоровичъ и не шевелится. "Стары стали -- заспались!" улыбается лакей, выросшій у него въ домѣ. Да, заспался такъ, что и не проснуться никогда!... Подойдетъ Семенъ къ окнамъ, занавѣсы подыметъ... Можетъ быть, солнечное утро будетъ. Какъ онъ любилъ всегда солнце! Бывало, лежитъ и смотритъ съ постели на золотые лучи его. И такъ тепло, радостно, хорошо ему становится. Золотой лучъ и тогда упадетъ на неподвижное лицо... И только тутъ Семенъ замѣтитъ, что глаза у барина открыты... "А я думалъ, вы спите!"... А потомъ крикъ... Весь блѣдный выбѣжитъ Семенъ... "Барышня, голубушка, въ домѣ грѣхъ у насъ..." Помертвѣлая дочь бросится на его тѣло... обойметъ... "Вѣдь, я всегда былъ добръ къ ней, всегда былъ нѣженъ, баловалъ ее -- думаетъ старикъ.-- И она меня любитъ... Ее поразитъ этотъ ударъ... Оторвутъ Надю отъ тѣла, унесутъ къ ней въ спальню... Слѣдователь, полиція, докторъ. Вскрытіе. Интересно, чувствуешь ли, когда вскрываютъ? Будутъ копаться въ мозгу, найдутъ тамъ что-нибудь -- окостенѣніе или омертвѣніе... У нихъ, вѣдь, сейчасъ латинское слово сказать -- и все ясно!... Только до тѣхъ поръ и вопросъ, пока слова этого не прибрали. А нашли -- и успокоились. Почему? Какъ? Пойдутъ разспросы... Ее, можетъ быть, не захотятъ обидѣть... бѣдную мою красавицу-дочку! А то и Велинскій возьмется устроить дѣла. Вѣдь, не каждый же день застрѣливаются люди, съ которыми десятки лѣтъ работали вмѣстѣ... Можетъ быть, она еще будетъ счастлива... Пріѣдетъ ко мнѣ... на Смоленское... Одна станетъ пріѣзжать и плакать надъ плитою... а я глубоко, глубоко буду... Сотни, тысячи пудовъ земли придавятъ мнѣ грудь... Ничего не услышу, ничего не увижу въ вѣчномъ мракѣ... Какъ глупо это! Сегодня жилъ, чувствовалъ, любилъ, ненавидѣлъ... Нѣтъ, неправда: любить -- любилъ, а ненавидѣть -- никого не ненавидѣлъ. А завтра бросили тебя въ землю, зарыли... И ничего. Отъ всего безконечнаго міра, который былъ вчера, сегодня ничего. Ни одного звука, ни одного призрака. Отъ этого безпредѣльнаго сознанія, отъ всѣхъ этихъ мыслей, красокъ и звуковъ -- нуль! Страшно!... Страшно!... А коммерческій судъ, съ скамьей подсудимыхъ впереди, не страшенъ прогорѣвшему банкиру?"
   Что онъ напишетъ?... Что онъ оставитъ на столѣ?... "Не вините никого -- я самъ". Какъ это глупо!... Разумѣется, самъ, и вопроса нѣтъ объ этомъ. Разорился, разорилъ другихъ -- я потому умираю. Слишкомъ длинно, торжественно. Фразой пахнетъ... "Жизнь надоѣла!" пишутъ другіе. А кому интересно знать, надоѣла тебѣ жизнь или не надоѣла? Просто: "Надя, милая, прости и прощай!"... Да, этого довольно. Beлинскому -- большое письмо... дѣловое. Строго дѣловое. Пускай всѣ знаютъ, что онъ владѣлъ собой въ эти минуты. Ну а тебѣ-то -- когда ты гнить будешь тамъ, внизу, въ землѣ -- не все равно, будутъ знать или нѣтъ, что ты владѣлъ собою?... Э, ничего не надо! Довольно только: "Надя, милая, прости и прощай!" Прости и прощай тоже не хорошо -- театрально. Такъ трагики говорятъ... Не лучше ли: "Прости, милая Надя!"...
   "Холодно, я думаю, въ землѣ теперь... Черви заводятся зимою или нѣтъ? Если бы не заводились, если бы истлѣть безъ нихъ... Противно! И что богатство, блескъ, власть! Зачѣмъ это, когда все равно, въ концѣ-концовъ, останется одна мерзость?... Господи!... Кто это? Чьи глаза?... Фу ты, напугала! Жена-покойница. Какъ похожъ портретъ-то. Надя красавица, а жена еще лучше была. Какъ онъ рыдалъ тогда надъ ея трупомъ! А. вѣдь, хорошо, что она умерла раньше. Какъ бы она мучилась, хороня его. Нынче такъ не любятъ ужь. Секретъ любви онѣ унесли въ свои могилы!... Да, вѣдь, и молодость два раза не повторяется. Разъ человѣкъ живетъ только...
   "Что на улицѣ теперь?... Сколько часовъ? Еще только три!.." Туманъ. Въ туманѣ усталые люди возвращаются по домамъ. Онъ отодвинулъ портьеру. "Вонъ въ томъ домѣ свѣтится окно. Кто-то тамъ! Я думаю, до сихъ поръ, оттуда съ завистью смотрѣли сюда въ мои зеркальныя окна... Ну-ка, перемѣнимся. Поди сюда на мое мѣсто -- я возьму твое. А голова-то какъ болитъ. Точно въ затылокъ гвоздь забили... Совсѣмъ гвоздь. Умереть бы самому во снѣ. Лечь и умереть... хорошо. Вѣдь, бываетъ. Вонъ недавно Краснухинъ легъ, а утромъ, смотрятъ, умеръ, безъ страданій безъ всякихъ!... Ишь карета ѣдетъ -- фонари, точно два огненные глаза, словно паукъ съ пламенными очами бѣжитъ по улицѣ. Можетъ быть, тамъ счастливая пара, молодая, ждутъ, не дождутся, когда останутся дома вдвоемъ... А, можетъ быть, такой же мученикъ, какъ и я; ѣдетъ, а у самого на сердцѣ смерть!... Какъ это мучительно!... Скорѣе бы, скорѣе... Да, вотъ она случайность! Правъ былъ Семенъ Семенычъ... Въ одномъ не правъ. Зачѣмъ онъ бросилъ меня, ушелъ? И въ такую минуту!.. А, впрочемъ, гдѣ же нынче рыцари? Кто же бы остался? Во всякомъ случаѣ смѣшно искать самопожертвованія въ банкирской конторѣ! Подъ шелестъ денегъ и щелканье счетовъ замерла не одна совѣсть! И у Семена Семеновича тоже дѣти. И онъ, вѣрно, колебался долго, прежде чѣмъ оставилъ его... Да! Онъ помнитъ, что на глазахъ у его стараго помощника выступили даже слезы. Слезы въ банкирской конторѣ! Почемъ слезы на биржѣ? Гдѣ ихъ котировать можно? Въ какую книгу записать ихъ на приходъ?... Нѣтъ, Семенъ Семеновичъ отлично сдѣлалъ, что ушелъ. Достаточно и того, что капитанъ останется на палубѣ и погибнетъ вмѣстѣ съ своимъ кораблемъ.
   "Что-то теперь Надя?... Спитъ моя бѣдная дѣвочка. Устала -- была у Черноморцевыхъ; я думаю, въ каретѣ еще сомкнула глазки!.."
   И вдругъ ему неудержимо, страстно захотѣлось видѣть ее сейчасъ, сію минуту... Все равно, вѣдь, не долго ей осталось жить съ старикомъ-отцомъ... Лежа въ своей холодной могилѣ, потомъ онъ даже и призрака ея не увидитъ!
   -- Не проснется: я тихо,-- успокоилъ онъ себя.
   Халатъ лежалъ около. Только сейчасъ Столѣшниковъ замѣтилъ, что все время онъ ходилъ по ковру босикомъ, онъ надѣлъ туфли, набросилъ на себя халатъ, взялъ свѣчу...
   -- Отъ огня проснется!-- шевельнулось у него въ головѣ.-- Нѣтъ! Я заслоню огонь рукой... Ничего... Не увидитъ.
   Онъ пошелъ по комнатамъ. Глухо раздавались звуки его шаговъ. Спавшій въ гостинной на диванѣ бѣлый сибирскій котъ открылъ глаза, зѣвнулъ аппетитно, привсталъ, согнулъ спину горбомъ и, громко замурлыкавъ, улегся опять... Со сна тявкнула собака изъ-подъ стола, но, увидѣвъ Андрея Федоровича, въ знакъ своего привѣтствія застучала хвостомъ по полу... Какъ ко всему этому привыкъ онъ! Даже съ котомъ больно ему разстаться... Вотъ и портьера въ спальню Нади... Ровное дыханіе слышится за этою тяжелой шелковой матеріей. Онъ раздвинулъ ее. На кровати, раскинувшись, спитъ его красавица-дочь... Золотыя косы упали внизъ и голову, тянутъ за собой. Ротъ полуоткрытъ. Два ряда ослѣпительныхъ зубовъ сверкаютъ... "Ишь, какъ у матери -- ноздри ходятъ!..."
   Андрей Федоровичъ поставилъ свѣчу на столъ, самъ сѣлъ въ кресло и не отводитъ глазъ отъ нея.
   -- Хороша... дѣйствительно хороша! Кому-то достанется? Онъ хотѣлъ бы, чтобъ она вышла за Велинскаго. Но это у него своя банкирская логика... Нѣтъ, пусть сама, какъ хочетъ... Вотъ еслибъ по его случилось, все спасти было бы можно... Не слѣдуетъ только насиловать ея молодое чувство!...
   Довольно долго просидѣлъ старикъ, глядя на дочь, какъ вдругъ она, точно ее толкнулъ кто-то, вздрогнула и открыла глаза... Сначала со сна не разобрала ничего. Она открыла глаза шире, потомъ приподнялась на постели.
   -- Папа, ты это?
   -- Я... Разбудилъ тебя?... Я, знаешь, вспомнилъ, что не простился съ тобою... Ну, и захотѣлъ...
   -- Нѣтъ, я сама проснулась... Сонъ глупый видѣла... Испугалась. Умиралъ кто-то... Ну, твое здоровье лучше?...
   -- Да, голова меньше болитъ. Я сейчасъ уйду къ себѣ. Посидимъ, поговоримъ.
   -- Сегодня у Татьяны Борисовны было пропасть народу. Новое освѣщеніе Травина... Генералъ разсмѣшилъ всѣхъ за ужиномъ.
   Она разсказала ему встрѣчу Тигра съ Горбуновымъ.
   Неужели это онъ смѣется?... Да... На сердцѣ кошки скребутъ, а на губахъ, смѣхъ. Да зачѣмъ же ее тревожить? Пускай она спитъ спокойно... Будетъ еще много у нея горя, тогда и безсонныя ночи начнутся!...
   -- Ну, прощай, Надя!
   -- Посиди, папочка, посиди... Я тебя исповѣдывать собираюсь все... Вотъ, кстати, ты пришелъ самъ...
   -- Завтра, какъ-нибудь потомъ...
   -- Нѣтъ, сейчасъ; я хочу сейчасъ. А то встану, одѣнусь, да и пойду за тобой. Скажи, пожалуйста, отчего ты все время такой печальный, мрачный, больной? Я знаю, у тебя дѣла не хороши... Ты боишься разориться, да?
   "Какъ она легко говоритъ объ этомъ!" -- носилось у него въ головѣ.
   -- Ну, такъ что-жь, если мы обѣднѣемъ? Развѣ ты даромъ далъ мнѣ образованіе? Неужели мы не просуществуемъ вдвоемъ? Еще какъ хорошо будетъ, папочка!... Станемъ трудиться, работать. Я по вечерамъ отъ занятій буду приходить домой, играть тебѣ на фортепіано, пѣть... У насъ будетъ маленькая, маленькая гостинная и я сама свяжу тебѣ гарусную фуфайку, чтобы папочкѣ было тепло въ ней... Кресло твое у камина поставлю...
   -- Милая ты моя дѣвочка!... Не станемъ говорить объ этомъ.
   Съ чего онъ сталъ бы ей разсказывать, что разореніе банкира -- смерть всѣмъ надеждамъ? Зачѣмъ ее тревожить картиной тюрьмы, суда, быть можетъ, ссылки?... Легче ей развѣ будетъ, спокойнѣе сонъ станетъ, если она узнаетъ, какія проклятія посылаются на голову ея бѣднаго отца?...
   -- Да, разумѣется, если я разорюсь, все это такъ и сдѣлается... И вовсе я не боюсь, храбрая моя дѣвчурка, бѣдности съ тобою!
   -- Вотъ это такъ!-- захлопала она въ ладоши.-- Поди, я тебя поцѣлую за это. Пай мой папочка, умница у меня папа. А то нахохлился, опустилъ носъ.
   Онъ заставилъ себя тоже улыбнуться, а потомъ вдругъ ему пришла въ голову одна сцена, видѣнная имъ нѣсколько лѣтъ назадъ.
   -- Ну, а моя дѣвочка не упрекнетъ меня никогда? Не подумаетъ сама про себя: зачѣмъ мнѣ жизнь такого отца?
   -- Папа, и тебѣ не стыдно, и не грѣхъ?... Развѣ я заслужила это?
   -- Нѣтъ, это я, видишь ли, почему... Ты еще лѣтъ двѣнадцати была, поѣхалъ я въ Москву, а тамъ въ это время судили и купцовъ, и банкировъ, и директоровъ разныхъ по дѣлу Струсберга. Ты не понимаешь этого. Большое дѣло было и нечистое, надо сказать правду. Я пошелъ посмотрѣть и попалъ какъ разъ на рѣчь прокурора. Талантливый былъ и говорилъ убѣдительно, съ жаромъ, образно... Я увлекся... Какъ вдругъ, обращаясь къ одному изъ подсудимыхъ, онъ чуть не крикнулъ ему въ лицо: "Скажутъ -- у него есть семья, дѣти... Да позвольте узнать, зачѣмъ семьѣ и дѣтямъ жизнь такого отца?..." Я вздрогнулъ. Смотрю на подсудимаго, а онъ, спокойно сидѣвшій до сихъ поръ, вдругъ поблѣднѣлъ, помертвѣлъ даже... и, привставъ, бросилъ взглядъ въ публику... въ какое-то одно мѣсто, точно отыскивая тамъ кого-то! Нужно было видѣть, сколько тоски и муки было въ этомъ взглядѣ. Видно, что и самому ему это приходило въ голову и онъ безмолвно спрашивалъ у кого-то, страдальчески спрашивалъ, точно ли имъ не нужна его жизнь? Ахъ, Надя, что это былъ за взглядъ, что это была за минута!... Онъ до сихъ поръ какъ живой... Вонъ -- стоитъ, поднявшись на рукахъ и повернувъ голову налѣво... А прокуроръ: "Зачѣмъ семьѣ и дѣтямъ жизнь такого отца?"
   -- Папа, нехорошіе они,-- вспыхнула Надя.
   -- Кто они?
   -- И прокуроръ твой талантливый, и тѣ, на которыхъ онъ-то, отецъ, смотрѣлъ...
   -- Почему же тѣ-то не хороши?
   -- А потому, что я на всю залу крикнула бы, тоже прямо въ лицо прокурору, что дочь не судья отцу, что отецъ всегда дорогъ своей дочери и что я его никогда не оставлю... Для нихъ онъ, можетъ быть, и вреденъ... но не для дѣтей только! И въ Сибирь... всюду пойду и... и... И они не смѣютъ... нѣтъ имъ никакого дѣла до дѣтей... и... и...
   И Надя вдругъ зарыдала, опрокинувъ голову лицомъ въ подушку.
   Андрей Федоровичъ просвѣтлѣлъ совсѣмъ.
   Онъ подошелъ, поцѣловалъ ея мокрые глаза, машинально перекрестилъ ее и поправилъ свѣсившуюся косу.
   -- Ну, спи... спи спокойно, Надя! Это давно, вѣдь, было... къ намъ не относится!...
   И онъ вышелъ изъ комнаты.
   "Да,-- думалъ онъ, идя къ себѣ,-- именно для нея я не долженъ жить послѣ удара. Нельзя оставлять ей позоръ и нищету вмѣстѣ. И одной нищеты довольно съ моей дѣвочки..."
   Войдя къ себѣ, онъ взялъ большой альбомъ.
   "Вотъ она года, двухъ лѣтъ... Крошечная какая была... А вотъ складываться начала, худая, длинная... Вотъ ужь тутъ красавицей становится... А, вѣдь, отъ нея бы хватило... Она бы крикнула и суду, и прокурору. А какая смѣшная была она маленькой!..."
   И отецъ весь ушелъ въ дорогія ему воспоминанія.
   

XXVI.
На биржѣ. Туча подымается.

   Андрей Федоровичъ заснулъ подъ самое утро.
   Его разбудили только къ завтраку. Дочь уже ждала его въ столовой. Старику гораздо легче было, чѣмъ всѣ эти дни. Онъ уже рѣшился, а это главное. Въ самоубійствѣ, какъ и во всѣхъ крупныхъ событіяхъ, рѣшиться -- самое трудное. Исполненіе не представляетъ такихъ усилій. Разумѣется, сначала онъ испытаетъ все. Попробуетъ найти выходъ, спасеніе; если его не будетъ... "Какъ скорпіонъ!-- говорилъ онъ про себя.-- Вѣдь, насъ называютъ же скорпіонами, ну, вотъ и я какъ скорпіонъ. Поймали -- обвели кругомъ горячими угольями. Сунешься туда-сюда -- дороги нѣтъ, со всѣхъ сторонъ огнемъ палитъ. Хвостъ кверху и жаломъ въ ротъ!"
   -- Вотъ сегодня, папа, ты совсѣмъ какъ слѣдуетъ. Свѣжій, давно не былъ такимъ.
   Столѣшниковъ улыбнулся.
   -- Это ты меня, должно быть, вылечила.
   -- А тамъ тебя знаешь кто ждетъ?-- показала она на гостинную.
   -- Кто?
   -- Я его смутно помню съ дѣтства еще. Бодровъ...
   -- Какъ? Сашка Бодровъ, товарищъ? Вмѣстѣ въ гимназіи насъ драли.
   И Андрей Федоровичъ побѣжалъ въ гостинную.
   -- Вотъ, вотъ,-- потиралъ онъ руки, вводя Бодрова въ столовую.-- Ее помнишь? Маленькая была.
   -- Пѣшкомъ подъ столъ ходили, Надежда Андреевна, когда я васъ зналъ.
   -- Радъ, радъ!-- по своей привычкѣ повторялъ Столѣшниковъ.-- Однако, братъ, тебя моль-то выѣла...
   -- Это ты насчетъ лысины?... Отъ воды; у насъ вода такая. Какіе мои годы! Шестьдесятъ семь всего. Люди до ста живутъ! А это, я тебѣ говорю, отъ воды. У насъ въ Волгѣ вода желтая, мутная. Волоса онъ нея страсть какъ...
   -- Да и зубы... того.
   -- И зубы отъ воды. А помнишь, какъ мы съ тобой изъ гимназіи бѣжали, а насъ поймали на базарѣ и въ карцеръ заперли?
   -- Какъ же... А твое воздухоплаваніе?... Разрѣзалъ одѣяло, да изъ карцера въ садъ...
   -- Да, были времена!-- вздохнулъ Бодровъ.
   -- На долго ли ты сюда?
   -- Да я только къ тебѣ и пріѣхалъ... Ты теперь наверху горы -- милліонщикъ. Намъ, простымъ смертнымъ, и смотрѣть-то на тебя нельзя, шапка слетитъ... А дочь-то красавица какая! Что-жь, барышня, скоро и того... "Исаія, ликуй"?
   Надя покраснѣла.
   -- Ну, что!-- съ неудовольствіемъ вступился отецъ.-- Рано еще, пускай такъ.
   -- Какъ рано? У насъ, въ провинціи, какъ шестнадцать стукнуло, такъ и пожалуйте. А въ двадцать лѣтъ старыми дѣвками зовутъ... А, вѣдь, я не сказалъ тебѣ, зачѣмъ пріѣхалъ. Ты вотъ милліонами ворочаешь -- тебѣ смѣшно, а я маленькій человѣкъ. Такъ, по землѣ ползущій. Куда намъ съ такими орлами! Работалъ я, какъ тебѣ извѣстно, всю свою жизнь, стойко и честно работалъ, ну, на старости скопилъ себѣ каплю -- такъ тыщенокъ пятнадцать. И мнѣ легко, легко теперь, да и за дочку не страшно... Вѣдь, у меня дочка-то теперь лѣтъ пятнадцати, только не такая красавица, нѣтъ! Куда намъ, дуракамъ! Но по нашимъ мѣстамъ тоже не послѣдняя. Въ гимназіи учится -- шельма, шустрая, огонь! Ну, такъ я теперь за нее спокоенъ. Пятнадцать тысячъ деньги не велики, а на хорошаго человѣка, все-таки, довольно. И мнѣ на старость, и ей на молодость. Получалъ я, другъ ты мой любезный, у насъ за эти деньги четыре процента, а тутъ вдругъ у насъ изъ столицы прокуроръ объявился. Изъ новыхъ, взъерошенный такой, козыремъ ходитъ и на всѣхъ, знаешь, такъ смотритъ, будто во взломѣ ихъ вотъ-вотъ сейчасъ обвинять начнетъ. Ну, спасибо ему, онъ меня и просвѣтилъ. Вы, говоритъ, здѣсь по четыре процента, а въ Петербургѣ давно по семи даютъ. Какъ по семи, гдѣ по семи? Пожалуй, проходимцы какіе? Мы, вѣдь, тоже народъ недовѣрчивый. Насъ такъ сразу-то не проглотишь. Знаемъ, что народились такіе жиды, да банковые вертепы пооткрывали. Почище соловья-разбойника орудуютъ. Нѣтъ, говоритъ, это банкъ вѣрный. Прокуроръ-то говоритъ: вѣрный, а у него всѣ, вѣдь, мошенники. Чей банкъ? спрашиваю. Андрея Столѣшникова! Батюшки! Я такъ, словно, сейчасъ свѣтъ увидѣлъ! Какогъ Столѣшникова? Да, вѣдь, съ Андрюшкой мы когда-то изъ одной чашки кашу ѣли... Справился черезъ знакомыхъ -- тотъ ли. Тотъ, пишутъ, я сейчасъ сгребъ свои деньги -- сюда... Вчера пріѣхалъ въ твою контору да и сдалъ! Коли ты другимъ отваливаешь по семи, такъ мнѣ съ дочкой моей, съ Анютой, твоему старому другу и товарищу не грѣхъ тѣ же семь взять съ тебя.
   Андрей Федоровичъ сидѣлъ весь блѣдный... Еще одинъ нищій по его милости. Такой же старикъ безпомощный, какъ и онъ, и тоже съ дочерью. Вчера! Вчера онъ не былъ въ конторѣ. Предупредилъ бы, не взялъ бы. Рискуя ссорою, отказать бы могъ... А теперь? Вернуть назадъ? А, можетъ быть, отъ этихъ денегъ и гроша нѣтъ уже. Да и какъ вернешь? Нельзя вернуть. Бодровъ всегда болтуномъ былъ. Ничего ему по секрету не довѣряли. И тутъ разнесетъ на хвостѣ; смотришь, другіе вкладчики тоже назадъ потребуютъ деньги. Если гроза пройдетъ мимо -- все уладится... Опять Столѣшникову стало скверно, опять затомила его безотвязная мысль: какое море людскаго горя разольется по его милости! Если каждая слеза отзовется на его дочкѣ... если она будетъ отвѣтчицей?
   -- Ты, папа, не ѣшь ничего.
   -- Не хочу, Надя... Не угощай... Вотъ Бодровъ мало ѣстъ.
   -- Ну, нѣтъ, братъ! Это только вы въ вашемъ поганомъ Питерѣ съ разными катаррами возитесь. А мы на Волгѣ-то не такіе; мы на ѣду люты. Я и теперь цѣлаго поросенка съ кашей -- за одинъ присѣетъ.
   -- Ты всегда обжорой былъ!-- попробовалъ заставить себя пошутить Андрей Федоровичъ.
   -- И на здоровье... До сихъ поръ по двадцати пяти верстъ пѣшкомъ могу... Ты на волоса не гляди и на зубы. Это отъ воды! Я, братъ, еще и жениться хоть сейчасъ.
   И провинціалъ, воображая, что все это очень остроумно, самъ же и расхохотался.
   -- То-то, вотъ мы какіе!... А ты бы мою Анюту посмотрѣлъ. Кровь съ молокомъ. Щеки-то у нея вокругъ носа завернулись. Плечи -- вотъ. Какъ засмѣется, стрикулистъ столичный на мѣстѣ не усидитъ, испугается... Такъ вотъ ты какъ, Андрюша, милліонщикъ! Жаль, что я не помоложе, а то бы сейчасъ барышнѣ предложеніе -- и отъ честнаго вѣнца...
   -- А вы теперь попробуйте,-- засмѣялась Надя.
   -- И попробую. Да, вѣдь, вы, поди, уже высмотрѣли себѣ какую-нибудь гвардейскую штучку... молоденькаго.
   -- У насъ офицеры не въ ходу.
   -- Чего-съ?... И офицеръ изъ моды вышелъ!... Ну, времена! Въ наше-то, какъ офицеръ пройдетъ, такъ дѣвицы всѣ къ окнамъ такъ и прилипнутъ. Много превосходства офицеръ имѣлъ...
   Едва отдѣлавшись отъ стараго пріятеля, видъ котораго ему былъ невыносимъ теперь, Андрей Федоровичъ велѣлъ подавать лошадь.
   -- Куда прикажете?
   -- На биржу.
   Застоявшійся за два дня вонь живо подхватилъ легкія сани, и, завернувъ ноги въ медвѣжью полость, Столѣшниковъ наклонилъ голову, чтобы ему не летѣли въ лицо комья снѣгу съ улицы... Сколько пѣшеходовъ завидывало ему, милліонеру-банкиру, сколько изъ нихъ хотѣло бы быть на его мѣстѣ! И какъ радостно онъ помѣнялся бы съ ними, съ какимъ сознаніемъ счастья взялъ бы на себя ихъ честную бѣдность!...
   Сегодня Андрею Федоровичу надо было показаться на биржѣ.
   Въ Столичномъ Указателѣ появились статьи Преображенскаго, отвѣтныя на инсинуаціи Ключа. Обвиненія послѣдней газеты были побѣдоносно опровергнуты и дѣятельность конторы Столѣшникова оправдана отъ довольно шаткихъ обвиненій.
   Мало было показаться -- слѣдовало быть спокойнымъ, веселымъ. Отъ этихъ нѣсколькихъ дней зависѣла его судьба. А извѣстно, вѣдь, что дѣловой человѣкъ никогда не бываетъ такъ радостенъ, какъ тогда, когда на него отовсюду наползаютъ черныя тучи... Нѣсколько такихъ же "счастливцевъ" обогнало Столѣшникова; онъ имъ весело кивнулъ головою. Теперь онъ ужь вполнѣ владѣлъ собою...
   На биржѣ была масса народа.
   Готовился выпускъ новаго внутренняго займа. Нужно было освободить капиталы на подписку, потому что условія его признавались въ высшей степени выгодными. Общее возбужденіе охватило Андрея Ѳедоровича, когда онъ вошелъ въ этотъ муравейникъ... Цѣлыя волны людскихъ головъ сталкивались и разсыпались, стремились куда-то и возвращались назадъ, точно рой пчелъ, жужжащій въ лѣтній вечеръ надъ ароматною, цвѣтущею липой; все это гомонило въ полголоса, шепотомъ переговаривалось, бѣжало передать приказъ, порученіе и снова набрасывалось другъ на друга съ тѣмъ же таинственнымъ шепотомъ, съ тою же поспѣшностью. Но только съ перваго раза казалось, что тутъ нѣтъ порядка, что все это случайно. Опытный взглядъ скоро отыскивалъ неподвижныя звѣзды, вокругъ которыхъ вращались сотни меньшихъ планетъ,-- удалялись отъ нихъ, чтобы, пройдя по своей орбитѣ до перигелія, снова возвратиться назадъ. Въ массѣ шушукавшихъ и шептавшихся людей, словно кометы, носились юркіе биржевые зайцы отъ одной звѣзды къ другой, тутъ схватывая заказъ, тамъ покупая, освѣдомляясь на ходу о цѣнахъ и положеніи дѣла. На всѣхъ лицахъ было написано одно и тоже: жажда мѣднаго гроша. Все здѣсь служило этому культу; невидимый золотой телецъ, казалось, присутствовалъ между ними, и вѣрные адепты его не жалѣли труда и силъ въ погонѣ за дарами своего божества. Съ шляпами на затылкѣ, съ перекошенными отъ ужаса или сіяющими отъ радости лицами, сталкиваются добровольные каторжники, забывшіе здѣсь весь міръ съ его солнцемъ и небомъ ради того, чтобы поскорѣе помѣстить тѣ или другія акціи, тотъ или другой товаръ, сбыть падающія и удержать идущія въ гору цѣнности... Вонъ Моисей Ронтальскій; онъ совсѣмъ разсовался по сторонамъ, хриплый голосъ едва-едва позволяетъ говорить, усталость сказывается въ каждомъ движеніи, а онъ хлопочетъ, бѣгаетъ, суетится... Зачѣмъ?... Вонъ Слонимскій; онъ совсѣмъ потерялъ шуллерское благородство лица, красный галстукъ выбился изъ-подъ жилета и торчитъ подъ выбритымъ подбородкомъ, точно блюдечко; короткій пиджакъ всползъ на спину... Съ пачкой лоскутковъ въ рукахъ, онъ отмѣчаетъ на нихъ что-то, суетъ лоскутки эти то одному, то другому... Столѣшниковъ вошелъ въ эту живую массу. Его замѣтили. Со всѣхъ сторонъ слышится привѣтъ и рядомъ съ этимъ привѣтомъ: не надо ли тѣхъ бумагъ, нѣтъ ли этихъ... Онъ отвѣчаетъ однимъ, разсказываетъ другимъ, пожимаетъ руки третьимъ, киваетъ четвертымъ, и, въ то же время, рядомъ съ нимъ нога въ ногу, мысль въ мысль идетъ его призракъ, идетъ его тоска и шепчетъ ему, что все это въ послѣдній разъ, что завтра ему, можетъ быть, не будетъ сюда и ходу; все, что смотритъ на него, какъ на своего, сегодня, черезъ нѣсколько дней отхлынетъ прочь, какъ отъ заразы, если онъ осмѣлится показаться въ этомъ морѣ жадности, злобы и тщеславія. Столѣшниковъ весело улыбается Минкину; призракъ схватываетъ и сжимаетъ его сердце холодными руками. "Этотъ Минкинъ первый предастъ тебя, первый затопчетъ въ грязи твое имя!" -- шепчетъ ему призракъ. Столѣшниковъ машинально идетъ на свое мѣсто; онъ одна изъ неподвижныхъ звѣздъ биржи. Къ нему сбѣгаются отовсюду "зайцы" и онъ охотно перебалтывается съ ними, вслушиваясь въ хриплый шепотъ Ронтальскаго, въ порывистый баритонъ Гольдмакера, въ точно вздрагивающій басъ какого-то юркаго жидка... Вслушивается, дѣлаетъ отмѣтку, а тотъ же призракъ опять безмолвно говоритъ ему: "Зачѣмъ, къ чему вся эта комедія?" И на нѣсколько секундъ Столѣшниковъ садится, закрывая глаза и желая сейчасъ быть далеко, далеко отсюда. Хоть въ тюрьмѣ, хоть въ землѣ, только не здѣсь, не здѣсь. Конецъ бы скорѣе, конецъ!...
   Въ толпѣ движеніе. Вся она разступилась. Широкая дорога образовалась у входа на биржу. Тамъ показался царь этого капища, его первый жрецъ -- Велинскій. Онъ даже не отвѣчаетъ на поклоны. За нимъ смыкаются людскія волны и опять катятся изъ конца въ конецъ, захватываютъ всю залу, шумно разбиваются о ея стѣны... И только широкіе золотые лучи солнца скрещиваются въ высотѣ, оставляя въ полумракѣ всю эту бурю, все это волнующееся и глухо шумящее море. Слонимскій подходитъ къ Столѣшникову. Сердце Андрея Федоровича бьется сильно, сильно. По выраженію лица онъ видитъ, что его не даромъ отыскиваетъ тотъ. Что-нибудь важное, очень важное...
   -- Андрей Федоровичъ, пожалуйте сюда въ сторонку...
   -- Что вамъ?-- жметъ онъ ему руку.
   -- Я къ вамъ... Какъ дѣла у васъ?...-- Вздрагивающій голосъ Слонимскаго, озабоченное лицо выдаютъ его волненіе.
   -- О, дѣла хороши!-- заставляетъ себя улыбнуться, мучительно-страдальчески улыбнуться Столѣшниковъ.
   -- Ну, слава Богу... Я такъ радъ, такъ радъ!-- дѣйствительно радуется тотъ.
   -- Развѣ есть что-нибудь новое?
   -- Я получилъ приказаніе... Черезъ три дня я предъявлю банку требованіе возвратить нашъ вкладъ.
   "Вотъ оно!... Вотъ оно!" -- и точно мятель закрутилась въ головѣ у старика. Онъ присѣлъ.
   -- Черезъ три дня, въ субботу, утромъ, я явлюсь къ вамъ,-- повторяетъ Слонимскій.
   -- Да, что-жь?... Вотъ оно!... Хорошо, прйходите...-- и Столѣшниковъ улыбается.
   -- Всю сумму приготовьте...
   -- Сколько же?...-- хватается Столѣшниковъ за послѣднюю надежду.-- Можетъ быть, хватитъ,-- думаетъ онъ.
   -- Восемьсотъ тысячъ.
   Слонимскій уже далеко. Столѣшниковъ чувствуетъ себя очень возбужденнымъ. Онъ самъ заговариваетъ, шутитъ. Наткнулся на Минкина опять, потрепалъ его за подбородокъ. Вонъ Ронтальскій бѣжитъ.
   -- Моисей Моисеевичъ.... Ну, что сегодня старгородскія акціи?
   -- Послѣ катастрофы никто и слышать о нихъ не хочетъ!... Нужно пообождать, потомъ опять пойдутъ.
   "Да, потомъ! Тогда меня уже не будетъ... А эта биржа будетъ все та же, и также Ронтальскій станетъ бѣгать отъ одного къ другому... И ничто не измѣнится. Только я... Вонъ онъ идетъ -- послѣдняя моя надежда"... Велинскій дѣйствительно идетъ къ нему.
   -- Здравствуйте, Андрей Ѳедоровичъ.
   -- Сергѣй Сергѣевичъ, когда вы завтра дома?
   -- Когда вамъ угодно. Что съ вами? Вы блѣдны... Присядьте, успокойтесь.
   -- Сегодня душно здѣсь. Старъ я становлюсь... закружило... шумъ этотъ кругомъ... Я буду у васъ въ полдень.
   -- Хорошо. Я никуда не уѣду... Вы бы домой теперь. Хотите я васъ довезу въ своей каретѣ?
   -- Благодарю, у меня лошадь здѣсь...
   -- Вы знаете, что по дѣлу о старгородской дорогѣ рѣшено предать, суду все правленіе?
   -- Теперь все равно!
   -- То-есть какъ же это? Вѣдь, не настоящій составъ правленія, а бывшій прежде. И васъ тоже...
   -- Мнѣ все равно,-- какъ-то неестественно засмѣялся Андрей Федоровичъ.-- Пусть къ суду. Къ суду, такъ къ суду.
   -- Разумѣется, ничего не выйдетъ, я знаю. Но, все-таки, огласка, непріятность... У васъ въ старгородскихъ акціяхъ много ухлопано?...
   -- Завтра, завтра поговоримъ... Такъ меня къ суду?-- захохоталъ Столѣшниковъ.
   "Что съ нимъ?" -- думаетъ Велинскій, глядя ему вслѣдъ.
   -- Ну, и пускай, ну, и пускай къ суду!-- оборачивается къ нему Андрей Федоровичъ.-- Сколько угодно!...
   И онъ опять смѣется чему-то.
   

XXVII.
Послѣднія попытки.

   Опять весь день Андрей Федоровичъ пролежалъ въ постели Надя долго сидѣла надъ нимъ, читала ему. Онъ не слушалъ словъ, онъ наслаждался только ея присутствіемъ, ея голосомъ. "Это послѣдніе дни съ нею",-- повторялъ онъ мысленно, гладя ея головку и не отводя глазъ отъ ея возбужденнаго, красиваго личика. На другой день онъ всталъ рано и поѣхалъ сначала къ Капитону Гавриловичу Бубнову.
   Капитонъ просыпался часовъ въ шесть утра, обязательно ходилъ къ заутрени и, только прослушавъ ее, возвращался домой и садился пить чай. Ему доложили о Столѣшниковѣ.
   -- Проси, проси... Старый другъ!.. Ишь ты, парнюга, научился рано вставать!-- встрѣтилъ онъ его въ залѣ.-- Чаю хочешь?
   -- Я къ вамъ не надолго.
   -- Знамо, не надолго. Время-то важному дорого... Александра Яковлевна, принимай гостя.
   Александра Яковлевна, свѣжая, дышащая здоровьемъ, только что оставившая ванну, вышла въ кокетливомъ пеньюарѣ, плотно обтягивавшемъ ея красивое тѣло.
   -- Какова у меня супруга-то!... Король-баба...
   Андрея Федоровича заставили выпить чаю.
   Когда чай окончился, Бубновъ пригласилъ Столѣшникова въ кабинетъ.
   -- Прошу!-- показалъ Капитонъ на дверь кабинета.-- Вотъ тебѣ кресло, садись... Чего надо такого?
   -- Прежде чѣмъ я говорить стану, я попрошу васъ дать мнѣ честное слово, что все сказанное между нами останется въ тайнѣ,-- тихо, словно съ усиліемъ проговорилъ старикъ.
   -- Какое такое честное? У меня, братъ, Андрей Федоровичъ, есть простое наше мужицкое слово. Слава Богу, знаю какъ дѣла-то дѣлаются. Языку-то воли не даемъ, небось.
   Столѣшниковъ началъ подробнѣйшимъ образомъ разсказывать ему положеніе своихъ дѣлъ. Сообщилъ, сколько онъ затратилъ на покупку старгородскихъ акцій, и выразилъ увѣренность, что расходъ этотъ оправдается.
   -- Оправдается! Какъ ему не оправдаться!... Чугунка важная. Это отъ несчастія случилось. Никто, какъ Богъ. Отъ судьбы не уйдешь. Все по ней надо ѣздить... Это вѣрно твое слово. Вижу, старикъ ты умный...
   Затѣмъ Столѣшниковъ перешелъ къ положенію дѣлъ его конторы въ настоящее время.
   -- Стой! Мѣкаю я, братъ, что тебѣ деньги надобны. Ты мнѣ не разводи... Я твоихъ разводовъ не пойму, а знаю тебя -- человѣкъ ты прочный, изъ хорошаго лѣса строенъ; завсегда я радъ съ тобой дѣло имѣть. Деньги тебѣ надобны, такъ я понимаю.
   -- Нужны. Иначе я погибну.
   -- А сколько тебѣ надоть-то?
   -- Да весь мой дефицитъ теперь равняется восьми стамъ девяносто двумъ тысячамъ.
   -- Ого... Близко къ мильону заѣхало. Ну, этого я не могу... Кабы не взялъ стройку одну, могъ бы, а теперь не могу... А ты во, парень, какъ. Я тебѣ дамъ полтораста тыщей, а у Сереги Велинскаго ты возьми остальныя... Такъ и знай: у меня въ конторѣ для тебя будетъ полтораста... А больше не могу.
   "Слава Богу! Не совсѣмъ отказъ!" -- ожилъ Столѣшниковъ.
   -- Рука руку моетъ... Мнѣ бы надо было -- я бы тоже у тебя взялъ... Ступай къ Велинскому, говорю. Онъ тебя и вовсе вызволитъ. У него не наши достатки.
   -- Онъ вонъ, говорили мнѣ онамедни, въ Берлинѣ-то Мозенталя и Липмана ушибъ... Изъ-подъ носу у нихъ кусокъ вытащилъ...
   Немного успокоившійся, Столѣшниковъ поѣхалъ къ Велинскому. У Велинскаго сидѣлъ Псищевъ.
   -- А! Андрей Федоровичъ!... Ну, батюшка, видалъ я виды, а такого и не воображалъ... Я третьяго дня вернулся.
   -- Слышалъ. Насъ суду, говорятъ, предадутъ.
   -- Судъ что... Богъ не выдастъ -- свинья не съѣстъ. Не мы и виноваты.
   -- А донесенія начальниковъ станцій?
   -- Гдѣ они, донесенія-то эти? Я тоже свои мѣры принялъ. Важно вчера ими каминъ растопилъ. "Я зажгу передъ зеркаломъ свѣчи, я каминъ раскалю до бѣла"... Нѣтъ, какъ шельма Липка поетъ это... А ужь я, Андрей Федоровичъ, не успокоюсь, пока не совращу въ цыганскую вѣру васъ и Сергѣя Сергѣевича!.. Это ужь сдѣлайте одолженіе.
   Старикъ сидѣлъ какъ на иголкахъ. Онъ зналъ, что разъ заведутъ Псищева, такъ и до утра отъ него не отдѣлаться.
   Къ счастью, Велинскій понялъ его и безъ церемоніи обратился къ толстяку:
   -- Ну, вы насъ извините. У насъ дѣла будутъ.
   -- Секретныя?
   -- Да.
   -- И однимъ ушкомъ нельзя послушать? Нѣтъ, такъ и Аллахъ съ вами. Въ воскресенье пожалуйте ко мнѣ... На бенефисъ купца первой гильдіи и кавалера Минкина.
   -- Какой бенефисъ?
   -- Драть я его буду...
   -- Вы еще не оставили этой мысли?
   -- Нѣтъ, напротивъ, болѣе еще въ ней утвердился. Всѣ приготовленія сдѣланы. Арапельщики приспособлены.
   -- Да онъ къ вамъ не поѣдетъ,-- смѣялся Велинскій.
   -- Іоська не поѣдетъ? Ну, ужъ это, ахъ, оставьте... Я такое слово знаю... Іоська передо мной будетъ вотъ какъ -- какъ листъ передъ травой.
   Наконецъ, Псищевъ уѣхалъ.
   У Велинскаго на лицѣ показалось непріятное выраженіе. Очевидно, ему не по душѣ было ожидавшее его объясненіе.
   -- Я къ вашимъ услугамъ.
   -- Мы старые друзья съ вами, Сергѣй Сергѣевичъ. Даже породниться думали... Не судьба только.
   -- Ну, это еще неизвѣстно.
   -- Не могу скрыть отъ васъ, что моя Надя...
   -- Не желаетъ теперь... Да, вѣдь, погодите, не все сразу-то дѣлается...
   -- Не знаю-съ... Такъ я вотъ и говорю, что мы друзья съ вами и не только скрываться мнѣ отъ васъ нечего, но даже въ эту самую минуту вы единственное мое упованіе...
   -- Что такое!-- посмотрѣлъ на часы Велинскій.
   -- Ужь вы часы оставьте. Мнѣ придется долго и подробно говорить съ вами.
   -- Нѣтъ, это я такъ. Сдѣлайте одолженіе... Я васъ слушаю..
   Столѣшниковъ съ листикомъ цифръ въ рукахъ началъ ему сообщать, въ какомъ состояніи находится его банкъ.
   -- Противъ меня выступилъ неизвѣстный врагъ,-- перешелъ онъ къ смущавшему его параграфу.
   -- Почему же врагъ?
   -- А вотъ вы сейчасъ соизволите усмотрѣть сами...
   Велинскій слушалъ молча и не совсѣмъ внимательно. Казалось, все это ему давно уже извѣстно.
   -- Вашъ пассивъ?-- спросилъ онъ.
   -- Часть я досталъ. Теперь мнѣ надо 740,000 рублей.
   -- Такъ... Собственно говори, этотъ пассивъ у васъ фиктивный. Въ сущности, банкъ вашъ обладаетъ въ акціяхъ и паяхъ гораздо большей суммой. Надо дать вамъ только передохнуть. А хорошо знаю положеніе вашихъ дѣлъ.
   -- Такъ вотъ, Сергѣй Сергѣевичъ, у меня одна надежда на васъ. Вы, если захотите, можете спасти меня.
   -- Хочу... но не такъ... или, лучше сказать, пока не хочу...
   -- Какъ!... И вы... и вы противъ меня?... Значитъ, двадцать лѣтъ вашей дружбы...
   -- Послушайте. Мы дѣловые люди и, толкуя о вещахъ существенныхъ, не станемъ сентиментальничать, какъ институтки. Вы знаете, что дружба одна изъ тѣхъ бумагъ, которую никто не приметъ къ учету... Мнѣ сейчасъ, сію минуту невыгодно вамъ помочь. Не въ моихъ цѣляхъ, не въ моихъ видахъ это.
   -- Значитъ, вамъ выгодно топить меня?-- захрипѣлъ старикъ.
   -- И не утоплю я васъ,-- загадочно посмотрѣлъ на него Велинскій.-- Я, Андрей Федоровичъ, слѣдую разъ на всегда намѣченному плану и въ сторону не сворачиваю. Вы знаете, что восемьсотъ тысячъ для меня пустяки. И въ другое время я ихъ бы, не говоря ни слова, далъ вамъ, а теперь не дамъ... У меня своя идея, и въ послѣдствіи вы убѣдитесь, что дѣйствовалъ въ нашихъ общихъ интересахъ,-- подчеркнулъ онъ.
   -- Какъ впослѣдствіи?-- вскочилъ старикъ.-- Вы думаете, что я, Столѣшниковъ... свое банкротство...-- Голосъ его совсѣмъ прерывался.-- Вы думаете, я, котораго подписи тридцать лѣтъ вѣрили какъ Бету, поѣду въ коммерческій судъ объявлять свою несостоятельность?.. Вы думаете...
   -- Что я думаю, того вы не знаете, Андрей Федоровичъ... Говорю вамъ только, что въ данномъ случаѣ у меня свои цѣли.
   -- Да я, дѣйствительно, не понимаю ихъ... я не вижу ихъ... Я въ тумакѣ хожу, подо мной земля разступается... Если бы не дочь... Сергѣй Сергѣевичъ!-- подошелъ старикъ въ упоръ къ Велинскому.-- Вѣдь, вызнаете... вѣдь, ваши деньги не пропадутъ.
   -- Еще бы! Я говорю, что мнѣ хорошо извѣстенъ вашъ активъ.
   -- Послушайте! Да взгляните же вы въ мою душу... Поймите...
   И вдругъ старикъ опустился передъ нимъ на колѣни и, рыдая, охватилъ ногу Велинскаго.
   -- Дочь моя... Фирма... Честь моя... Сергѣй Сергѣевичъ... Я старъ, вѣдь, ужь, очень старъ!..
   Высвободивъ ноги изъ рукъ старика, Велинскій, видимо колеблющійся и взволнованный, прошелся по комнатѣ. Минуты двѣ тянулось молчаніе. Поднявшійся Столѣшниковъ беззвучно плакалъ, отвернувшись въ сторону. Сергѣй Сергѣевичъ подошелъ было къ нему, хотѣлъ сказать что-то... Но потомъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и сѣлъ въ кресло.
   -- Довольно! Эта сцена тяжела и для васъ, и для меня... Еще разъ повторяю вамъ: я знаю, куда я иду и зачѣмъ я такъ дѣйствую... Вы меня поймете потомъ... Поѣзжайте домой. Вамъ надо успокоится...
   -- Да! Вотъ они... вотъ...-- заговорилъ самъ съ собою Столѣшниковъ.-- Вотъ она, биржевая наша мораль... Правда, правда. Кто-то Каиновымъ племенемъ назвалъ насъ... Страшная правда... Что-жь? Прощайте, Сергѣй Сергѣевичъ... Не до свиданья, а прощайте. Дай вамъ Богъ богатѣть... успѣвать въ своихъ цѣляхъ...
   -- Постойте... Еще я вамъ скажу одно... Пусть Надя придетъ ко мнѣ, я съ нею пошлю вамъ чекъ на какую угодно сумму.
   -- Что ты сказалъ?-- побѣлѣлъ Столѣшниковъ.-- Надя придетъ къ тебѣ... дочь убитаго отца къ тебѣ?... Зачѣмъ? Да какъ ты смѣлъ!
   -- Постойте, постойте, Андрей Федоровичъ. Вы не такъ меня поняли... Помните, что я не Псищевъ... Вашу Надю я считалъ и считаю своей невѣстой!.. Такъ вотъ пусть невѣста придетъ ко мнѣ...
   -- Не придетъ... Она не нашего племени Каинова. Не станетъ торговать собой!-- безнадежно отмахнулся старикъ и пошелъ къ дверямъ.
   -- Подавай завтракать!-- крикнулъ Велинскій человѣку, явившемуся на его звонокъ.-- Пошли, кстати, къ Лизере; пусть зайдетъ во вторникъ. Я хочу передѣлать всю мебель и перемѣнить обои... Вотъ что, Федоръ ты, вѣдь, женатъ?
   -- Жевать.
   -- Твоя жена горничной у княгини Воротынской?
   -- Точно такъ-съ.
   -- Ну, мнѣ надо будетъ хорошую горничную. Можешь ее взять къ себѣ... Да пойди къ управляющему и передай ему: такъ какъ у сосѣдей нашихъ контрактъ кончается, то я не возобновляю его. Слышишь? Надо распорядиться соединить обѣ квартиры: изъ залы пробить туда арку...
   Какъ всѣ старые слуги, Федоръ былъ фамильяренъ съ бариномъ. Вѣдь, для лакея нѣтъ ни великихъ, ни сильныхъ.
   -- Я ужь думаю, Сергѣй Сергѣевичъ, не жениться ли собираетесь?
   -- Угадалъ, Федоръ... и очень скоро...
   А Столѣшниковъ, выйдя отъ Велинскаго, пошелъ по улицѣ, куда глаза глядятъ. Снѣгъ сыпалъ ему въ лицо. Ноги тонули въ рыхломъ снѣгу. Онъ не видалъ ничего. Слѣдовавшій за нимъ кучеръ замѣтилъ разстройство барина.
   -- Андрей Федоровичъ, садитесь; непогода.
   -- Ахъ, да... правда!-- и старикъ машинально сѣлъ въ сани.
   -- Куда теперь?
   -- Теперь... теперь... Послѣдній рессурсъ... Въ государственный банкъ.
   "Прежде банкъ оказывалъ пособія; можетъ быть, и теперь сдѣлаетъ тоже!" -- думалъ Столѣшниковъ подъѣзжая съ Екатерининскаго канала къ громадному и аляповатому дому. Еще ни разу за эту рѣшетку не въѣзжалъ онъ, какъ проситель. Бывали тяжелые моменты, кризисы. Падала промышленность, банкротились другіе, а его контора казалась навѣки нерушимой... Теперь... теперь...
   -- Его превосходительство дома?
   -- Въ кабинетъ пожалуйте.
   Ничего утѣшительнаго здѣсь не могли сказать ему.
   Все зависѣло отъ его высокопревосходительства. А его высокопревосходительство не разъ высказывался противъ банкирскаго ажіотажа и биржевой горячки. Столѣшниковъ самъ хорошо понималъ это, но что было дѣлать? Своя рубашка ближе къ тѣлу.
   -- Теперь какъ разъ вы застанете его высокопревосходительство.
   Старикъ откланялся и вышелъ. Чѣмъ далѣе, тѣмъ все безнадежнѣе и безнадежнѣе становилось его дѣло.
   "Его высокопревосходительство" былъ дома. "Его высокопревосходительство" внимательно выслушалъ Столѣпишова.
   Черезъ четверть часа Столѣшниковъ вышелъ изъ кабинета. Послѣдняя надежда рухнула. Все кончено; ему остается одно -- два дня жизни и ремингтонъ въ заключеніе.
   

XXVIII.
Тройная исповѣдь.

   Надя, еще разъ пріѣхавшая къ Черноморцевымъ, ходила сама не своя; къ ней всѣ, кромѣ Ксеніи, отнеслись какъ-то странно. Одни были черезъ-чуръ внимательны, другіе постарались отойти подальше... Наконецъ, Татьяна Борисовна отозвала ее въ сторону.
   -- Скажите, Надинька, что это Андрей Федоровичъ не поладилъ съ редакціею Ключа?
   -- Не знаю, ничего не знаю.
   -- Вы читали прежде въ Столичномъ Указателѣ статьи Преображенскаго въ защиту Андрея Федоровича?
   -- Читала, только, вѣдь, я не понимаю ничего.
   -- Сегодня Левшинъ отвѣтилъ у себя на нихъ, и ужасно отвѣтилъ...
   Надю ударно по сердцу.
   -- Что-жь тамъ такое? У васъ есть?
   -- Есть. Подите, душечуа, въ мой будуаръ, тамъ никого теперь нѣтъ. Возьмите газету. Вонъ она на столѣ.
   Надя съ сильно бьющимся сердцемъ взяла печатный листокъ и пошла.
   Дѣйствительно, было ужасно. Ея отца называли чуть не мошенникомъ. Говорили объ обманутыхъ вкладчикахъ, о какомъ-то чудовищномъ плутовствѣ на биржѣ. Въ концѣ-концовъ, Левшинъ бросилъ "дѣльцамъ такого сорта" упрекъ, что ради своей наживы они готовы приносить въ жертву тысячи жизней. Затѣмъ слѣдовало подробное описаніе старгородской катастрофы.
   Надя прочла и опустила газету. Ксенія какъ разъ въ эту минуту вошла въ будуаръ.
   -- Дорогая моя... милая! Что это? что это?... Я читала сегодня... Не хотѣла только говорить тебѣ объ этомъ.
   -- Что же?... Вѣдь, это неправда, лгутъ они?
   Ксенія молчала.
   -- Смотри, ты больше меня понимаешь въ этомъ... Тутъ, вѣдь, все клевета... Одна клевета... Они пользуются тѣмъ, что папа старикъ... Съ молодыми они бы не осмѣлились.
   -- Бѣдная Надя!
   -- Что бѣдная?... Ты скажи мнѣ.
   -- Видишь ли, голубка моя, дѣльцы и банкиры -- дома и на биржѣ два совершенно различные типа. Они могутъ быть прекрасными отцами, мужьями, друзьями, но въ дѣлѣ они преслѣдуютъ исключительно эгоистическія цѣли. У нихъ хищничество возведено въ принципъ.
   -- Ты не хочешь ли сказать, что мой отецъ такой...
   -- Одно тебѣ могу утвердить: фактическая, внѣшняя сторона этого обличенія вѣрна. Можетъ быть, у отца твоего были свои разсчеты, цѣли, о которыхъ публикѣ неизвѣстно... Но, въ сущности, онъ дѣйствуетъ какъ и всѣ; онъ дѣлалъ и дѣлаетъ то, что здѣсь разсказано... Вообще, Надя, жизнь не проходитъ безъ тревогъ и потрясеній... Вѣрь одному: во мнѣ всегда ты имѣешь друга. Всегда и вездѣ. Что бы ни случилось, пока у меня есть кусокъ хлѣба, онъ есть и у тебя... Вѣдь, ты не обижаешься? Вѣдь, если бы мнѣ приходилось плохо -- ты бы то же сдѣлала?
   Надя крѣпко обняла ее.
   -- А, все-таки, я повторю тебѣ мой прежній совѣтъ.
   -- Какой?
   -- Брось всякую надежду на Коротковскаго. Ты его видѣла?
   -- Давно уже нѣтъ.
   -- Ну, вотъ; я убѣждена, что Велинскій повторитъ свое предложеніе. На этотъ разъ не отказывайся. Пойми, родная: любовь, счастіе,-- все это слова, или, какъ теперь говорятъ, фикція. Нужно сначала сдѣлать карьеру, богатство; ну, а потомъ все, что тебѣ нравится, само пойдетъ въ твои руки.
   -- Но, вѣдь, это подло!
   -- Подло! Да, вѣдь, всѣ такъ дѣлаютъ. Иначе... иначе -- нужно голодать. Есть героини -- онѣ ютятся по чердакамъ и подваламъ, въ холодныхъ платьишкахъ зимою бѣгаютъ на лекціи, голодаютъ, отказываютъ себѣ во всемъ, мрутъ отъ тифа, ну, а если выживаютъ, такъ ужъ дѣйствительно являются крупною честною силой, но, вѣдь, это не для насъ съ тобой.
   -- Отчего?
   -- Не изъ того мы тѣста сдѣланы. Мы не подготовлены бъ этому. Мы вырасли на чужихъ хлѣбахъ!
   -- Вотъ тутъ-то и надо быть сильной. Пусть придетъ несчастье -- я его встрѣчу лицомъ къ лицу...
   -- Сломишься, Надя.
   -- А если и сломлюсь, такъ лучше сгинуть, чѣмъ такъ жить, чѣмъ мучиться со всѣмъ этимъ...
   И онѣ долго еще сидѣли, обнявшись, вдвоемъ на козеткѣ подъ мягкимъ свѣтомъ лампы, спрятанной въ зелени.
   Въ полночь на вечеръ пріѣхала Ольга Егоровна Воротынская. Свѣтлѣйшую сопровождалъ Коротковскій. Оба выглядывали очень весело; очевидно, они были довольны и каждый собою и оба другъ другомъ...
   Александра Яковлевна прямо подошла къ нимъ, поздоровалась съ княгинею и отвела въ сторону художника.
   -- Что это значитъ, Леонтій?
   -- Что?-- удивился онъ.
   -- Я тебя ждала...
   -- Тише, за нами наблюдаютъ...
   -- Э, да мнѣ все равно! Я ждала тебя все время, пока мой мужъ пропадалъ въ Москвѣ.
   -- Я не могъ пріѣхать, Саша.
   -- Отчего ты не отвѣчалъ на мои письма?
   -- Я отвѣчалъ,-- нерѣшительно отговаривался Коротковскій.-- Вѣрно они не дошли до тебя.
   -- Другъ мой, не доходятъ только тѣ письма, которыхъ не пишутъ!-- насмѣшливо улыбнулась она.-- Послушай, говори правду, ты возишься съ Воротынской?
   -- Какая идея! Съ чего ты взяла? Правда, я рисовалъ ея портретъ и теперь рисую; она ѣздить во мнѣ для сеансовъ...
   -- Да? да... Я имѣю нѣкоторое понятіе объ этихъ сеансахъ, по собственному опыту.
   Воротковскій покраснѣлъ и засмѣялся.
   -- Ты -- другое дѣло.
   -- Почему?
   -- Ты хороша собой... Ни одинъ художникъ не взглянетъ на тебя равнодушно.-- И ему вдругъ захотѣлось страстно, безумно остаться съ нею наединѣ, опять ее зацѣловать. Точно въ голову ударило.
   -- Такъ я тебѣ еще немного нравлюсь?-- замѣтила она искорки, засвѣтившіяся въ его глазахъ.
   -- Да! Еще бы!... Развѣ было время, когда я относился къ тебѣ спокойно?... Мы не сошлись, но...
   -- Отвези меня домой сейчасъ,-- не дала она ему кончить.
   -- Я далъ слово провожать Воротынскую...
   -- Опять... Дуракъ! Вѣдь, пойми: ты только доѣдешь до моей квартиры. Вѣдь, меня сегодня ждетъ мужъ; онъ дома. Наше свиданіе продлится полчаса въ каретѣ и ты вернешься сюда.
   И дѣйствительно, черезъ полчаса онъ вернулся, но его тутъ ;е въ залѣ ждала Воротынская.
   -- Подите сюда. Куда вы сейчасъ ѣздили?
   -- Никуда... Я здѣсь былъ.
   -- Врете... Я знаю, вы провожали вашу жену, то-есть бывшую вашу жену...
   -- Если у;ь на то пошло, да, провожалъ. Что же изъ этого?
   -- А что вы мнѣ говорили вчера, сегодня?... Коротковскій, знаете, мои увлеченія кратковременны; я не отнимаю многаго у мужчинъ, но въ эту недѣлю, двѣ -- я не терплю уже ничьего соперничества...
   -- Неужели ты думаешь, что я могъ бы измѣнить тебѣ?-- шепотомъ заговорилъ онъ.
   -- Я бы не совѣтовала!... Въ мои годы не шутятъ. За это ты долженъ сейчасъ ѣхать со мною и ко мнѣ...
   Коротковскій молча поклонился.
   Но, очевидно, ему не судьба была, потому что въ эту же минуту въ дверяхъ появилась Ксенія съ золотою красавицей. Надя, увидя его, вспыхнула вся отъ радости. Художникъ тоже не могъ остаться равнодушнымъ въ ней.
   -- Какой я дуракъ! Онѣ обѣ не стоятъ ея мизинца!-- залюбовался онъ дѣвушкой, порывисто подходившей къ нему.
   -- Леонтій Петровичъ, какъ я рада, сколько времени я не видѣла васъ... Уйдемте отсюда куда-нибудь.
   Воротынская заговорилась съ Ксеніей.
   Коротковскій воспользовался этимъ и предложилъ руку Надѣ. Они ушли въ тотъ же будуаръ, гдѣ только что сидѣли подруги.
   -- Мнѣ такъ много, много надо сказать тебѣ, дорогой мой!-- и она уронила ему на плечо свою головку.
   -- Что съ тобою, Надя?
   -- Если бы ты зналъ, какъ я несчастна, какъ тяжело мнѣ... Все гибнетъ кругомъ, все рушится!
   -- Ты, вѣрно, преувеличиваешь...
   -- Дѣла отца такъ плохи...
   "Ого,-- мелькнуло у него въ головѣ,-- а я положилъ къ нему въ банкъ третьяго дня... Хорошо, что еще немного".
   -- Да, но, вѣдь, ты знаешь, что я у тебя остался.
   -- Одно это и поддерживаетъ меня... Все это время я ни съ кѣмъ не могла подѣлиться своимъ горемъ... Тебя не было, я такъ хотѣла видѣть тебя... Вотъ теперь вижу -- мнѣ и легче. Знаю, что не одна я на свѣтѣ...
   -- Если бы ты могла видѣть, какъ я былъ занятъ, какъ много работалъ. Ты знаешь, художникъ, артистъ и писатель, они не принадлежатъ себѣ. Они должны пользоваться вдохновеніемъ, ловить счастливую минуту творчества...
   -- Я развѣ этого не понимаю? Храни меня Богъ, чтобы я отняла хоть одну минуту у тебя. Ты долженъ работать, долженъ быть славенъ, богатъ, счастливъ. Но, вѣдь, ты меня любишь, хоть немного?
   -- Никогда и никого я не любилъ такъ, какъ тебя... Никогда и не полюблю никого,-- и онъ коснулся губами ея горячаго лба.
   Въ сосѣдней комнатѣ послышался шорохъ. Коротковскій живо пересѣлъ на кресло, стоявшее рядомъ.
   -- А я васъ искала, Леонтій Петровичъ!-- окинула ихъ ревнивымъ взглядомъ Воротынская.
   Художникъ вскочилъ.
   -- Вы, надѣюсь, исполните свое обѣщаніе и довезете меня домой... Я безъ экипажа сегодня!-- въ видѣ извиненія пояснила она Надѣ.
   Надя съ жалобнымъ видомъ подала руку Коротковскому. Когда онъ пожималъ ее, ея пальцы дрожали и на глазахъ навертывались слезы.
   -- Вѣрь мнѣ,-- только и успѣлъ шепнуть онъ Надѣ.
   "Боже! какой я подлецъ!-- думалъ онъ, выходи подъ руку съ Воротынской.-- А, впрочемъ, что же мнѣ дѣлать, какъ разобраться? Надю я люблю, но не моя она... Слѣдовательно... слѣдовательно, жизнь коротка, и разсуждаютъ только одни дураки, а умные люди дѣйствуютъ! Да, притомъ, и жена, и княгиня такъ хороша, а я художникъ!" -- и онъ совершенно успокоился на этомъ.
   -- Куда?-- спросилъ у княгини Коротковскій.-- Къ вамъ?
   -- Нѣтъ, садись въ карету,-- уронила она.-- Къ тебѣ.
   А бѣдная Надя?
   Бѣдная Надя повѣряла Ксеніи свои маленькія тайны и съ счастливой уже улыбкой говорила:
   -- Что бы тамъ ни было, а у меня остается Леонтій. Значитъ, жить еще можно и я... я... право расплачусь сейчасъ отъ радости, если ты меня не отвезешь домой...
   

XXIX.
Паника.

   Вечеромъ, наканунѣ роковаго дня, Столѣшниковъ получилъ отъ Слонимскаго записку: "Завтра въ двѣнадцать часовъ я представлю къ уплатѣ чекъ на всю сумму извѣстнаго вамъ вклада".
   Столѣшниковъ былъ странно спокоенъ. Прочелъ, прошелся по комнатѣ, зачѣмъ-то перенесъ книгу съ письменнаго стола на этажерку, побарабанилъ пальцами въ стекло окна...
   -- Уже?... Да, вѣдь, онъ такъ и говорилъ... Пора...
   Старикъ давно рѣшился. Теперь было уже все равно.
   Ему нужно было только два дня... Только два дня, чтобы составить подробный отчетъ. Изъ этого отчета убѣдятся,-- убѣдятся тогда, когда его уже не будетъ на свѣтѣ,-- въ томъ, что онъ не былъ злостнымъ банкротомъ, даже и не неосторожнымъ. Несчастіе, случайность... Онъ уѣдетъ писать свой отчетъ въ Выборгъ. Тамъ его никто не знаетъ. Напишетъ, сдастъ на почту и... и... ремингтонъ здѣсь ли? Вотъ онъ. Нужно его не забыть, главное. Оно и лучше! По крайней мѣрѣ, она, Надя, не увидитъ, не будетъ въ первой моментъ, когда застрѣлившагося старика-отца начнетъ тормошить полиція, когда явятся врачи...
   Надо своихъ спасти отъ первой волны общаго негодованія.
   Онъ сѣлъ къ столу и набросалъ записку: "Генералъ, завтра контора имѣетъ быть заперта. Послѣ завтра заѣдете ко мнѣ".
   Черезъ два часа идетъ поѣздъ. Время сбираться. Ручной сакь-вояжъ,-- вотъ все, что ему необходимо. Ночная рубашка, документы, альбомъ съ портретами покойной жены и дочери,-- Все это было уложено еще наканунѣ. Не забылъ ли чего?... Онъ остановился посреди комнаты и началъ думать. "Бодровъ, да Бодровъ то же разоренъ теперь. Съ дочерью на улицѣ остался. Ахъ, не о томъ! Что же еще надо взять съ собою? Гдѣ-то медальонъ съ волосами Нади?... Надѣть его на себя. Съ нимъ и умереть. Туфли вотъ положить еще, старъ сталъ, ноги ноютъ. Одеколонъ... безъ него я задыхаюсь на желѣзной дорогѣ... О, какой переполохъ будетъ завтра!... Пустятъ слухи, что я бѣжалъ... Въ Америку бѣжалъ. Всѣ прѣгорѣлые банкиры въ Америку бѣгаютъ... Станутъ искать, а тутъ вдругъ телеграмма изъ Выборга; все и узнаютъ тогда. Добрѣе ли будутъ ко мнѣ. Впрочемъ, мнѣ что? Съ моей дочери. Разумѣется, смерть отца примиритъ съ нею... Замужъ она выйдетъ, дѣти пойдутъ. А я -- я буду гнить въ землѣ... Ахъ, да, еще -- послѣднюю вѣдомость забылъ! Гдѣ она? Въ столѣ, кажется. И ее съ собой надо для отчета. Ну теперь все..."
   Онъ взялъ сакъ-вояжъ.
   Подошелъ въ большому маслянными красками написанному портрету жены...
   Какъ она смотритъ на него, точно чувствуетъ!... Впрочемъ, у нея всегда были нѣсколько печальные глаза. Какъ къ ней шелъ черный бархатъ! Какъ живая... "Прощай, Настя! А, впрочемъ, какое же прощай!... Прощай было давно -- теперь здравствуй. Съ тебѣ иду!.. Тамъ, если есть это "тамъ", встрѣтимся". Онъ всталъ на диванъ и поцѣловалъ портретъ. Пыль, покрывавшая его, незамѣтнымъ слоемъ осталась на губахъ.
   Кончено! Теперь совсѣмъ пора.
   -- Надя,-- прошелъ онъ къ дочери,-- ты знаешь, я дня на три долженъ уѣхать.
   -- Ты говорилъ, папа.
   -- Я не хотѣлъ бы, чтобъ ты одна здѣсь оставалась.
   -- А что? Я не боюсь.
   -- Семенъ, видишь ли, просился сегодня со двора; тебѣ будетъ жутко съ одной Марьей...
   -- Савишну позову.
   -- Ахъ, да, Савишна... Она, кажется, тоже внесла въ банкъ ко мнѣ деньги?
   -- Какъ же.
   -- Значитъ, и Савишна... Всѣ, всѣ! Вотъ что, Надя, исполни мою просьбу. Съѣзди, переночуй у Ксеніи; я спокойнѣе буду.
   -- Увѣряю тебя, папа...
   -- Не увѣряй. Сдѣлай для меня. Богъ знаетъ, что въ пустой квартирѣ случиться можетъ.
   -- Ну, опять! Ты совсѣмъ сталъ трусомъ,-- засмѣялась Надя.-- Что, вѣрно дѣла поправляются?
   -- Да... А что?...
   -- Ты такъ спокоенъ сегодня. Первый разъ за эти дня я вижу тебя такимъ.
   -- Да... Дѣла теперь хороши. Скоро и совсѣмъ конецъ затрудненіямъ... Я тебя довезу до Ксеніи. Хорошо?
   -- Что дѣлать съ тобою? Я, вѣдь, послушная дочь.
   Старикъ не отводилъ глазъ отъ нея... Потомъ взялъ ея голову въ руки, привлекъ къ себѣ... и крѣпко поцѣловалъ.
   -- Лишь бы ты была счастлива... Не теперь, разумѣется, а потомъ... потомъ, когда все пройдетъ!
   -- Ну, опять заговорилъ загадками!
   Всю дорогу до Ксеніи отецъ молчалъ, только изрѣдка взглядывая на нее; онъ высадилъ дочь у подъѣзда, опять поцѣловалъ ее, взялъ ея руку и не выпускаетъ...
   -- Такъ, значитъ, ты у Ксеніи будешь... пока я вернусь?... Да?
   -- Хорошо, хорошо!-- звонко засмѣялась Надя.
   -- Въ Выборгъ... То-есть на финляндскую желѣзную дорогу,-- приказалъ онъ кучеру.
   -- До свиданія, папа... Я бы тебя проводила на дорогу.
   -- Прощай, Надя... Не надо, не надо, я одинъ... Ступай!...-- заторопился Андрей Федоровичъ.
   Стоя у подъѣзда, Надя видѣла, какъ отецъ оглянулся на нее и сдѣлалъ ей знакъ рукой.
   Ксенія очень обрадовалась Надѣ. Онѣ проболтали всю ночь. Утромъ Надя проснулась раньше, пошла въ гостиную; на столѣ лежали газеты. Ксенія послѣ дебюта стала выписывать всѣ. Должны были появиться и уже появлялись отчеты о ней. Вонъ Голосъ, Новое Время, Новости, Столичный Указатель, Ключь..
   Надя машинально взяла въ руки послѣднюю. Взглянула -- фамилія ея отца въ красную строку.
   -- Что бы это было?
   "Спекулировавшая за послѣднее время акціями старгородской дороги фирма Столѣшникова, очевидно, зарвалась. Эти дни на биржѣ были предложены отъ ея имени большія партіи упомянутыхъ акцій для продажи, но покупщиковъ не нашлось..."
   "Кстати,-- продолжалъ Левшинъ,-- мы можемъ сообщить одно весьма тревожное извѣстіе. Надняхъ ожидаютъ банкротства одной извѣстной и долго считавшейся прочною банкирской конторы. Прекращеніе платежей въ данномъ случаѣ связано, какъ мы слышали, съ катастрофой на старгородской дорогѣ. Контора владѣла значительнымъ количествомъ ея акцій. Съ своей стороны, мы не разъ предупреждали нашихъ читателей отъ излишняго довѣрія къ разнымъ спекуляторамъ, которые, ради своей личной наживы, готовы не только разорить вкладчиковъ, но и жертвовать жизнями сотенъ и тысячъ людей, по необходимости путешествующихъ по ихъ карточнымъ сооруженіямъ.
   "Мы слышали еще, что г. Столѣшниковъ вчера имѣлъ свиданіе съ министромъ финансовъ, которое кончилось, очевидно, не въ пользу почтеннаго банкира.
   "Пассивъ нѣкоторой, прекращающей платежи банкирской конторы, какъ намъ сообщали изъ вѣрнаго источника, простирается до двухъ съ половиною милліоновъ рублей. Активъ ея неизвѣстенъ.
   "Дѣйствительность сама даетъ за насъ отвѣтъ г. Преображенскому, который, принявъ на себя защиту неправаго дѣла, разумѣется, не могъ найти мѣста въ нашей газетѣ и перебрался въ Столичный Указатель".
   Надя ничего не поняла.
   Ясно было, что разореніе подошло, что оно близко, но что все это значитъ?... Она прочла еще разъ и сѣла съ газетой въ рукахъ.
   Ксенія, войдя, застала ее въ слезахъ. Противъ нея сидѣлъ генералъ, молча выпучивъ глаза на дѣвушку.
   -- Что такое? Что случилось?... Генералъ, что вы надѣлали?...
   Но генералъ повелъ на нее искоса глазами и опять уставился на Надю.
   -- Прочитай!-- подала Надя Ксеніи.-- Я теперь нищая, но меня не это пугаетъ. Гдѣ мой отецъ? Что съ нимъ? Онъ не переживетъ разоренія.
   -- Кто нищая?-- покраснѣлъ отъ негодованія Тигръ.-- Говорю -- кто нищая?
   -- Я... я нищая... Мы разорены...
   -- Нѣтъ-съ... Какъ вы смѣете?-- оралъ и кипятился генералъ.-- Кто вамъ позволилъ?... Я не допущу... Молчать!... Сейчасъ... вотъ сейчасъ... Нельзя, говорю, именно!
   Ксенія глядѣла на него и не понимала ничего. Тигръ вскочилъ, всплеснулъ руками и побѣжалъ къ себѣ наверхъ.
   Надя плакала, положивъ голову на плечо обнявшей ее Ксеніи. Та понимала, что утѣшенія теперь безполезны и только гладила свободною рукою золотые волосы подруги. Прошло нѣсколько минутъ.
   -- Нищая!-- послышался опять въ сосѣдней комнатѣ негодующій голосъ генерала.-- Кто позволилъ?...
   Онъ вбѣжалъ въ комнату съ свернувшимся на сторону парикомъ.
   -- Вотъ -- нищая!... Не хочу -- вотъ.
   И генералъ бросилъ на столъ передъ Надей что-то завернутое въ несовсѣмъ опрятный носовой платокъ.
   -- Что это?-- спросила Ксенія.
   -- Ничего-съ, вотъ... Она думала -- нищая, а я не хочу!... Не позволю -- вотъ тутъ все...
   И генералъ вдругъ сконфузился, схватилъ шапку, надѣлъ посреди комнаты, не поправивъ парика, и выбѣжалъ вонъ.
   -- Что онъ тутъ?
   Подавивъ въ себѣ чувство брезгливости, Ксенія развязала узелъ платка.
   -- Посмотри, Надя... генералъ-то мой... Вотъ не ожидала отъ него!
   Въ платкѣ были двѣ сотенныя бумажки, масса серебряной монеты и мѣди, старые серебряные часы луковицей, обломанный гербъ отъ каски, золотой перстень съ вензелемъ, подаренный ему Бубновымъ, пѣнковая трубка, цѣпочка новаго золота, какая-то турецкая монета, густые эполеты, пара потемнѣвшихъ отъ времени погонъ и нѣсколько форменныхъ пуговицъ.
   -- Это онъ тебѣ все свое достояніе... Ай да генералъ!... Онъ положительно миритъ меня съ собою. Деньги ему отецъ далъ...
   Надя улыбнулась сквозь слезы, разглядывая богатство генерала.
   -- За это я сегодня же куплю ему серебряную трубу и разрѣшу играть въ мое отсутствіе... Пускай тѣшится... Ай да генералъ!... Жанъ!
   Вошелъ человѣкъ.
   -- Позови сюда генерала.
   -- Да они уѣхали.
   -- Куда?... Какъ?
   -- Выскочили изъ подъѣзда и пальто только въ одинъ рукавъ надѣли, крикнули извощика и къ Палкину. Они завсегда, какъ разстроются чѣмъ, сейчасъ же къ Палкину.
   -- Что-жь онъ, сказалъ что-нибудь?
   -- Да я не понялъ-съ... Они кричали: "Не позволю!... Вотъ именно!..." А что именно, что не позволю -- неизвѣстно.
   -- Вели подать мнѣ лошадь. Надя, поѣдемъ кататься. Хочешь? На воздухѣ тебѣ лучше будетъ.
   Но не успѣли еще выйти подруги, какъ Жанъ доложилъ, что Надежду Андреевну спрашиваютъ.
   -- Кто?
   -- Ихъ кучеръ и артельщикъ изъ банка.
   Надя должна была къ нимъ выйти.
   -- Что ты, что ты, Яковъ?
   -- Голубушка вы наша, что теперь будетъ съ вами, горькими сиротинками?
   Нужно объяснить, что рожа круглаго сиротинки была толще и краснѣе тульскаго самовара.
   -- Что случилось?
   -- Сейчасъ нагряяула къ намъ полиція, спрашивала гдѣ баринъ... Слѣдователь былъ. Вонъ онъ изъ банка прибѣжалъ; лица на ёмъ нѣтъ,-- указалъ тульскій самоваръ на артельщика.
   -- Вавилоны, Надежда Андреевна, у нашего банка. Что народушку! Стоятъ -- стѣна стѣной, плачутъ!... Я ушелъ, потому невозможно.
   -- Отецъ будетъ черезъ два дня.
   -- Дай-то Господи!... Ужь мы и голову потеряли. Хотѣли отворить банкъ, за генераломъ поѣхали, а генералъ тоже, говорить, съ утра уѣхалъ. Теперь полицію къ дверямъ поставили. Что и дѣлать-то, не знаемъ... Вчера Андрей Федоровичъ вечеромъ къ намъ пріѣзжали въ банкъ...
   -- Какъ вечеромъ? Онъ прямо на желѣзную дорогу...
   -- Приказали завезти ихъ въ контору,-- пояснилъ кучеръ.
   -- Вошли они къ намъ -- я ужь спать ложился. Приказали зажечь газъ; я газъ зажегъ. Стояли они посередь повторы, глядѣли-глядѣли... Таково ли жалостно глядѣли, а потомъ къ себѣ въ кабинетъ вошли. Сѣли въ кресло и головку на руку опустили... Посидѣли, посидѣли -- и вышли... Еще мнѣ говорятъ: отчего соръ въ углу? А Пантелей-то къ женѣ ушелъ, соръ-то до завтра и оставилъ.
   -- Меня слѣдователь спрашиваетъ -- куда отвозилъ Андрея Федоровича, на какую дорогу? Ну, я -- тоже не на дурака напали!-- говорю, на варшавскую... А они билетъ-то до Выборга, барышня вы моя хорошая, взяли...
   -- Почему ты знаешь?-- вступилась Ксенія.
   -- А потому -- сакъ-вояжъ они забыли у меня въ санкахъ, а потомъ вышли и носильщику вмѣстѣ съ билетомъ отдали: сдай, говорятъ, въ багажъ до Выборга. Ну, я это-оное слово и запримѣтилъ... Сдай, говорятъ, въ багажъ до Выборга. А потомъ мнѣ: прощай Яковъ. Я имъ: "счастливой дороги, Андрей Федоровичъ..." Вотъ и всего было у насъ разговору-то. Потомъ я поѣхалъ домой и ушелъ спать... А близко къ полудню меня будятъ. Смотрю, Господи Боже ты мой!... Городовой стоитъ.-- Чего тебѣ, говорю, надобно?-- "Ты возилъ барина вчера?" -- Я.-- "Пойдемъ, говоритъ, по начальству... Оно разберетъ". И про васъ спрашивали... Я говорю: "Почемъ знаю, гдѣ барышня; у нихъ знакомыхъ много: сегодня къ однимъ поѣхала, завтра къ другимъ". Тогда слѣдователь, молодой, такой подбористый, а только и строгій... "Пока, говоритъ, что-жь дочь спрашивать? Ей не до насъ... Да она, я думаю, и не знаетъ ничего". Замѣтимши эту самую добродѣтель ево, я ему въ сторонкѣ и говорю: "Барышня-то у Ксеніи Капитоновны", а онъ мнѣ: "Молчи дуракъ, когда тебя не спрашиваютъ". Я и замолчалъ. А потомъ прибегъ ко мнѣ артельщикъ изъ банка -- мы съ нимъ вмѣстѣ сюда... Бѣда теперь, что супротивъ банка дѣлается. Народъ стоитъ -- плачетъ!...
   Надя, совсѣмъ растерявшаяся, молча стояла и слушала.
   Она представляла себѣ нищету и разореніе, но совсѣмъ, совсѣмъ иначе... Эти люди, этотъ народъ, который плачетъ... Зачѣмъ онъ плачетъ?
   -- Зачѣмъ же они плачутъ? Народу-то что за дѣло?
   -- Какъ не дѣло? Другой послѣднее свое въ банкъ-то снесъ, думалъ, на черный день, либо на старость ему...
   -- Такъ имъ, вѣдь, отдадутъ...
   -- Какъ не отдать!... Андрей Федоровичъ отдастъ, коли ему Богъ пошлетъ за простоту за ево... не пошлетъ -- всѣмъ раззоръ, всѣмъ бѣда неминучая.
   Оказалось, что кучеръ Яковъ больше ея понимаетъ положеніе дѣла.
   -- И твои деньги тамъ есть?-- опасливо спросила Надя.
   -- Не! Какія у кучера деньги!-- усмѣхнулся Яковъ.-- По нашимъ-то деньгамъ всѣ кабаки плачутъ. Что и за кучеръ, если у него деньги есть!
   -- Я должна пойти туда!-- обернулась Надя къ Ксеніи.
   -- Куда?
   -- Въ банкъ. Я хочу, должна сама видѣть, узнать. Это нестерпимо такъ! Спасибо тебѣ, Яковъ. Черезъ два дня отецъ вернется -- все уладитъ.
   

XXX.
Въ конторѣ.

   Уголъ Морской и Гороховой былъ весь запруженъ народомъ. Новыя толпы проходили сюда, толпы растерянныхъ людей, словно хотѣвшихъ удостовѣриться въ своемъ несчастіи. Обезумѣвшія, перекошенныя лица уже потомъ отличила Надя въ этой массѣ; сначала ее только охватилъ общій гулъ, гдѣ смѣшивались проклятія однихъ, крики другихъ, истерическія рыданія женщинъ, вопли старухъ, оплакивавшихъ свое несчастіе, перебранка набѣгавшихъ отовсюду артельщиковъ, какой-то отчаянный вихрь звуковъ, полныхъ тоски, бѣшенства, ненависти, раскаянія и злобы... Широко раскрывъ глаза, Надя привстала въ саняхъ и точно окаменѣла въ одномъ положеніи. Какой-то старикъ въ ветхой шинелишкѣ бросилъ около нея шапку на землю и въ припадкѣ безумія топталъ ее ногами; другой, помоложе, держалъ пачку бумагъ въ рукахъ и, наступая почему-то на городоваго, оралъ прямо въ лицо ему: "Не пускаешь, не пускаешь? А когда мы носили сюда деньги, пускалъ, не препятствовалъ? Давай мои деньги, вотъ они -- бумаги-то, давай мои деньги!" Полный священникъ точно къ землѣ приросъ; онъ опустилъ голову, молчитъ, и Надя видитъ, какъ но его лицу катятся слезы... Вонъ старуху ведетъ дѣвушка, молодая еще; она озабоченно смотритъ въ лицо, должно быть, матери. У той голова трясется во всѣ стороны, глаза устремлены на двери банка, въ рукахъ зажаты тѣ же проклятыя, всѣхъ ихъ разорившія бумаги. "Нельзя туда, маменька",-- удерживаетъ ее дочь; но старуха не слышитъ и пробивается впередъ, не отводя точно остеклѣвшаго взгляда отъ завѣтныхъ дверей. Вонъ подкатила щегольская карета; ливрейный лакей соскочилъ съ козелъ и отворилъ дверцы. Вышла въ бархатѣ и соболяхъ какая-то барыня. Спрашиваетъ. Артельщикъ изъ чужой конторы объясняетъ ей что-то. Барыня блѣднѣетъ, и не успѣваетъ лакей подхватить ее, какъ она валится лицомъ въ растоптанный безчисленными ногами снѣгъ. Чѣмъ дальше, тѣмъ страшнѣе и страшнѣе становится Надѣ... Ксенія угоговариваетъ ее ѣхать назадъ, но она не слышитъ. Попробовала та приказать кучеру повернуть. Надя соскочила съ саней и пошла въ толпу. Насилу Ксенія ее вернула назадъ...
   А море несчастія и отчаянія все шире и шире заливало своими мрачными волнами двѣ эти улицы. Вонъ знакомое лицо... Кто это? Бодровъ!-- припоминаетъ Надя. И въ какомъ видѣ!... Безъ шапки, шуба распахнулась, воротникъ рубахи изорванъ, точно ему душно стало и онъ разомъ рванулъ его... "Мошенникъ,-- кричитъ Бодровъ,-- мошенникъ! Друга, товарища но міру пустилъ... На "ты" были съ нимъ... Дочь мою ограбилъ... Всего недѣлю назадъ я ему, подлецу, вору, и деньги-то принесъ. Будь же проклята замою твоя дочь!" И онъ грозитъ невѣдомо кому кулакомъ... "Да, нѣтъ!... Такъ нельзя!" -- и Бодровъ бросается въ толпу, по толпа его оттираетъ прочь. Вонъ старикъ въ военной шинели идетъ вонъ. Понялъ свое несчастье. Шатается. Прислонился къ фонарному столбу и рыдаетъ. Надя около прислушивается. "Дѣтей ограбилъ, мерзавецъ... дѣтей по міру пустилъ!" А тамъ какая-то дама въ припадкѣ отчаянія клочьями рветъ волосы, бьетъ себя кулаками въ лицо... И всѣ-то теперь или плачутъ, или проклинаютъ. И Надя чувствуетъ, какъ масса этихъ неистовыхъ криковъ какою-то тучею подхватываетъ ее... подхватываетъ и уноситъ куда-то, въ какую-то душную, душную тьму... Нѣтъ, проясняется... Опять свѣтло... Ахъ, лучше бы тьма была, лучше бы не видать этого ужаса!... Она невольно закрываетъ глаза... Открыла -- несутъ на рукахъ Бодрова. Весь онъ растерзанъ. Въ обморокѣ, должно быть... Господи, да что же это? Вѣдь этого быть не можетъ; вѣдь это сонъ, кошмаръ!.. "Ксенія, разбуди меня, разбуди!" -- съ отчаяніемъ обращается она къ подругѣ.
   Нѣсколько старухъ уже измяли. Одного какого то барина совсѣмъ полумертваго посадили въ сани и городовой, обхвативъ руками колыхавшееся тѣло, повезъ его въ ближайшую больницу. А это что? Ее только не доставало. Милая Савишна!... Простоволосая бѣжитъ прямо въ толпу... На ней лица нѣтъ; старческія слезы струятся у нея изъ глазъ...
   -- И меня-то не пожалѣлъ, злодѣй эдакій!
   Слушаетъ Надя, глазамъ своимъ не вѣритъ. Савишна скользнула по ней обезумѣвшимъ взглядомъ и не узнала.
   -- И меня, родимые, не пожалѣлъ. Двадцать лѣтъ ему служила... Дочь у него вынянчила; жена его помирала -- сидѣла надъ ней... Послѣднія полторы тысячи мои, голубчики...
   -- Ты что-жь, жила у него?...
   -- Жила, милые... жила у аспида... И меня-то онъ обокралъ... Подавись ты моими деньгами, чтобъ и тебѣ, и отродью твоему...-- И старуха навзрыдъ зарыдала передъ толпой.
   -- Господи... и меня она прокляла!-- вся горѣла Надя.-- Ксенія, что дѣлать, что дѣлать?...
   И новыя, новыя волны приливали сюда. Никто ни о чемъ ее думалъ. Никому въ голову не приходило, что все можетъ раскрыться, что дѣло окажется не такъ важно, не такъ ужасно... Вонъ какая-то дама. Старый салопъ сползъ съ нея. Она подобралась къ самому крыльцу. Что-то спрашиваетъ у городоваго. Городовой не отвѣчаетъ -- бережетъ двери въ контору. Дама кричитъ ему въ самое лицо. Полицейскій -- словно каменный. Дама подымается и схватываетъ его за горло... Полиція бросается, отнимаетъ... Даму въ обморокѣ уносятъ.
   -- Пропалъ сынъ мой, пропалъ теперь!... Онъ казенныя деньги-то, довѣренныя ему, положилъ сюда... На процентъ польстился,-- обращается пожилой чиновникъ къ Надѣ.-- Пропалъ мой Митя!... Подъ судъ, подъ судъ теперь!...
   -- Ксенія! Что дѣлать? Что дѣлать?...
   -- Надя! Одно осталось, сама знаешь! Если кто можетъ спасти, такъ это одинъ Велинскій.
   Надя уже ничего не могла сообразить. Она только одно видѣла, только одно знала -- тысячи разоренныхъ. Весь этотъ вихрь проклятій звучалъ въ ея ушахъ; эти рѣки слезъ, казалось, могли растопить самые камни тротуара... Какъ ругали ея бѣднаго отца!... И она чувствовала, что они, эти вчера еще обезпеченные старики, старухи, безпомощные и разоренные сегодня, въ правѣ его ругать... въ правѣ клясть его имя... Гдѣ-то онъ теперь? Что съ нимъ? Да развѣ можно жить послѣ этого?... И что свое личное счастье или горе рядомъ съ этимъ вихремъ бѣдствій? Что оно -- мое "я?" Жалкая капля, тусклая искра въ бѣшеномъ пожарищѣ.
   -- Да, да, ты права... Ксенія!.. Одинъ Велинскій... Одинъ Велинскій можетъ... Онъ говорилъ мнѣ...
   -- На Захарьевскую!-- приказала Ксенія.
   Надя повиновалась, какъ ребенокъ. Пусть теперь! Ей все равно, все равно, лишь бы спасти этихъ, если не поздно.-- "О, Господи!-- молилась она,-- сдѣлай такъ, чтобъ еще не было поздно... Услышь меня. Останови свою карающую руку... Я принесу себя въ жертву, только бы теперь не отказался онъ... Только бы онъ не насмѣялся надо мною, только бы онъ не оттолкнулъ меня -- дочь "мошенника, злодѣя, проклинаемаго всѣми"...
   И ей страшно, страшно становилось... И она торопила Ксенію скорѣе и скорѣе...
   -- Успокойся, надя. Такой нельзя тебѣ войти къ нему...
   -- Нѣтъ, все равно. Онъ, вѣдь, знаетъ... Я... я понимаю теперь. Онъ велъ къ этому... Ему нужна она.
   -- Кто она?
   -- Она, Женевьева... Женевьева изъ мѣняльной лавки...
   -- Очнись, Надя, очнись... Ты въ бреду, моя дорогая!
   А подгоняемый кнутомъ рысакъ бѣшено несся уже по Литейной.
   

XXXI.
Опять Женевьева изъ мѣняльной лавки.

   Велинскій сидѣлъ у себя въ кабинетѣ, опустивъ голову на руки. Ему было душно, скверно. Онъ по своему любилъ Столѣшникова и, какъ ни странно это, любилъ его дочь... Онъ зналъ, что дѣлается теперь тамъ передъ конторою его стараго друга... и думалъ, думалъ, думалъ.
   А что, если Надя не придетъ? Что, если все, всѣ его разсчеты, вся эта адская, имъ однимъ созданная махинація не приведетъ ни къ чему? Онъ не думалъ, что это разрѣшится такъ скоро. Катастрофа старгородской дороги помогла ему.
   Онъ всталъ, прошелся, подошелъ къ графину, нервно выпилъ воды, и опять бросился въ кресло.
   На письменномъ столѣ часы показываютъ два. Что же? Онъ будетъ ждать еще сегодня, завтра, если надо... Одного онъ боится: какъ бы старикъ не сдѣлалъ чего-нибудь надъ собою... Застрѣлиться можетъ или отравиться... Впрочемъ, что за чушь! Когда это банкиры кончали такъ? Совсѣмъ не въ ихъ характерѣ... Какъ этотъ маятникъ стучитъ... Впрочемъ, это потому, что въ квартирѣ такая тишина... Замерло все, какъ въ могилѣ... День сегодня какой сырой, скверный... Онъ взглянулъ въ окно. Началъ снѣгъ идти; настоящая петербургская погода... Что это каминъ не топится?... Надо сказать... Шаги слышны...
   -- Это ты? Что тебѣ?
   -- Тамъ спрашиваютъ, Сергѣй Сергѣевичъ... Дама одна.
   -- Я... я... это...
   Велинскаго подняло разомъ. Онъ обернулся. Въ дверяхъ, прислонясь къ косяку, стоитъ Надя, вся блѣдная, только глаза горятъ... Прямо въ упоръ на него смотрятъ... Еще минута, и она упадетъ.
   -- Надежда Андреевна!-- и онъ пошелъ къ ней.
   -- Ну, вотъ... Я здѣсь!-- словно въ безсиліи заговорила дѣвушка.-- Вотъ видите, по вашему вышло... Я пришла... Только скорѣе, ради Бога скорѣе. Тамъ, тамъ... Они проклинаютъ отца... Берите меня... я ваша!... Да, кажется, такъ говорили вы... или я это путаю все?... Нѣтъ, такъ, это точно. Вы хотѣли, я и пришла къ вамъ.
   Онъ во время подхватилъ ее и усадилъ въ кресло.
   -- Вотъ все... Что еще хотѣла я сказать вамъ?-- въ забытьи роняла Надя.-- Да. Ксенія тамъ ждетъ меня и эти люди тоже. Дайте имъ скорѣе, сейчасъ... Дѣлайте, что хотите. Я ваша теперь, только спасите, спасите...
   -- Доктора, живѣе!
   Дѣвушка, сидѣвшая около него, хотѣла привстать и упала на кресло.
   Ее быстро привели въ себя. Обморокъ оказался непродолжителенъ.
   -- Не безпокойтесь, Надежда Андреевна. Сейчасъ все будетъ кончено... Деньги у меня здѣсь. Черезъ часъ банкъ вашего отца будетъ отпертъ.
   -- И они, эти люди, уйдутъ?... Ихъ не будетъ?
   -- Да, да... Сейчасъ имъ выдадутъ все... Гдѣ Андрей Федоровичъ?
   -- Онъ... онъ въ Выборгъ уѣхалъ... Главное, эти люди... эта толпа...
   -- Какъ въ Выборгъ!-- вскочилъ Велинскій.-- Зачѣмъ въ Выборгъ?-- Разомъ Сергѣй Сергѣевичъ понялъ все.-- Надежда Андреевна, въ состояніи вы слушать меня теперь, или нѣтъ?
   -- Да... я пришла, могу... Только, ради Бога, скорѣе.
   -- Если вы хотите спасти вашего отца,-- медленно и твердо началъ онъ,-- вы сейчасъ же должны ѣхать въ Выборгъ... сію минуту. Нѣтъ поѣзда, берите экстренный, но сію минуту...
   Надя подняла на него глаза.
   Велинскій стоитъ весь блѣдный передъ нею.
   -- Можете ли вы соображать теперь? Я знаю вашего отца: если онъ уѣхалъ туда, это не даромъ... Нужно спасти его; я думаю, еще есть нѣсколько часовъ. Федоръ!
   Лакей вошелъ.
   -- Сію минуту ты съ барышней поѣдешь въ Выборгъ. Взять экстренный поѣздъ. Вотъ деньги. Найти тамъ, въ какой гостинницѣ остановился Андрей Федоровичъ. Одѣвайся скорѣе.
   -- Вотъ еще что: скажите отцу... можете ли вы запомнить?
   -- Запомню, не забуду.-- И ей все холоднѣе, и холоднѣе становилось. Она предчувствовала что-то страшное.
   -- Скажите ему: банкъ отпертъ, Велинскій сидитъ на вашемъ мѣстѣ, всѣ представленныя претензіи удовлетворены... Да, постойте, я напишу лучше.
   И онъ быстро набросилъ нѣсколько словъ.
   -- Теперь хорошо будетъ. Ну, Надежда Андреевна, поѣзжайте; найдите въ себѣ силы на это -- и въ дорогу. Торопитесь, помните, что каждая секунда дорога... Знайте еще одно: къ вашему пріѣзду домой все будетъ улажено. Завтра утромъ Андрей Федоровичъ въ обыкновенное время долженъ быть въ своей конторѣ на своемъ мѣстѣ. Непремѣнно! Слышите?
   И не успѣль Велинскій отдернуть руки, какъ Надя схватила и поцѣловала ее.
   Массы народа передъ конторой еще толпились. Онѣ стали даже гуще. На каждое занавѣшанное шторами окно смотрѣли сотни глазъ, сами не зная зачѣмъ, точно мракъ, густившійся за этими шторами, могъ имъ сказать что-нибудь, кромѣ того, что эта зала, поглотившая ихъ состояніе, теперь пуста, что ни за столами, ни за конторками нѣтъ никого, кто бы указалъ имъ, какъ прежде: "туда"... Какая-то карета въѣхала во дворъ этого дома. Занавѣсы ея оконъ были опущены. Публика сунулась было въ ворота, но нѣсколько городовыхъ приказали сейчасъ же запереть ихъ.
   Велинскій, выйдя изъ кареты, вбѣжалъ въ контору черезъ черный ходъ.
   За нимъ несли нѣсколько мѣшковъ съ ассигнаціями.
   Въ задней комнатѣ, словно перепуганное стадо, сбились служащіе, конторщики, кассиры, бухгалтеры. Они съ утра торчали здѣсь, не смѣя выйти. Толпа не знала ихъ, но они думали, что стоитъ имъ только показаться, и ихъ разорвутъ въ клочки.
   -- Здраствуйте, господа! Не угодно ли вамъ занять свои мѣста... Швейцаръ -- къ дверямъ. Зажечь газъ. Артельщики, считать некогда! Примите; тутъ около милліона. Живо -- въ кассы...
   Все сбивалось съ ногъ и, сбивая другъ друга; бросилось въ контору.
   Въ толпѣ, стоявшей на улицѣ, точно волна прокатилась. Что это значитъ? Всѣ еще тѣснѣе прижались къ окнамъ... Въ окнахъ банкирской конторы вспыхнулъ газъ...
   -- Сейчасъ отворятъ!... Сейчасъ узнаемъ!-- крикнулъ кто-то.
   Взгляды еще пристальнѣе устремились въ эти окна, въ эти двери. Вонъ медленно поднялись шторы.
   -- Братцы!-- радостно кричитъ кто-то.-- Всѣ на своихъ мѣстахъ!...
   Дѣйствительно, въ зеркальныя стекла видно болѣе двадцати конторщиковъ, занявшихъ свои бюро и столы. Вонъ артельщики несутъ мѣшки какіе-то... къ кассамъ, должно быть... Да, садятся въ кассы! Что же дверь заперта? Чего городовой стоить... не пускаетъ? Всѣ двинулись поближе къ дверямъ. Кто-то такой высокій, длинный подошелъ къ стеклу окна и смотритъ на публику. Что же это значитъ?
   -- Господа, Велинскій здѣсь!... Это Велинскій!-- шепчутся въ толпахъ.-- Милліонеръ Велинскій. Съ кѣмъ-то онъ разговариваетъ... Спокойно смотритъ на улицу.
   -- Батюшки, денегъ-то, денегъ!
   Въ окна видно, какъ изъ мѣшковъ деньги пачками высыпаютъ въ ящики кассъ.
   -- Да отворите же, мучители!-- оретъ толпа на городоваго.
   Двери подъѣзда отворяются... медленно отворяются. Мордастый швейцаръ мелькнулъ въ нихъ, такой же величественный, нисколько не потерявшій своего великолѣпія.
   -- Да что же это, братцы, такое? Значитъ, обманъ одинъ былъ...
   -- Да кто же первый слухъ пустилъ? Должно быть, контора и не думала банкротиться...
   Толпа повалила въ банкъ, разомъ нахлынула, чуть съ мѣста не свернула баллюстрады.
   -- Господа, господа, потише! Такъ нельзя!
   -- Деньги наши! Подавайте вклады! Получить слѣдуетъ!
   -- Что такое, господа?-- слышится спокойный голосъ Велинскаго.
   -- Деньги, говоримъ, получать!
   -- Да когда же фирма Столѣшникова удерживала вклады?-- Голосъ его становится громче.-- Господа, вы можете сейчасъ же получить по вашимъ претензіямъ, только, пожалуйста, не толкайтесь, а то вы задерживаете артельщиковъ. Въ кассѣ денегъ достаточно... Сколько у васъ въ кассѣ?-- крикнулъ онъ артельщикамъ.
   -- Теперь два милліона!-- громко отвѣтили тѣ, какъ заранѣе было условлено.
   -- Ну, вотъ видите.
   Бывшіе въ конторѣ перебросили въ подъѣздъ, а оттуда по улицѣ пошло: "Два миліона въ кассѣ; деньги выдаютъ всѣмъ... уже получаютъ вклады..."
   -- Господа! Я долженъ извиниться передъ вами,-- спокойно продолжаетъ Велинскій,-- это моя вина, что долго не отпирали контору, или, лучше сказать, ничья вина. Андрей Федоровичъ по дѣламъ уѣхалъ въ Выборгъ и написалъ мнѣ, чтобы я за него распорядился здѣсь, а меня дома не было, когда пришло его письмо. Завтра утромъ, впрочемъ, вы его самого увидите... Вы ужь извините... Въ тридцать лѣтъ существованія фирмы можно разъ простить трехъ или четырехчасовую задержку.
   -- Мы ничего, помилуйте! Мы вѣримъ! Мы всегда вѣрили!-- слышались счастливые голоса.
   -- Мы согласны!
   -- Слава Богу, сколько времени знаемъ Андрея Федоровича?
   -- Только вотъ, признаться, сегодня газета смутила... Въ Ключѣ...
   -- Ахъ, вы, господа, говорите про эту клевету въ Ключѣ? Могу вамъ сообщить, что г. Столѣшниковъ завтра же предъявитъ искъ къ мировому судьѣ на редакцію этой газеты за распространеніе ложныхъ свѣдѣній, позорящихъ его честь и доброе имя...
   -- Гдѣ деньги даютъ, гдѣ деньги даютъ?-- ворвался Бодровъ.
   -- Господинъ, господинъ, полегше!-- уже успокоивалъ его кто-то.-- Видите деньги, ну, и даютъ.
   -- Какъ же говорили...-- задыхался Бодровъ,-- какъ же говорили .
   -- А вы слушайте больше, что говорить-то станутъ...
   -- Андрей Федоровичъ! Голубчикъ!-- умилялся Бодровъ.-- Вѣдь, онъ, Столѣшниковъ-то, другъ мнѣ, товарищъ. Въ гимназіи насъ сѣкли вмѣстѣ.
   Въ заключеніе Слонимскій явился съ цѣлымъ портфелемъ денегъ. Оказалось, что довѣріе къ банку не поколеблено, потому что даже въ этотъ критическій день явился вкладчикъ на большія суммы. Велинскій собирался уже ѣхать къ себѣ, когда въ контору вошелъ Преображенскій.
   -- Васъ-то мнѣ и надо было! Пожалуйте со мною въ кабинетъ къ Андрею Федоровичу.
   Преображенскій прошелъ туда.
   -- Вы читали сегодняшнюю статью
   -- Да... ужасная статья. Я былъ въ отчаяніи. Я защищалъ контору отъ нападокъ Левшина, а тутъ вдругъ оказывается банкротство.
   -- Никакого банкротства не было.
   -- Да это теперь, а утромъ? Утромъ я былъ въ ужасномъ положеніи. Ко мнѣ изъ редакціи Столичнаго Указателя четыре раза присылали узнать, что это значитъ.
   -- Вотъ сейчасъ вы отправитесь туда и разъясните дѣло. Надо, чтобы завтра явилась статья и, по возможности, сильная.
   -- Это будетъ сдѣлано... Я въ своихъ интересахъ Левшина теперь такъ высѣку...
   -- Если нужно, мы заплатимъ редакціи.
   -- Ну, знаете, вѣдь, это не Ключь. Тамъ Левшинъ взяточничаетъ, а въ Столичномъ Указателѣ на дверь укажутъ!.. Да вы не безпокойтесь. Редакція рада будетъ уступить бенефисъ Левшину...
   Сегодня, впрочемъ, не однихъ вкладчиковъ банка ожидала пріятная неожиданность. Когда генералъ вечеромъ уже пріѣхалъ домой отъ Палкина, ему сообщили приказаніе Ксеніи сойти внизъ. Генералъ одѣлся въ мундиръ (иначе онъ никогда не являлся на глаза къ женѣ).
   -- Генералъ, уберите ваши богатства, указала она ему на узелокъ съ сокровищами, лежавшій на столѣ.
   Тигръ покраснѣлъ.
   -- Не могу-съ... это Надѣ... Не допущу, чтобы она... Это ей...
   -- Дѣла Надежды Андреевны устроились и безъ этого... Все оказалось пустяками; она богаче, чѣмъ прежде.
   -- Если такъ -- радъ...
   -- Кстати... вотъ вамъ, Тигръ, за ваши добрыя намѣренія!-- и она подала ему серебряную трубу.-- Можете играть, когда я катаюсь.
   Генералъ просіялъ и сейчасъ же поднесъ излюбленный инструментъ ко рту.
   -- Только не теперь, только не теперь... А это вамъ часы. Неприлично генералу съ такой серебряной луковицей ходить.
   -- Золотые!-- благоговѣйно воздѣлъ руки Тигръ.-- Теперь я того... Теперь со мной -- нѣтъ-съ!... Золотые!
   -- Да, золотые... Вотъ вамъ еще ящикъ сигаръ. Вы сигары любите?
   -- Дорогіе!-- съ сокрушеніемъ взялъ онъ ихъ.-- Я, матушка, два сорта курю: Морто-дель-мухосъ и регаліи Капустиссима, какъ называетъ ихъ одинъ мой палкинскій знакомый...
   И генералъ, точно воскресшій, отправился наверхъ съ завѣтнымъ узелкомъ и подарками Ксеніи.
   

XXXII.
Во время.

   Старикъ окончилъ свою работу.
   Онъ работалъ ночью, работалъ сегодня весь день безъ отдыха. Ему предлагали обѣдать, но онъ отказался. Нѣсколько глотковъ вина поддержали его силы. Листы исписанной бумаги лежали на столѣ. Столбцы цифръ и итоговъ!
   Онъ самъ удивился, какъ могъ такъ спокойно вычислять въ подобныя минуты.
   Теперь онъ откинулся назадъ, закрывъ глаза. На часахъ пробило восемь. Свѣчи нагорѣли. Углы большой комнаты терялись въ полумракѣ. Въ окна смотрѣла черная ночь. Ему не хотѣлось думать. Что-то похожее на дремоту, какая-то странная лѣнь оковывала мозгъ. Мысли не шли... Что-то Теперь въ Петербургѣ? Паника, отчаяніе. Всѣ его оставили. Одинъ Капитонъ Бубновъ. Славный! Да что же? Не спасло, вѣдь. Капля въ морѣ его полтораста тысячъ. А, между тѣмъ, разсчеты вѣрны. Пройдетъ мѣсяцъ, будетъ назначенъ конкурсъ -- и всѣ убѣдятся, что активъ выше пассива. И онъ бы могъ дожить до этого времени. Нѣтъ, этотъ мѣсяцъ страшнѣе самой смерти! Ему, съ его сѣдинами, съ его незыблемой до сихъ поръ репутаціей, ему именно и нельзя. Другому можно... Внизу стучатъ дверями. Чужой говоръ слышится. Какой это не гармоничный языкъ! Какіе странные звуки!..". А, впрочемъ, ему-то что до этого... Какъ онъ можетъ теперь грезить о такихъ пустякахъ? Новаго платья не взялъ съ собою. Забылъ. Одѣнутъ трупъ въ старый пиджакъ... Хотѣлъ до завтра ждать -- нельзя до завтра. Уже и теперь, пожалуй, летятъ телеграммы арестовать его... Его. Столѣшникова, подъ стражу! И вдругъ почему-то старику представился, словно въявь, сѣрый туманный день. Рыхлый снѣгъ лежитъ на улицѣ; посреди нея темнымъ пятномъ движется толпа; оттуда слышны звяканье цѣпи, мѣрный шорохъ ногъ... По краямъ сѣрые солдаты съ ружьями на плечахъ... Штыки примкнуты... Маленькіе армейскіе солдаты; "кирилками", кажется, называютъ у насъ эту мелюзгу. А дерутся славно... Да что-жь я? Солдаты при чемъ? Посреди ихъ тоже сѣрыя сгорбленныя фигуры... Оттуда-то и бренчатъ кандалы. Сѣрыя шапки, сѣрые халаты, желтые бубновые тузы на спинахъ... Неужели и его такъ, и его въ сѣромъ халатѣ съ бубновымъ тузомъ? Нѣтъ! Какая глупость лѣзетъ въ голову! Вѣдь, онъ же рѣшилъ, окончательно рѣшилъ, причемъ же тутъ бубновый тузъ? Если бы Надя его увидѣла въ такой толпѣ... Что-жь? Она бы съ нимъ пошла; она бы не отвернулась отъ отца. Славная, милая! Однако, что же? Не пора ли? Онъ съ усиліемъ открылъ глаза -- половина девятаго... Еще бы немножко... посмотрѣть на портреты жены и дочери, мысленно поговорить съ Надей. "Будь счастлива, будь счастлива, моя дорогая!"
   Старикъ всталъ, собралъ бумаги и еще разъ посмотрѣлъ на итоги.
   Такъ, вѣрно, ошибки нѣтъ... Нѣтъ преступленія. Есть несчастіе; это точно... Если конкурсъ честно поведетъ дѣло, даже Надя будетъ обезпечена... Вотъ нѣсколько словъ Велинскому. Приписка немного злая, да развѣ не онъ его предалъ? Теперь ему ясно; это Велинскій шелъ противъ него. Это онъ все. Семенъ Семенычъ предупреждалъ -- не вѣрилъ, даже оборвалъ стараго сослуживца. Да, старикамъ скверно... Вотъ Бодровъ теперь-то!... Ну, Надѣ два слова... "Прощай, будь счастлива!" Довольно! Чего же больше? Въ конвертъ, и запечаталъ. Все это пойдетъ черезъ руки полиціи; все это сначала будутъ читать посторонніе... Какъ темно тутъ! Вонъ въ канделябрѣ пять свѣчей. Подошелъ и зажегъ. Кровать смята... Онъ сюда ляжетъ и тогда уже... При свѣтѣ лучше, не такъ страшно кончать. Мракъ потомъ придетъ, вѣчный мракъ... Какъ это дико! Жилъ, любилъ, чувствовалъ и потомъ ничего. Подлинно ничего -- ни искры сознанія... Нирвана, кажется... Давно книжки забылъ и слова изъ головы вышли.
   Онъ подошелъ къ окну. Во мракѣ бѣлый силуэтъ собора. Черное пятно площади, смутные когітуры домовъ. Въ одномъ домѣ окно свѣтится. Штора поднята; за круглымъ столомъ сидитъ семья цѣлая. Какія малютки! Спать бы имъ теперь пора. Ужинаютъ. Вонъ мать. Отецъ толстый какой. Странно, какъ все это: и чужая семья, и чужой огонекъ, и это окно самое, даже темное пятно площади съ непривѣтливымъ силуэтомъ собора мило ему, близко, точно родное! Тяжело отрываться отъ этого всего...
   Ну, довольно!
   Теперь все, кажется, сдѣлано... Руки помыть только. Концы пальцевъ влажны совсѣмъ... непріятно! Старикъ вспомнилъ, что сегодня онъ еще не мылся. Вода его освѣжила. Теперь ни страха, ни колебаній. Нужно! О чемъ же разсуждать?
   Ремингтонъ въ сакъ-вояжѣ. Вотъ онъ... И пули тутъ же. Говорятъ, патроны-то динамитные. Вѣдь, динамитъ рвется туда, гдѣ больше сопротивленія... Какъ же тутъ устроено? Впрочемъ, англичане придумали вѣрно. Это настоящее англійское... Стукъ силенъ, пожалуй, будетъ. Въ Петербургѣ бы ничего; тамъ, вѣдь, извощики на улицахъ, дома большіе, во дворахъ шумъ. Изъ квартиры въ квартиру не слышно... А тутъ, среди этой мертвой тишины... Двери запирать не надо... Станутъ стучать, за полиціей пошлютъ -- лежи одинъ въ это время... Нѣтъ, лучше пусть сейчасъ же и входятъ. Въ послѣднюю минуту, если не удастся сразу и придется мучиться, все же лучше чье-нибудь лицо увидѣть... даже этого глупаго финна... Отчего у него такіе удивленные глаза?
   Пора, однако. Сѣсть только немного, по старому русскому обычаю; передъ дорогой садятся всегда. А, вѣдь, ему предстоитъ страшно дальній путь; нѣтъ пути болѣе длиннаго, чѣмъ этотъ...
   Столѣшниковъ сѣлъ... Лицо дочери, ея карточка... Какъ живая!... Хороши эти дрезденскія фотографіи! Только напрасно въ профиль. En face она красивѣе... Волоса зачѣмъ тутъ вверхъ подняты? Тогда, впрочемъ, чесались такъ. Безобразная мода! Хорошо, что вмѣстѣ съ кринолинами исчезла... Что за глупости, однако! При чемъ тутъ кринолины? Какъ холодна сталь этого крошечнаго пистолета! Столѣшниковъ приподнялъ курокъ на одинъ взводъ и вставилъ патронъ. Теперь все. Лечь, успокоиться немного и...
   Только отыскать на груди это мѣсто... Отсюда на три пальца ниже... Еще нѣсколько минутъ... Вотъ когда часовая стрѣлка на девяти остановится, тогда... Говорятъ, если на минутную стрѣлку смотрѣть, такъ она цѣлую вѣчность движется. Ему, значитъ, осталось еще двѣнадцать такихъ вѣчностей! Что это шумъ какой внизу?... Такъ тихо, хорошо было. Теперь по желѣзной рѣшетчатой лѣстницѣ вверхъ бѣгутъ, спѣшно какъ... Голоса. Вѣрно пріѣхали, номеръ займутъ. Вотъ испугаются, какъ услышатъ его выстрѣлъ...
   Шаги по корридору... спѣшные, спѣшные... Остановились у его двери... Ошибка какая-нибудь...
   Дверь открылась; старикъ живо обернулся и поблѣднѣлъ.
   Измученная, усталая, едва держалась на ногахъ Надя, его Надя, не смѣя переступить двери... Губы открыла, говорить что-то хочетъ... Не можетъ. Дыханіе перехватываетъ... Протягиваетъ ему руку съ запиской какой-то.
   -- Надя, дорогая!... Какъ ты здѣсь?... Зачѣмъ?...
   -- Мы, баринъ, на экстрѣ пріѣхали сюда. Едва достали еще,-- слышится позади чей-то голосъ.
   -- Записка, папа... записка...
   Столѣшниковъ подхватилъ дочь, подвелъ къ креслу, усадилъ... Никкелированная сталь ремингтона блеснула ей. Она съ ужасомъ раскрыла глаза, взглянула на отца и сбросила пистолетъ на полъ.
   -- Зачѣмъ это?... Это зачѣмъ?-- шепчетъ она, не выпуская его рукъ.--Прочти записку... тамъ... все... все...
   А сама едва дышетъ...
   -- Да ты руку-то пусти, какъ же я читать стану? Отъ Велинскаго?-- нахмурился старикъ.-- Это еще что?... Онъ развернулъ лоскутокъ бумаги, прочелъ разъ -- глаза протеръ... еще прочелъ...
   "Возвращайтесь скорѣе, сейчасъ же. Контора отперта, выдача по вкладамъ производится безостановочно: въ кассу доставленъ милліонъ".
   Все точно запрыгало передъ его глазами. Кто это сдѣлалъ? Это Богъ совершилъ чудо! Его фирма, его дѣтище, его контора спасена... спасена совсѣмъ!
   Голова закружилась у старика. Онъ взглянулъ на лицо Нади, взглянулъ еще разъ -- и все стало понятно... Онъ забылъ, что въ комнатѣ лакей.
   -- Ты была у Велинскаго?
   -- Была.
   Старикъ опустился передъ нею на-колѣни и уронилъ ей на ноги свою сѣдую измученную голову.
   Черезъ полчаса отходилъ поѣздъ въ Петербургъ.
   Въ купе перваго класса сѣлъ отецъ съ дочерью. Она ласкалась къ нему, цѣловала его руки. Неужели еще часъ назадъ онъ собирался покончить съ собою? Неужели весь этотъ кошмаръ окончился совсѣмъ?.. И его Надя опять съ нимъ?... Да. вотъ она, вотъ ея золотые волосы!...
   -- Ты выйдешь за Велинскаго?
   -- Да, отецъ.
   Печальный голосъ дѣвушки ударилъ его по сердцу. Но какъ банкиръ, онъ не понялъ ея мученій.
   -- Ты будешь счастлива... У тебя будетъ блескъ, роскошь, власть... Ты царицей будешь, Надя!-- восторженно шепталъ онъ, не выпуская ея рукъ.
   

XXXIII.
Все обстоитъ благополучно.

   Утромъ слѣдующаго дня Столичный Указатель дадалъ реваншъ своему собрату Ключу.
   Жирнымъ шрифтомъ надъ передовою статьей стояло слѣдующее: "Вчера мы были свидѣтелями прискорбнаго недоразумѣнія. Почтенный А. Ф. Столѣшниковъ, стоящій уже тридцать лѣтъ во главѣ большой банкирской конторы, уважаемой на биржахъ всей Европы, долженъ былъ по крайне важному семейному дѣлу внезапно выѣхать въ Выборгъ. Надо объяснить, что помощникъ этого безусловно честнаго банкира недавно оставилъ свою должность, а лицо, замѣнившее его, оказалось недостаточно подготовленнымъ. Зная это, г. Столѣшниковъ, садясь на поѣздъ финляндской желѣзной дороги, послалъ письмо своему другу С. С. Велинскому, котораго по справедливости называютъ сѣвернымъ Ротшильдомъ. Въ письмѣ отъѣзжавшій просилъ его заѣхать въ контору и сдѣлать отъ его имени должныя распоряженія. Г. Велинскаго, какъ нарочно, въ это время не было дома. Такимъ образомъ, въ урочное время контора г. Столѣшникова была еще заперта. Изъ этого не воспослѣдовало бы никакихъ затрудненій, если бы въ тотъ же день въ газетѣ Ключъ, о которой мы не разъ сообщали грустные факты, позорящіе литературную профессію, не появилась замѣтка, заключающая въ себѣ всѣ признаки умышленной клеветы. Въ этой замѣткѣ нашъ собратъ (съ сожалѣніемъ присвоиваемъ г. Левшину это имя; впрочемъ, въ семьѣ не безъ урода) предупреждалъ кліентовъ конторы А. Ф. Столѣшникова о банкротствѣ сего послѣдняго. Чудовищная глупость, чтобы не сказать болѣе, въ иное время прошла бы безслѣдно, но нынче, въ эпоху всякихъ банковыхъ и акціонерныхъ краховъ, дутыхъ предпріятій и повальнаго разоренія довѣрчивыхъ вкладчиковъ, клевета, измышленная г. Левшинымъ, произвела неожиданное дѣйствіе. Испуганные кліенты г. Столѣшникова бросились къ нему и увидѣли контору запертой. Началась паника, картину которой наши читатели найдутъ ниже въ отчетѣ репортера Столичнаго Указателя. Къ двумъ часамъ улица была запружена; всѣ вновь пребывавшіе имѣли въ рукахъ нумеръ Ключа за тотъ день... Полиція, не имѣвшая въ своемъ распоряженіи никакихъ данныхъ, ничего не могла объяснить взволнованнымъ вкладчикамъ банка. Все, повидимому, подтверждало дѣйствительность клеветы г. Левшина, когда въ З 1/2 часа пополудни широко раскрылись двери банкирской конторы, служащіе оказались всѣ на своихъ мѣстахъ и касса въ полномъ порядкѣ. Разумѣется, перепуганные кліенты, не сообразивъ, въ чемъ дѣло, бросились получать обратно свои деньги. И вотъ когда оказалось, какъ прочны дѣла г. Столѣшникова и какъ твердо стоитъ эта фирма! Въ 12 часамъ ночи, шестью артельщиками, двумя касирами, при помощи остальныхъ служебныхъ лицъ банка, было выдано изъ кассы 2.860,537 руб. Спрашивается, какая иная контора, не будучи предупрежденной и подготовленной, могла бы сдѣлать такую единовременную уплату? Тѣмъ не менѣе, изъ объявленія, напечатаннаго у насъ сегодня, наши читатели убѣдятся, что А. Ф. Столѣшниковъ не остановился на этомъ. Онъ приглашаетъ всѣхъ своихъ кліентовъ, если имъ будетъ угодно, немедленно получить остальныя свои деньги обратно. Въ одномъ удовлетвореніи не могъ себѣ отказать престарѣлый представитель знаменитый фирмы: сегодня нашъ извѣстный адвокатъ Кусковъ вчинаетъ искъ противъ г. Левшина за клевету. Мы всегда были противъ преслѣдованія писателей такимъ порядкомъ. Но есть случаи, когда желательно вмѣшательство суда, когда надо строгое наказаніе безъ снисхожденій и извиненій, чтобы внушить недостойному нашему собрату великую истину, что съ печатнымъ словомъ слѣдуетъ обращаться честно. Доброе имя и благосостояніе людей не можетъ находиться въ грязныхъ рукахъ какого-нибудь бывшаго мѣнялы, ставшаго редакторомъ только потому, что, къ сожалѣнію, и изъ литературнаго предпріятія въ настоящее время можно сдѣлать лавочку для купли и продажи. Снисходительный въ другихъ случаяхъ, судъ теперь долженъ достойно покарать клеветника, вырвать у него жало, страшное каждому честному человѣку... Пусть гг. Левшины открываютъ кассы ссудъ, заводятъ учрежденія, промышляющія шантажемъ, но не смѣютъ своими неопрятными руками браться за чистое и святое дѣло русскаго писателя. Дурную траву изъ поля вонъ!"
   Утромъ, когда Столѣшниковъ появился въ своей конторѣ, можно было думать, что это не спасенный Велинскимъ банкиръ, а какой-нибудь тріумфаторъ.
   Чуть не вся биржа съѣхалась сюда выразить ему свое сожалѣніе по поводу прискорбнаго недоразумѣнія.
   Велинскій проектировалъ тутъ же обѣдъ въ честь старика; эта идея была подхвачена съ восторгомъ. Сейчасъ же образовался комитетъ для этого. Въ контору сначала было явились кліенты за своими деньгами, но уже съ полудня начался небывалый приливъ денегъ обратно. Большая часть получившихъ вчера внесли свои капиталы назадъ. Бодровъ явился сконфуженный и, не повидавшись съ пріятелемъ, удралъ.
   Капище бога Плутоса стало еще великолѣпнѣе. Теперь каждый конторщикъ какъ бы выросъ въ собственныхъ глазахъ и на публику смотрѣлъ какъ Цезарь. Воротнички ихъ сегодня были выпущены еще выше; казалось, что за этими столами и конторками наклонились, не головы, а букеты, завернутые въ глянцевую бумагу. Артельщики за ночь стали, если это возможно, еще мордастѣе, а швейцаръ, такъ тотъ прямо смотрѣлъ на кліентовъ, какъ на лицъ, подлежащихъ немедленно, по крайней мѣрѣ, арестантскимъ ротамъ, если не хуже. Теперь только генералъ произносилъ по свойственной ему вообще снисходительности къ роду человѣческому: "туда". Остальные просто тыкали пальцемъ въ пространство и ни въ какія дальнѣйшія объясненія не вдавались. Маленькій еврейчикъ, пришедшій сюда по особой просьбѣ Минкина, даже шипѣлъ на публику, прямо шипѣлъ, какъ шипитъ крошечная гадюка, замѣтившая на дорогѣ человѣка. А жидокъ этотъ всего на всего переписывалъ только самую неважную корреспонденцію... За то, когда изъ своего кабинета показывался Андрей Федоровичъ, вся контора вскакивала, какъ одинъ человѣкъ. Не подался общему чувству лишь Тигръ-Балабанскій. Выкрасивъ опять, по сему торжественному случаю, свой парикъ въ цвѣтъ, именуемый чернымъ, но въ дѣйствительности зеленый, генералъ влетѣлъ въ контору козыремъ, оглянулся въ ней и поманилъ къ себѣ швейцара.
   -- За что?-- ткнулъ онъ ему въ грудь на Георгія 4-ой степени.
   -- За взятіе Ташкента, ваше -- ство!
   -- Молодецъ! За что?-- ткнулъ онъ въ слѣдующую степень.
   -- За Хиву, ваше -- ство!
   -- Хвалю! За что!-- дошла очередь до перваго золотаго креста.
   -- За Плевну, ваше -- ство!
   -- Ого! За что?-- и перстъ генерала остановился на золотомъ Георгіѣ съ бантомъ.
   -- За Шипку.
   Генералъ вытянулся пѣтушкомъ, побѣдоносно взглянулъ на олимпійца въ крестахъ и сунулъ ему въ руку двугривенный. Швейцаръ, съ презрѣніемъ принимавшій отъ посѣтителей бумажки, изображая при этомъ на лицѣ: "ужь такъ, чтобы только тебя не обидѣть", на сей разъ отбарабанилъ: "Рады стараться! Покорнѣйше благодаримъ, ваше превосходительство!"
   Затѣмъ Тигръ, презирая всякіе доклады, влетѣлъ въ кабинетъ къ Столѣшникову.
   -- А, генералъ! Какъ радъ я васъ видѣть.. Мнѣ вчера Надя разсказывала...
   -- Она говоритъ: нищая. Ха!... Это она нищая!... А Тигръ-Балабанскій на что? Сейчасъ къ себѣ -- узелокъ. Получите!
   -- Да, знаю, какже...
   -- Вотъ... теперь на трубѣ могу... Разрѣшено... Пора!-- и генералъ вскочилъ.
   -- Куда вы?
   -- Къ Палкину. Компанія... хорошіе люди. Солянка съ визигой...
   Въ ту минуту, какъ доблестный Тигръ-Балабанскій отправлялся форсированнымъ маршемъ къ Палкину, жена его сидѣла у Нади.
   Дѣвушкѣ теперь все было ясно: и смертельная опасность, грозившая ея отцу, и роль Велинскаго во всемъ этомъ дѣлѣ. Разумѣется, онъ все подстроилъ; разумѣется, интрига шла отъ него и онъ же въ критическую минуту, когда Надя бросилась къ нему, явился ея спасителемъ. На биржѣ, въ томъ мірѣ, гдѣ расла она, это не считалось подлостью.
   Надя поняла, что отъ нея не хотѣли ни любви, ни привязанности.
   Чувство не котируется на биржѣ. На кой имъ чортъ оно? Она была призомъ. Бе купили. Собой она должна расплатиться за спасеніе отца. Теперь ея будущее ясно. Жена нелюбимаго мужа, разумѣется, Надя пойдетъ по торной дорогѣ; да интересно, что бы могло остановить, удержать ее?
   -- Воображаю, какъ бѣдный Коротковскій станетъ мучиться.
   И у нея защемило сердце.
   -- Коротковскій?-- засмѣялась Ксенія.-- Ахъ, Надя, Надя, ты ихъ не знаешь! Вчера я видѣла его вечеромъ.
   -- Ну?
   -- Сообщила ему о тебѣ, о томъ, что ты выйдешь за Велинскаго.
   -- Что-жь онъ?
   -- Сначала былъ огорченъ... а потомъ...
   -- Да не мучь ты меня...
   -- А потомъ говоритъ: "Что-жь? Велинскій такъ богатъ... Надя будетъ счастлива!" Не вѣрь ты имъ всѣмъ, дорогая моя. Всѣ они герои на словахъ!... Говорятъ, мы продажны. Намъ простительно, у насъ отняли все, никуда дороги нѣтъ... А они? Ихъ развѣ нельзя купить? Каждаго! Только подороже заплатить -- и твой... Будешь замужемъ за Велинскимъ, помани-ка Коротковскаго, сейчасъ же прибѣжитъ... Будь спокойна!
   Когда уѣхала Ксенія, Надя долго думала, сидя у себя въ спальной.
   -- Что-жь? Это еще лучше, если онъ относится равнодушно... Для обоихъ лучше... Пусть ушь я одна измучусь... одна!
   И вдругъ ей неудержимо захотѣлось счастья, хоть преступнаго, хоть на недѣлю какую-нибудь, но того, о которомъ она мечтала, того, которое ей свѣтило всегда съ своей высоты. Потомъ пусть будетъ, что будетъ: будни, нелюбимый мужъ, жизнь съ обманомъ, съ притворствомъ, съ вѣчною маскою на лицѣ... Потомъ это такъ!... Не она сама хотѣла этого; ее судьба, люди, все заставляетъ жить такъ... Но теперь, теперь, это время, которое ей еще осталось, она возьметъ отъ него все! Развѣ пока она обязана кому-нибудь отчетомъ?
   Надя вся разгорѣлась даже. Ей пришла на память та счастливая ночь подъ Тріентомъ, тотъ мостъ надъ бездной, та каменная часовня, и вдругъ ей сдѣлалось жаль, безконечно жаль, что она увидѣла эту облитую луной мраморную Мадонну. Если бы не она, если бы не эта статуя, у нихъ были бы давно уже ночи безумнаго счастья.
   -- Что-жь? Не поздно еще. Я и теперь возьму свое... Потомъ пускай спускается туманъ; начнутся сѣрые дни, теперь меня согрѣетъ солнце!...
   Чѣмъ больше думала она объ этомъ, тѣмъ страстнѣе, безумнѣе ей хотѣлось скорѣе, скорѣе увидѣть Коротковскаго, отдаться ему... Беречь себя для Велинскаго, для человѣка, обманомъ, интригой взявшаго ее! Эта идея казалась ей смѣшною. За обманъ -- обманъ! Неужели же быть женою, вѣрною мужу, чуть не погубившему ея отца? И разомъ въ памяти ея воскресло осунувшееся лицо ея старика, бѣлая сталь лежавшаго на столѣ заряженнаго пистолета, весь этотъ страшный чуть не вчерашній день...
   -- Нѣтъ, будь, что будетъ!
   Она была въ крайне возбужденномъ состояніи до самаго вечера и ходила изъ угла въ уголъ. Ее кидало то въ жаръ, то въ холодъ. Пробовала читать, но не могла. Наконецъ, послѣ обѣда, съ страннымъ выраженіемъ въ голосѣ, она обратилась къ Андрею Федоровичу.
   -- Папа, я оставлю тебя сегодня.
   -- Куда собираешься, моя радость, въ театръ?
   -- Нѣтъ, я обѣщала Ксеніи быть у ней.
   -- Что-жь? Поѣзжай. Я сегодня вечеромъ у Велинскаго.
   Словно въ горячкѣ ѣхала она на Васильевскій островъ. Она знала домъ, гдѣ жилъ Коротковскій. Разъ она съ Ксеніей даже была въ его квартирѣ, смотрѣла картины, выставленныя художникомъ. Извощикъ ей на этотъ разъ попался скверный. Лошадь -- трухъ-трухъ.-- бѣжала себѣ точно для своего удовольствія.
   -- Подгони ее,-- просила Надя.
   -- Нельзя, барыня, подгонять Ваську... Васька у меня умный... Ты его кнутомъ, а онъ тебя хвостомъ.-- только всего и будетъ. Онъ свое дѣло знаетъ. Прямо на Васильевскій островъ, будь спокойна, въ цѣлости доставимъ... Это офицерская лошадь которая, ну, та бѣжитъ шибко...
   -- Да мнѣ скорѣе надо.
   -- Скорѣе времени не будешь, все равно!-- философствовалъ извощикъ.-- Эй, Васька, уважь барыню-то!
   Но Васька поматывалъ головой и. ни о какомъ уваженіи не помышлялъ.
   Вотъ, наконецъ, Вторая линія... вотъ и домъ... "Удивится, обрадуется!" -- думала про себя Надя. Человѣкъ Коротковскаго встрѣтился ей на лѣстницѣ, не узналъ ее и пробѣжалъ внизъ мимо. Благодаря этому, дверь была отперта; не надо было и звонить. Надя вошла въ прихожую... Темно... Въ слѣдующихъ комнатахъ -- та же тьма... "Все равно, обожду его, если нѣтъ дома", и она, не раздѣваясь, пошла впередъ. Ноги уходили въ мягкіе ковры; въ темнотѣ передъ нею то тускло блестѣли зеркала, то чуть-чуть мерещились позолоченныя рамы картинъ. Вонъ впереди свѣтъ какой-то. Надя, едва сдерживая радостное біеніе своего сердца, тихо идетъ туда. Свѣтъ длинною полосою прорѣзывается сквозь опущенныя портьеры.
   -- Вѣрно работаетъ!... Сидитъ одинъ и не ждетъ, какое счастье само идетъ къ нему въ руки...
   Надя пріостановилась передъ портьерой... и схватилась руками за грудь... Нужно было придти въ себя... очнуться... Дотронулась до щеки -- щека горитъ... Жарко ей... Еще шагъ... сквозь просвѣтъ портьеры видно... Что это?... И она остановилась, какъ вкопанная... "Фу, какая глупость!" -- улыбнулась дѣвушка. Прямо передъ нею большая картина. Подъ свѣтомъ направленныхъ на полотно лампъ такъ и выдѣляется, словно живое, тѣло лежащей на черномъ бархатѣ женщины. "Съ кого это писалъ онъ?" -- шевельнулась въ ней ревность... А, впрочемъ, развѣ не все равно? И она шагнула впередъ...
   Что она увидѣла тамъ? Отчего она разомъ отступила назадъ, помертвѣла и опрометью бросилась вонъ? Что такъ испугало Надю? Опять эти комнаты, конца имъ не будетъ. Слава Богу, дверь на лѣстницу отперта... внизу чьи-то шаги... кто то подымается вверхъ. Тотъ же человѣкъ Коротковскаго съ бутылкой шампанскаго въ рукахъ. Вѣрно въ погребъ сбѣгалъ...
   -- Скажи твоему барину,-- остановилась она съ широко раздувшимися ноздрями и гнѣвнымъ взглядомъ,-- скажи твоему барину...
   -- Ихъ дома нѣтъ-съ,-- заболталъ лакей, озабоченно поглядывая на двери.
   -- Скажи ему, что была Надежда Андреевна...
   -- Слушаю-съ... Только ихъ въ это время никогда дома нѣтъ.
   -- Была Надежда Андреевна и видѣла все!.. Поймаешь? Скажи: все.
   Бѣдный Коротковскій! Если бы онъ могъ знать въ эту минуту, какое счастье ушло у него изъ рукъ, съ какимъ бы бѣшенствомъ онъ взглянулъ на женщину, лежавшую передъ его отуманенными глазами. Сквозь портьеру, не замѣченная находившимися въ комнатѣ, Надя увидала то, отъ чего у нея холодъ разлился по жиламъ. Сверху лампа ярко освѣщала Ольгу Егоровну Воротынскую... Княгиня была оригиналомъ картины, ранѣе замѣченной Надей!.. На полу, на коврѣ лежалъ Леонтій Петровичъ.
   Тотъ же извощикъ стоялъ у панели... Надя сѣла... Назадъ, назадъ! Ее душило, ей хотѣлось плакать, крикнуть что-то...
   -- Ишь, Васька... Понравился, братъ. Опять барыня-то сѣла... Ну, помахай, помахай хвостомъ, заслужи барынѣ-то... Пущай она поглядитъ, какой ты есть конь у меня... Форсистый конь!.. Моему меренку, сударыня, цѣны нѣтъ...

-----

   {Эти заключительныя четыре страницы получены были редакціей по выходѣ "итябрской книги Русской Мысли, а потому и не могли войти въ ея составъ. Ред.}
   
   Сегодня Надя Столѣшникова сдѣлалась, наконецъ, женою Велинскаго. Всѣ эти послѣдніе дни шли съ какою-то головокружительною быстротою. Магазины, театры,-- точно какой-то громадный калейдоскопъ, въ которомъ ей самой приходилось вертѣться. Нужно отдать справедливость биржевому царю. Онъ вовсе не пользовался привилегіями жениха и не надоѣдалъ невѣстѣ. Разъ или два онъ заглянулъ въ ней, просидѣлъ, не выпуская шляпы изъ рукъ, по четверти часа и уѣхалъ, не успѣвъ надоѣсть. Надя невольно цѣнила деликатность Сергѣя Сергѣевича, хотя ей самой было чрезвычайно странно поведеніе Велинскаго. Разлетѣлся было Коротковскій, но его не приняли; Надя въ этомъ отношеніи поступила круто. Она рѣшилась совсѣмъ покончить этотъ глупый случайный романъ. Когда Велинскому сообщили, что Столѣшнивовы отказали художнику отъ дому, тотъ только поднялъ брови.
   -- Какъ! Уже?-- удивился онъ.-- Я думалъ, что тѣмъ кончится, но только не такъ скоро.
   -- За что ты такъ?-- спросила Надю Ксенія.
   -- Надоѣло... Изолгался онъ весь... Ни въ чемъ на него положиться нельзя.
   -- Всѣ изолгались!-- рѣшила Ксенія.-- Коротковскій не хуже и не лучше другихъ... Красивѣе только. Какъ въ дѣлахъ всякаго рода, такъ и въ увлеченіяхъ!.... Сегодня одно, завтра другое. Лучше всего то, что теперь даже не считаютъ нужнымъ скрывать это. Вчера я спрашивала нашего тенора: въ кого онъ нынчѣ влюбленъ?... Онъ, знаешь, вѣчно въ кого-нибудь влюбленъ... Что же ты думаешь онъ? Совершенно серьезно отвѣчаетъ: "Я всегд влюбленъ въ ту, съ которой говорю". И тутъ этотъ противный взглядъ... Точно султанъ, которому стоитъ только платокъ кинуть чтобы все было къ его услугамъ.
   Всякія торжества были весьма умно отложены Велинскимъ до слѣдующаго мѣсяца. Надя къ тому времени освоится съ своимъ положеніемъ, думалъ онъ. Вечеромъ послѣ свадьбы Велинскаго собрался тѣсный кружокъ ближайшихъ друзей,-- человѣкъ семь, восемь, не болѣе. Надя была нервна и блѣдна. Beлинскій улыбался молча, глядя на ея волненіе.
   -- Чего вы? Что съ вами?-- спросилъ онъ ее.
   Та повела на него удивленнымъ взглядомъ.
   -- Развѣ что-нибудь, кромѣ декораціи, измѣнилось въ вашемъ положеніи?
   Надя окончательно не поняла ни слова и спросила его:
   -- Что это значитъ, Сергѣй Сергѣевичъ?
   -- Послѣ... Простите! Теперь не время для интимныхъ разговоровъ... Насъ друзья ждутъ...
   Старикъ Столѣищиковъ сіялъ, точно сегодня исполнились лучшія его надежды. Ксенія должна была пѣть и вернулась из театра вся возбужденная рукоплесканіями, внося съ собой отуманивающій фиміамъ успѣха, придающій столько красоты только что обласканной имъ женщинѣ. Она не успѣла даже стереть гримировки и такъ бросилась цѣловать Надю.
   -- Страшно мнѣ,-- призналась ей та,-- ужасно страшно!
   Каминъ ярко пылалъ въ гостинной. Вокругъ него собрались всѣ. Даже странно было: точно это обыкновенный вечеръ, не выходившій изъ привычекъ собравшихся здѣсь хозяевъ и гостей. Разговоръ шелъ вовсе не тотъ, какого ожидала Надя.
   -- Что жь, Александръ Васильевичъ, такъ-таки мы и Каиново племя?-- улыбнулся Велинскій, переспрашивая худощаваго и блѣднаго молодаго человѣка, только что представленнаго Надѣ.-- Нашъ извѣстный писатель!-- отрекомендовалъ ей Сергѣй Сергѣевичъ своего друга.-- Это, вѣдь, ваше любимое опредѣленіе, кажется?
   -- Да,-- лѣниво протянулъ онъ.-- Что же? Родословная-то, вѣдь, блестящая. Нынче, вѣдь, все равно, отъ кого хочешь происходи, только чтобы родъ былъ древній.
   -- Такъ!-- засмѣялся Велинскій.-- Не похоже что-то...
   -- Съ дреколіями на брата мы не выступаемъ,-- вмѣшался старикъ Столѣшниковъ.
   -- Зачѣмъ же дреколія? Съ тѣхъ поръ сколько тысячелѣтій прошло -- оружіе могло измѣниться. Это, вѣдь, Адамъ съ дѣтьми иного способа не знали, кромѣ дубины. А теперь... Помилуйте! Да и самое племя Каиново развилось такъ...
   -- Довольно, довольно!-- засмѣялись всѣ.
   -- Кстати, пора и, молодымъ отдыхать. Поздно уже,-- поднялся Столѣшниковъ и, горячо обнявъ Надю, быстро повернулся, чтобы никто не замѣтилъ слезъ на его глазахъ.
   -- Надежда Андреевна!-- остановилъ свою жену Велинскій, когда проводили гостей. Она хотѣла проскользнуть мимо него незамѣченной.
   -- Что вамъ угодно?-- воскликнула она.
   -- Нѣсколько словъ...
   Она поблѣднѣла... Сейчасъ, сейчасъ начнется, и ощущеніе какой-то острой боли проникло въ ея сердце.
   -- Видите ли... По своему я васъ очень люблю... Хотя это и не къ лицу мнѣ... Еще болѣе цѣню...-- нѣсколько терялся Велинскій.-- Но я хотѣлъ бы васъ предупредить еще ранѣе, чтобы вы уже не волновались и не мучились. Времени не было только,-- кругомъ все оказывались чужіе. Я хотѣлъ вамъ сказать, что я не нищій и милостыни не хочу, и никакой силой не возьму того, что еще не принадлежитъ мнѣ.
   -- Я не понимаю васъ,-- прошептала Надя съ глазами, полными слезъ.
   -- Видите ли...-- и въ голосѣ Велинскаго прозвучала совсѣмъ несвойственная ему нѣжность.-- Идите и спите спокойно. Ничего, кромѣ обстановки и имени, въ вашемъ положеніи не измѣнилось... Я не буду вашимъ мужемъ, пока вы сами не захотите этого... До завтра, Надя!
   Онъ быстро наклонился, поцѣловалъ ея руку и ушелъ въ противуположную дверь.
   Надя такъ и приросла къ мѣсту.
   -- Что это: разсчетъ или великодушіе?-- провела она по горѣвшему лбу рукою, и если она не почувствовала себя счастливой, то спокойной, навѣрное...

В. Немировичъ-Данченко.

"Русская Мысль", NoNo 1--7, 9--10, 1884

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru