Некрасова Екатерина Степановна
Александр Иванович Герцен и Наталья Александровна Захарьина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Александръ Ивановичъ Герценъ и Наталья Александровна Захарьина *).

(Ихъ переписка).

*) Русская Мысль, кн. VII.

Загорье, 12 іюля 1836 г., воскресенье.

   Читая признаніе твое, ангелъ мой, я залилась слезами {Признаніе въ проступкѣ по отношенію къ Полинѣ Петровнѣ Медвѣдевой, который А. И. называлъ "пятномъ" на своей душѣ.}. Да не оттого, чтобъ ты палъ въ душѣ моей, о, нѣтъ, нѣтъ, Александръ; клянусь тебѣ, ежелибъ ты сдѣлалъ что-нибудь порочное,-- этого не можетъ быть никогда, но если бы, и тогда я омывала бы слезами и молитвою грѣхъ твой, просила бы Бога, чтобъ Онъ за тебя наказалъ меня, а чтобъ ты унизился въ душѣ моей, чтобъ любовь моя умалилась одною каплей?... О, другъ мой, какая мысль, какая ужасная мысль, и чтобъ я раскаялась, отдавшись тебѣ! Больно мнѣ, если ты думалъ такъ, писавши это ко мнѣ. Мнѣ жаль тебя, Александръ, горько, что въ тебѣ не стало силъ устоять противъ того стремленія, которое вовлекло тебя въ этотъ поступокъ. Но, ей-Богу, я слишкомъ постигаю весь ужасъ тогдашняго твоего положенія, и этотъ холодъ, и эти оковы, и эти убійственные взоры на каждомъ шагу, и твою душу. Всею душой, всею любовью моею прощаю тебя на каждомъ словѣ. Вѣрь же, Александръ, вѣрь, милый мой, что, читая письмо, ни одна темная мысль о тебѣ не посѣтила души моей. Не думай, чтобъ любовь моя придавала тебѣ излишнія достоинства,-- нѣтъ, ты, Александръ, создалъ во мнѣ эту любовь, ты возвысилъ ее, а не она тебя. Успокойся же, ангелъ мой, о, не спрашивай, насколько палъ ты въ душѣ моей: я не умѣю, не могу исчислить, насколько ты становишься выше, святѣе въ душѣ моей. Чего стоитъ твое раскаяніе? О, ей-Богу, оно выше твоей вины, а если разлука наша наказаніе, то она давно, давно искупила (пятно) это въ душѣ твоей, и ты прощенъ небесами. Я не скажу съ толпою, чтобъ это была шалость, вѣтренность простительная, но ты ясно видишь, что это дурно, можетъ, даже видишь хуже, нежели оно есть, и уже этого никогда не будетъ, я отвѣчаю тебѣ за тебя; нѣтъ, зачѣмъ теперь тебѣ вынужденное равнодушіе, теперь ужъ найдено тобою то сердце, которое, кажется, создано изъ одной любви къ тебѣ, найдена та душа, которая не видитъ, не знаетъ ничего, кромѣ тебя и Бога. Обнимаю, обнимаю тебя, ангелъ мой, цѣлую тебя и клянусь, что ты еще выше, святѣе въ душѣ моей, потому что я воображала гораздо болѣе о томъ пятнѣ, о которомъ ты почти въ каждомъ письмѣ говорилъ мнѣ. Вѣрь же и тому, что и Богъ простилъ тебя: одни мои страданія могли-бъ искупить твою вину, а твои?... И я молю Его, о, только успокойся, ради Бога, не воображай, чтобъ ты измѣнился передо мною, чтобъ я насколько-нибудь отклонилась отъ тебя, увѣряю тебя, въ тебѣ нѣтъ ничего, что было бы внѣ объятій души моей. Теперь просьба о ней {О Полинѣ Петровнѣ Медвѣдевой.}. Ежели ты не можешь прибавить ей счастья, не умножай горя ея, заставь ее разлюбить тебя незамѣтно ей самой и пуще всего при разставаніи не давай надежды: не то ея страданія будутъ тяжки и продолжительны. Кому бы я съ такою увѣренностью поручила спасеніе несчастной? Тебѣ же... Вѣришь ли, мой ангелъ, какъ покойна я, отдавая судьбу ея въ твои руки. Старайся же всѣми силами не принести ей собою ни малѣйшей непріятности. Ты самъ говоришь, что ужь она довольно несчастна и безъ новыхъ ударовъ. Да поможетъ тебѣ Богъ спасти ее!
   

Іюля 13, понедѣльникъ.

   Боже мой, Господи! Ты уже знаешь теперь судьбу нашу, Александръ, а я томима сомнѣніями. Можетъ быть, ты въ восторгъ благословляешь Бога, а я и просить Его не могу теперь (потому что ужь рѣшено). И что съ тобою, если ты получилъ роковое извѣстіе?... Если такъ, не изнемогай, мой ангелъ, подъ бременемъ, которое налагаетъ на тебя Всевышній. Пройдетъ и тотъ годъ разлуки, и мы выше въ терпѣніи, выше въ покорности волѣ Его, выстрадавъ наше соединеніе, будемъ наслаждаться жизнью и любовью. Вспомни, чѣмъ сильнѣе испытаніе, тѣмъ выше награда; въ страданіяхъ, въ мученіяхъ, въ разлукѣ, во всемъ да буетъ слава Богу! Мнѣ страшно за тебя, Александръ. Александръ, ангелъ мой, внемли словамъ моимъ, не падай съ твоею высокою душой, вздумай, что будетъ со мною, когда ты хотя сколько-нибудь окажешь слабость, вспомни, сколько сынъ Божій претерпѣвалъ для человѣка. Ахъ, да что мои слова? Вознесись ты только къ Нему душою, и Онъ ниспошлетъ тебѣ и силу, и твердость. Можемъ ли мы придумать и желать къ нашему счастью лучше Его? Если суждена намъ еще разлука, этотъ тяжкій годъ будетъ высочайшею ступенью той лѣстницы, которая ведетъ къ блаженству, высочайшею ступенью! Когда ослабѣешь ты, я изнемогу вовсе, и что же тогда? Я спокойна буду, когда ты будешь спокоенъ, и радостно перенесу все, если буду знать, что ты не огорчаешься. Ежели душу твою не посѣтитъ мысль, что благость Божія превышаетъ все на свѣтѣ, что то, что опредѣлено Имъ, не можетъ быть лучше устроено, то вспомни хоть твою Наташу, которая погибнетъ вовсе, увидѣвъ, насколько ты слабъ... {Выпущено повтореніе о прибѣжищѣ къ Богу.}
   Какая ужасная гроза теперь на небесахъ, какое молніе {Сохранена старая форма оригинала.} и громъ! Такъ иногда взволнуется духъ мой. Ахъ, еслибъ я могла хоть одно слово получить отъ тебя!... Скажи, что можетъ усладить твою душу? Повелѣвай мною, ангелъ мой: я все, все предприму, о, скажи, скажи, ради Бога, требуй все отъ меня,-- все, что возможно будетъ, выполню. Ты мнѣ все представляешься теперь въ горести... и я не могу такъ живо вообразить твоей радости.
   Ахъ, ну, ежели ты знаешь теперь, что черезъ мѣсяцъ ты увидишь меня!... Не могу писать, не могу думать, ангелъ мой, обнимаю тебя, о, когда же, когда же?... Прощай, жизнь моя, мой Александръ! О, прелестный, дивный другъ мой, повѣй, повѣй на меня хоть тѣмъ воздухомъ, которымъ дышешь ты, хоть обрати взоръ твой въ ту сторону, гдѣ твой вѣрный другъ, твоя Наташа! Все небо потемнѣло при сіяніи молнія. Пишу къ тебѣ, неподражаемый, цѣлую тебя, цѣлую, душа моя, Господь съ тобою {Выпущено воспоминаніе о 20 іюля,-- почти то же, что писала объ этомъ днѣ Н. А.}.
   

Іюля 15, середа.

   Нѣтъ, Александръ, еслибъ не вѣра, никогда я не перенесла (бы) тѣхъ душевныхъ волненій, которыя все это время отнимаютъ у меня даже способность думать. Это ужасъ! То вдругъ надежда обниметъ душу и дивные сны лелѣять ее, то вдругъ сомнѣніе, иль даже совершенное отчаяніе своими холодными, костяными руками вырываетъ душу изъ объятій надежды и давитъ въ своей холодной, желѣзной груди, и подъ (унылые) напѣвы его страшны видѣнья! Ей-Богу, я бы спокойнѣе вынесла, ежели бы знала, что ты не убитъ ею. Ангелъ мой! можетъ быть, уже нѣсколько дней, какъ ты получилъ отвѣтъ, и уже нѣсколько дней, какъ ты грустишь! Ну, успокойся, ради Бога, хоть на сію минуту, читай и перечитывай письмо мое и воображай, что твоя Наташа, твоя дѣва, умоляетъ тебя на колѣняхъ не предаваться грусти. Милый мой, промчится годъ... и мы вмѣстѣ, вмѣстѣ на вѣки.
   Для меня все исчезло теперь. Не слышу, не вижу ничего, не понимаю, я вся теперь -- одно ожиданіе. Обо мнѣ не думай, божусь любовью моей, я твердо снесу отказъ, цѣлый годъ буду ждать тебя и унывать не стану, не стану и грустить: все, все перенесу, лишь бы ты, мой ангелъ, не унывалъ, не грустилъ. Я увѣрена, что ты успокоишься хоть сколько-нибудь, получа это письмо, и меня терзаетъ то, что ты еще не скоро его получишь.
   Какъ несносенъ день для меня, какъ тревожна ночь! Поручаю Полинѣ утѣшать тебя; скажи ей это отъ меня.
   Нѣтъ, ни слова болѣе, мой Александръ, нѣтъ мыслей у меня теперь, не знаю, что писать, не знаю, что пишу. И послушаешься ли ты меня, успокоишься ли ты хоть немного? Господи, да будетъ воля Твоя, по дай намъ силы нести. Прости! Прощай, если ты въ скорби, прибѣгай къ молитвѣ. О, блаженна душа, которая въ жаждѣ прибѣгаетъ къ этому источнику! Прощай, Александръ, другъ мой, цѣлую тебя.
   

16-е.

   Можетъ, ты ужь написалъ ко мнѣ, мой ангелъ, если же нѣтъ, умоляю тебя, напиши скорѣй. Тебѣ-жь теперь я писать не стану болѣе, подожду, авось ли (бо) съ этою оказіей будетъ отъ тебя письмо. Только повторяю мое моленье: если намъ еще разлука, ты мнѣ помоги перейти эту ступень, а я... моя душа всегда готова, обопрись на нее, ангелъ мой. И такъ, прощай, прощай, Александръ. Ни черезъ годъ, ни черезъ десять лѣтъ не можетъ перемѣниться сердце твоей Наташи. Съ тѣхъ поръ, какъ оно чувствуетъ, чувствуетъ одну любовь къ тебѣ; словомъ, мое сердце, моя душа -- любовь. Богъ возьметъ ее на небо, и не будетъ и меня на землѣ.

-----

20-e іюля 1836 г.

   ...{Выпускается воспоминаніе о 20 іюлѣ -- почти то же, что уже писала объ этомъ днѣ Н. А.} Когда-жь, когда-жь прижму я тебя къ моему сердцу? Когда отдохну отъ этой бури?Да, съ гордостью скажу я, я чувствую, что моя душа сильна, что она обширна чувствомъ и поэзіею, и всю эту душу съ ея бурными страстями дарю тебѣ, существо небесное...{Выпущено нѣсколько словъ.} Вчера былъ я ночью на стеклянномъ заводѣ. Синій и алый пламень съ какимъ-то неистовствомъ вырывался изъ горна и изъ всѣхъ отверстій, свистя, сжимая, превращая въ жидкость камень. Но наверху, на небѣ свѣтила луна, ясно было ея чело и кротко смотрѣла она съ неба. Я взялъ Полину за руку, показалъ ей горнъ и сказалъ: "Это я!" Потомъ показалъ прелестную луну и сказалъ: "Это она, моя Наташа!" Тутъ огонь земли, тамъ свѣтъ неба. Какъ хороши они вмѣстѣ!
   

22-е іюля.

   Минуты грустные все еще также часто налетаютъ на мою душу; судоржное ожиданіе отвѣта изъ Петербурга меня томитъ. И только ты, ты одна, моя божественная дѣва, могла поселить такую любовь. Передъ тобою исчезаютъ всѣ остальныя страсти и потребности мои. Еслибъ не свиданіе съ тобою, что влекло бы меня такъ сильно, такъ безпрерывно въ Москву? Родительскій домъ? Но развѣ я не зналъ, что рано или поздно долженъ буду покинуть его? Служба, путешествіе, все должно было меня на время разлучить съ нимъ. Право, мнѣ больно, что мною нанесено столько скорби родителямъ, хотя я и не виноватъ въ томъ, что Богъ мнѣ далъ душу выше толпы, таланты выше обыкновенныхъ людей, а въ этомъ вся моя вина. Друзья?-- и они влекутъ меня сильно къ себѣ, но гдѣ они, развѣ въ Москвѣ? Огарева тамъ нѣтъ {Н. Н. Огаревъ находился въ Пензенской губ., въ имѣніи своего отца.}. Занятія?-- здѣсь въ тиши я могу работать. Нѣтъ, все это не могло бы такъ мощно влечь меня; даже мое самолюбіе указываетъ мнѣ скорѣе на Петербургъ, нежели на Москву. Но Москва у меня нераздѣльна съ Наташей, я люблю Москву за тебя, я въ ней люблю тебя. Любовь -- высочайшее чувство; она столько выше дружбы, сколько религія выше умозрѣнія, сколько восторги, поэта выше мысли ученаго.
   Религія и любовь, онѣ не берутъ часть души, имъ часть не нужна, онѣ не ищутъ скрытнаго уголка въ сердцѣ, имъ надобна вся душа, онѣ не дѣлятъ ея, онѣ пересѣкаются {Выраженіе, которое часто употребляли товарищи въ Москвѣ.}, сливаются. И въ ихъ-то слитіи жизнь полная, человѣческая. Тутъ и высочайшая поэзія, и восторгъ артиста, и идеалъ изящнаго, и идеалъ святаго. О, Наташа! Тобою узналъ я это. Не думай, чтобъ я прежде любилъ такъ; нѣтъ, это былъ юношескій порывъ, эта была потребность, которой я спѣшилъ удовлетворять. За ту любовь ты не (сердись). Развѣ не то же сдѣлало все человѣчество съ Богомъ? Потребность поклоняться Іеговѣ заставила ихъ сдѣлать идола; но она вскорѣ нашла Бога истиннаго, и онъ простилъ имъ. Такъ и я: я тотчасъ увидѣлъ, что идолъ недостоинъ поклоненія, и самъ Богъ привелъ тебя въ мою темницу и сказалъ: "Люби ее, она одна будетъ любить тебя, какъ твоей пламенной душѣ надобно, она пойметъ тебя и отразитъ въ себѣ". Наташа, повторяю тебѣ, душа моя полна чувствъ сильныхъ, она разовьетъ передъ тобою цѣлый міръ счастья, а ты ей возвратишь родное небо. Провидѣніе, благодарю тебя!
   Что Emilie? Кланяйся ей.
   Цѣлую тебя, ангелъ мой, быть можетъ, скоро, черезъ мѣсяцъ этотъ поцѣлуй будетъ не на письмѣ, но на твоихъ устахъ!

Твой до гроба Александръ.

-----

29 іюля 1836 г., Загорье.

   Твое письмо отъ 9 числа я получила въ Москвѣ. М. С. {Марья Степановна Макашева, компаніонка княгини.} ѣхала туда за своими дѣлами, много стоило, чтобъ отпустили и меня. Но, наконецъ, я въ Москвѣ и у меня маменька {Луиза Ивановна, мать Александра Ивановича.}, Машенька Эрнъ {Марья Каспаровна Эрнъ, сестра вятскаго пріятеля. Теперь эта почтенная женщина живетъ въ Бернѣ вмѣстѣ съ своимъ мужемъ, профессоромъ музыки Рейхелемъ.} и твое письмо! Ангелъ мой, какую боль, какое страданіе не вылечитъ твоя любовь? Написавъ тебѣ послѣднее письмо, во мнѣ замерло все; ожиданіе роковаго извѣстія наполнило душу какимъ-то страхомъ, ужасомъ. Еще годъ разлуки! Часто я вздрагивала, когда заговоритъ кто со мною, взойдетъ въ дверь, каждую минуту сердце обливалось кровью. Теперь...Господи! теперь, мой ангелъ, пишешь ты, все рѣшено... и я не знаю; если и разлука, Онъ хочетъ, чтобъ ты страдалъ. Да будетъ такъ, Господи. Уже душа моя не взволнована такъ. Развѣ мнѣ еще мало? Развѣ я могу требовать болѣе?
   Потому-то мнѣ такъ и страшно думать о будущемъ, что оно основано почти на смерти другихъ {Т.-е. княгини Хованской, у которой жила Н. А. и которая, они думали, никогда не согласится на ихъ бракъ.}. При этой мысли затмѣвается все, я гоню ее, она отравляетъ душу. Да что же еще нужно намъ, ангелъ мой? Кажется, я писала тебѣ, вѣдь, мы даны другъ другу, и развѣ есть что болѣе, выше, чего намъ недостаетъ? Я, я не жду ничего; ты любишь меня, я боготворю тебя, счастлива, на верху блаженства твоей и своей любви, для меня нѣтъ ничего болѣе, жду одного, но и это не мало -- взглянутъ на тебя! Ахъ, ангелъ мой, клянусь тебѣ, что съ мыслью, что я любима тобою, съ возможностью иногда видѣть тебя, говорить съ тобою (нѣтъ, хоть и не говорить; смотрѣть и говорить -- все то же), поцѣловать тебя, я бы прожила всю жизнь. Ты говоришь, Александръ, что твой поцѣлуй будетъ первый, неправда, я видѣла во снѣ, что ты поцѣловалъ, и такъ какъ никогда никто на яву меня не цѣловалъ, даже ты, стало -- это былъ первый поцѣлуй. Да что же такое, ежели мы еще нѣсколько лѣтъ проживемъ такъ, какъ, помнишь, при Emilie? Суббота или воскресенье, воскресенье или суббота -- счастливые дни {Въ эти дни А. Н. обыкновенно ходилъ въ домъ княгини Хованской, гдѣ его ждала съ нетерпѣніемъ Н. А. вмѣстѣ съ своею молоденькою гувернанткой Эмиліей Михайловной Аксбергъ.}. Тогда я буду благословлять и плѣнъ мой, и мое рабство, только Emilie ужаснется этого {Т.-е. что они будутъ только церемонно видаться при другихъ.}, а я съ восхищеніемъ жду твоихъ посѣщеній. Ахъ, не правда ли, ангелъ мой, какое блаженство, какъ мы счастливы другъ другомъ! Правда, не можно при нихъ; но, вѣдь, только языку могутъ они запретить, а не глазамъ: развѣ не довольно и того, чтобъ смотрѣть на тебя? Ахъ, какая страшная мысль! Боже мой, желать смерти для своего счастья -- можетъ ли тутъ быть счастье? Я же, повѣрь, Александръ, всѣхъ ихъ люблю теперь болѣе прежняго. Тогда ничто не сметало праха съ души моей, и она была такъ мелка, что останавливалась на всѣхъ ничтожныхъ непріятностяхъ и болѣла при малѣйшихъ ударахъ, а теперь я вижу, что они мнѣ не сдѣлали ничего, что они думали сами для себя и заслуживаютъ одно состраданіе. И теперь я, сколько могу, избавляю ихъ (отъ) непріятнаго, и мнѣ самой лучше. Пусть кругомъ меня будутъ дикіе звѣри, лишь бы видать тебя хоть разъ въ недѣлю! Прости, ангелъ мой, цѣлую тебя.
   

31-е.

   Поздравительное твое письмо получено {Получено кн. Хованскою къ ея именинамъ, 22 іюля.}. Конечно, это можетъ мирить васъ {Княгиню и А. Н.} нѣсколько, а чтобы совершенно перемѣнить мнѣніе к. {Княгини Хованской.},-- это, мнѣ кажется, не легко. О, Александръ, мой Александръ! Сколько жертвуешь ты для меня, какъ унижаешь себя! О, ангелъ мой, еслибъ я могла выразить тебѣ, сколько я счастлива, но, нѣтъ, земной языкъ недостаточенъ, да и зачѣмъ? Будто ты самъ не знаешь. Какъ много твердятъ о любви, какъ многое называютъ ею, и какъ мало душъ, которыя понимаютъ ее!... Иль она божественная печать многихъ избранныхъ?
   Сколькихъ знаю я, которые говорятъ: я люблю, но никогда ни въ одной душѣ я не видала тѣни той любви, которою соединилъ насъ Богъ. Много читала, много слыхала о любви и нигдѣ не находила подобной тому чувству, которое мы съ тобой звали "дружбою", а потому я была увѣрена, что чувство дружбы ничто въ свѣтѣ не можетъ перевѣсить. Помнишь ли, помнишь ли ты, Александръ, ту жалкую дѣвочку, которая, молча, почти украдкой, бывало, смотрѣла на тебя, которая едва ли заслуживала твоего воспитанія, вспомни ее, съ нея ты нечаянно сбросилъ все людское и нашелъ одну чистую, святую любовь.
   Что было съ тобой 20-го числа {Какъ уже говорилось раньше, 20 іюля 1834 г. было свиданіе А. И. и H. А. на Ваганьковскомъ кладбищѣ, а въ слѣдующую же ночь А. И. былъ арестованъ.}? Я не помнила себя весь день (тогда у насъ былъ Лев. Ал. {Левъ Алексѣевичъ, дядя-сенаторъ.}) и сестра {Должно быть, дочь Льва Алексѣевича, Софья Львовна, вышедшая потомъ замужъ за Полѣнова, или же пріѣзжая сестра Н. А.}! Каждая минута, проведенная съ тобою два года тому назадъ въ этотъ день, приходитъ мнѣ на умъ, каждое слово твое горѣло на сердцѣ -- и какъ все живо! Помнишь, ты сидѣлъ со мною въ каретѣ у насъ {Когда ѣхали со скачекъ на Ваганьковское кладбище. Въ "Запискахъ" объ этой встрѣчѣ разсказывается нѣсколько иначе.}? Какъ прежде проходилъ мимо, какъ всѣ вмѣстѣ бродили по могиламъ, потомъ какъ незамѣтно мы отдѣлились отъ толпы. Ахъ, помню, помню, тогда исчезло для меня все, тогда я видѣла и слышала только брата моего Александра и его любимую колокольню {Колокольню Ваганьковской церкви.}. Разставшись, долго глядѣла на тебя, долго прислушивалась къ стуку колесъ, которыя увозили отъ меня такъ далеко, такъ надолго все, чѣмъ я жила, чѣмъ дышала! И все-то это прошло! Александръ, Александръ, ангелъ мой, какъ я люблю тебя!
   

1-е августа.

   Насталъ и августъ!...
   

2-е, воскресенье.

   Александръ, Александръ! Боже мой! дай же мнѣ силы пережить эти дни! Вчера я была у обѣдни, вчера я молилась. Никогда душу мою не волновали такъ страшно безнадежность и отчаяніе, и никогда не отдавалась я Его Провидѣнію съ такою полною увѣренностью. Вчера, какъ нарочно, пѣли этотъ дивный канонъ Богоматери. 24 дня остается {До именинъ Натальи Александровны,-- день, къ которому думалъ пріѣхать А. И., если бы изъ Петербурга получился благопріятный отвѣтъ на бумагу объ его переводѣ.}... Что ты теперь? Ахъ, что съ тобой, другъ мой, или ты въ хлопотахъ и собираешься въ Москву? Ахъ, еслибъ это было такъ! Нѣтъ, не могу писать, прости, ангелъ мой. Придетъ ли пора сказать: здравствуй? Придетъ ли пора обнять не заочно?
   

3-е августа.

   Ты говоришь -- дружба. Я весь свѣтъ люблю тобою, но даже для меня нѣтъ тѣхъ дней, которые я проводила (бы) въ однихъ воспоминаніяхъ о моихъ друзьяхъ, я равнодушно читаю ихъ письма, равнодушно думаю о свиданіи съ ними; нѣтъ, нѣтъ, у меня нѣтъ ни кого, кромѣ тебя, нѣтъ ничего, кромѣ любви. Всѣ они потонули, какъ звѣздочки, въ сіяніи солнца: я не очарована болѣе ими, я не восхищаюсь ихъ дружбой. Что они, когда есть ты, что ихъ дружба, когда ты любишь меня? Но, все-таки, я ихъ люблю, они вѣчно мнѣ родные. О, много отрадныхъ часовъ давала мнѣ дружба; я готова для нихъ сдѣлать многое, но отдать имъ себя такъ, какъ прежде... я не принадлежу себѣ болѣе. О, прелестный другъ мой, о, дивный мой Александръ! За что такъ обидѣла тебя судьба, за что такъ много она дала мнѣ?
   Вчера пошли мы въ лѣсъ и нечувствительно пришли, куда же? Въ Царицыно. Оно болѣе трехъ верстъ отъ насъ {Отъ Загорья, гдѣ жила Наталья Александровна съ княгиней Хованской.}. Всѣ устали ужасно, но у всѣхъ еще доставало силы восхищаться прекраснымъ садомъ, а я бродила сиротою, не чувствительна къ усталости, не чувствительна къ красотамъ природы и трудамъ человѣка. Я такъ полна тобою, ничто, ничто меня не трогаетъ, забываю время, когда утро и послѣ обѣда. О, Александръ, пережилъ ли кто въ 80 лѣтъ болѣе, нежели я въ 18, или, лучше сказать, въ 8 мѣсяцевъ?
   Эмилія пишетъ мнѣ, но рѣдко и мало. Я не пеняю ей за это: я ее знаю. къ ней же я пишу, хоть и мало, но часто. Зимою она пріѣдетъ въ Москву. Несчастная, она лишена всего на свѣтѣ! У нея отняли все и въ цвѣтѣ лѣтъ {Намекъ на то, что H. М. Сатинъ охладѣлъ къ Эмиліи Михайловнѣ.}... Дивлюсь ея твердости, я бы давно лежала въ могилѣ:
   
   Сноснѣе тлѣть въ землѣ сырой,
   Чѣмъ жить и быть тебѣ чужой.
   
   И Полина несчастна? Александръ, скажи, что же сдѣлала я, чѣмъ заслужила я такое блаженство? Сколько высокихъ и чистыхъ душъ испытываютъ одно страданіе, а я, я... но и для нихъ, можетъ, свѣтило солнце, и мое будущее закрыто. Только я знаю, что я несчастна не буду никогда. Прощай, ангелъ мой. Долго не посылаютъ къ тебѣ моихъ писемъ,-- что дѣлать?-- помочь этому нельзя, но когда-нибудь ты получишь и это, и оно принесетъ тебѣ хоть каплю радости. Другъ мой, не забывай же моей молитвы, не упадай подъ ударами. Можетъ, Провидѣніе испытуетъ твою твердость. Если-жь позволеніе пришло {Позволеніе вернуться въ Москву.}, лети, лети скорѣе къ твоей Наташѣ. Цѣлую, обнимаю тебя, Господь съ тобой!

Твоя вѣчно Наташа.

   Полинѣ жму руку. Желала бы встрѣтиться съ нею, только тогда, когда прошли бы всѣ тучи.
   Теперь у насъ гоститъ дочь священника {Дочь священника отъ Воскресенія Словущихъ, что на Малой Бронной, въ Москвѣ,-- Александра Григорьевна Кліентова, въ замужствѣ Лаврова. Переписка съ ней Натальи Александровны напечатана въ Русской, Старинѣ (мартъ 1892 г.). А. Г. еще и сейчасъ здравствуетъ, хотя уже и старенькою старушкой. Съ любовью и благоговѣніемъ и сейчасъ вспоминаетъ она Наталью Александровну, которая въ то время имѣла на нее сильное вліяніе.}. Я думаю, ты помнишь ее,-- ее зовутъ Сашей. Тоже прекрасное созданіе, и за что люблю ее болѣе: разъ она писала мнѣ о тебѣ и, вмѣсто всего твоего имени, написала А (окруженное лучами) {Это А изображено здѣсь графически.}. Не правда ли, какъ полно она выразила свое понятіе о тебѣ?
   Еще прощай, еще цѣлую, еще обнимаю.

Твоя Наташа.

   Что твой Эрнъ? {Гавріилъ Каспаровичъ Эрнъ, чиновникъ, служившій при вятскомъ губернаторѣ. Сестра Эрна, Марья Каспаровна.} Я ужасно люблю его сестру,-- прелестное существо! {Гавріилъ Каспаровичъ Эрнъ, чиновникъ, служившій при вятскомъ губернаторѣ. Сестра Эрпа, Марья Каспаровна.}

-----

(1-го) августа 1836 г., Вятка.

   Хочу опять сказать тебѣ, ангелъ мой, нѣсколько словъ о себѣ, о внутренней жизни моей. Можетъ, скоро явлюсь я въ твои объятія. Можетъ, ты найдешь перемѣну во мнѣ, и потому вотъ полный отчетъ о себѣ. Да, во мнѣ есть перемѣны послѣ 20 іюля 1834 г., послѣ 9 апрѣля 1835 г. и, наконецъ, послѣ декабря 1835 г. Какъ мало времени, но сколько происшествій, опытовъ, испытаній, чувствъ и мыслей! Сначала, мрачное заключеніе, угрозы, -- словомъ, тюрьма подняла меня, я узналъ свою силу, свою твердость, повторяю -- я былъ поэтъ! И эта поэма кончилась восторгомъ самымъ чистымъ, самымъ небеснымъ -- свиданіемъ съ тобою, твоею любовью; но испытаніе не должно было кончиться этимъ, я узналъ себя токмо на одномъ поприщѣ. Ссылка и вмѣстѣ съ нею частная воля, новый образъ жизни. Тогда я упалъ; можетъ, слишкомъ напряженное состояніе души въ заключеніи требовало этой жертвы. Твой голосъ, какъ голосъ Бога къ избранному народу, воскресилъ меня, но мнѣ нужна была опора твердая, крѣпкая. Душа вырвалась уже отъ пыли земной, но тѣло еще лежало, и (дивись) Провидѣнію! въ самое это время явился Витбергъ. Наша жизнь встрѣтилась, наши несчастія насъ сблизили, и еще болѣе симпатія души тѣсно и крѣпко связала мою жизнь съ его жизнью. Великій человѣкъ, великій художникъ, испытавшій верхъ славы и верхъ несчастія, видѣвшій почти исполненною свою гигантскую мечту и плакавшій на развалинахъ ея, этотъ человѣкъ остался твердъ и прямъ, какъ колонна каррарскаго мрамора, и такъ же бѣлъ, какъ она; напрасно бросали грязь въ нее: грязь смылась (можетъ, слезою). Чувствуя возлѣ себя этого сильнаго человѣка, я оттолкнулъ послѣднюю слабость, потомъ же высокое чувство любви, любви не сладострастной, но небесной, утвердило на прочныхъ камняхъ мое нравственное бытіе, и я выросъ. Пустая жизнь первыхъ мѣсяцевъ здѣсь оставила (только) опытъ и раскаяніе, послѣдующая заставила меня сознаться въ новыхъ силахъ души, я пріобрѣлъ болѣе положительности и въ мысляхъ, и въ дѣйствіяхъ, я научился обуздывать себя, и, съ тѣмъ вмѣстѣ, усилилась и мысль, и дѣйствіе. Вотъ тебѣ еще клочокъ моей исповѣди. Кому же, какъ не тебѣ, долженъ я разсказывать все заповѣдное моей души, тебѣ, которой я отдалъ и душу, и сердце, и жизнь?
   Въ Телескопѣ напечатана моя статья Гоффманъ, въ 10 No за 1836 годъ {Это первая печатная статья А. И. Еще до ссылки у него были двѣ тетради, куда онъ вносилъ свои мысли послѣ каждой прочитанной книги или статьи. Обѣ тетради были исписаны съ начала до конца. Въ Вяткѣ онъ обработалъ одинъ изъ этихъ набросковъ, и изъ него вышла статья подъ названіемъ: Гоффманъ.}. Пишу тебѣ для того, что ты, вѣрно, равнодушно не взглянешь на подпись Искандеръ. Впрочемъ, ее (напечатали) небрежно... {Не разобрано нѣсколько словъ.}, не знаю даже, кто это вздумалъ.
   Опять долго нѣтъ твоихъ писемъ, цѣлыя три недѣли. Я знаю, что это не отъ тебя, а отъ отправленія, и потому не ропщу, но, признаюсь, когда приходитъ почтовый день, когда приносятъ письма и нѣтъ отъ тебя, мнѣ становится тяжело и грустно, я кусаю губы и готовъ плакать. О, мой ангелъ, моя божественная, какъ я люблю тебя!
   

4 августа.

   Черезъ три недѣли твои именины {26 августа, день святыхъ Адріана и Наталіи.}. О, какъ пламенно желалъ бы я въ этотъ день тебя видѣть! Это была моя мечта... {Не разобрано.}, это не выходило у меня изъ головы, и, кажется, почти нельзя надѣяться, можетъ, потому, что ужь слишкомъ близко, что столько блаженства нельзя себѣ представить. Отвѣта еще нѣтъ изъ Питера. Но ежели это случится?... Зачѣмъ послѣ жить? Тогда земное все совершено, тогда должно бы было умереть, ежелибъ не было еще другого призванія, ибо хотя мысль славы теперь не такъ душитъ меня: любовь все облагородила, но совершенно съ этою мыслью я разстаться не могу. Нѣтъ, нѣтъ, Наташа, ты не можешь себѣ представить, не можешь, того моря блаженства, которое раскроетъ тебѣ моя любовь; она поглотитъ тебя. Мною, во мнѣ будетъ твоя жизнь.
   

5-го августа.

   Опять почта и опять не прислано твоихъ писемъ. Неужели и маменька не чувствуетъ, что такое для меня твои письма? Какъ это больно! Прощай, прижимаю тебя къ сердцу.

Твой и навѣки
Александръ.

   Я занятъ очень литературнымъ трудомъ, о которомъ скажу послѣ.

-----

7-го августа 1837 г., Загорье.

   Александръ, Александръ! Дай силы мнѣ нести все блаженство, которымъ ты даришь меня безпрерывно, ангелъ мой! Каждое слово твое перечитываю съ новымъ наслажденіемъ, въ каждой строкѣ неисчерпаемое счастье, каждая изъ нихъ такъ полна любовью, такъ полна -- и чьею же любовью? О, Александръ, и ты же придаешь мнѣ столько, что вся душа моя передъ одною твоею мыслью, передъ однимъ чувствомъ твоимъ? Нѣтъ, полно же, не называй себя земнымъ огнемъ, не зови меня луною, вѣдь, ужь я сказала: ты солнце, я звѣздочка, и мой свѣтъ угасъ при появленіи одного луча твоего; не спорь же, мой Александръ, скажи и ты: "да, Наташа, я солнце (о, какъ идетъ къ тебѣ это названіе, золотое мое солнышко!), а ты -- звѣздочка, капля твоего свѣта потонула (а не исчезла) въ морѣ моего огня". Ну, пусть буду я восточною звѣздой, ей много подобныхъ, она только немного ярче другихъ.
   Господи! Долго-ль же, Александръ, будетъ томить меня это можетъ быть? Ты все обнадеживаешь меня: писалъ, что 20-го іюля придетъ отвѣтъ, потомъ пишешь уже и отъ 23-го, а все неизвѣстность! Письмо твое я получила третьяго дня передъ тѣмъ, какъ ложиться спать. Прочтя его, долго не могла заснуть: ты безпрерывно являлся мнѣ то въ прошломъ высокою тайной, передъ которою я съ благоговѣніемъ поверглась въ прахъ, то въ будущемъ... и эти-то святыя мечты убаюкали меня и навѣяли на душу дивный сонъ. Передъ разсвѣтовъ я уснула и вижу, ты пріѣхалъ и стоишь въ стеклянныхъ дверяхъ у корридора, дожидаешься, чтобъ я нечаянно встрѣтилась съ тобой. Я бросилась къ тебѣ, и весь міръ забытъ, не только грозные взоры! Не ручаюсь и на яву; до нихъ ли мнѣ тогда будетъ, когда я увѣрюсь, что предо мною ты? Ты только смотрѣлъ на меня и улыбался, я долго цѣловала тебя, и потомъ много мы смотрѣли другъ на друга, долго-долго... Проснувшись, я было закричала: гдѣ-жь ты, Александръ? На что-жь, на что-жь просыпаться, зачѣмъ разбудила меня судьба? Пусть бы длился этотъ сонъ до твоего пріѣзда!
   Вчера мы были въ Царицынѣ; съ нами ѣздилъ Воробьевъ {Воробьевъ, годовой докторъ у княгини Хованской.}. Я, право, чуть не заплакала, зачѣмъ не ты на его мѣстѣ? О, какъ бы неизъяснимо протекли эти три часа, которые мы провели тамъ! Садъ хорошъ, но что-то грустенъ, мраченъ. Пустыя аллеи, покинутый дворецъ дышатъ тоской, и тамъ мнѣ еще грустнѣе стало. Да, я не знаю, гдѣ я найду удовольствіе безъ тебя; куда ни приду, все кажется опустѣлымъ, тоскующимъ о тебѣ. О, зачѣмъ, зачѣмъ, увѣряешь меня, Александръ, что ты сдѣлаешь меня счастливой?Не довольно ли смертному только любить, чтобы быть счастливымъ? А я -- я люблю, я любима! И какъ люблю и какъ любима!
   Пусть мое будущее будетъ мрачнѣе прошедшаго, я не смѣю требовать большаго счастья на землѣ. По твои слова: "Пострадай, Наташа, за будущее благоденствіе" пишутъ небесными красками картины будущаго, и душа засмотрится на нихъ, и уже настоящаго ей мало!
   

8-е.

   Въ послѣднемъ письмѣ твоемъ видно, что ты немного спокойнѣе, и я спокойнѣе. Ужасна, несносна разлука, но когда я знаю, что она тягостна и для тебя, мученія ея увеличиваются. Я жду тебя, ангелъ мой; ты преобразишь меня: тогда, тогда только, можетъ быть, я буду тѣмъ, что ты воображаешь во мнѣ. Я трепещу твоего разочарованія: знаю, во мнѣ нѣтъ сотой доли твоего идеала, развѣ одна тѣнь его, но ты, ты можешь все, ты одушевишь эту тѣнь, ты сдѣлаешь ее божествомъ, ангеломъ. Съ тобою, о, я знаю, съ тобою я буду выше существъ обыкновенныхъ, одно присутствіе твое освятитъ меня, и какъ же не быть святою съ тобой? Всю жизнь я знала только Бога и тебя, всю жизнь любила только Его и тебя, въ душѣ своей я не вижу ничего, кромѣ тебя, люблю тебя за одну любовь твою ко мнѣ; кажется, я вся созданіе твоей любви, но, можетъ быть, люди навѣяли на меня и своего... О, страшно, страшно, ангелъ мой, Александръ, пусть лучше Богъ возьметъ у меня жизнь, нежели бы ты увидѣлъ во мнѣ недостатокъ; а это легко можетъ быть: ты не жилъ со мною, можетъ быть, во мнѣ много и дурнаго... ахъ, нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть: тогда бы я не любила тебя. Можетъ ли существо, понявшее тебя, любившее тебя, имѣть большіе недостатки? Нѣтъ. И потому я имѣю какое-то особенное чувство ко всѣмъ тѣмъ, которые къ тебѣ были неравнодушны. Не знавши Мед. {Медвѣдевой (г-жи Р.).}, я люблю ее всею душой, мнѣ жаль ее, ужасно жаль, и божусь тебѣ, Александръ, готова сдѣлать многое, очень многое для того, чтобы она всю жизнь свою благословляла встрѣчу съ тобою. Зачѣмъ ты говоришь мнѣ о прежней любви своей? Ангелъ мой, развѣ не то же было со мною? Вѣдь, и я воображала, что люблю Бирюкова {Молодой человѣкъ, служившій въ министерствѣ юстиціи. Онъ давно бывалъ у Насакиныхъ, родственниковъ кн. Хованской.}, и вотъ что странно, я почти не смѣла открыть это самой себѣ, когда ты зналъ объ этомъ, и думала, что одно твое слово -- и я перестану любить. Такъ любовь ли это? Я видѣла, что онъ не равнодушенъ ко мнѣ, и мнѣ это нравилось, и поэтому нравился и онъ мнѣ. Мнѣ же было тогда 15 лѣтъ, и первая почти встрѣча была съ нимъ. Но, стало, ты сердишься на меня за это, когда говоришь, чтобы я на тебя не сердилась? Но полно же, ангелъ мой, что говорить намъ о томъ, что было прежде откровенія {Т.-е. до момента, когда они видѣлись въ Крутицахъ.}; теперь мы знаемъ, что мы созданы другъ для друга, что вся жизнь моя, вся душа моя -- пѣснь любви къ тебѣ. О, Александръ! Когда-жь, когда-жь я обниму тебя, мой божественный другъ? Когда я услышу изъ устъ твоихъ о любви, когда прочту ее я въ глазахъ твоихъ?... Ангелъ мой, ангелъ, Александръ мой, жизнь моя, душа моя, хоть бы я издали взглянула на тебя, услышала бы только голосъ твой!... О, чѣмъ, чѣмъ, Александръ, воздамъ я тебѣ? Отдала тебѣ душу, жизнь, -- этого мало: я бы желала, чтобы не было подобной той, которую ты любишь.
   Прости, обнимаю тебя, цѣлую, цѣлую.
   

10е.

   16 дней остается до назначеннаго тобою дня {Т.-е. до 26 августа, до именинъ Н. А. Къ этому дню думалъ пріѣхать А. И. въ Москву.}. Я ужасно недовольна собою. Ежедневно мнѣ пеняютъ, что я не весела, задумчива, а перемѣниться нѣтъ силъ. Тяжко принять веселый видъ. Мысль, что, можетъ быть, еще годъ розно съ тобою, гонитъ и самую улыбку. Видъ мой сталъ суровѣе, мрачнѣе, а это означаетъ недостатокъ твердости, слабость характера. Но что-жь мнѣ дѣлать, ангелъ мой? Я умѣю владѣть собою, умѣю скрывать и переносить многое, но гдѣ ты, тамъ я вся, тамъ нечего удѣлить мнѣ людямъ. Но что же?... Впрочемъ, я готова для нихъ сдѣлать и дѣлаю все, а быть веселой безъ тебя -- не могу.
   Александръ, ангелъ мой, зачѣмъ ты написалъ въ послѣднемъ твоемъ: письмѣ "твой до гроба" {Такъ кончалъ А. И. письмо отъ 20 и 22 іюля. Только теперь (8 авг.) получила его И. А.}? Неужели за гробомъ вѣчность безъ тебя? Но что-жь говорить о небѣ, на что искать неба? Мое небо тамъ, гдѣ ты. Я не помѣняюсь съ жителями неба, не отдамъ земного странствованія за райскую жизнь, нѣтъ, нѣтъ, Александръ мой, милый, на что же Богъ соединилъ насъ здѣсь, когда за могилой намъ вѣчная разлука? Развѣ радости небесныя могутъ замѣнить мнѣ тебя? Тобою я свята, ты мой ангелъ, ты мое небо, ты мой рай, моя свѣтлая жизнь; гробъ не разлучитъ насъ; мы не переживемъ другъ друга: раставшись съ тѣломъ, не двѣ души возлетятъ на небо, а одинъ ангелъ. Для чего же здѣсь вмѣстѣ, когда тамъ розно? Не для того ли Богъ слилъ наши существованія въ одно, чтобы мы другъ другомъ становились добродѣтельнѣе, чище, выше, святѣе, чтобы другъ другомъ сближались съ Нимъ? Не для того ли, чтобы, будучи въ обители скорби и печали, мы находили другъ въ другѣ и небо, и рай, чтобы сдѣлали себя здѣсь быть достойными другъ друга тамъ? Я твоя вѣчно, твоя и здѣсь, твоя и тамъ! Мнѣ не страшна могила, мнѣ сладко будетъ лежать и въ землѣ, по которой ты будешь ходить. Мнѣ кажется, раставшись съ тѣломъ, душа моя не покинетъ землю, когда еще на ней будешь ты, тогда она будетъ твоею спутницей, и ужь ни языкъ коварнаго, ни рука злого не коснется тебя, милый мой,-- душа моя охранитъ тебя (умолитъ) за тебя.
   О, мой Александръ! Что можетъ сравниться съ тобою? Что можетъ замѣнить тебя? Если бы ты и не любилъ меня, я боготворю тебя; мое блаженство безгранично тѣмъ, что ты есть, что я тебя знаю, что я умѣю любить тебя. Несравненный, неподражаемый! И измѣрь же, измѣрь ты самъ весь рай души моей, когда я могу назвать тебя моимъ Александромъ! Будь моимъ до гроба, а я твоя, твоя на вѣки! Твоя, твоя! Твоею на землѣ, твоею и въ небесахъ!

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VIII, 1893

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru